Пыль грез. Том 1 бесплатное чтение

Глава первая

Крайнее несчастье не в том, что открывает одеяло, а в том, что прячет.

Тегол Единственный, король Летера

Битва разыгралась на заброшенных, заросших землях у мертвой башни Азатов в городе Летерасе.

Стаи ящериц пришли с речного берега. Обнаружив изобилие странных насекомых, ящерицы бросились неистово кормиться.

Среди насекомых самыми странными были двухголовые жуки. Одного такого окружили со всех сторон четыре ящерицы. Жук заметил угрозу с двух направлений, аккуратно развернулся и, заметив еще двух нападающих, съежился, прикинувшись мертвым.

Не помогло. Одна ящерица – из тех, что ползают по стенам, с широкой пастью – рванулась вперед и проглотила насекомое.

Вот какая трагедия разыгралась на этих землях, ужасная бойня, шаг к вымиранию. В этот вечер судьба была неблагосклонна к двухголовым жукам.

Но не все жертвы так беспомощны, как может показаться. Роль жертвы в природе эфемерна, и в бесконечной драме выживания хищник может со временем стать пищей для другого хищника.

Одинокая сова, уже обожравшаяся ящериц, единственный свидетель внезапной волны мучительных смертей на грязной земле, увидела, как из пастей умирающих ящериц полезли отвратительные фигуры. Вымирание двухголовых жуков оказалось не столь неизбежным, как виделось несколько мгновений назад.

Но совы, весьма неразумные птицы, не извлекают пользы из подобных уроков. И эта наблюдала широко раскрытыми, но пустыми глазами. До тех пор, пока сама не почувствовала странное движение в кишках, отвлекшее ее от созерцания странных смертей внизу, от рядов бледных животов ящериц на черной земле. Сова не думала о ящерицах, которых ела. И, уж конечно, не вспоминала о том, как вяло сопротивлялись некоторые ее когтям.

Для совы наступала ночь мучительной отрыжки. И как ни слабоумна была птица, отныне и навсегда она исключила ящериц из меню.

Мир преподает нам уроки – или намеками, или, если придется, жестко и жестоко, так что и тупой поймет. А не поймет – умрет. А для умного не понять, разумеется, непростительно.

Жаркая ночь в Летерасе. Камни потеют. Вода в каналах вязкая, застывшая; поверхность, странно приплюснутая, покрыта завихрениями пыли и мусора. Насекомые пляшут над водой, словно пытаясь разглядеть свое отражение, но гладкая патина не отражает ничего, глотая россыпь звезд, поглощая бледный свет факелов патрулей на улицах; и крылатые насекомые бесконечно кружат, как обезумевшие.

Под мостом, на покрытых мраком ступеньках сверчки ползали, как капельки липкого масла, блестели, пузатые, и печально хрустели под ногами двоих, стоящих рядом друг с другом в сумерках.

– Да говорю, не нырял он, – сказал один хриплым шепотом. – Вода жутко воняет; и глянь: ни волн, ни ряби. Он убежал в другую сторону – к ночному рынку, где может затеряться.

– Затеряться, – повторила, хмыкнув, женщина, подняв затянутой в перчатку рукой кинжал и оглядывая лезвие. – Это забавно. Как будто он может затеряться. Как будто кто-то из нас может.

– Думаешь, он не может затаиться, как мы?

– Времени не было. Он дал деру. Бежал. Он был в панике.

– Да, похоже было на панику, – согласился ее спутник и покачал головой. – Никогда не видел ничего такого… разочаровывающего.

Женщина убрала кинжал в ножны.

– Его выгонят. Он вернется, вот тогда мы его и схватим.

– Дурак, если надеялся скрыться.

Немного помолчав, Улыбка снова обнажила кинжал и посмотрела на лезвие.

Горлорез смотрел округлившимися глазами, но молчал.

Флакон выпрямился и махнул рукой, приглашая Корика за собой, а потом с любопытством наблюдал, как широкоплечий сэтиец-полукровка распихивает и расталкивает толпу, оставляя за спиной мрачные взгляды и приглушенные проклятия – впрочем, неприятностей опасаться не стоило, ведь наглый чужестранец явно нарывался, а инстинкты одинаковы по всему миру, и никто и не подумал бы связываться с Кориком.

Жаль. Флакон, ухмыльнувшись про себя, подумал, что было бы интересно поглядеть, как толпа разгневанных покупателей-летерийцев обрушивается на невоспитанного варвара и вбивает его в землю черствыми горбушками и корнеплодами.

Хотя, конечно, такое развлечение ни к чему. По крайней мере, сейчас, когда они обнаружили беглеца, когда Битум и Корабб обошли таверну с тыла, чтобы перекрыть выход из убежища, когда Может и Масан Гилани уже забрались на крышу – на случай, если жертва решит схитрить.

Появился Корик, потный, хмурый, скрипящий зубами.

– Вот дерьмо, – проворчал он. – Что за страсть деньгами сорить? Рынок сошел с ума.

– Так люди счастливы, – сказал Флакон, – или, вернее… временно насыщены. Идея та же самая.

– И какая же?

– Уберечь людей от беспокойства. Разрушительного беспокойства, – добавил Флакон, увидев нахмуренный лоб и пронзительный взгляд Корика. – Оно возникает, если у населения появляется время думать – то есть по-настоящему думать, когда оно начинает понимать, какое вокруг дерьмо.

– Прямо как одна из речей короля: точно так же в сон клонит, Флакон. Так где он точно?

– Одна из моих крыс притаилась у подножия перил…

– Это которая?

– Улыбка-младшая – она в этом деле лучшая. Словом, она не спускает с него своих глазенок. Он сидит за столом, в углу, прямо под окном с закрытыми ставнями – через него вряд ли кто пролезет. Так что он буквально, – закончил Флакон, – загнан в угол.

Корик нахмурился сильнее.

– Как-то слишком уж просто.

Флакон поскреб щетину, переступил с ноги на ногу и вздохнул.

– Ага, слишком просто.

– А вот и Бальзам с Геслером.

Подошли два сержанта.

– И что мы тут делаем? – спросил Бальзам, широко раскрыв глаза.

Геслер вмешался:

– Он снова дрейфит, не обращайте внимания. Как я понимаю, нас ждет драка. Серьезная. Его так просто не взять.

– И тогда какой у нас план? – спросил Корик.

– Первым пойдет Ураган. Вспугнет его – и если он бросится к задней двери, твои приятели его примут. Или если он ринется наверх. Но я думаю, он увернется от Урагана и побежит к передней двери – я бы так поступил. Ураган большой и крепкий, но не быстрый. Это нам на руку. Мы вчетвером будем поджидать ублюдка – и возьмем. Ураган пойдет за ним и перекроет переднюю дверь, не давая улизнуть.

– Он там какой-то нервный и не в настроении, – сказал Флакон. – Предупреди Урагана: он может начать сражаться.

– Услышим заваруху – и войдем, – решил Геслер.

Золотокожий сержант отправился давать наставления Урагану. Бальзам стоял рядом с Кориком с озадаченным видом.

Посетители сновали туда-сюда в дверях таверны, как в дверях дешевого борделя. И тут появился Ураган, возвышаясь над всеми; из-за красных глаз и рыжей бороды казалось, что все лицо пылает. Входя, он ослабил застежку меча. Люди при виде его раздались в стороны. Одного посетителя он поймал на пороге и, ухватив за ворот рубахи, отшвырнул себе за спину – бедняга взвизгнул, упав лицом на булыжники всего в паре шагов от трех малазанцев, и скукожился, прижав ладони к окровавленному подбородку.

Как только Ураган ворвался в таверну, появился Геслер, перешагнул через упавшего горожанина и прошипел:

– Все к двери, быстро!

Флакон пропустил Корика вперед и подождал Бальзама, который чуть не направился в другую сторону – Геслеру пришлось дернуть его в нужном направлении. Когда намечалась заваруха, Флакон предпочитал оставить грязную работу другим. Он ведь выполнил свою часть: выследил и нашел добычу.

В таверне воцарился хаос: слышался треск мебели, озадаченные крики и испуганные вопли. Потом раздалось внезапное «бух!», и из двери повалил белый дым. Снова треск мебели, тяжелый удар – и из клубов дыма вынырнула фигура.

Локоть с силой врезался в челюсть Корику, и тот рухнул, как подрубленное дерево.

Геслер, уклоняясь от летящего в голову кулака, нырнул вниз и уткнулся лицом в подставленное колено; звук получился, как будто столкнулись два кокоса. Нога беглеца повернулась, унося с собой всего человека в диком пируэте, а Геслер, качнувшись назад, уселся на булыжник, выпучив глаза.

Пронзительно заорав, Бальзам шагнул назад, нащупывая рукоять короткого меча, а Флакон, прыгнув вперед, вцепился в руку сержанта, а упущенная добыча, промелькнув мимо, быстро, но прихрамывая, побежала к мосту.

Из таверны вышел нетвердой походкой Ураган с разбитым носом.

– Упустили? Проклятые идиоты, посмотрите на мое лицо! И это все зря?

Мимо громадного фаларца выбегали, кашляя и утирая обильные слезы, посетители.

Геслер с трудом поднялся, потряхивая головой.

– Пошли, – невнятно сказал он, – за ним; надеюсь, Горлорез и Улыбка смогут его придержать.

Подошли Битум и Корабб, оглядывая поле битвы.

– Корабб, – сказал Битум, – останься с Кориком и постарайся привести его в чувство.

Сам он с Флаконом, Геслером, Ураганом и Бальзамом поспешил за беглецом.

Бальзам покосился на Флакона.

– Да я бы его сделал!

– Этот дуралей нужен нам живым, дубина, – отрезал Флакон.

Сержант разинул рот.

– Правда?

– Гляди, – прошипел Горлорез. – Вот он!

– Здорово хромает, – отметила Улыбка, снова убирая кинжал в ножны. – Давай с двух сторон и хватаем за лодыжки.

– Хорошая мысль.

Горлорез двинулся влево, Улыбка – вправо; и притаились с двух сторон площадки на этой стороне моста. Они слышали «топ-шурх» хромающего беглеца, приближающегося по пролету моста. С другого берега, от конца рыночной улицы, раздались пронзающие воздух крики. Шаги на мосту участились.

В нужный момент, когда беглец добрался до конца моста и ступил на булыжную мостовую, два малазанца выскочили из укрытий и вцепились каждый в свою ногу человека.

Все трое повалились на мостовую.

Через несколько мгновений, под бурный рев проклятий, среди тычков и пинков появились остальные преследователи, и наконец удалось прижать жертву к земле.

Флакон подошел ближе, чтобы взглянуть на красное, в синяках, лицо побежденного.

– Ну правда, сержант, ясно же было, что дело безнадежное.

Скрипач сверкнул глазами.

– Гляди, что ты с моим носом сделал! – рявкнул Ураган, ухватив Скрипача за руку с явным намерением сломать ее пополам.

– В таверне «дымарь» запустил, да? – поинтересовался Флакон. – Какая расточительность!

– Вы все поплатитесь, – сказал Скрипач. – Вы и понятия не имеете…

– Вполне может быть, – сказал Геслер. – Ну что, Скрип, мы будем держать тебя тут до скончания времен или пойдешь миром? Что адъюнкт хочет, то адъюнкт получает.

– Тебе легко говорить, – прошипел Скрипач. – А посмотри на Флакона. Весело ему?

Флакон нахмурился.

– Нет, мне не весело, но приказ есть приказ, сержант. Нельзя просто взять и сбежать.

– Надо было взять парочку «шрапнелей», – сказал Скрипач. – Пригодились бы. Ладно, поднимите меня – все равно я, похоже, колено разбил. Геслер, у тебя челюсть из гранита!

– Ага, и в профиль смотрится хорошо, – отозвался Геслер.

– Так мы за Скрипачом охотились? – неожиданно спросил Бальзам. – Нижние боги, он бунтовщик или чего?

Горлорез похлопал сержанта по плечу.

– Да все нормально, сержант. Просто адъюнкт хочет, чтобы Скрипач провел Прочтение, вот и все.

Флакон заморгал. Вот и все. Конечно, ничего такого. Жду не дождусь.

Скрипача поставили на ноги, но мудро не выпускали из рук по дороге в казармы.

Серый и призрачный, продолговатый силуэт висел в проеме двери мертвой башни Азатов. Он казался безжизненным, но, конечно, так только казалось.

– Можно камни бросать, – сказала Синн. – Они ведь спят по ночам?

– В основном, – ответил Свищ.

– Наверное, если не шуметь.

– Наверное.

Синн поежилась.

– Камни?

– Попадешь, и они проснутся и полетят наружу черным роем.

– Всегда ненавидела ос. Вот сколько себя помню… Наверное, когда-то меня больно ужалили, как думаешь?

– А кого не жалили? – Свищ пожал плечами.

– Я могу их просто поджечь.

– Никакого волшебства, Синн, только не здесь.

– Ты ведь вроде сказал, что дом мертв.

– Ну да… думаю, что да. Но двор, может быть, нет.

Она огляделась.

– Тут копались.

– А ты вообще будешь говорить с кем-либо, кроме меня? – спросил Свищ.

– Нет. – Короткое, абсолютное и непререкаемое слово не располагало к продолжению дискуссии.

Он взглянул на нее.

– Ты ведь знаешь, что будет ночью?

– Мне все равно. Я и близко не подойду.

– Это неважно.

– Возможно, если спрятаться внутри здания, то нас не затронет.

– Возможно, – согласился Свищ. – Только сомневаюсь, что колода работает так.

– Откуда тебе знать?

– Да, я не знаю. Вот только дядя Кенеб мне сказал, что в прошлый раз Скрипач говорил обо мне, а я прыгал в море – и меня не было в хижине. Но он знал, он точно знал, что я делаю.

– А что ты делал?

– Я отправился искать нахтов.

– Но откуда ты знал, что они там? Бессмыслица, Свищ. Да и какая от них польза? Они просто повсюду следуют за Вифалом.

– Если не охотятся за ящерками, – улыбнулся Свищ.

Но сбить Синн было непросто.

– Смотрю на тебя и думаю… о Мокре.

На это Свищ не ответил. Вместо этого он пошел по неровным булыжникам дорожки, не спуская глаз с осиного гнезда.

Синн двинулась следом.

– Так это ты – то, что грядет?

Он фыркнул.

– А ты – нет?

Дойдя до порога, они остановились.

– Думаешь, заперто?

– Чш-ш…

Свищ пригнулся и пробрался под громадным гнездом. Миновав его, медленно выпрямился и потянул дверную задвижку. Она осталась у него в руке, поднялось облако трухи. Свищ оглянулся на Синн, но ничего не сказал. Снова повернувшись к двери, он легонько ткнул ее.

Его пальцы продавили дверь, как вафлю. Снова посыпались опилки.

Свищ поднял обе руки и уперся в дверь.

Преграда рассыпалась тучей щепок. Металл звякнул на полу, а через мгновение облако пыли втянулось внутрь, словно дом вдохнул.

Свищ перешагнул через кучу гнилого дерева и скрылся во тьме.

Синн тут же двинулась за ним, на корточках и не мешкая.

В густой тени почти мертвого дерева во дворе Азатов лейтенант Порес зарычал. Возможно, следовало позвать их обратно, но это означало бы раскрыть свое присутствие; а хотя никогда нельзя быть уверенным по поводу приказов капитана Добряка – отданных с намеренной неопределенностью, как тонкий слой листьев над ямой с кольями, – Порес подозревал, что должен соблюдать некоторую скрытность, следя за двумя мелкими.

И потом, он сделал несколько открытий. Синн вовсе не была немой. Всего лишь упертая маленькая корова. Это поразительно. А еще она неравнодушна к Свищу, как мило – как смола с ветками и дохлыми насекомыми, – что ж, от такого взрослый мужчина тает и стекает в канализацию, в бездонное море сентиментальности, где играют дети, и порой ему сходит с рук убийство.

Разница в том, что у Пореса очень хорошая память. Он в мельчайших подробностях помнил собственное детство; если б удалось вернуться в прошлое, влепил бы сопливому мальцу хорошую затрещину. И, глядя в перекошенное от боли личико, сказал бы нечто вроде: «Привыкай, малыш Порес. Однажды ты повстречаешь человека по имени Добряк…»

Впрочем, мышки улизнули в дом Азатов. Может, там и случится с ними что-то, что положит конец его тупому заданию. Гигантская нога возрастом в десять тысяч лет топнет раз, другой. Хлоп, шлеп, в лепешку, от Свища – пыль, от Синн – мокрое пятно.

Боги, нет, мне попадет! Негромко зарычав, он отправился за ними.

Впоследствии он поражался, как можно было забыть о проклятом осином гнезде. По крайней мере, оно же должно было броситься в глаза, когда он рванулся к двери. Однако оно бросилось ему в лоб.

Внезапный порыв злобного жужжания, гнездо качнулось туда и обратно, снова хлопнув его по голове.

Узнавание, понимание и, наконец, вполне уместная паника.

Порес развернулся и побежал.

Следом помчался почетный караул – около тысячи черных ос.

Шесть укусов убивают лошадь. Порес завизжал, когда огонь охватил заднюю часть шеи. И снова заорал – от нового укуса, на этот раз в правое ухо.

Он замахал руками. Где-то впереди должен быть канал – он вспомнил, что они переходили мост, где-то слева.

Новый мучительный укол, в тыльную сторону правой ладони.

В задницу канал! Нужен целитель – и скорее!

Он уже не слышал жужжания, но пейзаж перед глазами начал клониться вбок, тьма сочилась из теней, и свет ламп в окнах мерк, бледный и болезненный в его глазах. И ноги переставали слушаться.

Туда, в малазанские казармы.

К Смраду. Или к Эброну.

Еле переставляя ноги, стараясь не сводить глаз с ворот, он пытался крикнуть двум часовым, но язык распух, заполнив рот. Становилось трудно дышать. И бежать…

Не успеть…

– Кто это был?

Свищ вернулся из коридора и покачал головой.

– Кто-то. Разбудил ос.

– Хорошо, что они сюда не полетели.

Они стояли в каком-то большом зале. Одну стену почти целиком занимал каменный камин с двумя пузатыми креслами по бокам. Вдоль двух других стен громоздились сундуки и ларцы, а у четвертой, напротив холодного очага, стоял богато украшенный диван, а над ним висел большой выцветший гобелен. В сумраке все предметы виделись смутными силуэтами.

– Нужна свеча или лампа, – сказала Синн. – Если только, – добавила она ехидно, – мне нельзя пользоваться колдовством…

– Наверное, можно, – сказал Свищ, – раз уж мы далеко от двора. Здесь никого нет, никаких привидений, я имею в виду. Дом действительно мертв.

Торжествующим жестом Синн разбудила угли в камине; однако огонь загорелся странно бледный, пронизанный зелеными и синими прожилками.

– Просто семечки, – пожал плечами Свищ. – Я даже не ощутил Пути.

Она не ответила, а отправилась изучать гобелен.

Свищ пошел следом.

На гобелене, как положено, была изображена батальная сцена. Похоже, герои могут существовать только посреди смерти. На выцветшей ткани с трудом можно было разглядеть, как закованные в броню рептилии сражаются с воинами тисте эдур и тисте анди. В затянутых дымом небесах было не протолкнуться от летающих гор – почти все пылали – и драконов; некоторые из них казались огромными, в пять-шесть раз крупнее остальных, хоть и находились на большом расстоянии. Все пылает; куски разваливающихся летучих крепостей рушатся посреди сражающихся войск. Повсюду бойня и разрушение.

– Мило, – пробормотала Синн.

– Давай осмотрим башню, – сказал Свищ. Весь этот огонь на гобелене напомнил ему И’Гхатан, его видение Синн, идущей сквозь огонь, – она могла бы участвовать в этой древней битве. Он испугался, что, если приглядится внимательнее, увидит среди сотен фигур на гобелене ее – с довольным выражением круглого лица, с восторженно сияющими глазами.

Они отправились в квадратную башню.

В сумрачном коридоре Свищ остановился, ожидая, когда глаза привыкнут. Через мгновение из зала, из которого они только что вышли, вырвался язык зеленого пламени и скользнул по каменному полу ближе к ним.

В мерзком освещении Синн улыбнулась.

Огонь следовал за ними по лестнице к верхней площадке, где не было никакой мебели. Под закрытыми ставнями и затянутым паутиной окном лежал высохший труп. Лишь несколько полосок кожи скрепляли скелет, и Свищу было видно странное строение конечностей: дополнительные суставы помимо колен, локтей, запястий и лодыжек. Даже грудина, похоже, складывалась пополам, как и выступающие, похожие на птичьи, ключицы.

Свищ подобрался поближе, чтобы лучше видеть. Приплюснутое лицо, скулы резко уходят назад почти до ушных отверстий. Все кости как будто созданы для того, чтобы складываться – не только щеки, но и нижняя челюсть, и надбровные дуги. При жизни, заподозрил Свищ, у этого лица могло быть потрясающе много выражений – куда больше, чем у человеческого.

Кожа белая, безволосая; и Свищ понял, что если только тронуть труп, он рассыплется в пыль.

– Форкрул ассейл, – прошептал он.

Синн вспыхнула.

– Откуда ты знаешь? Откуда тебе знать хоть что-нибудь?

– А на гобелене внизу, – сказал Свищ, – эти ящерицы… Думаю, это к’чейн че’малли.

Он взглянул на Синн и пожал плечами.

– Этот дом Азатов не умер, – добавил он. – А просто… ушел.

– Ушел? Как?

– Думаю, просто убрался отсюда, вот и все.

– Да ты вообще ничего не знаешь! Как же ты можешь говорить?

– Могу поспорить, Быстрый Бен тоже это знает.

– Знает что? – раздраженно прошипела Синн.

– Это. Всю правду об этом.

– Свищ…

Он посмотрел в ее глаза, горящие гневом.

– Ты, я, Азаты. Все меняется, Синн. Все, все меняется.

Ее маленькие ручки сжались в кулачки. Пламя, пляшущее на каменном полу, забралось на притолоку входа в зал, щелкая и искря.

Свищ фыркнул.

– Ты так заставляешь его говорить…

– А может и рявкнуть, Свищ.

Он кивнул.

– И достаточно громко, чтобы взорвать весь мир, Синн.

– Я могу, ты знаешь, – сказала она с неожиданной горячностью, – просто чтобы посмотреть, что получится. Что я умею.

– И что тебя останавливает?

Она скорчила гримасу, отворачиваясь.

– Ты можешь рявкнуть в ответ.

Тегол Единственный, король Летера, вошел в комнату и, раскинув руки, крутанулся. Потом лучезарно улыбнулся Буггу.

– Ну, что думаешь?

Слуга сжимал в потертых грубых руках бронзовый горшок.

– Вы брали уроки танца?

– Да нет, на одеяло посмотри! Моя любимая жена начала его вышивать; видишь, по краю, над левой коленкой.

Бугг чуть наклонился вперед.

– А, вижу. Очень мило.

– Очень мило?

– Ну я просто не могу понять, что это должно значить.

– Я тоже. – Тегол помолчал. – У нее не очень выходит?

– Совсем никак. Ну так ведь она академик.

– Именно, – согласился Тегол.

– В конце концов, – сказал Бугг, – умей она вышивать или еще что…

– Не стала бы наукой заниматься?

– Как правило, кто ничего не умеет, становится академиком.

– Примерно так я и думал, Бугг. Ну так что именно – считаю своим долгом спросить – не в порядке?

– Не в порядке?

– Мы знаем друг друга очень давно, – сказал Тегол. – Мои чувства идеально заточены под чтение тончайших оттенков твоего настроения. Талантов у меня не много, но готов заявить, пусть это и нескромно, что обладаю уникальной способностью понимать тебя.

– Ну, – вздохнул Бугг, – я впечатлен. Но откуда вы знаете, что я расстроен?

– То есть помимо оскорблений моей жены?

– Да, помимо.

Тегол кивнул на горшок в руках слуги, и Бугг, опустив взгляд, увидел, что сосуд превратился в перекрученную груду искореженного металла. Снова вздохнув, Бугг выпустил измученный горшок из рук. Грохот эхом разнесся по залу.

– Дело в мелочах, – сказал Тегол, разглаживая складки на Королевском Одеяле. – Нужно, пожалуй, жене сказать… вскользь, разумеется, мимоходом. Мимолетом, на бегу, раз уж у нее в руках будут жуткие иглы из рыбьих костей.

– Малазанцы, – решился Бугг. – Вернее, один малазанец. С подобием плиток в потных руках. Мощное подобие, и человек – не шарлатан. Он адепт. И ужасно сильный.

– И собирается метать плитки?

– Деревянные карты. Весь остальной мир уже отказался от плиток, государь. Называется Колода Драконов.

– Драконов? Каких драконов?

– Не спрашивайте.

– Так что, тебе некуда… э… спрятаться, о бедный, несчастный Старший Бог?

Бугг состроил кислую мину.

– Похоже, нет. И дело не только во мне. Есть еще и Странник.

– А он разве еще здесь? Его не видели несколько месяцев…

– Колода представляет угрозу для него. Он не захочет ее раскрытия. И может совершить нечто… необдуманное.

– Хм. Малазанцы – наши гости, и если им будет грозить опасность, нам следует защитить их, а если не сможем, то хотя бы предупредить. А не сработает, мы всегда можем сбежать.

– Да, государь, возможно, это мудрый ход.

– Сбежать?

– Нет, предупредить.

– Пошлю Бриса.

– Бедный Брис.

– Ну я-то не виноват, правда? Да, бедный Брис. Пора ему начать отрабатывать свой титул, уж не помню какой. Его бюрократический склад ума ужасно раздражает. Прячется во мгле своего кабинета. Безликий поденщик, вечно уклоняющийся, когда ответственность стучит в дверь. Я сыт по горло, брат он мне или не брат…

– Государь, вы поставили Бриса во главе армии.

– Серьезно? Ну конечно, поставил. Посмотрим, как он теперь будет прятаться!

– Он ожидает в тронном зале.

– А он не дурак. Понимает, что загнан в угол.

– И Рукет тоже там, – добавил Бугг, – с петицией от Гильдии Крысоловов.

– Петицией? По поводу чего, снова крысы? Идем, мой друг, пришло время встретиться с народом. Все эти королевские дела действительно утомляют. Представления, парады, десятки тысяч восхищенных подданных…

– У нас нет представлений и парадов, государь.

– А они все равно восхищены.

Бугг пошел впереди короля Тегола по палате, через двери в тронный зал.

Там ждали только Брис, Рукет и королева Джанат. Тегол, взойдя на помост, наклонился к Буггу.

– Видишь Рукет? Видишь восхищение? Я же говорил!

Король уселся, улыбнулся королеве, уже сидящей на своем троне по левую руку короля, а потом откинулся на спинку, вытянув ноги…

– Не делай так, брат, – посоветовал Брис. – Видок отсюда…

Тегол сел прямо.

– Ох, совсем по-королевски.

– Вот кстати… – сказала Рукет.

– С радостью вижу, что ты серьезно скинула вес, Рукет. Очень мило. Так что там кстати?

– По поводу восхищения, о котором ты шептал Буггу.

– У тебя, как я понял, есть петиция?

– Я хочу спать с тобой. Хочу, чтобы ты обманул жену, Тегол. Со мной.

– И это твоя петиция?

– А чем плоха?

Заговорила Джанат:

– Обмануть не получится. Обман – это если за моей спиной. Измена, ложь, предательство. А я-то, между прочим, тут сижу, Рукет.

– Точно, – ответила Рукет, – обойдемся без этих мрачных подробностей. Свободная любовь для всех! – Она улыбнулась Теголу. – А именно для нас с тобой, государь. Ну не совсем свободная, ведь я рассчитываю, что ужином ты меня угостишь.

– Не могу, – ответил Тегол. – Никому больше не нужны мои деньги теперь, когда они у меня появились – так вроде всегда и бывает? Да и потом – флирт короля на публике? Какой пример я подам?

– Ты носишь одеяло, – указала Рукет. – И какой пример ты подаешь?

– Допустим, беспечной уверенности.

Рукет задрала брови.

– Очень многих твоя беспечная уверенность ужаснула бы. Но только, – добавила она с победной улыбкой, – не меня.

– Нижние боги, – вздохнула Джанат, почесав лоб.

– Так что за петиция? – спросил Тегол. – Ты ведь сейчас вовсе не представляешь гильдию Крысоловов, так?

– Вообще-то представляю. Ради дальнейшего развития связей. Как известно, секс – клей, скрепляющий общество, и я подумала…

– Секс? Клей? – Тегол подался вперед. – Вот теперь я заинтригован. Но отложим это ненадолго. Бугг, подготовь воззвание. Король будет иметь секс с каждой властной женщиной города, при условии, что она с определенностью подтвердит, что является женщиной – нужно разработать соответствующий метод оценки, подключи Королевских Инженеров.

– А зачем ограничиваться властными женщинами? – поинтересовалась у мужа Джанат. – Не забывай, какая власть существует в домашнем хозяйстве. И как насчет подобного воззвания от имени королевы?

Бугг заметил:

– Когда-то существовало племя, в котором вождь и его жена имели право переспать со всеми невестами и женихами накануне свадьбы.

– Правда?

– Нет, государь, – признал Бугг. – Я это только что выдумал.

– Если хочешь, я могу вписать это в нашу историю, – пробормотала Джанат с плохо скрываемым возбуждением.

Тегол поморщился.

– Моя жена выходит за рамки приличия.

– Просто добавила монетку в эту сокровищницу мерзкого идиотизма, любимый. Рукет, нам с тобой нужно присесть и немного потолковать.

– Я не толкую с женщинами, – объявила Рукет, выпрямившись и задрав подбородок.

Тегол хлопнул в ладоши.

– Все, еще одно собрание закончено! Что теперь? Я отправляюсь спать. – И, бросив быстрый взгляд на Джанат, добавил: – Со своей женой, разумеется.

– Мой дорогой муж, мы еще даже не поужинали.

– Поужинаем в постели! И можно пригласить… э, забудь.

Вперед вышел Брис.

– По поводу армии…

– Ох, вечно ты по поводу армии. Закажи еще сапоги.

– Я как раз об этом – мне снова нужны деньги.

– Бугг, дай ему еще денег.

– Сколько, государь?

– Сколько ему нужно на сапоги и что там еще.

– Не на сапоги, – сказал Брис. – На обучение.

– А что, обучаться будут босиком? Оригинально.

– Я хочу привлечь малазанцев, расквартированных в нашем городе. Этих «морпехов». Изучить их тактику. Я хочу реформировать вооруженные силы Летера. И нанять малазанских сержантов.

– А их адъюнкт на это согласна?

– Согласна. Ее солдаты начинают скучать, и это не есть хорошо.

– Да уж это понятно. Нам известно, когда они нас покинут?

Брис нахмурился.

– Ты меня спрашиваешь? Почему не спросить ее?

– Тогда внесем этот вопрос в повестку следующего собрания.

– Мне поставить в известность адъюнкт? – спросил Бугг.

Тегол поскреб подбородок и кивнул.

– Да, Бугг, это разумно. Очень разумно. Молодец.

– А что с моей петицией? – капризно спросила Рукет. – А то я разоделась вся вообще!

– Я подробно рассмотрю ее.

– Прекрасно. А пока – хотя бы Королевский Поцелуй?

Тегол заерзал на троне.

– Беспечная уверенность съежилась, мой дорогой муж? Она лучше тебя знает, что есть предел моему терпению.

– Ладно, – вмешалась Рукет, – ну хотя бы Королевская Прижималка?

– Прекрасная идея, – сказал Бугг, – прижать гильдии новыми налогами.

– Ясно, – отрезала Рукет. – Я ухожу. Еще одна отвергнутая королем петиция. И шайка только больше разгневается.

– Какая шайка? – спросил Тегол.

– Та, которую я собираюсь сколотить.

– Ты этого не сделаешь.

– Отвергнутая женщина – опасный противник, государь.

– Да поцелуй ее и прижми, мой дорогой муж. А я отвернусь.

Тегол вскочил на ноги и тут же сел обратно.

– Немного погодя, – ахнул он.

– Царственная осанка приобретает новый смысл, – прокомментировал Бугг.

Но Рукет улыбнулась.

– Будем считать это векселем.

– А что с шайкой? – спросил Бугг.

– Чудесным образом рассеялась ночным бризом, о канцлер – или кто ты там.

– Я – Королевские Инженеры; все разом. Да, еще казначей.

– И мучитель плевательниц, – добавил Тегол.

Все нахмурились.

Бугг сердито посмотрел на Тегола.

– Пока вы не сказали, я и не вспоминал.

– Что-то не так? – спросил Брис.

– Ах, брат, – сказал Тегол, – мы должны отправить тебя к адъюнкт – с предупреждением.

– Вот как?

– Бугг!

– Я провожу вас, Брис.

Когда они вышли, Тегол посмотрел на Джанат, на Рукет – обе все еще хмурились.

– Ну что?

– Что-то, о чем нам следует знать? – спросила Джанат.

– Вот именно, – согласилась Рукет, – и теперь я спрашиваю за всю гильдию Крысоловов.

– Ничего особенного, – ответил Тегол. – Пустяковый вопрос, уверяю тебя. Что-то по поводу угрозы богам и разрушительных гаданий. А теперь я готов к поцелуям и прижиманиям… нет, погодите. Несколько глубоких вдохов. Сейчас… да… нет, погодите.

– Мне поговорить о моей вышивке? – спросила Джанат.

– Да, это было бы замечательно, продолжай. Рукет, не уходи.

Лейтенант Порес открыл глаза. Верней, попытался открыть, но оказалось, что веки слишком опухли. Через узенькие щелочки он разглядел нависшую над ним фигуру. Задумчивое натийское лицо.

– Узнаешь меня? – спросил натиец.

Порес попытался ответить, но челюсть была плотно обмотана бинтом. Он кивнул и почувствовал, что шея раздулась вдвое против нормального размера. Или же голова съежилась.

– Мулван Трус, – назвал себя натиец. – Взводный лекарь. Жить будешь.

Он отклонился назад и сказал кому-то другому:

– Выживет, сэр. Хотя несколько дней ни на что не будет годен.

В поле зрения Пореса появился Капитан Добряк, бесстрастное лицо, как обычно, ничего не выражало.

– Вас ждет наказание, лейтенант Порес. Преступная тупость не пристала офицеру.

– Могу поспорить, таких полно, – пробормотал целитель, уходя.

– Ты что-то сказал, солдат?

– Нет, сэр.

– Значит, у меня со слухом что-то.

– Так точно, сэр.

– То есть полагаешь, я плохо слышу, солдат?

– Никак нет, сэр!

– Уверен, что полагаешь.

– У вас идеальный слух, капитан, вне всяких сомнений. Это я как целитель заявляю.

– Скажи-ка, – сказал капитан Добряк, – есть средство против выпадения волос?

– Сэр… да, разумеется.

– И какое?

– Побрейте голову. Сэр.

– Похоже, тебе заняться нечем, целитель. Тогда разберись во взводах своей роты и вылечи все недуги, на которые жалуются солдаты. Да, еще избавь всех от вшей и проверь кровавые волдыри на мошонках у солдат – я уверен, это зловещий симптом чего-то ужасного.

– Волдыри, сэр? На мошонках?

– Похоже, это у тебя со слухом что-то, а не у меня.

– Ну вряд ли тут что-то опасное или ужасное, сэр. Просто не надо их ковырять, а то кровь не остановить. Это от долгой езды верхом, сэр.

– Вот как.

…

– Целитель, ты еще тут?

– Виноват, сэр, уже бегу!

– Я жду подробный доклад о состоянии здоровья солдат.

– Есть, сэр! Проверка мошонок, понял.

Добряк снова наклонился к Поресу.

– Даже говорить не можешь? Тебе неожиданно повезло. Шесть осиных укусов. Ты уже должен был умереть. Почему не умер? Неважно. Похоже, ты упустил мелких. Теперь придется спускать с цепи пастушьего пса. И именно сегодня ночью. Поправляйся скорей, лейтенант, чтобы я мог содрать с тебя шкуру.

Выйдя из спальни, Мулван Трус помедлил, а потом быстрым шагом направился к сослуживцам в соседнюю спальню. Он вошел в комнату, оглядел солдат, лежащих на койках или играющих в кости, и с трудом заметил наконец между двумя койками высохшее черное лицо Непа Хмурого. Мулван направился к далхонскому шаману, который сидел, скрестив ноги, с неприятной улыбкой.

– Я знаю, что это ты устроил, Неп!

– А? Йди от мя!

– Это ты ведь проклятие на Добряка навел? Кровавые волдыри на яйцах!

Неп Хмурый закудахтал.

– Черна пуста болтовня, ха!

– Прекрати! Прекрати свою хрень, проклятье!

– Уж позняк! Не продут!

– А если он узнает, кто это натворил…

– Токо посмей! Свин! Натийский дран чилен! Ву бут ву бут!

Мулван Трус, не понимая, вытаращился на Непа. Потом бросил молящий взгляд на Шелкового Шнурка, вытянувшегося на соседней койке.

– Чего он сказал?

Второй далхонец вытянулся на спине, закинув руки за голову.

– Да Худ его знает, это, думаю, по-шамански, – сказал он и добавил: – Наверняка проклятия.

Натиец снова посмотрел на Непа Хмурого.

– Проклянешь меня, так я твои кости сварю, проклятый чернослив. И оставь в покое Добряка, а то все расскажу Бадану.

– Бедана нетути!

– Расскажу, когда вернется.

– Чилен!

Никто не назвал бы преду Норло Трамба самым проницательным, так что полдюжины летерийских охранников, его подчиненных, стоящих, дрожа, позади преды, вполне обоснованно боялись, что тупость Трамба будет стоить им всем жизни.

Норло воинственно хмурился на всадников – их было около дюжины.

– Война – это война, – повторял он, – и мы воевали. Люди погибли. Это не должно остаться безнаказанным.

Темнокожий сержант повел рукой в перчатке, и арбалеты были взяты на изготовку. Он сказал на летерийском с грубым акцентом:

– Еще раз. Последний. Они живы?

– Конечно, живы, – сказал, фыркнув, Норло Трамб. – У нас тут все как положено. Но поймите, они приговорены. К смерти. Мы ждем только служащего из Королевской адвокатуры – чтобы поставил печати на приказы.

– Никакой печати, – сказал сержант. – Никаких смертей. Освободите их. Мы сейчас же отбываем.

– Даже если смягчать наказание, – ответил преда, – нужна печать, чтобы их отпустить.

– Отпустите немедленно. Или мы убьем вас всех.

Преда вылупил глаза, потом повернулся к своим солдатам.

– Мечи наголо! – рявкнул он.

– Да ни за что, сэр, – сказал стражник Фифид. – Мы только рыпнемся, и нам конец.

Лицо Норло Трамба потемнело в свете ламп.

– Ты только что заработал трибунал, Фифид…

– Хоть жить буду, сэр.

– А остальные?

Никто из стражников ничего не сказал. И никто не обнажил меч.

– Убрать их, – прорычал сержант, сгорбившийся в седле. – Хватит миндальничать.

– Только послушайте этого невежественного иноземца! – Норло Трамб повернулся к малазанскому сержанту. – Я намерен отправить официальный протест прямо в Королевский Суд. И ты ответишь…

– Давай.

Слева от сержанта с седла соскользнул юный, странно женоподобный воин и положил руки на рукояти каких-то громадных фальшионов. Его темные глаза смотрели почти сонно.

Только тут что-то поползло по спине Трамба и свернулось червяком на шее. Он облизнул внезапно пересохшие губы.

– Спансерд, проводи этого малазанского… э… воина к клеткам.

– И?.. – спросил стражник.

– И выпусти заключенных, разумеется!

– Есть, сэр!

Сержант Бадан Грук позволил себе коротко выдохнуть – незаметно ни для кого – и с облегчением наблюдал, как стражник-летериец провожает Мертвоголова к тюремному блоку у гарнизонной стены.

Остальные морпехи сидели в седлах неподвижно, но Бадан носом чуял их напряжение, и пот заливал спину под кольчугой. Нет, никаких неприятностей он не желал. Тем более кровавой бани. Однако проклятый безмозглый преда чуть не довел до беды. Сердце гулко стучало в груди Бадана; он оглянулся на своих солдат. Круглое личико Драчуньи зарумянилось и покрылось потом, но она подмигнула Бадану, прежде чем поднять арбалет вверх и упереть приклад в мягкое бедро. Релико нянчил арбалет в одной руке, а вторую протянул, чтобы успокоить Большого Простака, который только теперь, похоже, понял, что на дворе что-то происходит, и вроде готов был открыть стрельбу по летерийцам – как только его развернут в нужном направлении. Худышка и Милый, бок о бок, нацелили тяжелые штурмовые арбалеты точно в грудь преды – а тот, похоже, был слишком туп, чтобы это заметить. Остальные тяжелые пехотинцы держались позади, очень хмурые, поскольку их оторвали от очередной пьянки в Летерасе.

Бадан Грук посмотрел на капрала Правалака Римма – на молодом лице он увидел то, что чувствовал сам. Проклятое чудо. То, на что он считал невозможным даже надеяться… они увидели…

Со стороны тюрьмы раздался лязг тяжелой двери. Все, и малазанцы, и летерийцы, не отрываясь, смотрели на четыре приближающиеся фигуры. Мертвоголов почти тащил свою ношу, как и летерийский стражник, Спансерд. Освобожденные узницы были очень плохи.

– Спокойно, Простак, – пробормотал Релико.

– Но это ж… они… я их знаю!

– Точно, – вздохнул тяжелый пехотинец. – Мы все знаем.

На узницах не было следов избиений или пыток. На пороге смерти они оказались всего лишь из-за заброшенности – самой изощренной пытки.

– Преда, – тихо позвал Бадан Грук.

Норло Трамб повернулся к нему.

– Теперь-то что?

– Вы не кормили их?

– Боюсь, осужденным полагается сокращенный рацион…

– И как долго?

– Ну я говорил, сержант, какое-то время мы ждали служащего Королевской адвокатуры. Несколько месяцев и…

Две стрелы пролетели у головы преды – справа и слева, – надрезав ему уши. Он завопил от неожиданности и тяжело уселся на землю.

Бадан протянул руку к напрягшимся гарнизонным стражникам.

– Стоять.

А потом, повернувшись в седле, сверкнул глазами на Милого и Худышку и сказал по-малазански:

– И не вздумайте перезаряжать! Тупоголовые саперы!

– Прости, – сказала Худышка. – У нас обоих как бы… рука дрогнула. – Она пожала плечами.

Милый протянул ей свой арбалет и спрыгнул с коня.

– Подберу стрелы – кто-нибудь видел, куда они улетели?

– Отскочили куда-то между вон теми строениями, – сказал Релико, показав подбородком.

Шок преды сменился гневом. Из ушей лилась кровь, он вскочил на ноги.

– Попытка убийства! Этих двоих я арестую! За это вы поплывете через канал!

– Не понимайт, – отозвался Бадан Грук. – Правалак, приведи еще коней. Надо было Труса взять с собой. Не думаю, что они смогут сидеть в седле. Крепко держите их с боков – поедем медленно.

Он внимательно смотрел на две хрупкие фигуры, буквально повисшие на сопровождающих. Сержант Уголек и ее сестра, Целуй. Выглядят, как… набедренная повязка Худа! Но живые.

– Нижние боги, – прошептал он. Они живы.

– А-а-ай! У меня нога отвалилась!

Банашар неподвижно сидел в кресле и смотрел, как тощая ящерка крутится на полу и стучит в пол ногой.

– Телораст! Помоги!

Вторая рептилия, примостившись на подоконнике, склоняла голову то вправо, то влево, словно пытаясь найти лучший ракурс.

– Бесполезно, Кердла, – сказала она наконец. – Так ничего не выйдет.

– Мне нужно выбраться!

– Откуда?

– Из состояния, где моя нога отвалилась!

Телораст быстро подвинулась по подоконнику поближе к Банашару.

– Эй, промокший жрец вина! Смотри сюда – на окно! Это я – умница. Тупица лежит на полу, видишь? Ей нужна твоя помощь. Нет, конечно, ты не в силах сделать ее не такой тупой – это даже не обсуждается. Дело в ее ноге. Связка оторвалась или что-то там еще. Она хрома, беспомощна, бесполезна. Она крутится по полу, даже смотреть больно. Понимаешь? О Червячок Червя-Богини, о гроза убивающей поклонников безглазой стервы земли! Банашар Пьяный, Банашар Мудрый, Мудро Пьяный. Прояви доброту и умение, почини мою подругу, мою дорогую сестру-тупицу.

– Наверное, ты знаешь ответ, – сказал Банашар. – Послушай, если жизнь – это шутка, то какого рода? Смешная, вроде «ха-ха»? Или типа «сейчас сблюю»? Умная шутка – или тупая, повторенная столько раз, что если и была смешной вначале, то давно перестала? Вызывающая смех или слезы? Сколько еще способов задать этот простой вопрос?

– Уверена, что ты можешь придумать еще сотни, добрый сэр. Расстриженный, отстраненный, духовно кастрированный жрец. Видишь эти жилы? Рядом с оторванной ногой… ох, Кердла, ты можешь не вертеться?

– Я раньше смеялся, – сказал Банашар. – Много смеялся. Задолго до того, как решил стать жрецом, разумеется. Увы, не было в этом решении ничего забавного. И в последовавшей жизни тоже. Годы и годы печального учения, ритуалов, церемоний, упражнений в магии. А Червь Осени ждала, так ведь? Готовила нам справедливую награду – жаль, что я пропустил веселье.

– Жалкий негодяй бессмысленной педантичности, сделай милость, протяни руку, дальше, ниже, еще чуть-чуть, ага! Достал! Жилы! Нога! Кердла, слушай, замри, прямо тут, нет, тут! Спасение близко!

– Не могу! Все плывет! Мир валится в Бездну!

– Да неважно! Видишь – твоя нога у него. Он смотрит на жилы. Мозги заработали!

– Там был сток, – сказал Банашар, держа костлявую ногу. – Под алтарем. Понимаешь, чтобы собирать кровь в амфоры – мы ее продавали. Обалдеть, за что только люди не платили, да?

– Что он делает с моей ногой?

– Пока ничего, – ответила Телораст. – Наверное, оглядывает. И думает. Ума у него не хватает, это правда. В левой мочке уха Не-Апсалар Апсалар больше ума, чем у этого соленого огурца. Но это неважно! Кердла, на передних конечностях, на руках то есть, подползи к нему ближе… да хватит крутиться! Остановись!

– Не могу! – раздался тонкий писк.

И Кердла продолжала вертеться.

– Старая кровь утекала, звонкая монета притекала. Мы бы смеялись, но это был бы невеселый смех. Скорее недоверие, да, и цинизм в отношении врожденной людской тупости. Однако мы скопили целые сундуки богатств – больше, чем можно представить. Хранилища трещали по швам. На это можно было купить даже смех. А кровь? Да любой жрец скажет, что кровь дешева.

– Пожалуйста, ну пожалуйста, прояви милосердие, которое так презирала твоя бывшая богиня. Плюнь ей в лицо жестом доброй воли! Награда будет щедрой, очень щедрой!

– Богатства… – сказал Банашар. – Бесполезны.

– Другая награда, уж поверь. Настоящая, значимая, ценная, своевременная.

Банашар оторвал взгляд от изучения ноги и посмотрел в глаза Телораст.

– И какая же?

Рептилия кивнула черепом.

– Власть, мой друг. Больше власти, чем ты можешь представить…

– Что-то мне не верится.

– Власть делать что захочешь, с кем только захочешь! Власть извергается, проливается, пузырится и оставляет мокрые пятна! Настоящая награда, да!

– А если я поймаю тебя на слове?

– Все без обмана, как эта милая нога и жилы!

– Договор скреплен, – объявил Банашар.

– Кердла! Ты слышала?

– Слышала. Ты свихнулась? Мы не делимся! Никогда не делимся!

– Чш-ш… Он тебя услышит!

– Скреплен, – повторил Банашар, садясь прямо.

– О-ох, – завыла Кердла, вертясь быстрее и быстрее. – Доигралась! Телораст, ты доигралась!

– Это только слова, Кердла, клянусь!

– Скреплен, – снова повторил Банашар.

– А-а-ай! Трижды скреплен! Мы обречены!

– Расслабься, ящерка, – сказал Банашар, наклоняясь к вертящемуся созданию. – Скоро будешь плясать. – И добавил, схватив Кердлу: – И я тоже.

Держа в одной руке костлявую рептилию, а в другой – ногу, Банашар взглянул на молчаливого гостя, сидящего в тени, сверкая единственным глазом.

– Порядок, – сказал Банашар. – Теперь готов слушать.

– Я рад, – пробормотал Странник. – А то времени мало.

Лостара Йил сидела на краю койки, держа на коленях чашу с песком. Она втыкала лезвие ножа то в тыкву со срезанным верхом справа от себя, покрывая лезвие соком, то в песок, продолжая чистить.

Так она работала оружием уже два колокола, как делала и прежде. Столько раз, что и не сосчитать. Ее уверяли, что лезвие ножа уже не может стать чище, безупречнее, но она все еще видела пятна.

Ее пальцы огрубели от трения, покраснели, кожа потрескалась. Ладони болели. Руки словно отяжелели – как будто песок впитался в кожу, плоть и кость, начиная их превращение в камень. Возможно, со временем она перестанет чувствовать руки, и они будут висеть булавами. Но не бесполезными, нет. Ими она сможет хорошенько врезать миру – если от этого будет польза.

В дверь постучали эфесом меча, и через мгновение она распахнулась. Вошла Фарадан Сорт, обвела комнату взглядом и нашла Лостару Йил.

– Адъюнкт вызывает вас, – бесстрастно произнесла она.

Значит, пора. Лостара взяла тряпку и вытерла лезвие ножа. Капитан стояла в дверях, наблюдая.

Лостара поднялась, убрала оружие в ножны и взяла плащ.

– А вы в качестве конвоя? – спросила она, подходя к двери.

– Сегодня ночью у нас уже был один беглец, – ответила Фарадан, шагая по коридору в шаге позади Лостары.

– Да вы не всерьез.

– Не совсем, но сегодня я обязана сопровождать вас.

– Зачем?

Фарадан Сорт не ответила. В конце коридора они подошли к богато украшенным красным дверям, и капитан открыла их.

Лостара Йил вошла в зал. Потолок штаба адъюнкт – командного центра и заодно жилой квартиры – представлял собой хаотичное скопление карнизов, сводов и изогнутых балок. В результате он был затянут паутиной с высохшими мотыльками, пляшущими на сквозняке. Под центральным, странной формы маленьким куполом стоял громадный прямоугольный стол, а вокруг него – дюжина стульев с высокими спинками. У стены, противоположной дверям, под рядом высоких окон находился помост, ограниченный перилами. Вообще, Лостаре показалось, что более странной комнаты она в жизни не видела. Летерийцы называли ее Большой медицинский лекторий – этот крупнейший зал здания колледжа временно служил штаб-квартирой.

Адъюнкт Тавор стояла на помосте, глядя в окно с толстым стеклом.

– Вызывали меня, адъюнкт?

Тавор, не оборачиваясь, сказала:

– Капитан, на столе лежит табличка. На ней вы найдете имена тех, кто должен присутствовать на прочтении. На случай возражений от некоторых капитан Фарадан Сорт отправится в казармы с вами.

– Слушаюсь. – Лостара взяла со стола табличку и, пробежав глазами имена, написанные на золотом воске, задрала брови. – Адъюнкт… В этом списке…

– Отказы не принимаются, капитан. Свободны.

Снова оказавшись в коридоре, две женщины замедлились, увидев идущего навстречу летерийца. Неброско одетый, с простым длинным мечом в ножнах на поясе, Брис Беддикт не обладал выдающимися физическими данными; но ни Лостара, ни Фарадан Сорт не могли оторвать от него глаз. Даже мимолетный взгляд неизбежно возвращался к Брису, привлеченный чем-то неуловимым, но неотразимым.

Женщины расступились, пропуская Бриса.

Он остановился с почтительным полупоклоном.

– Простите, – обратился он к Лостаре, – мне нужно обратиться к адъюнкт, если это возможно.

– Разумеется, – ответила она, потянувшись, чтобы открыть дверь. – Просто заходите и назовите себя.

– Благодарю. – Короткая улыбка, и он вошел в зал, закрыв дверь за собой.

Лостара вздохнула.

– Да уж… – согласилась Фарадан Сорт.

И они отправились дальше.

Когда адъюнкт повернулась, Брис Беддикт поклонился и произнес:

– Адъюнкт Тавор, король шлет вам приветствия и наилучшие пожелания.

– Обязательно передайте ответный поклон, – сказала она.

– Непременно. Мне также поручено передать предупреждение, адъюнкт, в связи с сеансом гадания, намеченным у вас на эту ночь.

– Какое предупреждение и от кого, позвольте спросить?

– Существует Старший бог, – сказал Брис. – Он избрал двор Летераса своим храмом, если позволите так выразиться, – и так было в течение невесть скольких поколений. Чаще всего он выступал в роли консорта королевы и обычно носил имя Турудал Бризад. Разумеется, его истинная суть была скрыта; однако нет сомнений, что он – Странник, Господин плиток – это, как вам известно, летерийское соответствие вашей Колоде Драконов.

– Ага, начинаю понимать.

– Именно так, адъюнкт.

– И Странник видит в гадании – и в Колоде – угрозу, вмешательство?

– Адъюнкт, реакцию любого Старшего бога трудно предугадать; это особенно верно в отношении Странника, чьи отношения с судьбой и удачей весьма глубоки и запутанны.

– Я могу поговорить с этим Турудалом Бризадом?

– Старший бог не появлялся в этом образе с начала правления императора; и его не видели во дворце. Однако меня уверили, что он недалеко – возможно, обеспокоен вашими намерениями.

– Любопытно, кто же при дворе вашего короля способен знать о таком?

Брис замялся.

– Это Бугг, адъюнкт.

– Канцлер?

– Если вам он известен в такой ипостаси, то да, канцлер.

Во все время разговора адъюнкт оставалась на помосте, но теперь спустилась на четыре ступеньки, подошла ближе и устремила бесцветные глаза на Бриса.

– Бугг. Один из моих Высших магов считает его… как он выразился? Да. «Восхитительным». Но ведь Быстрый Бен сам необычен и склонен к странным, часто сардоничеким оценкам. Этот ваш канцлер – седа? Так у вас называются Высшие маги?

– Да, адъюнкт, так лучше всего рассматривать его.

Она какое-то время раздумывала и затем сказала:

– Хотя я вполне уверена в способности моих магов справиться с большинством опасностей… угроза со стороны Старшего бога, видимо, превосходит их возможности. А что насчет вашего седы?

– Бугга? Нет, не думаю, что его особенно пугает Странник. Увы, он намерен удалиться на сегодня, если вы будете проводить Прочтение. Как я уже сказал, моя задача – передать предупреждение и искреннее беспокойство короля Тегола о вашей безопасности.

Видимо, ее расстроили эти слова: она повернулась и медленно двинулась к прямоугольному столу, где снова обернулась.

– Благодарю вас, Брис Беддикт, – произнесла она с подчеркнутой официальностью. – К сожалению, я и так слишком долго откладывала это Прочтение. Нам необходимы указания, и настоятельно.

Брис склонил голову. Что затеяли эти малазанцы? Этот вопрос частенько возникал при дворе, да и по всему городу.

– Я понимаю, адъюнкт. Мы можем еще чем-то помочь?

Она нахмурилась.

– Даже не знаю, раз уж ваш седа отказывается присутствовать, даже в качестве наблюдателя.

– Полагаю, он не хочет, чтобы его присутствие оказало ненужное влияние на ворожбу.

Адъюнкт открыла рот, чтобы сказать что-то, но снова закрыла. И, кажется, ее глаза чуть расширились, прежде чем она отвернулась.

– Тогда о какой еще помощи может идти речь?

– Я готов предложить свои услуги в качестве Королевского меча.

Она взглянула с удивлением.

– А Странник не воспрепятствует вам, сэр?

Брис пожал плечами.

– По крайней мере, я в состоянии говорить с ним, обладая некоторым знанием – в отношении его истории среди моего народа и прочего.

– И вы пойдете на риск ради нас?

Брис помялся: ложь всегда была ему ненавистна.

– Никакого риска нет, адъюнкт, – выдавил он.

И прочел в ее глазах свое сокрушительное поражение.

– Учтивость и приличия требуют, чтобы я отказалась от вашего щедрого предложения. Однако, – добавила она, – скажу по-простому, что ваше присутствие будет весьма желательно.

Брис снова поклонился.

– Если вам нужно доложить королю, – сказала адъюнкт, – время еще есть – не много, но, думаю, достаточно для краткого отчета.

– Это не обязательно, – ответил Брис.

– Тогда, прошу вас, налейте себе вина.

Он поморщился.

– Благодарю, но вина я не пью, адъюнкт.

– Тогда вот кувшин эля – под столиком. Фаларский, как я понимаю – мне говорили, очень приличный.

Брис улыбнулся и увидел, как она вздрогнула – женщины часто так реагировали на его улыбку.

– Да, с удовольствием попробую, благодарю вас.

– Чего я терпеть не могу, так это самого твоего присутствия.

Сидящий напротив поднял глаза.

– Взаимно.

Таверна была полна явно высокосортной публики, кичащейся привилегиями. Груды монет, запылившиеся бутылки и сверкающие стеклянные кубки, ослепительно шикарные одеяния – по большей части вариации Королевского Одеяла, хотя, как правило, включающие узкую повязку, закрывающую бедра и пах. Некоторые щедро надушенные молодые люди были облачены в шерстяные штаны с одной штаниной по колено.

В клетке неподалеку от стола, за которым сидели два малазанца, две птицы обменивались гортанными замечаниями – совершенно невыразительным тоном. Короткоклювые, желтоперые, с серыми головками, они были размером со скворца.

– Может, и так, – сказал первый малазанец, отхлебнув крепкого вина, – но все равно вещи разные.

– Это ты так считаешь.

– Так и есть, идиот лопоухий. Во-первых, ты был мертв. У тебя под задницей рванула проклятая «ругань». От одежды, в которой ты сидишь сейчас, остались только клочки. Обрывки. Горстка пепла. Знать не хочу, как хороши швеи у Худа – и сколько их сейчас у него, – никто не смог бы сшить все обратно – и, разумеется, не видно никаких стежков, кроме тех, что были изначально. Твоя одежда невредима. И ты сам.

– Что ты хочешь сказать, Быстрый? Что я восстановился в клетке Худа? Я даже выручил Ганоэса Парана и какое-то время ехал с тригалльцами. Мертвый может вытворять разные… штуки.

– Вообще-то это зависит от силы воли…

– Мостожоги взошли, – сказал Вал. – Это все Скрип – я ни при чем.

– Так ты – их посланник?

– Возможно. Не то чтобы мне кто-то приказывал…

– Скворец?

Вал неловко двинулся на стуле, отвел взгляд и пожал плечами.

– Смешно.

– Что?

Сапер кивнул в сторону птиц в клетке.

– Это ведь джараки? Типа скворцы?

Быстрый Бен опустил голову и постучал костяшками пальцев по лбу.

– Или это какой-то гейс? Заклинание ускользания? Или обычная, так знакомая упертая тупость?

– Ну, давай, – хмыкнул Вал, потянувшись за элем, – поговори сам с собой.

– Ты избегаешь определенных тем, Вал. Есть секреты, которые ты не хочешь выдавать, и от этого я нервничаю. И не только я…

– Скрип всегда нервничает из-за меня. И ты всегда. Полагаю, во всем виноваты моя потрясающая внешность и обаяние.

– Перестань, – неторопливо произнес Быстрый Бен. – Я говорю об адъюнкт.

– А она-то почему нервничает? – спросил Вал. – Снова-здорово! Эту женщину невозможно понять – ты и сам всегда так говоришь, Быстрый. – Он подался вперед, прищурившись. – Есть новости? О том, куда мы идем? Что, во имя Худа, мы будем делать дальше?

Маг молчал.

Вал выпростал руку из-под накидки, почесал за ухом и, довольный, откинулся на спинку стула.

Через мгновение у их стола остановились двое. Подняв взгляд, Вал застыл с виноватым видом.

– Высший маг, сапер, – объявила Лостара Йил. – Адъюнкт требует вашего немедленного присутствия. Будьте любезны следовать за нами.

– И я? – взвизгнул Вал.

– Ваше имя первое в списке, – сказала Фарадан Сорт с жесткой улыбкой.

– Ну вот и получи, – прошипел Быстрый Бен.

Когда четыре иноземца ушли, одна из птиц в клетке сказала:

– Я чую смерть.

– А вот и нет, – каркнула другая.

– Я чую смерть, – упорствовала первая.

– Нет. Ты чуешь мертвеца.

Через мгновение первая подняла крыло и спрятала под него голову, потом снова выглянула.

– Извини.

Через плетеные ивовые прутья стенки загона капитан Добряк и виканский пастуший пес Кривой, оскалившись, глядели друг на друга.

– Слушай меня, песик, – говорил Добряк. – Я хочу, чтобы ты нашел Синн и Свища. Начнешь шалить, попытаешься вцепиться мне в горло – и я тебя проткну. Насквозь, от пасти до задницы. Отпилю голову и утоплю ее в реке. Отрублю лапы и продам уродливым ведьмам. Сниму с тебя шкуру и нарежу на гульфики для раскаявшихся сексуальных маньяков, ставших священниками и прячущих кое-что под койками. И все это я проделаю, пока ты будешь еще жив. Понятно?

Губы на покрытой шрамами, изуродованной морде оттянулись еще дальше, открывая кроваво-красные раны от осколков клыков. В дырках пузырилась алая пена. Над разбитой пастью горели глаза Кривого – словно два тоннеля в мозг повелителя демонов, полные яростно закрученного безумия. На заднице пса безостановочно вертелся обрубок хвоста, словно зверя одолевали очень приятные мысли.

Добряк стоял, держа в руке плетеный поводок с петлей на конце.

– Эту штуку я надену тебе на голову, пес. Начнешь сопротивляться – и я подвешу тебя повыше и буду со смехом наблюдать, как ты дергаешься. Да я изобрету сотню новых способов убийства и все испробую на тебе. – Капитан помахал кожаной петлей.

Спутанный клубок веточек, волос и комков грязи, лежавший сбоку от загона – и рычавший сам по себе, – вдруг рванулся вперед короткими прыжками и затем взвился в воздух; остренькие зубки нацелились на горло капитана.

Тот взмахнул левым кулаком, перехватив собачонку в полете. Приглушенный хруст, маленькие челюсти схватили пустоту, и хэнская собачка по прозвищу Таракан, резко изменив курс, приземлилась, подпрыгнула несколько раз рядом с Кривым и улеглась, тяжко дыша и высунув розовый язык.

За время этой сцены Добряк и пастуший пес не сводили друг с друга глаз.

– Да провались поводок, – сказал через мгновение капитан. – Плевать на Синн и Свища. Поступим проще. Я достану меч и порублю тебя на куски, пес.

– Не надо! – раздался голос у него за спиной.

Обернувшись, Добряк увидел Свища, а за ним и Синн. Они стояли, переступив порог стойла и глядя с невинным видом.

– Очень кстати, – сказал капитан. – Адъюнкт требует вас обоих.

– Прочтение? – спросил Свищ. – Нет, мы не можем.

– Но пойдете.

– Мы думали спрятаться в старом доме Азатов, – сказал Свищ, – но не получится…

– Почему? – спросил Добряк.

Свищ покачал головой.

– Мы не хотим уходить. Это было бы… нехорошо.

Капитан поднял поводок с петлей.

– Или по-хорошему, или по-плохому, щенки.

– Синн вас поджарит!

Капитан фыркнул.

– Она? Скорее сама сейчас обмочится, судя по ее роже. Ну что, сами пойдете или по-моему? Догадываетесь, как мне больше нравится?

– Азаты… – начал Свищ.

– Не моя забота, – отрезал Добряк. – Хотите поныть, приберегите для адъюнкт.

Они вышли наружу.

– Вас ведь все ненавидят, – сказал Свищ.

– И правильно, – ответил Добряк.

Она встала со стула, поморщившись от боли в пояснице, и поковыляла к двери. Знакомых у нее было мало: только маленькая повитуха, попадавшаяся на каждом шагу в облаке паров д’баянга, от которых слезились глаза, и живущая дальше по улочке старушка, которая почти каждый день пекла для нее что-нибудь. Время позднее, и стук в дверь был неожиданностью.

Сэрен Педак, бывший аквитор, открыла дверь.

– О, – сказала она, – здравствуйте.

Старик поклонился.

– Госпожа, как ваше здоровье?

– Ну, строительные работы мне больше не нужны, сэр…

– Аквитор…

– Я больше не…

– Ваша должность все еще в королевском штате, – перебил он, – и вы по-прежнему получаете жалованье.

– Я дважды пыталась отказаться от того и от другого. – Она замолчала и наклонила голову. – Простите, но откуда вам это известно?

– Мои извинения, аквитор. Меня зовут Бугг, и среди прочего я ныне исполняю обязанности королевского канцлера. Ваши прошения были зарегистрированы и подшиты к делу, а впоследствии отвергнуты мною. – Он поднял ладонь. – Не переживайте, вас не погонят из дома продолжать работу. Вы, по сути, в отставке и будете получать пожизненную пенсию, аквитор. В любом случае, – добавил он, – я пришел не по этому вопросу.

– Да? Тогда, сэр, чего вы желаете?

– Позволите войти?

Она отступила в сторону, пропуская его, заперла дверь и провела гостя в просто обставленную гостиную.

– Прошу, присаживайтесь, канцлер. Я раньше вас не видела, поэтому не смогла связать с добрым господином, который помог передвинуть несколько камней. – Она помолчала. – Если верны слухи, вы когда-то были слугой короля, это так?

– Верно, был. – Бугг дождался, пока она усядется на стул, и сел на второй. – Аквитор, вы на шестом месяце?

Она вспыхнула.

– Да. А это вы в каком деле вычитали?

– Простите меня, – ответил он. – Я сегодня необычайно неуклюж. Ну то есть в вашем присутствии.

– Прошли те времена, когда я пугала кого-нибудь, канцлер.

– Ну что ж, возможно… дело не совсем в вас, аквитор.

– Меня должно успокоить, что вы забираете назад комплимент?

– А теперь вы со мной играете.

– Да. Канцлер, прошу вас, о чем идет речь?

– Думаю, будет лучше, если вы будете думать обо мне в другой ипостаси, аквитор. Вместо «канцлер» могу ли я предложить «седа»?

Сэрен широко раскрыла глаза.

– Ага. Хорошо. Похоже, у Тегола Беддикта действительно был удивительный слуга.

– Я пришел, – сказал Бугг, скользнув взглядом по ее раздувшемуся животу, – предложить своего рода… защиту.

Она почувствовала внутри тень страха.

– Мне? Моему ребенку? Защиту от чего?

Бугг подался вперед, сцепив пальцы.

– Сэрен Педак, отец вашего ребенка – Трулл Сэнгар. Тисте эдур, брат императора Рулада. Но не только.

– Да, – сказала она, – он был моим любимым.

Бугг отвел взгляд и кивнул.

– Существует подобие плиток – оно состоит из Домов, это структура, представляющая различные силы вселенной. И называется она Колода Драконов. В рамках Колоды Домом Тени – в настоящий момент – правят не тисте эдур, создавшие это царство, а новые сущности. В Доме есть Король, пока нет Королевы, а под Королем Высокого Дома Тени есть разнообразные… прислужники. Ими то и дело становятся смертные.

Сэрен слушала, а во рту у нее пересохло. Она смотрела, как переплетаются пальцы Бугга и как он отводит взгляд.

– Смертные, – повторила она.

– Да, аквитор.

– Трулл Сэнгар.

– Рыцарь Тени.

– Похоже, жестоко позаброшенный.

– Не по своей воле и не случайно, аквитор. Эти Дома вовлечены в войну, и война разрастается.

– Трулл ведь не выбирал такого звания?

– Нет. Выбор в таких вещах не имеет значения. Пожалуй, даже сами Господин и Госпожа Дома на деле не столь всемогущи, как считается. То же самое, конечно, можно сказать о богах и богинях. Контроль – иллюзия, обманка, которая льстит надменному бахвальству.

– Трулл мертв, – сказала Сэрен.

– Однако Рыцарь Тени жив, – ответил Бугг.

Ужас нарастал внутри Сэрен, ледяной прилив заполнял ее, топил мысли одну за другой; холодный страх охватил ее.

– Наше дитя, – прошептала она.

Взгляд Бугга стал жестким.

– Странник виноват в смерти Трулла Сэнгара. Аквитор, сегодня ночью Колода Драконов пробудится в этом городе. И это пробуждение – прямой вызов Страннику, вызов на битву. Готов ли он? Хватит ли у него сил на ответный удар? Зальет ли эту ночь кровь смертных? Не могу сказать. Одно я хочу предотвратить, Сэрен Педак: чтобы Странник ударил по врагам через ребенка, которого вы носите.

– Этого недостаточно, – прошептала она.

Бугг задрал брови.

– Аквитор?

– Я говорю, что этого недостаточно! Кто этот король Высокого дома Тени? Как он смеет заявлять права на моего ребенка! Призовите его, седа! Сюда! Немедленно!

– Призвать? Аквитор, даже если бы я мог, это… прошу, вы должны понять. Призвать бога – даже всего лишь частью его духа – значит полыхнуть сигнальными огнями, такими, что увидит не только Странник, но и остальные силы. А сегодня ночью, аквитор, мы никак не должны привлекать к себе внимание.

– Нет, это вы должны понять, седа. Если Странник захочет навредить моему ребенку… может, вы и седа, но ведь Странник – бог. Который уже убил моего любимого – Рыцаря Тени. Вас будет недостаточно. Мой ребенок должен стать новым Рыцарем Тени? Тогда Высокий Король Тени должен прийти сюда – сегодня; пусть защитит своего Рыцаря!

– Аквитор…

– Призовите его!

– Сэрен… Меня хватит. Против Странника. Против любого проклятого идиота, который рискнет подобраться к вам, меня хватит.

– Это бессмыслица.

– Тем не менее.

Она смотрела на него, не в силах скрыть неверие и ужас.

– Аквитор, в городе есть и другие силы. Древние, мягкие, но все же могущественные. Станет ли вам спокойнее, если я призову их от вашего имени? От имени вашего еще не рожденного сына?

Сын. Значит, красноглазая повитуха была права.

– Они послушают вас?

– Уверен.

Через мгновение она кивнула.

– Хорошо. Однако, седа, после сегодняшней ночи… я хочу говорить с этим Королем Тени.

Он поежился.

– Боюсь, такая встреча вам не понравится, аквитор.

– Это я сама решу.

Бугг вздохнул.

– Да будет так, аквитор.

– Когда вы позовете друзей, седа?

– Уже.

Лостара Йил говорила, что их будет одиннадцать, не считая самого Скрипача. Безумие. Одиннадцать участников прочтения. Флакон искоса взглянул на Скрипача, пока они шагали по улице за двумя женщинами. Вид у того был нездоровый: мешки под глазами, рот перекошен в гримасе. Темные корни волос на голове и бороды превращали седые концы в какую-то ауру, в намек на хаос.

Геслер и Ураган тяжело ступали следом. Слишком напуганные, чтобы привычно спорить друг с другом. Они чем-то напоминали супружескую пару. Возможно, чуяли надвигающуюся беду; Флакон был уверен, что эти двое морпехов отличаются от других не только золотистой кожей. Ясно, что какая бы судьба ни распоряжалась, она наугад отбирала некоторых из толпы. У Геслера и Урагана на двоих вряд ли можно было наскрести один целый мозг.

Флакон попытался представить, кто еще будет присутствовать. Разумеется, адъюнкт и Лостара Йил, сам Скрипач, еще Геслер и Ураган. Возможно, Кенеб – он ведь был в прошлый раз? И не вспомнить уже – та ночь теперь была как в тумане. Быстрый Бен? Вероятно. Блистиг? Что ж, кислый жалкий ублюдок может подсобить. Или все испортить. Синн? Упасите боги…

– Это ошибка, – пробормотал Скрипач. – Флакон, что ты ощущаешь? Скажи правду.

– Хочешь правду? В самом деле?

– Флакон!

– Ладно, я слишком напуган, чтобы туда идти, – это старый город, сержант. Тут есть… кто-то. Кто спал до сих пор. То есть все время, пока мы тут.

– А теперь они просыпаются.

– Точно. И держат нос по ветру. Это прочтение, сержант, такая же дурная идея, как ругаться именем Опоннов, сидя на коленях Худа.

– Думаешь, я не знаю?

– А можешь все отменить, сержант? Просто сказать, что ничего не выйдет, все заперто или вроде того?

– Вряд ли. Просто не поможет.

– И, значит, никак не остановить.

– Нет.

– Сержант…

– Что?

– Мы раскроемся, ужасно раскроемся. Как будто подставляем глотки кому-то – похоже, не дающему пощады. И как же нам защищаться?

Скрипач бросил на него взгляд и двинулся ближе. Впереди уже виден штаб; время на исходе.

– Я ничего не могу поделать, Флакон. Разве что голову потерять, а если повезет, и кого-то из этих гадов с собой захватить.

– Сядешь на «ругань», да?

Скрипач поправил кожаную сумку на плече, для Флакона такого подтверждения было достаточно.

– Сержант, когда войдем, позволь мне последний раз попробовать ее отговорить.

– Будем надеяться, она хотя бы число не изменит.

– Ты о чем?

– Одиннадцать – плохо, двенадцать – хуже. Но тринадцать – катастрофа. Тринадцать – плохое число для прочтения. Не надо тринадцать, только не это…

– Лостара сказала – одиннадцать, сержант. Одиннадцать.

– Ладно, – сказал Скрипач и вздохнул.

Когда в дверь снова постучали, Бугг поднял руку.

– Позвольте мне, аквитор.

Дождавшись ответного кивка, он поднялся и пошел встречать новых гостей.

Сэрен Педак услышала голоса и, подняв глаза, увидела, как седа входит с двумя замызганными фигурами: мужчиной и женщиной, одетыми в лохмотья. Они остановились, перешагнув порог, и на Сэрен Педак понеслось облако вони от грязи, пота и алкоголя. Ее чуть не стошнило, когда ее обдала терпкая смесь ароматов. Мужчина улыбнулся, обнажив зеленоватые зубы под массивным носом с красными прожилками.

– Приветствую, Махиби! Есть чего выпить? Да ладно, – и он торжественно взмахнул глиняной фляжкой в грязной руке. – Милка-кружка, надыбай нам бокалы, ага?

Бугг поморщился.

– Аквитор, это Урсто Хубатт и Пиносель.

– Мне не нужен бокал, – сказала Сэрен Педак женщине, которая рылась в буфете.

– Как желаете, – откликнулась Пиносель. – Только все веселье поломаете. Как обычно. Пузатые женщины всегда веселье ломают – вечно носятся, как божий дар. Чопорная корова…

– Я не хочу терпеть этот бред. Бугг, уберите их отсюда. Сейчас же.

Урсто подошел к Пиносель и постукал ее по уху.

– Веди себя прилично! – Потом снова улыбнулся Сэрен Педак. – Ревнует, понимаете? Мы пробовали, пробовали. Но она сама – как морщинистый мешок, да и я не лучше. Вялый, как сосок, и никакая страсть не помогает. Только и теку тонкой струйкой. – Он подмигнул. – Конечно, кабы вы вместо нее…

Пиносель фыркнула.

– От такого приглашения у любой женщины случится выкидыш. Хоть у беременной, хоть нет!

Сэрен поглядела на Бугга.

– Вы это не всерьез.

– Аквитор, эти двое – остатки древнего пантеона богов, которым поклонялись первые жители поселений, погребенных в многочисленных слоях под Летерасом. По сути, Урсто и Пиносель – первые, Господин и Госпожа вина и пива. Они появились в результате возникновения сельского хозяйства. Пиво явилось раньше хлеба, как первый продукт из окультуренных растений. Чище воды и очень питательное. Первое вино делалось из дикого винограда. Эти два существа – стихийные силы в истории человечества. Другие занимались разведением животных, первыми орудиями из камня, кости и рога, созданием музыки, танца и сказаний. Рисунков – на каменных стенах и на шкурах. Все это решающие моменты истории.

– И тогда, – спросила Сэрен Педак, – что же с ними случилось?

– Вдумчивое и уважительное использование их аспектов сменилось распущенностью и беззаботностью. Пропало уважение к их дарам, аквитор. И чем постыднее использовались их дары, тем больше осквернялись дарители.

Урсто рыгнул.

– Да мы не против, – сказал он. – Куда хуже, коли нас поставят вне закона, мы ж тогда станем злом, а мы не хотим быть злом, правда, овсяночка?

– Нас все время преследуют, – прорычала Пиносель. – Ну чего, наполним бокалы. Старший?

– Половинку, пожалуйста, – сказал Бугг.

– Простите, – сказала Сэрен Педак. – Седа, вы только что описали этих пьянчуг как самых первых богов. Но Пиносель назвала вас «Старший».

Урсто загоготал.

– «Седа»? Овсянинка, слыхала? Седа! – Он шагнул ближе к Сэрен Педак. – О круглая благословенная Махиби, мы, может, и старые – я и Пиносель – по сравнению с такими, как вы. Но рядом вот с ним – мы просто дети! Старший, да, Старший – как в «Старший бог»!

– Пора праздновать! – возликовала Пиносель.

Скрипач остановился у порога. И уставился на летерийского воина, стоящего у громадного стола.

– Адъюнкт, а его тоже приглашали?

– Прошу прощения, сержант?

Он показал.

– Королевский меч, адъюнкт. Он был в вашем списке?

– Нет. Тем не менее он останется.

Скрипач хмуро посмотрел на Флакона, но промолчал.

Флакон оглядел присутствующих и пересчитал.

– Кого не хватает? – спросил он.

– Банашара, – ответила Лостара Йил.

– Он скоро будет, – сказала адъюнкт.

– Тринадцать, – пробормотал Скрипач. – Нижние боги. Тринадцать.

Банашар остановился в переулке и поднял глаза к небу. Слабые отблески света из разных зданий и от уличных фонарей не могли затмить сияния звезд. Как же он хотел убраться из этого города. Найти вершину горы в сельской местности, где можно лежать на траве с восковой табличкой в руках. Луна, только показавшись, уже внушала беспокойство. А от этой новой россыпи звезд становилось совсем не по себе: полосы, похожие на бледно-зеленые лезвия мечей, поднимались с юга, пронзая старые привычные созвездия Пояса Ричера. Трудно сказать точно, но, похоже, эти мечи становятся больше. И ближе.

Их тринадцать – по крайней мере, столько он мог разглядеть. Возможно, есть и еще, только слишком бледные, чтобы преодолеть сияние города. Банашар подозревал, что точное их число важно. Существенно.

Вот в Малазе, полагал Банашар, небесные мечи даже не видны. По крайней мере, пока.

Небесные мечи, вы ищете земное горло?

Он бросил взгляд на Странника. Если кто и может ответить на этот вопрос, это он. Самопровозглашенный Господин плиток. Бог неудачи, игрок в судьбы. Жалкое создание. Но, вне всяких сомнений, могущественное.

– Что-то не так? – спросил Банашар, разглядев мертвенно-бледное, покрытое потом лицо Странника.

Единственный глаз уставился на него, а потом скользнул в сторону.

– Твои союзники меня не заботят, – сказал Странник. – Но пришел еще один и теперь поджидает нас.

– Кто?

Странник поморщился.

– Меняем план. Ты ступай первым. Я подожду полного пробуждения Колоды.

– Мы договорились, что ты просто остановишь все до начала. И все.

– Я не могу. Не сейчас.

– Ты уверял, что сегодня ночью не будет насилия.

– И это правда, – ответил бог.

– А теперь кто-то встал у тебя на пути. Странник, тебя переиграли.

Одинокий глаз полыхнул гневным огнем.

– Это ненадолго.

– Я не хочу, чтобы пролилась невинная кровь – кровь моих товарищей. Забери своего врага, если хочешь, но никого больше, понял меня?

Странник оскалился.

– Тогда убери их с моего пути.

Через мгновение Банашар пошел дальше, направляясь ко входу в здание. Шагов через десять он снова остановился, сделал несколько глотков вина и продолжил движение.

Но в этом же и сложность с «мостожогами», так ведь?

Никто не может их убрать с чьего бы то ни было пути.

Стоя неподвижно в тени переулка – после того, как бывший жрец вошел внутрь, – ждал Странник.

Тринадцатый игрок в ночной игре.

Знай он это – сумей пронзить взглядом туман, сгустившийся в ужасной палате, и пересчитать присутствующих, – повернулся бы, забыв обо всех своих планах. Нет, он сбежал бы в горы.

Вместо этого бог ждал, лелея в своем сердце убийство.

А городские песочные часы и полоски фитилей – бесчувственные и безразличные ко всему, кроме неизбежного течения времени – приближали бой колоколов.

Который объявит о наступлении полуночи.

Глава вторая

• Не приходи сюда старый друг
• Принося дурную погоду
• Я был где бежала прежде река
• И больше не бежит
• Помнишь пролет моста?
• Остались лишь серые камни
• Рассыпанные по песку
• И не перебраться
• Ты можешь пойти вдоль потока
• Степенно стекающего к морю
• И найдешь то место
• Куда уходит умирать погода
• Если снова увижу тебя
• Пойму что настало твое воскресение
• В слезах омывающих мои ноги
• В темнеющем небе
• Ты идешь как человек с выжженными глазами
• Ощупывая воздух руками
• Я повел бы тебя но река
• Не будет ждать
• Понесет меня в глубокое море
• Под улетающими белыми птицами
• Не приходи сюда старый друг
• Принося дурную погоду

«Мост солнца»Рыбак кель Тат

Он стоял среди гниющих остатков корабельного леса, высокий, но сгорбившийся; если бы не изношенная одежда и развевающиеся на ветру волосы, его можно было бы принять за статую из белого мрамора, выброшенную из города мекросов и волшебным образом приземлившуюся на ноги посреди выцветшего лёсса. За все время, что Удинаас смотрел на него, он ни разу не шевельнулся.

Зашуршал гравий: кто-то еще шел со стороны деревни, и через мгновение рядом очутился Онрак Т’эмлава. Воин некоторое время молчал – спокойно, солидно.

В этом мире, давно понял Удинаас, не стоит спешить; впрочем, он сам в жизни никогда не был сорвиголовой. Долгое время после появления здесь, в Убежище, ему казалось, будто он таскает за собой цепи или бредет по шею в воде. Медленное течение времени в этом месте гасило беспокойное чванство и принуждало к смирению; а Удинаас прекрасно знал, что смирение всегда является непрошеным, выбивая двери и дробя стены. Оно объявляет о себе кулаком по голове, коленом в пах. Не буквально, разумеется, но итог тот же самый. Стоишь на коленях, ловишь ртом воздух, слабый, как сопливое дитя. А весь мир нависает над идиотом, грозя пальцем.

И это все неспроста. Вот если бы я был богом всех богов, только этому я и учил бы – столько, сколько потребуется.

Хотя тогда я бы стал жутко занятым ублюдком – и это справедливо.

Солнце над головой уже не грело, предвещая приход зимы. Поплечницы говорили, что в ближайшие месяцы ляжет глубокий снег. Высохшие листья в бурой траве на вершине холма дрожали и трепетали, словно в испуганном ожидании. Удинаас никогда не любил холод: даже в едва прохладном воздухе его руки немели.

– Чего он хочет? – спросил Онрак.

Удинаас пожал плечами.

– Мы должны прогнать его?

– Нет, Онрак, не думаю, что это необходимо. Сейчас, пожалуй, в нем не осталось боевого духа.

– Об этом ты знаешь больше меня, Удинаас. Но все же разве он не убил ребенка? Не пытался убить Трулла Сэнгара?

– Он скрестил оружие с Труллом? – спросил Удинаас. – А то сам я помню смутно. Был очень занят: меня душил дух. Что ж, мой друг, я понимаю, как тебе хотелось бы увидеть его в последний раз. А про Кубышку… не думаю, что все так просто, как казалось. Девочка была уже мертва, давно мертва, когда Азаты посеяли ее. Силкас Руин всего лишь расколол скорлупу, так что Дом смог пустить корни. В нужном месте и в нужное время, чтобы владение выжило.

Имасс смотрел внимательно; мягкие карие глаза прятались в печальных морщинах – свидетельствах того, как близко к сердцу он принимает многое. Дикий воин, бывший просто обтянутым кожей скелетом, стал ранимым, как ребенок. Пожалуй, это верно для всех имассов.

– Так ты все знал, Удинаас? Про то, какая судьба ждет Ку-бышку?

– Знал? Нет. Только подозревал.

Онрак зарычал.

– Твои подозрения редко бывают ошибочными. Тогда ладно. Поговори с ним.

Удинаас ухмыльнулся.

– Ты и сам редко ошибаешься, Онрак. Подождешь здесь?

– Хорошо.

Онрак согласился охотно, ведь хоть он и был уверен, что Силкас Руин не замышляет насилия, ничего точно в отношении Белого Ворона сказать было нельзя. И если Удинааса прирежет один из поющих мечей, его смерть, по крайней мере, не останется незамеченной, а в отличие от его сына, Руда Элаля, Онрак не так глуп, чтобы подставляться, ища отмщения.

Подходя ближе к альбиносу тисте анди, Удинаас все отчетливей понимал, что Силкас Руин пережил нелегкие времена после того, как внезапно покинул это владение. Большая часть доспехов была потеряна, оставив руки обнаженными. Пятна спекшейся крови покрывали плетеный кожаный воротник обожженной поддевки. Сам он был покрыт новыми, еле зажившими ранами, порезами, и пятна синяков прятались под кожей, как грязная вода подо льдом.

И только глаза остались жесткими, непреклонными, они горели кроваво-красным огнем в глубоких глазницах.

– Тоскуешь по старому кургану Азатов? – спросил Удинаас, остановившись шагах в десяти от сурового воина.

Силкас Руин вздохнул.

– Удинаас. Я уж забыл про твой яркий дар управляться со словами.

– Не припомню, чтобы хоть кто-то называл это даром, – ответил Удинаас, решив не замечать сарказма, как будто пребывание в этом месте лишило его природной остроты ума. – Проклятием – да, называли постоянно. Даже удивительно, что я еще дышу.

– Да, – согласился тисте анди, – удивительно.

– Чего ты хочешь, Силкас Руин?

– Мы долго шли вместе, Удинаас.

– По кругу, да. И что с того?

Тисте анди взглянул в сторону.

– Я… ошибался. Из-за всего, что видел. Мне не хватило изощренности. Я считал, что остальные миры не отличаются от Летера… пока не появился этот мир.

– Летерийская версия изощренности уж точно полна безудержной любви к себе. К самому большому куску дерьма во всей куче. Как принято говорить.

Руин поморщился.

– Дерьма, раздавленного теперь каблуком.

Удинаас пожал плечами.

– Все там будем, рано или поздно.

– Да.

Повисло молчание; Руин по-прежнему отводил взгляд. Удинаас прекрасно понимал его; понимал и то, что не стоит показывать хоть какую-то радость при виде унижения Белого Ворона.

– Она станет королевой, – отрезал Силкас Руин.

– Кто?

Воин заморгал, словно удивившись вопросу, и теперь снова смотрел нечеловеческими глазами на Удинааса.

– Твой сын в большой опасности.

– Прямо сейчас?

– Я думал, что, придя сюда, поговорю с ним. Предложу хоть какой-то совет, поделюсь мудростью, какой обладаю. – Он указал на место, где стоял. – Хотя бы это я мог предложить.

– И что сдерживает тебя?

Руин снова поморщился.

– Для крови элейнтов, Удинаас, любое подобие сообщества – проклятие. Подобие любого союза. Если у летери и есть предки по духу, то это элейнты.

– Да, понятно. Именно поэтому Быстрый Бен сумел победить Сукул Анхаду, Шелтату Лор и Менандор.

Силкас Руин кивнул.

– Каждая хотела предать остальных. Этот порок заложен в крови. И порок обычно смертельный. – Он помолчал и продолжил: – Так же вышло со мной и моим братом Аномандром. Когда кровь драконов обуяла нас, мы разошлись в разные стороны. Андарист встал между нами, двумя руками пытался помирить, но наше новообретенное высокомерие оказалось сильнее. Мы больше не были братьями. Стоит ли удивляться, что мы…

– Силкас Руин, – прервал Удинаас, – почему мой сын в опасности?

Глаза воина сверкнули.

– Мой урок смирения чуть не убил меня. Но я выжил. Когда настанет время для Руда Элаля, ему может не так повезти.

– У тебя были дети, Силкас? Думаю, нет. Давать советы ребенку – как швырять песок в обсидиановую стену. Ничего не прилипает. Грубая правда в том, что каждый получает собственные уроки – и от них не скрыться. Не убежать. Невозможно наградить ребенка своими шрамами; они появляются, словно паутина, которая обволакивает, душит, и ребенок будет бороться и сражаться, пока не избавится от нее. Как ни благородны намерения, единственные шрамы, которые будут полезны, – это те, что он заработает сам.

– Тогда могу я попросить тебя, его отца, об одолжении?

– Ты серьезно?

– Серьезно, Удинаас.

Фир Сэнгар пытался ударить этого тисте анди ножом в спину, стать слабой тенью Скабандари Кровавого глаза. Фир был очень непростым, однако Удинаас, при всех пережитых насмешках и издевках, при горьких воспоминаниях о временах рабства, не испытывал к нему ненависти. Благородством можно восхищаться даже издали. И Удинаас видел горе Трулла Сэнгара.

– Так о чем ты хочешь попросить?

– Отдай его мне.

– Что?

Тисте анди поднял ладонь.

– Не отвечай сразу. Я объясню, зачем это нужно. Расскажу, что грядет, Удинаас, и верю, что ты поймешь.

Удинаас почувствовал, что дрожит. И, слушая Силкаса Руина, ощущал, как твердая земля уходит из-под ног.

Вялость, размеренность этого мира оказалась иллюзией, удобной выдумкой.

А правда в том, что все скачет галопом, сотни тысяч булыжников несутся лавиной. Очень просто, правда ужасна.

Онрак наблюдал за двумя собеседниками. Разговор затянулся куда дольше, чем ожидал имасс, и его беспокойство росло. Ничего хорошего не выйдет, он был уверен. Услышав за спиной кашляющий рык, он обернулся и увидел, как в сотне шагов от него два эмлавы пересекают тропу. Массивные клыкастые головы повернулись к нему; звери смотрели настороженно, словно прося разрешения, – но по неуверенной поступи и поджатым обрубкам хвостов было ясно, что они отправляются на охоту. Виноватое выражение казалось таким же инстинктивным, как и агрессия в широко распахнутых глазах. Они уходят, может, на день, а может, на несколько недель. Идут убивать – близится зима.

Онрак снова обратил внимание на Удинааса и Силкаса Руина и увидел, что они уже идут к нему, бок о бок; имасс ясно видел, что Удинаас упал духом, что он просто в отчаянии.

Нет, ничего хорошего не выйдет.

Он услышал за спиной шуршание: эмлавы достигли места, где могут скрыться с глаз Онрака; звери стремились избежать его возможного внимания. Но он и не собирался запрещать им что-то. И никогда не запрещал. Тупые звери не могли этого понять.

Захватчики вливались в это владение темным приливом, как авангард легионов хаоса. Изменение окрашивало мир в кровавые тона. А ведь все имассы желали только мира, подтвержденного простыми ритуалами жизни, безопасного и стабильного, полностью предсказуемого. Пламя и дым очагов, ароматы жареного мяса, корнеплодов, топленого костного мозга. Гнусавые голоса женщин, поющих, занимаясь простыми повседневными делами. Стоны и вдохи тех, кто занимается любовью, песни детей. Кто-то трудится над остриями из рога, кости или кремня. Кто-то стоит на коленях у ручья и обрабатывает шкуру полированным ножом или скребком, а неподалеку – небольшая яма в песке, где зарыты другие шкуры. Если кому-то пора помочиться, он присаживается над ямой и посылает струю вниз. Так обрабатываются шкуры.

Старейшины сидели на валунах и наблюдали, как в поселении все занимаются своими делами, и грезили о тайных местах и путях, открывающихся под гул голосов и бой барабанов, о кружащихся сценах на освещенном факелами камне в бурлящей ночи, когда духи расцветают всеми цветами радуги, когда орнаменты поднимаются на поверхность и медленно плывут в дымном воздухе.

Охота и празднества, собирательство и промыслы. Дни и ночи, рождение и смерть, смех и горе, сказания, повторяемые вновь и вновь; разум раскрывается, словно дар каждому в родне, каждому теплому знакомому лицу.

И только это, понимал Онрак, имеет значение. Любое потакание духам нужно для того, чтобы сохранить прекрасный мир, преемственность поколений. Духи предков стоят часовыми на страже жизни. Пряжа воспоминаний соединяла все воедино – очень крепко, когда воспоминания общие.

В поселении за спиной Онрака его возлюбленная подруга, Килава, отдыхает на груде мягких шкур; лишь несколько дней осталось до рождения второго ребенка. Поплечницы приносили ей деревянные чаши, полные жирных, вкусных личинок, еще дымящихся от раскаленных камней очага. И рожки с медом и пряным чаем из ягод и коры. Ее подкармливали постоянно и будут кормить до начала родов – ей понадобятся сила и выносливость.

Онрак вспомнил вечер, когда они с Килавой пришли в дом Сэрен Педак в том странном, разрушенном городе Летерасе. Когда Онрак узнал о смерти Трулла Сэнгара, это был один из самых тяжелых моментов в его жизни. Но предстать перед вдовой друга оказалось еще ужаснее. Глядя на нее, он ощущал, как внутри все пустеет; и он безутешно плакал, а потом – через какое-то время – поражался стойкости Сэрен, ее неестественному спокойствию, и говорил себе, что она, должно быть, переживала собственное горе в дни и ночи сразу после смерти ее любимого. Она смотрела на плачущего Онрака с печалью, но без слез. Она готовила чай со всей тщательностью, пока Онрак прятался в объятиях Килавы.

Только позже он ругал несправедливость, отвратительную бессмысленность смерти друга. А в ту ночь, пытаясь говорить с ней о Трулле – о том, что они вместе пережили с самого зарождения хрупкой симпатии, когда Онрак решил освободить воина от Острижения, – он снова и снова вспоминал яростные битвы, дерзкие противостояния, проявления умопомрачительного мужества, каждый раз все могло кончиться значительной смертью, геройским самопожертвованием. А Трулл Сэнгар пережил все, заслужил славу среди боли и потерь.

Окажись Онрак там, на залитой кровью песчаной арене, он прикрыл бы спину Трулла. У убийцы не было бы никакой возможности совершить грубое предательство. И Трулл Сэнгар жил бы, видел бы, как зреет его дитя в животе Сэрен Педак, с благоговением восхищался бы светом сосредоточенности на лице аквитора. Разумеется, мужчине не дано познать это чувство завершенности, ведь женщина становится кладезем преемственности, иконой надежды и оптимизма для грядущего мира.

Ах, если бы Трулл мог видеть все это – он заслужил это больше кого бы то ни было, после всех битв, ран, испытаний и бесконечного одиночества, которого Онраку не постичь, – после стольких предательств Трулл остался несломленным и отдавал себя без остатка. Нет, это совершенно несправедливо.

Сэрен Педак была добра и обходительна. Она позволила Килаве провести ритуал на безопасные роды. Однако она четко дала понять, что больше ей ничего не нужно, что это путешествие только для нее и сил ей хватит.

Да, женщины порой пугают. Своей силой, своей волей к жизни.

Как ни стремился Онрак быть сейчас рядом с Килавой, чтобы баловать ее подарками и вкусностями, любую такую попытку поплечницы встречали насмешками, а сама Килава – предупредительным рычанием. Он привык держать дистанцию, поскольку роды были уже близко.

Так или иначе он проникся симпатией к Удинаасу. К человеку, гораздо более расположенному к резким комментариям, чем Трулл, склонному к иронии и сарказму – этим оружием он владел лучше всего. Онраку по душе пришлось его сухое остроумие; более того, этот человек демонстрировал неожиданные достоинства в новой для себя роли отца – их Онрак подмечал и решил поступать так же, когда придет его время.

Этой возможности он был лишен в прошлый раз, и его первого сына, Улшуна Прала, воспитывали другие: приемные дяди, братья, тетки. Даже Килавы, как правило, не было рядом. В итоге, хоть в жилах Улшуна и текла их кровь, сам он больше принадлежал всему племени, чем своим родителям. В этом, подумал Онрак, был лишь оттенок печали; только малую долю сожаления можно найти в воспоминаниях о вечном существовании Ритуала.

Слишком многое изменилось. Мир словно проносится, мимолетный и неуловимый; дни и ночи ускользали из рук. Снова и снова его лишало сил ощущение потери, оглушала боль при мысли о каждом упущенном моменте, оставленном позади. Он старался оставаться внимательным; а нахлынувшие чувства позволяли восхититься каждым благословенным моментом, ощутить его вкус и затопляли Онрака, и он тонул в ослепляющих, оглушающих волнах.

Слишком много чувств, и плач остался единственным ответом в его смертной жизни – в радости и печали, в полученных дарах и перенесенных потерях. Может, он разучился реагировать по-другому. Другие реакции ушли первыми – когда время стало бессмысленным, жестоким, как проклятие, – и остались только слезы.

Удинаас и Силкас Руин подошли ближе.

И Онраку снова захотелось плакать.

Д’рхасиланское побережье казалось покусанным и сгнившим; мутные илистые валы накатывались на известковые отложения и песчаные отмели, заросшие мангровыми деревьями. Шапки пены цвета бледной плоти вздымались и опускались с каждой волной; в подзорную трубу Кованый щит Танакалиан мог разглядеть груды мертвой рыбы на песке и гравии – там копошились чайки и кто-то еще: длинные, низкие – видимо, рептилии, которые то и дело проползали, вспугивая чаек, с криком отлетающих прочь.

Хорошо, что Танакалиан не стоит на том берегу – совсем не похожем на берег, к которому он привык за свою жизнь: вода там глубокая, чистая и смертельно холодная; любой залив и бухта укутаны мраком темных утесов и густых лесов из сосен и пихт. Танакалиан и представить не мог, что существуют такие побережья. Грязные, зловонные, как свинячья лужа. К северо-востоку, у подножия гряды молодых гор, уходящих к югу, похоже, громадная река выливалась в эту широкую бухту, нанося ил. Постоянный приток пресной воды, густой и молочно-белой, отравил почти всю бухту, насколько мог понять Танакалиан. Это было неправильно. Он словно смотрел на место ужасного преступления, громадной несправедливости, распространяющейся, как зараза.

– Какие будут приказания, сэр?

Кованый щит опустил подзорную трубу и хмуро оглядел берег, заслоняющий вид на север.

– Двигайте к устью реки, капитан. Я полагаю, что выводной канал проложен на той стороне, с восточного берега: скалы там отвесные.

– Даже отсюда, сэр, – сказал капитан, – явно видны чуть прикрытые отмели с этой стороны. – Он помедлил. – А гораздо больше меня тревожат те, что не видны, Кованый щит. И даже если дождаться прилива, вряд ли станет легче.

– А нельзя пройти морем дальше и подобраться ближе к восточному побережью?

– Против течения реки? Можно, хотя, сталкиваясь с приливным течением, река становится непредсказуемой. Кованый щит, а эта делегация, которую мы ищем, – полагаю, они не мореходы?

Танакалиан улыбнулся.

– Ряд практически непроходимых гор отделяет королевство от берега, и даже со стороны суши полоску земли у самых гор занимают племена скотоводов – у них с королевством Болкандо мир. Словом, отвечая на ваш вопрос, нет – болкандцы не мореходы.

– И тогда это устье реки…

– Да, капитан. С милостивого разрешения Д’рхасилани делегация болкандцев может встать лагерем на восточном берегу реки.

– Угроза вторжения может превратить исконных врагов в ближайших союзников, – заметил капитан.

– Похоже на то, – согласился Танакалиан. – Странно то, что эти союзы сохраняются даже теперь, когда нет угрозы со стороны Летерийской империи. Видимо, стали очевидны некоторые плюсы мирной жизни.

– Выгода, вы хотите сказать.

– Взаимная выгода, капитан.

– Мне пора заняться судном, сэр, если мы будем искать место для высадки.

Кованый щит кивнул и, проводив взглядом капитана, снова поднял подзорную трубу, опершись для устойчивости о правую носовую фигуру. Море было достаточно спокойным в этом безымянном заливе, однако вот-вот Престол войны двинется вперед; и надо бы пока подробнее изучить отвесные утесы восточного побережья.

Смертный меч Кругава оставалась в каюте. Дестриант Ран’Турвиан, после возвращения от адъюнкт погрузившийся в долгую уединенную медитацию, тоже не появлялся на палубе. Присутствие любого из них добавило бы формальности, которая все больше раздражала Танакалиана. Он понимал необходимость соблюдения правил; груз традиций придает смысл тому, что они делают – и тому, кто они есть, – но он ведь провел какое-то время на флагманском корабле адъюнкт, в окружении малазанцев. Они запросто делили все тяготы службы – сначала Кованый щит поражался, пока не понял, как ценно такое поведение. Охотникам за костями и в голову не пришло бы нарушать дисциплину, когда близится битва. Но сила, действительно сплачивающая их, зиждилась на том товариществе, которое они проявляли в бесконечно долгие периоды безделья, на которое обречена любая армия. И Танакалиан научился радоваться их наглому разгильдяйству, открытой непочтительности и странной склонности наслаждаться абсурдом.

Наверное, он и сам поддался их дурному влиянию: Ран’Турвиан порой неодобрительно хмурился на попытки Танакалиана отпустить ироничный комментарий. Вообще у Дестрианта не было недостатка в претензиях по отношению к новому Кованому щиту Ордена. Слишком молодой, печально неопытный и ужасно склонный к скороспелым суждениям – а это просто неприемлемо для того, кто носит титул Кованого щита.

«У вас чересчур активный ум, сэр, – сказал как-то Дестриант. – Не дело Кованого щита выносить суждения. Не вам решать, кто достоин ваших объятий. Нет, сэр, однако вы не скрываете своих предпочтений. Вот так-то».

Великодушно с его стороны, если хорошенько подумать.

Пока корабль, скрипя, снижал скорость, Танакалиан изучал непривлекательный берег, изрезанные горы – многие пики были окутаны дымом и зловонными газами. Было бы некстати налететь на этот ужасный берег, а учитывая речные течения, вероятность этого весьма велика. Кованый щит снова вынес неприятное суждение, но в данном случае даже Дестриант не стал бы возражать.

Усмехнувшись, Танакалиан снова опустил подзорную трубу и убрал ее в кожаный футляр, прикрепленный под левой рукой. Спустившись с бака, он направился под палубу. Понадобится помощь Ран’Турвиана и его колдовство, чтобы безопасно войти в устье реки; это, рассудил Танакалиан, достаточный повод прервать медитацию Дестрианта, которая длилась уже несколько дней. Хотя Ран’Турвиан высоко ценит свое право на уединение и неприкосновенную изоляцию, но от определенных обязанностей не может уклониться даже Дестриант Ордена. Да и старику на пользу свежий воздух.

Флагманский корабль был один в заливе. Остальные двадцать четыре Престола войны оставались в открытом море; они вполне могли справиться с любой погодой, что предложит южный океан, – кроме, разумеется, тайфуна, но их сезон, по словам местных лоцманов, прошел.

После того как «Пенный волк» был возвращен адъюнкт, флагманом Ордена стал «Листраль». Старейший корабль флота – почти четыре десятилетия минуло с его закладки, – «Листраль» был последним из первой линии тримаранов и сохранил старинные особенности стиля и украшений. Они придавали кораблю устрашающий вид: каждая деталь из железного дерева напоминала голову рычащего волка, а средний корпус по форме был похож на прыгающего волка; он погружался в воду на три четверти, так что пена волн стекала из раскрытой клыкастой пасти зверя.

Танакалиан любил этот корабль, любил и ряды старинных кают, выходящих к среднему корпусу, вдоль коридора первого уровня под палубой. «Листраль» мог брать лишь вдвое меньше пассажиров, чем Престолы войны второго и третьего выпуска. При этом каюты были довольно просторные, почти шикарные.

Дестрианту были отведены две последние каюты в этом, правом корпусе. В переборке между ними проделали узкую низкую дверь. Маленький закуток служил частной резиденцией Ран’Турвиана, а передняя каюта была освящена как храм Волков. Как и ожидал Танакалиан, Дестриант стоял на коленях, склонив голову, перед двухголовым алтарем. Но что-то было не так: в каюте пахло горелой плотью и жженым волосом; а Ран’Турвиан, спиной к Танакалиану, не пошевелился, когда Кованый щит пролез из коридора в каюту.

– Дестриант?

– Ближе не подходите… – каркнул Ран’Турвиан незнакомым голосом, и Танакалиан услышал, как хрипло, с присвистом, дышит старик. – Времени мало, Кованый щит. Я… полагал… что никто меня не побеспокоит, сколько бы я ни отсутствовал. – Резкий, горький смех. – Я забыл о вашей опрометчивости, сэр.

Танакалиан шагнул вперед.

– Что случилось, сэр?

– Не подходите, умоляю! – ахнул Дестриант. – Вы должны передать мои слова Смертному мечу.

Вокруг фигуры на полированном деревянном полу что-то блестело, словно Дестриант протекал со всех сторон – только мочой не пахло, а жидкость, на вид густая, как кровь, казалась почти золотой в бледном свете лампы. Танакалиана охватил настоящий страх, и слова Дестрианта с трудом пробивались через глухой стук его собственного сердца.

– Дестриант…

– Я путешествовал далеко, – сказал Ран’Турвиан. – Сомнения… растущее беспокойство. Слушайте! Она вовсе не такая. Будет… предательство. Расскажите Кругаве! Клятва… мы совершили ошибку!

Лужа растекалась, густая, словно мед, а фигура Дестрианта в мантии уменьшалась, съеживалась.

Он умирает. Во имя Волков, он умирает.

– Дестриант, – сказал Танакалиан, превозмогая страх и сглотнув при виде того, чему стал свидетелем. – Вы примете мои объятия?

В ответ раздался смех – похожий на бульканье грязи.

– Нет. Не принимаю.

Кованый щит пораженно отшатнулся.

– Вы… вы… не подходите. И никогда не подходили – еще одна ошибка Кругавы в… суждениях. Вы подвели меня, подведете и ее. Волки покинут нас. Клятва предает их, разве не понимаете? Я видел нашу смерть – одна перед вами, другие грядут. Ваша, Танакалиан. Смертного меча тоже, и всех братьев и сестер, всех Серых шлемов. – Дестриант кашлянул, и что-то брызнуло, залив алтарь жидкостью и комками слизи, сползшими в складки каменной шкуры на шеях Волков.

Фигура на полу сникла, сложилась в середине под неестественным углом. Лоб Ран’Турвиана ткнулся в пол со звуком разбиваемого куриного яйца, и лицо старика тоже смялось.

Танакалиан, не в силах отвести взгляд, смотрел, как потоки жидкости льются из разбитой головы Дестрианта.

Человек просто… растаял. Было видно, как серая мякоть вскипает и льются потоки жира.

Танакалиану хотелось заорать, поддавшись ужасу, но им овладел другой, более глубокий страх. Он не захотел принять мое объятие. Я подвел его, сказал он. Я подведу их всех, сказал он.

Предательство?

Нет, поверить не могу.

Я не предам.

Хотя Ран’Турвиан был мертв, Танакалиан все равно начал спорить с ним.

– Это ваш провал, Дестриант, ваш, а не мой. Вы путешествовали далеко, да? Полагаю… недостаточно далеко. – Он помолчал, стараясь унять дрожь. – Дестриант. Сэр. Мне приятно, что вы отвергли мое объятие. Ведь теперь я вижу, что вы не заслужили его.

Нет, он не просто Кованый щит, такой, как все, что были прежде, все, кто жил и умирал под тяжестью этого титула. Он не согласен пассивно принимать. Он готов принять смертельную боль, да, но не от всех без разбора.

Я ведь тоже простой смертный. И по своей сути способен оценить свои суждения. Понять, что ценно. А что нет.

И я не обязан быть таким же, как другие Кованые щиты. Мир изменился – и мы должны измениться вместе с ним. Должны соответствовать ему. Он вперил взгляд в кучку грязи – все, что осталось от Дестрианта Ран’Турвиана.

Будет шок. Лица, искаженные отвращением и страхом. Орден охватит беспорядок; и именно Смертному мечу и Кованому щиту придется непросто, пока среди братьев и сестер не отыщется новый Дестриант.

А пока, однако, главная забота Танакалиана – как без колдовской защиты пройти канал. По его суждению – пусть и не слишком в этот момент надежному, – это сейчас главное.

Смертный меч подождет.

В любом случае что он может ей сказать?

«Вы обняли нашего брата, Кованый щит?»

«Разумеется, Смертный меч. Его боль – со мной, как и его спасение».

Разум формирует привычки, а привычки формируют тело. Наездник ходит на кривых ногах, мореход широко расставляет ступни даже на твердой земле. Женщины, любящие теребить пряди волос, со временем привыкают сидеть, склонив голову набок. Некоторые люди во время беспокойства скрипят зубами – и за годы челюстные мышцы ослабевают, а коренные зубы стачиваются до корней.

Йедан Дерриг, Дозорный, вглядывался в край воды. Ночное небо, такое знакомое любому, кто привык бодрствовать в этот отрезок времени перед рассветом, вдруг предстало странным, лишенным ясной предсказуемости; челюсть Йедана ходила в непрерывном ритме.

Отражения бледно-зеленых комет плясали на спокойной поверхности залива, как отблески светящихся духов, обычно собирающихся в кильватере кораблей. В небе появились чужаки. Ночь за ночью они приближались, словно по какому-то зову. Появилась мутная луна – хоть какое-то облегчение, но Йедану по-прежнему не нравился странный прилив: все, что было определенным, стало неясным. Было от чего прийти в волнение.

