Никита Хрущев бесплатное чтение

Он мог стать заводчиком

Чувства и страхи, испытанные в детстве, остаются навсегда и возвращаются вновь и вновь, если начинается стресс. Мы понимаем, что все это было давным-давно, но какая-то часть нашего мозга все еще воспринимает мир так, словно мы маленькие. Эмоциональная память заставляет нас вести себя так же, как мы вели себя в детстве.

Важно, конечно, и поведение тех, кто находится рядом с человеком с юных лет. Реакция окружающих формирует стереотипы поведения, которым человек следует всю свою жизнь.

Детство Никиты Сергеевича Хрущева можно назвать счастливым. Жила семья скудно, но это не имело тогда для него значения. Главной была родительская любовь, и это создавало ощущение гармонии и счастья.

От природы энергичный и прямой, он излучал энергию. Не скрытный. Не таил в себе эмоции. Легко взрывался, выпуская раздражение, и столь же быстро успокаивался. Это свидетельство крепкой нервной системы.

Жизнь лучше, если мы избегаем ссор, скандалов и выяснения отношений. Прекрасно если человек наделен легким нравом и чувством юмора, это избавляет от многих проблем. Но земная жизнь – не райские кущи, без конфликтов не обойтись. И Хрущев считал, что неправильно всеми силами их избегать, не уклонялся от откровенного выяснения отношений. Не считал, что ничего нет хуже спора и ссоры.

Никита Хрущев родился в 1894 году в селе Калиновка Дмитриевского уезда Курской губернии, где крестьянствовали его родители Ксения Ивановна (она ушла из жизни в 1945 году) и Сергей Никанорович (умер в 1937 году). В селе была церковь, помещичий дом, казавшийся дворцом, и земская школа, куда и отдали маленького Никиту.

Хрущев вспоминал: «В 1908 году отец и мать нанялись в богатое имение помещика Васильченко. Я уже был подростком, мне исполнилось четырнадцать лет, и я там работал на пахоте погонщиком волов. Труд для моего возраста был тяжелым, надо было поднимать ярмо, запрягая волов в плуг. Это входило в обязанность погонщика, а не плугаря».

Там он прожил недолго, но позже никогда не забывал односельчан, живо интересовался жизнью курян и заботился о родной деревне Калиновке. Когда Хрущев оказался в зените власти, руководители Курской области проявляли особую заботу о его родной деревне.

Ему было 14 лет, когда семья перебралась в Юзовку[1]. Отец, Сергей Никанорович, работал шахтером, и он сам начал трудиться слесарем в 18 лет. Шла Первая мировая война, но в армию его не призвали: как шахтеру, ему была положена отсрочка.

Это были трудные годы. Увиденное и пережитое тогда приучило его к тому, что в жизни возможны неприятности, потери и поражения.

Никита Сергеевич не собирался быть революционером, он хотел учиться горному делу. Не случись революции, стал бы инженером, управлял шахтой, пошел бы по этой стезе и явно добился бы больших успехов. Но 1917 год прервал нормальное течение жизни. Большевистскими идеями его соблазнил Лазарь Каганович, который позже станет одним из самых близких к Сталину людей.

Лазарь Моисеевич присоединился к большевикам в 18 лет. Его самого к революционной деятельности приобщил старший брат Михаил, который уехал в город и поступил на завод.

Когда Михаил Каганович приезжал в деревню навестить родных, крестьяне его расспрашивали:

– Михаль, що робыться на свити?

Михаил снабжал подпольной литературой младшего брата Лазаря, который тоже вскоре уехал в город.

Провожавшие его крестьяне утешали родителей:

– Лейзар у вас хлопэц моторный, а язык у його такый, що нэ тильки, як кажуть, до Кыева доведэ.

Односельчане оказались правы. Бешеная энергия Кагановича быстро привела его в Москву. Правда, перед этим ему пришлось поработать на лесопилке, грузчиком на мельнице. В 1911 году вступил в партию. Февральскую революцию 1917 года Каганович встретил в Юзовке, центре Донецкого угольного бассейна. Там впервые выступал на митинге и был избран заместителем председателя городского совета, чем невероятно гордился. Он запомнил услышанный на митинге разговор.

Один из рабочих говорил о Кагановиче:

– Кажуть, що выступаты будэ жид.

Другой возразил ему:

– Дурак ты. Хоть жид, да наш.

Никита Сергеевич познакомился с Кагановичем в первые дни Февральской революции, когда Лазарь Моисеевич, работавший в Юзовке, выступал на митинге. Хрущев восторженно его слушал.

В 1917 году Украина раскололась. В отречении императора Николая II национально мыслящие украинцы увидели редчайший шанс обрести независимость. В Киеве образовалась власть, которая видела республику самостоятельной. Центральная рада потребовала от советской власти признать независимость Украины.

Большевикам, провозгласившим лозунг «самоопределение народов», возразить было нечего. Однако и отпускать Украину не хотелось. Нашли выход – признали создание независимой Украинской народной республики, но не полномочия самопровозглашенной Центральной рады. А в Харькове образовалась другая власть, большевистская, она желала тесного союза с Россией. Вот эту власть Москва признала и обещала украинским единомышленникам братскую помощь. В 1918 году большевистский Харьков объявил войну самостийному Киеву. Донбасс немедленно отсоединился от остальной Украины. Российский нарком по военным и морским делам Лев Давидович Троцкий исходил из того, что удержание Донецкого угольного бассейна важнее всего.

На территории Украины столкнулись три силы: собственно украинская армия, отстаивавшая независимость республики, большевистские войска и Белая армия генерала Антона Ивановича Деникина, который не признавал самостоятельной Украины.

Гражданская война здесь была особенно жестокой и кровопролитной. Ни одна политическая сила не могла объединить столь разнородное сообщество. Слабая власть постоянно менялась. Киев несколько раз переходил из рук в руки. Целые регионы были охвачены грабежами и насилием, там хозяйничали такие атаманы, как командующий Революционной повстанческой армии Украины Нестор Иванович Махно и намеревавшийся стать новым гетманом Украины Никифор Александрович Григорьев.

Никита Хрущев вступил в Красную армию и оказался на политработе.

Сторонники украинской национальной идеи потерпели поражение.

«Для украинского возрождения, – писал академик Владимир Иванович Вернадский, создатель Академии наук Украины, – совершилось почти историческое чудо, дав возможность достигнуть никем серьезно не чаянного – благодаря стечению исключительно благоприятных обстоятельств. Но едва ли при условиях, какие есть в стране, может возродиться Украина с чисто украинским языком и культурой. Для этого нет ни одного слоя, который бы поддерживал и был охвачен этой идеей».

С каким багажом вернулся в мирную жизнь молодой Хрущев?

Гражданская война, продолжавшаяся долгие годы и завершившаяся полной победой большевиков, сформировала целое поколение, определив представления советских людей о морали и нравственности. Что такое Гражданская война? Одна Россия уничтожала или изгоняла другую. Широко распространилась жестокость, ничем не сдерживаемая. Беспощадность поощрялась с самого верха. За либерализм могли сурово наказать, за излишнее рвение слегка пожурить. Это Хрущев сразу усвоил.

Столицей Советской Украины объявили Харьков. Там обосновалось республиканское правительство. А также штаб Украинского военного округа, которым командовал Михаил Васильевич Фрунзе. Подписывал он свои приказы так: командующий войсками Украины и Крыма или коротко – Комвоенсилукр.

Лазарь Каганович, оценив Хрущева, повел его за собой по партийной линии. Но Никита Сергеевич хотел получить образование. В 1922 году пошел учиться на рабочий факультет Донецкого техникума в Юзовке, проучился три года. Секретарем Юзовского уездного комитета партии был Авраамий Павлович Завенягин, который после прихода Хрущева к власти станет заместителем главы правительства.

Тогда Никита Сергеевич познакомился и с будущим маршалом Климентом Ефремовичем Ворошиловым:

– Приехал товарищ Ворошилов в Донбасс. Мы собрали митинг в Макеевке. Собрались шахтеры. После Ворошилова парка не стало – люди лезли на заборы, повалили их, деревья поломали…

Надо заметить, что у Никиты Сергеевича Хрущева была счастливая семья, и этим он отличался от многих других советских руководителей. Совсем молодым человеком в Юзовке Хрущев женился на Ефросинье Ивановне Писаревой, красивой рыжеволосой женщине, дочери его старшего товарища.

Правнучка Никиты Сергеевича, Нина Львовна Хрущева, ставшая профессором международных отношений в Новой школе в Нью-Йорке, опираясь на семейные архивы, пишет: «Фрося, как называли ее друзья, была на два года младше Никиты. У нее были ярко-рыжие волосы, белая кожа, мягкие черты лица и тонкая талия. Она была из образованной семьи; и сама она, и четыре ее младшие сестры, которых она помогала растить, – все посещали местную гимназию, образовательное учреждение для благородных девиц.

Никита, квалифицированный рабочий с приличным заработком, был выгодной партией, и вскоре после знакомства в 1914 году они поженились. Через год у пары родилась дочь Юлия, а в 1917 году – сын Леонид.

На снимках, сделанных примерно в 1916 году, привлекательная пара в своих лучших воскресных нарядах: Ефросинья в белой блузке, Никита в темном пиджаке и галстуке-бабочке. Он – худой и стройный, но ниже ее ростом и уже начинающий лысеть. Меня поражал респектабельный, почти буржуазный вид дореволюционных Хрущевых, совершенно не похожих на грязных рабочих или замученных крестьян царской поры, фотографиями которых обычно иллюстрировали советские учебники истории».

Но Ефросинья Ивановна умерла в 1919 году от тифа, оставив Никиту Сергеевича с двумя детьми.

Американский биограф Хрущева известный историк Уильям Таубман писал, что, окончив рабфак и вернувшись в Юзовку в 1922 году, Хрущев женился во второй раз на юной девушке. Брак оказался очень недолгим, Никита Сергеевич о второй жене вспоминать не любил, поэтому известно только ее имя – Маруся…

Но откуда такие сведения? В семье Хрущевых об этой загадочной женщине никто ничего не знал.

Подругой жизни стала Нина Петровна Кухарчук, женщина более образованная, чем ее муж, и твердо верившая в коммунистические идеалы. Нина Хрущева пишет о своей прабабушке, в честь которой ее и назвали: «Нина Петровна родилась в 1900 году на Западной Украине в крестьянской семье Петра и Екатерины Кухарчук, живших в деревне Васильево близ города Холм (ныне Хелм) Люблинской губернии, входящей сегодня в состав Польши.

Кухарчуки имели свой дом, надел земли и даже лошадь. “Мы жили получше Хрущевых в России”, – бывало, говорила она с выражением шутливого превосходства. Она также гордилась тем, что всегда очень хорошо училась, настолько хорошо, что местный пастор убедил ее отца, что она должна продолжить образование. Так Нина оказалась в Одессе. Успешно окончив курсы при элитной Мариинской женской гимназии, Нина осталась в Одессе учить науке и манерам юных девушек…

После года учебы на высших пропагандистских курсах в Москве, бабушка получила новое революционное назначение: преподавать историю компартии и теорию марксизма в районных партшколах Донбасса. В 1922 году она приступила к работе в Юзовке».

Нина Петровна была спокойной женщиной с твердым характером. Она родила троих – Раду, Сергея и Елену. Таким образом, Хрущев – редкость среди членов Политбюро – был многодетным отцом, растил пятерых детей. Большая семья его радовала. Он любил вечером сесть за общий стол и видеть вокруг себя счастливые лица.

Первые годы политической карьеры Хрущева – время новой экономической политики. НЭП спас страну от голода, помог восстановить разрушенную во время революции и Гражданской войны экономику.

В России еще оставались миллионы людей, которые хотели и умели работать. И даже ограниченное, опасливое возвращение к рынку позволило им развернуться. Новая экономическая политика, разрешившая частную инициативу, быстро дала результаты: промышленное и сельскохозяйственное производство достигло довоенного уровня. Россия не только полностью обеспечивала свои потребности, но и вновь экспортировала зерно.

НЭП возродил промышленность и дал людям работу. У крестьянина появилась материальная заинтересованность в напряженном труде. Частное владение землей запрещалось, но можно было брать ее в аренду. Разрешили нанимать работников себе в помощь, и это позволило быстро поднять эффективность сельского хозяйства.

