Югославская трагедия бесплатное чтение

Смерть Слободана Милошевича

В пятницу, 10 марта 2006 года, Мирьяна Маркович говорила с мужем по телефону. Слободан Милошевич обещал позвонить ей утром. В субботу, 11 марта, около девяти утра надзиратель тюрьмы в гаагском пригороде Схевенингене совершал регулярный обход камер. Он нашел Милошевича мертвым в постели — бывший президент Сербии умер во сне. Следуя инструкции, надзиратель доложил начальнику тюрьму и вызвал полицейского врача.

«Врач подтвердил, что Слободан Милошевич мертв, — говорилось в заявлении пресс-службы Международного трибунала по бывшей Югославии. — Срочно были вызваны голландская полиция и следователь, производящий дознание в случаях насильственной или скоропостижной смерти. Они отдали распоряжение о проведении вскрытия и токсикологического анализа.

В соответствии с уставом трибунала и правилами содержания в тюрьме председатель трибунала, итальянский судья Фаусто Покар распорядился о всестороннем расследовании».

Слободану Милошевичу было шестьдесят четыре года. Сообщение о его смерти всколыхнуло две страны — Сербию и Россию. В обеих странах заговорили о том, что бывшего президента убили. Понимая, какой резонанс будет иметь эта смерть в тюремной камере, руководители Международного трибунала спешили провести вскрытие и сделать это максимально скрупулезно, чтобы ни у кого не оставалось сомнений.

Вскрытием по просьбе секретариата Международного трибунала занимались голландские патологоанатомы в Институте судебной медицины. Трое судебных медиков восемь часов выясняли причины смерти. Присутствовали также эксперт из Бельгии и двое экспертов из военно-медицинской академии в Белграде, которых прислало сербское правительство. Сербские медики подтвердили, что вскрытие было проведено на высоком профессиональном уровне. Вскрытие записывалось на видеопленку.

Заключение о причине смерти Милошевича появилось на следующий день, в воскресенье, 12 марта. Причиной смерти стал инфаркт миокарда, развившийся вследствие коронарной недостаточности. К летальному исходу привел тромбоз двух коронарных артерий.

Тем временем журналисты обсуждали новую версию — Милошевич покончил с собой. Во всех камерах есть кнопки экстренного вызова. Если Милошевич почувствовал себя плохо, почему он не нажал кнопку и не вызвал помощь?

— Я не исключаю версии самоубийства, — высказала свое мнение главный обвинитель трибунала Карла дель Понте. — Господин Милошевич проходил регулярные медицинские освидетельствования, и очень странно, что медики не зафиксировали ухудшения здоровья заключенного.

В воскресенье вечером заговорили о том, что в крови Милошевича обнаружены «посторонние химические вещества». Это стало сенсацией.

«Проведенные несколько месяцев назад анализы крови Милошевича, — сообщило голландское телевидение, — показали наличие в ней посторонних веществ. Это следы лекарств, применяемых при лечении проказы и туберкулеза. Эти вещества нейтрализовали действие лекарств, которые Милошевич принимал для снижения давления и лечения сердца».

Юридический советник покойного президента Зденко Томанович подтвердил, что в организме Милошевича обнаружены следы препарата, которым «лечат проказу и туберкулез».

В понедельник, 13 марта, появилась информация из первоисточника. Голландский токсиколог Роналд Юхес из города Гронинген рассказал о том, что он два месяца назад проводил анализ крови Милошевича и обнаружил следы препарата Рифампицин. Это сильный антибиотик. Роналду Юхесу поручили провести анализ, потому что секретариат Международного трибунала просил врачей выяснить, почему длительное лечение Милошевича не дает результат, и артериальное давление не снижается.

Роналд Юхес представил доклад, в котором доказывал, что Милошевич либо просто не принимает прописанные ему препараты, либо сознательно принимает другие, которые разгоняют давление.

Журналистам Юхес сказал так:

— Милошевич по собственной инициативе принимал не прописанные препараты, которые мешали лечению гипертонии. Он специально принимал этот препарат, чтобы добиться разрешения уехать в Москву.

Всех интересовал вопрос: действительно ли Милошевич принимал препарат, который сводил на нет действие препаратов, понижающих давление. Что означает присутствие этого препарата в крови? Попытка убить Милошевича? Или, напротив, попытка самоубийства?

Знающие его люди говорили, что он не был склонен к самоубийству, хотя его родители в свое время покончили с собой. Да и как он мог самостоятельно принимать какие-то препараты? Обвиняемым запрещено держать лекарства в камере. Они принимают препараты в медпункте в присутствии надзирателей.

Представитель трибунала категорически исключил возможность тайной передачи Милошевичу каких-либо медицинских препаратов — всех посетителей досматривают. Но выяснилось, что начальник тюрьмы Тимоти МакФадден уже жаловался трибуналу, что его подчиненные не в состоянии контролировать прием лекарств Милошевичем, поскольку ему предоставлена возможность свободного общения с посетителями.

Напряжение нарастало. Оказывается, Милошевич знал о результатах анализа крови. Зденко Томанович рассказал, что за день до смерти Милошевич передал ему личное обращение к российскому министру иностранных дел Сергею Лаврову.

Милошевич писал, что ему дают ненужный ему препарат, и просил российского министра о помощи. Зденек Томанович уверенно сказал журналистам:

— Милошевича пытались отравить, и эта попытка удалась.

Письмо бывший президент написал по-сербски, только обращение к министру иностранных дел было по-английски. Зденек Томанович сразу же отнес письмо в российское посольство в Нидерландах. Оно стало предметом особого интереса. О чем же писал Милошевич накануне своей смерти? Неужели он что-то предчувствовал?

Вот полный текст обращения Слободана Милошевича, помещенный в «Известиях»:

«Я считаю, что упорные усилия не допустить прохождение моего лечения в России в первую очередь мотивированы опасениями, что детальные экспертные исследования могут выявить активные и преднамеренные действия, все это время подрывающие мое здоровье. Это не могло бы остаться незамеченным российскими врачами.

В качестве подтверждения обоснованности такого утверждения приведу один пример. Из документа, представленного мне 7 марта с.г., видно, что 12 января (то есть два месяца назад) в моей крови нашли исключительно сильный лекарственный препарат, который, как они сами говорят, используется для лечения проказы и туберкулеза, хотя за все пять лет пребывания в их тюрьме я не принимал антибиотиков. Более того, за все это время у меня не было никаких инфекционных заболеваний (кроме гриппа).

Да и инфекцию, обнаруженную два месяца назад, иначе как манипуляцией назвать нельзя. В любом случае те, кто дает мне лекарства от проказы, безусловно, не могут меня лечить. И те, от кого я защищал свою страну во время войны, заинтересованы, чтобы я замолчал. Уважаемые господа, вам хорошо известно, что российские врачи, которые заслуженно считаются самыми авторитетными в мире, установили, что мне необходимо неотложное лечение сосудистых заболеваний головного мозга. Я хорошо знаю, что это именно так, потому что я себя действительно очень плохо чувствую.

Я обращаюсь к вам с надеждой, что вы мне поможете найти защиту от преступных действий учреждения, действующего в рамках ООН».

Трибунал стал мишенью самой резкой критики. На него возложили ответственность за смерть Милошевича. Некоторые российские политики требовали закрыть трибунал.

В 1993 году Россия вместе с другими странами-членами проголосовала в Совете Безопасности ООН за создание Международного трибунала для расследования преступлений на территории бывшей Югославии.

Правосудие в Гааге осуществляют двадцать пять независимых судей, которые избираются сроком на четыре года Генеральной Ассамблеей ООН по представлению Генерального секретаря. Кандидатуры на пост судей предлагают страны — члены ООН. Штат трибунала — больше тысячи человек, которые представляют семьдесят семь стран.

За эти годы к суду привлекли больше ста человек. Среди них есть весьма высокопоставленные в прошлом особы. Биляна Плавшич, которая была президентом Республики Сербской в Боснии, была приговорена к одиннадцати годам тюремного заключения в феврале 2003 года. Она признала себя виновной в преступлениях против человечности.

Иногда обвинение терпит поражение.

Генерал Сефер Халилович командовал армией боснийских мусульман с 1992–1995 годы. В сентябре 1993 года босняки проводили зачистку в Боснии: в селах Грабовица и Уздол расстреляли шестьдесят два хорвата, причем в основном женщин и детей. Обвинение настаивало: генерал Халилович знал о том, что готовится расстрел, но не помешал этому. Но на суде не удалось доказать, что он руководил этой операцией. Его отпустили в ноябре 2005 года.

Один из военных преступников, разыскиваемых трибуналом, обнаружился в нашей стране. Это бывший офицер полиции боснийских сербов Драган Зеленович, обвиняемый в пытках и изнасилованиях. Ордер на арест выдали еще в 1996 году. Его бывший начальник генерал Гойко Янкович, добровольно сдавшийся Гаагскому трибуналу, рассказал, что Зеленович живет в России с благословения спецслужб.

Зеленович жил в Ханты-Мансийске. У него был фальшивый паспорт на имя Бранислава Петровича. Работал в строительной компании. Следователи Гаагского трибунала нашли его сами и передали российской прокуратуре номер фальшивого паспорта, адрес и телефон. Но прокуратура не спешила его задерживать. 13 июня 2005 года главный прокурор трибунала Карла дель Понте выступала в Совете Безопасности и рассказала о том, что Зеленович найден и в Гааге ждут его выдачи. После этого прокуратура Ханты-Мансийского автономного округа подготовила документы об экстрадиции гражданина Боснии и Герцеговины Драгана Зеленовича. После смерти Милошевича выдавать его трибуналу передумали. Бывшего полицейского приговорили к штрафу за незаконное пересечение границы и использование фальшивых документов. На свободу его не выпустили, но и в Гаагу не отправили.

В июне 2006 года главный прокурор трибунала Карла дель Понте не выдержала и в Совете Безопасности ООН пожаловалась на поведение России. Зеленовича тут же выслали в Боснию и Герцеговину, а через день его передали Гаагскому трибуналу. В апреле 2007 года его приговорили к пятнадцати годам тюремного заключения — за участие в групповых изнасилованиях с применением пыток.

Еще в мае 1999 года Международный трибунал обвинил Милошевича (он тогда еще был президентом Союзной Республики Югославия) в преступлениях против человечности — в убийствах, депортациях, нарушении законов и обычаев войны в автономном крае Косово «по политическим, расовым и религиозным соображениям» с 1 января — 22 мая 1999 года.

8 октября 2001 года Милошевичу предъявили еще одно обвинение — в причастности к массовым этническим чисткам, убийствам и преследованиям хорватов на территории Хорватии в период с 1 августа 1991 года по июнь 1992 года.

22 ноября 2001 года последовало еще одно обвинение — в геноциде во время войны в Боснии и Герцеговине в период с 1992–1995 годы.

Судебный процесс над Милошевичем начался 12 февраля 2002 года. Его дело рассматривали трое судей — из Англии, Ямайки и Южной Кореи.

Слободан Милошевич отказался от адвоката. Обвинение сочло это попыткой сорвать процесс. Один человек, разумеется, не в силах провести огромную работу — изучить десятки тысяч документов, свидетельских показаний, видео — и аудиозаписей, представленных трибуналу.

Зато Милошевич получил возможность произносить политические речи, утверждая, что Югославия стала жертвой заговора.

Обвинение требовало назначить ему защитника, но суд отверг это требование, считая, что обвиняемый вправе сам защищать себя. Тактика Милошевича позволила ему затянуть процесс. Обвинение потратило два года, представляя доказательства его виновности. При этом суд услышал показания трехсот свидетелей. Это титаническая работа. Милошевич тоже потребовал еще два года на представление своих свидетелей.

В Белграде влиятельные силы старались помочь бывшему президенту. 30 марта 2004 года парламент Сербии принял закон о правах обвиняемых Международным трибуналом в Гааге и членов их семей. Слободану Милошевичу, Воиславу Шешелю, лидеру крайних националистов, и другим обвиняемым платили из казны ежемесячное пособие в пятнадцать тысяч динаров (около трехсот долларов) — зарплату среднего белградского чиновника. Им оплачивали расходы на адвокатов, телефонные переговоры, и родственники ездили к ним за счет государства. Парламент Сербии проявил щедрость при том, что, по подсчетам белградских журналистов, семья Милошевича заработала во время войны не меньше миллиарда долларов и ни в чем не нуждалась.

Двадцать два раза процесс над Милошевичем прерывали по причине его плохого самочувствия. Еще в 2003 году Милошевича обследовали российские врачи из Научного центра сердечно-сосудистой хирургии имени А.Н. Бакулева. Они нашли у него ишемическую болезнь сердца, высокий уровень холестерина, сужение сосудов головного мозга. С 2004 года он жаловался на сердечные боли. Судебные заседания проводились три раза в неделю всего по четыре часа, чтобы не утомлять Милошевича.

12 декабря 2005 года Милошевич попросил председателя трибунала Патрика Робертсона разрешить ему вылететь в Москву на лечение. Научный центр сердечнососудистой хирургии имени А.Н. Бакулева выразил готовность принять его.

16 января 2006 года Министерство иностранных дел России передало в секретариат трибунала официальные гарантии того, что после лечения Милошевич вернется в Гаагу.

25 февраля трибунал ответил отказом, отметив, что юристы Милошевича не смогли доказать, что в Нидерландах их клиент не в состоянии получить необходимую ему медицинскую помощь. А Милошевич, «обвиняемый в очень серьезных преступлениях, находится на последнем этапе длительного судебного процесса; если он будет признан виновным, ему грозит пожизненное тюремное заключение».

После смерти бывшего президента газета «Известия» поместили собственный опрос общественного мнения: пятьдесят девять процентов опрошенных считали, что Милошевича отравили. «Аргументы и Факты» опубликовала материал под красноречивым названием «Заморили старика».

17 марта представители трибунала в Гааге обнародовали результаты токсикологической экспертизы, проведенной голландским Институтом судебной медицины. Эксперты не обнаружили признаков отравления. Более того, не нашлись и следы препарата Рифампицин, который мог быть опасным при гипертонии. Нашли только следы тех лекарств, которые были прописаны Милошевичу. Это поставило точку: смерть Милошевича — не убийство и не самоубийство.

Сын создателя социалистической Югославии Йосипа Броз Тито — Александр Броз, работавший в хорватском посольстве в Москве, сказал журналистам:

— Нормальный человек никогда бы не сделал то, что он сделал. Принимая медикаменты, которые ему не выписывали, он хотел доказать, что врачи в Гааге не профессиональны и ему необходимо лечиться в Россию. Милошевич надеялся, что из России в Гаагу он уже никогда не вернется…

Тем временем возник следующий вопросученому-естегде хоронить бывшего президента? Попутно выяснилось, что семья Милошевичей получила в России статус политических беженцев. Когда это произошло и почему российское правительство сочло необходимым приютить людей, которых на родине обвиняют в совершении уголовных преступлений, осталось неясным.

Брата Слободана Борислава Милошевича отозвали с должности посла Союзной Республики Югославия в России, но он предпочел остаться в Москве и заняться бизнесом, а не возвращаться на родину. В России обнаружились также вдова бывшего президента Мирьяна Маркович и его сын Марко Милошевич с семьей.

Мирьяну Маркович подозревали к причастности к убийству премьер-министра Сербии Зорана Джинджича. Против Марко Милошевича на родине возбудили уголовное дело по обвинению в покушении на убийство. Говорят, что Марко с женой и сыном, покинув страну по поддельным документам, пытался укрыться в Китае. Но в Пекин его не пустили. Зато приняли в России.

13 марта, в понедельник, Посольство Нидерландов в Москве выдало трехдневную визу Марко Милошевичу, чтобы он забрал тело отца.

— Виза дана по гуманитарным соображениям, несмотря на то, что в 2003 году в Сербии был выписан международный ордер на арест Марко Милошевича, — заявил представитель Министерства иностранных дел Нидерландов.

Утром 14 марта, во вторник, трибунал в Гааге прекратил судопроизводство по делу Милошевича. На всю церемонию ушло несколько минут. Председательствовавший на заседании Патрик Робертсон подвел итог:

— Мы сожалеем о смерти обвиняемого Милошевича. Мы также сожалеем, что преждевременная смерть лишила его возможности дождаться приговора.

Карла дель Понте говорила журналистам:

— Я разъярена. Когда мне сообщили о его смерти, я просто не могла в это поверить. Столько лет кропотливого труда оказались напрасными. Я поняла, что не смогу завершить самый важный в моей жизни процесс. А ведь я выступаю от имени тысяч жертв, которые многие годы ждали, чтобы свершилось правосудие. Но трибунал продолжит работу, потому что преступления, за которые должен был ответить Милошевич, совершили и другие военные и политики. Караджич и Младич, отвечающие за геноцид в Сребренице, все еще в бегах.

В то же утро на самолете «Аэрофлота» в Гаагу прилетел Марко Милошевич, чтобы забрать тело отца. Вместе с ним прибыли российские врачи во главе с академиком Лео Бокерия, директором Научного центра сердечно-сосудистой хирургии имени Бакулева. Они намеревались проверить правильность заключения патологоанатомов.

Министр иностранных дел Сергей Лавров счел своим долгом объяснить, зачем наши врачи отправились в Гаагу:

— Мы в ситуации, когда нам не поверили и не пустили Милошевича на лечение в Москву, тоже имеем право не доверять тем, кто сейчас проводит экспертизу в Гааге. Мы обратились в трибунал с просьбой, чтобы наши врачи приняли участие в экспертизе или, по крайней мере, ознакомились с ее итогами.

Академик Лео Бокерия вернулся в Москву на следующий день и рассказал журналистам, что сомнений в диагнозе нет: Милошевича не отравили, и он не покончил с собой. Но академик Бокерия пришел к выводу, что в Гааге Милошевича плохо лечили:

— В Москве ему сделали бы коронарографию, она показала бы степень сужения сосудов сердца, и небольшая операция продлила ему жизнь. Голландцы не провели медицинское исследование Милошевича. Это непрофессионально. Голландцы признали, что Милошевича наблюдали слишком много врачей, поэтому они его упустили.

Известен ли еще случай, когда обвиняемого в тюремной камере наблюдали «слишком много врачей»? Российские врачи выказали столько участия в судьбе Милошевича. Почему же они так равнодушны к судьбе своих соотечественников, которые лишены полноценной медицинской помощи в отечественных тюрьмах?

Вопрос о месте захоронения Слободана Милошевич все еще не был решен. Президент Сербии Борис Тадич заявил, что Мирьяна Маркович будет арестована, когда прилетит в Белград. Он отверг просьбу помиловать вдову Милошевича, что означало бы отмену выданного судом ордера на арест, — президент был не намерен вмешиваться в дела суда.

— Если нашу безопасность не гарантируют, — сказал Марко Милошевич, — тогда я против похорон в Сербии. Отца я только что потерял и матерью рисковать не собираюсь.

Марко Милошевич, который успел выучить русский язык, сказал нашим журналистам:

— Я обратился к правительству России с просьбой временно захоронить отца в Москве. У меня не остается другого выбора. Сербские власти не хотят, чтобы отец лежал в родной земле. Они угрожали мне.

Появились сообщения, что столичный мэр Юрий Лужков был согласен устроить похороны Милошевича.

Но Социалистическая партия Сербии требовала похоронить Милошевича в Белграде на Алее великих людей и оказать покойному государственные почести. Партия угрожала бойкотировать заседания парламента, если ей откажут в требовании официальных похорон Милошевича. Это могло привести к отставке правительства.

— Государственные похороны Милошевича несовместимы с его ролью в истории Сербии, — высказал свою позицию Борис Тадич, президент страны и глава Демократической партии.

— Я никогда не соглашусь захоронить Милошевича на Аллее великих людей, — твердо сказал мэр Белграда Ненад Богданович. — След, оставленный режимом Милошевича, таков, что ему не место не только на этой Аллее, но и в сербской истории.

Совет обороны Сербии и Черногории заявил, что армейские подразделения не будут участвовать в церемонии похорон.

— Превращение серийного убийцы в национального героя — позор для нашей страны, — сделал еще более жесткое заявление министр иностранных дел Сербии и Черногории Вук Драшкович. — В глазах всего мира мы предстаем страной, где преступление признается высшей доблестью. Слободан Милошевич был организатором убийств многих членов моей партии. Несколько раз он пытался организовать покушение и на меня. Жаль, что его судили не в Белграде.

Но премьер-министр Сербии Воислав Коштуница, опиравшийся на партию социалистов, пошел на компромисс. Он согласился похоронить своего предшественника не на Аллее великих людей, а на центральном кладбище Белграда, без почестей.

Белградский суд все-таки отменил ордер на арест Миры Маркович и заменил его залогом в пятнадцать тысяч евро. Иначе говоря, вдова получила возможность приехать на похороны мужа в Белград. Ее бы не арестовали. Но у нее бы отобрали загранпаспорт, и ей пришлось бы остаться в Белграде до окончания следствия и суда.

Из всей семьи Милошевича только его дочь Мария осталась на родине. Она живет в Черногории. Мария настаивала на том, что отца надо похоронить в городке Лиева Риека, где в 1962 году похоронили Светозара Милошевича, отца Слободана. Мария категорически возразила против захоронения Слободана в Москве.

Вдова Мира Маркович высказала мнение, которое оказалось решающим:

— Если бы решение зависело от меня, я бы предпочла похоронить его в родном городе Слободана, чтобы он лежал рядом с матерью.

Так и было сделано.

16 марта, в четверг, власти города Пожаревац разрешили похоронить Слободана Милошевича во дворе его дома. Поначалу планировалось похоронить его на городском кладбище, рядом с могилой матери. Но Мира Маркович попросила закопать тело мужа в землю у дома, под старой липой, где в 1965 году он впервые ее поцеловал и сделал предложение.

Демократическая оппозиция Пожареваца не участвовала в заседании городского совета. Решение приняли депутаты от Социалистической партии, партии радикалов, чей лидер Воислав Шешель сам сидел в тюрьме в Гааге, и партии «Сила Сербии» банкира Боголюба Карича. Эти же депутаты объявили субботу, 18 марта, днем траура в городе.

В Белграде гроб с телом Милошевича выставили в здании музея революции «25 мая» (день рождения создателя социалистической Югославии Йосипа Броз Тито). Прощание продолжалось три дня. В субботу, 18 марта, гражданская панихида прошла на площади Республики перед зданием парламента. Собралось, по подсчетам полиции, примерно пятьдесят тысяч человек. Молодых лиц практически не было, с ним прощались в основном пожилые люди, которые когда-то сделали его президентом страны. Выступали руководители его бывшей партии и российские посланцы. Геннадий Зюганов сказал, что Милошевича убили.

В Москве в аэропорту Шереметьево журналисты надеялась увидеть Миру Маркович, отправлявшуюся в Белград. Но на похороны не приехал никто из ближайших родственников Милошевича. Брат Борислав, бывший посол, не оправился после операции. Вдова и сын боялись уголовного преследования. Дочь не приехала в знак протеста — к ней не прислушались относительно места захоронения.

Российские журналисты писали, что сербские власти в страхе — боятся, что сербы воспользуются похоронами Милошевича и сметут нынешнюю власть. И лишь в «Комсомольской правде» в подборке материалов о смерти Милошевича появилась крохотная заметка под рубрикой «Взгляд из Белграда» и под названием «А сербы не горюют…»:

Наш соотечественник Илья Горячев прокомментировал по телефону, как в самой Сербии отреагировали на смерть экс-президента:

— Сербы в целом по Милошевичу не горюют. Наоборот, жалеют, что судили его не там и совсем не за то. Не могут простить ему, что сдал Косово. В Белграде видел только, как полсотни бабушек принесли цветы к офису партии Милошевича. А так, народ потрясла только новость, что Слободана хотят похоронить в Москве. СМИ поговорили об этом сутки, а потом все как-то затихло.

Политическая смерть Слободана Милошевича наступила задолго до его физической кончины. В нашей стране он, пожалуй, считается героической фигурой, защитником родины от внешнего врага. Поэтому его жизнь и смерть заслуживают подробного рассказа. Тем более, что его страна, Югославия, распалась почти одновременно с Советским Союзом. И югославская трагедия нам близка и понятна.

Кровопролитие в Югославии возвращает нас к одному и тому же вопросу: где корни трагедии, почему там началась война, которая продолжалась несколько лет? Каждый выстрел, звучавший на территории бывшей Югославии, эхом отдавался в России, от которой требовали присоединиться то к одной, то к другой стороне.

Я был свидетелем самых драматических поворотов этой совсем недавней истории, наблюдал за всеми главными действующими лицами югославской трагедии и успел увидеть то, что почти сразу стало историей.

Портрет на фоне развалин

Я впервые увидел Слободана Милошевича в феврале 1993 года и беседовал с ним. Президент Сербии терпеть не мог журналистов, старался с ними не встречаться и не давать интервью, но в тот момент сделал исключение для группы российских редакторов газет и журналов. Слушая президента, я делал пометки в блокноте. Записи сохранились.

— Я не фанатик, — говорил нам Милошевич. — Я не националист. Национализм — это катастрофа для политики в конце двадцатого века, что неминуемо ждет хорватов.

У президента Сербии холодное, пухлое, надменное лицо барина, вздернутый подбородок упрямца, зачесанные назад волосы. Милошевич редко улыбался и походил на наших былых партийных руководителей. Главной внешнеполитической проблемой для Сербии были в тот момент отношения с соседней Хорватией.

— В Хорватии существует тоталитарно-националистический режим, — объяснил свою позицию Милошевич. — Это ясно всему миру, но Загреб все равно получил поддержку.

— Как же Белград намерен вести переговоры с хорватами, если глава Сербии пользуется такими сильными выражениями?

— Ну, наши дипломаты таких слов не употребляют.

Вопросы отскакивают от Милошевича, как резиновый мячик от каменной стенки. Мало видел я таких холодных и безразличных людей. Он помешивает виски в своем стакане, наблюдая за тем, как подтаивает лед. Сделав большой глоток, посылает секретаря за коробкой сигар. Секретарь бежит на полусогнутых.

Президент Сербии чувствовал себя вправе отчитать Россию:

— Мы не ожидали, что Россия поведет себя столь необъективно и станет участвовать в геноциде сербского народа. Это позор для России. Лидеры России не должны были соглашаться с введением эмбарго и блокадой Югославии.

Напомню, это было начало 1993 года. Слободан Милошевич исходил из того, что администрация Ельцина трещит по швам, отступает, поэтому ставку надо делать на оппозиционные силы. Впрочем, Милошевич все годы пренебрежительно относился к российскому президенту и демонстративно дружил с его политическими противниками.

— Те, кто сегодня пытается поставить на колени сербов, завтра доберутся и до России. Мы ожидаем от России, что она вспомнит о чувствах, которые нас всегда связывали.

И тут Милошевич вдруг сделал комплимент американскому президенту:

— Идея военной интервенции, которая обсуждалась в Соединенных Штатах, — авантюра. Билл Клинтон, который всегда боролся за мир, это понял и занял разумную позицию.

Неожиданный комплимент президенту Клинтону, похоже, был сигналом к тому, что президент Сербии не прочь переориентироваться на Запад, если последний сменит гнев на милость. Так и происходило несколько раз на протяжении долгой карьеры Слободана Милошевича. Трезво оценивая внешнюю политику Милошевича, понимаешь, что он всегда стремился к тесным отношениям с Западом, в особенности, с Соединенными Штатами. Однако он не мог себе этого позволить, потому что внутреннюю политику строил на крайнем национализме.

Тогда в феврале 1993 года никому из нас не было дано увидеть будущее. Но увиденное в Югославии произвело настолько сильное впечатление, что я многие годы следил за тем, что происходило в этой стране. Ничто не было предопределено. Судьба южных славян могла сложиться иначе. Три человека, каждый из которых сделал карьеру на национализме и на войне, определили судьбу народов распавшейся Югославии: бывший высокопоставленный функционер Коммунистической партии Слободан Милошевич, ставший президентом Сербии; бывший генерал Югославской народной армии Франьо Туджман, ставший президентом Хорватии; бывший заключенный Алия Изетбегович, президент Боснии и Герцеговины.

Эти трое сыграли роковую роль в трагической судьбе южных славян.

Слободан Милошевич был известен своей потрясающей способностью легко изменять политические ориентиры и лозунги. Он успешно продвигался по партийной лестнице, клянясь в верности интернационализму. Но на вершину власти бывший секретарь ЦК Коммунистической партии Сербии поднялся, сменив старые партийные лозунги на националистические.

Политическая карьера Слободана Милошевича представляет собой серию радикальных перевоплощений. Друзья называют это профессиональным ростом политика, а противники — циничным приспособленчеством.

Милошевич первоначально ориентировался на Запад, пренебрегая Россией. Потом, когда Запад из-за войны с хорватами отверг его, Милошевич стал призывать на помощь Россию. Когда Запад вновь признал Милошевича и обратился к нему за помощью в урегулировании боснийского кризиса, Милошевич опять забыл о России.

Он вел себя очень осторожно. Он порвал все формальные связи с боснийскими сербами — ради того, чтобы возобновить нормальные отношения с окружающим миром. Потому, что война и эмбарго против Сербии поставили страну на грань нищеты. Но Милошевич не мог долго позволять себе хладнокровно наблюдать за наступлением хорватов, иначе сербы назвали бы его предателем.

Не менее удивительную карьеру сделал бывший генерал Югославской народной армии Франьо Туджман, который возглавил борьбу национально настроенных хорватов за создание собственного государства и, в итоге, создал его. Для сербов нынешняя Хорватия — наследница той Хорватии, которую создали Гитлер и Муссолини, Хорватии вождя Анте Павелича, в которой сербов убивали и отправляли в концлагеря.

Президент независимой Хорватии Франьо Туджман умер от рака в декабре 1999 года. Он долго болел, надолго исчезал из Загреба, отдыхал на любимых островах Тито. Истинный диагноз был известен ему самому и бригаде доверенных врачей. Туджман пытался даже играть в теннис, чтобы показать, что он здоров. Но вся страна говорила, что он смертельно болен. Хорваты заметили, что Туджман носит парик — его роскошная шевелюра исчезла в результате химиотерапии. Лечение не помогло…

Бывший президент Боснии и Герцеговины Алия Изетбегович скончался от сердечного приступа в октябре 2003 года. Смерть избавила их обоих от необходимости ответить за то, что они сотворили. Держать отчет перед Международым трибуналом пришлось только бывшему президенту Сербии Слободану Милошевичу.

Не ясно только одно, была ли единая Югославия обречена изначально или она вполне могла сохраниться и процветать? Два десятилетия назад Югославия была самой успешной из всех стран Восточной Европы. И в экономическом, и в политическом развитии она далеко опережала и Венгрию, и Польшу, не говоря уж о Советском Союзе. Если бы Югославия не развалилась, то входила бы сейчас в Европейский союз и играла бы заметную роль в мировой политике. А сейчас входившие в ее состав республики, за исключением Словении, отброшены далеко назад, и от них мало что зависит.

Как же это получилось? Может быть, и в самом деле единая Югославия пала жертвой тайного заговора?

Сейчас можно ответить на этой вопрос. С моей точки зрения, заговор действительно существовал. В нем участвовали руководители тогдашней Югославии. Это была дьявольски хитроумная, а затем ставшая кровавой игра. Каждый из них хотел получить свое собственное государство.

Главными заговорщиками были президент Сербии Слободан Милошевич и президент Хорватии Франьо Туджман. Они своей политикой разрушили единую страну. Президенты Хорватии и Сербии при всей их взаимной ненависти кажутся братьями-близнецами. Они оба мастерски использовали давние страхи и фобии, превратив историю в действующий фактор текущей политики.

Двойное убийство в Белграде

У сербов длинный счет к Европе. В начале девятнадцатого века сербы восстали против невыносимого турецкого ига. Сербские крестьяне захватывали турецкие крепости. Героем восстания стал бедный крестьянин Георгий Петрович, прозванный Черным, — по-сербски Карагеоргий. Его небольшая армия осадила Белград и выгнала оттуда турок.

Летом 1804 года восставшие решили послать делегацию в Санкт-Петербург. После успешных боевых действий против Турции с помощью русских войск Карагеоргий в 1808 году провозгласил себя наследственным «верховным князем сербского народа».

Карагеоргий обратился за помощью к великим европейским державам, но они не стали помогать сербам, и в сентябре 1813 году янычары вернулись в Белград. Месть турок была ужасной. Карагеоргий бежал из страны в Австрию. В 1814 году он нашел убежище в России, в Бессарабии.

В 1815 году после тяжелых турецких репрессий вспыхнуло новое восстание. В 1817 году Карагеоргий тайно вернулся на родину.

Один из его соратников — крестьянин и торговец скотом Милош Обренович, вступил в переговоры с турецким султаном, который потребовал не только золота в качестве возмещения военного ущерба, но и голову самого Карагеоргия.

Милош Обренович дал султану и то, и другое. Карагеоргия выследили и убили 25 июля 1817 года. Ему было сорок восемь лет. Его голову Милош приказал отправить турецкому султану. В благодарность за услугу султан позволил Милошу Обреновичу стать сербским князем и вассалом Турции.

В 1839 году он отрекся от престола в пользу сына-Михаило, и покинул Сербию. В 1842 году в результате восстания Михаило потерял трон и бежал в Австрию. Скупщина избрала сербским князем бездарного Александра Карагеоргиевича. России это не понравилось. Александр Карагеоргиевич пытался найти поддержку у Австрии. В 1858 году сербы изгнали Карагеоргиевича и опять избрали Милоша Обреновича.

Престол наследовал его старший сын Михайло, которого застрелили летом 1868 года. У него не было своих детей, и следующим сербским князем стал его племянник Милан.

Юного Милана повезли в Россию, в Ливадию, где отдыхала императорская семья. Предполагалось выдать Милана за одну из русских княжен, но сватовство расстроилось, а Милан вознамерился жениться на дочери простого русского полковника. Сербия была разочарована таким мезальянсом. Но когда русскую девушку привезли в Белград, она всем понравилась. В 1876 году у них родился сын Александр.

Милан в 1888 году провозгласил себя сербским королем, но его репутация очень пострадала, когда выяснилось, что он просаживает огромные суммы в заграничных казино — в тот момент, когда Сербии приходится так тяжело. Вскоре его бросила королева, узнав, что ее венценосный супруг увлекался не только картами, но и женщинами. В седьмую годовщину своего правления Милан неожиданно отрекся от престола в пользу своего двенадцатилетнего сына, а сам отправился в Париж на знаменитом «Восточном экспрессе».

В Сербии произошел бескровный (что редко случается в Сербии) государственный переворот, и к власти пришел король Александр. Власть принадлежала регентам.

13 апреля 1893 года в пасмурный ненастный день Александр пригласил на ужин регентов и членов кабинета. Все пребывали в хорошем настроении, только семнадцатилетний Александр казался бледнее обычного. В девять вечера появился его адъютант майор Циричич и вполголоса доложил королю:

— Все готово.

Несовершеннолетний король поднялся с бокалом в руке и, поблагодарив регентов и министров за то, что они сделали для сербов, объявил себя совершеннолетним, а регентов и министров уволенными.

— Вы можете, если угодно, — сказал король, — оставаться здесь в качестве моих гостей, а если вам это не подходит, то в качестве пленников.

Когда кто-то из возмущенных гостей захотел удалиться, распахнулись двери, и появились вооруженные солдаты. Они кричали:

— Да здравствует наш государь!

На следующий год молодой король наносил визиты соседям Сербии. Вокруг него строятся матримониальные планы. Среди имен претенденток называются родовитые немки — Сибилла Гессенская и принцесса из правящего дома Шаумбург-Липпе. Но сербский король влюблен в Драгу Машич.

Совсем юной ее отдали замуж за горного инженера Светозара Машина, который рано умер. Вдова очень нуждалась, и злые языки поговаривали, что она подрабатывала проституцией, пока ее не взяли ко двору королевы Натали, матери Александра. Юный король мгновенно влюбился в хорошенькую женщину, которая была старше его на девять лет.

Когда двадцатичетырехлетний Александр объявил о своей помолвке с Драгой, его министры пришли в ужас. Напрасно пытались они втолковать своему королю, что такой брак сделает Сербию посмешищем в глазах всего мира и ни один королевский или императорский дом Европы не примет женщину со столь сомнительным прошлым. Разгневанный Александр ничего не хотел слышать и потребовал от министров принести официальные поздравления невесте. На следующий день весь кабинет подал в отставку.

Удивительным образом король получил поддержку России. В конце июля 1900 года по приказу Николая II поверенный в делах его императорского величества Павел Мансуров поздравил Александра и Драгу с помолвкой.

5 августа состоялась свадьба. Драга стала королевой. Посмотреть на королевскую свадьбу собрался весь Белград. Родители Александра были возмущены до глубины души. Бывший король Милан сказал журналистам:

— Даже унтер-офицер не посмел бы жениться на такой!

Мать писала сыну: «Лучше бы мне было получить известие о твоей смерти». Разрыв с родителями был полный. Милан вскоре умер в своей венской квартире. На церемонии похорон присутствовали австрийский император Франц-Иосиф, четыре эрцгерцога. Александр и Драга на похороны не приехали, что глубоко возмутило сербов.

На отцовской могиле Александр побывал только через три года. Возложив венок на могилу Милана, похороненного в сербском монастыре Крушедол, Александр и Драга встали на колени. Александр молился и плакал. Кажется, искренне.

В какой-то момент королевская чета сообщила своим подданным радостную весть: Драга в положении, у престола появится наследник. К ней пригласили лучших гинекологов из Австрии и России. Они вынесли неутешительный диагноз: беременность ложная. Драга и Александр были совершенно несчастны. Европа издевалась над «сербской комедией с беременностью».

Драга быстро приобрела большее влияние на политику страны. При назначении на высокие посты, при продвижении офицеров и даже при формировании правительства за ней оставалось последнее слово. В Сербии говорили о том, что в наследники престола Драга прочит своего брата Никодема. Сербское офицерство было возмущено еще и внешней политикой Александра Обреновича, в частности тайной австро-сербской конвенцией 1881 года.

Сразу после помолвки короля с Драгой образовалась группа офицеров, поклявшихся «избавить Сербию от позора». Среди них выделялся полковник Машин, брат первого мужа Драги. Из этой группы родилось тайное общество «Черная рука». Возглавил заговорщиков полковник Драгутин Димитриевич по прозвищу Апис. Первоначально предполагалось устранить только Драгу, чье присутствие на троне оскорбительно для страны. Но потом офицеры пришли к выводу, что король будет мстить за жену и начнется междоусобица, так что в интересах Сербии покончить с королевской четой.

Несколько попыток убить короля не увенчались успехом. В ночь с 10–11 июня 1903 года заговорщики еще раз попытали счастья.

Это был очень жаркий день. На ужин в свой замок король пригласил сербского посла в Болгарии Павла Маринковича, премьер-министра Цинцар-Марковича и еще нескольких министров. Королева позвала двух своих братьев — молодых офицеров Никодема и Николая Луневичей. После ужина избранное общество перешло на террасу послушать военный оркестр. В одиннадцать вечера королевская чета удалилась на покой.

В Белграде было тихо. Никто не обратил внимания на необычно большую группу офицеров, которые во главе армейского подразделения промаршировали в королевский замок. Это были заговорщики под командованием полковника Аписа. Железные ворота замка им открыл еще один заговорщик — офицер охраны лейтенант Цивкович. Четыре десятка офицеров проскользнули внутрь.

Бдительный часовой подал сигнал тревоги. Начальник охраны выскочил из караульного помещения и сразу был убит. Солдаты полковника Машича после короткой перестрелки разоружили немногочисленную охрану замка и перекрыли все выходы — королевская семья оказалась в западне. Заговорщики арестовали флигель-адъютанта генерала Петровича. Артиллерийская батарея, которой командовал один из мятежных офицеров, заняла позиции перед замком.

Один из адъютантов короля подполковник Наумович должен был передать заговорщикам ключ от королевских покоев. Но время идет, а Наумовича нет. Наконец он появляется из темноты. Один из мятежных лейтенантов, не зная, что перед ним единомышленник, застрелил его. Заговорщики обыскали карманы адъютанта, но ключей не нашли. Решили действовать иначе.

Саперы заложили под массивные дубовые двери слишком много динамита, так что взрыв услышали во всем городе. Заговорщики ворвались в королевские покои. Они расстреляли кровать и кинжалами распороли одеяла и подушки прежде, чем поняли, что королевской чете удалось бежать. На ночном столике королевы лежал французский роман под названием «Предатель». Заговорщики начали осматривать дворец.

Несколько часов Александр и Драга прятались в гардеробной комнате, надеясь, что военный министр с королевскими войсками и братья Драги придут им на помощь. Когда Драга утром увидела солдат, которые строились в парке под командованием хорошо ей известных офицеров, у нее сдали нервы. Высунувшись из окна, она обратилась к ним за помощью. Через минуту заговорщики ворвались в гардеробную комнату. Короля и королеву застрелили, а трупы выбросили из окна к ногам испуганных солдат.

— Да здравствует Петр Карагеоргиевич! — кричали офицеры.

Современники утверждали, что большинство заговорщиков были пьяны. Несколько часов полураздетые окровавленные трупы лежали на газоне. Подъехал российский посол и молча посмотрел на них. Его заранее предупредили о заговоре. Если бы он вмешался, двойное убийство можно было бы предотвратить. Впрочем, сам король Александр загодя получил письмо с именами заговорщиков, но ничего не предпринял. Видимо, не поверил в измену. Это письмо нашли в кармане его мундира.

Врачи, которые произвели вскрытие трупов, записали, что в теле Александра было тридцать пулевых ранений, в теле Драги — восемнадцать, кроме того, они обнаружили множество следов от сабельных ударов, которые достались в основном королеве.

Той же ночью были убиты премьер-министр Цинцар-Маркович и военный министр Милован Павлович, а также оба брата королевы Драги.

Временное правительство, образованное заговорщиками, вернуло в Белград прожившего большую часть жизни в изгнании принца Петра, внука Карагеоргия, основателя Сербского государства. При короле Петре Сербия тесно сблизилась с Россией, но военный переворот в Белграде, убийство короля и королевы сильно повредили репутации страны. Это обстоятельство окажется роковым в драматические дни лета четырнадцатого года, когда разразится Первая мировая война.

Сербия в 1914 году не хотела войны с Австро-Венгрией. Балканские войны с 1912–1913 годы тяжело обошлись сербам. Даже тайная организация сербских офицеров «Черная рука», мечтавшая о создании Великой Сербии, высказалась против покушения на австрийца Франца Фердинанда. Тем не менее, его убили. Убийство короля и королевы многим сербам показалось быстрым и легким способом решения крупных политических проблем. И это тоже не раз скажется на новейшей истории Сербии.

Франц Фердинанд был наследником своего тяжело больного дяди императора Франца Иосифа. Эрцгерцог был сторонником предоставления больших прав всем народам империи, он хотел покончить с «приниженностью славян» в Австро-Венгрии. Женатый на чешке, он был расположен к славянам. Убивать его было не только преступно, но и глупо. Но на Балканах эмоции часто берут верх над разумом. Франца Фердинанда убили, а Сербию втянули в войну, которая стала мировой.

На эрцгерцога Франца Фердинанда, который приехал в Сараево, охотились шесть террористов. У них были четыре пистолета и шесть бомб, полученных, как установил суд, от офицеров сербской разведки. Первым должен был метнуть бомбу Мохаммад Мехмедбашич. Но он сплоховал — не нашел в себе силы участвовать в убийстве.

Бомбу — это было примерно в четверть одиннадцатого утра 28 июня 1914 года — бросил Неделько Габринович. Промахнулся! Она взорвалась под колесами другой машины, ранила двух офицеров свиты и нескольких прохожих. Габринович пытался покончить с собой, но его схватили.

Похоже, шока не испытал только сам наследник престола.

Что бы ни говорили о Франце Фердинанде, — считалось, ему не хватало обаяния, харизмы, — но смелости ему точно было не занимать. Другие политики — после того, как в них бросили бомбу, — постарались бы исчезнуть с глаз людских, укрыться в безопасном месте, окружить себя хорошей охраной. Эрцгерцог нисколько не испугался. Он наведался в городскую ратушу, где упрекнул мэра:

— Что же у вас в меня бомбы бросают?

И отправился в больницу навестить тех, кого утром ранило при взрыве брошенной в него бомбы. Велел шоферу ехать медленно, чтобы его все видели. Войска не вывели на улицы, эрцгерцога сопровождала только скромная полицейская охрана.

А террорист по имени Таврило Принцип пребывал в тоске — ничего не вышло! Он торчал на улице возле продовольственного магазина и вдруг увидел, как прямо у него под носом разворачивается открытый автомобиль эрцгерцога. Невероятная, роковая случайность! Если бы он ушел раньше… Если бы водитель выбрал иной маршрут…

Таврило Принцип бросился к машине и открыл огонь из браунинга калибра 7,64 мм. Он был очень плохим стрелком, приятели над ним смеялись. На сей раз он стрелял буквально в упор. И не промахнулся.

Первая пуля угодила в графиню Софию Хотек, жену эрцгерцога, которую тот безумно любил. Смертельно раненная, она сползла вниз. Эрцгерцог в отчаянии закричал:

— Ради детей — не умирай!

Вторая пуля перебила Францу Фердинанду сонную артерию. Они оба истекли кровью.

Гавриле Принципу было всего девятнадцать лет, он учился в гимназии в Белграде. Он увлекался анархистскими идеями и, мечтая о создании Великой Сербии, вступил в общество «Млада Босна». Суд над ним начался, когда Первая мировая война уже полыхала. Его приговорили к двадцати годам каторжных работ. Он болел туберкулезом и умер в тюрьме через четыре года, не увидев, что сделали с Европой несколько пуль, выпущенных из его браунинга.

Старший сын короля Петра отказался от престола, и следующим королем стал Александр I Карагеоргиевич. Он провел детство в Женеве, юность — в Санкт-Петербурге. Во время Первой мировой войны он командовал сербскими войсками. 1 декабря 1918 года он объявил о создании государства сербов, хорватов и словенцев. После смерти отца (8 июня 1922 года) Александр I стал королем.

Это был смелый шаг. Южные славяне раньше не жили вместе. Территорию будущей Югославии делили две империи — Оттоманская и Австро-Венгерская. Под властью турок находились большая часть нынешней Сербии, Босния-Герцеговина и Македония. Белград был самым северным пунктом Оттоманской империи. Габсбурги правили Хорватией, Словенией и Воеводиной.

Хорваты и сербы были разъединены когда-то расколом церкви. Находившиеся под влиянием Византии, сербы стали греко-православными, использовали кириллицу и ориентировались на Восток. Хорваты сохранили верность римско-католической церкви, использовали латинский шрифт и ориентировались на Западную Европу.

Но до создания первой Югославии между сербами и хорватами не было никаких столкновений. Ничто не мешало объединению южных славян после Первой мировой войны в одно государство. Королевство сербов, хорватов и словенцев объединило пятнадцать этнических групп и три конфессии (католицизм, православие и ислам).

Большинство в королевстве составили сербы. Они заняли ключевые должности. Из-за этого и начались разногласия. Словенцы и особенно хорваты не желали довольствоваться вторыми ролями. Конфликт приобрел национально-религиозную окраску. Хорватские националисты требовали создания своего государства, которое станет оплотом римского христианства против сербско-греческого православия и турок-мусульман.

Усташеское государство

«На разных участках сербско-хорватской границы отмечаются серьезные столкновения, вызванные бессмысленным уничтожением сербского населения в Боснии».

Кажется, что это сообщение только что поступило из бывшей Югославии. На самом деле это донесение, которое немецкая служба безопасности в 1942 году отправила шифровкой-молнией из Белграда в Берлин. Независимая Хорватия стала союзницей нацистской Германии, но даже немецким фашистам претила необузданная жестокость хорватских националистов, расправлявшихся с сербами. Немцы предпочитали убивать строго по инструкции — ничего личного, только выполнение долга перед нацией.

7 апреля 1941 года имперский министр народного образования и пропаганды, руководитель столичной партийной организации доктор Йозеф Геббельс записал в свой дневник пропагандистскую директиву: «Льстить хорватам, разжигать ненависть к сербам».

Зто был излишний труд — первое в истории самостоятельное хорватское государство, которое возникло благодаря Гитлеру и Муссолини, само стремилось к этнической чистоте.

Избавиться от инородцев было непросто: из шести миллионов населения хорватов было лишь немногим более половины. Остальные — сербы и босняки. Евреев было сорок тысяч. Через несколько дней после провозглашения Хорватского государства был принят закон «О защите чести народа», в котором говорилось, что каждый, кто оскорбил честь хорвата, будет наказан смертной казнью.

— Хорватское государство отвергает существовавшую доселе правовую точку зрения, будто все люди равны, — заявил министр юстиции Хорватии Пук.

25 апреля было запрещено использование кириллицы как принадлежность чуждой сербской культуры.

30 апреля принят закон о «защите арийской крови» от евреев.

25 ноября того же, первого года правления, принят декрет о сооружении трудовых и концентрационных лагерей в качестве профилактической меры против «нежелательных и опасных лиц».

То, что происходило в девяностых годах XX столетия на территории бывшей Югославии, многие считали проявлением древнего, иррационального конфликта, который избавит нынешних лидеров южных славян от всякой ответственности за пролитую кровь.

Конечно, есть люди, которые считают аргументом всю историю, — от битвы при Косово до лишения сербских военных поселений их прав под австрийским владычеством. На самом деле настоящий конфликт между сербами и хорватами зародился в XX веке.

Первое открытое проявление враждебности между сербами и хорватами историки датируют 1902 годом, когда сербы стали отрицать возможность самостоятельного существования хорватского государства. Никола Стоянович, сербский журналист в Загребе, написал тогда статью с провокационным названием: «Или вы будете сокрушены, или мы». Статья вызвала антисербские волнения.

Тем не менее, эта вражда стала серьезной только в 1918 году, когда сербов и хорватов к их общему недовольству объединили в одно государство. В Югославском королевстве сербы стали старшим братом, а все остальное было следствием.

Хорватское националистическое движение зародилось как ответ на претензии сербов на ведущую роль в Королевстве сербов, хорватов и словенцев. Романтически настроенные немногочисленные хорватские националисты мечтали о своем государстве как оплоте римского христианства против сербско-греческого православия и исламских «турок».

Лидером националистов, а затем и главой первой независимой Хорватии стал Анте Павелич. Он родился в семье железнодорожника в Герцеговине в 1889 году, закончил юридический факультет, вступил в «Хорватскую партию права», которая выступала против единой Югославии. Павелич не был одаренным оратором или умелым демагогом. Тем не менее, он был избран в загребский городской совет, а в 1927 году получил депутатский мандат и возможность высказывать свое мнение с трибуны скупщины в Белграде.

Столкновения сербов и хорватов на националистической почве вскоре вылились в политический террор. По всей стране проходили манифестации. Полиция применила силу, и пролилась кровь. 19 июня 1928 года прямо в скупщине сербский националист Пуниша Рачич выхватил пистолет и стал стрелять в членов фракции «Хорватской крестьянской партии», которая имела вторую по значению парламентскую фракцию. Глава партии Степан Радич был смертельно ранен.

Радич придерживался не самых радикальных взглядов. Он был сторонником самостоятельности Хорватии внутри единого государства и некоторое время даже занимал пост министра просвещения в югославском правительстве. В 1924 году он побывал в Москве, где его партию приняли в состав Крестьянского Интернационала. Советские руководители считали Степана Радича и его партию борцами за национальное равноправие. Сербские политики считали контакты Радича с Москвой преступными. Степан Радич скончался от ран 8 августа. Коминтерн назвал убийство «передовых вождей» «Хорватской крестьянской партии» попыткой «господствующей сербской буржуазии» подавить возмущение «угнетенных провинций против сербской гегемонии».

