Призрак пера бесплатное чтение

Alice Basso

L’IMPREVEDIBILE PIANO DELLA SCRITTRICE SENZA NOME

Copyright © 2015 by Alice Basso

© Осминина А., перевод на русский язык, 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Глава 1. Пиши о том, что тебе знакомо

Рис.0 Призрак пера

Многие обожают запах бумаги.

Кто-то просто сходит по нему с ума. Покупая книгу, они подносят ее к лицу и, закрыв глаза, глубоко вдыхают. Порой стонут от восторга. В библиотеке, точно оказавшись в горах, набирают полную грудь воздуха, а потом вытаскивают из первого попавшегося шкафа какой-нибудь пыльный том и ныряют в него с явным желанием поцеловать страницы.

В реальности же запах бумаги – это запах смерти. И я сейчас не про химические испарения только что отпечатанной книги, которая пахнет примерно как соевый бифштекс. Старые, именно старые книги, те самые, чей запах ни с чем не спутаешь, на самом деле пахнут разлагающейся целлюлозой. На деле – гнилью. То есть люди сходят с ума по вони, гнили и смерти и даже не знают об этом. Зато я знаю, потому что в 2012 году мне пришлось, изучив гору материала, написать текст о типографском деле, и с тех пор в кабинете Энрико Фуски, этом храме книг, меня слегка подташнивает.

Кабинет Энрико Фуски, главного редактора двухсотлетнего издательства «Эрика», а также моего начальника, находится на третьем этаже исторического здания в центре Турина. Одно из тех печально известных мест, где невозможно припарковать машину, где у дверей, скрытых портиком, установлены латунные домофоны с минимумом имен и множеством цифр. Кабинет отнюдь не выглядит огромным прежде всего потому, что деревянные книжные шкафы размером от пола до потолка, битком набитые первыми изданиями (откуда, собственно, и запах), занимают площадь размером с мою квартиру.

На полу геометрические узоры из мраморной крошки, вся отделка – из темного обработанного дерева, а немногочисленная мебель соответствует общему стилю. Здание старое. И будто пахнет временем. Что означает – идеально подходит руководителю одной из самых старинных и признанных издательских групп Италии.

Оставим внушительные машины и современные технологии верстки макета и дизайна проверенным типографиям, а леденящую атмосферу неонового освещения и пристроек – складским помещениям распространителей; оставим шеренги двадцатисемидюймовых компьютеров фирмы Apple и эргономичных кресел открытому офисному пространству, первая дверь направо от входа. Это – кабинет директора, и нет ничего плохого в том, чтобы сохранять его в том же виде, что и двести лет назад, но с небольшим нововведением: лэптопом Энрико Фуски на деревянном столе и двумя его же смартфонами поверх горы переизданий.

Дверь открывается со скрипом, который умеют издавать только такие вот двухсотлетние двери, и входит какой-то тип лет пятидесяти, высокий и грушевидный, хоть и худощавый, в пиджаке, при галстуке и в квадратных очках в толстой оправе. Он вполне мог купить их как в семидесятых годах и с тех пор не менять, так и только позавчера, следуя непреходящей моде на винтаж – сейчас как раз оправы в стиле семидесятых в большом почете. Ненавижу эту моду. Винтаж путает мне все карты. К примеру, не могу понять, вижу ли я неопрятного интеллектуала, живущего где-нибудь вдали от цивилизации, или самовлюбленного пижона с кризисом среднего возраста.

Мужчина проходит к столу, из-за которого ему навстречу как раз поднимается Энрико Фуски, низенький, лысоватый и достающий гостю до подбородка. Они пожимают руки.

– Доктор Мантенья, как я рад вас видеть, – произносит мой начальник.

– Господин Фуски, добрый день. Я принес вам небольшой презент в знак моего почтения. – Жестяной серебристо-голубой тубус переходит в руки Энрико. Судя по тому, как они оба с ним обращаются, там либо что-то тяжелое, либо сам младенец Иисус. – Шестнадцатилетний «Бруклади». Если вам нравится шотландский виски, лично я предпочитаю вот этот. Как бы ни сложился день, один глоток вечером для меня закон.

А вот и решился вопрос. Самовлюбленный пижон.

– Присаживайтесь, доктор. – Энрико пристраивает тубус на край стола, освободив для него место между двумя нагромождениями техники. – Ну как, вы довольны?

– Интервью? Да что сказать, – разводит руками тот, как делают священники, призывая верующих запастись терпением. – Мы с ним справимся.

Энрико издает один из тех смешков, как когда ему совсем не хочется смеяться.

– Ну же! Мы вам устроили интервью в программе «О, времена!» в субботу вечером, а вы не рады? Да вы должны прыгать от счастья!

– Боже упаси, – торопливо поправляется Мантенья, – я знаю, это прекрасно. Только, видите ли, я человек культуры, науки, я ставлю опыты. Все подобные глупости, телевидение… понимаете, это не входит в сферу моих интересов.

Конечно. В самом деле, ведь нейрохирурги, которые не любят глупостей, и в том числе светиться по телевизору, всегда пишут – или нет, лучше, просят кого-то написать за себя – научно-популярные книги. Причем под названием «Не дай превратить себя в животное. Лучшие человеческие качества с точки зрения биологии», где великий корифей только и делает, что перепевает слова других, не потрудившись и слова от себя добавить, и обещает показать, почему эмпатия, щедрость, взаимопомощь и так далее – порывы, которые можно отследить в нейронной системе при помощи биологии. На самом деле интересно. И, кроме того, на слуху. Эдакое «высокоинтеллектуальное, но понятное» произведение – идеальный подарок на Рождество друзьям – любителям не слишком сложных передач про культуру. Или идеальный предлог, чтобы тебя на такую передачу пригласили.

Энрико делает вид, что ему та же самая мысль в голову не приходила.

– Ну в популярности нет ничего плохого, – улыбается он.

– Тут скорее необходимость, – с деланым огорчением вздыхает Мантенья. – Иногда единственный способ привлечь внимание властей и, соответственно, инвестиций – немного уступить и сделать шаг навстречу массовому читателю. Как там в фильмах? Кто-то же должен делать грязную работу.

Энрико снова выдавливает из себя смешок и решает сменить тему:

– Вы уже получили список вопросов? Что скажете?

– Ну а чего вы хотите, – упорно гнет свое Мантенья. – Я надеялся на более научный подход, но нельзя же ждать, что ведущий заинтересуется, скажем, как и почему необходимо актуализировать карты цитоархитектонических полей коры больших полушарий головного мозга Бродмана… или разницей реакций обычных и зеркальных нейронов на зрительно-двигательные раздражители. С другой стороны, культурный уровень программы «О, времена!» повыше, чем у других похожих передач, не могу жаловаться.

– Странно, похоже, наоборот, очень даже можете, – произношу я, и тут происходит нечто необычное: Мантенья, упорно меня игнорировавший, подпрыгивает на месте, не отрываясь при этом от сиденья, точно чертик из табакерки. Он молниеносно поворачивается в сторону моего голоса, то есть в угол между дверью и книжными шкафами. Там стоит зеленое бархатное креслице, а в зеленом бархатном креслице, со старой зловонной книгой в руках, сижу я.

– А! Я вас не заметил! – восклицает наш месье де Ла Палисс[1]. – Вы там давно?

Энрико задерживает дыхание. Знаю, этого он и боялся еще с момента планирования встречи. Боялся, что я поставлю его в неловкое положение, и не могу сказать, что он так уж ошибался.

– Доктор Мантенья, рад представить вам нашу Вани, эм, госпожу Сильвану Сарку.

Мантенья медлит. Теперь и он явно находится перед выбором. Встать и подойти ко мне пожать руку (тут две веские причины: первая – я все-таки женщина, и это элементарная вежливость, вторая – я та, кто написал книгу, которую он потом подписал своим именем и благодаря которой его карьера пошла в гору) или остаться на месте и ждать, чтобы подошла я (одна причина: он – звезда, а я – просто сотрудник издательства, даже нет, одна из тех, о ком никто не любит упоминать).

В конце концов он решает не вставать.

И я тоже.

– Так это вы – знаменитая Сильвана Сарка, которой я обязан всем, – произносит корифей чрезмерно шутливым тоном. Я замечаю отсутствие вежливого обращения перед своим именем. Можно было бы обидеться, вот только мне наплевать.

– Так, так… вы так молоды, – улыбается он Энрико, точно говорит о его собаке. Но он ошибся. Мне тридцать четыре года. А выгляжу лет на десять младше. В теории – отлично, но на самом деле в плане работы – та еще нервотрепка, потому что никто не воспринимает тебя всерьез. К примеру, как сейчас.

– Да… ничего себе, – оправдывает мои ожидания Мантенья. – Подумать только, что будет, если узнают, что к книге нейрохирурга с тридцатилетним стажем приложила руку… такая юная девушка.

Он говорит «приложила руку», но все трое присутствующих, включая его, тут же переводят про себя: «написала». Потому что именно так оно и было. У него сложилась идея сюжета. В нескольких пространных сообщениях – недаром сейчас мы впервые столкнулись лицом к лицу – он объяснил мне основные темы отдельных глав. Передал пароль к академическому архиву научных журналов и отметил, каких авторов цитировать. Все остальное сделала я. Потому что в этом и заключается моя работа: я – призрак пера издательства «Эрика».

Кто такой призрак пера?

Что ж, посмотрим.

В сущности, призрак пера – тот, кто пишет вместо кого-то, а этот кто-то потом подписывает готовую книгу. Например, писатель, увлекшийся работой на телевидении, уже не успевает закончить последний роман. Или юморист хочет опубликовать сборник монологов, но не может написать так много сразу. Крупная шишка обещает выпустить автобиографию, но обладает слогом шестилетнего ребенка. Или врач, который придумал новый метод лечения, не может достаточно ясно изложить его суть в статье; государственный деятель, привыкший отвечать на вопросы журналистов, но не писать что-то с нуля; приглашенный на телевидение предприниматель, которому противопоказано выступать экспромтом, иначе обязательно выпалит какую-нибудь мерзость вроде «бренд», «индивидуальный заказ», «клиентоориентированный подход» или «специалисты свяжутся с вами». В таких случаях издательства, нимало не смущаясь, говорят: «Не беспокойтесь, это будет бомба», находят список литературных рабов, и тут-то и вступаем в дело мы.

Нам рекомендуют два-три основных направления для развития темы, список источников, если в них есть необходимость, дают время на выполнение, как правило, позорно мало, и микроскопическую плату за то, чтобы ушли обратно в тень без единого слова о том, кто является настоящим автором. И вот книга-речь-статья готова.

Примерно на этом моменте рассказа о моей работе люди говорят: «Ого».

«Ого. Конечно же, не так-то легко поставить себя на место того или иного персонажа, приобрести его голос, умения, стиль. Тут нужны огромная гибкость, умение быстро учиться, способность к ассимиляции».

О да, совершенно верно. Каждый призрак пера, заслуживающий свое звание, должен обладать всеми перечисленными качествами. Должен быть способен, так сказать, сойти со своего места, чтобы встать на место другого, представить не только что писать, но также как лучше всего это сделать. А потом, собственно, сделать. Каждый хороший призрак пера – жидкость, принимающая форму той головы, в которую его наливают, зеркало, отражающее лицо, мутант, способный вобрать в себя характер человека. А также кто-то вроде беспристрастного судьи, который невозмутимо наблюдает за процессом изменения личности, размышляя о самом удачном способе выразить то, что хотел сказать автор. Невыносимый хамелеон, способный делать множество дел сразу, – вот что такое настоящий призрак пера. Звучит не так-то просто, верно? Так и есть.

Вот, наверное, и причина, почему нас так мало. Особый вид хамелеонов на грани вымирания.

– Естественно, об участии Вани в работе над вашей книгой никто не узнает никогда, – замечает Энрико, и в этом «никогда» такая уверенность, что Мантенья тут же успокаивается. Готова поспорить, сейчас нейрохирург представил, что издательство держит меня в кулаке, что я всего лишь пешка, полностью в их власти, что в моем контракте запрет на запрете, обязывающие сохранять тайну, угрозы увольнения, требования возмещения убытков и телесные наказания. Правильно представил. Разве что кроме части про телесные наказания (но для верности надо будет перечитать контракт, старина Энрико способен на все).

– И потом, только представьте: даже если бы прошел слух, что книгу вам написала эта девчушка, кто бы вообще поверил? – для полноты картины добавляет мой начальник.

Опять же – можно обидеться, но мне все равно.

Мантенья снова поворачивается ко мне, но теперь выражение скрытых толстыми линзами глаз гораздо спокойнее. Ему даже почти весело. Следует иметь в виду также, что я не только выгляжу на двадцать четыре, а еще и одета неприметно, как и всегда при посещении издательства. И сейчас я скорее похожа на студентку, а то и на старшеклассницу. Вне стен этого здания я обычно выгляжу немного иначе, но такова часть нашего уговора с Энрико: когда я прихожу сюда, должна сделать все, что в моих силах, чтобы не остаться в памяти встреченных сотрудников. Похоже, определение «призрак пера» подходит мне лучше, чем кому-либо.

– То есть вы здесь потому, что ответы для моего интервью писать поручено вам, так? – щебечет Мантенья. – Вам что-нибудь нужно? Прислать еще раз пароль к архивам для освежения памяти?

– Мне достаточно было увидеть вас, услышать, как вы говорите, – поясняю я. – Чтобы понять, как составить ответы, чтобы они звучали естественно.

– Обещаю быть отличным актером, – наигранно смеется он.

Боже. Когда он пытается строить из себя симпатягу, напоминает Лягушонка Кермита[2].

– Нет, видите ли, доктор, вы не понимаете. Я здесь именно для того, чтобы вам, рассказывая шутки, играть не пришлось. В каком-то смысле не вы станете актером, а я.

Мантенья смотрит на меня пустым взглядом, и рассмеяться хочется уже мне. Конечно, как я уже говорила, если бы эта ситуация для меня имела хоть какое-то значение.

В издательстве «Эрика» я работаю девять лет и уже успела сыграть больше персонажей, чем какой-нибудь статист в Королевском театре[3]. Я была и историком нового времени, и преподавательницей метода Судзуки[4], и географом, предпринимателем, желающим получить должность в министерстве, комиком, велосипедисткой, даже генералом в отставке. И много кем еще. Я писала книги и занудно-длинные, и воздушно-легкие, овладела профессиональным жаргоном нейронаук (да, хорошему призраку пера удаются и настолько сложные вещи) и заковыристыми ругательствами на три строчки, готовила сообщения в четыреста слов и книги в четыреста страниц.