Страдания придут на этот берег, и они не обойдут шайхов. Об этом знали и он, и Сумрак; и он видел растущий страх в слезящихся глазах ведьм и колдунов – видимо, они тоже ощущали приближение чего-то огромного и ужасного. Увы, общий страх не принес стремления к сотрудничеству: политическая борьба осталась и даже усилилась.

Дурачье.

Йедан Дерриг был немногословен. В голове у него хранилась сотня тысяч слов, которые можно составлять в практически бесконечное множество сочетаний, но он вовсе не стремился их произносить. Не видел смысла; и, по его опыту, понимание уменьшалось по мере того как росла сложность – и Йедан полагал, что дело не в недостатке навыков общения, а в усилиях и способностях. Люди живут в болоте чувств, налипающих комьями грязи на каждую мысль, замедляющих ее и лишающих формы. Внутренняя дисциплина, необходимая, чтобы противостоять таким неуклюжим тенденциям, обычно слишком жестока, утомительна и просто тяжела. Отсюда и нежелание прилагать необходимые усилия. А второе, еще более жестокое суждение связано с тем, что в мире куда больше тупых, чем умных. И трудность во врожденном таланте тупых прятать свою тупость. Правда редко проявляется честным недоумением и наивно вскинутыми бровями. Наоборот, она вспыхивает подозрительностью, намеком на недоверие или извращенным молчанием, за которым как будто скрывается напряженная работа мысли, а на деле нет ничего.

У Йедана Деррига не было времени на эти игры. Идиотов он чуял с пятидесяти шагов. Он наблюдал их увертки, выслушивал их бахвальство и только недоумевал: неужели нельзя сообразить, что лучше использовать усилия, потраченные на маскировку собственной тупости, чтобы пользоваться теми мозгами, что достались. Если, конечно, подобное вообще возможно.

Слишком многое в обществе направлено на то, чтобы беречь и даже пестовать мириады дураков, в частности, потому, что дураки составляют большинство. И вдобавок существует множество разнообразных капканов, ловушек и засад, которые должны изолировать и уничтожить умных. Никаким, пусть и самым блестящим аргументом нельзя отразить нож, направленный в живот. Или топор палача. А рев жаждущей крови толпы всегда громче одинокого голоса разума.

А настоящую опасность, понимал Йедан Дерриг, представляет тайный обманщик – тот, кто изображает дурачка, а на деле обладает своеобразным умом, нацеленным на немедленное удовлетворение собственных амбиций; и он блестяще использует и глупых, и умных. Именно такие жаждут власти и, как правило, добиваются ее. Ни один гений по своей воле не захочет заполучить настоящую власть, прекрасно зная о ее смертельных приманках. А дурак не удержится во власти надолго, если только он – не подставная фигура; и тогда его власть – только иллюзия.

Собери кучку таких тайных обманщиков – среднего ума, хитроумной злобы и небывалой алчности – и серьезные неприятности обеспечены. Отдельный пример – шабаш ведьм и колдунов, которые до последнего времени управляли шайхами – насколько можно управлять рассыпанным, разобщенным и подавленным народом.

Двигая челюстями, Йедан Дерриг присел на корточки. Рябь слабых волн, огибая мыски его сапог, булькала в следах, оставшихся в мягком песке. Руки Йедана дрожали, мышцы ныли от усталости. Соленый бриз с моря не мог изгнать из его ноздрей вонь.

За спиной, среди грязных хижин на уступе, раздались голоса. Кто-то шел к берегу неровным шагом, спотыкаясь и пошатываясь.

Йедан Дерриг опустил в воду ладони; холодная вода обтекала их, и все, что было ясным, замутилось темными тучами. Он наблюдал, как ласковые волны уносят муть, и мысленно возносил молитву.

Она остановилась у него за спиной.

– Во имя Пустого трона, Йедан, что ты наделал?

– А что… – сказал он в ответ на ужасное неверие сестры. – Я убил их всех, кроме двух, моя королева.

Она, обойдя его, прошлепала по воде и остановилась лицом к нему; положила ладонь ему на лоб и нажала, чтобы видеть его лицо, чтобы взглянуть прямо в глаза.

– Но… зачем? Ты думал, что я не смогу с ними справиться? Что мы не сможем?

Он пожал плечами.

– Они хотели короля. Чтобы он управлял тобой, а они управляли им.

– И поэтому ты убил их? Йедан, большой дом превратился в бойню! И ты действительно считаешь, что сможешь отмыть руки от того, что натворил? Ты только что убил двадцать восемь человек. Шайхов. Это мой народ! Старики и старухи! Ты вырезал их!

Он нахмурился.

– Моя королева, я Дозорный.

Она смотрела прямо на него, и он ясно видел выражение ее лица. Она считает брата сумасшедшим. Она отшатнулась в ужасе.

– Когда вернутся Пулли и Сквиш, – сказал Йедан, – я убью и их.

– Не убьешь.

Он видел, что разумного разговора с сестрой не получится; не получится сейчас, когда все громче звучат в деревне крики ужаса и горя.

– Моя королева…

– Йедан, – выдохнула она. – Ты не понимаешь, что сотворил со мной? Не понимаешь, какую рану нанес, сделав такое во имя меня… – Она не могла закончить, и Йедан увидел слезы в ее глазах. Но тут же ее взгляд посуровел, и жестким голосом она продолжила: – Теперь у тебя два пути, Йедан Дерриг. Остаться – и тебя предадут морю. Или принять изгнание.

– Я Дозорный…

– Значит, мы будем слепы перед лицом ночи.

– Это недопустимо, – ответил он.

– Дурак, ты не оставил мне выбора!

Он медленно выпрямился.

– Тогда я выберу море…

Она отвернулась и взглянула на темные воды. Плечи задрожали, когда она опустила голову.

– Нет, – сказала она хрипло. – Уходи, Йедан. Ступай на север, в старые земли эдур. Больше не будет смертей во имя меня – ни одной. Пусть сколько угодно заслуженной. Ты мой брат. Ступай.

Она не была тайной обманщицей, Йедан это понимал. Не была она и глупой. При непрерывном противодействии шабаша она обладала гораздо меньшей властью, чем предполагал ее титул. И, будучи умной, Йан Товис, вероятно, была согласна на эти ограничения. Будь ведьмы и колдуны мудрее и трезвее в оценке своих стремлений к власти, все можно было бы оставить как есть. Но их не интересовало равновесие. Они хотели вернуть то, что потеряли. И не проявляли необходимого в данной ситуации ума.

И он убрал их; и теперь власть его сестры стала абсолютной. И понятно, почему она так взбешена. Со временем, убеждал он себя, она поймет, что ей необходимо. А именно – его, Дозорного, возвращение, чтобы он уравновешивал ее безграничную власть.

Ему придется проявить терпение.

– Сделаю, как ты велишь, – сказал он.

Она не желала оборачиваться, и Йедан Дерриг коротко кивнул и отправился на север по береговой линии. Своего коня и еще одну вьючную лошадь он оставил привязанными в двухстах шагах, над линией прилива. В конце концов, один из признаков ума – точное предвидение последствий. Нахлынувшие эмоции могут затопить человека, как быстрый прилив; и он не желал усугублять страдания Йан.

Скоро поднимется солнце, хотя из-за дождя его огненный глаз долго не будет виден, и это хорошо. Пусть слезы туч смоют всю кровь, А вскоре отсутствие двух десятков наглых зарождающихся тиранов свежим, бодрящим ветром овеет шайхов.

В ночном небе – чужаки, и если шайхи надеются выжить в том, что грядет, любую возможность предательства нужно ликвидировать. Окончательно.

В конце концов, это его долг. Возможно, сестра забыла о древней клятве Дозорного. Но он не забыл. И сделал то, что было необходимо.

Никакой радости он не испытал. Удовлетворение было, да, как у любого мудрого человека, который избавился от стаи близоруких акул, очистил воды. Но радости не было.

Он шел вдоль берега; по правую руку земля светлела.

А море слева оставалось темным.

Порой эта грань становится слишком тонкой.

Переступая с ноги на ногу, Пулли смотрела в глубь ямы. На дне копошилась сотня змей – поначалу вялых, но по мере того как день теплел, они начали ворочаться, как черви в открытой ране. Пулли дернула себя за нос, который зачесался, как только она снова принялась жевать губы; нос продолжал чесаться. И она опять задвигала челюстями, грызя жалкие лоскуты, прикрывавшие то, что осталось от зубов.

Старость – не радость. Сначала провисает кожа. Потом начинает болеть повсюду – и даже в местах, которые вообще болеть не могут. Боли, судороги и спазмы, а кожа продолжает обвисать, морщины углубляются, растут складки – и красота уходит. Пропадают крепкие задорные ягодицы, невинные, широко расставленные сисечки. Личико, неподвластное непогоде, сладкие, мягкие, пухленькие губки. Уходит все. Остается только разум, который все еще мнит себя юным, а будущее – прекрасным, но он заперт в мешке дряблого мяса и хрупких костей. Так нечестно.

Она снова потянула себя за нос, стараясь вернуть это чувство. И вот еще что: растут не те части тела. Уши и нос, бородавки и родинки, лезут повсюду волосы. Тело забывает о собственных правилах, плоть дряхлеет, и что бы ни представлял себе яркий разум, все изменения будут только к худшему.

Пулли расставила ноги, и струйка мочи потекла на каменистую землю. Даже простейшие вещи становятся непредсказуемыми. Да, старение – это несчастье.

Голова Сквиш вынырнула из клубка змей, сверкая глазами.

– Ага, – сказала Пулли. – Я еще тута.

– Сколько?

– День и ночь, и уже утро. Ну, получила, чего хотела? У меня все болит.

– Вспомнила и то, чего не хотела. – Сквиш начала выбираться из кучи змей, которые не протестовали и даже словно не замечали ее; они были заняты спариванием в каком-то нескончаемом безумстве.

– Хоть полезное чего-то?

– Может.

Сквиш протянула руку, и Пулли, кряхтя, помогла подруге выбраться из ямы.

– Фу, ну ты воняешь, женщина. Змеиная моча и вся в белом, и в ушах наверняка яйца.

– Холодный дух для путешествий, Пулли. И больше не сунусь, так что если воняю, так это не хуже всего. Бр-р, мне надо окунуться в море.

Они направились в деревню, до которой было полдня пути.

– И далече путешествовала, Сквиш, а?

– Плохо дело, плохо, Пулли. На востоке холодная кровь, что солнцем не согреешь. Я видала, как катятся черные тучи, видала железный дождь и пораненную землю. Видала, как звезды ушли – и только зеленое свечение, тоже холодное, холодное, как восточная кровь. Все замерзло, кроме одной ветви, поняла? Одной ветви.

– Значит, правильно кумекаем, и вдругорядь, как Сумрак рявкнет шайхам убираться с берега, ты можешь выступить и заткнуть ее. А потом проголосуем и прогоним ее. И ее, и Дозорного.

Сквиш кивнула, безуспешно пытаясь вычистить комки змеиной спермы из волос.

– Вот за что боролись, Пулли. У шайхов завсегда были ясные глаза. Чуди скоко хошь и думай, что мир не ответит. Еще как ответит. Да так, что берег треснет. А тогда мы все потонем. Я видела пыль, Пулли, это не была тучная земля. Кости и кожа, грезы и соринки – так-то, ха! Нас так уделали, сестра, что только и остается загоготать и сигануть в море.

– Да я-то согласна, – проворчала Пулли. – У меня везде болит, я сама вся – сплошная боль.

Две ведьмы шайхов – скоро они узнают, что их осталось в живых только две, – шли в деревню.

Возьми сверкающий, пылающий луч солнца, придай ему форму, собственную жизнь, и после остывания может получиться некто вроде Руда Элаля; моргая невинными глазами, он даже не представляет, что все, чего он коснется, может полыхнуть уничтожающим огнем – стоит только захотеть. И чтобы воспитывать его, проводить во взрослую жизнь, остается одно: делай что хочешь, только не разгневай его.

И порой, как понял Удинаас, потенциал – это то, чего лучше избегать, ведь потенциал, который он ощущал в своем сыне, не внушал оптимизма.

Несомненно, каждый отец ощущает момент ослепительной, обжигающей правды: сын неизбежно превзойдет его, будь то в физической силе или в чем-то не столь явно жестоком. А может, и не каждый, а все дело в особой ситуации. Ведь не у всех отцов сын способен обращаться в дракона. И не у всех сынов в глазах сияет золотой рассвет.

Под мягкой невинностью Руда Элаля таилась чудовищная натура; от этого никуда не деться, это у него в крови. Об этом говорил Силкас Руин, говорил со знанием дела и с печальной болью на лице. О зреющем урожае элейнтов, о грядущей жестокости, желающей явить себя – и рассматривающей этот мир (да и все миры) как плодородную почву; и в раздутом мешке силы зреет желание удовлетворения.

И мало кто из носителей порченой крови может преодолеть эту врожденную манию величия. «Ах, Удинаас, – говорил Силкас Руин. – Разве что мой брат, Аномандр. Оссерк? Может, да, а может, нет. Был еще один заклинатель костей… и один яггут-одиночник. И еще горстка – тех, у кого крови элейнтов было не так много – и оттого, Удинаас, я лелею надежду в отношении Руда Элаля. Он из третьего поколения – разве не пошел он против воли матери?»

Ну говорили, что пошел.

Удинаас потер лицо и снова посмотрел на обрамленную моржовыми клыками хижину; не лучше ли пойти туда, прекратив все эти разговоры. Ведь Силкас Руин не назвал себя, перечисляя тех, кто справился с кровью драконов в себе. Толика честности от Белого Ворона, проблеск из раны смирения. Только это и удерживало Удинааса.

Сидящий рядом с ним в дыму от очага Онрак длинно вздохнул; воздух засвистел в ноздрях: сломай нос несколько раз, и каждый выдох превратится в корявую музыку. Так, по крайней мере, случилось у этого воина.

– Думаю, он его заберет.

Удинаас кивнул, не решаясь говорить.

– Я… смущен, мой друг. Тем, что ты согласился на эту… встречу. Что извинился и не протестовал против приглашения тисте анди. Удинаас, эта хижина, возможно, полна лжи. Что помешает Белому Ворону предложить твоему сыну сладкий глоток ужасной силы?

В голосе Онрака звучало искреннее беспокойство, и ответить тупым молчанием было невозможно. Удинаас снова потер щеку; непонятно, что потеряло чувствительность – лицо или ладони. И почему ответ кажется таким важным?

– Я ходил по владению Старвальд Демелейна, Онрак. Среди костей бесчисленных драконов. А у врат трупы навалены кучей, как высохшие мухи на подоконнике.

– Если в самом деле стремление к саморазрушению в природе элейнтов, – рискнул Онрак, – не лучше было бы оградить Руда от этого порока?

– Сомневаюсь, что это удастся, – ответил Удинаас. – Разве можно отринуть природу, Онрак? Каждый год лососи возвращаются из моря и, умирая, стремятся вверх по течению к месту, где родились. Древние тенаги уходят из стада, чтобы умереть среди костей сородичей. Бхедерины каждое лето мигрируют на равнины, а зимой возвращаются в леса.

– Все это простые существа…

– И в деревне хиротов были рабы – бывшие солдаты, они сохли от тоски, зная, что никогда не увидят места былых сражений – места первой пролитой крови. Они рвались туда, мечтали пройтись по земле смерти, постоять у курганов, где покоятся кости павших друзей, товарищей. Повспоминать и всплакнуть. – Удинаас покачал головой. – Не так уж мы отличаемся от зверей, с которыми живем в одном мире, Онрак. Единственное, что отличает нас, – это талант отрицать правду, и уж в этом мы ужас как хороши. Лосось не сомневается в том, что делает. Тенаги и бхедерины не задумываются, что движет ими.

– Так ты предоставишь сына его судьбе?

Удинаас оскалился.

– Не мне делать этот выбор.

– А кому? Силкасу Руину?

– Онрак, хоть и кажется, что здесь мы защищены, но это иллюзия. Убежище отрицает столько правды, что дух захватывает. Улшун Прал, ты, твои сородичи – вы все желали такой жизни, такого мира. И Азаты у ворот – это добавляет вам уверенности. Это место, пусть и замечательное, остается тюрьмой. – Удинаас фыркнул. – И что? Мне сковать его? А я смогу? А я осмелюсь? Ты забыл: ведь я был рабом.

– Друг мой, – возразил Онрак. – Я свободен путешествовать в другие владения. Я из плоти. Я целый. Разве не так?

– Если это место будет уничтожено, ты снова станешь т’лан имассом. Так ведь это называется? Это бессмертие костей и высохшей плоти? Здешнее племя обратится в прах.

Глаза Онрака наполнились ужасом.

– Откуда ты знаешь?

– Не думаю, что Силкас Руин лжет. Спроси у Килавы – у нее появляется странный взгляд, особенно когда приходит Улшун Прал или когда она сидит с тобой у огня. Она знает. И не может защитить этот мир. Даже Азаты не смогут противостоять тому, что грядет.

– Значит, это мы обречены.

Нет. Это Руд Элаль. Это мой сын.

– А значит, – сказал Онрак после долгого молчания, – ты отправишь сына прочь, чтобы он выжил.

Нет, друг. Я отправлю его прочь… чтобы спасти всех вас. Но этого сказать он не мог, не мог открыть правду. Он уже достаточно знал Онрака; знал и Улшуна Прала, и других здесь. И они не примут возможную жертву – не захотят, чтоб Руд Элаль рисковал жизнью ради них. Нет, они скорее согласятся на собственное уничтожение, не раздумывая. Да, Удинаас знал этих имассов. Такими их делала не гордость, а сострадание. Трагическое сострадание, когда жертвуют собой и видят в самопожертвовании единственную возможность; то есть выбора вовсе нет: они принимают этот путь без колебаний.

И лучше оставить страх, надежду и все прочее внутри себя. Что можно предложить Онраку в данный момент? Он не знал.

После долгого молчания имасс заговорил:

– Ну что ж, ладно. Я понимаю, и я согласен. Незачем ему умирать с нами. И незачем ему видеть то, что случится. Ты разделишь с ним горе, если такое вообще возможно. Но, Удинаас, ты не должен делить с нами нашу судьбу. Ты тоже должен уйти из этого владения.

– Нет, друг. На это я не пойду.

– Ты все еще нужен сыну.

Руд любит всех вас, Онрак. Так же, как, похоже, любит меня. И все же я останусь, чтобы он помнил, за что должен бороться.

– Я не могу последовать туда, куда отправятся он и Силкас Руин, – сказал Удинаас. Потом крякнул и сумел криво улыбнуться Онраку. – И потом, здесь и только здесь, в твоей компании – изо всех имассов – я почти доволен. И по своей воле от этого не откажусь.

Как много правды можно скрыть в маленькой лжи. И хотя целью был обман, чувства были искренними.

Куда проще, сказал себе Удинаас, мыслить как тенаг или бхедерин. Честно от поверхности до сердцевины, просто и чисто. Да, так было бы гораздо проще.

Руд Элаль вышел из хижины, через мгновение показался и Силкас Руин.

По лицу сына Удинаас прочитал, что любое формальное прощание выйдет слишком тяжелым. Лучше не нагнетать. Он поднялся, встал и Онрак.

Остальные стояли неподалеку и смотрели, инстинктивно ощущая, что происходит нечто серьезное и зловещее. Уважение и вежливость не позволяли подойти ближе.

– Давай… по-простому, – сказал Удинаас чуть слышно.

Онрак кивнул.

– Я постараюсь, друг.

Он не лицемер, нет. Значит, не так он похож на человека, как кажется. Да и все они.

– Ты слишком даешь волю чувствам, – сказал Удинаас, стараясь говорить как можно мягче, чтобы его слова не прозвучали укором.

Но Онрак вытер щеки и молча кивнул.

Не выходит по-простому.

– Пойдем со мной, друг. Даже Руд не сможет устоять перед твоими дарами.

И они вместе подошли к Руду Элалю.

Силкас Руин отошел в сторону ждать нового подопечного и наблюдал за эмоциональным прощанием налитыми кровью глазами.

Смертный меч Кругава напоминала Танакалиану его детство. Она словно вышла из тех легенд, что он слушал, накрывшись кожей и мехами, из захватывающих дух историй о великих героях, чистых сердцем, отважных и стойких, знающих – кто заслужил удара их славного меча, а кто только заблуждался, сомневаясь в преданности других… до того момента в драматической кульминации истории, когда всплывает правда о предательстве и прочем и приходит справедливое возмездие. Дедушка Танакалиана прекрасно знал, когда нужно говорить страшным голосом, когда замолчать, нагнетая напряжение, а когда трагически шептать. И все – для удовольствия детишек, широко раскрывших глаза в ночи.

Волосы Кругавы были стального цвета. Глаза сияли, как чистое зимнее небо, а лицо словно было высечено в скалах Измора. Ее физическая сила была под стать ее силе воли, и, похоже, никто в мире смертных не мог ее превзойти. Поговаривали, что хоть и шел ей уже пятый десяток, никто из братьев и сестер Ордена не обращался лучше ее с оружием: от скорняцкого ножа до тяжелой секиры.

Когда Дестриант Ран’Турвиан пришел к ней поговорить о вещих снах и ярких видениях, это было словно сухая растопка в печи – для неизбывной целеустремленности и, как выяснилось, ее веры в собственное героическое будущее.

Убеждения детства редко выживают, столкнувшись с жуткими подробностями взрослой жизни, и хотя Танакалиан полагал себя еще молодым и ждал прихода мудрости, он уже повидал достаточно, чтобы постичь ужас, таящийся под блестящей поверхностью самопровозглашенной героини, известной всем как Смертный меч Серых шлемов Измора. Вообще Танакалиан подозревал, что ни один герой, независимо от времени и обстоятельств, не похож на героев из легенд, слышанных многие годы назад. А может, он все лучше понимал, что у очень многих так называемых доблестей, к которым положено стремиться, есть темная сторона. Чистота помыслов означает и злобную непримиримость. Непоколебимое мужество не считается ни с какими жертвами, даже если десять тысяч воинов отправляются на погибель. Попранная честь может дойти до настоящего безумия в поисках сатисфакции. Благородная клятва заливает кровью королевство, стирает империю в прах. Нет, настоящая природа героизма грязна, запутанна и многогранна, и грани ее порой уродливы и почти все ужасны.

Значит, Дестриант на пороге смерти сделал мрачное открытие. Серые шлемы – жертвы предательства. Или вот-вот станут ими. И слова предупреждения должны пробудить у Смертного меча обжигающий огонь ярости и негодования. И Ран’Турвиан ждал, что Кованый щит помчится в каюту Кругавы, чтобы доставить страшное послание, чтобы увидеть, как разгорается огонь в ее ярких голубых глазах.

Братья и сестры! Обнажите мечи! Да окрасятся потоки алым в ответ на нашу запятнанную честь! В бой! Враги со всех сторон!

Ну ладно.

Танакалиан не только отказался принять объятие Дестрианта и его смертную боль; он не хотел заразить разрушительным безумием Серых шлемов. Объяснений старика, обоснований – подробных – по сути, не существовало. Не хватало существенных деталей. А герой без цели – словно слепой кот в яме с гончими. И кто предскажет, куда ударит Кругава?

Нет, требуется трезво все обдумать. Нужна медитация.

Смертный меч встретила грозные известия об ужасной смерти Дестрианта так, как и ожидал Танакалиан. Выражение лица стало еще строже, глаза засверкали, как лед; начались вопросы, а Танакалиан и не надеялся найти ответы, да, как оказалось, и не хотел. Вопросы и неизвестность – злейшие враги для таких, как Смертный меч Кругава, которая нуждалась в определенности, и неважно, какое отношение она имеет к реальности. Танакалиан видел, как она пошатывается, словно теряя опору под ногами; видел, как подрагивает ее левая рука – словно нащупывая рукоять меча в предчувствии боя; и как она инстинктивно выпрямилась – будто готовясь принять вес кольчуги – ведь новости предполагали боевое облачение. Однако он застал ее врасплох, беззащитной, а это тоже можно счесть предательством; нужно быть осторожным и не заставлять ее чувствовать себя более беспомощной, чем она уже чувствует; не выдать ни взглядом, ни случайным жестом огромную потребность в утешении. Короче, не предстать ребенком перед ее бесстрастным величеством.

Если при этом он становился презренным обманщиком, интриганом и манипулятором – что ж, это серьезно. Придется все это обдумать, по возможности объективно, и воздержаться от суждений, хоть самообвинительных, хоть снисходительных.

Кованые щиты прошлого, конечно, даже не побеспокоились бы. Но отсутствие суждений у других возникает только из-за отсутствия суждений у тебя самого, из-за нежелания критически оценить собственные предположения и убеждения. И к какой жестокости ведет подобная нечеловечная позиция! Нет, в такие высокомерные игры он играть не будет.

Кроме того, дать Смертному мечу то, что ей сейчас больше всего нужно, напомнить о ее благородном долге – именно то, что требуется. Никому не нужно, чтобы Кругава проявила крайнее расстройство или, Волки упасите, ударилась в панику. Они отправляются на войну, и они потеряли Дестрианта. Все это само по себе удручает.

Ей нужно собраться с духом, и обязательно здесь, на глазах Кованого щита; и если получится, ей хватит уверенности повторить строгий ритуал перед братьями и сестрами Ордена.

Но это подождет, а пока настала пора приветствовать болкандских эмиссаров; и Танакалиана успокаивал мерный хруст раздавленных кораллов под сапогами – они шагали по берегу у места высадки. В шаге позади Смертного меча – и пусть удивление и любопытство по поводу отсутствия Дестрианта одолевали и гребцов ялика, и капитана, и остальных на борту «Листраля», стоящего на якоре в устье реки, ни Кругава, ни ее Кованый щит не выказывали никакого беспокойства, направляясь к вычурному полевому шатру болкандцев. И вера в командиров была так сильна, что все успокоились.

Можно это счесть цинизмом? Танакалиан так не думал. Манера поведения в подобные времена очень важна. Не стоит беспокоить членов Ордена, чтобы демонстративно отложить решение до окончания переговоров.

Горячий воздух плыл волнами над ослепительно белым песком. Осколки крабовых панцирей, покрасневших на солнце, обозначали изломанную линию прилива. Даже чайки, какие-то пришибленные, сидели на корнях вываленных мангровых деревьев.

Два изморца поднялись по склону и двинулись через заиленную пойму, расходящуюся веером от реки слева. Местами зеленели пучки травы. Вдоль берега реки стояла длинная цепь болкандских часовых – шагах в двадцати от рядов коротких конусообразных бревен, увязших в грязи. Почему-то все часовые, темнокожие варвары в пятнистых кожаных накидках, стояли лицом к реке, спиной к изморским гостям.

Через мгновение ошарашенный Танакалиан увидел, как некоторые бревна пришли в бешеное движение. Он достал из футляра подзорную трубу, чтобы вооруженным глазом осмотреть берег реки. Ящерицы. Громадные ящерицы – теперь понятно, почему часовые стоят к нам спиной!

Кругава если и видела, что происходит на речном берегу, не подала виду.

Болкандский шатер был достаточно велик, чтобы вмещать десятки комнат. Крылья полога парадного входа были откинуты и прикреплены к изящным деревянным столбам золочеными пряжками в виде вороньих лап. Солнечный свет, пробиваясь через плетение балдахина, превращал внутреннее убранство в прохладный, мягкий мир кремового и золотого; Танакалиан и Кругава, оказавшись внутри, замерли от благословенной прохлады. Воздух, овевающий их лица, нес ароматы неизвестных экзотических пряностей.

Их ожидал какой-то чиновник, в замше и серебристой кольчуге – такой тонкой, что не спасла бы от детского ножика. Мужчина, чье лицо было закрыто вуалью, поклонился в пояс и жестом пригласил изморцев следовать по коридору с шелковыми стенами. В дальнем его конце стояли два стражника, одетые в длинные кольчуги того же тонкого плетения. На тонких поясах крепились метательные ножи – по два на каждом бедре. Кожаные ножны под левой рукой, отделанные полосками кости, предназначались для крупных клинков, вроде кривых сабель, но были явно пусты. Солдаты носили маленькие шлемы, не закрывавшие лиц, и, подойдя ближе, Танакалиан с удивлением разглядел на мрачных лицах сеть шрамов, вытравленных темно-красной краской.

Оба стражника стояли навытяжку и словно не обращали никакого внимания на гостей. Танакалиан проследовал мимо них в шаге позади Кругавы.

Открывшаяся палата оказалась просторной. Вся видимая мебель – в немалом количестве – была, похоже, походной; ее явно можно было сложить или разобрать, хотя это нисколько не умаляло ее изящной красоты. Все деревянные детали были покрыты кремовым глянцевым лаком, под кость и моржовые бивни.

Гостей ожидали два сановника, сидящие по одну сторону прямоугольного стола – на нем были приготовлены резные серебряные кубки, по три у каждого кресла. За спиной сановников стояли слуги, и еще двое расположились за креслами, приготовленными для изморцев.

На стенах справа и слева висели гобелены, свободно укрепленные на деревянных рамах. Внимание Танакалиана привлекло то, что изображения – укромные сады без людей – словно движутся; он понял, что изображения на тончайшем шелке оживают под потоками воздуха. И когда гости шли к своим креслам, со всех сторон в каменных желобах журчала вода, шапки цветов качались под незаметными порывами ветра, листья шелестели и терпкие ароматы создавали небывалую иллюзию сада. Даже свет, проникающий сквозь балдахин, был пятнистым, создавая причудливые тени.

Разумеется, таких, как Смертный меч Кругава, подобные тонкости не трогали, и Танакалиан, идущий следом, некстати представил дикого вепря, ломящегося через густые кусты.

Оба сановника поднялись и изысканным жестом приветствовали звенящих амуницией гостей.

Первой заговорила Кругава, на торговом наречии.

– Я – Кругава, Смертный меч Серых шлемов. – На этих словах она стянула тяжелые рукавицы. – Со мной Кованый щит Танакалиан.

Слуги разливали темную жидкость из одного из трех графинов. Когда два болкандца подняли наполненные кубки, Кругава и Танакалиан последовали их примеру.

Темное лицо человека слева, по виду лет за шестьдесят, было покрыто шрамами, украшенными драгоценными камнями на лбу и бровях. Он ответил на том же наречии:

– Добро пожаловать, Смертный меч и Кованый щит. Я – Рава, канцлер Болкандского королевства, и в наших переговорах я выступаю от имени короля Таркульфа. – Он указал на стоящего рядом молодого человека. – А это завоеватель Авальт, командующий королевской армией.

То, что Авальт военный, не вызывало сомнений. Помимо такой же длинной кольчуги, что и у стражников в коридоре, он носил кольчужные наручи и поножи. Перевязь с метательными ножами, простые рукоятки которых блестели от долгого использования, короткий меч в ножнах под правой рукой и широкая абордажная сабля – под левой. Стальные полоски, укрывавшие руки от запястья до костяшек, продолжались и по пальцам и до середины большого. На столе покоился шлем завоевателя с широкими нащечниками и наносником в виде змеи с широкой головой. Сеть шрамов украшала лицо воина; узор нарушал старый рубец от удара мечом – наискосок по правой щеке, до уголка тонкогубого рта. Удар был страшный – судя по явной выщерблине на скуле.

После приветствий и ответных слов болкандцы воздели кубки, и все выпили.

Питье оказалось омерзительным, и Танакалиан еле справился с тошнотой.

Увидев выражение лиц гостей, канцлер улыбнулся.

– Жестоко, не правда ли? Кровь четырнадцатой дочери короля, с соком королевского дерева хава – именно шип этого дерева вскрыл ее шейную вену. – Помолчав, он добавил: – В обычаях болкандца в честь формальных переговоров приносить в жертву собственного ребенка как доказательство серьезности намерений.

Кругава поставила кубок на стол – слишком громко, – но промолчала.

Танакалиан, откашлявшись, сказал:

– Канцлер, хотя подобная жертва для нас – высокая честь, наши обычаи велят нам выразить скорбь по поводу кончины четырнадцатой дочери короля. Мы, изморцы, не проливаем кровь перед переговорами, однако позвольте заверить вас, что наше слово так же нерушимо. Если вы потребуете от нас подобного жеста в доказательство, мы окажемся в затруднении.

– В этом нет необходимости, друзья, – улыбнулся Рава. – Невинная кровь ребенка уже в нас, не так ли?

Когда слуги наполнили по второму из трех кубков, стоявших перед каждым, Танакалиан почувствовал, как напряглась Кругава. Впрочем, на сей раз жидкость текла прозрачная, источавшая деликатный цветочный аромат.

Канцлер, от которого не могла укрыться натянутая реакция изморцев, снова улыбнулся.

– Нектар цветов шарады из Королевского сада. Прекрасно очищает нёбо.

Они выпили, и глоток сладкого, живого вина действительно принес облегчение.

– Шараду, – продолжил канцлер, – подкармливают исключительно мертворожденными детьми жен короля, поколение за поколением. Эта практика непрерывно продолжается уже семь поколений.

Танакалиан предупреждающе замычал: он чувствовал, что Кругава, растеряв остатки сдержанности, вот-вот запустит серебряный кубок в голову канцлера. Быстро поставив свою чашу, он потянулся за кубком Кругавы и, почти без усилий отобрав его, аккуратно вернул на стол.

Слуги наполнили последние кубки; на взгляд Танакалиана, это была просто вода, хотя уже ни в чем нельзя было быть уверенным. Да, последний глоток, из Королевского колодца, в котором гниют кости сотен королей! Деликатес!

– Родниковая вода, – сказал канцлер чуть напряженно, – чтобы нас от долгих разговоров не одолела жажда. А теперь, прошу, давайте присядем. А после переговоров вам подадут лучшие блюда, которые может предложить наше королевство.

Яйца шестого сына! Левая грудь третьей дочери! – Танакалиан будто наяву слышал, как стонет про себя Кругава.

Солнце уже опускалось, когда прозвучали последние слова прощания, и два варвара двинулись к своему ялику. Канцлер Рава и завоеватель Авальт провожали изморцев ровно до полпути, подождали, пока ялик спустят на воду и гребцы войдут в ритм, а затем развернулись и спокойно отправились к шатру.

– Забавно, правда? – пробормотал Рава. – Такое безумное желание отправиться на восток.

– И не хотят слышать никаких предупреждений, – ответил, кивнув, Авальт.

– А что вы доложите старому Таркульфу? – спросил канцлер.

Завоеватель пожал плечами.

– Дать этим дуракам то, что им требуется, не торгуясь. И посоветую нанять вспомогательный флот в Диле, чтобы следовал за их кораблями. По крайней мере, до Пеласийского моря.

Рава хмыкнул.

– Блестящая идея, Авальт.

Они вошли в шатер и по коридору вернулись в главный зал. Здесь можно разговаривать безопасно, в присутствии слуг с проколотыми барабанными перепонками и отрезанными языками – хотя остается возможность появления шпионов, читающих по губам, а значит, этим четырем несчастным созданиям суждено умереть до захода солнца.

– А насчет их пеших войск, которым предстоит пересечь королевство, – сказал Рава, снова усевшись, – не ждете каких-либо проблем?

Авальт взял второй графин и налил себе еще вина.

– Нет. Эти изморцы ставят честь превыше всего. Они сдержат слово, по крайней мере, на марше. А тем, кто вернется с Пустоши – если кому-то повезет, – не останется ничего другого, как подчиниться нашей воле. Мы отберем у выживших все ценное, а самих кастрируем и продадим в рабство в Дреш.

Рава поморщился.

– Если Таркульф не узнает. Нас застали врасплох, когда эти союзники изморцев обрушились на наши силы.

Авальт кивнул, вспоминая внезапную встречу во время долгого марша к границам Летерийской империи. Если изморцы – варвары, то хундрилы из «Выжженных слёз» – просто нелюди. Но Таркульф – проклятие его чешуйчатой крокодильей коже – полюбил их, вот тогда-то и начался сплошной кошмар. Нет ничего хуже, полагал Авальт, чем король, решивший возглавить войско. Каждую ночь десятки шпионов и убийц вели жестокую, но неслышную битву в лагерях. И каждое утро ближние болота кишели трупами и горластыми стервятниками. А рядом стоял Таркульф, глубоко вдыхая ночной прохладный воздух и улыбаясь безоблачному небу – бредящий, благословенно тупоголовый дурак.

Ну что ж, спасибо девятиголовой богине – король снова в своем дворце, обсасывает кости лягушечьих лапок, а «Выжженные слезы» стоят лагерем за рекой у северо-восточных границ, умирая от болотной лихорадки и прочих болезней.

Рава осушил кубок и снова налил.

– Видели ее лицо, Авальт?

Завоеватель кивнул.

– Мертворожденные… кровь четырнадцатой дочери… у вас всегда было чересчур живое, даже пугающее воображение, Рава.

– Этот сок – на любителя, Авальт. Иноземцам редко нравится. И, должен признать, меня поразило, что они не подавились этой дрянью.

– Погодите, пока все не проявится в их новых шрамах.

– А к слову: где их Дестриант? Я думал, что Верховный Жрец непременно будет их сопровождать.

Рава пожал плечами.

– Пока мы не разобрались в их званиях, ответить нельзя. Вот высадятся на берег, войдут в наше королевство – тогда от всяких сопровождающих и носильщиков в лагерях узнаем все, что нужно.

Авальт откинулся на спинку кресла и устремил взгляд на канцлера.

– Четырнадцатая? Фелаш, да? Рава, а почему именно она?

– Сучка отвергла мои ухаживания.

– Так почему вы ее просто не украли?

Морщинистое лицо Равы исказилось.

– Я пытался. Послушайте совета, завоеватель: не пытайтесь прошмыгнуть мимо служанок членов королевской семьи – самых жестоких убийц, каких видел мир. До меня, конечно, дошли слухи… о трех днях и четырех ночах самых изощренных пыток моих агентов. И эти стервы посмели прислать мне банку маринованных глазных яблок. Нахальство какое!

– Вы отомстили? – Авальт сделал глоток, чтобы скрыть дрожь ужаса.

– Разумеется, нет. Я погорячился, замахнувшись на нее. Урок лаконичен и понятен. И вы учтите, мой юный воин. Не каждая пощечина должна приводить к кровной вражде.

– Внимательно слушаю каждое ваше слово, мой друг.

Они выпили еще, и каждый был погружен в свои мысли.

Что было очень кстати.

Слуга, стоявший за правым плечом канцлера, в полном согласии со своим личным богом перемаргивался секретным кодом со вторым шпионом, стоящим по ту сторону стола, зная, что ему вот-вот перережут горло. Пока два ползучих гада провожали изморцев до ялика, он уже передал прислужнице подробный отчет обо всем, что говорилось в зале, и теперь эта женщина готовилась той же ночью отправиться в столицу.

Возможно, погорячившемуся канцлеру Раве и хватило жуткого урока, преподанного ему палачами госпожи Фелаш через его агентов. Увы, сама госпожа не успокоилась.

Поговаривали, что пенис Равы по привлекательности не уступал брюху выпотрошенной змеи. Сама мысль о таком червяке, ползущем по ее бедрам, могла привести четырнадцатую дочь короля в испепеляющую ярость. Нет, ее уроки старому седовласому канцлеру только начались.

Жизнь в крохотном королевстве Болкандо – сплошное приключение.

Йан Товис уже подумывала довести до конца ужасную бойню, начатую ее братом; хотя неизвестно, удалось бы ей, учитывая пузырящуюся, неистовую ярость Пулли и Сквиш: они плевались, сыпали проклятиями, приплясывали «танец убийцы», посылали струи мочи во все стороны, так что кожаные стены хижины промокли и приобрели оттенок красного вина. И кавалерийские сапоги Сумрак были забрызганы, хотя лучше сопротивлялись такому нахальству. Впрочем, терпение было не бесконечно.

– Хватит!

Два искаженных лица обратились к ней.

– Мы должны выследить его! – зарычала Пулли. – Кровавое проклятие! Гнилой яд, шипастая рыба. Девять ночей боли! И еще девять по девять!

– Он изгнан, – сказала Йан Товис. – Вопрос закрыт.

Сквиш отхаркнула слизь и, крутанув головой, плюнула в стену – прямо у левого плеча Сумрак.

– Случайно! – завизжала Пулли, бросившись на сестру и отпихнув неожиданно побледневшую ведьму назад.

Йан Товис боролась с желанием обнажить оружие. Она не терпела выходить из себя, впадать в ярость – ведь в таких случаях сдержать себя было необычайно трудно. И сейчас она была на краю бешенства. Еще одно оскорбление – видит Странник, хоть одно неосторожное слово – и она убьет обеих.

Пулли явно хватило мозгов распознать угрозу: она продолжала отпихивать Сквиш, пока обе не уперлись в дальнюю стену; тут Пулли обернулась и склонила голову.

– Звиняйте, королева, простите великодушно. Только горе, я уверена, только горе, ваше величие, поразило наши старые жилы. Примите звинения от меня и от Сквиш. Жуткий кошмар, жуткий кошмар!

Йан Товис с трудом выпустила рукоять меча и строго сказала:

– У нас нет на это времени. Шайхи потеряли шабаш – кроме вас двух. И потеряли Дозорного. Теперь нас только трое: королева и две ведьмы. Нужно обсудить, что нам делать.

– И сказано, – встряла Пулли, энергично кивая – сказано, что море слепо к берегу и слепо к шайхам, и море поднимается. Оно поднимается, ваше величие. Шестое предсказание…

– Шестое предсказание! – прошипела Сквиш, обходя сестру и не сводя глаз с Йан Товис. – А чего насчет пятнадцатого предсказания? Ночь родной крови! «И оно поднимается, и берег утонет, весь в ночных слезах, и мир окрасится красным! Родич на родича, смерть пометит шайхов, и шайхи утонут! В удушающем воздухе». А что больше удушает, чем море? Ваш брат убил нас всех, всех!

– Он изгнан, – спокойно сказала Сумрак. – У меня нет брата.

– Нам нужен король! – взвыла Сквиш, дергая себя за волосы.

– Не нужен!

Две ведьмы замерли, напуганные яростью Йан Товис и пораженные ее словами.

Йан Товис глубоко вздохнула – она даже не прятала дрожащих от крайней ярости рук.

– Я не слепа к морю, – сказала она. – Нет, слушайте меня обе! Молчите и слушайте! Вода действительно поднимается. Этого нельзя отрицать. Берег тонет, как и говорилось в половине предсказаний. Я не такая дура, чтобы не обращать внимания на мудрость древних провидцев. Шайхи в беде. И именно нам – мне и вам – придется искать выход. Для нашего народа. Все междоусобицы следует отставить – а если вам не по силам отложить все, что произошло, и вы будете продолжать, то не оставите мне выбора: вас обеих ждет изгнание.

Произнеся слово «изгнание», она заметила – не без удовольствия, – что обе ведьмы услышали что-то другое – более жестокое и смертельное.

Сквищ облизала сухие губы, и начала сползать по стене хижины.

– Нам бежать надо с берега, королева.

– Знаю.

– Бежать. Послать слово по острову, собрать всех шайхов. И начнем, начнем наше последнее путешествие…

– Как предсказано, – прошептала Пулли. – Наше последнее путешествие.

– Да. Сейчас в деревне хоронят мертвецов – вам надо читать прощальные молитвы. А потом я проверю корабли – отправлюсь на остров Третьего Девичьего форта – нужно организовать эвакуацию.

– Только шайхов, имеете в виду?

– Нет, Пулли. Этот проклятый остров будет затоплен. Мы заберем всех.

– Подлых острожников!

– Убийц, дезертиров, дерьмоплюев, дыросуев!

Йан Товис взглянула на двух старух.

– И тем не менее.

Обе отвели взгляд, и Сквиш попятилась к выходу.

– Молитвы, да, молитвы. За погибший шабаш, за всех шайхов, за берег.

Когда Сквиш скрылась за порогом, Пулли изобразила неловкий книксен и поспешила вслед за сестрой.

Снова оставшись в одиночестве, Йан Товис плюхнулась на табурет из седла, служивший ей троном. Так хотелось заплакать! От растройства, от злобы и ярости. Нет, она хотела плакать о себе. Потеряла брата – снова… снова.

Ох… да будь ты проклят, Йедан.

А хуже всего то, что она, похоже, поняла причину его поступка. За одну кровавую ночь Дозорный ликвидировал с дюжину смертельных заговоров, каждый из которых был направлен на ее свержение. Как можно ненавидеть его за это?

Можно. Ведь тебя больше нет рядом, брат. Теперь, когда берег тонет. Теперь, когда ты нужен мне больше всего.

Что ж, плачущая королева никому не принесет пользы. Настоящий сумрак – не время для жалости. Разве только для сожалений.

А если все древние предсказания были правдивы?

Тогда ее шайхам, разбитым, истребленным и потерянным, предстоит изменить мир.

А я должна возглавить их. Бок о бок с двумя вероломными ведьмами. Я должна вести свой народ прочь от берега…

С наступлением темноты в ночное небо поднялись два дракона: один белый, второй словно пылал неугасимым огнем под золотистой чешуей. Они сделали круг над россыпью мерцающих очагов – поселением имассов, и понеслись на восток.

Позади на холме стоял человек и следил за полетом, пока драконы не скрылись из глаз. Вскоре к нему присоединился другой.

Если они и плакали, тьма сохранила этот секрет для себя.

Где-то в холмах торжествующе взревела эмлава, объявляя миру, что прикончила жертву. Горячая кровь окропила землю, невидящие глаза уставились в небо, и не стало существа, жившего свободно.

Глава третья

• В этот последний день тиран сказал правду
• Его сын вышедший из темного мира
• Теперь поднялся как стяг у стен отца
• И языки пламени как зрители в окнах
• Тысячи тысяч горстей пепла на сцене
• Говорят что кровь не хранит ни памяти ни верности
• В этот последний день тиран обрел правду
• Сын был рожден в темной комнате под женский крик
• И шел по залам темной крепости под звук эха
• Только чтобы сбежать безлунной ночью под сутаной
• От тяжелого кулака и свирепого лица хозяина
• Дитя доказало, что тень простирается далеко
• И возвращается к тому кто ее отбросил
• И сгущает желания и эта правда проста и слепа
• И тираны и святые падают на землю
• Их последний вздох забирает тень
• В последнем покое когда правда прижимает их
• К каменному ложу.

«У солнца долгий путь»Рестло Фаран

– От твоих поцелуев у меня губы немеют.

– Это из-за гвоздики, – ответила Шурк Элаль, сидящая на краю кровати.

– Что, зубы болят?

– Да вроде нет. – Среди разбросанной на полу одежды она углядела свои лосины и потянулась за ними. – Отправляетесь скоро?

– Мы-то? Думаю, да. Адъюнкт не из тех, кто делится своими планами.

– Командир имеет право. – Она начала, извиваясь, натягивать лосины и нахмурилась – неужели поправилась? Разве такое возможно?

– Как изящно! Я сейчас как наклонюсь и…

– Я бы не стала, милый.

– Ну почему?

Ты бы обалдел.

– Ах, у каждой женщины должны быть свои секреты. – По крайней мере, у этой.

– А еще я собираюсь остаться тут, – сказал малазанец.

Нагнувшись чтобы зашнуровать сапоги, Шурк нахмурилась.

– Еще даже не полночь, капитан. Я не планировала тихий вечер дома.

– Ты ненасытна. Эх, будь я хоть наполовину таким, как хотелось бы…

Она улыбнулась. Ну как на такого сердиться? Она даже смирилась с этими широкими навощенными усами под бесформенным носом. Но он был прав кое в чем насчет ее – хоть и сам не понимал этого. Шурк надела куртку из оленьей кожи и крепко затянула ремни под грудью.

– Осторожней, ты же не сможешь дышать, Шурк. Во имя Худа, вся мода как будто нацелена на то, чтобы оскопить женщин – это слово подойдет? Оскопить? Все для того, чтобы закабалить вас, ваш дух, как будто свобода женщины несет какую-то угрозу.

– Само собой, милый, – ответила она, застегнула пояс с мечами и, подняв из кучи на полу свою накидку, встряхнула ее. – Возьми десяток лучших подруг. Пусть одна выходит замуж. В мгновение ока она оказывается на вершине горы и самодовольно восседает на брачном троне. И вот уже все подруги принимаются ловить себе мужа. – Она завернулась в накидку и застегнула пряжки. – А Ее Величество Идеальная Стерва сидит, одобрительно кивая.

– История? Ну надо же. И все же долго это не продлится.

– Да?

– Конечно. Все прекрасно, пока муж не сбежит с ее лучшей подругой.

Она фыркнула и выругалась.

– Да чтоб тебя, я же говорила: не смеши меня.

– Ничто не повредит твоему идеальному лицу, Шурк Элаль.

– Ну знаешь же, как говорят: старость преследует каждого, Рутан Гудд.

– Так к тебе цепляется какая-то старая карга? Не замечал.

Она шагнула к двери.

– Ты очень милый, Рутан, даже когда несешь хрень. Я говорила о том, что женщины, как правило, не любят друг друга. Ну не в общем смысле. Если одна из них окажется в цепях, то покроет их золотом; и жизнь положит, чтобы увидеть всех женщин в цепях. Это у нас в крови. Запри дверь, когда будешь уходить.

– Я же говорил: я собираюсь остаться на ночь.

Что-то в его голосе заставило Шурк обернуться. Первым побуждением было просто вышвырнуть его, хотя бы чтобы подчеркнуть, что он только гость, а не домочадец, Странник побери. Но в его словах зазвучала стальная нотка.

– Проблемы в малазанском гарнизоне, капитан?

– Среди морпехов есть адепт…

– Адепт в чем? Познакомишь меня?

Он отвел взгляд и двинулся по кровати, чтобы опереться спиной на изголовье.

– Это наш как бы метатель плиток. В общем, адъюнкт объявила… Прочтение. На сегодняшнюю ночь. И оно вот-вот начнется.

– И?

Он пожал плечами.

– Может, я излишне мнителен, но что-то я очень нервничаю.

То-то ты был так энергичен.

– И ты хочешь держаться подальше оттуда.

– Точно.

– Хорошо, Рутан. Надеюсь, я вернусь до рассвета. Позавтракаем вместе.

– Спасибо, Шурк. Что ж, развлекайся и не переутомись.

Вряд ли получится, милый.

– Отдыхай, – сказала она вслух, открывая дверь. – Набирайся сил – утром они тебе понадобятся.

Всегда оставляй им что-нибудь, уходя. Чтобы поддерживать предвкушение, ведь предвкушение мешает мужчине замечать очевидные перепады… э… аппетита. Она спустилась по лестнице. Гвоздика. Забавно. Пора снова навестить Селуш. Уход за телом Шурк Элаль становится все сложнее, не говоря уж о вопиющей цене.

Выйдя на улицу, она вздрогнула, когда из затененной ниши выдвинулся громадный силуэт.

– Ублала! Тени Пустого Трона, ты меня напугал. Что ты тут делаешь?

– Кто он? – спросил гигант. – Хочешь, я его убью?

– Нет, не хочу. Опять следил за мной? Слушай, я ведь уже все объясняла!

Ублала Панг потупился и что-то невнятно пробормотал.

– Что?

– Да. Я говорю «да», капитан. Я хочу сбежать!

– Я думала, Тегол отправил тебя в дворцовую стражу, – сказала она, надеясь отвлечь гиганта.

– Я терпеть не могу начищать сапоги.

– Ублала, это ведь раз в несколько дней – да и можно нанять кого-нибудь…

– Не мои сапоги. Вообще всем.

– Остальным стражникам?

Он хмуро кивнул.

– Ублала, пошли со мной – куплю тебе выпивку. Или три. – Они двинулись по улице к мосту через канал. – Слушай, эти стражники просто пользуются твоей добротой. Ты не обязан начищать им сапоги.

– Нет?

– Нет. Ты гвардеец. Если бы Тегол знал… а ты можешь сказать сослуживцам, что собираешься поговорить со своим лучшим другом, королем.

– Он мой лучший друг, да. Он давал мне курочку.

Они пересекли мост, отмахиваясь от вьющихся навозных мух, и пошли по аллее вдоль одного из ночных рынков. Шурк обратила внимание, что вокруг необычно много малазанских солдат.

– Именно. Курочку. А такой человек, как Тегол, не станет делиться курочкой с кем попало, так ведь?

– Не знаю. Наверное.

– Точно-точно, Ублала, уж поверь мне. У тебя друзья в высших эшелонах. Король, канцлер, седа, королева, Королевский меч. И любой с радостью угостит тебя курочкой, а с другими гвардейцами, уверяю тебя, не будут так щедры.

– Значит, я не обязан начищать сапоги?

– Только свои – или можешь кого-нибудь нанять.

– А штопать их форму? А точить их ножи и мечи? А стирать их исподнее?

– Хватит! Ничего подобного – и сейчас же пообещай, что поговоришь со своими друзьями. С любым. Тегол, Бугг, Брис, Джанат. Обещаешь – для меня? Расскажешь им, что остальные гвардейцы заставляют тебя делать?

– Ладно.

– Хорошо, этим уродам, сослуживцам из гвардии, достанется. А вот и подходящий бар – у них скамьи, а не кресла, так что не застрянешь, как в прошлый раз.

– Хорошо. Я пить хочу. Ты настоящий друг, Шурк. Я хочу секса с тобой.

– Как мило… Но ты должен понять: многие мужчины занимаются сексом со мной, и это не должно тебя тревожить, ладно?

– Ладно.

– Ублала…

– Ладно, ладно, я обещаю.

Капрал Целуй ссутулилась в седле; отряд медленной рысью двигался в город Летерас. Целуй старательно не смотрела на сестру, Уголёк, чтобы жалость не затопила ее и не утащила душу, вцепившись намертво, в небытие.

Она всегда знала, что Уголёк последует за ней повсюду; и когда вербовщики явились в их деревню в джунглях Дал-Хона, что ж, это стало лишь дополнительной проверкой их тайной привязанности. Хуже всего было то, что в морпехи они записались по дурацкой прихоти. Все из-за местной заварухи, водоворота подозрений, закрученного вокруг самой Целуй – проклятой «разлучницы», живущей улыбчивой тенью на задворках семьи, – она пережила бы скандал, все решив лишь кивком головы и небрежным жестом. Да она и не любила того мужчину – все лесные духи знали, что этот кобель не достоин женской любви, ведь он жил только ради себя и не стал бы жертвовать ничем во имя чести жены и детей. Нет, Целуй поступила так вовсе не из романтических соображений.

Главным погонщиком стала скука, непрерывно щелкая кнутом. Жажда запретного только добавляла мрачности ее порывам. Целуй всегда знала, что настанет время, когда ее погонят из деревни, изгонят на всю оставшуюся жизнь. Впрочем, изгнание уже не смертный приговор: громадный мир за пределами джунглей открывает бесконечное количество путей отхода. Малазанская империя велика: миллионы жителей на трех континентах. И ей будет несложно затеряться в благословенной анонимности. И потом, она знала, что никогда не останется одна. Уголёк – умелая и практичная – будет идеальным спутником во всех ее приключениях. А еще, видит Белый Шакал, ее сестра – красотка, и им обеим не стоит бояться недостатка в мужской компании.

Вербовщики, похоже, обещали разумный срок службы и готовы были оплатить все транспортные расходы. И она ухватила гиену за хвост.

И, само собой, Уголёк немедленно последовала за сестрой.

Тут бы и конец истории. Но Бадан Грук увязался за ними. Придурок запал на Уголька.

Если бы Целуй хоть немного поразмыслила над своими решениями, то поняла бы, в какую ужасную катастрофу втянула их всех. Малазанским морпехам положено служить десять лет; Целуй просто усмехнулась, пожала плечами и подписалась на этот долгий срок, сказав себе, что, если надоест, она просто сбежит и снова скроется в тумане.

Увы, Уголёк была гораздо принципиальнее. Она привыкла держать слово, и данной клятве была бы верна до самой смерти.

Целуй очень скоро поняла, какую ошибку совершила. Невозможно сбежать и бросить сестру, которая благодаря своим талантам быстро дослужилась до сержанта. И хотя для Целуй была не слишком интересна судьба Бадана Грука – он был негодным солдатом, а сержантом вовсе никудышным, – ей стало ясно, что Уголёк чем-то привязала его к себе. Как Уголёк последовала за сестрой, так и Бадан Грук последовал за ней. Но не только тяжкий груз ответственности связывал Уголька и Бадана Грука. Было что-то еще. Неужели сестра действительно влюбилась в идиота? Возможно.

Жизнь была куда проще в деревне, несмотря на постоянную слежку и отчаянные кувыркания в кустах у реки; по крайней мере, Целуй была сама по себе, и что бы ни случилось с ней, сестра останется ни при чем. И в безопасности.

Вернуть бы те деньки…

Увеселительная прогулка в морпехи, похоже, убьет их всех. Веселье давно закончилось. Ужасное плавание на грязных кораблях – до Семи Городов. Марш. И’гхатан. Снова плавание. Малаз. Вторжение на континент… Ночь на реке… цепи, тьма, вонючие камеры без еды…

Нет, Целуй не решалась смотреть в сторону Уголька – не могла видеть ее разбитой. Не могла взглянуть и в измученные глаза Бадана Грука, увидеть горе и ярость.

Лучше бы она умерла в той клетке.

Лучше бы она приняла предложение адъюнкт об отставке – пока оно было официальным. Но Уголёк не согласилась бы. Ни за что.

Они ехали в темноте, но Целуй почувствовала, когда сестра внезапно натянула поводья. Солдатам позади пришлось отворачивать коней, чтобы избежать столкновения. Ворчание, проклятия – и тревожный голос Бадана Грука:

– Уголёк! Что случилось?

Уголёк повернулась в седле.

– Неп с нами? Неп Хмурый?

– Нет, – ответил Бадан.

Целуй почуяла, какой страх охватил сестру, и ее сердце заколотилось в ответ. Уголёк такая чувствительная…

– В город! Нужно торопиться…

– Погоди, – каркнула Целуй. – Уголёк, прошу тебя: если там беда, пусть они разберутся…

– Нет – нам нужно туда!

Она внезапно ударила пятками коня, и тот рванулся вперед. Через мгновение все последовали за Угольком, и Целуй тоже. Ее голова кружилась – она запросто может свалиться с коня, слишком слабая, слишком утомленная…

Но ее сестра. Уголёк. Ее проклятая сестра теперь морпех. Она принадлежит самой адъюнкт – и хоть та не подозревает, именно такие, как Уголёк, тихие и бесконечно преданные, и есть железный хребет Охотников за костями.

Злоба охватила Целуй, черная, как флаг в полночь. Бадан знает. Я знаю. Тавор… ты украла мою сестру. И этого, холодная ты тварь, я не прощу!

Будь ты проклята, я верну ее.

Я верну мою сестру.

– Ну и где этот придурок?

Кулак Кенеб пожал плечами.

– Арбин все больше с тяжелыми пехотинцами общается. У которых грязь на носу и пыльный ветер в голове. Кулак играет с ними в костяшки, выпивает, а может, и спит, если на то пошло.

Блистиг, усевшись, зарычал.

– А разве так завоевывают уважение?

– Думаю, по-разному бывает, – сказал Кенеб. – Если Арбин обыгрывает всех в костяшки, остается сидеть прямо, когда все уже под столом, и изматывает всех, кто отважится разделить с ним постель, может, это работает.

– Не валяй дурака, Кенеб. Кулак должен сохранять дистанцию. Больше, чем жизнь, и вдобавок строже. – Он налил себе еще кружку местного пенного пива. – Хорошо, хоть ты здесь.

– Я на прошлом прочтении и не должен был быть. Просто вместо Свища пошел.

– А теперь пускай парень сам расхлебывает свои беды. – Блистиг подался вперед; они отыскали первоклассную таверну, дорогущую, так что туда не совались малазанские солдаты чином ниже капитана, а в последние недели Кулаки собирались здесь, выпить и поворчать. – А на что похожи эти прочтения? Слухи всякие ходят. Будто люди выплевывают тритонов, из ушей змеи лезут, а всех рожденных в округе детей постигает проклятие: три глаза и раздвоенный змеиный язык. – Блистиг покачал головой, сделал еще три больших глотка и вытер губы. – Говорят, что на последнем произошло что-то – после этого адъюнкт и двинулась. Полная ночь в Малазе. Суета с картами. Даже убийство Калама…

– Нам неизвестно, убили ли его, – перебил Кенеб.

– Ты был там, в этой хижине, – настаивал Блистиг. – И что произошло?

Кенеб отвел глаза. Захотелось чего-нибудь покрепче пива. Его охватил необъяснимый холод, он взмок, словно в лихорадке.

– Вот-вот начнется, – пробормотал он. – Стоит только тронуть…

– Все, у кого есть хоть какая чуйка, свалили из казарм, тебе это известно? Вся гребаная армия высыпала в город. Кенеб, ты пугаешь меня.

– Успокойся, – услышал Кенеб собственный голос. – Я, помнится, выплюнул только одного тритона. О, вот и мадам.

Капрал Смрад снял комнату на ночь – четвертый этаж, балкон и выход на крышу. Грохнул – вот проклятие – месячное жалованье, но зато отсюда открывается вид на временную штаб-квартиру – по крайней мере, на приземистый купол; а с дальнего края крыши гостиницы можно спрыгнуть на соседнее здание, пробежать по нему и соскочить в аллею – и там всего три улицы до реки. С учетом обстоятельств – лучше и не придумаешь.

Явилась Масан Гилани с бочонком эля и буханкой хлеба, хотя единственное, для чего Смраду мог понадобиться хлеб, – это подтирать блевотину; боги знают, есть не хочется совсем. Потом завалились Эброн, Осколок, Шнур, Хромой и Хруст, нагруженные пыльными бутылками вина. Бледный маг дрожал. Шнур, Осколок и Хромой были явно напуганы, а Хруст улыбался, как ударенный толстым суком дерева.

Хмуро оглядев всех, Смрад поднял с пола свой рюкзак и грохнул его на единственный стол. Звук заставил Эброна резко обернуться.

– Худ тебя подери, некромант, с твоей вонючей магией. Если б я знал…

– Тебя даже не звали, – прорычал Смрад, – и можешь проваливать в любой момент. А зачем бывшему ополченцу коряга?

– Вырежу что-нибудь! – улыбнулся Хруст, сверкнув зубами, как лошадь, просящая яблочка. – Может, большую рыбу! А может, отряд всадников! Или громадную саламандру… хотя это может быть опасно, ох как опасно… если только в хвост не вставить затычку, а челюсти чтобы ходили на шарнирах и издавали смех. А можно…

– В рот себе засунь – вот что можно, – перебил Смрад. – А еще лучше – я сам тебе засуну, сапер.

Улыбка померкла.

– И чего грубить-то. Мы все сюда пришли зачем-нибудь. Сержант Шнур и капрал Осколок сказали, что будут пить и молиться Королеве грез. Хромой будет спать, а Эброн наводить всякую защитную магию. – Взгляд его лошадиных глаз упал на Масан Гилани, которая примостилась в одиноком уютном кресле, вытянув ноги, опустив веки и сплетя пальцы на животе, и у Хруста отвисла челюсть. – А она будет сверкать красотой.

Вздохнув, Смрад развязал кожаные шнурки на ранце и начал доставать разных мертвых зверьков. Дятел, черная крыса, игуана и непонятное существо с синей кожей и большими глазами – то ли летучая мышь, то ли черепаха без панциря размером с лису; он нашел чудище на рынке – оно было подвешено над прилавком за три хвоста. Старая торговка загоготала, продав чудище – зловещий признак, по мнению Смрада. И все равно он был доволен…

Подняв глаза, он увидел, что все уставились на него.

– Чего?

Хруст нахмурился, и его обычно скучное лицо стало… пугающим.

– Ты… – сказал он. – Ты, случаем, не… не некромант? Нет?

– Хруст, я тебя не звал!

Эброн покрылся потом.

– Послушай, сапер… Хруст Валун, или как там тебя. Ты больше не Моттский ополченец, запомни это. Ты солдат. Охотник за костями. И получаешь приказы от Шнура. Так ведь, сержант Шнур?

Прочистив горло, Шнур заговорил:

– Точно, Хруст. И я… э… приказываю тебе: вырезай.

Хруст заморгал, облизал губы и кивнул сержанту.

– Вырезать, так точно. Что мне вырезать, сержант? Ну что-нибудь! Но только чтобы не некромантов, так?

– Именно. Например, всех, кто тут есть, кроме, конечно, Смрада. Всех остальных. Ну и коней в галопе. Скачущих через огонь.

Хруст вытер губы и робко посмотрел на Масан Гилани.

– Сержант, а ее тоже?

– Валяй, – протянула Масан Гилани. – Очень хочется посмотреть. И себя не забудь, Хруст. На самом большом коне.

– Ага, и с громадным мечом в одной и «руганью» в другой!

– Прекрасно.

Смрад снова занялся мертвыми животными, раскладывая их на столе по кругу, голова к хвосту.

– Боги, вот воняют, – сказал Хромой. – Нельзя их в ароматное масло окунуть или еще куда?

– Нельзя. И заткнитесь все. Ведь речь о спасении наших шкур, верно? И даже твоей, Эброн, считай, что Рашан тебе сегодня чуток поможет. А держать Худа подальше от этой комнаты – мое дело. И больше не мешайте, если не хотите, чтобы я умер…

Хруст вскинул голову.

– Это прямо замечательно…

– И вы все со мной – и ты, Хруст, тоже.

– А это уже не так замечательно.

– Вырезай, – приказал Шнур.

Сапер снова склонился над работой; кончик языка высунулся, как личинка мухи.

Смрад сосредоточился на трупиках. То ли летучая мышь, то ли черепаха размером с лису таращилась на него громадным глазом. Смрад поборол дрожь, но снова содрогнулся, когда мертвая игуана слабо подмигнула.

– Нижние боги, – застонал он. – Высокий дом Смерти здесь.

Захлопали пробки.

– За нами следят.

– Чего? Да ладно, Урб, это тень твоя, и все. Это ж мы двое следим, точняк? Я не доп’щу, чтоб двуличный капрал морпх свалил в самоволку… вот, тут налево…

– Направо, Хеллиан. Ты повернула направо.

– Эт потомушт мы бок о бок, вот ты и смотришь с другой ст’роны. Для меня лево, а если для тебя право, так это твоя про’ема. Гляди, это чего – б’рдель? Он поперся в б’рдель? Да что эт за морпх? Чем ему млазанки плохи? Возьмем его и отрежь ему яйца, ладно? Положим конец раз и навсегда.

Когда они вступили на лестницу, зажатую между двумя широкими старинными дверьми, Хеллиан протянула обе руки, словно хотела ухватиться за перила. Но перил на лестнице не было, и Хеллиан рухнула на ступеньки, громко припечатавшись подбородком.

– Ух! Проклятые перила рассыпались у меня в руках! – Она сжала кулаки. – Прямо в пыль, видал?

Урб нагнулся к ней, чтобы убедиться, что ее жидкие мозги не вытекают – сама-то она и не заметила бы, – и с облегчением убедился, что Хеллиан отделалась легкой царапиной под подбородком. Пока она пыталась подняться, приглаживая обесцвеченные волосы, Урб еще раз оглянулся на улицу, по которой они пришли.

– Хеллиан, это Мертвоголов за нами шпионит.

Она обернулась, подслеповато моргая.

– Мертвозов? Опять? – Она снова поправила прическу. – А он ничего, миленький, ага? Тянется к моему исподнему…

– Хеллиан, – простонал Урб. – Он же ясно выразился: он хочет жениться на тебе…

Она вытаращила глаза.

– Да не, идиотина. Он его хочет надеть. А про остальное и не думает. А этим занимается только с мальчиками. А попробуй я прижаться к нему животом – хоть сверху, хоть снизу – и подставить не ту дырку, так кончится дракой вместо веселья. Ладно, пойдем, заберем нашего капрала, пока он не вдарился в пох’ть.

Нахмурившись, чтобы скрыть смущение, Урб двинулся за пошатывающейся Хеллиан вверх по лестнице.

– Хеллиан, солдаты всегда ходят по шлюхам…

– Урб, правильный и строгий сержант должна блюсти их невин’сть.

– Они уже взрослые, Хеллиан – и уже не такие невинные…

– Хто? Я-то про своего капрала – этот, Неженка Дохляк. Он про себя все время бухтит, что к нему ни одна женщина не подходит. А сумасшествие – не то, чего женщины ищут. В мужчинах, я говорю. – Она махнула рукой в сторону двери перед собой. – Вот и полезли к шлюхам, а я не позволю.

Она несколько раз попыталась ухватиться за щеколду, в конце концов ухватилась и начала дергать ее вверх-вниз.

– Нижбоги! Да кто изобрел эту хрень?

Урб протянул руку мимо нее и толчком открыл дверь.

Хеллиан шагнула вперед, все же не отпуская щеколду.

– Не боись, Урб, я все сделаю, смотри и учись.

Он прошел мимо нее и остановился в узком коридоре, пораженный необычайными обоями: в каком-то безумном узоре сплелись золотые листья, маково-красный бархат и полоски пегой кроличьей шкурки – почему-то захотелось опустошить кошель. А черный деревянный пол был начищен и натерт так, что казался почти жидким; они словно шли по стеклу, под которым притаилась пытка нескончаемого забвения – нет ли тут колдовства?

– Куда пошел? – строго спросила Хеллиан.

– Ты открыла дверь, – сказал Урб. – А меня попросила быть первым.

– Попросила? Я? Быть первым – в б’рделе?

– Точно.

– Ладно, тогда обнажи оружие, Урб – вдруг на нас как набросятся.

Он подумал и сказал:

– Успею, я очень ловок, Хеллиан.

– Да что-то не верится, – ответила она за его спиной.

Смутившись, он снова помолчал.

– Ты про что?

– Про то, что тебе еще надо поучиться пох’ти. – Она выпрямилась, но получилось не очень прямо, так что пришлось опереться о стену. – Если, конеш, ты не на Мертволова запал. Хоть мое исподнее не натянешь. Глянь, эт что, детские шкурки?

– Кроличьи. Меня не интересует Мертвоголов, Хеллиан. И нет, я не хочу надевать твое исподнее…

– Эй, вы двое, – раздался крик из-за одной из дверей, – кончайте тарабарщину и найдите себе комнату!

Хеллиан, с потемневшим лицом, потянулась за мечом – однако ножны оказались пусты.

– Кто спер… эй, Урб, дай мне свой меч, проклятие! Или выломай дверь – вон ту. Ломай пополам. Головой пробей, давай!

Ничего подобного Урб делать не стал, а взял Хеллиан за руку и повел дальше по коридору.

– Это не они, – объяснил он. – Мужчина говорил по-летерийски.

– Летери? Вся эта тарабарщина? Что удивляться, что город набит идиотинами, которые говорят непонятно.

Урб подошел к другой двери и нагнулся, прислушиваясь. Потом хмыкнул.

– Голоса. Торгуются. Похоже, здесь.

– Выбей, ломай, найди таран… или «ругань»… или злую напанку…

Урб щелкнул задвижкой, распахнул дверь и вошел в комнату.

Два капрала, почти раздетых, и две женщины, очень тощая и очень толстая, вытаращились на него. Урб показал на Дохляка, потом на Неженку.

– Вы двое, одевайтесь. В коридоре вас ждет сержант…

– А вот и нет! – в комнату ввалилась Хеллиан, сверкая глазами. – Да он сразу двух нанял! Пох’ть! Брысь, ведьмы, пока я себе ногу не отрезала!

Тощая что-то прошипела и двинулась к Хеллиан, угрожающе размахивая невесть откуда взявшимся ножом. Толстая проститутка шла в шаге позади, держа в руке стул.

Урб одной ладонью ударил тощую по запястью – выбитый нож загремел по полу, – а второй ладонью обхватил жирное лицо толстой и пихнул ее. Заверещав, чудовищная шлюха плюхнулась необъятным задом на пол – от удара задрожала вся комната. Тощая, обхватив запястье в синяках, с визгом метнулась в дверь.

Капралы с обезумевшими от страха лицами путались в одежде.

– Деньги взад! – проревела Хеллиан. – Это они должны платить вам! А не наоборот! Э, а кто вызвал армию?

Армией оказались шесть охранников заведения с дубинками в руках; но настоящая драка в комнате пошла, когда в дело вступила толстуха, вертя стулом.

Стоя у длинного стола, Брис Беддикт осторожно отпил иноземного эля, озадаченно разглядывая участников прочтения; последний явился полупьяный и выглядел слишком легкомысленно. Брис решил, что это какой-то бывший жрец.

А эти малазанцы – серьезные, непростые ребята. Прекрасно умеют сочетать небрежную легкость общения с самыми серьезными темами разговора, а беспечность и свободную дисциплину – с жестким профессионализмом. Брис был странно очарован ими.

И в то же время сама адъюнкт еще сложнее. Тавор Паран, похоже, лишена понятия о светских манерах, несмотря на благородное происхождение, которое должно было привить ей некие принципы; как и высокое воинское звание должно было сгладить острые углы ее натуры. Адъюнкт неуклюже командовала и общалась без учтивости, словно постоянно натыкалась на какое-то непреодолимое препятствие.

Можно было счесть, что подобное препятствие связано с неуправляемостью ее легионов. Однако ее офицеры и солдаты не проявляли ни намека на неповиновение, не закатывали глаза у нее за спиной, не таили кинжала за пазухой. Они были преданны, но была в их верности странность, и Брис не мог определить какая.

Что бы там ни мешало адъюнкт, она явно не видела способа освободиться, и Брису казалось, что ноша постепенно сгибает ее.

Из присутствующих Брис мало кого знал – только смутно вспоминал лица по каким-то прошлым встречам. Знал, например, Высшего мага, Бена Адаэфона Делата, которого остальные малазанцы называли Быстрый Бен – хотя Брису казалось, что это имя лишено уважения, которое следует проявлять к седе. Еще Брису были знакомы Вал и Скрипач – эти появились во дворце одними из первых.

Остальные поразили Бриса. Два ребенка, мальчик и девочка; женщина тисте анди, зрелая по годам и манерам и смущенная тем, что оказалась в таком пестром собрании. Все прочие, не считая бывшего жреца, были офицеры и солдаты армии адъюнкт. Два золотокожих, светловолосых морпеха – немолодых – Геслер и Ураган. Блеклый парень по имени Флакон, вряд ли старше двадцати; адъютант Тавор, ослепительная красавица в татуировках, Лостара Йил, которая двигалась с грацией танцовщицы, а ее экзотические черты смягчались невыразимой печалью.

Жизнь у солдат тяжелая, это Брису было прекрасно известно. Теряешь друзей – внезапно и ужасно. Шрамы с годами все суровей, забываешь о планах и прощаешься с мечтами. Возможностей все меньше, а предательство таится в каждой тени. Солдат должен доверять командиру, а значит, и тому, кому служит командир. Что касается Охотников за костями, как понял Брис, их вместе с адъюнктом предал властитель империи. Они оказались брошены на произвол судьбы, и Тавор, чтобы сохранить армию, могла сделать только одно; то, что они вторглись в Летер, было само по себе экстраординарно. Дивизии и бригады – как знал Брис по истории своего королевства – бунтовали в ответ на приказы куда менее странные. За одно это решение Брис искренне уважал адъюнкт; и был убежден, что она обладает каким-то скрытым свойством, тайным достоинством, о котором знают ее солдаты и на которое отзываются. Брис надеялся сам увидеть его, возможно, сегодня ночью.

Хотя Брис непринужденно стоял у стола, с любопытством поглядывая по сторонам и потягивая эль, он ощущал нарастающее напряжение в комнате. Все чувствовали себя неуютно, а хуже всех – сержант, которому предстояло разбудить карты: бедняга был грязен, как пес, переплывший реку Летер, суровые глаза покраснели, а по лицу было видно, что он побывал в по– тасовке.

Юный солдат по имени Флакон, державшийся рядом со Скрипачом, обратился к нему на торговом наречии, видимо для удобства Бриса:

– Хлопнем по «Ржавой перчатке»?

– Что? По чему?

– Ну этот напиток, который ты изобрел на прошлом прочтении…

– Нет, никакого алкоголя. Не сегодня. Оставьте меня. Пока я не буду готов.

– А как мы узнаем, когда ты будешь готов? – спросила Лостара Йил.

– Просто все сядьте, капитан; в любом порядке. Поймете. – Он бросил умоляющий взгляд на адъюнкт. – Тут слишком много силы. Чересчур много. Понятия не имею, что может получиться. Это ошибка.

Напряженные черты лица Тавор стали еще строже.

– Бывает, сержант, что и ошибки необходимы.

Вал резко кашлянул и помахал рукой.

– Прошу прощения, адъюнкт, вы говорите с сапером. Для нас ошибка означает кровавый туман. Вы же говорите о других ошибках? Ну я надеюсь.

Адъюнкт повернулась к громадному спутнику Геслера.

– Адъютант Ураган, как нужно бороться с засадой?

– А я уже и не адъютант вовсе, – прорычал бородач.

– Отвечай на вопрос.

Гигант сверкнул глазами, но, увидев, что не произвел на адъюнкт впечатления, хрюкнул и сказал:

– Вскрываешь засаду и нападаешь, резко и быстро. Режешь гадам глотки.

– Но сначала засада должна вскрыться.

– Если только ее прежде не учуять. – Глазки гиганта уперлись в адъюнкт. – Мы сегодня ночью будем нюхать или нападать?

Тавор не ответила, а повернулась к женщине тисте анди.

– Сандалат Друкорлат, прошу, сядь. Я понимаю твои сомнения…

– Я не знаю, зачем я тут, – отрезала Сандалат.

– История… – пробормотал бывший жрец.

Воцарилось молчание, и вдруг девочка по имени Синн захихикала; все подпрыгнули. Брис нахмурился.

– Простите, что вмешиваюсь, но разве тут место детям?

Быстрый Бен фыркнул.

– Эта девочка – Высший маг, Брис. А мальчик… ну он особый.

– Особый?

– Отмеченный, – сказал Банашар. – И не в самом лучшем смысле. Прошу, адъюнкт, отмените все. Отправьте Скрипача обратно в казармы. Слишком много народу; для безопасного прочтения нужны несколько, а не такая толпа. У вашего несчастного чтеца кровь из ушей пойдет задолго до конца прочтения.

– Он прав, – согласился Быстрый Бен, неловко двинувшись на стуле. – Скрип и так уродлив – без кровавых сережек и прочего.

Адъюнкт повернулась к Скрипачу.

– Сержант, ты знаешь, как я заинтересована – больше, чем кто-либо, – и знаешь почему. Говори напрямик: ты сможешь?

Все глаза устремились на сапера, и Брис видел, что все – кроме, пожалуй, Синн – молчаливо умоляют Скрипача захлопнуть крышку ужасного ларца. А он поморщился, уставившись в пол, и сказал:

– Я могу, адъюнкт. Не в этом дело. А в… нежданных гостях.

Брис увидел, как вздрогнул бывший жрец, и Королевский меч ощутил волну горячей тревоги. Он сделал шаг вперед…

Но Колода уже была в руках Скрипача, а сам он стоял у торца стола – хотя еще не все уселись на места, – и три карты шлепнулись на стол и заскользили по полированной поверхности.

Прочтение началось.

Стоя во мгле у здания, Странник отшатнулся, как от удара невидимого кулака. Почувствовав во рту кровь, он яростно зашипел.

В главной комнате своего маленького дома Сэрен Педак широко распахнула глаза и закричала, когда Пиносель и Урсто Хубатт вспыхнули пламенем, сидя на своих местах – и бросилась бы к ним, если бы Бугг не поднял предупреждающе руку. Его ладонь была покрыта капельками пота.

– Не двигайтесь, – с трудом выговорил старик. – Ничего, кроме них, не загорится…

– Ничего, кроме них? Что это значит?

Было ясно, что два древних бога не воспринимают ничего вокруг – она видела сквозь голубое пламя их глаза, устремленные в никуда.

– Их суть, – прошептал Бугг. – Их пожирает… сила – пробудившаяся сила. – Он дрожал, словно вот-вот отключится; пот густо струился по его лицу.

Сэрен Педак села на место и положила руки на раздувшийся живот. Во рту пересохло, сердце бешено стучало.

– Кто напал на них?

– Они стоят между вашим ребенком и этой силой… и я тоже, аквитор. Мы… справимся. Мы должны…

– Кто это делает?

– Эта сила не злобная – просто огромная. Бездна под нами, это не обычный метатель плиток!

Страх за нерожденного сына жег душу Сэрен Педак раскаленной иглой; она смотрела на Пиносель и Урсто Хубатта – а они горели и горели, и под языками пламени таяли, словно воск.

В переполненной комнате на верхнем этаже гостиницы дергались, рычали и щелкали челюстями некогда мертвые звери. Черная крыса со вспоротым животом внезапно упала вверх, на потолок, и вцепилась когтями в штукатурку; кишки висели, как сосиски в коптильне. Синяя то ли летучая мышь, то ли черепаха откусила хвост игуане, и та, бросившись к окну, принялась отчаянно тыкаться головой в ставни. Дятел, роняя маслянистые перья, безумно кружил над головами собравшихся – а те даже не замечали: из разбившихся бутылок вытекло вино, а едва намеченные фигурки всадников уже извивались и кони вставали на дыбы на коленях у Хруста, который замер, распахнув глаза и разинув рот; и через мгновение первый крошечный конь освободился и спрыгнул с бедра сапера, застучал деревянными копытами по полу, а бесформенный всадник махал щепкой.

Крики, рев, визг – Эброна бурно вырвало; Хромой, стараясь не попасть в блевотину, поскользнулся в луже вина, разбил левое колено и взвыл.

Смрад пополз в угол. Он увидел, что Масан Гилани закатилась под шикарную кровать, когда дятел, вонзившись в столбик балдахина, взорвался тучей вонючих перьев.

Умная женщина. Вот бы и мне там местечко нашлось.

В другом квартале города – свидетели потом клялись Странником, клялись Пустым троном и могилами любимых – из разваливающейся гостиницы выскочили два дракона, а смертельный град кирпичей, щепок, пыли и кусков разодранных тел усыпал улицы шагов на пятьдесят; и даже на следующее утро никто не мог найти достойного объяснения разрушению целого здания, в обломках которого выживших не нашли.

Вся комната дрожала; и в момент, когда Хеллиан вонзила локоть в бородатое лицо, услышав приятный хруст, стена напротив треснула, как хрупкое стекло, и повалилась в комнату, накрыв сцепившиеся в бессмысленных объятиях фигуры на полу. Женщины завизжали – по крайней мере, толстуха; а ее пронзительного голоса хватило бы на всех прочих, которые были слишком заняты, выбираясь из-под обломков.

Хеллиан отступила на шаг, а когда пол внезапно качнулся, вдруг поняла, что бежит, хоть и не понимая куда; разумным казалось найти дверь, где бы она ни была.

Нашла – и нахмурилась, ведь дверь лежала на полу; Хеллиан застыла, не сводя с двери глаз.

И тут на нее не налетел Урб.

– Что-то пронеслось по улице! – с трудом проговорил он, сплюнув кровь. – Нужно выбираться…

– Где мой капрал?

– Уже внизу – пошли!

– Да нет, пора выпить…

– Хеллиан! Не сейчас!

– Отвали! Если не сейчас, то когда же?

– Пряха Смерти, Король Тени, Господин Колоды. – Голос Скрипача был похож на нечеловеческое рычание. – Их держит стол, а остальные не удержит.

И он начал метать карты; каждая летела, как стальная пластина к магниту, в одного за другим, прямо в грудь, толкая назад, и от каждого удара – Брис с ужасом видел это – жертва отшатывалась, роняя стул, поднималась над полом и отлетала к самой стене.

От ударов трещали кости. Затылки разбивались о стену до крови.

Все происходило невероятно быстро, а Скрипач стоял в центре этого вихря, недвижимый, как дерево с глубокими корнями.

Первой была Синн.

– Дева Смерти. – Карта, ударив в грудь девочке, подняла ее в воздух с раскинутыми руками и ногами и отнесла к стене под самым потолком. Синн впечаталась в стену с отвратительным звуком и безвольно повисла, как пришпиленная тряпичная кукла.

– Скипетр.

Свищ вскрикнул и попытался отскочить в сторону, но карта ловко скользнула под ним, прижалась к груди и протащила по полу до стены слева от двери.

На лице Быстрого Бена появилось изумление, когда третья карта Скрипача шлепнула его в грудину.

– Маг Тьмы.

Быстрый Бен отлетел к стене с такой силой, что по штукатурке пошли трещины, и повис там, недвижный, как труп на пике.

– Каменщик Смерти. – Вал замычал и попытался повернуться спиной – это была ошибка. Карта ударила его в спину, бросила на стену лицом и потащила потерявшего сознание Вала вверх, оставляя кровавую полосу.

Следом – остальные, быстро, как пригоршня брошенных камней. Все происходило одинаково. Жестокий удар, дрожащая стена. Сандалат Друкорлат, Королева Тьмы. Лостара Йил, Поборник Жизни.

– Обелиск. – Флакон.

Геслер, Держава.

Ураган, Престол.

А затем Скрипач повернулся к Брису.

– Король жизни.

Карта вылетела из его руки, блеснув, как кинжал; ожидая удара, Брис затаил дыхание и закрыл глаза… он почувствовал лишь дуновение, и ничто не коснулось его груди. Открыв глаза, он увидел, что карта висит, дрожа, в воздухе перед ним.

Брис встретился глазами со Скрипачом.

Сапер кивнул.

– Вы нужны.

Что?

На ногах оставались двое, и Скрипач повернулся к ближайшему.

– Банашар, – сказал он. – У тебя плохая компания. Дурак в цепях. – Он вытащил карту и взмахнул рукой. Бывший жрец зарычал и, взлетев над стулом, впечатался в полукруглый потолок. Пыль от удара осыпала его с ног до головы.

Скрипач повернулся к адъюнкт.

– Вы ведь знали?

Она, мертвенно-бледная, молча смотрела на него.

– Для вас, Тавор Паран… ничего.

Она вздрогнула.

Внезапно открылась дверь, громко скрипнув петлями в ледяной тишине.

В палату вошел Турудал Бризад и остановился. Турудал… нет, конечно нет. Странник. Который стоит, невидимый, за Пустым троном. Я все ждал, когда ты появишься. Брис вдруг понял, что уже обнажил меч; понял и то, что Странник пришел, чтобы убить его – без всякой причины, без основания, по крайней мере, понятного кому-то, кроме самого Странника.

Он убьет меня.

А потом Скрипача – за наглость.

А потом всех остальных, чтобы свидетелей не оставлять.

Скрипач, медленно повернувшись, изучал Странника с ледяной улыбкой.

– Если бы эта карта была для тебя, – сказал он, – я бы убежал от стола, как только ты открыл дверь. Я знаю, ты думаешь, что она принадлежит тебе. Думаешь, что она твоя. Ты ошибаешься.

Одинокий глаз Странника вспыхнул.

– Я – Господин Плиток…

– Да мне все равно. Ну давай. Поиграй своими плитками, Старший. Ты не в силах противостоять Господину Колоды – твое время, Странник, прошло.

– Я вернулся!

Когда Странник, окруженный растущей дикой силой, сделал еще один шаг, его остановили тихие слова Скрипача:

– Я бы не стал.

Старший бог презрительно усмехнулся.

– Думаешь, Брис Беддикт сможет меня остановить? Сможет остановить то, что я задумал?

Скрипач задрал брови.

– Да я понятия не имею. Но учти, Странник: еще один шаг, и явится Господин Колоды. Сюда, сейчас. Встретишься с ним лицом к лицу? Ты готов?

Брис бросил взгляд на карту, лежащую на столе. Рисунок неподвижный. Словно зевает сама Бездна. Брис содрогнулся.

Тихий вызов Скрипача остановил Странника, и Брис заметил, как неуверенность исказила когда-то симпатичные черты Турудала Бризада.

– Как бы то ни было, – сказал тогда Брис, – ты не пройдешь мимо меня, Странник.

Одинокий глаз сверкнул на Бриса.

– Просто смех.

– Я жил в камне, Старший. Имен во мне не сосчитать. Человек, который умер в тронном зале, не тот, что вернулся, пусть внешность тебя не обманывает.

– Ты искушаешь меня раздавить тебя, – прорычал Странник.

Скрипач повернулся и вгляделся в карту на столе.

– Он пробудился.

Он снова повернулся к Старшему богу.

– Похоже, слишком поздно… для тебя.

И Брис увидел, как Странник внезапно отступил на шаг, другой. На третьем шаге он оказался за порогом. А через мгновение скрылся с глаз.

Тела медленно сползали к полу. Брис видел, что все еще без сознания. Что-то пронеслось по палате, словно кто-то перевел дыхание.

– Адъюнкт…

Тавор оторвала взгляд от пустого дверного проема и посмотрела на сапера.

Вскрой засаду. Найди врага.

– Это было не прочтение, – сказал Скрипач. – Никто не был найден. Никто не был заявлен. Адъюнкт, их пометили. Вы понимаете?

– Понимаю, – прошептала она.

– Кажется, – сказал Скрипач с горестным лицом, – кажется, я вижу конец.

Она кивнула.

– Тавор, – продолжал Скрипач дрогнувшим голосом, – мне очень жаль.

На это адъюнкт только покачала головой.

И Брис, хотя понял совсем не все, понял достаточно. И если это могло что-то значить – хоть что-то, – он готов был повторить ей слова Скрипача. Ей – адъюнкт, Тавор Паран, этой ужасно одинокой женщине.

Тут мягкое тело Банашара опустилось на поверхность стола, как труп в петле. Оказавшись на столе, он застонал.

Скрипач подошел и взял карту Господина Колоды. Поглядел на нее и убрал в колоду, которую держал в руке. Взглянув на Бриса, он подмигнул.

– Отлично сыграно, сержант.

– Чувствовал себя безжизненным… и сейчас еще чувствую. Как-то нервно.

Брис кивнул.

– Все равно, получилось… жизненно.

– Это да. Благодарю.

– Ты знаешь этого Господина?

– Так точно.

– Сержант, а если бы Странник заявил, что ты блефуешь…

Скрипач улыбнулся.

– Вы бы остались в одиночестве, сэр. И все же говорили очень уверенно.

– Не только малазанцы умеют блефовать.

Они обменялись искренними улыбками, а адъюнкт только переводила взгляд с одного на другого, ничего не говоря.

Бугг стоял у заднего окна и смотрел на скромный садик Сэрен Педак, серый в отраженном от повисших над городом пыльных, дымных туч, свете. Разрушения в городе сегодня ночью не ограничились парой рухнувших зданий. В комнате за спиной Бугга было тихо после того, как прочтение завершилось. Он ощущал себя… хрупким, почти разбитым.

Сэрен Педак шевельнулась, тихо застонала, поднимаясь со стула, и подошла к нему.

– Бугг, они мертвы?

Обернувшись, он взглянул на две слившихся бесцветных лужицы на полу под двумя стульями.

– Я не знаю, – признался Бугг и добавил: – Думаю, что да.

– Н-но… этого не ожидалось – прошу вас, седа, скажите, что этого не должно было случиться сегодня.

– Нет, аквитор.

– Тогда… что произошло?

Бугг поскреб щетинистый подбородок, вздохнул и покачал головой.

– Она выбрала узкую дорожку – боги, какая дерзость! Я должен поговорить с королем. И с Брисом – необходимо решить…

– Седа! Кто убил Пиносель и Урсто?

Бугг посмотрел на нее, моргая.

– Просто смерть прошла рядом. Даже Странник был… отброшен. – Бугг фыркнул. – Да. Отброшен. В Колоде Драконов слишком много силы. В умелых руках она может осушить всех нас досуха. Каждого бога, юного или старшего. Каждого вовлеченного Взошедшего. Каждого смертного, обреченного стать рисунком карты. – Бугг снова посмотрел в окно. – Он бросил одну карту на стол. Карту вашего сына. Стол удержит ее, сказал он. Так что он и не пытался посягать на вашего сына. Оставил все в покое. Оставил в покое его.

Бугг содрогнулся.

– Пиносель и Урсто… они оказались слишком близко к огню.

– Они… что?

– Метатель отступил, аквитор. Никто не нападал на Урсто и Пиносель. И карта вашего нерожденного сына не нападала на него. Метатель запер ее. Как плотник приколачивает доску. Бездна меня побери, от такой дерзкой силы у меня дух захватывает. Аквитор, Урсто и Пиносель пришли, чтобы защитить вас от Странника. Да, мы его чувствовали. Чувствовали его смертельные желания. Но потом его отшвырнуло, его сила растаяла. А вместо него явилось нечто… словно лик солнца, оно росло, заполняя весь мир – а их пригвоздило к стульям, они не могли пошевелиться… – Бугг поежился. – Мы не могли. – Он снова взглянул на лужицы. – Аквитор, я в самом деле не знаю, мертвы ли они. Владыка Смерти никого не получил сегодня ночью, не считая нескольких несчастных в развалившейся гостинице. А эти, возможно, просто… ослабли… и со временем восстановятся, снова обретут форму – плоть и кость. Я не знаю, но надеюсь на это.

Глядя, как она изучает его лицо, Бугг гадал, удалось ли ему скрыть тревогу и горе. И по ее глазам понял, что не удалось.

– Поговорите с этим метателем, – сказала она. – И… попросите его… не повторять такого. Пожалуйста.

– Он не хотел, аквитор. Он сделал все, что мог, чтобы защитить… всех. – Кроме, боюсь, самого себя. – Не думаю, что будет новое прочтение.

Сэрен Педак уставилась в окно.

– Что ждет его? Моего… сына? – прошептала она.

Бугг понял ее вопрос.

– У него будете вы, Сэрен Педак. Мать обладает силой, огромной и странной…

– Странной?

Бугг улыбнулся.

– Странной для нас. Непостижимой. И отца вашего сына очень любили. Среди его друзей есть те, кто не раздумывая…

– Онрак Т’эмлава, – сказала она.

Бугг кивнул.

– Имасс.

– Что бы это ни значило.

– Аквитор, в имассах есть многое, но их главное достоинство стоит превыше прочих. Их преданность нерушима. Ее они чувствуют с глубиной, огромной и…

– Странной?

Бугг замолчал, подумав, что мог бы и обидеться на подтекст в единственном слове, которое она добавила к его тираде. Вместо этого он улыбнулся.

– Именно так.

– Простите, седа. Вы правы. Онрак… замечательный и здорово утешил меня. Только не думаю, что он придет снова.

– Придет – когда родится ваш сын.

– А как он узнает, когда это произойдет?

– Его жена – заклинательница костяшек, Килава, дала благословение вам и вашему ребенку. И теперь она связана с вами и знает о вашем состоянии.

– О! А сегодня ночью она могла что-нибудь почувствовать? Риск? Опасность?

– Возможно, – ответил Бугг. – Она должна была… обратить внимание. И если бы возникла непосредственная угроза вам, думаю, да, она бы… вмешалась.

– И как же она надеялась защитить меня, – спросила Сэрен, – если три древних бога не справились?

Бугг вздохнул.

– Я постепенно прихожу к убеждению, что люди не понимают сути силы. Им кажется, что дело в соревновании, один против другого; кто круче? Кто победит, кто проиграет? Сила – это не реальные столкновения – учитывая, какой ущерб они наносят обеим сторонам, как ослабляют, – не реальные столкновения, а заявления. Аквитор, настоящее проявление силы – присутствие. А присутствие, по сути, это занятое место. Притязания, если угодно. Те, с которыми смирятся другие силы – большие, маленькие, неважно.

– Не уверена, что понимаю.

– Килава обозначила бы свое присутствие, аквитор. Защищающее вас. И если настаиваете на примерах попроще, то я сравнил бы это с камнем в потоке. Пусть вода грезит о победе, пусть стремится к ней, но ей было бы лучше поучиться терпению, правда? Вспомните, сколько вам приходилось видеть высохших потоков, аквитор, и рассудите: кто в итоге победил в войне терпения?

Женщина вздохнула, и Бугг услышал, как она измотана.

Он поклонился ей.

– Я пойду – дел еще невпроворот, – но опасность для вас и вашего нерожденного ребенка миновала.

Она бросила взгляд на лужицы.

– Мне просто… вытереть их?

– Подождите до утра – возможно, останется лишь небольшое пятно.

– И я буду показывать его гостям и говорить: «Вот тут растаяли два бога».

Да, ей нужно было защищаться против событий этой ночи. И сейчас она ни о чем не могла думать, кроме ребенка внутри. И, несмотря на ее слова, она не осталась безразличной к исчезновению Пиносель и Урсто. Она уже взяла себя в руки – благодаря, как понял Бугг, неописуемой силе, скрытой внутри матери или будущей матери.

– Они упрямы, эти двое. Я бы пока не стал сбрасывать их со счетов.

– Надеюсь, вы правы. Спасибо, седа, – даже если угроза не сбылась, я благодарна за вашу готовность защитить нас. Не обижайтесь, но я добавлю: надеюсь, мне больше не придется пережить подобную ночь.

– Я не обижусь. Спокойной ночи, аквитор.

После мгновенного жара, остывая после противостояния, Странник начал понимать. Он не знал, в самом ли деле пробудился Господин Колоды – как утверждал малазанец, – но риск преждевременного столкновения был слишком велик. А вот Брис Беддикт и его грубое высокомерие – другое дело.

Странник стоял в переулке, недалеко от малазанской штаб-квартиры, и дрожал от ярости – и от чего-то еще, странно приятного. От предвкушения мести. Нет, Брис Беддикт не выживет, не вернется во дворец. И неважно, что глупец искусно владеет мечом. От яростной атаки магии Странника не спасет сверкающий меч.

И пусть в этом не будет изящества, незаметного подталкивания. Но старые привычки полезны именно благодаря непредсказуемости. И могут сработать. Кроме того, изящество порой не приносит радости. Странник с удовольствием вспомнил, как держал под водой голову Пернатой Ведьмы, пока она не перестала сопротивляться. Да, славно быть таким сильным, таким непосредственным в осуществлении собственной воли.

Это может вызвать привыкание, но Странник и не против.

Слишком многое грызло его сейчас, однако, и он был слишком встревожен и утомлен, чтобы что-то предпринимать. Метатель карт… пугал его. Те, кто с огромной неохотой используют свою силу, всегда беспокоили Странника, поскольку он не мог постичь их, не понимал их нежелания, принятых самоограничений. А мотивы важны: нельзя понять врага, не открыв, чего он хочет, чего жаждет. А этот метатель карт… он жаждал только остаться в одиночестве.

Возможно, и этим можно воспользоваться. Вот только метатель, когда почувствовал нападение, ответил не задумываясь. Не моргнув глазом, улыбаясь, с потрясающей уверенностью. Пока оставим его. Подумаем о других – кто угрожает мне?

На защиту ребенка аквитора пришли стражи. Эти грязные пьяницы. Маэль. И другие духи. Что-то древнее, с черной шерстью и горящими глазами – предупреждающий рык был подобен раскату грома, и этого было достаточно, чтобы решимость Странника растаяла.

Ладно, ребенок может подождать.

Да, это жестокая битва. Но у него могут быть союзники. Банашар. Слабый, но его еще можно использовать. И Фэнер, съежившийся бог войны, – да, сила дуралея тоже пригодится. Можно получить то, что нужно, в обмен на предложенное убежище. И, наконец, есть другие силы, далеко на востоке, которые тоже могут стать ценными союзниками.

Еще многое предстоит сделать. Но пока, сегодня ночью, он отомстит этой жалкой груде доспехов, Брису Беддикту.

И Странник ждал, когда идиот покинет штаб-квартиру. Никаких подталкиваний. Нет, только руки на горле ублюдка утолят всю глубину злобы Странника. Действительно, человек, который умер в тронном зале, не тот, что вернулся. И Брис Беддикт не только бесконечная вязь имен, начертанных на камне его души. Есть что-то еще. Он словно отбрасывает не одну тень. Если Брису предназначено что-то еще, нечто большее, чем сейчас, то долг Странника – немедленно устранить угрозу.

Вывести его из игры, и на это раз так, чтобы он оставался мертвым.

Ничего не может быть хуже, чем войти в комнату скромной гостиницы, подойти к кровати, откинуть шерстяное одеяло… и обнаружить дракона. Или двух. Очень недовольных. За одно жалкое мгновение иллюзия полной взаимной защищенности пропадает. Внезапная трансформация – и гляди-ка, оказывается, в маленьком гостиничном номере два дракона не помещаются…

Обслуживающий персонал по всему свету убежден, что видел все. Несчастная служанка из этой самой гостиницы теперь могла бы смело утверждать такое. Увы, торжество было недолгим.

Сейчас Телораст и Кердла, вернувшись в забавную форму скелетиков – ставшую такой привычной для них, такой любимой, что невозможно с ней расстаться, – сидели на вершине холма в нескольких лигах к северу от города. Оправившись от пережитого позора и панического полета из Летераса, вот уже колокол они заливались смехом.

Ну как забыть выражение лица служанки, когда драконья голова Кердлы, пробив стену, заполнила коридор; все постояльцы повыскакивали из комнат, чтобы поглазеть на источник ужасного шума, вот жуть какая – Кердла от хохота могла бы животик надорвать, будь у нее животик.

Крохотные коготки Телораст еще поблескивали от крови, хотя когда она в последний раз пользовалась ими, они были крупнее, гораздо крупнее. Инстинктивно хлопнув челюстями – ну кто же, в самом деле, ее осудит, – она схавала толстого купца на улице, за мгновение до того, как сама приземлилась среди осколков кирпича и кусков извести; разве не принято у плотоядных подкрепиться при случае? Принято, по крайней мере, именно так утверждал где-то какой-то ученый. И купец был такой вкусный!

Разве можно осуждать акулу, которая откусила ногу пловцу? Или змею, проглотившую ребенка? Волков, напавших на старушку? Разумеется, нет. Можно порицать свершенное и оплакивать несчастную жертву, но выслеживать и преследовать хищника – как какого-то злобного убийцу – просто смешно. Это гордыня худшего сорта.

– Кердла, этот мир так устроен, в нем есть охотники и добыча. И чтобы жить в этом мире, нужно принять эту истину. Звери едят других зверей, и то же самое происходит среди этих распрекрасных людей – разве они не процветают как охотники и не гордятся этим? Да еще как! Но порой охотник становится дичью, так ведь? Представь, если хочешь, а ты ведь хочешь: косолапый мужлан ловит зайца на ужин – и что, остальные зайцы собираются и объявляют кровную месть этому мужлану? Разве так не будет правильно и справедливо?

– Думаю, с точки зрения зайцев – да! – воскликнула Кердла, хлопая колючим хвостом по траве.

– Несомненно, несомненно, но представь, какой хай поднимут семья мужлана и его друзья! Начнется война, междоусобица! Призовут солдат, остроглазых разведчиков и опытных охотников в зеленых широкополых шляпах, король повысит налоги, и тысяча шлюх последует за обозом! Поэты будут петь воодушевляющие баллады, разжигая праведное пламя! Целые эпопеи будут посвящены гнусным выходкам!

– Они просто надутые болваны, Телораст. Вот и все. В своем мозгу они сами себе императоры и императрицы, разве не понятно? И своими владениями они вольны править, как пожелают. А какие-то тупые звери смеют огрызаться?

– Мы их сделаем под конец, Кердла.

– Мы и зайцы!

– Точно! Править владениями, да? Нет, друзья, это владения правят вами.

Телораст замолчала, ее одолевали мрачные мысли.

– Кердла, – решилась она наконец, подняв свой череп ящерки. – Нам скоро придется действовать.

– Знаю. Это ужасно.

– Кто-то в городе затевает неприятности. Мы же не любим неприятности, правда? По крайней мере, я так думаю.

– Если только не сами их затеваем, Телораст. А если сами, то все в порядке. Даже прекрасно.

– Если все не пойдет неправильно, как в прошлый раз. Это ведь была твоя вина? Я правильно помню, Кердла – целиком твоя вина? И теперь уж гляди. Делай, как я скажу, точно как я скажу.

– Может, разорвать его на части?

– Кого?

– Того, кто хочет оставить трон пустым. Туда-сюда, туда-сюда, просто все перетасовывать. От этого только беда! Хаос и смятение, гражданские войны и предательства, и повсюду кровь! Вот подонок!

– Думаешь, Кердла, мы должны разорвать его на части?

– Я думала, мне следует выполнять твои команды. Так командуй, Телораст! Разодрать его на части или нет?

– Зависит от обстоятельств. – Телораст вскочила на когтистые ножки и принялась расхаживать, дрыгая ручками. – Он враг?

– Враг? Сладенькая, разве они все – не наши враги?

– Ах! Верно! И что это на меня нашло?

– Все просто, он решил игнорировать нас. А мы не любим, когда нас игнорируют. И тот, кто нас игнорирует, умирает. Мы всегда следуем этому правилу. Унизишь нас – мы сжуем тебя в кучку кожи и волос! В костяную крошку, пропитанную кровью и слизью.

– Так нам пойти и убить его?

– Возможно.

– Ну, скажи мне, что делать! Я не могу диктовать тебе, что делать, пока не получу от тебя указаний!

– Да, это и есть настоящее партнерство, – согласилась Кердла. – Надо подумать.

Телораст замолчала и задрала голову еще выше.

– Фу! Что за зеленые кляксы в небе?

– Не подходи ко мне.

Вифал посмотрел на жену, решил, что видел такое и прежде, и остался на месте.

– Зачем ты вообще ей там понадобилась? Вот чего я не могу понять.

Сандалат села – медленно, с трудом, морщась, хрипя и вздыхая.

– Вот уж физического нападения я точно не ждала.

Вифал чуть не шагнул к ней, но сумел подавить порыв.

– Она била тебя? Нижние боги, я знал, что адъюнкт – суровая женщина, но это уже слишком!

– Да уймись. Конечно, она меня не била. Просто карты, скажем, раздавались с большой, э, силой. Как будто убеждали нас в чем-то. Все колдовство вокруг Колоды Драконов – оскорбление для разумных существ вроде меня.

Разумных? Да, пожалуй.

– Значит, метатель нашел карту для тебя. Какую?

Он видел, что она не торопится – думает, стоит ли отвечать ему.

– Она отбросила меня к стене.

– Кто «она»?

– Карта, идиот! Королева Тьмы! Как будто я хоть каплю похожа – тупая колода, что она знает о Высоком доме Тьмы? Прошлое мертво, престол пуст. Нет уже короля и уж точно нет королевы! Это бессмыслица: как Быстрый Бен может быть Магом Тьмы? Он даже не тисте анди. Бе-е-е, полная чепуха, от начала до конца… боги, кажется, у меня ребра сломаны. Приготовь чаю, милый, сделай милость.

– Рад услужить, – пробормотал Вифал, ставя чайник на огонь. – Какой предпочитаешь?

– Все равно, только добавь капельку масла д’баянга, ладно? В следующий раз доспехи надену. Здесь действительно холодно. Подбрось дров, не хватало еще простудиться. Дай мне мех. Эта труба что, для красоты? А у нас есть дурханг? Боги, даже говорить трудно.

Это неожиданно, милая.

Последнее, что успела сделать мертвая игуана – сомкнула челюсти на правом ухе Хромого. Солдат слабо всхлипывал, пока Смрад, стоя рядом на коленях, пытался разжать пасть ящерицы. Текла кровь, и похоже было, что Хромой лишится половины уха.

Эброн сидел на кровати, обхватив голову ладонями.

– Все обойдется, Хромой. Колено поправим. И, может, кусочек уха пришьем…

– Нет, не пришьем, – возразил Смрад. – Он наверняка заразный, и зараза будет распространяться. Слюна игуаны, а тем более мертвой игуаны, весьма опасна. Мне и сейчас придется провести ритуал, чтобы очистить токсины, которые уже попали в него. – Он помолчал. – Масан, можешь уже вылезать из-под кровати.

– Как скажешь, – ответила женщина и кашлянула. – Худ побери, волосы свалялись – я их никогда не расчешу.

Хромой закричал, когда Смрад начал орудовать ножом между челюстей игуаны, а когда разжать их не удалось, просто принялся резать сухожилия и мышцы у суставов. Через пару мгновений ящерка упала на пол, напугав всех, когда воздух со свистом вышел через узкие ноздри.

– Ты же говорил, она мертвая! – рассердился Шнур, подошел и опустил сапог на голову игуаны. Во все стороны брызнула жижа.

– Теперь мертва, – подтвердил Смрад. – Лежи смирно, Хромой. Начнем исцеление…

– Нельзя разрешать некромантам лечить людей, – заявил Хруст, сердито глядя на них из угла комнаты. Его резьба по дереву разбежалась: бесформенные солдаты и бесформенные кони улизнули в коридор, пробив дверь – прогрызли, протоптали или как-то еще.

Смрад хмуро взглянул на сапера.

– Ты так не говорил бы, если бы умирал от раны, а я был единственной надеждой.

– Еще как говорил бы.

Некромант злобно улыбнулся.

– Вот как-нибудь посмотрим, ага?

– Нет, не посмотрим. Я тебя убью до того, как меня ранят.

– Значит, умрем оба.

– Ну так что ж, ладно! Я и говорю: от некромантов ничего хорошего не жди!

От дятла осталась кучка мятых перьев на полу. Летучая мышь – черепаха убралась через дыру в двери – возможно, вслед за деревянными солдатиками. Черная крыса так и застряла на потолке.

Осколок подошел к Эброну.

– Маг, а Смрад верно сказал? Здесь был Владыка Смерти?

– Нет. Не совсем. Почему бы у него самого не спросить…

– Он занят исцелением. Я от тебя хочу услышать, Эброн.

– Как будто все пути пробудились одновременно. Капрал, я не знаю, какую игру затеяла адъюнкт, но хорошего будет мало. Мы скоро отправляемся – думаю, сегодня ночью это было решено. Роли распределены, только я сомневаюсь, что кто-нибудь – даже Тавор – знает всех игроков. Будут разбитые носы.

Смрад, разумеется, слушал. Манипуляции с разбитым коленом Хромого были для него привычны – как для любого целителя в роте, ведь почти каждому доводилось оказывать помощь несчастному дурачку.