В ответ на убийство Радича один из сторонников Анте Павелича в кафе в Загребе убил известного журналиста, сторонника единой Югославии. Смерть популярного хорватского политика помогла Павеличу выдвинуться на первые роли. 1 декабря 1928 года митинг в Загребе потребовал выхода Хорватии из единого государства.

Распри между «братскими» народами разгорались. Правительство ушло в отставку. В стране возник политический кризис. Король Александр 6 января 1929 года отменил конституцию, распустил парламент и объявил об установлении королевской диктатуры в надежде укрепить государство. Иначе говоря, он взял всю власть в собственные руки. Правительство возглавил сербский генерал Петр Живкович.

3 октября 1929 года король переименовал страну в Югославию и запретил все политические партии, основанные на этнических, религиозных и региональных принципах. Это усилило сепаратистские настроения в стране. Анте Павелич основал «Повстанческую хорватскую революционную организацию» («Усташа хрватска революционарна организация»), Усташи стали называть Павелича вождем — поглавником.

Когда Павеличу пришлось бежать из Югославии, опеку над ними взял хозяин Италии Бенито Муссолини. Дуче видел в поглавнике свою уменьшенную копию. Он рассчитывал так или и иначе присоединить Хорватию к Италии. Павелич с семьей разместился на красивой вилле в Болонье под охраной итальянских полицейских, а несколько сот его горячих сторонников проходили боевую подготовку в двух лагерях на территории Италии.

С 1931 года начался усташеский террор. В поездах, которые следовали по маршруту Вена-Белград, несколько раз взрывались бомбы. 9 октября 1934 года в Марселе убили югославского короля Александра вместе с министром иностранных дел Франции Жан-Луи Барту. Им предстояли переговоры, цель которых состояла в том, чтобы обеспечить широкое участие Югославии во французской системе безопасности.

Король Александр приплыл во Францию на крейсере «Дубровник». Министр Барту встречал его в порту. Но не успел автомобиль выехать из марсельского порта, как на подножку вскочил выбежавший из толпы боевик. Югославский король был убит на месте. Александру было всего сорок пять лет. Сербские короли умирали молодыми. Смертельно раненный французский министр скончался через несколько часов.

В короля стрелял боевик из «Внутренней македонской революционной организации» Владо Черноземский. Македонские националисты ненавидели югославского короля не меньше, чем хорватские. Усташи участвовали в организации этого теракта. Владо Черноземского полицейские застрелили на месте. Поймали и судили троих его подельников, все они оказались усташами.

После убийства Александра королем стал совсем еще юный Петр II, а принцем-регентом Павел (племянник Александра).

Югославские руководители не оставляли попыток решить «хорватский вопрос». В августе 1939 года хорваты получили достаточно широкую автономию. В составе государства создавалась отдельная область — Хорватская бановина с собственным парламентом. Но это решение запоздало. Среди хорватских политиков возобладало стремление к полной самостоятельности.

Министр иностранных дел Муссолини граф Галеаццо Чиано записывал в дневнике:

«Наши действия должны быть примерно следующими. Восстание в Хорватии, ввод наших войск в Загреб, прибытие туда Павелича, его просьба об итальянском вмешательстве, основание хорватского королевства, передача короны королю Италии».

Договорились, что хорватская корона будет предложена итальянскому королю Виктору-Эммануилу III, а тот сделает хорватским королем своего племянника герцога Аймона Сполетто.

Однако Хорватия досталась не Муссолини, а Гитлеру.

В марте 1941 года нацистские дипломаты заставили правительство Югославии вступить в союз с Германией и Италией. Но через два дня, в ночь на 26 марта, югославские генералы, ориентировавшиеся на Англию, свергли правительство и возвели на престол юного Петра II, сына короля Александра. Гитлер отложил нападение на Советский Союз, чтобы наказать непокорную Югославию.

6 апреля немецкие войска обрушились на Югославию. Это произошло через несколько часов после подписания в Москве советского-югославского договора о дружбе. Кстати, дипломатические отношения между нашими странами были установлены только лишь 24 июня 1940 года. Югославия позже всех балканских стран признала Советский Союз.

Праздничный банкет в Москве отменили, ограничились шампанским. Югославы хотели включить в договор пункт о военной взаимопомощи и просили оружия. Сталин отказал югославам. Когда в наше время натовская авиация бомбила сербские позиции, требуя от Белграда то закончить войну в Боснии, то остановить военно-полицейскую операцию в Косово, некоторые российские политики и генералы требовали разорвать отношения с государствами НАТО и оказать Сербии военную помочь. Сталин бы этих политиков не понял.

Когда Гитлер оккупировал и расчленил Югославию, Сталин не стал протестовать. Он не отозвал советского посла из Берлина, не сократил сотрудничество с нацистской Германией и не думал о том, чтобы отправить Красную армию на помощь братьям-сербам.

Некоторые балканские политики утверждали потом, что в сорок первом Югославия развалилась значительно быстрее, чем отчаянно защищавшаяся Польша, потому что никто, собственно, не хотел защищать Югославию. Хорваты, словенцы, босняки и македонцы не считали страну своей, для них это было государство сербов. Остальные народы ощущали себя пасынками. Но это несправедливо. Слабая югославская армия в любом случае не могла противостоять вермахту. Она сопротивлялась одиннадцать дней, после чего страна была расчленена. Король Петр II в апреле 1941 года вынужден был уехать из Белграда, который бомбили немецкие самолеты. А от распада Югославии выиграли, пожалуй, только хорваты.

Соседи разграбили Югославию. Венгрия присоединила к себе Воеводину. Болгария прихватила Македонию и часть южной Сербии. Словению поделили между собой Италия и Германия. Италия получила большую часть Адриатического побережья Хорватии. Хорватские националисты получили возможность создать собственное государство, к которому присоединили часть Боснии и Герцеговины.

10 апреля 1941 года, когда немецкие войска вступили в Загреб, заместитель поглавника Павелича полковник Славко Кватерник провозгласил самостоятельную Хорватию:

— Божественное проведение и воля нашего великого союзника, а также многовековая борьба хорватского народа, готовность нашего вождя Анте Павелича идти на большие жертвы привели к тому, чтобы сегодня в канун воскресения Сына Божьего воскресло и наше независимое государство Хорватия.

15 апреля Павелич прибыл в Загреб с тремястами усташей в итальянском обмундировании и принял предложенные ему диктаторские полномочия. За приют и поддержку Павелич щедро рассчитался с Муссолини территорией родной страны — передал Италии Далмацию, район, где жили всего пять тысяч итальянцев и двести восемьдесят тысяч хорватов и девяносто тысяч сербов.

Националист, отказавшейся от родной земли? Этот шаг не понравился хорватам. Но в новом государстве критиковать вождя или выражать сомнения в его правоте было смертельно опасно. Пилюлю подсластило то, что Павелича принял Папа римский Пий XII в Ватикане. Набожные хорваты пришли к выводу, что занимаются богоугодным делом. Католическом миру сильно не повезло, что 2 марта 1939 года на престол Святого Петра под именем Пия XII вступил кардинал Пачелли, бывший нунций в Германии и откровенный германофил.

Разумеется, не все католические иерархи были готовы к оправданию жестокости и бесчеловечности хорватских властей. Государственный секретарь Ватикана кардинал Тардини осторожно воспринимал действия хорватов: «Эти добрые хорваты слишком выпячивают свои национальные и антисербские чувства».

Кардинал Тардини воспротивился тому, чтобы Павелич получил благословение папы. Ватикан беспокоило террористическое прошлое поглавника. Не был ли Павелич причастен к убийству короля Александра? Это вопрос был задан Павеличу накануне его приезда в Рим.

Павелич ответил:

— Ваше преосвященство, совесть моя чиста и спокойна. Я в ответе за это преступление в той же степени, что и каждый хорват.

Новые крестоносцы в лице фанатичных хорватских монахов устраивали массовые обряды насильственного крещения босняков-мусульман и обращения в католичество православных сербов.

Нравилось ли это самой католической церкви?

29 июня 1941 года, через неделю после вторжения немецких войск в Россию, Папа Пий XII выступил по радио. Его речь была истолкована как очевидная поддержка нацистской Германии:

— Какой бы жестокой ни казалась рука небесного хирурга, когда она железом врезается в живую плоть, но, то руководит ею, — это всегда любовь.

18 марта 1942 года католический епископ Белграда Йозеф Уйчич пожаловался в Ватикан на принудительное обращение православных сербов в католичество: методы усташей никак нельзя назвать христианскими. Епископ видел, как происходящее в Хорватии воспринимается сербами. Он не хотел, чтобы страдала репутация католической церкви.

Папский нунций, беседуя в Риме с хорватским посланником, в осторожной форме попытался сделать ему внушение:

— Христос говорил: «Идите и учите все народы». Но он не говорил: «Идите и стреляйте в людей».

Посланник Павелича самодовольно ответил, что в Хорватии в католичество обращены уже триста пятьдесят тысяч православных. Он считал, что заслуживал благодарность Ватикана. Нунций возразил:

— Эти цифры неубедительны, поскольку для обращения требуется искреннее желание самих обращенных, их вера.

Хорватский посланник отмахнулся:

— Ну, это еще придет…

24 июля белградский епископ Уйчич опять обратился в Ватикан:

«Люди поверили, будто католическая церковь одобряет жестокое обращение с сербами. Поэтому было бы очень кстати, если бы Священный престол прислал в Загреб уважаемую личность, чтобы рекомендовать хорватскому правительству благоразумие, умеренность, справедливость и любовь к ближнему».

Папа прислушался к епископу, но апостольский наблюдатель в Загребе — отец Джузеппе Памиро Марконе, аббат-бенедиктинец, был человеком не от мира сего, наивный и добродушный. Тучный аббат в одеждах своего ордена стал отныне украшать собой трибуну для почетных гостей, придавая респектабельность торжественным церемониям усташей.

В августе 1941 года отец Марконе получил указание «доверительным образом и так, чтобы это нельзя было истолковать, как официальный шаг», рекомендовать хорватским властям умеренность в обращении с евреями.

Хорваты приравняли себя к арийцам, а цыган и сербов — к евреям. Евреи носили повязки со звездой Давида и буквой Z (жид) и подлежали депортации в концлагеря.

Марконе также получил список арестованных евреев с просьбой «сделать тактичный запрос». Через несколько месяцев аббат-бенедиктинец беззаботно ответил Ватикану: «Можно с уверенность предположить, что большая часть указанных в списке принимала участие в волнениях сербских четников и коммунистов».

Только через год, летом 1942 года, аббат Марконе начал понимать, что происходит в Хорватии:

«Начальник полиции Ойген Кватерник, которому я пожаловался на жестокость в обращении с евреями всех возрастов, сообщил мне: германское правительство распорядилось, чтобы все евреи в течение полугода были депортированы в лагеря, где, как сообщил мне Кватерник, за последнее время убиты два миллиона евреев.

Кажется, подобная судьба ожидает и хорватских евреев. Я постоянно пытаюсь предпринять что-то для их спасения. Начальник полиции по моей просьбе насколько возможно оттягивает выполнение этого приказа. Он был бы рад, если бы Священный престол высказался бы за отмену этого приказа».

Но Ватикан предпочитал молчание.

Загребский католический архиепископ Алоизий Степинац придерживался другой точки зрения. Что касается обвинений в жестокости, то сербские четники не менее жестоки. Он вообще не видел ничего дурного в политике самостоятельной Хорватии. Напротив, «нынешнее хорватское правительство строго запретило все порнографические издания, редактировавшиеся в основном евреями и сербами».

В 1940 году архиепископ Степинац писал папскому нунцию в Белграде, который жаловался на ярый национализм хорватских католических священников:

«Политическая сдержанность христиан при современном положении невозможна. Сербы заняты отдалением хорватов от Рима и проводят кампанию обращения католиков в православие. Жертвой это кампании стали как минимум двести тысяч хорватов. Поэтому католическое духовенство не может оставаться нейтральным, не рискуя утратить доверие народа».

Зато как много хорошего сделано при правительстве Павелича, рассказывал Степинац:

— втрое уменьшилось число абортов, которые «инспирировались прежде всего еврейскими и православными врачами»;

— перестала существовать «настоящая чума» порнографии и масонства;

— запрещены ругательства, закон божий преподается даже военным, ведется строительство духовных семинарий, церквей, повышена зарплата католическим священнослужителям…

— В остальном надо исходить из того, — добавил Степинац — что сербы не прекратят ненавидеть католическую церковь, независимо от того, какую позицию по отношению к ним она занимает. Если реакция хорватов порой бывала жестокой, то мы сожалеем и осуждаем это. Но, вне всякого сомнения, эта реакция была спровоцирована сербами, которые за двадцать лет совместной жизни в Югославии нарушили все права хорватского народа.

Архиепископ Степинац, выражая радость по поводу того, что «возникли прекрасные перспективы» для обращения в католичество «сербо-православных диссидентов», тем не менее, требовал от Анте Павелича «человеческого обращения к евреями, насколько это еще возможно в присутствии немцев» и заметил, что обращение в иную веру должно происходить «по внутреннему убеждению».

Концлагерь Ясеновац в письмах к Павеличу архиепископ Степинац называл «позорным пятном» на репутации государства усташей, которое всеми силами пытался обелить перед внешним миром. 30 мая 1943 года Степинаца приняли в Ватикане. Он сделал все, чтобы оправдать хорватские власти. Он объяснил Папе римскому, что «варварские действия во время национальной революции допускались безответственными индивидами без ведома властей».

В реальности это была государственная политика. Усташи истребляли целые населенные пункты. Причем усташи убивали с особой жестокостью, они перерезали горло своим жертвам.

Так и не удалось выяснить, сколько сербов погибло в хорватских лагерях. Историки называют цифру в сто двадцать тысяч человек. Впрочем, на Балканах и палачи, и жертвы склонны преувеличивать свои подвиги и страдания. Мрачная арифметика смерти становится здесь предметом национальной гордости.

Среди жертв хорватских усташей был и отец будущего генерала Ратко Младича. Это произошло уже в самом конце Второй мировой войны. Старший Младич партизанил. Он погиб в бою, когда его отряд атаковал родную деревню Анте Павелича. Что же удивляться, если для Ратко Младича Хорватия осталась врагом. Его отец погиб в 1945 году, когда югославские партизаны пытались атаковать родную деревню Анте Павелича. Поэтому для Младича Хорватия была врагом. Жестокость усташей оставила кровавые следы. Многие сербские военные, которые после распада Югославии сначала пытались удержать Хорватию, а затем Боснию, происходили из семей, которые пострадали от усташей.

В оккупированной Сербии назначенное немцами правительство возглавил бывший югославский генерал и бывший военный министр Милан Недич. Он был ярым националистом, проповедовал идею «Сербия для сербов» и тоже создал сеть концлагерей, где убивали коммунистов, евреев и цыган. В 1946 году Милан Недич был арестован. Не дожидаясь суда, он покончил с собой.

Против гитлеровцев сражались две силы — четники, сторонники монархии, и партизаны Тито, коммунисты.

Отряды четников (от слова «чета» — отряд) возглавил полковник Генерального штаба югославской армии Драголюб (Дража) Михайлович. Перед войной он был военным атташе в Чехословакии и Болгарии. После оккупации Сербии стал создать отряды сопротивления. Правительство югославского короля Петра II, бежавшего в Англию, его поддерживало. Отряды Михайловича получили название «Королевской армии в отечестве». В январе 1942 года генерал Михайлович был назначен военным министром эмигрантского правительства. В отрядах четников сражался Караджич-старший, отец Радована Караджича, который станет президентом непризнанной республики боснийских сербов.

Что касается Тито — его настоящее имя Йосип Броз, то он попал в русский плен еще во время Первой мировой войны и вернулся домой, в Хорватию, только в 1920 году убежденным коммунистом.

Четники Михайловича и партизаны Тито не только не сумели образовать единый фронт против общего противника, но, напротив, убивали друг друга. Иногда четники не трогали немцев, зато охотились за партизанами. В конце концов, премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль, приютивший югославское правительство в изгнании, отказался поддерживать четников и стал помогать Тито.

Во время войны в Югославии погиб миллион человек. Большинство было убито не немцами, а своими недавними соседями и согражданами. После войны Тито распорядился найти генерала Драголюба Михайловича. Два года он скрывался, в 1946 году его поймали и тайно казнили как предателя. Неизвестно, где захоронили его тело. Отец Радована Караджича как четник угодил в тюрьму.

В мае 2015 года суд в Сербии посмертно реабилитировали генерала Драголюба Михайловича — «вынесенный ему приговор был политически мотивирован». Это вызвало протесты в Хорватии. Министр юстиции Орсат Миленич заявил:

— Это огромная ошибка, сравнимая с реабилитацией Гитлера, Муссолини или Павелича. Для нас Дража Михайлович был и остается преступником. Он был фашистом, и точка.

В последние месяцы войны Йозеф Геббельс записывал в дневник:

«7 марта 1945 года, среда. В Хорватии, согласно представленному мне докладу, ужасная неразбериха. Террор усташей не поддается описанию. А Тито находится в положении третьего радующегося. Он действительно выглядит народным вождем высокого ранга. По сравнению с ним поглавник Павелич — поистине жалкая фигура: он держится только при помощи германской военной силы».

После разгрома Германии подчиненным Анте Павелича пришлось рассчитаться за все. В мае 1945 года сербские партизаны сквитались с усташами, которые сдались англичанам. 8 мая партизаны Йосипа Броз Тито заняли Загреб, и англичане передали им плененную хорватскую армию. Пленных хорватов гнали через Словению в Сербию. Им не давали ни еды, ни пищи. Тех, кто роптал, пристреливали. По некоторым подсчетам, во время этого «марша смерти» погибло около ста тысяч хорватов. Как писал сербский писатель, ставший в начале девяностых президентом Югославии, Добрица Чосич, «на резню и яд мы ответили резней и ядом».

Главу католической церкви Алоизия Степинаца югославский суд приговорил к пожизненному заключению. Осенью 1998 года Папа римский Иоанн Павел II приехал в Хорватию, чтобы причислить Алоизия Степинаца к лику блаженных. Это первый шаг к тому, чтобы стать святым.

Конечно, у церкви, как у любого учреждения, есть своя номенклатура пастырей живых и мертвых. Живым за выслугу лет идет повышение, умершим — причисление к лику святых. Но как можно назвать святым Степинаца, связанного с кровавым режимом усташей?

Папа римский назвал Степинаца мучеником, борцом против несправедливости. Удивительно было услышать эти слова от Иоанна Павла II. Под его давлением католическая церковь осудила свое поведение в нацистские времена. Церковь не помогала несчастным, когда можно было помочь, и не протестовала, когда надо было протестовать. Позиция Иоанна Павла II стала поворотным пунктом в истории католической церкви. Так почему же покойный Папа изменил своим принципам применительно к архиепископу Алоизию Степинацу?

Увы, политика взяла верх над принципами. Это был просто знак симпатии Ватикана к католическому государству Хорватия. Такие знаки внимания со стороны Ватикана усиливали уверенность сербов в том, что против них ополчилась весь католический мир.

Анте Павеличу удалось избежать наказания. Его спасла католическая церковь, тайно вывозившая бывших нацистов в Латинскую Америку. После разгрома Германии Павелич сумел скрыться. Он работал водителем грузовика в Каринтии. В 1948 году в рясе священника он сел на пароход в Генуе и отправился в Аргентину.

Там его приютил диктатор Хуан Доминго Перон, с которым Павелич познакомился в тридцатые годы в Риме. Тогда полковник Перон был военным атташе аргентинского посольства. Когда Перона свергли, Павелич перебрался в Испанию — к каудильо Франко. В 1959 году поглавник мирно скончался. Усташеское движение существовало в эмиграции. Его возглавлял Сречко Пшеничник, который после войны жил в Аргентине и Канаде. Он женился на дочери Павелича — Марьяне. В 1980 году стал председателем Хорватского освободительного движения…

После 1945 года большая часть усташеской эмиграции обосновалась в Австралии и Латинской Америке. Многие хорваты хорошо устроились в эмиграции и финансировали террористическую деятельность новых усташей. Тренировочные лагеря существовали в основном на территории Австралии.

Усташи вели борьбу против единой Югославии:

— Если есть в мире государство, которые не имеет права на существование, то это Югославия. Сербские оккупанты должны быть изгнаны за Дрину и Дунай, а Югославия разрушена.

Они довольно быстро перешли к террору. С 1967 году усташи стали взрывать бомбы в Белграде. В марте 1971 года они взорвали бомбу в здании югославского посольства в Милане. В апреле убили югославского посла в Стокгольме.

В январе 1972 года усташи подложили бомбу в югославский самолет, который взорвался над территорией Чехословакии. Погибли двадцать семь человек. В сентябре они захватили самолет шведской авиакомпании и потребовали выдать семерых товарищей, которые отбывали наказание в шведской тюрьме. Стокгольм сдался — заплатил угонщикам сто тысяч долларов и передал шестерых осужденных. Седьмой предпочел остаться в шведской тюрьме.

В июне 1972 года девятнадцать молодых усташей через Австрию проникли в Югославию. Они захватили грузовик и стали распространять листовки, призывая хорватов к восстанию. Однако никто не откликнулся на их призыв. Войска безопасности окружили их уже в горах Боснии и Герцеговины. Усташи были хорошо подготовлены, вооружены автоматическим оружием с телескопическими прицелами. В перестрелке они убили тринадцать человек, но и сами почти все погибли.

В ФРГ в активном усташеском подполье находилось полторы тысячи хорватов. В шестидесятые годы они убили югославского дипломата, подложив взрывное устройство в поезд «Эллада экспресс», и отправляли в Югославию бомбы, упакованные в почтовые посылки. Вслед за этим в Западной Германии были убиты несколько хорватских лидеров — решили, что Тито приказал госбезопасности нанести ответный удар.

В 1976 году пятеро хорватов заложили бомбу на центральном вокзале в Нью-Йорке в знак протеста против «геноцидной идеи юго-славизма». При разминировании погиб полицейский. В 1977 году три вооруженных хорвата, ранив охранника, ворвались в помещение югославского представительства при ООН в Нью-Йорке. Они стали разбрасывать листовки с призывом к мировому сообществу поддержать «создание независимого хорватского государства».

Слободан и Мирьяна

Слободан Милошевич родился через пять месяцев после вторжения немецких войск, 20 августа 1941 года, в городе Пожаревац в часе езды от Белграда. Его родители были учителями. Они поженились в 1935 году, на следующий год родился старший сын, Борислав, будущий посол в России.

Станислава Милошевич, мать будущего президента Сербии, искренне верила в коммунизм. Она была женщиной с твердым характером и крайне энергичной. Она хотела, чтобы последнее слово оставалось за ней. Зато ее мужу Светозару коммунисты совсем не нравились. Он изучал русский язык и теологию в Белградском университете. Светозар не хотел уезжать из Черногории, но Министерство образования командировало его в Пожаревац, который был провинциальным скучным городком, главная достопримечательность — большая тюрьма. Светозар не выдержал политических разногласий с женой и через два года после войны вернулся в родную Черногорию.

В школе Слободан Милошевич познакомился с девушкой, которая станет его женой и самым близким человеком. Мирьяна Маркович не была красавицей, но она происходила из самой знаменитой семьи в городе. Ее отец, Момчило Маркович, был при Тито министром. Злые языки утверждали, что Слободан мог рассчитывать на симпатии более красивых девушек, но выбрал Миру из-за ее громкой фамилии. На самом деле они нашли в объятиях друг друга покой и тот эмоциональный комфорт, которого им обоим недоставало.

Мира Маркович тоже росла без родителей. Ее отец в войну партизанил вместе с Тито. Ее мать Вера Милетич, студентка философского факультета Белградского университета, в сорок первом тоже пошла в партизаны. В отряде у нее начался роман с Момиром Марковичем. В разгар боев, 10 июля 1942 года, она родила Миру. Девочка с первых дней была лишена материнской ласки, потому что ее мать продолжала сражаться. Веру Милетич отправили с заданием в Белград, где немцы ее арестовали. Считалось, что она не выдержала допросов и выдала немцев всех, кого знала в коммунистическом подполье.

Обстоятельства ее смерти остались невыясненными. Мира Маркович пишет, что ее мать расстреляли немцы в сентябре сорок четвертого, когда Вере было всего двадцать четыре года. Впрочем, бывшие партизаны утверждают, что Веру уже после освобождения Белграда расстреляли свои же — за предательство.

Во всяком случае, все свое детство Мира Маркович слышала, что ее мать — предательница. Конечно, это была тяжелая моральная травма. Мира Маркович написала книгу о своей матери. Она часто носила розу в волосах, как делала ее мать. И называла себя Мира, а не Мирьяна, потому что Мира — это боевой псевдоним матери.

Ее отец женился вновь и жил с новой семьей в Белграде. Министр мало интересовался девочкой. Она приезжала к отцу только на летние каникулы, когда югославская элита отдыхала на любимом острове Тито-Бриони. Ее воспитывали бабушка с дедушкой — родители матери. Она говорила, что ее детство было счастливым. Но она, конечно, страдала, лишившись и отца, и матери. Поэтому Слободан и Мира хорошо понимали друг друга.

Закончив школу, Слободан и Мира отправились в Белград — покорять мир. Похоже, именно Мира привила Милошевичу жажду власти. Когда Слободану было двадцать лет, его отец пустил себе пулю в лоб. Милошевич-старший давно пребывал в депрессии. Хотел уехать на Запад. Но ему не дали заграничного паспорта. Светозар покинул страну нелегально, добрался до Франции, но его арестовали и выслали на родину.

Слободан Милошевич на похороны не поехал.

Дети, в раннем возрасте оставшиеся без отца, впоследствии пытаются разными путями компенсировать эту потерю. Отец будущего президента Соединенных Штатов Билла Клинтона, торговец, погиб в автомобильной катастрофе до его рождения. Отчим, Роджер Клинтон, был алкоголиком и игроком и вдобавок избивал свою жену. Но Биллу Клинтону это не повредило. Хозяина Ирака Саддама Хусейна тоже воспитывал отчим, который не пускал его в школу и называл «собачьим сыном». Саддам стал преступником.

У Слободана Милошевича отчима не было. Как не было и близких друзей. Жена заменила ему весь остальной мир. Между ними существовали совершенно особые отношения. Более того, считается, что Мира — его единственная женщина, что большая редкость на Балканах, где страстный темперамент мешает моногамии.

Его мать, Станислава, страдала от одиночества. Когда она приезжала в Белград, между ней и сыном была Мира, которая не хотела делить мужа даже с матерью. Станислава не получила ожидаемого повышения по службе, и это стало последней каплей. Как и ее покойный муж, она тоже впала в депрессию и повесилась в возрасте шестидесяти двух лет.

Столь трагические обстоятельства, при которых Слободан Милошевич вступил в жизнь, не могли не наложить болезненного отпечатка на его психику. Психиатры говорят, что таким людям свойственна генетическая склонность к самоубийственному поведению. Во всяком случае, собственную страну он довел почти до полной катастрофы.

Смерть матери действительно повергла Милошевича в депрессию. Но он со своими психическими проблемами справлялся. Он вел себя очень трезво. Он — прагматик и циник. В школе считался дисциплинированным и старательным учеником. С детства был склонен к одиночеству, ему, пожалуй, не хватало юмора. Но его жизнь украшала жена.

Мира Маркович была полностью поглощена своим мужем и его карьерой. Критические замечания в адрес Слободана в ее присутствии исключалась. Она боготворила своего мужа и называла его идеалом мужчины. При этом она была сторонницей равноправия женщин — она не взяла фамилию мужа и осталась Мирой Маркович.

Ее подруга рассказала, что в юности Мира Маркович, глядя на развешанные повсюду портреты Йосипа Броз Тито, сказала:

— Придет время, и так же будут висеть фотографии моего Слобо.

Она считает себя ясновидящей и утверждает, что предвидела распад Югославии в тот момент, когда они с мужем сидели на берегу моря в Дубровнике. Слободан хорошо относился к ней и восхищался всем, что она делала, не обращая внимания не некоторые странности в ее поведении.

Если Милошевичу катастрофически не хватало чувства юмора, то Мирьяна Маркович вообще очень редко улыбалась. Никому не разрешалось видеть, как она причесывается, даже ее мужу. Когда однажды Слободан Милошевич вошел в ее комнату, когда Мирьяна причесывалась, она зарыдала. Точно также она плакала навзрыд, если в школе ей не ставили высшие оценки.

Она всегда ходила в черном: черные волосы, черное платье, черные колготки. Ее тонкий, детский голос и странная привычка одеваться сделали ее мишенью белградских карикатуристов. Страх подхватить инфекцию превратился у нее в манию. Она ненавидела рукопожатия, потому что чувствовала необходимость сразу же продезинфицировать руки спиртом. Со временем ее станут называть «красной ведьмой Белграда», считая, что она манипулирует своим мужем.

Мирьяна Маркович стала профессором марксизма-ленинизма в Белградском университете, а затем, вслед за мужем, занялась политикой. Она создала в 1994 году свою партию «Югославские левые» и обрела официальный статус в политической жизни страны. Но ее влияние определялось не партийной должностью, а тем, что муж всегда к ней прислушивался. Кстати, идея с партией оказалась неудачной, потому что «Югославские левые» отбирали голоса у партии ее мужа — социалистической.

Миру иногда называют злым гением Милошевича. Если устраивался обед в узком кругу, говорила она одна. Слободан ел, молчал и поддакивал. Она сама решила играть в политику, что страшно злило сербов. Если советских людей раздражало появление Раисы Горбачевой рядом с мужем, то можно себе представить реакцию еще более патриархального сербского общества на постоянные выступления Миры Маркович по телевидению. При этом сам Милошевич был очень закрытым человеком, избегал выступлений, не проводил пресс-конференций, старался не давать интервью и не имел пресс-секретаря.

Милошевич мог присесть за рояль и спеть французскую песенку. Он любил ходить по магазинам в Нью-Йорке. Иван Стамболич говорил, что когда-то любил Слободана как брата. Но Милошевич любил только свою семью: жену Миру, дочь Марию, сына Марко и старшего брата Борислава. Во всем остальном Милошевич был поразительно холодным человеком. Казалось, что он был равнодушен к чужим страданиям. Судьба страны иногда отходила на второй план. Он был способен прервать важнейшие переговоры, чтобы не опоздать на празднование дня рождения дочери.

Ошибка Ивана Стамболича

Милошевич в юности вытащил счастливый билет. В университете он подружился с Иваном Стамболичем, который был на пять лет его старше, поскольку перед учебой успел поработать на заводе. Фамилия у Стамболича была не менее громкой, чем у Миры Маркович. Его дядя, Петар, тоже бывший партизан, руководил партийной организацией Сербии. Ивану Стамболичу понравился Милошевич.

Племянник известного человека быстро делал карьеру и помогал Милошевичу. Можно сказать, что они шли по жизни рука об руку. Когда Стамболич получал очередное повышение, на прежней должности он оставлял вместо себя Милошевича.

Иван Стамболич руководил внешнеторговой компанией «Техногаз» и взял к себе на работу Слободана. Уходя, сделал своим преемником. Затем Милошевича сделали президентом Объединенного банка Белграда. У банка был офис в Америке, куда Милошевич часто ездил. Америка произвела на него сильное впечатление. Американским дипломатам в Югославии Милошевич очень нравился. Он свободно говорил по-английски и с удовольствием находил время для бесед. И казался прозападно настроенным.

Пока Милошевич занимался бизнесом, Ивана Стамболича увлекла политическая карьера. В 1984 году он возглавил «Союз коммунистов» Сербии. Он забрал Милошевича из банка и сделал главой столичной партийной организации. Аппарат удивился неожиданному назначению. Милошевич не прошел по ступенькам обязательной партийной лестницы. Но авторитет Стамболича был тогда непререкаем.

Милошевич делал карьеру в партийном аппарате в роли послушного старшим ортодокса. Но его напрасно считали догматиком. Он не был скован никакими убеждениями, и верил в то, что считал практичным верить в данную минуту.

А еще через два года Стамболич стал главой Сербии и пересадил Милошевича на свое прежнее кресло — руководителя коммунистов республики. Стамболич мечтал привести к власти новое поколение руководителей, сорокалетних, с практическим опытом. Он надеялся, что недавний банкир Милошевич займется, прежде всего, экономикой.

Его предупреждали, что он плохо знает своего протеже. Но Стамболич отмел все сомнения, дружба и доверие были для него важнее всего. Так он совершил ошибку, которая будет стоить ему жизни.

Детонатором взрыва, который погубил единую Югославию, стали события в автономном крае Косово. Край входил в состав Сербии, но большинство населения составляли албанцы. Косово — самый отсталый и бедный район Югославии. Йосип Броз Тито старался интегрировать албанцев в единую Югославию, поднять уровень жизни в Косово. Тито заботился об албанцах и дал Косово широкую автономию.

В 1974 году Йосип Броз Тито одобрил новую конституцию, которая дала больше прав всем шести республикам и двум автономным провинциям — Воеводине (здесь живет много венгров) и Косово. Каждая республика имела свою компартию, свой национальный банк, свою юридическую систему и даже воинские подразделения. Каждая республика получила право вето и могла помешать принятию любого федерального закона, который ее не устраивал. Воеводина и Косово фактически наделялись теми же правами, но только не назывались республиками.

Албанцы продолжали считать себя жертвами несчастливых обстоятельств, которым не дают возможности распоряжаться своей жизнью. Это было не совсем так. Конституция 1974 года дала им возможность говорить на своем языке, читать албанские газеты, смотреть албанское телевидение. В Приштине, главном городе края, открылся албанский университет. Косовские албанцы стали служить в полиции и занимать руководящие должности. Даже судьи были албанцами.

Но у них были свои обиды. Албанцев больше, чем, скажем, черногорцев. Однако Черногория — самостоятельная республика со своим парламентом и правительством, а Косово всего лишь автономный край. Это совсем другие права и возможности. Албанцам приходилось утверждать у начальства список песен, которые будут исполняться на свадьбе. Албанцы хотели учить детей не сербскому, а албанскому языку, иметь свои школьные учебники и программы. Им это не разрешали. Они считали, что к ним относятся как к гражданам второго сорта. И албанцы все больше испытывали чувство отчуждения от единого югославского общества. Мечтали о том, чтобы получить право управлять своими экономическими делами самостоятельно.

Тем не менее, после принятия новой конституции (и до прихода к власти Слободана Милошевича) албанцы переживали лучший в своей истории период со времен крушения Оттоманской империи. Косово получало большие субсидии — это злило другие республики. Но и этих денег не хватало, чтобы поднять уровень жизни в крае.

Официальным языком в крае стал албанский, основные должности заняли албанцы. Сербы не могли с этим примириться. Они чувствовали себя неуютно, видя, что албанцев становится все больше, и они начинают занимать руководящие посты, потому что Тито дал более широкие права, чем прежде. Выдвижение албанских кадров сербы считали дискриминацией и не могли с этим примириться. Роли поменялись. Сербы оказались в Косово национальным меньшинством. Они не смогли и не захотели приспособиться к этой ситуации.

Сербы и албанцы все дальше отдалялись друг от друга. Они даже ходили в разные магазины, чтобы не встречаться. Постепенно между сербами и албанцами в Косово возникла вражда. Сербы и черногорцы уезжали из Косово в семидесятые и восьмидесятые годы. Трудно установить, сколько именно уехало, цифры ненадежны. Уезжали потому, что жизнь там была хуже, беднее, чем в других частях Югославии, и получить образование было труднее. В неразвитой провинции не найти хорошей работы. Сербы были специалистами высокой категории, учеными, врачами, их отъезд болезненно сказался на состоянии Косово.

Отъезд сербов из Косово стал серьезной проблемой. Но в те годы по всей Югославии шла миграция совершенно определенного свойства. Она свидетельствовала о скрытом неблагополучии в обществе. Сербы из Боснии уезжали в Сербию, хорваты из Боснии перебирались в Хорватию, албанцы из Македонии — в Косово. Переселение албанцев в Косово из других частей Югославии ускорилось после открытия в Приштине собственного университета.

До 1981 года уезжала в основном сербская интеллигенция — хотела лучшей жизни. Потом сербы стали уезжать уже по другой причине, чувствуя себя неуютно среди албанцев и под властью албанцев. Иногда под психологическим нажимом соседей-албанцев. Сербы и черногорцы в Косово стали ощущать страх перед растущим албанским населением.

Рождаемость в албанских семьях была значительно выше, чем в сербских семьях. Высокий прирост населения среди албанцев пугал сербов, которые жаловались, что их деньги уходят на пособия ничего не делающим и только рождающим детей албанцам. Косовские сербы относились к албанцам, когда когда-то в Америке белые южане к неграм, считая их прирожденными преступниками и опасаясь того, что скоро они составят большинство населения.

Самую отвратительную роль в разжигании конфликта сыграла интеллигенция. Появилась молодая албанская интеллигенция, образованная и считающая, что она является носителем национальной идеи. Албанские интеллектуалы проповедовали идею единой и самостоятельной Великой Албании. Возрождение национальных чувств косовских албанцев привело к подъему сербского национального движения. Сербы сказали себе:

— Это наша земля. Если Косово и Метохия не сербская земля, тогда у нас вообще нет земли.

Отъезд сербов стал истолковываться как геноцид. Косовские албанцы — в основном мусульмане. А турецкое иго сформировало определенную политическую психологию у сербов, — страх перед мусульманами, который принял характер настоящей истерии.

Йосип Броз Тито скончался 4 мая 1980 года. Он несколько дней не дожил до своего восьмидесяти восьмилетия. Он долго болел, и кончина была неминуемой. Последние месяцы он провел в больнице. На этом свете его удерживала только современная медицина. Мир наблюдал за его агонией.

Помню, как предусмотрительный главный редактор нашего журнала на заседании редколлегии сказал руководителю отдела соцстран:

— Знаете что, напишите-ка некролог заранее. И покажите в отделе ЦК.

Единая Югославия существовала, пока был жив Тито. Он создал эту страну, и он ее сохранял. Он заставил молчать националистов, повернулся лицом к Западу и открыл границы. Он сделал свою страну самой процветающей в этой части Европы.

С Тито ушли идеи национального освобождения, самоуправления, братства и единства, а также югославский социализм. Вся страна была растеряна. Но больше всех албанцы — они чувствовали, что потеряли своего покровителя и защитника.

Через год после смерти Тито, в марте 1981 года, в Косово начались волнения. Албанцы доказывали, что по вине федерального правительства они живут в нищете. Первыми поднялись студенты, которые жаловались на скученность университетских общежитий. Волнения приобрели националистический характер. Студенты-албанцы били сербов и черногорцев, жгли и грабили их дома. В эти же дни сгорело одно из зданий патриархата. Суд впоследствии установил, что причиной пожара было короткое замыкание. Но в 1991 году сербы вспомнят этот пожар как попытку албанцев уничтожить православие в Косово.

Волнения распространились и на другие города автономного края, появились политические лозунги: «Косово должно стать республикой». 1 апреля 1981 года руководство Югославии ввело в Косово комендантский час и запретило собрания. Манифестации разгонялись танками. Федеральные власти обвинили участников манифестаций в контрреволюции. Присланные из Белграда комиссии быстро обнаружили крамолу. Приштинский университет назвали колыбелью албанского национализма. Выяснилось, что большинство албанских студентов изучали не практические дисциплины, а исламское искусство и историю албанского народа.

В Приштинском университете действительно кричали:

— Да здравствует Энвер Ходжа!

Но косовары совершенно не представляли себе, что делается в Албании. Они искренне верили, что в Албании создало общество равных — то, чего не было в Югославии. Албанцы смотрели тиранское телевидение, слушали радио Тираны и верили в счастливую историю Албании, где албанцы взяли свою судьбу в свои руки. Хотя той Албании, о которой они мечтали, не существовало и в природе, и жизнь при Энвере Ходже была ужасной. Но молодые албанцы в Косово совершенно потеряли интерес к реальной жизни Югославии и только и думали, что о мифической Албании. И считали, что и югославские албанцы сами должны управлять своей жизнью.

Среди албанской интеллигенции появилась группа сторонников отделения от Югославии, полной самостоятельности. Косовским албанцам стали симпатизировать хорватские, словенские и боснийские политики, которые тоже не хотели жить под властью Белграда.

Положение в Косово обсуждалось на заседании президиума ЦК Союза коммунистов Югославии. С начала нового учебного года в Приштинском университете была введена цензура — назначенные из Белграда люди следили за тем, как преподаются албанская история, литература и искусство. Пришел приказ сократить число албанских студентов. Ни к чему хорошему это не привело.

А сербы в Косово потребовали от федеральной власти защиты. Борьбу против албанцев возглавил академик Добрица Чосич, писатель и бывший партизан.

Когда 20 августа 1983 года умер бывший секретарь ЦК КПЮ и министр внутренних дел Александр Ранкович, десятки тысяч сербов пришли на его похороны, чтобы впервые выразить протест против положения сербов в Косово и во всей федерации в целом. На его похоронах звучали клятвы:

— Сербия еще восстанет!

Александр Ранкович двадцать лет руководил госбезопасностью. На брионском пленуме ЦК в 1966 году Тито выставил своего давнего соратника из руководства. Бывший портной, который ничему не учился, Ранкович был очень влиятелен. Он, в частности, прижимал косовских албанцев. Тито пытался либерализовать экономику. Считается, что Ранкович возражал против реформ. Его не любили военные. Оперативники из военной контрразведки взяли Ранковича под наблюдение и представили Тито необходимые аргументы для его увольнения. Рассказывали, что Ранкович велел установить микрофоны даже в спальне Тито…

Александр Ранкович считался сербским националистом. Его увольнение вызвало воодушевление в Хорватии и в Косово.

15 января 1986 года в сербской прессе был опубликован первый протест сербов против албанского национализма и сепаратизма. Письмо подписали две тысячи человек. Атмосфера уже была насыщена националистической истерией. Затем появился меморандум Сербской академии наук и искусств, написанный под руководством Добрицы Чосича. В меморандуме говорилось о «физическом, политическом, правовом и культурном геноциде сербского населения Косово и Метохии». Это называлось «худшим историческим поражением» сербов за два столетия.

В меморандуме говорилось о том, что необходимо провести де-албанизацию Косово, изменить политическую и демографическую ситуацию в пользу сербов и черногорцев. Меморандум отразил настроения сербов, которые прежде нельзя было высказывать публично.

Одна из причин того, что настроения в Сербии приобрели столь истерический характер, состоит в том, что белградские политики не ездили в Косово, чтобы понять, что там происходит. Они только читали книжки о героическом прошлом сербов.

Югославские власти приняли программу нормализации Косово. Туда стали командировать сербов на работу, чтобы выровнять демографический баланс. Им платили более высокую зарплату. Федеральные власти увеличили бюджет в Косово, но это не помогло экономическому развитию края. В восьмидесятые годы безработица увеличилась вдвое, с двадцати пяти до пятидесяти семи процентов.

Косово наводнили агенты госбезопасности. Активных албанцев сажали за националистическую пропаганду. Как водится на Балканах, идеологические споры переросли в террор. Подпольные группы возникли в Косово еще в восьмидесятые годы. Они пытались доставить оружие из-за границы. В 1981 году уехавший из Косово албанец убил двух сотрудников югославского консульства в Брюсселе. В следующем году другой албанец убил еще двоих югославов и снова в Брюсселе. В 1987 году в Штутгарте албанцы планировали похитить югославского консула, но западногерманская полиция предотвратила похищение.

Надо заметить главное: в тот момент все проблемы еще можно было с большим или меньшим успехом решать. Но когда все социальные и экономические проблемы перешли в плоскость сведения исторических счетов между народами, ситуация стала необратимой. Возбудить старые страхи и старую ненависть оказалось очень несложно.

И в этой ситуации начался взлет Слободана Милошевича. Не будь Косово, он, возможно, так и остался бы на вторых ролях.

У него был развитый политический инстинкт. Он сработал в 1986 году, когда Сербская академия наук и искусств заявила, что хорват Йосип Броз Тито систематически подрывал позиции сербов в стране, а последний его удар — это предоставление албанцам в Косово полной автономии. Президент академии Добрица Чосич первым открыто заговорил о том, что другие народы эксплуатируют сербов. Он был слишком знаменит, чтобы бояться неприятностей. Его слова подействовали на других, кто думал так же, но молчал.

Пока другие партийные лидеры еще единой Югославии клеймили меморандум академии как националистическую вылазку, Милошевич хранил молчание, не спешил высказать свое мнение. Он всегда очень любил власть. Если бы выяснилось, что полезно стать франкмасоном, он бы не колебался ни минуты. Идеология сама по себе для него ничего не значила.

Иван Стамболич как глава Сербии был возмущен появлением меморандума сербской академии. Милошевич чувствовал, что настроения в обществе меняются и складываются в пользу националистов. Сербы стали говорить, что их собственное руководство их предало и не желает вступиться за интересы собственного народа. И здесь перед Милошевичем открылась возможность, которую он не упустил.

В апреле 1987 года Стамболич отправил Милошевича в Косово, рассчитывая, что его друг и единомышленник сумеет погасить конфликт косовских сербов и косовских албанцев.

Милошевич сказал, что ему нужно несколько дней, чтобы предложить меры, которые необходимы. Он сразу увидел, что сербы в Косово бушуют и требуют от власти стать на их сторону. Сербские активисты подготовились к его приезду. Разгневанные сербы схватились с полицией, чтобы прорваться в небольшой зал, где проходила встреча с большим столичным начальником. Демонстрация смела полицейских-албанцев, что еще больше разделило два народа и показало, что власть не в состоянии защитить местных сербов.

Милошевич очень нервничал. Он привык к аппаратным играм. У него не было опыта публичного политика.

Он вышел на балкон местного Дома культуры и увидел перед собой огромную толпу, которая ждала его слова.

Пожилой человек крикнул ему:

— Албанцы нас избивают! Помогите!

Это был момент, когда определялся путь страны. Милошевич нагнулся к микрофону и сказал:

— Больше никто не посмеет вас избивать.

Милошевич почувствовал, что здесь происходит, и щедро плеснул масла в огонь. В Косово он произнес речь, которая потрясла Югославию:

— Настало время не печалиться, а сражаться. Мы выиграем битву за Косово! Мы выиграем, несмотря на то, что внешние враги Сербии вместе с внутренними врагами вступили в заговор против нас.

Его выступление сопровождалось восторженными криками толпы:

— Слобо! Слобо! Сербия!

И демонстранты взорвались аплодисментами. Они выбрали делегатов, которые вошли в Дом культуры. Милошевич беседовал с ними несколько часов. Он уже выбрал свою позицию. Милошевич говорил им:

— Это ваша земля, ваши поля, ваши сады. Вы не должны отсюда уезжать только потому, что сейчас трудно. Вы обязаны остаться здесь во имя памяти предков. Но я не говорю, что вы должны остаться и страдать. Напротив, эту ситуацию нужно изменить.

Слободан Милошевич сам был поражен зрелищем огромной толпы, которая его приветствовала. Одно выступление сделало его национальным героем. Когда он вернулся, потрясенный Иван Стамболич сказал человеку, которого еще считал своим другом:

— Если ты будешь продолжать в том же духе, что станет с нашей страной?

Но Милошевич уже почувствовал вкус политической крови. Он получил поддержку националистически настроенной сербской интеллигенции. Она решила, что у власти наконец-то появился свой человек. Поклонники относились к нему, как к средневековому рыцарю, молились на него, словно он сам участвовал в исторической битве с турками при Косово в 1389 году. В 1986 году был создан комитет защиты косовских сербов и черногорцев. Он сыграл большую роль в укреплении власти Милошевича, завоевав ему поддержку, прежде всего, среди деревенских жителей.

Сам Милошевич по-прежнему вел себя осторожно и на словах соглашался, что с национализмом нужно бороться. Но он уже увидел, как опасна толпа и как ею можно овладеть, если понять, что она хочет, и увлечь ее за собой.

Милошевич понял, что может играть на национальных чувствах сербов. Это была его козырная карта. Из второразрядного политика республиканского уровня он превратился в народного вождя. За последнее тысячелетие Балканы жили в мире не более ста лет. Сербы считали, что находятся во вражеском кольце. И в те драматические годы они отвергали любые предложения мирового сообщества и думали, что весь мир настроен против них.

В сербском руководстве произошел раскол. Руководитель республики Иван Стамболич и секретарь Белградского горкома Драгица Павлович считали, что в Косово надо решать социальные проблемы и действовать совместно с албанцами. А лагерь Милошевича требовал решительных и быстрых мер, в том числе смены старого руководства.

Милошевич шаг за шагом завоевывал власть. Возможно, если он и колебался, наносить ли политический удар по тому, кто был его другом, кому он был обязан всей своей карьерой, — по Стамболичу, то явно недолго. Стамболич и его окружение оказались дилетантами в политической борьбе. Они ее быстро проиграли. Белградского партийного секретаря сместили. 14 декабря 1987 года Иван Стаболич перестал быть главой правительства Сербии. Он почему-то думал, что старая дружба для Милошевича важнее политической карьеры.

Милошевич спихнул своего друга и покровителя и занял его место. Милошевич охотно принимал помощь и легко расставался с человеком, который ему стал больше не нужен.

В начале 1988 года Иван Стамболич потерял дочь, она погибла в автомобильной катастрофе. Милошевич приехал на похороны и обнял Стамболича. Жена Стаболича Катя сделала вид, что не узнает Милошевича. Иван Стамболич ушел из политики. А когда осенью 2000 года решил вернуться и баллотироваться в президенты, то внезапно исчез. Все терялись в догадках, что с ним могло приключиться. Ответ стал известен только недавно. К его судьбе мы еще вернемся.

Хозяин Сербии

Став хозяином республики, Милошевич провел массовую чистку аппарата. Под лозунгом борьбы с бюрократизмом он повсюду расставлял своих людей, прежде всего, в органах госбезопасности. Главным критерием была личная преданность. Аппарат, который недавно служил титовским идеям единой нации, перешел на службу патриотичному Милошевичу.

Он вычистил независимых журналистов на телевидении и в ведущих газетах. Одновременно началась массовая пропагандистская кампания, как против албанцев, так и против соседей — хорватов и словенцев:

— Сербы — жертвы. Раньше нас угнетали турки, теперь терроризируют косовские албанцы. Мы — жертвы усташеского геноцида. Мы — жертвы вертких словенцев, которые загребают все деньги.

В конце 1987 года полиция и судебные органы в Косово были распущены. В край командировали спецотряд союзного секретариата (Министерства) внутренних дел, сформированный из батальонов милиции, которые собрали по всей стране.

В ноябре 1988 года в знак протеста косовские шахтеры совершили марш на Приштину. Эти события сплотили албанцев. Они прекратили школьные занятия, закрыли магазины и покинули рынки — в знак солидарности. Демонстрации разгоняли силой. Двадцать восемь албанцев погибло, многие были ранены.

Председатель президиума ЦК Союза коммунистов Сербии Слободан Милошевич использовал Косово как самый очевидный пример второстепенного положения сербов внутри федеративного государства. Милошевич стал первым после Ранковича политиком, который говорил об исторической задаче вернуть сербам Косово. Он ссылался на сербские манифестации под лозунгами «Долой албанский геноцид в Косово!» и говорил, что пора вернуть Сербии ее утерянные права, и решил отменить автономию Воеводины и Косово.

Для начала он отправил в отставку руководство автономного края Воеводины. Вечером 6 октября 1988 года пятнадцатитысячная толпа окружила правительственное здание в городе Нови Сад и потребовала, чтобы местная власть ушла в отставку. Полиция не вмешивалась. Местные руководство знало, что эта акция организована Милошевичем, не стало сопротивляться и капитулировало.

17 ноября 1988 года все албанское руководство Косово потеряло свои должности. Через два дня в Белграде был устроен грандиозный митинг в поддержку Милошевича и его политики.