Не только обычные граждане, но и члены партии задумались: зачем строить коммунизм, если все необходимое для жизни дает рыночная экономика, основанная на частной собственности? В 1921–1922 годах из партии вышли три четверти вступивших в нее крестьян, в ряде мест партийный аппарат в деревне практически перестал существовать.

НЭП явственно показал ненужность партийного аппарата, который только мешал нормальной жизни. Поэтому аппаратчики, включая Хрущева, считали новую политику опасной и всячески с ней боролись. Ненависть к любому частному предпринимательству сохранилась у Хрущева на всю жизнь.

Никита Сергеевич начинал карьеру, когда в партии шли острые дискуссии о том, как строить новую жизнь. Член Политбюро ЦК партии и председатель Реввоенсовета Республики Лев Троцкий предупреждал, что в партии исчезает демократия, дискуссии становятся невозможными, партийные организации привыкают к тому, что не избранные, а назначенные сверху секретари ими просто командуют. Аппарат встал над партией.

Но новый правящий класс – партийно-государственные чиновники – безоговорочно поддерживал линию И. В. Сталина, который устроил аппарату комфортную жизнь. Здесь все было просто: привилегии в обмен на лояльность и беспрекословное исполнение указаний. Аппарат сплотился против инакомыслящих: партийцев, которые хранили верность идеалам, призывали учесть интересы рабочего класса и требовали свободного обсуждения ситуации в стране, сохранения внутрипартийной демократии. А в 1923 году многие партийные организации голосовали в поддержку идей Л. Д. Троцкого, считая их вполне разумными.

Много лет спустя, во время столкновения между руководителями партии в 1957 году, Лазарь Каганович решил нанести Хрущеву самый страшный удар – рассказал, что Никита Сергеевич в молодые годы поддержал троцкистскую платформу.

– Хрущев, – припомнил Лазарь Моисеевич, – был в 23–24-м годах троцкистом. И только в 25-м он пересмотрел свои взгляды и покаялся в своем грехе.

Обвинение в троцкизме было крайне опасным, и Хрущев попросил члена Президиума ЦК КПСС А. И. Микояна прийти ему на помощь. Анастас Иванович втолковывал молодым членам ЦК, плохо осведомленным о реальной истории партии:

– В 23-м году Троцкий выдвинул лозунг внутрипартийной демократии и обратился с ним к молодежи. Он собрал много голосов студенческой молодежи, и была опасность, что он может взять в свои руки руководство партией. Во время этой дискуссии на одном из первых собраний Хрущев выступал в пользу этой позиции Троцкого, но затем, раскусив, в чем дело, в той же организации активно выступал против Троцкого. Не надо забывать, что Троцкий был тогда членом Политбюро, ратовал за внутрипартийную демократию. Надо знать психологию того времени и подходить к фактам исторически…

Забавно, что всякий раз, когда Хрущев, подчиняясь человеческим чувствам, выступал за демократию в партии или в защиту невинно расстрелянных, его обвиняли в троцкизме. Партийные работники и после его отставки уверенно говорили: «Хрущев троцкист, хотя о Троцком высказывался уклончиво. Ему пары лет не хватило, чтобы его реабилитировать».

Сталин расширил состав ЦК за счет своих сторонников с мест и стал полным хозяином в партии. Один из главных его лозунгов – обновление партийного руководства за счет молодых выдвиженцев. Высшие должности он отдавал людям, которые своим стремительным восхождением были обязаны не собственным заслугам, а воле генерального секретаря – а этот пост Иосиф Сталин занимал в ЦК с апреля 1922 года. Они его за это боготворили. Молодые партийные секретари помогли Сталину в борьбе против внутрипартийной оппозиции.

В апреле 1925 года в Москве собралась ХIV Всесоюзная партконференция. Хрущева избрали делегатом: «Я рано вставал и пешком шел в Кремль, чтобы прийти раньше других делегатов и занять выгодное место. Каждая делегация имела отведенные ей места, а уж внутри делегации каждый делегат занимал то место, которое было свободно. Вот мы и хотели сохранить за собой первые места перед трибуной. Поэтому надо было вставать пораньше и бежать туда без завтрака. Однажды я вышел и сел на трамвай, не зная маршрутных номеров, а трамвай, оказывается, не туда шел, куда мне нужно, и он меня завез неизвестно куда. Тогда я отказался от услуг транспорта и стал ходить пешком. Приходилось рано вставать и бежать, но зато я приметил путь, как добраться безошибочно в Кремль с тем, чтобы занять в зале место поближе».

Юзовская делегация обратилась к Сталину с просьбой вместе сфотографироваться. Сталин пришел. Снимал известный в ту пору фотограф Петров. Человек опытный, он всем стал объяснять, кому как стоять и куда смотреть.

Сталин не выдержал:

– Товарищ Петров командовать любит, а у нас командовать нельзя. Нельзя командовать!

Всем его слова понравились.

В 1926–1927 годах Хрущев заведовал орготделом Юзовского окружного комитета партии. Слушатели окружной партийной школы поехали в Москву, смотреть столичные достопримечательности. Руководитель партшколы Л. А. Римский позвонил Сталину. Времена были еще простые, и его соединили с генеральным секретарем. Лев Абрамович попросил принять слушателей школы. Сталин согласился. Кремль еще не был закрыт: юзовские коммунисты прошли через Никольские ворота.

Римский обратился к Сталину:

– Товарищ Сталин, сейчас Юзовка переименована и носит ваше имя[2]. Поэтому мы хотели, чтобы вы письмо написали юзовским, сталинским рабочим. Это произвело бы хорошее впечатление на население Сталинского округа.

Сталин ответил:

– Я не помещик, а рабочие завода не мои крепостные. Я им писать не буду и не люблю, когда это делают другие.

Римский всем рассказывал об этом эпизоде. На многих, среди них и на Хрущева, он произвел сильное впечатление. Сталин тогда хотел нравиться: он вел ожесточенную борьбу против очень заметных в партии людей, которые позволяли себе роскошь иметь собственное мнение и которых он зачислил в оппозицию. Эта борьба имела еще одно пагубное для страны последствие – уничтожение любой критики и малейших сомнений в правоте высшей власти.

Сталин на одном из пленумов ЦК предупредил оппозицию:

– Придется их погромить, придется помять им бока. Пусть нас извинят товарищи, что в случае нежелания ликвидировать свои ошибки нам придется поневоле помять бока кое-кому. Уж закон борьбы таков, ничего не поделаешь.

Хрущев вспоминал, как на ХV съезде ВКП(б) в декабре 1927 года делегация металлистов Сталинграда передала в президиум съезда стальную метлу. Председательствовал на заседании глава советского правительства А. И. Рыков. Алексей Иванович взял эту метлу и сказал:

– Я передаю эту метлу товарищу Сталину, пусть он выметает ею наших врагов.

Зал смеялся и аплодировал. Рыков широко улыбался. Он не знал, что вскоре сам будет включен в список врагов и расстрелян.

Сталин принял решение провести «орабочивание» партии – принимать в РКП(б) рабочих «от станка». Под лозунгом борьбы с оппозицией из партии постепенно вымывался более-менее образованный слой. Партия изменилась до неузнаваемости. Люди стремились получить партбилет просто потому, что это давало шанс добиться успеха. Молодые члены партии быстро продвигались по карьерной лестнице. Принцип «кто был ничем, тот станет всем» реализовывался на практике. Выдвиженцы из низов становились большими начальниками. Насаждалась бездумная дисциплина: подчиняйся и не задавай лишних вопросов.

Сталин заботливо относился к аппарату, создавал все условия для приличной по тем временам жизни, раздавал привилегии. Молодые карьеристы в кожанках жаждали власти и комфортной жизни и славили человека, который обещал им все это.

Путевку в жизнь Хрущеву дал Л. М. Каганович. У Лазаря Моисеевича были сложные отношения с украинскими большевиками старшего поколения, поэтому он опирался на партийные организации Донбасса. Хрущев понравился, и Каганович перевел его в Харьков, определив в орготдел республиканского ЦК.

Лазарь Каганович был человеком малограмотным, писал с ошибками, два класса народной школы в Кабанах – все образование. Но он сразу поверил в звезду Сталина и всю свою жизнь преданно ему служил, не зная сомнений и колебаний. Сталин доверял Лазарю Моисеевичу, потому что более преданного человека у него не было. Каганович никогда не возражал вождю, никогда не отстаивал своего мнения, а подхватывал любую сталинскую мысль.

В. М. Молотов сказал о нем:

– Он среди нас был сталинистом двухсотпроцентным. Каганович – преданнейший Сталину человек, в этом его слабость и неподготовленность к самостоятельной мысли, потому что и у Сталина не все правильно.

Каганович помогал Сталину в борьбе за власть. Обеспечивал назначение на высшие посты тех, кто присягнул на верность вождю, отсеивал оппозиционеров. И успешно отбивал атаки тех, кто считал, что такая практика уничтожает внутрипартийную демократию.

Хрущев: «Каганович – четкий и деятельный человек: это действительно буря. Он может даже наломать дров, но решит задачу, которая ставится Центральным комитетом».

В июле 1928 года Сталин вернул Кагановича в Москву, где тот в декабре стал секретарем ЦК, а затем одновременно возглавил Московскую областную (в апреле 1930 года) и городскую (в феврале 1931 года) партийные организации. Лазарь Моисеевич забрал Хрущева с собой в столицу. Многие годы Никита Сергеевич Хрущев воспринимался в партии как человек Кагановича.

Стремительное восхождение

На заседании Политбюро ЦК 10 октября 1938 года Сталин говорил о задачах партийной пропаганды: по случаю выхода в свет «Краткого курса истории ВКП(б)» – сборника исторических догм, на котором воспитывались поколения советских людей. Между делом вождь заметил:

– Товарищ Хрущев думает, что он до сих пор остается рабочим, а между тем он интеллигент [веселое оживление в зале – отмечено в стенограмме]. Он перестал быть рабочим, потому что живет интеллектом, работает головой, отошел от физического труда, вышел из среды рабочих.

Но на деле Никите Сергеевичу отчаянно не хватало образования. В 1929 году его зачислили слушателем во Всесоюзную Промышленную академию, которая готовила руководящие кадры для советской промышленности. Хрущев вспоминал: «Стипендия приличная, столовая неплохая и общежитие хорошее: у каждого – комната». Но в мае 1930 года его избрали секретарем партбюро академии, забот по партийной линии у него значительно прибавилось, что вредило учебе. Трехгодичного курса он так и не окончил.

В Промакадемии училась жена Сталина Надежда Сергеевна Аллилуева, это сыграло важнейшую роль в карьере молодого Хрущева. Никита Сергеевич вспоминал:

«Она была парторгом академической группы. Как-то приходит она ко мне и говорит: “Я хотела бы с вами согласовать нашу линию, сейчас партийная группа обсуждает такой-то вопрос, как нам правильно записать политическую характеристику момента?” Обсуждение было связано с борьбой с “правыми”.

Я ответил ей, а сам потом, когда она ушла, думаю: “Она, придя домой, расскажет Сталину, и что он скажет?” Но на следующий день она ничего не сказала, а я ее не спрашивал. Видимо, моя оценка оказалась правильной.

Когда я стал встречаться со Сталиным, то сначала ничего не понимал, почему он упоминал какие-то факты из моей деятельности в Промышленной академии. Я молчал и не отвечал: не знал, радоваться мне или ежиться из-за этого. А сам думал: “Откуда он знает?” Потом смотрю, вроде он улыбается. Тогда я сообразил: видимо, Надежда Сергеевна подробно информировала его о жизни нашей партийной организации и о моей роли как ее секретаря, представив меня в хорошем свете. Вероятно, Сталин и сказал после этого Кагановичу: “Возьмите Хрущева на работу в МК”».

В январе 1931 года Никиту Сергеевича сделали первым секретарем Бауманского, в июле – Краснопресненского райкома партии, в январе следующего года – вторым секретарем столичного горкома.