– Эброн прав. Не завидую вашему взводу, если вас поставят сопровождать Синн – она будет в самом центре.

– Ее я тоже не люблю, – сказал Хруст.

Эброн усмехнулся Смраду.

– Рядом с кем-то или поодаль – никакой разницы. Неприятностей хватит на всех.

Общее внимание привлек странный, шипящий, булькающий звук; все глаза устремились на раздавленную голову игуаны – она снова выдохнула.

Из-под кровати послышалось фырканье.

– Не вылезу отсюда, пока солнце не взойдет.

Все ушли – это было больше похоже не на степенное расставание, а на торопливое бегство, – и остались только адъюнкт, Лостара Йил и Брис Беддикт. Свет ламп помутнел от висящей в воздухе штукатурки, пол хрустел под ногами.

Брис смотрел, как адъюнкт медленно садится в кресло во главе стола; трудно было определить, какая из женщин больше потрясена и расстроена. Печаль, которую скрывала в глубине Лостара Йил, вышла на поверхность; после ухода Скрипача она стояла, не проронив ни слова, сложив руки на груди – а может, просто ребра болели.

– Благодарю вас, – сказала адъюнкт, – за то, что были с нами, сэр.

Удивленный Брис нахмурился.

– Возможно, это я привлек внимание Странника, адъюнкт. Так что вам бы логичнее проклинать меня.

– Не думаю, – ответила она. – Мы привыкли обзаводиться врагами.

– Это задний двор Странника. – Брис повел рукой. – И, естественно, он терпеть не может пришлых. Но гораздо больше он ненавидит местных, которые живут здесь. Таких, как я, адъюнкт.

Она внимательно посмотрела на Бриса.

– Вы когда-то были мертвы, как я понимаю. И воскресли.

Он кивнул.

– Поразительно, что в таких делах выбор невелик. Чем больше думаю об этом, тем больше впадаю в уныние. Мне не нравится думать, что мной так легко манипулировать. Предпочитаю считать, что моя душа принадлежит только мне.

Она отвела взгляд и, положив ладони на стол перед собой – странный жест, – принялась изучать их.

– Скрипач упомянул о… противнике Странника. Господине Колоды Драконов. – Она помолчала и добавила: – И это мой брат, Ганос Паран.

– А, понимаю.

Она покачала головой, но не поднимала глаз, сосредоточившись на своих руках.

– Вряд ли. Пусть мы и родные, но не союзники. Не… верные. Между нами старые размолвки. И их нельзя усмирить ни делом, ни словом.

– Порой, – решился Брис, – когда общими остаются только сожаления, то эти сожаления могут стать отправной точкой. И для примирения вовсе не обязательно, чтобы кто-то сдался. Простое взаимное признание совершенных ошибок может исправить разрыв.

Адъюнкт слабо улыбнулась.

– Брис Беддикт, ваши слова, пусть и мудрые, предполагают общение между вовлеченными сторонами. Увы, это не тот случай.

– Но вы, возможно, этой ночью привлекли внимание Господина. Хотя, если я правильно понял Скрипача, в действительности такого контакта не предвиделось. Ваш солдат блефовал. Скажите, если можно, ваш брат знает о вашем… затруднении?

Она бросила на Бриса острый, изучающий взгляд.

– Не припомню, чтобы говорила о своем затруднении.

Брис промолчал. Интересно, какую же тайную паутину он затронул.

Адъюнкт поднялась, хмуро взглянула на Лостару, словно удивившись, что та еще здесь, и сказала:

– Сообщите королю, что мы вскоре отправляемся. Мы встретимся с союзниками на границе Пустоши и оттуда двинемся на восток. – Она помолчала. – Естественно, нам нужно пополнить запасы всего необходимого; разумеется, мы за все заплатим серебром и золотом.

– Хотелось бы предостеречь вас, адъюнкт, – сказал Брис. – Пустошь не зря получила такое прозвание, а что касается земель по ту сторону, даже из того немногого, что мы знаем, они не сулят добра.

– Нам не нужны посулы, – ответила адъюнкт.

Брис Беддикт поклонился.

– Позвольте откланяться, адъюнкт.

– Вам нужно сопровождение?

Он покачал головой.

– В этом нет необходимости. Но спасибо за предложение.

Крыша подойдет. Конечно, лучше башня – нелепо высокая. Или разваливающаяся крепость на скале, готовая со дня на день рухнуть в бурное море. Или цитадель на склоне горы, укрытой льдами и снегом. Аббатство на столовой горе, куда можно добраться только в плетеной корзине с помощью веревок и подъемного механизма. Впрочем, и эта крыша подойдет.

Быстрый Бен посмотрел на зеленоватое пятно в небе, отряд небесных всадников, несомненно, не сулящих ничего хорошего. Маг Тьмы… Ублюдок! У тебя отвратительный нос, Скрип. И даже не смотри невинными глазками. Еще раз наивно пожмешь плеча– ми – и я вобью десять Путей тебе в глотку.

Маг Тьмы.

Был когда-то престол… нет, неважно.

Просто держись подальше от Сандалат, вот и все. Уберись, с глаз скройся. Это ведь было просто прочтение. Обычное «мумбо-юмбо» Скрипача. Оно ничего не значит. И никогда не значило. Не лезь ко мне, я занят.

Маг Тьмы.

Скрипач был уже пьян, как и Ураган, и Геслер – они орали старые напанские пиратские песни – совсем тупые. Флакон, гордый тремя сломанными ребрами, отправился искать целителя, который согласился бы им заняться за плату. Синн и Свищ сбежали, как пара крыс, которым отрубили хвосты самым большим в мире секачом. А Вал… Вал вертелся рядом с Быстрым Беном хуже обкуренного убийцы.

– Убирайся.

– Ни за что, Быстрый. Нам надо поговорить.

– Не надо.

– Он сказал, что я – Каменщик Смерти.

– Так построй склеп и заползи внутрь, Вал. А я с удовольствием запечатаю его всеми заклинаниями, какие знаю.

– А ведь Скрип, возможно, прав.

Прищурившись, Быстрый Бен уставился на сапера.

– Худ в последнее время очень занят.

– Ты же знаешь больше меня, не спорь.

– Мы тут ни при чем.

– Уверен?

Быстрый Бен кивнул.

– Так почему я Каменщик Смерти?

Крик эхом разнесся над соседними крышами, и Быстрый Бен вздрогнул.

– Потому что ты нужен, – ответил он наконец.

– Для чего?

– Ты нужен, – прорычал Быстрый Бен, – чтобы вымостить нам дорогу.

Вал выпучил глаза.

– Нижние боги, а куда мы идем?

– Главный вопрос – доберемся ли. Слушай, Вал, она не такая, как ты представляешь. Не такая, как все представляют. Не могу объяснить сколько-нибудь понятнее. Не пытайся предвидеть. Не пытайся передумать: она перехватит тебя на любом повороте. Только вспомни прочтение…

– Его вел Скрип…

– Думаешь? Ты ошибаешься. Он знает, потому что она ему сказала. Ему – и никому другому. И вот попробуй вытрясти из Скрипача подробности – не выйдет. Правда словно лишила его языка.

– Так почему ты Маг Тьмы? Какой вонючий секрет ты теперь прячешь, Быстрый?

Маг снова отвернулся, оглядел город и замер.

– Вот дерьмо, а теперь-то что?

Магия, вырвавшись из переулка, ударила Бриса Беддикта в левый бок. Он упал, и его обвили, словно змеи, серые щупальца. За одно мгновение магия плотно оплела его, прижав руки к телу. Путы начали сжиматься.

Лежа на спине, глядя в ночное небо, которое только-только начало светлеть, Брис услышал шаги, и тут же в его поле зрения появился Странник. Единственный глаз бога сиял, как звезда в тумане.

– Я предупреждал тебя, Брис Беддикт. На этот раз ошибки не будет. Да, это я подтолкнул тебя выпить отравленное вино – ох, канцлер не ожидал такого, но его можно простить. В конце концов, как я мог предположить, что ты найдешь защитника среди прислужников Маэля? – Он помолчал. – Неважно. Я устал от изящества – так будет гораздо лучше. Я смогу смотреть тебе в глаза и видеть, как ты умираешь – разве может что-то принести больше удовольствия?

Магия усилилась, выдавливая воздух из легких Бриса. Зрение затуманивалось, и он видел только лицо Странника, потерявшее всю привлекательность и искаженное смертельной жаждой. Брис увидел, как бог поднял руку и медленно сжал пальцы – и грудь Бриса сдавило так, что затрещали ребра.

Тут появился новый кулак и ударил, словно кувалда, сбоку в голову Странника, снеся ее в сторону. Сияющий глаз словно погас, и бог выпал из поля зрения Бриса.

Тут же путы ослабли, и щупальца развалились на нити.

Брис с наслаждением вдохнул прохладный ночной воздух.

Он услышал стук подков – полдюжины или больше коней шли по улице легким галопом. Смаргивая пот с ресниц, Брис перекатился на живот и сумел подняться на колени.

Чья-то рука ухватила его за ремни и поставила на ноги.

Он оказался лицом к лицу с тартеналом: знакомые крепкие черты сложились в абсурдную свирепую гримасу.

– У меня к вам вопрос. Это от вашего брата, я уже шел, и тут вас увидал.

Подъехали всадники; кони скользили по мокрому от росы булыжнику. Малазанский отряд, увидел Брис, с оружием наголо. Одна из них, темнокожая женщина, указала мечом.

– Он смылся в тот переулок; вперед, порубите ублюдка на шашлык! – Она попыталась слезть с коня, но обмякла и через мгновение плюхнулась на мостовую, гремя оружием.

Другие солдаты спешились. Трое подбежали к бесчувственной женщине, а остальные поспешили в переулок.

Брису было еще трудно стоять прямо. Он оперся на руку тартенала.

– Ублала Панг, – вздохнул он, – спасибо.

– У меня вопрос.

Брис кивнул.

– Хорошо, давай.

– Вот тут-то и закавыка. Я забыл, какой вопрос.

Один из малазанцев, стоящих рядом с женщиной, выпрямился и посмотрел на них.

– Уголёк сказала, что тут беда, – сказал он на торговом наречии с сильным акцентом. – Сказала, что нужно торопиться сюда, спасать кого-то.

– Думаю, – сказал Брис, – опасность миновала. С ней все нормально, сэр?

– Я сержант, и мне не говорят «сэр»… сэр. Она просто вымоталась. И она, и ее сестра. – Он нахмурился. – Но мы все равно будем сопровождать вас, сэр, – она не простит нам, случись с вами что. Так что, куда бы вы ни направлялись…

Солдаты вернулись из переулка, и один сказал что-то по-малазански; Брису не требовался перевод, чтобы понять, что они никого не нашли – инстинкт самосохранения у Странника работал как надо, даже после жуткого удара тартенала.

– Похоже, – сказал Брис, – эскорт у меня все же будет.

– От такого предложения нельзя отказаться, сэр, – сказал сержант.

Я и не отказываюсь. Урок усвоен, адъюнкт.

Солдаты пытались усадить женщину по имени Уголёк в седло. Ублала Панг подошел к ним.

– Я понесу ее, – сказал он. – Хорошенькая.

– Делайте, как говорит тоблакай, – приказал сержант.

– Хорошенькая, – повторил Ублала Панг, подняв обмякшее тело на руках. – И воняет, но да уж чего там.

– В каре, – скомандовал сержант. – Арбалеты наготове. Кто появится – стреляйте.

Брис взмолился про себя, чтобы по дороге им не встретились ранние гуляки.

– Нам лучше поторопиться, – только и сказал он.

На крыше неподалеку Быстрый Бен вздохнул и расслабился.

– Это что сейчас было? – спросил Вал за его спиной.

– Проклятый тоблакай… впрочем, это не так интересно, да? Нет, все дело в далхонке. Ладно, это все подождет.

– Ты заговариваешься, волшебник.

Маг Тьмы. Нижние боги…

Один в подвале под спальнями в казарме, Скрипач уставился на карту в руке. Лакированное дерево поблескивало, словно покрытое капельками пота. От карты исходил запах чернозема, богатый и густой, аромат сырой земли.

– Тартено тоблакай, – прошептал Скрипач.

Герольд Высокого Дома Жизни.

Что ж, именно так.

Он положил карту и прищурился на вторую: ее он отодвинул, чтобы закрыть эту ужасную ночь. Из независимых. Цепь. Точно, мы все знаем, моя дорогая. Ничего не поделаешь, такова цена жизни.

И если бы ты не была так… сильна. Если бы была слабее. Если бы твои цепи не тянулись прямо к сердцу Охотников за костями… если бы я только знал, кто тянет кого, были бы основания надеяться.

Но он не знал, и оснований не было.

Глава четвертая

• Гляди на этих веселых едоков
• Земля выложена блестящими
• Подсвечниками из мягчайшего олова
• И напиленными деревянными кругами
• Проложены дороги через лес
• Который был тут – до бревен
• (поваленных и попиленных) —
• Мы говорили просечная дорога и мы
• Говорили лесная дорога когда
• Не хватало воображения
• Можно сделать веера из ребер
• Овец и сумочки для побрякушек
• Если растоптать уши
• Старух и стариков —
• Старые уши лучше ведь они растут
• Всю жизнь, даже когда
• Есть совсем нечего
• И мы несем наше богатство
• В маятниках-кошельках морщинистых
• И волосатых, алмазов и самоцветов
• Хватит чтобы купить лес или дорогу
• Но только что-то одно
• Хватит и на тапочки
• Из мягчайшей кожи пушистой
• Как щека младенца
• Мы знаем один секрет
• Когда больше ничего не останется
• И небо перестает плакать
• И живот распухнет
• От алмазов и самоцветов
• И лес может сделать дорогу
• Из того чем был
• И тени уже не найдешь

Маятники когда-то были игрушкамиБадаль из Змейки Корбанса

Шаманы и ведьмы эланов путешествуют по другим мирам верхом на Крапчатом Скакуне. Семь трав, замешанные в пчелиный воск, скатанные в шарик и расплющенные в маленький диск – его нужно положить в рот, между губой и десной. Рот постепенно охватывает онемение, и слюна течет, как будто глотка превращается в родник, покалывание поднимается к глазам радужными цветами, и вдруг, с ослепительной вспышкой, завеса между мирами исчезает. В воздухе крутятся узоры; сложные фигуры плывут по ландшафту – а ландшафт разворачивается на бесконечной кожаной стене шатра или на бугристой стене пещеры, где бегают звери, – пока не появятся пятна в форме сердца, пульсирующие, покрывающие сцену волнистыми рядами, сладкие и вкусные, как молоко матери.

И появляется Крапчатый Скакун: каскад пятен в форме сердца растекается по длинной шее, вдоль холки и от гривы до хвоста.

Скачка в чужой мир. Скачка среди предков и еще не рожденных, среди высоких мужчин с вечно раздутыми членами и женщин с вечно набитыми утробами. Через леса черных нитей, любое прикосновение к которым приведет к вечным мукам, ведь это путь возвращения к жизни, а родиться – значит найти предназначенную нить, найти сказку о предстоящей смерти, которой не избежишь. Скакать в обратный путь, однако, следует с особой осторожностью, избегая этих нитей, чтобы не запутать, не скомкать ничью жизнь, обрекая человека на вечное узилище, затерянное внутри противоречивых судеб.

Среди этих черных нитей можно отыскать пророчества, но величайший дар – мир по ту сторону леса. Существующее вне времени пристанище для всех когда-либо живших душ, где горе смывается, а печаль уносится, как пыль, где исчезают шрамы. Отправиться в это владение значило очиститься, обрести цельность, избавиться от сожалений и темных желаний.

Умчаться на Крапчатом Скакуне и вернуться значило возродиться невинным и простодушным.

Калит все это знала, но только по чужим рассказам. Шаманы и ведьмы ее народа передавали правду из уст в уста из поколения в поколение. Любая из семи трав, принятая по отдельности, убьет. Семь трав, смешанные в неправильной пропорции, приведут к сумасшествию. И, наконец, только признанный шаманами и ведьмами достойным может свершить путешествие.

Для таких, как Калит, погрязших в заурядности, жизненно необходимой для поддержания жизни семьи, деревни и всех эланов, осмелиться на такой ритуал – даже просто попробовать вкус семи трав – было бы равнозначно осуждению на смерть и проклятию.

Разумеется, эланов больше не осталось. Уже не отыскать ни шамана, ни ведьмы. Нет семей, нет деревень, нет кланов и стад: каменные круги – основания хижин-типи – у подножия высоких холмов остались безжизненными следами последнего лагеря, в который уже никто не вернется; а камни будут постепенно уходить в почву, лишайник на их нижней стороне высохнет, трава, раздавленная ими, побелеет. Эти круги булыжников останутся картой вымирания и смерти. У них не осталось будущего, лишь печаль завершения.

Калит переживала собственное проклятие, не вызванное никаким преступлением, никакой виной, кроме трусливого бегства, трагичного отказа от семьи. Не осталось ни одного шамана, чтобы произнести проклятие вслух, но ведь это и неважно?

Пока солнце тускнело на западе, а трава вокруг становилась жесткой и серой, Калит сидела, уставившись на лежащий на ладони маленький диск.

Магия эланов. Чуждая для ее теперешнего мира, как чужды были машины че’маллей в Ампеласе Укорененном, когда она впервые увидела их. Ехать на Крапчатом Скакуне через прах ее народа – значит… что? Она не знала и знать не могла. Встретит ли она духов своих родичей… взглянут ли они на нее с искренней любовью и прощением? Этого она втайне желает? А вовсе не поиска тайного знания в царстве пророчеств; не розыска Смертного меча и Кованого щита для к’чейн че’маллей?

Какой конфуз: ее мотивы подозрительны… ха, да просто прогнили насквозь!

А может быть, она ищет здесь совсем иного спасения? Безумия, самой смерти? Возможно…

«Бойся вождя, которому нечего терять».

Ее народ гордился мудрыми поговорками. А теперь, в смертном молчании, мудрость и гордость идеально сравнялись в цене. Они не стоили ничего.

Че’малли встали лагерем – если можно так выразиться – за пригорком за спиной Калит. Они разожгли костер, чтобы обеспечить уют для Калит, но этой ночью ей было не до уюта.

Гу’Рулл, убийца Ши’гал, все еще кружил над ними в темнеющем небе – ночной страж, неустанный и молчаливый; однако всем ясно (подозревала Калит), что он и их потенциальный палач, провали они миссию. Духи благословите, это было ужасное существо, демон из ее злейших кошмаров. Ах, как он парил по ночному ветру, хладноглазый хищник, воплощение единственной цели.

Калит вздрогнула. Потом, когда последний солнечный серп скользнул за горизонт, зажмурилась и положила маленький диск в рот.

Укол, подобный укусу змеи, а потом онемение, которое ширится, ширится…

– Не верь вождю, которому нечего терять.

На это бормотание человеческой самки, доносившееся из-за холма туда, где стояли к’чейн че’малли, охотник К’елль Саг’Чурок повернул громадную, покрытую шрамами голову. Глаза его поочередно закрывались тремя парами век, на которых мокро отражался костер лагеря. Дочь Матроны, Гунт Мах, похоже, вздрогнула, но не отреагировала на незаданный вопрос Саг’Чурока.

Два других охотника К’елль, которых вовсе не интересовало, что там говорит человек, присев, отвернулись от камней, окружавших полдюжины горящих бхедериновых лепешек, от огня, который мог повредить ночному видению. Огромные клинки на запястьях упирались концами в землю, руки были разведены в стороны. От природы охотники К’елль не любили холуйскую работу охранников. Они ведь рождены для преследования добычи. Однако Матрона решила отправить их без стражников Дж’ан; еще одно доказательство: Гунт’ан Асиль сохраняла всех стражей при себе, потому что боялась за жизнь.

Старший среди этих охотников К’елль, Саг’Чурок был защитником Гунт Мах, а если Дестриант отыщет Смертного меча и Кованого щита, то он будет обязан сопровождать их на пути в гнездо Асиль.

Ошибочные суждения подтачивали Ампелас Укорененный. Ущербная Матрона производила ущербное потомство. Это всем известно. Этого не избежать, не скрыть. Потомство продолжает родителей. И все равно Саг’Чурок не мог отделаться от чувства неудачи, от тупой постоянной боли.

Бойся вождя…

Да. Тот, кого они когда-то выбрали, по имени Красная Маска, оказался столь же ущербным, как и любой к’чейн че‘малле из Улья, и жестокая логика этого открытия все еще больно жалила. Возможно, Матрона права, что выбрала на сей раз для поиска человеческое существо.

Саг’Чурок ощутил видение. Убийца Ши’гал, кружащий во тьме высоко над их головами, отправил послание в мозг охотника К’елль. Холодное, жесткое, безразличное к боли, которую доставляет – послание было такое сильное, что даже Гунт Мах вскинула голову и уставилась на Саг’Чурока – дрожь захлестнула ее чувства.

Пришельцы, громадная толпа, бесчисленные огни.

«Может быть, среди этих?» – отправил в ответ Саг’Чурок.

Тот, кто ведет их – не для нас.

Послание сопровождал звериный запах – Саг’Чурок узнал его. Под прочной чешуей встрепенулись железы вдоль позвоночника – первое инстинктивное приготовление к охоте, к битве; чешуйки словно вздыбились, смазанные нарастающим слоем масла, внутренние нижние веки прикрыли глаза, защищая зрение. Валуны на далеком холме вдруг вспыхнули – они еще хранили солнечное тепло. Мелкие животные двигались в траве – их выдавало дыхание, быстрое биение сердца.

Охотники К’елль – Риток и Кор Туран – уловили горький запах масла и выпрямились, высвободив клинки.

Саг’Чурок получил последнее сообщение: Их слишком много, чтобы убивать. Лучше избежать.

«Как можно избежать, Ши’гал Гу’Рулл? Они перекрыли нам дорогу?»

Однако убийца не счел нужным отвечать на такой вопрос; Саг’Чурок ощутил презрение Ши’гала.

Гунт Мах отправила своему защитнику тайное сообщение: Он хочет, чтобы мы не справились.

«Если он так жаждет убивать, то почему не этих чужаков?»

Не могу сказать, – ответила она. – Гу’Рулл ведь говорил с тобой, а не со мной. Он ни за что не признается, но он уважает тебя. Ты охотился; ты, как и я, получил раны и знаешь вкус своей крови – и этот вкус сказал нам обоим о нашей смертности. И в этом Гу’Рулл похож на тебя, а Риток и Кор Туран – нет.

«И при всей его беззаботной силе его мысли просочились к тебе…»

Знает ли он, что я выросла? Думаю, нет. Только ты знаешь правду, Саг’Чурок. Я никому другому не открыла ничего. Меня считают все еще личинкой, обещанием, возможностью. А я близко, первая любовь, очень близко.

Да, он знал, или думал, что знает. Однако потрясение могло выдать его, и охотник К’елль постарался подавить его.

«А Гунт’ан Асиль?»

Она ничего не видит из-за своих страданий.

Саг’Чурок не был в этом уверен, но ничего не ответил. Не ему учить Гунт Мах, в конце концов. И потом, идея о том, что убийца Ши’гал хочет иметь с ним нечто общее, беспокоила. Ведь ощущение смертности – начало слабости.

Неожиданно к нему обратился Риток, пробившийся сквозь внутреннее смятение Саг’Чурока.

«Ты отреагировал на угрозу, но мы ничего не чувствуем. И все равно: не затоптать ли этот бесполезный огонь?»

Да, Риток. Дестриант спит, и огонь не нужен.

«Идешь на охоту?»

Нет. Но мы не одни на этой земле: на юге толпы людей.

«Разве не это нужно Асиль? Не то, что ищет Дестриант?»

Не эти, Риток. Но нам нужно пройти через эту толпу… думаю, скоро ты узнаешь вкус собственной крови. Ты и Кор Туран. Готовьтесь.

И с легкой тревогой Саг’Чурок ощутил, как они довольны.

Воздух густел, чистый, как секрет слезной железы, и все, что видела Калит, мерцало и двигалось, плыло и дрожало. Звезды крутились в несогласованном танце, трава на колеблющихся холмах волновалась, словно напуганная своенравными ветрами. Комья мусора летали повсюду, чуть пульсируя алым; одни спускались, чтобы катиться по земле, другие поднимались в небо, словно в восходящих потоках.

Каждое место хранит воспоминания о том, чем было когда-то. Равнина, бывшая дном озера, мелкого моря, темной глубиной громадного океана. Холм, бывший вершиной молодой горы, одним из цепи островов, зазубренным клыком земли, погребенным в леднике. Пыль, оставшаяся от растений, песок – бывший камень, пятна – то, что осталось от костей и плоти. Большинство воспоминаний, поняла Калит, скрыты, невидимы, погребены под внешним блеском жизни. Но для пробужденных глаз все воспоминания раскрываются: фрагмент здесь, намек там, сонм истин, шепчущих о вечности.

Такое знание может своей необъятностью раздавить душу, залить ее потопом невыносимой тщетности. Стоит только отделить саму себя от всего остального, от потустороннего мира – с его бесконечной мерой времени, с его причудливой игрой в перемены в ходе долгих осад и внезапных катастроф, – твое «я» становится сиротой, теряет защиту и сталкивается лицом к лицу с миром, ставшим теперь в лучшем случае чужаком, а в худшем – безжалостным заклятым врагом.

«В самонадеянности мы становимся сиротами, а затем жалуемся на ужасное одиночество, которое обретаем на пути к смерти».

Но как можно вернуться в мир? Как научиться переплывать эти потоки? Горделивая душа решает, что противостоит всему, что находится вовне. Внутри – снаружи, знакомое – чужое, чем обладаешь – чего домогаешься, что под рукой – что недосягаемо. Разделение это глубоко, как злая рана от ножа, прорезавшая сухожилия и мышцы, артерии и нервы.

Ножа?

Нет, это не то оружие – жалкий плод ограниченного воображения. А на самом деле разделяющая сила… в чем-то другом.

А может быть, поняла она, даже в ком-то другом.

Многослойный вид перед ее глазами внезапно изменился. Трава высохла и улетела по ветру. Высокие песчаные дюны закрыли горизонт, а во впадине прямо перед собой Калит увидела фигуру, стоящую на коленях к ней спиной в густой тени какого-то монолита. Камень – если это был камень – был покрыт пятнами ржавчины, свежей на фоне черно-зеленого монолита.

Калит приближалась. Она разглядела, что человек не просто преклонил колени в молитве или в почтении. Он копал – руки погружались в песок почти по локоть.

Это был старик с иссиня-черной кожей. Со шрамами по всей лысине. Если он слышал ее приближение, то не подавал виду.

Это какой-то момент из прошлого? Слой за слоем разворачивались тысячелетия? Калит стала свидетелем воспоминаний Пустоши?

Калит вдруг осознала, что монолит вырезан в виде пальца. И камень, который сначала смотрелся черно-зеленым, оказался полупрозрачным, сквозь темно-зеленый просвечивали внутренние потоки и грани. Глубоко внутри можно было разглядеть прослойки, похожие на вены, цвета темного изумруда и уплотнения в виде костей – цвета нефрита.

Старик – кожа его была вовсе не иссиня-черной, как сначала показалось, а так плотно покрытой вьющимися волосами, что самой кожи не было видно, – заговорил, не переставая запускать ладони в песок у подножия монолита.

– В Санимоне было племя, – сказал он, – которое считало, что они первыми начали обрабатывать железо. Они до сих пор изготавливают орудия и клинки в традиционной манере – закаляют их в песке, вот как я сейчас, видишь?

Хотя она не знала языка, но понимала старика и, услышав вопрос, посмотрела на его руки; если он и держал оружие, то запихнул его в песок очень глубоко.

И нигде не было видно кузни – и никакого очага.

– Только не уверен, – продолжал старик, то и дело шумно вздыхая, как от боли, – не уверен, что все делаю правильно. Видимо, есть еще какой-то секрет. Закаливание в воде или куче навоза… у меня нет опыта в таких вещах. – Он помолчал. – По крайней мере, думаю, что нет. Столько… позабыто.

– Ты не из эланов, – сказала Калит.

Старик улыбнулся ее словам, хотя смотрел не на нее, а на монолит.

– Но есть вот что, – сказал он. – Я могу назвать, ну, сотню разных племен. Племена Семи Городов, племена Квон Тали, племена Корела, Генабакиса – и общее у них одно, только одно; знаешь, о чем я?

Он словно ждал ответа от монолита, а не от Калит, которая стояла так близко, что могла дотронуться до него.

– Я скажу, – продолжал старик. – Каждое племя уже вымерло или вот-вот вымрет. Растает, как и все прочие народы. Может остаться некое бледное, разбавленное подобие в новых жилищах. А может не остаться ничего, кроме праха; даже их имена стираются навсегда. И никто не будет горевать о потере… Вот и все.

– Я – последняя из эланов, – сказала она.

Он продолжил опускать руки в песок, как можно глубже.

– Я готовлюсь… владеть самым грозным оружием. Они думали спрятать его от меня. Не вышло. Оружие, конечно, нужно закалять, и хорошенько закалять. Они даже хотели уничтожить его. Как будто такое вообще возможно… – Он подумал. – Или возможно? Дело в том, что ключ ко всему – это чистый разрез, прямо посередине. Чистый разрез – вот о чем я мечтаю.

– А я мечтаю… вот о чем, – сказала она. – Я ехала на Крапчатом Скакуне. И встретила в потустороннем мире тебя – почему? Ты призвал меня? Кто я для тебя? Кто ты мне?

Он засмеялся.

– Это забавно! Я вижу, о чем ты – думаешь, не вижу? Думаешь, мне не дано?

– Я скакала…

– Да хватит уже! Ты что-то приняла. Вот как ты попала сюда, вот как все сюда попадают. Или танцуют до упаду – пока не покинут собственное тело. Что бы ты ни принимала, это просто помогает войти в ритм, существующий во всем – пульс вселенной, если хочешь. С некоторой практикой тебе уже не нужно будет ничего; и это хорошо, ведь после десяти или двадцати лет потребления трав или чего-то еще большинство шаманов подсаживаются на них. И глотать нужно только как ритуал, как разрешение на путешествие. – Он вдруг замер. – Крапчатый Скакун… да, зрительные галлюцинации, образы, плывущие перед глазами. Бивики называли это барабанные раны – наверное, имели в виду кровавые цветущие пятна. Бум, бум, бум… А фенны…

– Матрона ищет кого-то среди нашего вида, – прервала Калит. – Старые пути подвели ее.

– Старые пути всегда подводят, – сказал старик. – Как и новые, в большинстве своем.

– Она в отчаянии…

– Отчаяние – плохой советчик.

– Ничего полезного сказать не можешь?

– Весь секрет в закалке, – ответил он. – Вот что можно сказать полезного. Твое оружие должно быть хорошенько закалено. Крепко выковано, искусно отожжено и как следует наточено. А палец указывает прямо на них – ну если бы небо было настоящее, ты увидела бы. – Его широкое лицо прорезала улыбка, впрочем, больше похожая на гримасу, чем на знак довольства; и она подумала, что, несмотря на его слова, старик, возможно, слепой.

– Ужасная ошибка, – продолжал он, – считать, что смертные и боги противостоят друг другу. Ошибка. Самая фундаментальная. Потому что когда опустится лезвие, то они навеки потеряют друг друга. А понимает ли она? Возможно, но тогда она меня пугает: такая мудрость кажется почти… нечеловеческой. – Он встряхнулся и выпрямился, вытягивая руки из песка.

Она глядела с любопытством: какое же оружие он держит? И увидела – никакого. А его ладони, цвета ржавчины, блестели, как полированные.

Старик поднял ладони.

– Думала – зеленые, да? Ага, нефритово-зеленые и сияют. Нет, не сейчас, не в этот раз, нет. Готовы они? Готовы схватить самое смертельное оружие? Думаю, нет.

И ладони, опустившись, снова нырнули в песок.

Отряд пешей разведки людей, далеко продвинувшись от основных сил на север, засек блеск одинокого костра. Разведчики двинулись к тому месту – хотя далекий огонек и погас – и, развернувшись полукругом, очень ловко шли, совершенно невидимые, по равнине.

Один из разведчиков, спрятавший покрытое белой краской лицо под темной тканью, прошел мимо неподвижного зайца всего в пяти шагах, а тот даже не заметил воина.

Равнина редко бывает совершенно плоской. Повсюду ямы и бугры; тянутся подъемы, издеваясь над чувством расстояния и перспективы; под травой прячутся кочки; тянутся узкие, предательские вымоины, которые не заметишь, пока нога не провалится в них. Чтобы оставаться незамеченным в таких условиях, нужно передвигаться, как четвероногие хищники или добыча, от одного скудного укрытия к другому, рывками и бросками, юркий, как тень. И все равно Пустошь получила свое название не зря: по большей части почва была содрана, оставив лишь проплешины камня и нанесенного ветром песка, что только усложняло задачу.

Но, несмотря на сложности, эти разведчики – их было восемнадцать – продвигались, не выдавая себя даже дыханием, к тому месту, где заметили костер. У всех было оружие – дротики и необычные сабли с односторонним лезвием – первые были закреплены на широких спинах, а укутанные клинки – на боку.

Понятно, что им хотелось узнать, что это за одинокий лагерь и кто ходит рядом с ними по этой земле.

Пройдя две тысячи шагов, разведчики оказались в широкой впадине – теперь их освещал только бледный нефритовый свет таинственных путников в ночном небе.

Полукруг медленно перестроился: разведчик, шедший в центре, выдвинулся в начало клина. Когда отряд приближался на определенное расстояние, этот воин действовал на свой страх и риск.

Гу’Рулл поджидал его. Возвышающийся к’чейн че’малль должен быть ясно виден, но ни один человек его не замечал. Когда приходило время убивать, убийца Ши’гал умел затуманить мозги жертвы, хотя обычно это работало, когда цель ничего не подозревала; а против других охотников Ши’гал, стражников Дж’ан и старших солдат Ве’гат вовсе не действовало.

А эти люди, разумеется, были жалки, и как бы ни старались таиться, их теплые тела сверкали, как сигнальные огни, в глазах Гу’Рулла.

Ведущий разведчик семенил прямо к убийце, который ждал, подобрав сложенные крылья. На узких, длинных пальцах медленно выдвигались из-под мембран когти, смазанные нервным ядом – хотя для этих мягкокожих людишек яд был и ни к чему.

Когда воин подошел на нужное расстояние, Гу’Рулл уловил его нерешительность – словно инстинкт предупреждает его, – но было уже поздно. Убийца взмахнул передней лапой. Когти вонзились в голову человека сбоку, пробив кость и плоть, и сила удара наполовину сорвала голову разведчика с плеч.

Первая жертва еще падала на землю, а Гу’Рулл пришел в движение: изогнутая коса ночи устремилась к следующему разведчику. Когти ударили в середину тела, подцепили нижние ребра, убийца поднял воина над землей и отшвырнул обмякшее, кровоточащее тело прочь.

В воздухе мелькнули кинжалы: вперед бросились остальные разведчики. Два брошенных ножа достигли Гу’Рулла – и отскочили от толстой лоснящейся чешуи. Воины взяли дротики наизготовку; но убийца Ши’гал уже оказался в гуще разведчиков, отражая отчаянные удары; когти пронзали тела, голова на длинной шее щелкала пастью, челюсти крошили черепа, грудные клетки, прорезали плечи. Кровь густым дождем поливала каменистую землю и блестела густым туманом после смертельных ударов убийцы.

Два разведчика бросились прочь, спасаясь, и сначала Гу’Рулл не обратил внимания, разбираясь с остальными воинами вокруг него. Он понимал, что они не трусы – эти двое неслись во всю прыть на юг, врозь – нет, они спешили доложить о бойне, о появлении нового врага, вожаку стада.

Разумеется, этого нельзя допустить.

Через несколько мгновений убийца стоял в одиночестве, покачивая хвостом, с лап стекали струи крови. Он набрал воздуху в верхние легкие, потом в нижние, восстанавливая силы и энергию мышц.

И расправил крылья.

Последние двое должны умереть.

Гу’Рулл поднялся в воздух, взмахнул крыльями; перьевые чешуйки зажужжали погребальную песнь.

Сверху яркие формы двух разведчиков светились, как погребальные костры на равнине. А позади убийцы, летящего за ними следом, медленно остывали шестнадцать трупов, бледнея, как угасающие угли разворошенного очага.

Саг’Чурок чуял в воздухе кровь. И слышал разочарованное фырчание двух неокропленных охотников; их конечности дрожали от сладкого тока Нектара Убийства по венам и артериям, хвосты свистели в воздухе. Они просто потеряли контроль над своими боевыми железами – это знак отсутствия опыта, беспечной юности; Саг’Чурок ощущал сразу и веселье, и презрение.

Впрочем, он и сам боролся с желанием освободить поток нектара и полностью открывал сонные железы в ответ на яростный огонь внутри.

Этой ночью охотился убийца Ши’гал, издеваясь над охотниками К’елль, воруя их славу, отнимая у них удовольствие, которого они жаждали, для которого были рождены.

С рассветом Саг’Чурок поведет их подальше от места бойни. Дестрианту Калит не нужно знать о ночном происшествии – ее разум и так слаб. Они отправятся на восток – дальше в пустынные земли, где чужакам не найти пропитания. Разумеется, такая предосторожность не поможет, если людская толпа так велика, как говорил Гу’Рулл.

И Саг’Чурок понимал, что юные охотники прольют первую кровь уже скоро.

Они шипели и фыркали, дрожали и нервно зевали. Тяжелые клинки стучали и скребли по земле.

Гу’Рулл и представить не мог, что десятки и десятки псов, вившихся рядом с человеческой толпой, – это не обычные падальщики, вроде зверей, сопровождавших к’чейн че’малльских фурий во время войн. И поэтому убийца не обратил никакого внимания на шесть животных, двигавшихся параллельно с людьми-разведчиками, и не пытался затуманить им мозг. И даже теперь, когда эти животные понеслись на юг, к людям, Гу’Рулл не придал этому особого значения. Падальщики – обычное дело, их нужды очень просты.

Гу’Рулл убил обоих разведчиков, спикировав на каждого и сорвав голову с плеч – оба замерли, услышав над собой жужжание его крыльев. Завершив дело, убийца Ши’гал поднялся высоко в темное небо, ища сильных воздушных потоков, через которые хотел пролететь в преддверии наступающего дня: холодный воздух должен предотвратить перегревание; он обнаружил, что днем его расправленные крылья впитывают очень много тепла, что нарушает его самообладание и естественный покой.

А это не годится.

Сцена перед глазами Калит распалась на кусочки, которые разлетелись, словно снесенные ветром, которого она не чувствовала. Старик с монолитом, его полированные ладони и его слова – все это просто отвлекало ее, чтобы она попала в ловушку, предназначенную чем-то – и кем-то – не для нее.

Однако, похоже, дело было не в силе воли, тем более что у нее не было реальной цели – она только потянулась к идее, к смутному ощущению чего-то знакомого… Стоит ли удивляться, что она ковыляет, потерянная, печально беззащитная?

До нее, словно из другого мира, донеслись слова старика:

– Оно кажется мертвым, жестоко пронзенным, и нет ни движения, ни дрожи. Даже кровь не капает. Не дай себя обмануть. Она освободится. Непременно. Это необходимо.

Калит показалось, что он скажет что-то еще, но голос увял, а перед ее глазами возник новый пейзаж. На неестественно плоской равнине горели развалины или погребальные костры. Клубы черного горячего дыма разъедали ее глаза. Калит не могла понять, что видит; горизонт шевелился, словно там, вдали, сражались целые армии.

Грязную землю накрывали густые тени, и Калит подняла глаза, но за столбами дыма от костров бесцветное небо было пусто. Чем-то эти безграничные тени пугали Калит: они словно собирались, ускоряясь, и ее саму тянуло вслед за ними.

Она как будто в самом деле покинула свое тело и теперь плыла в том же потоке, отбрасывая маленькую бесформенную тень; и обломки казались знакомыми – вовсе не погребальные костры, а разрушенные и перекрученные куски механизмов, похожих на те, что она видела в Ампеласе Укорененном. Тревога Калит усилилась. Это что, видение из будущего? Или потрепанный остаток далекого прошлого? Она подозревала, что в далекие века к’чейн че’малли вели большие войны; и знала, что предстоит новая война.

Горизонт приближался – та его точка, куда, похоже, стягивались большие тени. Там действительно сошлись большие армии, только подробностей было не разобрать. Люди? К’чейн че’малли? Непонятно, и даже приближаясь, Калит не понимала – все тонуло в пыли.

Это будет совсем не просто, поняла Калит. Никаких даров, ясных и недвусмысленных. Она отчаянно билась в панике, пытаясь сопротивляться, пока тени сходились в одну точку и исчезали, словно нырнув в ворота – Калит не хотела туда. Не хотела ничего.

Вспыхнули два солнца, ослепив ее. Обжигающий жар обдал ее; она закричала, высыхая в огненной буре… но было слишком поздно…

Она очнулась, лежа в мокрой траве; распахнутые веки дрожали, и Калит уставилась в светлеющее небо. Пятна еще плыли перед глазами, но она чувствовала, что они бледнеют. Калит вернулась – и мудрости не прибавилось, и путь впереди был не яснее.

Застонав, она перекатилась на бок и встала на четвереньки. Болела каждая косточка в теле; судороги скручивали все мышцы, и Калит дрожала, промерзшая до глубины души. Подняв голову, она увидела, что рядом стоит Саг’Чурок, и его ужасные глаза устремлены на нее, как на зайца, попавшегося ему под коготь.

Калит отвела глаза и поднялась на ноги. Почуяв легкий запах дыма от бхедериновых лепешек, она повернулась и увидела, что Гунт Мах склонилась над костром, крутя громадными лапами сочащееся мясо на вертелах.

Проклятые твари были одержимы мясом с того момента, как они покинули Гнездо; в этом путешествии она ни разу не видела у них какой-то корнеплод или краюху хлеба (верней, того, что заменяло им хлеб, хотя по вкусу больше было похоже на свежие грибы, бесчисленных форм и размеров). Мясо натощак после ночного голодания, мясо на первом утреннем привале, мясо на ходу к вечеру и мясо на вечерней трапезе, уже после захода солнца. Калит подозревала, что без нее они глотали бы мясо сырым. На Пустоши, как оказалось, трудно было найти что-то еще – здесь почти не было даже трав, ягод и клубней, таких обычных для равнины Элана.

Ужасно одинокая и несчастная, Калит отправилась готовить себе завтрак.

Стави посмотрела на сестру и увидела, как обычно, свое собственное лицо – вот только такого выражения у нее никогда не было. Хоть и близнецы, они были словно две стороны одной монеты и являли себя миру по очереди. Хетан знала это и не раз замечала: когда одна из ее старших дочерей смотрела на другую, на детском личике появлялось удивление и нечто вроде вины – словно, увидев неожиданное выражение на лице второго «я», вскрываешь собственные потаенные чувства.

И не удивительно, что Стави и Стори избегали, насколько получалось, смотреть друг на друга – им обеим не нравилось испытывать смущение. Предпочитали смущать других, и прежде всего, как заметила Хетан, приемного отца.

Даже не слыша разговора, Хетан прекрасно видела, как это происходит. Девочки наседали на беднягу, как пара коварных кошек на охоте, и все, чего они от него хотели, они непременно получали. Без осечки.

Вернее, так было бы – раз от разу, – если бы не жесткая и умная мать, которая, взявшись за дело, могла явиться прямо в момент осады и одним только словом или жестом отправить двух мелких стервочек восвояси. Поэтому хотя бы одна из близняшек постоянно следила: где Хетан, далеко ли и внимательно ли смотрит. Хетан знала, что стоит ей только повернуться в сторону девочек, как они, прекратив льстиво, откровенно манипулировать отцом и метая темные, острые взгляды в ее сторону, бросятся прочь, как расстроенные бесенята.

Да, они могут быть вполне милыми, если это необходимо им, и от своего настоящего отца они унаследовали талант изображать невинность, такую чистую и абсолютную, что она вызывала тошноту у их матери, да и у других матерей. Да что там, Хетан видела, как двоюродные бабушки – обычно всепрощающие, как им положено, – прищуриваются, наблюдая за происходящим.

Разумеется, непросто измерить зло или даже просто подтвердить, что это оно и есть. Разве не дано любой женщине в совершенстве управлять всеми аспектами жизни своего избранника? Вне всякого сомнения. Соответственно, Хетан жалела будущих мужей Стори и Стави. Но при этом не желала видеть, как от этой парочки страдает ее собственный мужчина. Все дело просто в чувстве собственности. И чем старше становились близняшки, тем с большим нахальством пытались украсть его у нее.

Да, все это ей было понятно. Не то чтобы девочки вели так себя сознательно. Они просто тренировали навыки: как захватывать, терзать и поглощать. И то, что они воспринимали свою мать как соперницу, вполне естественно. Порой, вспоминала Хетан, ей хотелось выследить их далекого, несговорчивого и демонического отца и плюхнуть обеих поганок ему на пухлые колени… Да, Крупп из Даруджистана вполне заслуживал такого за свою небрежность.

Увы, она прекрасно видела, что тот, кто пришел на смену Круппу, не одобрил бы такого жеста, хоть и справедливого, по мнению Хетан. Такова горькая родительская доля. И неудачный выбор благородного супруга.

Он был чувствительным и склонным к всепрощению; и близняшки, зная это, впивались в него, как пираньи. И не в том дело, чтобы Стави и Стори были крайне бесчувственными – как все девочки их возраста, они просто не забивали себе голову. Если они хотели чего-то, то шли на все, чтобы это получить.

Разумеется, еще до совершеннолетия жизнь в племени белолицых баргастов выбьет из них эту дурь или хотя бы подавит чересчур злобные импульсы – это необходимо для достойной жизни.

Стори первая заметила приближение Хетан; мрачное выражение глаз матери вызвало внезапную вспышку ужаса и злобы на миленьком круглом личике девочки. Она постучала кончиками пальцев по плечу сестры, и Стави, вздрогнув от прикосновения, сама увидела Хетан. Через удар сердца они уже неслись прочь, как пара горностаев, а приемный отец изумленно глядел им вслед.

Хетан подошла к нему.

– Любимый, рядом с ними ты тупеешь, как бхедерин.

Онос Т’лэнн заморгал и вздохнул.

– И все же, боюсь, я расстроил их. Не могу сосредоточиться – они так быстро стрекочут, прямо задыхаются, – и не могу понять, о чем они и что им надо.

– Что бы там ни было, главное, что это их только портит еще больше. Но я прервала их осаду, Тлен, чтобы сообщить, что вожди кланов собираются… ну те, кому сообщили. – Она помолчала. – Муж мой, они обеспокоены.

Даже эта новость едва пробила кокон печали, которым Тлен окутал себя после ужасной смерти Тока Младшего.

– И сколько кланов никого не прислали? – спросил он.

– Почти треть.

Он нахмурился, но промолчал.

– В основном с крайнего юга, – продолжала Хетан. – Вот почему здесь поговаривают, что они взбунтовались – потеряли свой путь, свою волю. Что сломались и разбрелись по королевствам; воины нанимаются охранниками и сторожами в Сафинанд и Болкандо.

– Ты сказала «в основном», Хетан. А что остальные?

– Дальние кланы, те, кто рассеялись – кроме одного клана. Гадра, которые нашли значительное стадо бхедеринов в промежутке между Акрином и Оул’даном – достаточное, чтобы кормиться какое-то время…

– А вождь клана гадра – Столмен, да? Никогда бы не заподозрил его в вероломстве. И какова вероятность бунта в тех краях? Им некуда было бы идти – бессмыслица.

– Ты прав, смысла нет. Надо было поговорить с ними. Ты должен встретиться с вождями кланов, Тлен. Им следует напомнить, почему мы здесь.

Она всмотрелась в его мягкие карие глаза, потом отвела взгляд. Кризис, понимала она, гнездится не только в головах вождей кланов баргастов, но и в человеке, стоящем рядом. В ее муже, ее любимом.

– Я не знаю, – медленно, словно с трудом подбирая слова, сказал Тлен, – смогу ли помочь им. Поплечники были тверды в своих первых пророчествах и зажгли огонь, который привел нас сюда, но шли дни, и их языки словно усыхали, слова увядали, и я видел только страх в их глазах.

Хетан взяла мужа за руку и потащила за собой – за границу громадного лагеря. Они прошли пикеты, миновали окруженные рвами сухие отхожие места, и пошли дальше – на неровный участок жесткой земли, где совсем недавно, в сезон дождей, паслись стада.

– Мы должны были воевать против тисте эдур, – сказал Тлен, когда они поднялись на вершину хребта и уставились на далекие клубы пыли. – Поплечники с помощью ритуалов торопливо отыскивали проходы через Пути. Все белолицые баргасты затянули пояса, чтобы купить транспорт и провизию. Мы спешили за Серыми мечами.

Он снова помолчал и сказал:

– Мы искали не того врага.

– Не сыщешь славы, сокрушая сокрушенный народ. – Хетан ощутила горечь во рту от собственных слов.

– Или тех, кого притесняет кто-то из своих.

По этому поводу шли жестокие столкновения. Несмотря на то что Онос Т’лэнн был единодушно избран Военным вождем после трагической гибели отца Хетан, он почти немедленно оказался в ссоре со всеми вождями кланов. Война против Летерийской империи была бы несправедливой, несмотря на гегемонию эдур. Не только летерийцы не были их врагами, но даже сами тисте эдур, склонившиеся в ужасной тени своего императора, похоже, не имели никакого отношения к тем древним эдур, которые охотились на баргастов много поколений назад. Сама мысль о мщении, о возобновлении войны внезапно стала кислой, и Тлен, имасс, не чувствующий гноящейся в душе баргастов раны и глухой к ярости пробудившихся богов баргастов… что ж, он был нетерпим к тем, кто так стремился проливать кровь.

Поплечники уже совершенно расходились в своих предсказаниях. Пророчество, казавшееся таким простым и понятным, вдруг замутилось, посеяв такие разногласия среди провидцев, что даже их предполагаемый лидер, Кафал – брат Хетан – не в состоянии был сплотить шаманов. Так что свара между Тленом и вождями была ни к чему; и они ничем не могли помочь.

Кафал постоянно путешествовал от племени к племени – Хетан не виделась с братом месяцами. Если ему и удалось где-то исправить ситуацию, она о таком не слышала; даже в поплечниках этого лагеря она ощущала растущую тревогу и горькое нежелание говорить хоть с кем-то.

Онос Т’лэнн не желал обрушивать белолицых на Летерийскую империю; и его воля одерживала верх до того рокового дня, когда пал последний из оул’данов – когда умер Ток Младший. И не только клан Хетан – сэнаны – всполошился, проснулся и темный голод сестры Тлена, Килавы.

Хетан очень не хватало этой женщины; и горе ее мужа усугублялось отъездом той – можно было счесть, что она бросила Тлена в тяжелую минуту. Однако Хетан подозревала, что, став свидетельницей смерти Тока – и того, как потрясен брат, – Килава по-новому увидела эфемерность любви и дружбы и решила заново пересмотреть собственную жизнь. Возможно, это слишком эгоистично, несправедливо и ранит брата, уже страдающего от потери.

Да, Килава заслуживает хорошей оплеухи по своей изящной головке; и Хетан поклялась, что врежет ей при следующей встрече.

– Я не вижу врага, – сказал ей муж.

Она кивнула. Да, именно это и баламутило ее народ, и люди смотрели на Военного вождя. Ждали указаний, ждали цели. А он не давал им ничего.

– У нас слишком много молодых воинов, – сказала она. – Воспитанных в древних традициях боя, желающих напоить свои мечи кровью, – ведь резня полуразбитой, истощенной летерийской армии не могла разжечь аппетит воинов нашего клана, но могла разбудить зависть и междоусобицу всех со всеми.

– У имассов все было проще, – сказал Тлен.

– Да вздор!

Он бросил на нее взгляд и снова отвернулся, поникнув.

– У нас ведь была цель.

– Вы вели нелепую войну с врагом, который вовсе не хотел воевать с вами. И вместо того чтобы признать несправедливость того, что творите, вы затеяли Ритуал Телланн. Прекрасная увертка, хоть и довольно безумная. Что такого страшного в том, чтобы признать свои ошибки?

– Милая женушка, не задавай такой вопрос.

– Почему это?

Он снова взглянул на нее – и на сей раз не сердито, а с отчаянием.

– Может оказаться, что ошибки – это все, что осталось.

Она затихла и похолодела, несмотря на очень жаркое утро.

– А для тебя – среди прочего – и я?

– Нет, я просто хочу помочь тебе понять имасса, который был когда-то т’лан. – Он помолчал и продолжил: – С тобой, с нашими детьми я начал верить, что все позади: ужасные ошибки и груз последствий. И вдруг, за единый миг… Я вспомнил о собственной глупости. Нет смысла игнорировать свои недостатки, Хетан. Иллюзии утешают, но могут оказаться смертельными.

– Но ты не мертв?

– Точно?

Она фыркнула и посмотрела в сторону.

– Ты не лучше своей сестры! – И снова повернулась к нему. – Очнись! Из твоих двадцати семи кланов осталось девятнадцать – сколько еще ты потеряешь из-за того, что не можешь принять решение?

Онос прищурился.

– И что же я должен решить? – тихо спросил он.

– Мы – белолицые баргасты! Найди нам врага!

Быть так близко от дома оказалось больно, хотя Торант – последний воин оул’данов – и желал радоваться муке. Наказанию за то, что выжил, что живой – как последняя капля крови, не желающая впитываться в красную грязь; он не знал, что удерживает его, позволяет дышать, позволяет сердцу биться, а мыслям процарапываться через бесконечную завесу пыли. Порой, глубоко в душе, он молился о том, чтобы найти свою единственную, чистую правду, втиснутую в костяшки пальцев, отполированную бессмысленными ветрами, бесполезными дождями, бесконечными временами года. Маленький узелок чего-то, похожего на кость, который мешается под ногами.

Может, он и найдет, хотя сомнительно. Нет у него мудрости. Не так он остер, как Ток Анастер, мезланец, постоянно являющийся ему во снах. Грохот копыт, разодранное бурей ночное небо, ветер, воющий, словно волк, – и единственный глаз мертвого воина, замерший бледным опалом в глазнице. Ужасное в кровавом блеске лицо: кожа содрана, грязные зубы оскалены в мрачной усмешке; в самом деле мезланец являлся в сны Торанта предвестником кошмаров, насмешкой над ценной хрупкой правдой. Одно ясно: мертвый лучник преследовал Торанта, горя ненавистью к последнему оул’данскому воину, и преследовал беспощадно; Торант еле переставлял ноги, хоть и спасая свою жизнь, задыхаясь, крича, пока не просыпался внезапно, дрожащий, липкий от пота.

Казалось, Ток Анастер не торопится довести погоню до жуткого конца. Призрак находил удовольствие в самом преследовании. И так ночь за ночью…

Оул’данский воин больше не носил медную маску. Пропала сыпь, постоянно покрывавшая лицо. Он решил вручить заботу о себе и детях в руки клана гадра, расположившегося лагерем на краю Оул’дана. Он не хотел быть свидетелем опустошающего горя странного воина по имени Тлен, оплакивающего смерть Тока Анастера.

Вскоре после появления в клане гадра, когда сыпь на лице сошла, на Торанта начали обращать внимание местные женщины; без обиняков они действовали с таким напором, что Торант даже пугался. Не раз ему приходилось спасаться от ухаживаний бегством, но в последнее время около дюжины женщин, нацелившихся на него, объединили усилия.

И Торант оседлал коня, помчался прочь из лагеря и скакал почти целый день – лишь бы подальше от преследовательниц. С красными глазами, утомленный, несчастный в своем одиночестве и не в ладу с самим собой. Он ведь никогда не спал с женщиной. И понятия не имел, как это делается – не считая пугающих детских воспоминаний о виденном через двери хижин: взрослые, взгромоздившись друг на друга, кряхтели, стонали и пыхтели. Но то были оул’даны – а не эти дикие, ужасные баргасты, которые совокупляются с криками и взрывами смеха; мужчины ревут, как медведи, а женщины щипаются, царапаются и кусаются.

Нет, все это бессмысленно. Ведь Торант, хоть и пытался сбежать от этих безумных женщин с раскрашенными лицами и горящими глазами, хотел того, что они предлагали. И бежал от своего желания; и каждый раз пытка, которую он устраивал сам себе, становилась все мучительнее.

Такого несчастья никто не заслужил!

А ведь он должен бы радоваться своей свободе, здесь, на громадных равнинах, находясь так близко к Оул’дану. Смотреть на стада бхедеринов – его народ так и не додумался их приручить – и разбредающихся родара, за которыми теперь приглядывали выжившие оул’данские дети – и знать, что проклятые летери не преследуют их, не убивают… ему бы действительно радоваться.

Разве он не жив? Не в безопасности? И не вождь клана оул’данов? Непререкаемый правитель громадного племени из нескольких десятков детей – многие уже позабыли родной язык и теперь разговаривали на чуждом варварском наречии баргастов, и разрисовывали тела красной и желтой охрой, и заплетали косы?

Он пустил коня легким галопом, уже отъехав на две с лишним лиги от лагеря гадра. Прошлой ночью стада ушли на юго-восток, так что он никого не встречал на пути. И, увидев баргастских псов, он сначала решил, что это волки; однако животные, заметив Торанта, двинулись прямо к нему – так не поступит ни одна стая волков – и Торант постепенно разглядел короткошерстные пятнистые шкуры, плоские морды и маленькие уши. Превосходящие размером оул’данских и летерийских, эти псы были необычайно свирепыми. До сих пор они не обращали внимания на Торанта – лишь изредка оскаливались, пробегая мимо по лагерю.

Торант снял копье с перевязи и упер в стремя рядом с правой ногой. Шесть псов подбирались ближе – было видно, как они утомлены.

Торант натянул поводья, с недоумением поджидая псов.

Животные, приблизившись, окружили воина и его лошади. Он смотрел, как они прилегли; из раскрытых пастей свисали языки, с которых толстыми нитями стекала слюна.

Озадаченный Торант выпрямился в седле. Может он теперь просто пустить коня дальше, продолжая путь?

Будь это оул’данские псы, что означало бы такое поведение? Торант покачал головой; ездовые собаки так улеглись бы, если бы учуяли приближение врага. Нахмурившись, Торант привстал в стременах и внимательно посмотрел на север, откуда пришли псы. Ничего… он приложил ладонь ко лбу. Да, на горизонте ничего, но над горизонтом… кружатся птицы? Возможно.

И как поступить? Вернуться в лагерь, найти воина и рассказать ему или ей, что видел? Ваши псы нашли меня. И легли на землю. А далеко на севере… какие-то птицы. Торант фыркнул. Подобрав поводья, он направил коня между двумя лежащими псами, а потом двинулся на север. О птицах рассказывать глупо; нужно посмотреть, что привлекло их.

Из шести псов два шагом двинулись за ним. Остальные четыре поднялись и отправились на юг – к лагерю.

Во времена Красной Маски Торант был почти доволен жизнью. Оул’даны нашли того, за кем можно следовать. Настоящего лидера, спасителя. И когда пришли великие победы – гибель сотен летерийских захватчиков в триумфальных битвах, – они подтверждали высокое предназначение Красной Маски. Трудно сказать, в какой момент все пошло наперекосяк, но в памяти всплывал ироничный глаз Тока Анастера, циничное выражение чужеземного лица; под каждым ехидным замечанием Тока крепкая вера Торанта дрожала, словно под смертельными ударами… пока не появились первые трещины, пока все усилия Торанта не обернулись против него, словно в насмешку; пока сила не стала слабостью.

Такова сила скептицизма. Несколько слов срывают покров уверенности, как семена, прилипшие к каменной стене; нежные ростки и тонкие корни со временем разрушают стену.

Довольство жизнью само по себе должно было вызвать у Торанта подозрения, но он, словно перед богом чистоты, встал на колени, склонив голову, и наслаждался покоем. В любое другое время Красная Маска не смог бы взять лидерство над оул’данами. Если бы не отчаяние, не постоянные поражения и растущие потери, если бы не нависшее громадным утесом вымирание, племена прогнали бы его прочь – как уже поступили когда-то. Да, в те времена они были мудрее.

Некоторые силы нельзя преодолеть; так было и с летери. Их жажда новых земель, их желание владеть и управлять всем, чем владеют, – эти ужасные устремления распространялись, как чума, отравляя души врагов. Стоит желанию видеть мир так, как видят они, вспыхнуть в чьем-то мозгу, война окончена – поражение абсолютное и необратимое.

Даже эти баргасты – его спасители-варвары – были обречены. Торговцы акриннаи останавливались у самого частокола. Лошадники из Д’рхасилани напрасно проводили табун за табуном мимо лагеря; то и дело баргастский воин выбирал крупного коня, внимательно осматривал, а потом с пренебрежительным смехом возвращал в табун. Торант был уверен, что рано или поздно появятся кони нужного роста и мощи – и тогда все, конец.

Захватчики остаются захватчиками не навеки. Со временем они перестают отличаться от других племен и народов на захваченной земле. Языки перемешиваются, переплетаются, ассимилируются. Привычки и обычаи переходят туда-сюда, как монеты, и вскоре каждый смотрит на мир, как все. И если эти взгляды неправильны, жди невзгод, практически для каждого, практически навсегда.

Оул’данам стоило бы склониться перед летерийцами. Были бы живы, а не лежали бы теперь кучами гниющих костей в грязи мертвого моря.

Красная Маска пытался остановить само время. Естественно, он потерпел поражение.

Порой вера – это самоубийство.

Торант отбросил свою веру, свою убежденность, свои ценные взгляды. Он не сопротивлялся тому, что молодежь забывает свой язык. Видел охряную краску на их лицах, стоящие торчком волосы – и спокойно пожимал плечами. Да, он вождь оул’данов, последний вождь, и ему предстоит наблюдать мирное уничтожение его культуры. Обычаи уйдут. Он поклялся, что не будет по ним скучать.

Нет, Торант не носил медную маску. Больше не носил. И его лицо очистилось – как и его зрение.

Он придержал коня, как только увидел трупы, разорванные тела. Вороны и златоклювые стервятники скакали в танце падальщиков, а риназаны носились вокруг, разгоняя тучи накидочников – насекомые внезапно вскидывались белыми цветами и тут же садились опять. Такое Торант видел на равнинах не раз.

Отряд баргастов попал в засаду. И был уничтожен.

Торант подъехал ближе.

Никаких следов, ведущих от места бойни – ни ног, ни копыт. Видно было, что баргасты шли плотной группой – это странно, судя по тому, что известно Торанту об их тактике патрулирования. Возможно, подумал он, они перешли к защите, а значит, враг превосходил их числом. Но тогда… должны были остаться следы. И тот, кто убил этих воинов, должно быть, забрал своих убитых… Торант пустил коня вокруг лежащих тел – никаких кровавых пятен, никакой примятой травы, где волокли трупы.

Торант обратил внимание, что воинов не обобрали. Их прекрасное оружие лежало рядом, и на лезвиях не было крови.

Торант почувствовал, как напряжены нервы, словно взбудораженные чем-то нечестивым. Он еще раз посмотрел на трупы… Их не стаскивали в одно место, они так и стояли рядом… перед единственным противником. А раны… стервятники, конечно, уже постарались, но все равно раны выглядели совершенно необычно. Как будто воины сошлись со зверем, и посмотрите, какие были удары. Равнинный медведь? Нет, их уже не осталось. Среди моего народа говорили, что последней сохранившейся шкуре одного такого медведя семь поколений. Торант припомнил эту шкуру – да, громадную, но потрепанную. А когти были выдраны и давно пропали. И все же…

Торант взглянул на двух пришедших за ним псов. Неестественно напуганные псы поджали короткие хвосты и бросали на него испуганные молящие взгляды. Будь это ездовые оул’данские псы, они уже шли бы по следу врага, злобно ощетинившись. Торант сердито взглянул на животных.

Развернув коня, он отправился к лагерю гадра. Псы поспешили следом.

Один зверь – не оставляющий никаких следов. Зверь-призрак.

Пожалуй, его одинокие прогулки подошли к концу. Он будет вынужден сдаться этим жадным женщинам. Надо надеяться, они помогут ему избавиться от беспокойства.

Оставь охоту баргастам. Пусть их шаманы сделают что-то полезное вместо того, чтобы каждую ночь упиваться д’рхасским пивом. Доложи вождю, и на этом все.

Он уже пожалел, что отправился искать тела. Нет сомнений, зверь-призрак близко и наверняка наблюдает за ним. Или накрыл место злобной магией; и Торант теперь помечен, и его отыщут, куда бы он ни отправился. Он почти ощущал запах этой магии на своей одежде. Едкий, горький, как брюхо змеи.

Сеток, которую когда-то звали Стайанди и которой во снах являлись знакомые лица, говорящие на странных языках, их смех, любовь и нежность – из времен до того, как она примкнула к зверям, – смотрела на пустую равнину на севере.

В лагерь вернулись четыре пса – ничего необычного, а если патруль задерживается, то, скорее всего, вспугнули чернохвостого оленя и убили его; потому двух псов из стаи и не хватает: их запрягли в волокушу, на которую погрузили мясо. Вполне нормальное объяснение, несмотря на явное отсутствие логики (эти четыре пса остались бы с патрулем, чтобы подкормиться ободранным скелетом и потрохами); впрочем, Сеток не особенно задумывалась, почему воины-баргасты в клубах пыли провожают взмыленных псов странными взглядами и почему они так встревожились, когда псы улеглись на животы.

Сеток посмотрела, как около дюжины воинов, подобрав оружие, собираются рядом с псами, и снова обратилась к северу.

Да, звери воняют смертью.

И дикие волки на Пустоши, подарившие ей жизнь, выли с рассвета свою песнь ужаса.

Да, ее первая семья всегда оставалась рядом, получив своего рода священную защиту в легенде о том, как девочку нашли: ни один баргаст не станет охотиться на волков, а теперь и акриннаи узнали историю ее рождения в стае и о том, как одинокий воин обнаружил ее.

Благословенная духами, так теперь говорили все, глядя на нее. Владелица тысячи сердец.

Сначала этот титул смущал Сеток, но память постепенно пробуждалась с каждым днем, что взрослела, росла и становилась более остроглазой. Да, внутри она хранила тысячу сердец, и даже больше. Дар волков. Впитала с молоком, молоком крови, молоком тысячи убитых братьев и сестер. И разве не вспоминала она ночь ужаса и бойни? Ночь, когда бежала в темноте?

О ее легенде шла молва, и даже поплечники подносили ей дары и приходили, чтобы коснуться ее и тем унять свое смятение.

А теперь Великий колдун, Нашедший баргастских богов – Кафал – пришел в клан гадра, чтобы поговорить с ней, понять ее душу, если она позволит.

Дикие волки взывали к ней, полные страха и тревоги. Беспокоились за свое дитя, да, и за будущее, когда бури надвинутся со всех сторон. Они понимали, что Сеток окажется в самой сердцевине этого небесного пожара. Они готовы были пожертвовать собственными жизнями – лишь бы она жила. А этого она не могла допустить.

Если она и получила благословение духов, то эти духи – волки. Если ей хотят поклоняться баргасты, то она всего лишь символ дикой природы, и поклоняться нужно природе – им следует это понять.

Она снова посмотрела на съежившихся псов и почувствовала резкую печаль: кем могли бы быть эти животные, если бы их природа не была так скованна и связанна.

Дети мои, бог не ждет нас в дикой природе. Дети мои, бог и есть дикая природа.

Узрите ее законы и смиритесь.

И в покорности обретите покой.

Но знайте: покой – это не всегда жизнь. Иногда покой – это смерть. Но тогда как можно не смириться?

Дикие законы – единственные законы.

Эти слова она скажет Кафалу. И увидит реакцию по его лицу.

А потом расскажет, что клан гадра вымрет, а за ним и многие другие кланы баргастов. И скажет, что нужно смотреть на небо, ведь смерть придет с небес. И предупредит, что ему не надо больше путешествовать – нужно вернуться к своему клану. Помириться с духами сородичей. Обрести покой жизни, пока не пришел покой смерти.

Воины собрались вокруг псов, готовя оружие и снаряжение. Тревога волнами распространялась от них по лагерю. Вот-вот они выберут из собравшихся старшего. Сеток жалела их всех, но особенно обреченного предводителя.

Ветер дул с востока, отбрасывая длинные, выбеленные солнцем волосы ей на лицо – как высохшую траву. И все равно ее не отпускал запах смерти.

Строгие черты Кафала стали шире и еще строже за долгие годы; между бровей и вокруг рта пролегли глубокие горестные морщины. Много лет назад в яме под полом храма он разговаривал с Благословляющим, с малазанским капитаном Ганосом Параном. И, желая произвести впечатление – желая показать, что мудрость его не соответствует юным годам, – он произнес слова, которые слышал от отца, но выдал за свои.

«Тот, кто владеет силой, должен действовать решительно… Иначе она просочится сквозь пальцы».

Эти слова, несомненно справедливые, горько отозвались теперь. Голос, произносивший их тогда, был совсем не прав. И вообще не имел права произносить их. Кафал просто не мог поверить, с какой самоуверенностью вещал тот юный, ясноглазый дурачок.

Нелепое, глупое происшествие унесло жизнь его отца, Хумбролла Тора. При всей огромной силе, какой обладал мудрый воин, ни мудрость, ни сила не уберегли его от слепой случайности. Урок понятен, послание мрачное и унизительное. Сила не защищает ни от чего; вот единственная мудрость, которую следует знать.

Интересно, что случилось с тем несчастным малазанским капитаном, избранным и проклятым (а есть ли тут разница?); и еще интересно, почему Кафал сейчас так хочет поговорить с Ганосом Параном, произнести другие слова, более честные, более взвешенные, более понимающие. Да, молодые скоры на суждения, с легкостью осуждают медлительных старших. Молодые вовсе не понимают ценности трезвого размышления.

Ганос Паран был нерешителен – так казалось тогда Кафалу. Печально, досадно. А Кафал нынешний, стоящий на чужеземной равнине под чужеземным небом, понимал, что малазанец тех лет был оправданно осторожен, благодаря мудрости, которой юный Кафал, увы, не постигал. Вот так мы измеряем жизнь, так перекидываем мост от того, кем были, к тому, кем стали. Ганос Паран, ты когда-нибудь смотришь вниз? Замираешь рядом с бездонной пропастью?

Когда-нибудь мечтаешь прыгнуть?

Онос Т’лэнн получил всю власть, которой когда-то обладал отец Кафала, и получил совершенно заслуженно. И теперь она медленно, неуклонно просачивалась сквозь пальцы древнего воина. Кафал не в силах был остановить это: он был так же беспомощен, как и сам Тлен. Опять слепой случай устроил заговор против баргастов.

Услышав, что боевые псы вернулись в лагерь – псы, бросившие сопровождение и тем самым молчаливо объявившие, что с разведчиками случилась беда, – и что собирается военный отряд, чтобы отправиться по следу, Кафал натянул плащ из бхедериновой кожи, закряхтев под его тяжестью, и пнул потрепанную куклу с хохолком, лежащую в палатке на полу рядом с койкой.

– Просыпайся!

Чучелко, сплюнув, с ворчанием выпрямилось:

– Очень смешно. Прояви уважение к старшим, о Великий колдун.

Ирония, сочившаяся из титула, как смола, заставила Кафала поморщиться; и тут же он обругал себя, когда Таламандас весело фыркнул, довольный произведенным эффектом. У выхода Кафал помедлил.

– Давно пора было сжечь тебя на погребальном костре, чучелко.

– Я слишком ценен для этого. Я брожу по Путям. Я доставляю послания и договариваюсь с чужими богами. Мы говорим о чрезвычайно важных вещах. Война, предательства, союзы, предательства…

– Ты повторяешься.

– …И война.

– И боги баргастов довольны твоими усилиями, Таламандас? Или рычат от ярости, когда ты виляешь по указке человеческих богов?

– Они не могут жить в изоляции! Мы не можем! Они закоснели! Им не хватает утонченности! Мне стыдно за них!

Вздохнув, Кафал шагнул за порог.

Чучелко осторожно двинулось следом.

– Если мы будем сражаться одни, мы все умрем. Нам нужны союзники!

Кафал остановился и посмотрел вниз; а может, Таламандас сошел с ума? Сколько можно повторять один и тот же разговор?

– Союзники против кого? – спросил он уже в который раз.

– Против того, что грядет!

И снова тот же бессмысленный ответ, который не пригодится ни Кафалу, ни Тлену. Тихо зашипев, Великий колдун пошел дальше, не обращая внимания на плетущегося следом Таламандаса.

Военный отряд покинул лагерь. Пустив коней рысью, воины уже подбирались к северному хребту. Перевалив гребень, они скрылись из виду.

Кафал увидел, что Сеток стоит на краю лагеря и провожает воинов взглядом; по ее позе было понятно, что она готова броситься вслед за ними: зубы оскалены, волоски на загривке дыбом, она жаждет принять участие в охоте.

Кафал направился к ней.

Девочка, несомненно, летерийка, но это то, что видно на поверхности – кожа, черты лица, схожесть с родителями, которые дали ей жизнь, а потом потеряли. Но этот налет цивилизации давно увял, растворился. Она вернулась в дикую природу – жертвенная дева, чья душа была поглощена целиком. И она принадлежала волкам, а возможно, Богу и Богине Волков, Господину и Госпоже Престола Зверя.

Баргасты решили найти Серых Мечей, чтобы бороться бок о бок с ними – ведь Ток Анастер и его армия знают ожидающего их врага. Боги баргастов тогда желали служить Тоггу и Фандерее, мчаться с грозной стаей за кровью и славой. Теперь Кафал понимал, какими детьми они были.

От Серых Мечей оставалась лишь куча гниющего мяса, когда их нашли первые разведчики.

Это чересчур для славы.

И на Сеток перешло благословение, дарованное Серым Мечам? Теперь она – дитя Тогга и Фандереи?

Этого даже Таламандас не знал.

– Не она! – ворчало сейчас чучелко за спиной Кафала. – Гони ее, Кафал! Выбрось в помойную яму, из которой она явилась!

Но он шел вперед. Когда оставалось около дюжины шагов, Сеток взглянула на него и снова повернулась к пустым землям на севере. Кафал подошел ближе.

– Они умрут, – сказала Сеток.

– Что? Кто?

– Воины, которые только что ушли. Они умрут так же, как и разведчики. Ты нашел врага, Великий колдун… но это не тот враг. Снова.

Кафал обернулся. В пяти шагах от него в траве скорчился Таламандас.

– Догони их, – скомандовал Кафал чучелку. – Верни обратно.

– Не верь ничему, что она говорит!

– Это не просьба, Таламандас.

Насмешливо закудахтав, чучелко поскакало, как ужаленный пчелой заяц, по следу отряда.

– Это бесполезно, – сказала Сеток. – Весь клан обречен.

– Такие заявления меня утомляют, – ответил Кафал. – Ты словно ядовитый шип в сердце этого клана, высасывающий его силу и гордость.

– И ради этого ты приехал? – спросила она. – Чтобы… вытащить этот шип?

– Если придется.

– Тогда чего же ты ждешь?

– Я узнаю, откуда берутся твои заявления, Сеток. Тебя одолевают видения? Духи являются в твои сны? Что ты видела? Что тебе известно?

– Риназаны шепчут мне на ухо, – сказала она.

Она насмехается?

– Крылатые ящерицы ничего не шепчут, Сеток.

– Нет?

– Нет. От тебя я услышу только чушь? Будешь выплескивать на меня свое презрение?

– Оул’данский воин по имени Торант собрал военный отряд. Он подтверждает увещевания твоей куклы. Но… вождь молод. Бесстрашен. Почему дураки выбирают таких?

– Когда старшие воины видят, что боевые псы одни притащились в лагерь, – сказал Кафал, – они собираются, чтобы обсудить, что случилось. А молодые хватают оружие и вскакивают на ноги с горящими глазами.

– Просто удивительно, – заметила Сеток, – что хоть кто-то из воинов доживает до старости.

Да. Это верно.

– Их убедил оул’данец.

– А не Таламандас?

– Нет. Говорится, что мертвый колдун ничего хорошего не скажет. Говорят, что твое чучелко преклоняет колени перед Жнецом Смерти. И называют его малазанской марионеткой.

Во имя духов, мне и возразить нечего!

– Сеток, ты чувствуешь все, что происходит на этих равнинах. Что тебе известно о враге, который убил разведчиков?

– Только то, что нашептали риназаны, Великий колдун.

Опять крылатые ящерки… нижние духи!

– В наших краях, на высоких столовых горах, водятся ящерицы поменьше – называются ризаны.

– Да, поменьше.

Он нахмурился.

– То есть?

Она пожала плечами.

– То и есть. Поменьше.

Кафалу захотелось встряхнуть ее, вытрясти ее тайны.

– Кто убил наших разведчиков?

Сеток оскалилась, но не повернулась к нему.

– Я уже говорила, Великий колдун. Расскажи, ты видел зеленые копья в ночном небе?

– Конечно.

– Что это?

– Не знаю. Известно, что некоторые падают на землю, а другие проносятся по небосводу, как горящие фургоны – ночь за ночью, целые недели и месяцы… а потом пропадают так же таинственно, как и появились.

– И не обращая внимания на мир внизу.

– Да. В небе бесчисленное количество миров, подобных нашему. Для звезд и для великих горящих фургонов мы просто комки пыли.

Пока он говорил, Сеток повернулась к нему.

– Это… интересно. В это верят баргасты?

– А во что верят волки, Сеток?

– Скажи, – продолжала она, – когда охотник бросает копье в бегущую антилопу, он целится в животное?

– И да и нет. Чтобы попасть точно, копье нужно метать в пространство перед антилопой – туда, куда она побежит. – Кафал внимательно взглянул на Сеток. – Хочешь сказать, что эти зеленые штуки – копья охотника, а мы – антилопа?

– А если антилопа будет метаться туда-сюда?

– Хороший охотник не промахнется.

На гребне снова показался военный отряд, а вместе с ними оул’данский воин верхом на своем коне и еще два пса.

Кафал сказал:

– Мне нужно найти Столмена. Он захочет поговорить с тобой, Сеток. – Он помедлил и добавил: – Возможно, вождь гадра сумеет вытащить из тебя прямые ответы, ведь я точно не смог.

– Волки говорят прямо, – ответила она, – когда говорят о вой– не. А все остальное их только путает.

– Так ты действительно служишь Госпоже и Господину Престола Зверя. Как жрица.

Она пожала плечами.

– Кто, – снова спросил Кафал, – кто наш враг?

Сеток посмотрела на него.

– Враг, Великий колдун, – это покой.

И улыбнулась.

Костогрызы оттащили тело Висто на несколько шагов на ровное место, но что-то остановило их от пожирания сморщенной кожистой плоти мертвого мальчика. На рассвете Бадаль и еще несколько детей подошли и обступили помятое тело с разодранным животом, которое когда-то было Висто.

Остальные ждали, когда Бадаль подберет слова.

Рутт пришел последним – ему нужно было проверить Ношу и запеленать ее. Когда он появился, Бадаль была готова.

– Слушайте меня, – сказала она, – про умирание Висто.

Она сдула мух с губ и обвела взглядом лица тех, кто стоял вокруг. Нужно какое-то выражение, но неясно какое. Даже вспомнить, на что оно похоже, трудно… просто невозможно. Она его потеряла, честно говоря. Но оно ей нужно, и она узнает его, как только увидит. Выражение… какое-то выражение… какое? И через мгновение она заговорила:

Они ждали, ведь никогда не ясно было, закончила ли она, пока не станет очевидно, что закончила; и тут она посмотрела на Висто. Яйца наездников Сатра обсыпали губы Висто, как хлебные крошки, как будто он торопливо сжевал кекс. Взрослые наездники проели живот, и куда они подевались – неизвестно, может, в землю; все произошло ночью.

Может, некоторые из костогрызов были беспечны, щелкая жадными челюстями – и это хорошо: их останется меньше для мощной атаки на костлявую Змейку. Совсем не плохо, если они будут плестись следом на расстоянии, не догоняя, слабея, как сами дети, пока не лягут и перестанут их тревожить. Это можно терпеть – как ворон и стервятников над головой. Животные учили поверить в терпение.

Бадаль подняла голову; остальные, как по сигналу, повернулись и медленно пошли к тропе, где прочие, кто мог, уже готовились к дневному переходу.

Рутт сказал:

– Я любил Висто.

– Мы все любили Висто.

– А не надо было.

– Нет.

– Потому что так тяжелее.

– Наездники Сатра тоже любили Висто, даже сильнее, чем мы.

Рутт переложил Ношу с изгиба правой руки на изгиб левой.

– Теперь я злюсь на Висто.

Брейдерал, которая всего два дня назад выдвинулась в голову Змейки – то ли из хвоста Змейки, то ли еще откуда-то, – подошла и встала рядом, как будто хотела стать частью чего-то. Чего-то, где уже есть Рутт, Ноша и Бадаль. Но что бы это ни было, Брейдерал туда хода нет. Умирание Висто не оставило дырки. Место все равно занято.

И кроме того, что-то в этой длинной костлявой девчонке беспокоило Бадаль. Ее лицо оставалось слишком белым, несмотря на жаркое солнце. Она напоминала Бадаль бледнокожих – как они называются? Квизиторы? Визитёры? Да, пожалуй, визитёры, бледнокожие, которые торчат выше всех и с этой высоты все видят и всеми управляют; и если они говорят: «Голодайте и умирайте», все так и поступают.

И если бы они знали о Чал Манагале, они бы рассердились. Могли бы устроить погоню и найти голову, найти Рутта и Бадаль; и тогда устроить свои визитёрские штуки, и сломать шеи таким, как Рутт и Бадаль.

– Нас… визитируют в умирание.

– Бадаль?..

Она посмотрела на Рутта, сдула с губ мух и – не обращая внимания на Брейдерал, как будто ее и нет, – пошла в голову Змейки.

Дорога тянулась на запад, прямая, как оскорбление природе; а далеко за каменной, безжизненной землей горизонт блестел, словно усыпанный осколками битого стекла. Бадаль слышала за спиной шаги Рутта и чуть посторонилась, пропуская его в голову колонны. Она могла бы стать его вторым номером, но не пойдет рядом с ним. У Рутта есть Ноша. И хватит с него.

А у Бадаль есть ее слова, и этого больше чем достаточно.

Она увидела, что за Руттом идет Брейдерал. Они были примерно одного роста, но Рутт казался слабее, ближе к умиранию, чем Брейдерал; Бадаль ощутила приступ злости. Все должно быть наоборот. Ведь Рутт им нужен. А Брейдерал не нужна.

Если только она не собирается занять место Рутта, когда Рутт в конце концов сломается, не собирается стать новой головой Змейки, ее скользким язычком, чешуйчатой пастью. Да, видимо, так и есть. И Брейдерал возьмет Ношу, хорошенько завернутую и укрытую от солнца, и они отправятся в новый день, а вместо Рутта будет Брейдерал.

И в этом есть какой-то смысл. Совсем как в стае костогрызов – когда вожак заболеет, или охромеет, или просто потеряет силу, что ж, тогда появляется другой костогрыз и какое-то время держится рядом. Чтобы перехватить власть. Чтобы продолжать дело.

И так же сыновья поступают с отцами, а дочери – с матерями, принцы – с королями, а принцессы – с королевами.

Брейдерал шла почти рядом с Руттом, во главе Змейки. Может, она говорила с Руттом, а может, нет. Есть вещи, о которых и не стоит говорить, и кроме того, Рутт не из тех, кто много болтает.

– Я не люблю Брейдерал.

Если кто и услышал ее, то виду не подал.

Бадаль дунула, отгоняя мух. Нужно найти воду. Еще хоть полдня без воды – и Змейка станет слишком костлявой, особенно в такую жару.

Утро прошло как обычно. Бадаль ела слова, пила вдоволь пауз между ними и злилась – ужасно, – что все это не придает ей сил.

Сэддик был вторым последователем Рутта – первой была Ноша. Теперь он шел в плотной кучке еще с четырьмя детьми, в нескольких шагах позади Рутта и новой девочки. Бадаль шла немного сзади, в следующей кучке. Сэддик поклонялся ей, но близко не подходил – пока не было смысла. У него самого было мало слов – он растерял остальные еще в начале этого похода. И пока он мог слышать Бадаль, он был доволен.

Она кормила его. Своими поговорками и поглядками. Она поддерживала в нем жизнь.

Сэддик думал о ее словах на умирание Висто. И о том, что она сказала не совсем правду: про то, что Висто ничего не помнил о месте, откуда пришел. На самом деле он помнил слишком много. А Бадаль нарочно сказала неправду про Висто. При его умирании. Почему?

Потому что Висто ушел. И говорила она не для него, потому что он ушел. А для нас. Она сказала нам перестать вспоминать. Перестать, чтобы, если мы снова увидим то место, оно было для нас новым. Не само воспоминание, а то, о чем мы вспоминали. Города и деревни, семьи и смех. Вода и пища, и полные желудки. Об этом она говорила нам?

Что ж, он получил пищи на день, так ведь? На этот счет она щедра.

Ступни у Сэддика были похожи на сморщенные кожаные мешки. Они почти ничего не ощущали; и это хорошо, поскольку дорога усыпана острыми камешками и у многих ступни кровоточили, мешая идти. А за пределами дороги земля была еще хуже.

Бадаль была умна. За пастью Змейки, за языком она была мозгом. Она понимала, что видят глаза. Она объясняла, что распробовал язык. Она давала названия вещам нового мира. Мошкам, которые прикидывались листьями, и деревьям, которые звали мошек быть листьями, так что пять деревьев обменивались одной тучей листьев; и когда деревья были голодны, листья отправлялись искать еду. Другие деревья не умели такого, поэтому других деревьев на равнине Элана не росло.

Бадаль говорила о джхавалах – птичках-стервятниках, не больше воробья; они первыми налетали на упавшее тело и пробивали его острыми клювами, чтобы напиться. А иногда джхавалы даже не дожидались, пока тело упадет. Сэддик видел, как они нападали на раненого костогрыза и даже на грифов и ворон. А иногда и друг на друга, когда на них накатывало безумие.

Наездники Сатра, как те, что выросли в несчастном Висто, и черви-плавунцы, переползающие бурлящим ковром, собирались в тени под трупом. Они прокусывали тело и мокли в сочащихся жидкостях, а когда почва размягчалась, уползали, прогрызая кожу воспаленной земли.

Сэддик в изумлении смотрел на этот новый мир, благоговейно слушал, как Бадаль дает названия странным вещам, создавая для всех них новый язык.

Около полудня они нашли яму с водой. Осыпавшиеся остатки временного загона окружали мелкую грязную лужу.

Змейка остановилась, и дети принялись медленно, с трудом залезать в мутную жижу и выбираться обратно. Ожидание убило десятки, и даже из тех, кто вылезал из болота почерневшим, некоторые падали в конвульсиях, кишки скручивало от грязи. Некоторые тут же опорожняли кишечник – идущих следом ждал грязный сюрприз.

Еще один плохой день для Чал Манагала.

Позже, в самую жару, они увидели на горизонте впереди серую тучу. Костогрызы завыли, заплясали от ужаса и, когда туча начала приближаться, бросились наутек.

То, что казалось дождем, не было дождем. Что казалось тучей, не было тучей.

Это была саранча, но не обычная.

Блестя крыльями, стая закрыла полнеба, а потом – и все небо; раздался громкий треск: хруст крыльев, щелканье жвал; каждое насекомое было с палец длиной. Из тучи, окружившей колонну, повалились, жужжа, плотные, почти твердые комки насекомых. Когда первый ком обрушился на детей, загремели вопли боли и ужаса… Вспышки красного мяса, а затем белой кости… и туча понеслась дальше, оставив пучки волос и кучки поблескивающих костей.

Эта саранча ела мясо.

И это был первый день осколков.

Глава пятая

• Художник должен быть немым
• А скульптор глухим
• Талант дается
• Не каждому
• Как всем известно
• Да пусть бултыхаются
• Мы улыбаемся снисходительно
• У нас бесконечный талант
• Дарить дозволение
• Но талант дается
• Не каждому
• И только один
• Достоин похвалы
• А остальные могут прислуживать
• Подмастерьями
• Но величие?
• Это звание дается
• Не каждому
• Не будь жадным
• Добиваясь нашего снисхождения
• Дозволение
• Принадлежит нам
• Оно за хлипкой стеной
• Из кирпичей нашего
• Разумного скептицизма.

«Поэма, которая служит»Астаттл Пом

Воспоминания капрала Битума об отце сводились к простой цитате, гудевшей квонталийским похоронным звоном все детство Битума. Громоподобное заявление обрушивалось на дрожащего сына: «Сочувствие? Ага, я сочувствую – мертвым, и больше никому! И никто в этом мире не заслуживает сочувствия, пока не умер! Понимаешь меня, сынок?»

Понимаешь меня, сынок?

Так точно, сэр. Отличные слова для солдата. Не забивай мозги… суетой. И всем, что может помешать держать щит надежно и бить коротким мечом вперед. Это своего рода дисциплина, которую остальные могут называть упертой тупостью – но это просто показывает, что очень многие ничего не понимают в военной службе.

Приучать людей к дисциплине, начинал понимать Битум, совсем не просто. Он шел вдоль шеренги летерийских солдат – да уж, так назвать их можно только с натяжкой; и у местных это называется стойкой «смирно»… Ряд физиономий, красных на жарком солнце, и текут, как тающий воск.

– Бригада Харридикта, – прорычал Битум, – что за название? Кто, во имя Худа, этот Харридикт… да не тебя спрашиваю, проклятый дурак! Какой-нибудь бесполезный генерал, или того хуже – торговый дом, с радостью готовый обрядить вас всех в свои цвета. Торговцы! Бизнесу не место в военном деле. Мы построили империю на трех континентах, потому что держали их подальше! Торговцы – стервятники на войне, и хоть кажется, что их клювы улыбаются, но поверьте мне, это просто клювы.

Он замолчал, истощив словарный запас, и сделал знак Спруту, который шагнул вперед с жесткой улыбкой; нравилось дураку играть роль бравого, как сейчас принято было говорить («У летерийцев мастер-сержанты; а у нас, малазанцев, бравые сержанты, и повторяйте это скалясь, парни, и не болтайте почем зря» – так говорил Рутан Гудд, и вот он-то, сразу решил Битум, настоящий солдат).

Спрут, широкий и плотный, идеально подходил для этой роли. Шире в плечах, чем Битум, но короче на полголовы, а значит, Битум подходил еще лучше. Ни один из этих игрушечных солдатиков и в подметки не годится ни одному малазанцу – вот ужасная правда. Мягкотелые.

– Эта бригада, – громко и презрительно вещал Спрут, – только зря место занимает! – Он помолчал, в упор глядя на лица, медленно каменеющие под натиском.

Пора бы уже. Битум следил за ними, зацепившись большими пальцами за оружейный ремень.

– Да, – продолжал Спрут, – наслушался я ваших пьяных историй… – Он говорил таким тоном, будто приглашал их за свой столик: с пониманием, с мудростью и почти… с сочувствием. – И да, сам насмотрелся вашего свинства, которое тут называют магией. Никакой дисциплины, никакой утонченности – грубая сила без всякой мысли. И для всех вас битва означает пожирание грязи, а на поле боя сотни погибают ни за что. Ваши маги превратили войну в несчастную бесполезную шутку… – он развернулся и подошел к одному из солдат, нос к носу. – Вот ты! Сколько раз бригада теряла пятьдесят процентов состава или больше в обычном бою?

Солдат – и выбор Спрута был удачен – почти оскалился.

– Семь раз, бравый сержант!

– А семьдесят пять процентов состава?

– Четыре, бравый сержант!

– А девяносто?

– Однажды, бравый сержант! Только не девяносто, а сто процентов, бравый сержант.

У Спрута отвисла челюсть.

– Сто?

– Так точно, бравый сержант!

– Потеряли всех до последнего солдата?

– Так точно, бравый сержант!

Спрут придвинулся еще ближе; лицо побагровело. Он проревел:

– И вам ни разу не пришло в голову – ни одному, – что лучше перебить ваших магов в самом начале битвы?

– Но тогда у противника…

– Разумеется, сначала договориться с ним: вы все согласитесь перебить уродов! – Он отшатнулся и воздел руки. – Вы не бьетесь на войне! Вы не бьетесь в сражениях! Вы просто строем заполняете новые кладбища! – Он повернулся к ним. – Вы все идиоты?

На балконе, нависающем над плацем, Брис Беддикт поморщился. Стоящая рядом, в тени, королева Джанат фыркнула и сказала:

– А он дело говорит.

– Да, в настоящее время, – ответил Брис, – Но это неважно. У нас вообще осталось не так много действующих магов, да и те попрятались… похоже, происходит тихий переворот; подозреваю, когда пыль осядет, вся магия окажется преобразованной. – Он помедлил. – В любом случае не это меня тревожит – когда я слушаю этого солдата. Так нужно, по их мнению, брать дело в свои руки.

– Призыв к мятежу, – кивнула Джанат. – Но можно взглянуть и иначе. Их образ мышления позволяет держать командиров в узде: выполнять приказ – это одно, но если приказы самоубийственны или просто глупы…

– Одна мысль, что мой солдат будет задумываться на каждом шагу, не внушает уверенности. Я уже начинаю жалеть, что нанял этих малазанцев реорганизовывать летерийскую армию. Может, их методы хороши для них, но это вовсе не значит, что они пригодятся у нас.

– Возможно, вы правы, Брис. Есть что-то странное в малазанцах. Меня они восхищают. Представьте: целая цивилизация, где не терпят дураков.

– Насколько я слышал, – возразил Брис, – это не защищает их от предательств: их собственная императрица готова была пожертвовать ими всеми.

– Но они не подставили голову под топор, правда?

– Да, понимаю, о чем вы.

– Между правителем и подданными существует взаимное доверие. Нарушь его – с любой стороны – и все взаимные договоренности аннулируются.

– Гражданская война.

– Если только одна из обиженных сторон не решит просто удалиться. И не будет заинтересована в наказании или мести.

Брис задумался, глядя, как во дворе два Охотника за костями безжалостно издеваются над его летерийскими солдатами.

– Впрочем, они, возможно, могут нас чему-то научить.

Спрут подошел поближе к Битуму и прошипел:

– Нижние боги, капрал, они хуже баранов!

– Их слишком часто пороли, вот в чем беда.

– Так что нам с ними делать?

Битум пожал плечами.

– Могу предложить одно: снова выпороть.

Глазки Спрута уперлись в капрала.

– Как-то это неправильно.

Битум поморщился и отвернулся.

– Знаю. Но больше ничего не могу придумать. Если что придумаешь, валяй, сапер.

– Отправлю их маршировать – а у нас будет еще время подумать.

– Должно быть, у них какая-то мудрая стратегия, – заключил Брис и повернулся к королеве. – Нам, пожалуй, пора идти к Теголу; он говорил что-то насчет встречи перед тем, как встречаться с адъюнкт.

– Вообще-то это сказал Бугг. Тегол предложил встретиться, чтобы обсудить идею Бугга о предварительной встрече… ох, только послушайте! Этот человек и меня, похоже, заразил! Да, давайте торжественно отправимся к моему мужу – вашему брату – и хотя бы выясним все, что следует выяснить, прежде чем малазанцы обрушатся на нас. Ну что они подумают? Наш король ходит в одеяле!

Лостара Йил потянулась к ножу на бедре – и снова отдернула руку. Настойчивый шепот в голове повторял, что клинок нужно почистить, но она чистила и точила его меньше колокола назад, и даже ножны были новыми. Нет в этом логики. Нет в этом смысла. Да, она знала причины своей одержимости. Дурацкие, жалкие причины; но она проткнула ножом сердце тому, кого любила, и это оставило несмываемое пятно у нее на душе. Нож стал символом – надо быть дурой, чтобы этого не понять.

И все же рука чесалась и отчаянно тянулась к ножу.

Лостара пыталась отвлечь себя, наблюдая, как Кулак Блистиг у дальней стены меряет шагами невидимую миру клетку – и все же Лостара знала ее размеры. Шесть шагов в длину, примерно два – в ширину, высота такая, что Блистигу пришлось сгорбиться, пол гладкий, как отполированный. Лостара понимала такое изобретение: прутья прочные, замок надежный, а ключ выброшен в море.

Кулак Кенеб тоже наблюдал за Блистигом, при этом старательно держа свои мысли при себе. Только он сидел за столом, внешне расслабленный, хотя Лостара понимала, что он, видимо, так же побит и помят, как и она, – проклятое прочтение Скрипача всех оставило в жутком состоянии. Получить по полной, до потери сознания – не самое приятное.

Все трое обернулись, когда в комнату вошел Быстрый Бен. У Высшего мага был виноватый вид – впрочем, как обычно. При всей его браваде обвинения липли к нему, как мошкара к паутине. Разумеется, он таил секреты. Разумеется, играл в невидимые игры. Это был Быстрый Бен, последний выживший маг «Мостожогов». Он считал, что перехитрить богов – забавно. Но даже он получил горячих на прочтении Скрипача, и это должно было унизить его.

Лостар прищурилась, когда Быстрый Бен прошел к столу, отодвинул стул рядом с Кенебом и, сев, начал барабанить пальцами по полированному столу.

Нет, на унижение не похоже.

– И где она? – спросил Быстрый Бен. – Мы встречаемся с королем через колокол – нужно решить, что нам делать.

Блистиг, продолжая шагать, на слова мага фыркнул и сказал:

– Она уже решила. Так что все это простая вежливость.

– И с каких это пор адъюнкт волнуется из-за приличий? – возразил Быстрый Бен. – Нет, нужно обсудить стратегию. Все изменилось…

Кенеб выпрямился.

– Что именно, Высший маг? И когда – после прочтения? А можно конкретнее?

Маг улыбнулся.

– Можно, только вряд ли она захочет.

– Тогда всем нам лучше оставить вас с этим, – сказал Блистиг, скривившись. – Если только вашей гордыне не понадобятся зрители – а мы же не хотим, чтобы и другие пострадали, да?

– Найдется конура, Блистиг? Мог бы пойти вздремнуть.

Лостара упорно смотрела в сторону, развлекаясь. Ее их проблемы не волновали. На самом деле ей было все равно, что станет с этой бессмысленной армией. Может, адъюнкт просто их распустит, дав всем расчет. Летерас – вполне неплохой город, хотя и сыроват, на ее вкус; есть наверняка места посуше – в стороне от этой вялой реки.

Конечно, это маловероятный исход. Да просто невозможный. Возможно, у Тавор Паран нет присущей благородным тяги к материальным приобретениям. Охотники за костями – исключение. Это ее армия. И Тавор не хочет ставить ее на полку, как призовую безделушку. Она хочет использовать армию. Возможно, даже израсходовать.

И тут пришли остальные. Блистиг и Кенеб, Быстрый Бен и Синн. Рутан Гудд – он обычно и не ходил на совещания, – и Арбин, и сама Лостара. Добавьте восемь с половиной тысяч солдат под началом Тавор да «Выжженные слёзы» и изморцев – все это, полагала Лостара, более чем удовлетворяло благородную страсть адъюнкт к стяжательству.

И ничего удивительного в том, что все они нервничают. Что-то движет адъюнкт, ее яростью, жестокой одержимостью. Возможно, Быстрый Бен что-то и знает об этом, но, скорее всего, он просто блефует и хвастается. Единственного солдата, который может знать точно, здесь даже нет. Спасибо нижним и верхним богам хотя бы за это.

– Мы отправляемся на Пустошь, – сказал Кенеб. – Это, полагаю, нам известно. Мы только не знаем причин.

Лостара Йил откашлялась.

– Кулак, это только слухи.

Кенеб задрал брови.

– Я думал, не только слухи.

– Ну, – сказал Быстрый Бен, – это не точно, как почти все слухи. Точнее говоря, это не вся правда. Именно поэтому любые рассуждения пока что бесполезны.

– Продолжай, – сказал Кенеб.

Маг снова побарабанил пальцами по столу и сказал:

– Мы не идем на Пустошь, друзья мои. Мы идем через нее. – Он улыбнулся, но как-то неуверенно. – Видите, как эта подробность все меняет? Теперь пусть слухи пережевывают возможности. Возникает вопрос о целях, верно? О ее целях. О том, чего хочет от нас она. – Он помолчал и добавил: – И как нам убедить себя и своих солдат, что эти цели чрезвычайно важны.

Сказано вполне понятно. Давайте пережевывайте этот кусок стекла.

– Это только догадки, – пробормотал Кенеб.

Быстрый Бен небрежно махнул рукой.

– Вряд ли нам нужно ломать голову. Она уже сказала по этому поводу все, что нужно. Все решено. Дальше будем думать, когда она выложит все, что задумала.

– Но ты думаешь, что уже все выяснил.

Скромная улыбка Высшего мага не обманула Лостару. Идиот понятия не имеет. Он знает не больше нашего.

Тут вошла адъюнкт Тавор, таща за собой за тощую ручку Синн – на лице девочки была темная гримаса обиды и злобы. Адъюнкт отодвинула стул напротив Кенеба и усадила на него Синн, потом прошла к торцу стола, но садиться не стала. Заговорила она необычно хриплым голосом, как будто еле сдерживая гнев:

– Пусть боги ведут свою войну. Нас они не будут использовать – ни они, ни кто-то еще. Плевать, как осудит нас история – надеюсь, это понятно.

Лостара зачарованно слушала; она не могла оторвать глаз от адъюнкт, видя ту сторону, которую Тавор скрывала так долго – и вообще, пожалуй, не показывала никогда. И остальные явно были потрясены: ни один не попытался заговорить, когда Тавор сделала паузу, глядя на них холодными стальными глазами.

– Прочтение Скрипача все прояснило, – продолжила Тавор. – Это было оскорбление. Для всех нас. – Она принялась стаскивать кожаные перчатки – с яростной аккуратностью. – Наш разум никому не принадлежит. Ни императрице Ласиин, ни даже самим богам. Вскоре у нас состоится разговор с Теголом, королем Летера. Мы объявим о намерении покинуть это королевство и уйти на восток. – Она шлепнула первую перчатку на стол. – Мы запросим необходимые разрешения для мирного прохода по мелким королевствам за границей Летера. Если не получится – мы пробьемся силой. – На стол шлепнулась вторая перчатка.

Если в этой комнате и были сомнения, что эта женщина командует Охотниками за костями, они рассеялись. Коротко и ясно.

– Полагаю, – продолжала она хрипло, – вы хотите узнать о целях. Мы отправляемся на войну. Мы выступаем на врага, который даже не знает о нашем существовании. – Ее ледяной взгляд уперся в Быстрого Бена, и ему пришлось призвать всю волю, чтобы не дрогнуть. – Высший маг, хватит умолчаний. Знай, что я ценю твою склонность к общению с богами. И теперь доложи: что, по-твоему, грядет.

Быстрый Бен облизнул губы.

– Нужны подробности или хватит общей картины, адъюнкт?

Она промолчала.

Высший маг пожал плечами.

– Будет война, грязная. Увечный бог был занят, но все его усилия были направлены на защиту, ведь падший тоже знает, к чему все идет. Ублюдок в отчаянии, возможно, напуган, и до сих пор он больше проигрывал, чем побеждал.

– Почему?

Быстрый Бен моргнул.

– Ну ему мешали люди…

– Люди, да. Смертные.

Быстрый Бен кивнул, прищурившись.

– Мы были орудиями богов.

– Скажи, Высший маг, каково это?

Лостара заметила, что вопрос явился неожиданным, и Быстрый Бен, несомненно, смешался. Это было особое умение – и неожиданное; Лостара поняла, что Тавор обладает чертами, которые делают ее восхитительным тактиком – но почему никто не видел этого прежде?

– Адъюнкт, – решился маг, – боги всегда жалели, что использовали меня.

Ответ явно удовлетворил Тавор.

– Продолжайте, Высший маг.

– Его снова скуют. И на этот раз окончательно; и, сковав, высосут из него все – как трупные осы…

– И все боги едины в этом намерении?

– Конечно нет… простите, адъюнкт. Боги никогда не бывают едины, даже если приходят к согласию. Предательства практически гарантированы – и поэтому я никогда не могу постичь мысли Престола Тени. Он не так глуп… не может быть так глуп…

– Он перехитрил тебя, – сказала Тавор. – ты «не можешь постичь» его тайные намерения. Высший маг, первый бог, которого ты упомянул, большинство из нас не могут представить во главе всего этого. Худ – да. Тогг, Фандерея, даже Фэнер. Или Опонны. А что насчет Старших богов? Маэль, К’рул, Кильмандарос. Нет, ты заговорил о Престоле Тени, о выскочке…

– Бывшем императоре Малазанской империи, – встрял Кенеб.

Быстрый Бен нахмурился.

– Да, и даже тогда – и это нелегко признать – он был хитрозадым ублюдком. Когда казалось, что я пересилил его, сделал вчистую, выяснялось, что он с самого начала со мной играл. Он был правителем теней задолго до того, как обрел свой титул. Танцор дал ему благородное лицо, маску честной морали – совсем как Котильон теперь. Но не обманывайтесь, эти двое безжалостны, для них смертные – ничто, просто средство приближения конца…

– И каков, Высший маг, будет этот конец?

Быстрый Бен развел руками и откинулся на спинку стула.

– Адъюнкт, у меня только самые приблизительные догадки.

Но Лостара заметила, как что-то блеснуло в глазах мага, как будто он очнулся от долгого, долгого сна. Интересно, так же он вел себя со Скворцом и Дуджеком Одноруким? И вовсе не удивительно, что они считали его бритой костяшкой в дырке.

– Я хотела бы послушать и догадки, – сказала адъюнкт.

– Пантеон рушится – а из пыли и пепла восстанет нечто незнакомое. То же самое с магией – с Путями – с владением К’рула. Изменилось совершенно все.

– И на вершине, надо полагать… Престол Тени и Котильон.

– Правдоподобно, – согласился Быстрый Бен, – именно поэтому я в это и не верю.

Тавор посмотрела на него озадаченно.

– Может, это альтруизм с их стороны?

– В альтруизм я вообще не верю, адъюнкт.

– Отсюда, – заметила она, – твое смятение.

Аскетичное лицо мага вытянулось, как будто он взял в рот что-то мерзкое.

– А кто скажет, будто перемены создают что-то лучше, что-то справедливее? Кто скажет, что не появляется нечто хуже, чем то, что мы имеем сейчас? Да, выглядеть может очень хорошо: сбросить толпу жалких богов с утеса или еще откуда, чтобы убрать их от нас подальше, чтобы убрать нас от них подальше. – Он размышлял, словно забыв о присутствующих. – Но подумайте, что дальше. Без богов мы будем сами по себе. А сами по себе – Бездна упаси! – сколько бед мы способны натворить! Сколько способов придумать, как изничтожить мир!

– Но… не совсем же сами по себе.

– Веселье надоедает, – отрезал Быстрый Бен, словно недовольный возражениями. – Престол Тени должен это понять. Кто останется – с кем ему играть? А когда К’рул станет трупом, магия сгниет, станет ядовитой – и убьет любого, кто осмелится ее использовать.

– Возможно, – сказала Тавор довольно безжалостно, – Престол Тени и не собирается что-то менять. А просто покончить со всем раз и навсегда, стереть мир начисто.

– Сомневаюсь. Каллор пытался, и урок не пропал даром для всех – как такое может быть? Видят боги, Келланвед заявил, что уничтожил Путь для империи, он же не мог быть слеп… – Он замолчал, но Лостара видела, что мысли его вдруг понеслись по новому, опасному пути, неизвестно куда.

Да, они говорили о законности Каллора… вот только что это значит?

Какое-то время все молчали. Блистиг замер на месте – он не двигался с того момента, как адъюнкт начала речь, и на мужественном лице не осталось и следа смущения. Наоборот, он стоял с хмурой воинственностью, словно все, что говорилось до сих пор, неважно и не может поколебать клетку: если клетка и держала его взаперти, то и защищала от всего внешнего.

Синн, сидящая на громадном стуле, сердито уставилась в поверхность стола и делала вид, что ничего не слушает, хотя была бледнее обычного.

Кенеб уперся в стол локтями и прижал ладони к щекам: поза говорила о том, как ему хочется оказаться в другом месте.

– И все упирается во врата, – пробормотал Быстрый Бен. – Не знаю как, не знаю почему, но нутром чую, что все упирается во врата. Куральд Эмурлан, Куральд Галейн, Старвальд Демелейн – это старые – и Азаты. Никому не дано постичь все секреты Домов, даже Готосу. Окна в прошлое и в будущее, пути в такие места, которых не видел ни один смертный. Они прогрызли насквозь скелет сущего, как могильные черви…

– Слишком цветасто, – сказал Тавор. – Держи себя в руках, Высший маг. Скажи, ты видел лицо нашего врага на востоке?

Быстрый Бен бросил на нее несчастный взгляд.

– Идея справедливости хороша. Жалко только, что на практике в результате льется невинная кровь. Истинное правосудие жестоко, адъюнкт, очень жестоко. И катастрофа происходит, когда оно расширяется, поглощая все. Позвольте процитировать имперского историка Дукера: «Цель правосудия – лишить мир цвета».

– Кто-то видит и так…

Быстрый Бен фыркнул.

– Кто-то? Эти хладноглазые арбитры не могут видеть иначе!

– Природа стремится к равновесию…

– Природа слепа.

– И значит, правосудие тоже слепо.

– Зашорено, а не слепо. Вся идея основана на обмане: якобы все истины сводятся…

– Стоп! – рявкнул Кенеб. – Погодите… стоп! Вы обо мне забыли, вы оба! Адъюнкт, вы хотите сказать, что наш враг – справедливость? Так мы что – поборники несправедливости? Как может справедливость быть врагом – как можно вести с ней войну? Как может простой солдат зарубить идею? – Стул качнулся назад, когда Кенеб внезапно вскочил на ноги. – Вы сбрендили? Я не понимаю…

– Сядь, Кулак!

Ошарашенный приказом, он уселся с озадаченным видом проигравшего.