В те недели и месяцы для белградской толпы Милошевич стал чем-то вроде мессии. Люди верили каждому его слову и повиновались ему одному. Каждое его выступление было тщательно подготовлено. Он не позволял себе импровизаций. Речь по случаю шестисотлетия битвы на Косовом поле 28 июня 1989 года была важнейшей в политической биографии Милошевича. Рядом с ним стоял патриарх сербской православной церкви, что означало полную поддержку церкви.

Милошевич обратился к косовским сербам со словами, которые они от него ждали:

— Никто отныне не посмеет вас притеснять в колыбели сербского государства — в Косово!

Толпа взорвалась восторгом.

Слободан Милошевич как республиканский руководитель потребовал от федерального правительства ввести чрезвычайное положение в Косово. Он сильно рисковал. Если федеральная власть проявила волю и навела порядок, Милошевич потерял бы власть. История страны пошла бы иным путем. Но он искусно манипулировал толпой, которая устраивала постоянные митинги в Белграде. И федеральная власть, состоявшая из представителей разных республик, чувствовала себя неуверенно, не решалась, находясь в столице Сербии, выступить против сербов.

Милошевич смог добиться поддержки не только старой партийной гвардии, но Югославской народной армии, которая играла особую роль в стране. Армейская карьера считалась почетной, офицерам хорошо платили, давали большую пенсию, разрешали, уйдя в отставку, обосноваться в любом городе. Милошевич следил за тем, чтобы все привилегии армии сохранялись. Многие офицеры федеральной армии опасались, что ставка на сербский национализм разрушит Югославию. Но генералы-сербы считали, что Милошевич действует правильно.

1 февраля 1990 года федеральные вооруженные силы отправили наводить порядок в Косово. Так, армия превратилась в инструмент внутренней политики Милошевича. Танки вошли в Приштину, где был введен комендантский час. Косовское руководство было арестовано. Сербский парламент 28 сентября 1990 года изменил конституцию. Косово (вместе с Воеводиной) лишилось статуса автономного края. Ввели особый режим и распустили местные органы власти. Всех начальников назначили из Белграда. Заодно закрыли учебные заведения, в которых учили на албанском языке, Академию наук и искусств распустили.

Скептики оказались в чем-то правы: политика Милошевича разрушила отношения между сербами и албанцами. Хуже того, косовская история имела далеко идущие последствия. Фактически Милошевич подтолкнул единое государство к распаду. Первой из состава Югославии вышла Словения в значительной степени потому, что словенцы испугались-жесткий Милошевич навяжет им свою власть, как он сделал это в Косово.

Словения уходит

В те годы во всей Восточной Европе рушились коммунистические режимы, и с ними рассыпалась Югославия.

Трудно поверить в то, что на Балканах история так властна над людьми, что события многовековой давности способны определять поступки людей. Но это именно так. Один из моих зрителей в Болгарии, Симеон Димитров прислал очень любопытное письмо, посмотрев программу о ситуации в Югославии:

«Я часто бываю в бывших югославских республиках и хочу поделиться некоторыми нюансами, которые возникают в разговорах с братьями-славянами.

Нас турки подавляли и резали пятьсот лет. И поэтому — неисчезающая, неменяющаяся неприязнь к туркам. Однако ненависть эта общая, не адресованная кому-то персонально.

В Югославии все знают, кто кого убивал и насиловал. Сербы поименно знают усташей и «подвиги» каждого! Не говоря уже о последних войнах девяностых годов. Ненависть персональная (помимо, понятно, общей). И мстят и будут мстить при первом подходящем случае…».

В этой одержимости историей есть что-то мистическое. Наверное, можно сказать, что на югославов в те годы нашло затмение. За это им потом пришлось долго страдать.

В тех восточноевропейских странах, где произошел расчет с прошлым, где люди осознали свою вину за происшедшее, началось быстрое развитие и движение вперед. Народы Югославии выбрали другой путь: они ни в чем не виноваты, они только жертвы, со всех сторон окруженные врагами.

Пока соседи формировали демократию и развивали экономику, Сербия двигалась в обратном пути — к авторитарному режиму, где вся власть принадлежит партии и госбезопасности.

Первой из состава Югославии вышла Словения, католическая страна, которая считала себя не балканским, а центрально-европейским государством. У словенцев иная история, чем у сербов и хорватов. Они никогда не были под властью турок, они воспитаны в традициях немецкой трудовой морали. Они говорят не на сербо-хорватском, а на своем языке. Словения была самой богатой из всех югославских республик. Словенцы хорошо работали, много экспортировали и возмущались тем, что их заставляли субсидировать дотационные Македонию и Боснию. На долю республики приходилось всего лишь восемь процентов двадцати трех миллионного населения Югославии. Но Словения обеспечивала пятую часть югославского экспорта, дававшего твердую валюту, и треть валового национального продукта страны.

Богатая и политически более свободная Словения раздражала менее развитые республики. Белградские генералы пытались подавить проявления свободомыслия в Словении. Они предполагали летом 1988 года произвести массовые аресты журналистов, правозащитников и радикальных политиков. Но республиканские власти в Любляне этому воспротивились, а без их согласия федеральные власти не могли вмешаться во внутренние дела Словении.

После избрания на пост председателя президиума ЦК Союза коммунистов Югославии Стипе Шувара (представителя Хорватии) в июне 1988 года отношения между федеральным и сербским руководством обострились.

Президиум ЦК Союза комунистов Сербии не желал подчиняться хорвату и потребовал отправить его в отставку. Хорватия и Словения взяли Стипе Шувара под защиту.

Сербское руководство потребовало провести чистку высшего руководства Югославии и повысить роль центральных органов власти. Словения и Хорватия забеспокоились, увидев в этом стремление сербских чиновников добиться полного контроля над федеральным правительством. В партийном руководстве страны столкнулись две тенденции. Одну представляли лидеры Сербии — повышение роли партии, отказ от модели самоуправляющегося социализма, разработанной Тито. Хорватия и Словения выступили за либерализацию внутри партии.

Когда Милошевич лишил Косово и Воеводину автономии, его стали воспринимать в остальных республиках как угрозу их независимости. Словенское руководство в свою очередь поспешило изменить конституцию республики, чтобы помешать Белграду вмешиваться в ее дела. 27 сентября 1989 года скупщина (парламент) Словении приняла поправки к конституции, в которых провозглашалась экономическая самостоятельность республики, ее исключительное право распоряжаться природными ресурсами и право самоопределения вплоть до отделения от Югославии. Словенский язык провозглашался официальным языком на территории республики.

Одна из поправок к республиканской конституции лишала федеральные органы права вводить в Словении чрезвычайное положение. Это право передавалось республиканским властям.

А экономическая ситуация в стране становилась все хуже и хуже. Стремительная инфляция съедала зарплаты и сбережения. Ослабление динара, единой валюты, символизировало ослабление единой власти.

Глава союзного исполнительного вече (федерального правительства) Анте Маркович считал, что экономика важнее политики. Он видел, как стремительно растет инфляция. Но все его попытки что-то предпринять блокировались республиками. Они уже не видели себя в единой стране.

В конце января 1990 года делегация Словении демонстративно покинула XIV внеочередной съезд Союза коммунистов Югославии. Это означало, что единая компартия развалилась.

Через полгода, 2 июля, скупщина Словении приняла Декларацию о государственном суверенитете. В Югославии начался знакомый нам процесс. Такие декларации о верховенстве республиканских законов над федеральными принимались и советскими республиками. 23 декабря в Словении прошел плебисцит. 88, 5 процента населения республики проголосовали за выход из Югославии.

Некоторое время шли переговоры о превращении СФРЮ в конфедерацию, что вполне устраивало Словению. Вообще говоря, это был шанс сохранить единое государство на началах большей самостоятельности республик. Но это не устраивало сербское руководство. В Белграде не желали видеть во главе федерального правительства хорвата Анте Марковича, хотя он был сторонником единого государства. В результате Анте Маркович оказался последним главой федерального правительства.

Слободана Милошевича избрали президентом Сербии, а его социалистическая партия победила на парламентских выборах. Успеху содействовал ловкий, но в перспективе губительный для страны шаг: сербское руководство, нарушая все межреспубликанские договоренности, стало печатать деньги и раздавать их в виде прибавок к пенсиям и зарплатам. Это резко увеличило популярность Милошевича, но лишило страну валютных резервов и стало еще одним аргументом для хорватов и словенцев, желавших уйти из единой страны.

Милошевича поддержало командование армии, которое боялось не только сепаратизма, но и демократизации, и развития рыночной экономики. 9 марта 1991 года в Белграде прошла мощная демонстрация оппозиции. Ее разогнали танками. После этого министр обороны Югославии генерал Велько Кадиевич тайно вылетел в Москву и просил советского министра маршала Дмитрия Язова о военной поддержке. Генерал Кадиевич говорил о «войне Запада против коммунизма», объяснял, что враг один и надо действовать сообща, но советскому министру весной 1991 года было не до Югославии.

25 июня 1991 года скупщина Словении приняла Основное конституционное заявление о самостоятельности и независимости Республики Словении. В Любляне спустили югославский флаг и подняли словенский.

В Белграде просто отказались признать уход Словении. Союзное вече (первая палата) скупщины СФРЮ в тот же день признало заявление незаконным. Слободан Милошевич потребовал, чтобы вмешалась Югославская народная армия. Расквартированные на территории республики воинские части получили приказ восстановить конституционный порядок. Словенцы могли капитулировать или сражаться. Они предпочли защищать свою республику с оружием в руках. Оружие у них было.

Йосип Броз Тито наделил каждую республику правом иметь подразделения территориальной самообороны. Еще в мае 1990 года Югославская народная армия получила приказ разоружить территориальную самооборону Словении и Хорватии. Но словенское правительство осуществляло тайную программу закупки оружия и сумело вооружить двадцать тысяч человек.

27 июня 1991 года танковые и моторизованные части Югославской народной армии вошли в Словению под предлогом защиты границ союзного государства. Словенская милиция не капитулировала, а окружила армейские базы. Словенцам удалось даже сбить военный вертолет над Любляной.

Сербское руководство считало, что большая часть армии находится в ее руках, равно как и полиция, а также экономические ресурсы, банковская система, поэтому оно сможет заставить другие республики покориться. Но югославская армия фактически потерпела поражение. Солдаты югославской армии не понимали, за что они воюют. Словенцы понимали. Погибли сорок четыре солдата Югославской народной армии и несколько словенских милиционеров. После чего армия отступила. К 18 июля все войсковые части были выведены с территории республики.

Словения согласилась на три месяца отложить введение в силу решение о выходе из единой Югославии. Но переговоры ни к чему не привели. 7 октября 1991 года Словения подтвердила, что намерена оставаться независимым государством. 15 января 1992 года Республику Словению признало большинство государств. Россия сделала это через месяц, 14 февраля. А еще через три с лишним месяца, 25 мая, когда министр иностранных дел Андрей Козырев находился в Любляне, наши страны установили дипломатические отношения. Став независимой, Словения мигом потеряла интерес к тому, что происходило на территории Югославии. Можно было подумать, что Словения никогда не входила в состав единого государства…

В Белграде сербы с тоской расставались со Словенией, это благоустроенное курортное местечко с конкурентоспособной промышленностью. Но пришлось смириться. В Словении жило мало сербов, у Сербии не было единой границы со Словенией. Никак нельзя было заявить, что словенцы занимают исконные сербские земли.

А вот уход Хорватии, которая тоже заявила о выходе из состава Югославии, воспринимался сербами как настоящее горе. Огромные деньги вкладывались в Далмацию, поскольку Адриатическое побережье Хорватии приносило валютный доход за счет иностранных туристов.

Но в Белграде уже потеряли интерес к сохранению единого коммунистического государства. Умонастроения определяла националистическая интеллигенция, которая доказывала, что сербам не нужна Югославия и пора подумать о создании собственного государства в таких границах, которые соответствуют расселению сербов. В Хорватии жило шестьсот тысяч сербов. Если хорваты хотят уйти из федерации, то должны оставить территории, на которых живут сербы.

Карьера генерала Туджмана

В Загребе пришел к власти человек, который не уступал Милошевичу в националистической демагогии.

Лидером хорватов стал бывший генерал Югославской народной армии Франьо Туджман. Во время Второй мировой войны он сражался в одном из партизанских отрядов Тито, воевал тогда против немцев и против хорватских националистов — усташей. После войны он остался на военной службе. В конце декабря 1960 года, за восемь месяцев до увольнения в запас, Туджман был произведен в генерал-майоры.

В 1961 году он вышел в отставку и возглавил Институт истории рабочего движения в Хорватии. Он оказался в особой атмосфере тогдашнего Загреба, где националистические настроения сплелись с либеральными экономическими идеями.

Знакомство с хорватской националистической литературой оказалось тяжким испытанием для слабых генеральских мозгов.

Бывший партизан-коммунист Туджман, когда-то сражавшийся с усташами, полностью переменил свои взгляды. Он пришел к выводу, что грехи усташей преувеличены, что Хорватия на самом деле стала жертвой заговора сербов против хорватов. Он стал говорить, что «усташеское движение — это составная часть хорватской истории, равно как и рабочее, коммунистическое движение, а Независимое государство Хорватия было выражением естественных устремлений хорватского народа».

Туджман выступал за национальное примирение, требуя похоронить партизан и усташей в общей могиле. Боснию и Герцеговину он считал хорватской землей, заявляя, что боснийские мусульмане по этническому, языковому и историческим признакам принадлежат к хорватскому народу.

В 1967 году Франьо Туджмана исключили из партии за отход от линии ЦК, но это его не остановило, как и многих других видных хорватов. Националистические настроения распространились достаточно широко среди республиканской интеллигенции. Официальным языком Югославии был сербо-хорватский, кодифицированный сербами и хорватами еще в 1850 году. Хорваты пользовались латиницей, а сербы и черногорцы — кириллицей. Различия носили минимальный характер. Но хорваты стали утверждать, что хорватский язык — это не сербский.

В 1971 году в Хорватии поднялась волна националистических чувств. То, о чем говорили в своем кругу, зазвучало публично. Наказание последовало незамедлительно: Туджмана в 1973 году лишили звания генерал-майор запаса. Суд в Загребе приговорил его к двум годам лишения свободы как «руководителя антикоммунистического, национал-сепаратистского и антиюгославского движения в Хорватии».

Когда настали более либеральные времена, тюремный срок превратился в заслугу. Бывший генерал Туджман стал признанным вождем хорватских националистов. В 1989 году он создал «Хорватский демократический союз» и выиграл выборы. Партии помогала хорватская эмиграция в Северной Америке, Германии и Австралии. На выборах Туджман получил сорок один процент голосов избирателей и две трети голосов в парламенте. Он обещал хорватам выйти из Югославии и создать собственное государство.

30 мая — в честь того дня в 1990 году, когда партия Туджмана взяла власть, сделали национальным праздником Хорватии.

Его партия сменила в Хорватии компартию и установила такой же однопартийный режим, потому что состояла из бывших твердолобых коммунистов и авторитарных националистов.

Туджман первым делом провел чистку полиции и средств массовой информации. Президент уверял, что избавляется от коммунистических аппаратчиков. На самом деле он избавлялся от сербов. Скажем, в прежние времена аппарат Министерства внутренних дел Хорватии на две трети состоял из сербов. Республиканским телевидением руководил серб. Как только хорваты объявили независимость, они начали кампанию «выравнивания» — она превратилась в гонения на сербов.

В Европе Туджман нашел понимание только в Германии. Право-консервативные немецкие газеты сыграли важную роль в признании Германией независимости Хорватии. Они именовали Хорватию страной европейской цивилизации, прозападной и демократической. Но демократия потерпела поражение в этой стране. Все посты в республике были отданы партийным выдвиженцам. Телевидение, радио и основные газеты оказались под контролем правящей партии, поэтому сербы изображались как «кровавые четники». И получалось, что хорватские солдаты воюют не против солдат противника, а против дьяволов во плоти.

Одной из первых Хорватию признала только что ставшая независимой Украина. Когда Верховный Совет России призвал к введению санкций против Загреба, министр иностранных дел Анатолий Зленко заявил в Киеве:

— Украина имеет традиционные связи с Хорватией, и для введения санкций причин нет…

Националисты в разных республиках фактически помогали друг другу. В Загребе хорватов пугали сербским великодержавием. В Белграде говорили о том, что в Хорватии власть опять захватили бандиты-усташи.

Появление Франьо Туджмана во главе Хорватии поразительным образом укрепило позиции Милошевича в Белграде и подтверждало его слова о том, что сербы окружены врагами. Тем более что Туджман даже не пытался скрыть свои взгляды. Ему приписывают слова хорватского писателя Будака, который во время Второй мировой войны заявил:

— Треть сербов надо изгнать из Хорватии, треть «охорватить» и треть уничтожить.

Франьо Туджман этих слов не говорил. Но он говорил другие, столь же отвратительные. Бывший генерал югославской армии в роли первого президента новой независимой Хорватии Туджман защищал своих прежних врагов. Он создал националистическое государство.

Туджман написал книгу о Хорватии, в которой говорится, что сербов в усташеских концлагерях убивали не хорваты, а евреи. Он утверждал, что число жертв усташеского террора преувеличено: «Не сотни тысяч, а только лишь тридцать — сорок тысяч сербов, евреев, цыган и хорватов было убито в концлагере Ясеновац».

В реальности, по уточненным данным, в концлагере Ясеновац, который называли «балканским Освенцимом», усташи убили как минимум восемьдесят пять тысяч человек. Последний комендант лагеря Динко Закич укрылся после войны в Аргентине. Местные журналисты помогли центру Симона Визенталя найти его. Уверенный, что ему ничто не угрожает, Динко Закич сказал:

— Сожалею только о том, что нам не дали закончить нашу работу.

Услышав его откровенное интервью, аргентинские власти выслали его в Загреб, и в 1999 году комендант концлагеря был признан лично виновным в убийстве двух тысяч человек. Его приговорили к двадцати годам тюремного заключения.

Независимая Хорватия, которая возникла на развалинах единой Югославии в 1991 году, в определенном смысле оказалась наследницей усташеской Хорватии. Иного государственного опыта у хорватов не было.

Новая Хорватия унаследовала от усташеского государства и флаг, и герб, и многое другое, в частности, ненависть к сербам. Флаг Хорватии — шаховница, унаследованный от усташеского государства, — производил на сербов такое же впечатление, как свастика на евреев. В роли президента Хорватии Туджман унаследовал от усташеского государства не только символы, но и многое другое, в частности, ненависть к сербам и вообще к инородцам.

— Я так счастлив, что женат не на сербке и не на еврейке, — бесконечно повторял кандидат в президенты Туджман во время предвыборной кампании.

Вообще говоря, между Милошевичем и Туджманом было немало общего. Разница между ними состояла в том, что Милошевич казался откровенным циником, которому ничего не стоило сменить коммунистический интернационализм на сербский национализм. Туджман был убежденным националистом.

Милошевич фактически не возражал против создания независимой Хорватии. Загребское руководство закупило большую партию оружия в соседней Венгрии. Сербские спецслужбы знали об этом, но промолчали. Белградские руководители хотели, чтобы сербское население вместе со своей землей перешло в состав Сербии. Слободан Милошевич образовал Министерство по связям с сербами, живущими вне республики.

Новая конституции Хорватии превращала сербов в национальное меньшинство, за которым зарезервировали пять мест в парламенте. Сербы боялись оставаться в независимой Хорватии, помня о том, что с ними делали усташи во время войны.

Появилась хорватская милиция, на что сербы ответили «бревенчатой революцией» — они строили баррикады на дорогах и не пропускали представителей новой власти. Весной 1990 года федеральная армия разоружила части хорватской территориальной обороны. Конфискованное оружие складировали в городе Книне, где жили в основном сербы.

В августе 1990 года хорватские сербы провели референдум. Почти сто процентов проголосовали за создание Сербской автономной области. Хорватия это решение не признало.

Лидером хорватских сербов стал Милан Бабич, врач-стоматолог по профессии. Он был мэром города Книна, главного для хорватских сербов. Хорватские сербы заявили, что намерены воссоединиться с Сербией. Они стали разоружать хорватскую полицию, срывать флаги независимой Хорватии и создавать отряды самообороны. 2 мая 1991 года в деревне Борово Село группу хорватских полицейских расстреляли из засады. Погибли двенадцать полицейских.

Перестрелка стала поводом для того, чтобы в Белграде политики поставили вопрос: почему югославская армия не защищает сербов в Хорватии?

К тому времени представители Хорватии, Словении, Македонии и Боснии уже вышли из состава союзного руководства. Остались только сербы и черногорцы. Вооруженные силы еще назывались Югославской народной армией, но фактически это была сербская армия.

Армейские части, безуспешно пытавшиеся удержать декларировавшую независимость Словению, отступили и оказались в Хорватии. Понимая, чем им грозит пребывание здесь сербских войск, хорваты стали блокировать казармы, требуя ухода армии. Вооруженные силы не только не ушли, но ввязались в войну. Федеральные войска вооружали сербов и сами активно участвовали в боевых действиях.

В августе сербы начали восстание. Они распространяли листовки такого содержания:

«Сербский народ Краины!

Перед нами прежний враг, и у него те же намерения. Опять нам суждено испытать страдания. Для нашего врага (мы не называем его по имени, потому что вы знаете, о ком идет речь) все сербское ненавистно. Ясно, что совместная жизнь с таким народом невозможна. Настало время разделиться… Может быть, это и к лучшему, потому что мы сыты по горло такой совместной жизнью. В этой «совместной жизни» все делалось для того, чтобы унизить сербскую культуру, оторвать сербский народ от его корней».

Хорваты далеко не святые, но ту войну не они начали. Хорваты бежали из сербских районов. Тех, кто не спешил уехать, убивали. А по всей Хорватии сербы оказались в бедственном положении, их дома сжигали. Они уходили к своим.

Сербские националисты претендовали на все территории бывшей Югославии, где жили сербы. А хорватские националисты хотели иметь свое государство, в котором сербы в лучшем случае могут быть меньшинством. Но сербы рассуждали так: «Зачем нам быть меньшинством в вашем государстве, когда вы можете быть меньшинством в нашем государстве».

С помощью федеральной армии сербы отвоевали немалый кусок территории Хорватии. Район Книна был почти полностью сербским, а в Вуковаре, например, жили и хорваты, и венгры, и украинцы, и русины, и словаки. Но Ратко Младич, командовавший в этом районе федеральными войсками, руководствовался только одним принципом — отвоевать у хорватов как можно больше земли.

К осени 1991 года под контролем сербов оказались двадцать три процента территории Хорватии — это самые плодородные земли и крупнейший нефтеносный район (Джелетовцы). В конце 1991 года отвоеванные у хорватов земли назвали Республикой Сербская Краина, столицей стал город Книн. Президентом непризнанной республики избрали Милана Бабича.

Через десять с лишним лет, в 2002 году, он сам сдастся Международному трибуналу в Гааге и даст показания против Милошевича, рассказав, что президент Сербии лично участвовал в создании Сербской Краины и изгнании хорватов. По словам Бабича, Слободан Милошевич даже собирался силами армии совершить военный переворот в Хорватии и арестовать хорватское правительство. Сам Милан Бабич покаялся:

— Я испытываю чувство стыда. Я раскаиваюсь. Я виновен в том, что преследовал людей только за то, что они были хорватами, а не сербами. Я прошу наших братьев-хорватов простить нас.

В 2004 году его приговорили к тринадцати годам тюрьмы за преследование людей по национальным и религиозным мотивам и за нарушение законов и обычаев ведения войны. 5 марта 2006 года, в воскресенье, Милан Бабич покончил с собой в тюремной камере. Слободан Милошевич пережил его всего на неделю…

В январе 1992 года сербы и хорваты договорились о перемирии. Но сербская артиллерия продолжала обстреливать хорватские курортные города на морском побережье, держа их жителей в постоянном напряжении. Итоги полугодовой войны были печальными для Хорватии: шестьдесят девять разрушенных городов, семь с половиной тысяч убитых, тринадцать тысяч пропавших без вести, двести пятьдесят тысяч беженцев из районов, перешедших под контроль сербов. Прямой ущерб от войны составил двадцать два миллиарда долларов. Сербы перерезали хорватские транспортные и энергетические коммуникации, включая Адриатическую автомагистраль и южную ветку нефтепровода.

Год спустя, в начале девяносто третьего, я оказался в Сербской Крайне. Сохранившиеся у меня записи — свидетельство недолгого существования этой Атлантиды, которая вскоре исчезла с политической карты мира.

Прогулка по улице имени Гаврилы Принципа

Капитан отбрасывает прядь волос, нависающую на глаза, и смотрит на меня.

— У меня в пистолете две пули, — говорит сербский капитан. — Одна для Горбачева, другая для Ельцина.

Насчет Горбачева и Ельцина он не шутит. Он уверен, что эти два человека виноваты в бедах его родины. Один разрушил Советский Союз, другой поддержал санкции ООН против Сербии. Капитан говорит об этом всем, кто приезжает из России. Те, кто приезжает сюда из России, тоже не любят Горбачева, Ельцина, Козырева, демократов, Запад, Ватикан, Германию, хорватов и католиков. К капитану из России приезжают только единомышленники.

Через кукурузное поле, на котором лежала изморозь, мы подъехали к его прекрасному дому. Поленница дров, коврик у входа. Открытая терраса, на ней стол и стулья. Терраса просто создана для того, чтобы, как принято на Балканах, пить кофе и читать газеты. Здесь умеют наслаждаться жизнью.

Внутри это жилище современного западного человека, новый холодильник, электрическая плита. Раньше капитан был художником. На стенах его картины. Он надеется после войны опять стать художником. Но капитану понравилось воевать, и ни он, ни я не знаем, когда война кончится.

— Знаете, почему динозавры вымерли? — задал вопрос капитан. — Потому что напали на безоружных сербов.

И первым засмеялся.

Капитана зовут Никола.

Он — большой, громоздкий, с растрепанной бородой, в высоких шнурованных ботинках, в зеленом свитере, в синих коротких штанах с большими карманами и синей безрукавке с тремя золотыми звездочками капитана. У него маленький автомобильчик с государственными номерами Сербской Краины и ее гербом. Машину он водит лихо, но плохо. Машин на улицах немного: из-за экономических санкций против Сербии и Черногории, введенных ООН, не хватает бензина, поэтому на пустынных дорогах капитан Никола почти безопасен.

Увидев знакомых, он останавливается посредине улицы, чтобы троекратно с ними поцеловаться. В багажнике он возит автомат Калашникова, но сам стреляет редко. Его должность — помощник министра информации Сербской Краины.

Когда я впервые там оказался, это был сербский анклав в Хорватии. Там жили только сербы, которые не хотели становиться гражданами Хорватии. Они требовали присоединить этот анклав к Сербии.

А теперь вновь вернусь к записям из дневника:

«Хорватов здесь не осталось — в 1992 году их выбила Югославская народная армия. Хорваты не хотели, чтобы эта земля перешла к Сербии. Хорватская армия, плохо сдерживаемая присутствием войск ООН, стояла на границах Краины и ждала приказа к контрнаступлению.

Для хорватов — это часть территории их республики. Как для Азербайджана — Нагорный Карабах, для Грузии — Абхазия или Южная Осетия, для Молдавии — Приднестровье. Как для России — Чечня».

Сербию отделяет от Сербской Краины река. С одной стороны, зенитки югославской армии, с другой посты войск ООН — российский батальон в голубых беретах и сербские гвардейцы в черной униформе и в беретах.

Натянута колючая проволока, стоят противотанковые надолбы.

Этот благодатный и богатый край разорен. По улицам ходят женщины — все в черном, мужчины ездят на велосипедах — бензина нет.

Мы приехали сюда в воскресенье, когда все было закрыто и ощущение опустошенности еще больше усилилось. На здании почты мемориальная доска в память тех, кого усташи убили в прошлую войну.

На берегу реки уже работает ресторанчик, любимый ресторанчик капитана Николы. Он лично освободил его во время боев в 1992 году.

— Для меня этот ресторан и есть центр мира, — гордо говорит он.

Капитан любит ракию — это высокой очистки самогон, который делают из разных фруктов. Сербы пренебрегают коньяками и креплеными винами, считая их химией, и предпочитают им ракию. Лучшие сорта раки прежде широко экспортировались на Запад. Сейчас благодаря санкциям любую ракию можно купить в магазине.

Капитан осушает свою рюмку, закуривает и со значением говорит:

— Мы находимся в месте, на которое, по данным нашей разведки, нацелен целый ракетный дивизион хорватов.

И смотрит, какое впечатление произвели его слова.

Ему нравится играть в войну.

Капитан повез нас в Вуковар. Раньше Вуковар был городом. После того, как в распадавшейся Югославии стали выяснять, кто серб, а кто хорват, Вуковар перестал быть городом. Капитан хотел показать российским журналистам, что сделали с городом хорватские усташи. Вуковар выглядит так, как выглядел во время Великой Отечественной войны Сталинград.

Почему-то сохранились проржавевшие навесы на автобусных остановках. Навесы больше не нужны — автобусы здесь не останавливаются. Здесь никто не живет. И в предупреждающем знаке для водителей «Мать и ребенок» тоже нет нужды.

Капитан замечает, что прошел ровно год с момента освобождения города от усташей. Победители справляют годовщину освобождения Вуковара и победы над врагами — в пустом и разрушенном городе.

Капитан говорит, что город уничтожили усташи. Остальной мир полагает, что это сделали части Югославской народной армии, которые три месяца выбивали хорватов из города.

Потом в Белграде начальник Генерального штаба генерал Живота Панич расскажет нам, что это он командовал 1-й армией и брал Вуковар:

— Хорваты говорили, что это их Сталинград и что они будут защищать его до последней капли крови. Они собирались долго воевать, но мы их быстро вышибли.

Судя по тому, что солдатам генерала Животы Панича пришлось взрывать дом за домом, выбивая оттуда хорватов, они упорно сопротивлялись. Это называется освобождением Вуковара. Освобождением от хорватов. Хорватов в Вуковаре было сорок восемь процентов. Теперь это этнически чистый район. Но война на этом не закончилась.

Артиллерийским выстрелом сбило статую, изображавшую мужчины и женщину. Теперь, кажется, что женщина гладит распростершуюся по земле фигуру павшего мужчины. Еще несколько месяцев назад здесь ходили только брошенные собаки, кошки и свиньи. Немногие дома можно восстановить. Но в некоторых уже теплится жизнь. Люди, которым некуда деться, вернулись и пробуют начать жизнь сначала. Нет стекол, и окна затягивают пленкой. Ремонтируют крыши. Стены испещрены пулевыми отметинами. Люди стоят у окон и смотрят на нас. Мальчик в кепке, на которой вышиты цветы национального флага, вышел на улицу, чтобы поглазеть на иностранцев.

Большинство жителей города ждет, пока решится судьба Сербской Краины: удастся ли ее присоединить к Сербии или она останется в Хорватии. Одно дело — если можно будет остаться, другое — если придется уходить. После всего, что было, они не думают, что смогут жить вместе с хорватами.

Город замер в растерянности.

Повсюду патрули одетых в черное гвардейцев.

На улице имени Гаврилы Принципа капитан Никола отыскал седого человека в зеленом комбинезоне. Тот с готовностью рассказал, как его гвардейцы ловят засылаемых сюда хорватских маньяков-убийц.

— Я снимаю шляпу перед своими врагами, — говорит капитан Никола. — У них классная пропаганда. Они не только убивают нас, но и заставляют весь мир поверить в то, что именно сербы во всем виноваты.

У капитана нет шляпы. Он снимает берет с гербом непризнанной республики Сербская Краина. С реки дует пронизывающий ветер, но ему не холодно.

— Хорваты весь мир убедили в том, что мы лишь марионетки в руках Белграда. Чепуха! Сербская Краина — часть даже не новой, а еще старой Югославии — Социалистической Федеративной Республики Югославия. Когда СФРЮ развалилась, наш народ решил, что не станет жить в Хорватии, а сохранит кусочек старой Югославии.

Этого Вуковару не простили, продолжает капитан. Пригнали к нам усташей, заменили всю власть в городе. Вуковар был оккупирован хорватами. Югославская народная армия пыталась разделить враждующие стороны, а потом была вынуждена освободить город от усташей.

— Хорваты готовили эту войну еще с 1945 года, — горестно говорит Никола, — а мы, наивные дураки, мечтали о единой Югославии. Вот и оказались не готовы к войне, которую развязали хорваты.

Капитан показывает:

— Здесь был штаб хорватских сил. Они давно готовились к тому, чтобы захватить город. Служба государственной безопасности обязана была вовремя выявить заговор, но госбезопасность была разорвана по республикам и в Хорватии служила интересам хорватов. Республиканские кадры подбирались по национальному признаку.

Под видом гуманитарной помощи из Германии в Вуковар ввозилось оружие — вплоть до ракет, говорит капитан.

— У нас есть все доказательства, но иностранные газеты не хотят об этом писать. Мы спрятали наши архивы в надежном месте.

Почему бы не предъявить эти доказательства?

— Некому, — качает головой капитан. — Даже люди из организации «Врачи без границ» — агенты хорватов. Их интересуют только доказательства вины сербов.

Взаимной ненависти сербов и хорватов, кажется, нет предела. И по степени жестокости война на Балканах, похоже, не знает себе равных. Здесь вырезают целые семьи и деревни. Маленькие дети тоже считаются врагами, потому что они вырастут и возьмут в руки оружие.

Вся Сербия говорит о геноциде сербов. Выставка в Белграде так и называется: «Геноцид сербов». Точно такая же есть в Загребе — в столице Хорватии, только там показывается уничтожение сербскими четниками хорватов.

Эту войну начало сербское руководство, но хорваты придали ей средневековый, варварский характер. У современной Хорватии плохая наследственность — предыдущее хорватское государство было фашистским. Поэтому обе стороны вели себя одинаково жестоко.

Сербское телевидение ежедневно демонстрировало ужасы войны. Экраны полны трупов. Собственный корреспондент нашего журнала в Белграде Геннадий Сысоев рассказал мне, что, когда смотрит новости, то и дело переключается с одного канала на другой, чтобы его пятилетняя дочка не видела жестокие картины, мелькающие на экране.

Наука войны усваивается легко. Взрывчатый характер сербов заставляет их браться за оружие в ответ на сообщения о смерти близких, родственников, соседей. Это в основном сельские люди. Для них важны семейные отношения. Они привыкли мстить за обиду, нанесенную родственнику. Узнав, что вчера сделали хорваты, сегодня ответят тем же самым. Ничто не прощается…

Первый раунд войны между сербами и хорватами закончился в пользу первых. Они отстояли свою территорию. Но Хорватия не согласилась с итогами этой войны. Мировое общественное мнение, ООН — на стороне Хорватии, потому что Сербская Краина находится внутри международно-признанных границ Хорватии, и сербы пытались расчленить независимое теперь государство…

— Сербская Краина должна получить международное признание и право на самоопределение. Потом уже живущие здесь сербы решат, как им жить — присоединиться к Сербии или нет, — капитан Никола бравирует независимостью от Сербии.

Ситуация похожа на взаимоотношения Нагорного Карабаха с Арменией. Краина, разумеется, не может выжить без Сербии, во всем от нее зависит, поэтому политически полностью подчиняется Белграду. Но в отношении к Сербии у живущих в Крайне ощущалось высокомерие, как у бойцов на передовой к тыловикам. В Сербии к краинцам относились несколько иронично, но понимали, что в Крайне люди на волосоке от смерти или от тюрьмы.

Среди руководителей Краины много представителей гуманитарных профессий таких, как капитан Никола. Эти люди мнили себя Хемингуэями, Кастро, Ортегами, Че Геварами… Им казалось, что сражаться — единственное достойное мужчины дело. Люди наслаждались тем, что в один день стали министрами, помощниками министров, высшими офицерами. Это особый вид карьеризма. Провинциальная скука испарилась. Начались увлекательные приключения, жизнь стала полноценной. Человеку с автоматом позволено то, что не позволено штафиркам.

Лидеры Краины были во власти собственных эмоций и не всегда поспевали за поворотами политики Белграда, где не хотели противостоять всему миру. У сербов выбор был не широк: либо воевать до бесконечности, либо всем бежать с территории Хорватии, либо добиваться превращения Сербской Краины в полноправную автономию в рамках Хорватии.

Последний вариант наиболее практичен и разумен. Похоже, президент Сербии Слободан Милошевич, несмотря на жесткую риторику, рано или поздно согласился бы на него.

Высказывая это предположение, я тогда сильно ошибся…

Сербские политики не желали даже обсуждать такую перспективу. Зоран Четкович, заместитель председателя парламента Сербии, сказал мне:

— Сербы, где бы они ни жили, должны получить право самим решать, в каком государстве им быть. Югославский конфликт не будет разрешен, если сербы не получат права на самоопределение.

Сербия в какой-то степени — заложница Краины, которой нужно было, чтобы вся страна втянулась из-за нее в войну. Но Слободан Милошевич уже принял решение: Сербия воевать с Хорватией не станет, потому что вслед за санкциями ООН может последовать и силовая акция.

Удар по Белграду вполне возможен. Несмотря на бодрые разговоры о мощной системе противовоздушной обороны, в Белграде понимали, сколько сокрушительным мог быть такой удар.

Автономии для хорватских сербов было гораздо проще добиться два года назад, когда два народа еще не разделила пролитая кровь и вспыхнувшая ненависть. Носители балканского темперамента не принадлежат к числу самых хладнокровных и уравновешенных людей, способных отринуть прошлое. Еще даже не захоронены трупы всех убитых в сербско-хорватской войне. Собственно говоря, эта война еще продолжается, и трудно представить себе, как люди в тех местах смогут восстановить нормальную жизнь.

— Я веду эту войну за свободу духа, — говорит капитан Никола.

Он стоит под чудом сохранившейся табличкой с названием улицы. Эта улица названа в честь сербского националиста Гаврилы Принципа, который в 1914 году застрелил австрийского эрцгерцога.

Не очень благоразумно называть улицу именем националиста, из-за которого началась Первая мировая война и все развитие человечества в XX веке пошло по иному пути.

Заговор темных сил

Бошко Перович — прекрасно одетый молодой человек. Он говорит тихим голосом, на лице вежливая улыбка. По профессии он — инженер-машиностроитель, в 1992 году участвовал в «освобождении Вуковара от хорватских усташей», как он сам отрекомендовался.

Теперь в помпезном зале в окружении большой свиты он принимает иностранных гостей. Бошко Перович — глава правительства автономного края Воеводина. Это северная часть Сербии. Чуть дальше на запад, на другом берегу Дуная — Хорватия, вернее, Сербская Краина — непризнанная республика сербов, которые живут на территории Хорватии, но хотят присоединиться к Сербии.

— Война против Югославии — это начало третьей мировой войны. Только в России это еще не поняли, — укоризненно говорит мне премьер-министр Воеводины.

Процветающая Воеводина не похожа на прифронтовой край, но ее руководители ведут себя так, словно находятся в осажденной крепости.

Радолюб Етински, министр культуры и просвещения Воеводины, так же молод, как и премьер-министр. До назначения на пост министра он был профессором международного права. У Радолюба очки с большими диоптриями, бледное лицо и сильный голос профессионального преподавателя. Он говорит быстро, нервно и пылко:

— Ватикан, ЦРУ, Германия и исламский мир разработали тайный план расчленения нашей страны. Германия объединилась для того, чтобы разрушить Югославию, взять под контроль Балканы, завершить то, что немцам не удалось в прошлую войну.

По-сербски Германия звучит очень ласково — «Немачка», но произносится это слово с ненавистью.

«В Белграде меня принял министр обороны генерал Велько Кадиевич, — вспоминал известный советский дипломат Юлий Квицинский, который был тогда первым заместителем министра иностранных дел СССР, а потом депутатом Государственной думы по списку компартии. — Он, как и многие другие югославские политики, усматривал за югославскими событиями руку объединившейся недавно Германии, которая добивается теперь расширения сферы своего влияния.

Мне эти доводы казались не очень убедительными. Зачем немцам ради проникновения в Югославию устраивать кризис? Ведь Югославия сама настойчиво просилась в Европейский союз… В этом случае Германия получила бы максимальный доступ к югославскому рынку. Зачем же Германии делить Югославию на части? Все это как-то попахивало нафталином прошлых представлений».

Любомир Лукич, министр информации Воеводины, раньше работал на телевидении. Седой подвижный человек в коричневом вельветовом пиджаке, он похож на только что избранного секретаря обкома по идеологии, которому не терпится показать, как умело он решит это дело. Он громко и радостно хохочет:

— Наши враги не могут простить нам преступлений, которые они совершили против нас! Они устраивали геноцид сербов в Первую и Вторую мировые войны и в третий раз пытаются нас уничтожить. Все дело в том, что сербы построили свой дом на перекрестке важнейших европейских дорог. Один немец признался мне: «После евреев, армян и курдов настанет ваш черед».

О заговоре в Сербии и Черногории говорят все. Одни искреннее, другие по долгу службы. Молодой председатель президиума республики Черногория Момир Булатович, который производит впечатление разумного политика, тоже отдает должное теории заговоров:

— Внутренние факторы сделали Югославию нестабильной. Но Югославия исчезла по воле внешних сил. Один западный дипломат мне сказал: «Ваше время прошло. Вы могли существовать только до тех пор, пока существовала конфронтация между Советским Союзом и Соединенными Штатами».

Президент Сербии Слободан Милошевич выражался жестче:

— За развалом Югославии стоит немецко-католический альянс. Это реванш, пересмотр итогов Второй мировой войны. Бывшие югославские республики поделены на хорошие и плохие. Хорошие — те, кто воевал на стороне фашистов. Плохие — те, кто был против нацизма.

Начальник Генерального штаба югославской армии Живота Панич:

— У нас была прекрасная стабильная страна. Похоже, это не понравилось кому-то на Западе, и к власти в югославских республиках привели экстремистов. Они развалили Югославию и устроили резню.

— Обратите внимание, — продолжал генерал, — как только снизился накал конфликта в Ливане, взорвалась Югославия. У Америки столько сил и средств, что она может вызывать такие конфликты повсеместно.

— Немцы с помощью американцев легко добились того, чего сами не смогли добиться в годы Второй мировой войны, — излагал свое видение ситуации в Европе генерал Панич. — Они уже практически присоединили к себе Хорватию, Словению, Боснию и Герцеговину, а Венгрия и так ближайший союзник Германии. Таким образом, немцы получили доступ к теплым морям и пути для вывоза своих товаров…

С одной стороны, я постоянно слышал от сербских политиков:

— Хорваты всегда ненавидели сербов. Хорваты — это нация, которая стремится к геноциду других народов. С первого дня существования Югославии они только и думали о том, как нанести нам удар в спину.

С другой стороны, сербы, которые жили раньше в Хорватии, говорили мне:

— Раньше мы не чувствовали никакой розни, были замечательными соседями. Никого не интересовало, кто серб, а кто хорват. Все изменилось в одно мгновение с приходом к власти в Хорватии Туджмана.

Стороннему наблюдателю непросто в этом разобраться.

Если на протяжении всей истории сербы так натерпелись от хорватов, зачем призывать их жить вместе? Зачем цепляться за единое государство? Зачем мешать разводу, который мог произойти вполне цивилизованно, без крови? Если же, напротив, между хорватами и сербами не было никакой вражды, то почему на первых свободных выборах хорваты проголосовали именно за националистическую партию Туджмана, которая обещала создать независимое государство Хорватию?

Та легкость, с какой распалась Социалистическая Федеративная Республика Югославия, словно подтверждает версию о заговоре.

«Это лишь последняя стадия тысячелетней войны, которая началась в 1054 году, когда христианская церковь разделилась на сербо-хорватской земле и разделила навсегда два народа», — прочитал я в одной из книг, изданных в Белграде сербскими историками.

Она исполнена ненависти к хорватам:

«Сербы выбрали православную церковь и потому остались самостоятельными. Хорваты отдали себя под покровительство Рима, приняли католицизм и обрекли себя на потерю самостоятельности. Вся их история есть лишь смена сюзеренов. Хорваты считали, что могут обрести утерянную идентичность, только уничтожив сербов. Фрустрация, комплекс неполноценности, религиозный фанатизм, национальный шовинизм, готовность служить чужим интересам — вот лицо хорватов…»

Хорваты и сербы действительно были разъединены когда-то расколом церкви. Под влиянием Византии сербы стали греко-православными, а хорваты сохранили верность римско-католической церкви.

Но до создания первой Югославии между сербами и хорватами не было никаких столкновений, именно поэтому их вместе со словенцами, македонцами и черногорцами в 1918 году объединили в одно государство. А европейские политики щедро наделили их землей, на которой жило еще и значительное число венгров и албанцев. Конфликту между сербами и хорватами, двумя родственными в языковом и этническом смысле нациями, пытаются придать многовековую глубину, но он разгорелся лишь в XX веке.

Пытаясь понять, почему развалилась Социалистическая Федеративная Республика Югославия, сербские политики говорят, что нельзя было ослаблять федерацию: республики получили слишком большую самостоятельность, породившую в свою очередь сепаратизм. Но первая, довоенная Югославия, как раз и была унитарным государством! Страна жестко управлялась из центра, сепаратизм подавлялся, автономии имели минимум прав. К чему это привело?

В 1918 году в унитарной Югославии сербы оказались самым многочисленным народом. Столицей нового государства стала столица Сербии. Сербы чувствовали себя народом-объединителем, своего рода старшим братом и обижались, почему хорваты и словенцы не ценят их усилий? А другие народы обвиняли Белград в том, что сербское руководство отказало хорватам и словенцам в автономии, что сербы заняли командные посты в армии, заставляли хорватов переходить на кириллицу, запретили македонцам изучать в школах родной язык…

Страна, которую построил Тито

После Второй мировой войны Югославия получила еще один шанс. Йосип Броз Тито стал хозяином страны по праву победителя. Он был единственным коммунистическим руководителем, который получил власть не из рук Сталина.

Тито создал единое государство из шести республик. Это Сербия, Хорватия, Словения, Черногория, Македония, Босния и Герцеговина. Тито заботился о каждой республике. Считал, что социалистическая Хорватия не должна платить по счетам усташей. В 1947 году в соответствии с Парижским мирным договором Италию лишили части территории Истрии, Риеки и Далмации. Эти земли отошли Югославии, Тито передал их Хорватии. Десятки тысяч итальянцев были изгнаны, их имущество национализировали. А вот после создания независимой Хорватии соседняя Италия потребовала компенсировать изгнанным итальянцам потерю имущества…

После войны городское население симпатизировало югославизма, идее единого государства. Крестьяне же больше помнили о том, как люди убивали друг друга из-за того, что они принадлежат к разным народам. Недостаток веры в долговечность единого государства изначально ослаблял Югославию.

Сербы по-прежнему составляли большинство в Югославии. Возможны были два варианта. Либо сербы по праву большинства доминируют в едином государстве, как это было до войны, но это провоцирует национализм среди других народов. Либо права Сербии искусственно ограничиваются, что подогревает сербский национализм.

Йосип Броз Тито создал федеративную систему, которая, казалось, гарантировала равноправие народов. Он управлял страной куда более жесткой рукой, чем югославский король, но республики получили все привилегии и атрибуты самостоятельности. За этим Тито следил строго, постоянно увеличивая их права в сфере экономики и местного самоуправления. Ему казалось, что хорошо продуманный федерализм уничтожит национализм.

В какой-то степени его надежды оправдались. В 1981 году при населении страны в двадцать один миллион каждый седьмой югослав или сам состоял в смешанном браке, или родился в семье, где мать и отец принадлежали к разным этническим группам.

Это были лучшие годы для многих югославов. Тито разрешил покупать землю, дома, создавать частные магазины. Рыночный сектор экономики процветал, и люди не боялись, что завтрашний указ или закон все у них отнимет. Они привыкли хорошо зарабатывать, вкушали блага современной цивилизации. Любой югослав мог получить заграничный паспорт и уехать на заработки. В страну валом валили иностранные туристы и щедро тратили деньги, отдыхая на дивных хорватских пляжах и словенских озерах. В сербских магазинах даже в те времена, когда ООН ввела экономические санкции, было много еды и мало людей.

Но в Сербии Тито не поминают добрым словом и не ходят с его портретами на демонстрации. Тито назван главным виновником распада Югославии. И не потому, что, несмотря на все разумные шаги в экономической сфере, красный монарх до самой смерти оставался неограниченным диктатором.

Тито не могут простить то, что он был наполовину хорватом.

Если Ленина обвиняют в том, что он проехал через Германию в запломбированном вагоне и вообще за деньги выполнял задания немецкого Генштаба, то Йосипа Броз Тито — в том, что он вернулся в Югославию, откуда ему пришлось бежать в мае сорок четвертого года под нажимом немецких войск, на британском эсминце «Блэкмур».

Националистически настроенные сербы всегда были недовольны Тито. Они говорили, что сам Тито не серб, он полу-хорват, полу-словенец. Поэтому он обделяет сербов, чтобы устроить жизнь других народов.

Реестр обвинений безграничен:

1. Тито, устанавливая после сорок пятого года границы внутри Югославии, передал другим республикам сербские земли.

2. Выселял сербов из Боснии и Герцеговины, из Косово и Хорватии, уменьшая в этих районах процент сербского населения. Провозгласил существование македонской нации на землях, всегда принадлежавших сербам. Не сделал Боснию и Герцеговину частью Сербии.

3. Разрушил федеральную службы безопасности, передал ее республикам, а армию поставил под командование хорватских генералов, среди которых был и Франьо Туджман, будущий президент Хорватии…

В 1974 году внес поправки в конституцию, предоставив большую свободу республикам. Новая конституция превратила Югославию в слабую конфедерацию. Почва для развала страны была подготовлена…

На самом деле все эти обвинения беспочвенны. Йосип Броз Тито безжалостно расправлялся с любыми проявлениями национализма, считая их опасными для созданного им государства. И в том числе не церемонился с хорватами, если они открыто высказывали недовольство режимом.

А хорваты были недовольны тем, что в руководстве Союза коммунистов слишком много сербов и мало хорватов. Что крохотная Черногория имеет столько же прав, сколько и большая Хорватия. Что сербы занимают ведущие позиции в партийном аппарате и в органах государственной безопасности даже на территории Хорватии. Что валютные доходы республики, получаемые от адриатического туризма (на ее территории находятся такие знаменитые курорты, как Дубровник), передаются другим республикам. Но когда в 1967 году ассоциация хорватских писателей опубликовала «Декларацию о названии и положении хорватского литературного языка», которую можно было истолковать как националистический документ, Тито возмущенно заявил:

— Эти люди нанесли нам удар в спину. Больше у нас подобных вещей никогда не случится.

Последовали жесткие репрессии.

В 1971 году в Загребе и других хорватских городах прошли волнения, бастовали тридцать тысяч студентов, требуя создания самостоятельного государства. Тито сказал тогда, что в Загребе «действуют контрреволюционные элементы, либералы и сепаратисты», и сместил республиканское партийное руководство.

Для Тито его хорватское происхождение не имело никакого значения. Тито столь же мало ощущал себя хорватом, как Сталин считал себя грузином, Троцкий — евреем, а Дзержинский — поляком.

Хотя это сравнение не подходит, потому что между сербами и хорватами нет больших этнических различий — отличить серба от хорвата очень трудно, и они говорят практически на одном языке, который в Загребе назывался хорвато-сербским, а в Белграде — сербо-хорватским.

Тито считал себя вождем всех народов Югославии. Ему казалось, что хорошо продуманный федерализм уничтожит национализм. Но он ошибся.

Хочешь уйти? Не отпущу

Первую Югославию создали державы-победительницы в Первой мировой войне. Ими руководило желание восстановить этническую справедливость — дать самостоятельность народам Центральной и Юго-Восточной Европы, в первую очередь, на Балканах.

Балканские либералы начала XX века верили в панславянскую идею, в преодоление этнических и конфессиональных различий и возможность совместной жизни. Но новые государства, возникшие на обломках Австро-Венгерской империи — Югославия и Чехословакия, — уже несли в себе зародыши этнических конфессий.