Как у меня выходит? Если бы я знала. Наверное, такой родилась. На самом деле это всегда получалось спонтанно. Писать сочинения за сестру, которая сама даже проходной балл получить не могла, но чтобы никто не догадался о подделке. Убедить чокнутого басиста уйти из школьной музыкальной группы моего парня, с искренним убеждением, что он сам принял это решение. Получается что-то вроде способности к чрезвычайно быстрому обучению и немного более развитая, чем у других, интуиция. На самом деле мне без разницы, как это описать. Как ни назови, в конце концов, мои способности – такая же данность, как и все остальное. Кто-то высокий, красивый или страшный и косой, кто-то может сворачивать язык в трубочку, а другой – моментально подсчитывать, сколько букв в слове, умножать в уме трехзначные цифры. А я могу это, и точка.

Ладно. Не совсем так. Никакой точки. Есть и кое-что другое, признаю. Когда я говорила про данность, на самом деле имела в виду, что моя данность хуже других. Хотите откровенно? Это тяжеленная ноша. А сразу и не скажешь, да? Кажется, что таким умением можно гордиться. Что благодаря подобной предрасположенности ты лучше манипулируешь людьми, становишься человеком более рациональным и опасным. Вот и объяснение, к примеру, классической смеси из страха, недоверия и враждебности во взглядах авторов, за которых я пишу книги. И подобная реакция логична: они видят, с какой легкостью я впитываю их умения, саму их личность, и чувствуют себя маленькими и беззащитными. Мне не больно-то надо кому-то угрожать, но отношения людей это не меняет.

Какое счастье, что мне все равно, как ко мне относятся.

Интересно, а что, если бы эти таланты выпали на долю нормального человека? Ну, знаете, на кого-то, кому нравится иметь друзей, родственников, кто любит общаться. Так что слава богу, что это все досталось той, кому социальное взаимодействие глубоко безразлично. То есть мне.

Сказочное распределение ресурсов – в космическом масштабе.

Так или иначе, настолько подробные объяснения понадобились, только чтобы пояснить, что, по сути, моя способность – тот еще подарочек. А раз уж мне с ним жить, то как минимум можно извлечь хоть какую-то пользу. Поэтому я здесь, занимаю любопытную должность хамелеона по требованию. Как говорят, если жизнь подкидывает тебе лимоны, сделай лимонад. И лучше постараться, чтобы еще и получить удовольствие от процесса.

Мантенья не отводит от меня пристального взгляда в ожидании дальнейших объяснений. Похоже, все как всегда. Нужно продемонстрировать метод на практике. Тоска зеленая.

Ну ладно.

В принципе, сейчас может получиться даже забавно.

– Ну, например, – вздыхаю я, – вы, доктор, каждый раз, когда вам задают вопрос, закатываете глаза. Словно вопрос настолько глупый, что вызывает отвращение. Вы знали?

– Н-нет? – вопросительным тоном отвечает Мантенья.

– Конечно же, не знали, – киваю я. – И только указать на проблему – недостаточно, потому что вы не привыкли контролировать этот ваш тик, а во время интервью станете еще более рассеянным, отвлекаясь на другие вещи. Поэтому надо отталкиваться от того, что у вас он вырвется и на передаче. Переходим к сути: что могу с этим сделать я? Один из вариантов – написать вам ответы, полные смирения и скромности, эдакое captatio benevolentiae, снискание расположения, если обратиться к латыни. Ничего приторного, все будет звучать естественно: только чтобы сбалансировать ваш, простите, спесивый характер, который обязательно проявится в этом инстинктивном закатывании глаз при каждом вопросе ведущего.

Мантенья рассматривает меня с чем-то средним между выражением оскорбленного величия и искренним научным интересом. Хотя оскорбленного величия явно больше. Энрико из-за его спины пытается пронзить меня суровым взглядом, но я не обращаю внимания.

– Вот почему я сказала, что это не вам нужно будет стать актером, а мне. Я поставлю себя на ваше место и представлю, как говорить, даже нет, как вы будете говорить, чтобы показаться зрителям милым, привлекательным и отзывчивым. Если вы попробуете добиться результата своими силами, готова поспорить, получится паршиво.

– Да что вы себе позволяете! – возмущается Мантенья.

– О, и эта ваша интонация сейчас! – грожу ему пальцем я. – Заметили? Как повысили голос к концу фразы. Часто у вас вырывается, особенно сейчас, когда вы чувствуете какое-то обвинение. Так вот, избегайте ее. Со всем уважением, но так вы кажетесь истеричной барышней. Конечно же, вы все равно так сделаете, потому что даже не слышите себя. Что в таком случае могу придумать я? Возможно, напишу какое-нибудь научное объяснение с примерами и постараюсь подобрать для них мужские, мужественные образы. Тогда никто не примет вас за капризного хлыща.

Мантенья, открыв рот, набирает побольше воздуха. Энрико прячет лицо в ладонях.

– С другой стороны, – поспешно добавляю я, – ранее вы мельком упоминали Бродмана и зеркальные нейроны и в тот момент выглядели уверенным в себе, хозяином положения. Постараюсь написать побольше цитат из научных источников, академических работ, чтобы зрители, даже если ничего не поймут, подумали, что вы молодец и себе на уме. Но вам придется строго придерживаться текста, потому что, если поддадитесь искушению углубиться в научности, упустите внимание зала, и вас сочтут мрачным скучным всезнайкой.

Мантенья с клацаньем закрывает рот. Оборачивается к Энрико, но тот уже черкает что-то на стикере с выражением человека, которого уже ничего больше в этом мире не волнует.

– Это хотя бы работает? – спрашивает нейрохирург. – Ваша нахальная малолетка в самом деле так хорошо справляется, как сейчас хвасталась?

Должна признать, его готовность терпеть оскорбления ради успеха – признак чистейшего честолюбия и в какой-то мере его облагораживает.

Энрико улавливает проблеск надежды и кивает.

– Да. Прошу прощения за непозволительное поведение Сильваны. Теперь вы понимаете, почему мы относимся к ее встречам с нашими авторами без особого восторга. Но да, свою работу она делает хорошо. И кроме того… подумайте, как она написала вашу книгу.

Вот это да. Энрико нарушил табу и прямым текстом напомнил Мантенье, что без меня он был бы никем. Спасибо, Энрико. Хотя, честно говоря, я бы предпочла повышение зарплаты.

Мантенья вздыхает, потом вновь оборачивается ко мне.

– Ну хорошо, – фыркает он. – Придется довериться вам. Что-то еще нужно?

Я пожимаю плечами. Спокойно откладываю книгу, которую держала, подбираю с пола свою тряпичную сумку и встаю.

– Вообще-то, чтобы точно понять, насколько непреодолима отделяющая вас от обычных людей пропасть, мне необходимо почувствовать себя человеком, который каждый вечер выпивает бокал виски за шестьдесят евро, – сообщаю я. – Так что это я забираю с собой.

Запихиваю «Бруклади» в сумку, машу рукой в знак прощания и ухожу.

Глава 2. Я написала лучшую книгу в мире, и никто об этом не знает

Рис.0 Призрак пера

Трамваи маршрута № 4 – одни из самых переполненных во всем Турине, но на них удобнее всего добираться от моего дома до центра и наоборот. Обычно я предпочитаю идти пешком, но сейчас нужно побыть в толпе. Не ради компании. После двадцати минут общения с доктором Мантеньей мне теперь нужно столько же времени с нормальными людьми – в профессиональном смысле, чтобы вспомнить, какие они, как говорят, что важно тем, кто услышит речь, которую я напишу для этого паршивца.

Ну и лицо у него было, когда я ушла с подаренным не мне виски!

Маленькие радости профессии… Для поваров это – выражение экстаза на лицах после первого кусочка или только что вымытые, сверкающие чистотой тарелки. Для музыкантов – слезы на глазах слушателей (или толпы фанаток у гримерной после концерта, почему бы и нет). Для инженеров – ровный поток машин на добротно построенном мосту.

Для меня – лицо спесивого нейрохирурга, встретившегося с единственным человеком в мире, у которого есть право обращаться с ним как с ничтожеством.

Конечно же, есть грань, которую нельзя переступать. Энрико бы меня уволил, чтобы соблюсти приличия. Нельзя каждой бездарности, за которую ты написала книгу, говорить, что они – бездарность. Хотя бы потому, что одно мое присутствие им об этом напоминает, порой вызывая легкий, но все же заметный румянец. И это вдобавок к их обычной враждебности, когда они сталкиваются, как я говорила, с той, кто с легкостью смогла скопировать их сущность и личность. Вот почему Энрико всеми силами старается предотвратить наши встречи. Но сейчас пришлось попросить его прямым текстом, потому что, раз речь шла об интервью, мне, к сожалению, было необходимо увидеть Мантенью лично, чтобы понять, как выполнить задание хорошо. А свою работу я всегда делаю хорошо.

Так хорошо, что иногда это превращается в проблему.

Или, точнее, превращалось бы, будь мне не все равно.

Всю дорогу я незаметно разглядываю лица других пассажиров трамвая или их отражения. Вот три женщины из Перу, наверное няни, уговорили дать им всем выходной в один день, чтобы встретиться. Выглядят веселыми. Наверное, хорошие подруги. Мне даже почти завидно. А вот старичок читает журнал, не перевернув при мне ни одной страницы. Похоже, он плохо видит, но упорно притворяется, что все в порядке. Может, и в трамвае сейчас сидит потому, что провалил последний экзамен на продление водительских прав и считает решение несправедливым. Чуть дальше крашеная мамаша с ребенком в одной руке и сумкой в другой. Наверное, ведет сына на урок по каким-нибудь боевым искусствам и, готова спорить, специально выбрала лучший спортзал в центре. Мальчишке лет одиннадцать, выглядит надутым: скорее всего, уже считает себя достаточно взрослым для поездок в одиночестве.

Тут я замечаю в окне собственное отражение. Лицо фальшивой студентки, черные как смоль волосы сегодня выглядят аккуратнее, чем я хотела бы, но все же не суперприлично. Привычных фиолетовых теней на веках нет, зато есть вечное нейтральное выражение, натренированное за годы наблюдений исподтишка. Черное, но строгое пальто, неброское, в отличие от кожаного плаща того же цвета, в котором я обычно хожу (и в котором, если бы могла, еще и спала).

Проклятье. Во время поездок в издательство я себя не узнаю.

С другой стороны, все остальное время я похожа на Лисбет Саландер[5]. Именно так. Ничего хорошего, более того, даже не я это сказала. Так говорят все. Я одеваюсь и крашусь в подобном стиле с шестнадцати лет, а потом раз – и в один прекрасный день выходит первая часть «Миллениума», и с тех пор для всех я становлюсь «той, в странной одежде, как у Лисбет Саландер». (Ну кроме пирсинга, потому что мне никогда не нравилась идея протыкать кожу, и не с такой радикальной стрижкой, но вы меня поняли). Вот почему я говорю «ничего хорошего», хотя сравнение само по себе ничего. Как-то один фанат комиксов сказал, что я напоминаю ему Смерть, сестру Песочного человека из книги Нила Геймана. Другой парень, однажды приставший ко мне в кафе, назвал меня Уэнсдей Аддамс[6], но большинство теперь сразу выбирают Лисбет и считают, что делают мне комплимент. Будто я нарочно копирую стиль, а не была такой всегда. И было бы ужасно неприятно, если бы для меня это что-то значило, а тут можно только смириться. В конце концов, в мире много таких как мы, неудачных копий, бета-версий. И я не могла не попасть в их компанию, потому что, очевидно, такова моя судьба – быть чьим-то двойником.

Даже если я выгляжу как персонаж книги, то все равно не своей.

Трамвай подъезжает к моей остановке, практически рядом с центром, ближе к округу Торино Норд, за проспектом Королевы Маргариты. Довольно угнетающий район, но не совсем мерзкий. Подхожу к дверям и готовлюсь выйти. Передо мной, уже на первой ступеньке, стоят две девочки, в которых я узнаю пятнадцатилетнюю дочку соседки этажом выше, Моргану, и ее лучшую подругу, чьего имени я не помню (только что оно какое-то самое простое, что мне ничем не поможет).

Моргана мне нравится. И это не что-то само собой разумеющееся, потому что тех, кто мне нравится, очень мало. Но она одна из них. Маленькая темноволосая болтушка со склонностью к мрачности и черному юмору. Только в пятнадцать можно искренне быть одновременно и мрачной, и разговорчивой. Говорит Моргана о школе. Как и всегда. Она вроде всезнайки, но с готическим оттенком. Она странная. И очень напоминает мне себя в ее возрасте. Наверное, поэтому девочка мне и нравится, хотя на самом деле стоило бы забеспокоиться, встряхнуть Моргану и велеть перестать – ради ее же собственного блага.

– Я не знаю, что написать, – жалуется она Лауре (точно, вот как зовут ее подружку. Конечно, гораздо проще Морганы).

– Нашла проблему! Ты же всегда знаешь, что сказать, обо всем, – отвечает Лаура. В голосе звучит подначка, но добродушная.

– В этот раз нет, клянусь! Ничего, кроме банальностей, в голову не лезет… Меня тошнит от самой себя, стоит только подумать. Чувствую себя подлизой, поддакивающей учительнице!

– А что тут плохого? Ведь она именно этого и ждет. Скажи то, что ей хочется услышать, то есть то, что она рассказала на уроке, и хватит.

Лаура права. Это знает она сама, знаю слышащая их я, знает и Моргана. Эх, малышка Моргана. Если бы все были как ты, предпочитали бы молчать, а не писать банальности, я бы осталась без работы.

– И все же мне придется что-то придумать, потому что ясно как день, что сочинение должно быть о том моменте с матерью Сесилии, – вздыхает она.

Ах вот оно что. Я даже удивляюсь. Ведь тогда все так легко! Более того, я почти поражаюсь тебе, Моргана, – как же ты не можешь ничего придумать про тот известнейший момент из книги «Обрученные»[7], где маленькая Сесилия умирает от чумы, а ее мать, что тоже при смерти, с достоинством приносит ее к повозке с трупами и просит перевозчиков бережно отнестись к девочке.

Лаура качает головой. Она пока не понимает, насколько и зачем Моргана все усложняет. Наверное, Лаура тоже хорошо учится в школе, но у нее это – всего лишь безразличное следование требованиям и выученные наизусть уроки. Она наверняка оправдывает ожидания учителей. Подобный практичный подход не может не восхищать, а в пятнадцать лет это, должно быть, врожденное. Снимаю шляпу.

– Нет, я серьезно! Ну, знаешь, достоинство матери, сострадание… Весь класс как раз так и напишет. А это ужасно скучно! – продолжает Моргана, всплеснув руками (еще по-детски тоненькими, но уже с фиолетовыми ногтями в три сантиметра).