Нина Хрущева: «Высокий пост обеспечил Хрущеву квартиру в престижном Замоскворецком районе столицы с видом на красные кремлевские звезды. В распоряжении семьи теперь были пять просторных комнат на пятом этаже “Дома на набережной”[3] – пугающего вида серого одиннадцатиэтажного здания, где проживала советская политическая элита».

В первые годы советской власти Москва в административном смысле была частью области, и городской комитет партии оказался на вторых ролях. Когда Хрущев стал одним из руководителей столицы, все изменилось. 20 февраля 1931 года Политбюро ЦК постановило: «Признать необходимым выделение Москвы в самостоятельную административно-хозяйственную единицу с собственным бюджетом и провести соответствующее решение через Московский Совет и Московский областной съезд».

Москвичам это пошло на пользу, столичных жителей стали немного лучше кормить: вскоре последовали новые решения.

Политбюро ЦК:

«Предложить Наркомату снабжения СССР выделить особо план снабжения Москвы продуктами питания и предметами широкого потребления из общего плана снабжения области.

Предложить Наркомснабу СССР не позднее 10 апреля создать в Москве месячные запасы по хлебу, сахару, крупе, керосину, соли, рыбе и сельдям…

Предложить Наркомснабу СССР увеличить план снабжения Москвы хлебом на второй квартал 1931 года на 40 тыс. тонн и Ленинграда – на 25 тыс. тонн».

Столица – витрина советской власти. Неспособность обеспечить продовольствием страну, которая до коллективизации и раскулачивания экспортировала зерно, признать было невозможно. Так что искали виноватых. Обвиняли спекулянтов – дескать, хлеба полно, перекупщики его прячут.

В решение Политбюро ЦК записали: «Считать позором для Московской организации, что хлеб, предназначенный для снабжения рабочих и служащих, попадает в количестве не менее десятков тысяч пудов ежемесячно в руки спекулянтов, благодаря отсутствию контроля со стороны Московской организации. Обязать Московскую организацию положить конец этой вакханалии кормления спекулянтов за счет рабочих».

Никита Сергеевич занимался всеми городскими делами. Каганович, в ту пору ближайший помощник вождя, находил время только для таких колоссальных проектов, как строительство метро. Сам Хрущев вспоминал: «Главные его силы поглощала работа в ЦК, где он был фактически вторым секретарем ЦК, замещая Сталина. Поэтому на мои плечи постепенно перекладывались и большая работа по Москве, и большая ответственность. Это требовало огромного напряжения сил, если учесть, что соответствующих знаний и опыта у меня не было. Приходилось брать усердием и старанием, затрачивая массу усилий. Московская парторганизация была сложным организмом».

Лазарь Моисеевич был тронут, когда Сталин написал письмо столичным властям с просьбой присвоить Московскому метрополитену его, Кагановича, имя.

Журналист Лазарь Константинович Бронтман, работавший в «Правде», записал в дневнике 23 января 1935 года: «Последние предпусковые дни метро. Сегодня вечером я поехал на станцию “Комсомольская площадь”, чтобы дать небольшой очерк об опытном поезде метро. Встретил Петриковского – директора метрополитена. Ходит взволнованный, на вопросы отвечал отрывисто. Тут же вертится начальник штаба особой охраны метро. Стал ждать.

Часов около десяти приехал Л. М. Каганович, с ним вместе Н. А. Булганин, Хрущев – в робе и ватнике. Каганович быстро осмотрел станцию, коротко ее одобрил и предложил поехать по опытной трассе. Поезд стоял, дожидаясь. Сам Каганович встал в кабину машиниста. Доехали до Красносельской. Осмотрели. Одобрил, понравилась – “с большим вкусом”. Дальше поехал в вагоне. “Это что, дерматин на диванах? Немедленно заменить кожей, рваться будет. Лампочек слишком много: зажигать через одну”. Подъезжаем к Сокольникам. Каганович выглядывает в окно: “Вот она, красавица!”

Внимательно смотрел все. Разговорился с начальником службы связи:

– Фамилия?

Каганович твердо смотрит ему в глаза и страшно внимателен.

– Кувшинников.

– Где работали раньше? Кем?

– На Курской, помнач станции.

– За границей были?

– Нет.

– Обязательно надо побывать, и чем скорее, тем лучше. Это же страшно сложное хозяйство. Дело знаете?

– Знаю.

– Любите?

– Люблю.

– Крушений по вашей вине не будет?

– Нет.

– Хорошо. А за границу его все-таки послать надо.

Такой же разговор произошел с нач. движения Зотовым. А через неделю их всех сделали помощниками, а начальниками назначили побывавших за границей».

В середине 30-х на демонстрациях портретов Кагановича было немногим меньше, чем портретов вождя. Но степень самостоятельности Кагановича была невелика. Если вождь уезжал из Москвы, то Лазарь Моисеевич чуть ли не каждый день писал Сталину, спрашивая его мнение относительно всех сколько-нибудь значительных вопросов. Сталин подробно отвечал по каждому пункту, решение принималось только с его санкции.

Председателем Исполкома Моссовета назначили (формально выбрали) Николая Александровича Булганина, которого тоже ждала стремительная карьера. Они с Хрущевым жили в одном доме, даже на одной лестничной площадке, дружили семьями. Сталин всегда приглашал их вместе, с легкой иронией называл «отцами города».

В январе 1934 года Сталин выдвинул Хрущева на самостоятельную работу – поставил во главе столичного горкома партии, а через год также и во главе всей парторганизации Московской области.

Хрущев: «До того времени я постоянно возил с собою и хранил свой личный инструмент. Как у всякого слесаря, это были кронциркуль, литромер, метр, керн, чертилка, всякие угольнички. Я еще не порвал мысленно связь со своей былой профессией, считал, что партийная работа – выборная и что в любое время могу быть неизбранным, а тогда вернусь к основной своей деятельности – слесаря. Но постепенно я превращался в профессионального общественного и партийного работника».

Никита Сергеевич сменил Лазаря Моисеевича в роли хозяина столичного региона. Понимал: стремительным возвышением он обязан лично Сталину.

Как Хрущев к нему относился? В ту пору, несомненно, считал вождем. Наделял высшей мудростью и полностью доверял. Заведомо соглашался с тем, что Сталин вправе смотреть на него критически и свысока, поскольку вождь все делает правильно и противоречить ему немыслимо. Сомневаться в величии вождя способен лишь глупец и упрямец. Позже его взгляд на Сталина начнет меняться, и для Хрущева это будет очень болезненно. Трудно разочаровываться в том, кому безоговорочно доверял, кого наделял мудростью, которой, как выяснилось, нет.

Столицу активно переустраивали. В ноябре 1934 года в Москве взрывами снесли стену Китай-города, Сухареву башню, Иверские ворота. В тот момент казалось, что москвичи радуются переменам в городе.

В 1937 году Николай Булганин, председатель Моссовета, выступил на I Всесоюзном съезде архитекторов с речью «Реконструкция городов, жилищное строительство и задачи архитектора».

Городской голова с гордостью сказал:

– Когда мы ломали Иверскую часовню, многие говорили: «Хуже будет». Сломали – лучше стало.

Стенограмма зафиксировала: в зале аплодисменты.

В процессе реконструкции Москвы вырубили деревья на Садовом кольце. Одновременно пропагандировался лозунг «озеленения» столицы.

Булганину пришлось объясняться по этому поводу на съезде архитекторов:

– Следующий вопрос наиболее пикантный, и я думаю, многие ждут, что я по этому поводу скажу, – это об озеленении [смех в зале]. Мне говорили товарищи: хотелось бы послушать Булганина, как он выкрутится из этого положения [смех в зале, аплодисменты]…

Булганин объяснил, что вырубка деревьев совершенно не противоречит озеленению:

– Вырубили деревья, и стало лучше, товарищи.

В зале опять раздались смех и аплодисменты.

Политбюро ЦК ВКП(б) совместно с СНК СССР приняло 10 июля 1935 года Постановление № 1435 «О Генеральном плане реконструкции Москвы»:

«Стихийно развивающаяся на протяжении многих веков Москва отражала даже в лучшие годы своего развития характер варварского российского капитализма.

Узкие и кривые улицы, изрезанность кварталов множеством переулков и тупиков, неравномерная застройка центра и периферии, загроможденность центра складами и мелкими предприятиями, низкая этажность и ветхость домов при крайней их скученности, беспорядочное размещение промышленных предприятий, железнодорожного транспорта и других отраслей хозяйства и быта мешают нормальной жизни бурно развивающегося города, в особенности городскому движению, и требуют коренного и планомерного переустройства…

Огромные работы по реконструкции городского хозяйства, еще больший размах этих работ в ближайшем будущем придают твердому плану застройки города исключительное значение, ибо широкое развертывание строительства Москвы без единого плана может в дальнейшем чрезвычайно усложнить жизнь и переустройство города».

С разрешения Хрущева 14 августа 1936 года Булганин получил отпуск и вместе с группой инженеров и сотрудников Моссовета поехал знакомиться с городским хозяйством европейских столиц – Берлина, Вены, Парижа и Лондона. Поездка произвела сильное впечатление. В сентябре Булганин телеграфировал в Москву:

«Сталину.

При ознакомлении с коммунальным хозяйством и строительством в Париже, Лондоне видели оборудование и механизмы, представляющие интерес для московского хозяйства. Образцы некоторых наиболее интересных механизмов, не изготовляющихся на наших заводах, считаю полезным купить.

Прошу ассигновать на покупку образцов сто пятьдесят тысяч рублей с покупкой их в Лондоне, Париже, Стокгольме по моему указанию».

Каганович переслал телеграмму находившемуся в отпуске Сталину, приписав: «Мы думаем, что можно отпустить просимые Булганиным 150 тысяч рублей. Просим сообщить Ваше мнение». Сталин согласился.

Хрущев вспоминал: «Город рос, он требовал раздвинуть границы его улиц, появлялся новый транспорт, извозчик исчез, трамвай изживал себя в центре города, заработал метрополитен, появились троллейбусы и новые автобусные линии.

На мою долю выпала честь помогать прокладке первых троллейбусных линий. Я очень много потратил сил для того, чтобы внедрить их. Существовала масса противников этого способа передвижения. Когда троллейбусная линия была уже готова и надо было ее испытать, раздался вдруг телефонный звонок от Кагановича: “Не делать этого!” Я говорю: “Так ведь уже испытали”. – “Ну и как?” – “Все хорошо”.

Оказывается, Сталин усомнился, как бы вагон троллейбуса не перевернулся при испытаниях. Почему-то многие считали, что троллейбус обязательно должен перевернуться, например, на улице Горького – на спуске у здания Центрального телеграфа. И Сталин, боясь, что неудача может быть использована заграничной пропагандой, запретил испытания, но опоздал. Они прошли удачно, и троллейбус вошел в нашу жизнь. Тут же ему доложили, что все кончилось хорошо и что этот вид транспорта даже облагораживает город: он бесшумен, работает на электричестве и не загрязняет воздуха.

Когда мы купили двухэтажный (трехосный) троллейбус, Сталин все-таки запретил его использовать: он опять боялся, что тот перевернется. Сколько мы его ни убеждали в обратном, не помогало. Однажды, проезжая по Москве, он увидел такой двухэтажный троллейбус на пробной линии, возмутился нашим непослушанием и приказал: “Снять!”».

Долгое время, когда Сталин уезжал из Москвы, его фактически заменял Каганович. Потом вождь его отодвинул. В предвоенные годы начал критиковать публично. Выяснилось, что Лазарь Моисеевич перестал быть неприкасаемым. Характерная черта Сталина как прирожденного политика состояла в том, что он преспокойно расставался с недавними фаворитами.

Политбюро заседало тогда три-четыре раза в месяц. Начинали в 11 утра, заканчивали иногда в 7 вечера, но делали перерыв на обед. Приглашенные толпились в Секретариате – небольшой соседней комнате; их вызывали по очереди.

Хрущева приглашали на заседания Политбюро, и он знакомился с тем, как делается большая политика: «Тогда Политбюро заседало долго, и час, и два, и больше, делали перерыв, после чего все уходили в другой зал, где стояли столы со стульями и подавался чай с бутербродами. Тогда было голодное время даже для таких людей, как я, занимавших довольно высокое положение, жили мы более чем скромно, даже не всегда можно было вдоволь поесть у себя дома. Поэтому, приходя в Кремль, наедались там досыта бутербродами с колбасой и ветчиной, пили сладкий чай и пользовались всеми благами, как люди, не избалованные яствами изысканной кухни».