Видит Худ, у Лостары он вызвал сочувствие…

– Коланс, – сказала Тавор. – Согласно летерийским записям, это изолированная конфедерация королевств. Ничего особого, ничего уникального, не считая приверженности монотеизму. Последние десять лет страдают от ужасной засухи, достаточной, чтобы стереть цивилизацию. – Она помолчала. – Высший маг?

Быстрый Бен энергично потер лицо и сказал:

– Увечный бог рухнул кусками. Это всем известно. Говорят, бо́льшая часть упала на Корел, отсюда весь континент получил новое название: Кулак. Остальное падало… где-то еще. Несмотря на разрушения, произведенные в Кореле, истинное сердце бога упало не там. Нет, оно отлетело далеко от остального. Нашло свой собственный континент…

– Коланс, – сказал Кенеб. – Оно упало в Колансе.

Тавор сказала:

– Я упомянула приверженность к монотеизму – и тут нет ничего удивительного, раз они пережили самое травмирующее посещение бога, – который явился и больше не уходил.

– Так, значит, – процедил Кенеб сквозь зубы, – мы отправляемся туда, где соберутся боги. Они намерены заковать Увечного бога окончательно. Но мы не собираемся быть ничьим оружием. И если это так, то, во имя Худа, что мы будем там делать?

– Я думаю, – каркнул Быстрый Бен, – ответ мы узнаем, когда доберемся.

Кенеб застонал и снова сел, закрыв лицо руками.

– Коланс был захвачен, – сказала Тавор. – И не во имя Увечного бога, а во имя справедливости. Самой жуткой справедливости.

Быстрый Бен сказал:

– Ахкраст Корвалейн.

Синн подскочила, словно укушенная, и снова съежилась. Кенеб убрал руки от лица, на котором остались пятна от пальцев.

– Простите, что?

– Это Старший Путь, Кулак, – объяснила адъюнкт. – Путь форкрул ассейлов.

– Они готовят врата, – сказал Быстрый Бен. – А для этого им нужно много крови. Море крови.

Наконец заговорила Лостара. Просто не сдержалась. О культе Тени она знала больше всех, кроме, возможно, Быстрого Бена.

– Адъюнкт, вы сказали, что мы выступаем не по указанию какого-либо бога. И все же, подозреваю, Престол Тени будет очень рад, когда мы ударим по Колансу, когда отправимся уничтожать эти порочные врата.

– Спасибо, – сказала Тавор. – Думаю, теперь нам понятна тревога Высшего мага Быстрого Бена. И его опасения, что мы каким-то образом играем на руку Престолу Тени.

Думаю, так и есть.

– Даже еще когда он был императором, – сказал Кенеб, – он научился уклоняться от жала правосудия.

– Т’лан имасская оккупация Арена, – кивнул Блистиг.

Тавор бросила строгий взгляд на Блистига и сказала:

– Хоть у нас и может быть общий враг, это не значит, что мы союзники.

Адъюнкт, это слишком грубо. Прочтение Скрипача – лишь намек. Но Лостар испытывала благоговение. Перед тем, что сделала Тавор. Нечто вспыхнуло в комнате, коснувшись, словно огнем, каждого – даже Блистига. Даже дитя кошмара Синн. Сунься сейчас в эту комнату какой-нибудь бог, встречать его ринулись бы наперегонки шесть кулаков.

– А для чего нужны эти врата? – спросила Лостара. – Адъюнкт! Вы знаете предназначение этих врат?

– Нести правосудие, – предположил Быстрый Бен. – Так полагают.

– Правосудие против кого?

Высший маг пожал плечами.

– Против нас? Богов? Королей и королев, жрецов, императоров и тиранов?

– Против Увечного бога?

Быстрый Бен улыбнулся, но хмуро.

– Они сидят прямо на нем.

– Тогда боги могут отойти в сторонку и дать форкрул ассейлам выполнить их работу.

– Вряд ли; нельзя ведь высосать силу из мертвого бога?

– Значит, мы все-таки станем оружием в руках богов или, если не станем, то окажемся между двумя кровожадными врагами. – Еще начав говорить, Лостара пожалела об этом. Ведь, как было сказано, все указывает… указывает на самое худшее, что можно представить. Ох, Тавор, теперь я понимаю ваш гнев, когда речь заходит о том, как история будет судить нас. И ваши слова: что всему, что мы делаем, не будет свидетелей – ясно, что это не обещание. Скорее молитва.

– Пора, – объявила адъюнкт, забирая перчатки, – говорить с королем. Ты можешь бежать, Синн. Остальные – со мной.

Брису Беддикту хотелось хоть чуть-чуть побыть одному; он остановился, когда королева вошла в тронный зал, и отошел на несколько шагов от двух стражников в шлемах у дверей. Из головы не выходил Странник – одноглазый заклятый враг, сжимающий тысячу кинжалов. Брис все еще чувствовал холодную улыбку бога, ледяную и замораживающую, как дыхание зимы на загривке. Внутри и снаружи, впереди и позади – неважно. Странник проходил в любую дверь, стоял по обе стороны любой преграды. Его жажда крови не ослабевала, и Брис чувствовал себя мухой, застывшей в куске янтаря.

Если бы не железный кулак тартенала, Брис Беддикт был бы мертв.

Его до сих пор трясло.

С самого возвращения в мир смертных он ощущал себя странно невесомым, словно здесь ничто его не удерживало, не прикрепляло прочно к земле. Дворец, бывший когда-то самым сердцем его жизни, составлявший единственное возможное будущее, теперь казался временной передышкой. Именно поэтому он просил брата поставить его во главе летерийской армии: даже в отсутствие врага он был вправе покидать столицу и объезжать границы королевства.

Что он искал? Он сам не знал. Найдет он – сможет ли найти – что-то в пределах за городскими стенами? Ждет ли там его что-то? Такие мысли тяжелыми ударами сотрясали душу – ведь они отбрасывали его обратно – в тень брата, Халла.

Возможно, он вселился в меня. Его мечты, его желания скользят, как вуали перед моими глазами. Возможно, он проклял меня своей жаждой – слишком огромной, чтобы утолить ее за одну жизнь – и теперь пользуется моей.

Нет, это оскорбительно. Халл Беддикт мертв. Единственное, что вселилось в Бриса, – это воспоминания о брате, и они принадлежат только ему самому, так ведь?

Дай мне возглавить армию. Дай нам отправиться в неведомые земли… отпусти меня, брат, чтобы я попробовал еще раз, чтобы донес иноземцам новое значение имени «летерийцы» – не отравленное вероломством, не то, которое стало ругательством для всех народов, что мы встречали.

Дай мне исцелить раны Халла.

Брис задумался, поймет ли Тегол что-нибудь из этого, и фыркнул – два стража встрепенулись, взглянули на Бриса и снова отвели глаза. Ну разумеется, Тегол поймет. Поймет все, причем на уровнях, превосходящих слабое, поверхностное понимание Бриса. И еще скажет что-нибудь хлесткое, будто прокусит до кости… а может, и нет – Тегол никогда не был так жесток, как опасался Брис. И что за странная энергия? Просто он слишком умен для меня… и если бы у меня были такие мозги, что ж, я бы использовал их с той же смертельной энергией, как использую меч.

Халл был мечтатель, и его мечты питались прежде всего его совестью. И куда это его привело? И как разрушило его?

Тегол усмирял все свои мечты. Хорошо иметь Старшего бога в своих союзниках и жену, которая по уму, пожалуй, не уступает самому Теголу. Хорошо, полагаю, и то, что он наполовину сумасшедший.

А что же сам Брис? Последний из трех братьев? Взял меч и превратил его в стяг, в икону правосудия. Мастер оружия стоял между двумя мирами: сложным – в пределах досягаемости его клинка и упрощенным – вне этих пределов. Я – противоположность Халла, во всем.

Так почему я стремлюсь идти по его стопам?

Он был заключен в камне на неосвещенном дне океана. Его душа была вплетена нитью в моток забытых и отвергнутых богов. Разве это могло не изменить его? Возможно, его новая жажда – это их жажда. Возможно, Халл Беддикт здесь вовсе ни при чем.

А возможно, это подталкивание Странника.

Вздохнув, Брис повернулся лицом к дверям, поправил оружейный пояс и вошел в зал.

Его брат Тегол, король Летера, зашелся в безудержном кашле. Стоящая рядом Джанат хлопала его по спине. Бугг, налив воды в кубок, держал его наготове.

Ублала Панг прятался за троном. Он обернулся при появлении Бриса; на лице было написано полное отчаяние.

– Преда! Слава духам, вы здесь! Вы должны арестовать меня и казнить!

– Ублала, зачем мне это делать?

– Глядите: я убил короля!

Однако Тегол в конце концов пришел в себя – достаточно, чтобы принять кубок из рук Бугга. Он сделал глоток, глубоко вздохнул и уселся на трон. Хриплым голосом он сказал:

– Все нормально, Ублала, ты меня не убил… пока. Хотя уже почти.

Тартенал заныл, и Брис понял, что гигант готов бежать прочь без оглядки.

– Король преувеличивает, – сказала Джанат. – Вольно, Ублала Панг. Добро пожаловать, Брис, я недоумевала, куда вы пропали: я точно помнила, что вы только что шли следом за мной.

– Что я пропустил?

Бугг ответил:

– Ублала Панг только что сообщил нам кое о чем, что он – помимо многого прочего – забыл. О чем-то, так сказать, весьма необычном. Имеющем отношение к воину-тоблакаю – Карсе Орлонгу.

– Убийца Рулада Сэнгара вернулся?

– Нет, до этого, к счастью, не дошло, Брис. – И Бугг замолчал.

– Выясняется, – пояснила Джанат, пока Тегол быстро делал глоток за глотком, – что Карса Орлонг дал Ублале Пангу поручение, о котором он благополучно позабыл до сегодняшнего дня, поглощенный унижениями, обрушившимися на него со стороны сослуживцев-стражников.

– Простите – каких унижений?

Тегол, наконец, смог заговорить:

– Об этом потом. К тому же этот вопрос уже в любом случае не так важен, поскольку, похоже, Ублала вскоре должен нас покинуть.

Брис уставился на смиренного тартенала.

– Куда ты собрался?

– На острова, преда.

– На острова?

Ублала солидно кивнул.

– Я должен собрать всех тартеналов и создать армию. А потом нам нужно будет найти Карсу Орлонга.

– Армию? А зачем Карсе Орлонгу нужна армия тартеналов?

– Чтобы уничтожить мир!

– Разумеется, – вмешался Бугг, – согласно моим последним подсчетам, на островах живет тысяча четыреста пятьдесят один тартенал. Половина – несовершеннолетние по понятиям тартеналов, им нет семнадцати. Потенциальная «армия» Ублалы будет насчитывать около пятисот воинов – достаточно зрелых, но не слишком умелых в военном деле.

– Уничтожить мир! – снова крикнул Ублала. – Мне нужен корабль! Большой!

– Похоже, непростой вопрос, – сказал после паузы Брис, – и его следует тщательно рассмотреть. Но сейчас – прости, Ублала – нам предстоит развлекать командование малазанцев. Не лучше ли сейчас обсудить приближающееся совещание?

– А что тут обсуждать? – спросил Тегол. И вдруг хмуро заглянул в кубок.

– Нижние боги, я же пью воду! Бугг, ты меня отравить решил или что? Вина давай, вина! Ой, прошу прощения, Брис, как неловко с моей стороны. Пива, Бугг, пива!

– Малазанцы, видимо, обратятся к нам с просьбой, – сказал Брис. – По какой-то непостижимой причине они намерены отправиться на Пустошь. Они захотят получить разрешение на проход – что потребует дипломатических шагов с нашей стороны – и припасы для снабжения своих войск. Король Тегол, я, признаюсь, не слишком уверен в уважении к нашим пропускам… нам всем известно о прирожденной двуличности болкандцев и сафинандцев…

– Вы хотите предоставить малазанцам эскорт, – сказала Джанат.

– Большой! – крикнул Ублала, словно не заметивший, что разговор в тронном зале сменил тему. – И мне нужна капитан Шурк Элаль. Потому что она дружелюбная и любит секс. А, еще нужны деньги на еду и на кур тоже, и ваксу для сапог для моей армии. Я могу все это получить?

– Конечно, можешь! – ответил Тегол с лучезарной улыбкой. – Канцлер, разберись, хорошо?

– Сей же день, король, – ответил Бугг.

– Тогда я могу идти? – спросил Ублала.

– Как пожелаешь.

– Государь, – начал Брис, теряющий терпение, – я думаю…

– А можно я останусь? – спросил Ублала.

– Естественно!

– Государь…

– Дорогой брат, – сказал Тегол, – ты не уловил намека на мою невозмутимость? Разумеется, ты можешь сопровождать малазанцев; хотя твои шансы насчет адъюнкт, думаю, минимальны, но кто я такой, чтобы рубить безнадежный оптимизм на корню? Я хочу сказать: ради чего я женился бы когда-нибудь вот на этой милой женщине, если не ради ее, казалось бы, нереалистичных надежд?

Бугг подал королю новую кружку, на этот раз с пивом.

– Бугг, благодарю! Как думаешь, у Ублалы разыгралась жажда?

– Несомненно, государь.

– Тогда разливай!

– Не надо разливать! – воскликнул Ублала. – Я пить хочу!

– У меня будет возможность понаблюдать за малазанской армией в поле, государь, – пояснил Брис, – и узнать, что смогу…

– Брис, да никто же не спорит!

– Просто я хотел точно указать причины моего желания…

– Объяснять желания не нужно, – ответил Тегол, покачав пальцем. – Ты просто освещаешь скрытые причины в силу их очевидного отсутствия. Брат, ты больше всех из Беддиктов имеешь право – я имею в виду законное право, – так почему тебе не раскинуть пошире любовную сеть? А если вдруг, по какому-то капризу твоих наклонностей, адъюнкт не в твоем вкусе, есть ее адъютант; Бугг, еще раз, как это чужеземное имя звучит?

– Блистиг.

Тегол нахмурился.

– Серьезно?

Брис почесал лоб и, услышав странный плеск, обернулся на Ублалу; тот хлебал из громадного кувшина, а вокруг его босых ног расплывалась коричневая лужа.

– Ее зовут Лостара Йил, – сказал Брис с необычайной усталостью, почти отчаянно.

– А тогда… – спросил Тегол, – кто такой Блистиг, а, Бугг?

– Простите, один из Кулаков – ну как атри-преда – у нее в подчинении. Это я ошибся.

– Он симпатичный?

– Уверен, что есть кто-нибудь, кто так считает, государь.

– Тегол, – сказал Брис, – нужно понять мотивацию этих малазанцев. Почему Пустошь? Что они ищут? Чего надеются достичь? В конце концов, они же армия, а армия существует, чтобы вести войну. Против кого? Пустошь пуста.

– Бесполезно, – сказала Джанат. – Мы с мужем это уже обсуждали.

– Это была очень вдохновляющая дискуссия, моя дорогая жена, уверяю тебя.

Джанат удивленно задрала брови.

– Да? Я сделала совсем другие выводы.

– Разве не очевидно? – спросил Тегол, переводя взгляд с Джанат на Бриса, на Бугга, потом на Ублалу и снова на Бриса; и вдруг его глаза чуть расширились, и он снова посмотрел на тартенала, который употребил почти все содержимое кувшина и теперь отрыгивал золотую пену, которая текла у него по подбородку. Заметив взгляд короля, Ублала Панг вытер подбородок и улыбнулся.

– Не очевидно? – переспросила Джанат.

– А? О, они не идут на Пустошь, моя королева, они идут в Коланс. Им нужно пройти через Пустошь, раз у них не осталось кораблей, чтобы добраться до Коланса по морю. И у нас, увы, нет судов, чтобы снабдить их.

– А что они ищут в Колансе? – спросил Брис.

Тегол пожал плечами.

– Откуда мне знать? Может быть, надо у них спросить?

– Готов поспорить, – сказал Бугг, – они скажут нам не лезть не в наше дело.

– А оно наше?

– Государь, ваш вопрос вынуждает меня увиливать, а мне этого не хотелось бы.

– Вполне понятно, Бугг. Тогда оставим это. Ублала Панг, тебе нехорошо?

Гигант хмуро смотрел на свои ноги.

– Это я обмочился?

– Нет, это пиво.

– А, тогда хорошо. Но…

– Что, Ублала?

– Где мои сапоги?

Джанат потянулась и остановила руку мужа, который снова подносил кубок ко рту.

– Достаточно, муж мой. Ублала, ты ранее сообщил нам, что скормил сапоги другим охранникам в своей казарме.

– А… – Ублала рыгнул, вытер пену под носом и снова улыбнулся. – Теперь вспомнил.

Тегол наградил жену благодарным взглядом и сказал:

– И уж кстати: мы послали целителей в дворцовые казармы?

– Да, государь.

– Прекрасно, Бугг. Итак, поскольку я слышу шаги малазанцев в коридоре: Брис, каких размеров, по-твоему, нужен эскорт?

– Две бригады и два батальона, государь.

– Это разумно? – спросил Тегол, оглядывая присутствующих.

– Понятия не имею, – ответила Джанат. – Бугг?

– Я не генерал, моя королева.

– Тогда следует узнать мнение специалиста, – решил Тегол. – Брис?

Не выйдет из этого ничего хорошего, понимал Флакон, но, признавая необходимость, безропотно сопровождал Эброна. Они пересекали рынок, где волнующаяся, галдящая толпа была охвачена лихорадкой покупки, продажи и потребления – как морские птицы, собирающиеся день ото дня на одинокую скалу, повторяя одни и те же ритуалы, создающие жизнь в пластах… ну да что там… гуано. Разумеется, что для одного дерьмо, для другого… что-нибудь еще.

Быть солдатом – скрытая привилегия, считал Флакон. Его выпихнули из нормальной жизни и защитили от суровой необходимости удовлетворять основные потребности – в еде, питье, одежде, пристанище: все это он так или иначе получал. И семья – не забудь об этом. И все в обмен на выполнение задачи по совершению жестокого насилия; разумеется, только время от времени, ведь таким нельзя заниматься долго, не потеряв способность чувствовать, не растратив человечность смертного.

И поэтому Флакон понял – в припадке ноющей боли, – что обмен, возможно, вышел не такой справедливый. Он получил не привилегию, а скорее бремя, проклятие. Видя мелькающие в толпе лица, этот водоворот масок – все чем-то странно похожи на него, – он ощущал, что его не просто выпихнули, а отстранили. И он ошеломленно, даже возмущенно наблюдал их с виду бессмысленные, бесцельные усилия, понимая, что завидует их поверхностной жизни без особых событий – где единственной целью было насыщение. Владеть, набивать живот, копить кучи монет.

Да что хоть кто-то из вас понимает в жизни? – хотелось ему спросить – Попробуйте пробираться по пылающему городу. Попробуйте обнимать умирающего друга, залитого кровью, как грязным саваном. Попробуйте взглянуть на живое лицо рядом с вами, а через мгновение увидеть мертвое, лишенное жизни.

Солдат знает, где реальность, а где эфемерность. Солдат понимает, как тонка и хрупка ткань жизни.

Можно ли завидовать, глядя на защищенную, беспечную жизнь тех, чья ограниченная вера видит силу в слабости и обретает надежду в ложной надежности рутины? Да, ведь если понял эту хрупкость, обратного пути нет. Теряешь тысячу масок, и тебе остается только одна, с тонкими морщинами презрения, с опущенными уголками рта вместо усмешки, с обещанием холодного безразличия.

Боги, мы же просто гуляем. Не нужно ни о чем этом думать.

Эброн потянул его за рукав, и они свернули в узкий переулок между высокими стенами. Через двадцать шагов чисто подметенный коридор расширился в уединенную квадратную площадку – открытую таверну, расположенную в тени четырех вековых фиговых деревьев – по одному в каждом углу.

Смрад уже сидел за столиком, счищая кинжалом куски мяса и овощей с медных шампуров и поднося к блестящим от жира губам; рядом стоял высокий стакан прохладного вина.

Пусть некроманты ищут удовольствие во всем.

Он поднял глаза на вновь прибывших.

– Опаздываете.

– А ты, гляжу, исстрадался? – отрезал Эброн, отодвигая стул.

– Ну что ж, приходится справляться. Вот эту штучку рекомендую – как тапу в Семи Городах, только не такое острое.

– А что за мясо? – спросил, присаживаясь, Флакон.

– Какие-то ортены. Сказали, деликатес. Вкусно.

– Что ж, мы тоже можем поесть и выпить, – сказал Эброн, – пока будем обсуждать несчастное исчезновение магии и начало нашей вскорости бесполезной жизни.

Смрад откинулся на спинку стула, прищурившись на мага.

– Если испортишь мне аппетит, будешь платить за все.

– Дело в прочтении, – сказал Флакон, притянув их внимание и заставив забыть о глупом споре. – То, что открыло прочтение, восходит к тому дню, когда мы проломили городские стены и ворвались во дворец – помните пожары? А проклятое землетрясение?

– Это все драконы, – сказал Смрад.

– Это все взрывчатка, – возразил Эброн.

– Ни то ни другое. Это был Икарий, Похититель Жизни. Он был здесь и ждал очереди скрестить клинки с императором, но так и не дождался – из-за тоблакая, кстати, старого друга Леомана Кистеня по Рараку. Так или иначе кое-что здесь, в Летерасе, Икарий сделал… – Флакон помолчал, глядя на Эброна. – Что получается, когда ты пытаешься пробудить свой Путь?

– Смятение, силы плюются друг в друга, не за что ухватиться, ничем нельзя воспользоваться.

– А после прочтения стало хуже, так?

– Так, – подтвердил Смрад. – Эброн может рассказать, какое безумие мы разбудили в ночь прочтения – я готов был поклясться, что сам Худ появился в комнате. А на деле Жнеца и рядом не было. Видно, был занят где-то в другом месте. А теперь все… нервное, извилистое. Что ни возьми, все трясется и вырывается.

Флакон кивнул.

– Так вот почему Скрип так возражал. Его прочтение зацепило то, что Икарий делал тут несколько месяцев назад.

– Делал? – переспросил Эброн. – Делал что?

– Я не уверен…

– Врешь.

– Нет, Эброн, я в самом деле не уверен… но идеи, конечно, есть. Ты хочешь их услышать или нет?

– Нет, да. Давай, я хочу дополнить список причин покончить с собой.

Появился прислужник, человек старше, чем носки яггута; и какое-то время все пытались докричаться до глухого старикашки – и безуспешно, пока Эброну в голову не пришла светлая мысль: он показал на тарелку и кубок Смрада и поднял два пальца.

Когда прислужник умчался с прытью улитки, Флакон сказал:

– Все не может быть так ужасно, Эброн. Думаю, мы имеем дело с тем, что новый узор накладывается на старый, привычный.

– Узор? Какой узор?

– Пути. Вот какой узор.

Смрад положил последний пустой шампур на тарелку и подался вперед.

– Хочешь сказать, что Икарий создал новый набор путей?

– Сначала проглоти, что жуешь, потом говори, прошу тебя. Да, это и есть моя идея. Говорю вам, игра Скрипача обладала безумной силой. Почти то же самое, как проводить прочтение, сидя на коленях К’рула. Ну, может, не совсем, ведь новый узор нов, кровь еще свежа…

– Кровь? – спросил Эброн. – Какая кровь?

– Кровь Икария, – ответил Флакон.

– Так он мертв?

– Мертв? Откуда мне знать? А К’рул мертв?

– Конечно нет, – сказал Смрад. – А иначе Пути были бы мертвы – если, конечно, все твои теории про К’рула и Пути верны…

– Верны. Это магия крови. Так вершили дела Старшие боги: когда мы используем магию, мы питаемся кровью К’рула.

Какое-то время они молчали. Появился прислужник с тяжелым подносом. Похоже было на надвигающийся прилив.

– Итак, – решился заговорить Эброн, когда поднос грохнулся на стол и трясущиеся руки кое-как расставили тарелки, вино и кубки. – Все уладится, Флакон?

– Не знаю, – признался тот, наливая себе вина, когда прислужник, шаркая, удалился. – Нужно провести кое-какие исследования.

– Исследования чего?

– Новых путей, разумеется.

– А чем они могут отличаться? – спросил Эброн. – Вся путаница именно оттого, что они очень похожи. Будь они совсем различны, было бы не так ужасно.

– Интересно. Значит, нужно посмотреть, сможем ли мы все идеально состыковать.

Смрад фыркнул.

– Флакон, мы же взводные маги, ради Худа! Мы просто мошки, кормящиеся на стаде бхедеринов – а ты предлагаешь управлять этим стадом. Этого не будет. Нам не хватит сил – даже если возьмемся вместе.

– Вот поэтому я и считаю, что нужно привлечь Быстрого Бена, может быть, даже Синн.

– Даже не думай. – Эброн широко распахнул глаза. – Ее чтобы и близко не было, Флакон. До сих пор не верится, что адъюнкт сделала ее Высшим магом…

– Ничего, – встрял Смрад, – поскольку она немая, то будет единственным Высшим магом, который никогда не жалуется.

– Значит, только Быстрый Бен.

– Он будет жаловаться за двоих, – кивнул Смрад.

– И насколько он мерзкий? – спросил Эброна Флакон.

– Быстрый Бен? Ну он разбил нос дракону.

– Настоящему дракону или одиночнику?

– Да какая разница, Эброн? Их с первого взгляда и не различишь. Одиночника узнаешь, только когда он обращается. И потом, не забудь, он сталкивался с магами эдур, когда мы покинули Семь Городов.

– Это была иллюзия.

– Эброн, я был там – гораздо ближе, чем ты. Да, может, иллюзия, а может – нет. – Он помолчал и продолжил: – Есть еще одно. Местные маги. Они использовали грубое колдовство, в основном связанное с Хаосом. Не Пути. А теперь здесь есть Пути. И местные маги в гораздо худшем состоянии, чем мы.

– Мне все же не нравится идея каких-то коллективных ритуалов, – сказал Смрад. – Если ты в осаде, то не высовываешь голову над парапетом, так ведь? Если только не хочешь вспушить ресницы.

– Ну Скрипач так и поступил на прочтении. И никто не умер…

– Ерунда. Целое здание рухнуло!

– И что? Весь этот город стоит на зыбкой почве.

– Люди умерли, вот я о чем, Флакон. А если этого недостаточно, то есть куча свидетелей тому, как из обломков взлетели два дракона. – Пригнувшись, Эброн огляделся. – Я не люблю драконов. И не люблю места, где драконы то и дело появляются. Допустим, мы начнем ритуал… а что, если с неба повалятся пятьдесят огнедышащих драконов – прямо на наши головы? И что тогда?

– Ну не знаю, Эброн. По-разному может быть. Я имею в виду, драконы настоящие или одиночники?

Синн крепко вцепилась в потную ладонь Свища. Они снова подходили к старой башне Азатов. Над измученной землей поднимался пар, в котором кружились блестящие насекомые.

– Чуешь? – спросила Синн.

Свищ не стал отвечать.

Она бросила на него дикий взгляд и потащила по извилистой каменной тропинке.

– Все новое, Свищ. Это можно пить, как воду. И на вкус сладко…

– На вкус опасно, Синн.

– Я почти вижу. Новые узоры, они крепчают – корни просто пронизывают это место. Все новое, – повторила она чуть слышно. – Как будто мы – ты и я, Свищ, обгоним всех стариков. Почувствуй эту силу! С ней мы можем что угодно! Мы можем свалить богов!

– Я не хочу ничего валить, тем более богов!

– Не надо было слушать Тавор, Свищ. И Быстрого Бена.

– Нам нельзя просто играть такими вещами, Синн.

– Почему? Никого же больше нет.

– Потому что оно сломано, вот почему. И все как-то неправильно – эти новые Пути кажутся неправильными. Узор разбит.

Они остановились перед распахнутыми дверями башни и с виду безжизненным осиным гнездом. Синн с горящими глазами повернулась к Свищу.

– Так давай починим.

Он уставился на нее.

– Как?

– Пошли, – сказала она, потянув его за собой в тьму башни Азатов.

Хрустя ногами по мертвым осам, Синн уверенно повела его к лестнице. Они поднялись к пустой комнате, бывшей когда-то сплетением силы Азатов.

Комната больше не была пуста.

Жужжащие кроваво-красные нити образовали беспорядочную паутину, затянувшую всю комнату. В воздухе ощущался горький металлический привкус.

Они стояли на пороге.

– Оно использует все, что найдет, – прошептала Синн.

– И что теперь?

– Теперь мы войдем.

– Еще немного помаршируют – и рухнут.

Капрал Битум прищурился на задыхающихся, еле волочащих ноги солдат.

– Точно, совсем не в форме. Грустно. Конечно, нужно было что-то придумать.

Спрут поскреб челюсть.

– Все-таки мы их выпороли. Гляди, Скрип идет, слава богам.

Сержант нахмурился, увидев двух подчиненных, и готов был пойти прочь, пока яростные призывы Спрута не сломили его упорство или хотя бы не разжалобили. Запустив пальцы в седеющую рыжую бороду, он подошел ближе.

– Что вы творите с этими несчастными ублюдками?

– У нас кончились идеи, – признался Спрут.

– Ну так пока что они только топают по двору. Их надо вывести из города. Пусть практикуются в рытье окопов, возведении редутов и брустверов. Нужно превратить их склонность к массовому бегству в умение организованного отхода. Нужно проверить цепочку командования и посмотреть, кто готов сделать шаг вперед, когда она порвется. И этих людей поставить во главе взводов. Еще военные игры – выставьте их против бригады или батальона, которые обучают наши морпехи. Им нужно несколько раз победить, прежде чем они поймут, как можно избежать поражения. И еще: если появится Вал, вы меня не видели, ясно?

Они смотрели ему вслед, пока он шел вдоль колоннады.

– Это угнетает, – пробормотал Спрут.

– Мне не стать сержантом, – отозвался Битум, – и за тысячу лет. Проклятие.

– Точно, ты поднял мне настроение, капрал. Спасибо.

Вал поймал старого друга в конце колоннады.

– Да что ты с ними разговариваешь, Скрип? Эти Охотники за костями – не «мостожоги», а летери – не солдаты. Только время теряешь.

– Нижние боги, хватит меня выслеживать!

Лицо Вала помрачнело.

– Да все не так, Скрип. Просто мы же были друзьями…

– А потом ты умер. А я пошел дальше. А теперь ты снова явился. Будь ты просто привидением, я бы потерпел… я ведь знаю, ты порой нашептывал мне в ухо и спасал мою шкуру, и так далее; и не то чтобы я не был благодарен. Но… мы больше не сослуживцы, так ведь? Ты явился, когда тебя не ждали, и в душе ты по-прежнему «мостожог», и думаешь, что я тоже. И поэтому продолжаешь нападать на этих Охотников за костями, как будто мы с ними соперничаем. Но этого нет, потому что с «мостожогами» покончено, Вал. Лишь пыль и пепел. Конец.

– Хорошо, хорошо! Значит, мне тоже нужно внести коррективы. Это я могу! Легко. Вот смотри! Первым делом я попрошу капитана дать мне взвод…

– А с чего ты взял, что достоин командовать взводом?

– Потому что я был…

– Именно. Проклятым «мостожогом»! Вал, ты сапер…

– И ты тоже!

– Теперь я почти все возложил на Спрута…

– Ты сделал «барабан»! Без меня!

– Тебя там не было…

– Какая разница?

– Как это «какая разница»?

– Дай-ка подумать. Дело в том, что ты был сапером, Скрип. А по правде говоря, дело в том, что нам надо выпить и найти шлюх…

– Это уж точно не поможет, Вал.

– Вот это другой разговор! Слушай, я вставлю в нос кость из пальца, чтобы походить на кровожадных Охотников за костями, которыми ты так гордишься – как тебе?

Скрипач уставился на собеседника. На забавную кожаную шапку с наушниками, на радостную улыбку.

– Вставишь кольцо в нос, и я сам тебя убью, Вал. Ладно, давай заварим кашу. Только не вздумай просить взвод, ладно?

– А что тогда мне делать?

– Держись взвода Геслера – кажется, там не хватает человечка. – Он фыркнул. – Человечек. Ты. Классный.

– Я говорил тебе, что больше не мертв, Скрип.

– Как скажешь.

Лейтенант Порес сидел в кресле капитана за капитанским столом, сложив ладони, и смотрел на двух женщин, еще недавно гнивших в клетке в какой-то летерийской крепости.

– Сестры, да?

Ни одна не ответила, и Порес кивнул.

– Тогда дам совет. Если хоть одна из вас дослужится до высокого чина – скажем, капитана, – вы тоже научитесь искусству заявлять очевидное. А пока что вам следует выполнять абсурдное требование – давать честные ответы на глупые вопросы, храня серьезное выражение лица. И со мной вы будете повторять это постоянно.

Женщина справа сказала:

– Так точно, сэр, мы сестры.

– Благодарю, сержант Уголек. Разве не замечательно? Думаю, да. А еще замечательнее будет наблюдать, как вы обе драите отхожие места в казармах следующие две недели. Считайте это вознаграждением за некомпетентность: вы позволили местным дуракам схватить себя. А потом не смогли сбежать. – Он нахмурился. – Посмотрите на себя: просто кожа да кости! А форма? Одни лохмотья. Приказываю: набрать потерянный вес во всех нужных местах; срок – те же две недели. За недобор – наказание: месяц на половинном рационе. Далее: вы обе острижетесь, налысо, а волосы должны лежать на этом столе ровно на восьмом колоколе вечера. Ни раньше, ни позже. Ясно?

– Так точно, сэр! – рявкнула сержант Уголек.

– Очень хорошо, – кивнул Порес. – А теперь убирайтесь, а если увидите в коридоре лейтенанта Пореса, напомните ему, что он получил новое назначение во Второй Девичий форт и проклятому идиоту уже давно пора отправляться. Свободны!

Как только две женщины ушли, Порес вскочил из-за стола капитана, проверил, не осталось ли какого-то беспорядка, и очень аккуратно задвинул кресло. Беспокойно взглянув в окно, он выскочил в приемную и сел за свой стол – гораздо более скромных размеров. Услышав размеренную поступь тяжелых сапог в коридоре, он начал копаться в свитках и восковых табличках, разложенных перед ним, приняв озабоченный вид перед неминуемым появлением капитана.

Как только открылась дверь, Порес вытянулся по стойке «смирно».

– Доброе утро, сэр!

– Уже полдень, лейтенант. Осиные укусы явно добили то, что осталось от ваших мозгов.

– Так точно, сэр!

– Эти две сестры-далхонки уже доложились?

– Никак нет, сэр. Не за… волосы же их тащить, сэр. Вот-вот объявятся – или одна, или обе.

– Это потому, что вы намерены преследовать их, лейтенант?

– Как только разделаюсь с канцелярией, сэр, немедленно этим займусь, даже если придется добираться до Второго Девичьего форта, сэр.

Добряк нахмурился.

– Какой канцелярией?

– Ну как же, сэр. – Порес показал рукой: – Вот с этой, сэр.

– Ладно, не затягивайте, лейтенант. Как вам известно, у меня совещание в половине седьмого колокола, и я хочу, чтобы сестры были у меня в кабинете до этого.

– Слушаю, сэр!

Добряк прошел к себе. И там, как представлял себе Порес, будет целый день рассматривать свою коллекцию расчесок.

– Правильно говорили, – пробормотала Целуй, когда они с сестрой шли в спальню. – Капитан Добряк не только ублюдок, а просто псих. Что он нес про наши волосы?

Уголек пожала плечами.

– Так и не поняла.

– Нет никаких правил по поводу волос. Мы можем пожаловаться Кулаку…

– Нет, не будем, – отрезала Уголек. – Добряк хочет волосы на свой стол, так положим волосы на его стол.

– Не мои!

– И не мои, Целуй, не мои.

– А чьи тогда? Кто отдаст свои?

– А мы и спрашивать не будем.

На пороге их ждал капрал Правалак Римм.

– Получили благодарность? – поинтересовался он.

– Ох, милый, – сказала Целуй. – Добряк не раздает благодарности. Только взыскания.

– Что?

Уголек сказала:

– Капитан приказал нам набрать вес… – И прошла мимо. – Помимо прочего. – Она снова повернулась к Правалаку. – Капрал, найди нам большие ножницы и большой джутовый мешок.

– Слушаю, сержант. А ножницы… очень большие?

– Неважно, найди какие-нибудь.

Проходя мимо молодого человека, Целуй одарила его широкой улыбкой. Войдя в спальню, она прошагала до середины и остановилась у койки, на которой постельное белье было свернуто в подобие гнезда. В гнезде примостилось сморщенное, покрытое шрамами и татуировками чудо с блестящими глазками.

– Неп Хмурый, мне нужно проклятие.

– М-м? Вляй! Чо? Кто?

– Капитан Добряк. Я думала про крапивницу, чтобы исчесался. Нет, погоди, от этого он станет еще вреднее. Пусть будет косоглазый… но так, чтобы сам он не замечал, а все видели. Сможешь, Неп?

– А чо мне за то, а?

– Хочешь массаж?

– Целую?

– Да, моими руками.

– И долг? Как долг?

– От колокола до колокола, Неп.

– Бездежд?

– Я или ты?

– Обои!

– Ладно, но тогда придется снять комнату, если, конечно, тебе не нужны зрители.

Целуй видела, как Неп Хмурый возбуждается в самом неприличном смысле. Он подпрыгивал, извивался, кожа блестела от пота.

– Пасиб, цел, пасиб!

– С запертыми дверями, – ответила она. – Не хочу, чтобы нам мешали.

– Неп пон’л! Проклятие?

– Да, косоглазие, но чтобы сам не замечал…

– Вошлаб и в лузу.

– Иллюзия? Волшебство? Очень хорошо. Делай, и спасибо.

Бадан Грук потер лицо, когда Уголек плюхнулась на койку рядом.

– Что, ради Худа, мы тут делаем? – спросил он.

Она взглянула на него темными глазами – словно нежно погладила – и снова отвернулась.

– Ты единственный солдат, на которого можно положиться, Бадан, тебе это известно?

– Что? Нет, я…

– Ты нерешителен. Ты не заточен на жестокость и поэтому не жаждешь ее. Ты прежде всего используешь мозги, а тупой мордобой – лишь последнее средство. Опасные поступают наоборот, и каждый раз приходится расплачиваться жизнями. Каждый раз. – Она помолчала. – Я правильно поняла? Какая-то пьяная сержант-морпех прошла всю проклятую империю от таверны к таверне?

Он кивнул.

– И за ней тянулся хвост сочувствующих из местных. Но она не боялась проливать кровь, Уголек, а просто правильно выбирала цель: тех, кого никто не любит. Сборщиков налогов, управляющих, адвокатов.

– Но она пила?

– Точно.

Покачав головой, Уголек улеглась на койку и уставилась в потолок.

– И как же ее не уволили?

– Потому что она из И’Гхатанских Бурекрыс, вот почему. Которые ушли под землю.

– А, верно. – Она минуту подумала и сказала: – Ладно, скоро мы отправляемся.

Бадан снова потер лицо.

– И никому не известно – куда, и даже почему. Какая-то муть, Уголек. – Он помедлил и спросил: – У тебя нет неприятного чувства по этому поводу?

– У меня не осталось никаких чувств, Бадан. По любому поводу. И я не знаю, что ухватило меня за горло в ночь прочтения Скрипа. На самом деле я почти не помню ту ночь – ни как ехали, ни что было дальше.

– Ничего и не было. Ты просто отключилась. В любом случае объявился какой-то фенн. И врезал богу по уху.

– Хорошо.

– И все? Все, что ты можешь сказать?

– Ну, как говорит одна одноглазая ведьма, в мире много вероисповеданий, Бадан.

– Я не… – Но от ее взгляда слова на губах высохли и обратились в пыль. Бадан поежился и посмотрел в сторону. – А то, что ты про мозги говорила, Уголек, это тоже была шутка?

Она вздохнула, закрывая глаза.

– Нет, Бадан, нет. Разбудишь меня, когда Римм вернется, ладно?

В сопровождении Лостары Йил, Кенеба, Блистига и Быстрого Бена адъюнкт Тавор прошла по тронному залу и остановилась в десяти шагах от двух тронов.

– Приветствую вас всех, – сказал король Тегол. – Адъюнкт, мой канцлер сообщил мне, что вами подготовлен список просьб, большая часть которых поможет счастливо пополнить королевскую казну. И будь я продажным типом, я бы сказал: давайте сразу этим займемся. Но я не таков, так что хотел бы сначала обратиться совершенно к другому вопросу, огромной важности.

– Разумеется, государь, – сказала Тавор. – Мы в вашем распоряжении и готовы помочь, насколько это в наших силах.

Король просиял.

Лостару удивил вздох королевы, но она не придала ему значения.

– Замечательно! Как только вспомню все подробности того, что хотел спросить, начну. А пока вот что: мой седа говорит, что вы разворошили колдовское гнездо. Однако мой канцлер уверяет, что проблемы преувеличены – и кому из двух я должен верить? Пожалуйста, если можно, помогите разрубить этот ужасный узел.

Тавор, нахмурившись, повернулась и сказала:

– Высший маг, пожалуйста, растолкуй вопрос.

Быстрый Бен встал рядом с адъюнкт.

– Государь, и ваш канцлер, и седа, по сути, правы.

Лостара заметила, что Бугг, стоящий справа от трона Тегола, улыбнулся, а потом нахмурился.

– Очаровательно, – пробормотал король и, подавшись вперед, положил подбородок на ладонь. – А вы можете пояснить, Высший маг?

– Не уверен, но попробую. Ситуация хоть и угрожающая, но, скорее всего, это временно. Прочтение Колоды Драконов, на котором присутствовал преда Брис Беддикт, похоже, выявило нарушения структуры в… м-м… ткани реальности, своего рода раны. Похоже, государь, кто-то – кто-то очень сильный – пытался наложить новую структуру на уже существующие пути магии.

Брис Беддикт, стоящий слева от королевы, спросил:

– Высший маг, вы могли бы пояснить, что это за «Пути»? Это центральное понятие в вашей магии?

– Преда, в отличие от колдовства, до недавнего времени преобладавшего на этом континенте, в других местах магия более формализована. Сила, такая грубая здесь, повсюду очищена, распределена по аспектам, организована в своего рода темы, которые мы называем Путями. Многие доступны и смертным, и богам; а есть, – Быстрый Бен бросил взгляд на Бугга, – Старшие. Некоторые практически иссякли или недоступны – из-за недостатка знаний или после ритуала запечатывания. Кроме того, некоторые захвачены и управляются стихиями, или изначально присущими этим путям, или настолько близкими, что различия несущественны.

Король Тегол поднял палец.

– Погодите, дайте проморгаться. Давайте поразмышляем над сказанным… между прочим, в размышлении я силен. Как я понимаю, Высший маг, владение, которое тисте эдур называли Куральд Эмурлан, представляет один из этих путей?

– Точно так, – отозвался Быстрый Бен и торопливо добавил: – государь. Пути тисте – а их, насколько нам известно, три – все Старшие. Двумя из них, кстати, тисте уже не управляют. Один практически запечатан. Второй захвачен.

– И как эти пути связаны с вашей Колодой Драконов?

Высший маг поморщился.

– Это не моя Колода, государь, уверяю вас. На ваш вопрос нет простого ответа…

– Очень кстати! А то я начинал чувствовать себя тупым. Прошу понять, я не против быть тупым. А вот чувствовать себя тупым – другое дело.

– Да, понимаю, государь. Что ж, вероятно, изначально Колода Драконов предназначалась для гадания – не такая неуклюжая, как плитки, жженая кость, узоры ила, узелки, костяшки, блевотина, дерьмо…

– Ясно, ясно! Прошу вас, добрый сэр, тут же дамы!

– Прошу прощения, государь. В каком-то очевидном смысле Высокие дома Колоды соотносятся с определенными путями и, таким образом, представляют собой как бы окна, позволяющие заглянуть в эти пути – и, разумеется, наоборот, нечто может смотреть с той стороны; вот почему прочтение так… рискованно. Колода не знает препятствий: в умелых руках она может раскрыть узоры и связи, закрытые для глаз смертного.

– Все, что вы описываете, Высший маг, – сказал Брис, – не очень-то совпадает с тем, что произошло на том прочтении.

– Точно так, преда, и это снова возвращает нас к ране – к этому городу. Кто-то ножом вырезал здесь новый узор. Новый – и при этом невероятно древний. Была попытка пробуждения, но то, что пробудилось, сломано.

– И вы знаете, что это был за «кто-то»? – спросил король Тегол.

– Икарий, Похититель Жизни, государь. Поборник, который собирался скрестить клинки с императором Руладом Сэнгаром.

Тегол откинулся на спинку трона и сказал:

– Седа, есть что добавить в настоящее время?

Бугг вздрогнул и поморщился.

– Познания Высшего мага весьма впечатляют, государь. В высшей степени.

Королева Джанат спросила:

– Седа, а можно эту рану излечить? А в противном случае что грозит Летерасу, если она продолжит… кровоточить?

Старик скорчил такую физиономию, как будто отведал что-то отвратительное.

– Летерас сейчас как лужа с взбаламученным илом. Мы слепы, движемся на ощупь и никто не в состоянии зачерпнуть больше, чем пригоршню магии. И эффект распространяется вширь; скоро он поразит магов по всему королевству.

– Высший маг, – сказала Джанат, – вы сказали, что эффект временный. Означает ли это, что излечение неминуемо?

– Большинство ран со временем излечиваются сами, ваше величество. Думаю, излечение начнется… как только мы, малазанцы, прогоним отсюда Худа. Прочтение резко ударило по ране. Полилась кровь, а в данном случае кровь – это сила.

– Ну что ж, – задумчиво сказал король. – Как очаровательно, как любопытно, как тревожно. Думаю, лучше было заняться вопросом пополнения королевской казны. Адъюнкт Тавор, вы желаете снарядить обоз, достаточный, чтобы дойти до Пустоши и, полагаю, пересечь ее. Мы с радостью предоставим вам желаемое по разумным, сниженным ценам – чтобы продемонстрировать нашу признательность за беспримерные усилия по свержению тирании эдур. Далее, мой канцлер уже приступил к необходимым действиям с нашей стороны, и он сообщил, что, по его предварительной оценке, мы сможем удовлетворить ваши требования. На подготовку обоза уйдет около четырех недель, а на оплату, надеюсь, несколько мгновений. Разумеется, снабжением своего эскорта занимается сам Брис, так что вам не нужно об этом беспокоиться.

Тегол замолчал, заметив невольно оторопевшую адъюнкт.

– Да, ваш эскорт. Мой брат настоял, что будет сопровождать вас по землям соседних королевств. Очень просто: ни Сафинанду, ни Болкандо не стоит доверять: они будут предавать и строить вам козни на каждом шагу. Неприятные соседи – впрочем, как и мы были для них не так давно. Я подумываю объявить о королевском проекте: построить самую высокую в мире стену, чтобы навеки отделить наши территории, с изящной отделкой, чтобы смягчить впечатление. Да-да, милая женушка, я, конечно, чушь несу – и да, это было весело!

– Государь, – сказала Тавор, – благодарю за предложенный эскорт, однако, уверяю вас, в нем нет необходимости. Может быть, королевства, по чьим территориям мы хотим пройти, и коварны, но сомневаюсь, что у них получится застать нас врасплох.

Тавор говорила спокойным голосом, и Лостара, хотя не могла видеть, была уверена, что и взгляд адъюнкт совершенно спокоен.

– Они воры, – сказал Брис Беддикт. – А ваш обоз, адъюнкт, будет огромен – земли, куда вы направляетесь, опустошены, – и возможно, даже в самом Колансе вам не найти пропитания.

– Прошу прощения, – сказала Тавор. – Не помню, чтобы я говорила о цели похода.

– А там больше ничего и нет, – пожал плечами Брис.

Адъюнкт ничего не ответила; атмосфера сразу накалилась.

– Преда Брис, – сказал король, – поможет вам охранять ваш обоз по дороге через две страны карманников.

И все же Тавор колебалась.

– Государь, у нас нет желания втянуть ваше королевство в войну, если Сафинанд и Болкандо решат нарушить договор о проходе.

– Одно наше присутствие, – сказал Брис, – предотвратит любые провокации с их стороны, адъюнкт. Прошу, поймите, если мы не сопроводим вас, а вы в результате окажетесь в состоянии жестокой войны без возможности отхода, у нас не будет иного выхода, как отправиться вам на помощь.

– Именно так, – подтвердил король. – Соглашайтесь на эскорт, адъюнкт, а то я задержу дыхание, пока лицо мое не станет самого королевского пурпурного цвета.

Тавор наклонила голову в знак согласия.

– Я снимаю все возражения, государь. Благодарю за эскорт.

– Так-то лучше. Теперь мне нужно получить подтверждение от моих служащих по трем отдельным вопросам. Удовлетворен ли канцлер ходом снабжения войск адъюнкт?

– Да, государь, – ответил Бугг.

– Прекрасно. Уверен ли королевский казначей, что у малазанцев достаточно средств на это предприятие?

– Полностью уверен, государь, – ответил Бугг.

– Хорошо. Согласен ли седа, что отбытие малазанцев ускорит излечение пострадавшего города?

– Согласен, государь, – ответил Бугг.

– Наконец-то консенсус! Просто восторг! Чем займемся теперь?

Поднялась королева Джанат.

– Пища и вино ожидают нас в трапезной. Позвольте мне проводить наших гостей. – И она сошла с помоста.

– Дорогая женушка, – ответил Тегол, – вам я позволяю все, что угодно.

– Я очень рада, что вы охотно принимаете на себя такое бремя, муж мой.

– И я тоже, – сказал Тегол.

Глава шестая

Жуку, который ползет медленно, нечего бояться.

Сафийская поговорка

Покрытый кровью и пылью, Ведит выехал верхом на лошади из клубов дыма, слыша за спиной жалобные вопли и ужасный рев огня, пожирающего трехэтажное здание в центре города. Прочие строения вдоль главной улицы уже рухнули, хотя языки пламени еще лизали почерневшие остовы и ядовитый дым столбами поднимался к небу.

Вслед за Ведитом выскочили еще четыре всадника, с обнаженными скимитарами в руках; арэнская сталь клинков была перепачкана кровью.

Услышав за спиной бешеный стук копыт, Ведит нахмурился. Осколки от круглого щита, прикрепленного к правой руке, пронзили ладонь, и этой рукой держать поводья он не мог. В левой руке Ведит сжимал свой скимитар; лезвие было обломано – остался только кусок в ширину ладони, и Ведит выбросил бы оружие, но рукоять и эфес были слишком дороги для него, чтобы с ними расстаться.

Поводья свисали между передними ногами лошади; в любой момент скачущее в страхе и боли животное могло наступить на них и сломать себе шею, выбросив всадника из седла.

Ведит поднялся в стременах, подался вперед, ударившись о качающуюся шею лошади, вцепился зубами в ее левое ухо и потянул назад. Заржав, лошадь задрала голову, стук копыт замедлился. У Ведита появилось время убрать в ножны то, что осталось от отцовского клинка, и, обхватив рукой шею лошади, ослабить укус.

Через пару мгновений раненая кобыла пошатнулась, сошла с мостовой в заросшую высокой травой канаву и остановилась, содрогаясь всем телом.

Бормоча успокаивающие слова, воин отпустил ухо лошади и, выпрямившись в седле, подобрал поводья здоровой рукой.

Подъехали четверо его спутников и, собравшись на дороге, торжественно воздели мечи, хоть и сплевывая пыль и сгустки крови.

Ведита мутило, однако он понимал их. Растущий список обвинений, постоянно сокращающаяся свобода, унижения и неприкрытое презрение. Каждый день появлялись новые болкандские солдаты; вокруг лагеря хундрилов, как грибы на навозе, вырастали маленькие форты. И напряжение непрерывно росло. Конфликты вспыхивали, как дикие пожары, и вдруг…

Ведит направил лошадь на дорогу и обернулся на горящий город. А потом оглядел горизонт с обеих сторон. Повсюду кривыми копьями поднимались столбы вьющегося черного дыма – да, терпение «Выжженных слёз» лопнуло, и десяток деревень, вдвое больше сел, десятки ферм, а теперь и целый город ощутили на себе гнев хундрилов.

Отряд Ведита в тридцать воинов – большинству из которых едва исполнилось двадцать – схлестнулся с гарнизоном. Битва была яростной. Он потерял почти весь свой отряд, и этого было достаточно, чтобы пламенная ярость хундрилов обрушилась местью на раненых солдат и жителей города.

Эта бойня оставила горький, ядовитый привкус на языке и в душе.

Лошадь не могла стоять спокойно. Ободранный бок все еще кровоточил. Она вертелась, мотая головой, и била в землю раненой задней ногой.

В этом безымянном городе остались многие десятки трупов. Еще утром мирная жизнь текла привычным порядком, с размеренным биением сердца. А теперь здесь развалины и обгорелое мясо – хундрилы не опускались даже до мародерства, так захватила их жажда убийства.

Гордому народу самую глубокую рану наносит чужое презрение. Болкандцы думали, что у хундрилов – тупые ножи. Тупые ножи, тупые мысли. Думали, что дикарей нетрудно обмануть, надуть, подсунуть грязную огненную воду и украсть добро.

Мы – Семь Городов; думаете, вы первые, кто пытался играть с нами в такие игры?

Появлялись отставшие солдаты – три, еще два, одинокий раненый воин скорчился в седле, еще два.

Солдаты гарнизона понятия не имели, как противостоять кавалерии. Они, похоже, никогда подобного не видели и остолбенели от четкой атаки, от тучи дротиков, пущенных, когда между воинами оставалось всего десять шагов. Строй болкандцев, перегораживавших главную улицу, смешался, когда зазубренные дротики начали пробивать щиты и кольчуги, солдаты сгибались и падали, сбивая соседей.

Затем хундрильские боевые кони со всадниками, размахивающими скимитарами, врезались в разбитый строй.

Это была бойня. Пока задние ряды болкандцев не рассеялись, разбежавшись по переулочкам и проходным дворам, укрывшись в дверных проемах лавок в каменных зданиях. Битва завязла.

Хундрильским всадникам нужно было либо оставить лошадей, которым никак не протиснуться в узенькие проулки, либо обрушиться на солдат, прячущихся за щитами в нишах и дверных проемах. Все еще в меньшинстве, воины «Выжженных слёз» начали замедляться.

Все утро ушло на то, чтобы выследить и зарубить всех солдат гарнизона до последнего. И всего колокол – чтобы убить тех жителей, кто не затаился, возможно, рассчитывая на то, что семьдесят пять солдат справятся с тремя десятками дикарей, и поджечь город, чтобы поджарить заживо тех, кто удачно спрятался.

И такое, знал Ведит, творилось по всей округе. Никто не спасся, а чтобы послание было полностью ясным, со всех болкандских ферм вычистили все съестное или мало-мальски полезное. Причиной возмущения стало недавнее повышение болкандцами цен – на сто процентов и только для хундрилов – на все товары, включая фураж для лошадей. Проклинайте нас, раз уж забираете наше серебро и золото.

У Ведита осталась дюжина воинов, один из которых, вероятно, умрет, не дотянув до лагеря. Толстые осколки пронзили его предплечье, как лишние длинные кости, боль пульсировала.

Да, потери огромны. Но какому еще отряду довелось атаковать гарнизон города?

И все же, возможно, «Выжженные слёзы» разворошили не то гнездо.

– Перевяжите раны Сидаба, – сказал Ведит. – Его меч при нем?

– При нем, Ведит.

– Давайте сюда – мой сломался.

Сидаб, хоть и понимал, что умирает, поднял голову и улыбнулся Ведиту окровавленными губами.

– Он будет мне по руке, как меч моего отца, – сказал Ведит. – Я буду носить его с гордостью, Сидаб.

Воин кивнул, улыбка его слабела. Он начал кашлять кровью и, выскользнув из седла, тяжело грохнулся на мостовую.

– Оставьте Сидаба здесь.

Остальные кивнули и начали плевать на мостовую вокруг трупа, тем самым освятив землю – такова была единственная похоронная церемония для хундрильского воина, погибшего в бою. Ведит нагнулся и подобрал поводья коня Сидаба. Скакуна он тоже заберет и поедет на нем, чтобы облегчить страдания своей лошади.

– Возвращаемся к Военному вождю Голлу. От наших слов его глаза засверкают.

Военный вождь Голл грузно сидел на поскрипывающем троне из связанных веревкой оленьих рогов.

– Нежный дух Колтейна… – вздохнул он, зажмурившись.

Джарабб, слезогонец Военного вождя и единственный второй обитатель шатра Голла, снял шлем, набивную шапочку из оленьей кожи, запустил толстые пальцы в волосы и, шагнув вперед, опустился на одно колено.

– Приказывайте, – сказал он.

Голл застонал.

– Не сейчас, Джарабб. Время для игр кончилось: мои долбаные юные храбрецы втянули нас в войну. Двадцать отрядов с воем вернулись в лагерь с целыми мешками кур, щенков и всякой всячины. И готов спорить: тысяча ни в чем не повинных фермеров и крестьян уже мертвы…

– И сотни солдат, Военный вождь, – напомнил Джарабб. – Форты горят…

– И я все утро кашляю от дыма – и не стоило их жечь: бревна нам пригодились бы. И вот мы плюемся и рычим, как пустынная рысь в логове, и что, по-твоему, сделает король Таркульф? Впрочем, на него-то плевать – у него грибы вместо мозгов, – беспокоиться надо о канцлере и милом завоевателе. Давай-ка я скажу тебе, что они сделают, Джарабб. Они не потребуют, чтобы мы вернулись в свой лагерь. Не будут настаивать, чтобы мы выплатили репарации и деньги за убитых. Нет, они поднимут армию и двинутся прямо на нас.

– Военный вождь, – сказал Джарабб, вставая, – Пустошь зовет нас на север и восток – и на равнинах нас никто не поймает.

– Замечательно, но эти болкандцы – не враги нам. Они нас снабжают…

– Мы награбим сколько сможем перед отправлением.

– Вот адъюнкт порадуется, как мы ей подготовили почву. Это задница, Джарабб. Задница.

– Так что же нам делать, военный лидер?

Голл наконец открыл глаза, моргнул и кашлянул. Потом сказал:

– Я не буду пытаться исправить то, чего не вернешь. Это не поможет адъюнкт. Нет, нужно брать быка за… рог. – Он вскочил на ноги и подобрал свой плащ, покрытый вороньими перьями. – Снимайте лагерь: забейте весь скот и готовьте мясо. Болкандцам потребуются недели, чтобы собрать достаточно солдат. Чтобы обеспечить спокойный проход Охотникам за костями – не говоря уж о Серых шлемах, – мы двинемся прямо на столицу. Мы нагоним такого страху, чтобы Таркульф обмочился и перестал слушать советников; пусть король думает, что на его сраное отхожее королевство вторгаются три армии.

Джарабб улыбнулся. Он видел, как сверкают угольки в темных глазах Военного вождя. А значит, как только будут отданы приказы, как только помчатся, вздымая пыльный хвост, гонцы, настроение Голла поднимется.

Возможно, поднимется настолько, что он снова согласится… на игру. Нужно только, чтобы жены старика поблизости не было.

Кованый щит Танакалиан поежился под кольчужным плащом. Стеганая подкладка протерлась насквозь на правом плече – надо было заштопать ее с утра, и он так и сделал бы, если бы не страстное желание наблюдать за высадкой первой когорты Серых шлемов на эту жалкую землю.

Хоть Танакалиан и торопился, но Смертный меч Кругава уже стояла на возвышении над берегом. Ее лицо раскраснелось под тяжелым шлемом. Хотя солнце только-только поднялось над горными пиками на востоке, в душном, давящем воздухе роились песчаные мухи. Подойдя ближе, Танакалиан разглядел в глазах Кругавы обреченность бесчисленных эпических поэм, как будто она всю жизнь впитывала трагедии тысячелетних павших цивилизаций, находя это дико приятным.

Да, эта жесткая женщина была железной.

Подойдя, он поклонился.

– Какое знаменательное событие, Смертный меч.

– Вот только мы здесь вдвоем, сэр, – прогрохотала она в ответ. – А должны были стоять трое.

Он кивнул.

– Нужно избрать нового Дестрианта. О ком из старейшин вы думаете, Смертный меч?

Четыре плоскодонных широких авара – шлюпки для высадки с Престолов Войны – пробирались по каналу; весла вязли на мелководье в иле. Прилив ничуть не помогал. Залив не наполнялся; вместо этого вода бурлила в водоворотах, словно в нерешительности. Братьям и сестрам с тяжелой ношей придется высаживаться и брести по илу – интересно, насколько там глубоко?

– Я не могу решить, – призналась наконец Кругава. – Никто из наших старейшин не достаточно стар.

Это правда. В долгом морском путешествии завершилась жизнь десятков самых древних братьев и сестер. Танакалиан повернулся и посмотрел на два лагеря в тысяче шагов от воды: один на этом берегу, а второй на противоположном, западном. До сих пор они не встречались напрямую с акриннайской делегацией – если толпу бесконечно поющих, потрясающих копьями варваров с торчащими волосами можно назвать таким почетным именем. Пока акриннаи остаются на другом берегу, пусть себе поют, пока горы не сползут в море.

Лагерь болкандцев, процветающий город ярких шатров, уже бурлил – приближающаяся высадка изморцев словно пробудила безумие. Странные эти болкандцы. Покрытые шрамами – но изнеженные, вежливые – но несомненно кровожадные. Танакалиан не доверял им; эскорт для прохода по горным перевалам в королевство насчитывал целую армию – три или четыре тысячи воинов, – и хотя вряд ли любой болкандский солдат мог сравниться с Серым шлемом, их численное превосходство заставляло задуматься.

– Смертный меч, – сказал он, снова повернувшись в сторону Кругавы, – нам грозит предательство?

– Будем считать, что идем по враждебной территории, Кованый щит. Маршируем в доспехах, с оружием наготове. Если весь болкандский эскорт пойдет на перевал перед нами, мне не о чем беспокоиться. Если они разделятся на авангард и арьергард, придется оценить, сколько воинов будет у нас за спиной. Если немного – не страшно. Если больше, чем в авангарде, тогда придется учитывать, что в конце перевала нас будет поджидать вторая армия. Поскольку, – добавила она, – мы будем двигаться колонной, подобная засада поставит нас в невыгодные условия, по крайней мере, изначально.

– Будем надеяться, – заметил Танакалиан, – что они намерены обращаться с нами достойно.

– А если нет, они пожалеют о своем безрассудстве.

Три легиона, восемнадцать когорт и три роты снабжения. Пять тысяч братьев и сестер наземных войск. Остальные легионы будут двигаться на Престолах Войны по малоизведанным водам вдоль южного берега, к Пеласийскому морю. И адъюнкт, и Кругава были согласны, что «Выжженным слезам» нужна поддержка. Учитывая скудность ресурсов на Пустоши, Охотники за костями пойдут независимо, севернее других сил – хундрильской конницы и изморской пехоты. Они пойдут на восток параллельными путями, примерно в двадцати лигах друг от друга, пока не достигнут границ первого королевства по ту сторону Пустоши.

Танакалиан прекрасно знал: Кругава уверена, что их ожидает священная война – единственная цель их существования; и на этих чужих землях Серые шлемы обретут славу, завоюют героическую победу на службе Волков Зимы. Танакалиан был согласен с таким пониманием цели, будущей судьбы, и тоже не боялся войны. Они были обучены насилию и клялись перед письменами истории, вырезанными на полях сражений. Мечом и железной волей они изменят мир. Такова правда войны, сколько бы мягкотелые дураки ни мечтали об обратном, о мире и гармонии между народами.

Мечты романтиков неизбежно кончаются укусом гадюки, хоть они не желают этого. Надежда и вера сочатся сладчайшим нектаром, в итоге обращаясь в смертельный яд. Танакалиан прекрасно знал, что почти все добродетели уязвимы. Их легко извратить, можно развернуть в руках носителя. Нужен самообман, чтобы насаждать справедливость в мире, которому ничего не нужно, в котором сама реальность насмехается над праведниками полным безразличием.

А война сметает подобные игры. Она чиста и безжалостна в своей жестокости. Справедливость является с привкусом крови – сладким и горьким; так и должно быть.

Нет, он ничего не расскажет Смертному мечу о последних испуганных словах Дестрианта, о его постыдной панике, о пронзительных предупреждениях. Ведь подобные провалы никому не помогут.

Однако Танакалиан поклялся себе хранить внимание и настороженность, никому не доверять и подозревать любого чужака в предательстве.

Ран’Турвиан был слишком стар для войны. Его жизнь забрал страх – это я видел ясно. Он был слеп, скатился в безумие. В пустую болтовню. Это было так… недостойно.

Авары уперлись в дно в сотне шагов от линии прилива. Нагруженные солдаты ковыляли почти по колено в грязи через тучи мух, пока гребцы пытались стащить лодки на свободную воду, чтобы вернуться к стоящим на якоре Престолам Войны.

Начинался долгий день.

– Ну что ж, – пробормотал канцлер Рава, прочитав зашифрованное послание, – наш дражайший король, похоже, довел наше любимое королевство до королевской заварухи.

Перед стариком расхаживал из угла в угол большой палаты шатра Авальт. Он догадывался о большей части содержания пергамента в руках Равы. Замечание канцлера, если говорить начистоту, не соответствовало действительности. В «заварухе» был виноват вовсе не король Таркульф. Она целиком стала результатом некоторых стычек между слугами канцлера и, увы, самого завоевателя Авальта.

– Сейчас необходимо определить, – сказал он голосом, еще хриплым от тирады, произнесенной недавно перед избранными агентами и шпионами, – каковы истинные отношения между нашими изморскими друзьями и этими хундрильскими бандитами.

– Верно, – согласился Рава. – Однако нужно помнить, что изморцы придерживаются непомерно раздутых представлений о чести. Как только мы представим им нашу версию внезапного, коварного буйства хундрилов… как только расскажем о зверском убийстве сотен, а то и тысяч невинных… – Он улыбнулся. – Уверен, мы с облегчением увидим, как Смертный меч с негодованием отвернется от них.

Авальт согласно кивнул.

– И тогда я смогу ударить своими силами по хундрилам, не беспокоясь об изморцах.

Рава, не глядя своими бледными глазами на Авальта, спросил:

– А разве есть повод для беспокойства, завоеватель? Разве нам не хватит военной мощи, чтобы уничтожить и тех и других в случае необходимости?

Авальт застыл.

– Разумеется, канцлер. Но вы же не забыли последние данные разведки из Летера? Через наше королевство собирается пройти третья армия этого союза. Вероятно, мы можем справиться со всеми тремя. Но ужасной ценой. Далее, мы пока не знаем, какое соглашение заключили летери с этими малазанцами – мы можем оказаться втянутыми в ту войну, которой всеми силами старались избежать…

– И в результате вскроется наша хитрость в отношении наших мнимых союзников – сафинандцев и акриннаев.

– Упомянутая хитрость делает очевидным предательство, которое вы замыслили – если вдруг не сможем поддержать их. Одно дело давать обещания, только чтобы бросить союзников на поле боя, – а если мы не можем занять земли этих союзников после того, как их армии будут разбиты, тогда все окажется напрасным.

– Просто предположим, – сказал Рава, – что летерийской угрозы больше не существует, и тогда великому Болкандскому союзу не нужно показывать свои бумажные клыки. В худшем случае нам будут противостоять три разрозненные армии, идущие каждая своей дорогой через наше королевство. Одна их них сейчас крепко дала нам по носу, но, скорее всего, хундрилы, утолив жажду крови, торопливо отошли. Со своей добычей они устремятся на Пустошь. Естественно, это будет роковая ошибка: нам достаточно двинуть несколько легионов вашей Третьей Регулярной и занять пограничные форты и укрепления – тогда жалкие остатки хундрилов, которые приползут обратно, не будут представлять никакой угрозы. – Он поднял палец. – Нужно объяснить нашим командирам, какую выгоду мы можем получить от хундрильских рабов.

– Разумеется.

– В результате нам остаются изморцы и малазанцы – по всем оценкам, и те и другие вполне цивилизованны. Их, конечно, огорчит произвол хундрилов, и они даже будут чувствовать некоторую ответственность. А то и предложат какие-то репарации.

Авальт перестал расхаживать и теперь стоял, уставившись на канцлера.

– А что тогда насчет засады, которую мы планировали на перевале?

– Пока что я бы посоветовал не снимать ее, завоеватель. По крайней мере, до тех пор, как увидим реакцию Смертного меча на новости о хундрилах и их неоправданных набегах.

– Полагаю, вы заверите Смертного меча в нашей преданности ей и Серым шлемам, – сказал Авальт. – И в нашей уверенности, что действия варваров – хоть союзников, хоть нет – предугадать невозможно. И что мы в любом случае считаем изморцев ответственными.

Рава согласно кивал.

– И исходя из всего сказанного, то, что мы выстраиваем свой эскорт в оборонительный порядок, просто свидетельствует о нашей… врожденной осторожности.

– И подвигнет Смертный меч на уступки, в желании как-то утешить нас в нашей вновь обретенной нерешительности.

– Именно. Прекрасно сказано, завоеватель.

Авальт снова начал вышагивать по залу.

– Значит, мы гоним хундрилов на Пустошь и берем в рабство тех, кто вернется. Устраиваем засаду на изморцев – и получаем целый клад великолепного оружия и доспехов – достаточно для снаряжения нового элитного подразделения…

– Двух, – напомнил Рава. – Ваша личная охрана – и моя.

– Как договаривались, канцлер. В итоге мы столкнемся с одной оставшейся армией. С малазанцами.

– И нужно учитывать, что до них могут дойти известия о судьбе их союзников.

– И тогда они или ощутят свою уязвимость и пойдут на попятный, или в порыве гнева сами нападут на нас.

– Меньше десяти тысяч дурачков, – заметил Рава. – Мы можем призвать союзников – акриннаев и сафинандцев – и потом поделиться трофеями.

– Мне нужны их арбалеты, – сказал Авальт. – Описать не могу, как бесит, что нам до сих пор не удалось похитить хоть один. С парой легионов, вооруженных таким оружием, я бы захватил Сафинанд за месяц.

– Все в свое время, – напомнил Рава.

– Но это все при условии, что летерийцы не подключатся.

Канцлер вздохнул и скорчил гримасу.

– Мои лучшие шпионы один за другим пропадают при этом дворе, а те немногие, кому удалось вырваться, уверяют, что король Тегол еще хуже Таркульфа. Бесполезный, неуклюжий идиот.

– Но вы в это не верите, канцлер?

– Конечно нет. – Он подумал. – Как правило. Возможно, ситуация там невероятно похожа на нашу.

Авальт снова застыл на месте, затаив дыхание.

– Так что же, Рава, неужели подталкивание Странника?

– Хотел бы я знать. Жена Тегола Беддикта остается неизвестной величиной.

– Но уж точно не уровня королевы Абрастал?

Рава пожал плечами.

– С первого взгляда не похоже. У нее нет личной армии. Никакого элитного отряда, как легион Эвертайн у Абрастал или что-то похожее. Если у нее есть свои шпионы – а у какой королевы их нет, – то они занимаются только разведкой, не участвуя в активных диверсиях…

– И все же, – возразил Авальт, – кто-то явно выслеживает ваших шпионов…

– И даже в этом я не уверен. Каждый умирал при загадочных обстоятельствах… я бы даже сказал, таинственных. Несчастный случай – каждый раз. Как будто сам Странник каждому уделял личное… внимание.

– А это очень тревожная мысль, канцлер.

– Ну, по счастью, ни один не был раскрыт или захвачен. Все происшествия неизбежно приводили к внезапной смерти.

Авальт нахмурился.

– Единственное, чем я могу объяснить подобное, канцлер, это тем, что вся наша сеть настолько скомпрометирована летерийцами, что ни публичное разоблачение, ни пытки уже не нужны. И от этой мысли у меня мороз по коже.

– Вы полагаете, что летерийцам это удалось, – сказал Рава. – А не вероятнее, что компрометация началась в нашем собственном королевстве?

– Уж точно не от шпионов Таркульфа…

– Нет, их всех мы держим в руках. Нет, мой друг, неужели нельзя допустить, что королева заслала своих агентов во дворец Тегола?

– И они активно уничтожают конкурентов, да, это ужасно вероятно, – согласился Авальт. – Тогда что же она задумала?

– Хотел бы я знать. – И Рава подался вперед, вперив в Авальта тяжелый взгляд. – Попробуйте убедить меня, завоеватель, что ситуация ни в коем случае не заставит королеву выйти на первый план, что мы не дадим ей повод отставить мужа в сторону и дать сигнал.

Авальт задрожал. Только представить, как легион Эвертайн поднимается и выступает, чтобы разгрести кашу, заваренную в королевстве… нет, невозможно.

– Разумеется, – сказал он надтреснутым голосом, – нынешние игры слишком мелки для королевы Абрастал.

Лицо Равы посерьезнело. Он поднял пергамент и помахал им, как маленьким белым флагом.

– В приложении сообщается, завоеватель, что четырнадцатой дочери короля и ее служанки нет во дворце.

– Что? А куда они делись?

На это канцлер не ответил.

И его молчание наполнило Авальта ужасом.

Командиры болкандцев неторопливо и церемонно поднимались из лагеря на возвышенность, где ждали Танакалиан и Смертный меч. Близился вечер. Изморские легионы, построившись, уже маршировали к пойме в тысяче шагов от берега, где уже возводились ряды шатров и вспомогательные строения. Насекомые вились над братьями и сестрами блестящими на солнце тучами; их то и дело пронизывали ласточки с оранжевыми крыльями.

Речные ящерицы, гревшиеся весь день на берегу, начали на крепких ногах пробираться к воде, под вялым присмотром аистов и цапель, бродящих по камышовым отмелям.

Ночи здесь, подумал Танакалиан, будут неприятными. Он представил, как всевозможные ужасные ядовитые твари ползают, крадутся и летают в душной, влажной тьме. Чем скорее изморцы поднимутся к горным перевалам, тем спокойнее будет Танакалиану. Он впервые встретил безумно недружелюбную природу и был неприятно удивлен.

Он снова обратил внимание на канцлера Раву и завоевателя Авальта; невероятная парочка – каждого несли на кресле, закрепленном на плечах четырех рабов, медленно поднимающихся по склону – качались туда-сюда, как короли на шатких тронах. Другие рабы шли по бокам, опахалами отгоняя мошкару. Следом – еще дюжина рабов. На этот раз, по крайней мере, не было вооруженных охранников – на первый взгляд, хотя Танакалиан подозревал, что среди этих якобы рабов не один телохранитель.

– Торжественно приветствуем! – объявил канцлер, вяло помахав рукой. Потом скомандовал что-то своим носильщикам, и они опустили его кресло. Канцлер изящно спустился на землю, поправил шелковый халат; через мгновение к нему присоединился Авальт. Они подошли к изморцам.

– Безупречно выполненная высадка; мои поздравления, Смертный щит. Ваши солдаты в самом деле безупречно вышколены.

– Очень любезно, канцлер, – прогрохотала в ответ Кругава. – Однако, строго говоря, они не мои солдаты. Это мои братья и сестры. Мы в той же степени священнослужители, как и военные.

– Разумеется, – пробормотал Рава, – и, безусловно, именно это делает вас такими уникальными на этом континенте.

– Да?

Завоеватель Авальт улыбнулся и решил пояснить:

– Вы принесли с собой кодекс поведения, какого нет у местных армий. Мы надеемся многому научиться у вас – в плане дисциплины и поведения, – что можно применить у нас ко всеобщей выгоде.

– Больно слышать, – сказала Кругава, – что вы с таким пренебрежением относитесь к собственным солдатам, завоеватель.

Танакалиан посмотрел в сторону, прищурившись, как будто уловил солнечный блик на каком-то оружии вдалеке, и понадеялся, что ему удалось скрыть улыбку.

Когда он снова повернулся, он увидел, как глаза Авальта в клетке высохших шрамов расширились и снова сузились.

– Вы не понимаете, Смертный меч.

Рава сказал:

– Вы, наверное, уже знаете что-то о непрекращающихся происках, осложняющих союзы и соглашения о взаимной защите между пограничными странами, Смертный меч. Подобное, к сожалению, неизбежно. Сафинандцы не доверяют акриннаям, акриннаи не доверяют оул’данам и д’рхасиланцам. А болкандцы не доверяют никому из них. От чужеземных армий, как нам давным-давно известно, нельзя ожидать тех же высоких стандартов поведения, каких ждешь от собственной армии. – Он развел руками. – Завоеватель Авальт просто хотел выразить наше нежданное восхищение от того, что мы нашли в вас такую безупречную честь.

– А… – ответила Кругава с проницательным остроумием горного козла.

Авальт с трудом сдерживал гнев, и Танакалиан понял, что Смертный меч – при всей ее внешней бесчувственности – прекрасно уловила этот интересный порок командующего объединенными силами Болкандского королевства. Командир, страдающий вспыльчивостью и очевидным неумением ее скрывать – особенно в присутствии чужака и потенциального противника, – явно готов бездумно послать своих солдат ответить на любое оскорбление, реальное или мнимое. Значит, он более опасен, но менее угрожающ: первое – потому что готов на неожиданные, дерзкие поступки, а второе – потому что действовать будет тупо и напрямик, одержимый только всепоглощающим желанием получить удовлетворение.

Танакалиан прокручивал в голове все эти подробности, чтобы сформулировать для себя то, что Кругава, несомненно, поняла в мгновение ока. Теперь, когда Дестрианта нет, Кованому щиту приходилось быть как можно ближе к Смертному мечу, чтобы понять ее мысли и долг, который двигал ею.

Пока Танакалиан размышлял, канцлер Рава продолжал говорить:

– …Неожиданных трагедий, Смертный меч, которые поставили нас в затруднительное положение. Таким образом, нам необходимо выждать, пока ваши грозные силы находятся за границами королевства.

Кругава наклонила голову.

– Поскольку вы еще не описали упомянутые трагедии, канцлер, могу только отметить, что, по моему опыту, большинство трагедий происходят неожиданно и неизбежно приводят к затруднениям. Поскольку для вас, по-видимому, тот факт, что мы еще не пересекли границу вашего королевства, является очень важным, могу ли я предположить, что ваши «неожиданные трагедии» каким-то образом ставят под угрозу наше соглашение?

Теперь сам канцлер не сумел скрыть раздражение.

– Вы, изморцы, – заговорил он ломким голосом, – подтвердили обязывающий союз с хундрильскими «Выжженными слезами», которые на данный момент являются гостями нашего королевства – гостями, которые отказались вести себя цивилизованно.

– В самом деле? Что же привело вас к такой оценке, канцлер?

– Такой… такой оценке?

Рава словно лишился дара речи, и тогда язвительно заговорил завоеватель Авальт:

– А как бы вы оценили такое, Смертный меч? Хундрилы вырвались из своих поселений и сейчас совершают набеги по всем окрестностям. Жгут и грабят фермы, угоняют скот, спалили форты и деревни – и даже целый город. Однако что говорить о материальных потерях? Я забыл упомянуть о десятках убитых солдат и тысячах забитых жителей. Я не сказал об изнасилованиях и избиении младенцев…

– Хватит! – рявкнула Кругава, и все болкандцы отшатнулись.

Первым опомнился канцлер.

– Такова ваша хваленая честь, Смертный меч? – Его глаза сверкали на покрасневшем лице. – Вы не хотите понять нашей осторожности… да нет, недоверия? Да если бы могли ожидать такого предательства…

– Вы заходите слишком далеко, – сказала Кругава, и Танакалиан увидел, как ее губы чуть изогнулись в улыбке; у него перехватило дыхание.

Болкандцы, похоже, почувствовали то же самое: Рава побледнел, а Авальт положил руку в кольчужной перчатке на рукоять меча.

– Что… – хрипло спросил Рава, – что это значит?

– Вы описываете местную историю междоусобных интриг и нескончаемых предательств, господа, как присущих вам по природе, а потом выражаете ужас и гнев по поводу предполагаемого предательства хундрилов. Вы протестуете слишком мелодраматично, господа. Так бурно, что получается фальшиво. Вы, болкандцы, представляетесь мне змеей, которая гордится ловкостью своего раздвоенного языка. – Она помолчала в гулкой тишине и добавила: – Когда я изобразила перед вами неведение, господа, вы радостно за него ухватились. Так кто же из нас глупее?

Танакалиан отдал должное болкандцам: видно было, что они быстро все сообразили. После некоторого напряженного молчания Кругава продолжила спокойнее:

– Господа, я знаю Военного вождя Голла из хундрильских «Выжженных слёз» уже довольно давно. За долгое время путешествия по океану никакие черты характера не остаются скрытыми. Вы заявили об уникальности Серых шлемов и тем самым ясно дали мне понять, что не понимаете сути хундрилов. «Выжженные слёзы», господа, – это на самом деле военный культ. Преданный до глубины души легендарному военному вождю. Этот военный вождь, Колтейн, обладал такими достоинствами, такой честью, что его почитали не только союзники, но и вероятные противники. Такие, как хундрильские «Выжженные слёзы». – Она помолчала и добавила: – Таким образом, я убеждена, что Военного вождя Голла и его людей спровоцировали. Обладая, насколько я знаю, беспримерным терпением, Голл ждал бы до последнего. Пока не наступит время ответить на оскорбления.

Они совершали набеги и грабили? Из этого я могу заключить, что болкандские торговцы и агенты короля решили нажиться на хундрилах, назначив грабительские цены на основные товары. Далее, вы указали, что они вырвались из своего поселения. Что за поселение, из которого нужно вырываться? На ум приходит только одно: осажденное. Соответственно, с учетом подобной провокации, я подтверждаю союз между хундрильскими «Выжженными слезами» и Серыми шлемами. И если вы решили стать нам врагами, господа, мы будем считать, что отныне находимся в состоянии войны. Займитесь своей бригадой, завоеватель: тактически важно, чтобы мы избавились от вашего присутствия здесь, прежде чем вторгаться в ваше королевство.

При всех своих сомнениях, подозрениях и даже страхах Танакалиан не мог не ощутить прилива гордости; видя, как подействовали слова Смертного меча на канцлера и завоевателя, он испытывал дикое удовольствие. Играть с нами задумали? Хундрилы, может, и жалят, но изморцы порвут на кусочки.

Они не подумают, что Кругава блефует; это не блеф, и оба это понимали.

И Танакалиан был уверен, что они не согласятся на состояние войны – ни здесь, против изморцев, ни далее – против «Выжженных слёз». Идиоты просчитались, жестоко просчитались.

И теперь начнутся заново отчаянные переговоры, а основные договоренности, достигнутые прежде – как требовала вежливость – больше не действовали.

В конце концов, вы можете сейчас столкнуться с двумя разъяренными, злыми армиями, приятели; и затрясетесь от ужаса.

Погодите, пока встретитесь с Охотниками за костями.

Он наблюдал, как канцлер с завоевателем, после торопливых заверений о желании разрешить все вопросы мирным путем, спускаются по склону – позабыв даже о нелепых креслах. Рабы спешили за ними, размахивая опахалами.

Стоящая рядом Кругава вздохнула и сказала:

– Полагаю, сэр, что болкандцы не ожидали от хундрилов сколько-нибудь крупных действий, помимо мелкого бунта в окрестностях их поселения. И готовились быстро их захватить или выдавить за границу, на Пустошь. А нас неизбежно рассчитывали изолировать и разобраться на досуге.

– Значит, засаду планировали с самого начала?

– Или угрозу засады – чтобы добиться новых уступок.

– Что ж, – сказал Танакалиан, – если хундрилы не будут держаться у своего поселения и не уйдут через границу, тогда остается единственный путь.

Она кивнула.

– Как у зазубренного копья, – сказала она. – Голл поведет своих воинов прямо в сердце этого королевства. – Она повела плечами, звякнув цепями и пряжками. – Кованый щит, сообщите командирам легионов, что мы выступаем за два колокола до рассвета…

– Даже если за нами увяжется болкандский эскорт?

Она оскалилась.

– Вы видели эти войска, сэр? Они даже голышом, налегке, за нами не угонятся. А обоз у них втрое больше военной колонны. Эта армия не привыкла никуда ходить.

Она превратила двух болкандских делегатов из сверкающих клинков в бесформенные куски свинца.

А Танакалиан направился в лагерь изморцев.

Насекомые сходили с ума, а из камышей у реки раздавались птичьи крики.

Сильный дождь окрасил мир в серый цвет и превратил каменную дорожку в пузырящийся поток. Черные стволы высоких деревьев по сторонам дороги выплывали из мглы и снова пропадали в зыбких волнах, пока Йан Товис направляла коня по скользкой дороге. Вощеный плащ плотно обтягивал ее фигуру, капюшон прилип к шлему. Вот уже два дня и три ночи она мерзнет, промокшая до нитки. С тех пор как она съехала с дороги в пяти лигах от Дреша, направившись на север, туда, где оставила своих людей, этот лес все сильнее давил на нее. Спуск к берегу был путешествием в прошлое; цивилизация таяла призрачными надеждами за ее спиной. Клочья вытоптанного луга, окруженные частоколами из сучьев, вырубленными кустами и пнями; тройные борозды от волокуш; остатки старых лагерей, кучи золы и ямы углежогов – все говорило о голоде и нужде Дреша.

Как и на островах Лимана Каттера, близилось опустошение. Проезжая мимо старых лесозаготовок, Йан Товис видела эрозию почвы, глубокие каменные каналы, прорезающие поляны. А в Дреше, когда подавала в отставку, она заметила нервозность, царящую среди гарнизонных солдат. После королевского указа, запретившего вырубку, вспыхивали беспорядки: в конце концов, благосостояние города слишком сильно зависело от леса, и хотя запрещение было лишь временным, пока агенты короля разрабатывали новую систему – основанную на возобновляемости, – улицы города были пропитаны паникой.

Йан Товис не удивилась, когда король Тегол бросил вызов основным принципам и практикам Летера, но подозревала, что он окажется в гордом одиночестве. Даже здравый смысл противоречил прицелу на будущее. Дикий зверь цивилизации всегда стремился вперед и ради настоящего пожирал будущее. Ужасно, что можно так бесчувственно пожертвовать собственными детьми ради сиюминутного комфорта, но так есть и так было всегда.

Мечтатели первыми отворачиваются от исторической правды. Король Тегол будет сметен, утонет в безжалостном приливе безудержного роста. В конце концов, никто не встанет между обжорой и пиршественным столом.

Йан Товис желала королю добра, хотя и понимала, что он обречен.

Под проливным дождем она оставила лагеря позади, продвигаясь по старым тропам миграции лесных бизонов через чащу. Грязь древней дороги кишела пиявками, и примерно раз в колокол Йан Товис приходилось спешиваться и собирать черно-коричневых тварей с ног коня; наконец она добралась до водоема, оказавшегося соленым озером: пиявки внезапно кончились и больше не появлялись, пока Йан Товис спускалась по склону.

Начали встречаться признаки древних поселенцев – возможно, остатков шайхов, возможно, каких-то позабытых племен. Йан Товис видела сгорбленные круглые хижины, покрытые лианами с восковыми листьями. Видела на толстых стволах старых деревьев полустертые изображения, вырезанные руками давно сгнивших умельцев. Деревянные лица покрылись черной слизью, мхом и комками мерзких грибов. Перед одним изображением Йан Товис остановила скакуна и долго всматривалась сквозь струи дождя. Трудно было придумать более точный символ преходящести. Бесчувственное выражение лица, печальные ямы вместо глаз; все это преследовало ее еще долго после того, как она покинула разрушенное поселение.

Тропа вывела на дорогу шайхов, когда-то соединявшую две прибрежные деревни. Йан Товис поехала по дороге.

Ливень превратился в потоп, и уже не шуршал, а колотил по капюшону, а глаза застилала сплошная пелена.

Конь внезапно остановился, и Йан Товис, подняв голову, увидела одинокого всадника, загородившего дорогу.

Он был похож на статую, из льющейся воды.

– Послушай, – громко сказала Йан Товис неожиданно резким тоном, – ты правда считаешь, что можешь следовать за нами, брат?

Йедан Дерриг не ответил – обычное проявление его упрямства.

Она хотела выругаться, но знала, что и это не поможет.

– Ты убил ведьм и колдунов. Пулли и Сквиш явно не достаточно. Ты понимаешь, на что толкаешь меня, Йедан?

В ответ он выпрямился в седле. Даже во мгле было видно, как ходят его челюсти, прежде чем он сказал:

– Ты не можешь. Ты не должна. Отправляйся по пути смертных.

– Поскольку только по этому пути ты можешь следовать за нами, раз ты изгнан.

Но он покачал головой.

– Путь, который ты ищешь, лишь мечта. И его не достичь. Мечта, Йан Товис. Ты рискнешь жизнями наших людей?

– Ты не оставил мне выбора.

– Выбери путь смертных, как обещала. На восток к Синецветью, и по морю…

Она хотела рявкнуть на него, но только оскалилась.

– Ты проклятый дурак, Йедан. Ты видел лагерь наших… моих людей? Население целого острова: старые заключенные с семьями, купцы и коробейники, головорезы и пираты – все присоединились к нам! И не только шайхи, почти десять тысяч летерийских беженцев тоже в моем лагере! И что мне с ними со всеми делать? Чем их кормить?

– Ты не отвечаешь за них, Сумрак. Разгони их – острова уже почти под водой; пусть этим занимаются король Тегол и весь Летер.

– Ты забыл, – отрезала она. – Второй Девичий объявил о своей независимости. И сделал меня королевой. Как только мы появились на материке, мы стали нарушителями.

Он наклонил голову.

– Говорят, король умеет сострадать…

– Пусть так, но что подумают другие – все те, через чьи земли нам придется идти? И просить еду и пристанище? Когда голод схватит нас за глотку и придется нищенствовать? Северные территории еще не пришли в себя после войны с эдур – поля не возделаны; там, где буйствовала магия, теперь полно кошмарных существ и ядовитых растений. Я не могу обрушиться на самых несчастных подданных короля Тегола с пятнадцатью тысячами отчаянных нарушителей!

– Тогда возьми меня обратно, – сказал Йедан. – Я нужен тебе…

– Не могу! Ты – убийца ведьм! Тебя разорвут на куски!

– Тогда найди достойного спутника – короля…

– Йедан Дерриг, освободи дорогу. Я больше не хочу с тобой говорить.

Он подобрал поводья и отвел коня в сторону.

– Путь смертных, сестра. Прошу.

Проезжая мимо, она подняла руку в перчатке, словно собралась ударить его, но потом опустила и пришпорила коня. Она спиной чувствовала взгляд Йедана, но не оглянулась. Плечи согнулись под тяжестью его осуждения; с удивлением она поняла, что это чувство ей не в новинку. Возможно, детьми… да, что-то не уходит никуда, сколько бы лет ни прошло. От этой мысли ей стало еще хуже.

Вскоре она почувствовала терпкий запах очагов, заливаемых дождем.

Мой народ, мое владение. Я дома.

Умница и Коротышка сидели на круглом, наполовину ушедшем в землю бревне на линии прилива, опустив босые ноги в теплую морскую воду. Поговаривали, что эта точная магическая смесь прохладного дождя и соленого прибоя – средство от всех неприятностей и болезней ног, включая дурную голову, которая посылает тебя в совершенно неправильном направлении. Разумеется, в нашей жизни никак не вылечить то, чего еще не сделал, впрочем, попытка – не пытка.

– И потом, – короткие черные волосы Коротышки облепили ее круглые щеки, – кабы мы с тобой не подтасовали голоса, так сейчас гребли бы себе к ближайшей таверне.

– И молились бы, чтоб там еще оставалось пиво, – добавила Умница.

– Это тающий лед натворил дел на острове, дорогуша, и конечно, возможно, вода немного спала – или даже много, – но кому хотелось ждать, сдерживая дыхание? – Коротышка вытащила промокшую плитку растабака откуда-то из складок плаща и запихнула в рот. – Так и так, теперь у нас есть королева и правительство…

– Расколотое правительство, Коротышка. Шайхи с одной стороны, фортовые – с другой, а королева разрывается меж ними – я просто слышу, как она скрипит днем и ночью. И это тупик, и долго так продолжаться не может.

– Ну осталось всего две ведьмы, и не похоже, что шайхи могут еще что-то, кроме как махать нам костлявыми кулаками.

Умница поболтала ногой, подняв небольшие волны, тут же прибитые дождем.

– Скоро нам придется действовать. Необходимо перетянуть королеву на нашу сторону. Мы с тобой, Коротыш, возглавим депутацию к королю Теголу, с планом громадного переселения, который включит по крайней мере три сундука, набитых монетами.

– Один тебе, один мне, и один в казну Сумрак.

– Точняк.

– Думаешь, она на это пойдет?

– А почему нет? Мы уже не можем оставаться на этом тухлом берегу, правда?

– Именно. Она же спасла нас с тонущего острова? Так с чего ж ей теперь дать нам утонуть здесь в неиссякаемой моче Странника. Фентовы пальцы, что за несчастное место!

– Знаешь, – сказала, помолчав, Умница, – мы с тобой могли бы бросить их всех. И отправиться в Летерас. Как думаешь, сколько нам потребуется времени, чтоб восстановиться?

Коротышка покачала головой.

– Нас узнают, дорогуша. Хуже того, второй раз наша схема не сработает: люди увидят знаки и поймут что к чему.

– Э-э-э, по моим прикидкам, каждые пять лет можно найти новых людей с лишними деньжатами. И готовых с ними расстаться.

– Возможно, но я не о том думаю, а о властях. Чего-то мне не хочется снова попасть под арест. А рецидив точно означает Утопалки.

Умница поежилась.

– Уловила. Ладно, тогда пойдем путем честных политиков, двинемся вверх по лестнице… э… светской власти. Будем отжимать деньги в рамках закона.

Коротышка пососала растабак и кивнула.

– Это можно. Битва за популярность. Мы расколем наших соперников в Мнимой Ассамблее. Ты берешь одних, я других, мы изображаем из себя непримиримых соперников. И голосовать будем, как официальные представители Ассамблеи при дворе королевы.

– И станем костью в горле.

– Информация и богатство, вверх и вниз, вниз и вверх. И те и другие будут знать только то, что мы сочтем нужным сообщить.

– Именно. Все как тогда, когда мы были лживыми, жульничающими посредниками.

– Точно. Только тут мошенничества больше.

– Но с улыбкой.

– С улыбкой, дорогуша, непременно.

Йан Товис въехала в лагерь. Вокруг царила вонь. Обитатели бродили в грязи под дождем. Весь неглубокий залив потемнел от стекающих в него нечистот. Еды не хватало. Лодки, стоящие на якоре в заливе, качались в набегающих волнах.

Путь смертных. Сумрак покачала головой.

Не обращая внимания на устремленные со всех сторон взгляды, она проехала по временному городку до шатра ведьм. Спешившись, Сумрак перешагнула дренажную канаву и вошла внутрь.

– Беда тута, – каркнула из дальнего угла Сквиш. – Люди заболевают – а у нас кончаются травы и прочее. – Она злобно уставилась на Сумрак.

Пулли, стоящая рядом, пожевала десны и спросила:

– И чего делать будете, величие? Пока все не померли?

Йан ответила без раздумий:

– Нам надо отправляться в дорогу. Но не по пути смертных.

Можно ли поразить двух древних старух?

Похоже, можно.

– С помощью моей королевской крови я открою Галланову Дорогу. – Она посмотрела на двух ведьм, застывших с разинутыми ртами и распахнутыми глазами. – К Темному Берегу. Я поведу нас домой.

Он хотел бы вспомнить свое имя. Хотел какого-то понимания. Как могло сборище таких несхожих брести по такому опустошенному пейзажу? Это конец света? И они – все, кто остался?

Нет, не так, не совсем. Хотя никто из ворчащих и ругающихся спутников не думал оглядываться назад, сам он то и дело поглядывал на туманный горизонт, откуда они пришли.

Там кто-то был.

Кто-то шел за ними.

Если бы он смог разобраться во всех важных вещах, он, возможно, боялся бы меньше. И даже понял бы, кто преследует их. И успокоился.

А остальные смотрели только вперед, как будто у них нет ни выбора, ни желания поступать иначе. Строение, к которому они отправились – похоже, несколько недель назад, – наконец-то начало приближаться. Оно было такое огромное, что чувство расстояния и перспективы плохо работало; и все равно невозможно было оценить пройденный путь. Он начал подозревать, что и чувство времени его подводит, что остальные совершенно иначе оценивают, сколько прошли за день – так ведь разве он не призрак? Он мог только скользить между ними, как тень. Он не чувствовал тяжести их каждого шага. Даже их страдания не трогали его.

Однако, по всем разумениям, не он ли должен ощущать время компактным, сгущенным до эфемерной легкости? Откуда же тогда такая тяжесть на душе? Опустошенность? И лихорадочное ощущение медленных изменений в каждом из них, в одном за другим, беспрерывно? Когда он впервые пробудился среди них, он ощущал счастье. А теперь казалось, что он в ловушке.

Строение вздымалось в чистое голубое небо. Серо-черная, покрытая резной чешуей, возможно, прорезанной трещинами и испещренная ржавыми пятнами, башня была произведением чуждого зодчества. Поначалу она казалась почти развалиной, гнилым клыком, потерявшим форму за века заброшенности. Но чем ближе они подходили, тем больше менялось впечатление. И все равно… на равнине вокруг строения не было признаков поселения, намеков на когда-то засеянные поля, не было дорог или тропинок.

Теперь можно было разглядеть подробности монумента. Наверное, в тысячу саженей высотой, в одиночестве, с пустыми глазницами, стоял, опираясь на задние конечности и закругленный хвост, каменный дракон. Одна передняя лапа была опущена, когти вонзились в землю; другая поднята и чуть отведена в сторону, словно чтобы смести преградившего дорогу врага. Напряженные задние конечности стояли асимметрично.

Не бывало настоящих драконов такого размера, но, подходя ближе – в пораженном молчании – они видели поразительные подробности. Радужные завитки на каждой чешуйке, присыпанной пылью; взбухшая кожа вокруг когтей – а каждый полированный коготь, в половину человеческого роста, покрыт царапинами и сколами. Стали видны складки на шкуре, которые они сперва приняли за трещины; тяжесть провисших мышц; швы и кровеносные сосуды в сложенных изогнутых крыльях. Выше груди дракон был закрыт мутной дымкой, словно кольцом взвешенной пыли.

– Нет, – прошептал Таксилиец. – Не взвешенной. Кольцо движется… плывет по кругу, видите?

– Колдовство, – сказала Бриз странно спокойным голосом.

– Как будто миллион лун вокруг мертвого солнца, – заметил Раутос. – Бесчисленные безжизненные миры, каждый не крупнее песчинки – думаешь, их удерживает магия, Бриз? Ты уверена?

– А что же еще? – отрезала она. – Ты опять за свое. Теории. О том, об этом. Как будто объяснения что-нибудь значат. Как поможет твое знание, жирный болван?

– Они усмиряют огонь в моей душе, ведьма, – ответил Раутос.

– Этот огонь – причина жизни.

– Пока он не спалит тебя.

– Да перестаньте вы оба, – застонала Асана.

Бриз набросилась на нее.

– Я тебя утоплю, – заявила она. – И мне даже вода не нужна. Утоплю в песке. Буду держать тебя под песком и чувствовать, как ты борешься, как дергаешься…

– А это не статуя, – сказал Таксилиец.

– Кто-то обтесал гору, – возразил Наппет. – Вот и все. Глупо и бесполезно. А мы столько дней шли и шли сюда. Ради этого. Глупо. Таксилиец, я подумываю избить тебя в кровь. За то, что зря потратил столько времени.

– Потратил время? Наппет, а чем ты собирался заняться?

– Нам нужна вода. Мы здесь умрем, и тогда смотри на этот камень сколько влезет. – Наппет поднял ободранный кулак. – Если я тебя убью, мы напьемся твоей крови – и какое-то время продержимся.

– И это убьет тебя, – сказал Раутос. – Умрешь от страшной боли.

– Да что ты об этом знаешь? Мы поджарим тебя и будем пить растопленный жир.

– Это не статуя, – повторил Таксилиец.

Все поразились, когда заговорил обычно молчавший Ласт:

– Он прав. Этот дракон был когда-то жив.

Шеб фыркнул.

– Странник спаси, ну ты и придурок, Ласт. Это всегда было просто горой.

– Это не было горой, – упрямо повторил Ласт, нахмурившись. – Здесь нет гор, и никогда не было – это очевидно. Нет, он был живой.

– Думаю, он прав, – сказал Таксилиец. – Только, наверное, не так, как ты представляешь, Шеб. Его построили, и он жил. – Таксилиец развел руками. – Это город. И нам надо найти вход.

Призрак, который парил над ними туда-сюда, в нетерпении и страхе, в тревоге и возбуждении, теперь готов был закричать от радости – и закричал бы, будь у него голос.

– Город? – Шеб уставился на Таксилийца, потом плюнул. – Но ведь заброшенный, да? Мертвый, да?

– Думаю, да, – ответил Таксилиец. – Давно мертвый.

– Значит… – Шеб облизнулся. – Там может быть… добыча. Оставленные сокровища – в самом деле, кто сюда еще забредал? От Пустоши не ждут ничего, кроме смерти. Это всем известно. Мы, возможно, первые, кто видит этот…

– Не считая его жителей, – пробормотал Раутос. – Таксилиец, ты видишь какой-нибудь вход?

– Пока что нет. Но погоди, мы найдем его, я уверен.

Бриз вышла вперед, словно загораживая всем дорогу.

– Это место проклято, вы что, не чувствуете? Здесь не место людям – таким как вы и я – не место. Послушайте! Если мы войдем, то уже никогда не выйдем!

Асана заскулила, съежившись.

– Мне тоже здесь не нравится. Просто уйдем, как она говорит.

– Мы не можем! – рявкнул Шеб. – Нам нужна вода! Как, по-вашему, может здесь выжить город таких размеров? Он стоит на источнике воды…

– Который наверняка пересох, оттого все и ушли!

– Пересох, возможно, – это чтобы напоить десять тысяч жаждущих. А не семерых. И потом – как давно это было? Нет, вы не понимаете: не найдем воды здесь – и все умрем.

Призрака перебранка удивила. Они нашли родник всего два дня назад. Все несли бурдюки – и в них что-то еще плескалось; хотя, если подумать, он не мог вспомнить – откуда у них бурдюки? Они всегда у них были? А широкополые шляпы, укрывающие от яркого, жгучего солнца? А посохи? Ящик писца с веревочными ручками у Таксилийца? Планшет Раутоса, который раскладывается в столик? Плащ Бриз со множеством карманов, в каждом из которых – плитка? Узловатый кистень за поясом у Наппета? Перевязь ножей Шеба? Веретено Асаны и мешок шерсти, из которой она прядет свою кружевную паутину? У Ласта – железный котелок и огниво, серп и набор кухонных ножей… откуда, подумал с легкой тревогой призрак, у них это все?

– Ни воды, ни еды, – говорил Наппет. – Шеб прав. Но главное – если найдем дверь, сможем обороняться.

Его слова повисли в наступившем молчании, а потом медленно поднялись, как мелкий песок; призрак мог видеть, как они теряют форму, но не смысл, определение, но не ужасное содержание. Да, Наппет вслух высказал тайное знание. Слова, кроваво запечатленные у каждого в душе.

Кто-то преследует их.

Асана начала всхлипывать, в горле булькали мокрые комочки.

Шеб, глядя на нее, сжал кулаки.

А Наппет повернулся к Ласту и задумчиво разглядывал его.

– Я знаю, – сказал он, – что ты толстолобый фермер, Ласт, но на вид крепок. Меч держать можешь? Если кому-то придется удерживать вход, ты сможешь?

Тот нахмурился, потом кивнул.

– Может, я меча никогда и не держал, но никто не прорвется. Клянусь. Я никого не пропущу.

В руке Наппета оказался меч в ножнах, который он протянул Ласту.

Увидев оружие, призрак отпрянул. Он знал этот клинок и все же не знал. Странное, пугающее оружие. Ласт вытащил меч из ножен. Однолезвийный, темный, из пятнистого железа, утяжеленное острие словно светилось. Вдоль всего клинка тянулось углубление – словно черная кошмарная пропасть, словно край самой Бездны. От него пахло смертью – от этого ужасного инструмента уничтожения.

Ласт взвесил меч в руке.

– Мне бы лучше копье, – сказал он.

– Копья мы не любим, – прошипел Наппет. – Да?

– Нет! – хором ответили остальные.

Ласт нахмурился еще больше.

– Да, я тоже. И не знаю, почему… почему я… так сказал. Как будто кто-то в голове прошептал. – И он сделал охранительный жест.

Шеб для надежности плюнул на землю.

– Мы не любим копья, – прошептал Раутос. – Они… опасны.

Призрак был с ними согласен. Лишенный плоти, он все равно содрогнулся от холода. В его прошлом было копье – да? Наверное? Ужасное оружие, направленное ему в лицо, в грудь, режущее мышцы рук. Оно заставляло кости дрожать, отталкивая его; шаг, другой…

Боги, он не любит копья!

– Давайте, – сказал Таксилиец. – Пора искать вход.

Вход был. Призрак знал это. Вход был всегда. Сложность в том, чтобы отыскать его, увидеть и понять, что это такое. Важные двери прячут, маскируют, чтобы скрыть. Важные двери открываются только с одной стороны, и как только войдешь, закрываются с порывом холодного воздуха, поглаживающего загривок. И больше их не открыть.

Такую дверь он искал, понял призрак.

Такая ждет в мертвом городе?

Нужно узнать скорее. Пока его – их всех – не нашел преследователь. Носитель Копья, убийца, Тот, кто не отступает, кто издевательски молчит, кто не дрогнет – нет, он не покончил со мной, с нами, со мной, с нами.

Мы должны найти дверь.

Вход.

Они дошли до передней лапы каменного дракона; когти были похожи на мраморные колонны, кончики уходили глубоко в твердую землю. Высохшая земля вокруг потрескалась. Раутос, кряхтя, пригнулся, чтобы рассмотреть трещину.

– Глубокая, – пробормотал он. – Город оседает, а значит, действительно выкачал воду внизу.

Таксилиец рассматривал лапу – массивную башню, задирая голову выше и выше. Зашатавшись, он выругался.

– Здоровенная, – выдохнул он. – Одна эта лапа раз в шесть выше эрлитанских шпилей; и если действительно она внутри полая, то в ней одной могло бы поместиться с тысячу обитателей.

– И все же, – сказал, подходя, Раутос, – погляди на архитектуру – на гениальную работу скульптора – видел когда-нибудь такое мастерство в таких масштабах, Таксилиец?

– Нет, это превосходит… превосходит…

Шеб прошел между двумя каменными когтями и исчез в тени.

Не видно было никакого входа, крыльца или пандуса; никаких ворот; никаких окон или бойниц наверху.

– Похоже, он совершенно самодостаточен, – сказал Таксилиец. – Обратили внимание? Вокруг – ни следа ферм или пастбищ.

– То есть не осталось следов после долгого периода заброшенности, – ответил Раутос. – В конце концов, насколько нам известно, городу может быть и сто тысяч лет.

– Я бы удивился – да, поверхность изрыта, потрепана, но если бы он был так стар, как ты полагаешь, осталась бы только бесформенная глыба, изъеденная термитами.

– Уверен?

– Нет, – признал Таксилиец. – Но однажды в скриптории Эрлитана я видел карту времен Первой Империи. На ней был показан ряд труднопроходимых холмов за городом. Они тянулись, как хребет, параллельно берегу. Так вот, холмы до сих пор там, но уже не такие крутые и высокие, как показано на карте.

– Насколько стара карта? – спросил Раутос.

Таксилиец пожал плечами.

– Двадцать тысяч лет? Пятьдесят? Пять? Ученые ни в чем не соглашаются и на этом делают карьеру.

– А карта была на шкуре? Кожа столько не протянет, и даже тысячу лет…

– На шкуре, да, но обработанной секретным способом. В любом случае ее нашли в сосуде, запечатанном воском. Семь Городов расположены в основном в пустыне. Без влаги нет гниения. Шкура только съеживается, высыхая. – Он показал рукой на башню перед ними. – Так или иначе камень пострадал бы больше, если бы настолько пережил окружающие фермы.

Раутос кивнул, соглашаясь с доводами Таксилийца.

– Здесь колдовство, – вдруг сказала Бриз. – Ты хочешь нас всех убить, Таксилиец. Так вот я проклинаю твое имя и твою душу. Я заставлю тебя поплатиться за мое убийство.

Он посмотрел на нее и промолчал.

Раутос сказал:

– Видишь заднюю лапу, Таксилиец? Только она стоит на пьедестале.

Они отправились туда, куда указывал Раутос.

Бриз подошла к Асане.

– Пряди кокон, женщина, будешь в нем прятаться. Пока от тебя не останется лишь гнилая шелуха. И не думай, что вылезешь наружу. Не думай, что сможешь похвастаться яркими красивыми крыльями. Твои надежды, Асана, твои грезы и тайны – все пустота. – Она подняла худую паучью руку. – Я с легкостью могу все это сокрушить…

Ласт шагнул к ней и пихнул так, что она отшатнулась.

– Я устал тебя слушать, – сказал он. – Оставь ее в покое.

Бриз загоготала и пошла прочь, пританцовывая.

– Спасибо, – сказала Асана. – Она такая… вредная.

Но Ласт повернулся к ней и сказал:

– Здесь не место страхам, Асана. Уйми свои, и скорее.

Наппет хихикнул.

– Тупой фермер, пожалуй, и не такой тупой. Хоть это не делает его менее уродливым, да? – Он снова засмеялся.

Раутос и Таксилиец, подходя к задней лапе дракона, увидели, что пьедестал прямоугольной формы, как основание храма. Они подошли к стене, высотой в человеческий рост, со следами фриза, окаймленного замысловатой резьбой. Разобрать что-либо было невозможно. Но ни следа двери.

– Снова тупик, – сказал Раутос.

– Не думаю, – ответил Таксилиец. – Ты не туда смотришь, друг. Изучаешь то, что поднимается перед глазами. Глядишь влево, вправо, вверх. Да, сам город подталкивает к такой ошибке. Дракон как бы зовет. И все же… – Он протянул руку.