– Напиши, что смерть – полный отстой, – произношу я, только потом осознав, что меня, вообще-то, никто не спрашивал.

Но, похоже, день сегодня такой, что я везде встреваю невпопад.

К счастью, Моргана с Лаурой даже отдаленно не похожи на придурка Мантенью. Они оборачиваются ко мне, и тут трамвай останавливается, двери открываются, и мы выходим, сначала они, потом я. Но на тротуаре они тут же останавливаются и ждут меня, а потом пристраиваются по обе стороны и идут рядом, будто собираются продолжить беседу.

Хороший знак. Если бы мое вмешательство им не понравилось, они спокойно могли бы притвориться, что ничего не слышали, и быстро уйти.

К слову, если бы у Мантеньи была возможность, он бы именно так сегодня и сделал.

– Что смерть – что? – спрашивает Моргана, хотя, судя по ее виду, она прекрасно расслышала с первого раза.

– Полный отстой. Так и напиши, без экивоков. Что тогда, что сейчас, потому что она всегда одинаковая и никогда не изменится. Вот почему этот отрывок волнует нас до сих пор. И к дьяволу достоинство матери, сочувствие и прочую ерунду. Напиши, что прекрасно знаешь, что именно такие рассуждения первыми приходят на ум, но тебе плевать на все эти благодетельные глупости. Ты видишь ситуацию как есть: вот женщина, приятная, образованная, явно хороший человек, видит смерть своей дочери и знает, что тоже умрет. И она ничего не может сделать: нет ни Бога, который должен спасать хороших людей, ни провидения, ни чуда. Все такая чушь, потому что в книге только и говорят, что о Господе, о вере, а невинные хорошие люди мрут как мухи. И знаешь, в чем вся прелесть? Что так не только в книге. Все именно так в мире, в реальной жизни. Было тогда и есть сейчас. Поэтому данный отрывок именно это и значит для всех, кто умеет видеть, не придумывая себе сказок: смерть – отстой, и в конце концов побеждает все равно она, а единственное, что можно сделать, – сохранить капельку достоинства в тот самый неизбежный момент.

Моргана неотрывно смотрит на меня несколько секунд остекленевшим взглядом, будто из-за рвущихся наружу мыслей, которые она пытается сформулировать, энергии на эмоции уже не осталось. Потом она вздыхает и медленно, слог за слогом, выговаривает:

– Это. Самая. Офигенская. Вещь. Которую. Я. Слышала!

Мы стоим на тротуаре перед нашей дверью, и тут она начинает подпрыгивать. Она носит обувь от «Доктора Мартенса»[8], черную, даже с некоторым вкусом расписанную фиолетовым фломастером. Моргана похожа сейчас на астронавтов на Луне, прыгающих, как кролики, в своих гигантских скафандрах.

– Боже мой! Надеюсь, я запомню каждое слово! Это же идеально! Как бы я хотела сама додуматься!

– Ты и додумалась, – сообщаю я, роясь в сумке в поисках ключей.

– Нет, правда, ты действительно будто прочитала мои мысли, рассказала именно то, что я чувствую, хотя я даже сама об этом не знала! – Тут она запинается, боится теперь показаться самоуверенной. Бросает осторожный взгляд на Лауру, но та кивает, потому что знает Моргану достаточно хорошо и не сомневается, что ее подруга сказала правду. Потом смотрит на меня. Я замечаю их молчаливый разговор только краем глаза, потому что по-прежнему ищу ключи, а из-за виски, занявшего всю сумку, судя по всему, еще долго не найду.

– Но как ты узнала?

Наконец-то нащупываю ключи. Дверь захлопывается за нами, и я, нажав на кнопку вызова лифта, в ожидании прислоняюсь к стене, сложив руки на груди и разглядывая Моргану. Похоже, сегодня, кроме встреваний невпопад, также день демонстрации моих практических рабочих навыков.

– Ты всегда носишь черное. Тебе нравится все мрачное, темное, ночное. Я слышу ваши разговоры, и у тебя всегда для всего находится какое-нибудь саркастичное замечание или скептичная шутка.

На лице Морганы застывает потерянное выражение, как у детей, а может, и не только у них, когда говоришь о них, и отчасти им приятно, а отчасти страшно, что их секреты раскроют. Лаура наблюдает за ней и время от времени кивает со знанием дела, будто эхом подтверждая мои слова.

– У тебя замечательное литературное имя, и однажды, как и всем детям, тебе наверняка захотелось узнать его происхождение, и с тех пор ты отчасти отождествляешь себя со своей тезкой-колдуньей. Я бы сказала, что тебе всегда нравилось оправдывать свое имя: ты не любишь всякие сантименты, а когда можешь побыть немножко невыносимой и вредной, чувствуешь себя в своей тарелке. Поэтому, как видишь, подобные размышления, какие привела в пример я, как раз в твоем духе.

Моргана быстро оборачивается к Лауре, а та – какая замечательная штука – дружба в пятнадцать лет! – кивает ей, что безо всяких вариантов означает: «Если ты напишешь такое сочинение, я никому не скажу, потому что для меня это совершенно точно и полностью твои мысли».

Моргана все еще колеблется. Точнее, ее легонько трясет. И я ее понимаю. Она в восторге и от гениальной идеи для своего сочинения, и от того, что я дала ей то, о чем мечтает каждый подросток: собственную уникальную личность. И неплохую.

– А не будет ли это слишком… слишком? – уточняет она, из чистого удовольствия послушать дальше.

– Имеешь в виду, слишком кощунственно? Отличники могут себе позволить интерпретировать тему по-своему, – коротко отвечаю я.

– А откуда ты знаешь, что я отличница?

– По литературе – точно. Утром в лифте ты всегда с книгой.

– Может, я просто учу уроки в последнюю минуту, потому что на школу мне наплевать…

– Ты же читаешь не учебники, а романы, – улыбаюсь я. Мне нравится, как она меня проверяет. – И не те романы, которые преподаватели могут задать всему классу. На днях ты читала Достоевского.

– Но не факт же, что я его поняла!

– А на твоем рюкзаке фраза из «Потерянного рая» Милтона.

– Господи, да ты настоящий Шерлок Холмс! – восклицает она.

Лаура хохочет, но по ее лицу понятно, что все, что я сказала, – правда.

– Профессиональная деформация, – пожимаю плечами я, не углубляясь в тему.

– Ну кем бы ты ни работала, готова спорить, что ты профессионал, – вздыхает Моргана, все еще светясь от радости, а я открываю дверь прибывшего тем временем лифта и запускаю девочек внутрь.

Ты права, малышка Моргана. В своей работе я профессионал.

Я написала лучшую книгу в мире, и никто об этом не знает.

Глава 3. Прямее гитарной струны

Рис.0 Призрак пера

Я говорила, что Энрико всегда против моих встреч с теми, за кого я пишу книги. Так и есть. Более или менее. С одним исключением. Где-то полтора года назад мой начальник позвонил мне и впервые попросил приехать на встречу с одним из авторов.

– Но ты же всегда против того, чтобы я встречалась с ними, – возражаю я.

– В этот раз все по-другому.

Почему по-другому? Он не объяснил и повесил трубку.

Приезжаю в издательство и понимаю.

В кабинете Энрико меня ждет какой-то парень, высокий, беспокойный, с трехдневной щетиной, в пиджаке, но без галстука, с художественно уложенными волосами – хотя, может, и нет, потому что, когда череп правильной формы, с пропорциональными висками и лбом, даже если ты просто растрепанный, кажется, что так и задумано. (За время нашей встречи парень будет запускать руку в волосы настолько часто, что нервный тик точно отнесет его к второй категории). Ему, должно быть, тридцать шесть, максимум тридцать восемь лет, красивое лицо, которое отлично бы смотрелось на фото во всю обложку книги. Вообще-то, именно там я его и видела: на обложке одного из самых невероятных бестселлеров, который несколько лет назад собрал почти все литературные премии, романа «Асфальтовый берег» – поражающей своей глубиной истории о семье итальянских иммигрантов в Соединенных Штатах времен Второй мировой войны.

Его зовут Риккардо Ранди, и его знает вся Италия. Точнее, знала пять лет назад.

Театральным жестом Риккардо бросает пухлую папку с бумагами на и так переполненный письменный стол Энрико.

– Вот, – вздыхает он.

Энрико молчит, чтобы Риккардо смог справиться с ситуацией достойно и самостоятельно объяснить, в чем проблема.

– Секретарша на входе, девушка-редактор, показавшая мне дорогу, и проходивший мимо переводчик, который узнал меня и похвалил мою вышедшую пять лет назад книгу, – все они видели, как я вошел сюда с папкой, и обрадовались, решив, что я принес новую рукопись. Они могли так подумать еще и потому, что им известно о моем контракте с издательством, по которому я обязан представить новый роман до конца следующего триместра.

(Эти писатели всегда воображают, что в издательстве только о них и говорят и что все, от главного редактора до дизайнера обложек, лихорадочно следят за сроком сдачи книг).

– А на самом деле… – Риккардо проводит рукой по волосам, первый из бесчисленного множества раз, и открывает папку.

Вытаскивает безумную массу листов и листиков, тетрадных, для принтера, блокнотных, из пачек, желтых, белых, серых, переработанных и глянцевых. Какие-то напечатаны, но тысячей разных шрифтов, другие накорябаны от руки; есть даже несколько заметок, небрежно написанных на полях квитанций. Никогда не видела настолько хаотичной кучи материала, будто графоман и барахольщик объединились, и перед нами результат их совместного творчества.

– Наброски, – сам себе выносит приговор Ранди и неловко улыбается от стыда. – Ничего, кроме беспорядочных шизофренических заметок, настолько бессвязных, что никуда не годятся. Разбросанные образы, описание тут, сценка там, диалог… У меня не получается собрать их воедино, структурировать, ни черта не получается! После «Асфальтового берега» я бросил писать романы, меня попросили делать телевизионные сценарии. Я согласился, думая, что смогу вернуться к прозе когда захочу, по щелчку пальцев. Оказалось даже увлекательно, у меня время от времени брали интервью, звали гостем на шоу… Приятная, насыщенная событиями жизнь, идеальная – и я отвлекся, потерял из виду все остальное. Три года назад Энрико начал беспокоиться, предупреждал, что пора начать работу над вторым «Асфальтовым берегом», или же в издательском деле мое имя начнет забываться, а после и вовсе канет в небытие. Я все понял и начал пробовать. Действительно правда старался. – Он отрывает руку от всклокоченной шевелюры так, будто движение причиняет ему боль, и указывает на появившееся на столе кладбище бумаг. Несколько листов даже спикировали на выложенный мраморной крошкой пол.

– Все, что у меня получилось за три года. Только бестолковые и бессвязные наброски, без истории и вдохновения. Я потерял творческую жилку, это конец. Вот уже три года я притворяюсь, что это не так, не настолько серьезно и вообще поправимо, но вот она, правда: все кончено. У меня больше нет способностей. Поэтому мой единственный шанс, и, поверьте, я бы предпочел умереть, чем опуститься до такого, – мой единственный шанс, как я говорил, – выполнить свои обязательства перед издательством, а также сохранить лицо и свою репутацию.

– Это он о тебе, – поясняет мне Энрико.

Мне почти жалко Ранди. Обычно физическая красота не производит на меня особого впечатления, даже наоборот, раздражает. Но Ранди сейчас не просто смазливый, шикарно одетый парень. Он как потерпевший крушение корабль – одни обломки, а не человек. Некогда красивый и удачливый, теперь он на грани нервного истощения, с кругами под глазами и странным тиком, привычкой ерошить волосы. Я смотрю на него и спрашиваю себя, каково это – иметь все, а потом неожиданно понять, что вот-вот всего лишишься. Хороший вопрос. Его одного хватило бы в качестве завязки. Иногда я искренне удивляюсь, откуда у людей такие трудности с написанием чего бы то ни было. У меня в голове бурлит куча идей, вопросов, отрывков, которые только и ждут, чтобы их превратили в рассказ или роман. Но голова Ранди, похоже, вот уже три года напоминает пустыню, Долину Смерти, поэтому мне его искренне жаль.

– Посмотрим, что я смогу сделать, – говорю я, подняв с пола и выравнивая бумажное кладбище в одну стопку. – Возьму почитать домой. Через неделю сообщу. – С этими словами я иду к выходу из кабинета.

Ранди с Энрико провожают меня взглядами. Энрико смотрит серьезно, но нейтрально. А Ранди не знает, смеяться ему, плакать или все сразу.

Дело в том, что наброски Ранди совсем неплохи. Сидя, скрестив ноги, на своем фиолетовом покрывале с разложенными вокруг листочками, я смотрю на них и думаю, что они даже не так бессвязны, как он считает. Начнем с того, что у всех сцен есть особая атмосфера, общее место действия. Ранди очень молодой (по итальянским меркам) доцент, преподает в Университете Турина американскую литературу. Довольно логично, что его бестселлер пятилетней давности, а теперь и эти сценки крутятся вокруг художественного мира писателей, в чьем творчестве он специалист, кого изучает годами, – то есть американских писателей начала двадцатого века.

На самом деле «Асфальтовый берег» – слегка измененная история его бабушки и дедушки, родившихся в семье итальянских иммигрантов в Америке, а потом вернувшихся в родную Италию. Что также объясняет, почему умение Ранди придумать сюжет стоит под вопросом. Более того, а был ли он вообще на это способен? Если бы его бабушка и дедушка остались там, где родились, если бы ему сама История с большой буквы не подсказала злоключения персонажей, смог бы он создать такую интригующую завязку? Как бы то ни было, эмигрировавших и вернувшихся родственников у Ранди всего двое, и он их уже потратил на первый роман. Так что теперь хочешь не хочешь, а пришлось придумывать сюжет самостоятельно.

Точнее, его должна придумать я.

Целый день и почти весь следующий я только читаю его заметки, разбросанные по моей, к счастью двуспальной, кровати, хотя сплю в ней только я. Чтобы не перекладывать бумаги, перебираюсь на ночь на диван. Следующим утром вновь усаживаюсь, скрестив ноги, на то же самое место, где сидела вчера, там даже вмятина еще осталась, и начинаю с тетрадного листа, где Ранди описывает длинную прямую дорогу через Центральные равнины. Потом перехожу к рекламной листовке, на обратной стороне которой Ранди набросал строки из баллады Вуди Гатри[9] о песчаной буре, и, наконец, к белому листу А4, где двенадцатым кеглем Times New Roman напечатан диалог между двумя неизвестными персонажами – ясно только, что это молодой человек и девушка, и говорят они о голоде и надежде.

Написано хорошо.

А должно стать чем-то особенным.