Масштабные сталинские планы преобразования экономики – индустриализация и коллективизация – приводили вовсе не к тем результатам, на которые вождь рассчитывал. Признание собственных ошибок исключалось, а следовательно от подчиненных требовалось быстро найти виновных.

Сталин хотел освободиться от тех людей, которые работали с Лениным, которые помогли ему одолеть оппозицию. Не любит диктатор, когда рядом стоит человек, который ему когда-то чем-то помог. Вокруг него уже появились молодые выдвиженцы, которые воспринимали его как полубога. Сталин осуществил смену поколений, причем по всей стране, до последнего сельского райкома.

Понимал ли Хрущев подлинный характер массового террора?

Привычка видеть повсюду врагов, которые виновны во всех недостатках и неудачах, формировалась долгие годы советской власти. Конечно, возникали сомнения, когда брали тех, кого лично знал. Но предпочитали лишнего не говорить: главное самому не попасть под подозрение. Такая жизнь формировала привычку к двоемыслию и полнейшее равнодушие ко всему, что тебя лично не касается.

Хрущев вспоминал: «Сталин тогда выдвинул идею, что секретари обкомов партии должны ходить в тюрьмы и проверять правильность действий чекистских органов. Поэтому я тоже ходил. Помню, Реденс был тогда начальником Управления ОГПУ Московской области[4]. Это тоже интересная фигура. Реденс, бедняга, тоже кончил жизнь трагически. Он был арестован и расстрелян, несмотря на то, что был женат на сестре Надежды Сергеевны Аллилуевой, то есть являлся свояком Сталина.

Вот с этим-то Реденсом ходили мы и проверяли тюрьмы. Это была ужасная картина. Помню, зашел я в женское отделение одной тюрьмы. Жарища, дело было летом, камера переполнена… Реденс предупредил меня, что там можно встретиться с такой-то и такой-то, там попадаются знакомые. Действительно, сидела там одна очень активная и умная женщина – Бетти Глан[5]. Была она вторым по счету директором Центрального парка культуры и отдыха имени Горького в Москве. Она была полуголая, как и другие, потому что стояла жарища. Говорит: “Товарищ Хрущев, ну какой же я враг народа? Я честный человек, я преданный партии человек”. Вышли мы оттуда, зашли в мужское отделение.

Тут я встретил Трейваса[6], с которым работал в Бауманском райкоме. Трейвас тоже говорит мне: “Товарищ Хрущев, разве я такой-сякой?” Я тут же обратился к Реденсу, а он отвечает: “Товарищ Хрущев, они все так. Они все отрицают. Они просто врут”».

Хрущева сделали кандидатом в члены Политбюро, это изменило его аппаратный вес. Он вошел в состав высшего руководства страны и получил право участвовать в заседаниях Политбюро, которое принимало главные решения в стране. Он постоянно приезжал в Москву на заседания Политбюро из Киева, ему по рассылке стали приходить ранее недоступные материалы.

Он стал чаще видеть вождя – и в неформальной обстановке. После заседания Политбюро Сталин приглашал всех поужинать. И это общение было особенно ценным, тем более что вождь утратил интерес к формальным заседаниям.

Хрущев: «Я получал только те материалы, которые Сталин направлял по своему личному указанию. Эти материалы касались чаще всего “врагов народа”: их показания – целая кипа “признаний”, уже якобы проверенных и доказанных. Материалы рассылались для того, чтобы члены Политбюро видели, как опутали нас враги, окружили со всех сторон».

Хрущев вспоминал, как в июне 1937 года арестовали Н. К. Антипова, заместителя председателя Совнаркома и главу Комиссии советского контроля:

«Мне позвонили от Сталина и сказали, чтобы я немедля ехал в Кремль, там гуляет сам, и он вызывает вас. Приехал я в Кремль и вижу: гуляет Сталин с Молотовым. Тогда в Кремле только что парк сделали, дорожки проложили. Подошел к Сталину.

Он смотрит на меня и говорит:

– На вас дает показания Антипов.

Я тогда еще не знал, что Антипов арестован, и сказал, что ни Антипов, ни кто-либо другой не могут на меня дать никаких показаний, потому что нечего давать. Сталин тут же перешел к другому вопросу, по которому он меня вызывал…

Таким образом, это была психологическая провокация. Видимо, Сталин придавал ей определенное значение. Вероятно, следил, как поведет себя человек, и этим способом определял, является тот преступником или нет. Знаете, даже честный человек может быть сбит с толку, как-то дрогнуть, когда отвечает вождю партии, и тем самым создать впечатление у того, кто добивается, будто он тоже замешан».

В конце января 1938 года Сталин сменил руководство Украины, снял с должности первого секретаря республиканского ЦК Станислава Викентьевича Косиора, а на его место из Москвы в Киев перевел понравившегося ему Хрущева.

Никита Сергеевич высказал сомнения: «Я человек русский; хотя и понимаю украинский язык, но не так, как нужно руководителю. Говорить на украинском я совсем не могу, а это тоже имеет большой минус. Украинцы, особенно интеллигенция, могут принять меня очень холодно, и я бы не хотел ставить себя в такое положение.

Сталин:

– Нет, что вы! Косиор – вообще поляк. Почему поляк для украинцев лучше, чем русский?

Я ответил:

– Косиор – поляк, но он знает украинский язык и может выступать на украинском языке, а я не могу. Кроме того, у Косиора больше опыта.

Однако Сталин уже принял решение».

Сталин ввел Хрущева в Политбюро ЦК КП(б). Так Никита Сергеевич перешел в высшую лигу. Ему предстояло сыграть немалую роль в те годы, когда на Украине происходили драматические, а то и трагические перемены.

Республиканское начальство перебралось из Харькова в Киев в 1934 году. Так решили в Москве на Политбюро: «Имея в виду необходимость приближения правительства Украины и центрального партийного и советского аппарата к важнейшим сельскохозяйственным районам, какими являются районы, расположенные на правобережье Украины, а также для дальнейшего и быстрейшего развития национально-культурного строительства и большевистской украинизации на базе индустриализации, коллективизации – перенести столицу Украины в Киев, являющийся ее естественным географическим центром».

Новый хозяин республики разместился в бывшем особняке Шестакова на улице Карла Либкнехта[7], 14. Его сын, Сергей Никитич, вспоминал, что окна, выходившие на улицу, закрасили, чтобы прохожим ничего не было видно.

Отъезд в Киев отдалил Хрущева от московских дел, от принятия решений, от вождя, что ему не очень нравилось. Но он впервые оказался в роли самостоятельного хозяина огромного региона, посмотрел на жизнь другими глазами и многое понял.

«Вы можете его арестовать?»

Отныне Хрущев отвечал за все, что происходило в республике, которая Сталину сильно не нравилась.

Сталин считал, что на Украине хлебозаготовкам мешает «заговор петлюровцев», которые сохранили в подполье свои кадры. Они и саботируют планы сдачи зерна. Украинские крестьяне восставали против колхозов, а Сталин трактовал их возмущение как войну против советской власти. Вождь писал Кагановичу: «Если не возьмемся теперь же за выправление положения на Украине, Украину можем потерять. В Украинской компартии (500 тысяч членов, хе-хе) обретается немало (да, немало) гнилых элементов, сознательных и бессознательных петлюровцев, наконец – прямых агентов Пилсудского. Как только дела станут хуже, эти элементы не замедлят открыть фронт внутри (и вне) партии, против партии».

Никита Сергеевич провел 13–18 июня 1938 года свой первый (а по номеру XIV) съезд Компартии Украины. Завел речь о самом больном – о продовольственном снабжении:

– Перебои с овощами – результат вражеской работы, потому что разве можно допустить, чтобы на Украине не было капусты или огурцов. Ну, кто может поверить, чтобы Украина была без капусты, была без огурцов, была без картошки. Это вообще не укладывается в голове. Когда нам сдавали в ЦК КП(б)У дела, мы спросили старое руководство – как же можно объяснить перебои с овощами. Они вместо ответа вертелись, как все равно карась на горячей сковороде, потому что объяснить это безобразие ничем нельзя. Это только лишь вражеская работа может довести до такого состояния дело с овощами… С помощью ЦК ВКП(б) и лично товарища Сталина, с помощью всего украинского народа мы почистили, очищаем и будем очищать украинскую землю от врагов народа.

Новый первый секретарь ЦК Украины 8 июня 1938 года выступил на партийной конференции Пограничных войск НКВД Украины:

– Товарищи, исключительная любовь в народе к НКВД. Это, товарищи, особенности нашего строя. Везде органы сыска и политического сыска ненавистны, к ним народ питает ненависть, а у нас – исключительную любовь.

Никита Сергеевич сердечно поблагодарил союзного и республиканского наркомов внутренних дел:

– После приезда Николая Ивановича Ежова на Украину, с приходом товарища Успенского в Наркомат внутренних дел Украины начался на Украине настоящий разгром вражеских гнезд. Исключительная заслуга органов НКВД, персонально товарища Успенского в деле разоблачения Косиора. Этот пилсудчик проводил от начала до конца все, что ему приказывал Пилсудский, все, что ему приказывала польская банда.

Предшественник Хрущева – Станислав Косиор – в январе 1938 года был назначен Сталиным заместителем главы союзного правительства и председателем Комиссии советского контроля, а уже 3 мая арестован. 26 февраля следующего года Косиора расстреляли…

Разумеется, Хрущев не предполагал, что оба наркома, союзный и республиканский, очень быстро сами перейдут в категорию «врагов народа». Через несколько месяцев рухнула карьера наркома внутренних дел Украины комиссара госбезопасности 3-го ранга Александра Ивановича Успенского. Уже на пенсии Хрущев вспоминал, как в октябре 1938 года позвонил Сталин. Сказал, что имеются данные, согласно которым надо арестовать наркома Успенского. Слышно было плохо. Хрущеву послышалось: не Успенского, а Усенко. (Степан Иванович Усенко был первым секретарем ЦК ЛКСМ Украины. На главного комсомольского вожака республики тоже собрали показания, и он ждал решения своей участи.)

– Вы можете, – спросил Сталин, – арестовать его?

– Можем, – уверенно ответил Никита Сергеевич.

– Но это вы сами должны сделать.

И Сталин повторил фамилию. Тут Хрущев понял, что арестовать следует не главу республиканского комсомола, а главного чекиста Украины. Впрочем, Степана Усенко тоже арестовали – 1 ноября, а со временем и расстреляли…

Вскоре Сталин перезвонил:

– Мы вот посоветовались и решили, чтобы вы Успенского не арестовывали. Мы вызовем его в Москву и арестуем здесь. Не вмешивайтесь в эти дела…

Хрущев тем временем поехал в Днепропетровск. Здесь, в обкоме партии, его застал звонок из Москвы, у телефона был Лаврентий Павлович Берия, новый первый заместитель Ежова в союзном Наркомате внутренних дел.

– Ты в Днепропетровске, – упрекнул его Берия, – а Успенский сбежал[8]. Сделай все, чтобы не ушел за границу.

Хрущев успокоил Лаврентия Павловича:

– Ночь у нас была с густым туманом, поэтому машиной сейчас доехать из Киева до границы совершенно невозможно.

– Тебе, видимо, надо вернуться в Киев, – посоветовал Берия.

– Хорошо, все, что можно сделать, сейчас сделаем. Закроем границу, предупрежу погранвойска, чтобы они усилили охрану сухопутной и морской границы.

А. И. Успенский оставил в наркомате записку: «Ухожу из жизни. Труп ищите на берегу реки». Его одежду действительно обнаружили на берегу Днепра. Водолазы сетями и крючьями обшарили весь Днепр и речной берег. Нашли утонувшую свинью, а Успенского не оказалось. Бывший нарком скитался по стране, но в апреле следующего года его все-таки отыскали, а в январе 1940-го расстреляли.