Раутос взглянул, куда указывал вытянутый палец Таксилийца, и крякнул от удивления. У основания пьедестала в нанесенном ветрами песке образовалась воронка.

– Путь ведет вниз.

Подошел Шеб.

– Надо копать.

– Похоже на то, – согласился Таксилиец. – Зови всех, Шеб.

– Я не подчиняюсь твоим приказам. Замочи Странник всех вас, высокорожденных ублюдков.

– Я не из благородных, – сказал Таксилиец.

Шеб фыркнул.

– А ведешь себя, как будто из них – и это ничем не лучше. Убирайся, откуда пришел, Таксилиец, а не сможешь сам – так я подсоблю, обещаю.

– Я просто образованный человек, Шеб – почему это тебя пугает?

Шеб положил ладонь на один из ножей.

– Не люблю притворщиков – таких, как ты. Думаешь, длинные слова делают тебя умнее, лучше. Тебе нравится, как Раутос тебя уважает, думаешь, он тебя за равного держит. Но ты ошибаешься – не ровня ты ему. Он тебе просто льстит, Таксилиец. Ты для него только забавный питомец.

– Вот так и мыслят летерийцы, – вздохнул Раутос. – Это и удерживает их на месте – наверху ли, внизу ли; даже тот, кто заявляет, что презирает систему, все же изо всех сил держится за свое место.

Таксилиец тоже вздохнул.

– Мне это понятно, Раутос. Стабильность помогает не забывать, кто ты. Подтверждает, что у тебя есть законное место в обществе, хорошее или плохое.

– Ну расчирикались, дерьможоры.

Уже подошли остальные. Таксилиец указал на воронку.

– Похоже, мы нашли вход, но придется копать.

Подошел Ласт с лопатой в руке.

– Я начну.

Призрак парил, наблюдая. Солнце на западе уходило в бледную жилу горизонта. Когда Ласт утомился, его сменил Таксилиец. Потом Наппет, за ним – Шеб. Раутос тоже попытался копать, но яма к тому времени была так глубока, что он даже спустился с трудом и не добрасывал песок до края ямы, так что тот сыпался обратно. Уже вскоре Шеб велел ему выбираться и оставить работу низкорожденным, которые знают свое дело. Ласт и Таксилиец с трудом вытянули Раутоса из ямы.

В пыльной тьме уже была видна кладка – крупные блоки, установленные без раствора.

Недавний спор обеспокоил призрака, хотя он и сам не понимал, почему. Ему ведь нет дела до этих глупостей. Игры статуса – такие горькие, такие саморазрушительные… все это бесполезная трата времени и сил, проклятие тех, кто смотрит вокруг, но не внутрь себя. Это показатель ума? И эти несчастные – просто недоумки, неспособные к самоанализу и честной самооценке? Или обладатель слабого ума инстинктивно бежит от потенциально смертельной суматохи лишних знаний о себе?

Да, именно это – самообман – вызвало у него странную тревогу, чувство незащищенности и уязвимости. Это ценная идея. Когда ты сам – монстр, куда прятаться? Как не бежать, когда это нависает над тобой? Так близко, что чувствуешь запах и вкус? Да, даже простейшие животные знают, как важно не знать себя слишком хорошо.

– Я добрался до плиток пола, – объявил Шеб, выпрямляясь. Когда все рванулись к зыбкому краю воронки, он зарычал: – Назад, идиоты! Хотите меня похоронить?

– Заманчиво… – сказал Наппет. – Но тогда придется откапывать твой жалкий труп.

Лопата скребла по плиткам. Вскоре Шеб сказал:

– Добрался до верха двери… низкая, но широкая. Ступенек нет, просто уклон.

Да, подумал призрак, так и должно быть.

Шеб не хотел отдавать лопату, раз уж виден путь вниз. Он копал быстро, покряхтывая, когда выбрасывал наверх очередную порцию тяжелого сырого песка.

– Я чую воду, – выдохнул он. – Может, туннель затоплен – но мы хотя бы от жажды не умрем, да?

– Я туда не полезу, – заявила Бриз, – если в туннелях вода. Не полезу. Вы все утонете.

Уклон шел вниз еще на шесть-семь шагов, и Шеб выдохся. Наппет взялся за дело и вскоре, когда за их спинами собирались сумерки, штык лопаты ткнулся в пустоту. Они прорвались.

Воздух в туннеле по ту сторону был сладковатым от гниющей плесени и кислым от чего-то мерзкого. Лужи воды на полу были не глубже толщины ладони, ноги скользили. Тьма стояла непроглядная.

Все зажгли лампы. Увидев это, призрак снова почувствовал страх. Как и со всем прочим снаряжением; как и при внезапном появлении лопаты, он упускал что-то важное: не могло же все нужное появляться само собой. Реальность так не работает. Нет, должно быть, он просто не видел предметов, зрение работало избирательно, выхватывая только то, что необходимо, что имеет отношение к моменту. Он неожиданно осознал: тогда группу должны сопровождать несколько фургонов. И слуги. Телохранители. Армия. Он потрясенно понял, что реальный мир – не то, что он видит, не то, с чем шаг за шагом взаимодействует. Реальный мир – непостижим.

Он был готов завыть. Дать голос своему ужасу, ужасному открытию. Ведь если и вправду мир непостижим, то нельзя постичь и ополчившиеся против него силы, и как тогда защититься от них?

Он застыл, не в силах двигаться. Пока группа не спустилась в туннель – и тогда новое открытие поразило его, когда цепи потащили его в яму, потянули, кричащего, в проход.

Он не свободен.

Он привязан к жизням этих странных путников, из которых ни один даже не знал о его существовании. Он их раб, но совершенно бесполезный – без голоса, без тела, без личности – вместо нее жалкая насмешка над собой; и сколько протянет такое существо, никому даже не видимое? Если даже каменные стены и лужи липкой воды не замечают его присутствия?

Это что же – пытка, которую терпят все призраки?

От такой ужасной, кошмарной возможности он оцепенел. Как может смертная душа заслужить такое вечное покаяние? Что за ужасное преступление – просто жить? Или это его одного приговорили к такой судьбе? Какой-то бог или богиня, скорый на расправу и лишенный милосердия?

И от этой мысли он, влекомый следом за своими хозяевами, ощутил внезапную ярость. Взрыв негодования.

Что за бог или богиня смеет меня судить? Это слишком наглое высокомерие.

Кто бы ты ни был, я найду тебя. Клянусь. Найду тебя и прирежу. Усмирю. Поставлю на колени. Как ты смеешь! Как смеешь судить кого-то, если даже прячешь свое лицо? Если скрываешь всю правду о своем существовании? Свое упрямое присутствие?

Прятаться от меня – кем бы ты ни был, чем бы ты ни было – это детские игры. Дешевые игры. Посмотри на своего ребенка. Посмотри на всех своих детей. Докажи мне свое право судить меня.

Докажи, и я приму тебя.

Продолжишь прятаться, приговорив мою душу к страданию, и я найду тебя.

Я найду тебя.

Туннель пошел вверх и привел в большой зал с низким потолком.

Зал был полон трупов рептилий. Гниющих, разлагающихся, в лужах гноя и крови. Двадцать или больше.

К’чейн че’малли. Создатели этого города.

И у каждого перерезано горло. Их прикончили, как жертвенных козлов.

А дальше спиральный пандус круто уходил вверх. Никто не сказал ни слова, пока они аккуратно пробирались через место бойни. Следом за Таксилийцем они двинулись наверх.

Призрак увидел, как Бриз, остановившись, нагнулась и провела пальцем по гниющей крови. Потом сунула палец в рот и улыбнулась.

Глава седьмая

• Жуткие твари, толкаясь, строятся в шеренгу
• Ряд щитов, за которыми ряд крашеных лиц.
• Они выступают из моего рта
• Как свойственно всем убийцам
• Когда никто так не заботился, как они
• О драгоценных знаменах и флагах
• И музыке, чтобы чеканить шаг
• Как свойственно всем праведникам
• Глядите теперь на их сверкающие мечи
• Что жаждут посеять раздор средь согласных
• Беспомощных, как многоножки в грязи
• Как слова для влюбленных
• В мутных глубинах лебеди барахтаются как тюлени
• Карабкаются по ледяным стенам темницы холода
• Все наши сны бессвязны

«Признания приговоренного»Банатос из Синецветья

Странник шел по затопленному тоннелю, представляя себе тела, которые когда-то бревнами плавали здесь, медленно разбухая и превращаясь в студень. Иногда под ноги попадались невидимые кости. Темнота не дарует ни истинного одиночества, ни окончательного покоя. Темнота есть не что иное, как пристанище для тех, кто забыт. Именно поэтому гробы накрывают крышками, склепы замуровывают камнями, а курганы засыпают землей. Чтобы увидеть темноту, достаточно зажмуриться: это всего лишь отсутствие света, когда оттенки теряют значение.

Он тоже мог перенестись в такой мир, закрыв единственный глаз, но отчего-то не получалось. У бедер, заставляя мышцы приятно неметь, плескалась обжигающе ледяная вода. Воздух был спертый и зловонный, но Странник к нему привык. Ничто не должно было держать его здесь, приковывать к этому мгновению.

Вокруг разворачивались события, великое множество событий, и далеко не все они подчинялись его воле, изменяясь по мановению его руки. Злость уступала место страху. Странник отыскал алтарь, который ему посвятила Пернатая Ведьма, в надежде встретить там ее дух – бесплотную волю, клубящуюся вокруг затонувших обломков, но не нашел ничего. Куда она пропала?

Странник как будто ощущал ладонью ее волосы, слышал ее сдавленные стоны. Остатки рассудка заставляли Пернатую Ведьму хватать ртом воздух, из последних сил цепляться за жизнь. Наконец по телу рябью прошли судороги: она сдалась, стала глотать воду – раз, другой, как новорожденный, вбирающий в себя дары неведомого мира, – а потом затихла, скользнула угрем в темноту, в которой забвение первым настигает тебя самого.

Это воспоминание не должно было терзать Странника. Он поступил милосердно. Ведьма обезумела, гнила заживо; ей все равно недолго оставалось. Он лишь самую малость подтолкнул ее, и вовсе не из мести или отвращения. Впрочем, испуская последний, больной вздох, она вполне могла его проклясть.

Ее дух должен был плавать в этих черных водах, но Странник чувствовал, что никого здесь нет. В алтарном зале царило запустение.

Склизкое дно тоннеля шло под уклон, а потом вдруг пропало. Вода захлестнула Странника – сначала по грудь, потом по горло. Прочесав макушкой о шершавый потолок, он погрузился целиком. Глаза защипало.

Он проталкивался сквозь мутную толщу. Вода вокруг стала соленой, а сверху падал свет, словно тусклые, смазанные воспоминания о вспышках молний. Перепутанные течения с силой тянули Странника в разные стороны; наверху, на крыше этого мира и правда бушевал шторм, но здесь его можно было не опасаться. Утопая в густом иле, Странник шагал по дну океана.

В этом месте ничто не разлагалось; все, чему удалось не обратиться в труху под неимоверным давлением вод, было разбросано вокруг, укрытое серыми песчаными простынями, словно мебель в огромном запертом доме. Этот мир внушал ужас. Время как будто заблудилось здесь и пропало, погребенное под грудами обломков, которые без конца сыпались сверху. Такая же участь ожидала всех, кто попал сюда. Опасность, угроза была настоящей. Никакое разумное создание не могло продержаться в этом месте долго. Вечная симфония тщеты и безнадежности сокрушала волю.

Оказалось, что Странник идет по огромному скелету. Изломанные ребра вздымаются по обе стороны, будто колоннада – этакий храм без крыши, проседающий под собственным бессмысленным весом. Извивающаяся дорожка из валунов – гигантский позвоночник. Впереди широкими впалыми платформами лежат четыре лопаточные кости, от которых расходятся длинные ключицы причудливой формы, похожие на поваленные столпы. Массивный череп тонет во мраке. Это тоже своего рода храм, драгоценное хранилище самости, которая нуждается в постоянном подтверждении своего существования.

Необходимость вполне понятная: в конце концов, на таких капризах и держится скелет души. Странник обошел последнюю лопатку, отметив на ней следы сильного – без сомнения, увечащего – удара. Кость напоминала битую тарелку.

И вот череп. Провал глазницы расколот чуть выше и сбоку от вытянутой, частично развалившейся пасти, усеянной иззубренными зубами. Старший бог задержался, изучая рану. Он не мог представить, как выглядело это существо. Возможно, оно было порождением глубин, бороздившим океан с изначальных эпох, не осознавая, что его время давно прошло. Странник задумался, а не был ли смертельный удар нанесен из милосердия.

Да, тяжело бороться со своей же натурой! В конце концов, почти каждый его толчок был смертельным. За ними могло стоять множество поводов – и милосердие тоже, куда без него. Странник убеждал себя, что это лишь минутное наваждение. Ее волосы под ладонью… затмение совести и дрожь раскаяния. Ничего, пройдет.

Поняв, что наконец отыскал нужную тропу, Странник прибавил шагу.

Есть места, попасть в которые можно только по приглашению – по капризному гостеприимству сил, сотворивших эти места и придавших им форму. На пути у жадных и голодных искателей встают непреодолимые преграды. Но странник давным-давно изучил все тайные тропы. Он мог явиться куда угодно без приглашения, и ничто не препятствовало его исканиям.

Он сумел различить тусклый свет в башне еще до того, как разглядел ее саму. Одинокое око издевательски парило во мраке. Чем ближе Странник подходил к нему, тем сильнее накатывали яростные течения, слепили поднятым со дна илом, словно пытаясь сбить бога с пути. Но Странник шел вперед, не сводя глаза с мерцающего огонька, и уже скоро смог увидеть приземистый угловатый дом, черные скрюченные деревья во дворе и низкую каменную стену вокруг.

Башня дома Азатов была почти занесена илистыми дюнами. Из-под местами осыпавшихся холмиков выглядывали корни наклоненных деревьев. Шагая по извилистой мощеной дорожке, Странник видел кости, разбросанные вокруг разоренных курганов. Да, кому-то все же удалось сбежать из темницы, вот только смерть настигла их раньше.

Терпение – вот проклятие долгой жизни. Оно способно ввергнуть свою бессмертную жертву в состояние беспробудной дремоты, пока плоть не истлеет, а скелет не рассыплется.

Странник подошел к двери, налег на нее и распахнул. Потоки воды теплыми слезами ударили ему в лицо. Дверь за ним закрылась, и Странник взмахнул рукой. Через мгновение он уже стоял на сухом каменном полу. Воздух был пронизан легким запахом дыма. В коридоре, подрагивая, замаячил фонарь.

При виде тощей фигуры, вышедшей ему навстречу, у Странника защемило сердце. Воспоминания, словно взбаламученный ил на морском дне, застили ему взгляд. Плечи форкрул ассейла были ссутулены, и сам он был как будто сломлен под грузом справедливости. Бледное лицо сплошь в морщинах, как ссохшийся кусок кожи. Ненадолго задержав измученный взгляд на Страннике, ассейл отвел глаза.

– Огонь и вино ждут нас, Эстранн… Ты знаешь, куда идти.

Они прошли через двойные двери, возле которых сходились несколько коридоров, и попали в каминный зал, сухой и прогретый. Указав гостю на буфетный стол, ассейл заковылял к креслу у камина. Странник от предложения выпить – пока что – отказался и сел в кресло напротив.

Они посидели, разглядывая друг друга.

– Сильно тебя потрепало с нашей последней встречи, Эстранн, – произнес ассейл.

– Не смеши Бездну, Сеш. Ты себя давно в зеркало видел?

– Забытым не пристало жаловаться.

Ассейл нашарил хрустальный кубок и, подняв его перед собой, всмотрелся в огоньки, пляшущие в янтарном вине.

– Глядя на себя, я вижу… угольки. Они гаснут и умирают. – Он помолчал. – И это правильно.

Он выпил.

Странник оскалился.

– Довольно нытья, Кастет. Пора прекращать скрываться.

Услышав свой старинный титул, Сечул Лат улыбнулся, но улыбка была горькой.

– Наше время прошло.

– Да, прошло. Но мы вернем его вновь.

Сечул покачал головой.

– Ты правильно поступил в тот раз, когда сдался…

– Я не сдавался! Меня изгнали!

– Тебя заставили отречься от того, что более тебе не принадлежало. – Ассейл затравленно поднял голову, встречая гневный взгляд Странника. – Чем ты так обижен?

– Мы были союзниками!

– Ну да, были.

– И снова ими станем, Кастет. Из всех Старших богов ты стоял ближе всех к моему трону…

– К твоему Пустому Трону, да.

– Грядет битва… Слушай меня! Мы сбросим этих жалких новых богов. Они утонут в своей крови! – Странник подался вперед. – Или ты боишься, что против них окажемся только мы с тобой? Уверяю, старый друг, мы будем не одни. – Он снова откинулся на спинку кресла и посмотрел в огонь. – Твои смертные сородичи обрели новую силу и новых союзников.

Кастет хмыкнул.

– Ты хочешь положиться на спокойствие и справедливость форкрул ассейлов? После всего, что они с тобой сотворили?

– Я полагаюсь на осознанную ими необходимость.

– Эстранн, мое время на исходе. – Сечул Лат поводил пальцами в воздухе. Улыбнулся. – Я все оставил Близнецам, лучшим из своих потомков.

– Я не могу с этим согласиться. Ты не станешь отсиживаться в стороне. Я ничего не забыл. Помнишь, какой силой мы раньше обладали?

– Помню… Почему, по-твоему, я здесь?

– Я хочу вернуть эту силу. И я ее получу.

– Зачем? – тихо спросил Кастет. – Что тебе нужно?

– Все, что у меня отняли!

– Ах, старый друг, кое-что ты все-таки забыл.

– Это что же?

– Ты забыл, почему у тебя все отняли.

Повисло долгое молчание.

Странник поднялся и налил себе вина. Потом встал рядом с креслом и посмотрел на Кастета сверху вниз.

– Я пришел сюда не только за тобой.

Старший бог поморщился.

– Я намерен созвать всех Старших – всех, кто еще жив. Я – Хозяин Плиток. Они не смогут мне отказать.

– Да уж, – пробормотал Кастет, – не сможем.

– Где она?

– Спит.

Странник зарычал.

– И без тебя знаю, Сеш.

– Присядь, Эстранн, прошу. Хотя бы ненадолго. Давай просто… посидим. Выпьем в память о прежней дружбе. И невинности.

– Что ж, Кастет, тогда до дна.

Ассейл закрыл глаза и кивнул.

– До дна.

– Мне больно видеть тебя таким, – сказал Странник, опускаясь в кресло. – Мы вернем тебе былое величие.

– Друг мой Эстранн, ты разве так и не усвоил урок? Времени нет дела до наших желаний, и ни одному богу не сравниться с ним по жестокости.

Странник прикрыл свой уцелевший глаз.

– Погоди, Сеш, скоро ты увидишь мир, который я собираюсь построить. В нем ты снова встанешь рядом с Пустым Троном. Снова познаешь радость неудач, которые будешь обрушивать на смертных, одну за другой.

– Да, я помню, как они жаловались на невезение, – пробормотал Кастет.

– А потом пытались умилостивить злую судьбу, принося кровавые жертвы. На алтарях. На полях сражений.

– И продавая душу.

Странник кивнул. Довольно и с облегчением. Да, пока можно подождать. Ожидание сослужило ему хорошую службу. Оно залечило раны.

А она пусть еще немного отдохнет.

– Что ж, – подал голос Кастет, – поведай мне эту историю.

– Какую историю?

– Историю о том, как ты потерял глаз.

Хорошее настроение улетучилось. Странник отвернулся.

– Смертным дай волю, – мрачно произнес он, – что хочешь сожрут.

В башне Азатов, в зале размером с целый мир, она спала и видела сны. А поскольку сны существуют вне времени, она вновь могла ходить по местам, которые уже тысячелетия как мертвы. Воздух там по-прежнему пронзительно свеж, небо над головой – ртутно-яркое, как и в день болезненного рождения. Руины зданий вокруг образуют крутые, изломанные глыбы. Уходящий потоп облепил все на уровне ее чресл грязью. Она глядела по сторонам, испытывая любопытство пополам с удивлением.

Трудно было поверить, будто это все, что осталось.

Руины выглядели как-то подозрительно аккуратно. Обломки чуть ли не одинакового размера. Никакого мусора на улицах и переулках. Даже слой ила, принесенный наводнением, ровный.

– Ностальгия, – донесся сверху голос.

Она замерла и, подняв глаза, увидела, что на одной из глыб кто-то сидит. Кожа белая, длинные золотые волосы распущены, под ними – тени густо-малинового оттенка. Двуручный меч с белым клинком прислонен к груди, кристалл в рукояти переливается всеми гранями на свету. Это существо способно принимать множество разных форм. Одни приятные, другие – например, эта – словно плевок кислотой в глаза.

– Твоя работа?

Одной рукой он поглаживал свой эмалированный клинок. От неприкрытой чувственности этого жеста у нее по телу пробежала дрожь.

– Кильмандарос, твоя неряшливость меня угнетает, – сказал он.

– Зато у тебя погибель всегда такая… аккуратная.

Он пожал плечами.

– Представь, Кильмандарос, что в свой последний день – или ночь, неважно – ты окажешься в комнате, допустим, даже в постели. Встать ты не можешь; сил хватает только на то, чтобы смотреть по сторонам. А теперь скажи мне: разве не приятно наблюдать вокруг себя порядок? Разве не приятно осознавать, что после тебя все так и останется – обреченным на бесконечно медленное увядание?

– Что ты хочешь от меня услышать, Оссерк? Что я испытываю ностальгию по комнате, в которой нахожусь?

– Разве это не последний дар умирания?

Она подняла руки, демонстрируя кулаки.

– А вот спустись, Оссерк, и получишь свой дар. Я знаю это тело, и лицо, которое ты мне показываешь, – лицо соблазнителя. О как хорошо я его знаю! Спускайся же, милый. Ты разве не скучаешь по моим объятиям?

Оссерк засмеялся – как и положено во сне, беспощадно правдивом. Презрительный и лишенный сочувствия, этот смех пронзал жертву, хватал за горло. Смех как бы говорил: «Ты больше ничего для меня не значишь. Я вижу твою боль, и она меня забавляет. Я вижу, как ты не можешь расстаться с тем, что я с такой легкостью отбросил – с мыслью, будто между нами еще что-то осталось».

Смех во сне мог говорить о многом.

– Эмурланн расколот, – сказал Оссерк. – Большинство осколков мертвы, как и этот. Кого ты станешь винить? Меня? Аномандра? Скабандари?

– Мне неинтересно искать, кого бы выставить крайним. Тот, кто сваливает все на других, ничего не теряет, зато наверняка многое скрывает.

– И однако же ты примкнула к Аномандру…

– Ему тоже не было дела до поиска виноватых. Поэтому мы и объединились: чтобы попытаться спасти то, что осталось.

– Какая жалость, – произнес Оссерк, – что я оказался здесь раньше.

– Да, вижу, город разрушен. А куда подевались жители?

Оссерк вскинул брови.

– Никуда, все здесь. – Он широким жестом обвел стоящие рядами глыбы. – Я лишил их возможности… поностальгировать.

По телу Кильмандарос снова пробежала дрожь.

– Спускайся ко мне, – хрипло произнесла она. – Смерть слишком тебя заждалась.

– Многие разделяют твое мнение, – признал Оссерк. – Собственно, именно поэтому я здесь и, м-м, задержался. Сохранился только один портал. Нет, не через который ты пришла – тот уже давно разрушен.

– И кто же тебя поджидает, Оссерк?

– Идущий по Граням.

Губы Кильмандарос расплылись в широкой ухмылке, обнажив массивные клыки. Теперь она рассмеялась в лицо Оссерку, а затем пошла дальше.

Сзади до нее донесся удивленный возглас:

– Что ты делаешь? Разве не понимаешь, что он зол? Он очень зол!

– Просто это мой сон, – прошептала богиня. – Где все, что было, еще не случилось.

И все же странно: она не помнила этого места. Или встречи с Оссерком посреди осколков Куральд Эмурланна.

Правда уж, сказала про себя Кильмандарос, иногда от снов становится не по себе.

– Тучи на горизонте, черные, надвигающиеся изломанными рядами. – Ураган протер кулаками глаза и, налившись краской, уперся взглядом в Геслера. – Что за идиотский сон?

– А мне-то почем знать? С этим тебе бы обратиться к шарлатанам, что зашибают деньгу, растолковывая сны всяким недоумкам.

– Это я, по-твоему, недоумок?

– Только если последуешь моему совету, Ураган.

– Ладно. В общем, заорал я из-за этого.

Геслер раздвинул кружки и прочий мусор, положил на стол свои массивные, покрытые шрамами ручищи.

– Свалиться посреди пьянки – уже преступление. А проснуться с визгом – вообще ни в какие ворота. У половины кретинов вокруг чуть сердце не выскочило.

– Не стоило все-таки пропускать учения, Гес.

– Не начинай. Ничего мы не пропускали. Мы вызвались разыскать Хеллиан.

Сержант кивком указал на третьего собутыльника: из-за посуды виднелась только макушка; пропитанные разлитым элем волосы свалялись. От храпа стол дрожал так, будто его грызла сотня жучков-древоточцев.

– Как видишь, мы ее разыскали, вот только командовать взводом она была уже не в состоянии. С ней могли сделать что угодно: ограбить, изнасиловать, даже убить. Пришлось охранять.

Ураган рыгнул и почесал заросший подбородок.

– В общем, я к тому, что сон был совсем не радостный.

– А когда ты в последний раз видел радостные сны?

– Не знаю. Давно, пожалуй. А может, они просто забываются. Может, мы запоминаем только кошмары.

Геслер заново наполнил кружки.

– В общем, грядет буря. Как иносказательно и тонко. Ураган, ты у нас прямо пророк. Спишь и слышишь шепот богов.

– Все бы тебе паясничать, Гес. В будущем напоминай мне, чтобы я не обсуждал с тобой свои сны.

– А я и не собирался с тобой их обсуждать. Это все из-за визга.

– Да говорю же: не визжал я, а орал.

– И в чем разница?

Ураган хмуро потянулся за кружкой.

– Только в том, что боги, случается, разговаривают не шепотом.

– Мохнатые женщины по-прежнему не дают тебе спать?

Флакон открыл глаза, подумывая швырнуть ей в лицо ножом, но вместо этого осторожно подмигнул.

– День добрый, капитан. А почему это вы не…

– Прошу прощения, солдат, ты мне что, подмигнул?

Флакон сел.

– Вы подумали, что я подмигиваю? Может, вам показалось?

Выругавшись вполголоса, Фарадан Сорт отвернулась и пошла к выходу из казармы.

Когда за ней захлопнулась дверь, Флакон снова откинулся на койку. Конечно, дурачить командиров давно вошло у него в привычку, но отчего-то он вдруг засомневался, а говорила ли капитан вообще. Как-то не вязался тот вопрос с Фарадан Сорт. Более того, откуда ей вообще знать об этом проклятии Флакона? Нет на свете такого дурака, который станет откровенничать с офицером. Особенно с тем, кто запросто расправляется с талантливыми, счастливо женатыми скорпионами. С другой стороны, капитану могли рассказать об этом в обмен на какую-то подачку или услугу. А если так, то это как нож в спину любому обыкновенному солдату.

И кому хватило бы злости так поступить?

Флакон открыл глаза и огляделся. В казарме больше никого не было. Скрипач со взводом отправился на военные маневры с новобранцами Бриса Беддикта. Флакон сумел отвертеться, разыграв боль в животе. Не хватало еще ему тратить время на бесполезную беготню по полям и кустам. К тому же не так давно малазанцы с летерийцами убивали друг друга по-настоящему, и в горячке боя кто-то – неважно, с какой стороны – мог позабыть, что перед ним теперь друзья. Флакон первым догадался пожаловаться на больной желудок, и не всем понравилось, что такая хорошая отговорка уже занята. Особенно злобно на него тогда посмотрела Улыбка. С другой стороны, что поделать, если он быстрее соображает, когда надо соскочить?

Улыбка. О, пакостить за спиной – это очень в ее духе. Да и кто еще имеет на него зуб?

Флакон коснулся ногами каменного пола – боги, какой холодный! – и проковылял к Улыбкиной койке.

Тут нужно быть осторожным. Сумасшедшая кошка, которой только дай волю выколоть кому-нибудь глаз, имела поганую привычку ставить ловушки на все подряд. Флакон достал нож и аккуратно потыкал им в тюфяк, внимательно разглядывая швы и как будто случайно торчащие из них соломинки любая из которых могла быть ядовитой… но это были просто соломинки. Усыпляет бдительность… Я ее проделки за версту чую.

Присев, Флакон заглянул под койку. В глаза ничего не бросилось, что только усилило подозрения. Тихо выругавшись, маг переполз к сундуку. Летерийский, не свой – значит, ловушек (по крайней мере, страшных) поставить не успела. Если тут есть лезвия или шипы, то они должны быть на виду.

Улыбка сдала его – и очень об этом пожалеет.

Не найдя ничего снаружи сундука, Флакон сунул нож в замочную скважину.

Поняв, что крышка не заперта, маг в ужасе застыл и затаил дыхание. На лбу вдруг выступил пот. Как пить дать, капкан. Смертельная ловушка. Улыбка никого так просто не подпускает, только не она. Стоит мне поднять крышку – я труп.

За спиной шаркнул сапог, и Флакон резко развернулся. Над ним стоял Корабб Бхилан Тэну,алас.

– Худов дух, солдат, сколько можно вот так подкрадываться?!

– А что ты тут делаешь? – спросил Корабб.

– Я? Это ты что тут делаешь? Только не говори, что всех уже перебили…

– Нет. Я потерял новый меч. Сержант разозлился и отправил меня назад.

– Не повезло тебе, Корабб, всю славу у тебя отнимут.

– Да какая там слава, Флакон. Все ведь не по-настоящему. В чем смысл? Если мы хотим их чему-то научить, надо взять в руки боевое оружие и поубивать сотню-другую.

– Да, логично, согласен. Так бы и сказал Скрипачу…

– Говорил. Прямо перед тем, как он меня прогнал.

– С каждым днем он становится все более вредным.

– Смешно, именно это я ему и сказал… И все-таки, чем ты занимаешься? Это же не твоя койка.

– А ты наблюдателен, Корабб. Видишь ли, Улыбка пытается меня убить.

– Правда? За что?

– Женщинам вроде нее повод не нужен. Она устроила ловушку – думаю, с ядом. Все потому, что я остался, понимаешь? Она устроила ловушку, чтобы меня убить.

– Умно, – произнес Корабб.

– Но недостаточно, дружище. Ведь теперь здесь ты.

– Я здесь, да.

Флакон отполз от сундука.

– Крышка не заперта, – сказал он. – Подними ее, пожалуйста.

Корабб подошел и откинул крышку.

Ничего не произошло, и Флакон заглянул внутрь.

– Дальше что? – спросил Корабб. – Это была разминка?

– Разминка?

– Ну да.

– Нет, Корабб… Боги, что это здесь? Ты посмотри на эту одежду!

– Я имел в виду, теперь мне надо так же открыть сундук Улыбки?

– Ты о чем?

– Это сундук Спрута. И койка тоже его. А Улыбка спит здесь, – Корабб ткнул пальцем в соседнюю койку.

– Что ж, – пробормотал Флакон, закрывая сундук и поднимаясь, – тогда понятно, откуда здесь гульфик.

– А мне что-то не очень…

Они молча уставились друг на друга.

– Ну и скольких ублюдков ты уже успел зачать?

– Что?

– Что – что?

– Корабб, ты что-нибудь сейчас сказал?

– Спросил: что?

– А перед этим?

– Перед чем?

– Что-то про ублюдков…

– Ты назвал меня ублюдком? – взревел Корабб, багровея лицом.

– Что ты, нет, конечно. Откуда мне знать?

– Откуда?..

– Какое мне вообще до этого дело? – Флакон хлопнул сослуживца по массивному плечу и стал искать сапоги. – Пойду пройдусь.

– Я думал, тебе плохо.

– Уже оклемался.

Покинув казармы (и тем самым замяв глупое недопонимание, которое грозило встречей с самыми тяжелыми кулаками во взводе), Флакон посмотрел на клонящееся к закату солнце и двинулся дальше.

Ну хорошо, гад ты этакий, теперь слушаю. Куда идти?

– Наконец-то. А я уже было засомневался…

Быстрый Бен! С каких это пор ты балуешься Моккрой? Хоть представляешь, как у нас завтра будет раскалываться башка?

– Не беспокойся, на этот счет у меня есть одно средство. Флакон, ты сейчас должен пойти в Старый дворец. Жду тебя в катакомбах.

Самое для тебя место.

– Впервые слышу подобную мысль. В общем, сообщи, как выйдешь ко дворцу.

А что ты забыл в катакомбах, Быстрый Бен?

– Я в седансе, Флакон. И ты должен его увидеть.

Значит, ты их нашел?

– Кого – их?

Синн и Свища. Говорят, они пропали.

– Тут их нет, и вообще, похоже, тут давненько никто не бывал. Я уже говорил адъюнкту, что эти два бесенка ушли.

Ушли? Куда?

– Понятия не имею. Ушли – и все.

Плохая новость. Адъюнкт так всех магов растеряет…

– Я остался. Больше никого не нужно.

Ну тогда я спокоен.

– Ты, наверное, не понял, Флакон, но я не просто так интересовался твоей мохнатой возлюбленной.

Ревнуешь?

– Ох и придушу я тебя, как доберешься… Нет, не ревную. И если задуматься, я даже не помню, когда в последний раз…

Хорошо, Быстрый Бен, так в чем причина?

– Что тебе рассказывал Смрад?

Что? Ничего. Совсем.

– Ага, так и знал! Не верь ему, Флакон. Он не имеет понятия – ни малейшего – о том, что творится.

Знаешь что, Быстрый Бен?.. А, впрочем, неважно. Я у дворца. Куда теперь?

– Тебя кто-нибудь видит?

Ты не предупреждал, что надо скрываться!

– Рядом кто-нибудь есть?

Флакон огляделся. Оба флигеля Старого дворца утопали в грязи; штукатурка облупилась, а местами и вовсе отвалилась, обнажая растрескавшуюся кирпичную кладку. Некогда мощенная дорожка полностью поросла травой. Круглая площадь по левую руку превратилась в небольшой водоем. Воздух кишел насекомыми.

Нет.

– Хорошо. Тогда в точности следуй всем моим указаниям.

Прямо всем? А то я собирался пропускать каждое третье мимо ушей.

– Скрипачу следует поучить тебя манерам, солдат. Негоже так разговаривать с Высшими магами.

Послушай, Быстрый Бен. Хочешь, чтобы я нашел этот твой седанс, оставь меня в покое. У меня нюх на подобные штуки.

– Так и знал!

Что ты там знал? Я просто…

– Она нашептывала тебе на ухо…

Нижние боги! То, что она произносит, нельзя назвать шепотом. Я даже слова не могу разобрать…

– Значит, она делится с тобой видениями? Проблесками своих воспоминаний?

Откуда ты знаешь?

– Расскажи.

А с какой стати я должен тебе рассказывать?

– Просто выбери какое-нибудь, чтоб тебя.

Флакон прихлопнул комара. Да, можно найти воспоминание попроще – лишенное смысла. Таких даже большинство. Застывшие образы: тропинки в джунглях, хриплые крики четвероногих обезьян на утесах. Попытки согреться в ночи под рык хищников. Однако был образ, который в бесконечных вариациях повторялся снова и снова.

Ясное небо, залитое солнцем, простор и запах соли. Мягкий шелест прибоя на белом коралловом пляже. Последние усилия – и вот он, берег. Восторженные возгласы, болтовня. Конец страшному переходу по суше, когда казалось, что дом потерян навсегда. И вот, нечаянный дар…

Побережье, Бен. Яркое солнце, горячий песок под ногами. Возвращение домой… Даже пускай они здесь еще не бывали. А потом они вдруг начинают строить лодки.

– Лодки?

Да, лодки. Им нужны острова. Место, где по ночам их не будут выслеживать желтоглазые хищники. Место, где они будут… в безопасности.

– Эресы…

Жили ради морей. Ради океанов. Они приходили с огромных материков, как будто постоянно от чего-то бежали. Побережье их питало. Бескрайние просторы за рифами звали.

– Хорошо, что за лодки?

Разные… Я не всегда путешествую с одной и той же группой. Долбленки, тростниковые лодки, плоты из бамбука. Кожа, корзины, соединенные молодыми стволами – будто гнезда на поваленном дереве. Эресы, Быстрый Бен, были умны – умнее, чем тебе кажется. И они не так уж отличались от нас. Они покорили весь мир.

– И что же с ними стало?

Флакон пожал плечами.

Не знаю. Мне отчего-то кажется, что они стали нами.

Флакон вышел к разбитому дверному проему. За ним находились длинные и темные коридоры, затопленные по щиколотку, и узкие лестницы, ведущие вниз. Хлюпая сапогами, Флакон двигался к вместилищу древней силы. Чутье безошибочно подсказывало дорогу.

Дома, плитки, обители, странствия… Все вроде бы просто и понятно. Не так ли, Быстрый Бен? Логично. А как же морские дороги? Манящий зов ветра? Как они сочетаются со всем остальным? Видишь ли, мы считаем себя великими путешественниками и первопроходцами, но эресы нас опередили. Нет в мире такого уголка, Высший маг, куда не ступала их нога. Сбивает спесь, да?

Он оказался в узком тоннеле с покореженным полом из лужиц и островков. Массивный проход с опасно наклонившейся притолокой манил. Войдя в него, Флакон увидел перед собой узкую полоску, выступающую из воды, и широкую платформу, на которой стоял Быстрый Бен.

– Ну вот я и пришел. Сапоги только насквозь промочил.

Просторный зал был залит золотистым светом, который поднимался, подобно туману, от расположенных кругами плиток. Быстрый Бен, наклонив голову, со странным выражением на лице ждал, пока Флакон подойдет.

– Что такое?

Высший маг встрепенулся и обвел платформу рукой.

– Посмотри, Флакон. Седанс жив.

– И что это значит?

– Я надеялся, ты мне скажешь. Здешняя магия должна была истаять. Мы ведь высвободили пути. Принесли Колоду Драконов. Захлопнули дверь перед Хаосом. Это все равно что подарить народу, который пользуется волокушами да упряжками, колесо. Для летерийских магов это стало настоящим откровением; даже у жрецов все перевернулось с ног на голову… Кстати, было бы неплохо заслать нашего человека в культ Странника… В общем, по всем признакам, это место должно было умереть, но не умерло. Почему?

Флакон огляделся. На ближайшей к нему плитке были изображены кости, как будто вдавленные в камень. Они светились, словно внутри тлели угли. На соседней был вырезан пустой трон. А одна плитка горела ярче всех, и ее изображение парило над полом, создавая иллюзию объема: дракон с распростертыми крыльями и распахнутой пастью.

– Худов дух, – пробормотал маг, сдерживая дрожь.

– Эти твои морские дороги наводят на мысли о Маэле, – сказал Быстрый Бен.

– В этом городе, Высший маг, трудно не думать о Маэле.

– Значит, ты в курсе.

Флакон кивнул.

– Все это далеко не так тревожно, как происходящее в Малазанской империи. Я про возвышение Маллика Рэла, жреца-джистала.

Флакон нахмурился.

– Почему он тревожит тебя больше, чем Старший бог, стоящий возле летерийского трона?

– Он здесь не ради трона, а ради Тегола. Насколько я понимаю, их связывает какая-то давняя дружба. Маэль скрывается и не хочет привлекать к себе внимания. Однако когда смертный захватывает часть его сил и начинает выбивать уступки, он никак тому не препятствует.

– Старший бог морей всегда был алчным. Да и дочь у него не лучше.

– Беру?

– А кто еще? Госпожа тихого моря – это ироничное прозвище. Не всегда, – добавил Флакон, не сводя глаз с драконьей плитки, – нужно все воспринимать буквально.

– Знаешь, – произнес Быстрый Бен, – я подумываю обратиться к адъюнкту с просьбой назначить тебя Высшим магом.

– Не надо!

– Назови хоть один повод. Только не надо заливать про боевое товарищество и про то, как в тебе нуждается взвод Скрипа.

– Хорошо, вот тебе повод. Не будешь меня трогать… я стану твоей бритой костяшкой в дырке. Устраивает?

Высший маг сузил сверкающие глаза, потом усмехнулся.

– Особой симпатии, Флакон, я к тебе не испытываю, но… твои идеи мне нравятся.

– И это правильно. А теперь, может, уберемся отсюда?

– Мне кажется, – сказала она, – нам пора оставить это место.

Вифал, сощурившись, посмотрел на жену, почесал щетинистый подбородок.

– Дорогая, тебе нужно жилье получше?

– Нет, кретин. Я хочу уйти. Прочь из этого города, от Охотников за костями – прочь ото всех. Ты исполнил свой долг, я исполнила свой. Рейковские выкормыши ушли, я за них больше не в ответе. Нас здесь ничто не держит. Кроме того, – добавила она, – мне не нравится, к чему все идет.

– Это Чтение…

– Чепуха. – Сандалат сурово посмотрела на мужа. – По-твоему, я похожа на Королеву Высокого дома Тьмы?

Вифал замялся.

– Тебе жизнь дорога́, муж?

– Хочешь, чтобы мы уехали? Ладно. Навряд ли кто-то будет нас удерживать. Можем заплатить, нас отвезут… куда-нибудь. – Вифал нахмурился. – Погоди-ка, Санд, куда ты хочешь отправиться?

Сандалат со вздохом встала и начала мерить шагами их небольшую, скудно обставленную комнату.

– Помнишь шайхов? Мы их встретили на том острове-тюрьме.

– Ну да. Те, что пользуются древними словечками из языка анди.

– Те, что поклоняются берегу, да.

– При чем тут берег? – спросил Вифал.

– Им, по всей видимости, кажется, что берег умирает.

– Тот, который им знаком, – возможно. В смысле, берегов много.

– Море поднимается.

– Ну да.

– Уровень моря, – продолжила Сандалат, глядя из окна на город, – был искусственно занижен… и довольно давно.

– Как это?

– Омтоз Феллак – магия льда. Наследие войны яггутов с т'лан имассами. Теперь ледники тают, Вифал. – Она повернулась к мужу. – Ты же мекрос, ты сам видел шторма, а потом снова – в Пределе Фентов. Океаны сошли с ума, времена года в беспорядке. Наводнения, засухи, нашествия насекомых. А куда адъюнкт собирается вести войско? На восток. В Коланс. Однако летерийцы чуть ли не в один голос твердят, что там разразилась страшная засуха. – В темных глазах блеснула сталь. – Ты когда-нибудь видел, как целый народ гибнет от голода и жажды?

– Нет. А ты?

– Муж, я стара. Я еще помню сэлен гара – побочную ветвь анди из моего родного мира. Они жили в лесах. Пока леса не погибли. Мы умоляли их прийти жить к нам в Харканас, в города королевства. Но они отказались. Разбитое сердце не восстановить, говорили они. Их мир погиб, и они решили погибнуть вместе с ним. Андарист упрашивал их… – Взгляд Сандалат затуманился, и она отвернулась к окну. – Так что ответ на твой вопрос, Вифал: да, видела. И не хочу увидеть это снова.

– Хорошо. Так куда мы отправимся?

– Для начала, – сказала она, – навестим шайхов.

– И что они могут тебе рассказать, Санд? Одни искаженные легенды да бессмысленные суеверия.

– Вифал. Я пала в бою. Мы воевали с к’чейн че’маллями. А потом тисте эдур предали нас и перебили. Однако истребление, видимо, было недостаточно планомерным. Горстка анди уцелела. И, похоже, в тех местах жили не только к’чейн че’малли. Там жили люди.

– Шайхи.

– Народ, который впоследствии стал шайхами, приняв в себя выживших анди. Постепенно их мифы и легенды перемешались между собой и стали неразделимы. – Сандалат помолчала. – Но все равно у них в итоге произошел раскол. Если только, конечно, тисте анди из Синецветья не переселились сюда раньше, еще до нашего исхода. Я думаю так: часть шайхов с тисте анди отделились от остальных и отправились в глубь материка. Там они основали Синецветье – теократическое королевство, построенное вокруг культа Чернокрылого Господина, то есть Аномандра Рейка, Сына Тьмы.

– А не могло ли случиться так, – предположил Вифал, – что, допустим, тисте анди взяли и бросили людей-шайхов, слегка разбавив им кровь своею да оставив в наследство мешанину из мифов и верований?

Сандалат наморщила лоб.

– Хм, интересная мысль, муж. Выжившие тисте анди воспользовались людьми, чтобы восстановить силы, освоиться в незнакомом мире – возможно, даже спрятаться от преследовавших их эдур… А потом, решив, что опасность миновала, ушли.

– Но тогда бы шайхи отреклись от них, разве нет? Отвергли бы их язык и мифологию. В конце концов, они ведь поклонялись не тисте анди – они поклонялись «берегу». Весьма странная религия, надо признать. Молиться на полоску прибрежного песка.

– Именно это меня и заботит – куда больше, чем выжившие тисте анди. Именно поэтому я хочу поговорить со старейшинами шайхов, с их ведьмами и чародеями.

– Смрад рассказывал о жутких скелетах, которые его взвод и Синн нашли на северной оконечности острова. Наполовину пресмыкающиеся, наполовину люди. Выродки…

– Которых убивали, чтобы поскорее избавиться. В них примесь крови к,чейн че,маллей, Вифал. Значит, еще задолго до появления тисте предки шайхов жили в тени ящеров. Не в изоляции, нет, между ними были контакты, какие-то взаимоотношения. Не могло не быть.

Вифал задумался, но так и не понял, к чему жена клонит. И с чего вдруг ей так понадобилось копаться в тайнах шайхов.

– Сандалат, а почему тисте воевали с к,чейн че,маллями?

– Почему? – удивилась она. – Потому что они отличались.

– Ясно. А почему они воевали с вами? Потому, что вы отличались от них, или потому, что вы вторглись в их мир?

Сандалат закрыла ставни, оставляя небо и город снаружи. Внезапный сумрак как бы укрыл их с мужем разговор от чужих глаз.

– Я ухожу, – сказала она. – А ты начинай собирать вещи.

С аккуратностью ювелира Телораст ухватила зубами веко и оттянула его от глаза. Кердла подползла ближе, чтобы получше рассмотреть, а потом отпрянула и заскребла задними лапами, пытаясь удержаться на Банашаровой рубахе.

– В стельку пьян, это точно. Как задутая свечка. Затушенный костер, выпотрошенный фонарь, разложившийся мертвец.

Телораст разжала зубы, веко медленно опустилось на место. Банашар всхрапнул, что-то промычал сквозь сон и поменял позу, уронив подбородок на грудь.

Две скелетоподобные ящерицы соскользнули на пол и снова встретились на подоконнике, заговорщицки наклонившись друг к другу.

– Что теперь? – прошептала Кердла.

– Это что еще за вопрос? Что теперь, что теперь? Голову посеяла?

– Так что теперь, Телораст?

– Почем мне знать? Но мы должны что-то предпринять! Этот Странник – он… он… В общем, терпеть я его не могу! А еще он пользуется Банашаром, нашим личным бывшим жрецом.

– Нашим зверьком.

– Вот именно. Нашим – не его!

– Нужно его убить.

– Кого? Банашара или Странника?

– Если убьем Банашара, то зверька ни у кого не будет. Если убьем Странника, то Банашар будет только нашим.

– Верно, верно, Кердла, – закивала Телораст. – А что из этого больше разозлит Странника?

– Хороший вопрос. Нужно вывести его из себя, по-настоящему вывести – будет впредь знать, как воровать наших зверьков!

– А потом мы его убьем.

– Кого?

– Да неважно! Ну что ты такая тупая? Вечно идиотские вопросы задаешь! Слушай, Кердла, у нас теперь есть план, и хороший. Начало положено. Давай думать дальше. Итак, мы замыслили отомстить Страннику.

– Старшему богу.

– Так.

– Который еще жив.

– Так.

– И ворует зверьков.

– Кердла…

– Что «Кердла»? Я просто думаю вслух!

– И это называется «думаю»? Неудивительно, что мы мертвы и разорваны на клочки – даже хуже, чем мертвы!

– Вот как? Хорошо, а ты о чем думаешь?

– А мне думать некогда: я только и делаю, что отвечаю на твои глупые вопросы!

– Вечно у тебя отговорки, Телораст, ты не заметила? Всегда так!

– Отговорка у меня одна, и это ты, Кердла, не заметила?

С противоположного края комнатушки послышался хриплый голос:

– О чем это вы двое шепчетесь?

Скелеты от неожиданности подскочили. Телораст, размахивая хвостом, склонилась в направлении Банашара.

– Ровным счетом ни о чем, правда-правда. В том-то и беда, дорогой зверек! Всякий раз! Все из-за дуры Кердлы! Она выводит меня из себя! А тебя небось вводит в пьянство.

– Странник ведет игры с судьбой, – сказал Банашар, протирая глаза. – Он пользуется закономерностями, чужими склонностями. Подводит других к краю и сталкивает в пропасть. – Он попытался сфокусировать взгляд на ящерицах. – Чтобы одолеть его, нужно обратить эту одержимость в свою пользу. Нужно загнать Странника в ловушку.

Телораст и Кердла соскочили с подоконника и направились к жрецу, опустив головы и виляя хвостами.

– Ловушка – это хорошо, – шептала Телораст. – А мы-то думали, что ты переметнулся, думали, сменил бога…

– Не говори ему, о чем мы думали! – прошипела Кердла.

– Да какая разница? Он с нами заодно! Ты что, не слушала?

– Странник хочет вернуть себе все, что у него когда-то было, – сказал Банашар. – Храмы, паству, влияние. Власть. Для этого ему нужно повергнуть богов… Снести до основания все Высокие дома, оставить только дымящиеся развалины. Грядущая война с Увечным богом даст Страннику шанс, которого он ищет: кто в пылу битвы заметит, что его подталкивают? Он хочет, подруги мои, чтобы лилась кровь.

– А кто не хочет? – спросила Кердла.

Ящерицы подползли к стертым сапогам Банашара и принялись ластиться.

– Кавардак сражения, – сладко пробормотала Телораст. – Просто идеально.

– Для нас, – кивнула Кердла.

– Именно. Наш шанс.

– Шанс на что? – спросил Банашар. – Хотите урвать себе пару престолов?

Он хмыкнул и, не обращая внимания на то, что скелеты растянулись у его ног, уставился себе на руки.

– Видите эту дрожь? Как думаете, что она означает? А я вам скажу. Я – последний жрец Д’рек. Почему я жив? Да, я утратил право вести службу в храме. Да, я уступил в светской борьбе за влияние и власть, пал в глазах братьев и сестер – в глазах вообще всех, наверное. Но я никогда не прекращал молиться своей богине. – Он прищурился. – Я должен был умереть. Может, про меня просто забыли? Может, охота на нас заняла у Д’рек больше времени, чем ожидалось? Когда моя богиня меня найдет?

Помолчав, он опустил руки на колени.

– Остается только… ждать.

– Наш зверек расстроен, – прошептала Телораст.

– Это плохо, – прошептала в ответ Кердла.

– Нужно найти ему самку.

– Или детеныша на съедение.

– Они не едят детенышей, Кердла.

– Ну ладно, какое-нибудь еще угощение.

– Бутылку!

– Точно, бутылку! Отличная мысль!

И они отправились за добычей.

Банашар остался ждать.

Корик прицелился из арбалета в затылок разведчику, поглаживая пальцем спусковой крючок.

Перед правым глазом у него возник кончик кинжала.

– Убьешь кого-нибудь, я убью тебя, – прошептала Улыбка. – У меня приказ.

Корик убрал палец.

– Худа с два у тебя приказ. К тому же это могла быть случайность.

– Не надо, Корик, я все видела. Впрочем, ладно, у тебя случайно соскользнет палец, а потом у меня – тоже случайно – дернется рука с кинжалом. Трагедия за трагедией! Но обещаю, мы сожжем тебя на костре, как положено по сэтийскому обычаю.

Корик опустил арбалет и перекатился на бок, чтобы его не заметил разгильдяй-дозорный на тропе внизу.

– Да, Улыбка, логика безупречная. Погребальный костер для тех, кто живет на равнинах. Нам нравится, когда к похоронам причастны вообще все. Мы сжигаем целые деревни и выжигаем землю на много лиг вокруг.

Улыбка посмотрела на него удивленно и пожала плечами.

– Как погребаете, так и погребаете, в общем.

Корик начал спускаться с холма, Улыбка следом. Добравшись до лощины, она сказала:

– Все, моя очередь. А ты забирайся обратно.

– Ты специально ждала, пока мы спустимся?

Улыбка в ответ сверкнула зубами.

Пока Корик карабкался обратно на свое место, она двинулась сквозь кусты. Не то чтобы летерийские разведчики были настолько плохи – просто здешние традиции ведения войны подразумевали столкновение огромных армий в открытом поле. А разведчиков только отправляли выяснить, где стоит вражеский лагерь. К противнику, который при необходимости может слиться с местностью или даже разделить силы, а потом устраивать засады и налеты, нарушать каналы снабжения, избегая при этом прямых столкновений, летерийские командующие были не готовы.

В этом смысле тисте эдур были куда более опасным противником. Их стратегия была куда ближе к малазанской, что, видимо, и позволило им покорить Летер в свое время.

Безусловно, малазанцы выстоят и в крупной свалке, но прежде врага следует хорошенько измотать и деморализовать.

Летерийцам еще многое предстояло усвоить: все-таки малазанцы могут и вернуться. Не Охотники за костями, нет, а регулярная армия. Вдруг Императрице захочется подчинить себе новый материк и новое королевство? Так что если король Тегол хочет удержать трон, его брату понадобятся ушлые, хитрые солдаты, которые знают, как бороться с малазанскими морпехами, тяжелой пехотой, кадровыми магами, саперами и хорошо обученной конницей.

Уже возле потаенного лагеря Улыбка тихонько хмыкнула. Несчастный Брис Беддикт. Лучше бы сразу сдался.

– Будь ты чуть менее уродлива, – произнес вдруг чей-то голос, – я бы тебя уже убил.

Улыбка замерла и скривилась.

– Для часового ты не очень-то торопился сообщать о себе.

Часовой был темнокожим, если не считать розового пятна, покрывавшего почти весь лоб и пол-лица. В руках он держал взведенный, но незаряженный арбалет.

Улыбка протиснулась мимо сослуживца.

– А что до уродливости, ты в курсе, Гнойник, что являешься ко мне в кошмарах?

– Ничего не могу поделать, женщины просто западают на меня, – ответил тот, двигаясь следом. – В особенности летерийки.

И правда, несмотря на пятно, было в Гнойнике нечто, за что женщина могла зацепиться взглядом. Возможно, дело в примеси андийской крови. Или в его слегка раскосых глазах, которые как будто постоянно меняли цвет. Или в манере двигаться – вальяжно и неспешно. Или во внушительном, если верить слухам, мужском достоинстве… Улыбка тряхнула головой, отгоняя глупые мысли.

– Разведчики прошли мимо нас, прямо по тропе, – сказала она. – Думаю, Кулаку пора всех поднимать. Навалимся с истошными воплями на основную колонну, и дело с концом.

С этими словами она вошла в лагерь, где несколько сотен солдат тихо сидели и лежали среди деревьев, кустов и пней.

Завидев Кенеба, Улыбка пошла на доклад.

Кулак восседал на походном складном табурете и кончиком кинжала соскребал грязь с сапог. На пеньке рядом стояла чашка травяного отвара, от нее поднимался пар. В паре шагов на земле растянулся сержант Скрипач, а возле него, скрестив ноги, сидел сержант Бальзам и с задумчивым видом рассматривал свой гладий. Неподалеку кучковались тяжи и зачем-то изучали друг дружке ладони. Считают волоски на пальцах, небось.

– Разведчик Улыбка прибыла с докладом, сэр!

Кенеб поднял взгляд.

– Все как ожидалось?

– Так точно. Можно уже пойти поубивать всех?

Кулак оглянулся на Скрипача.

– Похоже, сержант, спор ты проиграл.

Скрипач хмыкнул, не открывая глаз.

– Мы еще никого не убили, сэр. Брис Беддикт уже достаточно водит неводом у нас в мозгах, должен был зацепиться за плавник или жабры… Улыбка, сколько разведчиков на тропе?

– Один, сержант. Стоит и в носу ковыряется.

Скрипач открыл глаза и, прищурившись, посмотрел на Кенеба.

– Вот видите, Кулак? А чуть раньше Беддикт ввел новую схему: разведчики ходят парами. Если Улыбка с Кориком увидели только одного, то где второй? – Он устроился поудобнее и снова закрыл глаза. – И вперед авангарда он высылает пять расчетов – пять пар. Следовательно…

– Следовательно… – эхом отозвался Кенеб, хмурясь. Затем поднялся и убрал кинжал в ножны. – Он отправил по тропе одного или двух, чтобы их увидели. Сержант Бальзам, принеси мне карту.

– Карту, сэр? Какую карту?

Бранясь себе под нос, Кенеб подошел к тяжелым пехотинцам.

– Так, ты!.. Да, ты… как звать?

– Релико, сэр!

– И почему ты здесь с остальными тяжами, Релико?

– Ну, потому что я тоже тяж, сэр.

Уголек фыркнула от смеха. Узловатая башка Релико едва доходила ей до плеча. Пехотинец больше напоминал черносливину с руками и ногами.

– Кто твой сержант? – спросил Кенеб у далхонца.

– Бадан Грук, сэр. Но он остался в казармах, вместе с сержантом Уголек и капралом Целуй, сэр. Мы с Большим Простаком прибились к взводу Молнии и Мелкого, под командованием сержанта Аккурата, сэр.

– Хорошо. Иди в командный шатер и принеси мне карту.

– Слушаюсь, сэр. Вам вместе со столом?

– Нет, спасибо, одной карты будет достаточно.

Солдат ушел, а Скрипач заметил:

– Могли бы и сами уже сходить, сэр. Все ж быстрее.

– Мог бы, да. А вот ты, сержант, за свое замечание сейчас сходишь и принесешь мне стол.

– Вам же было достаточно карты, сэр?

– Я передумал. Поднимайся и марш отсюда.

Скрипач с ворчанием поднялся и ткнул в бок Бальзама.

– Пошли, есть работенка.

Бальзам, моргая, уставился на Скрипача, потом вскочил с мечом наголо.

– Ну и где они?

– Иди за мной, – сказал Скрипач, поднимаясь. – И убери свою железяку, не то меня проткнешь.

– Зачем мне тебя протыкать? Я ведь тебя знаю. Наверное… Да не, точно знаю.

По дороге к шатру им встретился Релико.

Кенеб принял у тяжа свернутый рулон из шкуры.

– Спасибо, Релико… Погоди, еще один вопрос: почему тяжи постоянно разглядывают свои руки?

– Складываем потерянные кусочки, сэр, чтобы получилась целая рука.

– И как?

– Не хватает большого пальца, но, говорят, есть где-то тяж совсем без них… кажись, в легионе у Блистига.

– Допустим. И как его зовут?

– Нефарий Бредд, сэр.

– А как же он оружие держит, без больших пальцев-то?

Релико пожал плечами.

– Не могу знать, сэр, я его видел лишь однажды, да и то издали. Привязывает к рукам, надо думать.

– Или же у него недостает только одного большого пальца, – предположил Кенеб. – На руке, которая щит держит.

– Может, и так, сэр, может, и так. Что ж, тогда как только найдется большой палец, мы ему сообщим.

И Релико вернулся к своим товарищам.

Кенеб, нахмурившись, смотрел ему вслед.

– Благодаря таким солдатам, как он, сэр, покоряются целые королевства, – сказала Улыбка. – Напоминайте себе об этом почаще. Мне помогает.

– Помогает в чем, разведчик?

– Сохранять рассудок, сэр. Он, кстати, тот самый.

– Кто – он? Самый – что?

– Самый низкорослый тяж в истории Малазанской империи, сэр.

– Правда? Ты в этом уверена, разведчик?

– Простите, сэр?..

Но Кенеб уже углубился в изучение карты.

Скрипач с Бальзамом тем временем притащили тяжеленный стол. Дождавшись, пока они его поставят, Кулак свернул карту и положил сверху.

– Большое спасибо, сержанты. Теперь несите обратно.

Улыбка бежала к укрытию, в котором засел Корик. Позади, будто повозка треклятого медника, звенел доспехами капрал Битум.

– Ремни подтянуть не судьба? – сказала Улыбка, грозно зыркнув в его сторону.

– Какая разница, это же все понарошку, – отозвался Битум.

Они добрались до подножия холма.

– Я буду ждать здесь, а ты, Улыбка, хватай олуха и назад. Да поживее.

Она хотела нагрубить в ответ, но сдержалась и стала карабкаться наверх. Будь она капралом, все было бы иначе. Вот наглядный пример. Будь она капралом, наверх карабкался бы Битум – без вариантов.

Заслышав приближение Улыбки, Корик вышел ей навстречу.

– Колонны все нет?

– Не-а. Как догадался?

– А чего догадываться? Я сижу, жду… а колонны все нет.

Бок о бок они спустились к подножию склона, где их ждал Битум.

– Прозевали противника, капрал?

– Похоже на то, Корик. Кулак поднимает всех, будем до изнеможения играть в догонялки. Теперь ему кажется, будто мы сунули голову в осиное гнездо.

– Никакую западню эти летерийцы нам не устроят, – уверенно заявил Корик. – Мы бы давно ее разнюхали.

– Но не разнюхали, – заметила Улыбка. – Нас сделали, Корик.

– Лентяи, – заключил Битум. – Самоуверенные лентяи. Прав был Скрипач.

– Конечно, прав. Он же Скрипач, – сказала Улыбка. – В том-то и беда, что те, кто командует, не слушают тех, кто разбирается. Они живут в разных мирах и говорят на разных языках.

Тут она заметила, что мужчины пристально на нее смотрят.

– Что такое?

– Да ничего, – сказал Битум. – Просто не ожидал от тебя столь тонкого наблюдения.

– И вас двоих это так удивило?

– Меня – да, – признался Корик.

Улыбка состроила ему рожу, но в душе все равно была довольна.

Вот-вот! Я вовсе не дура, как вы думаете. Никто так не думает. То есть все так думают… Неважно, короче, все дураки, а я одна умная.

Они поспешили за своим отрядом, но к тому моменту все уже было кончено.

Кенебская орава угодила в летерийскую засаду, спускаясь по лесистому склону в широкую долину. Вражеские солдаты повыскакивали из наскоро вырытых окопов и выпустили в малазанцев несколько сотен неоперенных стрел с глиняными шариками вместо железных наконечников. Будь стрелы боевыми, половина охотников за костями полегла бы ранеными и убитыми. Еще несколько залпов добили бы остальных.

Под крики и улюлюканье летерийцев Брис Беддикт торжественно подошел к Кулаку Кенебу и провел испачканным в краске пальцем по его кожаной кирасе.

– Прошу прощения, Кулак, но вас всех только что перебили.

– Согласен, командующий, – признал Кенеб. – Три сотни охотников за костями попали в окружение и были уничтожены. Мои поздравления, вот только, подозреваю, главный урок еще впереди.

Улыбка на лице Бриса несколько поугасла.

– Боюсь, Кулак, я не совсем вас понимаю.

– Порой полководец вынужден идти на крайние меры. Особенно когда планы срываются и ничего нельзя исправить.

– Все равно не понимаю…

С холмов за спинами летерийцев – со всех сторон – вдруг зазвучали рожки.

– Итого погибших: триста охотников за костями и восемьсот летери вместе с главнокомандующим. Неидеальный размен для обеих сторон, но в условиях войны, думаю, адъюнкта это устроило бы.

Брис Беддикт печально вздохнул.

– Урок усвоен, Кулак Кенеб. Мои комплименты госпоже адъюнкту.

К ним подошел Скрипач.

– Кулак, вы должны мне и моему взводу две ночи увольнения.

Кенеб усмехнулся.

– Адъюнкт, безусловно, будет рада принять ваши комплименты, командующий, но их следует адресовать вот этому сержанту.

– Вот как?

– И это еще один урок, который стоит осмыслить, – сказал Кенеб. – К ветеранам, вне зависимости от звания, следует прислушиваться.

– Что ж, тогда, пожалуй, разыщу своих выживших ветеранов, – задумчиво произнес Брис. – Но все же, Кулак, я сомневаюсь, что ваша армия может позволить себе пожертвовать тремястами солдатами, пусть даже и ради победы.

– Согласен, командующий. Поэтому я и сказал про сорвавшиеся планы. Я отправил гонца к Кулаку Блистигу, но вовремя отреагировать на засаду уже не успевал. В реальной войне я бы, конечно, вовсе избежал столкновения, но, поскольку всем нам хочется уже поспать в нормальных кроватях, решил, что полезнее будет вступить в бой. – Кенеб улыбнулся. – Ну что ж, а теперь предлагаю вместе отправляться в Летерас.

Брис достал платок, смочил его из фляги и аккуратно стер с Кулака Кенеба пятно красной краски.

Капитан Фарадан Сорт вошла в кабинет к Добряку. Тот стоял у рабочего стола, на котором лежала огромная куча то ли волос, то ли шерсти.

– Нижние боги, это еще что такое?

Добряк оглянулся.

– А на что похоже?

– На шерсть…

– Верно. Шерсть с разных домашних животных, насколько я могу судить.

– Вонь жуткая. И откуда эта куча взялась?

– Тоже задаюсь этим вопросом. А лейтенант Порес в приемной?

Фарадан Сорт мотнула головой.

– Нет, там никого не было.

Добряк хмыкнул.

– Значит, спрятался.

– Да ладно тебе, Добряк, он бы такого не сделал…

– Сам – нет, конечно. Но готов поставить тележку империалов, что без него не обошлось. Мой лейтенант считает себя большим умником, знаешь ли.

– Если у него есть что-то дорогое, брось это на землю и раздави сапогом, – посоветовала Фарадан Сорт. – Я так приструнила одного субчика, который сулил мне неприятности, еще давно, в Семи Городах. Он до сих пор смотрит на меня с болью в глазах.

Добряк поднял голову.

– С болью? Правда?

– Правда.

– Спасибо, Фарадан, за этот… исключительный совет.

– Не за что. Но я к тебе по другому делу. Как продвигаются поиски нашей заблудшей парочки волшебников? Есть успехи?

– Нет. Наверное, стоит привлечь к поискам Быстрого Бена. Если, конечно, – добавил Добряк, – их действительно так уж нужно разыскать.

Фарадан Сорт отошла к окну.

– Добряк, Синн спасла уйму жизней тогда, в И’Гхатане. Сначала в ночь штурма, а потом в тоннелях под городом. Капрал Осколок, ее брат, места себе не находит от беспокойства. Да, Синн бывает несдержанной, но я бы не назвала это недостатком.

– А нашему адъюнкту, похоже, позарез нужны маги. Интересно, зачем?

Фарадан Сорт пожала плечами.

– Я знаю ровно столько же, сколько и ты. Наше пребывание в гостеприимном Летерасе заканчивается, скоро выдвигаемся.

Добряк хмыкнул.

– Ну да, нечего давать солдатам расслабляться. Иначе жди беды. Так что правильно она срывает нас с места… Но все равно неплохо было бы знать, куда мы направляемся на этот раз.

– А еще лучше было бы иметь больше одного полубезумного Высшего мага на восемь тысяч солдат. – Фарадан Сорт помолчала. – Больше Клювов, скрывающихся внутри взводов мы не найдем. Свой запас чудес мы исчерпали…

– Ты начинаешь говорить так же мрачно, как Блистиг.

Фарадан Сорт тряхнула головой.

– Ты прав. Извини. Просто очень переживаю насчет Синн.

– Тогда разыщи Быстрого Бена. Пусть заглянет в эти, как их там, клети…

– Пути.

– Вот, да.

Фарадан Сорт вздохнула и пошла к выходу.

– Если встречу Пореса, отправлю к тебе.

– Не встретишь, – сказал Добряк. – Но не волнуйся, рано или поздно он вынырнет глотнуть воздуха. И уж тогда-то я с ним разберусь.

Сержант Уголек с сестрой и Баданом Груком играли в далхонскую версию костяшек. Пожелтевшие фаланги человеческих пальцев блестели от долгого использования, напоминая кусочки янтаря. По преданию, они принадлежали трем торговцам из Ли-Хэна, которые приехали в деревню якобы с товаром, а были пойманы на воровстве. Естественно, их лишили не только рук. Далхонцы не ставили себе цели преподать урок, предпочитая быть более конкретными. К тому же, когда недоумков казнили, на их место приходили другие – на потеху народу, обожавшему наблюдать за пытками.

Так было, впрочем, до прихода цивилизации. Келланвед положил конец издевательствам. «Государство, применяющее пытки, скатывается в варварство и заслуженно пожинает плоды собственных излишеств». Эти слова якобы произнес сам Император, но Угольку не особо верилось. Уж слишком… грамотно, что ли. В особенности для прокля́того далхонского вора.

В общем, с приходом цивилизации жизнь стала скучнее – так, по крайней мере, брюзжали старики. С другой стороны, они брюзжали по любому поводу. Это последняя работа, на которую способен человек перед естественной кончиной, – своего рода награда за долгую жизнь. Вот Уголек пережить солдатскую службу не надеялась. Она с интересом наблюдала, как стонут и жалуются желторотые новобранцы, а ветераны помалкивают. Может быть, нытье – это удел и старых, и юных; тех, кто еще ничего не видел, и тех, кто повидал все, а потому вечно недоволен?

Целуй подобрала костяшки и бросила их.

– Ха! Попробуй перебить этот расклад, Бадан Грук! Ничего у тебя не выйдет, бедняга.

Бросок, надо признать, вышел весьма удачным. Четыре основных узора, лишь без пары перекладин, и полноценный мост. Для победы Бадану нужен практически идеальный бросок.

– Все, я закончила. Твой ход, Бадан. И не мухлевать.

– Я не мухлюю, – сказал Бадан Грук, собирая костяшки.

– Тогда что это ты прячешь в ладони?

Бадан разжал кулак и скривился.

– На этой костяшке смола! Вот откуда у тебя такие броски!

– Если на ней смола, то это после броска моей сестрицы! – парировала Целуй.

– Худов дух… – Уголек закатила глаза. – Идиоты, мы все здесь мухлюем. Это у нас в крови. Поэтому давайте примем как данность, что никто из нас не сознается в том, что пользовался смолой. Поскобли костяшку и продолжим.

Партнеры покивали, а Уголек постаралась скрыть облегчение. Прокля́тая смола слишком долго лежала в мешочке и все запачкала. На пальцах до сих пор остались отпечатки. Уголек незаметно положила руки на бедра и стала растирать их, как бы согреваясь.

Целуй посмотрела на сестру укоризненно. В Худовой казарме было жарко, словно в печке.

Троица игроков демонстративно не обращала внимание на шаги, приближавшиеся к их столу. Бадан Грук швырнул костяшки – и выкинул шесть узоров из шести.

– Во! Видали? – В широкой улыбке Бадана не было ни капли искренности. – Эй, вы двое, только посмотрите на этот бросок!

Но Целуй с Угольком смотрели на самого Бадана. Шулеры не выносят пристальных взглядов: начинают дергаться, потеть, ерзать на стуле.

– Ну посмотрите! – снова попросил Бадан, но как-то жалобно, после чего обмяк и поднял руки. – Пальцы у меня чистые, девочки…

– Большая редкость, – произнес человек, стоявший рядом с их столиком.

На лице Бадана Грука обида смешалась с невинностью и щепоткой возмущения.

– Вот только не надо так, сэр. Вы видели мой бросок – и пальцы мои тоже видите. Чище некуда. Ни смолы, ни дегтя, ни воска. Солдатам нельзя ходить перепачканными – это подрывает боевой дух.

– Ты так в этом уверен?

Уголек заерзала на стуле.

– Чем можем помочь, лейтенант Порес?

Офицер удивленно вскинул брови.

– Ты ошиблась, сержант Уголек. Я капитан…

– Капитана Добряка нам показывали, сэр.

– Кажется, я приказал вам подстричься.

– Мы подстриглись, – сказала Целуй. – Все отросло. У нас, далхонцев, это в крови. Как там, Голь, «отвращение»? Ну да, точно. Отвращение к дурной стрижке. После нее волосы у нас снова отрастают как лучше. И всегда за ночь, сэр.

– Хорошо, допустим, вы не верите, что я капитан Добряк, – сказал Порес. – Что я не тот человек, которого вам показывали. Но откуда вам знать, что вам показали того, кого нужно? Если, например, показывал лейтенант Порес. Он любитель гнусных шуточек, большой специалист, надо сказать. Он вполне мог решить воспользоваться вашим неведением – это его конек. Как вы говорите?.. Это у него в крови.

– А кого тогда он нам показал, сэр? – спросила Уголек.

– Да кого угодно.

– Постойте-ка, так лейтенант Порес – женщина?

– Нет, конечно, но…

– А рассказывала и показывала нам всех женщина.

– Ну так она запросто могла показать вам на лейтенанта Пореса, раз вам нужно было знать, кто ваш непосредственный командир. Ладно, с этим понятно, – сказал Порес. – Теперь мне нужно проверить, набрали ли вы вес, как приказано.

Целуй с Угольком задрали головы, чтобы получше посмотреть на офицера.

Тот расплылся в широкой улыбке.

– И как именно вы намерены это проверить, сэр? – спросила Уголек.

Улыбка сменилась глубоким изумлением.

– То есть вы считаете своего капитана старым развратником? А, сержант? Надеюсь, что нет!.. Вечером, с девятым колоколом вам надлежит явиться в мой кабинет. В приемной вы разденетесь до исподнего, а потом постучите в дверь. Услышав мой голос, немедленно входите. Все поняли, солдаты?

– Так точно, – ответила Уголек.

– Тогда свободны.

И офицер ушел.

Целуй дождалась, пока он покинет казарму, и спросила:

– Голь, сколько мы еще будем играть в эти игры?

– Только начали же. – Уголек усмехнулась, собирая костяшки. – Бадан, раз уж из-за своей бесхитростности ты все равно в пролете, будь добр, окажи мне услугу. Ну или не то чтобы услугу… В общем, отправляйся в город и приведи ко мне двух шлюх, да чтоб пожирнее и пострашнее.

– Не нравится мне, к чему все идет, – проворчал Бадан Грук.

– Эх ты, – с укором сказала ему Уголек. – Разбрюзжался как старик.

– Что она сказала?

Сандалат Друкорлат закатила глаза.

– Ничего. Только спросила, почему мы так долго ждали.

– Та женщина, Санд…

– Да.

Она остановилась на пороге и грозно посмотрела на трех нахтов, свернувшихся под подоконником. Длинными лапами, черными и мускулистыми, они обнимали друг друга, так что понять, где кто, было нельзя. Из сплетения тел выглядывали три тупоносые головы с бегающими, подозрительно сощуренными глазками.

– А с ними что?

– Похоже, они идут с нами, – ответил Вифал. – Только они, конечно, не знают, куда мы отправляемся.

– Свяжи их. Или запри. Сделай что угодно, муж, только оставь их здесь. С ними же невозможно.

– Это не мои зверьки.

Сандалат сложила руки на груди.

– Вот как? Тогда почему они все время вертятся у тебя в ногах?

– Честно? Понятия не имею.

– Кому же они принадлежат?

Вифал долгое время разглядывал нахтов. Все трое упорно отводили глаза. Жалкое зрелище.

– Вифал.

– Хорошо. Думаю, это зверьки Маэля.

– Маэля?!

– Ну да. Я, видишь ли, молился ему. И появились они. На острове. Или, может, они появились перед молитвой… Не помню. Но они помогли мне спастись с того острова, а это дело рук Маэля.

– Тогда помолись, чтобы он их забрал!

– Молитвы так не работают, Санд.

– Матерь благослови… – Она вздохнула и ушла глубже в дом. – Собирай вещи. Отправляемся сегодня же.

– Сегодня? Уже темно ведь!

Сандалат смерила мужа тем же взглядом, что и Ринда с Мейпом и Пьюлом до этого.

Ну, темно. Дальше что?

Но и это не самое неприятное. Отвернувшись, Вифал увидел, что нахты следуют за ним, как плакальщицы на похоронах. Их блестящие глазки были полны жалости.

Что ж, когда ищешь сочувствия, выбирать не приходится.

– Если это новый Путь, – прошептал Свищ, – то, думаю, старые мне нравились больше.

Синн молчала. Они уже целый день скитались по этому жуткому миру – может, дольше, – и почти все время она молчала.

Выметенная ветром пустыня простиралась куда хватало глаз. Дорога рассекала ее надвое, прямая, будто копье. По бокам от нее виднелись груды камней – развалины жилищ, остатки сараев или заборов из обожженного на солнце самана. Ничего там не росло, совсем ничего. В воздухе стоял резкий запах дегтя, который доносило, по всей видимости, от столбов черного дыма на горизонте.

Сама дорога была сделана из щебня и, кажется, стекла. Ее усеивали выгоревшие остовы повозок и фургонов, опаленная одежда, разбитая мебель. Тут и там валялись обугленные трупы: ноги скрючены, как корни деревьев, руки похожи на птичьи лапки, рты раскрыты, пустые глазницы смотрят в небо. Вокруг были разбросаны искореженные куски металла, но Свищ даже смутно не мог догадаться, что это.

Горло саднило, в глазах щипало; пронизывающий утренний холод уступил палящему зною. С трудом волоча ноги, Свищ следовал за Синн, а ее тень все удлинялась, превращаясь в вытянутый силуэт, нарисованный дегтем. Свищ как будто видел перед собой женщину, в которую чародейке суждено когда-нибудь превратиться. Он понял, что все больше боится ее – и от молчания становилось только хуже.

– Теперь ты и со мной разговаривать не будешь?

Синн посмотрела на него через плечо. И тут же снова отвернулась.

Скоро снова начнет холодать, а он слишком обезвожен, чтобы вынести очередную промозглую ночь.

– Синн, нужно разбить лагерь, развести костер…

Она хихикнула, но оборачиваться не стала.

– Костер… Да. Огонь. Скажи-ка, Свищ, во что ты веришь?

– Чего?

– Некоторые вещи более реальны, чем другие. У всех так. Но для каждого свое. Что наиболее реально для тебя?

– Нам здесь не выжить, Синн, вот что для меня реально. Нам нужна вода. Еда. Укрытие.

Она кивнула.

– Так тебе диктует Путь. Твоя вера, Свищ, зациклена на выживании. Больше тебя ничего не интересует, да? А если я скажу тебе, что раньше так жили почти все? До того, как возникли города; до того, как люди придумали богатство.

– Богатство? Не понимаю, о чем ты говоришь.

– До того, как придумали себе иную веру. До того, как она стала более реальной, чем все остальное. До того, как за нее стало нормальным убивать других. Или порабощать. Или держать в бедности и невежестве. – Синн бросила взгляд на Свища. – Ты знал, что у меня был наставник – таннойский духовидец?

– Я ничего про них не знаю. Это ведь жрецы из Семи Городов, да?

– Он как-то сказал мне, что непривязанная душа может потонуть в мудрости.

– Чего?

– Становясь мудрее, ты обрубаешь веревки верований, которые тебя держат. Обрубив последнюю, ты отправляешься в свободное плавание. Но широко раскрытыми глазами ты видишь, что плыть в этом океане нельзя. Можно только тонуть. Вот почему самые жестокие религии так стремятся оградить своих последователей от знания. Знание – это яд. Мудрость – бездонна. Невежественные держатся на мелководье. И для каждого таннойца наступает день, когда он отправляется на последнюю прогулку с духами. Он обрубает последнюю веревку, и его душа больше не может вернуться. Когда так происходит, остальные таннойцы устраивают траур по утонувшему духовидцу.

Во рту и в горле у Свища было слишком сухо, чтобы отвечать, да и все равно он не знал, что ответить. Он прекрасно осознавал глубину своего невежества.

– Посмотри вокруг, Свищ. Видишь, здесь нет даров. Взгляни на эти бессмысленные тела и бессмысленные повозки с мебелью. Последнее, что было для них реальным – самым реальным, – это огонь.

Внимание Свища привлек столп пыли, косо взмывающий вверх золотистым пологом. Приближалось нечто большое, чей путь должен был пересечься с дорогой. Что это – стадо? Войско?

– Огонь – это не такой дар, каким ты себе его представляешь, Свищ.

– Но без него мы не переживем эту ночь.

– Нам нужно продолжать идти по дороге.

– Зачем?

– Чтобы узнать, куда она ведет.

– Значит, умрем тут.

– Эта земля, – сказала Синн, – богата воспоминаниями.

Когда войско достигло дороги, солнце уже почти садилось. Колесницы запряжены лошадьми, огромные повозки ломятся от добычи. Воины – темнокожие, высокие и стройные, в бронзовых доспехах. Свищу показалось, что их не меньше тысячи. Среди них он разглядел копейщиков, лучников и кого-то вроде тяжелых пехотинцев – с серповидными топорами и короткими саблями.

Они двигались поперек дороги, как будто не замечали ее, и Свищ вдруг с оторопью осознал, что и воины, и лошади, и колесницы словно подернуты рябью. Это же привидения!

– Говоря о воспоминаниях, – обратился он к стоящей рядом Синн, – ты имела в виду их?

– Да.

– Они нас видят?

Чародейка указала на колесницу, которая сначала прогрохотала мимо, но затем, по указке пассажира, сидевшего за возницей, развернулась и подъехала к ним.

– Вот, посмотри: это жрец. Он нас не видит, но чует. Святость не всегда заключена в местах, Свищ, – иногда она проплывает мимо тебя.

Свищ поежился и обхватил себя руками.

– Прекрати это, Синн. Мы с тобой не боги.

– Нет, не боги. Скорее, – она засмеялась, – божественные вестники.

Жрец соскочил с колесницы. Теперь Свищ увидел застарелую кровь на спицах, а также пазы для боевых лезвий, которые устанавливали на ступицу. Массовый натиск таких орудий превращал любую схватку в кровавое месиво.

Остролицый жрец подбирался ближе, на ощупь, как слепой.

Свищ отступил было назад, но Синн крепко ухватила его за руку.

– Стой на месте, Свищ, – прошептала она. – Дай ему прикоснуться к божественному. Дай ему отведать мудрости.

Жрец воздел руки. Войско за его спиной остановилось, и оттуда выехала огромная, богато украшенная колесница. Восседавший на ней царь или полководец, видимо, хотел посмотреть, что творит его жрец.

– Какую мудрость мы можем ему дать? – произнес Свищ. – Синн…

– Не дури и не двигайся. Жди. От нас никаких действий не требуется.

Две вытянутые руки были совсем перед ними. На ладонях крошечными пятнами запеклась кровь, однако мозолей не было.

– Это не воин, – пробормотал Свищ с презрением.

– Да, не воин, – согласилась Синн. – Но кровь он любит не меньше.

Проделав несколько пассов, жрец безошибочно положил ладони им на лоб.

Глаза его расширились, и Свищ догадался, что этот человек смотрит куда-то сквозь них – сквозь дорогу, трупы и обломки – и видит эпоху, которая для него либо давно прошла, либо еще не наступила. Эпоху, в которой живут реальные, из плоти и крови Синн со Свищом.

Жрец отшатнулся и взвыл.

Синн резко рассмеялась.

– Он узрел реальность! Узрел ее! – Она повернулась к Свищу, ее взгляд вспыхнул. – Будущее – это пустыня! И дорога сквозь нее! И бесконечные глупые войны, и безумный смех…

Жрец тем временем с причитаниями пятился к своей колеснице.

– Он верил в бога солнца! – кричала Синн, тыча пальцем ему вслед. – Верил в бессмертие – неувядающую славу, неистощимое богатство, золотые поля, пышные сады, неиссякаемые молочные реки! Он верил – ха! – что его народ избран! Все верят, разве ты не видишь? Они, мы – все! Теперь понимаешь, Свищ, что мы ему подарили? И что́ это знание сделало с ним? Прибежище неведения – разбито вдребезги! Сады опустошены, вокруг – бескрайнее море мудрости! Воистину, наше послание божественно!

А Свищ еще думал, что слез у него не осталось. Он ошибался.

Войско вместе со жрецом и царем унеслось подобно вихрю. Замыкавшие колонну рабы возвели на месте остановки тур из камней, вокруг которого разложили подношения: амфоры с пивом, вином и медом, инжир и финики, хлеба, – а также зарезали двух козлов, оросив песок их кровью.

Вкус у призрачных яств был соответствующий, но Синн заверила Свища, что ими можно насытиться. Божественные дары, добавила она, – это не дары вовсе. За них приходится платить.

– И он заплатил, Свищ, разве нет? О да, он заплатил сполна.

Странник вошел в зал невообразимых размеров. Нега воспоминаний, умиротворенное ворошение прошлого, которое давно померкло и выцвело, будто труп, закончились. В шаге позади, как было положено раньше и будет снова положено в скором времени, держался Кастет.

Она не спала, а, сгорбившись, изучала разбросанные кости. Игры везения и невезения – дар, обернувшийся ловушкой. Гениальный замысел Сечула Лата, хозяина Обители Случая – Бездельника, Попустителя, Приносящего Разруху. Ума понять, что она спорит со слепком законов самого мироздания (которые, справедливости ради, куда менее предсказуемы, чем полагают смертные), ей не хватало.

Странник подошел и ногой разбросал неописуемый расклад.

Лицо богини исказилось от гнева. Она распрямилась, занося кулаки, – и вдруг замерла, увидев перед собой Странника.

– Кильмандарос.

В ее глазах мелькнул страх.

– Я пришел поговорить с тобой о драконах.

Глава восьмая

Потратив всю свою жизнь на изучение сотен разновидностей муравьев, что обитают в тропических лесах Дал-Хона, я пришел к выводу, что все формы жизни так или иначе ведут борьбу за выживание и что каждый вид обладает набором физических и поведенческих черт, данных ему природой, и в борьбе за выживание и размножение эти черты могут выступать как преимуществами, так и недостатками. Более того, я подозреваю, что в процессе размножения данные черты передаются потомству. Следовательно, можно предположить, что неудачные черты снижают шансы вида на выживание и размножение.

Исходя из этих положений, я хочу предложить моим коллегам и всему благородному собранию формулировку закона выживания, которому подчинены все формы жизни. Однако перед этим должен поделиться еще одним наблюдением, сделанным в ходе изучения поведенческих характеристик муравьев, на которых я специализируюсь, а именно: успех того или иного вида в большинстве случаев приводит к катастрофическому сокращению численности видов-конкурентов, а иногда и к полному их исчезновению. И вполне вероятно, подобное истребление соперников есть неотъемлемое условие победы.

Таким образом, уважаемые коллеги, я предлагаю вашему вниманию универсальный закон поведения, описанный в моем четырехтомном трактате и скромно названный мной «Предательство сильнейших».

«Свитки одержимости»

Выступление Скавата Гилла

на Съезде Шестого дня

Унта, Малазанская империя, 1097 год Сна Огни

Может, ветер донес какой-то запах; может, земля под ногами дрожала как-то по-особенному; или, может, в воздухе витали чужие, злобные мысли – но к’чейн че’малли поняли, что за ними охотятся. Они не желали мириться с тихоходностью Калит, и поэтому Гунт Мах за утро словно бы перестроила свой скелет, вытянув позвоночник почти параллельно земле, после чего подхватила Дестрианта и усадила ее между буграми лопаток, где спинные шипы были опущены, а толстая шкура образовывала что-то наподобие седла. Так Калит очутилась верхом на гигантском ящере, который двигался, надо заметить, гораздо плавнее лошади; эланке казалось, будто она парит над низким кустарником на скорости между кентером и галопом. Передние конечности Гунт Мах задействовала, только когда нужно было преодолеть крутой склон или холм. Все остальное время покрытые шрамами и чешуйчатыми щитками лапы были подобраны, как у богомола.

По бокам двигались охотники Риток и Кор Туран, Саг’Чурок – почти на треть лиги впереди. Даже сидя верхом на Гунт Мах, Калит с трудом могла различить передвижения огромного ящера – только по тени. Чешуя всех к’чейн че’маллей приобрела оттенки земли и скудной растительности вокруг.

И все же… и все же… они боялись.

Не людей, что их преследовали; эти воины лишь легкое затруднение на их пути. Нет, страх, переполнявший этих жутких демонов, был практически животным. Он ледяными волнами растекался от Матроны Гунт’ан Асиль, накатывая на всех ее детей, давя и подминая их волю.

Грядет война. Все об этом знают, но лишь мне неведомо лицо врага.

Что значит – для этих существ – быть Дестриантом? Какую веру я должна им принести? Я не знаю ни истории, ни легенд, ни мифов к’чейн че’маллей. Если они вообще у них есть. Гунт’ан Асиль сосредоточила свой взор на человечестве. Она желает перенять верования моих сородичей.

Она совсем обезумела! Я ничего не смогу им дать!

Калит не станет брать ничего у своего народа. Ее сородичи мертвы. Все. Преданы своей собственной верой в то, что дожди всегда будут идти, земля всегда будет плодоносить, дети будут рождаться, а матери и тетки – растить их; что всегда будут гореть костры, а вокруг них всегда будут песни, пляски, любовь, страсти и смех. Все это оказалось ложью, заблуждением, самообманом. И нечего ворошить пепел.

Из чего же ей тогда сотворить новую прекрасную религию? Что она может предложить несчетным тысячам ящеров, которые не мигая смотрят на нее?

Все утро их отряд двигался на восток, но теперь снова свернул к югу. Калит чувствовала, что к’чейн че’малли сбавляют шаг. Когда Гунт Мах перемахнула через небольшую гряду холмов, эланка увидела застывшего Саг’Чурока, который, похоже, ожидал их.

Что-то произошло. Что-то изменилось.

Среди низкой травы мелькнуло нечто сероватое – поваленное дерево? – и Калит впервые за всю дорогу подбросило: это Гунт Мах отскочила, чтобы не наступить на препятствие. Оглянувшись, Дестриант увидела, что это длинная кость. Судя по размеру, существо, которому она принадлежала, было просто исполинским.

Остальные к’чейн че’малли, приближаясь к костям, вели себя так же, как и Единственная дочь: отскакивали, будто от останков исходила некая ядовитая аура. У охотников К’елль заблестели бока от выделяемого железами масла, а это означало какую-то сильнейшую эмоцию. Страх? Злость? Калит не разбиралась.

Где они оказались – на еще одном побоище? Трудно сказать, но внутренний голос подсказывал Калит, что все эти кости принадлежали одному гигантскому чудищу. Дракон? Вспомни Укорененные гнезда, высеченные в виде драконов… Рассветный дух, так вот во что верят к’чейн че’малли. Они поклоняются драконам?

Это по-своему логично: похожи ведь эти рептилии на мифических чудовищ? Калит никогда своими глазами не видела дракона, но даже среди ее народа ходили легенды. Они, вспомнила одну, которую слышала давным-давно, еще ребенком, – обрывочную, запутанную, скучную и оттого очень редко звучавшую.

«Драконы плывут по небу. Стучат клыки, и вниз льется кровь. Пока драконы воевали друг с другом, десятками и сотнями, все, кто жил на земле, могли только прятаться. Драконье дыхание поджигало небо…»

Они подошли к Саг’Чуроку. Когда Гунт Мах остановилась, Калит соскользнула вниз, чуть не переломав себе ноги. Огляделась.

Осколки черепа. Огромные, обколотые клыки. Чудище будто разорвало на части.

Калит подняла глаза и увидела прямо над головой кружащуюся черную точку. Решил показаться. Значит, здесь что-то важное. Наконец она поняла, что так взбудоражило к’чейн че’маллей. Не страх. И не злость. Ожидание. Им что-то от меня нужно.

Она постаралась сдержать панику. Во рту пересохло, и Калит словно не на своих ногах пошла на кладбище костей. На осколках черепа были глубокие борозды, оставленные когтями и зубами. Среди травы она отыскала одиноко лежащий зуб и подняла его. С одной стороны зуб был гладкий, выбеленный солнцем, с другой – выщербленный и в янтарного цвета пятнах. Калит чуть было не рассмеялась: подумать только, а она в глубине души не верила в драконов.

К’чейн че’малли держались на почтительном расстоянии и чего-то ждали. Что я должна сделать? Помолиться? Сложить тур из этих костей? Пустить себе кровь? Озираясь по сторонам, Калит заметила более крупный обломок черепа, из которого торчал… Она подошла ближе и присела.

Клык, очень похожий на тот, что был у нее в руках, только больше и странно окрашенный. Солнце не выбелило его. Ветер и песок не разъели ему эмаль. Дождь не отполировал его поверхность. Клык так глубоко впился в драконий череп, что его вырвало вместе с корнем. И он был цвета ржавчины.

Калит положила найденный ранее зуб и встала на колени. Провела пальцами по рыжеватому клыку. Несмотря на палящий жар солнца, на ощупь он был холодный, как металл. Шероховатостью он напоминал окаменелое дерево. Интересно, какому чудищу он мог принадлежать? Железному дракону? Но как такое возможно? Калит попробовала выдернуть зуб, но безуспешно.

У нее в голове еле слышно зазвучал голос Саг’Чурока.

– Дестриант, в этом месте до твоего сознания очень трудно достучаться. Отатарал препятствует этому.

– Что препятствует?

– Единственного бога нет и быть не может. Одна сторона не может существовать без другой. На’руки, конечно, понимали это по-другому. Они говорили о противоборствующих силах, о неизбежности конфликта. Должно быть как минимум два средоточия. Даже существуй бог в одиночестве как воплощение совершенства, он придет к выводу, что нужна еще одна сила за пределами его всеведения. Если все остается внутри, Дестриант, и только внутри, тогда нет смысла ни в творении, ни в существовании. Мироздание, в котором царит порядок и отсутствует хаос, обречено. Бог быстро осознал бы, что его собственное бытие не имеет цели, и прекратил бы сам себя, поддавшись логике отчаяния.

Слушая шепот Саг’Чурока, Калит рассматривала ржавый клык.

– Прости, – она вздохнула, – я не понимаю.

Или, наоборот, она все поняла?

– Отсюда и принятие богом необходимости того, – продолжал ящер, – что должно быть нечто за его пределами, не подчиненное ему напрямую. Конфликт породит смысл, конфликт породит ценность. Если для тебя и твоего вида, Дестриант, важно, чтобы эфир был наполнен богами, богинями, Первыми героями, духами и демонами – наполняй. Поклоняйся хоть одному, хоть всем сразу, но никогда – слышишь, Калит? – никогда не думай, будто существует лишь один бог. Ведь если так, то, как ни рассуждай, ты будешь вынуждена прийти к выводу, что этот бог проклят, что он абсолютно несправедлив, капризен, жесток и лишен жалости. Пойми меня правильно. Ты вправе выбрать для себя только один объект поклонения, но не забывай при этом, что должен быть кто-то «другой», помимо твоего бога. И если у твоего бога есть лицо, оно должно быть и у другого. Мысля так, Дестриант, ты осознаешь, что в основе всякой жизни лежит свобода и что выбор морален только тогда, когда он есть.

Свобода. Это понятие звучало издевательски.

– Саг’Чурок, а что такое… этот «отатарал»?

– Мы оскорблены тем, что открыли лицо того, другого, бога – бога небытия. У вашего вида искаженное понятие о магии. Вы вскрываете вены других миров и пьете из них кровь. Такое у вас волшебство. Но вы не понимаете, что всякая жизнь волшебна. Душа по самой своей сути – воплощение магии, и все химические процессы, подчинение и сотрудничество, уступки и борьба – на каком бы то ни было уровне – подчинены этой магии. Если уничтожить магию, то уничтожится и жизнь.

Охотник К’елль надолго замолчал, а потом Калит накрыла волна горького веселья.

– Убивая, мы убиваем магию. Только представь себе размах этого преступления. Если не боишься.

Ты спрашиваешь, что такое отатарал? Отатарал – это противоположность магии, как уничтожение есть противоположность творению, а небытие – существованию. Если твой бог – жизнь, то отатарал – его изнанка, то бишь смерть. Однако это не враг, а необходимая сила противодействия и равновесия. Они неразрывно связаны самой природой бытия… Эта правда оскорбила нас.

Низшие существа, что в этом, что в любом другом мире, не задумываются над этим. Их понимание безусловно. Когда мы убиваем зверей, живущих на этой равнине, когда сжимаем челюсти у них на шее, когда перегрызаем горло – мы внимательно, с пониманием и глубоким сочувствием наблюдаем, как жертву покидает жизненный свет. И видя, как борьба уступает место смирению, Дестриант, мы в душе плачем.

Калит по-прежнему сидела на коленях, а из глаз у нее лились слезы. Чувства Саг’Чурока текли сквозь нее, расползались, словно гангрена, пускали корни в самое сердце.

– Убийца, Отатараловый дракон, был скован. Но его освободят. Они освободят. Они верят, что смогут подчинить его. Не смогут. Дестриант, покажешь ли ты нам лицо нашего бога?

– Как я должна это сделать? – спросила она, разворачиваясь. – Этот Отатараловый дракон – ваш бог?

– Нет, Дестриант, – печально ответил Саг’Чурок. – Этот – другой.

Калит провела пальцами по ломким, спутанным волосам.

– Если вам нужно… лицо, – она покачала головой, – то оно не может быть мертвым. Оно должно быть живым. Вы строили крепости в виде драконов, но эта вера разрушена, потерпела крах. Тебя предали, Саг’Чурок. Вас всех предали. – Она обвела рукой побоище. – Смотрите, этот «другой» убил вашего бога.

Теперь все к’чейн че’малли смотрели на нее.

– Мой народ тоже предали. Похоже, – добавила она с грустной усмешкой, – между нами все же есть нечто общее. Для начала неплохо.

Она снова окинула взглядом окрестности.

– Здесь мы ничего не найдем.

– Ты не поняла, Дестриант. Все здесь. Все.

– Что вам от меня нужно?! – Калит была готова расплакаться, на этот раз от беспомощности. – Это же просто… кости.

Риток шагнул к ней и угрожающе поднял клинки.

Некий безмолвный приказ заставил охотника застыть на месте; тот наполовину разинул пасть и затрясся.

Если Калит не справится, ее, скорее всего, убьют, как убили того несчастного глупца – Красную Маску. Ящеры переносили неудачи не лучше, чем люди.

– Простите меня, – прошептала она. – Я не верю ни во что, в том числе и в богов. Даже если они и существуют, им нет до нас дела. Да и с чего бы вдруг? Мы уничтожаем, чтобы творить, но мы отрицаем ценность того, что уничтожаем, лишь бы успокоить свою совесть. Все, что мы переделываем под себя, лишается первоначальной красоты. Все наши ценности основаны на том, что мы должны взять свое у природы и убивать зверей, с которыми делим ее, как будто мы и есть боги. – Она снова опустилась на колени и схватилась за голову. – Откуда все эти мысли? Раньше все было гораздо проще, все было понятнее. Нижние духи, я хочу, чтобы стало как раньше!

Калит поняла, что бьет себя по вискам, только когда кто-то крепко схватил ее за запястья. Она подняла глаза и встретилась взглядом с Гунт Мах.

Впервые у нее в голове зазвучал голос Единственной дочери:

– Успокойся, Дестриант, и вдохни мое дыхание.

Калит, отчаянно ловившая ртом воздух, вдруг почувствовала странный, неприятный запах, исходящий от Гунт Мах.

Перед глазами все закружилось. Калит обмякла и упала на землю. В черепе будто расцвел чужеродный, обманчиво прекрасный цветок – и она утратила власть над своим телом.

Придя в себя, Калит обнаружила, что стоит на холодном, сыром камне, а ноздри наполняет отвратительный, гнилостный запах. Когда глаза привыкли к полумраку, она с криком отшатнулась.

Над ней возвышался дракон, покрытый чешуей цвета ржавчины. Передние лапы гигантскими кольями были прибиты к огромному, узловатому дереву. Остальные колья не выдержали огромного веса. Клиновидная голова размером с кочевничью кибитку болталась на груди, из пасти стекала слюна. Сморщенные крылья напоминали побитые грозой шатры. У подножия дерева блестело озеро свежей крови. Казалось, будто дерево растет прямо оттуда.

В голове все еще звучали слова Саг’Чурока: «Убийца, Отатараловый дракон, был скован. Но его освободят. Они освободят». Кто? Не важно. Главное, что это случится. Отатаралового дракона натравят на этот мир и все остальные миры. Сила небытия, убийца магии. Он выйдет из-под контроля – только безумец станет верить, что такую сущность можно подчинить.

– Стоп! – прошипела Калит, пытаясь ухватить мелькнувшую мысль. – Противоборствующие силы. Уберите одну, распните ее на дереве, и другая тоже пропадет. Она не сможет существовать, не сможет смотреть через Бездну и не видеть за ней своего врага. Вот почему, Саг’Чурок, ваш бог погиб. Или же он жив, но ввергнут в пучину безумия. Он слишком одинок. Осиротел… прямо как я.

Что ж, сойдет за откровение. Только о чем оно говорит?

Калит подняла взгляд на дракона.

– Когда тебя наконец освободят, то, вероятно, вернется и «другой», чтобы продолжить вашу бесконечную битву.

Впрочем, этот замысел уже терпел неудачу, а значит, потерпит ее вновь, потому что в нем есть изъян, потому что он… сломан.

Противоборствующие силы – это мне понятно. И каждый из нас играет свою роль. Каждый из нас создает своих «других» и прокладывает жизненный курс, вечно лавируя между битвами и ранами, триумфальными победами и горькими поражениями. В удобстве мы создаем крепости. В убеждениях мы строим укрепления. В насилии мы куем мир. В мире мы обретаем опустошение.

Где-то далеко за спиной тело Калит лежало в пожухлой траве, брошенное на каменное сердце Пустоши. «Все здесь. Все».

– Мы в самом деле сломлены. Мы… пали.

Что делать, если в битве нельзя победить? Ответов не было. Только возвышалась перед глазами кровавая жертва, которой суждено освободиться.

– Правда ли, что мир без магии мертв? Ты ведь это пророчишь? В этом твое будущее? Нет, когда тебя наконец освободят, твой противник тоже пробудится, и ваша война продолжится.

В этом замысле не было места смертным. Требовалось новое будущее. Для к’чейн че’маллей, для людей из каждой империи, из каждого племени. Если в смертном мире ничего не изменить, конфликты и противостояния так и будут продолжаться – между культурами, религиями и так далее.

Калит и не подозревала, что разумные существа могут быть столь недалекими.

– Им от меня нужна вера. Религия. Божественный закон, отделяющий праведников от грешников. Я не могу им этого дать. Пусть лучше Риток убьет меня. Я не скажу ничего, что они хотят от меня услышать.

Вдруг она увидела перед собой безоблачное синее небо. Солнце опаляло ей голые руки, ноги и лицо с засохшими следами слез. Калит поднялась. Все болело, на языке застыла горечь.

А к’чейн че’малли по-прежнему смотрели на нее.

– Что ж, – произнесла Калит, становясь на ноги. – Вот что я вам скажу. Ищите веру друг в друге, не дальше. Боги будут воевать между собой, им нет дела до наших поступков. Будьте незаметны, держитесь подальше от их глаз. Мы лишь муравьи в траве, ящерки на камнях. – Она помолчала. – Где-то там вы встретите подлинное воплощение этого принципа. В одном лице или в десяти тысячах лиц. Они не ищут ничьей воли, никакой сущности или силы. Их связывает только товарищество, верность, доведенная до совершенства. И при этом лишенная высокомерия. Мудрая в скромности. И этот один – или десять тысяч – выбрал свой путь. Он готовится не грозить небесам кулаком, нет, он подставит небесам ладонь, наполненную слезами. – Она сама не заметила, как ее голос стал яростнее. – Вам нужна вера? Вам нужно кому-то или чему-то поклоняться? Нет, не поклоняйтесь этому одному или десяти тысячам, поклоняйтесь их жертве, ведь они приносят ее во имя сострадания. А это единственное дело, за которое стоит сражаться и умирать.

Калит вдруг почувствовала себя уставшей, отвернулась и отпихнула ногой выбеленный солнцем клык.

– Идемте, разыщем этих наших кумиров.

Она шла вперед, и к’чейн че’маллей это устраивало. Саг’Чурок смотрел, как хрупкий, ничтожный человечек шагает прочь, оставляя за спиной гряду, на которой сражались и погибли двое драконов.

И охотник К’елль был весьма доволен.

Он чуял сладкую гордость, которую источала Гунт Мах.

Гордость за их Дестрианта.

Огромная повозка, запряженная четырьмя волами, въехала в лагерь, где ее с горестными причитаниями окружили матери, мужья, жены и дети. Они тянули руки к повозке, как будто желая схватить своих родных и возлюбленных, чьи тела были свалены подобно бревнам. Мрачный катафалк остановился. Толпа зашевелилась. Собаки завыли.

Сеток с холма наблюдала за охватившим лагерь безумием. Она стояла неподвижно, только ветер трепал иссохшие волосы. Воины разбежались по юртам готовиться к войне, хотя никто из них не знал ни лица врага, ни где его искать. Будущие предводители оглашали округу боевым ревом, били себя в грудь и бряцали оружием. Несмотря на всю боль и гнев, зрелище выглядело настолько жалким, что Сеток не выдержала и отвернулась.

Никому не хотелось быть жертвой неизвестных. Поэтому объектом жестокого возмездия были выбраны те, кто ближе всего. Одни клялись истребить акриннаев, другие – д’рхасилани, третьи – даже летерийцев.

Племя Гадра собиралось на войну. Баргасты окружили шатер вождя Столмена, ожидая его решения. Тот наверняка понимал: если не дать воинам утолить жажду крови, его свергнут и убьют. Так что придется ему возглавить войско, накинуть на широкие плечи шкуру бхедерина и взять в руки двойной топор. Жена Столмена, которая вполне могла тягаться с ним в свирепости, раскрасит его покрытое шрамами лицо белой краской, нарисует на нем убийственный оскал – маску смерти. Ее мать, сморщенная остролицая карга, проделает то же самое с ней. На точильных камнях запели клинки. Баргасты собирались на войну.

Сеток увидела выходящего от вождя Кафала. Даже с такого расстояния она видела его недовольство. Он шел к самой большой группе воинов, замедляя шаг, пока наконец не остановился. Стало ясно: племя Гадра потеряно. Сеток проследила за взглядом колдуна и заметила еще одну одинокую фигуру.

Торант седлал свою лошадь. Не для того, чтобы присоединиться к общему безумию, а чтобы сбежать от него.

Кафал направился к оул’дану, Сеток тоже спустилась к ним.

К ее приближению Торант с Кафалом успели о чем-то коротко побеседовать, и великий колдун явно остался недоволен.

– Ты тоже? – спросил он, заметив Сеток.

– Я уйду с тобой, – произнесла она. – Волки не станут принимать участие во всем этом.

– Гадра собираются воевать с акриннаями, – сказал Кафал, – хотя акриннаи ничего им не сделали.

Сеток кивнула, откидывая от лица длинные волосы, которые растрепало порывом жаркого ветра.

Торант садился в седло. Лицо у него было бледное, изможденное, как будто он не спал всю ночь. Воин подобрал поводья.

– Стой! – произнес Кафал. – Прошу тебя, Торант, подожди.

Тот поморщился.

– Что, такая меня теперь ждет жизнь? Каждую ночь из палатки в палатку, тратить дни, совокупляясь с баргастками? Зачем мне это?.. Вы ничем не отличаетесь от моего народа и сгинете так же. – Он взглянул на Сеток. – Правду говорит волчье дитя. Скоро у здешних стервятников будет пир.

Краем глаза она заметила, как кто-то прячется в пушистой траве. Заяц? Хотя нет, это Таламандас, странное существо из веточек и бечевы. Дитя безумных баргастских богов, дитя детей. Шпионит, с усмешкой подумала Сеток.

– Но куда же ты отправишься, Торант? – спросил Кафал.

– Поскачу к Тлену, буду просить, чтобы он меня отпустил. Попрошу прощения, ведь я должен был пасть в бою с летерийцами, защищая наших детей. Не его друга и не мезланов.

Слова Торанта удивили Кафала. Он со вздохом опустил голову.

– Торант, Торант. Малазанцы – они такие… – С грустной усмешкой он посмотрел на оул’дана. – Нам до них далеко. Тлен не станет тебя слушать; ему не за что тебя прощать. Ты не совершил ничего плохого. Он сам принял решение, как и делают мезланы.

– Он вступил в бой вместо меня…

Великий колдун приосанился.

– А смог бы ты биться лучше него?

Вопрос был жестокий. Сеток видела, как больно он ударил по юноше.

– Не в этом…

– Как раз в этом, – перебил его Кафал. – Рассуди Ток, что ты лучший боец, он бы без рассуждений выставил тебя против летерийцев, а сам бы забрал детей. И сидя сейчас передо мной, он бы не ныл о прощении. Ты меня понял, Торант?

От этих слов воин совершенно поник.

– Даже если и так, я все равно доскачу до Тлена, а потом уйду насовсем. Я так решил. Не привязывай ниточки к моей судьбе, колдун.

Сеток хохотнула.

– Ох, не он этим занимается!

Оул’дан озлобленно посмотрел на нее. Сеток показалось, что он начнет возмущаться, ругаться, обвинять ее, но воин ничего не сказал, а просто натянул поводья.

– Ты пеший, я конный, – произнес он, оглянувшись на Кафала. – Я не буду ради тебя замедлять ход…

– А если я скажу тебе, что знаю путь, по которому попаду к Тлену гораздо быстрее тебя?

– Такого пути нет.

Великий колдун облизнул пересохшие губы; на широком, плоском лбу выступил пот. У Сеток тоже заколотилось сердце.