Чем-то, что попадет прямо в яблочко и побьет все рекорды по кассовым сборам.

Перебираю в голове варианты и, задумавшись, вдруг замечаю на боковой полке библиотеки, где у меня стоят видеодиски, корешок с названием «Форест Гамп».

И решение приходит само собой.

Через четыре дня я звоню Энрико, сказать, что хочу снова встретиться с Ранди. Энрико сопротивляется.

– Да я и так не уверен, правильно ли поступил, позволив вам вообще увидеться, – отнекивается он. – Это он настоял, и я до сих пор не понимаю почему.

Не собираюсь тратить время на объяснения, потому что Энрико не поймет даже, почему плачет сирота, и уж тем более то, что для Ранди признаться вслух в собственном поражении, причем признаться той, которая должна его спасти, было своего рода катарсисом. Есть вещи, которые ты либо понимаешь сразу, на уровне эмоций и ощущений, либо до свидания.

– Энрико, мне плевать на твою паранойю, – отвечаю я. – Мне нужно объяснить ему свою идею, а в письменном виде будет очень долго.

– То есть у тебя появилась идея? – спрашивает он, пытаясь звучать безразлично, но ничего не выходит, потому что только что голос его дрогнул, как сердце влюбленного.

На следующий день мы с Ранди снова в кабинете Энрико. Я вхожу с охапкой листов в руках: там и его заметки, и не только. Ранди уже там, и я вместо приветствия улыбаюсь и шучу, как и всегда, когда чувствую себя не в своей тарелке:

– Нам пора уже перестать встречаться вот так, – говорю я. И поясняю, обернувшись к Энрико: – Почему ты всегда запираешь меня в своем отвратительном кабинете? Знаю-знаю, прячешь меня, как незаконную иммигрантку, но сейчас, к примеру, мне нужен чистый стол, и внизу как раз много пустых конференц-залов.

Вместо ответа Энрико начинает перекладывать на пол, кучка за кучкой, возвышающиеся на его рабочем месте книги.

Ранди краешком глаза наблюдает, как я кладу его бежевую папку в центр постепенно освобождающегося стола и сажусь на место Энрико. Достаю листы и раскладываю их по своему плану: в одну сторону – те сцены, которые пойдут по порядку (какому – я ему скоро объясню), в другую – описания мест и персонажей. А на закуску – огромную схему Соединенных Штатов из листов А3, склеенных скотчем, которую я набросала фломастером, прочертила цветные линии и написала пояснения.

Ранди садится напротив и смотрит на меня.

Я бросаю на него взгляд украдкой и замечаю кое-что. И это мне нравится.

Как я уже говорила, авторы, за которых я пишу книги, меня не любят. Мягко говоря. Они ненавидят признаваться в своем бессилии, предпочитают выдавать все за нежелание или отсутствие возможности. «У меня слишком много дел», «Это только чтобы поддерживать узнаваемость», «Все почти готово, у меня просто нет времени закончить». Но в глубине души они знают: я прикрываю их задницы, спасая от серьезных проблем, и поэтому меня ненавидят. И боятся, потому что я для них соплячка, которой они и гроша бы ломаного не дали, и одновременно непонятное и могущественное существо, способное принимать их облик, что вызывает у них сильную тревогу. Вот почему они пытаются свести наше общение к самому минимуму, а желательно – к нулю (Энрико этому всегда радуется), высылают мне по почте свои черновики, которые уже можно использовать, или идеи, а когда книга готова – читают, при необходимости пишут замечания моему шефу, а он потом передает их мне. Если же случается так, что личная встреча совершенно неизбежна, все отведенное время они смотрят на меня со смесью ненависти и льстивой покорности. Их карьера у меня в руках, я знаю их секрет, и они терпят меня, но ненавидят. Я их неизбежное зло.

(Энрико тоже знает их секрет, но он – беспринципный засранец и с ними на одной стороне, поэтому не считается).

Так вот. Ранди другой. Он смотрит на меня не как на врага. А как на спасающего его ангела.

– Хорошенько подумав, – произношу я и тут же понимаю, что начало ужасное, «excusatio non petita»[10], будто кто-то мог решить, что на самом деле подумала я так себе, что идея уже не кажется мне такой замечательной. Но она отличная. И, без сомнения, уж точно лучше того, что до сегодняшнего дня приходило в голову Ранди. Вздыхаю поглубже и начинаю:

– Вы преподаете в университете американскую литературу. Специализируетесь на прозе первой половины двадцатого века. Читатели «Асфальтового берега» привыкли ассоциировать вас с той атмосферой, тем миром, обстановкой. Когда вы получили премию «Стрега»[11], все снова стали скупать романы авторов того периода: Стейнбека, Фолкнера, Хемингуэя, Фицджеральда… Продажи взлетели, вся читающая Италия не меньше полугода сходила с ума по Америке тех лет. У вас появилось три подражателя, и неплохо продававшихся, хотя по качеству до вашей книги им было далеко. Критики, рецензенты, даже те, что пишут для субботнего журнала, утверждали, что вы напоминаете им Джона Фанте[12] и Уильяма Сарояна[13]. Таким образом, очевидно, что мы дадим читателям то, что они от вас ждут, то, что у вас получается лучше всего: историю, место и время действия которой как раз Америка начала двадцатого века. Но это еще не все.

– Конечно, она же не должна быть жутким плагиатом первой книги, – вклинивается Энрико.

Ранди не отводит от меня глаз, ловя каждое слово. Никогда еще не видела такого буквального воплощения выражения «обратиться в слух».

Подталкиваю карту Соединенных Штатов к нему и тыкаю пальцем примерно в центр, в штат Оклахома.

– Пойдем по порядку. Ваших персонажей зовут Джун и Арт. Они двоюродные брат и сестра со стороны матери. Джун с мамой живут с Артом и его семьей на ранчо посреди пустыни. Пронесшееся торнадо разрушает их дом. На дворе 1938 год. Без дома, в глуши, у них только один шанс: уехать. И герои отправляются в Калифорнию.

– А это уже наглая кража сюжета «Гроздья гнева» Стейнбека, – снова влезает Энрико, который, судя по всему, сегодня играет роль адвоката дьявола, специализирующегося на плагиате. – И напоминаю вам, нет, повторяю, так как об этом уже напомнила ты, Вани, что именно благодаря присутствующему здесь профессору Ранди теперь вся читающая Италия знакома с «Гроздьями гнева», потому что пять лет назад от Америки всех лихорадило…

– Вот только мы не собираемся списывать у Стейнбека его историю. Мы собираемся с ней встретиться. – Я практически шиплю в его сторону – так он мне надоел. Снова оборачиваюсь к Ранди, мысленно попрощавшись с намерениями идти по порядку, потому что, раз у Энрико паршивое настроение, неожиданный поворот просто необходим. – Наши персонажи действительно встретят во время своего путешествия семью Джоуд.

– Встретят? То есть встретят Джоудов? Главных героев романа «Гроздья гнева»?

Я киваю.

– На несколько страниц герои Стейнбека окажутся и в вашей книге тоже. И не только они. Действующие лица из романов Фицджеральда, Шейбона…

– Погодите, – перебивает меня изумленный Ранди. – Хотите сказать, что наши персонажи повстречаются с главными героями всех известных романов той эпохи? Вроде «Форреста Гампа», но с книгами?

– Именно, – соглашаюсь я. – Вижу, вы быстро во всем разобрались, профессор Ранди.

– Зови меня Риккардо, – произносит он так, будто просит моей руки.

В общем, я продолжаю описывать Ранди, точнее, Риккардо сюжет его книги, одновременно выкладывая на столе его листы и листочки вдоль той линии, которую прочертила на схеме, показывающей путь, географию и время истории, чтобы он видел, где окажутся его уже готовые сцены и описания.

– Джун, Арт и их семья едут в Калифорнию, но Арт, поссорившись с отцом, уже где-то через пятнадцать километров разворачивается и направляется в противоположную сторону, в Нью-Йорк, решившись исполнить свою мечту и стать писателем. В Нью-Йорке ему удается выпросить заказ на несколько рассказов за мизерную плату для издательства «Эмпайр Новелти» из романа «Приключения Кавалера и Клея». Получается у него плохо, пока он не встречает Ника Каррауэя, который, в свою очередь, знаком с неким мистером Блэком из Голливуда. Арт всегда был влюблен в Джун, и как-то он рассказал о ней Нику, который, растрогавшись, вспомнил свою знакомую, некую Дейзи, от которой его старый друг Джей Гэтсби потерял голову, а потом и жизнь. Он пишет рекомендательное письмо и советует Арту все же поехать в Калифорнию, точнее, в Голливуд, к мистеру Блэку, и попробовать получить работу актера.

– Возвращение к своей возлюбленной напоминает «Холодную гору», – замечает Энрико. Ну, хотя бы сказал «напоминает», а не «нагло украдено». Потихоньку переходит на мою сторону.

При упоминании Кавалера и Клея Риккардо дернулся, а на именах героев «Великого Гэтсби» подскочил еще выше. Клянусь, за всю мою жизнь ни один мужчина не смотрел на меня так, как смотрел сейчас он.

– По дороге в Оклахому у Арта заканчиваются деньги, и он вынужден вести жизнь бродяги-попрошайки. В товарном поезде он встречает трех бродячих музыкантов: молодого еврея по имени Джейкоб Бликман, его спутницу Лару, она итальянка – в романе Риккардо Ранди итало-американцы необходимы, – и их товарища, который поет волшебную балладу, одновременно драматичную и беззаботную, о песчаной буре, лишившей домов таких же «оки»[14], как и он. На гитаре у него написано: «Эта машина убивает фашистов».

– Вуди Гатри! – восклицает Риккардо. Энрико молчит, еще бы он знал, кто такой Вуди Гатри. Но энтузиазм Ранди не заметить не может.

– Тем временем Джун и вся семья добрались до Калифорнии и вместе с такими же отчаявшимися пытаются найти работу. И тогда глава семьи, назовем его Элмор…

– В честь Элмора Леонарда! – радуется Энрико, довольный, что узнал хотя бы одного.

Я только киваю, не собираясь его поощрять. Очевидно, что это только между нами – Риккардо и мной.

– И тогда Элмор встречает человека, который в ступоре смотрит на его сломанный «Додж» двадцать пятого года выпуска. «У меня была такая же машина, – говорит он Элмору. – Сколько я на ней проехал…» Вот он. Том Джоуд. Элмор уговаривает его рассказать свою историю и, так как из «Гроздьев гнева» мы знаем, что Тома разыскивает полиция и он должен скрываться, Элмор начинает тайком носить ему еду.

– Но как же Арт? – перебивает меня Риккардо. – Что случилось с Артом?

Я непроизвольно улыбаюсь, потому что спрашивает он не из скуки, утомленный неинтересным рассказом, а из нетерпения, как ребенок, который хочет поскорее услышать продолжение истории про любимого персонажа.

– Арт тем временем добрался до Голливуда, в котором в значительной степени сохранится атмосфера и персонажи из романов «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?»[15] и «День саранчи»[16]. Но когда он приходит на встречу с мистером Блэком, то не только производит ужасное впечатление, потому что выглядит как бродяга, но и оказывается, что у него украли его рекомендательное письмо. Мистер Блэк прогоняет юношу безо всяких церемоний, Арт в отчаянии бредет по улицам Лос-Анджелеса, пока не натыкается на захудалый бар, в котором, так уж случилось, как раз выступают его старые друзья с поезда, Джейкоб, Лара и Вуди. Арт рассказывает о своих злоключениях, к которым проявляет интерес и новый персонаж. Он еще молод, но задает очень правильные вопросы о пропаже письма. Чувствуется, что через пару лет он станет отличным детективом.

– Не может быть, – шепчет Риккардо.

– Ага, – киваю я.

– Что? – торопит Энрико, который терпеть не может, когда его вот так исключают из разговора.

– Марлоу! Филип Марлоу Рэймонда Чандлера! – практически хором раздраженно огрызаемся мы с Риккардо, напоминая родителей, которые со словами «Иди, поиграй» в один голос выпихивают ребенка, чтобы не мешал обсуждать взрослые дела.

– В этот момент Джейкоб, задав, в свою очередь, несколько вопросов, неожиданно выясняет, что мистер Блэк – не кто иной, как его отец, который сменил фамилию Бликман, чтобы скрыть свое еврейское происхождение и получить работу в Мекке кинематографа. Отец и сын страшно поссорились несколько лет назад, когда Джейкоб ушел из дома, выбрав уличную жизнь, но…

– Погоди, я только сейчас понял, мистер Бликман – герой «Прекрасных и проклятых» Фицджеральда, – произносит Риккардо.

– Именно. Действие романа происходит в Нью-Йорке, что объясняет, как в свое время на другом краю страны смогли познакомиться Ник Каррауэй и мистер Бликман, который еще не был Блэком.

– Ты продумала каждую мелочь, – едва слышно выдыхает Риккардо.

Последний раз я краснела лет десять назад, и то потому, что, кажется, чипс попал мне не в то горло, но сейчас чувствую, что это может случиться снова, если не вернуться к рассказу.

– Одним словом, Джейкоб решает взять ситуацию в свои руки и вместе с Артом пойти к отцу, которого он не видел много лет. Он говорит очень прочувствованно, напоминает, как мистер Блэк сам когда-то был бедным евреем, убеждает, что честолюбивые стремления и мечты заслуживают уважения и так далее, и вот уже Арт выходит из Голливуда с контрактом и авансом в кармане.

– Остается только устроить его встречу с Джун и остальными, – нетерпеливо подсказывает Риккардо.

– Что происходит в ту же ночь, когда Арт узнает о масштабном рейде полиции Лос-Анджелеса на бездомных. Он еще не успел купить приличную одежду, поэтому вынужден защищаться. Прячась от полиции, Арт пробирается в лавку сквозь уже кем-то выбитую дверь и находит внутри тоже прячующуюся девушку, в которой с удивлением узнает Джун. Они не верят, что нашли друг друга, и, когда Арт зажигает спичку, оказывается, что герои находятся…

– В кондитерской, – улыбается Риккардо. Я улыбаюсь в ответ. Энрико ничего не понимает, но мы улыбаемся, как два идиота, потому что знаем, о чем говорим.

Среди заметок Риккардо была одна сцена, самая красивая, где два героя, как раз молодой человек и девушка, двое несчастных бедняг, попадают в огромную кондитерскую для богачей, ломящуюся от хрусталя, серебра, цветов и, конечно же, сладостей. На одну счастливую ночь они остаются там, притворяясь господами, пробуют изысканные деликатесы, наслаждаясь миром, к которому, как они в душе знают, они не принадлежат.