Когда Хрущев приехал в Москву, Сталин сказал ему:

– Я с вами говорил по телефону, а Успенский подслушал. Хотя нам объясняют, что подслушать ВЧ[9] нельзя, видимо, чекисты все же могут подслушать, и он подслушал…

Есть и другая версия, видимо более реалистичная. Разговаривая по телефону с Н. И. Ежовым, Успенский понял по его обреченному тону, что дела союзного наркома плохи и надо спасаться, пока не поздно. Сознавал, что смена хозяина Лубянки влечет за собой и уничтожение прежней команды.

Уже много позже Хрущев вспоминал: «Тысячи невинных людей были в те годы арестованы: и члены партии, и кандидаты в члены партии, и комсомольцы. Собственно говоря, вся руководящая верхушка страны. Думаю, что она была арестована и погибла в составе трех поколений руководителей, если не больше! Партийные органы были совершенно сведены на нет. Руководство было парализовано, никого нельзя было выдвинуть без апробации со стороны НКВД. Если НКВД давал положительную оценку тому или другому человеку, который намечался к выдвижению, только тот и выдвигался. Но и апробация со стороны НКВД никаких гарантий не давала. Имели место случаи, когда назначали человека, и буквально через несколько дней его уже не оказывалось на свободе, он арестовывался».

В декабре 1938 года на Пленуме ЦК ЛКСМ Украины Хрущев мрачно шутил:

– Товарищи, может ли кто-нибудь укрыться в наших условиях, чтобы его никто не увидел? Куда он укроется, особенно если это ответственный работник – все собаки его знают [смех в зале]… Я иной раз фамилию назвать не могу, потому что не знаю, кто сидит здесь, кто в тюрьме [смех в зале].

Настроения изменились. Глава республики уже не благодарил чекистов, а упрекал за ротозейство и благодушие, за неспособность разглядеть шпионов и предателей у себя под носом. 13 декабря на партийном собрании в республиканском Наркомате внутренних дел Хрущев объяснил, почему сам велел арестовать начальника 1-го отдела Управления госбезпасности НКВД Украины – это спецчасть, которая доставляла руководству все секретные документы – старшего лейтенанта госбезопасности Николая Петровича Дальского-Белоуса.

Никите Сергеевичу не нравилось, что вокруг него крутится слишком много чекистов. А вдруг кто-то из них замаскировавшийся враг:

– Если будет выстрел, это организовано первым отделом. Враг думает, что я поехал этой дорогой, а я другой по-ехал. Но первый отдел знает, когда и куда я хожу, и ему легче это сделать. Я бы хотел, чтобы этих людей больше не было. Они говорят, что они меня обслуживают. Ведь Дальский всегда за моей спиной стоял, я его дыхание всегда чувствовал. Я говорил товарищу Бурмистенко[10], так бы и в морду хотелось дать ему…

В разгар Большого террора до Хрущева дошли сведения, что на допросах арестованных и на него собирают показания. Пытаясь предупредить чекистов, пожаловался Сталину. Вождь выслушал Никиту Сергеевича без особого интереса, иезуитски равнодушно заметил:

– Да, бывают такие извращения. И на меня тоже собирают материалы.

Когда наркомом внутренних дел был Ежов, по всей стране арестовывали поляков. Хрущев вспоминал, как приехал в Москву с Украины на заседание Политбюро ЦК:

«Сталин вошел в зал и сразу же направился к нам.

Подошел, ткнул меня пальцем в плечо и спросил:

– Ваша фамилия?

– Товарищ Сталин, я всегда Хрущевым был.

– Нет, вы не Хрущев, – он всегда так резко говорил. – Вы не Хрущев. – И назвал какую-то польскую фамилию.

– Что вы, товарищ Сталин, мать моя еще жива… Завод стоит, где я провел детство и работал… Моя родина Калиновка в Курской области… Проверить можно, кто я такой…

– Это говорит Ежов, – ответил Сталин.

Ежов стал отрицать. Сталин сейчас же в свидетели позвал Маленкова. Он сослался, что Маленков ему рассказал о подозрениях Ежова, что Хрущев не Хрущев, а поляк. Тот тоже стал отрицать. Вот какой оборот приняло дело, начали повсюду искать поляков. А если поляков не находили, то из русских делали поляков».

Никита Сергеевич стал заметной фигурой, и глава союзного правительства Молотов захотел сделать его своим заместителем.

Хрущев: «Молотов просил, чтобы меня утвердили заместителем председателя Совнаркома СССР. Сталин согласился с этим и уже сказал мне об этом. Но я очень не хотел такого назначения и начал просить Сталина не делать этого. Сталин вроде бы прислушался к моим словам.

А я уговаривал: “Товарищ Сталин, дело идет к войне. Сейчас меня более или менее узнали на Украине, да и я узнал эту республику, узнал ее кадры. Придет новый человек, ему будет сложнее. Мне полезнее находиться сейчас на Украине, чем идти к товарищу Молотову, хотя товарищ Молотов много раз меня уговаривал идти к нему”.

Сталин согласился с моим аргументом насчет близости войны и сказал: “Ладно, пусть Хрущев остается на Украине”».

Почему Никита Сергеевич не пожелал вернуться в Москву и занять высокий пост? Не хотел уходить с партийной работы, которая открывала широкие перспективы. И тем более его не прельщала мысль становиться чьим-то заместителем – даже Молотова, считавшегося в ту пору вторым человеком в стране.

Нового наркома внутренних дел для Украины вместо Успенского долго не могли подобрать, пока не остановились на кандидатуре Ивана Александровича Серова, которого взяли в органы в январе 1939 года после окончания Военной академии РККА. 2 сентября 1939 года, на следующий день после начала Второй мировой войны, когда нацистская Германия напала на Польшу, Иван Серов стал наркомом внутренних дел Украинской ССР. Через два дня его произвели в комиссары госбезопасности 3-го ранга.

В Киеве жизнь связала Серова с первым секретарем ЦК компартии Украины, первым секретарем Киевского обкома и горкома партии Никитой Хрущевым. Поначалу они повздорили. Серов даже жаловался Берии на недоброжелательное отношение первого секретаря Украины к чекистам. Но потом отношения наладились.

Через две недели после переезда Серова в Киев Красная армия вступила на территорию Польши. Западную Украину включили в состав Советского Союза, и органы НКВД ускоренными темпами проводили чистку новых областей от антисоветских элементов. Для непосредственного руководства операциями нарком Серов из Киева перебрался во Львов, культурный и исторический центр Западной Украины.

Появление Степана Бандеры

Новый республиканский нарком внутренних дел 24 сентября 1939 года докладывал в Москву: «Части Красной армии вступили во Львов в 14.00. На главной улице из некоторых домов раздались редкие выстрелы. Войсковые части, очевидно, не предупрежденные о том, чтобы не открывать огня, сразу открыли огонь ружейный и пулеметный. Началась паника на главной улице.

Все бойцы Красной армии стреляют, но большинство не видят цели. Многие стреляют по окнам домов. Не попадая в окна, пули поднимают пыль, и другой боец, принимая эту пыль за дым выстрела, открывал огонь. Никакого руководства со стороны командного состава стрельбой не было. Кто хотел, тот и стрелял».

Серов живописал появление весьма раздраженных Хрущева и Тимошенко. Командарм 1-го ранга Семен Константинович Тимошенко возглавил Украинский фронт, созданный для занятия Западной Украины. Первый секретарь ЦК компартии Украины Хрущев стал членом Военного совета фронта.

Тимошенко был недоволен работой штаба группы войск комкора Филиппа Ивановича Голикова:

– Надо весь штаб группы расстрелять, видно, что тут сидят сволочи.

Распорядился сосредоточить танковую бригаду на западной окраине Львова. Но выяснилось, что из 160 танков на ходу только 40, остальные отстали. После этого Тимошенко совершенно рассвирепел. А Хрущев накинулся на начальника Особого отдела фронта капитана госбезопасности Анатолия Николаевича Михеева:

– Что вы по тылам болтаетесь? Вам нужно больше работать! Не видно вашей работы. Ни одного расстрелянного!

Михеев стал оправдываться:

– В Золочеве расстреляли двенадцать человек.

Хрущев переключился на наркома:

– Товарищ Серов, я должен вам заявить, что работой НКВД и Особым отделом я недоволен!

Уверенный в себе посланец Москвы стал возражать первому секретарю.

Хрущев возмутился:

– Ишь ты, гусь какой! Знаем мы, как ваши работники стараются подмять партийное руководство под себя!

Во Львове к Серову присоединился командированный из Москвы первый заместитель союзного наркома внутренних дел Всеволод Николаевич Меркулов.

Он тоже столкнулся с Хрущевым, который возмущался:

– Чекисты зазнались! Надев форму, считают, что они уже не подчиняются партии. Таких чекистов нужно одергивать.

Меркулов давно уже привык к почтительно-опасливому отношению решительно всех, в том числе и партийных секретарей. Он пожаловался Берии на Хрущева: «О нормальном контакте в дальнейшем между нами не может быть и речи. Я старался держать себя максимально выдержанно и не отвечал на грубости грубостями только потому, что не хотел взять на себя инициативу полного разрыва». Промахнулся Меркулов. Со временем его расстреляют вместе с Лаврентием Павловичем. А Серова, который сумел поладить с Никитой Сергеевичем, не тронут.

Ненависть украинцев к полякам была настолько сильной, что вступление Красной армии на территорию Западной Украины осенью 1939 года прошло спокойно. Красноармейцев встречали цветами как освободителей от польского гнета. Поначалу социальная политика советской власти даже нравилась. Но как только началась ускоренная советизация, настроения изменились.

Заместитель наркома внутренних дел Украины старший майор государственной безопасности Николай Дмитриевич Горлинский 4 ноября доложил в ЦК, что первый эшелон с безработными с Западной Украины доставлен в Сталино (ныне Донецк) для работы на угольных шахтах. Николай Дмитриевич бодро сообщал: «Настроения среди прибывших хорошие. В своих выступлениях они подчеркивали благодарность коммунистической партии и Советскому правительству за освобождение от кабалы и угнетения польской шляхтой и за предоставление им человеческих условий к жизни и труду».

Звучит как издевка. Из 1100 человек горняков было всего пятеро, остальные, как сказано в записке замнаркома, «служащие и люди так называемых свободных профессий: скульпторы, адвокаты, художники, литераторы, врачи». Что они могли делать на угольной шахте? Безработными они стали после прихода Красной армии…

Крестьян оттолкнула насильственная коллективизация. Начались массовые высылки «кулаков». Из родных мест органы НКВД под руководством наркома Серова изгнали почти миллион человек.

Известный кинорежиссер и драматург Александр Петрович Довженко в июле 1940 года поехал на Буковину, куда только что вступили советские войска. Делился впечатлениями:

– Народу там, в Буковине, жилось значительно лучше, чем у нас. Когда у нас едешь поездом, то нигде не встретишь радостных лиц, нарядного убранства. Всюду убогость, бедность, придавленность. А там все красочно, весело, приятно.

Он с горечью говорил:

– Но наши ведут себя плохо: на Западной Украине нас встречали в прошлом году изумительно, а теперь мы довели до того, что там ширится повстанческое движение. Теперь то же самое повторяют в Буковине. Хватают без разбору людей правых и виноватых. Мы туда несем нашу грубость, неделикатность, некультурность. Они удивленно видят, как при нас все разрушается, как все жадно расхватывают вещи.

Именно тогда Организация украинских националистов (ОУН) стала представлять себя единственной защитницей украинского народа.

После Первой мировой западноукраинские земли достались Польше, здесь и зародился между двумя войнами воинственный украинский национализм. Самые деятельные и радикальные сторонники соединения всех украинских земель в единое самостоятельное государство вошли в ОУН. Они взяли на вооружение террор. Идеологи движения объяснили свою позицию: если легальные, политические методы ничего не дают, подневольный народ имеет право на революционное сопротивление государственному террору. Главный враг – поляки, поскольку Западная Украина входила на тот момент в состав Польши. Первоочередная задача – противостояние антиукраинской политике польских властей. А заодно и месть большевикам за подавление национального движения в Советской Украине. Боевики из Организации украинских националистов мечтали о своем государстве, в котором установят национальную диктатуру, избавятся от поляков, русских, евреев и останутся, наконец, одни! Украина – только для этнических украинцев, остальные народы, живущие рядом, – враги, лишние на этой земле: их надо изгнать или уничтожить.