Коммунист Йосип Броз Тито, напротив, исходил из того, что этнические различия непреодолимы, поэтому каждая этническая группа должна получить равные права. Если бы Тито мог жить вечно, единое государство существовало бы и по сей день. Но в мае 1980 года Тито скончался. После его смерти как-то сразу на свет божий вылезли все проблемы.

Коммунисты были уверены, что избежали ошибок, которые подрывали стабильность первой Югославии. Но и федерация оказалась столь же нестабильной: объединение республик было непрочным. Стремление к самостоятельности сильнее всех других чувств и настроений.

Еще почти десять лет после смерти Тито федерация держалась жестким корсетом сплетенного воедино аппарата госбезопасности и армии. Когда корсет ослаб, федерация рассыпалась. Это могло произойти бескровным путем. Но в Югославии началась война, потому что сербское руководство не хотело отпускать ни Словению, ни Хорватию.

Тито запрещал вспоминать о братоубийственной бойне. Надеялся, что с годами память о пролитой крови исчезнет, национальные чувства остынут, люди привыкнут жить вместе. Но молчание — не лучший способ разобраться с прошлым. Запрет откровенно говорить о прошлом привел к тому, что история превратилась в набор опасных мифов. Люди тайно читали псевдоисторические книжки и изумленно говорили: «Так вот, значит, как было! Значит, они всегда нас убивали!»

Вместо того, чтобы разобраться с прошлым, выяснить историческую правду и примириться, люди черпали в запрещенной истории ненависть и желание рассчитаться со старыми обидчиками.

В свое время Тито железной рукой подавил попытки интеллигенции поставить вопрос о политической либерализации, о том, что для успешного развития страны нужно больше демократии. Тито упустил возможность модернизировать страну, оставив ее в руках партийных чиновников. На их фоне все симпатии толпы достались яростным националистам.

После его смерти во всех республиках националисты заговорили во весь голос. А возразить им было некому. Демократически мыслящая интеллигенция была задавлена. Если бы еще при Тито начались демократические реформы, судьба Югославии сложилась бы иначе.

Нелепо полагать, что страна была обречена на этнический конфликт и иной вариант развития Югославии невозможен. Войну породили не этнические различия, не исторические споры и культурные различия, а продуманная стратегия политиков и генералов в Белграде, которые были испуганы процессом демократизации и либерализмом в Компартии. Не возрождение древней вражды, а попытка подавить стремление к демократизации — вот, что, на наш взгляд, привело в движение механизм войны весной 1991 года.

Объединились политические консерваторы, местная партийная элита, генералы Югославской народной армии, чья власть и привилегии были первой мишенью демократических сил. Эта коалиция спровоцировала, а затем использовала национализм, этническую напряженность во всех республиках бывшей Югославии против демократических сил.

В культурной жизни и Сербии, и Хорватии тон задавала провинциальная интеллигенция с ее верой в «подлинно народные ценности», ненавистью к большим городам и либерализму.

Два периода модернизации Югославии — между двумя мировыми войнами и при Тито — не изменили провинцию. Напротив, сельские жители, перебираясь в большие города, принесли с собой провинциальный менталитет. Не провинция приобрела черты современного общества, а города провинциализировались.

Что характерно для провинциальной интеллигенции этого типа? Ненависть к городам, узость мысли, самодовольство, бахвальство, вера в «подлинно народные культуру и ценности», уверенность, что ее полные пафоса суждения должны восприниматься как истина в последней инстанции. Манифесты духовных вождей Сербии такого толка часто и с удовольствием печатала российская националистическая пресса, чуя душевное сродство.

Создалась целая шовинистическая культура, в которой наука, литература и журналистика были заняты исключительно созданием националистических мифов. В Белграде всех хорватов изображали «кровавыми усташами». В Загребе сербы изображались исключительно как «кровавые четники».

Можно сказать, что народы Югославии были преданы своей интеллигенцией, которые идеологически подготовили войну. Но во всех проблемах обвиняют врагов. Собственных ошибок и, тем более, преступлений не признают.

В ноябре 1993 года полсотни министров иностранных дел Европы, собравшись в Риме, призвали к противодействию агрессивному национализму, подрывающему стабильность на континенте. Европа мечтала об универсальных механизмах порядка. Надежды были связаны с умиротворяющим волшебством организации, обозначаемой трудно выговариваемой аббревиатурой СБСЕ — Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе.

Но способна ли европейская дипломатия противостоять тому, что можно назвать духом времени?

На одном из многочисленных международных конгрессов молодой хорватский националист патетически воскликнул, что во имя национального государства его народ готов жрать траву. Только один пожилой слушатель посмел заметить, что трава — неподходящая еда для детей. Этому стороннику интернационализма не очень повезло: одинокий разумный голос потонул в бурных рукоплесканиях его противников.

В начале XX века один немецкий священник, известный своими либеральными убеждениями, писал:

«Невозможность мелкогосударственного суверенитета при смешанном населении совершенно очевидна. Это, конечно, не означает, что нации должны отказаться от притязаний на все спорное. Но они должны рассматривать свои споры как внутреннюю, а не как внешнюю политику, и признать, что чешская армия или хорватский генеральный штаб, или венгерское Министерство иностранных дел, или словенская экономическая политика, или галицийский государственный банк относятся к несбыточным мечтаниям».

Из приведенного им списка не существовала пока только самостоятельная Галиция. Все остальные мечты сбылись. И за ценой никто не постоял. На фоне того, что случилось на территории бывшей Югославии, приходится говорить не только о европейской культуре, но и о европейском варварстве, рожденном национализмом. Культ принадлежности к определенной нации — вот, что приводит к истреблению других наций.

Но патетическим теориям о национальной народной воле грош цена. Носителями национального сознания, как правило, являются не угнетаемые чужаками массы, а стремящиеся к власти, ищущие должностей представители среднего класса.

Агрессивному национализму могут противостоять интернационализм и космополитизм. И тот, и другой не в чести. Было ясно, что Европе придется подождать, пока найдутся желающие встать под эти знамена.

Та жестокость, с которой действовала армия сербского генерала Ратко Младича в Боснии, уже была проявлена сербами на территории той же Боснии в прошлые Балканские войны. Но об этом ничего не говорится в сербских научных трудах и учебниках истории. В них роль сербской армии исключительно благородна и достойна. Сербы только страдали и были жертвами кровожадных хорватов, албанцев, турок и болгар, которые только и ждали момента, чтобы вонзить кинжал в спину сербам.

И хорваты нехотятвспоминатьнетолькоо преступлениях усташеского государства в годы Второй мировой войны, но и о преследованиях гражданского сербского населения во время Первой мировой войны. Хорватские историки все силы употребили на то, чтобы доказать: хорваты — культурный, европейский народ с демократическими традициями, несравнимый с некультурными сербами. В Хорватии, которая существует всего несколько лет, смело пишут о девяти-сотпетних парламентских традициях…

Конец Сербской Краины

Проиграв войну 1992 года, президент Франьо Туджман предложил хорватским сербам вернуться под крыло Загреба. В обмен им была обещана автономия двух сербских областей (Книнской и Глинской), культурная автономия для всех сербов, оставшихся в Хорватии, программа ускоренной экономической помощи районам компактного проживания сербов. Лидеры Краины отказались. Они в принципе исключали возвращение под юрисдикцию Загреба.

Неуверенные в своих силах хорваты предложили руководителям Сербской Краины еще более широкую автономию. Переговоры на сей счет велись в российском посольстве в Хорватии. План Z-4 (Загреб-4) разработали четверо — посол России в Загребе, американский посол, а также сопредседатели Координационного комитета женевской конференции по бывшей Югославии — лорд Дэвид Оуэн (от Европейского Союза) и Торвальд Столтенберг (от ООН).

Я знаю об этом из первых рук — от тогдашнего нашего посла в Хорватию Леонида Владимировича Керестиджиянца, активного и умелого дипломата. Я беседовал с ним и в Загребе, и в Сараево (российского посольства там еще не было, Керестеджиянц занимался по совместительству и боснийскими делами). Он производил очень хорошее впечатление и говорил с нехарактерной для дипломатов откровенностью.

Маленькое российское посольство открылось в Загребе в конце 1992 года. Там было всего несколько дипломатов, в четыре раза меньше, чем в посольстве в Белграде. Посол Леонид Керестеджиянц и советник-посланник Александр Грищенко много лет проработали на Балканах, в том числе и в посольстве в Белграде.

Вот какие у меня остались впечатления от бесед в нашей миссии.

В угловом скромном кабинете посла настежь открыты окна, слышен птичий щебет. Здание посольства, к которому ведет узкая вздымающаяся в гору дорога, небольшое, зато находится в престижном районе. Атмосфера почти семейная. Кто-то из технических сотрудников щеголяет в спортивном костюме, мальчик катается на велосипеде с детьми. У посольских сотрудников была проблема: российской школы в Загребе не было, и жены уезжали с детьми домой, оставляя дипломатов одних.

В Загребе не было российского торгового представительства, как впрочем, и военного атташата, что особенно нелепо. О Хорватии в России знали совсем мало, потому что вся структура российских средств массовой информации в бывшей Югославии осталась в Белграде. В Загребе только-только появился корреспондент ИТАР-ТАСС.

Вот, что бросилось в глаза: не было привычной для многих российских представительств глубокой неприязни и презрения к стране пребывания. Наши дипломаты в Загребе с полным уважением относились к Хорватии, но приручить их хорватам не удалось.

Наши дипломаты высоко ценили дружеское отношение Хорватии к России, ее выгодное геостратегическое положение как средиземноморской державы с хорошо развитой промышленностью (фармакология, судостроение, машиностроение). Они полагали, что, с экономической точки зрения, платежеспособный, обязательный, обладающий высокими технологиями хорватский бизнес — самый выгодный для России партнер на территории бывшей Югославии. «Не надо отталкивать просербской риторикой и Хорватию, и Словению, и Македонию, и Боснию», — повторяли наши дипломаты в Загребе.

«Соседи» — «ближние» (политическая разведка — СРВ) и «дальние» (военная разведка — ГРУ) — явно не разделяли позиции посла и советника-посланника. Бросалось в глаза, что сотрудники обеих резидентур ненавидели российскую власть, которую представляли за рубежом. Вот, что меня тогда заинтересовало: какую информацию они отправляли в Москву? Какие рекомендации давали? Как сталкивались их шифровки с посольскими телеграммами?

Я изложил впечатления в «Известиях», где тогда работал. Написал, что линия фронта в бывшей Югославии рассекла и стройные ряды российских дипломатов. Наши посольства в Белграде и в Загребе придерживались противоположных точек зрения на причины конфликта и на то, почему война продолжается. Шифровки из Белграда и Загреба напоминали боевые донесения полевых командиров, находящихся по разные стороны линии фронта. Но была и разница. Российское посольство в Хорватии достаточно критично относилось к хорватским властям, а посольство в Белграде полностью поддерживало политику Слободана Милошевича.

Известно было, что когда истек срок пребывания в Белграде тогдашнего российского посла, президент Милошевич дважды обращался в Москву с просьбой оставить его в СРЮ. Работавшие в Белграде журналисты отмечали, что российский посол — в отличие от дипломатов других стран — избегал встреч с сербской демократической оппозицией. А именно эти люди через несколько лет сметут Милошевича и придут к власти… Российское посольство в Белграде выражало недовольство переговорами между Хорватией и Сербской Краиной, которые тут же происходили. Понятно было недовольство официальных сербских властей — им не нужна была договоренность с Хорватией. Не понятно было, почему российское посольство в Белграде так торопилось во всем поддержать Слободана Милошевича.

Через несколько дней после выхода статьи я приехал в Министерство иностранных дел, чтобы взять интервью у Андрея Козырева, и спросил у него:

— Насколько мне известно, посольства в Белграде и Загребе придерживаются противоположных точек зрения. Эти посольские шифровки сходятся у вас на столе, и к мнению какого посольства вы больше склонны прислушиваться?

— Ну, тут есть некоторое преувеличение, — ответил Козырев. — Линия у всех посольств одна — это линия президента. Разумеется, посольство в Хорватии симпатизирует Хорватии, а посольство в Югославии — Сербии. Обязанность посольства в том и состоит, чтобы устанавливать хорошие отношения со странами пребывания, но, естественно, они не должны автоматически поддерживать и одобрять любую линию правительства этой страны. Это уже наша обязанность — здесь, в Министерстве, разобраться в потоке информации и правильно ее оценить.

После разговора министр заметил, что читал мою статью. Он согласен со многими оценками. Я счел своим долгом сказать, что у него в Загребе очень сильная команда — и посол, и советник-посланник. Не знаю, правильно ли сделал. Может быть, министров, скорее, смущает похвала журналистов. Но лично я считал Козырева человеком здравомыслящим.

Если бы хорватские сербы приняли план, выработанный при российском посредничеством, они получили бы почти полную автономию — собственную налоговую систему, свою валюту, полицию. Краинские сербы имели бы право на двойное гражданство — хорватское и югославское.

Франьо Туджман принял этот план, скрепив зубы. Хорваты прислали сербам проект документа, под которым должны были стоять три подписи — Туджмана, Милошевича и Ельцина. Иначе говоря, для краинских сербов Россия стала бы гарантом безопасности и всегда могла потребовать хорватов к ответу.

У сербов появилась возможность остаться на своей земле и нормально жить. В какой-то момент руководители Сербской Краины были готовы пойти на компромисс, но Слободан Милошевич сказал «нет». Он запретил краинским сербам даже брать план в руки. Президент Милошевич убрал из руководства Краины «соглашателей» и заменил их твердолобыми и послушными аппаратчиками. Краина отказалась подписать документ и тем самым подписала себя смертный приговор.

В Загребе я оказался в июне 1994 года. С Туджманом поговорить не удалось, а с главой правительства Хорватии беседовал. Вот, что записал в дневнике.

Премьер-министр Хорватии Валентин — с большим политическим прошлым. В 1971 году его — студенческого лидера, как и будущего президента Туджмана и многих других видных хорватов, посадили за хорватский национализм. До назначения премьером он возглавлял одну из крупнейших в Хорватии фирм. На чиновника не похож: умное лицо за стеклами сильных очков. Всем гостям из Москвы внушает, что Хорватия — выгодный торговый партнер.

— Если бы к нам приехал Виктор Черномырдин, мы показали бы ему предприятия, которые свободно конкурируют с американскими и немецкими фирмами. Показали бы ему и побережье, где есть свыше тысячи островов и островков — это рай для летнего отдыха.

Хорватии осталось девяносто пять процентов всей береговой линии бывшей Югославии. Туризм должен стать главным источником валютных поступлений. В прежние времена Хорватия, по словам главы правительства, давала шестьдесят процентов всех валютных поступлений единой Югославии.

— Мы могли бы жить только за счет моря, — говорит премьер. — Мы выращиваем вдвое больше продовольствия, чем нужно для внутреннего потребления. Своими трудовыми традициями мы обязаны тому, что долго жили под австрийцами и немцами. В сравнении с Сербией мы процветающее государство.

Премьер-министр сбил инфляцию, что позволило ввести новые деньги. Курс доллара пошел вниз, и правительство выкачивало валюту у населения, которое спешило избавиться от дешевеющего доллара.

— Мы не получили и доллара международной помощи, но мы сумели добиться финансовой и экономической стабилизации даже во время войны. Если бы не война, Хорватия стала бы первой восточноевропейской страной, достигшей западноевропейского уровня жизни. Мы — республика, ориентированная на экспорт.

Здесь легче тем, у кого есть дополнительный заработок, или тем, у кого есть связи с деревней. Частный бизнес успешен не только в перепродаже, но и в производстве. Но жизнь нелегкая из-за огромных затрат на оборону.

Отвечая на мой вопрос относительно расходов на оборону и масштабов военно-промышленного комплекса, премьер-министр ответил:

— Мы тратим на армию пятнадцать процентов бюджета. Если учесть еще и косвенные военные расходы, скажем, на зарплату военнослужащим, то уровень военных расходов составит тридцать процентов бюджета. Это нормально для воюющей страны. В Хорватии не было крупных военных производств. Но благодаря высокому технологическому уровню мы сравнительно быстро научились выпускать почти все, что нам нужно. Когда будет отменено эмбарго на поставки нам оружия, мы начнем покупать его за рубежом, это будет и разумнее, и дешевле…

Хорватская диаспора — два с половиной миллиона человек — хорошо укоренилась в Австрии, Германии и Латинской Америке, но не спешит помогать родине. В политической жизни Загреба бывшие эмигранты заметны, а денег дают мало.

В отличие от сербских руководителей Франьо Туджман демонстративно поддержал внутриполитический курс президента Ельцина и желал укрепления экономического сотрудничества с Россией. Туджману нужна была поддержка России и ее понимание хорватских проблем.

В минуту откровенности хорваты говорили:

— Ну, почему русские нас так не любят? Почему у вас существует предубеждение против хорватов? Чем сербы лучше нас?

Заместитель министра иностранных дел Анжелко Силич определил отношение к России как к «крупному славянскому государству». Хорватия — славянская (что для многих в России новость), но не православная страна.

Самым заметным предметом в кабинете заместителя министра иностранных дел был национальный флаг. Его для устойчивости заткнули за дверную ручку, а уже к флагу привязали какое-то вьющееся растение. Окна распахнуты, но ставни закрыты, чтобы спастись от солнца. Анжелко Силич молод, подвижен. Он улыбается и говорит зажигательно:

— Я хорват из Далмации со средиземноморским темпераментом.

Он — молодой дипломат. Преподавал в университете, затем занялся туристическим бизнесом, в котором достиг больших успехов:

— Когда началась война, президент Туджман призвал всех хорватов предоставить себя в распоряжение государства. Я послал президенту письмо с предложением использовать меня там, как президент считает нужным.

Здание хорватского парламента находится на площади напротив бывшей резиденции Туджмана. В Загребе рассказывали, что в момент обретения независимости сербы запустили по зданию ракетой «земля-воздух». Ракета попала прямо в кабинет президента, но самого Туджмана в нем не оказалось. В здании парламента висит редкий по нынешним временам портрет молодого маршала Тито. Его почитают как одного из выдающихся хорватов.

В здании парламента я познакомился со Стипе (Степаном) Месичем (нынешним президентом Хорватии). Это колоритная личность с редеющей прической ежиком, подстриженной бородой, густыми бровями и низким лбом, похожим на дикобраза.

Юрист по образованию, Месич в начале семидесятых принял участие в хорватском национальном движении, которое требовало равноправия республики в Югославии («хорватская весна»). Месич возглавил партию «Хорватское демократическое содружество». Он стал главой республиканского правительства и последним главой единой Югославии. Он ушел в отставку 5 декабря 1991 года.

Стипе Месич был одним из тех, кто подготовил почву для создания независимой Хорватии. Но, видя, что происходит ревизия истории, что не усташей, а партизанское движение называют антинародным, он выступил против Туджмана и вышел из правящей партии. Его незамедлительно обвинили в предательстве и убрали с должности заместителя председателя парламента.

— В правящем «Христианском демократическом содружестве» были разные течения, — объяснил Месич свой поступок, — но прежде мы все были объединены одной идеей — выйти из тоталитарной системы и завоевать независимость. Но теперь мы задаемся другим вопросом: какую Хорватию мы хотим создать?

Хорватия — страна с чертами авторитаризма, с однопартийным режимом, которому свойственны самодовольство, похвальба, эгоцентричность, замкнутость, отсутствие способности к самокритике. Внешний мир интересует только в той степени, в какой дело касается ее собственных интересов. Хорватские политики придерживаются птолемеевской концепции мироздания, в которой остальной мир вращается вокруг Хорватии. Инакомыслие приравнивалось к антигосударственной деятельности.

Характер режима лучше всего живописуют неспособные к оригинальному мышлению, к разумному изложению своей позиции, неспособные расположить к себе личности, которых возносят на вершину власти. Таких людей немало в загребском истеблишменте. Это результат монополии правящей партии.

Принимая в Загребе государственного секретаря США Мадлен Олбрайт, президент Туджман внушал ей:

— Католическая Хорватия должна сломать мусульманский зеленый полумесяц, который тянется на Ближний Восток, и православный сербский крест, который доминирует над всем регионом. Вы должны помочь мне создать чисто западное государство, в котором торжествуют традиционные европейские ценности.

Олбрайт, с плохо скрываемым отвращением, выслушав хорватского президента, сказала, что на Западе нет места для стран, которые проводят или оправдывают этнические чистки.

«Франьо Туджман, — писала Олбрайт, — пытался выставить Хорватию западной демократией, но на самом деле он управлял страной с помощью насилия и коррупции».

Запомнилась встреча с хорватами, чьи родственники пропали или оказались в сербском плену. Объединение семей заключенных и пропавших без вести защитников Хорватии почему-то разместилось в военном училище. Эмблема объединения — кирпичная стена на фоне земного шара: весь мир должен знать правду о хорватских жертвах. Поговорить с российскими журналистами собрались несколько немолодых женщин и хмурый крепкий мужчина.

— Мы хотим узнать судьбу наших близких, если они живы, или похоронить достойно, если они мертвы, — говорил заместитель председателя общества Зденка Фаркаш, у которой убили двоюродного брата в Сербской Крайне. — Мы построили кирпичную стену вокруг штаба войск ООН в Загребе, чтобы привлечь внимание Отдела по правам человека к судьбе наших близких. На каждом кирпиче имя пропавшего. А на обратной стороне кирпича мы хотели бы написать имя сербского военного преступника.

У одной из женщин сын вступил в хорватскую военизированную полицию, отправился воевать с сербами и пропал без вести. Это не единственная потеря в семье:

— Мой муж был командиром отряда местной самообороны в Герцеговине. Он был чистый, честный человек и не разрешал убивать невинных людей. А его убили.

Они держат в руках фотографии пропавших. В основном это молодые ребята шестнадцати-восемнадцати лет, которые отправились воевать, наслушавшись дома разговоров о вековечных врагах — сербах, которым нужно дать отпор. Матери рожали сыновей не для того, чтобы их убили. Но мало кто думает о том, что воспитание в духе ненависти — самый короткий путь к могиле.

Катарина Шолич, седая плачущая женщина, пережила такое, что врагу не пожелаешь:

— Я потеряла четырех сыновей. Одного увел наш сосед в июне 1991 года, и никто не знает, что стало с моим мальчиком. Второй погиб во время боев за город Вуковар. Третьего избили до смерти. Четвертый сам бросился в реку, чтобы не попасть в руки сербов. У меня сиротами осталось пятнадцать внуков.

Семьи, которые кого-то потеряли, приходят в объединение и заполняют стандартный бланк. Родные пропали у трех тысяч семей. Постоянно происходит обмен пленными. Возвращающиеся домой уверяют, что сербы отпустили еще не всех хорватов, захваченных во время войны. Еще они ждут, когда сербские власти согласятся провести эксгумацию и опознание трупов, захороненных в братских могилах. По их словам, неопознаны еще тысячи убитых.

— Мы видели, что Югославская народная армия вооружает сербов, но не думали, что они начнут всех убивать. Они заранее готовили резню, чтобы уничтожить всех хорватов. Если будете в Белграде, поговорите с господином Милошевичем, расскажите ему о наших страданиях. Немыслимо, что такая бесчеловечность творится на земле.

Что я мог ответить этой женщине? Я уже был в Белграде, где меня первым делом повели в музей, чтобы показать, как хорваты осуществляют геноцид сербского народа. Я видел фото зверски убитых сербских детей, женщин и стариков. И в Сербии мне на каждом шагу говорили, что войну начали хорваты, которые решили довести до конца то, что не успели сделать во время Второй мировой войны, — уничтожить всех сербов.

В Сербии есть такая же организация — «Женщины в черном», но общее горе не сближает несчастных сербок и хорваток. Ими манипулируют политики, превращая эти объединения в придаток пропагандистского аппарата.

— Понимаете ли вы, что на сербской стороне есть такие же страдающие родители? — спросил я.

— Мы их территорию не оккупировали. Они захватили наши земли и насиловали наших детей, так что нечего с их стороны искать жертвы, — ответил хмурый мужчина.

И пока мы говорили с родителями погибших детей, убийства продолжались. И хорваты отнюдь не были только жертвами. Стало известно, что в Боснии местные хорваты в зоне, которую они контролируют, отправляют в концлагеря всех сербов и мусульман, начиная с десятилетних детей. Объяснение простое:

— Сегодня они дети, завтра — солдаты, которые будут воевать против нас.

Когда я приехал в город Пакрац, он был еще поделен. Северная сторона принадлежала хорватам, южная — сербам.

Мэр хорватской части и депутат парламента Владимир Делач — молодой еще человек плотного телосложения в красном костюме. В прошлом инженер-электротехник, он возглавил местное отделение правящей партии.

— Война за Пакрац продолжалась четыре с половиной месяца, сербская артиллерия выпустила по городу несколько тысяч снарядов. Сербов в городе было меньше половины, но все начальники были сербами. Почему они решили, что им будет плохо в независимой Хорватии?

По странному совпадению война началась практически одновременно с августовским путчем в Москве.

— 17 августа 1991 года — это была суббота, очень жаркий день, — вспоминал мэр. — Я увидел танковую колонну Югославской народной армии, насчитал тридцать танков. Танкисты высматривали сербов, звали их с собой. На следующий день, в воскресенье, все сербы с семьями уехали из города. А в понедельник в пять часов утра начался обстрел. Снаряды разрываются каждые три минуты, дома рушатся, дети кричат… Сербские четники были уверены, что им не окажут сопротивления, и просчитались — они не смогли взять наш город.

— До войны в городе жили восемь с половиной тысяч человек. Осталась половина. Некоторые дома взорваны, сожжены, разрушены. Предприятия закрылись, люди без работы. Мы стараемся занять их ремонтом, расчисткой улиц, — объяснил мэр. — Раньше, чем через десять лет, города нам не восстановить. Есть проблемы не только материального характера. У людей, переживших войну, возник психический синдром, известный среди ветеранов Вьетнама и Афганистана. Увидит бывший солдат кого-то из эмигрантов, пересидевших войну в Германии и вернувшихся с большим деньгами, и хватается за автомат или гранату, грозя все вокруг разнести…

Разговор мэр хорватской части Пакраца закончил так:

— Если ООН не поможет нам вернуть нашу землю, мы сделаем это сами силой оружия. Военные преступники должны быть наказаны, беженцы — вернуться домой.

В феврале 1992 года Совет Безопасности ООН принял решение отправить четырнадцать тысяч «голубых касок» для контроля вывода югославских войск и демилитаризации Сербской Краины.

Хорватские политики жаловались, что ООН не справилась со своей задачей. Они ссылались на резолюцию Совета Безопасности ООН № 769 (1992) о восстановлении контроля Хорватии над всей своей территорией в международно-признанных границах.

ООН не добилась демилитаризации Краины. Ее войска утратили контроль над границей между Сербией и Кранной и между Краиной и сербской частью Боснии. Краинская армия продолжала вооружаться с помощью Белграда. Оружие было в каждом доме, словно это не жилье человека, а долговременная укрепленная точка.

Сербы исходили из того, чтобы линией перемирия стала государственная граница. Это не устраивало Хорватию.

Божидар Петрач, заместитель председателя комитета по внешней политике парламента Хорватии, — холодный, неулыбчивый, сосредоточенный человек. Он смотрит сквозь очки куда-то внутрь себя, словно ему открывается некая истина и решительно рвет пакетик с сахаром:

— Краина должна быть хорватской. Любые способы хороши. Иначе это будет плохим примером для Европы. Войска ООН позволяют сербам утвердиться на оккупированной ими территории, приучая мировое сообщество к тому, что эта земля принадлежит им.

Чернобородый депутат хорватского парламента Драго Крпина был избран в парламент от города Книна, оставшегося под сербским управлением. В отличие от своего коллеги он говорил в высшей степени эмоционально, но только в тех случаях, когда переводил разговор на тему «захватнической политики сербов» и «извечной агрессивности сербов»:

— С оккупированных территорий изгнали хорватов, которые были там в большинстве. Их изгоняла Югославская народная армия, местные сербы только помогали. Первый дом, который был разрушен в апреле 1990 года, был мой дом. Сербы заминировали и взорвали его. Жена и дети чудом остались живы. Так называемая Краина существует на белградские деньги. Это и есть реализация фашистской идеи Великой Сербии.

Когда ему напомнили, что сербам тоже пришлось уехать из Хорватии, депутат возразил:

— Хорватов изгоняли, это была этническая чистка. Сербы уехали сами. Эксцессы случались, но государственной антисербской политики не было. Сербы решили уехать на время боев, уверенные, что армия поставит Хорватию на колени. Этого не произошло. Но сербы могут вернуться в любое время.

Божидар Петрач предупредил:

— Если ситуация не изменится, верх возьмут сторонники силового решения. Мы надеемся, что мировое сообщество решит этот вопрос.

Драго Крпина:

— Политики в Загребе могут ждать, а беженцы, живущие рядом с оккупированными территориями, не могут.

Мы хотим в этом году получить ответ: возможно ли мирное решение проблемы. Если нет, то будет война. Но не против сербов, а против оккупантов.

Характерно, что оппозиция в Хорватии была настроена еще решительнее. Она требовала возвращения Сербской Краины под контроль Загреба, чтобы хорваты смогли вернуться в брошенные дома. Оппозиция настаивала на уходе «голубых касок», которые разъединили сербов и хорватов и держали наиболее взрывоопасные зоны под контролем. Оппозиция требовала военного решения.

Будущий президент Хорватии Стипе Месич говорил мне:

— Если сербы добьются успеха еще и в Боснии и Герцеговине и объединят все оккупированные территории в единую Великую Сербию, тогда весь мировой порядок будет поставлен под угрозу. Создание этнически чистых государств ведет к мировой войне. Но не менее опасно и создание в Боснии чисто исламского государства, где власть перейдет к фундаменталистам, которые превратят это государство в центре Европы в центр международного терроризма.

Несколько лет краинские сербы еще оставались полными хозяевами на своей земле, но закончилось это трагически.

В Хорватии я почувствовал, что в среде высшего хорватского офицерства господствуют настроения в пользу военного решения.

— Мы камня на камне не оставим от сербов, — откровенно говорили хорватские офицеры. — Если не будет найдено политическое решение, будем брать Краину.

Хорватские радикалы хотели вернуть себе утерянные земли, но уже без сербов. Министром обороны Хорватии стал Гойко Шушак, выходец из среды радикальных герцеговинских хорватов. Именно хорваты из Герцеговины занимали самые ястребиные позиции. Они считали, что воина еще не закончилась и что с военными действиями надо торопиться, поскольку время играет на руку сербам.

Воинственные настроения подогревали беженцы из сербских районов, которые считали, что Туджман преступно медлит, давая возможность Сербской Крайне окрепнуть.

Во всех официальных учреждениях в Загребе сохранились указатели: «Убежище». Было заметно, что хорваты больше не боятся сербской армии, потому что сами накопили тяжелое оружие. Численность хорватской армии составила семьдесят две тысячи солдат и офицеров (в стране, где населения всего четыре с половиной миллиона) плюс сорок тысяч человек из военной полиции и двенадцать тысяч бойцов территориальной обороны. На вооружении хорватской армии состояло сто семьдесят танков, шестьдесят бронетранспортеров, тринадцать истребителей МиГ-21 и четырнадцать боевых вертолетов.

В Хорватии не только офицеры, но и солдаты получают неплохие деньги — часть по закону платит предприятие, на котором работал призванный в армию, остальное доплачивает Министерство обороны.

Я побывал и в Сербской Крайне. Прошло столько времени, а я помню, как разговаривал с руководителями государства, которого больше нет.

Враждующие стороны разделяли войска ООН. Большую часть сектора «Запад» охранял аргентинский батальон, меньшую — иорданский и непальский батальоны. В каждом девятьсот человек.

— Треть территории сектора находится в Сербской Крайне. Через сектор проходят важные для хорватов магистрали, которые перекрыты сербами, — рассказывал аргентинский офицер в синем шейном платке и в очках на шнурке.

Хотя руководители миссии ООН заранее договорились о приезде российских журналистов в город Окучаны и получили согласие властей Сербской Краины, у контрольнопропускного пункта нас остановили. Сербский милиционер с пшеничными усами и багровым лицом сказал, что введены новые правила и потребовал письменного разрешения. Сотрудники миссии ООН пришли в бешенство и стали связываться со своим начальством по рации. Через какое-то время нам разрешили проехать.

Таким образом, краинские власти демонстрировали свою силу. В Крайне у власти находились радикально настроенные люди, наслаждавшиеся своей властью и громкими титулами президентов, премьеров и министров. Они не хотели никаких компромиссов с хорватами и торопились достичь полного экономического объединения с Сербией. В любую минуту можно было объявить об официальном объединении Краины с Сербией. Но на это в Белграде боялись идти, понимая, какой будет реакция мирового сообщества.

Новая власть разместилась в небольшом доме. Вот какую патриархальную картину я увидел. На первом этаже возле лестницы — поленница дров, во дворе бегают курицы, за столиком сидят молодые парни и пьют пиво.

Драган Доброевич, заместитель председателя областного вече Западной Славонии, занимал кабинет с печкой, сейфом и пустыми книжными полками. На стене красовался герб непризнанной Сербской Краины — двуглавый орел под короной. Письменный стол был покрыт забытым уже зеленым сукном.

— Мне жаль, что вам пришлось ждать на границе, — сказал Драган Доброевич, — но я не могу в чем-либо обвинять наши правоохранительные органы, которые просто выполняли законы нашей страны. Может быть, это кому-то не нравится, но Сербская Краина — независимое государство. Когда все это поймут, война закончится.

— Из-за чего началась война?

— Сербы были в единой Югославии государствообразующим народом. Хорватия и Босния объявили себя независимыми и лишили сербов их прав. В Хорватии упоминание о сербах было вычеркнуто из конституции, их стали выгонять с работы. И сербы поняли, что их ждет — повторение геноцида, устроенного усташами в годы Второй мировой войны. Либо нас уничтожили бы, либо обратили в католичество. Сначала сербы добивались автономии, но быстро поняли, что не остается ничего иного, кроме как браться за оружие.

Здесь я услышал иную версию событий, которые привели к разделу города Пакраца на две части:

— В Пакраце сербов было восемьдесят процентов. Когда в городе появились новые флаги с шаховницей, сербы сорвали их со здания милиции и городского совета. На них набросилась хорватская полиция, так война и началась. Здесь, в Западной Славонии, сербов до войны было абсолютное большинство. Сейчас у нас осталась только треть территории, которая по праву принадлежит сербам. Две трети в руках хорватов. Именно здесь они устроили первую этническую чистку и выгнали всех сербов.

— Хорватия готова предоставить сербам широкую автономию. Россия обязуется гарантировать выполнение этих обещаний. Почему это не устраивает сербов?

— Заплатив кровавую цену за обретение свободы, сербы не удовлетворятся тем, чего добивались до войны. Проведите референдум в Хорватии — хотят они жить вместе с сербами? Ответ: «не хотят». И мы не хотим жить вместе с ними. Не надо нас принуждать к сожительству. Если нас оставить в составе Хорватии, война рано или поздно вспыхнет вновь. Разрушенные города — это проявление вековой ненависти хорватов к сербскому народу. Я родом из села, которое хорваты смели с лица земли. Мы вынуждены защищаться. И в Боснии война закончится тогда, когда мусульмане поймут, что сербам необходимо дать право жить отдельно.

Драган Доброевич производил впечатление человека, недавно занявшегося политикой. Так и оказалось.

— Я был простым солдатом, — с гордостью объяснил он. — В прошлом году в Западной Славонии сменили руководство. Они заблуждались и полагали, что можно сосуществовать с хорватами. Этих людей убрали, и теперь я занимаюсь политикой.

Лидером Западной Славонии был Велько Джакула, бывший член ЦК Союза коммунистов Югославии. Он подписал соглашение с хорватами о свободном пропуске хорватских автомобилей, энерго — и водоснабжении. Как опытный аппаратчик, он поставил соглашение на обсуждение депутатов местного управления, которые одобрили документ. Но соглашение по команде из Белграда отменили, а самого Велько Джакулу и его помощника сняли с должности.

Я слышал об этой истории в Загребе. Хорватские парламентарии и представители правительства путем долгих переговоров пытались добиться практического сотрудничества с Краиной в хозяйственной и гуманитарной сферах. Отдельные договоренности казались возможными. Председатель хорватской комиссии по нормализации отношений с сербами в районах, контролируемых войсками ООН, Славко Дегориция подписал это Даруварское соглашение о сотрудничестве шести сербских общин в Крайне с хорватами. Сербы обещали открыть дорогу для проезда хорватских машин в районе города Окучаны.

Это было сочтено предательством сербских интересов. Велько Джакулу не только сняли с должности, но и отправили в Белград, где посадили в тюрьму. А председатель хорватской комиссии Славко Дегориция огорченно сказал:

— За своим мнением краинским сербам приходится ездить в Белград. Даже если мы о чем-то договоримся, Слободан Милошевич заблокирует любую договоренность.

В 1992 году, когда было уже поздно, в Хорватии приняли закон о правах национальных меньшинств и этнических общин. Венгры, словаки и румыны чувствовали себя нормально. Оставшимся сербам приходилось нелегко, несмотря на внешние атрибуты их равенства с хорватами. Сербских депутатов провели в парламент особым порядком, потому что их организациям не удалось бы преодолеть установленный законом пятипроцентный барьер.

Имелись три соперничающие между собой организации: «Сербская народная партия» (ее лидера сделали заместителем председателя парламента), «Сербский демократический форум», «Сообщество сербов Хорватии». Они выражали умеренное недовольство сербов, но декларировали готовность жить в Хорватии. Трудно было понять, в какой степени это вынужденное заявление, а в какой — искреннее. Они считали, что предложения президента Франьо Туджмана о предоставлении хорватским сербам широкой автономии правильными, но сами опоздали. Этих сербов ненавидели в Крайне, считая предателями.

Вот впечатления того времени.

Жизнь сербов в Хорватии терпима, но дискриминация существует, и националистическая риторика властей в этих условиях неизбежно. Был даже момент, когда бывших офицеров Югославской народной армии стали выселять из квартир. Законы Хорватии все же притесняли сербов. К примеру, продолжал действовать закон, принятый во время войны, который позволял отправить в тюрьму за любого рода помощь сербам, сражавшимся против хорватов.

И сербы в Крайне понимали, что в случае возвращения в состав Хорватии, возможно, их обвинят в военных преступлениях. До войны в Хорватии было полмиллиона сербов. Сто пятьдесят тысяч уехали в Сербию и другие страны. Около трехсот тысяч разместились в Крайне. Остальные остались в Хорватии. Одни не сумели обменять жилье, бросить родителей или родных, а кто-то решил, что сможет жить и при новой власти. Свобода эмиграции существует, но сейчас уезжает все меньше. Те, кто остался, уехать не могут или не желают.

Боевые действия в мае 1995 года в Крайне начались после того, как сербы закрыли автостраду Загреб-Белград, которая в социалистические времена была известна под названием «Братство и единство». Президент Сербской Краины Милан Мартич (он сменил Милана Бабича, признанного недостаточно жестким) заявил, что это сделано в знак протеста против того, что хорватские власти препятствовали продвижению по автостраде краинских машин. Милан Мартич обещал принять «адекватные» меры, если хорватские власти не одумаются.

Эта история была использована Загребом в качестве повода для военной операции, которая официально называлась «акцией по нормализации автомобильного движения и прекращению террористических действий». В мае 1995 года хорватские войска вернули Западную Славонию. Среди других отвоеванных территорий хорваты взяли город Ясеновац, от которого, на мой взгляд, им следовало бы держаться подальше. В годы Второй мировой войны власти Хорватии устроили там концлагерь для сербов, евреев и цыган. Память о Ясеноваце мешает сербам поверить в то, что они могли бы спокойно жить под управлением хорватов. В ответ сербы обстреляли ракетами Загреб, погибли трое, а сто пять человек были ранены.

В июле хорватские войска взяли Книн, столицу Сербской Краины. В августе непризнанная республика хорватских сербов перестала существовать.

Наступление хорватской армии на сербские позиции вызвало шок: не начинается ли новая большая война на территории Югославии — война, к которой Россия не сможет остаться равнодушной?

Военные операции хорватов почему-то оказались неожиданностью для мирового сообщества. А ведь хорватские политики давно предупреждали: либо ООН и великие державы заставят сербов вернуть захваченные земли, либо они добьются своего силой.

ООН ничего не смогла сделать, потому что сербы не хотели жить под властью хорватов, а хорваты не смогли смириться с потерей двадцати трех процентов своей территории, взятой сербами.

Хорваты создали хорошо вооруженную армию и считали, что путем небольших ударов смогут отвоевать если не всю, то хотя бы часть территории. Франьо Туджман ввел в бой за Краину стотысячную армию, самую большую действующую армию после Второй мировой войны в Европе.

Министр обороны Хорватии Гойко Шушак сказал, что хорватская армия многим обязана американским друзьям. Начальник Генерального штаба хорватской армии генерал Звонимир Червенко пояснил, что его армию обучали американские инструкторы. Это бывшие военнослужащие, вышедшие в отставку. Для них это бизнес, но они оказывают услуги иностранным армиям только с разрешения Государственного департамента. Среди инструкторов был и прежний командир спецподразделения «Дельта», и генерал-артиллерист, который руководил вторжением в Панаму в 1989 году. Аналогичная стратегия с массированным применением артиллерии была использована хорватами при захвате Сербской Краины.

Президент Франьо Туджман обещал своим избирателям, что вернет утраченные земли, и решил это сделать с учетом грядущих выборов. Хорваты были счастливы. Туджман вел две войны и обе проиграл. Но теперь шаховница — флаг Хорватии, ненавистный сербам, взвился над древним замком в Книне. Такой победы Хорватия еще не знала.

Туджман с гордостью надел военную форму, белую с золотом, в которой он красовался на параде. Президент унаследовал все традиции балканского непотизма и стал походить на своего врага Тито. Престарелый Тито любил ходить в военной форме. Особенно ему нравилась летняя парадная форма адмирала. Теперь в столь же пышной форме щеголял Туджман.

Для Туджмана Книн — этот город, в котором когда-то сидели средневековые хорватские короли. Президент Туджман говорил об «освобождении». Но, скорее всего, это захват. В 1991 году до начала войны в городе Глина сербов было шестьдесят процентов, а в Книне почти девяносто процентов. Сербы жили здесь с XVI века. Теперь они потеряли свою родину.

Для хорватского президента война оказалась неплохим делом. Президент купил себе виллу на холме возле Загреба за двести тысяч немецких марок. Фактически Хорватией правила семья Туджманов. Его сын Мирослав координировал деятельность секретных служб. Второй сын Штепан — глава фирмы, которая монополизировала покупки оружия для хорватской армии. Дочь президента Неванка заслужила прозвище «мадам Мерседес». Она владела крупным супермаркетом и всеми магазинами беспошлинной торговли в стране.

Операцией «Шторм» руководил хорватский генерал Анте Готовина. Его солдаты убивали сербов и сжигали их дома, чтобы заставить их уехать. У генерала богатый военный опыт. Прежде он был наемником. В 1973 году он покинул родину и вступил во французский легион под именем Ивана Грабоваца. Служил в 2-м парашютном полку, участвовал в военных операциях в Джибути, Заире и на Берегу Слоновой Кости. Прослужив пять лет, он получил французское гражданство в 1979 году. Некоторое время он работал в частных охранных фирмах, но на «гражданке» себя не нашел. В конце восьмидесятых Готовина уехал в Южную Америку, где воевал в Аргентине и Гватемале.

В 1990 году он вернулся на родину. На следующий год Хорватия стала независимой, и он вступил в национальную гвардию. В 1992-м была создана армия. Анте Готовина сразу стал бригадным генералом, в 1994-м — генерал-майором. После окончания боевых действий он возглавил военную инспекцию, но был уволен после обвинений в подготовке военного переворота и продаже оружия террористам из «Ирландской республиканской армии» и баскской организации «ЭТА».

Летом 2001 года Международный трибунал в Гааге потребовал его ареста за участие в операции «Шторм». Но генерал Анте Готовина исчез. Его выдача стала условием вступления Хорватии в Европейский союз. Считалось, что его укрывают хорваты так же, как боснийские сербы скрывают Караджича и Младича. Но 8 декабря 2005 года испанская полиция арестовала бывшего генерала Готовину, который жил по подложному паспорту на Тенерифе (Канарские острова). Его приговорили к 24 годам тюремного заключения в Гааге в 2011 году. Но через год апелляционная палата Гаагского трибунала отменила приговор, он вышел на свободу…

Летом 1997 года толпы хорватов-беженцев из Боснии стали избивать сербов, остающихся в Хорватии, и изгонять их из домов. Это была попытка изгнать из страны остатки сербов. Правительство в Загребе стало конфисковывать квартиры, принадлежащие сербам, и передавать их хорватам, которые приезжают из Боснии и Сербии.

Дейтонские мирные соглашения (о судьбе Боснии) разрешали сербам вернуться в свои дома на территории Хорватии. Но чтобы ни обещали хорваты, очень немногие сербы рискнули по своей воле остаться при власти Туджмана в Хорватии.

Когда хорватские войска уничтожили Сербскую Краину и полмиллиона сербов были вынуждены бежать, Милошевич и пальцем не пошевелил, чтобы их спасти. Президент Сербии держался твердо. Он знал, что Сербия воевать не хочет и не будет, несмотря на уверения в горячей любви к соотечественникам в Хорватии и Боснии.

Радикалы поносили Милошевича и утверждали, что на его совести поражение сербов в Крайне. В определенном смысле это так. Милошевича обвинили в том, что он предал хорватских сербов, поскольку они с Туджманом достигли секретного соглашения.

Белград тогда еще отказывался от предложения Хорватии признать друг друга, установить дипломатические отношения и обменяться посольствами. Но в Загребе появилось небольшое сербское представительство, а в Белграде — хорватское. Это создало канал связи между двумя правительствами. В Загребе работали корреспонденты сербских газет, в Белграде — хорватских. Материалы они передавали телефаксом через третьи страны — Италию и Австрию, телефонная связь между двумя республиками отсутствовала.

Считается, что руководители Сербии и Хорватии с помощью тайного канала связи договорились в марте 1991 года. Республика Босния и Герцеговина не имеет права на существование, ее надо поделить.

Кровавая война в Боснии

Каково жить в стране, которую пытаются уничтожить? Каково чувствовать себя гражданином страны, которая, возможно, будет существовать очень недолго?

Республику Босния и Герцеговина, образовавшуюся на развалинах бывшей Югославии, считают ее соседи искусственным образованием, не имеющим право на существование.

Сербы полагают, что Босния была создана Австро-Венгерской империей только для того, чтобы угнетать сербов. Они здорово обижены на своего бывшего вождя Йосипа Броз Тито, который после войны мог просто присоединить эту республику к Сербии, но не сделал этого.

Хорваты же полагают, что Босния должна быть частью Хорватии. Во время Второй мировой войны Босния как раз и была включена решением Гитлера в состав усташеского государства Анте Павелича…

Босния и Герцеговина была одной из шести республик, составлявших единую Югославию. Ее населяют сербы, хорваты и босняки, исповедующие ислам. Йосип Броз Тито признал боснийских мусульман самостоятельной нацией, хотя сербы уверены, что босняки — это те же сербы, которым во время владычества Оттоманской империи пришлось принять ислам. Хорваты точно также убеждены, что босняки — это на самом деле хорваты-мусульмане.

А сами боснийские мусульмане гордо говорят: «не называйте нас мусульманами, мы — боснийцы, босняки». Из всех народов, населяющих республику, только мусульмане хотят сохранить единое государство Боснию и Герцеговину.

«Босняки — люди, не потерявшие славянскую кровь, но приобретшие мусульманство», — так писал о них когда-то российский посол при Оттоманской империи. И это так: все участвующие в этой войне — славяне, только религии у них разные. Сербы — православные, хорваты — католики, босняки — мусульмане.

Международные посредники вновь и вновь усаживали боснийских сербов, хорватов и мусульман за стол переговоров. И поскольку никто не хочет ссориться с ними, то участники переговоров время от времени подписывали то или иное соглашение. Но они никак окончательно не могли договориться.

В середине девяностых на территории республики фактически существовали два правительства. Одно — законное правительство международно-признанной республики Босния и Герцеговина. Президентом республики был Алия Изетбегович, а премьер-министром — Харис Силайджич.

Второе — правительство никем не признанной Сербской республики. Президентом стал Радован Караджич.

Правительство Боснии и Герцеговины было сформировано мусульманской общиной республики. Сербы отказались участвовать в этих выборах и провели свои. Фактически обе общины жили раздельно. Сербов такая ситуация устраивала. Они не хотели жить вместе с босняками. Они намеревались воссоединиться с Сербией.

Это долгая история.

В момент распада единой Югославии босняки тоже захотели обрести самостоятельность. Республику Босния и Герцеговина возглавил Алия Изетбегович, один из главных действующих лиц югославской трагедии. Президент Изетбегович был старше и Туджмана, и Милошевича. Юрист по образованию, он, тем не менее, был дважды судим.

Изетбегович в юности увлекся исламом и вступил в организацию «Молодые мусульмане». Она стремилась к созданию всемирного исламского государства. Во время Второй мировой войны на территории оккупированной Боснии нацисты вербовали мусульманскую молодежь в добровольческие формирования войск СС. Занимался этим иерусалимский муфтий Хадж Амин аль-Хусейни, дядя лидера палестинцев Ясира Арафата, перебежавший к нацистам. Великий муфтий приехал из Берлина в Сараево и лично благословил мусульманские батальоны, сформированные для отправки на восточный фронт, воевать с Красной армией.

В дивизию СС «Ханджар» (в переводе на русский — меч) завербовалось двадцать тысяч боснийских мусульман. Алия Изетбегович агитировал других вступать в войска СС, но сам поступил в сельскохозяйственное училище. Это его спасло. После прихода к власти югославских коммунистов боснийских исламистов, активно сотрудничавших с нацистами, расстреляли. Изетбеговича приговорили к трем годам тюрьмы. Вышел он из тюрьмы в 1949 году.

Во второй раз его судили за «национализм и пропаганду ислама» в 1983 году. Поводом, видимо, стало нелегальное распространение написанной им так называемой «Исламской декларации». Те годы стали временем возрождения ислама среди босняков. Но в социалистической Югославии распространение такого документа было тяжким преступлением. Приговор был очень суровым — четырнадцать лет тюремного заключения. Он просидел менее шести лет и вышел на свободу, когда в Югославии начались перемены и политзаключенных выпускали.

Шестидесятистраничная декларация, которая стоила Изетбеговичу свободы, была опубликована на сербохорватском языке только в 1988 году. За это сочинение его стали называть «мусульманским националистом». Но он, скорее, исламский фундаменталист, мечтавший о возвращении к чистому, неиспорченному исламу. Это можно понять, прочитав его книги — «Ислам между Востоком и Западом» (1976) и «Проблемы исламского возрождения» (1981). В Союзе коммунистов он никогда не состоял — в отличие от других лидеров государств, возникших на территории бывшей Югославии.

Для понимания личности Изетбеговича стоит иметь в виду, что в своих сочинениях он призывал к «распространению ислама на все стороны частной жизни людей, на семейную и общественную жизнь путем возрождения исламской религиозной мысли и создания единого исламского сообщества от Марокко до Индонезии». И при размышлениях о будущем Боснии не надо забывать того, что, по мнению Изетбеговича, «ислам вправе самостоятельно управлять своим миром и потому недвусмысленно исключает право и возможность укоренения чуждой идеологии на своей территории».

Естественно, размышления религиозного писателя не обязательно будут догмой для действующего политика. Президент Изетбегович и его премьер-министр Силайджич постоянно повторяли, что хотят создать в Боснии светское, многонациональное государство. Тем не менее, соседи Боснии — и не только сербы и хорваты! — опасаются, что в центре Европы действительно возникнет исламское государство.