Сцена меня тронула. Я сделала из нее кульминацию романа, а Риккардо, должно быть, полюбивший этот момент не меньше меня и гордившийся им, теперь улыбается мне, счастливый, что я подумала, вернее, почувствовала то же самое.

Ситуация становится почти неловкой.

Поэтому я возвращаюсь к рассказу, который все равно уже приближается к концу.

– Арт и Джун понимают, что полиция устроила всю суматоху, только чтобы найти двух конкретных преступников, Тома Джоуда и его спутника, некоего Элмора. Картинка складывается: Джун вспоминает ночные отлучки своего дяди, таинственную пропажу съестного… Но вскоре они слышат, что полиция наконец-то поймала двух беглецов и все могут возвращаться к нормальной жизни. Все, кроме Джун и Арта, которые, понятное дело, оказываются в тюрьме, но тут Арт, удивляя всех, вносит залог за них обоих, достав деньги – аванс, полученный от мистера Блэка. Теперь у него есть работа, именно та, о которой он мечтал, – работа писателя, и жизнь всей семьи может стать немного легче. Заканчивается роман в баре для музыкантов, где наши персонажи празднуют чудесное спасение, а Вуди Гатри наблюдает за ними и обещает: «Когда-нибудь я спою и о вас». И, как мы знаем, он сдержит слово: Вуди Гатри действительно написал песню о Томе Джоуде, – закончила я, постучав по карте в конце нарисованной мной линии. Все листочки с написанными сценам и описаниями разложены по порядку. Осталось только соединить их, дописав недостающие кусочки.

Сюжет выстроен.

Риккардо какое-то время молчит, потом протягивает ладонь к карте, будто собираясь погладить ее или взять за руку меня, но ради приличия замирает в паре сантиметров.

– Это самая прекрасная книга в мире, – шепчет он.

Так и есть. Ну или очень близко. Выходит она через одиннадцать месяцев под названием «Прямее гитарной струны» (отсылка к дороге из Оклахомы в Калифорнию), и критики сходят с ума, точно кучка тринадцатилеток в стрип-клубе. Они не жалеют слов, говоря о многоуровневом повествовании, об идеальном сочетании захватывающих приключений и утонченных культурных аллюзий, каких они не встречали со времен книги Умберто Эко «Имя розы». Снобы говорят, что это анти-«Код да Винчи», показательный пример того, что можно писать популярные книги, используя культуру и историю, но делать это мудро и с должным почтением, а не из разряда «и так сойдет». Права на американское издание были на вес золота, потому что, как после аукциона объяснила менеджер издательства «Эрика» по международным правам, с Америкой вариантов два: либо иностранный роман, настолько глубоко затрагивающий их культуру и обстановку того времени, окажется безумно скучным и не пойдет никак, либо его воспримут как поразительную дань уважения, и, судя по всему, это как раз наш случай. Ранди выигрывает все возможные премии, какие-то, наверное, изобрели специально для него. Не подкачала и маркетинговая кампания, в которую издательство вбухало столько денег, что хватило бы пол-Африки накормить. Ранди появляется в телевизоре, в газетах, на каждом культурном или светском мероприятии, где его чествуют как гения, настоящего – или которым его все считают. Включая его самого, судя по интервью. И ведь получается не так и нечестно, потому что на самом деле все сцены романа написал он, верно? Я же только структурировала их и предложила, которому персонажу дать тот или иной характер и реплики. Но все остальное: диалоги, вкус пыли, бескрайность неба, гнетущий смог гигантского города, – его творение.

Я дала ему чертеж.

Он построил собор.

Именно это я и повторяю себе последние полгода, прошедшие с момента выхода романа, и могу только наблюдать за его успехом из тени.

Глава 4. Ангелы

Рис.0 Призрак пера

Разумеется, это не означает, что прошедшие месяцы я только и делала, что страдала, измеряя незначительность своей роли в успехе Риккардо Ранди. Большую часть времени, для разнообразия, мне было совершенно все равно. Сегодня вечером, к примеру, я сижу перед телевизором с бокалом шестидесятилетнего «Бруклади», а на экране напудренный и приукрашенный стилистами Мантенья трогательно говорит о врожденном чувстве эмпатии.

– Молодец, сволочь, так держать, – бормочу я, слушая, как он декламирует написанные мной фразы о влиянии нейронов сердца на повседневную жизнь. Должна признать, выучил он текст очень добросовестно, до буковки, поэтому звучит все вполне искренне, с должной ноткой непринужденности. – Хорошо, и финальная реплика…

– И это, кроме всего прочего, демонстрирует нам нечто очень важное. Что, если позволите, придает смысл моей карьере, работе, которой я посвятил все эти годы, – точно услышав мои мысли, произносит он. – Что наука в данном случае, как и в тысяче других, описанных в моей книге, оказывается не чем-то оторванным от повседневной жизни, от нашего жизненного опыта. Наоборот, она точно объясняет, кто мы, как себя ведем и почему чувствуем то, что чувствуем. Нас, ученых, часто считают кем-то вроде бездушных автоматов, которым интересно только разбирать и смотреть, как что работает, будто все вокруг управляемо, точно машины. Но мы же, черт возьми…

«Черт возьми», разумеется, было моей идеей, но должна признать, Мантенья прекрасно понял, с каким именно выражением это произносить.

– Мы же говорим о человеке! Об отношениях, о себе. И именно в таких случаях наука действительно дает нам ответы, и я чувствую, что моя работа и, осмелюсь сказать, моя жизнь действительно обретают смысл.

Молодец, гад.

Зрители в зале разражаются аплодисментами, отбивая ладони.

Отпиваю еще глоток жидкости с ароматом торфа, довольная своей работой. Готова спорить, Мантенья никогда не позвонит сам и не попросит Энрико передать спасибо, но мне достаточно знать, что в очередной раз с задачей я справилась на «отлично». И, конечно же, что теперь у меня есть все основания просить у Энрико надбавки.

Как раз в ту же секунду именно это имя и появляется на экране моего телефона – не хватало еще, чтобы я же его и накликала.

Трубку не беру, Энрико должен наконец научиться не портить мне субботний вечер, да и звонит он наверняка, просто чтобы поговорить об интервью, которое, разумеется, тоже сейчас смотрел. Вот только всего через минуту телефон снова гудит.

– Ну что такое? – не выдерживаю я. – Энрико, сегодня суббота.

– Со мной-то не притворяйся, что у тебя есть личная жизнь, – отвечает Энрико, и я могла бы обидеться, если бы только, угадайте-ка, что? Верно, если бы это имело значение. – У меня для тебя задание, – сообщает он.

– В субботу вечером? Не можешь оставить меня в покое до понедельника?

– Не будь занудой, тут кое-что очень серьезное, и ты сама поймешь, почему я не мог подождать. И что означают твои жалобы? Ты хоть представляешь, сколько людей мечтают, чтобы им предложили работу, пусть и в субботу?

– Знаю-знаю, время ужасное, люди голодают и все такое. А знаешь, почему я знаю? Потому что, вдруг ты не заметил, но я тоже получаю вместо зарплаты одни крохи. С тех пор как ты последний раз заходил в магазин, то есть с девяностых, все очень подорожало.

Выпустив пар, я спрашиваю:

– Что за работа?

– Знаешь Бьянку?

Бьянка.

Откидываюсь на спинку дивана. Я знаю только одну Бьянку, связанную с издательством, и это Бьянка Дель Арте Кантавилла, автор бестселлеров, о да, но в таком… ох… особенном стиле, что я и слышать ничего о ней не хочу. Так что это не может быть она.

– Какую Бьянку?

– Ты же прекрасно поняла.

Еще пауза.

– Вани, ты здесь?

– Ты же шутишь, правда?

– Куда там, – почти незаметно вздыхает Энрико. – Она слишком занята своими турами и не может сдать книгу в срок, поэтому мы подумали, ну… сделать как с другими. То есть позвать тебя. Ты же готова?

– Конечно, нет! – взрываюсь я. – Энрико, да она же… говорит с ангелами!

– Какая разница, – бормочет он. – Ну да, может, и видит их, но в ее книгах главное не это. Главное – послание доброжелательности и мира во всем мире, которому она хочет научить человечество…

– И эти послания нашептывают ей ангелы, – прерываю я. – Энрико, поговорим откровенно. – Я выпрямляюсь на диване. – Мне и так кажется довольно унизительным, что значительной частью дохода издательство «Эрика» обязано книгам какого-то якобы медиума. Но просить меня выдумывать истории об общении со стаей херувимов, только чтобы удержать утлое суденышко на плаву, – уже перебор.

– Все не так, как ты думаешь! – заверяет Энрико, который всегда повышает голос, когда знает, что я права. – Я же не прошу тебя… фух. Послушай. – Он глубоко вздыхает в трубку. – Я же не прошу тебя притвориться святой и врать всем, что ты видишь кого-то там с крыльями. Бьянка превращает указания ангелов в наставления и упражнения для читателей, вроде: «Как избавиться от гнева и развить в себе любовь к ближнему, пять правил», поняла? Самое большее – нужно будет составить несколько похожих упражнений, которые она наверняка уже приготовила, потому что показывает на своих семинарах, и написать что-то вроде учебника… ну, «Как общаться с окружающими, чтобы Бог полюбил тебя», или что-то вроде. Так лучше? Ты же можешь, разве нет? И потом, тебе понравится Бьянка! Она не медиум с чокнутыми духами в голове, как ты думаешь. Она… весьма разумна, и ты сама в этом убедишься, собственными глазами увидишь.

– Что значит «собственными глазами»?

– Она хочет с тобой встретиться. Я назначил тебе встречу у нее дома.

– Энрико! Ты же всегда, всегда против моих встреч с авторами!

– Да, но с Мантеньей же сработало, верно? Кстати, ты смотрела передачу? Только что закончилась, все прошло отлично. И Бьянка сама настаивала, да и… ладно. Говорит, что не может доверить тебе работу, пока все сама не объяснит.

Мотаю головой, пытаясь удержать рвущиеся наружу проклятия.

– И когда же состоится наша роковая встреча?

– Завтра в одиннадцать. Запиши ее адрес.

– Завтра?!

– Ну я же сказал, что не просто так звоню в субботу вечером.

Интернет прямо лопается от упоминаний о Бьянке Дель Арте Кантавилле. Начнем с того, что у нее есть сайт. У многих писателей есть сайт, блог, профиль в соцсетях. Но то, что он есть у этой говорящей с ангелами, меня раздражает. Непонятно почему. Она же тоже писательница, верно? И у нее тысячи читателей, может, сотни тысяч, если считать иностранцев, покупающих переводы ее трудов, и ведь все хотят быть в курсе дел своего любимого автора. Что, похоже, дает ей демократическое право на сайт на трех языках, а также на другие странички, рассылку о новинках и семинарах и так далее. И все же что-то меня беспокоит.

Да, и вот еще что. Ее сайт продуман с умом, оформлен довольно строго. Программист сделал все как надо: много белого, четкий аккуратный шрифт, никаких нагромождений, ничего аляповатого или вульгарного. Наверное, если только и делать, что записывать беседы с ангелами, от скатывания в новомодное фиглярство с этими его радугами и блестками тебя отделяет один шаг. Но ее страничка похожа на сайт компании, занимающейся… даже не могу придумать чем. Слегка дружелюбнее и теплее сайта местного учреждения здравоохранения, немного сдержаннее кулинарного блога. Быстро пробегаю взглядом раздел «Новости» и с удивлением обнаруживаю куда меньше восклицательных знаков и слов «Любовь» и «Гармония» с большой буквы, чем ожидала. А эта Бьянка знает свое дело. Стиль нейтральный, но не холодный. Приветливый, но не развязный. Почти даже веришь, что с головой у нее все в порядке. И почти можно понять, почему тысячи, даже нет, сотни тысяч читателей так полюбили ее «Ангельские хроники» и почему еще множество других позволили себя убедить в необходимости покупать каждую новую книгу. Можно. Могла бы. Почти.

Забавно, что именно это и раздражает меня больше всего, чем если бы она засыпала свои соцсети звездочками, сердечками или безвкусными суперреалистичными портретиками ангелов, напоминающих накачанных фотомоделей в простынях.

А стоит перейти к другим поисковым результатам, как сразу натыкаешься на другие сайты, форумы и прочие электронные ресурсы, где упоминается имя Бьянки. И пожалуйста, все тут как тут. Другое же дело. Отмечаю свою находку, делая еще глоток виски прямо из бутылки. Именно это я и рассчитывала найти для подтверждения собственной правоты. Форумы, сайты и блоги, которыми управляют не Бьянка и ее команда, а целая галактика фанатов, постаравшихся, как я и надеялась, на славу.

Вот они где, все россыпи звездочек, вспыхивающие в заголовках, целые диссертации на тему: «Близость к Божественному всегда в наших Сердцах!!!», которая, очевидно, при каждом упоминании заслуживает не меньше трех восклицательных знаков. Мне попалось минимум четыре астрологических блога, публикующих на книги Бьянки пламенные рецензии. Не совсем понятно, почему любители астрологии также фанаты книг об ангелах, но, похоже, в данном случае звезды сошлись. Возможно, в их мифологии «все включено» есть еще место единорогам, Викке[17] и Хогвартсу. Потом мне попался блог «открытого к невероятному» католика, то есть, похоже, готового поверить в явления ангелов даже раньше, чем их подтвердит церковь, что, согласно моим небольшим познаниям в данной области, не очень-то ортодоксально. Но этот тип посвящает книгам Бьянки половину своих постов, восхищаясь ею так, что сама Дева Мария обзавидовалась бы.

Один из постов – рецензия на последнюю книгу «Ангельских хроник», автор выложил его около года назад, но пользователи до сих пор оставляют комментарии.

Проглядываю комментарии, чтобы понять настроение фанатов Бьянки. Как оказалось, все не так уж гладко. На каждую пару-тройку пользователей, преисполненных Любви и Гармонии («МаТТалена78», «ЦветокСвета», «Безмятежная» и так далее) попадается одна столь же страстная, но мятущаяся душа («Бифронс»[18], «ПротивВсех», «НеувижуНеповерю»…). Они осмеливаются ставить под сомнение некоторые очевидные несоответствия в ангельских сообщениях или указывать на повторы, которые почти могли бы – не будь Бьянка, как мы все знаем, таким замечательным и честным человеком! – заставить задуматься о том, что болтовня эта переписывается и переделывается только ради увеличения продаж.

ЦветокСвета и компания торопятся опровергнуть высказывания Бифронса и иже с ним, цитируя предыдущие тома «Хроник», доказывая, что «неправда, что она говорит именно то же самое», утверждая, что «необходимо глубже раскрыть тему», и что «это же не противоречие» и в таком духе. Иногда они выходят из себя и поднимают крик, потому что, как известно, с неверующими только сильные средства и работают. Таким образом, за все циклы поток комментариев за год достиг и превысил шесть сотен.