Краевую экзекутиву ОУН на западноукраинских землях возглавил молодой и амбициозный уроженец Галиции Степан Бандера. В 1936 году польский суд приговорил его к пожизненному тюремному заключению за организацию убийств директора Львовской академической гимназии Ивана Бабия и студента Якова Бачинского. Судьбу украинского националиста решил Адольф Гитлер, напав на Польшу 1 сентября 1939 года. Бандера отбывал срок в тюрьме в Бресте, который тогда был польским и именовался Брестом-над-Бугом. Польша рухнула, политические заключенные вышли на свободу. Они сразу же потребовали места в руководстве ОУН, в результате чего организация раскололась на две части: «традиционалистов» возглавил Андрей Мельник, «революционеров» – Бандера.

Разгром и оккупация Польши осенью 1939-го стали праздником для украинских националистов: враг повержен и унижен! На оккупированной немцами польской территории оуновцы оказались в привилегированном положении. Учитывая ненависть украинских националистов к полякам, евреям и русским, немцы формировали из них подразделения вспомогательной полиции. Нацистская Германия не случайно проявила интерес к украинцам. В Берлине исходили из того, что они понадобятся.

Оккупационная администрация позволила учреждать в польском Кракове украинские культурно-просветительские организации. В объединения, которым покровительствовали немцы, входило 50 тысяч человек. Издавались украинские газеты, открылись школы с преподаванием на украинском языке.

Абвер, немецкая военная разведка и контрразведка, видел в украинских националистах возможных пособников в будущей войне против Советского Союза. Украинских боевиков обучали в Данциге[11]. А Бандера решил, что нацисты дадут украинцам то, в чем им отказывали поляки и русские: независимое государство – Гитлер уничтожит Сталина, а Украина достанется украинцам. Степан Бандера абсолютно неправильно истолковал намерения фюрера…

Нарком Серов еще до войны обещал Хрущеву ликвидировать оуновское подполье в западных областях Украины. В декабре 1940 года чекисты провели серию арестов, взяли около тысячи активистов националистического движения – с оружием, литературой и документами.

Хрущев жаловался Сталину, что судьи заменяют расстрельные приговоры оуновцам тюремным заключением: «В дополнение к посланной Вам шифровке сообщаю новые факты либерального подхода Верховного Суда СССР при определении меры наказания оуновцам и другим участникам контрреволюционных организаций в западных областях Украины». Расстрельная мельница работала с полной нагрузкой, но партийным секретарям и чекистам казалось, что врагов советской власти мало наказывают.

Под крылом Хрущева начинал на Украине будущий генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев: 7 февраля 1939 года его избрали секретарем Днепропетровского обкома партии по пропаганде и агитации. Это был по-настоящему высокий пост. Днепропетровский обком по утвержденной ЦК иерархии принадлежал ко 2-й группе (к 1-й относились только Киевский и Харьковский), численность аппарата превысила 150 человек. Но идеологическая работа Брежневу не нравилась. Он настолько не любил читать, что толком не освоил даже обязательный набор догматических установок. Да и не охота было ему корпеть над бумагами! Через много лет, вспоминая свою идеологическую должность, генсек Брежнев в узком кругу заметил брезгливо:

– Я это ненавижу, не люблю заниматься бесконечной болтовней. Так что еле-еле отбрыкался…

Брежнева поддерживал Константин Степанович Грушевой, с которым они вместе учились в Каменском металлургическом институте. Константин Степанович раньше начал делать партийную карьеру. В январе 1939 года его избрали вторым секретарем Днепропетровского обкома КП(б)У. В 1940 году в обкоме по указанию Москвы ввели дополнительную должность секретаря по оборонной промышленности – в связи с тем, что многие предприятия переходили на выпуск военной продукции. Грушевой предложил поручить это дело своему однокашнику. Кандидатуру Леонида Ильича одобрил возглавлявший Компартию Украины Хрущев, который приезжал в область изучать новые кадры. В апреле 1941 года Брежнева утвердили в новой должности. Ему было всего 34 года. Со всей энергией он взялся за дело, ему хотелось показать себя. Но началась война.

Хрущев был по должности включен в состав Военного совета Киевского особого военного округа, которым в 1938–1940 годах командовал командарм 1-го ранга С. К. Тимошенко.

«Сталин знал Тимошенко лучше, чем я, – вспоминал Хрущев. – Еще по Первой конной армии Буденного. Тимошенко вообще был на виду, особенно после репрессирования командного состава Красной Армии в тридцатые годы. На фоне оставшихся командиров Тимошенко выглядел довольно заметно.

Когда я уезжал из Москвы в Киев первым секретарем ЦК КП(б)У, Сталин дал о нем благоприятный отзыв и хорошую характеристику. Правда, характеристика заключалась главным образом в том, что это честный человек, на которого можно положиться».

В результате массовых репрессий командного состава войска округа находились в трудном положении. Но уже через месяц после приезда Семен Константинович вместе с Никитой Сергеевичем подписали постановление Военного совета Киевского ОВО «О состоянии кадров командного, начальствующего и политического состава округа». В нем, среди прочего, значилось:

«В результате большой работы по очищению рядов РККА от враждебных элементов и выдвижению из низов беззаветно преданных делу партии Ленина – Сталина командиров, политработников, кадры командного, начальствующего и политсостава крепко сплочены вокруг нашей партии, вождя народа товарища Сталина и обеспечивают политическую крепость и успех в деле боевой мощи частей РККА».

Сражение за Киев

В сентябре 1939 года Тимошенко был назначен командующим войсками Украинского фронта, части которого вступили на территорию входившей в Польшу Западной Украины, а в феврале 1940 года возглавил Северо-Западный фронт с задачей сокрушить финскую оборону. Участников Польской и Финской кампаний вождь щедро наградил. Тимошенко 21 марта 1940-го стал Героем Советского Союза. Сталину казалось, что с такими проверенными в бою военачальниками он может чувствовать себя уверенно.

Седьмого мая 1940 года Президиум Верховного совета СССР принял указ «Об установлении генеральских и адмиральских званий для высшего начальствующего состава Красной Армии и Военно-Морского флота». Командармы 1-го ранга должны были стать генералами армии. Но Сталин сделал широкий жест: все три командарма 1-го ранга – Семен Константинович Тимошенко, начальник Генштаба РККА Борис Михайлович Шапошников и заместитель наркома обороны Григорий Иванович Кулик получили маршальские звезды. Это вообще был большой день для Тимошенко: именно 7 мая 1940 года Сталин назначил его наркомом обороны СССР вместо показавшего свою некомпетентность Клима Ворошилова.

Перед войной, 14 января 1941 года, Киевский особый военный округ принял Михаил Петрович Кирпонос. В 30-е годы он служил начальником Казанского пехотного училища имени Верховного совета Татарской АССР. Оттуда его забрали на финскую войну. Его 70-я стрелковая дивизия отличилась в боях. 21 марта 1940 года Кирпоносу было присвоено звание Героя Советского Союза, а 4 июня он получил звание генерал-лейтенанта и принял командование войсками Ленинградского военного округа. Имея опыт всего лишь дивизионного командира, Кирпонос сразу получил под свое начало целые объединения войск. Не успел освоиться в новой роли – перевели с повышением в Киев.

Хрущев: «У него не было опыта руководства таким огромным количеством войск. Видимо, других, более подходящих командиров, после кровавой мясорубки 1937–1938 годов, просто не осталось. Отсутствие же опыта потом сказалось на организации боев в ходе столкновений с гитлеровскими войсками. Кирпонос был далеко не Якир!»

(Командарм 1-го ранга Иона Эммунуилович Якир, один из самых храбрых советских военачальников, много лет успешно командовал Киевским округом. Якир и командующий войсками Белорусского военного округа командарм 1-го ранга Иероним Петрович Уборевич следили за современной военной мыслью. Они были сторонниками внедрения новой боевой техники, танков, авиации, создания крупных моторизованных и воздушно-десантных частей. Знаменитые маневры Киевского особого военного округа, организованные Якиром, проводились с 12 по 15 сентября 1935 года. В маневрах участвовали все рода войск и свыше тысячи танков, что произвело сильнейшее впечатление на присутствовавших там военных атташе разных стран. Но в 1937 году Якира арестовали и расстреляли.)

В 3 часа 10 минут 22 июня 1941 года Управление Наркомата госбезопасности УССР по Львовской области доложило по телефону в республиканский наркомат в Киеве, что границу в районе Сокаля перешел ефрейтор 221-го саперного полка 15-й дивизии[12] вермахта «Лисков Альфред Германович, 30 лет, рабочий, столяр мебельной фабрики в г. Кольберг (Бавария)». Он сообщил львовским чекистам, что является коммунистом и членом Союза красных фронтовиков. Главное: «Вечером командир роты лейтенант Шульц отдал приказ и заявил, что сегодня ночью после артиллерийской подготовки их часть начнет переход Буга на плотах, лодках и понтонах. Как сторонник Советской власти, узнав об этом, он решил бежать к нам и сообщить».

Подобный случай не был единичным. Начальник штаба округа генерал-лейтенант Максим Алексеевич Пуркаев связался с Генеральным штабом. Занимавший на тот момент пост начальника Генштаба генерал армии Г. К. Жуков вспоминал: «Вечером 21 июня мне позвонил начальник штаба Киевского военного округа генерал-лейтенант М. А. Пуркаев и доложил, что к пограничникам явился перебежчик – немецкий фельдфебель, утверждающий, что немецкие войска выходят в исходные районы для наступления, которое начнется утром 22 июня. Я тотчас же доложил наркому и И. В. Сталину то, что передал мне М. А. Пуркаев». Без десяти девять вечера руководители Наркомата обороны вошли в кремлевский кабинет Сталина. Они убедили вождя привести пять приграничных округов в частичную боевую готовность.

Но приказ в войска Киевского особого военного округа, доложил генерал Пуркаев, пришел с опозданием и «войска прикрытия по плану обороны начали выходить на государственную границу в 4–6 часов утра 22 июня 1941 года, то есть тогда, когда война уже началась».

Многие соединения вообще не успели получить никаких указаний – до того, как немцы начали их бомбить.

Округ переименовали в Юго-Западный фронт.

Командир 9-го механизированного корпуса генерал-майор Константин Константинович Рокоссовский прибыл в Киев с докладом к командующему Юго-Западным фронтом генерал-полковнику М. П. Кирпоносу. «Крещатик, обычно в это время кишевший народом, оглашавшийся громкими разговорами, шумом, смехом и сияющий огнями витрин, был пуст, молчалив и погружен в темноту, – вспоминал Рокоссовский. – Ни одной живой души не видно на улицах. Остановив машину для того, чтобы узнать, где можно найти штаб фронта, я закурил папиросу. И тут же из мрака на меня обрушилось: “Гаси огонь!..”, “Что, жизнь тебе надоела?..”, “Немедленно гаси!..” Раздались и другие слова, уже покрепче. Это, должен признаться, меня сильно удивило. Уж очень истерические были голоса. Это походило уже не на разумную осторожность, а на признаки панического страха».

Рокоссовского принял командующий фронтом: «Меня крайне удивила его резко бросающаяся в глаза растерянность. Заметив, видимо, мое удивление, он пытался напустить на себя спокойствие, но это ему не удалось.

Мою сжатую информацию об обстановке на участке 5-й армии и корпуса он то рассеянно слушал, то часто прерывал, подбегая к окну с возгласами:

– Что же делает ПВО? Самолеты летают, и никто их не сбивает… Безобразие!

Приказывая бросать в бой то одну, то две дивизии, командующий даже не интересовался, могут ли названные соединения контратаковать, не объяснял конкретной задачи их использования. Создавалось впечатление, что он или не знает обстановки, или не хочет ее знать. Я окончательно пришел к выводу, что не по плечу этому человеку столь объемные, сложные и ответственные обязанности, и горе войскам, ему вверенным».

Константин Константинович был прав. Сам он лучше бы справился с этой должностью. Но он перед войной сидел в тюрьме, пока другие офицеры быстро поднимались по служебной лестнице.