В 1988 году Изетбеговича амнистировали. В 1989 году он предложил создать исламскую партию, которая стала называться «Партией демократических действий».

В 1990 году его партия получила большинство мест на выборах в скупщину Боснии и Герцеговины. В январе 1991 года Алия Изетбегович стал председателем президиума Республики Босния и Герцеговина.

Изетбегович решил создать независимое государство, в которое никто, кроме него, не верил. Его власть над республикой была весьма призрачной. Независимую Боснию и Герцеговины признали только в апреле 1992 года. А в мае президента Изетбеговича, главу независимого государства, задержали сербы — офицеры Югославской народной армии в аэропорту Сараево, отвезли в армейскую казарму и предъявили ему свои требования. Этого унижения Изетбегович не забыл. Было время, когда Изетбегович правил не страной, а всего лишь осажденным городом, отрезанным от страны. Его резиденция в Сараево была главной целью сербской артиллерии. Чтобы покинуть город, ему нужно было разрешение и помощь ООН.

Ощущая слабость своей власти, Изетбегович был в принципе готов пойти на конфедерацию с Сербией и Черногорией, когда распадалась единая Югославия. Но президент Слободан Милошевич занял, видимо, жесткую позицию: или входите в новую Югославию, или отдавайте сербские земли. Тогда и началась война в Боснии.

Лидеры Боснии, верно, опасались, что мир уже фактически согласился с идеей полураспада страны на две части, одна из которых — Сербская Республика — изначально получила бы право на особые отношения с Югославией, то есть с Сербией.

Мусульмане — босняки пытались сохранить единое государство, понимая, что шансов на это немного. Руководители боснийского правительство более всего желали получить международные гарантии сохранения территориальной целостности республики, чтобы мировое сообщество подтвердило: Босния — единое государство.

Тем более, что опасность для Боснии исходила не только от сербов, но и от хорватов. Хорваты — меньшинство в республике, и они долго не могли решить, чью сторону им выгоднее принять. Союз с мусульманами казался естественным. Но населяющие Западную Герцеговину хорваты, известные своим упрямством и честолюбием, объявили о создании непризнанной Хорватской республики — Херцег-Босны и попытались заодно подчинить себе и мусульманские анклавы.

Ассамблея боснийских хорватов приняла резолюцию, в соответствии с которой земли, отвоеванные хорватами, должны стать частью не единого государства Босния и Герцеговина, а хорватской республики Херцег-Босны. Они получали деньги и оружие от Туджмана и готовились присоединиться к Хорватии. Лидером хорватской общины был Мате Бобан, поэтому его республику называли «бобанистаном». А министр обороны Хорватии Гойко Шушак, тоже выходец из среды радикальных герцеговинских хорватов, убеждал своего президента Франьо Туджмана договариваться о разделе Боснии напрямую с президентом Сербии Слободаном Милошевичем.

Боевые действия вело так называемое Хорватское вече обороны. Начальником Генерального штаба был молодой хорватский генерал Тихомир Блажкич. Он принадлежал к числу бесконечно жестких и воинственных герцеговинских хорватов, которые контролировали не только свою маленькую мифическую республику, но и Министерство обороны большой Хорватии. Именно герцеговинские хорваты изначально отказались от поиска мирного решения всех проблем с соседями.

Хорватия — единственный союзник Боснии. Но босняки чувствовали себя неуютно с таким другом. Хорватия даже не старалась скрыть свои территориальные притязания.

Когда хорватские войска выбивали сербов из какого-то боснийского города, то они не пускали мусульман в город. Но бои с мусульманами закончились для малочисленных хорватов плачевно. Хорваты потерпели поражение, потеряв наиболее развитые территории на севере и в центральной части республики, где жили две трети всего хорватского населения Боснии и Герцеговины. Неудачливого молодого генерала Тихомира Блажкича принесли в жертву. Он, одним из первых, оказался на скамье подсудимых в Гааге.

Президент Хорватии Франьо Туджман и президент Сербии Слободан Милошевич считали Боснию искусственным государством, созданным Габсбургами только для того, чтобы поддерживать вражду между сербами и хорватами. Оба президента не просто надеялись увеличить свои республики за счет территории Боснии и Герцеговины. Они еще не хотели, чтобы рядом с ними появилось исламское государство. И хорватские, и сербские политики исходили из того, что Босния — это троянский конь мусульманского мира, что исламисты, используя Боснию как плацдарм, намерены завоевать Европу. Оба президента говорили об исламской угрозе в одних и тех же словах.

Президент Боснии и Герцеговины Алия Изетбегович как-то признался, что выбор между Милошевичем и Туджманом можно сравнить с выбором между лейкемией и опухолью мозга. Тем не менее, Туджман и Изетбегович делали вид, что они — союзники в борьбе против сербов. Босняки, боснийские мусульмане, торопились захватить как можно больше территории. Они надеялись этим показать, что они существуют как нация и что они имеют право на свое государство.

Единая Босния сохранилась лишь благодаря энергии ее президента Алии Изетбеговича. Он не хотел, чтобы управляемая им страна уменьшилась вдвое, и категорически возражал против раздела республики по этническому принципу.

А на основную часть Боснии претендовали сербы, во главе которых стоял Радован Караджич. Этого жестокого и амбициозного человека одни считают преступником, другие — героем. Караджич хотел, чтобы окружающие считали его выдающимся врачом, великим поэтом, потрясающим любовником и мудрым государственным деятелем.

Поэт и психиатр, лауреат Шолоховской премии (ее присудил Союз писателей России за «вклад в литературу и дружбу славянских народов»), Радован Караджич родился в маленькой Черногории. Юный Радован носил длинные волосы и сочинял стихи. Он поступил в медицинский институт в Сараево и женился на девушке из богатой семьи. Приятели решили, что он женился из-за квартиры и денег. В шестидесятые годы Караджич проводил время в богемной среде, где спорили о литературе и искусстве до ночи.

В молодые годы Радован Караджич гордился тем, что он родом из республики Черногория, и считал, что черногорцы — это сербы наивысшей пробы. Говорят, что пациенты ценили его как хорошего врача-психиатра. Друзья уверяют, что Караджич всегда был очень вежливым, спокойным, склонным к компромиссам и согласию.

В начале восьмидесятых Караджич стал врачом популярной футбольной команды в Сараево и должен был поднимать боевой дух спортсменов. Караджич жаловался, что у него ничего не получается, потому что Сараево — чужой для него город. Одному игроку он стал внушать, что как серб тот обязан играть за белградскую команду. В те времена эти разговоры казались странными.

Караджич и сам отправился в Белград, чтобы поработать с командой «Звезда», но тоже не добился успеха. Он вернулся в Сараево и стал работать в больнице. Вместе с Момчило Краишником, будущим главой парламента Сербской республики, они основали строительную фирму в Пале. Фирма лопнула. Караджич провел одиннадцать месяцев в тюрьме по обвинению в подделке документов. Караджич считал, что его посадили только по одной причине: он — серб.

Выйдя из тюрьмы, Караджич увлекся карточной игрой и ночи напролет просиживал в казино. Когда Югославия начала рассыпаться, азартный Караджич двинулся в политику. Он стал лидером «Сербской демократической партии» и возглавил сербов, которые не хотели жить в независимой Боснии.

— Объединение с Сербией — это наше право, подобно тому, как птица имеет право летать, а цветок — благоухать, — заявил Караджич в присущей ему цветистой форме.

На территории непризнанной Сербской республики жили примерно полтора миллиона человек. Столицей сделали Пале, пригород Сараево, отделенный от основной части города горой. В республике был парламент из восьмидесяти депутатов — это сербы, избранные депутатами парламента еще единой Боснии и Герцеговины в 1990 году. Они в свою очередь избрали Радована Караджича президентом. У него были два вице-президента, чьи обязанности были ограничены чисто представительскими функциями. В Пале разместилось восемнадцать министерств.

В Сербской республике имел хождение югославский динар. На практике это означало, что Белград финансировал непризнанную республику. Была своя ежедневная газета «Сербский голос», радио, телевидение, полиция, суд и прокуратура. Был введен внутренний паспорт гражданина Сербской республики. Для поездок за границу боснийские сербы пользовались паспортами Югославии.

Представитель непризнанной республики Тодор Дутина разместился в югославском посольстве в Москве. Тогда это было полупустое здание, где из-за санкций осталось всего несколько дипломатов. В посольстве на все лады кляли российскую дипломатию, Ватикан, американцев и со значением говорили о славянском единстве.

Считается, что Караджич в первые годы был абсолютной марионеткой в руках Слободана Милошевича и во всем слушался сербского президента. Это неверно. Популярный Караджич всегда воспринимался как опасный политический соперник, которого надо держать подальше от Белграда. Позже между ними вообще произошел разрыв. Милошевич вступил в переговоры с Западом, чтобы снять эмбарго на торгово-экономические отношения с Сербией. Но Караджич продолжал воевать и стал в глазах сербов настоящим героем.

В парламенте своей непризнанной Сербской республике в боснийском городе Пале Радован Караджич говорил:

— Шестьсот лет длятся страдания разделенного сербского народа — слышатся стенания частей, отделенных от целого, и тоскует целое по своим отделенным частям, как тоскуют сироты по матери и как тоскует мать по утерянным детям. Шестьсот лет сербы живут воспоминаниями о былой славе и утерянном величии. Бездушный, псевдохристианский Запад хотел, чтобы мы исчезли, отказались от самих себя. Мы оказались и под мощным напором агрессивного исламского Востока, непримиримого к православию. В свое время Запад передал Боснию и Герцеговину — исконно сербские земли — Австро-Венгрии. Сегодня Запад поступил с сербами точно так же. Но теперь это уже не те сербы, которых можно поработить. Это новые сербы, пережившие геноцид и утрату единства. Это сербы, которые больше не хотят быть аморфной боснийской массой. Это народ, который свои национальные и государственные интересы материализовал в территориальных устремлениях — сначала автономия, потом свое государство. Сербия — это мировое чудо. Сербия — это образец для всех стран и наций. Сербия — это творение Господа. Это скала, о которую разбиваются империи и мировые порядки. Сербия — это нечто великое. Ее величие измеряется ненавистью ее врагов…

Это выступление помогает понять менталитет сербских лидеров и душевное состояние, в котором находились многие сербы с того момента, как распалась единая Югославия. При таком мироощущении и при наличии достаточного количества оружия Караджич был готов заставить сербов сражаться до последнего солдата. А война на территории бывшей Югославии, особенно в Боснии, и без того приобрела особо жестокий и бесчеловечный характер.

Массовые убийства, уничтожение мирного населения и обстрелы городов стали методом ведения боевых действий. И даже изнасилования женщин превратились в инструмент войны. По некоторым данным, около двадцати тысяч женщин были изнасилованы в Боснии. Некоторые полевые командиры полагали, что лучше изнасиловать, чем убить, поскольку изнасилование наносит ущерб чести всей нации. Лидер боснийских сербов Радован Караджич пренебрежительно заметил:

— Это трагедия, но так поступают все солдаты, это происходит на всех войнах.

На Балканах мужчина не способен простить женщину, которая подверглась насилию. Одновременно он не может простить и себе, что не сумел ее защитить. Это незаживающая рана.

Боснийские сербы получали помощь из Белграда. Милошевич продолжал руководствоваться все тем же принципом: «где живут сербы, там сербская земля». Как все это происходило, со всей циничной откровенностью поведал один из самых близких к нему людей — Борислав Йович, заместитель Милошевича по партии. Борислав Йович рассказал, что они с Милошевичем в апреле 1991 года разработали провокационную тактику в отношении Хорватии:

— Мы разместим войска в сербских районах Хорватии, хорваты с этим не согласятся, начнутся столкновения, и мы заберем все эти территории.

В Боснии, по словам Борислава Йовича, была принята другая тактика:

— Мы знали, что когда Босния будет признана как самостоятельное государство, мы будем выглядеть как агрессоры, потому что там находилась наша армия и пришлось бы ее выводить… Тогда мы с Милошевичем переведем всех сербов из Югославской народной армии в армию Сербской республики и пообещаем оплачивать все их расходы.

Этот маневр не остался незамеченным. 15 мая 1992 года Совет Безопасности ООН потребовал:

«Подразделения Югославской народной армии и части хорватской армии, которые находятся в настоящее время в Боснии и Герцеговине, должны быть либо выведены, либо переданы правительству Боснии и Герцеговины».

Резолюция Совета Безопасности не была исполнена. Через две недели, 30 мая, были введены санкции против Союзной Республики Югославия (против Сербии).

Командующим армией боснийских сербов был назначен генерал Ратко Младич. В 1991 году он получил под командование 9-й корпус, который помог хорватским сербам создать собственную республику. Младич сделал верный политический выбор: он всего за два года из полковников был произведен в генерал-полковники. 10 мая 1992 года его назначили начальником штаба второго военного округа, который находился в Сараево. А буквально через день Младич возглавил армию боснийских сербов.

Если Хорватию, где во время Второй мировой войны убили его отца, он считал врагом, то право Боснии на существование он просто не признавал. Тем более, что на стороне босняков воевали хорваты.

— Сделали нацию из мусульман, которые до принятия ислама были или сербами, или хорватами, — возмущался Младич. — А у них не было ни своего языка, ни истории, ни страны. Ничего своего не было. Они были той частью народа, которая приняла ислам для того, чтобы потом зверски истреблять его…

Сербы, обладавшие абсолютным превосходством в тяжелом вооружении, окружали город за городом, методично разрушали их артиллерией, затем за дело брались местные полубандиты — полупатриоты, которые начинали с грабежей. По приказу генерала Младича устраивались показательные казни босняков. Поэтому мусульманское население бежало, бросив дома. Тех, кто рискнул остаться, выгоняли. Радован Караджич говорил так: сербы должны остаться одни, чтобы избавиться от кошмаров прошлого, когда их уничтожали. Это привело к самому большому после Второй мировой войны переселению народов. На сербской территории мусульман и хорватов не осталось. А Сараево покинули сербы, которые не захотели жить вместе с мусульманами и хорватами.

Видя, что в Боснии происходят массовые убийства и этнические чистки, Европа была вынуждена вмешаться.

Начали с экономических санкций против Сербии. Это привело к тому, что исчезли бензин, моющие средства, сахар и растительное масло.

Почему мировое общественное мнение было настроено именно против сербов? Потому что достаточно долго это была война сербов против остальной Боснии. Больше всего преступлений совершили местные сербы и солдаты бывшей Югославской армии, просто потому что в начале войны они наступали и очищали территорию от «чуждого элемента».

«Если тебе не хватает врага, твоя мать родит его» — эту сербскую поговорку раньше можно было услышать в горной деревушке Пале, которую Радован Караджич превратил в столицу непризнанной Сербской республики в Боснии. У поговорки есть два смысла: врагом может оказаться не только твой брат, но ты сам можешь быть врагом самому себе. Это помогает понять, что происходило в бывшей Югославии, где воевали все и где каждый враг самому себе.

Деревушка Пале находится в шестнадцати километрах от Сараево, раньше жители столицы Боснии приезжали сюда на выходные. Добраться до Пале можно переправившись через реку Дрину, которая отделяет Сербию от Боснии. Пале — это единственное место в Боснии, где нашей телевизионной группе запретили снимать.

На протяжении первых двух лет военное счастье было на стороне боснийских сербов. Располагая мощной армией, абсолютным превосходством в танках и артиллерии, они захватили почти семьдесят процентов территории республики Босния и Герцеговина и создали собственную, никем не признанную Сербскую республику.

Сербские войска не пропускали конвои с гуманитарной помощью в Сараево, лишенного тепла и света, обрекая городское население на полуголодное существование. Сербские войска методично расстреливали Сараево их тяжелых орудий и минометов, установленных на холмах, окружающих город.

Караджич хладнокровно объяснял иностранным корреспондентам:

— Мусульманские снайперы стреляют по сербам. Сербы вынуждены отвечать. Поскольку наши артиллеристы плохо подготовлены, они часто промахиваются и попадают по другому кварталу. Они нуждаются в практике.

Считается, что Караджич иногда разрешал своим гостям развлечься стрельбой из артиллерийских орудий по Сараево. Обстрелы боснийской столицы, так или иначе, унесли несколько тысяч жизней — причем гибли исключительно мирные жители, которые пытались добраться до булочной или до колодца.

Я побывал тогда в этом разрушенном городе. Все видел собственными глазами. Передвигаться приходилось в бронежилетах и касках. Военных объектов в городе не было. Сербские артиллеристы крушили жилые дома. Промахнуться в этом густонаселенном городе было невозможно. Артиллеристы стреляли, не глядя, — им было все равно, кого убивать.

Международное сообщество требовало прекратить обстрел города и отвести от Сараево артиллерию.

— Я никогда не отдавал своим войскам приказ отступать, — гордо отвечал генерал Ратко Младич. — Я бы не сделал этого даже, если бы мне надо пожертвовать миллионом жизней. Для меня не существует слова «назад».

Неизвестно, сколько еще продолжалось бы это медленное удушение города, если бы не бойня на сараевском рынке 5 февраля 1994 года. Выстрел из 120-миллиметрового миномета убил шестьдесят восемь человек.

Лучшие специалисты, отправленные ООН, не в состоянии были определить, с какой стороны был произведен выстрел. Наблюдатели возложили ответственность на сербов, потому что именно они постоянно обстреливали город. Этот выстрел привел НАТО к решению заставить воюющие стороны отвести от города на двадцать километров все тяжелое вооружение под угрозой бомбардировок с воздуха.

Российские дипломаты, министр иностранных дел Андрей Козырев и его заместитель Виталий Чуркин, занимавшийся югославскими делами, тогда спасли боснийских сербов от натовских бомбардировок. Но руководители боснийских сербов решили, что им удалось, наконец, столкнуть Россию и Запад и что Москва никогда не позволит НАТО бомбить их позиции и вообще защитит. Преисполненные этой уверенности сербы атаковали город Горажде, где укрылось мусульманское население.

Атаки сербов на мусульман восприняли как личную обиду Козырев и Чуркин, увенчанный лаврами миротворца. Они столько сделали для сербов, спасли их от натовской бомбардировки под Сараево, договорились с американцами о возможности снятия санкций, подготовили соглашение о прекращении боевых действий в Боснии, которого хотели сами сербы, и вдруг получили от них такую пощечину.

Российские дипломаты склонны были считать это провокацией, устроенной генералом Ратко Младичем. Виталий Чуркин был потрясен тем, что боснийские сербы несколько дней подряд врали ему в лицо. Козырев и Чуркин пытались отделить прагматичного националиста-державника Милошевича от экстремистов типа Младича и Караджича. И пытались противопоставить президента Сербии генералам, одержимым идеей уничтожить мусульман-босняков.

Генерал Младич считал, что воевать нужно до полной победы. Мусульмане и хорваты должны быть уничтожены. Дипломатам это казалось чудовищным. Но ведь и другие тогдашние сербские лидеры думали также, но только в отличие от генерала не высказывались столь откровенно.

— Сербам нет никакого смысла брать Горажде, — рассуждали российские дипломаты, — следовательно, это самодеятельность генерала Младича. На самом деле взятие Горажде имело огромный смысл для сербского командования: оно доказало и противникам, и самим себе, что может делать все, что захочет, и никакие ООН или НАТО сербскую армию не остановят.

Боснийские мусульмане составляли сорок четыре процента довоенного населения республики, но плохо вооруженная боснийская милиция не могла сопротивляться сербским войскам. В результате сербы и хорваты поделили Боснию, оставив боснякам не более десяти процентов территории. Международное сообщество предлагало враждующим сторонам один мирный план за другим. Но не удалось найти вариант, который устроил бы все стороны. Мусульмане и хорваты одержимо хотели получить назад отвоеванные сербами земли. Сербы не желали отдавать то, что они завоевали, хотя все варианты раздела Боснии были им выгодны, потому что оставляли в руках Караджича и Младича значительную часть территории республики. Они упустили момент, когда могли договориться на своих условиях.

Президент Хорватии Франьо Туджман увидел, что он может лишиться той территории, на которую он рассчитывал. Герцеговинские хорваты объединились с босняками. Примирению хорватов с мусульманами способствовали Соединенные Штаты. Изетбегович и Туджман подписали военное соглашение, что дало хорватской армии право пересекать границы Боснии и Герцеговины и участвовать в боевых действиях против сербов. Администрация Билла Клинтона предложила боснийским мусульманам военную помощь в размере трехсот шестидесяти миллионов долларов, если боевые формирования хорватов и мусульман будут объединены в одну армию. Боснякам обещали американские танки М-60, вертолеты, десятки тысяч винтовок М-16 и амуницию.

Объединенные силы хорватов и мусульман получили тяжелое оружие, окрепли и контратаковали сербов. Международным посредникам удалось добиться перемирия в Боснии. ООН и группа посредников заставили президента Сербии Слободана Милошевича прекратить помощь боснийским сербам. Но тогда активизировались хорваты и мусульмане. Они пытались наступать то на одном, то на другом участке фронта и кое-где потеснили сербские войска.

Тысячи квадратных километров северной части Боснии, которые находились в руках сербов с 1992 года, перешли в руки правительственных войск. Боснийские войска наступали под фанфары и победные марши, которые неслись из громкоговорителей.

— Я ощущаю радость и гордость и считаю, что справедливость восторжествовала, — говорил премьер-министр Боснии и Герцеговины Хайрис Силайджич. — Эти люди, которые уничтожили всю нашу культуру, больше сюда не вернутся. Они не достойны жить на нашей земле.

Почему мусульманским войскам удалось продвинуться вперед?

С военной точки зрения, ошибка сербов в Боснии состояла в том, что они захватили слишком большую территорию. Сербская армия превосходила противника в тяжелом вооружении, но несколько уступала в численности. Пока сербы диктовали темп войны, выбирая поле боя, они пожинали лавры. Как только они утратили инициативу, им стало трудно удерживать огромную территорию. Поверившая в себя хорватская армия, с одной стороны, и боснийская армия, с другой, стали теснить сербов. Армия генерала Младича терпела одно поражение за другим, военное счастье покинуло боснийских сербов.

Семьдесят пять процентов успеха надо отнести на счет хорватской армии, пятнадцать процентов — на счет боснийских хорватов, и только остальное может считаться вкладом мусульман.

У Хорватии были три года, чтобы сформировать настоящую армию, у босняков этого времени не было. Они все три года вели бои с сербами и были отрезаны от источников снабжения. Похоже, Хорватия позаботилась о том, чтобы мусульмане не получали оружия. Хорваты вообще старались держать под контролем мусульманскую армию.

Несмотря на санкции ООН, сербы и хорваты не знали недостатка в оружии, а вот для мусульман эмбарго на поставки оружия в Боснию стало реальностью. Боснийская армия начала формироваться из небольших вооруженных групп, личных армий. Тем не менее, разрозненные корпуса боснийской армии научились координировать свои боевые действия.

Осенью 1994 года, не обращая внимания на многочисленных миротворцев, сербы, хорваты и боснийские мусульмане с новой энергией бросились уничтожать друг друга. Отчаявшись остановить их, НАТО пустило в ход оружие. Бомбардировки и остановили войну между ними. Авиация блока подавила тяжелое вооружение сербской армии и уничтожила ее командно-штабную инфраструктуру. Армия Ратко Младича утратила свои преимущества перед хорватами и босняками.

События в Боснии показали, что Организация Объединенных Наций, даже разместив в Боснии около сорока тысяч солдат, как таковая не в состоянии установить мир, если только великие державы не готовы к проведению полномасштабной военной кампании.

Одновременно боснийские сербы и боснийские мусульмане в очередной раз убедились в том, что значительно проще и быстрее достичь целей с помощью армии, чем путем переговоров. Они убедились в том, что всегда считалось истиной на Балканах: мир уважает только силу, прав всегда сильный.

Есть еще одна причина неэффективности попыток ООН обеспечить мир в Боснии. В самый разгар войны я видел потрясшую меня картину. На территории бывшей Югославии разместился огромный аппарат ООН: это очень дорогостоящая операция, но потенциал временного многонационального коллектива все же невелик.

Представитель генерального секретаря ООН Ясуси Акаси, который руководил миротворческой операцией в Боснии, обосновался в соседней Хорватии, где никто не стреляет и нет никакой опасности. Тем не менее, он повсюду ездил в сопровождении кавалькады машин, с большой свитой и охраной.

Я встречался с Ясуси Акаси, когда он еще был заместителем генерального секретаря ООН и приезжал в Москву. Он — карьерный дипломат, чья жизнь проходит в закрытых для посторонних комнатах для переговоров и уютных залах для приемов и коктейлей. Само по себе пребывание на Балканах он воспринимал как командировку на войну. Наверное, ему было страшно.

Не зря Организацию Объединенных Наций обвиняют в том, что она транжирит деньги — не свои, а чужие. Всякое благое дело ооновская бюрократия превращает просто в кормушку. Например, в миротворческой операции ООН в Боснии участвовало сорок семь тысяч человек. В год на них уходило примерно миллиард долларов. На обслуживание ооновского аппарата денег не жалели.

Численность миссии ООН обычно определяется решением Совета Безопасности, что приравнивается к закону. По мнению некоторых экспертов, численность аппарата можно было бы сократить минимум вдвое и поберечь казну стран. Но аппарат продолжал нанимать, хотя уже имеющегося персонала больше, чем достаточно. Участникам миротворческой операции полагались неплохие зарплаты: низшая ставка — семь тысяч долларов в Хорватии и одиннадцать тысяч в Боснии. Для них открыли магазин, где торгуют товарами со скидкой, им бесплатно предоставляли машины, и даже за бензин платила ООН.

— Шестьдесят процентов содержимого гуманитарных конвоев, предназначенных для Боснии и Герцеговины, — рассказывал мне сотрудник аппарата ООН в Сараево, — уходили на нужды самого аппарата и «голубых касок». Большое число офицеров миротворческих сил посвящали свой день кофе и перекладыванию бумаг.

Сотрудники штаба миссии ООН в Загребе с удовольствием летали на ооновских самолетах в Сараево, где обедали за счет международного сообщества и получали еще тридцать долларов командировочных в день. Никто не желал отправляться в Македонию, где нет боевых действий и нет соответствующих надбавок…

Российское общественное мнение обычно принимает сторону сербов. Например, так было, когда войска НАТО обстреливали позиции сербов вокруг Сараево. И, действительно, бомбардировки и смерть людей вызывают сильное огорчение. Однако не стоит забывать, почему натовская авиация бомбила сербские позиции. Сараево, большой, густонаселенный город, со всех сторон окружен горами, на вершинах которых находится сербская артиллерия.

Я был в Сараево, где передвигаться можно только в бронетранспортерах, и могу подтвердить: обстрелы города не имели никакого военного смысла, от выстрелов сербской артиллерии гибли только мирные граждане. Эти обстрелы продолжались несколько лет и превратили город в новый Сталинград. Сараевский аэропорт был закрыт, конвои ООН с гуманитарной помощью не могли пробиться в город. Тогда представители ООН и прибегли к помощи НАТО.

В нашей стране мало интересовались тем, что на самом деле происходило в Боснии. Это подтверждает тот печальный факт, что, во-первых, многие российские политики были равнодушны к трагедии южных славян, а, во-вторых, цинично использовали кровавую тему как удобный способ привлечь к себе внимание.

В Сараево голландский генерал Эд ван Вааль (позднее он станет начальником Генштаба вооруженных сил Нидерландов) руководил военными операциями войск ООН. Он отвечал за доставку гуманитарной помощи, вывоз беженцев, обеспечение безопасности города, восстановление инфраструктуры.

— Чем дольше сохраняется перемирие, — говорил мне генерал, — тем больше шансов, что война не возобновится. Горько слышать от людей: «Уходите, вы ничего для нас не делаете, вы нас не можете защитить даже от снайперов». Но мы приехали не воевать! Мы не можем стрелять в тех, кто мешает нам доставлять конвои с гуманитарной помощью. Все, что мы можем, — это помешать сербам наносить сильные удары по городу. Здесь бесполезно устанавливать мир с помощью армии. Бессмысленно сочетать оказание гуманитарной помощи с бомбовыми ударами. Политическое решение должно учитывать реальность: попытка заставить людей жить вместе или раздельно окажется бесполезной. Здесь скопилось столько ненависти, что лучше дать людям жить порознь… А мировому сообществу придется держать здесь свои войска очень долго. Зато думаю, что если решить вопрос о Боснии, война на территории бывшей Югославии больше не возникнет.

— Что касается вопроса о беженцах, то они, конечно, имеют право вернуться в родные места, — говорили сотрудники ООН. — Но осуществимо ли это? Если они вернутся домой, все начнется сначала и война возобновится. Таким образом, надо согласиться с разделением страны и сказать беженцам, что домой им не вернуться.

Генерал ван Бааль просто объяснил ситуацию:

— Воюющие стороны могут подписать соглашение, но выполнять его будут, только если оно им выгодно. Когда прибыл русский батальон, нам стало легче иметь дело с сербами. Но если сербы или мусульмане не захотят выполнять соглашение, они его не выполнят вне зависимости оттого, кто — русские или американцы, заставили бы их его подписать.

По мнению военных, мусульмане переоценили свои силы и масштаб поддержки, которую им может оказать внешний мир. А сербы воевали с более слабыми противниками, потому были чересчур самонадеянны. Ни одного большого сражения они не выиграли. У них была простая тактика. Располагая абсолютным превосходством в артиллерии и танках, они окружали город и расстреливали его до тех пор, пока там некому было сопротивляться. Впервые эту тактику применила Югославская народная армия при взятии города Вуковара.

В Сараево штаб войск ООН находился в старом деревянном здании с закрытыми окнами. Офицеры, представлявшие разные армии, вели себя непринужденно.

Хорошо помню свои впечатления: ходят в шортах, грызут шоколадки, пьют кофе и смотрят видеомагнитофон.

Сараево окружен со всех сторон холмами, с которых еще недавно город обстреливали сербские артиллеристы и снайперы. Пригороды совершенно разрушены и пусты. Хороший стеклодув мог бы неплохо заработать в Сараево — стекол в домах почти не осталось. Окна затянуты целлофаном, но к следующей зиме их необходимо застеклить — климат в Боснии — суровый, лето — жестокая жара, зимой — обжигающий холод.

Множество выгоревших и разрушенных домов. Военных объектов в городе нет, и сербская артиллерия прямой наводкой крушила обычные дома, где живут в основном мусульмане. На многих домах надпись: «Добро пожаловать в ад».

Ближе к центру сначала появляются человеческие фигуры, мелькающие в проемах разрушенных домов, затем людей становится больше — видно, что в городе жизнь восстанавливается. Люди ремонтируют уцелевшие квартиры, сушат на балконах белье. Ходит битком-забитый трамвай — единственный вид транспорта помимо бронетранспортеров войск ООН. Открылись магазины, под ослепительным солнцем прогуливаются парочки, дети бесстрашно запрыгивают на борт бронетранспортеров, требуя подарков. В укромных уголках, под защитой каменных стен, владельцы кафе вытащили на улицы пару столиков. Но время от времени еще стреляют, поэтому ооновский персонал передвигается по городу в бронежилетах и касках.

Гражданской частью миссии ООН руководил наш соотечественник Виктор Андреев, подвижный, как ртуть. Он — кадровый российский дипломат, давно работающий в аппарате ООН. В его кабинете рядом с письменным столом, заваленным бумагами, кровать — не всякую ночь он может добраться до дома. Он сумел завоевать уважение всех конфликтующих сторон, что помогает ему улаживать каждодневные проблемы.

Он, первым из аппарата ООН, перебрался из бункера в обычный дом, когда обстрелов стало меньше. Вместе с жителями города страдал от отсутствия воды и света. Вместе со всеми, пригнувшись, перебегал через дороги, простреливавшиеся снайперами. В его дом попали две ракеты.

— Переговоры об урегулировании ситуации в Боснии заканчиваются провалом, — объяснил Виктор Андреев, — потому что сербы, захватившие семьдесят два процента территории республики, разумеется, хотят заморозить эту ситуацию, чтобы сохранить за собой эти земли. А боснийцы-мусульмане не хотят, чтобы повторилась история с Сербской Краиной в Хорватии.

Сербы одержали военную победу, но их положение было не так уж хорошо. Им не хватало сил, чтобы держать всю линию фронта. Мусульманская армия, которая окрепла и тоже обзавелась оружием, стала активнее проводить боевые действия. Сербы не смогли атаковать в наиболее важных зонах — зонах безопасности, определенных решением Совета Безопасности ООН. А мусульмане смогли снять пятнадцать бригад из этих зон и перебросить на другие участки фронта. Мировое общественное мнение — после того, что сербы сделали в Сараево, — на стороне мусульман. Мусульмане надеялись все-таки отбить часть территории, которой они лишились. У них появилось и тяжелое оружие, и танки.

Смысл прекращения огня заключался в том, чтобы предоставить четыре месяца международным посредникам на выработку взаимоприемлемой формулы урегулирования, которая учитывала бы все интересы — вплоть до требования Сербии отменить санкции ООН. Торг шел из-за небольших участков земли, площадь которых не превышала полутора-двух процентов территории республики.

— Свой мандат мы выполняем успешно, — считает Виктор Андреев. — Сейчас нет критических точек, никто не голодает. Конечно, нами недовольны в том смысле, что не найдено политического решения. Но это не наша миссия, а задача Нью-Йорка и Женевы.

Он объяснил:

— Похоже, ни один политический руководитель не имеет полного контроля над своими полевыми командирами, но Караджич доказал нам, что когда он хочет, он прекрасно может управлять своими военными.

Ни одно решение не могло быть принято без Слободана Милошевича. Когда не удавалось ничего решить с Радованом Караджичем, специальный представитель генерального секретаря ООН Ясуси Акаси и Виктор Андреев летели в Белград. Милошевич произносил ритуальную формулу:

— У меня нет рычагов воздействия на Сербскую республику, но, может быть, мой авторитет окажется полезным.

Мультфильмов нет, оружие есть

В Белграде Милошевич правильно понял, что ему не выиграть войну со всем миром. И присоединить к Сербии территории, отрезанные от Хорватии и от Боснии, тоже не удастся. Внутри собственной страны он утратил прежнюю популярность — из-за санкций.

Вот белградские впечатления того времени.

В Сербии даже дети говорят об экономических санкциях ООН: телевидение не имеет права показывать диснеевские мультфильмы из-за эмбарго. Мультфильмов нет, а оружия в стране полно. Пустяшная уличная ссора может перерасти в перестрелку.

Сербия и Черногория, объединившиеся 27 апреля 1992 года в Союзную Республику Югославия, пока не нуждаются в покупном оружии. Хватает старых запасов Югославской народной армии. Не хватает денег. Инфляция. Импортные товары исчезли, отечественные дорожают каждый день. По решению ООН ввоз в страну товаров запрещен — полки пустеют. Продавцы не торгуют, а целыми днями клеют новые этикетки. Белградцы ходят по магазинам и ищут, где еще сохранились вчерашние цены.

Процветают валютные спекулянты. На центральных улицах молодые люди покупают и продают валюту в любых количествах. Курс доллара и немецкой марки постоянно меняется, и на этом можно заработать.

Менее легальный бизнес — кража автомобилей (иностранных марок) и торговля бензином на черном рынке. Иногда владельцу украденной машины звонит доброжелатель, желающий остаться неизвестным, и предлагает вернуть автомобиль за приличное вознаграждение.

За бензином очереди, в которых нужно стоять два дня, чтобы купить пятнадцать литров, положенные на месяц, по государственной цене. На черном рынке, разумеется, бензина хоть залейся. Бензин из машин сливают по ночам, поэтому все ездят с почти пустыми баками и добавляют понемногу из канистр, которые держат в крепко запертом багажнике. Водители возят с собой воронки и пропахли бензином. В очередях за бензином ругают ООН, американцев, немцев, русских, кого угодно, но только не самого главного человека в Белграде — президента Сербии Слободана Милошевича.

Формально он даже не первый человек в стране. У Союзной Республики Югославия есть президент, правительство и парламент, но их власть номинальна. Югославия состоит всего лишь из двух республик — большой Сербии и маленькой Черногории. И у президента Сербии Слободана Милошевича — больше власти, чем у президента Югославии.

Милошевич контролирует армию и государственный аппарат, где члены его партии назначаются на ключевые посты. Федеральное правительство ничем не управляет и полностью зависит от Милошевича.

Федеральный президент Добрица Чосич, бывший диссидент и умеренный сербский националист, еще в 1992 году вполне мог остановить Милошевича. В конце концов, это Чосич первым заговорил о национальных проблемах и Косово. Милошевич только подхватил его слова. Но Чосич — не политик. Он не пожелал составить Милошевичу конкуренцию и теперь сам висит на волоске. Милошевич распоряжается большинством мест в федеральном парламенте, и в любую минуту Чосич может потерять свой пост (президент Югославии избирается членами парламента).

Либеральная оппозиция подавлена. Она получила голоса столичных жителей. Но столица — это еще не вся Сербия. Симпатии провинции, сербских крестьян, достались Милошевичу и крайним националистам Воислава Шешеля.

Демократически настроенные сербы рассчитывали на Милана Панича. Это человек с необычной судьбой. Он был профессиональным спортсменом, совсем молодым уехал в Соединенные Штаты, где стал заниматься бизнесом и разбогател.

Он вернулся в Югославию, где в июле 1992 года стал премьер-министром федерального правительства. Его поставили во главе правительства после того, как в мае Совет Безопасности ввел санкции против Югославии. Здравомыслящие сербы возлагали на него большие надежды. Рассчитывали, что он прекратит войну и избавит Сербию от санкций.

«Прилетел Панич, — записал в дневнике тогдашний президент Югославии сербский писатель Добрица Чосич. — Он, похоже, не знает, куда попал и что его ждет. Принес нам ясность, уверенность, надежду и смех, которые мы успели забыть после смерти Тито. И, наверное, еще рациональность и эффективность, которых у нас нет».

Панич обещал, прежде всего, остановить инфляцию, не предполагая, что удержится в кресле всего несколько месяцев. Предельно открытый и откровенный, Панич разительно отличался от других югославских политиков.

«Панич действует решительно и самоуверенно, — отметил Добрица Чосич. — Общается даже с теми, кто не желает с ним разговаривать. Он хочет мира любой ценой. Он — человек без идеологии. Прагматик, который вступил в конфликт с национальной идеологией и общим сознанием народа, правительство которого он возглавляет».

Проблема состояла в том, что реальная власть была не у федерального правительства, а у президента Сербии Слободана Милошевича. А весьма коварный, феноменально хитрый, легко меняющий свою позицию Милошевич строил совсем другие планы. Панич понимал, что во имя спасения Сербии Милошевич должен уйти, и вступил с ним в борьбу за кресло президента республики. Его избрание означало бы окончание войны и восстановление экономики. Но националисты именовали Панича предателем и американским шпионом. Он был слишком благоразумен для взбудораженного сербского общества и сербских политиков, обезумевших от национализма.

Он баллотировался в президенты Сербии. Его избрание означало бы окончание войны и восстановление экономики. Но 20 декабря 1992 года Слободану Милошевичу присудили победу на выборах, хотя у многих были сомнения относительно их честности.

Через десять дней скупщина, парламент Югославии, выразила недоверие правительству Панича. Его политическая карьера закончилась. Он был слишком либерален и благоразумен для взбудораженного сербского общества.

«Парламент ведет себя подобно алкоголику, — с горечью записал в дневнике Добрица Чосич, — страна на грани военной интервенции, а он сбрасывает Милана Панича. Идиотское решение. Ни грамма государственной мудрости в часы, самые критические для народа. Легко и бездумно растрачен шанс Сербии и Югославии — Милан Панич».

Союзная Республика Югославия, образовавшаяся весной 1992 года, состоит из большой Сербии и маленькой Черногории, в которой живет чуть больше шестисот тысяч человек. Эти люди считают себя одновременно и сербами, и черногорцами. В трудную минуту они — на стороне Белграда, но не хотят терять свою самостоятельность.

В 1904 году, когда Япония напала на Россию, королевство Черногория немедленно объявило войну Токио, а в 1914-м — Австро-Венгрии, напавшей на Сербию. Мужества Черногории не занимать.

Столице Черногории недавно вернули ее историческое название — Подгорица. Но на автомобильных номерах и на уличных вывесках все еще написано «Титоград».

— Мы твердо знаем, чего не хотим, но еще не знаем, чего хотим, — признается председатель президиума Республики Черногория Момир Булатович.

У тридцатишестилетнего председателя густые черные усы, пышная шевелюра и хорошая улыбка. Он интеллигентен, разумен и спокоен. Булатович — магистр экономических наук. Когда в 1989 году начались антикоммунистические выступления в Черногории, он втянулся в политику.

В конституции новой Югославии закреплено равноправие Сербии и Черногории. Это положение не так просто осуществить. В Подгорице не разделяют радикализма сербского президента Милошевича и стараются его сдерживать. Черногория долгое время не позволяла сербскому руководству убрать с поста премьер-министра Милана Панича, главного конкурента Слободана Милошевича.

Булатович курит сигарету с мундштуком и говорит:

— Нам не нравится, что те же люди, которые привели Панича к власти, стали делать из него предателя. Мы не хотим, чтобы повсюду искали врагов. Мы не станем поощрять радикалов.

Мэр черногорского города Будва по фамилии Иванович с красиво подстриженной бородкой сидит с нами в совершенно пустом ресторане, где уже не юная высокая блондинка поет «Подмосковные вечера», а курчавый парень аккомпанирует ей на «Ямахе». Мэр Иванович рассказывает о бедственном положении своих избирателей.

В курортном городке Будва работает только один отель. Залитый весенним солнцем чудесный уголок на Адриатическом море пустует. Цены в гостиницах упали в шесть раз, но туристы все равно не едут — война. Даже аэропорты закрыты из-за санкций ООН.

В прежние времена жители города в туристский сезон успевали заработать достаточно, чтобы хватало на весь год. Теперь это город безработных. Понятно, почему мэр Иванович жалуется российским журналистам на жизнь. Россия как постоянный член Совета Безопасности ООН могла бы добиться отмены санкций, и туристы вернулись бы в Будву. Но мэр Иванович не говорит об этом прямо. Он мил и великодушен:

— Даже если руководители России решат, что эмбарго должно продолжаться, мы все равно будем любить Россию. Мы снова скажем себе: мы сами во всем виноваты.

Он говорит красиво, с легкой грустью, которая, должно быть, нравится женщинам в этом южном краю, где вечера проводят в кафе, где едят только что выловленную рыбу, запивая ее местным вином, и спорят о политике.

К северу от Будвы о российской внешней политике говорят откровеннее и жестче. Начальник Генерального штаба дородный и вальяжный генерал Живота Панич по-военному прост:

— В случае вооруженного конфликта мы рассчитываем на помощь России. Зачем вам Запад? Запад дал вам мало денег. Да такие деньги и мы могли бы вам дать, если бы мы были вместе! Скажите Западу «нет», чтобы весь мир увидел, что представляет из себя Россия.

У генерала круглые, розовые щечки и двойной подбородок. В югославской армии его за глаза называют «Пончиком». Еще несколько месяцев назад он был на стороне своего однофамильца Милана Панича, который конкурировал с Милошевичем в борьбе за кресло президента Сербии. Один Панич обещал другому пост министра обороны. Но Милан Панин проиграл, и генерал Живота Панин, всегда считавшийся умеренным, замаливает грехи перед Милошевичем:

— Я танкист. Первый танк, который я увидел еще мальчишкой, был советский Т-34. Я понял: советская армия — это самая большая в мире сила, и она не должна позволять, чтобы с ней так обращались, как с вами обращается Запад. Нам нужно создать совет православный стран и сражаться вместе.

Генерал Паник в прежние времена бывал на маневрах Закарпатского военного округа. Больше всего ему запомнилось посещение оперного театра во Львове. Генерал перегнулся через стол и сказал с заговорщическим видом:

— Когда вы вошли в Афганистан, то стратегически это был правильный шаг. Вы нависли над месторождениями нефти, поэтому вас изгнали. Но не афганцы, а американцы.

Должно быть, генерал забыл, что именно Югославия как лидер Движения неприсоединения постоянно протестовала против ввода советских войск в Афганистан…

Уроки сербского восстания

После распада Югославии несколько миллионов сербов оказались за границей, в том числе и в тех республиках, которые, мягко говоря, их не очень жалуют (Хорватия).

У сербов был выбор: примириться с новой реальностью, уезжать или сражаться за воссоединение с Сербией. Сербы выбрали третий вариант. Что же они выиграли?

Война, то затихая, то вспыхивая вновь, продолжалась несколько лет. Количество убитых исчислялось десятками тысяч. Несколько городов и множество сел уничтожены. Потери для экономики чудовищны.

Добиться международного признания Сербской Краины в Хорватии и Республики сербского народа Боснии и Герцеговины не удалось. В конце концов, Краина была уничтожена. Боснийским сербам пришлось удовлетвориться значительно меньшим, чем они рассчитывали.

Война привела сербское общество в состояние хронической истерии. Когда Москва признала независимость Словении и Хорватии, белградское информационное агентство опубликовало характерный комментарий:

«Среди иностранных наблюдателей существует твердое убеждение в том, что этот поспешный антиюгослав-ский и антисербско-черногорский политический шаг России — следствие деятельности еврейского лобби в высшем руководстве российской дипломатии».

Слободан Милошевич и другие белградские политики говорили о дружбе с Россией мимоходом и равнодушным тоном, исполняя необходимый ритуал. Еще недавно, когда в Белграде жили хорошо и ориентировались на Запад, о любви к России и русским в Югославии не вспоминали. Белградским политикам была нужна не дружба с Россией, а раскол среди постоянных членов Совета Безопасности ООН.

Сербы уверились, что находятся во вражеском кольце. У них образовался комплекс затравленности. Они отвергали любые разумные предложения мирового сообщества, потому что думали — весь мир против них.

Президенту Сербии нужно было, во что бы то ни стало добиться от ООН снятия эмбарго на торгово-экономические отношения. Поэтому он заставил лидеров боснийских сербов согласиться на мирный раздел республики. Эта история — классический пример пользы международных санкций.

Экономические санкции были бедствием для Сербии, где привыкли жить богато и сытно. Так что Милошевич должен был либо добиться снятия санкций, либо лишиться своего поста.

И тогда президент Сербии Милошевич сделал очередной кульбит в своей политике. Он перестал поддерживать Караджича и Младича. Пути их разошлись.

Глава боснийских сербов Радован Караджич и его главнокомандующий генерал Ратко Младич были включены в список тех, кого Международный трибунал для бывшей Югославии, созданный ООН, привлек к суду за совершение военных преступлений — за убийства мирного населения, бесчеловечное обращение с заключенными и военнопленными.

Так что проигрывать войну Караджичу и Младичу было никак нельзя. Судят ведь только проигравших. Они и воевали, пока была возможность. Как и другие герои югославской трагедии, которую мировое сообщество было бессильно остановить.

Караджич и Младич не сумели даже воспользоваться победами своих войск. Отвергая любые разумные предложения, они упустили шанс подписать мир на выгодных для себя условиях.

Бывший командующий войсками ООН в Боснии британский генерал Майкл Роуз вспоминал:

«Я очень сожалею о том, что в Боснии я воспринимал лидеров воюющих сторон человеческими существами. Это была ошибка. В результате я недооценил их желания продолжать воевать. Я считал, что в действиях сербского генерала Младича есть какая-то логика. Ее не было.

В любом военном училище учат простой истине — есть момент, когда твоя армия достигла максимум. Дальше будет хуже, потому что армия врага усиливается. Я много раз говорил сербам, что они напрасно отказываются от политического урегулирования в момент, когда у них отличное положение. Я предупреждал: им все равно придется договариваться, но уже в худших условиях. Но они продолжали упрямо проливать кровь.

Караджич назначил себя верховным главнокомандующим и переоделся в камуфляжный костюм. Во время переговоров мне казалось, что он потерял контроль над собой. Он страдал от тяжелой депрессии и грыз ногти до мяса. Встречи с сербскими руководителями незабываемы. Они начинались в полдень, потому что им надо было прийти в себя после вчерашней выпивки. Они выглядели ужасно с налитыми кровью глазами и больной головой. В шесть часов Караджич предлагал пообедать.

Однажды я устроил встречу между Младичем и американским генералом Уэсли Кларком, который тогда служил в Министерстве обороны Соединенных Штатов. Мне сказали, что Кларк очень влиятелен, потому что он вырос в том же городе, что и президент Клинтон. Кларк сказал, что намерен предупредить Младича: если сербы не подпишут соглашения, они столкнутся с американской военной мощью.

Я предостерег Кларка, что Младича нельзя недооценивать. Я объяснял американскому генералу, что нельзя улыбаться в присутствии Младича и что очень опасно пытаться с ним сблизиться.

Но Кларк не прислушался к советам. Он начал с лекции о могуществе Соединенных Штатов и предупредил, что в ближайшем будущем американцы начнут вооружать армию боснийских мусульман. Какой будет реакция сербов?

Младич разразился грозной тирадой, обещая, что если американцы вмешаются, то от Боснии ничего не останется. Сербы — воюющий народ, не испугаются врага. Его отец и его дед погибли на войне, и его единственная дочь погибла во время войны в Боснии. А американцы — плохие солдаты, что и доказали во Вьетнаме. Его лицо исказилось гневом. Он стучал по столу, а сзади с автоматами стояли его телохранители.

Генерал Кларк смущенно опустил голову, и тогда Младич победоносно посмотрел на меня: «Дескать, я ему показал!» Кларк не ожидал такого отпора. Тогда Кларк сказал, что он не сомневается в храбрости сербов, что он изучал успехи сербской армии и что он приехал ради мира, а не ради войны.

Тогда Младич немедленно сменил свой тон и заговорил об американской военной униформе, которая ему так нравится. Он подарил свою фуражку Кларку, взамен получил его и тут же предложил всем пообедать. Когда они выходили, телевидение было наготове — Кларк попал в ловушку. Его в фуражке Младича засняли смеющимся вместе с сербским генералом. В конце обеда Младич торжественно сказал:

— Смотрите, я вас не боюсь. Я готов перед вами разоружиться.

Он вытащил свой пистолет и подарил Кларку. На пистолете предусмотрительно была выгравирована надпись «От генерала Младича».

Международный трибунал в Гааге предъявил Младичу два обвинения. Во-первых, он командовал осадой Сараево, которая продолжалось сорок три месяца. И все это время он приказывал обстреливать город. Во-вторых, Младич захватил Сребреницу, которая резолюцией Совета Безопасности ООН была объявлена зоной безопасности. Там нашли убежище примерно шестьдесят тысяч мусульман.

ООН создала четыре зоны безопасности в Боснии — Сараево, Горажде, Жепа и Сребреница. Здесь мусульманское население находилось под защитой голубых касок. Взамен босняки были вынуждены сдать тяжелое оружие под гарантии безопасности ООН. Сребреницу охраняли практически безоружные триста семьдесят голландских солдат из батальона войск ООН. Подчиненные Ратко Младича издевались над ними, забрали у них каски и пуленепробиваемые жилеты. За несколько дней до трагедии командир голландского батальона просил НАТО о помощи: ему нужно было более серьезное оружие и поддержка с воздуха. Отправили четыре натовских штурмовика: два промахнулись, два были сбиты.

11 июля 1995 года разразилась трагедия. Пока там было телевидение, солдаты Младича раздавали детям конфеты. Генерал говорил:

— Всех вас перевезем в Тузлу.

Думали, что генерал Младич намерен просто сделать город сербским. Но он поступил иначе. Когда телевидение уехало, сербские солдаты увезли женщин и детей. А мужчин и подростков убили. С 13 по 19 июля 1995 года казнили больше семи тысяч мусульман. Потом три месяца, с 1 августа по 1 ноября, пытались скрыть следы — перетаскивали трупы в другие районы.

Год спустя началось вскрытие братских могил. Нашли трупы расстрелянных мусульман со связанными руками. По мнению следователей Международного трибунала, убийство происходило с «невиданной жестокостью». Много лет продолжалась эксгумация и антропологическая экспертиза. Расстрелянных хоронили в старых могилах: кости перемешались и опознать останки было очень трудно.