Возвращаюсь к страничке с результатами поиска и листаю дальше. Там все то же самое, даже порой хуже. Ох ты ж, есть форум, целиком посвященный архангелам! Не просто всем ангелам, которых тут, очевидно, считают плебеями, а исключительно закрытому кругу архангелов. Судя по всему, Бьянка лично общалась с Гавриилом, Михаилом и прочей братией. Может, чтобы поговорить с архангелом, нужно заранее назначить встречу, а обычные ангелы к тебе запросто являются домой, как коммивояжеры? У них есть повышения, какое-то необходимое количество явлений и право на служебный телефон? Дело в том, что и здесь темы и сообщения усыпаны цитатами из книг и выступлений Бьянки, и здесь тоже есть группа преданных фанатов («ЦарицаНебесная65», «Блаженный», даже «Кармилла»[19] – интересно, а мадам вообще знает, что означает ее ник?) и вежливых противников («Мыслитель», «СвободныйДухом», «Андреа А.»), которые во всем сомневаются.

Какое-то время я просматриваю заметки, переходя из одного блога в другой, на форумы и сайты, пока от бесконечных мерцающих звездочек и флюоресцентных шрифтов не начинают болеть глаза.

Делаю еще глоток виски.

Не отрицаю, какой-то части меня любопытно познакомиться с Бьянкой лично. Потому что, кем бы она ни была, действительно ли на нее снизошла «Благодать» и она общается с Божественным или же это беспринципная авантюристка, напавшая на золотую жилу, одно совершенно ясно: она создала империю.

Закрываю компьютер.

Разрешаю себе последний глоток «Бруклади» и, объявив вечеринку оконченной, иду спать.

Глава 5. Очень разумно

Рис.0 Призрак пера

Не успеваю закрыть глаза, как уже воскресное утро, на часах одиннадцать десять, и я опаздываю на встречу со своей будущей тайной личностью. Но в самом деле, какого фига! Энрико мог бы и предупредить, что Бьянка живет где-то в районе альфы Центавра. Сначала сорок километров от Турина, а потом еще десять от какого-то городишки, к области которого технически относится и район Бьянки. Последний отрезок пути – грунтовая дорога, настолько узкая, что я невольно задаюсь вопросом: вот попадись мне машина навстречу – и что тогда? Хотя, разумеется, я вряд ли смогу наткнуться на другую машину: здесь, вдали от цивилизации, туземцы (если таковые найдутся) ходят только пешком, с привязанными к палкам тюками на плечах. И от страха перед эдакой невиданной дьявольщиной могут мне еще и машину ими побить.

Я всерьез обдумываю, не позвонить ли Энрико, чтобы он предупредил Бьянку о задержке, или чтобы хотя бы высказать ему все, что думаю, и выбросить из головы эту его прихоть, но тут, как любят показывать в фильмах, деревья расступаются, и впереди появляется свет. Свет в данном конкретном случае представляет собой ослепительно-белую двухэтажную домину, истыканную террасами и мансардами, с садом, гаражом и флигелем – может, театром или конюшней, и все великолепие заключено в ограду, достойную Версаля.

Судя по всему, разговоры с ангелами приносят неплохой доход.

Собираюсь уже поставить машину у ворот, как вдруг замечаю, что они – ого! – открываются самостоятельно, и – двойное ого! – откуда-то слышится чей-то металлический голос. Скорее всего, из устройства на толстенной колонне слева, так как вокруг ни души. На всякий случай выглядываю из окна машины вниз, вдруг там домовой эльф или ангелочек-привратник, очень низенький. Подъезжаю к домофону, из которого кто-то где-то в этом громадном доме вещает что-то про «мы вас ждали» и про вяз, под которым можно припарковаться. Ворота открыты, поэтому проезжаю по подъездной дорожке, спрашивая себя, на что похож этот дурацкий вяз. Оставляю машину под относительно высоким деревом, относительно недалеко от дома, на площадке, которая прекрасно подошла бы на роль парковки. Вполне приемлемый компромисс. Иду к двери. Дверь распахивается навстречу. Сама.

– Здесь так все работает? Очень удобно, если не можешь найти ключи, но для торговцев всяких – просто рай! – Только сморозив эту глупую шутку, понимаю, что чувствую себя не в своей тарелке. Из-за двери показывается низенькая, определенно непохожая на ангела женщина, которая звучит как давешний домофон. В том смысле, что не он делал голос металлическим. Сам голос такой.

– Добро пожаловать, госпожа Сарка. Бьянка ожидает вас наверху.

Даже не назвав своего имени, она поворачивается к лестнице передом, ко мне задом (обтянутым в твидовую юбку удручающе бежеватого цвета) и начинает подниматься по безупречным мраморным ступеням.

Иду за Мадам-Твидовая-Задница.

Пока что дом Бьянки выглядит очень большим и, нечего и говорить, очень-очень белым.

Волосы у Бьянки тоже белые.

– А вот и вы, госпожа Сарка, с приездом, – здоровается она. – Непросто было нас найти?

А все, о чем способна думать я, так это что «Бьянка[20]» может быть только псевдонимом. У нее на самом деле волосы седые до белизны, того удачного ровного тона а-ля Джуди Денч, уложенные мягкими волнами, напоминающими завитки облака. На вид ей около пятидесяти – пятидесяти пяти лет, и питается она, судя по всему, амброзией и медом: минимум морщин, короткий прямой нос, точеные скулы, которые это все держат. Одета в костюм, белый. Но с коралловым ожерельем и сережками.

Она поднимается из-за письменного стола и идет мне навстречу. Из-под брюк выглядывают туфли в тон украшениям. Одеваться Бьянка умеет, равно как и стареть с достоинством, и еще ей удается бесить меня, даже рта не раскрыв. Хотя нет, не совсем верно и не совсем так. Женщина передо мной настолько идеальна – почти веришь, что ее на самом деле благословили свыше и что она регулярно связывается с высшими сферами и черпает оттуда эти свои умиротворение, величие и кротость, которые чуть ли не физически излучает. И именно этот червячок сомнения и злит.

Ненавижу, когда что-то выводит меня из равновесия.

Напомнив себе, что беспокоиться о таком меня никто, вообще-то, не заставляет, я успокаиваюсь. В конце концов, это просто работа.

– Выпьете что-нибудь? – улыбается богиня. С тоской думаю о своем виски в тубусе, но вряд ли она имела в виду что-то в этом роде. – Кофе, чай? – Так и знала. – Элеонора? – Бьянка ищет взглядом Мадам-Твидовую-Задницу, которая материализуется в сияющей белизне кабинета, как выплюнутая котом шерсть на мраморный пол. – Вы могли бы принести нам две чашечки ройбоса? Спасибо, дорогая. – Тут она снова поворачивается ко мне: – Настоящий деликатес, мне его недавно подарили читатели из Южной Африки. Прошу вас, присаживайтесь.

Сажусь в небольшое кресло у стола и оглядываюсь по сторонам под цокот каблучков возвращающейся на свое место Бьянки. Южноафриканские читатели, отправившие ей тот напиток, видимо, не подозревают о своей нищете. Судя по тому, что кабинет писательницы напоминает кунсткамеру, кое-кому приходили в голову идеи подарков получше чая. Взять хотя бы низенький шкаф (белый) длиной во всю стену, на котором выстроено не меньше двенадцати глобусов и шаров звездного неба, все относительно старинные или из дорогих материалов. Рядом расставлены жеоды разных размеров и цветов (судя по всему, фанаты Бьянки, помимо астрологии, не пренебрегали также и геомантией[21] и кристаллотерапией. В какой-то момент я задаюсь вопросом: насколько легче жить, веря во все это?). У подножия шкафа – что-то вроде маленького леса из роскошных растений в разных вазах. Помимо глобусов, поверхность шкафа, как и все плоскости в комнате, включая письменный стол, сверкает множеством странных предметов: деревянными или янтарными фигурками людей, чаще всего с поднятыми руками или в благословляющих позах, которые, как я догадываюсь, изображают ангелов всех религий; священные урны; фонари и свечи; пресс-папье и нож для резки бумаги; мини-гонг. И я понимаю, что это подарки, потому что рядом с каждым (или под, или на ленточке) лежит записочка или сложенное письмо, бережно сохраненные, как и все, с чем их отправили.

– Вижу, вы осмотрелись. Вам нравится? – мягко спрашивает Бьянка, в свою очередь обводя комнату взглядом и гордо улыбаясь. – Это все дары от моих преданных читателей. Так они выражают благодарность за послания, которые я скромно передаю им. И, так как именно здесь и рождаются мои книги, – кивает она на компьютер, конечно же, белый, – я решила, что в этой же комнате должны храниться и все их драгоценные послания, мотивируя и вдохновляя меня. Получается что-то вроде замкнутого круга.

Тут она слегка наклоняется ко мне:

– И вы можете стать частью этого круговорота любви.

Я не тороплюсь с ответом, будто обдумываю его. А на самом деле пытаюсь переварить иронию ситуации, в которой оказалась. Вот комната, белоснежная, точно попка новорожденного, в ней женщина вся в белом и с таким же именем, живое воплощение Умиротворения и Любви, и в этой же комнате сижу я. Раз в издательство ехать не пришлось, а значит, Энрико я ничего не должна, сегодня мой внешний вид такой, как обычно: длинный черный плащ, черные сапоги, джинсы черные, но с капелькой серого, антрацитовая кофта, броское украшение из металлолома на шее, короткие волосы, тоже черные, конечно, и длинная косая челка. Да, это я, Вани Сарка. И между мной и Бьянкой, по сути дела, размещается весь доступный глазу цветовой спектр.

В этот момент входит Мадам-Твидовая-Задница со старинным подносом в руках, на нем две чашки, на вид еще древнее. Готова спорить, тоже подарок. Она выставляет все на стол, и Бьянка улыбается:

– Спасибо большое, Элеонора, можете отдыхать.

Мадам-Твидовая-Задница улыбается в ответ так убедительно, что и не скажешь, что ее вызвали на работу в воскресенье. Отпустив домработницу, Бьянка снова переводит взгляд на меня.

Я пытаюсь спрятаться в чашке: нужно собраться с мыслями. Осторожно принюхиваюсь к напитку, и к горлу подкатывает тошнота.

– Как я говорила, Сильвана, вам стоило бы рассматривать это задание как возможность войти в редчайший и привилегированный поток любви. Я передаю любовь своим читателям. Передаю им сообщения, несущие мир и уверенность. А они, ощутив силу послания, его пользу, в свою очередь тоже излучают любовь, не только ко мне в ответ, но и к окружающему их миру, таким образом расширяя добродетельный круг. – Она распахивает руки в той особой манере, которая идет только священникам – и ей.

– Вы, должно быть, недоумеваете, почему я настаивала на личной встрече, раз Энрико предупредил меня, что обычно вы не очень рады личному общению с авторами, за которых пишете.

Ах, вот как, Энрико? На самом деле он с радостью разрешал бы мне видеться с авторами только связанной и в наморднике, как у Ганнибала Лектера, думаю я, но ничего не говорю. Хочу понять, что Бьянка имеет в виду.

– Будем откровенны, Энрико – деловой человек. И он обрисовал вам задание просто как очередной источник дохода, или я ошибаюсь?

– «Доход» – слишком сильно сказано, учитывая, как мало он мне платит, – уточняю я.

Бьянка улыбается, но продолжает, не обратив особого внимания на мои слова:

– Однако это задание отличается от тех, ради которых вас обычно зовут. Для выполнения того, о чем мы хотим вас попросить, Сильвана, нужна мотивация. Даже, не побоюсь этого слова, призвание. И это призвание вы в какой-то мере можете найти в самой себе. Вот почему я сочла важным, даже необходимым поговорить с вами лично, прежде чем вы приступите к работе. Вы должны впитать само ощущение, прочувствовать его, если хотите хотя бы попытаться заговорить голосом ангелов, а – Энрико, не обижайся! – я сильно сомневаюсь, что он, практичный бизнесмен, когда-либо сможет вам так все объяснить.

Бьянка улыбается.

Я улыбаюсь.

Все еще улыбаясь, произношу:

– Бьянка. – Раз она зовет меня Сильваной, то и я могу называть ее по имени. – Бьянка, дело в том, что мне не нужно призвание, чтобы говорить с ангелами. Мне нужен именно голос ангелов. Другими словами, со мной ангелы не говорят, а раз так, и писать мне не о чем.

– Но… ох! Моя дорогая! – щебечет Бьянка слегка изумленно и с ноткой веселья, будто я пошутила. Нет, хуже. Умиленно. Будто ее шестилетняя внучка спросила, как же детки не разбиваются, когда аист бросает их в кроватки. – Ну конечно же, ангелы говорят и с вами! Неужели у вас никогда не бывает ощущения умиротворения, добрых мыслей, вам не хочется сделать что-то хорошее?

Вообще-то, ответ крайне близок к отрицательному, но дело не в этом.

– Простите, вы хотите сказать, что ангелы говорят с вами… хм, с нами, вот так? Через наши собственные мысли? Но…

Бьянка качает снежно-белой головой.

– Ангелы, ангелы… ангелы – просто метафора! Но знаете, это не означает, что на самом деле они с нами не говорят. Они говорят со всеми, просто мне лучше удается собирать и структурировать послания, чем другим. Громкий голос, – продолжает она, подняв палец с торжественным видом, – ясный и четкий, который раздается внутри, когда ты видишь играющего ребенка, хорошо выполненную работу, крепкие объятия, закат над морем. Тот голос, который говорит тебе, что все прекрасно и все правильно. Настолько ясное ощущение совершенства, будто нечто Божественное, что есть в тебе, сейчас проявляется в словах. Вот что я называю голосом ангелов. Относить его к сущности по имени Михаил, Гавриил, Уриил и остальным – лишь способ придать достоверности, спонтанности, сделать доступнее. Это способ подчеркнуть его более возвышенный и благородный источник. Сильвана, вы наверняка знаете, что сейчас больше не говорят о Боге или об Аллахе, или о любом другом олицетворении Высшего Величия, из которого мы все черпаем силы. Сейчас говорят о «Высшем Я», о Божественном, которое живет во всех нас, объединяя в Единое. Так вот, я даю голос этому Божественному. Что, по сути, является гласом ангелов, гласом с небес, того Совершенства, которое есть в каждом из нас.

Внимательно смотрю на Бьянку.

Она кажется безмятежной, полностью владеет собой.

Теперь действительно понимаю, что имел в виду Энрико, описывая ее как «очень разумного человека».

– Извините, я на минутку, – говорю я, встаю и выхожу за дверь.