Рокоссовский вспоминал: «Войска Киевского особого военного округа с первого же дня войны оказались совершенно неподготовленными к встрече врага. Их дислокация не соответствовала создавшемуся у нашей границы положению явной угрозы возможного нападения. Многие соединения не имели положенного комплекта боеприпасов и артиллерии, последнюю вывезли на полигоны, расположенные у самой границы, да там и оставили».

Связь отсутствовала, дивизии и корпуса дрались без взаимодействия с соседями, без поддержки авиацией. Попытки Кирпоноса и его штаба вывести войска из-под удара и организовать надежную оборону натыкались на приказы Ставки наносить контрудары. Фронт исполнял указания Ставки и всякий раз терпел неудачу, что воспринималось в штабе фронта крайне болезненно. 28 июня после доклада о неудаче, постигшей 5-й механизированный корпус, который послали в контрнаступление, а он попал в окружение, член Военного совета фронта корпусной комиссар Николай Николаевич Вашугин побледнел, ушел в свой кабинет и застрелился.

Сохранилась запись разговора Сталина с командующим Юго-Западным фронтом М. П. Кирпоносом и членом Военного совета Н. С. Хрущевым.

Сталин:

– Здравствуйте! Первое. Следовало бы при главкоме создать Военный совет и включить в него товарища Хрущева. В Военных советах обоих фронтов могли бы состоять в качестве членов [председатель СНК УССР] Корниец, Бурмистенко и еще кто-либо из секретарей ЦК компартии Украины. Ваше мнение?

Хрущев, Кирпонос:

– С предложением согласны.

Сталин:

– Очень хорошо… Что касается того, чтобы я поддержал вас в деле пополнения и снабжения ваших частей, то я, конечно, приму все возможные и невозможные меры для того, чтобы помочь вам. Но я все же просил вас больше рассчитывать на себя. Было бы неразумно думать, что вам подадут все в готовом виде со стороны. Учитесь сами снабжать и пополнять себя. Создайте при армиях запасные части. Приспособьте некоторые заводы к производству винтовок, пулеметов, пошевеливайтесь как следует, и вы увидите, что можно многое создать для фронта на самой Украине. Так поступает в настоящее время Ленинград, используя свои машиностроительные базы…

Кирпонос после недели боев принял решение отвести механизированные корпуса, чтобы «за 3–4 дня подготовить мощный контрудар». Но через несколько часов ему передали приказ Москвы: «Ставка запретила отход и требует продолжать контрудар. Ни дня не давать покоя агрессору».

А Кирпонос был прав. Армии ежедневно получали приказ переходить в наступление и… отступали на десятки километров в день, потому что приказы не позволяли им зацепиться и создать прочную оборону. Это была, как признавал позднее маршал Советского Союза Василий Данилович Соколовский, «игра в поддавки». Кирпонос не решался спорить с Москвой и доказывать свою правоту.

Хрущев 5 июля сообщил Сталину шифротелеграммой: «Можно организовать в Киеве народное ополчение 50 тысяч человек, Харькове – 50 тысяч человек, Одессе – 40 тысяч человек, Днепропетровске – 40 тысяч человек, городах Сталинской области – 100 тысяч человек, городах Ворошиловградской области – 80 тысяч человек, Днепродзержинске и Кривом Роге – по 15 тысяч человек. Оружия для ополченцев нет».

– Нам нужно оружие, – обратился Хрущев к члену ГКО Г. М. Маленкову.

– Оружия нет, – отвечал Маленков, – а те запасы, которые были, направляются на вооружение рабочих в Москве и Ленинграде.

– Что же нам делать? – спросил Хрущев. – У нас же нет своих оружейных заводов.

– А вы куйте ножи, пики и вооружайте ими рабочих, – посоветовал Маленков.

И. А. Серова еще в феврале отозвали в Москву на повышение (он стал первым заместителем наркома государственной безопасности), и наркомом внутренних дел Украины назначили старшего майора госбезопасности Василия Тимофеевича Сергиенко. Бдительный нарком поспешил доложить в Москву, что Хрущев намерен сдать Киев, не хочет оборонять город. Сталин обвинил Хрущева и командование Юго-Западного фронта в трусости и 11 июля отправил Хрущеву гневную телеграмму:

«Получены достоверные сведения, что вы все, от командующего Юго-Западным фронтом до членов Военного совета, настроены панически и намерены произвести отвод войск на левый берег Днепра.

Предупреждаю вас, что, если вы сделаете хоть один шаг в сторону отвода войск на левый берег Днепра, не будете до последней возможности защищать районы Укрепрайонов на правом берегу Днепра, вас всех постигнет жестокая кара как трусов и дезертиров».

В реальности, когда немцы подходили к Киеву, именно нарком внутренних дел Сергиенко, как говорится в документах, «проявил растерянность и трусость». Попав в окружение, обреченно сказал подчиненным: «Я вам теперь не нарком, делайте, что хотите». В результате 800 человек из аппарата республиканского Наркомата внутренних дел либо попали в плен, либо погибли. Сам Сергиенко некоторое время жил в оккупированном немцами Харькове, потом все-таки перешел линию фронта. Берия его прикрыл, и Василий Тимофеевич стал заместителем начальника Центрального штаба партизанского движения, в октябре 1943 года – наркомом внутренних дел Крымской АССР. После того как Берия ушел с Лубянки, Сергиенко впал в немилость. Его назначили начальником одного из лагерей, где он создал из заключенных оркестр и услаждал себя музыкой. После смерти Сталина и прихода Хрущева в декабре 1954 года его вчистую уволили из органов, а через несколько дней – лишили и звания генерал-лейтенанта…

Ситуация на фронте ухудшалась с каждым днем. 29 июля начальник Генштаба РККА Г. К. Жуков доложил Сталину, что Юго-Западный фронт необходимо целиком отвести за Днепр.

– А как же Киев? – спросил Сталин.

– Киев придется оставить, – твердо сказал Жуков.

– Что за чепуха? – взорвался Сталин. – Как вы могли додуматься сдать врагу Киев?

Жуков писал в мемуарах, что предложение оставить столицу Украины и отойти за Днепр стало причиной его отставки с поста начальника Генерального штаба. Жукова отправили командовать войсками Резервного фронта.

В 20-х числах августа немецкие танки Гейнца Гудериана и Эвальда фон Клейста обошли Юго-Западный фронт с флангов. К концу месяца возникла совершенно реальная угроза глубокому тылу фронта. В любой момент Юго-Западный фронт мог оказаться в гигантском котле.

Дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант Василий Степанович Петров описал, что происходило с войсками, которые попали в окружение на днепровском рубеже:

«Система оперативного руководства войсками исчерпала свои возможности. Сопротивление пошло на убыль. Прекратилось снабжение. Не пополнялся расход боеприпасов, горючего. Моторы глохли, останавливались танки, автотранспорт, орудия. Ни частей, ни соединений не существовало. Пылали бесчисленные колонны на дорогах, а мимо брели толпой тысячи, десятки тысяч людей. Никто не ставил им задач, не торопил, не назначал срок. Они предоставлены сами себе. Хочешь – иди, хочешь – оставайся в деревушке, во дворе, который приглянулся. Кольцо окружения с каждым днем сжималось. Войска Юго-Западного фронта сделали свое дело в великий час войны и сошли со сцены…

Пришла в упадок организационно-штатная структура… Кольцо окружения с каждым днем сжималось. Выли пикирующие бомбардировщики, рвались бомбы. Все пути на восток перехвачены, на буграх – танки, заслоны мотопехоты».

Одиннадцатого сентября главком Юго-Западного направления маршал Советского Союза Семен Михайлович Буденный телеграфировал Сталину: «Промедление с отходом Юго-Западного фронта может повлечь потерю войск и огромного количества матчасти».

Пока кольцо окружения окончательно не замкнулось, еще можно было прорваться. Военный совет фронта просил Ставку разрешить взять артиллерию из Киева и попытаться перекрыть направление главного удара немцев, чтобы не допустить полного окружения. Вместо ответа прилетел маршал С. К. Тимошенко с предписанием С. М. Буденному сдать ему командование Юго-Западным направлением.

Прощаясь с Хрущевым, Семен Михайлович сказал:

– Вот каков результат нашей инициативы.

Тимошенко прибыл с твердым указанием Сталина «покончить с пораженческими настроениями и удержать Киев». Оказавшись на фронте, маршал своими глазами увидел, что положение окруженных войск ухудшается с каждым часом.

«Переменили главнокомандующего, но обстановка не изменилась, так как новый главнокомандующий приехал с голыми руками, – вспоминал Хрущев. – Следует отдать должное Тимошенко. Он отлично понимал обстановку, все видел и представлял, что для наших войск здесь разразится катастрофа. Но каких-либо средств, чтобы парализовать это, не было.

Несколько раз выезжали мы с Тимошенко в войска, как ездили раньше с Буденным. Выезжали, например, как помню, западнее Полтавы. Там у нас была механизированная группа, командовал ею генерал Фекленко[13]. Когда Фекленко увидел нас, буквально глаза вытаращил от какого-то не то изумления, не то страха. Мы попросили, чтобы он доложил обстановку.

Он кратко доложил и тут же попросил:

– Поскорее уезжайте отсюда!

Обстановка была такая тяжелая, что он не был уверен в нашей безопасности. Действительно, там, кроме остатков войск Фекленко, ничего не было. Над нами совершенно безнаказанно летал похожий на У-2 итальянский самолет-разведчик. Враг пользовался безнаказанностью, и даже в дневное время спокойно летал такой тихоход».

На рассвете 14 сентября, после бессонной ночи, начальник штаба Юго-Западного фронта генерал-майор Василий Иванович Тупиков через голову М. П. Кирпоноса (командующий отказался подписывать телеграмму) и С. К. Тимошенко обратился напрямую в Генеральный штаб с просьбой разрешить войскам вырваться из кольца окружения. Это был последний шанс. Генерал служил в армии с 1922 года, окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе, был начальником штаба 33-го корпуса и Харьковского военного округа, а с декабря 1940-го и до начала войны занимал должность военного атташе при постпредстве/посольстве СССР в Германии и одновременно возглавлял резидентуру военной разведки. Штаб фронта он возглавил всего за две недели до этих событий: 29 июля.

Телеграмма Тупикова заканчивалась словами: «Начало понятной вам катастрофы – дело пары дней». Маршал Советского Союза Б. М. Шапошников, возвращенный на пост начальника Генерального штаба РККА, доложил о телеграмме вождю. Услышав негативный ответ, перечить не посмел и отчитал командующего фронтом: «Генерал-майор Тупиков представил в Генштаб паническое донесение. Обстановка, наоборот, требует сохранения исключительного хладнокровия и выдержки командиров всех степеней».

Сталин связался со штабом Юго-Западного фронта 14 сентября.

Сталин: Согласен ли товарищ Кирпонос с содержанием телеграммы Тупикова, его выводами и предложением? Отвечайте.

Бурмистенко: У аппарата член Военного совета, здравствуйте, товарищ Сталин. Командующий и я не согласны с паническими настроениями Тупикова. Мы не разделяем его необъективной оценки обстановки и готовы удерживать Киев любой ценой.

Сталин: Я требую ответа у Кирпоноса, командующего. Кто командует фронтом – Кирпонос или Бурмистенко? Почему за командующего отвечает член Военного совета, он что – больше всех знает? У Кирпоноса разве нет своего мнения? Что у вас случилось после нашего с вами разговора 8 августа? Отвечайте.

Кирпонос: Фронтом командую я, товарищ Сталин. С оценкой обстановки и предложениями Тупикова не согласен. Разделяю мнение Бурмистенко. Примем все меры, чтобы Киев удержать. Соображения на этот счет сегодня направляю в Генштаб. Верьте нам, товарищ Сталин. Я Вам докладывал и повторяю вновь: все, что имеется в нашем распоряжении, будет использовано для обороны Киева. Вашу задачу выполним – Киев врагу не сдадим.

Сталин: Почему Тупиков паникует? Попросите его к аппарату. Вы, товарищ Тупиков, по-прежнему настаиваете на своих выводах или изменили свое мнение? Отвечайте честно, без паники.