– Кафал, это не твоя земля, – произнесла она как можно спокойнее. – Пути, о которых ты говоришь, здесь очень слабы. Боюсь, ты даже не сможешь их открыть. Ваши боги не готовы…

– Не поминай баргастских богов всуе! – заверещали из зарослей, а затем оттуда, ковыляя, вышел Таламандас. – Ты ничего не знаешь, ведьма…

– Поверь, знаю, – ответила Сеток. – Да, ваши сородичи когда-то ступали по этим равнинам. Вы воевали с тисте эдур. Вас прогнали. Как давно это было? Тысячу лет назад? Десять тысяч? И вот вы возвращаетесь отомстить за предков, однако видите, что эдур вовсе не такие, как в ваших сказаниях. Они смотрят в будущее, а не в прошлое, как баргасты…

– Так делают все победители, – прошипело чучелко. – Их раны быстро заживают. Ничего не гноится и не оставляет шрамов. У них в горле нет горечи.

Сеток раздраженно сплюнула.

– Как ты можешь такое говорить? Их император мертв. Их прогнали со всех завоеванных земель!

– Но не мы!

Этот вопль привлек внимание баргастов. Воины двинулись к их группке. Кафал молчал, но весь напрягся; Торант искоса разглядывал чучелко, как бы гадая, не сошел ли он с ума.

– И от этого все внутри клокочет, да? – сказала Сеток с улыбкой. – Что ж, ладно, – она обратилась к дюжине баргастов, почти обступивших их, – вот вы одолели акриннаев. Оставили им гниющие, незаживающие раны, от которых шрамы на душе и привкус крови во рту.

Эта тирада прозвучала как пощечина. Воины остановились, Сеток снова сплюнула.

– Акриннаи не убивали ваших разведчиков. Вы все это знаете. Но вам плевать. – Она указала на Кафала. – Теперь великий колдун отправляется к Тлену, чтобы сказать: «Военный вождь, от клана откололось еще одно племя. Оно собирается объявить бессмысленную войну не тому противнику». И по вине гадра все местные народы: акриннаи, д’рхасилани, керинцы, сафинандцы, болкандцы – ополчатся на баргастов. На вас навалятся со всех сторон, а тех, кто выживет в бою, вышвырнут в Пустошь – безбрежный и безжизненный океан, где вы и сгинете, а ваш прах развеется по ветру.

Толпа зашевелилась. Воины расступились, и вперед с недовольным видом шагнул вождь Столмен. Жена держалась на шаг позади; ее глаза, которыми она пыталась испепелить Сеток, были черные от гнева и ненависти.

– Опять ты за свое, ведьма! – прошипела баргастка. – Снова и снова ты пытаешься нас ослабить!

– Ты так хочешь, чтобы твои дети погибли? – спросила Сеток.

– Я хочу, чтобы они покрыли себя славой!

– Ради себя или ради тебя, Секара?

Та была готова броситься на Сеток, но Столмен грубо оттолкнул жену назад. Секара обратила полный злобы взгляд на него, но вождь племени этого, конечно, не видел.

– Поедем со мной, волчье дитя, – прошептал Торант, протягивая руку. – Оставим это безумие за спиной.

Сеток ухватилась за его запястье, и он легко забросил ее на спину лошади. Сеток обхватила воина за пояс.

– Тебе нужно забрать что-то из своей палатки?

– Нет.

– Гоните их! – рявкнула Секара. – Уходите, чужаки! Лживые акриннайские лазутчики! Идите и отравляйте страхом соплеменников! Передайте, что Белолицые идут! Эти земли снова станут нашим домом. Так и передай им, ведьма. Это они вторглись сюда, а не мы!

Сеток давно чувствовала растущую ненависть к себе со стороны баргастских женщин. Слишком многие мужчины на нее заглядывались. Ее дикость вызывала жадное любопытство. Сеток об этом знала, и все равно такой напор злобы удивлял и пугал ее. Впрочем, она нашла в себе силы посмотреть в пылающие гневом глаза Секары.

– Я храню в себе тысячу сердец. – С этими словами Сеток посмотрела на вождя и загадочно улыбнулась.

Столмену снова пришлось удерживать выхватившую нож жену.

Торант осадил лошадь; Сеток почувствовала, как он напрягся.

– Хватит! – не оборачиваясь на нее, процедил оул’дан. – Хочешь, чтобы нас освежевали заживо?

Враждебная толпа теперь уже полностью обступила их, причем женщин было гораздо больше, чем мужчин. Сеток вся съежилась под ненавидящими взглядами. И так смотрели не только жены. Видя ее в седле с Торантом, прижимающуюся к нему, злостью вспыхивали и юные девицы.

Кафал подошел ближе. Его лицо по бледности соперничало с раскрашенными белым лицами воинов.

– Я открываю Путь, – тихо произнес он. – Таламандас мне поможет. Мы уйдем вместе, или вас обоих убьют. Ясно? Гадра уже не переубедить. Твои слова, Сеток, увы, правдивы. Они посрамлены.

– Давай быстрее, – прорычал Торант.

– Таламандас, – произнес колдун, поворачиваясь.

– Отпусти их, – пробормотало чучелко, похожее на миниатюрного упыря. Оно подрагивало, как будто кто-то невидимый дергал его за ниточки.

– Нет, мы уходим втроем.

– Ты пожалеешь о своей щедрости, Кафал.

– Таламандас, Путь.

Чучелко беззвучно ощерилось, затем выпрямилось и расправило тощие ручки-веточки.

– Стой, Кафал! – прошипела Сеток. – Там болезнь…

С оглушительным ревом вокруг них вспыхнуло белое пламя. Лошадь, заржав, встала на дыбы. Сеток не удержалась и повалилась назад. Обжигающий жар, оглушительный холод. Пламя исчезло столь же быстро, как и появилось; в ушах все еще звенело эхо громового хлопка. От удара копытом по бедру Сеток отлетела в сторону. Вокруг было темно – или, в ужасе подумалось ей, она ослепла. Глаза спеклись, как яйца на костре…

Затем она заметила какой-то смазанный отсвет – это блеснул клинок. Лошадь Торанта пятилась, виляла из стороны в сторону. Воин держался в седле и, ругаясь, пытался успокоить кобылу. В руке он держал ятаган.

– Нижние боги!

Это воскликнул Кафал. Сеток приподнялась. Под руками чавкала земля вперемешку с комками то ли плесени, то ли гуано. Пахло горелой травой. Борясь с тошнотой, она поползла на пятнышко света, откуда доносился голос колдуна.

– Дурак, – процедила Сеток, – не послушал меня. Кафал…

– Таламандас. Он… его нет.

Запах тления усилился, блеснули разбросанные угольки.

– Он сгорел? Сгорел, да? Ложный Путь пожрал его… Я предупреждала, Кафал. Что-то поразило твои Пути…

– Нет, Сеток, – оборвал ее колдун. – Это ни при чем. Мы знали про яд и были от него защищены. Тут что-то… иное. Духи помилуйте, мы потеряли нашего величайшего шамана…

– Ты ведь не знал, да? Эти врата тебе были совсем незнакомы, да? Послушай меня! Я с самого начала тебе говорила!..

Хлюпнули мокасины – это спешился Торант.

– Тихо, вы оба. Выяснять отношения будете потом. Прислушайтесь, какое здесь эхо. Думаю, мы очутились в пещере.

– Тогда отсюда должен быть выход, – сказала Сеток, осторожно поднимаясь на ноги.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что здесь летучие мыши.

– А со мной лошадь! Кафал, отправь нас куда-нибудь еще!

– Не могу.

– Что?!

– Силой обладал Таламандас. Он был связан взаимными обещаниями и соглашениями с бессчетным количеством человеческих божеств. В том числе с Худом, богом Смерти. Боги баргастов слишком молоды. Я… Я не чувствую их. Простите, я не знаю, куда мы попали.

– Мое проклятие всюду следовать за дураками! – в отчаянии выкрикнул Торант.

Бедняга, подумала Сеток. Ты просто хотел ускакать прочь. Подальше от них. Но глупое чувство чести заставило тебя ехать к Тлену. И вот, смотри, что из этого вышло…

Какое-то время тишину нарушало только дыхание и лошадиный храп. Сеток пыталась ощутить дуновение воздуха, но воздух был недвижим. В бедре закололо, и она снова опустилась на землю, а затем наугад поползла. Гуано стало гуще, руки проваливались по запястья, и тут Сеток нащупала каменную кладку. Обтерев ладони, она провела по камню пальцами.

– Эй, я нашла стену! Она рукотворная.

За спиной что-то зашуршало, потом стукнул кремень. Посыпались искры, что-то вспыхнуло и загорелось. Торант поднес запаленную лучинку к фитилю походного фонаря. Пространство вокруг обрело форму.

Вся пещера была обложена камнями; самые большие – сверху, в опасно неустойчивом беспорядке. Тут и там группками висели летучие мыши. Почувствовав свет, они заверещали и разлетелись.

– Смотрите! – произнес Кафал, указывая на летучих мышей, которые просачивались в щели между плохо уложенными камнями. – Вот и выход.

Торант невесело засмеялся.

– Мы погребены. Когда-нибудь нас раскопают мародеры и найдут кости двух мужчин, ребенка и лошади. Подумают, что ее закопали с нами, чтобы она отвезла нас в иной мир. Потом обратят внимание, что все кости, кроме некоторых, обглоданы, на камнях царапины и сколы, а кругом валяются скелетики летучих мышей и засохший помет…

– Лучше уйми свое воображение, Торант, – посоветовал Кафал. – Да, мы видим всего лишь щели, но зато знаем, что вот он, выход. Нужно его раскопать.

– Кафал, это курган. Начнем выворачивать камни, он обрушится на нас.

– Другого выбора у нас все равно нет.

Колдун подошел к стене, сквозь которую упорхнули летучие мыши, достал кинжал и начал ковырять кладку. Вооружившись своим охотничьим ножом, Торант присоединился к нему.

Под царапанье металла о камень Сеток пересела ближе к фонарю. Воспоминания о белом пламени нахлынули на нее. Голова болела, как будто огонь выпалил мозг, оставив только пустые, пульсирующие островки за глазницами. Ни единого безмолвного завывания – Волки потеряли ее след. В каком же мире мы очутились? Что находится за каменной кладкой? Светит ли там солнце? Дарит ли оно жизнь или снаружи царят вечная темнота и смерть?

Хотя кто-то же сложил этот курган… Но тогда где кости? Сеток взяла фонарь; ручка, поднятая прямо над огнем, неприятно обожгла ей пальцы. Осторожно поднявшись, она поводила светом вокруг. Земля под ногами была сырая, рыхлая, усеянная гуано и упавшими сверху камнями. Если здесь когда-то и было тело, оно давно рассыпалось в прах. И хоронили его явно без украшений – не осталось ни одежды, ни пряжек, ни застежек.

– Этому кургану, похоже, тысячи лет, – предположила Сеток. – От того, кто здесь был погребен, ничего не осталось.

Торант что-то пробормотал, Кафал ему ответил, затем повернулся к ней:

– Там, где мы копаем, уже был проход. Если это и правда курган, его давно разграбили.

– А зачем грабителям тело?

– Здешнее гуано, видимо, растворяет кости. Но главное, что мы сможем раскопать себе выход, и ничего на нас не свалится…

– Я бы не был так уверен, – произнес Торант. – Нам придется расширить проход, чтобы прошла лошадь. Мародерам такая дыра была не нужна.

– Советую тебе смириться с мыслью, что кобылу придется убить, – сказал Кафал.

– Ни за что. Это оул’данская лошадь. Последняя. И она моя – нет, мы с ней одно целое. Мы оба остались одни. Если умрет она, я умру вместе с ней. Этот курган станет нашим последним пристанищем.

– У тебя мрачный склад ума.

– Имеет право, – пробормотала Сеток, разглядывая пол пещеры.

Воскликнув «Ага!», она наклонилась и подняла что-то маленькое, покрытое засохшей грязью.

– Монета. Медяк. – Сеток отчистила зеленоватую бляху и поднесла ее к фонарю. – Чеканка незнакомая. Точно не летерийская и не болкандская.

Кафал подошел к ней.

– Дай посмотреть, Сеток. В моем племени собирали монеты и делали из них доспехи. Один такой хауберк утянул моего отца на дно.

Сеток отдала ему монету.

Колдун долго рассматривал ее, то и дело переворачивая, потом со вздохом отдал обратно.

– Ничего. Какая-то царственная особа, похожая на императрицу. Скрещенные мечи могут указывать на Семь Городов, но надпись совершенно незнакомая. Мы не в нашем мире, Сеток.

– Я и не сомневалась.

– Эй, Кафал, ты там закончил? – нетерпеливо и раздраженно окликнул колдуна Торант.

Кафал переглянулся с Сеток и, покачав головой, вернулся к оул’дану.

Раздался громкий скрежет, затем удар, и в пещеру хлынул холодный сырой воздух.

– Чуешь? Мы в лесу.

Сеток подошла на голос Кафала, поднимая фонарь повыше. Ночь, прохлада… холоднее, чем в Оул’дане.

– Деревья, – сказала она, вглядываясь в смутные очертания стволов.

Квакали лягушки. Где-то снаружи, наверное, было болото.

– Если уже ночь, тогда почему летучие мыши сидели в пещере? – удивился Торант.

– Видимо, мы попали сюда на закате. Или очень скоро рассветет. – Кафал ухватился за очередной камень. – Торант, подсоби. Одному слишком тяжело… Сеток, будь добра, отойди.

Вдвоем они вытащили огромный камень, и следом посыпались дурно обтесанные булыжники. Сверху заскрежетало, и колдун с воином едва успели отпрыгнуть от падающего потолочного камня. Все вокруг заволокло пылью, и курганная кладка застонала.

Кафал, откашливаясь, махнул рукой.

– Наружу! Быстро!

Жмурясь от пыли, Сеток полезла через камни. Выбравшись и отползя подальше, она оглянулась. Потолок с грохотом обрушился. Завизжала лошадь. В провале возник Кафал, а за ним – Торант, которому удалось как-то опустить лошадь на колени. Крепко держа поводья, воин дергал за них, и наконец из темноты показалась лошадиная голова, блеснув глазами в свете фонаря.

Сеток никогда прежде не видела, чтобы лошади ползали, – даже не думала, что это возможно, однако кобыла, запачканная грязью и по́том, все-таки выползла из провала. Упало еще несколько камней, и она, болезненно заржав, стала карабкаться передними ногами.

Стоило животному выбраться, укрытый мхом курган обрушился окончательно. Выросшие над ним деревья затрещали и повалились сверху.

Из задних ног у кобылы текла кровь. Торант снова успокоил лошадь и стал осматривать порезы.

– Могло быть хуже, – пробормотал он. – Сломай она бедро…

Сеток видела, что воин дрожит. Связь с этой несчастной кобылой заменила все те связи, которые так жестоко оборвали ему в молодости, перерастая во что-то поистине чудовищное. «Если умрет она, я умру вместе с ней». Какое безумие, Торант. Это лошадь, обычная лошадь, чей дух укротили упряжью и хлыстом. Если бы она сломала бедро, мы бы съели ее уже сегодня.

Кафал тоже смотрел на оул’дана, затем отвернулся и стал изучать лес вокруг. Потом поднял глаза к небу.

– Лун нет, а звезды… туманны, и их мало. Ни одного знакомого созвездия.

– Здесь нет волков.

Колдун посмотрел на Сеток.

– Призраки – да, но ни одного… живого. В последний раз они бегали здесь столетия назад. Столетия.

– Я вижу оленьи тропы и олений помет. Значит, дело не в голоде.

– Нет. Их истребили. – Сеток обхватила себя руками. – Расскажи мне, о чем думают те, кто готов убить последнего волка, чтобы никогда не слышать горестного воя, не смотреть с содроганием на охотящуюся стаю. Объясни мне, великий колдун. Я не понимаю.

Кафал пожал плечами.

– Мы, Сеток, терпеть не можем соперничества. Не можем смотреть на тот же огонь в их глазах. Ты не видела цивилизованных земель. Животные покидают их и не возвращаются. Образовавшуюся тишину заполняют голоса наших сородичей. Если бы мы могли, то убили бы даже ночь.

Колдун посмотрел на фонарь у нее в руке.

Сеток со вздохом погасила его.

Все сразу погрузилось во тьму. Торант выругался.

– Это не поможет, волчье дитя. Мы зажигаем огни, но тьма остается. Она у нас в душе. Посвети туда, и увиденное тебе не понравится.

Сеток была готова зарыдать. За призраков. За себя.

– Нам нужно найти дорогу домой.

Кафал вздохнул.

– Здесь есть сила. Незнакомая, но я, пожалуй, мог бы ею воспользоваться. Я чувствую, что она… разбита. Ее давно, очень давно никто не призывал. – Он огляделся. – Нужно освободить место. И освятить его.

– Без Таламандаса? – спросил Торант.

– От него было бы мало пользы, – ответил Кафал. – Его узы перерезаны. – Он посмотрел на Сеток. – А вот ты, волчье дитя, можешь помочь.

– Чем?

– Призови призраков волков.

– Нет. – От одной мысли ей сделалось мерзко. – Я ничего не могу дать им взамен.

– А если предложить им проход? В иной мир, возможно, даже в наш, где они встретят живых сородичей, где будут незримо бежать с ними плечом к плечу, вспоминая охоту, старую дружбу и привязанность.

Сеток, вскинув брови, посмотрела на колдуна.

– А такое возможно?

– Не знаю, но попробовать стоит. Мне не нравится этот мир. Даже в лесу воздух отравлен. У нас впереди почти вся ночь, попробуем успеть до рассвета, пока нас не нашли.

– Тогда начинай освящать место.

Сеток ушла поглубже в лес, присела на мшистое поваленное дерево – точнее, срезанное: никаким топором нельзя было бы оставить столь ровную кромку. Почему его бросили просто так? «Безумие какое-то», – прошептала Сеток и, закрыв глаза, попыталась отогнать печальные мысли.

Призраки! Волки! Услышьте мой мысленный вой! Услышьте мою печаль, мой гнев! Слушайте, я обещаю вывести вас из этого про́клятого мира. Я помогу вам найти сородичей – с горячей кровью, теплой шерстью, кричащим молодняком и рычащими соперниками. Я покажу вам бескрайние просторы степей!

И она почувствовала их – зверей, которые давным-давно пали от боли и страданий здесь, в этом самом лесу. Первым к ней вышел последний погибший, последний, кого загнали в угол и жестоко убили. До Сеток донеслось эхо лающих гончих, человеческие крики. Она почувствовала ужас, отчаяние, беспомощную отрешенность волка. Ощутила, как на вывороченную землю капает кровь и как на зверя нисходит окончательное понимание, что его страшному одиночеству пришел конец.

И она завыла снова – безмолвно, про себя, но грачи испуганно взметнулись с деревьев, а олени и зайцы застыли как вкопанные. Древний страх у них в жилах вновь напомнил о себе.

Со всех сторон завыли в ответ.

Идите ко мне! Соберите все, что осталось от вашей силы!

В кустах зашумело, затрещало – сквозь них валила воля и память. Сеток с удивлением почувствовала много разных видов. Одни были черные, приземистые, с желтыми глазами, другие – высокие в холке, длинноногие, с серебристой шерстью, темной на кончиках. К ним присоединились их предки – еще более крупные звери, мускулистые и коротконосые.

Они собирались в несметном количестве, и у каждого были смертельные раны: у кого из горла или боков торчали обломки копий, у кого была разодрана грудь, кто волочил вывихнутые лапы с силками и капканами, а кого раздуло от яда. Заходясь от страха при виде столь безжалостного истребления, Сеток пронзительно завизжала.

Торант тоже кричал, пытаясь успокоить лошадь, а призрачные волки все прибывали – тысячами, сотнями тысяч. Это был древний мир, и перед Сеток в ожидании избавления собрались все жертвы безумных победителей и мучителей.

Причем здесь были не только волки; нескончаемый поток принес с собой зверей, давно развеявшихся в прах: оленей, бхедеринов, крупных кошек, даже огромных мохнатых чудищ с широкой головой и торчащим из носа рогом… Как же их много, боги, как много…

– Сеток! Хватит! Мощь слишком велика… она поглощает!

Но она утратила контроль. К такому Сеток была не готова. Ее сдавливало со всех сторон, грозя расплющить. Она плакала, как последнее дитя, последнее живое существо, единственный свидетель того, чего достигло человечество. Опустошение. Самоубийственная победа над самой природой.

– Сеток!

И вдруг она увидела перед собой огонек портала, крошечного, не больше отверстия от стрелы. Дрожащей рукой она указала на него.

– Мои любимые, – прошептала она, – это выход. Расширьте его.

Зал, в котором были ритуально умерщвлены не меньше сотни к’чейн че’маллей, остался далеко позади. Качающиеся фонари высвечивали механические внутренности в нишах вдоль коридора и свисающие с потолка толстые шланги, из которых капало вязкое масло. В воздухе висели зловонные испарения, разъедая глаза. Ответвления от основного коридора вели в помещения, уставленные машинами неизвестного устройства. На полу собирались лужицы разных масел и смазок.

Таксилиец вел всех за собой, дальше и дальше углубляясь в лабиринт низких, широких переходов. Прямо за ним шел Раутос. Он слышал, как Таксилиец что-то бормочет себе под нос, но слов разобрать не мог. Не сошел ли тот с ума? Они были в неизвестном мире, созданном неизвестным умом. Они не понимали, что видят вокруг себя, а непонимание порождало страх.

Следом за Раутосом, чуть не наступая ему на пятки, шла Бриз. Она откашливалась и хватала ртом воздух, как будто в очередной раз переживала утопление, о котором без конца рассказывала.

– Туннели… – процедила она сквозь зубы. – Ненавижу туннели. Ямы, пещеры, темные – непременно темные! – помещения. Куда он нас ведет? Мы уже пропустили столько подъемов наверх. Что этот идиот здесь ищет?

Раутос ответа не знал, поэтому промолчал.

За Бриз шли, переругиваясь, Шеб с Наппетом. Еще чуть-чуть, и дойдет до драки – уж очень они между собой похожи. Злобные, беспринципные, прирожденные предатели. Раутос все ждал, когда они, наконец, убьют друг друга. Никто плакать по ним не станет.

– Ага! – воскликнул Таксилиец. – Нашел!

Раутос вышел у него из-за спины. Они оказались на пороге огромного восьмигранного помещения. Вдоль стен тянулся узкий выступ, как раз на уровне коридора, из которого они вышли. Пола не было – точнее, он терялся в темноте где-то далеко внизу. Подняв фонарь повыше, Таксилиец осторожно двинулся по выступу направо.

Монструозный механизм, занимающий центральную часть помещения, уходил далеко ввысь, минуя множество этажей с балконами-уступами, похожими на тот, где стояли спутники, пока не скрывался из виду. Он был сделан полностью из металла, переливавшегося чистейшим железом и латунью, и состоял из восьми цилиндров, каждый с башню городской стены в обхвате. Из фланцев, соединявших башни через каждые два этажа, торчали раструбы, от которых тянулись черные гибкие тросы, похожие на нити старой паутины. Другим концом они уходили в огромные железные шкафы, закрепленные на стенах. Посмотрев вниз, Раутос разглядел в темноте, что каждая башня опирается на нечто вроде толоса.

Взгляд его зацепился за кусок металла, идеально вставленного между двумя арматурами, и с глубоко запрятанных воспоминаний будто смахнули ил. Сдерживая всхлипывание, Раутос потянулся к металлу, но затем на сознание вдруг снова налетели тучи. Раутос покачнулся и чуть не свалился с выступа, но Бриз удержала его и рывком оттащила к стене.

– Идиот! Убиться хочешь?

Раутос потряс головой.

– Нет, конечно. Прости. И спасибо.

– Обойдусь без благодарностей. Это был рефлекс. Если бы я подумала, то отпустила бы. Мне плевать на тебя, старый толстяк. Мне никто из вас не нужен: ни ты, ни остальные.

Бриз повысила голос, чтобы последние слова услышали все.

Шеб фыркнул.

– Мне кажется, сучку надо поучить уму-разуму.

Бриз развернулась к нему.

– Проклятие захотел? Ну что, какая часть тела отсохнет первой? Пожалуй, я сама выберу…

– Только попробуй на мне свое колдовство, и я задушу тебя.

Бриз рассмеялась и отвернулась.

– Вот, поиграй с Асаной, раз уж так приперло.

Раутос сделал несколько вдохов, успокаиваясь, а затем двинулся за Таксилийцем, который продолжал обходить сооружение по выступу.

– Это привод, – сказал тот, когда Раутос подошел ближе.

– Что? Как на мельнице? Но тут нет никаких шестеренок…

– Да, как на мельнице. Почти. Шестеренки и рычаги можно спрятать внутри специальных отделений, чтобы туда не попадала грязь и прочее. А что важнее, можно закупоривать отделения и, пользуясь разницей давлений, перемещать предметы с одного места на другое. Это распространенная практика в алхимии, особенно когда такие давления создаются путем нагрева и охлаждения. Я как-то видел волшебное изобретение, которое откачивало эфир из стеклянного сосуда, и свечка внутри гасла. Оно представляло собой насос с магическими знаками, способный высасывать жизненную силу из окружающего воздуха. – Таксилиец махнул в сторону башен. – Думаю, это своего рода гигантские сосуды под давлением.

– А для чего они?

Таксилиец посмотрел на Раутоса, и в глазах у него вспыхнули искорки.

– Вот это я и собираюсь выяснить.

К башням не вели ни лестницы, ни мостки. Таксилиец повел всех назад ко входу.

– Теперь будем подниматься.

– Нам нужна еда, – обеспокоенно и испуганно произнес Ласт. – А еще мы можем заблудиться…

– Перестань ныть, – проворчал Наппет. – Я выведу нас отсюда, глазом моргнуть не успеешь.

– А почему никто, – неожиданно подала голос Асана, – не хочет поговорить о том, что мы увидели в первом зале? Вот от этого вы все бежите. Те… те чудовища… были жестоко перебиты. – Ее глаза пылали, и она запальчиво продолжала: – То, что убило их, может все еще быть здесь! Мы ничего о них не знаем…

– Те чудовища погибли не в бою, – сказал Шеб. – То, что мы видели, – это жертвоприношение.

– Возможно, их заставили.

Шеб хмыкнул.

– Трудно представить зверя, который идет на алтарь добровольно. Конечно, их заставили. Это место заброшено. Чуешь, какой тут затхлый воздух?

– Поднимемся повыше, где не так сыро, – сказал Ласт, – возможно, увидим, есть ли в пыли следы.

– Нижние боги, а землепашец, оказывается, что-то соображает! – произнес Наппет с суровой усмешкой.

– Тогда идемте, – произнес Таксилиец, и все остальные снова двинулись за ним.

Призрак, паривший между ними, – безгласный, наполовину ослепленный печалью, что лилась на него ливнем, – хотел лишь одного: достучаться. До Таксилийца, до Раутоса, да хоть до тугоумного Ласта. Пока спутники бродили по недрам драконьей крепости, на призрака, сотрясая все его существо, лавиной обрушивалось знание.

Призрак узнал это место. Вспомнил его название. Кальсе Укорененный. Обитель к’чейн че’маллей, их пограничная крепость. Огромное тело, лишенное жизни, слепой труп посреди степи. Призрак также знал, что те охотники К’елль пали от руки убийцы Ши’гал. Это значило, что крепость погибла.

Приближалось поражение. Шепчущие напевы под музыку чешуи. Великое войско, вышедшее из этих стен, было истреблено. Остался лишь жалкий арьергард. Стражники Дж’ан должны были перенести Матрону к месту побоища на вечное погребение.

Таксилиец, услышь меня! То, что безжизненно, не обязательно мертво. То, что пало, может восстать вновь. Будь осторожен – очень осторожен – здесь…

Но призрака никто не слышал. Он был вынужден болтаться снаружи, беспомощный, обремененный секретами, от которых все равно никакого проку.

Он знал, как терзается разум Асаны, как хочет вырваться из бренного тела. Освободиться от ставшей бесполезной оболочки. От ненавистной плоти, от умирающих органов, от самого сознания. Она давно знала, что тело – это тюрьма, но теперь оказывалось, что тюрьма разваливается сама по себе, пока не наступает момент для окончательного побега, когда проржавевшие решетки уже не представляют преграды, когда душа может свободно воспарить и направиться к невидимым берегам. Увы, это освобождение также означает, что все составляющие ее самости тоже исчезнут. Асаны больше не станет. А ту сущность, что восстанет из праха, не будут заботить ни живые, ни мир, полный боли, страданий и разочарований. Ею овладеет полное безразличие к прошлому – к смертному пути, который подошел к концу. Такое перерождение казалось Асане слишком жестоким.

И все равно она желала смерти, желала вырваться из своего ссохшегося, рассыпающегося на жалкие кусочки кокона. Только страх удерживал ее – как удержал от выступа в восьмигранном зале и смертельного падения на затерянный в темноте пол. Этот же страх терзал ее и теперь. По этой крепости разгуливали демоны, и Асана боялась того, что будет дальше.

На шаг позади нее шел Ласт – он, как обычно, замыкал колонну. Плечи ссутулены, голова опущена, как будто потолки в коридорах вдруг стали еще ниже. Ласт с рождения привык к открытым просторам и бескрайнему небу, а в тесном лабиринте ощущал себя скованным, почти увечным. От обилия поворотов кружилась голова. Стены, казалось, хотели его сдавить. Он почти физически ощущал на себе вес бесчисленного множества этажей.

Ему вдруг явилось воспоминание из детства. Ласт помогал отцу (еще до того, как их признали должниками и отобрали все, что имело ценность) разбирать сарай за конюшнями. Вместе они отдирали рассохшиеся доски и складывали их в кучу у ограды загона. Работу эту они начали много месяцев назад, и к посевному сезону ее нужно было завершить. К вечеру сарай был разобран, и отец поручил Ласту рассортировать доски по длине и годности.

Он принялся за работу. Следующее яркое воспоминание: Ласт поднимает серую, растрескавшуюся доску, которая лежит еще с прошлого сезона, и видит, что, разбирая сарай, они с отцом раздавили мышиное гнездо. Переплетенный комок травы смят в лепешку и перепачкан кровью и крошечными внутренностями. Лысые розовые мышата расплющены, у каждого выступило по единственной капельке крови. Мыши-родители задохнулись под тяжестью.

Ласт, присев, рассматривал убитое семейство, словно бог, опоздавший к катастрофе, и плакал. Глупые слезы, конечно. Странник свидетель, дворовые коты ходили упитанные, а значит, мышей было хоть отбавляй.

И все-таки дети чувствительны. Позднее, уже совсем вечером, отец за руку отвел Ласта к скромному кургану на старом участке; этот ритуал они исполняли каждый день после ужина с тех самых пор, как похоронили мать. Там они жгли веночки из травы и сушеных цветов, которые мгновенно вспыхивали, как только их касался огонь. Пламя слепило глаза, и перед ними потом некоторое время ходили круги. Увидев, что сын весь в слезах, отец прижал его к себе и произнес: «Я так давно этого ждал».

Да, город был построен по уму, а стены казались надежными. Едва ли они вдруг обрушатся по неосторожности ребенка, играющегося в бога. Подобные мысли вообще вызывают только злость. Всякому ребенку это знакомо.

Ласт шагал, сжав массивные руки в кулаки.

Шеб почти не сомневался, что умер в тюрьме или был близок к этому – настолько, что тюремный коновал приказал оттащить его тело в известняковый карьер к другим трупам. Жгучая боль от известняка пробудила Шеба из лихорадочного забытья, и он, видимо, как-то сумел выбраться из-под груды наваленных сверху тел.

Он помнил, как это было тяжело. Груз казался неподъемным. В какой-то момент ему даже показалось, что ничего не выйдет, что ему не хватит сил. Он помнил ссадины и мозоли на руках, которыми отчаянно расталкивал тела. И кошмарный миг, когда он выколол себе пылающие от боли глаза, чтобы прекратить мучение.

Но то был горячечный бред, не более. Ведь на свободу он все-таки выбрался. Иначе был бы он сейчас жив? Шел бы бок о бок с Наппетом? Так что, да, он всех обвел вокруг пальца. И агентов Хиванара, обвинивших его в растрате, и адвокатов, которые выкупили его из Утопалок (Шеб наверняка бы вышел из них живым) и отправили вместо этого на каторгу, где, как известно, до истечения десятилетнего срока не доживал никто.

Кроме меня, Шеба Неубиваемого. И однажды, Ксарантос Хиванар, я вернусь и заполучу остаток твоих богатств. Мое знание ведь при мне, так? Ты заплатишь мне за молчание, и в этот раз я не дам себя обдурить. Я еще увижу твой труп в яме с попрошайками. Клянусь перед ликом самого Странника. Клянусь!

На лице Наппета, шагавшего рядом с Шебом, застыла холодная суровая усмешка. Он чувствовал, что Шеб хочет быть главным среди этого сброда. У него сердце гадюки, и сам он плюется густыми сгустками яда. Надо будет как-нибудь ночью завалить его на спину и как следует придушить змея.

Шеб сидел в летерийской тюрьме – Наппет в этом не сомневался. Привычки, манеры, вороватая походка, натертые колени – этого хватало, чтобы знать все необходимое о крысеныше. Сокамерники пользовали его, причем от души. Для таких существовало множество прозвищ: «Рыбный дух», «Скользкие щечки» и так далее.

В итоге Шебу это начало нравиться. Так что все их перепалки с Наппетом были лишь способом выяснить, кто кого первым оприходует.

Четыре года на каменоломнях у гор Синецветья. Таков был приговор Наппету за кровавую расправу, которую он учинил в Летерасе. Его хрупкая сестра терпела бесконечные побои со стороны мужа – какой брат закроет на такое глаза? Правильно, никакой.

Жаль только, что он так и не убил паскуду. Хотя старался. Переломал кости так, что тот с трудом мог сидеть и уж тем более не мог громить мебель и поднимать руку на беззащитных женщин.

Сестра, правда, благодарности не испытывала. Родственный долг, как оказалось, не обоюден. Впрочем, Наппет быстро простил сестру за то, что она его сдала. Она все-таки стала свидетельницей жуткой расправы. Визжала и причитала. Не могла понять, что происходит – впрочем, она с детства особым умом не отличалась, иначе бы ни за что не вышла за этого самодовольного курносого ублюдка.

Как бы то ни было, Наппет не сомневался, что рано или поздно заполучит Шеба. Главное, чтобы он уяснил, кто из них главный. Наппет знал, что Шеб захочет грубости – по крайней мере, для начала, чтобы строить из себя униженного и оскорбленного. В конце концов, они играли в одни и те же игры.

Бриз споткнулась, и Наппет толкнул ее в спину.

– Дура. Хлипкая и никчемная, как и все женщины. Да и выглядишь как какая-нибудь карга. От твоих светлых волосишек несет болотом, что, не чуешь? А мы по болотам вроде не ходили.

Она злобно посмотрела на спутника и поспешила вперед.

Бриз чувствовала запах грязи. Он, казалось, исходил из всех ее пор. Так что Наппет был прав, но это не мешало ей думать, как его убить. Если бы не Таксилиец и, может быть, Ласт, Наппет на пару с Шебом уже ее изнасиловали бы раз или два, чтобы показать, кто здесь хозяин. А после этого уже удовлетворялись бы друг другом.

Когда-то ей рассказывали – Бриз не могла вспомнить, кто и где – историю про девочку, которая была ведьмой, но сама об этом не знала. Которая умела читать плитки еще до того, как впервые увидела их. Но никому в голову не пришло высматривать этот талант в щупленькой светловолосой девчонке.

Мужчины домогались ее даже тогда, когда у нее еще не начались регулы. Не высокие и серокожие (которых девочка боялась больше всего, хотя и не знала почему), а ее соплеменники. Летерийцы. Рабы – такие же, как и она сама. Та девочка. Та ведьма.

И был среди тех рабов один – возможно, единственный, – кто смотрел на нее не с голодным вожделением, а с любовью. С тем самым настоящим, искренним чувством, обрести которое мечтает каждая девочка. Увы, он был безродным, он был никем. Он чинил сети, а после дневных трудов стряхивал с покрасневших рук рыбью чешую.

Какая трагичная ирония судьбы. Девочка тогда просто не нашла свои плитки. Случись так, она бы возлегла с тем мужчиной, и он стал бы ее первым. И то, что она носила между ног, не приносило бы ей боли. Не стало бы причиной извращенных и сладостных желаний.

Однако плиток не было, и она отдавалась другим мужчинам – без любви, просто так, чтобы ею пользовались.

И эти мужчины дали девочке новое имя, восходящее к легенде о Белом Вороне, который подарил людям мечту о полете в виде пера. Подстегиваемые этой мечтой, люди хватались за перо, пытались взлететь – падали и разбивались насмерть. А Ворон смотрел и смеялся. В конце концов, ему тоже надо чем-то питаться.

«Я – Белый Ворон, и ваши несбыточные мечты – мой источник пищи. Неиссякаемый».

Так девочку назвали Пернатой, потому что она тоже обещала, но никогда не исполняла. Бриз не сомневалась, что, найди она плитки, ей дали бы другое имя. Той маленькой светловолосой девочке. Кем бы она ни была.

Раутос, которому только предстояло узнать свою фамилию, думал о жене. Пытался вспомнить хоть что-то из их совместной жизни – что-то кроме позорных последних лет.

Мужчина берет в жены не девушку и не женщину. Он берет в жены обещание, сияющее нетускнеющей чистотой. Иначе говоря – сладостной ложью. Причем обман этот вполне доброволен. Обещание очень простое и доступное пониманию твердоголовым юношам: текущее мгновение будет длиться вечно, огонь страсти не угаснет, плоть не увянет, а любовь в глазах не померкнет. Все это, конечно же, иллюзия.

И вот он, Раутос, по ту сторону брака; где жена, он не знает. Может, он ее убил. А может, что вероятнее, учитывая его врожденную трусость, просто сбежал. Не важно. Оглядываясь назад, он с болезненной ясностью видел, как разложение в равной степени затронуло их обоих. Они оба напоминали восковые фигурки, которые сезон за сезоном подтаивали и теряли форму, пока совсем не утратили изначальных очертаний. Обрюзгшие, одутловатые, дурно пахнущие, обветренные и кряхтящие при каждом резком движении. Глупцами были, глупцами и остались; они не шли через годы рука об руку – они просто не знали, что так можно и нужно, ведь старость неизбежна.

А потому они и не стали обуздывать свои юношеские желания. Он мечтал найти себе женщину помоложе, помягче, посвежее, поневиннее. Она тосковала по высокому и статному мо́лодцу, который бы служил ей опорой, согревал постель и был фанатично предан.

Эти желания не принесли им ничего, кроме унижения и одиночества. Мы – два мешка, набитых помутневшими побрякушками и брошенных каждый в своей комнате. Собирать пыль и паутину.

Мы перестали общаться, хотя, по правде говоря, мы никогда не общались. Да, поначалу мы говорили, но каждый сам по себе, не друг с другом, с жаром и остроумием, правда, лишенным даже тени юмора. Впрочем, что взять с молодых глупцов? Научились бы мы тогда смеяться? Тогда многое бы пошло по-другому. Многое…

Долги и сожаления – две вещи, которым свойственно накапливаться.

Кошмарная крепость идеально отражала пугающую неразбериху, царившую у Раутоса в голове. Колоссальные машины непостижимого устройства, запутанные коридоры и необычные пандусы, ведущие с уровня на уровень, тайны на каждом шагу. Словно… словно Раутос терял способность осознавать себя – способность, которую считал неотъемлемой. Возможно ли, чтобы знание так быстро распадалось? Что вообще с ним происходит? Может ли сознание превратиться в такую же бесформенную массу, как и плоть, в которой оно заключено?

А возможно, вдруг подумалось ему, он никуда и не убегал, а лежал на мягкой постели с открытыми глазами, но ничего не видел перед собой, тогда как его душа плутала по лабиринту сломленного разума. Эта мысль настолько ужаснула Раутоса, что он бросился догонять Таксилийца и в итоге наступил ему на пятку.

Тот удивленно обернулся.

Раутос пробурчал извинение и утер пот с лица.

Таксилиец снова сосредоточился на крутом подъеме и площадке, которая виднелась чуть выше. Духота становилась все более невыносимой. Он предполагал, что в городе будут вентиляционные отдушины и шахты, обеспечивающие циркуляцию холодного и теплого воздуха, но пока не встретил ни одного забранного решеткой отверстия. Если здесь и было хоть какое-то подобие ветерка или сквозняка, то столь незначительное, что человеческая кожа просто не в состоянии его почувствовать.

Город был мертв, однако при этом жил и дышал, а где-то в недрах медленной синкопой билось его сердце из железа и латуни, из меди и едкого масла. Клапаны и шестерни, поршни и петли, фланцы и заклепки. Таксилиец нашел легкие и знал, что на одном из этажей найдет сердце. А поднявшись еще выше, в драконий череп, увидит гигантский спящий мозг.

Таксилийца всю жизнь переполняли грезы и прожекты; в душе он представлял себя богом, творцом невозможных изобретений, машин столь обширных и сложных, что осознание их устройства для смертного разума будет подобно удару молнии. Одни изобретения могли переносить людей на дальние расстояния быстрее лошадей и кораблей. Другие могли в точности сохранять душу, ее мысли, чувства и самосознание, уберегая их от разрушения бренной оболочки. Третьи могли покончить с голодом и нищетой, могли на корню пресекать алчность, жестокость и безразличие, бороться с неравенством и препятствовать садистским наслаждениям.

Моральные устои… Натуральный бред безумца. Люди всегда требуют от других достойного поведения, хотя сами же свои требования не исполняют. Любые возражения побеждаются логикой, которая строится на сиюминутной выгоде и вере в собственную праведность.

В детстве Таксилиец слышал много рассказов о героях – высоких, суровых воителях, которые служили образцом честности, преданности и порядочности. Однако чем дальше шло повествование, тем в больший ужас приходил Таксилиец, узнавая, что на пути к праведной (по их мнению и мнению мира) цели эти герои убивают бессчетное множество невинных. Ведь их правота не подлежит сомнению, а желание жертв сохранить жизнь представляется как нечто плохое.

А если изобрести моральную машину, будет ли она столь однобокой? Или законы механики заставят ее придерживаться тех же принципов, что она навяжет всем другим разумным существам? Лишенная двуличия, она будет править в высшей степени справедливо.

То был, без сомнения, юношеский максимализм. Теперь таксилиец понимал: такая машина быстро придет к выводу, что единственно разумное решение – полностью истребить всякую разумную жизнь. Разум ограничен – и, возможно, всегда таким будет, – а значит, несовершенен. Не способен отличить даже собственную ложь от правды. При взвешивании они имеют одинаковый вес. Ошибки и злой умысел определяются намерением, а не результатом.

А потому всегда будет насилие, конфликты, недальновидная глупость, разгильдяйство и озлобленность. История сплошь состоит из того, к чему это все в конечном счете привело.

И все же. И все же. Внутри дракона – город, который выжил, даже когда на его улицах стихли последние отголоски жизни. Самое его существование есть торжество.

Таксилиец верил – точнее, очень хотел верить, что обнаружит здесь вечную истину. Встретится лицом к лицу с моральными устоями. И сцена жертвоприношения к’чейн че’маллей в первом зале, о которой так причитала Асана, вдруг обрела смысл. Машинный разум пришел к единственно возможному выводу – и свершил единственно возможное правосудие.

Если пробудить машину еще раз, в мир наконец вернется совершенство.

Таксилиец, конечно же, не ощущал, какой ужас испытывает призрак от подобных мыслей. Справедливость, лишенная сострадания, не знала морали – она убивала без угрызений совести.

Пусть решает природа, силы которой неподвластны даже богам. Если тебе нужна вера, Таксилиец, так верь в это. Природа нетороплива, но она всегда приходит к равновесию – и никто не в состоянии остановить этот процесс, ибо он есть часть самого́ времени.

И призрак вдруг осознал, что вопрос времени крайне его заботит.

Они вышли в просторные палаты, уставленные чанами, в которых росли грибы и неизвестные растения, не нуждавшиеся в свете. Тут и там они натыкались на гнезда чешуйчатых крыс – ортенов, – которые с верещанием разбегались от резкого света.

Ярусы спальных помещений, сборочные цеха, храмы. Рабочие места и низкие пространства непонятного назначения. В них – стопки полностью идентичных металлических листов, что свидетельствует о чудовищной точности. Арсеналы с расставленным вдоль стен загадочным оружием. Продовольственные склады, ле́дники с развешанным на крюках разделанным и замороженным мясом. Ниши, где разложены рулоны ткани, кожа и чешуйчатые шкуры. Помещения, полностью уставленные стеллажами с выдолбленными тыквами.

Перед ними и вправду был целый город.

Однако Таксилиец, словно одержимый, продолжал вести всех наверх.

Вспыхнул бунт. Вооруженные островитяне бушевали по всему побережью, а толпы мародеров устремились в леса, грабя и истязая самых бедных беженцев во временных лагерях. Повсюду убивали и насиловали, а воздух вспыхивал алым от пожаров. На исходе ночи огонь перекинулся на лес, и еще многие сотни либо сгорели заживо, либо задохнулись в дыму.

Йан Товис вывела всех шайхов на каменистый берег, и на такую толпу убийцы кидаться не решались.

Бывшие заключенные Второго Девичьего форта не обрадовались слухам – правдивым, к сожалению, – будто королева Сумрак готовится вести их в неизведанный мир, в царство тьмы, дорогой без конца. И если она вдруг собьется с пути, то все они навеки останутся в пустыне, которая никогда не знала ни света, ни благословенного тепла солнца.

Среди шайхов укрылись и несколько тысяч мирных жителей острова. Остальные умирали и убивали друг друга среди серого дыма и бушующего пламени. Йан Товис смотрела на разоренный склон с жутковатыми обгорелыми деревьями и разрушенными хижинами; ее лицо покрывал слой сажи и пота, глаза слезились от дыма. Королева пыталась набраться смелости, найти в себе силы командовать. Она ощущала полное изнеможение как в костях, так и в душе. Жаркий воздух волнами накатывал на нее, осыпая золой. Отовсюду, прорываясь сквозь недовольный ропот разрозненных голосов, доносились отдаленные вопли.

Сзади кто-то проталкивался сквозь толпу, выкрикивая ругательства и угрозы. Через мгновение рядом с Йан Товис вынырнула Сквиш.

– Сюда несесся почти тыща, королева. Когда они наберусся смелосси, то врубятся в нас, а между ними и нами ссего лишь горсска бывших охранников. Сделайте что-нибудь, и поскорее… ваше величие.

Сумрак слышала, что с побережья вновь доносятся звуки сражения. Она нахмурилась. Эти звуки…

– Ты слышишь? – спросила Йан Товис у сжавшейся подле нее ведьмы.

– Шта?

– Организованное наступление, Сквиш.

Она оттолкнула каргу и устремилась навстречу звенящему металлу, выкрикам и приказам, воплям умирающих мародеров. Даже в неровном мерцании лесного пожара она видела, как бунтовщики отступают, а сквозь них прокладывает путь клин летерийских солдат.

Сумрак замерла. Йедан Дерриг со своим отрядом. Мой брат… проклятье!

Бывшие тюремные охранники нервно переминались на месте, глядя, как боевой клин разрезает толпу мародеров. Они не знали, ждет ли их та же участь. Если да, плохо вооруженных островитян порубят на кусочки. Сумрак прибавила шагу, готовая встать между нападающими и защищающимися.

Йедан прокричал приказ, и три десятка солдат в идеальном порядке перестроились из клина в линию, выставив щиты и копья навстречу накатывающей волне мародеров.

Угрозы с этого направления можно было не опасаться. Количество не играло роли; горстка дисциплинированных солдат могла одолеть полчище головорезов. Такова была военная летерийская доктрина, рожденная в бесчисленных пограничных стычках с дикими племенами. Йан Товис, как и ее брат, прекрасно об этом знали.

Она протолкнулась через островных охранников. Те смотрели на нее с нескрываемым облегчением, ведь их только что спасли от верной смерти.

Йедан, весь черный от сажи и крови, видимо, заметил сестру первым. Он шагнул к ней навстречу, поднимая нащечники. Под черной бородой все мышцы были напряжены.

– Моя королева, – произнес он. – Рассвет близок, время Дозора почти закончено. Ты упустишь темноту. – Помолчав, он продолжил: – Боюсь, мы не переживем еще один день этой бойни.

– Конечно, не переживем, безмозглый ты кретин!

– Так открой Галланову Дорогу, моя королева. Пора. – Он указал рукой в сторону моря. – Когда они увидят портал, то рванут к нему, спасаясь от пламени. Спасаясь от королевской кары. За тобой будут гнаться две тысячи преступников.

– И что нам с ними делать?

Но Йан Товис уже знала, что он ответит. Знала и хотела кричать.

– Королева, мои солдаты будут охранять портал.

– Вас всех перебьют!

Йедан ничего не ответил, лишь под бородой ритмично двигались желваки.

– Будь ты проклят! Будь ты проклят!

– Открывай дорогу, моя королева.

Йан Товис подозвала к себе двух капитанов из бывшей тюремной охраны.

– Умница, Коротышка, помогите солдатам Йедана Деррига. Держитесь, сколько сможете, но не задерживайтесь. Я хочу, чтобы вы со своими людьми успели пройти во врата. Вам ясно?

– Слушаем и повинуемся, королева, – ответила Коротышка.

Йан Товис в очередной раз поразилась, почему этих двух женщин выбрали капитанами. Они никогда не служили в армии – это всякому было ясно. Закоренелые преступницы. Но командовать умеют. Покачав головой, Йан Товис снова посмотрела на брата.

– Вы пойдете за нами?

– Если сможем, моя королева. Но мы должны продержаться до закрытия портала. – Он помолчал, потом с привычной для него лаконичностью добавил: – До последнего мига.

Йан Товис чуть не стала рвать на себе волосы.

– Тогда я начну… и… – Она сбилась. – Я поговорю с Пулли и Сквиш, я…

– Сестра, не оправдывай то, что я сделал. Настало время уходить. Иди и делай, что до́лжно.

Боги, что за напыщенный кретин…

Не смей умирать, чтоб тебя. Не смей!

Она не знала, услышал ли Йедан ее всхлипы. Он уже опустил нащечники, да и шлем заглушал любые звуки, кроме самых пронзительных.

Галланова Дорога. Дорога домой. Почему мы все-таки ушли оттуда? Что заставило нас покинуть Галлан и первый берег? Чем настолько замутило воду, что мы больше не могли там жить?

Она вышла на древний кьёккенмединг, который заранее освятила вместе с ведьмами. Вскарабкалась, обдирая кожу, на кучу ракушек. Две старухи уже поджидали ее там.

Их глаза горели то ли от безумия, то ли от ужаса – у них не разберешь.

– Пора? – спросила Пулли.

– Да. Пора.

Йан Товис оглянулась и посмотрела на свой испуганный народ, толпящийся на побережье. За ними стеной пламени полыхал лес. Пепел, дым, огонь. Вот что мы оставляем за спиной. Помните это. Даже с этой кучи она не могла разглядеть брата.

Никто не будет задаваться вопросом, почему мы сбежали из этого мира.

Сумрак развернулась, достала благословенные кинжалы и полоснула себе по рукам. Королевская кровь – дар берегу.

Пулли и Сквиш прокричали Слова Разрыва и вцепились ей в запястья своими узловатыми пальцами, впитывая кровь, как пиявки.

Им грех жаловаться. Кроме них, никого не осталось. Они еще поблагодарят моего брата. Когда увидят, что дает королевская кровь. Когда увидят.

Тьма распахнулась, и в ней возник портал, непроницаемый для воды.

Дорога домой.

Рыдая, Йан Товис, Сумрак, королева шайхов, вырвалась из ведьминской хватки и устремилась вперед – в холодное прошлое.

Где никто не услышит ее горестных криков.

Толпа колебалась дольше, чем рассчитывал Йедан. Когда зажегся портал, раздались сотни выкриков, сначала удивленных, потом требовательных, наконец гневных: бунтовщики увидели, как шайхи и укрывшиеся среди них островитяне ныряют во врата и исчезают. Спасаются от окружающего безумия.

Йедан стоял в одной шеренге со своими солдатами и рассматривал ближайших бунтовщиков.

– Капитан Коротышка, – позвал он, не оборачиваясь.

– Дозорный?

– Не задерживайтесь тут. Мы справимся.

– У нас приказ.

– Говорю вам, мы выстоим.

– Простите, – горячась, произнесла Коротышка, – но у нас нет желания смотреть, как вы тут геройствуете в одиночку.

– И вообще, – добавила Умница, – наши парни не переживут, если бросят вас здесь.

С полдюжины голосов горячо запротестовали, но капитаны только рассмеялись.

Пряча улыбку, Йедан промолчал. Толпа была вот-вот готова кинуться на них; задние ряды вовсю напирали на передние. Так всегда бывает. Все смелые и боевитые, пока прячутся за стеной тел и распоряжаются чужой жизнью, не своей. Йедан видел в людском море главных зачинщиков, запоминал их лица, чтобы проверить их храбрость, когда наконец сойдется с ними один на один.

– Просыпайтесь, солдаты! – закричал он. – Они приближаются!

Чтобы остановить наступающую толпу, первым делом нужно сделать два быстрых шага вперед, навстречу нападающим, убить их, сделать шаг назад и держать позицию. А когда выжившие опять пойдут в наступление, встретить их снова и на этот раз вклиниться в толпу, колоть, рубить, бить щитами, давить железными сапогами тех, кто упал.

Первые ряды отступят, затем накатят с новой силой.

И все повторится.

Солдаты Йедана бились насмерть. Продержавшись двадцать отчаянных ударов сердца, они отступили на шаг, потом еще раз. Вперед стали проталкиваться лучше вооруженные бунтовщики. Первый летериец упал, раненный в бедро. Двое бойцов Коротышки поспешили вытащить его из шеренги, а подскочивший резчик тут же стал затыкать кровоточащую рану комками паутины.

Умница, державшаяся прямо за спиной у Йедана, прокричала:

– Дозорный, больше половины прошли!

Вооруженные противники после натиска либо отступили, либо лежали замертво на земле. Два капитана стражи кошками выскочили собрать оружие павших, пока бунтовщики не сделали это первыми. Женщины затем раздавали собранное своим бойцам, тем самым укрепляя арьергард – по крайней мере, другого объяснения такому рискованному и, честно говоря, раздражающему поведению Йедан подобрать не мог.

Солдаты уставали; они давно не сражались в полном облачении. Йедан запустил их подготовку. Слишком много езды верхом, слишком мало марша. Когда они в последний раз проливали чужую кровь? Наверное, еще во время вторжения эдур.

И вот расплата. Хриплое дыхание, отяжелевшие руки, путающиеся ноги.

– Шаг назад!

Шеренга немного отступила…

– И вперед! Пошли!

Толпа почувствовала свою победу, подумала, что противник вот-вот побежит. Ответный удар застал их врасплох; многие не успели поднять оружие, о защите никто и не думал. Первый ряд был смят, за ним второй и третий. Солдаты Йедана, зная, что этот натиск – последний, дрались, будто озверевшие.

И внезапно многосотенная, дурно организованная толпа рассыпалась. Бросая оружие, люди что есть прыти разбегались по берегу и мелководью, втаптывая друг друга в грязь, гальку и песок. Прорубая себе дорогу, бунтовщики в отчаянии нападали на своих же.

Йедан и его солдаты отступили. Бойцы арьергарда встретили их изумленным молчанием.

– Займитесь ранеными, – рявкнул Йедан, поднимая нащечники, чтобы остудить разгоряченное лицо. Он тяжело дышал.

– Можно уходить, – сказала Коротышка, дернув его за руку со щитом. – Просто шагнем внутрь… куда-то. Вам, Дозорный, надо возглавить армию шайхов. По-любому.

– У шайхов нет армии…

– Надо бы завести, и поскорее.

– К тому же я преступник… Я перебил…

– Мы знаем, что ты сделал. Ты Странником траченный записной псих, Йедан Дерриг. Лучшего командующего для армии не найти.

– Уж мы договоримся, – сказала Умница и улыбнулась. – Положись на нас, дорогуша.

Йедан огляделся. Один ранен. Все живы. По крайней мере, все те, кто нужно. Из груды трупов доносились предсмертные вскрики. Не обращая на них внимания, Дозорный убрал меч в ножны.

Он шагнул в гаснущий портал последним. И ни разу не оглянулся.

Избавление от ненужных слов приносило огромную радость. Дни сменялись днями, палящее солнце ползло по пустому небосклону, ночью восходила подернутая дымкой луна, а в небе светились изумрудные царапины. Время шло своим чередом, ничего с этим не поделаешь, но смысл его Бадаль давно утратила. Дни и ночи напоминали кувыркающееся перекати-поле, без начала и конца. Или собаку, гоняющуюся за своим хвостом. Они катились друг за другом, но ничего не менялось – все те же недвижные фигурки, валяющиеся на равнине. Даже костогрызы оставили их в покое.

Здесь, на самой границе Стекляшки, водились только опалы – жирные жуки-падальщики, ползущие толпой с безжизненных обочин тропы. Водились алмазы – блестящие шипастые ящерки, которые по ночам цеплялись круглыми ртами за пальцы и высасывали кровь. Напившись и раздувшись, они становились рубинами. И еще водились осколки – ненасытная саранча, которая проносилась сверкающим смерчем и обгладывала детей буквально на месте, оставляя только ошметки ткани, клоки волос и розовые косточки.

Насекомые и ящерицы правили этими выжженными землями. Дети были для них пришельцами, чужаками. Пищей.

Рутт хотел провести их в обход Стекляшки, но пути мимо ослепительно светящейся пустыни не было. После второй ночи они собрались небольшой группкой. Они шли на юг, и к концу дня наткнулись на провал, заполненный ярко-зеленой водой. У нее был привкус известняковой крошки, и многие дети, выпив, хватались за животы и корчились от боли. Некоторые даже умерли.

Рутт держал на руках Ношу, а слева от него примостилась Брейдерал – высокая тощая девочка, внешне напоминающая Визитеров. Она втесалась в их компанию, и за это Бадаль ее недолюбливала и не доверяла ей, однако Рутт не прогонял никого. Еще здесь был Сэддик, не сводивший с Бадаль восхищенных глаз. Его навязчивость выводила из себя, но он лучше всех слушал ее стихи и мысли, а потом повторял слово в слово. Говорил, что собирает их. И однажды напишет книгу. Книгу об этом походе. То есть он верил, что они выживут. Вот дурачок.

Так они сидели вчетвером, погруженные в молчание, которое растекалось вокруг и внутри них, а иногда и между ними. Думали, как быть дальше. Для таких рассуждений не нужны слова, а сил на жесты уже ни у кого не было. Бадаль думала, что в книге Сэддика будет множество пустых страниц, посвященных этому молчанию и всему, что в нем. Правде и лжи, потребностям и желаниям. Сейчас и тогда, там и здесь. Увидев эти страницы, Бадаль могла бы перелистывать их и, кивая, вспоминать. Вспоминать, как все было.

Первой оставила кляксу на пустой странице Брейдерал.

– Надо идти назад.

Рутт поднял покрасневшие глаза. Прижал Ношу к груди. Поправил обтрепанный капюшон и пальцем погладил ребенка по невидимой щеке.

Так он высказал свое мнение, и Бадаль его поддержала. Полностью. А Брейдерал глупая и опасная.

Вон она сковыривает болячки вокруг ноздрей.

– Пустыню нельзя обойти кругом – только напрямик. Но в ней мы погибнем в страшных муках. Я слышала про Стеклянную пустыню. Ее никогда и никто не пересекал. Она тянется бесконечно, прямо в глотку заходящему солнцу.

Этот образ пришелся Бадаль по нраву. Надо запомнить. Прямо в глотку – в алмазную глотку, полную острого стекла. Но ведь они – змея.

– У нас толстая кожа, – промолвила Бадаль; страница ведь все равно испорчена. – Мы поползем в глотку, потому что так делают змеи.

– Тогда мы умрем.

Вот поэтому никто с ней не разговаривал. Как можно такое вслух произносить! Так замарать страницу! Никто с ней не разговаривал. Вот поэтому.

Рутт повернул голову. Рутт смотрел на Стеклянную пустыню. Он долго-долго вглядывался в нее, пока темнота поглощала светящиеся просторы. А потом он перестал смотреть и, наклонившись вперед, начал баюкать Ношу. Укачивать и баюкать.

Значит, решено. Они отправятся в Стеклянную пустыню.

Брейдерал испортила чистую страницу. Ничего, их еще тысячи.

Бадаль отползла подальше и стала смотреть в темноту. Она выбрасывала слова. Там. Здесь. Тогда. Сейчас. Когда. Чтобы пересечь пустыню, всем им нужно избавиться от лишнего и ненужного. Даже поэту.

– У тебя есть стих, – произнес Сэддик, темным силуэтом примостившийся рядом. – Почитай мне его.

Сэддик какое-то время молчал, потом шевельнулся.

– Я запомнил его, Бадаль.

– Оно для безмолвной страницы.

– Какой-какой страницы?

– Для пустой. Той, на которой написана только правда. Той, которая не лжет. Для безмолвной страницы, Сэддик.

– Это еще один стих?

– Главное, не пиши его на пустой странице.

– Не буду.

В его голосе звучало странное удовлетворение. Сэддик плотным клубком свернулся рядом с Бадаль – совсем как костогрыз, когда костогрызы были обычными домашними зверьками, – и уснул. Бадаль с аппетитом смотрела на его руки.

Глава девятая

• За ветром причесанной травою
• В душном завихрении реки
• Стояла заводь тихая, в которой
• Все беды и заботы далеки
• Не всколыхнется даже там камыш
• Природе дела нет до наших пожеланий
• Для бездонных размышлений все
• Наши убежища слишком неглубоки
• Песок податливый удерживает прочно
• Что якорь, что ступающую ногу
• За поворотом речка иссякает
• На ветке сломанной, как на плечах
• Колышется промокшая рубашка
• Опасность вижу я, коль смог бы
• За нею потянуться, но усилье велико
• И воротник обтрепанный не закрывает
• Грудь бледную с постукиваньем пульса
• Рубашка носит реку на себе
• Из пены и лениво плещущих лохмотьев
• Я вскоре прекратил бесплодные попытки
• И вдаль поплыл на поиски сапог
• Наполненных ракушками, ведь должен
• Человек на чем-нибудь стоять.

«Еще есть одежда»Рыбак

– Я объелся, – произнес король Тегол и, взглянув на гостью, добавил: – Простите.

Капитан Шурк Элаль посмотрела на него, не донеся хрустальный кубок до полных, ярко накрашенных губ.

– Еще один распухший член за моим столом.

– Вообще-то это королевский стол, – заметил Бугг.

– А я и не в буквальном смысле.

– Вот и славно! – воскликнул Тегол. – А то здесь рядом сидит моя супруга. И хоть ей не нужно ни в чем себя ограничивать, продолжим разговор метафорически.

Король нервно забегал глазами и спрятался за кубком.

– Все как в былые времена, – сказала Шурк. – Если не считать неловкого молчания, безумного изобилия и веса целого королевства на наших плечах. В следующий раз напомни мне, чтоб я отказалась от приглашения во дворец.

– Не терпится снова ощутить покачивание палубы под ногами? – спросил Тегол. – О, как я скучаю по морю…

– Как ты можешь скучать по тому, чего никогда не испытывал?

– Логично. Мне нужно выражаться точнее. Я скучаю по ложной памяти о морской жизни. Это я так выражаю солидарность.

– Не думаю, муж, что нам стоит обсуждать за столом желания капитана, – проворчала королева Джанат себе под нос.

Шурк, тем не менее, услышала.

– Ваше величество, этот вечер неопровержимо доказал, что вы испытываете безосновательные предубеждения в отношении мертвецов. Будь я живой, то оскорбилась бы.

– А вот и нет.

– А вот и да, в знак солидарности!

– Что ж, тогда прошу прощения, – сказала королева. – Просто я нахожу ваши, мм, неприкрытые намеки довольно неприличными…

– Мои неприкрытые что? Это называется макияж! И одежда!

– Скорее похоронное убранство, – пробормотала Джанат.

Тегол с Буггом поморщились.

Шурк Элаль надменно усмехнулась.

– Ревность королеве не к лицу…

– Какая еще ревность? Вы в своем уме?

Разговор продолжался на все более повышенных тонах.

– Да, ревность! Я, в отличие от вас, не старею, и одно это…

– Верно, не стареете, лишь продолжаете… разлагаться.

– Это ваше моральное разложение не скроешь! А мне достаточно лишь раздобыть свежий мешочек душистых трав!

– Это вам так кажется!

– Ни один мужчина еще не жаловался. Уверена, вы тем же похвастаться не можете.

– К чему это вы клоните?

Шурк Элаль выбрала самый жестокий ответ: промолчала. И многозначительно пригубила вина.

Джанат, шумно дыша, повернулась к мужу.

Тот закрылся, как будто опасаясь удара.

– Дорогой супруг, – с нажимом произнесла королева, – я недостаточно вас удовлетворяю?

– Что вы, совсем наоборот!

– Вы обсуждаете меня в приватных беседах с этим… существом?

– В приватных?.. Тебя – с ней? Вовсе нет!

– Ясно. Тогда что же вы с ней обсуждаете?

– Ничего…

– А, вы двое слишком заняты, чтобы разговаривать…

– Что?! Нет!

– Ах да, нужно же иногда и договориться, кто следующий сверху. Конечно.

– Я не… мы не…

– Ну что за бред! – не выдержала Шурк Элаль. – Зачем мне заморачиваться насчет Тегола, если я могу заполучить себе кого-то вроде Ублалы Панга?

Король усердно закивал, потом вдруг нахмурился.

Джанат, сощурившись, посмотрела на мертвую капитаншу.

– То есть, хочешь сказать, мой муж для тебя недостаточно хорош?

Бугг хлопнул в ладоши и поднялся.

– Пожалуй, прогуляюсь по саду. С вашего позволения, государь…

– Нет! Стоять! Только вместе со мной!

– Даже думать не смей, – прошипела Джанат. – Я тут, между прочим, отстаиваю твою честь.

– Ха! – гаркнула Шурк Элаль. – Вы отстаиваете свой выбор в мужчинах! Это другое.

Тегол отодвинул кресло и, собрав в кулак остатки достоинства, поднялся.

– Исходя из этого можем заключить, – произнес он надменно, – что вечера ностальгических воспоминаний впредь следует устраивать абстрактно…

– Метафорически, – подсказал Бугг.

– …а не буквально, да. Именно. А сейчас мы с канцлером пойдем подышим ночным воздухом. Музыканты!.. Да, вы там! Наканифольте свои смычки, или как у вас это называется. Музыку! Что-нибудь легкое!

– Примирительное.

– И примирительное!

– Успокаивающее.

– Успокаивающее!

– Но не снисходительное…

– Но не… Ладно, Бугг, этого хватит.

– Безусловно, государь.

Тру́сы поспешно ретировались. Наконец дверь трапезной закрылась, и музыканты решили, какую песню сыграть. Капитан откинулась на спинку кресла, молча глядя на королеву, затем спросила:

– Ну и в чем дело?

– Вчера вечером у меня были гости, и я бы хотела, чтобы ты с ними встретилась.

– Хорошо. В каком качестве?

– Возможно, им понадобятся твои услуги и твой корабль. Все сложно.

– Не сомневаюсь.

Джанат жестом подозвала служанку – невысокую толстуху с рябым лицом – и прошептала ей распоряжение. Та вперевалочку удалилась.

– Теголу, я смотрю, ты совсем не доверяешь, – сказала Шурк, провожая служанку взглядом.

– Дело не в доверии, скорее в устранении соблазнов.

Капитан фыркнула.

– Не поможет, ты ведь понимаешь? К тому же, он король, а значит, имеет право на свои королевские излишества. Это непреложный закон. Единственный разумный выход – самой воспользоваться тем же правом.

– Шурк, я – ученый. Это не мой способ…

– Так пусть будет твоим, твое величество. И сразу гора с плеч у вас обоих: никакого недоверия, никакой ревности, никаких неоправданных ожиданий. И невыполнимых запретов.

– Послушать тебя, капитан, и жизнь станет сказкой.

– А то!

– Но все это ведет лишь в трясину презрения, предательств и одиночества?

– Вот в этом беда всех живых. Вы вечно зацикливаетесь только на плохом. Будь ты мертвой, как я, то увидела бы, насколько все бессмысленно. Пустая трата драгоценной энергии. Советую тебе завести собственную утулу – тогда ты начнешь думать нужным местом.

– То есть тем, что между ног.

– Именно. Это ведь наше сокровище, наша шкатулка с удовольствиями, а многие женщины запирают ее, а ключ проглатывают – и зовут себя добродетельными. А в чем смысл отказываться от дара и всего, что он дает? Безумие! Какой толк от добродетели, если она делает тебя несчастной?

– Шурк, есть и другие формы удовольствия…

– Но нет ни одной столь же доступной. Для нее не нужны деньги. Даже партнер не нужен, Странник помилуй! Говорю тебе, излишества – путь к блаженству.

– Ну и что, обрела ты свое блаженство? С излишествами-то у тебя все в порядке.

– Да, обрела.

– А если бы ты могла снова жить?

– Я думала об этом. Довольно много, надо сказать, с тех пор, как узнала про малазанского некроманта, который владеет ритуалом, способным вернуть меня к жизни.

– И?..

– Не могу решить. Тщеславие душит.

– И нестареющее лицо.

– Скорее возможность предаваться наслаждениям бесконечно.

– А вдруг это тебе когда-нибудь надоест?

– Сомневаюсь.

Королева Джанат поджала губы.

– Интересно… – пробормотала она.

Тегол сорвал шарик пинкфрута с дерева у фонтана, повертел в руке.

– Грубовато вышло.

– Они хотели, чтобы все выглядело натурально, – сказал Бугг. – Ты будешь его есть?

– Что?.. А, нет, просто решил постоять в многозначительно-задумчивой позе.

– Так и подумал.

Тегол протянул фрукт Буггу.

– Пожалуйста. И надо же было портить такую изящную в своей простоте сцену.

Журчание фонтана утонуло во влажных, чавкающих звуках.

– Шпионы, тайные жесты, – произнес Тегол. – Они хуже Гильдии крысоловов.

Бугг прожевал пинкфрут и облизнул губы.

– Женщины? Возлюбленные и бывшие любовницы? Старые знакомые, не знаю. Они.

– Это двор, государь. Для придворных плести интриги да строить козни все равно что для нас – э-э, для тебя – дышать. Необходимость. Причем полезная.

– Так уж и полезная.

– Хорошо, вредная. Но только в том случае, если не получится сделать так, чтобы каждая из сторон сдерживала и уравновешивала другие. Подобный баланс – истинное мерило успеха Королевского разведывательного крыла.

Тегол нахмурился.

– И кто же им машет?

– Королевским разведывательным крылом?

– Им самым.

– Я.

– М-м. И как?

– Летаю кругами, государь.

– Бестолково.

– Как и должно быть.

– Пожалуй, нужно создать второе крыло.

– Зачем это?

Тегол сорвал еще один пинкфрут и стал задумчиво его рассматривать.

– Для противовеса, чтобы лететь нормально. И назовем его Королевским невидящим крылом.

Бугг забрал у него фрукт и тоже рассмотрел.

– Нет нужды, оно уже есть.

– Правда?

– Да, государь.

– Как смешно.

Бугг впился зубами в фрукт и тут же выплюнул.

– Неспелый! Ты это нарочно!

– Не заметил.

Бугг состроил злобную рожу.

Две женщины, которых рябая служанка привела в столовую, разительно отличались друг от друга. Одна – низкорослая и полная, осыпающаяся водопадом крикливых украшений. Ее одежда противилась всякому описанию. Шурк не удивилась бы, окажись, что пигалицу полночи запихивали в расшитые цехинами лосины. Верхняя же часть костюма представляла собой переплетение тонких ремешков, между которыми вываливались складки кожи. Пышность фигуры, судя по всему, говорила о молодости и сладкой жизни. На высоких каблуках девица держалась вполне уверенно, жеманно отставив руку в сторону для равновесия, а бедрами виляла слишком откровенно, будто красуясь перед невидимой толпой ахающих обожателей. Лицом она напоминала Шурк разукрашенных актеров или ораторов: густо-черная подводка, фиолетовые тени с блестками; брови выщипаны; на пухлых щечках ложный румянец поверх слоя белил; на полных губах, опущенных слегка книзу, розово-янтарный блеск. Шелковисто-черные волосы собраны в безумный ворох косичек и заколоты десятками дикобразьих игл с жемчужинами на концах.

У Шурк, видимо, слегка отвисла челюсть, поскольку пигалица одарила ее снисходительной улыбкой.

Следом за этой коллекцией мод о двух ногах шла камеристка – по крайней мере, капитан думала, что это камеристка. На голову выше большинства мужчин, широкоплечая, как портовый грузчик, она была одета в расшитое розовое платье, отчаянно кричавшее о женственности, но не придававшее владелице ровным счетом никакой элегантности. На скулах играли светом стразы, и, заглядевшись, Шурк вдруг поняла, что камеристка на удивление привлекательна: аккуратные черты, глубоко посаженные глаза, полные и чувственные губы. Волосы – настолько светлые, что кажутся белыми – подстрижены почти под ноль.

Высокородная гостья исполнила перед королевой изысканный реверанс.

– Приветствую вас, ваше величество.

Джанат кивнула.

– Добро пожаловать, принцесса Фелаш. Позвольте представить вам Шурк Элаль, капитана «Бессмертной благодарности», морского судна, занимающегося независимой торговлей. Капитан, это принцесса Фелаш, четырнадцатая дочь короля Таркульфа Болкандского.

Шурк поднялась и поклонилась.

– Принцесса, позвольте похвалить ваш наряд. Я мало видела женщин, способных столь изысканно сочетать подобное разнообразие стилей.

Камеристка бегло посмотрела на Шурк, затем отвела глаза.

Фелаш провела себе по волосам, затем изящно отставила руку в сторону.

– Весьма польщена, капитан. Немногие, даже среди придворных моего отца, обладают достаточной проницательностью, чтобы оценить мой исключительный вкус.

– Не сомневаюсь в этом, ваше высочество.

Еще один быстрый взгляд камеристки.

– Великодушно извиняюсь, принцесса, будьте любезны присаживаться. Угощайтесь вином и лакомствами.

– Благодарю вас, королева Джанат. Вы весьма добры. Вино – это прекрасно, но от сладостей вынуждена, к сожалению, отказаться. Приходится следить за весом, понимаете.

Ну хоть кто-то за ним следит!

Но стоило взгляду Фелаш упасть на ближайшую тарелку с десертом, ее настрой изменился.

– Впрочем, раз у нас такой особый случай, почему бы и не побаловать себя?

И принцесса потянулась за пирогом, чья медовая пропитка на корню пресекала любые попытки похудеть. Поедание выглядело не очень изящно, но принцесса быстро справилась с угощением и теперь аккуратно облизывала пальчики.

– Чудесно.

– Ваша камеристка тоже может…

– Нет, что вы, ваше величество! Она на строжайшей диете – только взгляните на бедное дитя!

– Принцесса Фелаш, – вмешалась в разговор Шурк Элаль (камеристка, впрочем, даже бровью не повела: видать, привыкла к столь хамскому обращению), – должна признаться, что совершенно не знала о вашем приезде в Летер…

– Ах, капитан, это лишь потому, что меня здесь и нет. Официально, так сказать.

– О, понимаю.

– Правда?

И расфуфыренная пигалица хитро подмигнула Шурк. Затем Фелаш взяла следующее пирожное и кивнула Джанат.

– Ваши малазанские союзники собираются идти прямиком в гадючье логово. Риск войны, надо сказать, весьма велик. Наиболее благоразумные слуги болкандской короны, безусловно, этого не желают, ведь тогда и Летер окажется втянут в конфликт. Это никому не нужно!

– Выходит, ваш отец отправил вас сюда с секретной миссией и соответствующими заверениями.

– Вообще-то это была моя мать, капитан, – поправила Шурк принцесса и утерла губы. – К сожалению, одних заверений оказалось мало, но теперь все улажено, и я желаю вернуться домой.

Шурк обдумала услышанное.

– Морские пути, которые идут мимо вашего королевства, принцесса, довольно небезопасны. У нас либо нет их карт, либо они неточны. Кроме того, там орудуют пираты…

– Есть ли лучший способ обезопасить себя от пиратов, чем плыть на корабле под командованием пирата?

Шурк Элаль подобралась.

– Принцесса, я не…

– Ну-ну, не прикидывайтесь дурочкой. И нет, королева Джанат не выболтала никаких секретов. Мы вполне в состоянии собирать нужные сведения самостоятельно…

– И это пугает, – еле слышно произнесла Джанат.

– Допустим, я пират, – сказала Шурк, – но от нападения это нас не спасет. Дильские корсары, орудующие в тех водах, не признают законов чести в отношении конкурентов. Кроме того, я нанялась отвезти груз, и маршрут у меня, к сожалению, совершенно другой…

– Данный груз случайно не Ублала Панг? – спросила Джанат.

– Он самый.

– И куда именно он направляется?

– Признаться, он пока еще не определился.

– Значит, – задумчиво проговорила королева, – если вы предложите ему альтернативный маршрут к его пункту назначений, он не будет возражать?

– Возражать? Он даже ничего не поймет, ваше величество. Он будет улыбаться, кивать, тянуть руки к моей…

– Следовательно, вы сможете взять с собой на борт и принцессу Фелаш?

Шурк, нахмурившись, посмотрела сначала на королеву, затем на принцессу Фелаш.

– Это приказ, ваше величество?

– Скажем так, мы были бы весьма признательны.

– Увы, ваша, скажем так, признательность – сколько бы вас ни было, ваше величество, – меня не устроит. Я беру плату, причем хорошую плату. И работаю только по контракту, подписанному либо вами, королева, либо вами, принцесса.

– Но ведь суть в том, что все должно быть неофициально. В самом деле, Шурк…

– Никаких «в самом деле», Джанат.

Фелаш помахала рукой, на которую налипла сахарная пудра и крошки.

– Договорились! Я прикажу составить контракт. Условия капитана принимаются. Полностью. Очень рада, что все устроилось ко всеобщему удовлетворению!

Джанат удивленно посмотрела на нее.

– Что ж, значит, договорились, – сказала Шурк Элаль.

– Ах, эти сладости просто страсть как хороши! Все, хватит… Ну ладно, еще одну…

Через некоторое время болкандские гостьи удалились. Как только за ними закрылась дверь, Шурк Элаль встретилась взглядом с Джанат.

– Итак, о королева, какова же истинная обстановка в Болкандо?

– Странник его знает… – Джанат вздохнула и наполнила себе кубок. – Бардак. Там столько придворных группировок, что ученый совет в Академии покажется песочницей. Это о многом говорит, даже если не все слова тебе понятны.

– Что такое песочница?

– Площадка, засыпанная песком – такие ставят на зажиточных улицах. Там играют дети и испражняются уличные коты.

– У вас, богачей, странные представления о том, с чем нужно играть детям.

– Когда-нибудь получала по голове засохшей какашкой? Так что следи за своим тоном. Уверяю тебя, Шурк, мы в детстве были не менее буйными, чем ваши банды сорванцов.

– Хорошо, прости. Ты предупредила малазанцев, что болкандцы неистовствуют и готовы броситься на них?

– Малазанцы и сами все знают. Их союзники как раз в гуще событий.

– Тогда зачем эта принцесса прибыла в Летерас?

Джанат вздохнула.

– Насколько я могу судить, чтобы избавиться от вражеских шпионских сетей – тех, которые Бугг оставил без внимания.

Шурк хмыкнула.

– Фелаш? Она не убийца.

– Зато ее камеристка, готова поспорить, наоборот.

– И сколько же лет этой «четырнадцатой дочери»? Шестнадцать-семнадцать?..

– Вообще-то четырнадцать.

– Нижняя бездна! Не скажу, что меня радует перспектива вести эту сластену-толстушку до самого Акриннайского хребта.

– Возьми поменьше балласта, и все.

Шурк вскинула брови.

Джанат скривилась.

– На наших лоцманских картах отмечены подводные скалы, капитан. А ты о чем подумала?

– Ни о чем, ваше величество. Честное слово.

Джанат поднялась.

– Предлагаю выйти в сад и поиздеваться над нашими мужчинами.

В сопровождении безмолвных слуг королевы болкандские гостьи незаметно преодолели запутанный лабиринт из неиспользуемых коридоров и переходов, после чего оказались в ночи у скрытых задних ворот.

Они вышли на ближайшую улицу и стали ожидать скромную карету, которая должна была отвезти их в пристойные меблированные комнаты у пристани.

Фелаш вскинула руку, медленно перебирая пальцами, при этом сама как будто этого жеста не замечала.

– Контракт! Неслыханно!

Камеристка молчала.

– Что ж, если капитанша будет доставлять хлопоты… – В поднятой руке Фелаш возник клиновидный кинжал – так внезапно, будто соткался из ночного воздуха.

– Госпожа, – голос у камеристки был низкий, мягкий и потрясающе красивый, – это не поможет.

Фелаш нахмурилась.

– Ах, глупышка, когда же ты повзрослеешь? Нельзя оставлять следов – никаких.

– Я лишь хотела сказать, госпожа, что капитана нельзя убить. Она уже мертва.

– Чушь!

– И все же, госпожа, так и есть. А еще она оживлена с помощью утулу.

– А вот это уже интересно! И волнующе! – Кинжал исчез мгновенно, как и появился. – Набей трубку, будь добра. Мне надо подумать.

– Идут, – прошептал Бугг.

Тегол обернулся.

– А! Только поглядите, как мило они воркуют! Ночной воздух отлично освежает, не так ли, дорогие мои?

– Я не ваша дорогая, – сказала Шурк Элаль. – Вот – она.

– И разве не это делает меня счастливейшим из живущих?

– Ну уж точно не талант, Странник свидетель.

– И не внешность, – добавила Джанат, испытующе глядя на супруга.

– Пока они не спелись, – сказал Тегол Буггу, – было лучше.

– Разделять, чтобы преодолеть разделение – вот мой девиз, государь.

– Весьма необычный. И что, когда-нибудь срабатывало?

– Как только сработает, сразу дам вам знать.

В тридцати лигах к северу от Ли-Хэна, что на материковой части Квон-Тали, располагалась деревушка под названием Гетран – непримечательная кучка домов сухой кладки, мастерские, ветхий храм, посвященный горстке местных духов, таверна да острог с темницей (в одной из камер жил сборщик податей, имевший привычку арестовывать себя за чрезмерное пьянство – то есть почти каждый день).

За приземистым зданием храма на тридцать две кельи шло кладбище, разбитое на три яруса – в соответствии с достатком деревенских жителей. На верхнем, самом дальнем, ярусе хоронили зажиточных людей: торговцев и мастеровых, чьи предки проживали в Гетране более трех поколений. Их могилы находились в богато украшенных гробницах, похожих на храмы в миниатюре, или кирпичных толосах, которые в этих краях строили вот уже многие столетия.

Второй ярус отводился для жителей не особо зажиточных, но и не бедных. Похороны, как правило, были скромнее, однако родственники и потомки прилежно ухаживали за каменными надгробиями.

Ближе всего к храму, на уровне фундамента, находили покой мертвые, более остальных нуждающиеся в духовной защите и, возможно, жалости: пьяницы, бездельники, наркоманы и преступники. Их тела закапывали в продолговатой траншее, а рядом вырывали следующую, чередуя их таким образом, чтобы трупы в предыдущей успели в достаточной степени раз– ложиться.

Словом, деревня ничем не отличалась от бесчисленного множества других таких же деревень, разбросанных по Малазанской империи. Люди рождались и умирали, не вмешиваясь в имперские амбиции, ничего не зная о завоевательных походах и магических сражениях. Их занимали только их собственные маленькие драмы; все знали друг друга в лицо, от кровавого рождения до бескровной смерти.

Спасаясь от четырех старших сестер, неряшливый и нелюдимый мальчик, которого позже назовут Смрадом, часто прятался у Старого Скеза – то ли дяди, то ли одного из маминых любовников, которые ходили к ней, пока отец Смрада был на войне. Скез бальзамировал мертвых, копал могилы и иногда вытесывал надгробья. Руки у него напоминали пыльные киянки с мужскую ляжку в обхвате, а лицо было перекошено оттого, что много лет назад на него свалился притолочный камень, – в общем, не красавец, но друзей у него хватало. Все-таки он достойно обращался с мертвыми. А еще в нем было что-то – все женщины так говорили. Утешающий взгляд, обещавший, если понадобится, нечто большее. Да, его любили, а он с удовольствием угощал деревенских женщин завтраком – смысл этой подробности дошел до Смрада лишь много, много позже.

В конце концов кто-то из обманутых мужей прикончил Старого Скеза. Закон оправдал убийцу, однако не прошло и недели, как тот заболел и помер. Мало кто пришел проститься с его посиневшим, раздутым телом – к тому времени смотрителем кладбища сделался Смрад, юноша семнадцати лет. Все говорили, что он никогда не пойдет по стопам отца – хромого ветерана квонталийской гражданской войны, который никогда не рассказывал о своих похождениях, а лишь напивался до беспамятства, не сводя покрасневшего глаза с братской могилы за храмом.

Будущее юного Смрада, хоть это имя ему еще предстояло обрести, виделось вполне ясным. Он не сомневаясь принял на себя обязанности Скеза – а что, уважаемая профессия и достойная жизнь.

Смраду шел девятнадцатый год. Он уже хорошо обжил вросший в землю каменный дом с плоской крышей, который Скез выстроил своими руками. И тут пришла весть, что Хестера Вилла, деревенского жреца, хватил удар и он скоро отойдет к духам. Это было понятно давно: старику все-таки уже было под сто, он совсем одряхлел, хотя долгожители поговаривали, что раньше он был богатырем. В ушах он носил кабаньи клыки, и за десятилетия мочки так вытянулись, что украшения покоились у него на костлявых плечах. Лицо его было густо испещрено татуировками шерсти, и поэтому никто не сомневался, что Хестер Вилл – жрец Фэнера. На местных духов он смотрел с легким пренебрежением, хотя и исполнял все деревенские ритуалы как положено.

Надвигающаяся смерть жреца должна была сильно повлиять на судьбу деревни. Последний послушник несколько лет назад сбежал, прихватив с собой пожертвования, собранные за месяц (Смрад помнил гаденыша: вместе со Скезом они застукали его мочащимся на гробницу верхнего яруса, после чего с удовольствием намяли ему бока). Когда Вилла не станет, некому будет добиваться милости у духов. Придется кого-то искать, скорее всего, чужака, и тогда все узнают о беде, постигшей Гетран.

Если у умирающего нет родни, сидеть у его одра полагалось смотрителю кладбища. Поэтому юный Смрад накинул плащ Старого Скеза, взял ящик с травами, эликсирами, ножами и другими инструментами и направился в трапезную, пристроенную сбоку храма.

Он не помнил, когда в последний раз был дома у Вилла, и не сразу узнал помещение, в котором очутился. Одинокий очаг в центре трапезной пылал, отбрасывая жуткие, изломанные тени на покрытые известкой стены – тени не от предметов, расположенных вокруг, а будто от ветвей, качающихся на сильном зимнем ветру. Уже наполовину парализованный, Хестер Вилл отказался от помощи и сам дополз до дома, но сил подняться на кровать у него не хватило. Так он и лежал на полу до прихода Смрада.

Смерть дожидалась своего часа в сухом, горячем воздухе, пульсировала на стенах, вилась в высоком пламени. Она подбиралась ближе с каждым хриплым вдохом Вилла и немного откатывалась с каждым еле шелестящим выдохом.

Смрад перенес обмякшее, отощавшее тело на кровать, натянул на него протертое одеяло и сел рядом. Юноша глядел на жреца, и его пробирал то жар, то холод. Левую часть лица Вилла свело судорогой – под морщинистой кожей, оттягивая веки, виднелись напряженные мускулы.

Смрад тонкой струйкой вливал в приоткрытый рот воду, но старик даже не глотал. Ему осталось совсем немного.

Огонь в очаге все не угасал, и наконец Смрад обратил на это внимание. Он обернулся, но не увидел в выложенном камнем углублении ни дров, ни даже тлеющих углей. Несмотря на нестерпимый жар, Смрад поежился как от холода.

Что-то попало в дом через пламя. Может, Фэнер? Наверное, он. Хестер Вилл был, насколько все знали, истинным жрецом и порядочным человеком, так что, естественно, бог пришел забрать слугу с собой. В качестве награды за долгое служение и жертвы.

Конечно, само понятие награды – изобретение исключительно человеческое, рожденное из убеждения, что наши усилия замечают и ценят. И то, что боги думают так же, считалось не просто данностью, а чем-то само собой разумеющимся. Иначе зачем вообще им поклоняться?

Но бог, который появился из пламени, чтобы забрать дух Вилла, был не Фэнер, а Худ. Он водил перед собой выцветшими зелеными руками; когти и пальцы его чернели от гнили. Владыка Убитых вел себя как слепой или тот, кому опостылел неблагодарный труд.

Мысли Худа коснулись сознания Смрада. В них чуждым было все, кроме глубокой, почти бесформенной печали, горькой дымкой поднимающейся из души бога – и смертный юноша узнавал эту печаль. Так печалишься за умирающих, которые тебе совершенно незнакомы, когда их гибель ничего для тебя не значит. Безличное горе – призрачный плащ, нужный для того, чтобы стоять неподвижно и задумчиво, представляя, каким тяжелым он окажется в будущем, когда перестанет быть призрачным. Когда смерть будет касаться тебя, полностью ляжет на твои плечи. Когда горе перестанет быть просто словом, а наполнит твой мир удушающей темнотой.

Холодный, нечеловеческий взгляд на мгновение задержался на Смраде, внутри черепа зазвучал голос:

– Ты думал, им не все равно.

– Но… Он же служил Фэнеру…

– Когда внимает лишь одна сторона, это не разговор. Когда только одна сторона платит кровью, это не сделка. Я, смертный, пожинаю заблудших.

– Именно поэтому ты горюешь? Я чувствую… твою печаль…

– Чувствуешь, значит. Что ж, возможно, тогда ты служишь мне.

– Я бальзамирую мертвых…

– Да, потакаешь их заблуждениям. Но это не служба. Я назвал тебя своим слугой, но что это значит? Не спрашивай, смертный. Со мной не договариваются. Я не могу пообещать ничего, кроме потерь, неудач, праха и сырой земли. Но ты служишь мне, и поэтому мы начнем игру. Игру в кошки-мышки.

– Я видел смерть. Она меня не пугает.

– Это не имеет значения. Правила таковы: ты должен похищать у меня жизни. Прокляни эти руки с черными от смерти когтями. Плюй в мой безжизненный дух. Жульничай и обманывай меня. Запомни: нет службы более честной, чем та, что я предлагаю тебе. Чтобы бороться со мной, ты должен признать мою силу. Как я признаю твою. Смирись с тем, что, как бы ни старался, ты обречен на провал, но взамен ты получишь мое уважение. За свою смелость. За упрямство, в котором заключена величайшая сила смертных.

Итак, смертный, ты готов играть?

– А что я получу взамен? Уважение – понятно. Но какая моя награда?

– Только то, что ты сам найдешь. Неопровержимые истины. Беспристрастный взгляд на терзания жизни. Вздох принятия. Конец страху.

Конец страху. Даже будучи неопытным юношей, Смрад понимал ценность этого дара. Конец страху.

– Прошу тебя, будь милосерден к Хестеру Виллу.

– Я никого не мучаю просто так, смертный. Увы, его душа будет чувствовать себя обманутой, но с этим я ничего не могу поделать.

– Понимаю. Это Фэнер виноват, что предал ее.

– Однажды, – в голосе Худа послышалась горькая усмешка, – даже богам придется встретить свою смерть.

Огонь в очаге задрожал и погас; вокруг Смрада сгустился мрак. Старый жрец больше не дышал. Лицо застыло изломленной мучением маской. На лбу отпечатались четыре черные точки.

Мир почти ничего не давал, а если и давал, то очень скоро отбирал. Ладони хватали воздух, глаза натыкались лишь на пустоту. Солнечный свет пробивался сквозь завесу пыли, а человек сидел в ожидании своего бога – ему не оставалось ничего иного, кроме как ждать.

Смрад ворошил ногами свои воспоминания – этим лучше заниматься в одиночестве. Он потерянно бродил по заросшим, заброшенным развалинам прямо в центре Летераса, полным потусторонних насекомых, зияющих провалов и пронизанных корнями земляных бугров. Владыка Смерти снова тянулся в этот мир, продолжая их старую игру, мутил пальцем лужи из крови смертных. Но Смрад не видел, какие узоры возникают на поверхности.

Он чувствовал, что боится за своего бога – за Худа. Своего врага, своего друга. Единственное треклятое божество, достойное уважения.

Никто не понимал, какую игру ведут некроманты. Со стороны казалось, будто амбарный кот ловит старую крысу: он охотится, она убегает, и оба ненавидят друг друга. На самом деле все было совсем не так. Худ не презирал некромантов; он знал, что, кроме них, никто не мог по-настоящему понять его слова, последние из последних. Уход от черного касания, похищение душ, издевательство над жизнью в виде воскрешения трупов – вот истинные атрибуты служения богу Смерти. Ведь истинное служение, по сути своей, – это игра.

– «Когда внимает лишь одна сторона, это не разговор».

Проговорив эти слова, Смрад хмыкнул. В месте, заполоненном призраками, меньше чем в дюжине шагов от дома Азатов, они прозвучали чересчур иронично.

Он узнал, что Бриса Беддикта однажды убили, а потом вернули обратно. Самый неприятный дар: чудо, что брат короля не сошел с ума. Когда душа сходит с пути, ей трудно вновь найти свою колею. Она начинает спотыкаться на каждом шагу, как будто сосуд из плоти и костей ей больше не по размеру, и она не может в него вжиться.

А еще Смрад услышал о про́клятой женщине, обреченной влачить немертвое существование. Рутан Гудд даже намекнул, что спал с ней… Тьфу, какая мерзость! Смрад покачал головой. Все равно что сношать овец, коров, собак, козлов и жирных бхок’аралов. Хотя нет, хуже. Желала ли она снять проклятие? Нет – и с этим надо было согласиться. В возвращении к жизни нет ничего хорошего. К новому существованию привыкаешь – куда больше, чем к тому, как ощущает себя живая душа в стареющем, дряхлеющем теле.

– Ощущение чуда пропадает, когда знаешь секрет фокуса. Заблуждения, которые раньше успокаивали, утрачиваются.

– Смрад!

Через ямы и груды камней к нему пробирался Флакон.

– Услышал твой голос… Призракам ведь нечего сказать, так зачем с ними разговаривать?

– Я и не разговаривал.

Молодой маг наконец вышел на ровную площадку и остановился, глядя на древнюю яггутскую башню.

– Ты видел обоз, который собирают за городом? Боги, там провианта и снаряжения на пять таких армий, как наша.

– Может, да. А может, и нет.

Флакон хмыкнул.

– Вот и Скрипач так же говорит.

– Мы отправляемся в никуда. Снабжение будет наладить тяжело, а то и вообще невозможно.

– В никуда – полностью согласен.

Смрад указал на дом Азатов.

– Думаю, они ушли сюда.

– Синн и Свищ?

– Ага.

– Их кто-то похитил?

– Навряд ли. Думаю, они переместились куда-то, как в свое время Келланвед с Танцором.

– А куда?

– Понятия не имею. И нет, идти за ними не собираюсь. Придется считать их пропавшими без вести.

Флакон посмотрел на некроманта.

– Адъюнкту уже говорил?

– Говорил. Ей это не понравилось.

– Еще бы. – Флакон почесал жидкую бороденку, которую не терял надежды отрастить. – И зачем, по-твоему, они туда ушли?

Смрад поморщился.

– Мне вспомнился день, когда я покинул родные края. Прокля́тый баран забрался на крышу моего дома – того, что достался мне от родителей, в смысле. Большая белая зверюга, готовая трахать все, что движется. Глаза у него были пустые и полные одновременно, если ты понимаешь, о чем я…

– Нет. Впрочем, ладно, да. После зимы наступает сезон спаривания, отсюда и взгляд.

– Пустой и полный. И с крыши ему открывался отличный вид на кладбище: все три яруса – от бедняков до местного аналога знати. А я только что похоронил деревенского жреца.

– Надеюсь, он уже был мертвый.

– Некоторые умирают со спокойным видом. Другие – полностью осознавая, что происходит. Пустые и полные. Он не знал, что умирает, и на такие лица смотреть хуже всего. – Смрад скривился. – Хуже всего, Флакон.

– Давай дальше.

– Эй, солдат, ты чего такой нетерпеливый?

Флакон дернулся.

– Ничего. Прости.

– Сбей с них спесь, и все нетерпеливые люди одинаковы. Они как глина на гончарном круге – суетятся, а ничего не делают. Вся спешка у них в голове; они хотят, чтоб остальные жили в их темпе, и постоянно подгоняют. А у меня нет времени на их выкрутасы.

– Они заставляют тебя заводиться?

– Я же сказал: нет времени. Чем больше на меня давят, тем медленнее я все делаю.

Флакон сверкнул зубами.

– Теперь ясно.

– Хорошо. – Смрад помолчал, возвращаясь к прерванной мысли. – И взгляд того барана меня поразил. Ведь у всех нас такой; у кого-то более заметный, у кого-то – менее. У жреца он проявился поздно, хотя был с ним всю жизнь. И так у всех. Ты видишь, что в нем пусто, и это открытие переполняет тебя.

– Погоди… где пусто?

– Во всем этом Худом забытом бардаке, Флакон. Везде.

– Несчастная ты душа, Смрад.

– Призна́юсь, это место разъедает меня изнутри, выкапывает воспоминания, которые я давно похоронил… Итак, стою я возле дома. Баран с одной стороны, гробница жреца – с другой, на самом высоком гребне, что я смог найти. Высокородные взвыли бы, если бы увидели. Но мне уже было все равно.

– Потому что в этот день ты ушел.

– Да. Был первым в очереди на вербовочном пункте Ли-Хэна. Солдат оставляет мертвых за спиной и хоронит, как правило, только тех, кого знает.

– Мы насыпаем курганы не только для своих погибших.

– Я не это имел в виду под словом «знает». Флакон, ты когда-нибудь смотрел в лицо врага – в смысле, мертвого?

– Пару раз, да.

– И что ты там видел?

Флакон передернул плечами и снова уставился на башню.

– Понял тебя.

– Армия – лучшее место, чтоб ссать Худу на лицо. Уж чего-чего, а мочи́ у нас у всех вдоволь.

– А я все жду – терпеливо, как видишь, – когда мы дойдем до Синн, Свища и Азатов.

– Вчера ночью я выпустил из клетей Кривого и Таракана – мелкий, как знаешь, та еще злюка. Старик Кривой – обычный пастуший пес. Незамысловатый, прямолинейный. Можно не сомневаться, что он только и ждет, когда вцепиться тебе в горло. Никаких виляний. А вот Таракан – это клыкастый ощерившийся демон. Я дал Кривому по башке, и он сразу понял, кто хозяин. Таракан же сначала завилял хвостом, а потом как цапнет меня за лодыжку. Я чуть не придушил его, пока отдирал от сапога.

– Ты забрал собак?

– Нет, я отпустил их. И они вылетели, как снаряды из баллисты: по улицам и переулкам, мимо зданий и сквозь визжащие толпы – к вот этой двери. К дому Азатов.

– И как ты за ними поспевал?

– Никак. Я наложил на них гейс и просто шел следом. Таракан валялся на дорожке – утомился кидаться на дверь, а Кривой царапал когтями кладку.

– Почему же никто из нас до этого не додумался?

– Да потому что вы все тупые.

– И что ты сделал потом? – спросил Флакон.

– Открыл дверь, и они ломанулись внутрь. Я слышал, как они рванули вверх по лестнице… и все. Тишина. Видимо, там был какой-то портал, который перенес собак к Синн и Свищу.

– А вот если бы ты обратился ко мне, – сказал Флакон, – то я бы вселился в одну из них и мы, возможно, узнали бы, куда ведет этот портал. Но раз ты у нас гений, Смрад, значит, у тебя был веский резон так не поступать.

– Худов дух… Вот здесь я облажался. Что ж, и у гениев бывают промашки.

– Хруст доставил твое послание, только я ничего не понял. Ты хотел, чтобы я пришел сюда – я пришел. Но эту историю можно было бы рассказать и за кружкой пива в таверне у Гослинга.

– Я выбрал Хруста, потому что он наверняка забыл про послание, как только его доставил. Забыл о том, что говорил со мной, а потом с тобой. Более непроходимого тупицу я в жизни не встречал.

– Ах, мы здесь тайно. Интригуешь, Смрад. Что тебе от меня нужно?

– Для начала хочу узнать о твоей ночной гостье. Решил, что лучше поговорить об этом наедине.

Флакон уставился на Смрада. Тот нахмурился.

– Что такое?

– Жду подмигивания.

– Мне не нужны подробности, кретин! Ты когда-нибудь видел ее глаза? Смотрел в них?

– Да… и всякий раз говорю себе: зря.

– Почему?

– В них так много… нужды.

– И все? Больше ничего?

– О, еще много чего, Смрад. Удовольствие, может, даже любовь… не знаю. Все, что я вижу – это только «сейчас». Не могу объяснить лучше. В ее глазах нет прошлого или будущего, только настоящее.

– Они пусты и полны.

Флакон сощурился.

– Как у барана, да. От этой животной стороны, признаться, мне не по себе. Как будто смотрюсь в зеркало и вижу свои глаза, но не как обычно, а… – Его передернуло. – Словно там никого нет. Совсем никого.

– Но при этом кто-то есть. – Смрад понимающе кивнул. – Я как-то смотрел в глаза Худу, Флакон, и видел то же самое – даже чувствовал то же самое. Я, но не я, а никто. И кажется, я понял, что я там увидел – и что ты видишь в ее глазах. Да, кажется, я наконец понял, что означает эта заполненная пустота. – Он повернулся к магу. – Так выглядят наши глаза после смерти, когда душа их покинула.

Флакон разом побледнел.

– Нижние боги, Смрад! Ты как будто насыпал мне червей за шиворот. Это… это ужасно. Вот что бывает с теми, кто слишком часто смотрит в глаза мертвецам? Боги… Теперь, идя мимо побоища, я буду глядеть только под ноги.

Смрад снова рассматривал дом Азатов.

– Барана переполняло семя, и его надо было излить. Может, он знал, что это его последний сезон? Или он так чувствует каждую весну? Ни прошлого, ни будущего. Полон и пуст. Только это и ничего больше – всегда. – Он потер руками лицо. – У меня кончились ходы, Флакон. Кончились ходы.

– Послушай, – сказала она, – когда я сую свой пальц – палец – туда, то ничего не чувствую. Ты не понимаешь? Ну тебя!

Она откатилась в сторону и хотела было опустить ноги и встать, но кто-то, видимо, отрубил половину койки, и она рухнула прямо на заляпанный пол.

– Ой, больно. Наверное.

Мертвоголов свесился над ней; его по-женски огромные, влажные глаза сверкнули из-под чернильно-черной челки.

Хеллиан вдруг посетило странное воспоминание – странное, прежде всего, потому, что обычно воспоминания терялись по дороге. Вот она девочка, лишь слегка навеселе (ха-ха), спускается по травянистому берегу к речушке и находит на мелководье рыбешку, только-только сдохшую, берет ее в руку и разглядывает. Как будто форель: сама ярко-красная – Хеллиан таких никогда не видела, – а на спине блестящая темно-зеленая, как мокрая сосновая лапка, полоса.

Почему Мертвоголов напомнил ей дохлую форель? Вроде бы и цветом он не красный и даже не зеленый. И на мертвого не похож – мертвые не моргают. Может, потому что скользкий? Наверное. И влажно поблескивает, как та рыбешка у нее на ладони в лужице воды, словно в гробу или в коконе. Хеллиан вдруг вспомнила, как ей тогда было грустно. Еще совсем малек, а умирает – просто так, без причины. Что же это была за речушка? И где, чтоб ее?..

– Где я выросла? – прошептала Хеллиан, не поднимаясь. – В городе? В деревне? На ферме? На каменоломне?

Мертвоголов подполз на край койки, глядя на Хеллиан со смесью голода и чего-то еще.

– Кем я была? Кто я теперь? – продолжала стонать она. – Понятия не имею. Да и какое кому дело?.. Боги, я протрезвела. Кто со мной такое сотворил?

Она бросила грозный взгляд на Мертвоголова.

– Признавайся, ублюдок, ты?!

– Не ублюдок – принц! Будущий король! А ты… ты – королева. Моя королева. Мы с тобой объединим два племени в одно – самое великое. Я правитель. И ты правитель. Люди склоняются перед нами и несут дары.

Хеллиан оскалилась.

– Послушай, придурок, я сама в жизни ни перед кем не склонялась и других заставлять не стану. Если только, – добавила она, – мы с тобой не думаем о чем-то другом. Короли, королевы – тьфу! Мочилась я на них с высокой колокольни! Вся эта важность, все это… – она наморщилась в поисках слова, – раболепие – полное дерьмо! Слушай сюда: я козыряю офцерам, потому как в армии это положено. Потому как кто-то должен быть главным. Но это не значит, что он лучше, благороднее или, там, умнее. П’нял, ты? Просто мы – офцер и я – так договорились. Договорились, ясно? О-бо-юд-но! А высокородные – они другие. Им подавай повиновение. Сс’ть я на них хотела! Кто сказал, будто они лучше? Ну и пусть они такие богатые, что у них дерьмо из золотых кирпичей – все равно это дерьмо! – Она ткнула пальцем в Мертвоголова. – Ты – солдат, Худ бы тебя побрал, понял? Принц, тоже мне! Ха!

И, перевернувшись на живот, Хеллиан сблевала.

Спрут со Скрипачом разглядывали плотно обитые тканью и соломой повозки, которые ползли к стоянке, отделенной деревьями от остального лагеря. Над раскинувшимися вокруг палатками, тележками, загонами и обозными фурами вилась пыль. День клонился к закату, и в небо медленно устремлялись струйки дыма от бесчисленных походных костров.

– По-моему, это глупо, – произнес Спрут, провожая взглядом последнюю повозку с морантской взрывчаткой. – Мы сделали все, что могли. Теперь либо они справятся, либо нет, и в такой дали, если арсенал иссякнет, то нам крышка.

– Они справятся, – сказал Скрипач.

– А толку, сержант? Четырнадцать «руганей» на все Худово войско. А «шрапнелей»? Сто, двести? Ерунда. Если нарвемся на неприятности, все кончится очень плохо.

– У летерийцев есть приличные баллисты и онагры. Дорогие, да, но нехватка денег не в числе недостатков Тавор. – Скрипач замолчал и тихо выругался. – Впрочем, не будем о чужих недостатках. Забудь, что я сказал.

– Скрип, мы даже не представляем, что нас там ждет. Но чувствуем. Какой-то нависший ужас, будто тучи, сделанные из золы. Аж мурашки по спине. Мы пересекли Семь Городов, завоевали эту империю. Что теперь не так? – Спрут передернул плечами. – Высаживаясь здесь, мы действовали вслепую; почти все, что мы знали, было ошибочным. Однако даже неведение не давило так, как нынешнее ощущение. Ничего не понимаю.

Скрипач почесал подбородок, потом ослабил ремешок на шее.

– Жарко и влажно, да? Не сухо, как в Семи Городах. Вытягивает всю энергию, особенно если ты в доспехах.

– Без доспехов нас съедят эти Худом траченные комары, и мы превратимся в сморщенные мешки с костями. А еще здешний гнус разносит заразу – в лазарет каждый день поступает по двадцать солдат с лихорадкой.

– И все из-за комаров?

– Так говорят.

– Что ж, чем скорее мы отправимся в Пустошь, тем раньше забудем об этой напасти.

– Почему это?

– Комары водятся там, где есть стоячая вода. Местные хотя бы мелкие. В Чернопесьем лесу на нас нападали стаи – каждый размером с колибри, зуб даю.

Чернопесий лес. От одного названия у малазанских солдат все внутри стыло, и неважно, воевали они там или нет. Спрут поражался, как обычное место – даже спустя много-много лет – продолжало жить в людской памяти, будто шрам, который ребенок унаследовал от родителей. Да, шрам, пятно, горький привкус ужаса и унижения. Возможно ли такое? Или дело в историях – вроде той, что сейчас рассказал Скрипач. И ведь это даже не история – так, подробность. Преувеличенная, но все же подробность. Зато обронишь такую раз, другой, третий – и внутри что-то начинает скатываться, словно комок влажной глины. Не успеешь оглянуться, как в голове у тебя уже болтается твердый шарик, сбивая с толку и приводя в смятение.

Страх всегда скрывал за собой смятение. Каждый солдат знал это, как и то, что в пылу битвы смятение может стоить жизни. Оно ведет к ошибкам, неверным решениям и, конечно же, к слепой панике – этот зловонный цветок распускается первым, когда наступает время плясать в поле.

– Слишком усердно задумался, сапер, – произнес Скрипач. – Здоровье попортишь.

– Думал о плясках в поле.

– Худов дух, сто лет не слышал этих слов. И нечего вспоминать их сейчас. Кроме того, Спрут, охотники за костями никогда не проявляли тяги разбегаться кто куда…

– Сержант, я понимаю, что подчиненных бывает разумно держать в неведении, но где-то же должен быть предел.

– Ты про нашу великую, но неведомую цель?

Спрут отчаянно закивал.

– Если мы наемники, то должны предлагать свои услуги. Но мы не предлагаем, да и никто не собирается нас тут нанимать. Сомневаюсь, чтоб наши услуги были нужны в Пустоши или еще где. Впрочем, поговаривают, будто бы в Болкандо какая-то заварушка. То ли «Выжженные слезы», то ли даже изморцы. Выручать союзников – дело, конечно, достойное, благородное…

– Вызывает нужные чувства, да.

– Именно. Но ведь не за этим же мы сюда приплыли, так ведь?