В коридоре набираю номер Энрико.

– Вани, ну что? Ты поговорила с Бьянкой?

– Конечно, Энрико. Как раз закончили. И у меня только один вопрос: ты с самого начала знал, что она видит ангелов точно так же, как я вижу призрак Марлен Дитрих, да?

– Вани… Честное слово, не хочу тебя обидеть, но неужели ты считаешь, что можно в самом деле верить, что ангелы просто берут и появляются, как нам показывали на картинках в воскресной школе? Ты правда так думала? Сейчас используется более широкое определение Божественного, более неуловимое, сейчас речь идет о вездесущей энергии, а не…

– Вот такую же расплывчатую, но очень хорошо аргументированную ерунду она и пыталась только что мне впарить, – сообщаю я. – Вижу, и ты идею неплохо выучил.

Несколько секунд из телефона не доносится ни звука.

– Послушай, Вани… Бьянка одна приносит нам двадцать процентов ежегодной выручки издательства. Может, она и не видит ангелов в туниках, с крыльями, нимбом и всем прочим, но в любом случае ее сообщения неплохие. Людям от ее книг становится лучше, они сами делаются добрее, и…

– Энрико, я не отказываюсь. Мне просто нужно больше денег. Пока.

Глава 6. Тебе правда нужно питаться лучше

Рис.0 Призрак пера

Оно сильнее меня. Неискоренимое, вечное желание бесить Энрико. Если хорошенько подумать, оно появилось даже до нашего знакомства.

Бывает, что отношения начальника и подчиненного основываются на взаимоуважении, на доверии, на общих ценностях или даже на чувстве юмора.

Наши же, похоже, с начала времен основываются на том, что я вывожу его из себя.

Надо сказать, что это, похоже, работает.

Январь, 2006 год.

Турин не узнать. Приближаются зимние Олимпийские игры, и город прихорашивается, точно Золушка, которая в глубине души всегда верила в себя и знала, что когда-нибудь поедет на бал. Повсюду провели перепланировку и модернизацию. Квартал журналистов. Стадион. Метро. Турин становится городом, о котором все, абсолютно все гости скоро скажут: «Тебе стоит прогуляться, тут очень красиво – подумать только, а я и не ожидал».

Даже жизнь Энрико Фуски, коренного туринца тридцати двух лет, вскоре должна кардинально измениться. Во всяком случае, так планирует Энрико. Он знает, что в этом деле требуются терпение и систематичность, что сегодня-завтра результата не будет; но время человека на земле ограничено, он не может позволить себе мешкать или довольствоваться тем, что есть. Поэтому Энрико Фуски решил, что к сорока пяти годам станет главным редактором издательства.

Добиться цели будет нелегко, хотя бы потому, что никакого образования именно в литературной сфере у Энрико нет. Его делом всегда была экономика или подбор кадров. Конечно, он всеми силами старается показать начальству, что способен рассуждать как издатель, мыслить категориями редакционной политики, содержания, жанров и всего такого интеллектуального. Но он всегда помнит обо всех составляющих планирования работы, оптимизации производственной цепочки, о бизнес-логике. Вот его сильная сторона, и он об этом знает. Главный редактор, способный держать в голове все сразу, издательству пригодится: будет меньше напряженных дискуссий с руководством, меньше головной боли при выпуске и продвижении. Энрико может справиться. Вот о чем он думает, лениво принимаясь за одно из последних заданий, не требующих больших усилий. Энрико, хоть это технически и относится к кадровым вопросам, отвечает на письма соискателей работы.

Каждый месяц секретарша приносит ему стопку уже отобранных резюме. В последнее время их действительно много, будто Италия переполнена выпускниками-гуманитариями, которые стучатся в двери издательств, выпрашивая хоть какую-нибудь, даже временную работу в редакции, пусть всего в несколько страниц зараз. Энрико их презирает. Молодые люди без амбиций потратили самые подходящие для обучения годы на то, чтобы узнать, что такое сонет или как развивается тема идентичности в истории европейской литературы двадцатого века, а теперь вдруг осознали, что никто им за это платить не собирается. Да неужели. Какая жалость, что правила издательства «Эрика» в этом отношении категоричны: «Каждое резюме, которое нам присылают, достойно личного ответа, даже если это отказ».

Секретарша уже знает, как реагировать на большинство писем, но Энрико все равно есть чем заняться. Так или иначе, на ближайшем собрании он предложит отказаться от этой практики. Скажет, что уже года четыре, если не больше, общение ведется в основном в интернете, и теперь все резюме прибывают в издательство по электронной почте, что означает и резкое увеличение их количества, и отвечать на каждое занимает целую кучу времени, которое, как известно, еще и деньги. Потом он подчеркнет, что уже ни одна фирма не утруждает себя рассылкой отказов, и следование традициям может обернуться для издательства потерей былого величия, снижением планки. И это у издательства с двухсотлетней историей!

Так что, может, ему и удастся избавиться от этой ежемесячной занозы.

Новую порцию даже читаешь с трудом.

Добрый день!!! Я молодая мама тридцати двух лет, четыре года назад я ушла с работы, чтобы посвятить все время моим двум птенчикам. Сейчас мои цыплятки уже достаточно большие и могут ходить в садик, а у меня остается немножко времени и для себя! Я всегда была современной и независимой женщиной, и для меня очень важна еще и возможность реализовать себя в работе. Мне всегда очень нравилось читать, книги столько раз составляли мне компанию, пока малыши спали (всегда так недолго!!!), вот я и подумала: почему бы не попробовать??? Мои подружки всегда говорили, что я хорошо пишу, поэтому я хочу предложить вам свои услуги редактора и корректора. Резюме у меня нет, потому что я никогда «официально» такой работой не занималась, но уверена, что смогу быстро всему научиться!

Большой привет от матушки Гусыни, которая очень надеется воспользоваться своими перышками!

Боже.

Возможно, секретарша не удалила письмо сразу, а распечатала и передала ему, потому что орфографических ошибок тут нет, а вся история о мечтающей о профессиональной самореализации мамочке ее тронула. Когда Антония уйдет на пенсию, мысленно сделал пометку Энрико, нужно будет взять на ее место мужчину.

Уважаемые господа,

настоящим любезно направляю на рассмотрение свою кандидатуру в качестве редактора и / или корректора и / или менеджера по контролю переводов с английского на итальянский художественной, научной и прикладной литературы, разрешая обработку персональных данных, содержащихся в прилагаемом резюме, в соответствии с пар.13, Зак. декрета 196/2003.

Иногда достаточно только начало прочитать, думает Энрико, отправляя лист с распечатанным сообщением в стопку «отказать».

А другие можно и целиком, хотя бы чтобы посмеяться.

Уважаемые господа,

вы ищете динамичного, инициативного, амбициозного человека, обладающего также отличными способностями к командной работе и принятию решений? Это я! Меня зовут Джузеппе, мне двадцать восемь лет, и мне не терпится заняться чем-нибудь полезным! Я только что окончил университет и готов применить все накопленные знания на благо вашей уважаемой компании, за деятельностью которой давно слежу и ценю. Человек я многогранный, точный, надежный, пылкий и, даже если это я сам о себе говорю, внешностью тоже не обделен!;) У меня есть машина, я готов к командировкам и переезду. Дайте мне возможность продемонстрировать, как сильно я мотивирован, и вы об этом не пожалеете!

На мгновение у Энрико появляется искушение написать этому несчастному ответ поподробнее. Дать ему понять, что с первых строк ясно, что он разослал одно и то же письмо всем компаниям подряд, без разбора, а мог бы схитрить, попытавшись хоть немного изменить каждое обращение под адресата. Заметить, что если «только что окончить университет» в двадцать восемь лет – стоит задуматься, возможно, не такой уж ты предприимчивый или блестящий специалист, потому что даже на медицинском факультете и то оказался бы второгодником. А говорить о «накопленных знаниях» в двадцать восемь лет с одним лишь дипломчиком за плечами настолько самонадеянно, что даже смешно.

Но Энрико не может терять ни минуты, поэтому и третье письмо оказывается в стопке отказов.

А вот над последним письмом месяца он сидит несколько минут.

Уважаемый руководитель отдела кадров,

мне двадцать пять лет, в 2003 году я окончила филологический факультет с красным дипломом и ищу работу. Полагаю, вы каждый день получаете такие письма от блестящих выпускников, мечтающих стать редакторами вашего издательства. Но я хочу предложить вам свою кандидатуру на должность, как мне кажется, немного более необычную.

Я хочу стать вашим призраком пера.

Знаю, что обычно в издательствах, кроме исключительных случаев, подобная позиция не предусмотрена, а также что никаких специальных курсов для этой профессии не существует, поэтому не представляю, как документально подтвердить вам свою компетентность. Тем не менее, размышляя о том, что у меня получается лучше всего, что такого полезного и исключительного предложить издательству, я вспомнила о своей нестандартной предрасположенности, которая, думаю, может пригодиться: я умею имитировать стиль и быстро перенимать навыки других людей. Я могла бы привести целый список текстов самых разных жанров, которые по той или иной причине написала за других людей в эти годы (школьные сочинения, статьи для небольших журналов, тексты выступлений, несколько курсовых работ, рефератов и даже полноценную диссертацию по истории музыки), но, к сожалению, для резюме они не подходят, что, как вы можете представить, несколько досадно. (Хочу заметить, что та диссертация получила максимальный балл.) В любом случае надеюсь, что из прилагаемого резюме вы по крайней мере узнаете, что я быстро обучаюсь новым вещам; что до моих основных способностей, то есть имитации разных стилей, боюсь, продемонстрировать их возможно только на практике, и задания я, разумеется, с радостью бы выполнила.

Полагаю, что издателю может быть удобно иметь под рукой призрака пера. Ведь в таком случае появляется возможность в любой момент предложить любой известной личности подписать книгу, при этом не беспокоясь об отказе из-за нехватки времени или отсутствия таланта к писательству. То есть речь пойдет уже о готовом продукте, а не стихийно появившемся материале.

Оставляю решение за вами в надежде, что вы придете к тем же выводам и пригласите меня на личное собеседование.

Пока же благодарю вас за внимание.

С уважением,

Сильвана Сарка

«А вот это любопытно», – думает Энрико.

Последнее обращение явно произвело на него впечатление, случай сам по себе уникальный. Никто никогда не предлагал издательству услуги призрака пера. Прежде всего потому, что роли этой не позавидуешь: все мечтают стать писателями, но никто не хочет, чтобы на их книгах стояло чужое имя. А еще потому, что сама работа сложна до безумия. И действительно чрезвычайно редкая. Не то чтобы издательство не нуждалось в призраках пера – наоборот, и часто. Но девушка права: в таких случаях обычно просят редакторов с подходящими навыками по очереди взяться за работу, что они и делают, не без усилий и сжав зубы. Постоянной должности, на которой сотрудник выполнял бы только такие задания, просто нигде нет.

Больше всего Энрико поразил тон письма. Он не из чутких людей, и все же сейчас ему показалось, что за строками скрыто подлинное отчаяние. Признание, почти оправдание, что нет никакой возможности продемонстрировать свои навыки… Словно автор письма сразу считала, что ей в любом случае не поверят. Разочарование, но сдержанное, без тех слезливых жалоб, так часто встречающихся в письмах претендентов в последнее время. Кто знает. Может, эта незаурядная девушка, окончившая университет раньше многих, еще и с отличием, до чертиков нуждается в работе, которая позволила бы ей уехать из дома и на что-то жить. Скорее всего, так и есть. Обычно у тех, кто в рекордные сроки проходит обучение, причины схожи. А из резюме понятно, что диплом она получила уже три года назад и с тех пор судорожно хваталась за любые подработки – можно и с ума сойти, если, к примеру, при этом еще нужно платить за жилье. В какое ужасное время мы живем.

И, конечно же, Энрико не мог не оценить предположение в конце письма о полезности подобной должности, с точки зрения издателя: вот такой подход ему нравится, практичный и рациональный. И все же, несмотря ни на что и несмотря на впечатляющее резюме этой Сильваны Сарки – насколько резюме недавней выпускницы филологического может быть впечатляющим, – то, что она сказала, правда. Расхваливает ли она себя просто так, чтобы хоть как-то привлечь внимание, узнать невозможно, а придумать проверочное задание крайне сложно, да и речь идет о должности настолько необычной, что на продумывание всех деталей требуется тщательность и время, которого у Энрико нет.

Так что и ее письмо оказывается в папке отказов.

Три дня спустя Антония, секретарша, сообщает Энрико по переговорному устройству:

– Пересылаю вам письмо от претендентки на работу.

– Антония, ты же знаешь, что я занимаюсь всеми письмами в конце месяца, – ворчит Энрико.

– Нет, поверьте, вам нужно его увидеть.

Энрико становится любопытно. В пересланном электронном письме приложены те ответы, что он сам написал энергичной мамочке, сверхпедантичному киборгу и «настроенному на работу» блистательному выпускнику. Судя по всему, все их адреса были зарегистрированы на одного и того же пользователя, который и написал все три письма. Три разных голоса, которые, чего Энрико ни на секунду не заподозрил, создал один и тот же человек.

Уважаемый господин Фуски,

как я говорила в своем первом письме, то есть в том, где стоит моя подпись, у меня не было иного выбора, кроме как продемонстрировать на практике, что я на самом деле могу в зависимости от ситуации менять «голос».

Как я понимаю, проверку я прошла?

С уважением,

Сильвана Сарка

Энрико, почесав в затылке, начавшем лысеть еще до тридцати лет, задумывается.

«А она крепкий орешек. Очень крепкий», – усмехается он про себя.

Одна из тех сложных и жутко умных людей, кто может как добиться потрясающих результатов, так и сильно потрепать нервы.

Подумав еще немного, он решает, что игра стоит свеч, и нажимает на кнопку «ответить».

Когда дело касается приема новых сотрудников, Энрико редко ошибается.

* * *

Однако в этот раз, должна признать, порученное мне задание столь безобразно, что почти поменяло нас местами. Дело не в том, что ему удалось вывести меня из себя, ведь, как я говорила, обычно мне до лампочки, так как это только работа, но, боже мой, какая же противная. Книга Бьянки меня убивает. Хотя, возможно, виной всему пятидесятиградусный «Бруклади». Просто я решила, что облегчить подобную крайне неприятную задачу может только справедливое повышение жалованья – для мотивации, и виски – для вдохновения. Когда-то я считала, что деньги решают все; теперь же знаю, что еще есть скотч.

Энрико согласился взять на себя первый пункт, хотя пока что это одни обещания. А второй… Бьянка же хочет, чтобы я услышала голос ангелов? Что ж, виски на эту роль прекрасно подойдет. Я заметила, что бороться с возражениями разума и слушать ангелов, обитающих в моем Высшем Я, гораздо проще с солидной порцией виски внутри.