Тупиков: Товарищ Сталин, я по-прежнему настаиваю на своем мнении. Войска фронта на грани катастрофы. Отвод войск на левый берег Днепра требуется начать сегодня, 14 сентября. Завтра будет поздно. План отвода войск и дальнейших действий разработан и направлен в Генштаб. Прошу Вас, товарищ Сталин, разрешить отвод войск сегодня. У меня все.

На следующий день, 15 сентября, танки Гудериана и Клейста встретились в районе Конотопа и основные силы Юго-Западного фронта – остатки 5-й, 21-й, 26-й и 37-й армий – были полностью окружены… Только в ночь на 18 сентября из Генштаба по радио пришел приказ войскам, оборонявшим Киев, оставить город. Но было поздно. Выполнить распоряжение Ставки уже было невозможно, тем более что у штаба фронта больше не было с ней связи. Окруженные армии были рассечены и утратили боеспособность. Кто мог, вырывался из окружения поодиночке или небольшими группами.

В Киев немцы вошли 19 сентября. В плен попали более 600 тысяч бойцов и командиров, три с лишним тысячи орудий, более 800 танков. При попытке выйти из окружения была разгромлена в роще Шумейково, в 12 километрах от Лохвиц, колонна штаба фронта, погибли командующий фронтом Кирпонос, начальник штаба генерал Тупиков, член Военного совета Бурмистенко.

Из окружения вышел будущий маршал Советского Союза, а тогда командующий 15-м стрелковым корпусом генерал-майор артиллерии Кирилл Семенович Москаленко. «Он был очень злобно настроен в отношении своих же украинцев, ругал их, что все они предатели, что всех их надо выслать в Сибирь, – вспоминал Хрущев. – Мне, конечно, неприятно было слушать, как он говорит несуразные вещи о народе, о целой нации в результате пережитого им потрясения. Народ не может быть предателем.

И я спросил его:

– А как же тогда поступить с вами? Вы, по-моему, тоже украинец? Ваша фамилия – Москаленко?

– Да, я украинец, из Гришино.

– Я-то знаю Гришино, это в Донбассе.

– Я совсем не такой.

– А какой же вы? Ты же Москаленко, тоже украинец. Вы неправильно думаете и неправильно говорите.

Тогда я первый раз в жизни увидел разъяренного Тимошенко. Они, видимо, хорошо знали друг друга.

Тимошенко обрушился на Москаленко и довольно грубо обошелся с ним:

– Что же ты ругаешь украинцев? Что они, предатели? Что они, против Красной армии? Что они, плохо с тобой поступили?

Москаленко, ругая их, приводил такой довод: он спрятался в коровнике. Пришла крестьянка-колхозница, заметила его и выгнала из сарая, не дала укрыться.

Тимошенко реагировал очень остро:

– Да, она правильно сделала. Ведь если бы ты залез в коровник в генеральских штанах и в генеральском мундире… А ты туда каким-то оборванцем залез. Она разве думала, что в ее коровнике прячется генерал Красной армии? Она думала, что залез какой-то воришка».

После гибели М. П. Кирпоноса войска Юго-Западного фронта, вернее, то, что от них осталось, 30 сентября возглавил С. К. Тимошенко. Фактически фронт приходилось формировать заново. Штаб Тимошенко разместился в большом деревянном доме. Там его нашел заместитель военного прокурора диввоенюрист Николай Порфильевич Афанасьев. Сам маршал вместе с Хрущевым расположились на втором этаже. Посредине стоял большой стол, на котором накрыт ужин, у стены – другой стол с картами.

– А, прокуратура уже здесь, – сказал Семен Константинович. – Садись, ужинать будем. Что, судить нас приехал за то, что вместо Берлина мы здесь, как в берлоге медведи, сидим?

Он налил прокурору водки. Афанасьев отказался, сославшись на язву желудка.

Тимошенко не поверил:

– Как хочешь. Знаю я этих юристов. Пьете не меньше других, но втихую.

Тимошенко объяснил, что ситуация тяжелая:

– Некоторые части выходят из окружения. Подходят подкрепления. Так что немцев в Харьков не пустим.

Но немцы взяли Харьков 25 октября. Трагические события первых месяцев войны Хрущев никогда не сможет забыть, этот опыт повлияет на Никиту Сергеевича, когда возникнет спор о роли Сталина в войну.

Сталинград. Кипящие в котле

Почти всю войну Хрущев провел на фронте в роли члена Военных советов различных фронтов.

Еще до Великой Отечественной в военных округах, армиях и на флотах создавались Военные советы в составе командующего (председатель) и двух членов. По Положению, утвержденному 16 мая 1937 года, «Военный Совет является высшим представителем военной власти в округе. Военному Совету подчиняются все войсковые части и учреждения, расположенные на территории округа… Военный Совет подчиняется непосредственно Наркому Обороны». Иначе говоря, командующий лишался единоличной власти над подчиненными ему войсками. Без подписи члена Военного совета его приказ был недействителен. Все приказы должны были подписываться командующим, членом Военного совета и начальником штаба.

В июле 1937 года Политбюро ЦК ВКП(б) постановило, что одним из членов Военного совета становится местный партийный руководитель – секретарь обкома, крайкома или ЦК национальной республики. Это должно было усилить контроль над армией со стороны партийного аппарата.

Должность члена Военного совета фронта требовала высказывать свое мнение по чисто военным вопросам, но у Хрущева, как и других партийных работников, отправленных в армию, военное образование и опыт отсутствовали.

Так чем же должен был заниматься член Военного совета? Тылом? Для этого существовал второй член Военного совета. Политработой? Этим ведал начальник Политуправления со своим аппаратом. Задача первого члена Военного совета – контролировать командующих и докладывать лично Сталину обо всех непорядках.

В январе 1942 года маршал Советского Союза С. К. Тимошенко предложил организовать наступление с Барвенковского выступа, чтобы для начала освободить Харьков, затем Донбасс. Начальник Генштаба маршал Советского Союза Б. М. Шапошников возражал: нельзя наступать, подставляя левый фланг под удар противника. Не слушая голоса скептиков, Сталин охотно подхватил идею наступления, план утвердил и даже запретил Генштабу вмешиваться в эту операцию, чтобы не мешать Тимошенко. Член Военного совета фронта Хрущев, который оставался первым секретарем ЦК компартии оккупированной немцами Украины, конечно же, всей душой стремился к освобождению республики и поддерживал замысел Тимошенко.

Наступление началось 12 мая. Поначалу войска успешно продвигались к Харькову. Сталин упрекнул Генштаб за недооценку идеи С. К. Тимошенко и поздравил маршала. Семен Константинович был на седьмом небе от счастья. Ни в Москве, ни в штабе Тимошенко не заметили, что в районе Краматорска скрытно сосредоточились части 1-й немецкой танковой армии генерал-полковника Эвальда фон Клейста с большим количеством танков.

Через четыре дня, 17 мая, фон Клейст нанес удар. Темп и напор немецкого наступления с каждым днем нарастали. В Москве первый заместитель начальника Генштаба РККА генерал-лейтенант Александр Михайлович Василевский, сознавая грозящую войскам опасность, забеспокоился. Он предложил немедленно прекратить наступление и развернуть имеющиеся силы против танков Клейста.

Сталину жаль было останавливать наступление, и он не прислушался к Василевскому. Тем более что Тимошенко поддерживал в Верховном оптимистическое настроение и по-прежнему сулил победу. 18 мая ситуация ухудшилась. Теперь уже забеспокоилось командование фронта. Решили прекратить наступление и приготовиться к обороне.

Вечером Хрущев вернулся к себе, собираясь лечь спать. Вошел начальник штаба фронта будущий маршал Советского Союза Иван Христофорович Баграмян:

– Я к вам, товарищ Хрущев. Наш приказ отменен Москвой.

– А кто отменил?

– Не знаю, потому что с Москвой разговаривал по телефону Семен Константинович. Он отдал мне распоряжение отменить наш приказ, а сам пошел спать. Я совершенно убежден, что отмена нашего приказа и распоряжение о продолжении операции приведут в ближайшие дни к катастрофе. Я очень прошу вас лично поговорить со Сталиным. Это единственная возможность спастись.

В таком состоянии Хрущев еще Баграмяна не видел.

«Я знал Сталина и представлял себе, какие трудности ждут меня в разговоре с ним, – вспоминал Хрущев. – Повернуть его понимание событий надо так, чтобы Сталин поверил нам. А он уже нам не поверил, раз отменил приказ. Следовательно, теперь следует доказать, что он не прав, заставить его усомниться и отменить свой приказ. Я знал самолюбие Сталина в этих вопросах. Тем более при разговорах по телефону».

Никита Сергеевич решил позвонить сначала в Генеральный штаб. Ответил Василевский.

– Александр Михайлович, отменили наш приказ.

– Да, я знаю. Товарищ Сталин отдал распоряжение.

Хрущев попросил его:

– Александр Михайлович, вы знаете по штабным картам и расположение наших войск, и концентрацию войск другой стороны, более конкретно представляете себе, какая сложилась у нас обстановка. Возьмите карту, Александр Михайлович, поезжайте к Сталину.

– Товарищ Сталин сейчас на Ближней даче.

– Вы поезжайте туда, он вас всегда примет, война же идет. Вы с картой поезжайте – с такой картой, где видно расположение войск, а не с такой картой, на которой пальцем можно закрыть целый фронт. Сталин поймет, что мы поступили совершенно разумно, отдав приказ о приостановлении наступления и перегруппировке наших главных сил, особенно бронетанковых, на левый фланг.

– Нет, товарищ Хрущев, товарищ Сталин уже отдал приказ!

«Я положил трубку и опять стал думать, что же делать? – рассказывал Хрущев. – Звонить Сталину? Она меня обжигала, эта трубка. Обжигала не потому, что я боялся Сталина. Нет, я боялся того, что это может оказаться для наших войск роковым звонком. Если я ему позвоню, а Сталин откажет, то не останется никакого другого выхода, как продолжать операцию. А я был абсолютно убежден, что тут начало катастрофы наших войск…»

Он еще раз позвонил Василевскому:

– Александр Михайлович, вы же отлично понимаете, в каком положении находятся наши войска. Вы же знаете, чем это может кончиться. Единственное, что нужно сейчас сделать, это разрешить нам перегруппировку. Иначе войска погибнут. Я вас прошу, Александр Михайлович, поезжайте к товарищу Сталину.

Но Василевский тем же ровным голосом ответил:

– Никита Сергеевич, товарищ Сталин дал распоряжение.

Пришлось Хрущеву самому звонить Сталину:

«Я знал, что Сталин находится на ближней даче, хорошо знал ее расположение. Знал, что и где стоит и даже кто и где стоит. Знал, где стоит столик с телефонами, сколько шагов надо пройти Сталину, чтобы подойти к телефону. Сколько раз я наблюдал, как он это делает, когда раздавался звонок».

Трубку снял Г. М. Маленков. Поздоровались.

– Прошу товарища Сталина.

Маленков громко сказал вождю, что звонит Хрущев и просит к телефону. Слов Сталина не было слышно.

Маленков сообщил:

– Товарищ Сталин говорит, чтобы ты сказал мне, а я передам ему.

Никита Сергеевич повторил:

– Товарищ Маленков, я прошу товарища Сталина. Я хочу доложить товарищу Сталину об обстановке, которая сейчас складывается у нас.

Маленков повторил:

– Товарищ Сталин говорит, чтобы ты сказал мне, а я передам ему.

Хрущев: «Не захотел меня выслушать. Вероятно, ему доложил Генеральный штаб, что командованием фронта решение принято неправильное: операция проходит успешно, наши войска, не встречая сопротивления, движутся на запад, а приказ о перегруппировке вызван излишней осторожностью командующего фронтом и члена Военного совета.

Когда я просил, чтобы Сталин взял трубку, он про-ворчал:

– Хрущев сует свой нос в военные вопросы. Он не военный человек, а наши военные разобрались во всем, и решение менять не будем.

Об этом рассказал Анастас Иванович Микоян, который присутствовал при этом».

Хрущев объяснял Маленкову:

– Мы растягиваем фронт, ослабляем его и создаем условия для нанесения нам удара с левого фланга. Этот удар неизбежен, а нам нечем парировать.

Маленков передал все Сталину.

Повторил его ответ:

– Товарищ Сталин сказал, что надо наступать, а не останавливать наступление.