– Мы дали пинка безумному императору, сапер. А заодно показали летерийцам, что бывает с теми, кто зарится на чужие берега…

– Вот только ставить на место надо было не их, а тисте эдур…

– Хочешь сказать, мы их недостаточно проучили?

– Ну, а дальше что, Скрип? Наше присутствие здесь ничего не дает. Даже меньше, чем ничего.

– Расслабься, – отмахнулся Скрипач. – Тебя не звали на чтение. Я уже говорил и еще раз повторю: то, что случилось там, тебя не касается.

– Зато касается Тавор! А мы вынуждены таскаться за ней. Вот совпадение-то, а?

Под сколоченный на скорую руку навес завезли последнюю повозку, и погонщики стали распрягать волов. Скрипач со вздохом расстегнул и снял шлем.

– Пойдем проведаем Корика.

Спрут, нахмурившись, пристроился рядом.

– Наш взвод сейчас кто где пропадает.

– Разве что Флакон любит побродить. А больше никто. Ты ведь не станешь считать Корика? Он засел в лазарете не потому, что ему нравится внутреннее убранство.

– Флакона надо бы приструнить, сержант. Увиливает от обязанностей, пропадает сутками…

– Ему скучно.

– А кому нет? Мне просто кажется, что когда мы выдвинемся, нам еще неделю-другую придется привыкать друг к другу.

Скрипач хмыкнул.

– Спрут, у нас никогда не было слаженной команды. Или хочешь сказать, что не замечал?

– Мы неплохо сработали в той летерийской деревушке…

– Ничего подобного. Если бы не взводы Хеллиан и Геслера – а потом еще и Бадана Грука, – тамошние цветочки уже щеголяли бы в наших ногтях, словно в красивых шапочках. Мы слишком рассредоточились, Спрут. Корик с Улыбкой смотались, как влюбленные кролики, – и получилось, что Корабб – наш главный силач.

– Ты чересчур строго судишь, сержант. Эдуры наступали со всех сторон; надо было их растащить.

Скрипач пожал плечами.

– Может, и так. Если уж на то пошло, в И’Гхатане мы справились лучше. Наверное, меня просто тянет сравнивать с прошлым. Дурная привычка, знаю… И хватит на меня так смотреть.

– Ну да, в прошлом у тебя был Вал, Быстрый Бен и тот убийца… Как там его звали?

– Калам.

– Ага, натуральный вепрь с кинжалами. Погибнуть в Малазе – какая глупая смерть. Но я не об этом…

– Силачом у нас во взводе был баргаст. А еще была Жаль – не спрашивай, кто это, – и Скворец. Видит Худ, я совсем не Скворец.

Услышав смех, Скрипач насупился еще сильнее.

– Что смешного, солдат?

– Тебя послушать, так прошлый состав «Мостожогов» был не лучше нынешнего. А то и хуже. Смотри. Корабб годится на силача, особенно учитывая, что Госпожа тянет его, не вынимая руки́ из штанов. Свалится он, вместо него встанет Битум, а вместо Битума – Корик. Раньше была Жаль – теперь есть Улыбка.

– Ну а ты у меня вместо Вала, – сказал Скрипач. – Если задуматься, оно и к лучшему.

– Как саперу мне до него ох как далеко…

– И хвала богам за это.

Они подошли к огромной палатке, служившей лазаретом.

– Чего-то не поделили, да? – спросил Спрут, подозрительно сощурившись. – О вашей дружбе ходят легенды. Вы были не разлей вода, почти как Быстрый Бен с Каламом. Что случилось?

– Когда теряешь друзей, нужно оставлять их и идти дальше. Так я и поступил.

– Вот только Вал вернулся.

– Вернулся, да не совсем. Ничего хорошего в этом нет.

– Ну и? Если нельзя, чтобы было как раньше, может, начать с нуля?

– Все куда хуже. Глядя на него, я представляю себе всех погибших. Всех товарищей. Плохо так говорить, но было проще, когда я остался один. Даже появление Быстрого Бена с Каламом выбило меня из колеи. С другой стороны, мы же выжили. Последние из «мостожогов». С этим можно смириться. Теперь остался только Бен, но адъюнкт забрала его к себе – пускай. Я снова один, понимаешь? Один.

– И тут появляется Вал.

– Видимо, есть разница между тем, что подходит, и тем, что подходит, но не совсем. – Останавливаясь у входа в палатку, Скрипач почесал потную лысеющую макушку. – Возможно, со временем…

– Хорошо-хорошо, понял. Со временем.

Они вошли в лазарет.

Койки скрипели; солдаты ворочались под насквозь промокшими от пота шерстяными одеялами, выкрикивали что-то в бреду, бились в лихорадке. Между ними сновали рудометы с мокрыми полотенцами. Густо пахло мочой.

– Худов дух! – выдохнул Спрут, зажимая нос. – Мерзкое зрелище, а?

Все двести с лишним коек были заняты жертвами местной мошкары. Спрут смотрел, как рудометы затыкают несчастным рты мокрыми полотенцами, чтобы те хоть немного попили.

– Вот он. – Скрипач указал рукой на одну из коек. – Не трать времени, в таком состоянии он нас даже не узнает.

Он схватил за руку проходившего мимо рудомета.

– А где все целители с Дэнулом?

– Последний свалился этим утром. От усталости, сержант. Здесь все вымотались… Простите, мне нужно еще вон тех напоить.

Скрипач отпустил его.

Они со Спрутом покинули лазарет.

– Пошли искать Бриса Беддикта.

– Так он же не целитель, сержант…

– И без тебя знаю, дурень. Но ты видел, чтобы там лежал хоть один летерийский погонщик или носильщик?

– Нет…

– Следовательно, у местных есть какое-то средство от этой лихорадки.

– Вообще, местные, как правило, вырабатывают невосприимчивость к своей заразе, Скрип…

– Чушь. Они гибнут так же часто, просто нам, иностранцам, этого не заметно. А источники болезни почти всегда одни и те же: незакрытые выгребные ямы, стоячая вода, протухшая еда.

– Ничего себе, и откуда ты столько об этом знаешь?

– До появления морантской взрывчатки, – сказал Скрипач, – саперы занимались облагораживанием покоренных земель. Строили канализацию, рыли водозаборные скважины и погреба – в общем, делали из людей, которых еще месяц назад резали, довольных жителей Малазанской империи. Странно, что тебе не приходилось этим заниматься.

– Приходилось, только я все ума не мог приложить, зачем.

Скрипач недоуменно вскинул бровь.

– Ты вот недавно жаловался, что ничего не знаешь…

– И?

– А ты не задумывался, что причина может быть не в окружающих, а в тебе самом?

– Не-а.

Скрипач молча посмотрел на Спрута, тот на Скрипача. Потом они вместе отправились искать Бриса Беддикта.

Малазанское войско покидало столицу. Взводы и полувзводы понемногу стягивались в ротные лагеря, раскинувшиеся на полях недавних сражений. Многие солдаты, проведя буквально несколько ночей в палатках, сваливались больными, и их, как Корика, например, отвозили в полевой госпиталь, установленный между армейским станом и обозной колонной.

Учения кончились, но не раньше чем нанесли серьезный урон. Столь многие под разными предлогами увильнули от маневров, что теперь солдат приходилось собирать по всему городу, так что сплоченность войска (и без того ослабленная «вторжением», в котором больше всего досталось морпехам) оставляла желать много лучшего.

Устроившись на походном табурете у взводной палатки, капрал Битум распустил очередной моток железной проволоки, вооружился кусачками, которые несколько десятков лет назад изобрел некий смекалистый малазанский кузнец, и принялся резать проволоку на короткие куски. Поддержание кольчуги в пригодном состоянии требовало много труда. Можно было, конечно, отдать ее оружейникам, но Битум предпочитал ремонтировать свой доспех самостоятельно. Не то чтобы он не доверял мастерам, и без того заваленным работой сверх меры… так что да, не доверял. Нет, лучше он сам возьмет щипцы, намотает проволоку на пруток, зажмет и поставит на место отсутствующего кольца – и так, пока не заделает прореху. Мастера же обычно наматывают длинный кусок по всей длине прутка, а затем вплетают по краям дыры. Отдельные кольца распиливают, потому что никаких лезвий не напасешься, и от этого возникают большие зазоры и зазубрины, которые разрывают гамбезон в лоскуты. Мало того, что неаккуратно, так еще и бесполезно. Нет уж, легче скрутить каждое кольцо отдельно, убедиться, что выступающих концов нет, и с помощью щипцов поместить его на место, а затем…

– Знаешь, Битум, твоя одержимость прямо бесит.

– Найди себе уже занятие, Улыбка. И не забывай, что я теперь твой капрал.

– Ага, еще одно доказательство, что в командовании творится полный раздрай.

– Все нытье – к сержанту.

– А Корабб куда подевался?

Битум пожал плечами и разложил на коленях кольчужный хауберк.

– Пошел получать новое оружие.

– Что, опять потерял?

– Вообще-то, сломал. И пока ты не спросила: нет, не скажу как.

– Почему это?

Битум промолчал, а потом, подняв голову, увидел, что Улыбка, насупившись и уперев руки в боки, смотрит на него.

– В каком состоянии твое снаряжение, солдат?

– Все в порядке.

– Запас болтов пополнила?

– Ага, даже взяла один с твоим именем. И еще с несколькими.

По тропинке между палатками шел Корабб Бхилан Тэну,алас. Ступал он как-то странно – осторожно, словно по тонкому льду, и расставляя ноги, будто верхом на бочонке. На плече он нес длинный меч летерийской выделки в вощеных ножнах. Под мышкой у него была пуховая подушечка.

Дойдя до костра, он положил подушку на табуретку и аккуратно присел.

– Какого Худа с тобой стряслось? – спросила Улыбка. – В заду ковырялся, что ли?

– Не твое дело, – отозвался Корабб, морщась.

Он положил свой новый меч на колени и стал разглядывать его. Такое выражение лица Битум видел только у детей в День подарков Королевы Грез: щеки горят, глаза блестят и не терпится поскорее заглянуть под крашеную обертку из змеиной кожи.

– Будет тебе, Корабб, – сказала Улыбка. – Меч как меч.

И завороженное выражение вдруг пропало, скрылось где-то глубоко в недрах воина. Капрал поднял строгий взгляд на Улыбку.

– Солдат, иди и собери походные мешки для каждого бойца во взводе. Разыщи себе мула и телегу, если не собираешься таскать их туда-сюда на своем горбу.

– А почему сразу я? – взвилась Улыбка.

Да потому что ты от скуки начинаешь всех вокруг резать.

– Просто сгинь с глаз моих. Сейчас же.

– Какие мы дружелюбные… – пробурчала она и удалилась.

Битум отложил инструменты.

– Летерийский, говоришь? Что ж, Корабб, давай поглядим, что за штуку тебе дали.

И глаза у Корабба вновь загорелись.

До похода оставалось еще много дней, так что приказ Битума был преждевременным. Будь она капралом, она бы это знала и не стала бы поручать себе бесполезную работу. Вот уж нет, будь она капралом, то давала бы Битуму идиотские задания каждый раз, когда бы он выводил ее из себя – то есть всегда. В общем, Улыбка решила потянуть время и пошляться где-нибудь до темноты. Битум обычно ложился рано.

Жаль, с Корика льет, как с рыбаря, его бы компания сейчас не помешала. Вместо этого Улыбка поплелась к группе тяжей, собравшихся кружком, – видно, игра в разгаре. Все привычные лица: Поденка с Тульпаном, Смекалка, Курнос, Лизунец – и еще несколько из другой роты, знакомые по бойне в деревне: Молния, Затылок и Большой Простак. Улыбка протиснулась между пахнущими по́том спинами.

Нет, не игра. Просто огромный отпечаток чьей-то ноги в пыли.

– Чего уставились? – спросила Улыбка. – След как след, Худ вас дери!

Огромные лица уставились на нее со всех сторон, а Поденка восторженно прошептала:

– Это его след.

– Чей?

– Его, говорят же тебе, – сказал Курнос.

Улыбка снова посмотрела на отпечаток.

– Правда? Не может быть. Откуда знаете?

Смекалка утерла нос, из которого текло постоянно с самой высадки на материк.

– Он не наш. Видишь пятку? Железные заклепки полукругом – такие есть только у морпехов.

– Тупицы. Пол-армии носит такие! – Улыбка хмыкнула и огляделась. – Нижние боги, и вы тоже!

– Вот именно, – сказала Смекалка.

Все вокруг закивали.

– Так давайте пойдем по следам и поглядим на него.

– Мы думали об этом, – сказал Курнос. – Вот только след один, видишь?

– Что значит – один? Всего один? Но это же чушь! Вы наверняка затоптали остальные…

– А вот и нет, – сказал Затылок, накручивая толстыми пальцами сальную прядь на отекшее ухо. – Я первым его заметил, и след был один – вот такой. Кто еще мог его оставить, как не он?

– Вы все идиоты. Я даже не верю, что Нефарий Бредд вообще существует.

– Это потому что ты тупая! – крикнул Большой Простак. – Ты – тупая… э, тупая… в общем, просто тупая. И ты мне не нравишься. Молния, ведь так, да? Она мне не нравится, да? Да?

– Ты знаешь ее, Простак? Знаешь, кто это?

– Нет, Молния. Не знаю. Совсем.

– Что ж, тогда она тебе точно не нравится. Как пить дать. Ты прав, Простак.

– Так и знал.

– Эй, а кто хочет сыграть в костяшки? – предложила Улыбка.

– Чем? – спросила Поденка.

– Костяшками, конечно!

– У нас нет.

– Зато у меня есть.

– Есть что?

Улыбка жизнерадостно оскалилась, отчего заболело лицо. Она достала кожаный мешочек.

– Итак, солдаты, делаем ставки, начинаем игру. Слушайте внимательно, сейчас буду объяснять правила…

– Мы знаем правила, – сказал Курнос.

– Мои – не знаете. – Улыбка окинула взглядом крохотные глазки, которые теперь смотрели на нее с внезапным интересом. – Итак, слушайте, и слушайте внимательно, потому что сразу разобраться будет не просто. Простак, ты встань рядом со мной, вот тут. Как лучший друг, так?

– Так! – Большой Простак кивнул и, выпятив грудь, стал проталкиваться вперед.

– Лейтенант, на два слова.

Порес вскочил.

– Так точно, сэр!

– Следуйте за мной.

Капитан Добряк направился к выходу из казармы. Солдаты, пакующие снаряжение, только успевали разбегаться в стороны перед ним, как напуганные котята. Перед лейтенантом Поресом они, правда, такой же прыти не выказывали, отчего тот, спеша за капитаном, не раз и не два запнулся о чужие лодыжки.

На плацу их ожидала нестройная орава гражданских, которым на вид уже совсем нечего было терять, – ровным счетом дюжина. Завидев парочку, стоящую сбоку, Порес совсем пал духом.

– Назначаю вас мастер-сержантом, – сообщил капитан Добряк.

– Благодарю, сэр.

– Таким образом я поощряю ваши таланты, мастер-сержант Порес, в области набора рекрутов среди местного населения.

– Сэр, и снова должен заверить вас, что к внезапному появлению у вас в кабинете этих двух шлюх, – он указал на пару страшно обрюзгших женщин в конце строя, – я не имею никакого отношения.

– Ваша скромность впечатляет. Однако, как видите, перед нами стоят летерийские рекруты. В основном должники, а также, как вы верно заметили, пара бывших представительниц самой благородной и человеколюбивой профессии. И как должен знать каждый малазанский солдат, – тон капитана стал жестче, – жизнь до службы перестает иметь значение, как только он принес присягу и получил снаряжение. Нет никаких преград для повышения, кроме личных способностей…

– А иногда даже их отсутствия, сэр.

– Самокритичность похвальна, но даже это не повод меня перебивать, мастер-сержант. Итак, поручаю этих почтенных рекрутов вам. Выдайте им снаряжение и выведите в поле, чтобы привести в боеспособное состояние. Армия выдвигается через два дня.

– Два дня на боевую подготовку, сэр?

– Рекруты, как и я, полагаются на ваш опыт и профессионализм, мастер-сержант. – От самодовольного вида Добряка аж тошнило. – Первым делом предлагаю вам протрезвить их. Можете приступать, мастер-сержант.

Порес отдал честь.

– Благодарю, сэр.

Капитан Добряк направился к себе в штаб.

– Война так война, – прошипел Порес, глядя ему вслед.

Лицо ближайшего рекрута – тщедушного мужичка лет сорока с огромными заляпанными усами – вдруг прояснилось.

– Жду не дождусь, сэр!

Порес резко развернулся к нему.

– Я тебе не «сэр», жук навозный! Я мастер-сержант!

– Простите, мастер-сержант!

– И ты, надеюсь, не думаешь, что мое назначение не служит однозначным доказательством веры капитана Добряка в меня?

– Никак нет, мастер-сержант!

Порес дошел но конца строя и грозно уставился на шлюх.

– Нижние боги, а вы-то две что здесь забыли?

Блондинка, чье лицо лоснилось, как у всякого толстяка, которого заставили стоять, громко рыгнула и сказала:

– Посмотрите на нас, мастер-сержант!

– Смотрю.

– Мы так долго пытались скинуть жир, да все без толку. А в армии не будет другого выхода, ведь так?

– Да вы пьяные обе.

– Бросим, – сказала черноволосая.

– А блудить?

– Ну мастер-сержант, хоть одну радость оставьте!

– Да вы уже стоя задыхаетесь. Если заставить вас бежать в полной выкладке, вы умрете.

– Ничего страшного, мастер-сержант. Как будет удобнее!

– Назовите мне имя солдата, который заплатил вам и сказал явиться к капитану.

Шлюхи лукаво переглянулись, потом блондинка сказала:

– Не представлялись.

– Мужчина или женщина?

– Тоже не сказали, мастер-сержант.

– Темно было тогда, – добавила темноволосая. – Ну и, в общем, Большой Добряк сказал…

– Прости, что?

– Ой… Я хотела сказать, капитан Добряк, он же ведь теперь в мундире, ну то есть…

– А мундир хорош, – поддакнула блондинка.

– Он сказал, что вы – самый лучший и самый усердный, самый крепкий и, того, здоровый солдат во всей Малахольной армии…

– В Малазанской армии.

– Точно. Простите, мастер-сержант, все эти иностранные названия сбивают с толку.

– Да и без бутыли рома, надо полагать, не обошлось.

Темноволосая кивнула.

– Да, бутыли были.

При упоминании «бутылей» взгляд Пореса сам собой опустился пониже. Закашлявшись, он повернулся к остальным рекрутам.

– Бежите от долгов, значит, – сказал он. – Какую армию мира ни возьми, везде так. Должники, преступники, отбросы общества, извращенцы, патриоты, безумцы – и это я только что озвучил собственное заявление. Зато поглядите: дослужился до лейтенанта, а теперь назначен мастер-сержантом. Так что, дорогие рекруты, – Порес нацепил широкую улыбку, и весь строй ответил ему тем же, – никто лучше меня не знает, откуда вы взялись и чем кончите – скорее всего, лазаретом или гауптвахтой. И поверьте, с этим у меня не заржавеет!

– Ура, мастер-сержант! – заорал усатый остолоп.

Порес подошел к нему вплотную, и радости у того поубавилось.

– В Малазанской армии от старых имен избавляются. Ничего хорошего с ними все равно не связано. Ты теперь будешь Балбес. Назначаю тебя старшим в первом взводе.

– Да, мастер-сержант! Спасибо, мастер-сержант!

– Итак, – заложив руки за спину, Порес стал прохаживаться туда-сюда перед строем, – за два дня сделать солдат из таких уховерток, как вы, – задача невыполнимая даже для меня. Придется мне отправить вас в настоящий взвод – у меня на примете есть как раз подходящий. – Остановившись, он повернулся к рекрутам лицом. – Но для начала мы все отправляемся в сортир, где каждый из вас – по команде, как подобает солдатам, – сунет два пальца в рот и сблюет в корыто. А затем мы пойдем к квартирмейстеру за формой и тренировочным снаряжением. Сержант Балбес, выстраивай подчиненных в колонну и шагом марш за мной!

– Есть, мастер-сержант! Идем на войну!

Остальные заулюлюкали.

В кострах уже мерцали угольки, а над котелками вился дымок, когда мастер-сержант Порес привел свою хилую, запыхавшуюся ораву в расположение Третьей роты.

– Сержанты Третьей роты! – гаркнул он. – Живо ко мне!

Уголек, Аккурат и Бадан Грук нехотя выстроились перед Поресом. Несколько десятков подсвеченных кострами глаз смотрели на них.

– Я мастер-сержант Порес, а это…

– А мы думали, что вы капитан Добряк, – сказала Уголек.

– Нет, то был мой брат-близнец, который, увы, утонул вчера в ведре с собственной блевотой. У меня есть еще целое корыто – специально для вас, сержант, если будете перебивать.

Бадан Грук хмыкнул.

– А я думал, что это был лейтенант Порес…

– А то был мой другой брат-близнец. Его отослали из Охотников за костями, и теперь он служит телохранителем и наложником у царицы Фравалавы из Худоморской империи. Все, довольно болтовни. У меня за спиной стоят наши новые рекруты. Через два дня они должны быть готовы выдвинуться…

– Выдвинуться куда, мастер-сержант?

Порес вздохнул.

– Вслед за остальным войском, сержант Уголек. А точнее, вместе с вашими тремя взводами, так что теперь за них отвечаете вы. – Обернувшись, он махнул рукой. Двое рекрутов сделали шаг вперед. – Временные сержанты Балбес и Соплежуй. – Он махнул снова, и вышли еще двое. – Временные капралы Бутыли и Сальцо. Пусть капрал Целуй возьмет их под личную опеку. Обратите внимание, им выдали палатки, но увы, никто из рекрутов не умеет их ставить. Научите. Вопросы есть? Вопросов нет. Вольно, разойтись.

Побродив немного по лагерю, Порес высмотрел палатку поновее и, понаблюдав за тремя солдатами, сидящими у ближайшего костра, с серьезным видом направился к ним.

– Солдаты… Вольно. Внутри палатки стоит перегородка?.. Отлично, так и думал.

– Ту часть занял сержант Урб, лейтенант…

– Замечательно. Увы, друзья мои, у меня для вас печальные новости. Капитан Добряк реквизирует эту палатку в мою пользу. Я отказывался – ведь несправедливо же? – но вы знаете капитана Добряка.

Солдаты угрюмо закивали. Порес удовлетворенно кивнул и похлопал по сумке.

– Я отвечаю за снабжение, и мне нужно тихое место. Штаб закрыли, поэтому я перебираюсь сюда. Но вот что я вам скажу, друзья – и обязательно передайте это сержанту Урбу, – я отвечаю за снабжение, экипировку и – провиант я уже упоминал? – так вот, за провиант для офицеров тоже, а в него входит недурственное вино. К чему это я? А к тому, что даже столь безупречный снабженец, как я, не может не «потерять» ящик-другой.

Солдаты понимающе заулыбались.

– Располагайтесь, лейтенант.

– Превосходно. А теперь не мешайте мне.

– Так точно, лейтенант.

Порес вошел в палатку и, перешагивая через вещмешки и скатки, направился к занавеске. За ней обнаружилась приличная походная кровать, чистое белье и взбитая подушка. Скинув сапоги, Порес уселся на раскладушку, притушил светильник и открыл сумку. В ней лежали пять фляжек, которые он конфисковал у рекрутов.

Узнать о человеке можно по его излюбленному напитку или наркотику. Что ж, пора познакомиться с новоиспеченными охотниками за костями поближе: составить, так сказать, их интеллектуальный портрет.

Порес достал первую фляжку и выдернул пробку.

– Он заставил нас блевать, – сказала Бутыли.

– Всех заставлял, – отозвалась Целуй. – Так, теперь поставь этот колышек под углом, пока сестра замахивается.

– Она мне не сестра.

– Сестра. Мы все теперь сестры и братья. Армия – это одна большая семья.

Сальцо перехватила молоток двумя руками.

– Тогда командиры, выходит, родители?

– Когда как.

– Как это?

– Ну, если твои родители были психами, садистами, никчемными или отбитыми на голову, а то и все вместе, тогда да, командиры именно такие.

– А вот и не всегда, – заметил капрал Правалак Римм. Он принес походные матрасы. – Некоторые командиры знают свое дело.

– Это не имеет значения, Римм, – сказала Целуй.

– Согласен. Имеет значение только то, готов ли ты исполнять их приказы, когда запахло жареным. – Он бросил две скрутки на землю. – Эти кладете в палатку, только хорошенько разровняйте. И подыщите себе небольшой уклон: голова должна быть выше, чем ноги, иначе будут сниться кошмары, а наутро голова будет раскалываться…

– В этом не сомневайся, – заметила Целуй. – Чуешь, как от них разит?

Римм, скривившись, отобрал молоток у Сальца.

– Умом рехнулась, Целуй? Она же раздробит ей руки.

– Зато на одну обузу меньше на марше.

– Ты шутишь?

– Только отчасти. В общем, с людьми у меня не очень, так что ты займись ими. А я пойду в город вытаскивать Мертвоголова из объятий Хеллиан.

Целуй ушла, а Бутыли облизала пухлые губы.

– Капрал Римм?

– Чего?

– В вашем взводе есть солдат по имени Мертвоголов?

Правалак Римм улыбнулся.

– О, погоди, скоро ты с ним познакомишься.

– Новое имя мне не нравится, – проворчал Балбес. – Я все бодрился, чтобы не думать, будто иду на казнь. Так старался предстать в нужном свете. И что взамен? Он назвал меня Балбесом.

Драчунья похлопала его по руке.

– Не нравится имя? Ничего страшного. Когда капитан, он же лейтенант, он же мастер-сержант Добряк-Порес заглянет в следующий раз, мы скажем ему, мол, сержант Балбес захлебнулся в ведре с помоями, но на его место явился брат-близнец по имени… Как хочешь, чтоб тебя называли?

Балбес наморщил лоб. Почесал затылок. Подергал за ус. Прищурился. Пожал плечами.

– Не знаю, надо подумать.

Драчунья мило улыбнулась.

– Ладно, давай помогу. Ты должник?

– Ага. И причем на пустом месте. Видишь ли, Драчунья, я жил достойно, даже преуспевал. У меня была жена – милая, но, как мне всегда казалось, простоватая, попроще меня даже. И это здорово, потому что я вроде как получался главный, а мне нравится командовать…

– Только не вздумай никому здесь такого говорить.

– Вот беда. Только пришел, а уже все испортил…

– Нет, не ты, а твой утонувший брат.

– Что? Клянусь Странником, он и правда утонул, но откуда ты об этом знаешь?! А, погоди. Все, понял! Очень умно!

– Итак, дела у тебя шли хорошо.

– Дела? А, ну да… Дела шли хорошо, более того, у меня появились деньги на инвестиции. Впервые в жизни я решил куда-то инвестировать и выбрал строительство. Не моя область, конечно…

– А твоя какая была?

– Делал и продавал лампады и большие масляные лампы для храмов. Бронзовые, медные, иногда из глазурованной глины.

– И вдруг решил вложиться в строительство.

– Ага, и все рухнуло. Как раз перед тем, как явились вы. Я потерял все. Жена тут же заявила мне, что на самом деле только и ждала, пока не подвернется кто-то побогаче да покрасивее. И сбежала! – Он потер ладонями лицо. – Думал покончить с собой, но все не мог решить, как лучше. И потом меня осенило: пойти в армию! Но не в летерийскую. Наш новый король едва ли станет затевать войны. К тому же меня наверняка оставили бы в городском гарнизоне, и мне пришлось бы постоянно видеть своих якобы друзей, а им пришлось бы постоянно делать вид, будто мы незнакомы. И тут я узнал, что вы, малазанцы, отправляетесь на войну…

– Правда? Впервые слышу.

– Ну или что-то вроде того. А потом я подумал: ведь можно пойти в армию не за тем, чтобы побыстрее погибнуть. Что, если в ней я начну новую жизнь? Вот только, – и он с досадой хлопнул себя по бедру, – все сразу пошло наперекосяк…

– Да все в порядке. – Драчунья, крякнув, поднялась; летериец остался сидеть у своего походного тюка. – Это у Балбеса все пошло наперекосяк, забыл?

– Что?.. А ведь и правда!

– Кажется, я придумала тебе новое имя. Как насчет того, чтоб зваться Рассветом?

– Рассветом?

– Ну да. Сержант Рассвет. Новая жизнь брезжит на горизонте, как восходящее солнце. Каждый раз, слыша это имя, ты будешь думать о том, что начал жить заново. Без долгов, неверных друзей и сбежавших жен.

Новобранец вдруг поднялся и порывисто обнял Драчунью.

– Спасибо тебе. Я этого не забуду. Никогда.

– Вот и славно. Теперь сполосни миску и ложку. Ужин готов.

Бриса Беддикта они нашли на ближайшем к реке мосту через канал. Опершись на каменный парапет, командующий глядел на текущую воду.

– Чего это он? – прошептал Спрут, придерживая Скрипача за рукав. – Похоже, как будто…

– И сам вижу, на что это похоже, – огрызнулся Скрипач. – Но, думаю, он здесь не за этим. Пошли.

Заслышав их шаги, Брис повернул голову и выпрямился.

– Добрый вечер, солдаты.

– Командующий Беддикт, – вежливо кивнул ему Скрипач. – У нас в лагере неприятности, сэр. Страшная лихорадка, которую переносят кусачие насекомые. Много народу слегло, наши целители с ног валятся от усталости, но не справляются.

– Мы зовем эту болезнь трясучкой, – сказал Брис. – Где-то в полулиге к северу от вашего лагеря есть имперский колодец. Воду оттуда качают насосом, который приводится в действие жерновами, – одна из Бугговых придумок. Вода пузырится и на вкус довольно резкая, зато от трясучки спасает. Я прикажу организовать поставку в ваш лагерь. Сколько ваших бойцов слегло?

– Две сотни, может, три. И с каждым днем все больше, сэр.

– Тогда начнем с пятисот бочонков. Пускай каждый выпьет – для профилактики, хотя это свойство и не доказано. Я также направлю вам на подмогу наших армейских целителей.

– Благодарю, сэр. На моей памяти обычно чужаки приносили с собой заморскую заразу, которая выкашивала местных. В этот раз все с точностью до наоборот.

Брис кивнул.

– Надо полагать, в основе Малазанской империи лежит тяга к расширению, к покорению дальних земель.

– Лишь чуть более неуемная, чем у вас, летерийцев, сэр.

– Согласен. Мы придерживались принципа медленных поползновений – так говаривал наш старший брат, Халл. Мы растекались, как пятно по ткани, а когда кто-то из аборигенов наконец догадывался, в чем дело, начиналась война. Мы оправдывали свою правоту тем, что просто защищаем своих поселенцев, свои интересы, свою безопасность. – Командующий блекло улыбнулся. – Типичное вранье.

Скрипач оперся на парапет рядом с Брисом, Спрут, помедлив, тоже.

– Вспоминаю нашу высадку на один из островов Бей. Мы не нападали, просто устанавливали контакт. Главный остров к тому времени уже сдался. Местные едва-едва набрали с две сотни воинов, и вот они выстроились на берегу, глядя на флотилию транспортников, скрипящих под весом пяти тысяч закаленных в боях морпехов. Старый Император по возможности старался побеждать без кровопролития. Да и нам – мы тогда стояли у борта, прямо как сейчас, – было их, откровенно говоря, жаль.

– И что случилось? – спросил Спрут.

– Их вождь собрал на берегу кучу безделушек, как бы демонстрируя свое богатство и вместе с тем пытаясь задобрить нас. Смелый поступок, ведь вождь отдавал все, что у него было. Едва ли он ждал от адмирала Нока ответного жеста. Просто хотел, чтобы мы забрали драгоценности и уходили.

Скрипач замолчал и почесал бороду, вспоминая те времена. Ни Брис, ни Спрут не просили его продолжить.

– Но у Нока был приказ, – произнес сержант со вздохом. – Он принимает дар, а нам приказывает отвезти на берег золотой трон для вождя и столько шелков, льна и шерсти, чтобы хватило на каждого островитянина – пусть вождь сам одаривает своих подданных. Никогда не забуду его лицо… – Скрипач вытер глаза. Спрут стыдливо отвел взгляд в сторону, но Брис, не отрываясь, смотрел на сержанта.

– Благородный жест, – заметил он.

– Нам тоже так казалось. А потом местных начала косить болезнь. Наверное, в шерсти жили блохи или еще какая-нибудь зараза. Мы даже не знали, что происходит. Просто ждали у берега, пока вождь примет решение. Да и деревня скрывалась за густой мангровой рощей… А спустя несколько дней дозорный заметил девочку, потерянно ковылявшую по пляжу. Ее кожа, когда-то гладкая, была вся покрыта нарывами… – Скрипач опустил голову. – Нок действовал быстро: собрал всех целителей с Дэнулом и отправил на остров. Где-то две трети удалось спасти. Вождь не выжил. До сих пор я задаюсь вопросом, о чем он думал, умирая. Думал ли в последний миг просветления, очнувшись от лихорадки, что мы намеренно отравили его, воткнули нож в спину? Испустил дух с проклятием на устах? Я бы на его месте точно нас проклял. Хотели мы того или нет – наши намерения не значат ровным счетом ничего. Все это лишь пустые слова – и тогда, и теперь. Прощения нам нет.

Повисло долгое молчание. Брис снова уставился на воду, текущую под мостом.

– Этот канал впадает в реку, река – в море, а затем вымытый отсюда ил оседает на самое дно – на равнины и долы, не видящие солнечного света. Иногда похожий путь совершают и души. Немые, слепые и потерянные, они опускаются все ниже и ниже.

– Продолжите в том же духе, – процедил Спрут, – и, клянусь Худом, я прыгну.

Скрипач хмыкнул.

– Послушай-ка, сапер. Слушать легко, но еще легче услышать что-то не то, поэтому будь внимателен. Я не мудрец, но за свою жизнь усвоил: знание, то есть понимание, того, что ты делаешь – это не повод опускать руки. И когда ты вкладываешь свое понимание в слова, передаешь его другому – это тоже не призыв опускать руки. Оптимизм бесполезен, если он заставляет закрывать глаза на боль мира. Даже более, чем бесполезен – он опасен. Пессимизм же – всего лишь первый шаг на пути, который может привести прямиком к Худу, а может привести туда, где ты берешь себя в руки и делаешь все, лишь бы не дать этой боли победить. В этом месте, Спрут, невозможно притворство.

– Именно в таком месте, – вставил Брис, – рождаются герои.

Сержант помотал головой.

– Это не имеет значения. Можно оказаться в кромешной темноте, словно на дне океана, которое вы описывали, командующий Беддикт. Ты делаешь все, что в твоих силах, потому что понимание не всегда подобно вспышке света. Иногда тебя окружает чернота, из-за чего может показаться, что ты ослеп. Но ты не слеп, а вовсе даже наоборот.

На этих словах он замолк и уставился на свои руки, которые сами по себе сжались в кулаки. Побелевшие костяшки почти светились в сгущающихся сумерках.

Брис Беддикт распрямился.

– Я сегодня же отправлю своих солдат к имперскому колодцу и отряжу вам целителей. – Помолчав, он добавил: – Спасибо тебе, сержант Скрипач.

Однако ни в своих воспоминаниях, ни в том, что он только что сказал, Скрипач так и не нашел поводов для благодарности.

Проводив взглядом Бриса, он обратился к Спруту.

– Все слышал, сапер? Теперь, надеюсь, ты перестанешь молиться на Худову землю, по которой я хожу.

Он, не оглядываясь, направился прочь, а Спрут едва заметно покачал головой и пошел за своим сержантом.

Глава десятая

Бывает ли хоть что-то бесполезнее оправданий?

Император Келланвед

Перед рождением ребенка лепили глиняную фигурку из нескольких шариков – голова, туловище и так далее; этим занималась сестра роженицы или, при ее отсутствии, ближайшая кровная родственница по женской линии. Фигурку затем погружали в кровь и околоплодные воды, таким образом ритуально связывая ее с новорожденным до самой смерти.

Огонь эланы называли Братом и Мужем, Дарящим жизнь. Это был бог-дух, покровитель тепла, света и защиты. После смерти фигурку элана – последнее пристанище его души – бросали в семейный очаг. Фигурки делались безликими, потому что огонь встречал каждую душу одинаково: разделяя умерших на праведников и грешников, он полагался не на внешность, которая всегда скрывала истину, а на деяния. Расколовшись от жара, фигурка возвращалась к своей родительнице – воде, которую называли Сестрой и Женой, Дарящей жизнь, а душа отправлялась к другой божественной ипостаси – Забирающей жизнь. Если фигурка не раскалывалась, значит, боги отвергли душу, и к обожженному вместилищу больше никто и никогда не прикасался. Траур прекращался, а все воспоминания об умершем предавали забвению.

Калит свою фигурку потеряла – после такого позора оставалось только умереть. Лежит она теперь где-то в траве или под наносом из пыли или золы. А еще она наверняка разбилась, и связь разорвалась – теперь душе Калит не найти пристанища после смерти. Злые духи набросятся на нее и раздерут на куски. Никакого спасения, никакого правосудия от Дарящего жизнь.

Ее народ, как Калит поняла впоследствии, считал себя избранным. Впрочем, это наверняка касалось любого народа, любого племени, любой страны. Возвеличивание себя, как бы оно ни граничило с надменностью. Каждый народ верил в свое бессмертие и место в вечности, пока вдруг не приходило сокрушительное откровение. Люди погибали, теряли свою самобытность, язык, верования и образ жизни. Смертность напоминала о себе, как нож у сердца. И в это унизительное, приземляющее мгновение все истины, которые прежде казались непреложными, оборачивались хрупкой иллюзией.

Люди стояли на коленях в пыли. Проваливались глубже. Лежали лицом в этой пыли, вдыхая носом запах разложения. Стоит ли удивляться, что все звери в последние мгновения ложатся на землю, отдаваясь на милость безжалостной природы, подставляя горло ножам и клыкам, переливающимся на солнце? Делают все, что должна делать жертва…

Калит вспомнила, как давным-давно видела быка-бхедерина, пронзенного десятком охотничьих копий. Волоча за собой древки, огромный зверь тем не менее остался стоять, как будто его заботило только это, как будто только так он считал себя живым и достойным жизни. Его красные, налитые кровью глаза выражали упрямую непокорность, ведь упасть означало умереть.

Так он и стоял, истекая кровью, а охотники кружили вокруг его, но подходить ближе опасались. Они ждали, но зверь все не сдавался, не желал покоряться неизбежному – и продолжалось это поразительно долго. Потом охотники неоднократно пересказывали эту историю у мигающего костра, обязательно изображая умирающего зверя: как широко расставлены его ноги, как ссутулены плечи, как пылают глаза.

Прошел день, наступила ночь, за ним снова рассвет, но зверь продолжал стоять, только теперь уже мертвый.

В каком-то смысле бхедерин победил – его смерть как бы стала незначащей, обыкновенным переходом, а не поводом для радостных плясок.

Калит чуть не расплакалась, вспомнив про этого бхедерина, про его могучую душу, вырванную из гордого тела. Даже охотники тогда молчали, благоговейно притрагиваясь к задубевшей коже; даже дети, которые ждали возможности поучаствовать в разделке туши, в том числе и сама Калит, ощущали странную смесь испуга со стыдом. Или, что вероятнее, только Калит ощущала это… да и ощущала ли? Не правильнее ли предположить, что этот стыд, эта вина пришли к ней только теперь – многие десятилетия спустя? После того как зверь стал символом чего-то иного, чего-то очень личного для нее?

Ее народ погиб.

А она стоит.

Продолжает стоять.

Однако в это мгновение они все лежали в траве, прижимаясь к валунам. Калит вдыхала запах пыли и собственного пота. К’чейн че’малли практически скрылись из виду. Они лежали неподвижно, словно свернувшиеся в клубок змеи или ящерки, греющиеся на камнях. Их чешуя почти сливалась с окружением.

Они скрывались.

От чего? Что в этой бесполезной и безжизненной пустыне могло вызвать у них такую тревогу?

Ничто. Во всяком случае, не на земле. Нет… мы скрываемся от туч.

Не меньше десятка туч выстроились в ряд на горизонте к юго-западу. До них было пять или больше лиг.

Калит совершенно не понимала, что происходит, – и потому даже не могла задать своим спутникам никакого вопроса, не могла поделиться своими страхами и тревогами. Далекая темная полоса говорила ей только о том, что приближается гроза, а еще, возможно, град или пыльная буря. Однако за все время, что Калит и к’чейн че’малли скрывались и выжидали, тучи не сдвинулись с места. Непонимание убивало.

Тучи.

Парит ли еще над ними крылатый убийца? Наверху, наверное, яростно хлестали ветра, но внизу было пугающее затишье. Казалось, даже воздух затаился и насекомые расползлись по щелям в земле.

Под Калит вдруг задрожала земля, толчок за толчком. Было неясно, слышит ли она гром или просто ощущает его. От неожиданности заколотилось сердце: никогда прежде она не переживала столь долгого бедствия. Бури в прериях были стремительными и яростными; они проносились над землей, вырывая траву и сметая палатки из шкур, взметывали пылающие угли, трепали юрты. Гул ветра набирал силу, превращаясь в вопль, а потом столь же быстро затихал. Оставались только серые градины, которые быстро таяли. На памяти Калит подобных бурь не было, и от металлического привкуса страха закололо язык.

К’чейн че’малли, ее внушающие ужас телохранители, прижались к земле, словно побитые дворняги.

Землю сотряс очередной раскат грома, затем еще и еще. Сжав зубы, Калит заставила себя повернуть голову. В воздухе туманом повисла пыль. За бурой завесой она различала непрекращающиеся серебристые вспышки, однако сами тучи оставались черными, будто черные точки перед глазами. Где росчерки молний? Все вспышки поднимались от земли, и вот вдалеке тускло засветились пожарища. Высохшая степь пылала.

Вскрикнув, Калит накрыла голову руками. Часть ее смотрела на все с отвлеченным, слегка раздраженным интересом, тогда как остальное ее существо тряслось от ужаса. Правда ли она это чувствовала? Или на нее накатили эманации Гунт Мах, Саг’Чурока и других к’чейн че’маллей? Хотя нет, скорее она наблюдала обыкновенную осторожность – да, преувеличенную, но ведь все-таки ящеры не дрожали и не рыли землю? Наоборот, застыли как будто мертвые. Неподвижные и спокойные, как и…

Когтистая лапа подхватила Калит. Она взвизгнула, и к’чейн че’малли вдруг сорвались с места, почти не отрываясь от земли, быстрее, чем казалось возможным. Дестриант болталась в хватке Гунт Мах словно кусок мяса, оторванный от туши убитого бхедерина.

Они бежали от грозы. На север и на восток. Все вокруг превратилось для Калит в калейдоскоп, и она ощутила себя страшно беспомощной. Клубки желтой травы пролетали мимо, похожие на огненные шары. Булыжники и ямы с гравием сменились низкими холмами из сланца, а затем – карликовыми, безлиственными деревьями, высохшими и опутанными паутиной. Дальше – сухая глина, покрытая комками соли. И всю дорогу – мощный топот трехпалых рептилий и их тяжелое дыхание, с шипением вырывающееся из легких.

Гунт Мах резко затормозила. Охотники К’елль рассыпались в стороны, замедляясь. На вершине холма их ждал убийца Ши’гал. Огромный, сложенные за спиной крылья напоминают шипастые наплечники, широкая пасть, усеянная острыми, как иглы, клыками, светящиеся глаза над ней и под ней.

У Калит перехватило дыхание – настолько сильными были злоба и презрение убийцы.

Гунт Мах опустила лапы, Дестриант стала извиваться, пытаясь нащупать опору под ногами.

По бокам, шагах в десяти, стояли Кор Туран и Риток – голова опущена, грудь вздымается, клинки уперты острием в каменистую почву. Прямо напротив Гу’Рулла неподвижно и с вызовом стоял Саг’Чурок. Он головы не опускал, а его чешуя блестела от выделившегося масла.

Горько запахло насилием.

Гу’Рулл склонил голову набок, как бы посмеиваясь над Саг’Чуроком, но при этом не сводил всех четырех глаз с охотника, словно нехотя признавал силу соперника. Калит это казалось немыслимым. Убийца Ши’гал чуть ли не вдвое выше Саг’Чурока, да и лапы у него длиннее, чем у охотников К’елль, хоть даже и не имеют клинков.

Ши’гал был рожден убивать, причем в таких масштабах, что охотникам К’елль и не снились, и с такой жестокостью, перед которой пасовали даже солдаты Ве’гат.

Сердцем Калит не сомневалась, что Гу’Рулл легко перебьет их всех на месте, даже не испачкав маслом гладкую, блестящую чешую.

Гунт Мах отпустила Калит. Та не сразу сумела встать; пришлось помогать себе руками.

– Слушай, – произнесла Дестриант, подивившись тому, как спокойно, хоть и с легкой хрипотцой звучит ее голос. – Когда-то у нас в лагере был пес, который мог прогнать окрала, но только поднимался ветер или вдалеке гремел гром, как он начинал скулить и прятаться. – Помолчав, она продолжила: – Убийца. Меня отнесли подальше от грозы по моему приказу.

Калит заставила себя сделать шаг навстречу Гу’Руллу. Оказавшись рядом с Саг’Чуроком, она положила руку ему на бок.

Охотник вполне мог не двигаться – у Калит все равно не хватило бы сил его столкнуть, – но, тем не менее, отступил. Дестриант оказалась с убийцей Ши’гал один на один.

– Будь окралом.

Убийца склонил голову сильнее, рассматривая Калит.

От резкого хлопка крыльями она вздрогнула, а порыв ветра от взмаха – словно жалкий отголосок той грозы, что осталась далеко за спиной, – заставил ее отшатнуться. Затем убийца, по-змеиному извивая хвостом, взмыл в небо.

Тихо выругавшись, Калит обернулась к Гунт Мах.

– Смеркается. Разобьем лагерь здесь. Я вся разваливаюсь на части, и голова болит.

И это ведь был не настоящий страх? Не слепой ужас. Так я, по крайней мере, утешаю себя.

А мы все знаем, как это порой полезно.

Заравоу из Змееловов, небольшого рода внутри племени Гадра, был крупным воином двадцати четырех лет, однако несмотря на массивность, в бою был ловким и подвижным. Когда-то Змееловы были одной из самых влиятельных сил не только в племени Гадра, но и среди всего клана Белолицых. Так было до войны с малазанцами. Мать Заравоу погибла от стрелы «мостожогов» в горах Одноглазого Кота, когда засада обернулась бойней. Ее смерть сломила отца, и тот уполз в какой-то торговый городишко, где шесть месяцев пьянствовал не просыхая. В итоге он допился до столь жалкого состояния, что Заравоу пришлось его лично придушить.

Малазанцы истязали Змееловов, пока их положение среди баргастов не рухнуло, и Столмен с остальным племенем Гадра не отмежевались от них. Воины других племен разобрали их женщин, и это кровотечение никак нельзя было остановить. Даже Заравоу, который сам увел трех жен у убитых противников, остался с одной, да и та оказалась бесплодной и проводила все свое время со вдовами, жалуясь на мужа и слушая жалобы на других воинов, которые подвели Змееловов.

Проходы между шатрами завалены мусором. Скотина тощая и неухоженная. Повсюду горечь и безнадега. Юные воины каждую ночь напиваются д’рхасиланским пивом, а утром сбиваются в кучки вокруг тлеющих костров, приходя в себя после белладонны, к которой так пристрастились. Даже когда по всему племени прокатился клич, что гадра идут войной на лживых захватчиков родных земель баргастов, настроение в лагере осталось подавленным.

Большое путешествие через океан, по проклятым путям, где друг на друга давили потерянные годы, было ошибкой. Жестокой, ужасной ошибкой.

Заравоу знал, что Военный вождь Тлен когда-то был союзником малазанцев. Будь у Змееловов больше влияния в совете, он бы добился, чтобы Тлена низложили – а еще лучше, освежевали заживо. Перерезали горло отпрыскам. Жену изнасиловали и отрубили ей носки ног. Обезноженная, она станет существом бесправнее последней шавки, которое обязано всегда и везде поднимать зад перед мужчиной. И даже этого будет мало.

Сегодня Заравоу пришлось наносить маску смерти самостоятельно: жена где-то запропастилась, ее не было ни в одной из пяти сотен юрт лагеря Змееловов. Поэтому воин сидел, склонившись над костром, чтобы от восходящего жара краска быстрее засохла, и как раз тогда увидел, как жена вперевалку, будто пьяная, идет козьей тропой вдоль северного холма. Нет, не пьяная: такая же походка когда-то была у нее наутро после бурных ночей, словно, раздвигая ноги, она вся высвобождалась.

А следом, чуть выше по тропе, Заравоу увидел Бендена Ледага – тощего улыбчивого юношу, при виде которого у воина неизменно возникало желание выбить тому все зубы. Весь он был высокий, долговязый и нескладный, с большими, что твои деревянные лопатки для нанесения узоров на горшки, ладонями.

И вдруг Заравоу понял, чем эти руки занимались совсем недавно, а также разгадал секрет насмешливой улыбки, которая появлялась на лице Бендена при каждой их встрече.

Значит, жена уже не просто жалуется на мужа другим вдовам. Она решила опозорить его.

Что ж, позор падет на нее.

Сегодня Заравоу бросит вызов Бендену. Разрубит ублюдка на части, а жена пусть смотрит и знает – пусть все знают, – что и ей не избежать наказания. Двумя милосердными взмахами тесака он отсечет ей носки ног, а потом силой возьмет. А потом пустит по кругу между друзьями. Они заполнят ей рот, пространство между бедрами и между ягодицами. Ей одной смогут овладеть сразу трое…

Он шумно задышал носом, а внизу живота затвердело.

Нет, это будет потом. Заравоу достал тесак и поводил большим пальцем по кромке. Клинок жаждал крови. Что ж, Бенден ему все равно никогда не нравился.

Он выпрямился, повел могучими плечами, поправляя короткую накидку из шкуры бхедерина, прислонил тесак к правой ноге и стал облачаться в кольчужные перчатки.

Краем глаза он заметил на нижнем уступе холма жену – она тоже его увидела и замерла, наблюдая. Она все поняла. Услышав ее крик, Заравоу подхватил тесак и направился к холму. Разум его помутился от гнева; ну уж нет, этой похотливой сучке несдобровать…

Но жена кричала не Бендену. Она смотрела в сторону лагеря, и даже с такого расстояния Заравоу видел ужас у нее на лице.

За спиной раздавались все новые тревожные вскрики.

Заравоу повернулся.

Половину неба закрывали грозовые тучи. Он даже не видел, как они подошли. Более того, был готов поклясться…

Под тучами, словно стволы исполинских деревьев, вытянулись непроницаемо-серые столпы пыли, не меньше дюжины. Выстроившись в ряд, они надвигались прямо на лагерь.

Заравоу застыл на месте, во рту пересохло.

Основания столпов начали развеиваться, открывая взгляду…

Есть титулы, которыми не зазорно гордиться, и Секара, жена вождя Столмена, которую все знали как Секару Злобную, своим титулом очень гордилась. Всякий ведал: тронь ее – обожжешься; ее пот – кислота, а дыхание – сера. Куда бы они ни шла, перед ней расступались; когда на нее светило солнце, кто-то всегда загораживал ее тенью. Жесткие хрящи, которые царапали десны, для нее разжевывали, краску, которой она рисовала мужнин «лик расправы», мололи из лучших красителей. И все это благодаря злобности.

Мать хорошо обучила Секару. Чтобы жить правильно – сиречь с пользой для себя, что только и имеет смысл, – нужно уметь безжалостно манипулировать другими. Для этого требуется острый ум и проницательный взгляд, вылавливающий любую слабость и болевую точку, на которую можно надавить, а также рука, которая не побоится причинить боль и наказать за обиду – настоящую или же вымышленную.

Секара выглядела и держалась так, что каждый в племени Гадра знал: она – бойцовый пес, ревностно охраняющий свою территорию, смертоносный, как гадюка в постели. Это и есть власть.

Власть, принадлежащая ее мужу, была менее изощренной, а оттого и вполовину не столь эффективной. Она не строилась на безмолвных угрозах и смертельных предостережениях. В руках Секары вождь был податлив, как ребенок. Так повелось с самого начала, и это не изменится.

Одеяние только подчеркивало царственность ее натуры. Секара облачалась в дары самых талантливых прях и ткачих, резчиков по кости и рогу, ювелиров и кожевенников в племени. Эти дары ей подносили, чтобы заслужить благосклонность или отвести зависть. Когда у тебя есть власть, зависть перестает быть недостатком – она становится опасным оружием. Секара отлично умела с ним обращаться, а потому считалась одной из богатейших среди Белолицых.

Она шла с горделивой осанкой и высоко поднятой головой, напоминая всем, что титул королевы баргастов принадлежал ей, а вовсе не сучке Хетан, которая даже не собиралась его принимать. Презренная дура. Нет, королевой должна быть Секара – по праву рождения и изощренной жестокости. Не будь ее супруг жалким олухом, они давно бы вырвали власть из рук этого чудовища Тлена и его ненасытной шлюхи.

Секара шла по каменистой тропе, следом, поднимая пыль, тащилась накидка из шкур. Вдоль холма, отбрасывая тени, стояли Х-образные кресты. Секара не смотрела на свисающие с них освежеванные куски мяса, когда-то бывшие акриннайскими, д’рхасиланскими и сафинандскими торговцами, их бестолковыми охранниками, жирными женами и пухлыми детишками. Зачем? Просто чинно прохаживаясь мимо и глядя перед собой, Секара подтверждала свою власть и ответственность за мучительную смерть этих чужаков.

Она – Секара Злобная.

Скоро она проделает то же самое с Тленом, Хетан и их испорченными сосунками. Все для этого уже готово, союзники только и ждут приказа.

При воспоминании о муже по ее лону разлилось сладкое томление. Как он работал ртом и языком, демонстрируя покорность! Да, она заставила его встать на колени и ничего не дала взамен. На внутренней стороне бедер остались следы белой краски, и Секара как бы невзначай продемонстрировала их прислужницам, одевавшим ее. Теперь женщинам снова будет о чем судачить, хихикать и презрительно хмыкать. Сама она ушла, пока муж спешно восстанавливал себе раскраску.

На западе сгущались тучи, но слишком далеко, чтобы по их поводу беспокоиться. Они не двигались в эту сторону, а раскаты грома сквозь плотные подошвы расшитых бисером мокасин не ощущались. Когда мимо, поджав хвосты, засеменила стайка лагерных собак, Секара с удовлетворением посчитала, что этот страх внушила им она.

Хетан отдыхала в юрте, наблюдая, как ее пухлый карапуз возится вокруг огромного боевого пса, лежащего на дешевом акриннайском паласе – пришлось выменять у заезжих торговцев, когда стало ясно, что ребенок и пес друг без друга не могут. Она не переставала поражаться, как пес – крупный даже по меркам баргастов, восьми или девяти лет, покрытый множеством шрамов и давно заслуживший главенствующее положение среди других лагерных собак – терпит все эти тычки, пинки и щипки. До сих пор еще ни одно баргастское семейство не пускало уличных животных в юрту, но это была еще одна странная мужнина вольность. Пес имел право делать с уродливой чужеземной тряпкой что угодно, но дальше не заходил. Он прекрасно понимал границы проявленного к нему госте– приимства.

– Только попробуй полезть в постель, – вполголоса пригрозила Хетан; пес тут же навострил уши, – я тебе голову размозжу.

Конечно, вздумай она поднять руку на пса, первым завоет ее сыночек.

Отодвинув полог и нагнувшись, в юрту вошел Тлен.

– Погляди на своего сына, – пожаловалась ему Хетан. – Он вот-вот выколет зверюге глаза, а та ему отхватит руку, если вообще не разорвет.

Муж бросил взгляд на младенца, но было ясно, что ему сейчас не до этого. Он молча пересек пространство юрты и взял свой завернутый в меха кремневый меч.

Хетан встрепенулась.

– Что такое?

– Пока не знаю, – был ответ. – Сегодня была пролита баргастская кровь.

Хетан вскочила на ноги (пес вскинул голову и прижал уши) и, подхватив ножны с тесаками, вышла вслед за Тленом.

Снаружи она не увидела ничего необычного, если не считать озабоченности, с которой ее муж двигался на запад по главной дороге, рассекавшей лагерь надвое. Хетан не сомневалась, что у такого поведения есть причина – Тлен сохранил некоторую чувствительность, присущую т’лан имассам, одним из которых он когда-то был. Хетан пристроилась рядом и попыталась что-то прочесть на его лице, но увидела только глубокую печаль и напряженные морщины на лбу. Воины, мимо которых проходил вождь с женой, увязывались следом.

– Одно из племен на отшибе?

Тлен поморщился.

– Хетан, в этом мире нет места, куда не ступала нога имассов. Куда я ни взгляну, я всюду вижу их следы, напоминания о седой древности, которые заволакивают мой взор, как туман.

– Это тебя ослепляет?

– Я думаю, это ослепляет всех нас. Не дает увидеть правду.

Хетан сомневалась, что правильно поняла его слова.

– Какую?

– Мы были не первые.

Этот ответ заставил Хетан похолодеть до самых костей.

– Мы нашли нашего врага, Тлен?

Вопрос его, похоже, удивил.

– Возможно. Хотя…

– «Хотя» – что?

– Хотя надеюсь, что нет.

Когда Тлен с Хетан дошли до западной окраины лагеря, за ними собрались не менее трех сотен воинов. Все молчали, но явно к чему-то внутренне готовились, хотя даже не подозревали о намерениях своего вождя. Меч Тлена уже давно превратился в своего рода знамя и приобрел статус символа: если Онос Т’лэнн взялся за свой смертоносный клинок, пусть и с неохотой, значит, близится война и кровь.

Горизонт скрывала черная полоса, готовая поглотить солнце.

Тлен смотрел на эту полосу.

За ними, бряцая оружием, продолжала собираться толпа, но никто не проронил ни слова.

– Эта гроза – волшебная? – тихо спросила Хетан мужа.

– Нет, Хетан, – ответил он после долгого молчания.

– И все же…

– Да. И все же.

– Ты ничего мне не расскажешь?

Затравленный взгляд Тлена не на шутку ее напугал.

– А что я должен рассказать?! – не сдержав злости, выпалил он. – Полтысячи баргастов мертвы. Убиты за двадцать ударов сердца. Что еще ты хочешь узнать?

Последние слова прозвучали, как удар хлыста. Задрожав, Хетан отвела взгляд.

– Значит, ты уже видел такое прежде? Скажи, Онос Т’лэнн, скажи прямо!

– Не стану.

При этих его словах все те узы, что возникли за годы страсти и глубочайшей любви, разом лопнули. К глазам Хетан подступили слезы.

– То есть все, что у нас, у нас с тобой, есть, для тебя – ничто?

– Напротив, для меня это – все. И потому я скорее вырежу себе язык, чем раскрою тебе то, что мне известно.

– Значит, мы получили ту войну, которую хотели.

– Любимая. – Тлен опустил голову; его голос дрогнул. – Дорогая, горн моего сердца, я хочу бежать отсюда. С тобой и с детьми. Бежать, слышишь? Хочу сбросить бремя лидерства – я не желаю вести баргастов в это… понимаешь?

Кремневый меч упал к его ногам; из толпы послышалось ошеломленное аханье.

Хетан отчаянно хотела обнять мужа, защитить его от всего этого, от знания, которое пожирало его изнутри. Но он окончательно закрылся.

– Я буду рядом с тобой, – проговорила она сквозь хлынувшие по лицу слезы. – Я всегда буду рядом с тобой, но ты лишаешь меня сил. Дай мне что-нибудь, муж, прошу. Хоть что-нибудь.

Тлен впился пальцами себе в лицо, как будто желал содрать с него кожу.

– Хетан, если я… Если я откажу им – твоим сородичам, – если я поведу их прочь отсюда, прочь от предначертанной судьбы, исполнения которой вы так жаждете, ты правда веришь, что они пойдут за мной?

Нет. Они убьют тебя. Убьют наших детей. А для меня уготовят куда более страшную участь.

– Может, нам сбежать? – тихим шепотом спросила Хетан. – Под покровом ночи, пока никто не видит?

Тлен опустил руки и, глядя на бурю, блекло улыбнулся. Эта улыбка пронзила Хетан сердце.

– Предлагаешь мне стать трусом, которым я так хочу быть? Поверь, любимая, я очень хочу быть трусом. Ради тебя, ради детей. Нижние боги, да хотя бы ради себя.

Сколько признаний могут так сокрушить мужчину? Еще мгновение назад казалось, что сильнее уже некуда.

– Что ты будешь делать? – спросила Хетан, полагая свое участие во всем это оконченным.

– Отбери мне сотню воинов. Моих злейших соперников и критиков.

– Почему так мало? Разве сотни хватит для боевого отряда?

– Врага мы не увидим; только то, что он оставил после себя.

– Ты разожжешь в них гнев и тем самым привяжешь к себе?

Тлен скривился.

– Любимая, ты меня не поняла. Я хочу разжечь в них не гнев, но страх.

– Можно ли мне идти с тобой, супруг?

– И бросить детей? Нет. Кроме того, скоро вернутся Кафал с Таламандасом. Задержи их в лагере до нашего возвращения.

Не говоря больше ни слова, Хетан спустилась к застывшей толпе. Соперники и критики? Найти их не составит труда. И даже не сотню, а целую тысячу.

Дым от костров серым саваном укрывал погруженный в сумерки лагерь. Сотня воинов, ведомых Оносом Т’лэнном, один за другим быстро растворялись в темноте.

Хетан провожала их с холма. Справа топталось огромное стадо бхедеринов, сбиваясь в кучу перед сном. Хетан ощущала жар их тел и видела вздымающиеся над ними клубы дыхания. Она не ожидала, что скотина будет так спокойна в ее присутствии. Возможно, пробудился древний инстинкт, что присутствие двуногих отгоняет волков и прочих хищников. В чем в чем, а в забое бхедеринов баргасты были весьма деликатны, предварительно отделяя жертву от остального стада.

Так же разделились и сами баргасты, но вовсе не по причине чьего-то враждебного умысла. Нет, это сделали они сами. Мир – самый опасный яд для тех, кто с рождения учился воевать. Кто-то убивал время в праздности, кто-то искал врагов среди ближних. «Воин, направь свой взор вовне», – гласит древняя баргастская пословица, рожденная из горького опыта, не иначе. Еще одно доказательство, что за многие поколения мало что изменилось.

Хетан отвела взгляд от бхедеринов, но колонна уже окончательно растворилась в ночи. Тлен не стал тянуть и сразу пустил воинов скорым маршем, пожирающим лигу за лигой, благодаря которому отряды баргастов сокрушали зазевавшихся врагов. И даже так ее муж мог с легкостью их обогнать. Вот уж на что достойный способ посрамить соперников!

Размышления о сородичах, особенно по соседству со стадом в две с лишним тысячи голов бхедеринов, сбившихся в неподвижную кучу, угнетали, да еще в юрте ждали близняшки. Хетан знала, что в ее отсутствие они не ссорятся – все-таки девочкам нужно внимание, – а потому не торопилась назад. Она еще не отошла от моральной трепки, которую ей задал Тлен.

Ей отчаянно, до боли в груди не хватало общества брата.

Взгляд Хетан привлекло болезненное свечение изумрудных Царапин на юге, которые словно разрывали ночное небо на части. Так легко во всем видеть зловещие знаки – старейшины уже многие месяцы причитали и предостерегали, и Хетан вдруг подумала, а не слишком ли скоро они отвергли эти предостережения, списав их на обыкновенное стариковское брюзжание. Ей сдавило горло. Живущим свойственно считать перемены предвестником катастроф, не видя иронии в том, что перемены неизбежны.

Однако некоторые знамения оказывались истинными. И перемены, бывало, приводили к натуральным катастрофам, а копание в улегшемся песке давало мало удовлетворения.

Когда близится крах, мы предпочитаем его не замечать. Отводим взгляд, закрываем глаза на факты и доказательства. Держим наготове маску удивления, а заодно и страдания с самобичеванием, в преддверии столь знакомой игры в виноватых и жертв.

А потом тянемся за мечом. Потому что всегда есть виноватые. Всегда есть тот, кто за все ответит.

Хетан сплюнула в темноту. Этой ночью она хотела возлечь с мужчиной, причем даже неважно с каким. Просто так она привыкла сбегать от мрачной реальности.

Зато она никогда не станет прятаться под маской. Нет, она будет смотреть будущему прямо в лицо, ни в чем не раскаиваясь, но и свою вину не отрицая. Прими удар, как и все, но прими его достойно, не склоняя головы. Она не станет указывать пальцем и не станет хвататься за оружие, лишь бы кого-то наказать.

Хетан поняла, что смотрит на рваные раны в небе почти с гневом.

Ее муж хотел быть трусом. Ослабленный любовью к ней и их общим детям, он готов сломать себя, лишь бы спасти их. Он буквально просил ее позволения на это. Она была не готова к нему. Не поняла, что ему от нее нужно.

Вместо этого я задавала глупые вопросы, не осознавая, что каждым выбиваю почву у него из-под ног. Не видя, как раз за разом он падает. Дурацкие вопросы, эгоистичное желание нащупать твердую опору, прежде чем сделать выбор или принять решение.

Отказывая Тлену в трусости, она неосознанно загнала его в угол. Именно она, по сути, отправила мужа туда, в темноту, где он попытается напугать воинов истиной, хотя заранее знает, что ничего не вый– дет. Теперь это поняла и Хетан.

Что ж, мы хотели войны – мы ее получили.

И лишь наш Военный вождь знает, что нам не победить. Что это просто невозможно. Поведет ли он нас в бой с меньшим рвением? Ослабнет ли клинок в его руках?

Хетан задрала голову и с отчаянной, дикой гордостью показала изумрудным росчеркам свой оскал.

– Нет.

Они снова оказались в темноте, но спустя мгновение Сеток облегченно выдохнула. Огромная мутная луна подсвечивала зеленым светом лица Торанта и Кафала, а также металлические части на упряжи. Правда, звездный рисунок над головой казался странно сдвинутым и повернутым, и знакомые созвездия она разглядела не сразу.

– Нас занесло далеко на северо-восток, но не критично, – произнес Кафал.

Призраки из иного мира заполонили степь, рассыпаясь, становясь все воздушнее, пока совсем не растворились. Их уход наполнил Сеток одновременно и болью утраты, и радостью спасения. Многих из них ждали живые родичи, но, конечно, не всех. В прошлом того мира были животные, похожих на которых она (при всем ее скудном опыте) никогда не видела. Так что и в этом мире они останутся столь же одинокими.

Вокруг простиралась широкая пустая степь, плоская, как древнее морское дно.

Торант снова запрыгнул в седло и вздохнул.

– Скажи мне, Кафал, что ты видишь?

– Мало что – ночь все-таки. Кажется, мы на северной окраине Пустоши. Так что вокруг нас ничего.

Торант усмехнулся; что-то в ответе баргаста его развеселило.

Кафал поддевку услышал.

– Что смешного, Торант? Что видишь ты?

– Ландшафт своей души, – произнес оул’дан. – Не сочти за излишний пафос.

– Это древняя земля, – задумчиво проговорила Сеток. – Значит, внутри ты очень стар, Торант.

– Оул’даны жили здесь сотни поколений назад. С этих самых степей мои предки смотрели на эти самые звезды.

– Не сомневаюсь, – согласился Кафал. – Мои тоже.

– У нас нет никаких воспоминаний о баргастах, но спорить не буду. – Воин помолчал. – Думаю, в те времена здесь было не столь пусто. Бродили звери – такие огромные, что под ними земля дрожала. – Он снова усмехнулся, но на этот раз с горечью. – Мы истребили их и назвали это победой. Паскудство какое-то.

Он протянул руку Сеток, но та не спешила за нее ухватиться.

– Куда ты отправишься дальше, Торант?

– А это важно?

– До этого не было. Но теперь – да.

– Почему?

Сеток покачала головой.

– Дело не в тебе. Твой путь мне неведом. Дело во мне и в призраках, которых я призвала в этот мир. Я не могу их оставить. Без меня их путешествие не завершится.

Торант убрал руку и вгляделся в Сеток сквозь мрак.

– Ты в ответе за их судьбу.

Она кивнула.

– Что ж, тогда… Мне будет тебя не хватать.

– Так, – произнес Кафал, – постойте-ка, оба. Сеток, ты не можешь уйти вот так вот, одна…

– Не бойся, – перебила она колдуна, – я пойду с тобой.

– Но я должен вернуться к своему народу.

– Да.

Больше она ничего не сказала. В ней помещались тысяча сердец, разгоняя по душе кипящую, словно кислота, кровь.

– Я буду бежать очень быстро, тебе со мной не…

Сеток засмеялась.

– Что ж, Кафал, давай сыграем. Как догонишь меня, тогда и отдохнем. – Она повернулась к Торанту. – Мне тоже будет тебя не хватать, последний из оул’данов. Скажи мне: из всех женщин, что охотились за тобой, кому бы ты позволил поймать себя в силки?

– Только тебе, Сеток… Лет через пять.

Сверкнув улыбкой, она резво, будто заяц, умчалась прочь.

Кафал хмыкнул.

– Долго она так бежать не сможет.

Торант подобрал поводья.

– Волки воют ей вслед, колдун. Попробуй догони.

Кафал поглядел на воина.

– Твои последние слова для нее, – тихо произнес он и тут же покачал головой. – Впрочем, неважно. Зря я спросил.

– А ты и не спрашивал.

Торант остался на месте, а Кафал длинными прыжками припустил за Сеток.

Город кишел жизнью. Армии невидимок боролись с наступавшим со всех сторон разложением, собирались неисчислимыми количествами вести ожесточенные схватки с упадком. Отчаявшиеся и дезорганизованные, легионы размером не более чем с пылинку рассылали разведчиков – вдаль от хоженых троп, в самые узкие щели между бесчувственными камнями. И наконец в давно заброшенном зале отдыха на подземном уровне Питальни один такой разведчик разыскал Спящего – неподвижного и почти безжизненного. Это была личинка, брошенная и настолько сонная, что убийца Ши’гал, уничтоживший в Кальсе Укорененном все, что двигалось, даже не почувствовал ее присутствия.

Разведчик позвал сородичей, и вскоре сотни тысяч солдат окружили личинку, укрыли ее чешуйчатую шкуру слоями блестящего масла, начали питать ее тело мощными нектарами.

Личинка была жалким творением, физическая трансформация давалась с трудом, но еще труднее оказалось пробудить в ней достаточный для командования ум. Так сотня тысяч превратилась в миллион, а затем в сотни миллионов. Солдаты, исполнив свой долг, умирали, становились пищей для сородичей и рождались вновь – с новой формой и новыми функциями.

Первоначально личинка служила секретором и производила ароматы, которыми питались новорожденные Ве’гат, чтобы наращивать костную и мышечную массу. Личинку же питали армии, служившие Матроне и исполнявшие ее приказы. Увы, эта Матрона запоздала с производством солдат. До появления врага и начала битвы она породила меньше трех сотен. Так что личинка не успела исчерпать себя, и ее нерастраченный потенциал придавал смысл усилиям армий невидимок, но двигало ими все же нечто другое: чужеродные запахи, осквернившие Кальсе Укорененный. В город вторглись пришельцы, которые оказались невосприимчивы ко всем попыткам их выдворить.

Наконец личинка зашевелилась. Веки с седьмого по первое поочередно отползли, и она открыла новорожденные глаза. Сознание, до этого знавшее только темноту (секретору не нужно было зрение), вдруг увидело мир вокруг себя, одновременно знакомый и незнакомый. К новым чувствам, помогая сориентироваться в пространстве, подключились старые. Веки заморгали вверх-вниз, пока личинка формировала комплексное восприятие: тепло, потоки воздуха, заряд, состав – и многое другое, о чем призрак зачастую имел лишь самое расплывчатое представление.

Призрак, который даже не знал собственного имени, отделился от своих смертных спутников, унесенный не видимыми им потоками – потоками, не поддававшимися описанию. В бессильном раздражении он был вынужден остановиться на привычных понятиях, таких как армия, легион, разведчики, битвы и войны, хотя понимал, что они не подходят. Вероятно, неправильно было даже считать эти крошечные создания живыми, однако их поведение выглядело осмысленным – либо же призрак просто считывал информацию из шумного гула сигналов, прокатившегося по всему Кальсе Укорененному и совершенно неуловимого для смертного уха.

И вот он обнаружил, что смотрит на личинку, на к’чейн че’малля, непохожего на тех, кого призрак видел раньше. Личинка была ростом не выше мужчины, с тонкими руками, которые вместо пальцев заканчивались щупальцами. Голова расширялась за глазами и у основания черепа. Рот был как у ящерицы, усеянный мелкими, острыми клыками в несколько рядов. Огромные глаза были бледно-карими.

Призрак смотрел, как личинка дергается – не в судорогах, а проверяя степень преображения, – расправляет неуклюжие конечности, мотает головой из стороны в сторону, улавливая новые, незнакомые ароматы. Становится все беспокойнее, напуганнее.

Запах неизвестных пришельцев. Личинка смогла собрать, переварить и исторгнуть информацию, собранную одичалыми ортенами и гришолами, благодаря чему вычислила местоположение нарушителей. Они живые, да. Далекие, нестройные звуки, шумное дыхание, мягкая поступь по полу, касание пальцами механизмов.

Ароматы, которые личинка до этого отправляла солдатам Ве’гат, свалились теперь на нее. Со временем она вырастет и станет сильнее. Если чужаки к тому моменту не уйдут, их придется убить.

Призрака охватила паника. Он не мог предупредить своих. Эта тварь, облеченная вдруг столькими потребностями и важными задачами – видимо, вести священную войну против надругательства над Кальсе Укорененными, – просто обязана была воспринимать грубое появление Таксилийца, Раутоса и остальных как угрозу. Которую следует устранить.

Личинка по имени Сулкит, что было образовано из месяца рождения и статуса (это же имя носили еще две сотни таких же личинок), поднялась на задние конечности, заводила тонким и цепким хвостом по полу. С серой чешуи капали масла, собирались в лужицы и быстро испарялись – то незримая армия, очищенная и воодушевленная своим вновь созданным командующим, возвращалась на боевые посты.

И призрак поспешил к своим спутникам.

– Если это был мозг, то он умер, – произнес Таксилиец.

Он провел рукой по гладкому панцирю, присмотрелся к трубкам из гибкого прозрачного стекла, выходившим из железного купола. Текло ли что-то по этим трубкам? Трудно сказать.

Раутос почесал подбородок.

– И с чего ты это взял?

– Должно быть тепло, дрожание, что угодно.

– Почему?

– Потому что так ведет себя работающая машина, – раздраженно ответил Таксилиец.

Бриз у них за спиной коротко рассмеялась.

– Говорит ли нож? Гремит ли щит? Ты лишился рассудка, Таксилиец. Город живет, только когда в нем есть жители, и то они живут в городе, а не сам город.

В предыдущем зале Шеб с Наппетом, переругиваясь, расчищали пол, чтобы было где спать. Они преодолели неизвестно сколько этажей, но даже не приблизились к верху. Все страшно устали. Дюжиной этажей ниже Ласт сумел перебить семейство ортенов, освежевал их и выпотрошил, а теперь нанизывал тощие трупики на шампуры. В стороне на каменных жерновах горела лепешка бхедеринового навоза; тепло от огня постепенно разгоняло промозглый и безжизненный воздух. Асана резала травы, чтобы приправить воду в жестяном котелке.

Призрак неприкаянно парил между ними.

Бриз вернулась в зал, изучая глазами пол.

– Время разложить плитки, – произнесла она.

Призрак весь напрягся от предвкушения или, быть может, страха. Он невольно подлетел ближе, жадно разглядывая коллекцию плиток. Из чего они? Из полированной кости? Глазурованной глины? Оказалось, из всего сразу: материал менялся прямо на глазах.

– Видите?! – прошептала Бриз. – Они так юны. Еще ничего не решено…

Пальцы у нее дрожали, а губы пересохли.

Остальные подошли ближе – кроме Таксилийца, который остался в соседнем помещении.

– Я не узнаю ни одной из них, – произнес Шеб.

– Потому что они новые, дубина, – огрызнулась Бриз. – Старые мертвы. Бесполезны. А вот эти, – она обвела рукой плитки, – принадлежат нам, и только нам. Пока что. И теперь пора дать им имена.

Она сгребла плитки в кучку и зачерпнула двумя ладонями в горсть.

Призрак видел, как раскраснелось у нее лицо, отчего кожа стала будто прозрачной, и под ней можно было различить очертания костей, как пульсирует кровь в тончайших сосудах, приливая и отступая вновь. Он видел, как на высоком лбу собираются капли пота, в которых плавают вездесущие создания.

– Для начала мне нужно переделать часть старых, – произнесла она. – Дать им новые лица. Названия могут показаться вам знакомыми, но они будут означать нечто совсем другое.

– Почему? – спросил Шеб, все еще кривясь. – Что в них нового?

– Просто новые, и все. – Бриз швырнула плитки на пол. – Ни одной Обители, видишь? Все эти плитки независимые. – Она ткнула в одну из плиток: – Вот тебе и первое отличие. Случай – Кастет, – но видишь, какая в нем внутренняя борьба? Ведь на самом деле Случай – это битва не на жизнь, а на смерть между Удачей и Неудачей. Или вот: Власть – без трона, ведь трон был бы слишком очевиден. – Она перевернула эту плитку. – А на другой стороне Амбиции. Видишь, как они убивают друг друга?

Бриз стала переворачивать плитки одну за другой, перечисляя:

– Жизнь и Смерть, Свет и Тьма, Огонь и Вода, Воздух и Камень. Все они старые, но обновленные. – Она отодвинула их в сторону, оставив только три. – А вот эти самые сильные. Ярость, а на обратной стороне – Звездное колесо. Ярость говорит сама за себя; она слепа и разрушает все. Звездное колесо – это само Время, но расплетенное…

– И что это значит? – сдавленно спросил Раутос, весь побледнев.

Бриз пожала плечами.

– «До» и «после» потеряли смысл. «Впереди» и «позади», «тогда» и «скоро» – тоже. Все эти слова подразумевают последовательность и, мм, порядок. – Она снова повела плечами. – Впрочем, в раскладах Звездного колеса не будет. Вместо него вы увидите только Ярость.

– Откуда ты знаешь?

Ее улыбка была жуткой.

– Просто знаю.

Она указала на предпоследнюю плитку.

– Корень, а на обороте – Ледяной дух, и оба они стремятся к одному и тому же, однако выпасть может только что-то одно. И последняя – Синесталь, то самое колдовство, что поддерживает жизнь в машинах. Я чувствую, оно все еще сильное. – Бриз перевернула эту плитку. – Забвение. Берегитесь его, это проклятие. Демон, пожирающий вас изнутри, поглощающий воспоминания и личность.

Она судорожно облизнула губы.

– Этот демон очень силен и становится сильнее… Кто-то идет, – вдруг прошипела она, смахивая последние плитки, – кто-то идет за нами! Нам нужно… нужно напитать Синесталь. Напитать ее!

– Я знаю, Бриз, – произнес Таксилиец, появившись в проходе. – Именно это я и пытаюсь сделать.

Ведьма посмотрела на него, скалясь.

– Ты чувствуешь аромат этого места?

– Да.

Где-то в углу захныкала Асана, и Наппет отвесил ей пинка. Он бы на этом не остановился, но между ними вклинился Ласт, строго сложив руки на груди. Наппет зарычал и отвернулся.

– Я не понимаю, – произнес Раутос. – Я ничего не чувствую, кроме пыли.

– Мы должны помочь, – возвестил Таксилиец.

Бриз кивнула.

– Только непонятно как.

Бриз протянула ему нож.

– Вскрой себе плоть. Пусти аромат внутрь, Таксилиец. Внутрь себя.

Что это – безумие или путь к спасению? Призрак не знал. Однако и он теперь почувствовал в воздухе нечто новое. Воодушевление? Голод? Неясно.

Сулкит двигалась сюда, все еще слабая и тощая. А значит, она шла не убивать.

И тогда призрак понял, что аромат был надеждой.

Есть дороги, ступив на которые, осознаешь, что можно идти только вперед. Слева – шипы, справа – дымящиеся разломы, сзади – отвесная каменная стена. Что ждет в конце пути – неизвестно, и, поскольку знание может оказаться проклятием, вернее всего будет просто передвигать ноги, не задумываясь о судьбе и жестоких прихотях рока.

Неведение вполне устраивало те семь или восемь тысяч беженцев, что плелись вслед за Сумрак, хоть тьма и неотступно сгущалась вокруг них, а мир по обе стороны от Галлановой Дороги растворялся, рассыпаясь на части, словно меркнущее воспоминание. Связанные друг с другом веревками, обрывками сетей, лоскутами ткани и шкур, уставшие, но живые, спасшиеся от пламени и дыма, беженцы преданно шли за своей королевой.

Вера часто рождается из отчаяния – хотя бы это Йан Товис понимала. Пусть видят, как смело и уверенно она шагает по каменистой дороге. Пусть верят, что она уже ходила этим путем или что по праву рождения и титула знает, куда приведет их эта река крови. Моей крови.

Пусть тешат себя надеждой. И не знают той правды, которая наполняет Сумрак ужасом и вызывает приступы паники, от которой по всему телу выступает холодный пот, а сердце бьется часто-часто, будто копыта несущейся лошади. Стоит им хоть что-то из этого почувствовать, и людская река в слепом страхе выйдет из берегов, расплещется вдоль дороги и пропадет в ледяной пасти небытия.

Нет, лучше им ничего не знать.

Йан Товис заблудилась. Мысль о том, чтобы пройти по Галлановой Дороге и вернуться в родной мир шайхов, теперь казалась жалкой и наивной. Ее кровь открыла врата, но теперь мощь угасала. С каждым шагом Сумрак становилась все слабее, голова кружилась, словно в лихорадке, и даже трескотня Пулли и Сквиш за спиной будто отступала все дальше… и к лучшему. Слушать их восторги по поводу питательной королевской крови было невыносимо.

Не было больше скрюченных старух. Вернулась молодость, разгладились морщины, распрямились спины, окрепли кости. Последние шайхские ведьмы пели и плясали, будто змеей ужаленные; жизнь переполняла их настолько, что они не замечали, как вокруг все рассыпается, как их королева замедляет шаг, как ее шатает из стороны в сторону. Они слишком упивались ее сладкой кровью.

Вперед. Просто иди вперед. Йедан предупреждал тебя, но ты, гордая, не слушала. Думала только о своем позоре. О своем брате, убийце ведьм. И о своей вине, не забывай, за жестокую отсрочку, которую он тебе дал. За идеальное, логичное решение всех твоих проблем.

Дозорный исполнил свой долг. Однако как ненавистна была бы тебе его сила – твоя слабость несравненно более ненавистна. Несравненно.

Иди, Йан Товис. Это все, что тебе…

С треском рвущегося паруса мир вокруг разошелся. Дорога ушла из-под ног двух ведьм, с грохотом изломалась, как могучий хребет, и легла поверх покатых холмов. Пыль взвилась в небо, откуда ослепительно и нещадно палило солнце.

Пулли, шатаясь, подошла к упавшей Сумрак. На растрескавшейся поверхности дороги бурели пятна крови.

– Сквиш, дура ты! Сколько мы пили! Пили из нее, а теперь – гляди!

Ее сестра выбралась из-под кучки шайхов, свалившихся на нее.

– Ох-ох, беда у нас! Се не Галлан! Се изнанка Галлана! Изнанка! И что, Пулли, мертва она? Мертва?

– Почти, Сквиш, почти. Долго слишком шла – надо было следить. Приглядывать за нею.

– Вертай ее, Пулли! Нам нельзя тут. Нельзя!

Пока две девушки, склонившись, переругивались над телом Йан Товис, остальные беженцы приходили в себя. Сломанные руки и ноги, разбросанные котомки, перепуганный скот. Лысые холмы вдоль дороги были усеяны острыми камнями. Вокруг ни деревца. Сквозь пыльную дымку, которую медленно рассеивал ветер, проглядывало безоблачное небо. С тремя солнцами.

Йедан Дерриг оглядел своих солдат, убедился, что они отделались лишь легкими ссадинами да царапинами.

– Сержант, займитесь ранеными. И ни в коем случае не сходите с дороги.

– Слушаюсь.

Йедан пошел вперед, обходя группки беженцев. Напуганные островитяне лишь молча провожали его взглядом. Капитанов Умницу и Коротышку он нашел рядом с опрокинутой повозкой. Наспех собранный взвод ополченцев по их указаниям ставил повозку обратно на колеса.

– Капитаны, приказываю всем оставаться на дороге. Ни шага в сторону, ясно? Передайте всем.

Женщины переглянулись, и Умница пожала плечами.

– Ладно. А что стряслось?

– Мы-то думали, хуже уже некуда, – произнесла Коротышка.

– Ага, а, оказывается, есть куда. Тут три солнца, Странник побери!

Йедан скривился.

– Я отправлюсь в начало колонны, переговорю с сестрой. Когда вернусь, расскажу больше.

И пошел вперед.

Дорога была суровой. Дозорный не мог не обратить внимание на жалкое положение беженцев – что островитян, что шайхов. Он прекрасно понимал, зачем они покинули берег и острова. Ни море, ни суша, ни цеплявшиеся за это все люди их больше не привечали. У сестры был только один выход: забрать их. Но она также повела их. Древние пророчества преследовали Сумрак, требовали жутких жертв, но шайхам по большей части нечего было жертвовать. Все эти легенды и песни о храбрости и непокорности – не про них. Йедан читал это в лицах ведьм и колдунов, которых перебил. Он читал это и в лицах тех, мимо кого сейчас шел. Шайхи ныне – ослабленный народ, и числом, и духом. Поколение за поколением они унижались, как будто кротость была их единственным путем к спасению.

Йедан Дерриг не знал, способны ли они вновь поднять голову.

Островитяне вполне могли оказаться куда способнее шайхов – достаточно взглянуть на Умницу с Коротышкой. Они еще пригодятся. В конце концов, летерийцы отлично умеют приспосабливаться. К тому же можно положиться на их верность: ведь они сами назвали Йан Товис своей королевой.

Им нужна была армия. Пара капитанов была права. И все ждали, что армию возглавит он. Вроде бы очевидно. Осталось убедить в этом сестру.

Хотя в данный момент куда важнее было убраться отсюда. Пока здешние обитатели не отыскали беженцев.

Протиснувшись через последнюю группку, Йедан увидел, что палатку Йан Товис уже окружили: две девушки и полдюжины юношей-шайхов, вооруженных острогами. Девушки роговыми резцами вырезали на земле спирали и волнистые круги – обереги, с удивлением отметил Йедан, – заполняя ими пространство между охранниками и частоколом из резных кольев.

Ведьмовских кольев. Йедан Дерриг подошел к стражникам, те расступились, – ну и хорошо, не надо будет выбивать из них дух.

– Вы знаете, что вы творите? – строго спросил он у девушек. – Такие ритуалы проводят только старшие ведьмы, а не их ученицы. Где моя сестра? В палатке? Почему?

Девушка, что стояла ближе – в тряпье, не скрывавшем округлые формы, с черными волосами, блестящими на солнце, – оттянула пальцами нижние веки и улыбнулась.

– Дозорный зрит, но не видит. Слеп Дозорный, слеп! – И она рассмеялась.

Йедан сощурился и снова пригляделся к девушкам.

Вторая распрямилась и вскинула руки, как бы выставляя себя напоказ: сквозь дыры в рубахе проглядывала гладкая кожа и полные округлые груди.

– Оголодал, Ведьмоубивец?

Она провела рукой по рыжеватым волосам и томно улыбнулась.

– Зришь, что с нами сотворила ее кровь? – воскликнула первая. – Ты нас чуть не убил, но оставил, и оттого мы напитались ее силою. Зришь, что с нами стало?

Йедан Дерриг тихо зарычал.

– Пулли и Сквиш…

Девушки исполнили несколько вступительных па из Девичьего танца шайхов.

Вполголоса выругавшись, Йедан прошел между ними, стараясь не задеть вырезанные на земле символы.

Одна из девушек, судя по всему, Пулли, пристроилась рядом.

– Осторожнее, ты, морж неповоротливый! Это сильнейшие…

– Обереги. Знаю. Вы окружили ими мою сестру. Зачем?

– Она спит… Не тревожь ее.

– Я Дозорный. Мне нужно с ней поговорить.

– Сказано: спит!

Йедан остановился и пристально посмотрел на ведьму.

– Ты хоть знаешь, где мы находимся?

– А ты?

Йедан глядел ей в глаза и видел в них страх.

– Мы во владениях лиосан, – сказал он. – Или даже в самой их Обители.

Пулли съежилась.

– Дозор зрит и не слеп, – прошептала она.

Йедан сделал еще один шаг к палатке, и ведьма схватила его за руку.

– Слушай. Не спит она. В забытьи лежит. Не знала, что выпускать всю кровь нельзя – чуть не умерла, истинно.

Дозорный молча поскрежетал зубами, затем спросил:

– Раны перевязали?

– А то, – отозвалась сзади Сквиш. – Но, вестимо, слишком поздно…

– Заплясались.

Девушки молчали.

– Я присмотрю за сестрой.

– Тогда держись близко, – сказала Пулли. – И солдатов приведи.

Йедан указал на одного из шайхов-охранников.

– Отправь его к капитанам Умнице и Коротышке. Пусть ставят своих ополченцев в арьергард, а мой взвод отправят сюда.

Сквиш ушла выполнить приказ.

Этой парочке было стыдно. И страшно. Достаточно для того, чтобы склонить их к сотрудничеству. Можно прибавить еще и вину за то, что пили слишком жадно – а ведь не убей Йедан остальных сморщенных соперниц, им достался бы от силы глоточек. Он поклялся, что отныне будет держать ведьм в узде. Как слуг королевского рода.

– Пулли, – произнес он, – попробуешь еще хоть раз что-то от меня утаить, я велю сжечь тебя заживо. Ты меня поняла?

Ведьма побледнела и слегка попятилась.

Йедан шагнул ближе, не давая ей уйти.

– Я Дозорный.

– Да. Ты Дозорный.

– И пока королеве нездоровится, колонна подчиняется мне. И ты со Сквиш тоже.

Пулли кивнула.

– Так и передай своей сестрице.

– Хорошо.

Йедан подошел к палатке, присел у входа. Немного поколебавшись, отодвинул меховой полог. Слегка, просто чтобы заглянуть внутрь. Изнутри его обдало жарким, спертым воздухом. Сумрак лежала, как мертвая; руки вытянуты, ладони развернуты вверх. На предплечьях можно было разглядеть грубые швы из кишок, стягивавшие ножевые разрезы. Йедан протянул руку и коснулся голой стопы. Холодная, но еле-еле пульсирует. Он закрыл полог и встал.

– Пулли.

Девушка так и не сдвинулась с места.

– Да?

– Если ее так бросить, она не выкарабкается.

– Навряд ли, да.

– Ей нужно питание. Вино, мясо. Вы можете кормить ее так, чтобы она не задохнулась?

Пулли кивнула.

– Надобна гибкая трубка.

– Найдите.

– Сквиш!

– Слыхала.

Йедан вышел, обходя обереги. К повозке его сестры были пристегнуты четыре коня. Он выбрал самого крупного – черного мерина с белым росчерком на лбу, запряженного, но без седла. Йедан вывел его и запрыгнул ему на спину.

– Нельзя верхом чрез обереги! – крикнула Пулли.

– Я и не собираюсь, – отозвался Дозорный, подбирая поводья.

Ведьма испуганно уставилась на него.

– Тогда куда ты?

Йедан почесал бороду, затем развернул коня в сторону ближайших холмов.

Пулли взвизгнула и прыгнула ему наперерез.

– Не покидай дороги, дурак!

– К моему возвращению она должна проснуться.

– Не твори глупости! Они нас могут и не сыскать!

Йедан подумал спешиться и врезать ей покрепче, но вместо этого просто смотрел на ведьму в упор.

– Кто из нас еще творит глупости, – произнес он угрожающе. – Я двинусь им навстречу и, если понадобится, задержу. А вы в это время поднимете мою сестру на ноги.

– А потом будем дожидаться тебя?

– Нет. Как только она придет в себя, вы покинете этот мир. И уж теперь, – добавил он, – вы ей поможете. Ты и Сквиш.

– Да-да, конечно! Мы просто забылись…

– Когда мои солдаты подъедут, скажите сержанту, что их приказ – охранять королеву. Пусть возьмут палатку в кольцо. И хватит оберегов.

– Собери мысли, Ведьмоубивец, – сказала Пулли. – Будь сосредоточен, ибо если отвлечешься, хотя бы на миг…

– Я знаю, – ответил Йедан.

Ведьма подошла сбоку, коснулась ладонью головы мерина и прикрыла глаза.

– Этот подойдет, – прошептала она. – Волевой, бесстрашный. Не давай ему отвлечься…

– В этом, ведьма, я разбираюсь куда больше твоего.

Пулли со вздохом отстранилась.

– Командир не оставляет свой пост. Князь не бросает свой народ.

– А я – бросаю.

Он ударил мерина по бокам. Копыта гулко затопали по утрамбованной земле в сторону от дороги.

Все зависело от того, оклемается ли сестра и хватит ли ей сил вывести беженцев из этого про́клятого места. Князь должен знать, когда пожертвовать собой. Йедан осознавал риск. Если сестра не проснется, если она умрет – тогда да, его уход погубит всех окончательно. С другой стороны, если она в ближайшее время не придет в себя, беженцы так и так обречены. Да, Йедан мог бы пустить кровь себе. Ведьмы уцепились бы за нее и сделали то, что должны, но также попытались бы подчинить его – такова их природа, ничего не поделаешь. Он мужчина, они женщины. Это просто необходимо принять. Гораздо опаснее было то, что они могли утратить контроль над данной им силой. Двух ведьм, даже столь древних и могущественных, явно недостаточно. Чтобы в отсутствие королевы поддерживать сосредоточенность, необходимую для пересечения Галлановой Дороги, требуется десяток ведьм, а то и два… Нет, на Пулли и Сквиш полагаться нельзя.

Сквиш подошла к своей сестрице-ведьме, и они вместе смотрели, как Йедан Дерриг взъезжает на склон ближайшего холма.

– Беда-беда, Пулли. Князь не бросает…

– А этот – бросает. Слушай, Сквиш, быть надо нам осторожнее.

Сквиш потрясла трубкой.

– Кабы мы бросили ее на произволе, как хотели изначально…

– Он узнает. Взрежет ее и увидит.

– Он не вернется…

– Тогда нужна она нам живая, а? Не смочь нам использовать его, как хотели – умен очень, не дастся. Истинно, глядела я в глаза ему; худо с ним будет, Сквиш. И еще прочла я по глазам, будет нам беда, кабы вернется он.

– Не вернется.

– Опасно как. Ей надо вывести нас отсель. Потом что-то придумаем, когда уляжется все – обоих свалим. Или одного, который останется. Но не нынче, Сквиш. Пойдем, покормим ее. Начнем с вина, пусть горло да поразвяжет.

– И без тебя знаю, Пулли. Прочь с дороги.

Спина у мерина была широкая, удобная. Йедан скакал кентером. Впереди холмы заросли травой, а дальше начинался лес из белых деревьев. Ветви напоминают переломанные кости, а листья такие темные, что кажутся черными. Вдоль опушки торчат гранитные дольмены. На углах – борозды, а на гранях – полукруглые углубления. Каждый камень вдвое выше взрослого мужчины, а у подножия лежат черепа.

Йедан натянул поводья и остановил мерина неподалеку от ближайшего дольмена. Вокруг жужжали мухи, конь прядал ушами. Йедан сидел неподвижно, рассматривая жуткие подношения. У хладнокровной расправы всегда хватает паломников. Увы, истинное правосудие не терпит тайн. Паломники это выяснили на себе – последнее, смертельное откровение.

Воздух затрещал, предвещая приближение жуткой мощи; мухи вспыхивали прямо на лету и валились на землю обгорелыми желудями. Йедан почувствовал, как скакун весь напрягся, затем слегка попятился и испуганно фыркнул.

– Тише, – прошептал Йедан, успокаивая его.

Члены королевской династии шайхов владели древним знанием, памятью крови. Истории о древних неприятелях, заклятых врагах неверного Берега. Более, чем остальные, правители шайхов осознавали, что вещи не бывают чем-то одним. Они могут быть и тем и другим, а могут быть и ничем вообще. У каждой стороны есть свои собственные грани, и все равно эти слова неточны. Даже язык пасует перед такими запутанными тонкостями природы.

Силы, правившие этим местом, однако, не были достойны ни малейшего сочувствия в какой бы то ни было форме.

И все же одинокая фигура, вышедшая из леса, так удивила Йедана Деррика, будто у него выбили дух из легких.

– Этот мир не твой, – сказал он, удерживая коня.

– Эти земли приговорены к свершению, – произнес форкрул ассейл. – Меня зовут Покой. Скажи свое имя, странник, чтобы я узнал тебя…

– А затем приговорил?

Высокая, нескладная тварь, голая и безоружная, склонила голову.

– Ты не один. Ты и твои спутники принесли раздор на эти земли. Не задерживай меня. Тебе не убежать от того, что скрыто внутри. Я стану твоей истиной.

– Я Йедан Дерриг.

Форкрул ассейл нахмурился.

– Это не дает мне доступа… Почему? Как ты можешь не пускать меня, смертный?

– Вот такой ответ тебя устроит? – отозвался Йедан и, спешившись, достал меч.

Покой замер.

– Твое сопротивление бесполезно.

Йедан двинулся на него.

– Бесполезно? Почему ты так уверен? Мое имя не дает тебе ухватиться за мою душу. Почему так?

– Объясни мне, смертный.

– Мое имя не имеет значения. Моя истина скрыта в моем титуле и в моей крови.

Форкрул ассейл принял боевую стойку и поднял руки.

– Я узнаю тебя, смертный. Так или иначе.

– Конечно, узнаешь.

Покой с невероятной скоростью замолотил руками, но рассек только воздух. Йедан вдруг очутился у форкрул ассейла за спиной, полоснул мечом сзади между двумя суставчатыми коленями, перерубая скрытые под кожей сухожилия. Все так же маша руками, Покой завалился вперед.

Йедан рубанул во второй раз и отсек ассейлу левую руку. Брызнула жидкая голубоватая кровь.

– Я – шайх, – произнес Йедан, снова занося меч для удара. – И я – Дозорный.

Покой вдруг зашипел, но Йедан одним взмахом снес противнику половину головы, и звук оборвался.

Издалека уже доносился топот копыт. Йедан не теряя времени вскочил на коня. В одной руке он держал меч, заляпанный голубым, а другой ухватил поводья и развернулся.

На него, опустив копья, неслись пятеро тисте лиосан.

Йедан Дерриг двинулся им навстречу.

Он знал, что это разведчики. Убьют его, отправят одного созывать карательную армию, а затем нападут на беженцев. И всех перебьют. Их-то Дозорный и ожидал.

По левую руку стоял ряд камней. Сблизившись с тисте лиосан, Йедан в последнее мгновение свернул в просвет между двумя дольменами. За спиной затрещало копье, послышалась разочарованная ругань. Мерин слушался беспрекословно. Йедан развернул его, выскочил из-за камней и оказался за спиной ближайшего разведчика – того, кто сломал копье о дольмен.

Натянув поводья, лиосан попытался выхватить меч, но клинок Йедана угодил аккурат под эмалированный шлем. Голова лиосан слетела с плеч и ударилась о ближайший из стоящих камней.

Дозорный плашмя ударил мечом белую лошадь по крупу. Та рванула вперед, а Йедан, ударив своего мерина по бокам, поскакал следом.

Оставшиеся четверо лиосан перестроились и, отъехав подальше от дольменов, приготовились ко второй атаке.

Лошадь их павшего товарища неслась прямо на всадников, заставляя их снова рассыпаться.

Следующей жертвой Йедан выбрал того, кто оказался ближе к дольменам. Пока разведчик поднимал копье, Дозорный наискось отсек ему правую руку между плечом и локтем. Меч прошел дальше и разрубил ребра. Воин завопил от боли, но мерин уже нес Йедана дальше.

Он резко дернул поводья и оказался бок о бок с еще одним разведчиком – женщиной. Та развернулась в седле, выкрикнула ругательство, но Йедан уже воткнул меч ей в поясницу, точно в плетение между пластинами.

Падая, лиосан потащила меч за собой. Йедан больно вывернул руку, но все же сумел выдернуть клинок.

Два последних всадника что-то прокричали друг другу, и один, пришпоривая коня, помчался прочь. Тот, что остался, развернулся к Йедану и перехватил копье на изготовку.

Йедан послал коня галопом, но не на противника, а вслед за убегающим разведчиком. Прикинув расстояние, он понял, что не догонит. Поэтому он приподнялся, плотно сжал коленями хребет мерину и, размахнувшись, метнул меч вперед.

Клинок острием угодил всаднику прямо под правую руку и на целую ладонь вошел в ребра, распарывая легкое. Разведчик выпал из седла.

Последний всадник заходил сбоку. Йедан с разворота ударил рукой наотмашь, отводя копье в сторону, но наконечник пробил наручь и полоснул по запястью. Руку обожгло болью.

Йедан повел коня вслед за разведчиком-лиосан, тот натянул поводья. Зря. Йедан прыгнул ему на спину и выдернул из седла.

Дозорный приземлился сверху; хрустнули кости. Здоровой рукой он ухватил лиосан за нос и верхнюю губу, вдавливая большой палец в глазницу. Раненой рукой с разболтавшейся наручью разжал противнику зубы.

Тот вяло сопротивлялся. Палец Йедана тем временем продавил глаз до упора, но до мозга не достал. Поднявшись на колени, Йедан зацепил палец за глазницу изнутри и потянул голову лиосан наверх. А потом, не вынимая наручь изо рта, повернул в сторону. Лопнули суставы, отвалилась нижняя челюсть. Лиосан неистово задергался, но тут захрустели позвонки, и он обмяк.

Йедан, пошатываясь, встал.

Разведчик с пробитым легким пытался вскарабкаться на лошадь. Йедан пошел к нему, на ходу подхватывая копье. Древком он оттолкнул воина от лошади, повалил навзничь, затем встал над ним и приставил наконечник копья к груди. Глядя в исполненные ужасом глаза лиосан, Йедан всем весом навалился на копье. Эмалированный нагрудник покрылся трещинами, и наконечник проник внутрь.

Йедан надавил сильнее, проворачивая иззубренный наконечник в груди лиосан.

Пока свет в глазах воина не померк.

Убедившись, что остальные мертвы, Йедан перевязал раненую руку, вытащил меч из трупа, собрал уцелевшие копья, длинные ножи и шлемы. Пристегнул лошадей к уставшему мерину и кентером поскакал обратной дорогой.

Он – князь шайхов, и его кровь помнит.

Йан Товис открыла глаза. Справа, слева и над ней носились какие-то неразборчивые тени. Приглушенные – и тоже неразборчивые – голоса будто висели сами по себе в неподвижном воздухе. Она была вся в поту.

Полог палатки… Ах, так это не тени, а силуэты. И голоса доносятся снаружи. Сумрак с трудом села; швы на запястьях натянулись, раны защипало. Она озадаченно посмотрела на них, силясь вспомнить… нечто. Нечто важное.

Вкус крови, затхлый запах лихорадки, голова кружится. Она слаба, а кругом… опасность.

Удары сердца гулко отдавались в черепе, но Йан Товис на карачках выползла из палатки. Мир вращался перед глазами, все вокруг застилал ослепительно-яркий свет двух, нет, трех… четырех солнц!

– Ваше величество!

Йан Товис села на корточки и, сощурившись, попыталась рассмотреть подошедшего.

– Кто это?

– Сержант Троп, ваше величество, из роты господина Йедана. Прошу, оставайтесь на месте. Ведьмы… вокруг палатки обереги, ваше величество. Подождите немного, ведьмы уже идут.

– Помогите мне встать. Где мой брат?

– Он ускакал, ваше величество. Не так давно. До восхода четвертого солнца… которое жжет нас живьем…

Сумрак взялась за протянутую руку и встала.

– Это не солнца, сержант. Это нападение.

Его лицо было испещрено шрамами и носило другие следы тяжелой жизни.

– Простите, ваше величество?

– На нас напали… Нам нужно уходить, и немедленно!

– О королева! – К ней, ловко обходя обереги, подпорхнула Пулли. – Он возвращается! Ведьмоубивец! Надобно подготовиться, пролейте, пролейте еще крови, ваше величие. Мы вас назад возвернули, истинно, я да Сквиш. Пусти ее, олух, не держи!

Но Йан Товис крепко вцепилась в руку сержанта. Тот стоял надежно, подобно дереву, весьма кстати.

– Смотрю, вы пили не стесняясь, – произнесла она, сурово глядя на Пулли.

Ведьма отвела глаза.

– Вестимо, были неосторожны, королева. Но гляди, идет Дозорный, ведет лошадей – белых лошадей!

– Выведите меня за обереги, сержант, – сказала Йан Товис, обращаясь к Тропу.

И уберите эту юную ведьму, чтоб глаза мои ее не видели.

Топот копыт приближался, а с дороги накатывала волна страдания тысяч беженцев – Сумрак чуть не захлебнулась в ней.

– Все, мы вышли, ваше…

Йан Товис выпрямилась. На горизонте занималось пятое солнце. Заклепки на доспехе Тропа раскалились добела. Йан Товис стиснула зубы от боли, но не отпустила сержанта. Кожа ее натянулась, будто ссохлась… Нас хотят изжарить заживо.

Брат остановился на обочине дороги. Одна рука у него была подвязана пропитанным кровью тряпьем. Лошади, которых он привел, принадлежали лиосан. Так же как и копья, длинные ножи и шлемы. Лиосан.

Сквиш и Пулли вдруг тоже возникли на краю дороги. Пулли хрипло хихикала.

– Сколько у нас времени? – спросила Йан Товис, глядя брату в глаза.

Тот пошевелил бородой, обдумывая ответ, затем сказал:

– Еще есть, моя королева.

– Хорошо, – выдохнула она. – Ведьмы, идите ко мне. Приступим… без спешки, но и не мешкая.

Две девушки подскочили к ней, тряся головой, как старухи, которыми они когда-то были. Амбиции новые, а вот страхи – старые.

Йан Товис снова поймала взгляд Йедана и поняла, что он знает. И что он готов. Убийца ведьм, возможно, тебе придется еще раз оправдать свое прозвище.

Глава одиннадцатая

В первые пять лет правления Тегола Единственного не было ни одного покушения, ни одного восстания, ни одного крупного заговора, угрожающего короне, ни одного конфликта с соседними державами или приграничными племенами. В королевстве царило благоденствие и справедливость, простой люд наслаждался процветанием и неслыханной свободой.

И все это благодаря горстке довольно скромных указов и манифестов, что делает ситуацию еще более примечательной.

Разумеется, Летер утопал в недовольстве, которое расползалось, как чума. Каждый был несчастен, а список жалоб, звучавших на запруженных, оживленных улицах столицы, с каждым днем становился все длиннее.

Очевидно, с этим надо было что-то делать…

«Жизнеописание Тегола»Джанат

– Очевидно, здесь уже ничего не поделать, – сказал король Тегол со вздохом, разглядывая подарок от акриннаев.

– Никаких мыслей, государь? – спросил Бугг.

– Никаких. Я сдаюсь. Я думаю-думаю, но вынужден признать, что это бесполезно. Дорогая?

– Даже не спрашивай.

– Помощи от тебя никакой. Где Брис?

– Со своими легионами, муженек. Они скоро выдвигаются.

– Он никогда не умел расставлять приоритеты. Помню, как горевала наша матушка.

– Из-за Бриса? – удивилась Джанат.

– Нет, в основном из-за меня. Неважно. Мы здесь решаем вопрос жизни и смерти. Не сумеем – запятнаем всю нацию на многие поколения вперед. Мне нужна помощь, а никто из вас до сих пор не предложил ни единой дельной мысли. Мои советники еще более никчемные, чем человек, которому они советуют. Положение складывается безвыходное. – Король замолчал и хмуро посмотрел на канцлера. – Как положено вести себя в такой ситуации? Найди мне того дипломата, чтобы я снова его прогнал… Хотя нет, погоди, посылай за эмиссаром.

– Вы уверены, государь?

– А что не так?

Бугг указал на вещицу, которую Тегол держал в руках.

– Потому что мы так и не выбрали равноценный подарок.

Тегол наклонился к нему.

– А почему, дорогой канцлер?

– Потому что никто из нас не представляет, что это за штука, государь.

Тегол скривился.

– Неужели лучшие умы королевства не в состоянии с ней совладать?

– Не знала, что мы к ним обращались, – пробормотала Джанат.

– Она сделана из кости и рога, инкрустирована жемчугом, и у нее две ручки. – Тегол помолчал, но никаких дополнений к этому краткому описанию не последовало. – По крайней мере, мне кажется, что это ручки…

Джанат поперхнулась, затем охнула.

Король Тегол почесал подбородок.

– Да, пожалуй, пусть эмиссар подождет еще немного.

– Разумное решение, государь.

– Твое мнение, Бугг, как всегда, бесценно. Ну что, дорогая женушка, удалимся в наши покои и попробуем изучить этот, кхм, дар поближе?

– Ты с ума сошел. Лучше найди Шурк Элаль. Или Рукет.

– Наконец-то дельный совет!

– А я куплю себе новый кинжал.

– Это показывает, что эмоции берут верх. Слепая ревность тебе не к лицу, возлюбленная.

– Она никому не к лицу, супруг. Ты ведь не думал, что я высказала это предложение всерьез?

– Верно говорят, легко предлагать, когда знаешь, что предложением не воспользуются.

– Именно так. А теперь найди какую-нибудь маленькую комнату с крепкой дверью и кучей замков. Как только эмиссар нас покинет, засунем этот дар туда и забудем, как страшный сон.

Джанат, скрестив руки, вернулась на трон.

Тегол отрешенно рассмотрел подарок и еще раз вздохнул.