Вот только у меня нет намерений становиться алкоголичкой, а даже если бы были, эта штука стоит слишком дорого, так что волей-неволей придется искать другой метод освежить голову.

К примеру, выйти из дома и проветрить мозги. Довольно экзотическое занятие, которого я стараюсь избегать. Взять хоть сегодня, это первый раз за сколько? Прошло три, а то и пять дней после беседы с Бьянкой. То есть вот уже пять дней я безвылазно сижу в своей квартире, тщательно изучая изданные книги Бьянки, программы семинаров, письма фанатов, даже вступления и предисловия, которые она писала к чужим книгам. И все это чтобы придумать тему для книги, которая покажется новой и вместе с тем позволит мне коварно переписать предыдущие идеи другими словами. Что отнюдь не легко, в особенности потому, что Бьянка, похоже, сама только и делает, что переписывает свои же книги. Фанаты особого внимания на это не обращают, кроме нескольких завсегдатаев форумов и блогов, которых я даже уже стала узнавать. К примеру, вчера некая Озэ, явно эпатажная личность, эмоционально ответила одному из тех, кто указывал на вероятные несоответствия между первым и шестым томом «Ангельских хроник»: «Да откуда взяться несоответствиям, если она постоянно повторяет одно и то же??» Повезло, что форум устроен так, что личные сообщения там отправлять нельзя, иначе я непременно написала бы ей. Вот так, спонтанно. Просто ради удовольствия вместе выпустить пар.

А так я просто закрыла страничку форума и вернулась к той, нетронутой, с текстовым редактором, и выдавила из себя третий за день вариант содержания, столь же неубедительный, как и предыдущие два.

И вот сейчас гуляю по центру, спрятав нос в воротник плаща, против ветра и против людского потока. Шесть часов вечера, самое ненавистное время, в которое я стараюсь никогда не оказываться на улице, если могу этого избежать. Обычно могу. Сегодня тоже могла бы, но не хочу. Останься я в доме еще на минуту, точно бы выбросила компьютер из окна или ответила бы Озэ прямо на открытом для всех форуме, наверняка накликав на свою голову кучу неприятностей, или написала бы четвертый и еще менее утешительный вариант содержания. Нужен какой-то толчок, перезагрузить мозг, хоть немного подумать о чем-то другом. И пытаться пробраться сквозь плотную стену прохожих по виа Рома, одной из главных улиц Турина, – неплохое отвлекающее средство, как видеоигра. Да и к тому же холодно. А холод бодрит. Заставляет сконцентрироваться на том, что важно, будто так мыслительные процессы обостряются. А мои мысли сейчас как раз резиновые и пустые, что-то вроде уже переработанного ила, состоящего из Любви, Гармонии, Божественного, Веры и Единого, пытающиеся найти какой-то выход и принять форму чего-то похожего на убедительную структуру книги. Поэтому я не сразу замечаю, что уже иду не против толпы, а вместе с ней, и что этот людской поток направляется сквозь стеклянные двери большого книжного магазина на площади Комитета национального освобождения, и что на этих стеклянных дверях висит плакат с изображением Риккардо Ранди.

Что ж, я все-таки это сделала.

Да кого я хочу обмануть. Знала, что этим кончится.

Вот уже месяц как я знаю, что сегодня, сейчас, здесь Риккардо Ранди проведет презентацию, возможно, уже тысячную, своей книги. А знаю я это потому, что получила информационную рассылку от издательства «Эрика», ради такого случая написанную жирным шрифтом и истыканную восклицательными знаками: «Автору можно будет задать вопросы и получить автограф!» А еще потому, что мне сообщил Энрико. Ровно месяц назад. Когда объяснял, что в юбилейном номере «ХХ Поколения», авторитетного женского еженедельника, выходящего в виде приложения к самой уважаемой ежедневной газете Италии, запланирована статья Риккардо Ранди. И что написать ее должна буду я.

– Ты же понимаешь, бедняга уже полгода как в разъездах. Ну подумай, откуда у него время и возможность придумать что-то на семь тысяч знаков на тему его связи с миром женщин или подобной чепухи, – говорит мне Энрико. Причем с деланым безразличием механика, заявляющего, что ремонт машины обойдется вам в бо́льшую сумму, чем она сама.

– Но тут же не нужно… В конце концов, если и есть тема, которую Риккардо Ранди знает как свои пять пальцев, – это женщины! Они постоянно крутятся вокруг него, он же кумир всей женской части населения Италии! И потом, он хорошо прописал персонажи Джун и ее матери, да и женских персонажей своей предыдущей книги… Что ему стоит написать какую-нибудь ерунду о, даже не знаю, о том важном, чему он научился у женщин, которых видит каждый день, о качествах, которые замечает в них…

– Чудесно. Напиши семь тысяч знаков на одну из этих тем – и будет в самый раз.

Не знаю, понял ли Энрико, что мне не по себе. Скорее всего, нет. В конце концов, никаких глупых шуток он от меня не услышал. Отчасти потому, что шутить мне совсем не хочется. Правда в том, что меня беспокоит необходимость снова делать что-то для Риккардо, подкладывая еще больше дров в огонь его популярности, а потом молча наблюдать за всеобщими овациями и так далее. Обычно я всегда говорю: «Если бы это имело значение». Сейчас, когда Энрико снова придумал мне задание для Риккардо, странное ощущение подавленности подсказывает, что, возможно, в этот раз мне как раз не все равно.

– А знаешь, что было бы идеально? Если бы ты пошла и послушала его презентацию, когда он через месяц вернется в город. Как раз освежишь мысли, вспомнишь, как он говорит, как ведет себя, обращаясь к слушателям. И потом, может, во время беседы со своими бесчисленными поклонницами он скажет что-нибудь этакое, что натолкнет тебя на идею для статьи.

О нет, этого только не хватало. И так-то мне неуютно от необходимости снова работать за Ранди, а тут – представьте себе, еще и лично встретиться. Нет уж, Энрико, можешь об этом забыть, на презентацию я не пойду.

Смешно.

– Входите давайте, уже целых пять минут как началось! – шепчет мне в затылок какая-то старушка.

Я неожиданно осознаю, что замерла на пороге, застряв между напирающей сзади толпой опоздавших и неожиданно жарким воздухом книжного.

Вхожу.

Зал забит так, что и втиснуться некуда: те, кому не хватило мест, толпятся у самого входа. Верхнюю одежду никто не снимал, обогреватели работают на всю мощь, и по помещению уже расползается запах пота. Оператор регионального телеканала безуспешно пытается отвоевать собственное место.

Где-то в зале мелькают прически с начесом, лысеющие черепушки интеллектуалов, но больше всего там разноцветных шевелюр дам, пришедших насладиться выступлением очаровательного писателя-профессора. В глубине, уже совсем далеко, замечаю и растрепанную макушку, время от времени появляющуюся в моем весьма ограниченном поле зрения, потому что ее обладатель ходит туда-сюда. Иногда вверх взмывает изящная рука и ерошит волосы, но гораздо реже, чем в нашу первую встречу.

Нахожу свободную полоску стены, как раз у дверей зала, прислоняюсь и всю презентацию просто слушаю усиленный микрофоном голос Ранди, даже не пытаясь больше его увидеть. Он читает отрывки из книги, что-то комментирует, шутит, все смеются. Там есть и модератор встречи, которая каждый раз, обращаясь к нему нежным голоском, либо начинает с комплимента, либо сама фраза его подразумевает. А то и вовсе вопрос является незавуалированной похвалой, на которую он должен ответить, к примеру: «Говорят, в персонаже Арта удивительным образом сочетается беззаботно-саркастичный и упорный идеализм Артуро Бандини, начинающего писателя, главного персонажа книг Джона Фанте, которому вы отдали дань уважения с самого начала, назвав своего героя в его честь, и мятущаяся душа главного героя романа «На дороге». Что вы об этом думаете?»

Я знаю, что это нормально, что именно так на презентациях и бывает, но все равно чувствую, как поднимается уровень инсулина в крови от такого количества патоки.

После пинг-понга реплик официцальной части наступает время вопросов из зала. Их ровно десять: девять от женщин и один от мужчины. На часах уже восемь вечера, когда модератор наконец утихомиривает последнюю поклонницу, которая так размахивала руками в попытке получить слово, будто завтра конец света.

– Ох, как жаль, время вышло, а писатели тоже люди и имеют право отдохнуть и поужинать.

Зал наполняется приглушенным гулом голосов, прощаний, аплодисментов, и собрание наконец объявляется закрытым.

Я отклеиваюсь от стены, пока мимо роятся торопящиеся к выходу зрители, и жду, предоставив им возможность от души потолкаться, потому что сама не имею ни малейшего желания влезать в эту благоухающую давку. Вполне могу подождать, ведь, в конце концов, дома меня никто не ждет. До меня доносятся обрывки разговоров, темы варьируются от «Удивительно, такой молодой, а как солидно выглядит» до «Боже, до чего же он хорош, если б я только могла…». Не очень-то и большое разнообразие, вообще-то. Не могу сдержать горькую улыбку. Если в конечном счете успех Ранди определила именно его собственная привлекательность, хорошая новость в том, что я могу наконец перестать себя мучить, так как написанная мной книга года ничего не значит. Усмехаюсь про себя, представляя экземпляр «Прямее гитарной струны», в котором с тридцатой по шестидесятую страницу идет исключительно копипаст lorem ipsum[22], а никто из очумевших от прилива прогестерона читательниц этого не замечает, как вдруг слышу:

– Вани.

Поднимаю голову и вдруг вижу перед собой Риккардо.

Ох.

Вот блин.

Или же он подписал все книги быстрее чем планировалось, или я слишком долго ждала.

– И ты здесь, как тесен мир, – вырывается у меня, и тут же голосок в голове четко произносит: «Заткнись, идиотка». Что ж, может, вот он – голос ангелов.

Риккардо тем не менее смеется. Даже нет, усмехается. Ему даже будто весело, и он лишь слегка удивлен нашей встречей. Что так, тоже неловко? Нет. Не неловко – это точно. Я застала его врасплох, вот что. Может, даже слегка вывела из равновесия (он запускает руку в волосы). Но в общем и целом я бы сказала, что выглядит он… довольным.

– Я и не надеялся, что ты придешь! – восклицает он. – То есть нет, погоди, я хочу сказать, не смел надеяться. Но все равно надеялся, всегда. На каждой презентации. Только ты… так ни разу и не пришла. Во всяком случае, я так думал. Ты же не приходила? Потому что если да, то должна была сказать мне, подать знак, подойти поговорить…

– Меня не было, – прерываю его я. Знаю. Так делать невежливо. Но раз меня не было, значит, не было.

Риккардо какое-то время просто молча улыбается. Почему он мне улыбается? То есть… вот уже много месяцев как мы исчезли из поля зрения друг друга, много месяцев он не подавал признаков жизни, ни тебе «спасибо», ни «как дела». Даже не отправил экземпляр книги с личной памятной надписью. Хотя, если подумать, такая посылка меня бы только взбесила и я при первом же удобном случае воспользовалась бы ею вместо подставки под бокал, потому что с какого перепуга отправлять человеку с личным посвящением им же написанную книгу? Действительно, что может быть безличнее и удобнее. Хочешь в самом деле поблагодарить, так передай ее, черт возьми, лично. Впрочем, в любом случае такой проблемы не стоит, потому что Риккардо никогда, в этом-то и дело, не отправлял мне книги с личным посвящением и уж тем более не пытался приехать и вручить сам. Все последние месяцы я лишь находила подтверждения, что перестала существовать для Риккардо в тот же день, когда послала ему готовый текст.

1 Имя генерала Жака де Ла Палисса (1470–1525 гг.) – символ чего-то само собой разумеющегося, утверждение заведомо очевидных фактов, граничащее с абсурдностью, всю историю можно найти по поиску «Ла Палисс – генерал и анекдот». – Здесь и далее прим. переводчика.
2 Лягушонок Кермит – самая известная из кукол Маппет, созданных американским кукольником Джимом Хенсоном.
3 Teatro Regio, Королевский театр – один из старейших оперных театров Италии, расположен в Турине.
4 Метод Судзуки – методика музыкального развития детей, созданная японским скрипачом и педагогом Синъити Судзуки (1898–1998 гг.).
5 Лисбет Саландер – девушка-хакер, главная героиня книг Стига Ларссона из трилогии «Миллениум», первая часть – «Девушка с татуировкой дракона».
6 Серьезная девочка, дочь в Семейке Аддамс, группы вымышленных персонажей из комиксов американского художника-карикатуриста Чарльза Аддамса (1912–1988 гг).
7 Речь идет о книге Алессандро Мандзони, первом итальянском историческом романе, признанном итальянской классикой. – Прим. ред.
8 Dr. Martens – обувная серия фирмы AirWair Ltd. Со времени появления на рынке достигла интернационального культового статуса.
9 Вудро «Вуди» Гатри (1912–1967) – американский певец и музыкант в стиле фолк и кантри.
10 Героиня использует часть крылатого выражения. Фраза целиком звучит так: excusatio non petita, accusatio manifesta (лат.) – «ненужное оправдание – признание вины».
11 Premio Strega (ит.) – одна из самых престижных итальянских премий в области литературы, вручается с 1947 года, лауреатами в разные годы были Чезаре Павезе, Альберто Моравиа, Умберто Эко.
12 Джон Фанте (1909–1983 гг.) – американский писатель и сценарист итальянского происхождения.
13 Уильям Сароян (1908–1981 гг.) – американский писатель армянского происхождения, удостоен Пулитцеровской премии за лучшую драму (1940).
14 Оки (англ. Okie) – в 1930-х гг. в Калифорнии так пренебрежительно называли бедных переселенцев из штата Оклахома.
15 Роман американского писателя Х. Маккоя (1935 г.)
16 Роман американского писателя Н. Уэста (1939 г.), написанный о Голливуде во время Великой депрессии.
17 Викка – неоязыческая религия, основанная на почитании природы.
18 46-й демон из магического гримуара «Малый ключ Соломона», граф, появляющийся в образе чудовища, управляет шестью легионами духов.
19 Кармилла – женщина-вампир из одноименной готической новеллы Джозефа Шеридана ле Фаню (1872 г.), которая вышла на 25 лет раньше «Дракулы».
20 Bianco (ит.) – белый.
21 Геомантия – гадание с помощью земли, считывание рисунков.
22 Lorem ipsum (лат.) – классический текст-«рыба» (условный, зачастую бессмысленный текст-заполнитель, вставляемый в макет страницы). – Прим. ред.
Продолжение книги