Правительство Нидерландов во главе с премьер-министром Вимом Коком ушло в отставку, приняв на себя ответственность за то, что голландские солдаты не смогли защитить людей от расправы.

После окончания войны в Боснии Караджич говорил журналистам:

— Я знаю, что генерал Младич — оченьжесткий человек. Мне многое в нем не нравится, но я уверен, что он лично наказал бы солдата, виновного в убийстве или изнасиловании. То, что там происходило, было проявлением личной мести. Это было возмездие за смерть сербов.

— Месть или не месть, — возражали журналисты, — это было хладнокровное убийство.

— Никогда не знаешь, как поступит тот или иной человек. Это не обязанность генерала Младича и уж точно не моя обязанность…

Следователи нашли и тех, кто расстреливал босняков, и тех, кто вывозил трупы, и тех, кто их закапывал. Они дали признательные показания. Бывший командир Дринского корпуса генерал Радислав Крстич, подполковник Драган Обренович и капитан Момир Николич были осуждены и уже отбывают показания. Они рассказали, что захват Сребреницы был осуществлен на основе приказа Радована Караджича изгнать оттуда всех мусульман и что генерал Младич лично руководил расстрелами. И даже нашлись документальные кадры, которые запечатлели расправу над мусульманским населением.

На заседании трибунала в Гааге демонстрировалась любительская видеопленка с записью этих казней. Довольный Младич говорил своим подчиненным 11 июля 1995 года:

— Вот теперь мы находимся в сербской Сребренице. Накануне большого сербского праздника Петрова дня мы дарим этот город сербскому народу в качестве подарка. Пришло время отомстить туркам.

Слободан Милошевич в 2002 году заявил, что ничего не знал об убийстве тысяч мусульман в Сребренице и что он «неоднократно осуждал бомбардировки Сараево силами боснийских сербов под командованием генерала Младича». Генерал Младич — после ареста — в суде Белграда на вопрос, как все это могло получиться, ответил:

— Вы выбрали Милошевича, а не я. Кто же виноват?

Но была найдена карта со схемой наступления на Сребреницу — «Решение командира Дринского корпуса по проведению активных боевых действий». Гриф — «совершенно секретно». На карте от руки написано: «Одобряю. Генерал-лейтенант Младич». Там, где на карте обозначена Сребреница, пометка: «Это было и есть сербское!» И рядом: «Все. Конец!».

Многие журналисты, работавшие на Балканах в годы войны, были поражены тем, как много людей с легкостью отрицало очевидное. Законопослушные граждане наотрез отказывались признать реальность и увидеть, при каком режиме они живут. Сербы недоуменно спрашивали у иностранцев:

— Что мы такого сделали, что все на нас ополчились?

И в самом деле: почему все мировое общественное мнение было настроено против сербов? Разве армии хорватов и босняков вели себя лучше? Разумеется, нет! Но боснийские сербы, взявшись за оружие, и солдаты бывшей югославской армии совершили значительно больше преступлений просто потому, что они наступали и очищали свою территорию от «чуждого элемента». Когда началась война — с апреля по ноябрь 1992 года, сербские войска оккупировали семьдесят процентов территории республики, больше миллиона босняков стали беженцами. Мусульманское правительство контролировало слишком малую часть территории, и негде было развернуться. И только потом боснийская и хорватская солдатня внесла свой вклад в эту кровавую войну.

Международный трибунал в Гааге судил и сербов, и хорватов, и босняков. Первым в ноябре 1996 года был осужден боснийский хорват Дражен Эрдемович за участие в массовых убийствах. Он входил в расстрельную команду из восьми человек, которая убила больше тысячи человек. Защита утверждала, что подсудимый был вынужден подчиниться приказу. Но суд не согласился с тем, что отказ был бы равносилен смерти для подсудимого…

В годы войны многие сербы просто не желали задумываться: «Если ты верил, что сербы не сделали ничего плохого, это помогало выжить». Когда иностранные журналисты напоминали о Сребренице, где солдаты генерала Младича убили несколько тысяч босняков, сербы просто отказывались признавать, что это имело место.

Они отрицали очевидное:

— Сербы такого сделать не могли.

Они упрямо повторяли:

— Это заговор. Все свалили на нас.

Но в октябре 1996 года белградская газета «Дневни телеграф» опубликовала воспоминания одного неназванного резервиста о том, как пьяные сербские солдаты грабили и избивали хорватов перед тем, как расстрелять их под Вуковаром. Впервые сербы прочитали то, о чем знали и говорили все остальные. Только в 2003 году белградское телевидение сообщило, что сербы действительно причастны к массовому уничтожению людей в Сребренице.

Слободан Милошевич вовсе не хотел оказаться в одной компании с Младичем и заставил боснийских сербов подписать мир на худших условиях, чем они могли иметь. В августе 1994 года правительство Сербии обратилось к руководству Сербской Республики в Боснии и Герцеговине с жестким заявлением, которое было опубликовано в белградских газетах.

Милошевич требовал подчинения от Караджича и Младича:

«Сербия принесла огромные жертвы, чтобы помочь вам в деле защиты свободы и равноправия, создания Сербской Республики. Непорядочно заставлять Сербию и всю Югославию сейчас ожидать начала снятия санкций, когда все это достигнуто и когда отсрочка позитивного ответа с вашей стороны оправдывается спором вокруг одной или двух сотых частей территории Боснии и Герцеговины.

Ценой огромных лишений мы вам оказывали поддержку не ради одного-двух или пяти процентов территории, а ради государства, свободы и равноправия народа. Если вы и после этого до такой степени ослеплены эгоистическими личными или групповыми интересами, если вам недостаточно того, что на половине территории Боснии и Герцеговины создана Сербская Республика и на этой основе предложен мир, тогда вы находитесь на прямом пути к тому, чтобы, отвергнув такой мир, совершить преступление против собственного народа. Не укрывайтесь за идеей о референдуме. Почти половина вашего населения проживает у нас, за границей или на территориях, находящихся под контролем хорватско-мусульманской федерации. Кроме того, граждане Сербской Республики не информированы об истинном положении дел.

Каждой минутой затяжки принятия мира и начала снятия санкций вы наносите огромный ущерб всему народу и всем гражданам Союзной Республики Югославии. На это вы не имеете права, вы не имеете права распоряжаться жизнями граждан СРЮ.

В случае если вы упустите шанс принять мир, вы совершите самое большое предательство сербских национальных интересов, которое когда-либо было. Поэтому примите решение о согласии с планом. Не следовало бы вам также пренебрегать тем фактом, что у сербского народа есть только один непосредственно избранный им президент, имеющий полный законный мандат».

— Конечно, многие сербы считают, что правительство в Белграде предало боснийских сербов, — говорил мне Михайло Михайлович, который был при Тито диссидентом, а в партии Милошевича — членом ЦК и главным идеологом. — Но остальные понимают, что слишком много времени потрачено зря — на нереалистическую попытку удержать семьдесят процентов территории Боснии. Боснийские сербы хотели, чтобы приезжали люди из Сербии и сражались вместе с ними, а сами избавляли своих сыновей от войны за тысячу немецких марок (за такую взятку можно было откупиться от призыва) и отправляли их в Сербию.

1 ноября 1995 года на американской военной базе рядом с городом Дейтоном в штате Огайо встретились три главных действующих лица югославской трагедии — Слободан Милошевич, Франьо Туджман и Алия Изетбегович. В качестве российского представителя присутствовал тогдашний первый заместитель министра иностранных дел Игорь Иванов. На этих переговорах договорились о принципах урегулирования в Боснии и Герцеговине и о вводе в республику многонациональных сил, которые будут следить за выполнением мирного соглашения. В состав многонациональных сил включили и российский контингент — бригаду воздушно-десантных войск.

Политик, который сыграл ключевую роль в боснийском урегулировании и который помог договориться сербам, хорватам и боснякам, — это президент Сербии Слободан Милошевич. Он держался за кулисами боснийской драмы, но его скромность не могла ввести в заблуждение.

На территории бывшей Югославии Милошевич был самым опытным политиком. Он проявлял чудеса выживаемости и прагматизма. Он был мастером следовать тому, что немцы называют Zeitgeist — духом времени, и всегда чувствовал, когда наступает время крутого поворота. Было время, когда Сербия призывала своего лидера: «веди нас в бой!» Устав от войны, Сербия желала покоя и возвращения к сытой жизни.

И Слободан Милошевич подписал соглашение о разделе Боснии и заставил лидеров боснийских сербов согласиться с условиями соглашения. 1 октября 1996 года Совет Безопасности ООН отменил все санкции против Сербии. Совершив очередной поворот в своей карьере, Слободан Милошевич вернулся к тесному партнерству с Западом. В Дейтоне он был само очарование и пытался поладить с американцами.

Самое удивительное состояло в том, что Слободан Милошевич, несмотря ни на что, по-прежнему оставался человеком номер один для сербов. Впрочем, он уверял всех, что слухи о его всемогуществе преувеличены. Он говорил, что ему не подчиняются полевые командиры в Боснии, среди которых есть настоящие бандиты. Самый известный из них — Желько Разнатович по кличке Аркан. Его разыскивает Интерпол.

— Неужели вы не в состоянии остановить Аркана? — спрашивали иностранные дипломаты у Милошевича.

— Нет, — отвечал президент. — Никто не может его контролировать. Он и меня убьет, если ему представится такая возможность. Аркан — мой враг.

Скорее всего, Милошевич не кривил душой. Тогда он жаждал респектабельности и международной поддержки и любил Америку. Одновременно закончился медовый месяц в отношениях между Сербией и Россией. Это стало ясно после того, как президент Милошевич презрительно отозвался о российской гуманитарной помощи.

— Какая помощь! — сказал он. — Мы получили какое-то мясо, которое пришлось закопать, потому что оно было радиоактивное, и печенье, выпущенное еще в 1969 году.

До самого распада, пока Югославия жила хорошо, в Белграде ориентировалась на Запад. О духовном единстве с Россией сербские лидеры заговорили, оказавшись в полной изоляции. Ими руководил расчет — противопоставить Россию Соединенным Штатам и вообще Западу. Многие сербы относятся к России потребительски. И на них подействовало воспитание Тито, когда не Запад, а Советский Союз считался военной угрозой. Но как только сербские лидеры поладили с Западом, они потеряли интерес к России. На Балканах любят произносить речи, говорят красивые слова, но ценят деньги. А деньги Сербия может получить не от России, а от Запада.

Итоги Дейтона таковы.

Хорватское образование Херцег-Босны упразднили. Республика Сербская (сорок девять процентов территории) и Федерация Босния и Герцеговина (пятьдесят один процент территории) образовали конфедерацию. Органы управления единого государства: президиум (из трех сопредседателей — серба, босняка и хорвата) и двухпалатный парламент, который формируется из представителей обеих национальных формирований, получивших широкую автономию.

Караджичу и Младичу пришлось покинуть свои посты. Президентом Республики Сербской стала Биляна Плавшич.

Европейцы и американцы возлагали надежды на умеренных сербов в Боснии. Они были, как будто бы, сосредоточены в городе Банья Лука, где расположилась штаб-квартира социалистической партии (отделение партии Милошевича). В этом европейском городе царит иная атмосфера, чем в Пале с его деревенским духом, где располагался Караджич и его люди, а также воинствующие радикалы Воислава Шешеля.

Оппозиция Караджичу состояла из разнородных элементов — от монархистов до коммунистов. Лидеры из Банья Лука жаловались на то, что Караджич исключил их из числа приближенных и они ничего не выиграли от войны. Но разница между ними и Караджичем минимальна.

От сербов одним из трех президентов Боснии и Герцеговины стал Момчило Краишник, давший приятель Караджича. Друзья звали его «Момо». Краишник считался прагматиком. Они с Караджичем, любителем пышных лозунгов, подходили друг другу. Но Краишник в отличие от приятеля держался за сценой.

Момчило Краишник родился неподалеку от Сараево в обеспеченной крестьянской семье. Он закончил экономический факультет Сараевского университета. Двадцать два года проработал в государственной компании «Энергоинвест», где вырос до финансового директора подразделения, которое с выгодой продавало части ядерных реакторов. В 1983 году он вместе с Кораджичем был арестован за незаконное использование средств «Энергоинвеста». Через восемь месяцев их оправдал суд высшей инстанции.

Краишник был одним из тех, кто приказал обстреливать Сараево. Снаряд залетел в ту школу, в которой он когда-то учился. Говорят, что он разбогател на войне. Он снимал оборудование с заводов в районах, оказавшихся под сербским контролем, и продавал.

А вот еще один итог войны.

Сербы всегда смертельно боялись вновь оказаться под владычеством мусульман. В прошлом Босния славилась своей терпимостью. Религиозные и этнические различия не имели значения. Боснийские мусульмане еще в 1910 году, первые во всем мире, предложили поставить памятник Льву Толстому. Война все изменила. После того, как сербы атаковали боснийских мусульман, президент Изетбегович обратился за помощью к исламским странам, прежде всего, к Ирану. Тегеран откликнулся с удовольствием и спас босняков от полного поражения. Иран отправил военных советников в боснийскую армию, помог наладить собственное военное производство и поставлял оружие — в нарушение эмбарго ООН.

Эмбарго на поставку всех видов оружия и снаряжения было введено по инициативе Белграда резолюцией Совета Безопасности ООН № 713 от 25 сентября 1991 года. Эта резолюция обеспечила полное превосходство сербской армии в Боснии, которая вооружалась со складов Югославской народной армии.

Специальные службы Хорватии обнаружили на своей территории террористическую группу из соседней и дружественной Боснии. Арестованные террористы рассказали на допросе, что они работали на правительство Боснии и что их готовили иранские инструкторы. Они признались, что их отправили убить личного врага — президента Боснии, бежавшего из страны. Они также рассказали, что иранцы подготовили много таких боевых групп. Несколько десятков боснийцев пригласили учиться диверсионному делу в Иран. Их подготовка осуществлялась в рамках секретного соглашения о военном сотрудничестве, которое Иран и Босния подписали в декабре 1995 года. По некоторым сведениям, на территории Боснии находилось примерно двести иранских инструкторов из Корпуса стражей исламской революции.

В этой истории много непонятного и неизвестного. Почему иранские военные поставки остались незамеченными? Почему молчали Соединенные Штаты? Почему Москва ничего не предприняла?

Американская позиция стала известной после того, как резидент ЦРУ в Хорватии пожаловался Вашингтону в шифртелеграмме, что американский посол Питер Гэлбрейт участвовал в операции по нелегальной доставке иранского оружия боснийским мусульманам. Дипломат и разведчик поменялись местами: дипломат участвовал в тайной операции, разведчик пытался этому помешать.

Посол пришел к выводу, что резидент шпионил за ним. Возмутился и устроил скандал. Наши послы привыкли, что резиденты присматривают за ними, а американские обижаются. Вот бывший американский посол в Хорватии и рассказал, как все происходило.

Канал поставки иранского оружия боснийским мусульманам был организован через Хорватию в марте 1994 года. Президент Туджман задал вопрос послу Гэлбрейту: не станут ли американцы возражать? Посол сделал запрос в Вашингтон и получил ответ, одобренный президентом Клинтоном: «Скажите Туджману, что у вас нет инструкций». Это был дипломатический способ ответить, что Соединенные Штаты мешать не станут. Президент Билл Клинтон принял секретное решение не мешать иранцам в Боснии. Американские политики считали, что иначе Босния проиграет войну сербам.

Иранские поставки означали нарушение международного эмбарго на поставку оружия в Боснию. Но молчали все, включая Россию! В боснийской войне Россия душой была на стороне сербов. Но Москва также не хотела ссориться и с Ираном.

По сведениям западной печати, Евгений Примаков еще в роли главы российской разведки ездил в Тегеран и наладил сотрудничество со спецслужбами. Как утверждают специалисты, иранским разведчикам была обещана новая спецтехника, включая аппаратуру подслушивания, и помощь в обучении современным методам работы. Разведки России и Ирана подписали соглашение о взаимопонимании. Служба внешней разведки организовала шестимесячные курсы для иранских коллег в Москве.

Взамен Иран как будто бы посулил освободить членов промосковской партии «Туде», которые сидели в тюрьме несколько лет, и даже отправить их в Москву, если они того пожелают. Тегеран также обещал не вмешиваться в дела бывших советских республик и не влезать в чеченскую войну.

В результате игр вокруг Боснии Иран получил то, чего хотел, — базу в Европе. В Боснии обосновались иранские спецслужбы, чтобы тренировать спецподразделения. После выборов, которые состоялись 14 сентября 1996 года, Алия Изетбегович получил особенно сердечное поздравление от президента Ирана Али Хашеми Рафсанджани. Иран методично старался способствовать исламизации Боснии.

Теперь уже Соединенные Штаты пытались заставить Изетбеговича отказаться от иранской помощи. Но иранцы проводили антизападные семинары в Боснии, открывали культурные центры и раздавали пропагандистские издания. Иран контролировал агентства, которые распределяют гуманитарную помощь среди босняков в зависимости от их поведения и взглядов. Опрос общественного мнения показал, что девять десятых жителей Сараево благоприятно относятся к Ирану.

Наверное, со стороны казалось, какие молодцы боснийские сербы! Не захотели жить под чужой властью. Но чем закончилась эта война? Прежде в Боснии религиозные различия не имели значения. Война исламизировала республику. В казармах боснийской армии солдат обязали молиться и изучать Коран. Из фанатично верующих мусульман сформировали бригаду, где солдаты маршировали под зелеными знаменами и бросались в атаку со словами «Аллах велик!»

Следы исламизации видны и в повседневной жизни. Повсюду появляются исламские школы. В мечетях собирается все больше людей. Жестко критикуют тех, кто продолжает употреблять алкоголь и есть свинину. Боснийские мусульмане, босняки, живут своей жизнью. Правящая в Боснии «Партия демократического действия» принимает в свои ряды только мусульман, сербам и хорватам туда дорога закрыта.

Война в Боснии привела к самому большому переселению народов после Второй мировой войны.

Мусульмане скапливаются в Сараево. Но нет жилья, и город переполнен. Беженцы возвращаются озлобленные. Они меняют облик Сараево, некогда космополитического и терпимого. Оставшиеся в Сараево сербы, в основном это интеллигенция, чувствуют себя плохо и уезжают. Они уехали не потому, что боялись новых обстрелов. Они считали, что с мусульманами у них все равно мирной жизни не будет.

В Сербской республике мусульман и хорватов давно не осталось. На мусульманской территории сербов осталось совсем немного. Беженцы могут вернуться только к своим: хорваты к хорватам, а сербы к сербам. Мусульманские дома на сербской территории взрывают, чтобы не дать мусульманам вернуться.

Американцы и русские в Боснии

Летом 1997 года я вновь побывал в Боснии. Когда я там был в первый раз летом 1994 года, шла война. А три года спустя? Войны уже нет, но и настоящего мира тоже нет. Есть в этом отсутствии войны что-то странное и пугающее.

Из боснийского города Мостара все сербы уехали. Остались только хорваты и босняки, то есть мусульмане. Три года назад они воевали между собой. Здесь не было тяжелого оружия. Город не обстреливали, как Сараево. Люди стреляли друг в друга и схватывались в рукопашных. Сражались за каждый дом. Погибло больше ста тысяч человек. В Мостаре безжалостно разрушали старинные дома XV–XVI веков. Взорвали замечательный памятник истории — мост, построенный в 1566 году. От старого моста остались только фотографии и рисунки.

В Мостаре воевали соседи, улица на улицу, дом на дом, этаж на этаж. Дрались жестоко, обезумев от пролитой крови. Теперь они часами сидят в уличных кафе или на скамейках, бесцельно бродят по разрушенному городу. Хорваты — в своей части города, мусульмане — в своей. Они живут в одном городе. Но предпочитают не встречаться.

Бои закончились, но после войны в городе появились два мэра, два флага, две валюты и два разных варианта номерных знаков на автомобилях. На недавних выборах хорваты голосовали за хорватов, мусульмане — за мусульман.

Линия разделения проходит по центру города. Это цепочка брошенных домов. В эти дома, через которые проходила линия фронта, жители не возвращаются. Они не верят, что мир надолго и что они смогут жить вместе. Город остался расколотым. Такой же расколотой навсегда может остаться и вся Босния. Босния — это уникальное государство. Оно существует только потому, что этого хочет мировое сообщество.

Сербы не желают подчиняться мусульманам, мусульмане не хотят жить под хорватами. Все хотят жить отдельно. Это единственная страна, где можно не спрашивать паспорта, достаточно посмотреть на номер автомобиля, чтобы понять, кто перед тобой — серб, хорват или босняк. У всех свои автомобильные номера.

В Боснию ввели российско-натовские совместные миротворческие силы.

Российский роман с НАТО начинался вполне романтически и многообещающе. Первым в декабре 1989 года в штаб-квартире НАТО побывал перестроечный министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе.

Андрей Козырев, первый министр иностранных дел при Ельцине, был сторонником полномасштабного сотрудничества с Западом и говорил, что влиять на НАТО надо изнутри, а не со стороны. Он подписал в июне 1994 года соглашение с Североатлантическим блоком об участии России в программе «Партнерство ради мира».

Став министром иностранных дел, Евгений Примаков объявил борьбу с расширением НАТО задачей номер один. Он занимал неизменно твердую позицию. Больше года шли переговоры о том, как в одной берлоге будут уживаться два медведя. В мае 1997 года президент Ельцин и главы государств и правительств стран-членов НАТО подписали в Париже «Основополагающий акт о взаимоотношениях России и Североатлантического блока».

В штаб-квартире НАТО в Брюсселе обосновались российские военные представители. Было много сомнений и предостережений, когда российские войска отправились в Боснию. Долго спорили о том, можно ли подчиняться натовскому генералу, не обидно ли России действовать вместе с натовцами? Говорили о том, что миротворческая операция в Боснии провалится и натовцам придется бежать оттуда с позором.

Мрачные предчувствия не оправдались. Натовские и российские командиры в Боснии поладили с самого начала. Военная операция в Боснии, проведенная под руководством НАТО, прекратила жестокую и кровавую войну. Присутствие военных гарантировало людям безопасность и спокойствие. Они дали время боснийцам для устройства своей жизни.

14 сентября 1996 года в Боснии и Герцеговине прошли всеобщие выборы. В них приняли участие и сербы, и хорваты, и мусульмане, населяющие эту многонациональную республику. Все вместе они избрали трех сопрезидентов республики и парламент, который сформировал единое правительство для всей республики.

Здесь больше никто не воюет. Тяжелое оружие пересчитано и складировано. Сербы, хорваты и мусульмане должны заранее согласовать с международными миротворческими силами любое передвижение своих войск и учебную стрельбу. Если что-то делается без разрешения, следует суровое наказание. За происходящим на территории Боснии пристально следят патрули. На севере Боснии совместные патрули — российско-американские.

Вот, что сразу бросилось в глаза. Среди американских солдат было очень много очкариков. Среди наших офицеров никого в очках. Наши ходят в майках, американцы — в полной форме, в касках и с оружием. Платят нашим десантникам больше тысячи долларов в месяц.

Все довольны, и хотят остаться на второй срок. Выглядят прекрасно. Ребята, как на подбор. Где еще увидишь такое количество физически подготовленных людей! То есть в хороших условиях и при хороших деньгах можно иметь нормальную армию…

Российская воздушно-десантная бригада вошла в состав 1-й многонациональной дивизии Сил по стабилизации в Боснии и Герцеговине. Дивизия — в основном американская. И командир дивизии — американец. Но российская бригада пользовалась полной самостоятельностью, и комбриг не чувствовал себя ущемленным.

Штаб дивизии находился в Тузле. Здесь российские офицеры вместе с американцами работали в одном штабе, вместе планировали и проводили операции. В штабе американской дивизии служило несколько российских офицеров. Полковник Евгений Бибин возглавлял группу связи и взаимодействия при штабе 1-й многонациональной (пехотной) дивизии. На взаимодействие с американцами наши офицеры не жаловались.

Роберт Вуд — американский полковник, начальник штаба 1-й пехотной дивизии, сказал мне:

— У нас здесь единая команда. Русских офицеров, с которыми мы служим в одной дивизии, я считаю своими друзьями и союзниками.

Как американские военные все же относятся к российской армии? Это уже союзник, но все еще потенциальный противник?

— Мне, конечно, трудно забыть всю историю наших взаимоотношений, — ответил полковник Вуд, — но повторю еще раз: те русские офицеры, с которыми мы здесь исполняем свой воинский долг, это мои друзья.

Босния — это дивная, красивая страна. Горы в зелени. Домики под черепичными крышами. Все прекрасно, пока не подойдешь поближе. Разбитые, разрушенные дома — в них стреляли в упор. Стены выщерблены пулеметными автоматными очередями. В Сараево грязно, не убирают-война не способствует улучшению нравов. И повсюду мины — прогулки по лесу не рекомендуются.

Центр ООН по разминированию в Боснии и Герцеговине возглавлял Джордж Фосканьяно, бывший полковник канадской армии:

— Никаких мин-ловушек или мин, замаскированных под детские игрушки, мы не видели. Все это чепуха, глупости. Мины-ловушки — это очень неэффективное оружие, чтобы о них ни писали. Просто очень много попадается самодельных мин.

— Интересно, кто поставлял мины на эту войну, кто помогал боснийцам убивать друг друга?

— Часть мин российского производства, остальные собственные — югославские.

Минные поля расположены по всей стране. Сараево просто было в кольце мин. Люди возвращались к земле и подрывались на минах.

— Вы сами принимаете участие в разминировании? — Да.

— Это страшно?

— Нет. Это работа, которая требует аккуратности и точности.

— Но разве можно научить себя не бояться мин?

— Надо доверять методике разминирования. Когда вы садитесь за руль машины, вы же не боитесь. Вы доверяете своему умению водить машину.

Разминированием занималась международная группа — канадцы, австрийцы, шведы, норвежцы и немцы. Вообще говоря, это дело самих боснийцев. Они эти мины установили. Но самую важную работу в Боснии пока что делают иностранцы.

В Сараево много разной власти — ООН, ОБСЕ и многонациональные силы, но они очень хорошо взаимодействуют между собой. Способность многонациональных сил сотрудничать должна бы послужить хорошим примером для расколотой Боснии.

Французский генерал Ив ле Шательер командовал дивизией, в которой служат французы, немцы, канадцы, испанцы, итальянцы и украинцы. Генерал говорит и по-немецки, и по-английски:

— Мой первый заместитель — итальянец. Второй — испанец. Начальник штаба дивизии — немец. Это очень интересный опыт, полезный для будущего. Ни одна страна не способна справиться с такой проблемой в одиночку.

— Неужели такой многонациональный механизм действительно может работать?

— Да этот механизм работает, и он работает хорошо. Это не очень просто, но мы делаем успехи.

— Когда вы отдаете приказ немецким офицерам, они не ворчат вам в спину: с какой стати мы должны подчиняться какому-то французу?

— Может быть, они так и думают, но не показывают вида. Имейте в виду, что у нас большой опыт совместной службы с немцами.

Немецкий генерал Хельмут Нойбауэр занимал пост начальника штаба дивизии. В бундесвере он служил в горнострелковых войсках, увлекался горными лыжами и альпинизмом.

— Я немец, но должен хорошо говорить и писать по-французски и по-английски. Нельзя просто так приехать и начать службу. Надо знать языки и иметь опыт совместной службы.

— У вас не возникает желания уединиться с немецкими офицерами и по-свойски поболтать за закрытыми дверями?

— Я никогда этого не делаю. Я не собираю вокруг себя немцев и не говорю по-немецки в дивизии. Рабочий язык дивизии — французский.

— Как французские офицеры относятся к тому, что им отдает команды немец?

— Может быть, вначале им это не нравилось. Но мы учимся доверять друг другу. Мой ближайший помощник — не немец, а французский капитан. Отношения между немцами и французами изменились.

— Меньше, чем сто лет назад немцы и французы трижды воевали. Неужели не осталось враждебности?

— Каждый год ко мне в бундесвер приезжали французские солдаты и офицеры. А наши солдаты ездят во Францию. Я сам учился во Франции. Каждое лето я приглашаю французских детей пожить у меня дома — пусть играют с моими детьми. Во время войны мой отец служил в вермахте и попал в плен к французам. Я не хочу, чтобы это повторилось.

Демонстрации как праздник

Зимой 1997 года на улицы Белграда вышли сотни тысяч сербов, чтобы смести надоевшего им президента Слободана Милошевича. Сербы простили бы своему президенту и склонность к самодержавию, и коррупцию. Но они не простили ему невыполненные обещания и пустые кошельки. Люди устали от многих лет войны, экономических санкциях и странной смеси старого социализма с преступным капитализмом.

На Милошевича возложили вину и за падение непризнанной Сербской республики в Хорватии, и за неудачную войну в Боснии, и за тяжелое экономическое положение. Среди бывших социалистических государств Сербия жила чуть ли не хуже всех.

Сербия при Милошевиче превратилась в странное государство. Парламент сохранялся, но очень слабый. Милошевич как президент обходился и без одобрения парламентариев. Конституция наделяла его правом распускать парламент, подписывать международные договоры без ратификации, назначать судей и вводить чрезвычайное положение.

Но Милошевич сохранял в стране определенную степень свободы, невозможную в других авторитарных государствах. Однако он не тиран в классическом смысле слова.

Он почти полностью контролировал электронные средства массовой информации, сокрушал оппозиционные газеты, наказывая их крупными штрафами за мелкие прегрешения. Но позволял себе быть достаточно гибким — до тех пор, пока не ощущал настоящей опасности.

Многие сербы спокойно относились к тому, что у белградских тележурналистов нет свободы самовыражения. Но сербы хотели зарабатывать. Раз правительство не способно обеспечить хорошую жизнь, пусть уходит.

Сербские студенты превратили восстание в карнавал, в праздник. Сражаясь с президентом Слободаном Милошевичем, они страшно веселились. Участие в сербской оппозиции популярных артистов и художников создало своеобразную атмосферу. Демонстрации напоминали, скорее, молодежные революции 1968 года. Несмотря на то, что на улицах Белграда было полно полиции, сербская молодежь ее не боялась. Все-таки белградские студенты выросли в условиях, хотя и неполной, но демократии. Это была не просто борьба против надоевшего президента. Молодое поколение жаждало полного обновления жизни.

Сербская оппозиция избегала насилия. Не давала полиции повода вмешаться. Не провоцировала власть на жесткие меры. Так польская «Солидарность» во время первых забастовок в Гданске в 1980 году на всякий случай запретила забастовщикам пить алкогольные напитки.

Сербы поняли: прежде всего, нужно заинтересовать телевидение. Когда восстание превращается в телевизионное событие, это ободряет восставших и пугает власть.

На выборах в местные органы власти четыре оппозиционные партии, объединившись в движение «Вместе», получили немало мест в промышленных центрах страны, в том числе завоевали большинство в скупщине Белграда. Но Верховный суд отменил результаты голосования. На перевыборах места достались социалистам Милошевича. Это вывело оппозицию на улицы. В январе число протестующих достигло до двухсот — трехсот тысяч человек.

Оппозиция не выдвигала невыполнимых требований. Требовала только то, что режим может отдать. Оппозиция действовала постепенно и заставляла власть отступать шаг за шагом. Но сербской оппозиции не хватало лидеров. Только настоящий лидер превращает толпу в движение. Телевидение безошибочно выхватывает в толпе его лицо, и он олицетворяет восставших. Белградская оппозиция состояла из людей, у которых не было ничего общего, кроме ненависти к власти.

Лидеры оппозиции — писатель Вук Драшкович (он возглавлял «Сербское движение обновления»), Зоран Джинджич (председатель «Демократической партии»), Весна Пешич (председатель «Гражданского союза»). Сначала все считали лидером Вука Драшковича. Он был принципиальным противником Милошевича. В ответ на критику режима 1 июля 1993 года его избили и посадили в тюрьму. Он был единственным сербским политиком, осудившим бомбардировки Вуковара и Дубровника:

— Я не могу праздновать вуковарскую победу, которую празднует Сербия, опоенная военной пропагандой. Вуковар — это Хиросима, созданная хорватским и сербским безумием.

При этом Драшкович организовал собственную миниармию под названием «Сербская добровольческая королевская гвардия», которая отправилась воевать против хорватов. Командовал гвардией настоящий уголовник Джордже Божович Гишка.

Вук Драшкович также выступал против войны в Боснии:

— Под лозунгом защиты национального интереса узаконен принцип, по которому собственное право на счастье может осуществляться за счет несчастья и несправедливости по отношению к соседу. Кровь сочится из такой политики. Такая политика превратит всю нашу Боснию и Герцеговину в кладбище.

Но Драшкович не имел цельной платформы. Он постоянно менял взгляды, то поддерживал войну, то выступал против нее. Возможно, причина в том, что официальная пропаганда называла его предателем, и он пытался снять с себя это опасное клеймо. Постепенно стало ясно, что фигура номер один — это Джинджич. Он становится все более популярным, и мир учится правильно произносить его фамилию, которая начинается с трудно произносимого сочетания согласных. Философ по образованию, он учился в Германии. Джинджич стал бы мэром Белграда, если бы суд не аннулировал итоги выборов. За критику правительства его приговорили к четырем месяцам тюремного заключения условно. Джинджич мечтал о кресле премьер-министра. Мечта его сбудется, но он будет убит снайпером.

Вук Джинджич и Зоран Драшкович — очень разные люди. Драшкович — романтик и не политик, он — писатель, поэтому во власти чувств и эмоций. Джинджич — был очень заметен в толпе в своей вельветовой куртке. Бывший университетский профессор казался вполне современным политиком, но мало кто знал, что скрывается за этим фасадом, каковы же его реальные взгляды. Ясно было одно: едва ли он намерен с кем-то делить власть. На сей счет он выразился очень определенно:

— Коалиции в политике — это все равно, что брак на грани развода.

Зоран Джинджич всегда был прагматиком, для которого нет вечных союзов и союзников, а есть только одна цель — власть. В 1993 году он выставил из руководства своего патрона и основателя Демократической партии авторитетного политика — Драголюба Мичуновича. И занял его место.

В отличие от всех остальных восточноевропейских стран Сербия миновала этап демократической революции. Выборы, организованные Милошевичем в 1992 году, сопровождались массовыми подтасовками и зажимом свободной прессы. Поэтому все мандаты достались партии Милошевича и его единомышленникам. В 1992 году ни рабочие, ни крестьяне не поддержали митинговавших студентов и профессоров. Но на площади и в парке перед парламентом в Белграде 28 июня 1992 года собралось около семидесяти тысяч человек. Приехал престолонаследник принц Александр Карагеоргиевич, но он очень плохо говорил по-сербски, народ был разочарован.

Белград всегда был в оппозиции к Милошевичу. Зимой 1997 года, похоже, против президента ополчились не только столичные жители. Оппозиция была изумлена и раздражена тем, что Москва поддержала Милошевича. Джинджич и Драшкович, вообще говоря, не любили ни Россию, ни Европу, ни Соединенные Штаты. Но уважали силу и потому предпочитали налаживать отношения с Западом. В этом смысле лидеры оппозиции мало чем отличались от Милошевича. Они все словно скроены по одному шаблону.

Никто не думал, что оппозиция в Сербии сумеет продержаться так долго. Но зимой 1997 года вовсе не президент Милошевич, а оппозиция была хозяином в Белграде. Милошевич впервые не сумел или не решился подавить оппозицию.

Но демонстранты в Белграде были очень современными революционерами. Они заботились о себе. Старались не переутомляться. Решили, что нет смысла всю ночь торчать на площади. Они быстро уставали. И Слободан Милошевич одержал над ними победу. Он-то совсем не устал. От власти устает только тот, у кого нет власти.

Демонстранты разошлись. Милошевич остался.

В 1997 году закончился второй срок Слободана Милошевича на посту президента Сербии. На этом посту он управлял все эти годы Союзной республикой Югославией, которая состояла из большой Сербии и маленькой Черногории. В третий раз он не имел права баллотироваться, и ему пришлось переизбраться на пост президента Союзной Республики Югославия.

Президента Югославии избирал парламентом. Победа его партии на выборах в парламент в ноябре 1996 года гарантировала Милошевича избрание. 25 июля 1997 года скупщина Союзной Республики Югославия избрала Милошевича президентом страны. Формально это повышение, но в реальности эта должность носит чисто номинальный характер. Вот поэтому Милошевичу было нужно, чтобы на посту президента Сербии оказался преданный ему человек, который не станет вести самостоятельную политику. Такого человека он нашел в лице министра иностранных дел Югославии Милана Милутиновича.

Избрание президента Сербии растянулось на несколько месяцев. То избиратели не приходили голосовать, то ни один из кандидатов не мог собрать необходимого большинства. Во второй тур вышли двое — Милан Милутинович, которого никто не считал самостоятельной фигурой, и председатель Сербской радикальной партии Воислав Шешель, радикальный националист, которого называли сербским Жириновским.

Во время войны с Хорватией Шешель говорил на партийных митингах:

— Мы будем убивать хорватов ржавыми ложками, потому что так мы причиним им больше страданий.

Когда началась война в Боснии, Воислав Шешель отправлял туда отряды добровольцев, которые носили черную униформу. Почему так много сербов проголосовали за столь одиозную фигуру, как Шешель? Национализм по-прежнему оставался основой психологической жизни общества. Многие сербы продолжали верить в существование мирового заговора против Сербии и тяжело переживали изоляцию, оторванность от мирового сообщества, обидное поражение в войне.

На тех выборах многим хотелось увидеть новые демократические силы, новые лица — новых лидеров. Но оппозиция вновь перессорилась. Писатель Вук Драшкович, который легко меняет взгляды и союзников, не сумел даже выйти во второй тур. И Милошевич провел на пост президента Сербии своего человека. Милан Милутинович будет на вторых ролях, но участие в делах Милошевича со временем приведет его на скамью подсудимых Международного трибунала в Гааге…

Милошевич сменил кресло, но остался хозяином страны.

Много раз казалось, что этот человек будет сметен, изгнан, выброшен из политики, но проходило время, и это его соперники исчезали с политической арены, а он оставался. Радикальный националист Воислав Шешель стал вице-премьером. Другим вице-премьером сделали демократа Вука Драшковича, лидера студенческого восстания против Милошевича зимой 1997 года.

Политическую карьеру непотопляемого президента сломали не белградские манифестанты, а Косово. По иронии судьбы Косово помогло ему взлететь, сделало национальным лидером, и оно же его погубило.

Министры лишились аппетита

— Каждые восемь минут в Косово рождается еще один албанец. Понимаете, к чему это приведет? — жаловался мне в Белграде заместитель главы правительства Сербии.

Тучный вице-премьер Данило Маркович был расстроен тем, что его соотечественники-сербы не могут составить конкуренцию косовским албанцам. Даже когда вице-премьер энергично жевал, казалось, что он протестует против непатриотичной позиции сербов, которые не понимают, сколь важно опередить албанцев в подвигах на ниве национального воспроизводства.

В сербском правительстве вице-премьер занимался вопросами образования. Во время приема, устроенного в честь российских журналистов, он разделил с нами трапезу, чтобы пожаловаться на албанцев. Они желают учиться не на сербском языке, а на албанском, иметь свои учебники и образовательные программы.

Когда Милошевич изменил конституцию и разогнал местные органы власти в Косово, албанцы возненавидели «большого брата» — Сербию. Они избрали собственный парламент, своего президента. Никто их не признавал, никто с ними не разговаривал. И албанцы от желания вернуть прежнюю автономию быстро перешли к требованию полной автономии. Сербы стали уезжать из Косово.

Албанцы бойкотировали выборы, и сербы — десять процентов населения — избрали своих депутатов. Среди них был человек по кличке «Аркан», которого разыскивает Интерпол. У него серьезные коммерческие интересы в Белграде, в том числе сеть кафе и небольшая частная армия. Прежде всего, его армия захватывала в «освобожденных» городах банки и ювелирные магазины… Сейчас в Косово тихо, как мне говорили тогда в Белграде, но в любую минуту там все может взорваться.

— Может быть, этот взрыв можно предупредить, предоставив албанцам такую же автономию, какую сербы хотят получить на территории Хорватии или Боснии? — спросил я министра иностранных дел Сербии Владислава Йовановича.

Мой вопрос лишил министра аппетита. Он отодвинул тарелку, развернулся в мою сторону и прочитал получасовую лекцию.

— Нельзя проводить параллель между сербами и албанцами, — объяснял министр, глядя на меня немигающим взором. — Албанцы — это национальное меньшинство. Нет такого международного документа, который требовал бы от нас предоставить им право на самоопределение.

— Албанцы имеют право лишь на культурную автономию в рамках Сербии при полном подчинении сербским законам, — пояснил министр:

— Но никакой политической самостоятельности!

К министру иностранных дел присоединились министры образования и культуры, которые стали хором перечислять мне, сколько албанцев имеют высшее образование и как им хорошо живется в Сербии.

Так, как в былые времена советские функционеры, испытывая омерзение к предмету разговора, доказывали, что евреям в Советском Союзе живется значительно лучше, чем где бы то ни было еще, поэтому нельзя их выпускать.

Военно-полицейская операция в Косово

Чужие проблемы кажутся далекими и не интересными только до тех пор, пока в них не разберешься. В январе 1999 года стало ясно, что надо разбираться в косовских делах, до которых никому не было дела.

Косово — часть Сербии, но девяносто процентов населения — албанцы. Они не желают жить под властью сербов, а сербы не хотят отдавать часть своей территории. Для албанцев — это трагедия разделенного народа.

Два миллиона косовских албанцев отделены от Албании государственной границей. Албания появилась как самостоятельное государство в 1912 году в результате Первой Балканской войны, но половина албанцев осталась за пределами нового государства. Население Албании по переписи 1921 года составляло всего восемьсот тридцать тысяч человек.

Вот простое объяснение причин самого опасного на территории Европы конфликта. При балканском темпераменте принципиальные споры решаются оружием.

Когда распалась единая Югославия, в такое же положение попали сербы, которые жили и в Хорватии, и в Боснии, и в других республиках. Они пытались силой оружия объединить все земли, на которых живут сербы, отрезать сербские районы от Хорватии и от Боснии. Тогда сербы поддерживали принцип самоопределения народов. Столкнувшись с желанием косовских албанцев обрести независимость, сербы отстаивают обратный принцип нерушимости границ.

В сербской мифологии Косово занимает особое место. Сербы называют Косово колыбелью своей культуры, святой землей, имеющей особое значение для исторического самосознания. Здесь была основана сербская автокефальная церковь, поэтому в Косово — самые известные православные монастыри. Здесь в 1389 году славяне насмерть схватились с турецкими войсками, потерпели поражение, и началось пятисотлетнее владычество Оттоманской империи.

Но албанцы в Косово — не пришлые люди. Видные российские историки-балканисты считают албанцев коренными жителями Косово. Они давно там живут. Еще в конце XIX века именно Косово превратилось в центр албанского освободительного движения против Османской империи. По мнению албанцев, Косово — территория, несправедливо отрезанная от Албании.

В 1913 году Косово вошло в состав Сербского королевства. Албанцы считали, что их права ущемляются центральной властью и расквитались во время Второй мировой войны. После оккупации Югославии вермахтом большая часть Косово досталась Албании, которая находилась под контролем фашистского правительства Бенито Муссолини. Албанцы преследовали сербов, и это тоже осталось в исторической памяти.

После войны Йосип Броз Тито вроде бы обещал албанскому лидеру Энверу Ходже провести плебисцит среди албанского населения Югославии и передать Косово Албании. Тито, видимо, рассчитывал объединить все Балканы под своим руководством. В январе 1945 года Сталин принял главу делегации Национального комитета освобождения Югославии Андрию Хебранга, которому многозначительно сказал:

— Албанцы тоже славяне по происхождению.

Но потом Тито передумал отдавать Косово. Югославы принимали из Албании только крупных политэмигрантов, остальных по секретному соглашению возвращали Энверу Ходже.

Албанцы называли сербов шовинистами. Сербы албанцев — сепаратистами. Албанцы говорили, что сербы их угнетают. Сербы отвечали, что их выдавливают из Косово. Ссылки на историю не решали нынешний спор. Даже если два миллиона албанцев свалились на Косово откуда-то из космоса, все равно эту проблему надо решать. Ситуация была трагическая. Албанцы чувствовали себя как на оккупированной территории. Сербы находились вроде бы в привилегированном положении — они занимали все государственные должности. Но они жили под охраной полиции и армии. И чем дальше, тем конфликт глубже.

И с каждым годом отчуждение только усиливалось. Мировое сообщество не поддержало создание самостоятельного государства косовских албанцев. Сепаратизм в Европе никто не поощрял. Против была и Россия. Это обижало албанцев. Кто помнит, что греческий и албанский народ были когда-то отмечены Георгиевским крестом за служение России? Албанские полки прославились в совместной борьбе против турок. И Россия была им благодарна.

Слободан Милошевич сам подготовил почву для конфликта. Йосип Броз Тито предоставил Косово права-это стабилизировало ситуацию. Милошевич взорвал Косово, сделав карьеру на сербском национализме.

В ответ на действия Белграда албанцы 2 июля 1990 года провозгласили Косово «независимой и равноправной республикой в составе федерации Югославии». 7 сентября албанцы-депутаты из распущенной сербскими властями скупщины приняли собственную конституцию. Косовские албанцы провели два референдума, парламентские и президентские выборы и провозгласили себя независимой республикой.

В Приштине появились албанские правительство и парламент. Но Косовскую республику признало только Народное собрание Албании.

Президентом непризнанной республики косовских албанцев стал писатель Ибрахим Ругова. Он родился в декабре 1941 года. Окончил Приштинский университет, получил степень доктора наук и руководил косовскими писателями. В 1989 году его исключили из Союза коммунистов Югославии — он подписал протест против изменения конституции, поскольку Косово лишалось тех прав, которые предоставил Тито.

Ибрахим Ругова создал первую политическую партию в крае — «Демократический союз Косово». Он призывал к ненасильственному сопротивлению сербским властям. Под его председательством Координационный совет албанских политических партий в Югославии на заседании в Приштине 12 октября 1991 года принял политическую декларацию о решении албанского вопроса из трех пунктов:

1. Республика Косово становится суверенным независимым государством.

2. В составе Югославии образуется Албанская республика с теми же правами, что и Хорватия, и Сербия.

3. Албанцы проводят референдум, на котором решают, хотят ли они присоединиться к Албании.

Какова была позиция самой Албании? Руководители страны держались осторожно. Президент Албании Сали Бериши говорил о том, что Сербия должна вернуть Косово автономию, которую Тито предоставил в 1974 году и которую потом отменили. И никаких призывов к отделению от Югославии! Эту позицию Сали Бериши радикальные косовцы во главе с академиком Реджепом Чося называли капитулянтской.

Попытку поладить с албанцами предпринял премьер-министр Югославии Милан Панич осенью 1992 года. Его правительство приняло программу действий в Косово. Панин сам встречался с Руговой. Но Панин быстро лишился своего поста. После его ухода сербское правительство перестало искать пути нормализации в Косово.

Правда, 1 сентября 1996 года Слободан Милошевич и Ибрахим Ругова неожиданно договорились о том, что албанские дети вернутся в государственные школы — после шести лет бойкота. Переговоры проходили при посредничестве представителей Ватикана. Со стороны Милошевича это был жест, рассчитанный на Запад. Его соглашение с Руговой так и не было реализовано.

Милошевич с откровенной издевкой говорил американцам:

— Косово всегда было сербским, за исключением короткого периода во время Второй мировой войны. Мы дали албанцам собственное правительство, собственный парламент, собственную библиотеку, школы и даже Академию наук. Разве вы, американцы, дали своим неграм собственную Академию наук?

Ситуация была такова. Сербское меньшинство держало в руках все — от полиции до бизнеса. Сто тысяч сербов находились в привилегированном положении — они управляли краем. Они жили среди двух миллионов албанцев, восемьдесят пять процентов которых вовсе не имели работы. В результате сербы могли жить только под охраной полиции.

В 1997 году в Косово появилась Армия освобождения Косово (АОК), которая начала борьбу против сербской полиции. АОК зародилась как марксистская повстанческая организация. Она не имела поддержки, пока через границу не устремилось оружие в Косово после хаоса в Албании.

Албания при Энвере Ходже была милитаризованной страной с огромными запасами оружия. После падения режима автоматы оказались единственным достоянием албанцев. Они стали торговать оружием. Некоторые пограничные деревни жили за счет контрабанды оружия.

В Армию освобождения Косово вступали молодые албанцы. Ее лидеры оспаривали власть над краем у Ибрахима Ругова, почти миролюбивого политика. Они считали, что винтовка рождает власть. Албанские боевики стали изгонять сербов из деревень. Огромная церковь в Приштине так и осталась недостроенной — это метафора трагической ситуации. Косовские сербы говорили, что они проиграли демографическую битву. Один серб приходился на девять албанцев. И сербы продолжали уезжать.

Сербскую полицию в Косово формировали не из местных сербов, как в Боснии или в сербской части Хорватии, а из тех, кого привозили из других частей страны. Полицейские просто боялись выходить на службу — их могли убить. На помощь власти пришли вооруженные силы.

Армия освобождения Косово, состоявшая из разобщенных отрядов, с которыми очень трудно вести переговоры и которых ни в чем невозможно убедить, была не так уж сильна. Югославские вооруженные силы легко могли уничтожить АОК, но для этого пришлось бы сгонять с мест местное албанское население. Это неминуемо привело бы к жертвам.

Долгое время в Косово было сравнительно тихо, и мир не обращал на этот регион внимание. О косовских албанцах почти не вспоминали. Поначалу и албанских боевиков было немного. Но в какой-то момент нервы у Милошевича или у его генералов все-таки сдали. И это понятно почему: Милошевича обвиняли в том, что он потерял Сербскую Краину, Боснию. Потерять Косово он не мог.

Как это всегда происходит на Балканах, перед кровопролитием вспоминают о старых обидах и преступлениях. Сербские руководители напомнили о том, что происходило здесь во время Второй мировой войны: албанцы служили нацистам и уничтожили сорок тысяч сербов. Что же удивляться, говорили сербы, что Армией освобождения Косово командует албанец, который дослужился до генерала в хорватской армии — еще одного врага сербов…

В начале 1998 года Милошевич отправил сербский спецназ с приказом провести массовую зачистку края и уничтожить повстанцев из АОК. Это была роковая ошибка. Но, казалось, кровопролитие еще можно остановить. Президента Милошевича пригласили в Москву и вынудили согласиться на отвод войск. Но уже албанская молодежь взялась за оружие. Албанские боевики врывались в города и стреляли в сербских полицейских.

Тогда Милошевич решил идти до конца — полностью уничтожить очаги албанского сопротивления. Хотя сербы, мужественно сражавшиеся во Вторую мировую войну против немцев, знают на собственном опыте, что одолеть партизанское движение, поддерживаемое народом, невозможно.

Военно-полицейская операция, проведенная сербскими силами, была быстрой и жестокой. Армейские части уничтожили базу АОК. У повстанцев оказались пулеметы и даже пушки — видимо, из Албании.

Но во время операции гибли и женщины, и дети. Европа забеспокоилась. Вся эта операция проходила под взглядами иностранных журналистов, которые в прямом эфире показывали механизм этнических чисток. Как это обычно бывает, страдали в первую очередь мирные жители, а не вооруженные албанские боевики. Из зоны боевых действий, из сожженных албанских деревень бежали крестьяне, оставшиеся без крова.

Часто, кажется, что партизаны проиграли, хотя на самом деле это не так. Национальные движения оживают в тот момент, когда их дело кажется проигранным. Это надо было иметь в виду и применительно к Косово — маленькому району на Балканах, который держал в напряжении всю Европу.

В начале июня 1998 года началась новая операция сербской полиции против АОК, которая контролировала теперь треть территории края. Ее численность уже превысила двенадцать тысяч человек.