– Бугг, посылай за эмиссаром.

– Сию минуту, государь. – Он махнул слуге, ожидавшему на другом конце тронного зала.

– Пока мы ждем, нет ли еще каких-нибудь королевских дел, которые надо обсудить?

– Ваш манифест о репатриации, государь… Он вызовет беспорядки.

Тегол ударил кулаком по подлокотнику.

– Именно! Беспорядки мне и нужны! Недовольство! Волнения! Протесты! Пусть народ шумит и потрясает мозолистыми кулаками! А мы будем помешивать это бурлящее варево и расплескивать во все стороны.

Джанат задумчиво уставилась на него.

– Ты своего добьешься, – проворчал Бугг. – Ты ведь планируешь отобрать землю у очень богатых семей. Это приведет ко всеобщему восстанию. Если ты считаешь его полезным.

– Полезным?! – возмутилась Джанат. – Когда это восстания бывали полезными? Тегол, я ведь говорила тебе, что этот указ…

– Манифест.

– … вызовет возмущение. Но ты разве слушал?

– Конечно, слушал, моя королева. Но позволь спросить: неужели мой замысел несправедлив?

– Справедлив. Земля, безусловно, краденая. Вот только те, у кого ее отнимут, едва ли с тобой согласятся.

– Именно в этом и смысл, любимая! Правосудие – это пес с полной пастью острых зубов. Если оно не будет кусаться, народ будет считать, будто оно всегда на стороне богатых и влиятельных. Когда богачей грабят, они взывают к защите и наказанию, но при этом хотят, чтобы на их воровство судьи смотрели сквозь пальцы. Можешь считать это королевской пощечиной. Пусть утрутся.

– Тегол, ты и впрямь намерен заставить простой люд поверить в справедливость?

– В данном случае, жена, речь больше о сладкой мести, но, уверяю, во всем этом есть глубокий смысл. Но довольно пустопорожней болтовни… У нас в гостях благородный эмиссар акриннаев! Подходите, друг мой, подходите!

Великан в накидке из волчьей шкуры подошел к трону. Выглядел он свирепо.

– Передайте нашу благодарность скипетру Иркулласу за сей чудесный дар, – произнес, улыбаясь, король Тегол, – и скажите, что мы воспользуемся им… при первом удобном случае.

Лицо воина скривилось еще сильнее.

– Воспользуетесь? Каким образом? Это дурацкая поделка, государь. На вашем месте я бы засунул ее куда подальше и забыл. В какой-нибудь чулан.

– Ах вот как… Тогда прошу прощения. – Тегол хмуро посмотрел на поделку. – Произведение искусства. Ясно.

– Это даже не скипетр придумал, – проворчал эмиссар. – Как будто есть какой-то древний договор между нашими народами. Обмен безделушками. У Иркулласа целая повозка, набитая похожим летерийским барахлом. Таскается за нами хромой собакой.

– Повозку тянет хромая собака?

– Если бы, – проворчал гость. – Ладно, у меня к вам дело. Может, приступим?

Тегол улыбнулся.

– Конечно же. Все это очень интересно.

– Что интересно? Я еще ничего не сказал.

– Тоже верно. Прошу вас, сударь.

– Мы полагаем, что баргасты убили наших торговцев. Более того, мы считаем, что разрисованные дикари объявили нам войну. И потому мы обращаемся к нашим верным соседям летерийцам за помощью в этой нежеланной войне.

Воин сложил руки на груди и уставился исподлобья на короля.

– Существуют ли прецеденты нашего участия в подобных конфликтах? – спросил Тегол, положив подбородок на руку.

– Существуют. Мы просим о помощи, вы говорите «нет», мы отправляемся домой. Иногда, – добавил эмиссар, – вы говорите «Конечно, но взамен мы требуем полтысячи акров пахотных земель и двадцать возов дубленых шкур. Ах да, и еще отчуждения Свободных земель Крина и одного-двух аманатов». Мы отвечаем грубым жестом и отправляемся домой.

– И других вариантов нет? – спросил Тегол. – Канцлер, что же так возмутило этих, как их там, бровастых?

– Баргастов, – поправил его Бугг. – Подозреваю, что Белолицые хотят вернуть себе земли предков, которые незаконно заняли акриннаи.

Тегол посмотрел на Джанат и вскинул бровь.

– Видишь, как много людей обеспокоены вопросом репатриации? Бугг, а эти… баргасты на самом деле родом из тех земель?

Канцлер пожал плечами.

– И что это за ответ?

– Самый честный, государь. Проблема в том, что кочевые племена вечно перемещаются – оттого их и называют кочевыми. Они накатывают и отступают, как волны. Давным-давно баргасты вполне могли населять равнины и бо́льшую часть Пустоши. И что с того? Когда-то там жили и тартеналы, и дшеки с имассами. Обжитая земля, ничего не скажешь. Но чьи претензии считать более обоснованными?

Эмиссар гоготнул.

– Кто живет там теперь? Мы. И только это имеет значение. Мы уничтожим баргастов. Иркуллас уже призвал Крин во главе с Военным вождем Завастом, призвал сафинандцев и д’рхасилани. А меня отправил в Летерас встретиться с новым королем.

– Если вы со своими союзниками в состоянии сокрушить баргастов, – сказал Тегол, – зачем вам мы? И чего вы хотите от меня?

– Хотим понять, не нанесете ли вы нам удар в спину. Наши разведчики сообщают, что под Летерасом стоит армия во главе с командующим…

– Мы и сами могли бы вам это сообщить, – произнес Тегол. – Нет нужды в разведчиках…

– Мы предпочитаем разведку.

– Хорошо. Ладно. Да, Брис Беддикт ведет летерийскую армию…

– В Пустошь, причем через наши земли.

– Вообще-то, сударь, – вставил Бугг, – наши войска по пути не зайдут на вашу территорию.

– А чужеземцы, которые выступают с вами? – спросил эмиссар, демонстративно оскалившись.

Тегол вскинул руку.

– Довольно, иначе мы со своей паранойей можем зайти очень далеко. Передайте скипетру Иркулласу от короля Тегола Летерийского следующее. Он может беспрепятственно воевать с баргастами, защищая свои земли, не боясь агрессии со стороны летерийцев. И со стороны малазанцев – то есть чужеземцев – тоже.

– Вы не можете говорить за чужеземцев.

– Нет, но их будет сопровождать армия Бриса Беддикта. Он проследит за тем, чтобы никакого предательства…

– Ха! Болкандо уже воюет с союзниками чужеземцев!

Бугг фыркнул.

– И это показывает, что у прославленного Болкандского союза хребет из соломы, – произнес он с нажимом. – Пусть болкандцы сами решают свои проблемы. А малазанцев ни вы, ни ваши земли не интересуют. Так и передайте Иркулласу.

Гость сощурился – его одолевала глубокая и, по всей видимости, патологическая подозрительность.

– Я передам ваши слова. Какие дары вы намерены вручить скипетру?

Тегол почесал подбородок.

– Устроит ли вас, сударь, фургон с шелками, льном, железными прутьями и сотней серебряных слитков?

Глаза эмиссара расширились.

– Устаревшие традиции следует без сожаления оставлять в прошлом. Уверен, скипетр Иркуллас со мной согласится. Идите же и счастливого пути.

Эмиссар поклонился и, пошатываясь будто пьяный, ушел.

Тегол посмотрел на Джанат и улыбнулся.

Она укоризненно посмотрела на него в ответ.

– Ты разоришь беднягу, супруг, ему ведь ни за что не подарить тебе нечто равноценное. Древние традиции существуют не просто так.

– Ничего он не разорится – вон сколько я ему всего дал.

– Но ему придется раздать все Военным вождям, чтобы купить их верность.

– Он бы так и так все раздал, – сказал Тегол. – И вообще, откуда взялось это идиотское представление, будто верность надо покупать? Это оксюморон.

– На самом деле дары накладывают на получателя определенные обязательства. Это-то и покупается, – сказал Бугг. – Государь, обращаюсь к вам как седа. Путешествие, в которое отправляется Брис, еще более опасное, чем нам казалось сначала. Меня тревожит его участь и участь его легионов.

– Полагаю, это связано с неведомыми нам мотивами малазанцев, – сказала Джанат. – Но Брис не обязан вести их дальше Пустоши, так ведь? Разве он не собирался вернуться сразу же, как только переход через эти негостеприимные края успешно завершится?

Бугг кивнул.

– Увы, сдается мне, что самые страшные испытания ждут именно в Пустоши. – Помолчав, он добавил: – На тех древних землях проливалась кровь. И прольется еще.

Тегол поднялся с трона, держа в руке дар акриннаев. Он вытянул руку в сторону, и слуга поспешил забрать безделицу.

– Не думай, Бугг, будто мой брат не подозревает об этих испытаниях. Пребывание в царстве мертвых – или где он там был – изменило его. Что, впрочем, неудивительно. Иными словами, едва ли он вернулся в мир живых только затем, чтобы мне не было скучно.

– Наверное, ты прав, – сказал Бугг, – но я ничего не знаю о том, какой путь он избрал. Он, как бы сказать, находится вне… вне всего. Он – сила неопределившаяся, а значит, непредсказуемая.

– И поэтому Странник пытался его убить, – сказала Джанат.

– Именно, – подтвердил Бугг. – Могу сказать наверняка: пока Брис с малазанцами, он лучше защищен от Странника, чем где бы то ни было.

– А на обратном пути? – спросил Тегол.

– К тому времени, государь, полагаю, Странник будет слишком занят мною.

– Как это?

Бугг долго не отвечал, но на его лице явно отражалась внутренняя борьба. Наконец он скривился и вздохнул.

– Он взывает ко мне, государь. К моей древнейшей ипостаси. Когда Брис отправится в обратный путь, Страннику будет не до него… Странник будет бороться со мной.

В словах Бугга звенела сталь, и оба его собеседника на какое-то время замолчали.

– Пойду прогуляюсь в саду, – произнес наконец Тегол, не глядя ни на жену, ни на лучшего друга.

Джанат с Буггом проводили его взглядом.

– Брис все-таки его брат, – сказала королева. – Он и так уже потерял его однажды…

Бугг кивнул.

– Ты можешь сделать еще что-нибудь, чтобы защитить его?

– Кого – Бриса или Тегола?

– В данном случае, думаю, их можно считать одним человеком.

– Кое-какие варианты есть, – произнес Бугг. – К сожалению, в подобной обстановке помощь может быть опаснее самой угрозы.

Джанат захотела что-то возразить, но он жестом остановил ее.

– Конечно же, я сделаю все, что в моих силах.

Она отвела взгляд.

– Я не сомневаюсь. Итак, друг мой, к тебе взывают… Когда ты нас оставишь?

– Скоро. Я не могу сопротивляться слишком долго – это заставляет его потеть. – Хмыкнув, Бугг добавил: – А это, в свою очередь, заставляет потеть меня.

– «Кровные узы»? – спросила Джанат.

Бугг вздрогнул и удивленно вскинул брови.

– Я все забываю, что вы ученый, моя королева. Эти древние слова имеют множество значений и скрывают почти столько же тайн. Каждый род начинается с рождения, и на одном рождении не останавливается, ведь так?

– Одиночество – это просто. Общество – нет.

– Истинно так, Джанат.

Бугг вгляделся в нее. Она сидела на троне, склонившись набок и подпирая голову рукой.

– Ты знаешь, что носишь ребенка?

– Конечно.

– А Тегол?

– Думаю, нет. Еще рано… Бугг, патриотисты ведь страшно надо мной издевались? Я вижу у себя на теле шрамы, но не помню, откуда они взялись. Я чувствую боль – значит, шрамы есть и внутри меня. Подозреваю, что эти странные провалы в памяти – твоих рук дело. Ты стер мои худшие воспоминания, вот только не знаю, благодарить тебя или проклинать.

– Думаю, я заслуживаю в равной степени и того и другого.

Джанат посмотрела Буггу в глаза.

– Да, ты, как никто другой, понимаешь, насколько важен баланс. Что ж, наверное, еще пару недель повременю пугать мужа.

– Джанат, ребенок здоров, никакой угрозы я не чувствую. Все эти боли фантомные – я выполнял лечение очень тщательно.

– Отрадно слышать. – Королева поднялась. – Скажи мне все-таки, это мое извращенное воображение или тот творец-акриннай действительно имел в виду нечто похабное?

– Моя королева, ни смертному, ни бессмертному не дано разгадать мысли творца. Но, как правило, из двух вариантов следует выбирать наиболее гнусный.

– Ну конечно, как я сама не догадалась?

– Драконус затерян в недрах Драгнипура. Душа Ночной Стужи развеялась по ветру. Гриззин Фарл сгинул много тысячелетий назад. А Идущий по Граням просто-напросто откажется отвечать на призыв – либо из упрямства, либо и правда хочет от нас отмежеваться. – Кастет вымученно улыбнулся, затем повел плечами. – Но есть та, Эстранн, кого я отчаянно не хотел бы увидеть снова. Олар Этил.

– Она мертва…

– На что ей в высшей степени наплевать. Эта беспринципная сучка без колебаний приняла Обряд Телланна…

– И тем самым привязала себя к судьбе т’лан имассов, – произнес Странник.

Он смотрел на Кильмандарос. Великанша выволокла в центр зала огромный сундук, одной рукой сломала замок, другой – откинула крышку и, ворча что-то себе под нос, стала вытаскивать позеленевшие от времени доспехи. Со всех сторон в стенах появились трещины, через которые внутрь устремилась морская вода. Через пару мгновений ее уже было по щиколотку, огонь в камине потух, и заметно похолодало.

– Не так сильно, как хотелось бы, – заметил Сечул Лат. – Мы говорили о К’руле, но ведь есть еще одно божество, Эстранн, которое наиболее умело скрывается от нас…

– Ардата. И не только она. Мне всегда казалось, Сеш, что нас больше, чем кто-либо из нас мог вообразить. Даже обладая властью над Плитками, я был убежден, что меня окружают призраки, не менее древние и могущественные, чем мы с тобой.

– И не слушаются тебя, – съязвил Сечул, покачивая хрустальный кубок с янтарным вином.

– Боятся ответственности, – презрительно бросил Странник. – Они и друг от друга скрываются. Поодиночке они не страшны. Впрочем, сейчас все иначе.

– Уверен?

– Да. Нас ждут великие дела – никакого сравнения с тем, что было раньше. Только подумай: все, чего мы лишились, снова будет в наших руках. И дурак тот, кто решит скрываться и дальше. Нет, призракам мудрее всего будет выйти из тени.

Кастет глотнул вина. Вода достигла уровня сиденья его кресла.

– Дому не терпится вымыть нас отсюда.

Кильмандарос протиснулась в промокший насквозь кольчужный хауберк, затем наклонилась и подняла с затопленного пола унесенную водой огромную перчатку. Натянув ее на мосластый кулак, богиня стала искать вторую.

– Она довольна, – произнес Эстранн.

– Вовсе нет, – возразил Кастет. – Ты пробудил в ней гнев, и теперь ей нужно найти достойного врага, на которого его можно излить. Иногда твое ощущение контроля не более, чем иллюзия. Ты пробуждаешь силы…

– … которые давно пора было пробудить. Прекращай уже перечить мне, Сеш. Так ты только демонстрируешь свою слабость.

– Которая никуда не делась, Эстранн. Можешь ли ты утверждать обратное?

Странник хищно ощерился.

– Твой жребий брошен. Пути назад нет. Мы должны взять судьбу в свои руки. Посмотри на Кильмандарос, она покажет тебе, как это делается. Отринь страхи – они отравляют тебя, как яд.

– Я готова.

Кастет со Странником обернулись. Богиня была в полном боевом облачении и напоминала поднятую из глубин древнюю статую. С хауберка свисали водоросли. Купол шлема покрывали зеленые пятна окиси. Широкие, ребристые нащечники напоминали железные клешни, наносник блестел, как панцирь скорпиона. Сжатые кулаки превратились в огромные кувалды, венчающие длинные многосуставные руки.

– Воистину, – произнес Эстранн, расплываясь в улыбке.

– Я никогда тебе не доверяла, – пророкотала Кильмандарос.

Странник поднялся, не прекращая улыбаться.

– Ты никому не доверяешь, чем я лучше?.. Ну что, кто из нас откроет портал? Кастет, яви нам свою силу.

Тощая фигура дернулась.

Вода стояла почти по пояс – естественно, не по пояс Кильмандарос. Странник махнул рукой в сторону Сечула Лата.

– Давай узрим твой истинный облик. Считай это моим первым подарком, Сеш.

Помещение наполнилось силой.

Дряхлая фигура поплыла, распрямилась и обернулась в высокого, юного форкрул ассейла. Тот помрачнел и яростно отшвырнул кубок.

– Как ты смеешь?! Верни мне мой прежний облик!

– Это мой дар, – огрызнулся Эстранн. – Будь добр принять его как подобает.

Сечул закрыл лицо продолговатыми ладонями.

– Неужели ты думаешь, что мне не терпится вернуть прошлое? – Он отнял руки от искаженного гневом лица. – Верни мне то, что я заслужил!

– Никчемный дурак…

– Мы уходим, сейчас же, – вмешалась Кильмандарос. От ее голоса задрожали стены.

– Эстранн!

– Нет! Дело сделано!

Странник взмахнул во второй раз, и стена Дома превратился в портал. Кильмандарос прошла сквозь него и скрылась из виду.

Странник посмотрел на Кастета.

Глаза старого союзника были так несчастны, что он не выдержал и сорвал с того свое благословение.

– Ладно, будь по-твоему…

И он с удовлетворением наблюдал, как Сечул Лат согнулся от боли.

– Вот, Сеш, носи свою жалкую личину, раз она так тебе по душе… Что такое? Неужели ты не рад?

– Я смотрю, тебе доставляет удовольствие мучить других… Своей сущности ты не изменил. – Закряхтев, Сечул воплотил из воздуха палку и тяжело оперся на нее. – Что ж, Эстранн, веди.

– И зачем тебе было портить столь триумфальное мгновение?

– Возможно, я просто хотел напомнить тебе, что нас всех ждет.

Странник мог ударить Кастета, выбить палку у него из рук и смотреть, как старый дохляк завалится, но не стал. Удовольствие мимолетно и не стоит усилий. Он повернулся к порталу.

– Держись рядом. Врата, думаю, захлопнутся сразу же, как только мы пройдем.

– Еще бы, с них хватит.

Через несколько мгновений все комнаты и коридоры заполнились водой, погружаясь во тьму. Немного поколебавшись, все снова застыло в неподвижности.

Дом успокоился.

До поры до времени.

Капитан Рутан Гудд любил расчесывать бороду пальцами; Шурк Элаль находила подобную привычку раздражающей. Без сомнения, это придавало глубокомыслия, однако малазанец был столь немногословен, что она начала подозревать в нем гений «особенного» рода. Иными словами, он на самом деле тупой, но умеет притворяться мудрым и задумчивым. И как ни смешно, у него получалось – весь этот налет таинственности, темная пелена глаз, значительное молчание делали свое дело.

– Странника ради, убирайся.

Рутан Гудд вздрогнул и потянулся к ремню с ножнами.

– Я буду по тебе скучать.

– Рано или поздно все мне так говорят.

– Интересное наблюдение.

– Разве? Правда в том, что я выматываю мужчин. Впрочем, я скоро отплываю, так что тебя это не касается.

Он хмыкнул.

– Я бы лучше стоял на палубе, пока ветер и паруса делают свою работу, чем шел маршем.

– Тогда почему ты стал солдатом?

Рутан Гудд запустил пятерню в бороду, наморщил лоб и сказал:

– Привычка.

Уже выходя, он задержался и пригляделся к урне, стоявшей у стены.

– Откуда она у тебя?

– Эта штука? Я пират, Рутан. У меня много барахла.

– А я думал, купила у какого-нибудь лоточника.

– Нет, конечно. А что?

– Вороний орнамент приметный. Этот горшок из Семи Городов.

– Это урна, а не горшок.

– Падение Колтейна. Ты напала на малазанский корабль… – Рутан Гудд внимательно посмотрел на нее. – Причем недавно. Была буря, флот неоднократно рассеивался. Несколько кораблей пропали. Один, стало быть, сделался твоей добычей?

Шурк Элаль безучастно посмотрела на него.

– Даже если и так, что с того? Мы еще тогда не были знакомы.

Рутан Гудд пожал плечами.

– Не были, да. Но мысль о том, что ты прикончила моих соотечественников, мне совсем не нравится.

– Малазанцев я не трогала, – ответила Шурк. – Я напала на корабль тисте эдур.

Взвесив ее слова, Рутан Гудд кивнул.

– Похоже на правду. Мы впервые встретили их у Эрлитана.

– Какое облегчение.

– Ты холодная женщина, Шурк Элаль, – напряженным голосом произнес малазанец.

– И такое я тоже часто слышу.

Не говоря более ни слова, он ушел. Вот и отлично. Лучше испортить момент, обменяться колкостями и разойтись, чем устраивать сопливые сентиментальные прощания, от которых ни тепло, ни холодно.

Шурк быстро собрала оставшиеся пожитки – почти все вещи уже были погружены на «Бессмертную благодарность». Красавчик более или менее уладил все необходимые формальности в порту: оплатил стоянку, вытащил экипаж из кабаков и прочая. Болкандские гостьи расположились в капитанской каюте. Будет неприятно, если Ублала Панг так и не появился – у олуха память, как у мотылька.

Небось все перепутал и отправился к островам пешком.

Шурк Элаль пристегнула рапиру к бедру, закинула тощий мешок на плечо и вышла. Дверь запирать даже не стала: комната все равно съемная, а воры путь забирают, что хотят – особенно ту дурацкую урну.

До пристани ее провожал приятный береговой бриз. Подходя к трапу, она с удовлетворением отметила, что работа кипит. Грузчики заносят последние припасы, портовые шлюхи, провожающие моряков, отпускают грубые шуточки. Появление капитана они встретили злобными взглядами. За что, спрашивается? Она вот уже несколько месяцев не отбивает у них клиентуру, да и вообще отплывает.

Шурк поднялась на главную палубу.

– Красавчик, откуда у тебя этот нос?

Старший помощник Скорген Кабан приковылял к ней.

– Клюв кусача, набитый ватой, чтобы удерживать сопли. Купил на Приливном рынке.

Шурк прищурилась. Завязки, удерживающие клюв, были завязаны чересчур туго.

– Ослабил бы ты его, – посоветовала она старпому и, бросив мешок на палубу и уперев кулаки в бедра, оглядела экипаж. – Панг не появлялся?

– Еще нет.

– Что ж, ладно. Я хочу отплыть с этим ветром.

– Хорошо, капитан. От этого великана все равно одни беды…

– Ничего подобного, – возразила Шурк. – Он был отличным пиратом в свое время и никаких бед не приносил.

Ревнует, конечно же. Да еще и этот дурацкий нос.

– Гони этих портовых крыс на берег и вели отчаливать.

– Слушаюсь, капитан.

Скорген уковылял, выкрикивая приказы зазевавшимся матросам. Шурк прошла в носовую часть и, опершись на борт, высматривала Ублалу Панга в толпе людей на пристани. Его не было.

– Идиот…

Капитан Рутан Гудд забрал лошадь из конюшни и отправился на север по главной улице, вдоль центрального канала. Ни одного малазанца на глаза не попадалось – вполне возможно, он последний. Ну и славно. А еще лучше, если Тавор со своими Охотниками за костями не стала дожидаться и снялась с лагеря.

Рутан Гудд не хотел становиться капитаном, ведь это привлекает ненужное внимание окружающих. Будь на то его воля, он бы с радостью провел всю жизнь, ни с кем не общаясь. Ну разве что с женщинами изредка. Рутан подумывал – и в последнее время все чаще – дезертировать. Останься он обычным пехотинцем, никто бы его не хватился, а вот пропавшего офицера станут разыскивать, причем с магами. Не хватало еще, чтобы какой-нибудь колдун вынюхивал, где он. Конечно, Тавор не задержит марш ради него, но с нее станется послать одного-двух магов на поиски.

Кулак Блистиг наверняка репетировал, какими словами будет крыть Рутана, когда тот наконец объявится.

Быть незаметным в армии нетрудно, даже офицеру, – при обычных обстоятельствах, конечно. Никуда не вызывайся, ничего не предлагай, на совещаниях стой в стороне, а лучше вообще на них не ходи. В большинстве иерархий наличие бесполезных офицеров принималось как данность, равно как и наличие на поле боя бесполезных солдат. «На каждую тысячу солдат приходится четыре сотни тех, кто будет просто стоять и смотреть. Две сотни при первой же возможности побегут. Еще сотня не будет знать, что ей делать. Остается триста солдат, на которых можно положиться. Задача командира сводится к тому, чтобы правильно этими тремя сотнями распорядиться». Не малазанская доктрина, нет. Так скорее говорил кто-то из клептских военачальников. Не корелрийский точно. Корелрийцы бы оставили эти три сотни, а остальных казнили бы.

Сивогрив? Нет, Рутан, не глупи. Из того максимум слов пять за год можно было вытянуть, и то если повезет. С другой стороны, к чему слова, когда ты умеешь вот так воевать. Держи тебя Худ в тепле, Сивогрив.

Рутан Гудд безоговорочно причислял себя к бесполезным семи сотням; он бы точно стоял и смотрел, не знал бы, что ему делать, или побежал при первых звуках боя. Впрочем, до сих пор шанса попробовать что-нибудь из этого ему не выпадало. Он сражался не так много, но каждый раз бился как бешеный волк, лишь бы выжить. Нет ничего хуже, чем когда на тебя обращают внимание с целью убить: вот чужак выделяет тебя из толпы и…

Капитан тряхнул головой, прогоняя это ощущение. Впереди маячили северные ворота.

Здравствуй, армия. Прощай, мягкая постель и бархатистая, но непривычно холодная женская кожа; прощайте, достойные (хоть и немного терпкие) летерийские вина. Конец сладкой неге и праздности! Снова быть Рутану в центре внимания, и ничего с этим не поделаешь.

Сивогрив, ты говорил мне не высовываться. Я пытался. Не получается. Впрочем, и у тебя в глазах было написано то же самое, ведь у тебя самого не получалось.

Рутан Гудд почесал голову, напоминая себе о том, что носит ныне чужое лицо.

Как ни крути, старый друг, в этом мире не замечают только мертвых.

Место жертвоприношений носило отпечаток разрухи. Упадка. Находиться здесь было мучением, но выбора у Ублалы Панга не было. Сиплый голос Старого Деда Эрбата поселился у него в голове, гонялся за ним, и даже в таком большом черепе не находилось уголка, чтобы укрыться от мертвого старика.

– Я сделал, как ты сказал, – произнес Ублала. – Оставь меня в покое. Мне нужно на корабль. У меня и Шурк там будет секс. А ты просто ревнуешь.

Больше на кладбище не было ни одной живой души. Им вообще больше не пользовались с тех пор, как оно кусками стало проваливаться. Гробницы кренились, проседали и ломались. Огромные каменные урны опрокидывались. Молнии били в деревья, а клубы болотного газа парили наподобие светящихся голов. Кости выступали из земли, как камни на неухоженном поле. Ублала подобрал первую попавшуюся – как оказалось, бедренную, – чтобы было что повертеть в руках в ожидании призрака Эрбата.

Сзади послышалась какая-то возня. Ублала обернулся.

– Ты? Чего тебе нужно?

– Хотел тебя напугать, – сказал разложившийся полуодетый труп и, воздев костлявые руки с длинными кривыми ногтями, завопил: – Бу-у-у!

– Ты дурак. Проваливай.

Харлест Эберикт поник.

– Ничего не получается. Посмотри на меня. Я разваливаюсь на глазах.

– Иди к Селуш. Она тебя заштопает.

– Не могу. Этот тупой призрак меня не пускает.

– Какой призрак?

Харлест постучал себя пальцем по голове и сломал ноготь.

– Нет, ты это видел? Все наперекосяк!

– Какой призрак?

– Который хочет поговорить с тобой и что-то тебе отдать. Которого ты убил. Убийца. Я тоже, знаешь ли, хотел таким быть. Рвать людей на части, а потом пожирать. Но какой смысл чего-то хотеть, если от всех наших стремлений остается пшик? Я слишком высоко замахнулся, слишком многого просил. И потерял голову.

– Нет, не потерял. На месте она.

– Слушай, чем скорее мы закончим, тем скорее призрак отпустит меня, и я снова смогу ничего не делать. Иди за мной.

Харлест повел Ублалу в глубь кладбища. Наконец они дошли до ямы три шага в ширину и два раза по столько же в глубину. Отовсюду из земли торчали кости.

– Подземный поток изменил русло и размыл пустоты под кладбищем, – сказал мертвяк, указывая пальцем на яму. – Вот почему здесь все проседает… Зачем тебе эта кость?

– Просто так.

– Выкинь ее. А то я опасаюсь.

– Я хочу поговорить с призраком. Со Старым Дедом.

– Не выйдет. Разговор может быть только у тебя в голове, а пока призрак сидит во мне, сил у него больше ни на что не хватает. Так что придется тебе терпеть меня. Итак, на дне этой ямы лежат кости тартенала – это одно из древнейших захоронений здесь. Разгреби все и наткнешься на большую каменную плиту. Подними ее или отодвинь и найдешь под ней то, что тебе нужно.

– Ничего мне не нужно.

– А вот и нужно. Ты еще долго не вернешься к родичам. Прости, у тебя были другие планы, но ничего поделать нельзя. Карсе Орлонгу придется подождать.

Ублала тоскливо посмотрел в яму.

– Я опоздаю на корабль. Шурк очень разозлится. А еще я должен собрать всех тартеналов – так наказал мне Карса. Старый Дед, ты все портишь! – Он схватился за голову и больно ударил себя костяшкой. – Ай! Это из-за тебя!

– Все потому, что у тебя вечно бардак в голове, Ублала Панг. Давай, копай уже.

– Не надо было мне тебя убивать. В смысле, призрака.

– У тебя не было выбора.

– У меня никогда нет выбора. Надоело.

– Забирайся уже в яму.

Утерев глаза, тартенал спустился в яму и начал выкидывать оттуда землю с костями.

Вскоре из ямы донесся скрежет камня. Харлест подошел поближе к краю и посмотрел вниз.

– Отлично, ты его нашел. Давай, теперь ухватись за край и приподнимай. Спиной работай.

Подначивая мускулистого олуха, Харлест даже не ожидал, что тот и в самом деле сдвинет плиту и прислонит ее к стене ямы.

Тело, упокоенное в саркофаге, когда-то не уступало габаритами Ублале, но уже давным-давно обратилось в прах. Остались только доспехи и оружие.

– Призрак говорит, что у брони и даже у палицы есть имя, – сказал Харлест. – Первые герои любили одушевлять свое снаряжение. Этот теломен был родом из далеких мест, граничивших с Первой империей – кстати, из тех же самых мест, откуда пришли первые летерийцы. Воинственный ублюдок – его имя давно забыто, и к счастью. Но его доспехи и палица теперь твои.

– От них воняет, – пожаловался Ублала Панг.

– Драконья чешуя, особенно с шеи и с хвоста, где расположены железы, бывает, попахивает. Эту чешую сняли с первенца Алкенда. Доспех зовется Дра Алкэлейнт, что с теломенского переводится примерно как «Я убил дракона по имени Дралк». Кстати, повержен дракон был этой самой палицей, и зовется она Рилк, по-теломенски «круши». Или «ломай». В этом духе, в общем.

– Мне ничего из этого не нужно, – сказал Ублала. – Я даже не знаю, как орудовать палицей.

Харлест изучал сломанный ноготь.

– Не бойся, Рилк сам знает, как тобой орудовать. Давай, вытаскивай все наверх, и я помогу тебе надеть доспех. Только встань на колени.

Первой Ублала достал палицу. Двуручная рукоять, слегка изогнутая, была сделана из кости или рога, отполированного временем до янтарного блеска. Внизу – погнутое бронзовое гнездо; на наконечнике – четыре еле выступающих бугорка из переливающейся оттенками синего руды.

– Небесный металл, – пояснил Харлест. – Тверже железа. Ты так легко ее держишь, Ублала. Я бы даже от земли эту дуру оторвал. Рилк доволен.

Ублала Панг посмотрел на мертвяка исподлобья, затем снова нырнул в яму.

Верхняя часть доспеха состояла из наплечников, двух нагрудных и двух спинных пластин. Широкий и плотный пояс соединял их с юбкой. Драконьи чешуйки защищали бедра, наколенники из костей прибылого пальца венчались смертоносными шипами. Поножи, защищавшие голень, представляли собой единый кусок чешуи, как и наручи. Выше локтя шел кожаный рукав. Перчатки были сделаны из распиленных костяшек.

Время оказалось бессильно: чешуя не проржавела, кожаные ремни были упругими, как новые. Сам доспех, наверное, весил со взрослого человека.

Последним был шлем. Сотни костяшек – вероятно, выпиленных из драконьего черепа и челюсти – были скреплены в купол с наносником и нащечниками. Шею защищал ярко выраженный «хвост», как у омара. Выглядело одновременно отталкивающе и жутко.

– Вылезай и облачись как положено.

– Не хочу.

– Хочешь остаться сидеть в яме?

– Да.

– Нет, так нельзя. Призрак настаивает.

– Я больше Старого Деда не люблю. Я рад, что убил его.

– И он тоже.

– Тогда я передумал. Я не рад. Лучше было бы оставить его жить вечно.

– Тогда он, а не я стоял бы тут и разговаривал с тобой. Выигрышного варианта нет, Ублала Панг. Призрак хочет, чтобы ты облачился в доспех и взял в руки палицу. Шлем можешь надеть, когда выйдешь из города.

– И куда я отправляюсь?

– В Пустошь.

– Мне не нравится это слово.

– У тебя очень важное поручение, Ублала Панг. Мне кажется, оно придется тебе по душе. Нет, правда. Вылезай и облачайся в доспехи, а я тебе все расскажу.

– Расскажи сейчас.

– Нет, пока не вылезешь. Это секрет.

– А когда вылезу, расскажешь?

– И когда наденешь доспехи. Да.

– Мне нравится слушать чужие секреты, – сказал Ублала Панг.

– Знаю, – сказал Харлест.

– Хорошо.

– Чудесно.

Харлест отвел взгляд. Наверное, все же стоит сходить к Селуш. Только ночью. В прошлый раз, когда он показался на городских улицах днем, толпа беспризорников закидала его камнями. И куда катится мир? Будь он в лучшей форме, он бы догнал сорванцов, поотрывал им руки-ноги – пусть знают, как смеяться и дразниться!

Детей нужно воспитывать. О да, нужно. Вот когда он сам был ребенком…

Брис Беддикт отпустил офицеров, затем адъютантов и, оставшись в палатке один, сел на походный табурет. Подался вперед, уставился на руки. Они мерзли, как, впрочем, и с самого его возвращения, словно до сих помнили холод и тяжесть воды. Смотреть в полные энергии глаза офицеров становилось все сложнее; внутри копилась какая-то мерзкая печаль, от которой пропасть между Брисом и остальными становилась только шире.

Глядя на их оживленные лица, Брис видел на каждом отпечаток смерти – призрачную тень под внешней маской. Может, он просто по-новому, извращенно стал смотреть на смертных? Для рассудка лучше, когда имеешь дело с настоящим моментом и жесткой, несгибаемой реальностью. Соприкосновение с изнанкой жизни выбивает из колеи.

Если сознание – лишь искра, которой суждено погаснуть и кануть в небытие, то есть ли смысл бороться? Брис держал в голове имена бессчетного множества умерших богов. Лишь благодаря ему они оставались живы – насколько это возможно для них. А зачем?

Да, брату было в чем позавидовать. Никто не находил столько удовольствия в бессмысленности человеческих стремлений. Чем не противовес отчаянию?

Брис устроил реорганизацию во всем подчиненном ему войске, кроме Бригады Харридикта – и то лишь по просьбе малазанцев, сотрудничавших с ней. Он расформировал все бригады и батальоны и разбил их на пять легионов. В четырех из них было по две тысячи солдат и снабженцев, а пятый включал в себя основную часть обоза, полевой госпиталь, скот, погонщиков и прочий вспомогательный персонал, а также пять сотен конников, которые под началом малазанцев быстро осваивались с новыми фиксированными стременами.

У каждого из боевых легионов, включая Бригаду Харридикта, были свои повара, оружейники, кузнецы, лекари, конные разведчики и порученцы, а также орудийные расчеты. Роль командиров легионов и их штабов значительно выросла; Брис специально отбирал офицеров, исходя из их профессионализма и самостоятельности. Конечно, имелась и оборотная сторона: каждое совещание превращалось в перепалку. Но ничего, как только войско выдвинется, про внутренние распри все забудут и станут вместо этого мериться удалью с армией чужестранцев. Им было что доказывать, а если и не доказывать, то изобретать заново: во время вторжения малазанцы разнесли их в пух и прах.

Слишком долго летерийцам приходилось иметь дело с примитивными врагами – даже тисте эдур воевали неорганизованно, по-варварски. Лет десять назад случались стычки с болкандскими войсками, кровавые и безрезультатные, но оттуда уроков никто не извлек.

Редкая армия склонна к самокопанию. Консерватизм тесно переплетен с традицией, как волокна в канате. Брис хотел создать нечто новое – гибкое, легко адаптирующееся, бесстрашно отбрасывающее все, что устарело. И в то же время он понимал ценность традиций: деление армии на легионы восходит еще ко временам Первой империи.

Он сжал кулаки и смотрел, как бледнеют костяшки.

Этот марш не будет обыкновенной скучной прогулкой.

Он смотрел в лица солдат и видел в них смерть. Предвестье будущего или эхо прошлого? Кто знает?..

Релико завидел фаларских тяжей – Затылка, Мелкого и Молнию – у взводной повозки; они как раз заканчивали собирать вещмешки.

– Слушайте, – сказал он, подходя. Три смуглых лица повернулись к нему, глядя почти вровень, хоть сами тяжи стояли на коленях. – Помните Курноса? Ну, того тяжа, у которого носа почти нет? Знали, что он был женат на погибшей Ханно?

Трое родичей переглянулись. Молния пожала плечами и утерла пот со лба.

– Ну, помним. Сейчас всюду волочится за Смекалкой…

– О, самая крупная бабень на моей памяти, – подал голос Мелкий, облизнувшись.

Затылок кивнул.

– Все из-за ее зеленых глаз…

– При чем тут глаза, Тыл? – перебил его Мелкий. – У нее просто все большое.

Молния фыркнула.

– Любишь покрупнее, Мелкий, посмотри на меня. Или лучше не надо. Я слишком хорошо тебя знаю.

Релико вздохнул.

– Эй, я вообще-то про Курноса сейчас. В общем, насколько я помню, у него было всего одно ухо перед той стычкой, когда ему отгрызли второе.

– Ну да, – сказала Молния. – И что?

– Да вот недавно пригляделся – и у него опять одно ухо. Как так? Заново отросло?

Трое солдат никак не отреагировали и продолжили собирать вещмешки.

Ворча себе под нос, Релико ушел. Секретов у этой армии прорва. Курнос и отросшее ухо. Нефарий Бредд и гигантский след. Тот взводный маг и его крысы. Большой Простак, у которого нет мозгов, но который бьется, как демон. Лейтенант Порес и его злобный, но мертвый брат-близнец. Лысый Добряк с коллекцией гребней… В общем, возвращаясь к своему взводу, Релико убедился, что вокруг, за исключением его самого и, может быть, их сержанта, одни психи.

Никто за пределами армии это не понимал. Со стороны все видели форму, оружие, шлемы, забрала, чеканный шаг в ногу. Знали бы они правду, боялись бы еще сильнее. И бросились бы наутек.

– Элико, явися-пылися!

– Заткнись, Неп. Где Бадан?

– Низеся, тё невишь?

– Вижу, вижу. Лучше скажи, куда он ушел.

И без того сморщенное, как чернослив, лицо мага превратилось в нечто неописуемое.

– Я-то нинаю.

– Драчунья! Сержанта не видела?

Взводный капрал сидела, привалившись спиной к колесу повозки, и дымила жирной самокруткой из растабака. Дым, казалось, шел у нее даже из ушей.

– Икк на видит скозь тот ды-ым! – прошамкал Неп Хмурый.

Релико не сдержал смешок.

– Это ты в точку, Неп… Драчунья, и чем тебе обычный воздух не нравится?

Она лениво вытащила самокрутку из пухлого рта.

– Дурак. Я так отгоняю мошкару.

– Умно, слушай. А где можно взять?

– У меня с собой где-то тыща штук. Но предупреждаю, первые несколько дней будешь ходить зеленый. А когда начнет выходить с по́том, ни один комар на тебя не сядет.

– О как. Ладно, Бадан где?

– Болтает с остальными сержантами. Со Скрипачом и прочими. – Драчунья еще раз затянулась и добавила: – Думаю, Бадан хочет, чтобы мы держались рядом с ними. До этого выходило неплохо.

– Пожалуй. – Но Релико эта идея не понравилась. Те взводы просто притягивали неприятности. – А Уголек что говорит?

– Наверное, ее все устраивает.

– Слушай, а куда наши салаги подевались?

– Пришел какой-то летериец и забрал их.

– И кто, интересно, ему разрешил?

Драчунья пожала плечами.

– А он и не спрашивал.

Релико почесал загривок. Чесать было особенно нечего, поскольку шеи он почти не имел, но чесать ему нравилось – особенно мозолистую полоску, натертую шлемом. Он увидел ногу Худышки, торчащую из-под повозки. Просто лежит или придавило?

– Пойду поищу Простака. Взвод должен быть в сборе, когда Бадан вернется.

– Ага, это мысль, – сказала Драчунья.

– Более ленивого капрала в жизни не видал.

– Звание обязывает, – процедила она, не выпуская самокрутку из зубов.

– Ты и дня на марше не протянешь, – заметил Релико. – Здорово поднабрала с прошлого раза.

– А вот и нет. На самом деле даже похудела. Прямо чувствую.

– Гуп мочь?

– Даже не думай, Неп, сушеная ты жаба, – проворчала Драчунья.

Релико отправился искать Большого Простака. Нет, только он сам и Бадан нормальные. Остальные… даже близко нет.

Скрипач выдернул пробку из кувшина и оглядел собравшихся. Геслер держал за хвост ящерку, а та злобно покусывала его за большой палец. Бальзам сидел рядом, скрестив ноги, и хмуро наблюдал за ящеркой. Шнур стоял, привалившись к дереву. Оно источало сок, который грозил попортить форму, но Шнур так усердно держал позу, что все молчали. Том Тисси приволок откуда-то засоленную вырезку из туши какого-то местного зверя и резал ее на куски. Хеллиан не сводила глаз с кувшина в руках Скрипача, а Урб не сводил глаз с Хеллиан. Еще трое – далхонцы Уголек с Баданом Груком и Аккурат по старой дружбе сидели рядом на старом поваленном дереве и поглядывали на остальных.

Не хватало, наверное, еще пятерых сержантов, но разыскать кого-нибудь в хаосе подготовки к маршу было попросту невозможно.

– Подставляйте кружки.

Скрипач поднял кувшин и начал обходить всех.

– Тебе, Хеллиан, только половину, – сказал он, подходя к ней. – Ты и так уже порядочно набралась.

– Куда это я собралась? А ну-к’ доливай, не жадничай.

Скрипач долил.

– Не очень-то уважительно ты относишься к подарку Клюва.

– Какому подарку? Он ничего мне не дарил, кроме белых волос. Хвала богам, прошло.

Наполнив всем кружки, Скрипач снова сел на трухлявый пень. В пятидесяти шагах текла река, над ней вились ласточки. Последив за ними, он опустил взгляд на солдат, сидящих вокруг старого рыбацкого костра.

– Во времена «Мостожогов», – проговорил Скрипач, – сержанты устраивали собрания. Полезная традиция, и, думаю, пора ее возродить. В следующий раз соберем всех.

– А в чем смысл? – спросила Уголек.

– У каждого взвода есть свои хитрости. Нужно знать, кто на что способен и как привык действовать. Разберемся с этим – возможно, избежим смертельных сюрпризов, когда угодим в передрягу.

Уголек, подумав, кивнула.

– Логично.

– Думаешь, нас уже скоро ждут неприятности, Скрип? – спросил Шнур. – Это тебе Колода сообщила? У беды хотя бы есть лицо?

– Он не скажет, – ответил за Скрипача Геслер. – Но, думаю, мы узнаем ее, когда она нас настигнет.

– Болкандо? – предположил Бадан Грук. – Так, по крайней мере, поговаривают.

Скрипач кивнул.

– Да, мы можем нарваться на них раз-другой, если только «Выжженные слезы» с изморцами не прижмут их к ногтю раньше. Пожалуй, единственные, кто нам рады, – это сафинандцы.

– Еще бы, у них со всех сторон горы. – Шнур скрестил руки на груди. – Они будут рады любым новым лицам, даже таким уродливым, как наши.

– Вот только я даже не знаю, идем мы в Сафинанд или нет, – заметил Скрипач. – Судя по картам, он сильно севернее прямого маршрута через Пустошь.

Шнур что-то буркнул.

– Ох, не нравится мне мысль соваться в место под названием «Пустошь». Что такого в этом Колансе? Что движет адъюнктом? Мы идем воевать с очередным обидчиком Малазанской империи? Так пусть Ласиин сама разбирается – мы ей ничего не должны.

Скрипач вздохнул.

– Я не собираюсь разжевывать мотивы адъюнкта, Шнур. А додумывать тем более бесполезно. Мы – ее армия. Куда она, туда и мы…

– Зачем? – выпалила Уголек. – Послушайте, мы с сестрой чуть не подохли с голоду в летерийских казематах, ожидая казни. Возможно, все вы тут считаете, что изгнать тисте эдуров и их безумного императора было охренеть как нужно, но сколько морпехов погибло, а сколько лишь чудом остались живы! Если бы не Клюв, никого бы из вас тут не было, но его больше нет. А теперь еще и Синн пропала. Остался один Высший маг и все, но насколько он хорош? Вот скажи, Скрипач, умеет Быстрый Бен то же, что и Клюв?

Скрипач расстегнул и снял шлем. Почесал слипшиеся от пота волосы.

– Быстрый Бен работает иначе. Раньше он все делал исподтишка, но Вал говорит, что в последнее время все изменилось – наверное, после Черного Коралла…

– Где вырезали всех «Мостожогов», – встрял Шнур. – Прекрасно.

– Он тут ни при чем. В конце концов, мы все видели, как он дал отпор магам эдур у побережья Семи Городов. А потом в Летерасе прогнал целого дракона…

– Уверен, тут не обошлось без «руганей», которые напихали ему в ноздри, – пробормотал Шнур.

Геслер издал горький смешок.

– Скрип, мы не сержанты-«Мостожоги». Думаю, это и так ясно. Ты можешь представить, чтобы Скворец, Ломоть, Хватка и остальные ныли по любому поводу, как мы тут? Я не могу, хотя даже не был с ними знаком.

Скрипач пожал плечами.

– Я тогда не был сержантом, поэтому наверняка сказать не могу. Но что-то мне подсказывает, переживали они тоже немало. Не забывайте, что с Чернопесьего леса до самого Даруджистана кто-то из имперского руководства хотел их истребить. Да, возможно, у них не было поводов жаловаться на Дуджека Однорукого, однако при этом они едва ли были в курсе замыслов Верховного Кулака – это не их дело.

– Даже если из-за этого «дела» им погибать? – спросила Уголек.

Скрипач рассмеялся, грубо и неприятно.

– У командира свои дела, у них – свои. Худ тебя дери, Уголек, адъюнкт нам не мамка. Она – воля, а мы – кулак. И иногда кулак кровоточит, особенно когда врежешь им врагу по морде.

– Это из-за зубов, – добавил Геслер. – Точно вам говорю.

Но Уголек не унималась.

– Если мы будем знать, во что ввязываемся, у нас будет больше шансов выжить.

Скрипач резко поднялся и грохнул об землю шлемом; тот отскочил и укатился прямо в потухшее костровище.

– Ты не понимаешь? Речь не о выживании!

Слова прозвучали предсмертным хрипом умирающего, и сержанты невольно отшатнулись. Даже у Геслера расширились глаза. Улучив момент, ящерка выскользнула у него из рук и была такова.

Повисло испуганное молчание. Скрипач тихо зарычал и вцепился себе в бороду, избегая встречаться глазами с собравшимися. Худов дух, Скрип, совсем сдурел. Чего ты ее слушаешь? Посмотри на нее: какой из нее солдат? И вообще, порази меня Фэнер, что она здесь делает? А сколько еще в армии таких же, как она?

– Да уж, – сухо произнес Шнур, – видать, чтение было такое, будто Худ помочился.

Скрипач хрипло выдохнул.

– Не помочился, Шнур, а хренов потоп устроил.

Следующие слова Уголька удивили всех:

– Отлично, с этим разобрались. Теперь поговорим, как слепить из наших солдат кулак, которым адъюнкт могла бы начистить рожу самому́ Худу.

Лежавший в кустах Горлорез попытался сглотнуть, но не смог. Во рту и в горле так пересохло, что того и гляди чихнет пламенем. Убийца бранил себя за любопытство и, чего греха таить, желание выделиться перед сослуживцами. Ему нравилось выглядеть хитрым и всезнающим, но он не любил показухи и предпочитал на самом деле что-то знать.

Что ж, вот и узнал.

Не ожидал от Скрипа. Говорит, что не знает замыслов Тавор, но при этом всем видом показывает, что врет. Знает – и не говорит. Ничего не сказал, но все равно что проболтался. И так понятно, что нас отправляют на корм воронью – к чему тут лишние подробности?

Да, Горлорез мог чихать пламенем и выдыхать клубы пепла. Нужно переговорить со Смрадом и разыскать того, другого, Перста, что скрывается среди морпехов. Время от времени появлялись знаки, понятные только Перстам, приглашающие выйти на контакт. Сам Горлорез тоже их оставлял, но встретиться так и не получилось. До сих пор это его устраивало. Однако если мы направляемся прямиком к серым Худовым вратам, мне нужны союзники. В первую очередь Смрад. И этот мой загадочный танцор, кем бы он ни был.

Сержанты продолжали переговариваться – совершенно спокойно, как будто Скрипач не предрек им только что верную гибель. Горлорез перестал слушать, пока вдруг в разговоре прозвучало его имя.

– Если понадобится, он прикроет нам тыл, – в голосе Бальзама не было ни тени сомнения.

– Не думаю, что понадобится, – возразил Скрипач. – Говоря о предательстве, я не имел в виду кого-то из наших.

Предательство? Кто, кого? Боги, что я пропустил?

– Тогда союзники? – спросил Шнур. – Не верю. Только не изморцы и не «Выжженные слезы». А кто еще?

– Еще летерийцы, – произнесла Уголек. – Наш раздутый эскорт.

– Точнее ничего сказать не могу, – поставил точку Скрипач. – Просто давайте не расслабляться, хорошо? Бадан Грук, что умеет твой маг?

– Неп Хмурый? Он больше не маг, а шаман. Владеет проклятиями. – Бадан пожал плечами. – Больше ничего не видел. Хотя однажды он вызвал свору пауков и запустил ими в Худышку. Она визжала – значит, кусались по-настоящему.

– Все равно могла быть иллюзия, – сказала Уголек. – Далхонские проклятия граничат с Моккрой – так они проникают в голову жертве.

– А ты, я погляжу, неплохо в этом разбираешься, – заметил Геслер.

– Я не маг. Но волшбу за версту чую.

– А кто у нас главная машина для убийств? – спросил Шнур.

– Мертвоголов, – хором сказали Уголек и Бадан Грук.

Скрипач хмыкнул и добавил:

– Корик с Улыбкой подтвердят. Корик, правда, неохотно, но это от зависти.

– Ну х’ть на что-т’ он сгодится, – гоготнула Хеллиан, отпила из кружки и утерла рот.

Когда стало ясно, что больше она ничего не скажет, Скрипач продолжил:

– При необходимости мы можем выстроить крепкий заслон из тяжей. Саперов у нас хватает, а вот взрывчатки мало, но тут ничего не попишешь. Зато саперы годятся для ночных диверсий. И могут управляться с орудиями, которые нам дали летерийцы.

Обсуждение продолжалось, но Горлореза отвлек шорох где-то сбоку. Он повернул голову и встретился глазами с крысой.

Из Флаконова выводка. Вот гаденыш.

Но в этом-то и дело. Скрипач о нем не говорил. Придерживает в рукаве?

А вот это интересно…

Горлорез показал крысе зубы.

Та в ответ тоже оскалилась.

На проторенной дороге в расположение Охотников за костями Рутану Гудду повстречались остальные пять капитанов. Все были верхом и кентером направлялись к возвышению между лагерями малазанцев и летерийцев. Поморщившись, Рутан Гудд пристроился следом. Капитанам приходилось несладко: Кулаки не посвящали их в свои дела, а подчиненные – презирали. Лейтенанты либо ждали случая подсидеть старшего по званию, либо были жалкими лизоблюдами. Единственным исключением был Порес. Добряку повезло иметь такого соперника, которому хватает коварства поддерживать своего капитана в форме. Лейтенантом самого Рутана была напанка по имени Рабанд, настолько молчаливая, что не разберешь, то ли она ничего не соображает, то ли спит и видит, как бы избавиться от Гудда. Еще двух лейтенантов он потерял под И’Гхатаном.

Все собравшиеся смотрели на подъезжающего Рутана по-разному, но с общим чувством неодобрения. По выслуге лет главным был Добряк. Следом шла Сканароу, темноволосая уроженка Итко-Кана лет сорока, но для канки нетипично высокая и жилистая. Вероятно, с южного побережья – местные рыбаки когда-то были отдельным народом. Лицо у Сканароу грубое, сплошь исполосованное шрамами, как будто в детстве ее вскармливали дикие кошки.

Далее шла Фарадан Сорт, прослужившая где только можно – вероятно, даже на Стене Бурь (в чем Рутан, знавший об этом месте больше других, практически не сомневался). Она держалась так, будто повидала самое страшное и не хотела бы столкнуться с этим еще раз. Однако такие воспоминания нельзя забыть – они остаются с человеком навсегда. Кроме того, Рутан видел отметины на мече Фарадан, оставить которые могло только смертоносное прикосновение магического посоха.

Следующим по старшинству был сам Рутан, а за ним – двое командиров, повышенных за боевые заслуги: хэншанец по имени Скор, который уже метил в Кулаки, и Унтилли Ром, островитянин с внешностью хорька, которого выперли из морпехов после того, как собственные солдаты пометили его смертью – за что, известно только им. Несмотря на островное происхождение, он держался в седле не хуже виканца, а потому был поставлен командовать уланами.

– Посмотрите, какая честь, – сказал Добряк.

– Спасибо, капитан, – отозвался Рутан, расчесывая бороду и вглядываясь в неразбериху, что творилась в лагере малазанцев. – Будет большим везением, если мы выдвинемся завтра.

– Моя рота готова, – заявил Скор.

– Возможно, была, когда ты видел ее в последний раз, – сказала Сканароу с сухой улыбкой. – Сейчас небось ищи-свищи их в палатках у шлюх.

Скор насупился и помрачнел.

– Я приказал им сидеть и ждать, значит, они сидят и ждут. Мои лейтенанты следят за этим.

– Если они хоть чего-то стоят, то сомневаюсь, – возразила Сканароу. – Они видели, как солдаты начинают скучать, как перепалки становятся громче, возможно, разняли несколько потасовок. Если им хватает мозгов, они всех уже распустили.

– Сканароу хочет сказать следующее, капитан Скор, – подала голос Фарадан Сорт, – нельзя поднимать солдат слишком рано. Советую прислушиваться к советам более опытных товарищей.

Скор вовремя прикусил язык и сухо кивнул.

Рутан Гудд повернулся посмотреть на летерийские легионы. Вот уж у кого с дисциплиной все в порядке. Брис Беддикт выстроил их тесной колонной в ожидании малазанцев – так старуха ждет, когда ее благоверный отдаст концы.

– Сканароу, Скор – вы и другие офицеры, подчиненные Кулаку Блистигу, – заговорил Добряк, – должны непосредственно наблюдать нашу общую проблему. Кулак Кенеб буквально разрывается, хотя должен заниматься только своими ротами. Он вынужден брать на себя логистику для Блистига, а страдают от этого все.

– Блистиг в последнее время даже костры не дает разжигать, – заметила Сканароу.

– Ты можешь взять это на себя?

– Я?! – удивилась она. – Добряк, я капитан только потому, что знаю, как командовать солдатами на поле боя. В организации я ничего не смыслю. – Она пожала плечами. – У меня есть пара сносных лейтенантов, которые следят за построением и чтобы никому не выдали два левых сапога. Без них я была бы не лучше Блистига.

– Я легко справляюсь с логистикой, – встрял Скор.

Никто не стал на него реагировать.

Добряк потянулся в пояснице и поморщился.

– Говорят, Блистиг был блестящим офицером, когда командовал арэнским гарнизоном.

– Его сломила гибель сначала Седьмой армии, а затем и армии Пормкваля, – сказала Фарадан Сорт. – Удивлена, что адъюнкт этого не замечает.

– Нам под силу только одно, – сказал Добряк, – помочь Кенебу. Нам нужен наш лучший Кулак, господа капитаны, а для этого нужно, чтобы он был собран и не распылялся.

– Мы ничего не сможем сделать без взводных сержантов, – сказала Фарадан Сорт. – Предлагаю привлечь к делу их.

– Рискованно.

Рутан невольно хмыкнул, чем привлек к себе нежелательное внимание.

– И что же это значит? – протянул Добряк.

Рутан пожал плечами.

– Нам, офицерам, возможно, приятно думать, что только мы видим, как разваливается ставка. – Он твердо посмотрел в глаза Добряку. – Поверьте, сержанты видят это куда лучше. Мы ничего не теряем, полагаясь на них, зато всем будет легче. Заодно покажем, что мы не кучка слепых кретинов, какими нас, вероятно, считают.

Выговорившись, Рутан снова отвел глаза и затих.

– «Чем меньше человек говорит, тем больше в его словах смысла», – произнесла Фарадан Сорт, видимо, кого-то цитируя.

Добряк подобрал поводья.

– Что ж, решено. Привлекайте сержантов, пусть приведут вверенные им взводы в порядок… Худ знает что там Брис о нас думает – бьюсь об заклад, ничего лестного.

Вслед за Добряком капитаны стали разъезжаться. Сканароу резко свернула перед Рутаном, заставляя его остановиться. Он подозрительно посмотрел на нее.

Сканароу улыбнулась – улыбка эта резко преобразила ее лицо.

– Старожилы у нас в народе поговаривают, что иногда можно встретить человека, у которого в глазах бушует шторм. Считается, что такие люди бывали в самых бурных водах. Глядя на тебя, Рутан Гудд, я наконец поняла, что это значит. Вот только у тебя в глазах не шторм, а Худов тайфун.

Рутан быстро отвел глаза и провел пальцами по бороде.

– Просто приступ газов, Сканароу.

Она хохотнула.

– Ну как скажешь, капитан. Завязывай с сырыми овощами.

Рутан Гудд проводил ее взглядом. Рыбаки. Это с тобой, Сканароу, мне надо завязывать. Милые улыбки не к добру.

Сивогрив, ты всегда говорил, что из нас двоих мне повезло больше. Ты не прав, и если твой призрак еще откликается на твое имя, то, будь добр, избавь меня от смешков.

Он прислушался, но в завываниях ветра не было и намека на смех.

– Шагай, конь.

Корик вернулся в лагерь к своему взводу. Его шатало, он трясся, на лицо с безумным взглядом было страшно смотреть.

– Солдат, ты напоминаешь мне жертву д’баянга, – нахмурившись, произнес Битум.

– Если к судорогам прибавить паранойю, то все сходится, – сказал Спрут. – Присаживайся, Корик. Завтра выделим тебе место в фургоне.

– Я просто болел, – вяло пробурчал Корик. – Видал я ваших д'баянговых наркоманов в торговых фортах и первым делом поклялся, что не буду повторять их глупость. Так что нечего меня с ними сравнивать. Я просто болел. Дайте мне несколько дней восстановить силы, и следующий, кто хотя бы заикнется о д’баянге, получит в рожу кулаком.

– Вот, то-то же, – сказала Улыбка. – Добро пожаловать назад.

Из палатки вышел Корабб с Кориковым ремнем в руках.

– Твой клинок заточен и смазан. А вот в ремне, похоже, надо сделать еще одну дырку. Тебе надо поскорее заново нарастить мясо.

– Спасибо, мамочка. Только титьку не предлагай, хорошо? Я уже большой мальчик.

Корик уселся на старый ящик из-под боеприпасов и уставился на костер. Даже идти ему тяжело, заключил Битум. А сколько еще солдат слегли с такой же хворью… Кисловатая вода помогала, но все, кто выздоровел, спали с лица и похудели, а глаза их выглядели жутко.

– Где Скрип? – спросил Корик.

Флакон, лежавший на скатке, накрывшись покрывалом, зашевелился. Поморгал, привыкая к вечернему свету.

– Перечисляет наши недостатки. На очень секретной встрече со всеми сержантами.

Битум хмыкнул.

– Хотя б секретной, и на том спасибо.

– Нет у нас никаких недостатков, – сказала Улыбка. – Ну, кроме тебя, капрал. Эй, Флакон, а еще о чем они там говорят?

– Ни о чем.

Все обернулись на мага. Даже Корабб оторвался от кожаного ремня и не глядя засадил себе шилом в левую ладонь, но пока не заметил.

– Худ свидетель, более тухлой лжи я не слышал, – сказал Спрут.

– Скрип ждет бойни. Возможно, скоро. Хочет, чтобы взводы сплотились. Довольны? Вот, переваривайте.

– И насколько сильно он этого хочет? – сузив глаза, спросил сапер.

Флакон напрягся, будто собирался выплюнуть какую-то гадость.

– Сильно.

– Дерьмо, – проговорил Корик. – Только посмотрите на меня. Вот дерьмо.

– Завтра отлеживайся в фургоне. И послезавтра тоже, – сказал Битум. – Потом просто отдохни несколько дней. До вражеской территории еще время есть. И ешь, Корик. Много ешь.

– Ай! – подал голос Корабб, вскидывая руку. Из ладони торчало шило.

– Вытащи и посмотри, идет ли кровь, – сказала Улыбка. – Если нет, бегом к лекарю.

Увидев, что остальные уставились на нее, она закатила глаза.

– Рыболовные крючки. Эти, как их, рыболовы, которые работали на мою семью… в общем, я видала плохие вещи. С проколами, которые не кровоточат, в смысле. А, ну вас!

– Пойду прогуляюсь, – сказал Флакон.

Битум проводил мага взглядом, потом оглянулся и встретился глазами со Спрутом. Да уж, приятного мало.

Корабб вытащил шило и смог выдавить из прокола несколько капель крови. Победоносно взглянув на Улыбку, он продолжил ковырять Кориков ремень.

Флакон шел по лагерю, обходя оголтелые толпы, осаждающие палатку квартирмейстера, оружейников, кожевенников, канатчиков и прочих изможденных работой мастеров. Даже от шлюшьих палаток доносилась солдатская брань. Боги, куда все офицеры подевались? Нужно завести военную полицию. Вот что бывает, когда нет имперского надзора, Когтей, адъютантов и комиссаров.

Адъюнкт, почему вы ничего с этим не поделаете? Погоди-ка, Флакон, это не твоя забота. У тебя своих проблем хватает. Маг заметил, что стоит посреди дороги, одной рукой вцепившись себе в волосы. В голове одна за другой сменялись картинки: все его крысы прятались в стратегических точках лагеря, но на ту, что была в штабной палатке у Тавор, опускалась грубая ткань. Кто-то засовывал крысу в мешок! Флакон прогнал остальных из головы. Мелкий Корик! Да, ты! Слушай внимательно! Начинай грызть, грызи так, как будто ты на волосок от смерти! Может, так и есть! Выбирайся из мешка!

– Эй, ты. Ты ведь во взводе у Скрипача?

Флакон заморгал и вгляделся в стоящего перед ним человека.

– Вал? Чего тебе надо?

Тот улыбнулся, и улыбка эта, учитывая безумный блеск в мутно-серых глазах, была довольно жуткой.

– Быстрый Бен послал меня к тебе.

– Правда? Зачем? Что ему нужно?

– А с ним никогда не разберешь… Но ведь ты – Флакон?

– Слушай, я занят…

Вал протянул ему мешок.

– Это тебе.

– Скотина! – Флакон выхватил мешок и быстро заглянул внутрь.

Все хорошо, Корик, успокойся. И прекрати грызть.

– Он шевелился, – произнес Вал.

– Кто?

– Мешок. Там что-то живое? Пока нес, он весь издергался…

Вал охнул, потому что кто-то в него врезался.

Рядовой в доспехах, размерами напоминающий медведя, не глядя шел дальше.

– Смотри куда прешь, осел!

Рядовой оглянулся на окрик. Его широкое, плоское лицо побагровело, как свекла. Скалясь, он зашагал назад.

Увидев, как сжимаются огромные кулаки, Флакон испуганно отступил.

Вал расхохотался.

Свекла была готова вот-вот лопнуть.

Противник только замахнулся кулаком, а Вал уже поднырнул под удар и подошел вплотную, запустил руки рядовому между ног. Схватил, сжал, дернул.

С пронзительным воплем солдат согнулся пополам.

Вал заехал коленом ему в челюсть. Голова откинулась назад, и сапер локтем раскрошил рядовому скулу.

Верзила скорчился на земле.

– Ты только что связался с последним выжившим «Мостожогом». Надеюсь, урок усвоен? – проговорил Вал, нависнув над ним, затем повернулся к Флакону и снова улыбнулся. – Быстрый Бен хочет с тобой поговорить. Пойдем, отведу.

Они отошли на несколько шагов, и Флакон сказал:

– Вообще-то ты не прав.

– Не прав в чем?

– Ты не последний выживший «Мостожог». Есть Скрипач, Быстрый Бен, а еще, я слышал, в Даруджистане скрываются те, кто уцелел в битве за Черный Коралл…

– Они либо вышли в отставку, либо начали новую жизнь. Скрип сказал мне, чтоб и я так же поступил. Я честно взвесил все за и против. – Вал одернул кожаную шапку. – А потом подумал: собственно, что хорошего в том, чтобы начинать все с нуля? Когда ты столько прошел в первый раз, зачем повторять этот путь? Нет уж… – Он постучал ногтем по нашивке с эмблемой «Мостожогов» на своем дождевике мышиного цвета. – Я себе не изменяю, а это что-то да значит.

– Подозреваю, тот рядовой с тобой согласится.

– Ты прав, начало хорошее. А что еще лучше, я поговорил с лейтенантом Поресом, и он дал мне целый взвод новобранцев. Так что «Мостожоги» не погибли. Я сдружился с одним летерийским алхимиком, и мы пробуем сварганить что-то на замену морантской взрывчатке. Он готовит удивительный порошок, который я называю синькой. Смешиваешь его, засыпаешь в глиняный шарик и сразу замазываешь дырку. Где-то через полдня смесь готова к использованию.

Флакону это было мало интересно, но он все равно спросил:

– И как, хорошо горит?

– Вообще не горит. В этом-то и прелесть синьки, приятель. – Вал засмеялся. – Ни всполоха пламени, ни струйки дыма. Мы сейчас придумываем новые штуки: «грызуны», «ползуны», «жгуны». А еще у меня появилось два орудия: летерийская баллиста и онагр. Мы хотим навесить на болты глиняные набалдашники – будет еще один новый снаряд, – взахлеб рассказывал он, пока вел Флакона по лагерю. – В моем первом взводе будут только саперы, каждый из которых умеет еще что-то свое. Но я думаю создать целую армию «мостожогов». Только представь: пять тысяч человек – все, конечно же, морпехи плюс тяжи, маги, разведчики и целители, но каждый имеет подготовку сапера и инженера. Каково, а?

– Звучит жутко.

– А то! Вот эта палатка. – Вал указал пальцем. – Быстрый Бен там. Точнее, сказал, что будет там, когда вернется из штабного шатра. В общем, пока, я пошел собирать свой взвод.

Вал ушел.

Флакон представил себе пять тысяч Валов с настоящим Валом во главе. Худов дух, я бы тогда перенесся на другой материк. А то и на другой конец света. Он потряс головой, прогоняя жуткое видение и направился к палатке.

– Бен? Ты тут?

Входной полог дернулся.

Флакон вздохнул и, нагнувшись, вошел.

– Прекрати шпионить за адъюнктом и за мной, – сказал Высший маг.

Он сидел в дальнем углу палатки, а по центру на земляном полу лежала куча детских куколок.

Флакон присел.

– Можно поиграться?

– Ха-ха, как смешно. Поверь, с этими штуками тебе лучше не играться.

– Да ладно тебе. Моя бабушка…

– Я привязываю к ним нитки. Хочешь запутаться?

Флакон отдернул руку.

– Нет уж, спасибо.

Быстрый Бен обнажил мелкие белые зубы.

– Но здесь есть три загадочные фигуры, которые я никак не могу опознать. Женщина, девочка и какой-то бородач, как будто совсем рядом, доплюнуть можно.

– К кому они привязаны?

Маг закивал.

– Бабушка тебя обучила очень многому, Флакон. Я уже сказал Скрипачу, чтобы тот считал тебя нашей бритой костяшкой… Да, я пытался в этом разобраться, но нитки, как видишь, все перепутаны.

– Ты слишком торопишься, – сказал Флакон. – Дай им свободно поболтаться.

– Может, и так.

– Что вы с адъюнктом такого скрываете? Если я и вправду ваша бритая костяшка, я должен все знать, иначе как я пойму, что мне делать.

– Может, это она, – произнес Быстрый Бен, как будто разговаривая сам с собой, – но, скорее всего, это была Ян,тарь. Они почти раскрыли меня, Флакон. Подобрались ближе, чем кто-либо другой, причем включая Скворца. – Он замолчал и нахмурился. – Или Каллор. Или Рейк… Да, Рейк, вероятно, все хорошо видел – неудивительно, что я старался его избегать. Еще Готос, конечно, хотя…

– Высший маг, – перебил его Флакон, – может, объяснишь, в чем дело?

Быстрый Бен вздрогнул и сурово посмотрел на собеседника.

– Прости, отвлекся. В общем, не нужно за ней следить. Лостара увидела крысу и чуть не разрубила ее пополам. Я успел вмешаться, сказал, мол, использую ее для гаруспиции. Не волнуйся, если будет что-то важное, я сам тебе сообщу.

– Ага, прошепчешь у меня в голове.

– Флакон, мы направляемся в лабиринт. Адъюнкт буквально на глазах стареет, пытаясь проложить маршрут через Пустошь. Ты пытался проникнут туда в чьем-нибудь теле? Там бушуют мощные энергии, куча слепых пятен и бесконечно наслаивающиеся друг на друга конкурирующие ритуалы, освященные земли, проклятые места, кровавые ямы, зыбучие пески. Меня просто выбрасывает оттуда. Голова раскалывается, а во рту привкус крови.

– Призрак врат, – сказал Флакон.

Глаза Быстрого Бена сверкнули в полумраке палатки.

– Зона влияния, да, но призрачные врата ушли, их там больше нет – в Пустоши то есть.

– Они к востоку от Пустоши, – сказал Флакон. – Туда-то мы и направляемся, верно?

Быстрый Бен кивнул.

– Лучше уж призрачные, чем настоящие.

– Значит, настоящие тебе знакомы, Высший маг?

Бен отвел взгляд.

– Она это выяснила самостоятельно. Слишком хитро, слишком непостижимо.

– Думаешь, она общается с братом?

– Боюсь спрашивать, – признался Быстрый Бен. – В этом она похожа на Дуджека. Некоторые темы просто приходится избегать. Но, знаешь, это бы многое объяснило.

– Однако возникает другой вопрос, – заметил Флакон. – А если она общается не с ним?

Высший маг долго молчал, затем вздохнул.

– С кем-то, кроме Парана?

– Именно.

– Неприятный вопрос.

– Я не шпионю за адъюнктом, когда она с тобой, Быстрый Бен. В основном я наблюдаю за ней, когда она одна.

– Как низко…

– Засунь свои шуточки знаешь куда? Адъюнкту известно слишком многое. Я хочу понять откуда. Я хочу понять, общается ли она с кем-то, о ком мы не подозреваем. Хочешь, чтобы я перестал – убеди меня. Ты говоришь, она слишком близко к тебе подобралась. Ты ответил ей тем же?

– Ответил бы, если б знал как. Отатараловый меч отталкивает меня. Впрочем, он для этого и сделан. – Быстрый Бен заметил недоверие на лице Флакона и проворчал: – Что такое?

– Он отталкивает тебя не так сильно, как тебе кажется. Проблема в том, что чем сильнее ты проталкиваешься через отатараловый барьер, тем больше риск быть раскрытым. – Флакон потряс пальцем. – А такого ты не хочешь и именно поэтому боишься прилагать силу. Так что у тебя нет выхода, кроме как положиться на меня… Мне продолжать слежку или нет?

– Лостара очень бдительна…

– Только когда адъюнкт остается одна.

Поколебавшись, Высший маг кивнул.

– Хоть что-нибудь заметил?

– Пока нет. Привычки мыслить вслух за ней точно не водится. Она не произносит молитв, да и бесед с кем-либо я тоже не слышал.

– А что, если тебе затуманивают взгляд?

– Это возможно, но провалы в восприятии я бы почувствовал. Наверное. Зависит от силы гейса.

– А если гейс направлен именно на твои «лишние» глаза?

– Только если так. Допустим, ты прав, тогда это, наверное, Моккра. Она проникает в мозги к крысе и рисует там милую иллюзию, будто ничего не происходит. Если так, то я не знаю, что делать. Учитывая воздействие отатарала, источник этого колдовства должен быть чрезвычайно могущественным – божество, не меньше.

– Или кто-то из Старших.

– Быстрый Бен, это слишком глубокие воды для смертного вроде меня. Моя слежка работает только по тому, что она пассивна. Строго говоря, замещение души – это не магия в прямом смысле слова.

– Тогда, Флакон, разнюхай что-нибудь про Пустошь, потому что ни я, ни, подозреваю, адъюнкт даже близко подобраться не можем. Найти себе волка или, там, койота… Какие еще звери крутятся рядом с армией?

– Я попробую. Но если это опасно, вы можете меня потерять. Или я могу себя потерять, а это куда хуже.

Быстрый Бен лукаво ухмыльнулся и сунул руку в кучу куколок.

– Именно поэтому я привязал нитку к этой кукле.

– Ах ты мерзкий гаденыш, – прошипел Флакон.

– Хватит ныть. Если попадешь в беду, я вытяну тебя. Обещаю.

– Ладно, подумаю, – сказал Флакон, поднимаясь.

– О чем тут думать? – удивленно спросил Высший маг.

– А тебе не приходило в голову, что, если в Пустоши и впрямь так опасно, не ты будешь вытягивать меня, а кто-то другой? И если ты вдруг превратишься в слюнявого идиота, который взаправду играет с куколками, то адъюнкт и, что важнее, ее вой– ско обречены.

– За себя-то я смогу постоять, – процедил Быстрый Бен сквозь зубы.

– С чего ты взял? Ты ведь даже не знаешь, что нас там ждет. И какая мне радость оказаться на месте каната, который перетягивают? Меня же на куски разорвет.

– Поскольку ты начал с другого, – Быстрый Бен хитро ухмыльнулся, – подозреваю, что на этот случай план у тебя есть.

– Сказал же: подумаю.

– Не затягивай, Флакон.

– Два полных ящика копченой колбасы. Приказ Кулака Кенеба.

– Слушаюсь, мастер-сержант.

– Затягивай потуже, не забывай, – напомнил Порес, и рябой паренек энергично закивал.

Квартирмейстерская служба всегда притягивала солдат, которых бы и на детской площадке запинали, и они в итоге делились на два типа: на щеночков, готовых прыгать по первому офицерскому щелчку, и на тех, кто возводил неприступные крепости из формальностей, прятал там припасы и охранял до последней капли крови. Таких Порес с удовольствием изничтожал, но сейчас ему нужны были щеночки.

Он воровато огляделся, но со всех сторон творился бардак, и на Пореса никто внимания не обращал. А щеночек с радостью влез в ошейник и, если что, был готов покачать головой и пустить в ход те же фразы: «Приказ Кулака Кенеба. Все вопросы к нему». Или: «Мастеру-сержанту нужно экипировать полсотни рекрутов, а капитан Добряк требует, чтобы все было быстро». Упоминать Кенеба безопасно, потому что он не принимает никого, кроме личных адъютантов, ну а Добряк… от одного его имени даже самые разудалые обычно стушевывались.

Пропажа рекрутов казалась Поресу чем-то совершенно незначительным. Некто прошелся по взводам морпехов и увел всех новобранцев. Вот и славно: будут проблемы, все можно свалить на взводных сержантов. Никогда не ложись валуном на пути у неприятностей. Лучше сделайся мостом, гладким и скользким.

Надо бы составить учебник для младших офицеров по беззаботной жизни, праздности и незаслуженной сытости. Однако для начала следует самому оказаться вне конкуренции. Выйти в отставку, скажем, и поселиться в каком-нибудь бесхозном дворце. Да, это будет венец моих подвигов – реквизировать дворец.

«Приказ царицы Фравалавы, сэр. По всем вопросам обращайтесь к ее одноглазому мучителю».

Но до тех пор приходилось довольствоваться летерийскими копчеными колбасами, тремя ящиками превосходного вина, бочонком тростникового сиропа (это для Кулака Кенеба, хотя он, конечно, об этом не узнает), а также дополнительными одеялами, пайками, офицерскими сапогами, включая высокие кавалерийские, значками и торквесами для капралов, сержантов и лейтенантов (это для пятидесяти – или шестидесяти? – пропавших рекрутов). Вся добыча складывалась в личный запас Пореса, которым он готов был «делиться» с солдатами на марше, не желавшими получить выволочку за утерю казенного имущества.

Он уже экспроприировал три фургона с надежным экипажем – сейчас их охранял взвод сержанта Аккурата. Возможно, придется взять эти три взвода в долю на черном рынке, но тут проблем не возникнет. Чем больше делишься, тем меньше зависти, а с таким стимулом у солдат будет достаточно мотивации следить за безопасностью.

В общем, все складывалось вполне удачно.

– Эй, а что в этом ларце?

– Гребни, сэр…

– А, для капитана Добряка?

– Так точно, сэр. Личный запрос…

– Прекрасно. Я сам передам их ему.

– Вообще-то, мм…

– Я не только напрямую подчинен капитану, солдат, но и работаю его личным цирюльником.

– А, ну если так, тогда пожалуйста, сэр. Только распишитесь тут… вот на этой восковой плашке. Да, сэр, здесь.

Порес, улыбаясь, достал поддельную печать Добряка – с ходу и не отличишь – и плотно прижал ее к воску.

– Молодец, парень. На таких, как ты, кто соблюдает формальности, вся армия держится.

– Рад стараться, сэр.

Узнав, что летерийский алхимик по его приказу собрал всех новобранцев, Вал обрадовался, но стоило ему окинуть испытующим взглядом четыре десятка еще не совсем солдат, сидящих шагах в пятнадцати от ротной выгребной ямы, как радость быстро померкла. Подходя к биваку, Вал сначала подумал, что новобранцы приветствуют его – оказалось, они просто отмахиваются от мух.

– Баведикт! – крикнул он, подзывая алхимика. – Поднимите их!

Алхимик подобрал свою длинную косичку и отточенным движением свернул ее на макушке, где она и осталась лежать, склеенная жиром. Затем он поднялся с причудливого табурета, который стоял рядом с палаткой.

– Капитан Вал, последняя смесь готова, а полколокола назад мой брат доставил специальные дождевики. Теперь у меня есть все необходимое для рисования.

– Замечательно, – произнес Вал и кивнул на рекрутов. – Это все?

Тонкие губы Баведикта скривились в недовольной гримасе.

– Да, сэр.

– И давно они сидят среди этой вони?

– Давно. Они пока не в состоянии проявлять самостоятельность. В этом все летерийцы: нас приучают, что солдат должен делать только то, что приказано, и точка.

Вал вздохнул.

– Вон там два временных сержанта, – добавил Баведикт. – Те, что спиной.

– Имена?

– Тот, что с усами, – Рассвет. Второй – Соплежуй.

– И кто их так обозвал?

– Некто мастер-сержант Порес.

– Его, я так понимаю, вы не застали, когда забирали новобранцев.

– Их разбросали по взводам, и солдаты там были не особенно этому рады. Поэтому расставание прошло без трудностей.

– Хорошо.

Вал посмотрел на повозку Баведикта, огромную и крепкую, из черной лаченой древесины и с латунной отделкой, затем придирчиво оглядел четырех вороных в сбруе.

– Ты ведь неплохо жил, Баведикт. В который раз удивляюсь, зачем ты здесь.

– Говорил уже: я слишком хорошо увидел, на что способна ваша «ругань» – против дракона, не абы кого! Мои товары разве что на растопку годятся. – Он прервался, покачиваясь на одной ноге, пока второй чесал под коленкой. – Профессиональное любопытство, капитан, – это и благо, и проклятье. Вы, главное, рассказывайте мне все до мелочей, что помните о морантской взрывчатке, а я буду разрабатывать собственные боеприпасы для ваших саперов.

– Моих саперов… Что ж, пойду знакомиться.

– А вот они сами к вам идут, капитан.

Вал обернулся и невольно отшатнулся. На него, обливаясь потом, уверенно надвигались две огромные женщины.

Остановившись, они отдали честь, и светловолосая сказала:

– Капрал Сальцо, сэр, а это капрал Бутыли. Мы к вам с обращением, сэр.

– Слушаю.

– Просим разрешения уйти с того места, где нас разместили. Слишком много мух, сэр.

– Армия на марше и на привале никогда не бывает одна, капрал. Крысы, мыши, накидочники и вороны, вороны и ризаны. У нас, стало быть, мухи.

– Это верно, сэр, – подала голос темноволосая Бутыли, – но ведь не в таких количествах. На десять шагов подальше от ямы, сэр, большего мы не просим.

– Урок первый, – сказал Вал. – Если есть выбор между удобством и неудобством, выбирайте удобство, не дожидаясь ничьих приказов. От недовольства и раздражения вы устанете. Устанете – вас убьют. Если жарко, идите в тень. Если холодно, сбивайтесь в кучку и грейтесь. Только не на посту. Если надоедают мухи, найдите место поблизости, где их меньше. Так, а теперь я спрошу: почему ко мне пришли вы, а не ваши сержанты?

– Они собирались, – сказала Бутыли, – а потом мы с Сальцом подкинули им мысль, что вы мужчина, а мы – шлюхи, пускай и бывшие, и с нами вы обойдетесь вежливее, чем с ними. При условии, конечно, что вы предпочитаете женщин мужчинам.

– Верная догадка и умное решение. Теперь возвращайтесь к своим, поднимайте и ведите сюда.

– Так точно, сэр.

Вал отсалютовал женщинам в ответ и смотрел, как они вперевалочку отходят.

Сбоку пристроился Баведикт.

– Похоже, они не так уж безнадежны.

– Надо их только расшевелить, – сказал Вал. – Найди-ка мне восковую табличку или что-нибудь, где можно записать их имена. Память у меня в последнее время не то, что раньше, – в смысле, до того, как я умер и воскрес.

Алхимик сглотнул, но быстро взял себя в руки.

– Слушаюсь, капитан.

Ничего, заключил Вал, для начала сойдет.

Лостара резким движением вогнала кинжал обратно в ножны и пошла рассматривать племенные диковины, украшающие стену приемной.

– Кулак Кенеб потерял форму, – произнесла она и замолчала.

Адъюнкт, стоявшая в центре зала, не сказала ничего. Лостара продолжила:

– Исчезновение Свища сильно по нему ударило. Одной мысли о том, что его поглотил Азат, достаточно, чтобы сердце ушло в пятки. А тут еще Блистиг твердит, будто паренька уже нет в живых.

Краем глаза она увидела, как адъюнкт медленно снимает перчатки. Лицо Тавор было бледное, вокруг глаз – паутинка морщин. Она похудела, почти лишившись и без того скудных остатков женственности. За горем скрывалась пустота, единственным спутником которой было злоехидное одиночество, и воспоминания, погребенные под холодным камнем. Женщина, в которую превратилась адъюнкт, решила, что никто не займет место покойной Ян'тарь. Последняя нить, связывавшая Тавор с человечностью, была разрублена. Не осталось ничего – только армия, которая сама грозила распасться на части. Но даже это, казалось, не волновало адъюнкта.

– Не похоже, чтобы король специально заставлял нас ждать, – пробормотала Лостара и потянулась к кинжалу.

– Прекрати, – шикнула на нее Тавор.

– Слушаюсь. Прошу прощения, адъюнкт. – Лостара опустила руку и продолжила без интереса рассматривать диковинки. – Эти летерийцы поработили немало народов.

– Как и любая империя, капитан.

– Думаю, так же и в Колансе. Это ведь тоже империя?

– Не знаю, – ответила адъюнкт и добавила: – Но это и неважно.

– Почему?

Но адъюнкт была явно не настроена развивать мысль.

– Мою предшественницу – ее звали Лорн – убили на улице в Даруджистане. До этого она успела, насколько можно судить, выполнить все поставленные задачи. Обычный несчастный случай – попала в руки грабителей или что-то вроде того. Ее тело бросили в общую могилу с нищими.

– Прошу прощения, адъюнкт, но какая мораль в этой истории?

– Совпадает ли наше наследие с нашими желаниями, капитан? Наши достижения ничего не значат. Судьба не ведет счет прошлым победам, храбрым поступкам и проявлениям доблести.

– Едва ли, адъюнкт.

– И наоборот, нет никакого скорбного списка поражений, мгновений трусости и бесчестья. Воск мягок, прошлое тает и разглаживается, как будто его и не было вовсе. – Тавор на мгновение задержала загнанный взгляд на Лостаре, затем снова отвела его. – Она погибла на улице. Обыкновенная жертва нелепой случайности. Смерть, лишенная волшебства.

Лостара опустила глаза на меч, который Тавор носила на бедре.

– Так с любой смертью, какую ни возьми.

Адъюнкт кивнула.

– Воск тает. Полагаю, есть в этом некое утешение. Крохотная мера… свободы.

И это лучшее, Тавор, на что ты рассчитываешь? Нижние боги…

– Увы, Лорн не в состоянии оценить ценность своего наследия, если вы к этому клоните, адъюнкт. Возможно, в этом скрывается высшая милость.

– Иногда я думаю, что судьба и милость – это одно и то же.

При этих словах Лостару пробрал холод.

– Армия придет в себя, как только выдвинется в поход, – продолжала Тавор. – Я не просто так дала им ощутить хаос на грани анархии. Им и Кулакам Кенебу с Блистигом.

– Поняла, адъюнкт.

– В присутствии короля, капитан, будь добра не проявлять лишнего внимания к своему кинжалу.

– Как прикажете, адъюнкт.

Почти сразу же открылась внутренняя дверь, и в зал вошел король Тегол с канцлером.

– Примите мои искренние извинения, адъюнкт. Всему виной мой седа, впрочем, вам знать об этом не обязательно… – Весело усмехнувшись, он уселся в кресло. – С другой стороны, теперь вы знаете, и я не постесняюсь сказать, какое облегчение в связи с этим испытываю.

– Вы нас вызывали, ваше величество, – сказала адъюнкт.

– Вызывал? Ах да, конечно. Не беспокойтесь, ничего экстренного – по крайней мере, того, что касалось бы вас напрямую. Да и не в Летерасе, в общем. И не сейчас. Седа, соизвольте выйти!.. Адъюнкт Тавор, у нас для вас подарок. В знак глубочайшей признательности.

В приемной появилась и королева Джанат. Она встала сбоку от супруга, положив руку на спинку кресла.

Бугг подошел к Тавор и передал ей лакированную деревянную шкатулку.

В полной тишине Тавор открыла замок и приподняла крышку. В шкатулке лежал заточенный водой кинжал. Рукоять и «яблоко» были простыми, удобными, да и сам клинок, насколько могла разглядеть Лостара, ничем особым, кроме волнистой гравировки, не выделялся. Быстро изучив кинжал, адъюнкт посмотрела на короля.

– Благодарю, государь. Я буду хранить этот…

– Погодите, дайте-ка нам взглянуть. – Тегол поднялся с кресла и подошел. Поднял крышку, затем обратился к Буггу: – Седа, вы не могли выбрать нечто поприятнее? Представляю, как ужаснулся канцлер, увидев такое!

– Весьма ужаснулся, государь. Увы, седа был ограничен определенными рамками…

– Прошу прощения, – вмешалась адъюнкт, – верно ли я понимаю, что это оружие зачаровано? Боюсь, в моем присутствии эта тонкость не будет иметь значения.

Старик улыбнулся.

– Я сделал все, что в моих силах, Тавор из Дома Паранов. Когда положение покажется безвыходным, вспомни об этом оружии.

Адъюнкт почти отшатнулась. Лостара увидела, как последняя кровь отхлынула от ее лица.

– Положение – покажется – безвыходным? Седа…

– Вы услышали меня, адъюнкт, – произнес Бугг, не отводя взгляд. – Когда потребуется кровь. Когда без крови не обойтись. Во имя – и только во имя – выживания.

Тавор не находила, что ответить – Лостара не понимала почему. Если только адъюнкт не знает заранее, что за положение имеется в виду. Знает – и потому смертельно боится этого дара. Адъюнкт, поклонившись, снова закрыла шкатулку и сделала шаг назад.

Тегол хмуро посмотрел на Бугга. Затем вернулся в кресло.

– Желаю вам счастливого пути, адъюнкт. И вам, Лостара Йил. Не забывайте про Бриса Беддикта, у него много талантов. Гораздо больше, чем у меня, это уж точно…

Бугг кивнул.

Джанат похлопала его по плечу.

Тегол нахмурился сильнее.

– Когда будете пересекать королевство Болкандо, слушайте моего брата. Мы очень хорошо знакомы с соседями, так что его советы вам пригодятся.

– Благодарю, государь, – произнесла адъюнкт.

И вдруг настала пора прощаться.

Когда двери за малазанцами закрылись, Тегол посмотрел на Бугга.

– Выглядишь просто раздавленным.

– Не люблю прощаний, государь. В них всегда есть что-то… окончательное.

Джанат присела на скамейку у стены.

– Думаешь, малазанцев мы больше не увидим?

– Нет, – ответил Бугг, помолчав.

– А как же Брис? – спросил Тегол.

Бугг вскинул голову и собрался было ответить, но король жестом остановил его.

– Не надо. Я не должен был задавать этот вопрос. Прости, друг.

– Государь, ваш брат обладает неизведанными… глубинами. Стойкость, нерушимая преданность, честность и, как вам прекрасно известно, некое наследие, потенциал которого мне трудно измерить, но я уверен, что он огромен.

– Ты весьма осмотрительно подбираешь слова, – заметила Джанат.

– Это правда.

Тегол со вздохом откинулся на спинку кресла.

– Как-то сумбурно все завершилось, не находите? Забавного мало, веселого еще меньше. Ты ведь знаешь, как я люблю скакать от одной благоглупости к другой. Мой последний жест на малазанской сцене должен был стать величайшим проявлением драмы, а вместо этого я будто пригоршню золы съел. Фу, мерзость.

– Может, вино смоет этот привкус? – предположил Бугг.

– Не помешает. Налей, будь так добр. Эй, стражник!.. Да, ты. Присоединяйся к нам. Стоять весь день без дела, должно быть, ужасно скучно. И не надо смотреть так изумленно. Снимай шлем, расслабься – вон с другой стороны от двери стоит такой же стражник. Пусть примет на себя двойной груз ответственности. А пока поведай нам о себе, о своей родне, друзьях, увлечениях, пороках…

– Государь… – с нажимом произнес Бугг.

– Или просто выпей с нами и вообще ничего не говори. Пусть это будет интерлюдией – вроде тех, что обычно опускают в пафосных жизнеописаниях королей, как великих, так и посредственных. Посидим и расслабимся, как бы не замечая знамений и грозовых туч, что клубятся на горизонте. Ах, Бугг, благодарю… Моя королева, прими этот кубок и садись мне на колени… Вот только не строй такое лицо, нам нужна правильная композиция. Это мое королевское повеление – мне так можно, я читал. Так, посмотрим… Бугг, становись здесь. О, потирание переносицы – отличная поза, замри в ней. А ты, уважаемый стражник… Где ты умудрился спрятать все эти волосы? И почему я сразу не признал в тебе женщину? Неважно, будешь нежданным украшением… спокойнее, жена… ах нет, это мне надо успокоиться. Прости. Женщины в форме – моя слабость. Стражница, так и держи шлем в руке – отлично. Теперь сделай глоток и оцени букет… Да, именно так! Превосходно!

О, я только что понял, чего нам не хватает. Художника. Бугг, у нас есть придворный художник? Нужно срочно его найти! Никому не двигаться!

Глава двенадцатая

• Море не видит дороги
• А дорога не видит дождя
• Дорога не любит шагов
• Слеп и прилив океана
• На берегу у дороги
• Невидяще мы идем
• Как дети, выставив руки,
• Спускаемся в темные долы
• Дорога ведет нас сквозь тени
• Плачущих богов
• Море знает одно лишь теченье
• В бездонные залы печали
• Море есть берег дорога
• Дорога есть моря река
• Не видящая ничего
• Когда я слышу первые шаги
• То знаю: конец настает
• И дождь восстанет
• Как дети, что, выставив руки,
• Идут в темноте
• Я дорога, бегущая от солнца
• А дорога не видит моря
• А море не видит берега
• А берег не видит
• Моря
• Море не видит…

«Загадка Галлановой Дороги»Шайхский напев

Ведя за собой воинов, Марал Эб, вождь племени Барахн, любил представлять себя наконечником копья, нацеленным жертве в самое сердце. По его белой маске смерти тянулись охряные росчерки, продолжаясь на шее и руках. Он носил бронзовую бригантину и чешуйчатую юбку цвета засохшей крови, а смолистые черные косички украшал иглами дикобраза с красными кончиками. Весь этот наряд бряцал, когда Марал Эб вышагивал перед своими четырьмя тысячами бывалых воинов.

Вонь отрубленных голов, болтающихся на штандартах за спиной вождя, привычно била в ноздри широкого, приплюснутого носа, приятно дразня горло. Марал Эб был доволен – еще и тем, что эти штандарты несли двое его младших братьев.

Накануне вечером войско барахнов наткнулось на акриннайский караван: жалкие полдюжины охранников, пятеро погонщиков да торговка с семьей. Все кончилось быстро, и это было приятно, хотя радость немного подпортило то, что торговка успела сначала зарезать своих дочерей, а потом вспорола горло себе. Впечатляющая храбрость, лишающая воина его веселья. Весь худосочный табун тем же вечером был зажарен и съеден на пиршестве.

Под ясным небом войско направлялось на запад. Через неделю оно достигнет Свободных земель Крина, где сходятся все торговые пути восточной торговли с Летером. Марал Эб перебьет всех, а потом займет караван-сараи и торговые форты. Он станет богатым, а его народ – могущественным. Благодаря этой победе племя Барахн займет положенное место среди Белолицых. Оноса Т’лэнна свергнут, и все остальные племена поклонятся Маралу. В этих обширных степях он построит империю баргастов, а всех акриннаев и д’рхасилани сделает рабами и продаст. Обложив непомерной данью Сафинанд с Болкандо, выстроит себе в Крине огромный дворец, а по границам расставит неприступные крепости.

Сообщники из сэнанов уже получили распоряжение похитить у Хетан дочерей-близняшек. Их принесут в шатер к Маралу Эбу, а когда они созреют, он сделает их своими женами. С самой Хетан пусть разбираются другие. Останется еще мальчик, истинный потомок имассов – его, конечно же, нужно убить. А заодно и Кафала, чтобы тем самым раз и навсегда прервать род Хумбролла Тора.

Внезапно возникшие впереди двое разведчиков с телом прервали мечтания о грядущей славе.

Еще один баргаст, но не из их племени.

Марал Эб вскинул руку, приказывая войску остановиться, а сам выбежал навстречу разведчикам.

На баргаста было жутко смотреть. Левая рука ниже локтя оторвана, а в ране уже завелись личинки. Жар опалил половину лица, а куски нагрудника из оловянных монет сплавились с кожей и мясом. По фетишам на ремне Марал понял, что перед ним баргаст из малого племени Змееловов.

– Живой? – спросил вождь, с отвращением отмахиваясь от мух.

– Да, вождь, – сказал разведчик и добавил: – Но ему недолго осталось.

– Положите его, только осторожно.

Марал Эб присел на корточки рядом с юным воином и, поборов отвращение, сказал:

– Открой глаза, змеелов. Я Марал Эб из племени Барахн. Скажи мне свои последние слова. Какая напасть с тобой приключилась?

Воин открыл единственный уцелевший глаз. Тот весь заплыл гноем, веки были вспухшие и растрескавшиеся. Змеелов пошамкал ртом и наконец хрипло прошептал:

– Я Бенден Ледаг, сын Каравт и Элора. Запомни меня. Только я выжил. Я последний из рода Змееловов.

– Меня поджидает армия акриннаев?

– Я не знаю, что поджидает тебя, Марал Эб. Меня же ожидают вечные муки.

Лицо воина исказилось от боли.

– Смотри на меня, воин, не закрывай глаз! Скажи мне, кто вас убил!

– Вечные муки… Я сбежал. Я не остался, не погиб вместе со своими родичами. Я сбежал. Как напуганный заяц, как степной тушканчик. – Каждое слово отбирало последние оставшиеся юноше вздохи. – Беги и ты, Марал Эб. Ведь выживут… выживут только трусы.

Марал Эб сжал кулак, чтобы ударить глупца, но заставил себя успокоиться.

– Нет такого врага, который бы испугал барахнов. Мы отомстим за тебя, Бенден Ледаг. За тебя и за всех змееловов. Да отыщут тебя их души.

Умирающий глупец из последних сил растянул губы в улыбке.

– О, я буду их ждать. Я знаю то, что их рассмешит… как всегда. Но Заравоу будет не до смеха, ведь я украл у него жену… украл его удовольствие… – Сиплый смех. – Именно так поступают слабаки… всегда поступали.

Взгляд его вдруг прояснился, и воин посмотрел на Марала Эба.

– Тебя, барахн, я тоже буду ждать.

Лицо змеелова вновь исказила гримаса боли, и из приоткрытого рта вырвался последний вздох.

Марал Эб посмотрел в остекленевший глаз, потом выругался и встал.

– Бросьте его на корм воронью, – приказал он. – И протрубите разведчикам, чтоб возвращались. Разобьем лагерь и приготовимся. Нас ждет отмщение, и оно будет сладким.

Две женщины из шести оттащили то, что осталось от торговца лошадьми, в канаву и скатили вниз. Заслышав шевеление змей в густом кустарнике, они поспешили вернуться к остальным.

Хессанрала, вожак отряда Ссадин, отвлеклась от самодельной сбруи, которую прилаживала к добытой лошади, и с усмешкой поглядела, как ее товарки пучками травы отирают с ладоней кровь и семя.

– Занимайтесь лошадьми.

Одна из женщин отбросила испачканную траву в сторону.

– Гадючье гнездо. Они расплодились во всех зарослях и канавах.

– Нас преследуют эти знамения, – проворчала вторая.

– Нож тебе в язык, Ралата, – недовольно отмахнулась Хессанрала. – До сих пор у нас сплошная удача. Каждой по лошади, да еще три про запас, мешок с монетами, бхедериновое мясо в мятном маринаде и три бурдюка с водой. И не наигрались мы вдоволь с этим жалким самцом? Не научили ли его, какой сладкой бывает боль?

– Все так, – согласилась Ралата, – но я видела тени в ночи, слышала шептание жутких крыльев. Кто-то преследует нас, Хессанрала.

В ответ вожак фыркнула и, отвернувшись, заскочила на лошадь.

– Мы – Ссадины из племени Ахкрата. Женщины-убийцы, внушающие трепет всем и каждому.

Она сурово посмотрела на остальных, требуя согласия. Те развернули лошадей в ее сторону; Хессанралу это, видимо, удовлетворило.

Ралата поплевала на ладони и, оттолкнувшись от стремени, запрыгнула на единственную оседланную лошадь, которая принадлежала убитому торговцу. Клинок Ралаты первым вспорол тело акринная, поэтому лошадь досталась ей.

Хессанрала была еще слишком молода. Ее впервые поставили вожаком, поэтому она иногда перегибала палку. По обычаю, новоиспеченного вожака сопровождал опытный ветеран, на случай если отряд попадет в серьезную передрягу, однако Хессанрала не желала слушать Ралату. Мудрость ей казалась страхом, а осторожность – трусостью.

Ралата поправила морантские хитиновые пластины, служившие ахкратам доспехами, в том числе нагрудную пластину золотого моранта. Потом вставила в ноздри полые костяные затычки, благодаря которым женщины племени Ахкрата были красивейшими из Белолицых, и развернула лошадь в сторону Хессанралы.

– Этот торговец, – произнесла вожак, удостоив Ралату едва заметным оскалом, – возвращался к родне после того, как мы выгнали его из нашего лагеря. Видно, что он пользовался древней тропой. Поедем по ней – найдем акриннайскую деревню и всех там перережем.

– Тропа ведет на север, – сказала Ралата. – Мы не знаем, что там находится. Можем угодить в лагерь с тысячей акриннайских воинов.

– Отчего наша Ралата ноет, как малое дитя, а не кричит ястребом? – Хессанрала окинула взглядом остальных. – Кто-то еще слышал крылатого охотника? Нет, только Ралата.

Та вздохнула и развела руками.

– Все, Хессанрала, покончим на этом. Я возвращаюсь в лагерь. Сколько женщин отзовутся на мой клич? Не пять, нет, я поведу за собой сотню, а то и больше. Ты, Хессанрала, долго не проживешь… – Ралата посмотрела на остальных: в их лицах читалось отвращение и презрение. Девчонки еще, что с них взять. – Пойдете за ней на север, воительницы, и не вернетесь. Кто желает присоединиться ко мне? Я жду.

Никто не пошевелился. Ралата пожала плечами и, развернув лошадь, направилась на юг. Остальные кентером припустили на север.

Скрывшись от отряда за гребнем, Ралата натянула поводья. Она не желала иметь на своей совести кровь пяти глупых девчонок. Многие поймут, почему она их бросила; Хессанрала мало кому нравилась. Однако семьи, потерявшие дочерей, отвернутся.

Их преследовал ястреб, Ралата знала это наверняка. И у детей не было ни пастуха, ни пса, которые бы их защитили. Что ж, тогда она сама будет этим псом, будет идти за ними по пятам, скрываясь в высокой траве, наблюдая. А если ястреб нападет, она спасет всех, кого сможет.

И Ралата двинулась на север.

Низкие туры, выстроившиеся в ряд на вершине холма и спускающиеся вниз по склону, почти совсем заросли. Ветер нанес на них землю, в которой укоренились низкорослые, скрюченные деревья, чьи пышные ветки были усеяны шипами. Вокруг них росла высокая, спутанная трава. Однако Тлен знал, что это за камни и для чего они: древние укрытия и ловушки охотников-имассов. Потому-то он и не удивился, когда склон закончился обрывом, за которым был провал, дно которого густо поросло степяничными деревьями. Под ними лежал толстый слой костей в два или даже три человеческих роста. Сюда во время крупной сезонной охоты имассы загоняли стада степных зверей.

Если начать копать, то можно найти останки бхедов и тенагов: их скелеты, рога, бивни и застрявшие между костями сланцевые наконечники. Можно найти и айев, которые увлеклись охотой и упали с обрыва вместе с добычей; клыки у волков подпилены – отличительный знак диких найденышей, слишком опасных, чтобы оставлять им зубы в целости. А еще можно найти окралов, так как степные медведи тоже охотились на бхедов и порой в панике бежали вместе со стадом, особенно когда загонщики пользовались огнем.

Поколение за поколением, слой за слоем охотники громоздили здесь кости и останки, пока не исчезли все тенаги, а с ними окралы и даже айи. Только пусто и безжизненно завывал ветер; не было слышно ни блеянья, ни трубного гласа самцов тенагов, и даже бхеды уступили место своим меньшим родичам – бхедеринам, которые тоже исчезли бы, не исчезни прежде двуногие охотники.

А они исчезли, и Онос Т’лэнн знал почему.

Он замер на краю провала и с отчаянной болью желал возвращения огромных зверей, которых помнил с юности. Оглядывая окрестности, он мог точно сказать, где и как приготовляли добычу: вот ямы, устланные кожей и наполненные водой, которая от жара камней доходила до кипения, – там женщины разделывали и варили куски мяса; вот кусты зелени там, где раньше были очаги; а вот, чуть в стороне, большой выровненный валун с углублением, в котором разбивали кости, чтобы высосать из них мозг.

Тлен почти чувствовал вонь трупов, почти слышал жужжание и гул насекомых. Почти видел шакалов, дожидавшихся своей очереди, и стервятников, слетевшихся на падаль, юрких ризанов и шепчущих накидочников, клубы дыма, пропахшего жиром и жженой шерстью.

Но пришел последний сезон, а с ним последняя охота, последняя ночь песен у костра. На следующий год здесь уже никого не было – только ветер носился над полуразделанными тушами, что сохли в провале и становились тугими, как кожа, да цветы пробивались там, где раньше скапливалась кровь.

Оплакивал ли ветер их уход молчаливой песней? Или ждал в ужасе первых испуганных криков забиваемых зверей – и не дожидался? Грезила ли земля о топоте тысяч копыт и мягких лап тенагов? Жаждала ли того, что их останки удобрят почву для ее детей? Или наступившая тишина стала долгожданным успокоением для ее измученной кожи?

Бывали сезоны, когда стада приходили позже. А потом, постепенно, стада перестали приходить совсем. Имассы познали голод. Изнуренные и отчаявшиеся, они отправились в новые земли на поиски пропитания.

Обряд Телланна избавил имассов от естественной и неизбежной кончины, а заодно и от заслуженных последствий собственной расточительности и недальновидности.

Интересно, не найдутся ли среди верхнего слоя костей скелеты имассов? Тех немногих, что пришли сюда поживиться останками прошлогодней охоты – найти на обглоданных тушах засохшие полоски мяса и шкуры, пожевать тягучие копыта. Падали ли они на колени в беспомощности и смятении? Взывала ли пустота в их животе к пустому ветру снаружи, осознавая, что обе эти пустоты суть одно?

Если бы не Обряд, имассы познали бы истинное раскаяние – не как призрачное ощущение, а как неутомимого охотника, который преследует тебя до последнего вздоха. И это, считал Тлен, было бы справедливо.

– В небе кружат стервятники, – произнес баргаст, шедший рядом.

Тлен поморщился.

– Да, Бакал, мы почти на месте.

– Значит, здесь трупы. Все так, как ты говорил. – Воин-сэнан помолчал. – Однако наши поплечники ничего не почувствовали. Ты не нашей крови, Онос Т’лэнн, как ты узнал?

Вечно это подозрение, никуда оно не делось. Оценивающее, настороженное отношение к чужаку, который должен повести могучих Белолицых на праведную, да что там – святую – войну.

– Всему приходит конец, Бакал. Но если знаешь, куда смотреть и как видеть, то понимаешь, что конец не всегда бывает окончательным. И пустота воет, словно раненый зверь.

Бакал недоверчиво хмыкнул.

– Каждый предсмертный вопль когда-нибудь затихает, и остается только тишина. Отзвуков, о которых ты говоришь, не бывает.

– В твоих словах убежденность глухого, который настаивает, будто если он чего-то не слышит, то этого нет. Такие мысли, Бакал, заведут тебя в тупик. – Тлен наконец посмотрел на сэнана. – Когда же вы поймете, что мир не подчиняется вашей воле?

– Я спросил, откуда ты узнал, – произнес Бакал, багровея, – а ты отвечаешь оскорблениями?

– Занятно, что ты считаешь это оскорблением, – заметил Тлен.

– Нас оскорбляет твоя трусость, вождь.

– Я не принял вызов Риггиса и твой, Бакал, тоже не приму. Ни твой, ни чей бы то ни было еще… пока не вернемся в лагерь.

– А когда вернемся? Сотня воинов будет драться за право пролить твою кровь. Да что там сотня – тысяча! И ты думаешь, что сможешь выстоять?

Тлен помолчал.

– Бакал, а ты видел меня в бою?

Воин обнажил подпиленные зубы.

– Да никто не видел! И ты снова уходишь от ответа!

Еще сотня недовольных сэнанов ловила каждое слово их разговора. Тлен не стал оборачиваться. Он не в силах был оторвать взгляд от провала. Можно было бы достать меч, состроить грозное лицо, напугать их криками. Можно было бы погнать их вперед с воплями, глядя, как они мечутся между старинными турами и неосознанно попадают на нужный путь…

…А потом падают с обрыва. Испуганные крики, болезненные стоны, хруст костей и грохот падающих тел – какое нагромождение звуков!

– Разрешишь задать вопрос, Бакал?

– Ну давай, спрашивай – и услышишь, как баргасты умеют отвечать прямо!

– Могут ли сэнаны позволить себе потерять тысячу воинов?

Бакал только фыркнул.

– Вправе ли Военный вождь Белолицых лишить тысячу своих воинов жизни, лишь бы что-то кому-то доказать?

– Ты и с одним не справишься, не то что с тысячей!

Тлен кивнул.

– Вот видишь, Бакал, как трудно отвечать на вопросы?

Он обошел провал по краю и стал спускаться в долину по пологому склону. Будь животные поумнее, они бы тоже воспользовались этим путем, но их гнал страх. Страх ослепляет и оглушает. Страх ведет к обрыву. Страх толкает вниз, к верной гибели.

Смотрите, мои воины, как я побегу.

Вот только боюсь я не вас. Что, впрочем, неважно, поскольку, видите ли, обрыву все равно.

– Кто-нибудь знает, как зовется это треклятое племя? – спросил скипетр Иркуллас.

Разведчик наморщил лоб.