Мир заговорил о Косово, когда начались боевые действия. Еще недавно американские дипломаты считали, что АОК — это террористы. Наблюдая за столкновениями между сербскими солдатами и полубандитскими формированиями косовских албанцев, мировое сообщество не знало, что делать. Дипломатам было ясно: если Косово отделится от Сербии, начнут рассыпаться все государственные образования на Балканах, начиная с Боснии, которую сдерживал только костяк международных сил. Но зрелище сожженных федеральными войсками домов в Косово изменило настроения.

Запад требовал от Милошевича прекратить военно-полицейские операции, дать беженцам возможность вернуться домой и вступить в переговоры с албанским меньшинством. Была принята соответствующая резолюция Совета Безопасности ООН.

Начались переговоры о судьбе Косово. Придумать идеальный вариант решения оказалось невозможным. Интересы косовских албанцев и сербского руководства были противоположны. Президент Милошевич соглашался вести только переговоры о капитуляции, албанцы — только о признании независимости Косово.

Циники говорили, что албанцы и сербы еще слишком мало поубивали друг друга, чтобы мириться.

Посредники предложили компромиссный вариант. План был отвергнут косовскими албанцами, потому что не предоставлял им самостоятельности. Он не подходил и Милошевичу: требовался ввод в Косово миротворческих сил, которые должны были гарантировать, что военных действий там больше не будет. Но албанцы все-таки подписали план урегулирования, а Милошевич наотрез отказался.

Президент Билл Клинтон отправил в Белград Ричарда Холбрука. Он как заместитель государственного секретаря добился подписания Дейтонского мирного договора в Боснии. Холбрук славился своей энергией, умом и безжалостной амбициозностью. Его именовали слоном в посудной лавке. Европейские дипломаты не любили Холбрука за грубость и жажду власти. Но европейцы со своими приятными, изысканными манерами ничего не добились в Боснии, а он добился.

В октябре 1998 года Ричард Холбрук подписал с Милошевичем соглашение об отправке в Косово обширной миссии Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе. Две тысячи членов миссии должны были изучить положение в крае и представить свои предложения.

В Белграде заявили, что война в Косово закончена и банды уничтожены, поэтому федеральные войска вернулись в казармы. Когда он это говорил, югославский спецназ и милиция еще жгли дома албанцев. Но им действительно пришлось остановиться, потому что НАТО пригрозило, что нанесет удар по сербским войскам.

Но когда Милошевич в ответ на давление Запада остановил своих бойцов, албанцы получили возможность развернуться. Как только ушли войска, появились боевики Армии АОК. Они превратились в народных героев. Ибрахим Ругова утратил влияние на сограждан. Все симпатии были на стороне боевиков, которые требовали не только отделения от Югославии, но соединения всех албанцев в одно государство.

В середине января 1999 года ситуация в Косово вышла из-под контроля. После того, как албанцы взяли в заложники сербских солдат, Белград санкционировал новую военную операцию. Милошевич отправил в край сорок тысяч сербских солдат. Они не сумели вовремя остановиться и оказались в центре внимания мирового сообщества.

На Западе эти операции назвали геноцидом. Управление Верховного комиссара по делам беженцев пользовалось термином «этнические зачистки». Албанцев выгоняли из домов и уничтожали целые кварталы. Косово наводнили и профессиональные убийцы, и грабители — они действовали в масках. Возникло мнение, что Милошевич хотел бы решить косовскую проблему самым простым путем — выгнать всех албанцев. Из зоны боевых действий, из сожженных деревень бежали крестьяне. И все это снимало телевидение. Из Косово в 1999 году двести двадцать тысяч человек бежали в Албанию, Македонию и Черногорию, правительство которой помогало косоварам.

Военно-полицейская операция была роковой ошибкой президента Милошевича. Европейцы и американцы каждый день видели на экранах телевизоров горящие албанские деревни и беженцев. Говорили, что мир не мог остаться равнодушным этой трагедии в Европе. 24 марта 1999 года авиация НАТО начала бомбардировки военных объектов на территории Югославии, без санкции СБ ООН. От Милошевича требовали прекратить военно-полицейскую операцию в Косово.

Это вызвало взрыв возмущения в России: Запад напал на Югославию, чтобы поработить славянское государство, которое не желает подчиняться НАТО.

Бомбардировки Югославии

На протяжении многих лет Милошевич неизменно принимал требования Запада, который разработал метод воздействия на югославского президента.

Милошевич не поддавался на уговоры. Он — балканский политик. На него действовали только давление и угрозы. Он соглашался на компромисс только в последний момент, когда НАТО уже принимало решение применить силу. Так и в случае с Косово НАТО верило, что в последнюю секунду Милошевич капитулирует. Но этого не произошло, потому что такая уступка могла стать роковой для Милошевича.

В частных беседах российские дипломаты критиковали Милошевича, считая, что косовская проблема — его рук дело. Но Россия, располагая правом вето, блокировала принятие жестких мер против Милошевича в Совете Безопасности ООН. Тогда страны НАТО принялись решать косовскую проблему самостоятельно. Ведь несколько лет назад натовские бомбардировки сербских позиций в Боснии остановили там войну…

НАТО начала боевые действия. Это превратилось в настоящую трагедию. Под бомбами погибли люди. Поскольку в Косово сербская полиция действовала с жестокостью, компромисс между сербами и албанцами оказался невозможным.

Кто же в НАТО способствовал принятию решения о бомбардировках Югославии?

Североатлантический блок — это гигантский бюрократический аппарат, который объединяет Америку и пол-Европы. Он располагает почти неограниченными материальными ресурсами и не должен ощущать недостатка в «хороших мозгах». Во всяком случае, платят там неплохо.

По уставу генеральный секретарь НАТО сам ничего не решает. Решения принимают правительства стран, которые входят в Североатлантический союз. Задача генерального секретаря — быть посредником, сблизить позиции, поскольку ни одно решение не может быть принято, если хотя бы одна из стран-участниц возражает.

Но с избранием генеральным секретарем НАТО испанца Хавьера Соланы ситуация несколько изменилась. Его южный темперамент, бешеная энергия, интеллект университетского профессора и завидная способность убеждать сделали Солану ключевой фигурой в принятии решений. Испанец Хавьер Солана казался странным выбором. Профессор физики, бывший марксист, один из лидеров социалистической партии, он в юности был борцом против вступления Испании в НАТО. Его старший брат сидел в тюрьме за антиправительственные выступления. Он сам получил партийный билет в подполье. Неужели НАТО понадобились такие люди?

Но юношеское увлечение Соланы марксизмом было неверно истолковано. Хавьер Солана не был намерен изнутри подрывать Североатлантический блок. Марксизм, как и протесты против вступления Испании в НАТО, были средством в борьбе против диктатуры Франко для молодого Соланы.

В тридцать пять лет Солана стал членом испанского парламента, в сорок лет — министром. Солана, политик — прагматик, оценил роль Североатлантического блока. На него, как и на многих, подействовал тот факт, что войну в Боснии сумело остановить только НАТО.

Хавьер Солана не обычный международный бюрократ, который работает от сих до сих. Он наслаждался своим делом. И превратился в самостоятельную политическую фигуру. Солана очаровал партнеров отменной работоспособностью, природным шармом и готовностью взаимодействовать со всеми, чьи сердца ему надо завоевать.

— Партнеры на переговорах, условно говоря, должны вас прощупать, — говорил Солана. — Они должны видеть, что у НАТО есть лицо.

Испанцы называли Солану министром объятий и улыбок. Он был доброжелательным, терпеливым и обходительным. Он считал, что ему как ученому-естественнику легче разобраться с проблемой. Он мог ее легко проанализировать и найти решение. Он с большим уважением относился к гениальному российскому физику лауреату нобелевской премии — Льву Ландау, прочитав все его книги.

После распада Советского Союза натовские генералы не совсем представляли, что им теперь делать. Солана нашел работу для НАТО. Он превратил Североатлантический блок в некое общеевропейское правительство, которое берется обсуждать и решать все серьезные проблемы на континенте. Можно предположить, что Солана сыграл важную роль в решении бомбить Югославию. Солана — очень жесткий человек, добивался своего с неизменной улыбкой.

Генеральный секретарь ООН Кофи Аннан одобрил действия НАТО. Он сказал, что дипломатия потерпела поражение, пытаясь решить косовскую проблему, и в такой ситуации приходится применять силу. Изгнанных из своих домов албанцев становилось все больше. Разразилась настоящая гуманитарная катастрофа, которой Европа не помнила со времен Второй мировой войны.

Очевидно, что причина наших разногласий с Западом относительно ситуации вокруг Косово состояла не только в том, что у нас разные политические интересы. Мы просто по-разному представляли себе то, что там происходит.

Когда американский президент Клинтон сравнил действия югославского президента Милошевича с преступлениями нацистов, в России были возмущены. Российские политики и телезрители видели одну картину — сербские города под натовскими бомбежками. А на Западе видели другую картину — бесконечные потоки албанцев, которых изгоняют из Косово. Это продолжалось день за днем. И этот нескончаемый поток был главным аргументом, который использовали руководители НАТО, чтобы бомбить Югославию, заставить президента Милошевича вывести войска и полицию из Косово и прекратить депортацию албанцев.

— Нарушенные Милошевичем обещания, — сказал Билл Клинтон, — переполнили все кладбища на Балканах.

Чтобы понять мотивы стран НАТО, наша съемочная группа тем летом побывала в Македонии — в лагерях албанских беженцев.

В России Солану проклинали и называли поджигателем войны. В некоторых странах на него смотрели неодобрительно, полагая, что именно он заварил всю эту кашу. Но было место в Европе, где его встречали так, словно это второе пришествие Иисуса Христа. Это место — лагеря албанских беженцев в Македонии.

Прилетев в один из этих лагерей, генеральный секретарь НАТО Хавьер Солана произнес, возможно, самую короткую в своей жизни речь. Но нигде и никогда его слова не вызывали такого восторга.

— Я скажу вам только одну вещь, — произнес Солана, чьи слова переводили сразу и на сербский, и на албанский. — Посмотрите в ту сторону. Там — Косово. Друзья мои, скоро мы туда вернемся! Мы понимаем ваши страдания. Мы гарантируем будущее вашей страны. Мы вернемся туда вместе!

Таким Солану еще никто не видел. Он не играл и не ораторствовал. Он был искренен. При виде беженцев он с трудом удерживался оттого, чтобы не расплакаться.

Генерального секретаря НАТО считали расчетливым и бездушным политиканом, которому ничего не стоило устроить настоящую войну в Европе. Думать так — значит, не понимать этого человека. Солана вырос во франкистской Испании. Еще в юности он стал социалистом — в восемнадцать лет в подполье получил партийный билет. На митинге в лагере беженцев Солана словно вернулся в родную стихию, в свою юность. Он отказался от политического социализма, но остался идеалистом и моралистом.

Кто-то из албанцев выкрикнул из толпы:

— Господин Солана, вы гарантируете независимость Косово?

Солана ответил:

— Я гарантирую, что вы вернетесь домой.

Чтобы не думали и не говорили о Солане, для него военная операция, затеянная НАТО, была единственным способом вернуть беженцев на родину. Мысль о том, что бомбардировки — негодный инструмент решения гуманитарной проблемы, в НАТО не принимали. Других инструментов не нашлось, а попытки уговорить Милошевича прекратить военную операцию ни к чему не привели.

Правительство нищей Македонии не имело ни денег, ни технических возможностей, чтобы принять столько беженцев. Заботу о беженцах взяли на себя натовские войска. Это была идея Соланы.

Почти все беженцы — не городские жители, а крестьяне, которым оторваться от земли — значит лишить свою жизнь смысла. Это люди, которые потеряли все и потерялись сами. Когда их спрашивали, почему они бежали. Не из-за того, что Косово каждый день бомбят натовцы? Они были готовы растерзать наивных журналистов. Во всех лагерях беженцы рассказывали одни и те же истории: о том, что сербы расстреливают молодых албанцев, которых подозревают в принадлежности к Армии освобождения Косово, а молодых албанок — насилуют. Проверить подлинность этих историй было трудно. Однако все беженцы — сотни тысяч несчастных людей, повторяли одно и то же. Могли ли они сговориться?

Македония — многонациональное государство, здесь живут и албанцы — примерно пятая часть населения. Появление огромного числа беженцев из Косово македонцев не радовало. Если албанцы и здесь составят большинство, это приведет к распаду маленькой Македонии. Сами македонцы, скорее, сочувствуют сербам и побаиваются бойцов АОК, которые нашли приют в лагерях беженцев. Да и живущие в Македонии сербы совсем не были рады натовцам.

Если есть на земле место, где военный блок НАТО пользовался всеобщей любовью и уважением, то это были лагеря косовских беженцев! Албанцы готовы были на руках носить натовских солдат. Для беженцев они — спасители и защитники. Единственная надежда вернуться домой была связана с НАТО. Новоприбывшие беженцы рассказывали, что сербы продолжали планомерно очищать Косово от албанцев. И это порождало такую ненависть, что возможность сосуществования албанцев и сербов в одном государстве становилась все менее возможной.

Несколько недель казалось, что бомбардировки не дали никакого эффекта. Президент Билл Клинтон призвал наращивать мощь воздушных ударов и пообещал албанским беженцам, что к зиме они вернутся домой. Появились сообщения, что натовские штабисты были заняты разработкой наземной операции в Косово. Натовцы считали, что за шесть недель они сломят сопротивление сербской армии и еще до наступления морозов косовские албанцы смогут вернуться домой.

Лучшие умы Европы были заняты поисками мирного решения. В Россию приезжал президент Франции Жак Ширак. Заместитель государственного секретаря Соединенных Штатов Строуб Тэлботт не вылезал из Москвы. Государственный секретарь Мадлен Олбрайт чуть не каждый день созванивалась с российским министром иностранных дел Игорем Ивановым. Но найти формулу мирного урегулирования не удавалось.

Бомбардировки Югославии в марте 1999 года стали важнейшим внутриполитическим событием для России. Президент, правительство, Дума — все занимались косовским кризисом. Россия впервые за восемьдесят пять лет однозначно поддержала сербов в противостоянии с Западом.

Многие в России полагали, что обязаны занять сторону православной и славянской Сербии, извечной союзницы. Но история значительно сложнее. Обычно вспоминают, что Россия помогла Сербии освободиться от владычества Оттоманской империи и вступилась за нею летом 1914 года.

Тем летом, когда началась Первая мировая война, российский император Николай II отправил телеграмму сербскому престолонаследнику Александру:

«Ваше Королевское Высочество может быть уверено, что Россия не останется равнодушной к судьбе Сербии».

Сочувствие сербам было признаком хорошего тона при царском дворе в Санкт-Петербурге. Но особые отношения царской России с Сербией были лишь маскировкой обычных отношений сюзерен-вассал. Для царской России Сербия была лишь сферой влияния, но эти прозаические интересы облекались в изящную форму уверений во взаимной любви и духовном единстве. Царскую Россию больше интересовала Болгария, которая контролировала выход в Средиземное море через Босфор и Дарданеллы. Геополитика важнее эмоций. В 1877 году, когда после очередной русско-турецкой войны подписывался Сан-Стефанский мирный договор, Россия согласилась передать сербские земли Болгарии…

Телеграмма императора Николая II имела печальные последствия, в том числе для ее отправителя. Началась Первая мировая война, затем последовала революция и расстрел императорской семьи.

После Первой мировой войны ни в России, ни в Сербии не вспоминали об особых отношениях и славянском единстве. Отношения нашей страны с Югославией складывались на редкость неудачно. После Второй мировой войны Сталин жестоко рассорился с Югославией, и ее вождя Йосипа Броз Тито в Советском Союзе именовали не иначе, как «кровавая собака Тито».

Конфликт Сталина с Тито был нацелен на то, чтобы либо подчинить себе маршала, либо установить менее самостоятельное правительство в Белграде. Но у Сталина ничего не получилось. Более того, Советский Союз утратил свое влияние на стратегически важных Балканах. Это был большой просчет.

«Сталин готовил чуть ли не нападение на Югославию, — рассказывал Никита Хрущев. — Помню, однажды мне доложил министр госбезопасности Украины, что производится секретная отправка большого количества людей на Балканы из Одессы. Их отправляли каким-то кораблем, наверное, в Болгарию. Люди, которые были причастны к организации их отправки, докладывали мне, что образованы воинские соединения, и хотя те уезжают в гражданских костюмах, но в чемоданах у них лежат военная форма и оружие.

Мне сообщили, что готовится некий удар по Югославии. Почему он не состоялся, не могу сказать. Более того, от самого-то Сталина я вообще не слышал об этом, а докладывали мне исполнители его воли, которые занимались организацией отправки и посадкой тех людей на корабли. Настроение у них было агрессивное:

— Дадут им наши! Вот они уже отправляются и вскоре начнут действовать.

В их словах не было никакого сожаления о происходящем».

Даже когда отношения между нашими странами нормализовались, взаимная неприязнь сохранилась. До самого распада социалистическая Югославия, которая жила очень неплохо, ориентировалась на Запад. Полвека ни в России, ни в Сербии не вспоминали об особых отношениях и славянском единстве. О духовном единстве сербские лидеры заговорили, оказавшись в полной изоляции.

Вот характерное обращение сербской интеллигенции к русскому народу, напечатанное в газете «Правда»:

«Хорватия и Босния только пробные камни в куда более широком и мрачном плане неких западных сил, желающих добиться своей власти над Евразийским континентом. Сегодня самолеты пакта НАТО — над Балканами, завтра — над Кавказом… С нашей судьбой решается и ваша судьба, и судьба целого человечества!.. Помогите нам вырваться из гетто, разбить тюрьму, в которую заключили нас силы Зла! Пусть ваши пароходы приплывут в воды Дуная и Адриатики и ваши самолеты появятся в наших небесах!»

Крупные финансовые структуры Сербии установили прямые связи с российской оппозицией. Сербские бизнесмены оплачивали поездки в Белград оппозиционных политиков и журналистов, которых по-царски принимали, хорошо угощали и не отпускали домой без подарка. Официальный Белград обрабатывал российское общественное мнение. В начале девяностых сербские лидеры сделали ставку на российскую оппозицию. Но после роспуска Верховного Совета России и подавления октябрьского мятежа в 1993 году основные союзники белградского режима потеряли свое влияние. И президент Сербии Слободан Милошевич сразу же проявил больше интереса к поиску мирного решения в Боснии.

Отношение русских к войне на территории распавшейся Югославии зависело оттого, к какой партии они принадлежали и какие газеты читали: «Скажи мне, в какой партии ты состоишь, и я скажу, как ты относишься к Сербии и Хорватии».

Российские националисты видели в войне, которую сербы ведут против хорватов и боснийских мусульман, образец, достойный подражания. С их точки зрения, «сербы показали всему миру, что с Америкой и с Западом вообще нужно разговаривать только на языке силы. Русские должны последовать примеру сербов, потому что Америка уготовила России судьбу Югославии».

По мнению белградских лидеров, панславянская идея должна гарантировать им поддержку Москвы. Но почему славянская солидарность распространяется только на сербов, а не на поляков, хорватов и чехов? Все они тоже славяне. Возможно, ли реализовать панславянскую идею в современной политике? Даже Александр Солженицын думал об этом…

Министерство иностранных дел России заявило, что НАТО ведет войну на уничтожение югославского народа. Весной 1999 года многие политики доказывали, что нужно выдвинуть ядерные ракеты на территорию Белоруссии — поближе к странам НАТО, снабдить Югославию современным оружием или просто оказать сербам военную помощь.

В первую очередь, по мнению наших генералов, сербам были нужны средства противовоздушной обороны. Это помогло бы им противостоять бомбардировкам, поскольку натовская авиация понесла бы серьезные потери. Военные считали, что несколько полков ракетных систем С-300, которые считались надежным средством борьбы с авиацией противника, можно было перебросить очень быстро и мгновенно развернуть.

Но несколько ракетных установок сами по себе не изменили бы положение. Налеты натовской авиации осуществляли самолеты дальнего радиолокационного обнаружения и управления Е-ЗА. Они наводили бомбардировщики на цель, предупреждали о появлении врага, управляли боем истребителей и показывали своим самолетам, как обойти зоны действия ПВО противника. Так что натовцы могли навалиться на стартовые позиции российских ракет всей силой и их уничтожить, например, крылатыми ракетами, которые можно было запускать с земли, с надводных кораблей или с подводных лодок.

Крылатая ракета летит ниже зоны действия радарных установок, над самыми вершинами деревьев. Она прокладывает свой маршрут, сопоставляя заложенные карты с местностью в память бортового компьютера, и способна резко поворачивать, чтобы избежать встречи с установками ПВО.

Помимо С-300 пришлось бы отправить в Югославию и зенитные ракетные комплексы Тор-М1, которые предназначены для уничтожения крылатых ракет. Но натовцы могли атаковать зенитчиков боевыми вертолетами. Так что пришлось бы разместить там еще и зенитные ракетные комплексы Бук-М1. Они очень эффективны при стрельбе по низколетящим целям.

Все это оружие нужно было свести в единую систему противовоздушной обороны и наладить взаимодействие с истребительной авиацией. Но у югославов были старые самолеты, и из России надо было перегонять новые многоцелевые истребители Су-35 и Су-37. Они могли бы противостоять самым современным американским самолетам.

Но сербы такую систему едва ли освоили бы сразу, а значит, пришлось бы посылать наши боевые расчеты, специалистов, военных советников и штабистов, а их надо охранять. Так что пришлось бы послать какие-то наземные части, подкрепив их танками. И сразу же подумать, как организовать бесперебойный воздушный мост для доставки боеприпасов, запасных частей и горючего.

Югославия превратилась бы в настоящее поле боя. После нескольких дней танковых сражений страна походила бы на разоренную Боснию. Чтобы помочь сербам отразить наступление, пришлось бы срочно перебрасывать танки в большом количестве в Югославию.

И главное — это было бы прямое столкновение России и НАТО.

Югославия нуждалась в помощи, но не оружием. Войну нужно было прекратить и не разжигать ее поставками вооружений. Разговоры о возможных поставках оружия порождали у югославского руководства ложные надежды на то, что Россия и в самом деле окажет им военную помощь, а то и схватится с НАТО врукопашную. Это укрепляло нежелание югославское руководство искать политическое решение.

Разумные голоса были редкостью. Новый секретарь Совета безопасности Владимир Путин обратил на себя внимание. Он заявил, что не надо зацикливаться на Югославии, у нас и своих проблем достаточно. Нам надо подумать о защите собственных интересов, а нас подталкивают к конфронтации, к обмену ударами…

А сколько же людей сколачивало себе политический капитал на этой войне! Им не жалко ни сербов, ни наших ребят, которых они готовы были отправить умирать. С какой легкостью эти люди, которым лично ничего не грозит, были готовы втянуть нашу страну в войну! Провоцировали молодежь, звали записываться добровольцами в Сербию.

Молодежь не помнила, что Афганистан тоже начинался с малого. Сначала всего лишь отправляли оружие. Потом пришлось послать советников, чтобы научить афганцев пользоваться оружием. А потом десять лет не могли оттуда вырваться, погубили пятнадцать тысяч парней ни за что ни про что.

Российским политикам, выражающим безбрежную солидарность с сербами, не стоило забывать, что Россия — это еще и мусульманская страна. Об этом напомнил президент Татарии Минтимер Шаймиев. И симпатии российских мусульман были вовсе не на стороне сербов. Весь мусульманский мир, пожалуй, впервые не спешил с осуждением бомбардировок НАТО, потому что поддерживал косовских албанцев. Напротив, Израиль и американские евреи выступили против бомбардировок, потому что высоко ценили ту роль, которую сербы сыграли в борьбе с фашизмом в годы Второй мировой войны.

Президент Югославии Слободан Милошевич мог остановить бомбардировки, прекратив военно-полицейскую операцию в Косово. И российская дипломатия более всего помогла бы сербам, если продолжала бы поиск компромисса вместе с западной дипломатией. Но российское правительство попало в ловушку. Подталкивать Милошевича к компромиссу Москва не хотела по внутриполитическим соображениям. Но и воздействовать на Запад не могла, потому что воспринималась как союзник Милошевича.

Из Брюсселя для консультаций — это очень резкий шаг в дипломатической практике — были отозваны российский посол Сергей Кисляк и военный представитель в НАТО генерал Виктор Заварзин. Представитель Министерства обороны генерал-полковник Леонид Ивашов заявил:

— Если натовцы предпримут акцию в Косово, Россия расценит ее как агрессию против Югославии.

Слова прозвучали настолько угрожающе, что пресс-секретарь президента России Дмитрий Якушкин получил указание исправить положение и публично посоветовал «не обращать внимания на заявления некоторых военных о возможности какой-либо помощи Белграду».

Генерал Ивашов отвечал в Министерстве за международное военное сотрудничество. «Мы с коллегами, — писал заместитель госсекретаря США Строуб Тэлботт, — расценивали это назначение как шутку. Насколько мы знали, Ивашов всего себя посвятил противодействию любому прогрессу в этом направлении».

А в Государственной думе всерьез обсуждался вопрос о том, как и какую боевую технику следовало бы отправить в Югославию.

— Если НАТО осуществит свои военные планы, — предлагал Геннадий Зюганов, — надо полностью прервать отношения с ней, организовать военные поставки Югославии, решить вопрос о добровольцах.

Российские военные демонстрировали солидарность с Югославией. В переговорах с Милошевичем — невиданное дело — участвовал директор Службы внешней разведки Вячеслав Трубников. На прием в югославское посольство по случаю армейского праздника приехал не только начальник Генерального штаба Анатолий Квашнин и командующий воздушно-десантными войсками Георгий Шпак, но и начальник Главного разведывательного управления генерал-полковник Валентин Корабельников.

Во время приема начальник Генштаба и начальник ГРУ уединились с югославским военным атташе. Специалисты полагали, что российская военная разведка передала Югославии все данные об Армии освобождения Косово и информацию о военной активности НАТО в регионе. Хотя, возможно, это было просто выражение психологической поддержки.

И вдруг все старания российских политиков потеряли всякий смысл. Милошевич капитулировал! Все это произошло в течение одной недели. Вот, как это происходило.

Понедельник: Совет НАТО обсуждал продолжение ракетно-бомбовых ударов по целям в Югославии, если Милошевич по-прежнему будет отказываться выполнять требования ООН.

Вторник: президент Югославии Слободан Милошевич полностью принял условия НАТО! Он обещал прекратить боевые действия в Косово, вывести оттуда войска, помочь возвращению двухсот тысяч беженцев и начать переговоры с албанцами. Он согласился на приезд в Косово двух тысяч наблюдателей ОБСЕ и самолетов НАТО на разведывательные полеты над краем.

Среда: президент Ельцин, который все больше времени проводил в загородной резиденции, приехал в Кремль для того, чтобы обсудить ситуацию в Косово. Вызвал к себе премьер-министра Евгения Примакова, министра иностранных дел Игоря Иванова и министра обороны Игоря Сергеева.

Решили сделать хорошую мину при плохой игре, поэтому Игорь Иванов сказал в Государственной думе:

— Мы отвели военную угрозу от Югославии. Среди партнеров возобладала наша точка зрения, что нужно чисто политическое решение.

Примаков добавил, что решающим фактором стала угроза России разорвать отношения с НАТО.

Четверг: Контактная группа в Париже приняла мирный план урегулирования. Генеральный секретарь НАТО Солана вылетел в Белград, чтобы подписать с Милошевичем документ о согласии на разведывательные полеты над Югославией…

Слободан Милошевич вновь не обратил внимания на предложения России урегулировать конфликт и предпочел сдаться Западу. Все слова в поддержку Милошевича, произнесенные его поклонниками в России, не имели никакого значения. Милошевичу надо только одно — столкнуть Россию с Западом.

Как мне кажется, в Москве плохо представляли себе настроения сербского руководства. Значение имеют не тосты, а то, что произносится в тиши начальственных кабинетов.

Еще в январе 1998 года начальник Генерального штаба югославской армии Момчило Перишич заявил, что его стране тоже следовало бы вступить в НАТО. Это осталось незамеченным. А Перишич, который руководил Генштабом югославской армии с 1993 по 1998 год, был влиятельной фигурой в стране. Он участвовал в войне с Хорватией и взятии города Вуковара в 1992 году. В марте 2005 года отставной генерал Перишич добровольно сдался Гаагскому трибуналу.

В июне 1999 года югославский парламент, который еще недавно голосовал за войну, безоговорочно принял все требования Запада. Югославия согласилась вывести свои войска и полицию из Косово, куда войдут международные силы и вернутся албанские беженцы.

Осталось много нерешенных вопросов, в частности, как именно Россия будет участвовать в миротворческих силах и какой будет дальнейшая судьба Косово. Но всех интересовал ответ на главный вопрос: почему президент Югославии Слободан Милошевич согласился на то, что еще недавно отвергал? Что позволило договориться и прекратить войну, которая продолжалась десять недель?

Милошевич понял, что должен капитулировать, как только Россия и НАТО достигли согласия и выработали совместный план. У него был шанс продержаться дольше, если бы в Москве взяли верх политики (и генералы), которые требовали оказать сербам не только политическую, но и военную помощь. Тогда бы война продолжалась, и погибли бы уже не десятки сербов, а многие тысячи.

9 июня 1999 года было подписано соглашение о выводе сербских войск из Косово. 10 июня натовские бомбардировки прекратились. Они продолжались семьдесят восемь дней. Совет Безопасности ООН принял резолюцию № 1244, в которой подтвердил: после вывода сербских войск из Косово туда вводятся «силы международной безопасности».

В Сербии царило подавленное настроение. Когда Милошевич капитулировал, наступило внезапное отрезвление. «А за что мы воевали, — спрашивали себя люди. — Ради чего умирали? И как теперь восстановить то, что разрушено? На это уйдут годы, и понадобятся миллиарды долларов, которых у Сербии нет».

Сербия оказалась в руках политика, который, так или иначе, привел ее к катастрофе. Взбираясь на вершину власти, Милошевич обострил косовскую проблему. Он обещал ее решить в интересах сербов, но им пришлось оттуда бежать. Все, за что боролся Милошевич, оборачивалось трагедией.

Он обещал укреплять Социалистическую Федеративную Республику Югославию, но единое государство разрушилось, от чего больше других пострадали сербы. Когда Югославия начала рушиться, он выступил в роли спасителя сербов. У него была простая и эффективная стратегия. Он предупреждал сербов о неминуемом геноциде, а затем посылал войска, чтобы их защитить.

В 1991 году Милошевич отправил армию поддержать хорватских сербов. Совместными усилиями они отвоевали немалый кусок территории Хорватии и создали не признанную республику Сербская Краина.

При российским посредничестве удалось договориться о предоставлении хорватским сербам почти полной автономии. У сербов появилась возможность остаться на своей земле и нормально жить. Прошло четыре года, и хорватская армия вернула себе утерянные земли. Полмиллиона сербов были вынуждены бежать оттуда. Видимо, навсегда.

Милошевич помогал боснийским сербам в войне, которая шла несколько лет, снабжал их оружием, деньгами и давал указания, как действовать. Это была кровавая и грабительская война, построенная на этнических и религиозных чистках. На первом этапе войны сербы, имевшие превосходство в живой силе и технике, захватили большую часть территории Боснии и Герцеговины.

Международное сообщество предлагало один мирный план за другим. Все они были выгодны сербам, потому что оставляли в и руках значительную часть территории республики. Милошевич говорил «нет», а тогдашние лидеры боснийских сербов Радован Караджич и генерал Младич верили, что смогут занять всю Боснию. Но соединенные силы боснийских мусульман и хорватов окрепли и перешли в контрнаступление.

В этот момент Милошевич, стараясь поладить с Западом, заставил боснийских сербов смириться с Дейтонским мирным планом — на условиях, худших, чем они могли иметь.

То же самое произошло вокруг Косово. Милошевич сначала решительно отверг мирный план и тем самым втянул страну в разрушительную войну. А потом все равно согласился с тем, что от него требовали…

За годы правления Милошевича территория, на которой сербы могут чувствовать себя свободно, постоянно сокращалась. До Милошевича это был самый процветающий народ на Балканах, а в конце его правления оказался у разбитого корыта — с чувством ущемленной национальной гордости и горечью за постоянные поражения и провалы. Сербы остались одни, практически в полной изоляции.

Вот когда стало ясно, что Косово для сербов потеряно. Многие албанцы были убиты во время военно-полицейских операций. Восемьсот пятьдесят тысяч бежали из Косово не сколько от натовских бомбардировок, сколько от сербской армии, полиции и каких-то банд — они уже не хотели жить под сербским управлением. Беженцами стали и косовские сербы, которые боялись мести.

Все прежние варианты договоренностей предполагали только автономию для косоваров. Но как европейцы могли бы помешать албанцам требовать независимости?

Международные силы, вступив в Косово, столкнулись не с сербскими партизанами, которые могли бы попытаться отомстить натовцам, а с албанскими боевиками. Армия освобождения Косово была распущена, но албанские боевики объединились в корпус защиты Косово.

Косовские боевики продолжали исподтишка убивать сербов — в основном для того, чтобы их запугать и сделать совместную жизнь невозможной. Международные силы не в состоянии были их защитить. Теперь уже двести тысяч косовских сербов стали беженцами. Вернуться было страшно. Да и нормальная жизнь в Косово так и не восстановилась — работы нет, жить не на что.

Косовские албанцы были довольны. Чем больше сербов уехало из Косово, тем было лучше. Сербия лишилась рычагов влияния на ситуацию в Косово. Она могла рассчитывать только на помощь международного сообщества. Оно в ту пору гарантировало, что Косово останется частью Сербии. Обещало создание условий для экономического развития. Рассчитывали, что со временем косовские сербы и косовские албанцы преодолеют старую вражду.

Прыжок на Приштину: игра на грани войны

В России был праздничный день, и мало кто знал, что страна — на грани военного конфликта со странами НАТО. Российские и натовские солдаты были готовы стрелять друг в друга… Теперь всю историю можно восстановить по запискам главных участников той драмы.

Зти события развернулись в июне 1999 года, когда российские десантники тайно были переброшены на аэродром Приштины, главного города Косово. И на той, и на другой стороне нашлись генералы, которых война не пугала.

Генерал-полковник Леонид Ивашов, который в ту пору занимал пост начальника главного управления международного военного сотрудничества Министерства обороны, вспоминает:

«Вопрос о возможности вооруженного столкновения с натовцами мы отрабатывали еще на стадии принятии решения о броске в Косово. Был и еще один вариант, запасной: лететь в Белград и в случае боевых столкновений с натовцами провести блицпереговоры о совместном противодействии угрозе нашим миротворцам.

Мы хорошо знали настроения сербских военных: они были готовы развернуть войска в южном направлении и войти в Косово. В этом случае натовцы оказались бы перед перспективой наземной операции, которой они страшно боялись. Тем более что армия Югославии с удовольствием отомстила бы агрессорам и за жертвы, и за поруганную честь. Да еще в братском союзе с русскими. Этот аргумент стал решающим…»

Главнокомандующий войсками НАТО в Европе генерал Уэсли Кларк воспринял тайную военную операцию российских десантников как враждебный акт. Упрямый по характеру, он был готов пустить в ход оружие, чтобы ее остановить:

«Я пытался соединиться с генеральным секретарем НАТО Хавьером Соланой, но безуспешно. Тогда я позвонил в Вашингтон заместителю председателя комитета начальников штабов генералу Джо Ролстону с предложением:

— Не должны ли мы как минимум подумать о военном ответе на этот вызов?

Генерал Ролстон согласился с этим предложением. Генерал Майк Джексон доложил мне, что у него есть две британские роты (примерно двести пятьдесят человек), и французы предлагают свой батальон (это еще триста пятьдесят человек)».

В тот момент судьба мира оказалась в руках военных. Политическое руководство плохо представляло себе, что происходит.

В Москве находился заместитель американского государственного секретаря Строуб Тэлботт, влияние которого объяснялось не столько тем, что он всю жизнь изучал нашу страну, сколько его давней дружбой с президентом Клинтоном.

«В пятницу, 11 июня, — вспоминал Тэлботт, — я приехал в Кремль на встречу с Владимиром Путиным, секретарем Совета безопасности. Путин не высовывался, избегал конфликтов и паблисити, а потому оставался на периферии нашей панорамы российской политики.

Встретившись с Путиным, я поразился, насколько ненавязчиво он способен внушить ощущение самообладания и уверенности в себе. Внешне он очень отличался от руководства страны — невысокий, худощавый и физически развитый; остальные были выше него, а большинство — на вид перекормленные. Путин излучал управленческую компетентность, способность добиваться результатов без суеты и лишних трений.

Если Ельцин и Черномырдин, по терминологии одного ученого, «горячие», то Путин, вероятно, — самый «прохладный» русский, которого я встречал. Он слушал с вниманием, которое казалось столь же расчетливым, сколь и вежливым. Мне, как и остальным, он дал понять, что проделал домашнюю работу и прочел мое досье, подготовленное разведслужбами… С одной стороны, это вроде бы лестно («я вас знаю»), с другой — нервирует («я все про вас знаю»), Путин выразил удовлетворение тем, что война в Косово сменилась миром. Едва ли не мимоходом он добавил, что рад был внести и собственный маленький вклад, предложив Ельцину назначить особым посланником Черномырдина».

Бывший глава правительства Виктор Черномырдин стал специальным представителем президента по урегулированию конфликта в Югославии за два месяца до этого, 14 апреля 1999 года. В марте авиация НАТО начала бомбардировки военных объектов на территории Югославии, чтобы прекратить военно-полицейскую операцию Милошевича в Косово.

Отношения с американцами стали откровенно враждебными. Некоторые российские политики и генералы предлагали отправить в Югославию оружие.

«Необдуманными авансами некоторых политиков, — вспоминал Черномырдин, — мы фактически провоцировали югославское руководство на продолжение убийственной для этой страны войны и уж никак не способствовали прекращению кровавой бани».

Из Белграда председатель Государственной думы Селезнев привез сенсационное сообщение: Слободан Милошевич готов присоединиться к союзу России и Белоруссии. Что было в этих действиях — недопонимание ситуации или стремление вовлечь Россию в широкомасштабную провокацию?

Назначение Черномырдина спецпосланником неприятно удивило руководство Министерства иностранных дел. Хорошо помню иронические замечания в адрес Виктора Степановича. На Смоленской площади были уверены, что у него ничего не выйдет.

Удивились и американцы. Они нашли свое объяснение. Строуб Тэлботт заявил:

«Ельцин никогда особо не восторгался Примаковым. Он отбирал у Примакова косовские дела и передавал их тому, в ком больше уверен. Черномырдин умел работать с вице-президентом Альбертом Гором. Одно это выгодно отличало Черномырдина от Примакова. Ельцин рассчитал, что Черномырдин вразумит американцев и, вероятно, заставит их смягчиться. Но и с Милошевичем Черномырдин мог разговаривать жестко».

Переговоры об урегулировании в Косово вели трое — Виктор Черномырдин, Строуб Тэлботт и Мартти Ахтисаари — президент Финляндии в роли специального представителя генерального секретаря ООН. После долгих и мучительных переговоров они пришли к согласованной позиции: сербские войска уходят из Косово, албанские беженцы возвращаются, бомбардировки прекращаются и НАТО вводит миротворческие силы, которые должны обеспечить порядок и безопасность.

Но тут произошел раскол в рядах сотрудников Виктора Степановича. Вместе с ним на переговоры отправились сотрудники Министерства обороны и Министерства иностранных дел. Представлявший на переговорах Министерство обороны генерал-полковник Леонид Ивашов выступил против Черномырдина.

Ивашов настоял на том, чтобы «Министерство обороны рассматривало натовские бомбардировки Югославии как нарушение принципов ООН, как агрессию против суверенного государства и предприняло все возможные меры».

«По решению И.Д. Сергеева группе связи НАТО, размещенной в Москве в соответствии с Основополагающим актом Россия-НАТО, было предложено в сорок восемь часов покинуть пределы России. До минимума была ограничена деятельность военных атташе стран-членов блока. Наши военнослужащие, обучавшиеся на Западе, были отозваны на родину. Все программы сотрудничества с НАТО в целом и с государствами — участниками агрессии были заморожены».

Черномырдин был не очень рад включению генерала Ивашова в состав делегации, иронически называл его «товарищ комиссар». Виктор Степанович — мастер убеждать, но переубедить Ивашова не смог.

Генерал считал натовцев военными преступниками:

«Я встал и заявил, что категорически не согласен. Понимал, что сжигаю за собой все мосты, но и лукавить не стал. И потому заявил, что предложенный документ — это не равноправное соглашение, а ультиматум, предъявленный Югославии, в связи с чем военная часть делегации не будет участвовать в его подписании и покидает зал заседаний…»

Делегации как таковой не было. Черномырдин вел переговоры в роли спецпредставителя президента. Он сам привез в Белград согласованные предложения. Он ожидал, что Милошевич будет возражать, спорить, требовать изменений и поправок.

«Слободан Милошевич не добавил ничего! — рассказывал Черномырдин. — Ни единого слова! Ни Милошевич, ни его ближайшие соратники не сделали того, что от них ожидали — попытки изменить проект резолюции Совета Безопасности ООН таким образом, чтобы он в большей мере отражал их интересы. Сколько потрачено усилий, сколько пролито крови — ради чего? Чтобы только сейчас принять документ, с которым можно было согласиться раньше?!»

Черномырдин поразился тому, что было известно тем, кто давно наблюдал за политикой Милошевича.

Всякий раз, когда Милошевич втягивал страну в войну, он укреплял свою власть. Он начал военно-полицейскую операцию в Косово, чтобы сплотить население страны против внутреннего врага. Расчетливый политик, он знал, что Косово не удержать. Видимо, рассудил так: если он примет план урегулирования сразу, его бы назвали слабаком, плохим патриотом, предателем. А когда он загубил столько людей и разрушил полстраны, его согласие с мирным планом — это вроде как акт государственной мудрости. Выступая по телевидению, Милошевич говорил о победе Югославии…

«Бомбардировки, — писал Билл Клинтон в своей автобиографической книге, — наконец сломили волю Милошевича к сопротивлению. 9 июня НАТО и сербское военное командование договорились о выводе сербских войск из Косово и о размещении там международных сил безопасности под командованием НАТО.

На следующий день Хавьер Солана дал команду генералу Кларку остановить воздушные налеты. А я объявил американскому народу, что после семидесяти дней бомбардировок они завершены, сербские войска выводят из Косово, а миллион мужчин, женщин и детей, которые были вынуждены бежать оттуда, получили возможность вернуться в свои дома».

Силы НАТО получили мандат Совета Безопасности ООН для проведения миротворческой операции в Косово. И тут разразился новый конфликт — между Россией и НАТО. Камнем преткновения стал вопрос о роли российского военного контингента и его особом статусе.

«Российская сторона, — рассказывал Виктор Черномырдин, — хотела иметь свой сектор численностью порядка бригады десантников. НАТО не желало выделять российским войскам отдельный сектор.

Наш контингент должен сохранять определенную автономию или быть под началом сил ООН, но не в подчинении у НАТО. Американская стороны, натовцы, говорили, что силы эти должны быть едины, то есть находиться под их командованием.

Лично я всегда отстаивал такую точку зрения: Россия имеет свои особые интересы в Югославии. Поскольку она не входит в НАТО, ее контингент не должен и не будет подчиняться командованию Североатлантического блока».

А между тем в Министерстве обороны недовольство заключенным соглашением трансформировалось в конкретное решение. Косово поделили на пять секторов — американский, французский, итальянский, немецкий и британский. В окружении министра обороны маршала Игоря Сергеева решили, что если российским миротворческим силам не будет выделен свой сектор в Косово, надо взять его самим.

«Прямо во время встречи с Путиным, — рассказывал заместитель государственного секретаря Тэлботт, — мне передали записку. Генерал Ивашов сделал заявление, что если НАТО войдет в Косово с юга, из Македонии, без окончательного соглашения о российском участии, российские силы в одностороннем порядке вступят в Косово с севера, через Сербию. Я пересказал содержание записки Путину и добавил, что нам, похоже, грозит военная конфронтация».

— А кто такой этот Ивашов? — спросил Путин.

Сидя в самолете, я поспорил с одним из наших генералов на десять долларов, что Ивашова уволят еще до заката».

Заместитель государственного секретаря, который считается в Америке одним из лучших знатоков России, ошибся. Грандиозный скандал еще только разгорался, и в него втягивались высокопоставленные чиновники.

«Уезжая из Македонии, — вспоминала тогдашний государственный секретарь Соединенных Штатов Мадлен Олбрайт, — я мечтала хорошенько выспаться по пути домой. Но едва самолет оторвался от земли, как нам сообщили, что русские войска вступили на территорию Косово, и сербы встречают их в Приштине, как героев.

Мы с Сэнди Бергером тут же связались по телефону со Строубом Тэлботтом, который как раз находился на пути из Москвы. Мы посоветовали ему лететь назад».

Самолет Тэлботта находился уже где-то над Белоруссией, когда ему сообщили, что российская часть из расквартированного миротворческого контингента в Боснии вошла на территорию Сербии и предположительно движется в сторону Косово. Тэлботту позвонил советник американского президента по национальной безопасности Сэнди Бергер. Постоянно взъерошенный Сэмюел Бергер был знаком с Клинтоном двадцать лет. Строуб Тэлботт знал президента тридцать лет и сам рассчитывал на должность советника по национальной безопасности, но Клинтон предпочел ему Бергера «Сэнди велел мне возвращаться в Москву и «закатить скандал», — вспоминал Тэлботт. — Я пошел в рубку и переговорил с нашим пилотом».

Возвращение Тэлбота в Москву сравнивают с тем, как Примаков, узнав, что начнутся бомбардировки Югославии, отказался от поездки в Америку и вернулся домой.

На самом деле между ними разница. Примаков развернул самолет, чтобы не разговаривать с американцами. Тэлбот развернул самолет, чтобы договориться.

«В Москве, — рассказывал Тэлботт, — в нашем посольстве мы смотрели прямые репортажи Си-эн-эн о продвижении российской бронеколонны в Южной Сербии. Когда мы приехали в МИД, Иванов беседовал по телефону с Мадлен Олбрайт. Странный у них получался диалог. Государственный секретарь извещала министра иностранных дел России, что войска его страны уже вошли в Сербию и приближаются к Косово, а тот отвечал, что это неправда.

Мадлен Иванову не поверила — у нас имелась собственная информация о передвижении войск на Балканах, и она поступала из источников, которым мы доверяли больше, чем российскому Министерству обороны. Однако Мадлен сомневалась, кто же врет: Иванов ей или российские военные — Иванову».

Что же произошло на самом деле? Почему российские десантники начали тайный марш в сторону Косово? И как получилось, что другие министры, в том числе руководитель российской дипломатии Игорь Сергеевич Иванов, ничего об этом не знал?

«Мы, — вспоминал генерал Ивашов, — стали готовить доклад министра обороны Сергеева президенту Ельцину о том, что нас пытаются исключить из балканского процесса, во избежание чего следует предусмотреть ряд мер. Одной из них мог бы стать одновременный с натовцами ввод в Косово наших миротворческих подразделений.

Проект документа доложили министру иностранных дел Иванову. Он внимательно прочитал его, внес несколько поправок и завизировал. Позднее пошли разговоры о том, что министр был якобы не в курсе дела, что его чуть ли не «подставили». Это не так, как мы видим. Иванов, возможно, не знал деталей, но они ему и не требовались. Детали — дело военных. Министр обороны поставил свою подпись и направил доклад к Ельцину. Вернулся из Кремля он довольный — президент дал санкцию на синхронный с натовцами ввод российского контингента на территорию Косово».

В соседней Боснии выполняла миротворческую миссию российская воздушно-десантная бригада. Один из ее батальонов решили перебросить в Косово, а потом прислать транспортными самолетами еще два батальона с территории России…

Генерал-лейтенант Николай Стаськов, который был тогда начальником штаба воздушно-десантных войск, рассказывал журналистам:

«Решение принималось келейно, даже не на уровне первых лиц. Я как начальник штаба ВДВ знал заранее. Миротворческой бригадой ВДВ на Балканах командовал полковник Николай Игнатов. Я позвонил ему:

— Создавай заранее группировку.

Чтобы никто не заметил, формировали колонну на старом аэродроме. Когда получили команду, сразу рванули вперед. Сомнения были. Вышел на меня полковник Игнатов, говорит, никаких письменных приказов не получал, что делать? Беру, говорю, ответственность на себя, вперед».

Колонна, направлявшаяся в Косово, состояла из пятнадцати бронетранспортеров и тридцати пяти автомобилей с личным составом. В Министерстве обороны больше всего беспокоились о том, как скрыть от НАТО переброску российских солдат. Формально они подчинялись командиру американской дивизии и совместно выполняли боевую задачу.

Обмануть американских товарищей по оружию оказалось делом не сложным.

Генерал Ивашов:

«Командование бригады по указанию Москвы информировало американца-командира дивизии, что наш батальон получил приказ на выдвижение на территорию Союзной Республики Югославии. Командир дивизии поинтересовался, не нужна ли какая помощь, и пожелал русским успеха.

Под Белградом батальон принял под свое командование генерал-лейтенант Заварзин. Я официально проинформировал Виктора Михайловича, что приказ на осуществление ввода нашего контингента в Косово отдан министром Сергеевым во исполнение прямого указания президента России. Честно говоря, расстановка сил в Москве не гарантировала, что кто-либо из должностных лиц Генштаба, Министерства иностранных дел или президентской Администрации не попытается вмешаться в действия Заварзина и не поведет какую-то свою линию».

Из слов генерала Ивашова следует, что генеральный штаб либо вообще не был поставлен в известность о переброске войск, либо возражал против этого. Для вооруженных сил ситуация невиданная. Ни одна боевая операция не проводится вне Генерального штаба. Военной операцией, выходит, руководил начальник управления международного военного сотрудничества? Вообще-то его обязанность — отправлять министра в зарубежные командировки и принимать иностранных коллег, сотрудничать с военными ведомствами других стран. Но генерал Ивашов этим не ограничивался.

Самого министра обороны маршала Сергеева не было ни слышно, ни не видно. Он остерегается высказываться на эти темы. Он куда осторожнее своих предшественников — Павла Грачева и Игоря Родиона. Они были не сдержаны на язык, за что и пострадали. Вместо непривычного к публичности маршала Сергеева говорил генерал-полковник Ивашов. Он стал своего рода пресс-секретарем и главным советником министра, поражая публику жесткостью формулировок. Ивашов назвал НАТО военными преступниками.

Со стороны могло показаться, что это личная точка зрения генерала Ивашова. А интеллигентный маршал Сергеев думает иначе. Но такое предположение было бы наивным. В армии без прямого указания начальства лишнего слова не скажут — себе дороже. Да и маршал имел множество возможностей поправить своего подчиненного. Уже и министр иностранных дел Иванов настаивал на том, чтобы военные не давали отдельных пресс-конференций на натовско-косовские темы. Но ничего у него не получилось. Генерал Ивашов говорил то, что ему лично поручает министр обороны.

После Павла Грачева с его шуточками и нервного Игоря Родионова, который увлекался публичными выступлениями, Сергеев произвел приятное впечатление. Маршал Сергеев учел печальный опыт своего предшественника. Родионов говорил о том, что армия в катастрофическом положении, и требовал денег, которых нет. Сергеев повторял, что с деньгами каждый сможет выполнить работу, а нужно уметь сделать без денег.

Его предшественнику Игорю Родионову, когда ему исполнилось шестьдесят лет, пришлось снять погоны и переодеться в штатский костюм. Для Сергеева сделали исключение. Он сохранил мундир и даже был произведен в маршалы, чего и Грачев не удостоился. Маршала Сергеева называют военным интеллигентом. Даже говорили, шутя, что он принадлежит к прусской военной школе, такой он — четкий, аккуратный человек, без эмоций и амбиций. Хвалили и его команду, которая заняла ключевые должности в Министерстве обороны и генеральном штабе: это офицеры-ракетчики, образованные технари, которые мало говорят, но много делают.

Говорил за них генерал-полковник Ивашов. Говорил то, что они думали. Руководители Министерства обороны и Генерального штаба считали, что НАТО — это девятнадцать государств Европы и Америки — военные преступники, сожалели, что им не дали возможности оказать военную помощь Югославии — вступить в прямую военную конфронтацию с девятнадцатью странами Запада.

В ту ночь генерал-полковник Ивашов отдавал приказы напрямую генерал-лейтенанту Заварзину, представителю России при штаб-квартире НАТО.

«Под покровом темноты, — вспоминал Черномырдин, — батальон десантников снялся со своих позиций и пересек боснийско-югославскую границу. Он в буквальном смысле слова промчался по территории Югославии в Косово и занял позиции вблизи важнейшего стратегического объекта — аэропорта Слатина рядом с Приштиной, вызвав и недоумение, и удивление натовской стороны. Удивление — потому, что переброска была осуществлена молниеносно, недоумение — потому, что в переговорах вопрос о переброске бригады вовсе не затрагивался».

За передвижением российских войск наблюдал генерал Уэсли Кларк, главнокомандующий войсками НАТО в Европе:

«В моем штабе предположили, что русские намерены захватить аэропорт в Приштине и ждать там подкреплений. Я распорядился выяснить, что происходит. Я не хотел, чтобы наши войска натолкнулись на русский батальон в Приштине и просили у русских разрешения пользоваться аэродромом.

Опасность состояла в том, что если русские придут первыми, они потребуют себе отдельный сектор на севере. Это приведет к разделу Косово. Говорили, что Милошевич хотел сохранить за сербами север Косово, где у них большинство».

В Москве заместитель государственного секретаря Строуб Тэлботт пытался понять, что происходит. Министр иностранных дел Иванов повез его в Министерство обороны. Здесь Тэлботт допытывался у маршала Сергеева, почему российские десантники хотят войти в Косово первыми, раньше войск НАТО?

«Министр обороны Сергеев, — записывал свои наблюдения Строуб Тэлботт, — был в ярости на весь мир — не только на бомбардировщики НАТО, но и на своих офицеров, в особенности, на Ивашова и генерала Анатолия Квашнина. Я подозревал, что генералы преподнесли Сергееву неприятный сюрприз или же излагали версию событий, которой он не верил. Несколько раз Ивашов и Квашнин шептали Сергееву на ухо или передавали записки, предлагая уединиться у него в кабинете на очередное совещание.

Ближе к двум часам ночи телекомпания Си-эн-эн сообщила, что российские войска дошли до Белграда и направляются на юг, а сербы в Приштине высыпали на улицы и готовятся их встречать. Сергееву явно стало очень неловко, и он ответил, что российская часть остановится на косовской границе и не станет входить в провинцию в одностороннем порядке. Около четырех часов утра Си-эн-эн сообщила, что российские части вошли в аэропорт Приштины. Сергеев начал было это отрицать, но прихлебатели что-то ему нашептали, и он снова потребовал перерыва. На этот раз их не было около часа. Похоже, дальше по коридору вспыхнул бунт: я слышал грохот и хруст швыряемых в стену предметов».

Генерал Ивашов:

«В кабинете Сергеева царила, конечно, не идиллия, но и того, о чем пишет в своих мемуарах Тэлботт, тоже не было. Мебель, разумеется, никто не ломал, но обстановка была рабочая, напряженная. Иванова больше всего страшила перспектива возможного боевого столкновения с натовцами. Он настаивал: батальон вводить нельзя, давайте его вернем, задержим. По опросам и репликам Сергеева я видел, что маршал тоже опасался неспровоцированного открытия огня против нашего контингента.

Опираясь на данные разведки и на практику принятия решений в НАТО, приводили аргументы в пользу того, что без решения Совета НАТО американцы удара не нанесут…»

Впрочем, генерала Ивашова не смущала и возможность вооруженного столкновения с американскими войсками:

«Был и еще один вариант, запасной: лететь в Белград и в случае боевого столкновения с натовцами провести блицпереговоры о совместном противодействии угрозе нашим миротворцам. Армия Югославии с удовольствием отомстила бы агрессорам и за жертвы, и за поруганную честь. Да еще в братском союзе с русскими. Этот аргумент стал решающим».

Но начальник Генерального штаба Анатолий Квашнин не собирался из-за разногласий вокруг Косово начинать войну против НАТО. Это следует из слов генерала Ивашова:

«Генерал Заварзин по мобильному телефону сообщил: только что получен приказ начальника Генерального штаба Квашнина развернуть батальон в обратном направлении (колонна к этому моменту уже пересекла границу и двигалась по территории Косово, правда, об этом из числа присутствующих в кабинете министра обороны знали лишь единицы). Пришлось напомнить Заварзину, что решение на ввод батальона принял Верховный главнокомандующий — президент России, а приказ отдал министр обороны. Этот-то приказ и обязателен к исполнению. Следовательно, никаких разворотов и остановок — только вперед».

Начальник Генерального штаба по должности первый заместитель министра обороны. Проведение военной операции без его ведома — невиданное дело. Но приказ Квашнина не выполнили, хуже того — его обманули. Начальник Генерального штаба и не подозревал, что десантники уже вошли в Косово.

Генерал Ивашов:

«А чтобы уберечь генерала Заварзина от новых, не санкционированных министром обороны приказов, я предложил ему на некоторое время выключить мобильный телефон. Потом, правда, была еще одна попытка Квашнина — через штаб бригады (в колонне шла командно-штабная машина со своей аппаратурой связи) — передать приказ на остановку батальона. Виктор Михайлович, помня о нашем разговоре, действовал четко и жестко, взяв на себя ответственность за выполнение поставленной задачи».

Картина рисуется фантастическая. Получив всего лишь устное распоряжение из Москвы, генералы были готовы пустить в ход оружие и начать маленькую войну с Соединенными Штатами.

Генерал-лейтенант Николай Стаськов, начальник штаба воздушно-десантных войск:

«Все боевые распоряжения идут только письменно. Мне не давали письменного распоряжения. Я бы тоже нашел способ не давать письменного распоряжения. Но в Боснии были мои люди, подчиненные. Командир дивизии спросил: будет приказ о переброске батальона на Приштину?

— Я тебя не подведу, — сказал я и шифром послал ему распоряжение.

Сначала предварительное, потом боевое. И только ночью, когда ко мне приехали из Генштаба проводить расследование, я понял, в какую аферу попал. Мне-то никто письменных распоряжений не давал. А уже скандал разгорается. Батальон дошел до аэродрома, и тут команда: «Стоп. Назад».

Доволен был, кажется, только генерал-полковник Ивашов.

«В кабинете Сергеева, — вспоминал он, — обстановка явно стала уравновешеннее: батальон, если судить по докладу Квашнина, двигался в обратном направлении, и министр иностранных дел Иванов успокоился. Неожиданно в кабинет вошел генерал-лейтенант Мазуркевич и сообщил, что Си-эн-эн ведет прямой репортаж о вхождении в Приштину российского батальона.

Для Иванова это было подобно грому с ясного неба. Он полагался на заверения Квашнина (начальник Генштаба и сам был уверен, что его команда о возвращении батальона дошла до исполнителей и действует), а тут… Иванов в сердцах обругал нас: мол, с вами, военными, как свяжешься, так обязательно попадешь в неприятность. Вышел к американцам и попытался объяснить им, что допущена техническая ошибка, которая будет оперативно исправлена».

Министр иностранных дел Игорь Иванов был настолько возмущен, что утратил привычное хладнокровие.

Строуб Тэлботт:

«Иванов вывел меня в соседний зал, где стоял тяжелый жирный дух недоеденных пицц и хот-догов, которые нам доставили несколькими часами ранее.

— Я вынужден, с сожалением, информировать вас, — сказал Иванов, — что колонна российских войск случайно пересекла границу и вошла к Косово. Им отдан приказ в течение двух часов выйти из провинции. Министр обороны и я сожалеем о таком развитии событий…

Иванов сделал официальное заявление и зачитал его в прямом эфире Си-эн-эн».

А события развивались следующим образом.

В субботу 12 июня, в половине седьмого, силы НАТО перешли границу и из Македонии вошли в Косово. Когда под конец дня они достигли Приштины, российский батальон уже расположился на аэродроме Слатина и, как положено по уставу, занял круговую оборону… То есть подготовился к ведению боевых действий.

«Когда на следующий день я говорила с Ивановым, — вспоминала Мадлен Олбрайт, — он сказал, что произошло «недоразумение», мы его не так поняли по поводу отвода российских солдат. Русские останутся в аэропорту Приштины, и если НАТО разместит свои силы в крае прежде, чем будет достигнуто соглашение относительно роли России, то будут введены дополнительные российские войска, которые займут северную часть Косово. Мне подумалось: «Или я сплю, или это самое плохое кино из всех мною виденных. За один только день мы скатились от празднования победы к нелепому повторению холодной войны».

Меня тревожило и то, что Иванов уже сам не знал, что происходит в его собственном правительстве. Очевидно, что произошло какое-то недоразумие между гражданскими и военными властями, хотя никто не мог быть уверен в том, какой приказ мог отдать Ельцин».

Генерал-лейтенант Николай Стаськов:

«Самое интересное утром. Министр иностранных дел молчит, другие должностные лица тоже отмалчиваются. Из Генштаба приходит приказ — стой, колонну вернуть назад. Опять выходит на меня Игнатов — что делать? Своим решением даю ему команду закрепиться в Приштине. В штаб воздушно-десантных войск уже ехала комиссия Генерального штаба — разбираться, почему не выполняется приказ. Но тут просыпается Борис Николаевич, и ему все понравится. Словом, победили».

Все зависело от того, кто первым доложит президенту.

Генерал Ивашов:

«В одиннадцать часов утра министр обороны Сергеев делал доклад у президента страны. После доклада министра в зале наступила тишина. Пауза прервала фраза, произнесенная всем известной ельцинской интонацией:

— Ну, наконец, я щелкнул по носу…

Здесь президент назвал некоторых руководителей стран НАТО. Тут же из зала донеслось подобострастное:

— Вы, Борис Николаевич, не щелкнули — вы врезали по физиономии.

Ельцин поднялся и обнял Сергеева… На следующий день Ельцин подписал указ о присвоении Заварзину очередного воинского звания — «генерал-полковник».

Операция в Приштине была оценена как крупный военно-политический успех. Российские военные торжествовали. Ночной марш, с их точки зрения, поднял престиж России и обеспечил ей более надежные позиции за столом переговоров. Президент Ельцин радовался, как ребенок. Один из его предшественников в Кремле говорил в таких случаях: «Запустили мы им ежа в штаны».

«Особое впечатление, — писал Черномырдин, — марш-бросок российских десантников произвел на сербское население Косово, которое готово было покинуть территорию края под натиском воинствующих албанских националистов. Прибывшую из Боснии колонну встречали цветами, флагами и салютом из всех видов оружия…

Аэродром вблизи косовской столицы был единственным неразрушенным в результате военных действий и все еще способным принимать военно-транспортные самолеты. Контролировать его — значит в принципе контролировать ситуацию. За выполнение операции ряд наших военных получили награды, благодарности и внеочередные воинские звания. Я был рад и горд за нашу армию…»

Российские политики и простые граждане с таким воодушевлением восприняли марш на Косово, что разбор дела был отменен. Победителей не судят.

Решение о переброске десантников в Косово — политическое решение — было принято военными, а не политиками. Совет безопасности не собирался, правительство это не обсуждало. Не было даже совещания в узком кругу, где свое мнение могли бы высказать глава правительства и министр иностранных дел. Все, кто смотрел телевидение, по выражению лица министра Иванова могли понять, что он думает по этому поводу.

Но сразу начались трудности.

«Российские военные, — вспоминала Мадлен Олбрайт, — подготовили шесть транспортных самолетов, чтобы доставить в регион свои тысячные войска, которые могли бы подкрепить небольшой контингент, размещенный в аэропорту Приштины. Эта переброска сил так и не состоялась, потому что России было отказано в разрешении пересечь воздушное пространство Венгрии, Румынии и Болгарии… Этот шаг сгладил назревавший кризис, который мог вылиться в нечто, чего не знала холодная война, — прямое столкновение натовских войск с российскими».

В Москве, похоже, мало кто об этом думал. Наверное, твердо верили в то, что американцы ни при каких обстоятельствах не утратят хладнокровия.

Строуб Тэлботт:

«В тот же день я вновь оказался в кабинете Путина в Кремле. «Все дело в политике», — сказал он. Россия уже погрузилась в «предвыборную борьбу», и этот факт осложняет американо-российские отношения. «Как в США, так и в России есть свои «ястребы» и «голуби», — сказал он. — И за броском на приштинский аэропорт стояли именно российские ястребы».

«В российском правительстве есть люди, — говорил он, подразумевая, естественно, и себя самого, — которые считают развертывание ошибкой. Но оно, по крайней мере, не привело к человеческим жертвам. Ущерб, нанесенный за одну ночь американо-российским отношениям русскими «ястребами», — пустяк по сравнению с тем ущербом, который НАТО своей воздушной войной с Сербией нанесла престижу президента Ельцина». «Важно, — сказал Путин, — что «никто в России не сможет теперь назвать президента Ельцина марионеткой НАТО».

Возможность щелкнуть по носу натовцев безмерно радовала российских политиков.

Виктор Черномырдин:

«Когда войска НАТО 12 июня двинулись в глубь Косово, то было поздно — российские десантники уже заняли аэродром, где, по натовскому сценарию, должен был разместиться командный пункт британского генерала. Все попытки британских и французских военных как-то потеснить их ни к чему не привели. Невозмутимые российские десантники, перегородив дорогу, так и не пустили британских военных».

Президент Клинтон твердо считал, что в этой ситуации главная задача — не повредить Ельцину, поэтому не хотел обострять отношения и сдерживал свои военных.

«Генерал Уэсли Кларк был взбешен, — вспоминал Билл Клинтон. — Я не мог его за это винить, но знал, что мы, к счастью, не стоим на пороге третьей мировой войны. За сотрудничество с нами Ельцин подвергся дома резкой критике со стороны ультранационалистов, симпатизировавших сербам. Я считал, что Ельцин просто решил «бросить им кость». Британский командующий, генерал-лейтенант Майкл Джексон, смог мирно разрешить эту ситуацию».

Ночной марш, о котором забыли предупредить не только западных партнеров, но и родное Министерство иностранных дел, означало игру по другим правилам. Не надо ни о чем договариваться, искать компромиссы. Кто поспел, тот и успел. Беда в том, что и другие захотят играть без правил. Настроения у натовских военных были разные. Одни считали, что русские их просто обманули и были возмущены. Другие исходили из того, что главное — избежать конфронтации.

Назначенный командующим миротворческими силами в Косово генерал Майкл Джексон прошел через Северную Ирландию, где в английских солдат стреляли, — это самая трудная миссия, которая выпадала на долю английского офицера. К тому же он служил в разведке и немного знал русский язык.

Строуб Тэлботт:

«Пока наш самолет летел домой, Клинтону удалось связаться с Ельциным и попросить его распорядиться, чтобы командующий российскими войсками генерал Заварзин договорился с генералом Джексоном и покончил с противостоянием в аэропорту.

Ельцин, похоже, о Заварзине никогда не слышал, хотя в тот же день присвоил ему очередное военное звание. Клинтону пришлось по буквам диктовать Ельцину фамилию. Затем Ельцин передумал и сказал:

— Да ну их, этих генералов, Билл! Эту проблему можем решить только мы с тобой!

Он предложил им встретиться немедленно, если необходимо, — на корабле или даже подводной лодке».

Клинтон не считал, что это вопрос, который должны обсуждать президенты.

Мадлен Олбрайт:

«Клинтон выдвинул встречное предложение: пусть министры обороны и иностранных дел двух стран встретятся и разрешат вопрос, что, в конце концов, — после нескольких дней энергичных взаимных уступок — и было сделано. На переговорах в Хельсинки договорились разместить российский военный контингент в Косово в пределах районов, которые подконтрольны Германии, Франции и Америке. России не было отведено специального сектора из опасения, что это приведет к фактическому разделению края».

Но напряженность не стихала. Нервы у всех были напряжены до предела. Это было очень опасно. Малейший повод мог спровоцировать боевые действия.

Строуб Тэлботт:

«В какой-то момент среди ночи НАТО получило сообщение, что российские транспортные самолеты Ил-76 с десятью тысячами солдат поднялись в воздух и направляются в Косово, несмотря на то, что Венгрия и Румынии запретили им пересекать свое воздушное пространство».

Генерал Уэсли Кларк:

«Один из офицеров спросил меня, что будем делать, если российские транспортные самолеты с подкреплением все-таки прилетят. Будем сбивать? Генерал Ролстон из Вашингтона предложил блокировать взлетно-посадочную полосу. Я приказал использовать боевые вертолеты для того, чтобы помешать Ил-76 сесть в Приштине. Я объяснил своим подчиненным, что русское правительство нас обманывает и мы не можем верить их обещаниям. Я бы не хотел оказаться в ситуации, когда мне пришлось сбивать их самолеты. Лучше помешать им сесть».

Но британский генерал Майкл Джонсон отказался выполнять приказ главнокомандующего.

— Я просто не могу это сделать! — рапортовал Дженсон. — И у вас нет полномочий отдавать мне такой приказ.

— У меня есть полномочия! — настаивал Кларк.

— Сэр, — ответил Джексон, — я не начну ради вас третьей мировой войны!

Уэсли Кларк:

«Генерал Джексон считал, что аэродром в Приштине не имел никакого значения и, следовательно, не было смысла враждовать с русскими. А я считал иначе. Это был решающий момент. Будут русские сотрудничать с нами на равных или нет? Будут они нас обманывать и вводить в заблуждение или привыкнут договариваться и находить компромисс?

Я считал, что русские не пойдут на прямое столкновение с нами, у них не было для этого сил. Но я не отрицаю, что риск был».

— Майк, я отдаю тебе приказ, — сказал Кларк. — Если ты отказываешься его выполнять, ты должен сдать командование. Ты это понимаешь?

— Такточно, сэр.

Джексон вышел и через несколько минут вернулся с улыбкой на лице:

— Британское правительство запретило мне выполнять этот приказ.

В отличие от российских военных, которые не выполнили приказ начальника Генерального штаба и смело двигались навстречу войне, американский генерал Кларк не смог нарушить дисциплину и сделать то, что он считал нужным.

Билл Клинтон:

«20 июня югославские войска покинули Косово, и через две недели, по оценкам Верховного комиссара ООН по делам беженцев, туда уже вернулись более семисот пятидесяти тысяч жителей. Я чувствовал удовлетворение и облегчение. Десятилетняя кровавая кампания Слободана Милошевича, в которой он использовал этнические и религиозные противоречия, чтобы сохранить свой режим в бывшей Югославии, заканчивалась. Горящие деревни и убийства невинных людей остались в прошлом. Я знал, что со временем станет историей и сам Милошевич».

Относительно статуса российских войск нашли компромисс, полагаясь на опыт участия российского контингента в миротворческой операции в Боснии. Но пробыли они там недолго. В апреле 2003 года начальник Генерального штаба Анатолий Квашнин заметил:

— У нас не осталось стратегических интересов на Балканах, а на выводе миротворцев мы сэкономим двадцать пять миллионов долларов в год.

Десантников вернули домой. История, которая едва не привела к войне между Россией и НАТО, закончилась.

Свержение Милошевича

Поражение в Косово стало последней каплей. Оно погубило Милошевича. Его лагерь таял на глазах. В конце концов, он проиграл очередные выборы, потерял власть и оказался на скамье подсудимых.

Многим в России не понравилось, что Международный трибунал по расследованию преступлений, совершенных на территории бывшей Югославии, созданный ООН, включил президента Милошевича в список военных преступников.

На Милошевича, кстати говоря, повлияли не только натовские бомбардировки, но и то, что он сам и его окружение — триста с лишним человек — попали в черный список. Белградской элите закрыли въезд в европейские страны и запретили заниматься бизнесом. Отдел полиции по борьбе с финансовыми преступлениями стал искать их тайные счета. Это была катастрофа для семейства Милошевичей и правящей верхушки. Они лишились возможности отдыхать за границей и ездить за покупками. Они лишились своих доходов. В эпоху санкций окружение Милошевича зарабатывало на контрабанде бензином, спиртным и сигаретами.

Крупного банкира Боголюба Карича, которого Милошевич в знак благодарности сделал министром, не пустили даже в Кипр. Боголюб Карич — один из самых богатых людей Сербии. У него три брата Драголюб, Сретен и Зоран. Они начали с небольшой мастерской и создали целую империю. Годовой оборот компании «Братья Карич» составлял пять миллиардов долларов.

Боголюб Карич считался другом Милошевича (и его личным кошельком), но, видимо, перестал им быть с тех пор, как президент стал терять силу. Когда Боголюб Карич попытался выдвинуть свою кандидатуру в президенты Сербии, правительственные средства массовой информации припомнили ему незаконное обогащение за счет обманутых вкладчиков банка. Милошевич назвал братьев «иностранными агентами, которые работают против Сербии». Боголюб отказался от выдвижения своей кандидатуры, и средства массовой информации сразу замолчали.

24 сентября 2000 года прошли досрочные выборы президента Югославии. Милошевич пребывал в убеждении, что он — самый популярный лидер в стране и конкурентов у него нет и быть не может. Они с женой искренне рассчитывали на оглушительную победу. Его сгубила мания величия. Он не сделал то, что считал обязательным накануне прежних выборов, — не увеличил пенсии и зарплаты. И он утратил мобилизующий идеологический заряд. Краина, Босния, Косово — все битвы были проиграны. А нового фронта борьбы против внешнего врага он не успел открыть.

Слободан Милошевич не воспринимал всерьез своего главного соперника — Воислава Коштуницу, лидера Демократической партии Сербии. А того поддержала коалиция из пятнадцати оппозиционных партий. Коштуница, умеренный националист, — бледная фигура, но массовый избиратель предпочел новое лицо. После натовских бомбардировок и потери Косово сербы проголосовали против надоевшего президента.

Милошевич не признал результатов голосования. Он был в шоке.

Избирательная комиссия сообщила, что Милошевич собрал 40,2 процента голосов, а Воислав Коштуница-48,2 процента. Комиссия объявила второй тур выборов.

Но оппозиция заявила, что результаты подтасованы и Коштуница выиграл в первом туре. В стране начались волнения. 27 сентября в Белграде прошла первая массовая демонстрация протеста против фальсификации выборов. За ней последовали другие. Возмутились не только белградцы и не только оппозиционные партии. 3 октября молодежь бульдозером проломили ворота здания, где вещало государственное телевидение. И никто не желал прийти на помощь проигравшему президенту.

Политический климат в стране изменился. Это ощутили в избирательной комиссии, члены которой изменили свой вердикт и заявили, что немного ошиблись: на самом деле за Коштуницу проголосовали 48,9 процента, а за Милошевича — всего 38,6 процента. Надо еще учесть, что и сербская церковь была против Слободана Милошевича, потому что он был неверующим. Синод поддержал его соперника. Патриархия устроила молебен в Белграде и поздравила Коштуницу с победой.

Слободан Милошевич находился в состоянии шока. Его словно разбил политический паралич. Он был мастером интриги и закулисных договоренностей. Но он оказался никудышным борцом. Собственно говоря, он даже не решился вступить в борьбу. На публике Милошевич был самоуверенным, несговорчивым и жестким. Он хотел, чтобы его воспринимали именно таким. Столкнувшись с серьезной проблемой, он оказался слабым политиком.

«Один мой сербский приятель поехал в особняк к Милошевичу морально поддержать своего друга, — рассказывала Тамара Замятина, которая в те годы была корреспондентом ИТАР-ТАСС в Белграде. — Он был поражен тем, что Слободан и его жена Мира Маркович сидели дома в полутемной гостиной, при закрытых шторах, при выключенном электричестве и телевизоре. От этого эпизода можно сделать вывод, что и Милошевичу были ведомы чувства страха, отчаяния, безволия».

Он считался хорошим организатором.

— Его стол всегда был чист. Никаких кип бумаг. Он умеет работать, — говорили знающие его люди.

Но он не любил, когда его министры проявляли инициативу. Он хотел, чтобы они исполняли указания, и проверял, как исполняются его приказы. Несогласные быстро расставались с должностью. В результате некому было предупредить его о грядущей катастрофе. Пока Милошевич одерживал военные победы, люди его поддерживали, но когда он все проиграл, его сторонники или разбежались, или поспешили перейти на сторону победителей.

Президент оторвался от жизни. Последние годы он безвылазно сидел у себя в кабинете, мало с кем общался и потерял ориентиры. Сербы даже не могли вспомнить, когда глава государства в последний раз обращался к ним. Судя по всему, он не ожидал, что все так повернется. Он и его окружение просчитались с этими выборами. Милошевич никому не доверял, кроме своей жены, которая и была его главным советником. Мирьяна Маркович так же плохо понимала, что творится в стране, и ничем не смогла помочь мужу.

5 октября на улицы Белграда вышло минимум полмиллиона человек. Они хотели покончить с правлениям Милошевича. Он, кажется, надоел сербам. Милошевич и его окружение проиграли четыре войны, разрушили экономику, а лагеря в Боснии и убийства в Сребренице выставили сербов в роли кровожадных монстров.

Оппозиция была готова к уличным боям. В Белград съезжались люди с оружием. Они знали, что в распоряжении Милошевича стотысячная полиция. Утро началось со схваток с полицией, которая пустила в ход слезоточивый газ. Но вечером полиция прекратила сопротивление и стала покидать город. Митингующие захватили телевизионный центр и здание парламента.

Милошевич дважды звонил начальнику Генерального штаба Небойше Павковичу, требуя, чтобы он усмирил Белград. Генерал Павкович долго колебался. Оценив ситуацию, заявил, что военное командование «уважает волю граждан». Военные были сыты по горло правлением Милошевича и также желали его ухода.

Начальник личной охраны Мирьяны Маркович приехал к генералу Павковичу и передал ему приказ физически уничтожить лидеров оппозиции — Века Драшковича, Зорана Джинджича, бывшего начальника Генштаба Момчило Перишича и других… Никто не захотел исполнять приказ. Военные и офицеры госбезопасности видели, что народ настроен серьезно и выполнение преступного приказа может оказаться опасным. Они убили Ивана Стамболича, когда были уверены в прочности режима Милошевича, — знали, что им ничто не грозит. Но ситуация в стране изменилась. Рисковать своей жизнью и карьерой во имя проигравшего президента и его жены никто не хотел.

Ни полиция, ни спецназ госбезопасности, ни армия не пожелали выступить на защиту Милошевича. Командир спецназа госбезопасности полковник Милорад Лукович (Улемек) в ночь на 5 октября встретился с Зораном Джинджичем и сказал ему:

— Я тебе гарантирую, что завтра против вас никто ничего не предпримет. Мы получили приказ вмешаться, но не вступим в бой, только если в полицию станут стрелять или если вы попытаетесь атаковать казармы.

5 октября Воислав Коштуница объявил себя президентом. Смелости ему придал тот факт, что все властные структуры перешли на его сторону.

Утром 6 октября прилетел российский министр иностранных дел Игорь Иванов. Все гадали, какую миссию он исполняет. Министр пригласил Милошевича и Коштуницу в Москву на переговоры. Они отказались. По некоторым сведениям, при посредстве Иванова состоялась тайная встреча Милошевича и Коштуницы. Присутствовали также начальник Генштаба и глава военной разведки. И Коштуница вроде как обещал позаботиться о самом Милошевиче и всей его семье.

Только после этого, вечером 6 октября, Милошевич ушел в отставку.

Полгода продолжались переговоры о его судьбе. Западные державы требовали от Белграда исполнения резолюции Совета Безопасности ООН: те, кого Международный трибунал обвиняет в совершении военных преступлений, должны быть преданы суду. Воислав Коштуница категорически не хотел выдавать Милошевича. Но он не располагал реальной властью. Вся власть принадлежала руководству Сербии, Зоран Джинджич желал видеть Милошевича на скамье подсудимых.

30 марта 2001 года спецгруппа МВД прибыла в резиденцию Милошевича, чтобы его арестовать. Охрана бывшего президента открыла огонь и ранила двоих полицейских.

После долгого спора между президентом Югославии Коштуницей и премьер-министром Сербии Зораном Джинджичем судьба Милошевича была решена. Коштуница понял, что больше не может защищать своего предшественника и умыл руки. Он заявил, что ни один гражданин страны не может быть выше закона. Милошевич понял, что никто его не спасет.

31 марта, в воскресное утро, он был арестован в своей резиденции и отправлен в белградскую тюрьму. Его дочь Мария стреляла в сотрудников спецслужб из пистолета, за это ее привлекли к суду. Когда отца увели, она застрелила собаку и выбила несколько окон. Она обвиняла отца в трусости за то, что он позволил себя посадить.

28 июня власти Сербии передали Милошевичу Гаагскому трибуналу.

30 января 2002 года ему было предъявлено обвинение. Милошевич отказался от услуг адвоката и заявил, что сам будет себя защищать. Его преемник Коштуница говорил иностранным журналистам:

— Избавляясь от Милошевича, мы освобождаем политику от яда, который ее отравлял.

Кто стрелял в премьер-министра?

В премьер-министра стреляли снайперы. Возможно, лучшие снайперы в стране. Он вышел из здания правительства вместе со своим заместителем по партии. Ему нужно было пройти всего несколько шагов до служебного автомобиля. За ним охотились профессионалы. Они не могли промахнуться, потому что на карту была поставлена их жизнь и свобода.

Премьер-министра Сербии Зорана Джинджича убили в тот день, когда должны были начаться аресты руководителей организованной преступности. Убийцы надеялись, что смерть премьер-министра остановит прокуратуру. Но власти Сербии не испугались, и аресты главарей преступного мира начались.

Практически сразу удалось захватить убийц премьер-министра. Возможно, они и не предполагали, что им придется скрываться. Ошеломленные арестом, они признались не только в убийстве Зорана Джинджича, но и в других серьезных преступлениях, которые несколько лет не удавалось раскрыть. И тогда из страны исчезла женщина, которую следствие так хотело допросить, — Мирьяна Маркович, жена бывшего президента Югославии Слободана Милошевича, управлявшего государством более десяти лет.

Сразу пошли разговоры о том, что она скрывается в России. Дочь Мирьяны Маркович Мария объяснила журналистам, что мама уехала в Москву по делам — она же профессор московского университета. В МГУ имени М.В. Ломоносова поспешили ответить, что такой профессор у них не числится. Забыли, что Мирьяна Маркович — почетный профессор. Были времена, когда жену президента Слободана Милошевича принимали в Москве с особым почетом.

Но вот почему Мирьяна Маркович покинула Сербию?

После убийства Джинджича было раскрыто громкое преступление, совершенное в Белграде осенью 2000 года. Тогда пропал один из самых известных сербских политиков Иван Стамболич, который собирался баллотироваться в президенты.

Утром он, как обычно, бегал в парке и исчез. О его судьбе говорила вся Сербия. Все терялись в догадках, что с ним могло приключиться. Молчал только один Слободан Милошевич, который еще был президентом страны. Теперь его молчание становится понятным. Надо полагать, он точно знал судьбу своего друга Стамболича.

25 августа 2000 года Ивана Стамболича похитили пятеро офицеров из отряда специального назначения Управления госбезопасности Министерства внутренних дел Сербии, их именовали «красными беретами». Они запихнули Стамболича в микроавтобус, увезли в горы, убили двумя выстрелами в затылок и закопали в заранее вырытой яме.

Иван Стамболич был человеком, который привел в политику Слободана Милошевича. Потом Милошевич выставил Стамболича и сам стал хозяином в Сербии. Стамболич ушел из политики и только один раз обратился к своему бывшему другу с письмом — после того, как тот 9 апреля 1991 года танками разогнал демонстрацию в Белграде.

«Хватит с нас твоей антисербской политики! — писал Стамболич. — Ты, Слободан Милошевич, не знаешь, ни кто есть сербы, ни что есть Сербия!.. Лишь своей отставкой ты сможешь доказать своим согражданам и всему миру, что ты не собираешься создавать в Косово балканский апартеид, превращать Югославию в руины, а Сербию — в отвергнутую мученицу».

Распад Югославии сопровождался сплошными ужасами — войнами, убийствами, этническими чистками. Милошевич говорил:

— Мы должны решить, будем ли мы сражаться или же станем на колени и превратимся в новую колонию на Балканах. Мы никогда не сдадим Сербию!

Но Слободан Милошевич только говорил красиво: в реальности он сдал и проиграл все, что мог. Осенью 2000 года Иван Стамболич, видя, что происходит в стране, решил вернуться в политику. Он пользовался уважением и на президентских выборах мог составить конкуренцию Милошевичу. Поэтому его убили.

Когда-то Слободан Милошевич говорил о Стамболиче: «он мне как брат». После его убийства Сербия ужаснулась: выходит, это Милошевич приказал убить своего названного брата? Или этого пожелала его жена Мирьяна?

Убийцы Стамболича были найдены. Они признались, что приказ им отдал тогдашний начальник госбезопасности Сербии Раде Маркович. Он отбывал срок в тюрьме — за убийства лидеров оппозиции.

Мирьяна Маркович ревностно следила за тем, чтобы все высшие чиновники хранили верность клану Милошевича, и вычищала нелояльных. Вернее, она говорила мужу, кого нужно убрать, а кого назначить. Раде Маркович занял пост начальника госбезопасности, когда Мирьяна попросила об этом мужа. И начальник госбезопасности беспрекословно выполнял ее указания. Вот поэтому сербские следователи и захотели допросить Мирьяну Маркович.

Милошевич не только высоко ценил политические таланты жены, но и считал, что ей одной он может доверять. Остальные продадут и предадут. Поэтому президент прислушивался к жене, а она подталкивала его к жестким шагам в политике.

Народ часто восстает против супружеских пар на троне — против короля Людовика XVI и Марии-Антуанетты во Франции, против президента Фердинанда Маркоса и его жены Имельды на Филиппинах, против Николае и Елены Чаушеску в Румынии. В Сербии эту нелюбимую народом пару зовут Слобо и Мира. Это президент Слободан Милошевич и его жена Мирьяна Маркович.

При всех своих психологических проблемах Слободан и Мирьяна — весьма прагматичные люди. Сербы ненавидят свои властителей за то, что они разбогатели на войне. До войны у Милошевичей была небольшая квартира и старый автомобиль. Потом югославские журналисты обнаружили, что они приобрели виллу в центре Белграда, яхту, виллу в Греции и серьезную недвижимость в родном городе президента.

Мирьяна Маркович владела телеканалом, радиостанцией, издательским домом и авиакомпанией. Ее собственность не тронули после ее бегства из страны.

У нее двое детей — Мария и Марко. Сын с юности любит громкую музыку, женщин, машины и оружие. Его хобби — рискованная езда на дорогих автомобилях. Марко мечтал стать гонщиком. Слободан ласково называл сына «мой молодой необъезженный мустанг».

— Отец злился, пока я не разбил пятнадцатую по счету машину, — с гордостью рассказывал Милошевич-младший, — а потом перестал.

Марко избежал службы в армии. Он стал владельцем дискотек и ночных клубов. Его обвиняли в том, что он с приятелями похитил студента из оппозиционной молодежной организации «Отпор» («Сопротивление»), которому угрожал смертью за выступления против режима Слободана Милошевича.

В Сербии считали, что в период экономических санкций Марко Милошевич участвовал в нелегальном ввозе сигарет и бензина из Болгарии и Венгрии, на чем зарабатывал большие деньги. Налоги, естественно, не платил. По слухам, вопросы с таможней Милошевич-младший решал легко. Если кто-то из таможенников по незнанию задерживал контрабандный груз, Марко звонил матери, она — начальнику таможенной службы, и груз пропускали. В контрабандном бизнесе участвовало немалое число полицейских. Они сохранили свои посты после свержения Слободана Милошевича, может быть, этим объясняется то, что правоохранительные органы позволили его семье покинуть страну и никто не занимался расследованием этого преступного бизнеса.

Марко Милошевич владел сетью магазинов беспошлинной торговли, судоходной кампанией, зарегистрированной на Кипре, а также магазинами, развлекательными центрами, ресторанами… Марко искали через Интерпол. По некоторым данным, он несколько лет назад вместе с женой и сыном по фальшивым документам прилетел в Москву и пытался перебраться в Китай. Марко надеялся, что китайские коммунистические власти в имя антиамериканской солидарности его приютят и никогда не выдадут сербскому правосудию. Но в Китай его просто не пустили. И он укрылся в Москве. Здесь давно обосновались крупные сербские бизнесмены, связанные с кланом Милошевича, в том числе старший брат Слободана Борислав, который был в Москве послом. У этого клана широкие связи в политическом мире России.

Дочь Милошевичей Мария — владелец радиостанции. Мать мечтала воспитать в ней политического бойца, но быстро разочаровалась.

Так кто же убил сербского президента Зорана Джинджича?

Организатор убийства — бывший командир подразделения особого назначения («красные береты») Министерства внутренних дел Сербии полковник Милорад Лукович (Улемек). Его кличка — Легионер. Он почти десять лет служил во французском иностранном легионе, пока не понадобился на родине. Наемник по профессии и образу мыслей. Стрелял в Джинджича — заместитель командира спецназа подполковник Звездан Йованович. Он попал своей жертве в сердце с первого выстрела.

Сербский спецназ численностью тысяча двести человек подчинялся службе госбезопасности. Его создали в начале девяностых. Подразделение было прекрасно экипировано, получило даже бронетехнику и российские боевые вертолеты Ми-24. Это своего рода воздушная боевая машина пехоты. Широко использовалась в Афганистане.

Приказы «красные береты» получали от Франко Симатовича, по должности он был заместителем начальника госбезопасности. Возможно, политические убийства — по заказу высшей власти — совершали сотрудники спецслужб. Спецназ превратился просто в банду. Поскольку боевики базировались в городе-спутнике Белграда Земуне, то группу именовали «земунцы». Рассказывали, что они занимались рэкетом, собирали дань с предпринимателей и банкиров и «крышевали» бизнес. Причем они подчинили себе самый преступный бизнес — торговлю наркотиками и контрабанду.

Полковник спецназа Милорад Лукович был соратником и подельником одного из самых знаменитых белградских бандитов Желько Ражнатовича по кличке Аркан. У того была собственная банда мародеров, которых он пышно именовал «тиграми». Во время войны в Боснии Аркан, похоже, неплохо заработал контрабандой нефти и сигарет. В Сербии появился целый класс людей, разбогатевших на войне. Коррупция в стране была повсюду: невозможно было заработать, если у тебя нет связей наверху. Эти люди не хотели свержения режима, который дал им власть и деньги. Об Аркане писала вся мировая пресса, он был своего рода достопримечательностью, как американские гангстеры в двадцатых годах. Власти его не трогали. Несколько лет назад его застрелили прямо в кафе.

Полковник Милорад Лукович должен был убить Зорана Джинджича еще при Милошевиче во время президентских выборов. Но полковник понял, что режим Милошевича обречен. Какой смысл исполнять приказы того, кто уже проиграл?

Милорад Лукович и его начальник Раде Маркович предложили лидерам демократического движения сделку:

— Мы в вас не стреляем, вы нас не трогаете. Мы вам не мешаем заниматься политикой, вы позволяете нам вести наши дела, которые приносят большие деньги.

После ухода Милошевича создалось двоевластие. Главой Сербии был лидер демократов Зоран Джинджич. Он требовал политических реформ, но силовые ведомства ему не подчинялись. Они подчинялись федеральному президенту. А президент Югославии Воислав Коштуница приказал не трогать людей Милошевича. В конце января 2001 года руководителю госбезопасности Раде Марковичу все-таки пришлось уйти. Через месяц его арестовали.

Два года в Сербии шла борьба между Джинджичем и Коштуницей. В феврале 2003 года Югославия была упразднена, и Коштуница лишился власти. Только тогда Зоран Джинджич смог взяться за наведение порядка. Был назначен специальный прокурор по расследованию преступлений, совершенных организованной преступностью. Был подготовлен список преступников, которые должны быть арестованы, и бывших руководителей госбезопасности, которых собирались выдать Гаагскому трибуналу.

Более того, в день убийства Зорана Джинджича сербское правительство намеревалось рассмотреть вопрос о конфискации капиталов, которые принадлежали клану Милошевича и были нажиты преступным путем.

Убийство премьер-министра Сербии должно было стать сигналом к государственному перевороту. Заговорщики ожидали, что смерть популярного премьера вызовет панику и растерянность в стране. Отряды специального назначения госбезопасности Сербии должны были захватить важнейшие объекты в столице, а вооруженные силы — ввести чрезвычайное положение. К власти пришли бы так называемые патриотические силы, в том числе бывший президент Югославии Воислав Коштуница, оставшийся без дела, и жена Милошевича — Мирьяна Маркович. Это была попытка политического реванша. Но она не получилась, потому что сербы этого не захотели. И военные, понимая настроения общества, сохранили верность законно избранной власти.

После убийства премьер-министра было арестовано примерно две тысячи человек. Это свидетельствует о масштабах организованной преступности, которая расцвела при Милошевиче.

Новый премьер-министр Сербии Зоран Живкович заявил:

— Милошевич и его семья по уши увязли в преступлениях, которые совершались в Сербии в последнее десятилетие.

Джинджича пытались убить несколько раз. Сначала в феврале 2003 года, когда он отдыхал на горнолыжном курорте. Но там было слишком много людей. Потом во время возвращения в Белград — собирались уничтожить его автомобиль выстрелами из гранатомета. Не получилось. В конце февраля в его машину чуть-чуть не врезался грузовик — водитель вовремя увернулся. Удалась четвертая попытка…

15 июня 2000 года в городе Будва было совершено покушение на другого лидера оппозиции Вука Драшковича. Он остался жив. В середине апреля 2003 года бывший начальник Генштаба югославской армии генерал Нейбоша Павкович признался на допросе, что Милошевич дал ему указание помочь «красными беретам», которые пытались убить лидера демократического движения Вука Драшковича.

Суд над убийцами Джинджича шел несколько месяцев. Обвинения были предъявлены и Слободану Милошевичу, и бывшему начальнику Генштаба Небойше Павковичу. Но их дела должны были рассматриваться отдельно, поскольку обоих передали в распоряжении Международного трибунала в Гааге.

Судили бывшего командира спецотряда Милорада Луковича, пятерых его подчиненных и бывшего начальника госбезопасности Раде Марковича. На суде Маркович между делом рассказал, как Милошевич в октябре 2000 года приказал ему расстрелять с вертолета съемочную группу телекомпании «Студия Б». Лукович получил сорок лет тюрьмы. В приговоре сказано: «Лукович организовал преступную группу по приказу Слободана Милошевича для убийства политических противников».

Премьер-министра Зорана Джинджича провожали в последний путь почти полмиллиона человек. В последний раз с таким почетом хоронили убитого в 1934 году хорватскими усташами югославского короля Александра. На похороны Джинджича приехали премьер-министры или министры иностранных дел всех европейских государств. Россию представлял один из заместителей министра. Сербы восприняли это как откровенное пренебрежение со стороны братского славянского государства.

За последние годы жизнь на территории бывшей Югославии изменилась до неузнаваемости. Кто еще недавно мог предположить, что руководители Хорватии и Сербии не только встретятся, но и принесут друг другу извинения за все то, что совершили их предшественники?

Именно это произошло осенью 2003 года, когда президент Хорватии Стипе Месич впервые после 1991 года приехал в Белград по приглашению президента Сербии и Черногории Светозара Маровича. Стипе Месич нашел в себе силы подвести черту под кровавым прошлым и поехал в Белград.

Его пригласил Светозар Марович. Он тоже юрист, но он на двадцать лет моложе хорватского президента. Марович — черногорец, когда-то руководил республиканским комсомолом. Светозар Марович — талантливый оратор и, в отличие от большинства коллег, весьма скромный человек.

Принимая в Белграде хорватского президента, Марович торжественно произнес:

— Я хочу извиниться за все зло, которое граждане Сербии и Черногории причинили Хорватии.

Степан Месич, который был последним руководителем единой Югославии в 1991 году, ответил:

— Я принимаю эти символические извинения и хочу сам попросить прощения утех, кому граждане Хорватии причинили боль или нанесли вред.

Через год, 10 ноября 2004 года, правительство республики боснийских сербов, которая входит теперь в состав Боснии и Герцеговины, принесло официальные извинения родственникам восьми тысячам мусульман, убитых в Сребренице:

«Правительство Республики Сербской сочувствует боли родственников жертв Сребреницы, выражает искреннее сожаление и приносит извинения за трагедию».

Признание собственной вины — огромный шаг вперед в преодолении югославской трагедии. Прежде югославские политики делали карьеру на том, что обвиняли других. Они разжигали ненависть и пытались представить дело так, будто война на территории бывшей Югославии — это продолжение древнего конфликта. Это просто избавляло политиков от всякой ответственности за пролитую кровь.

Теперь совершенно очевидно, что южные славяне могли избежать братоубийственной войны при распаде Югославии. В этой трагедии виновны не внешние силы, а собственные политики, идеологи и генералы. Распад страны открыл перед ними новые возможности. Психиатры становились президентами, младшие офицеры — главнокомандующими. Они были готовы сражаться за свое высокое положение до последнего солдата. Кто-то из них и сейчас воспитывает ненависть к соседям.

Премьер-министр Сербии Зоран Живкович говорил в 2003 году о том, что страна получила шанс начать новую главу в своей истории:

— Сегодня Сербия — европейская, демократическая страна. Сейчас мы находимся там же, что и в начале XX века, когда Сербия имела шанс стать европейской страной. Однако тогда нам не удалось воплотить в жизнь этот шанс.

Прежде всего, демократическая Сербия желали рассчитаться с прошлым. Но это оказалось не простым делом, потому что для кого-то сражающийся психиатр Радован Караджич и бывший генерал Ратко Младич все еще оставались настоящими героями.

Радован Караджич. Окончательный диагноз

Когда война в Боснии закончилась, политики и дипломаты потеряли интерес к бывшему президенту непризнанной республики боснийских сербов Радован Караджич. Заинтересовались следователи и прокуроры. Караджич потерял власть. И исчез.

Его искали двенадцать лет, чтобы предать суду. Газеты гадали, в каком глухом краю он нашел убежище? Но он никуда не бежал. Напротив, преспокойно жил то в Боснии, то в Черногории, затем и вовсе перебрался в столицу Сербии и жил в Белграде под боком у спецслужб, которые должны были его найти. Радован Караджич сменил имя, отрастил бороду и вернулся к прежним занятиям — литературе и медицине.

Книги выходили под его подлинным именем. В 2002 году вышла книга стихов для детей — «Там чудеса, там нет чудес». Осенью 2004 года появился его автобиографический роман «Чудесная книга ночи». А вот своим пациентам он представлялся иначе — доктор Драган Давид Дабич. У него были документы, выданные на это имя в 1999 году. Причем имя подлинное — настоящий Драган Дабич, рабочий на стройке, и сейчас живет в Воеводине.

Кто мог снабдить Караджича такими документами, кроме спецслужб? Но если специальные службы Сербии двенадцать лет покрывали Караджича, то почему же они, в конце концов, его арестовали и передали в Гаагский трибунал?

Убийство премьер-министра Зорана Джинджича дало Радовану Караджичу передышку. Несколько лет ему ничего не угрожало. Караджич из психиатров переквалифицировался в народные целители, писал статьи, лечил пациентов и даже выступал — однажды его показали по телевидению. Он рисковал, но аудитория нужна ему, как кислород. Он лечил спортсменов и местных знаменитостей. Никто его не узнавал с этой бородой. Он продавал лечебные магниты и давал платные медицинские советы по Интернету. Вероятно, ему помогали деньгами.

Да и он сам о себе позаботился. Милорад Додик, нынешний глава правительства Республики Сербской, говорит, что Караджич в свое время прихватил из национального банка тридцать шесть миллионов немецких марок. Правда, неизвестно, сколько миллионов марок он сумел поменять, когда перешли на евро.

Несколько раз его просили показать диплом о медицинском образовании. Он объяснял, что он остался у его бывшей жены, которая уехала в Соединенные Штаты и не отдает документ из мести. Вечера он проводил в барах, пил сливовицу, иногда играл на гуслях. Только один из его новых коллег заметил, что у него депрессия и он подумывает о самоубийстве. Он ждал, когда, наконец, закончит работу Гаагский трибунал, чего давно требует Россия, чтобы вздохнуть спокойно и выйти из подполья. Но не дождался.

В последние недели перед арестом он несколько раз менял квартиры. В какой-то момент он, видимо, почувствовал опасность. Или же его предупредили, что спецслужбы получили твердый приказ ему больше не покровительствовать. Что же произошло?

Новое руководство Сербии, в том числе президент Борис Тадич, твердо решило избавить страну от этой проблемы. Зачем покрывать человека, которого обвиняют в совершении столь серьезных преступлений?

Радована Караджича сербская полиция арестовала в июле 2008 года и немедленно передала в Гаагу. А где же был соратник Караджича бывший генерал Ратко Младич? Сербские газеты писали, что психиатра Караджича сдали Гаагскому трибуналу без особых сожалений, а генерала Младича будут беречь и в этом случае правительство бессильно. Руководители госбезопасности и военное командование, по-прежнему очень влиятельные в Белграде, не хотят выдавать Младича, профессионального офицера и сына партизана, погибшего в бою. Выдать генерала — обидеть все сербское офицерство.

Бывший министр юстиции Сербии рассказал журналистам, что Младич по-прежнему много времени проводит в Белграде.

— А что же вы не приказали его арестовать, когда входили в правительство? — спросили журналисты.

— Его поддерживает армия, — честно ответил бывший министр. — А полиция не может вести войну против армии.

В ноябре 1996 года президент Республики Сербской Биляна Плавшич отправила его в отставку. Она призвала генерала Младича «раскаяться и не перекладывать вину за содеянное на весь сербский народ». До 2001 года Ратко Младич преспокойно жил в Белграде — под опекой Милошевича. Потом вынужден был скрыться.

В июле 2005 года в сербских газетах появились сообщения о том, у Ратко Младича возникли проблемы со здоровьем. Он будто бы просил российские спецслужбы переправить его в Россию. Такой вариант устроил бы белградское руководство. Но Москва вроде бы ответила отказом. В прессе мелькали сообщения о том, у Ратко Младича проблемы со здоровьем, и дескать, военные в Белграде просто ждут, когда естественный ход событий решит проблему Младича…

В июне 2010 года его семья попросила признать генерала умершим, поскольку не имела сведений о нем в течение пяти лет. Суд Белграда отказал. В белградском доме Младича полиция обнаружила его военные дневники, спрятанные в стене.

Ранним утром 26 мая 2011 года в селе Лазорево (семьдесят километров от Белграда) сотрудники Агентства по безопасности и информации (главная спецслужба Сербии) и Службы по раскрытию военных преступлений арестовали бывшего командующего армией боснийских сербов генерала Ратко Младича. Он жил у своего давнего родственника — странно, что его там раньше не искали. Он перенес инсульт, одна рука была парализована.

Говорили, что Младич скорее пустит себе пулю в лоб, нежели позволит, чтобы его отправили в Гаагу. Генерал не застрелился и предстал перед Международным трибуналом.

Подводя итоги югославской трагедии, нужно сказать, что распад единого государства был печальным событием. Но во всех бывших республиках, которые обрели независимость, жизнь стала заметно лучше. И это обстоятельство, наверное, ставит точку во всех исторических спорах.

Президент Сербии Светозар Марович произнес замечательные слова:

— Мы должны показать и нашим народам, и всей Европе, что мы не хотим больше жить прошлым. Мы хотим жить настоящим, которое приведет нас в единую Европу.

Но дорога эта будет долгой.