Сибирский подкидыш. Легенда тайги бесплатное чтение

Глава первая: Подкидыш

– Вот так, ставишь… И хорошоооо, – дед Семён кряхтя поправил петлю и отступил назад, любуясь на силок. – Косой погрызет чуть с куста, попрыгает вокруг, а потом бежать вздумает. Тут петелька и затянется.

Братья, стоявшие чуть поодаль, переглянулись. Лука был повыше, а Юра в плечах пошире. Одеты оба почти одинаково. Поверх кафтана тёплые, длинные жилеты из шкурок да шапки меховые.

Сам дед такого не носил, неудобно ему было. Тулуп накинет на себя, на лыжи встанет, и гонит зверя по несколько верст. На третьей версте тулуп сбросит, на пятой шапку. И не мёрзнет, распаренный всегда, будто с бани выскочил. Вот и сейчас старик Семён стоял почти не одетым, все нараспашку, хоть и морозило в лесу знатно.

– А коли не затянется петля-то? – вытирая сопли рукавицей, спросил Лука. – Тогда чего будет?

– Ну… тогда, стало быть, по шее получишь, – пожал плечами дед.  – Ты ж вязал силок, ты и отвечать будешь.

Тяжело вздохнув, Лука надулся.

– У тебя один разговор – по шее, да по шее! – проворчал парень. – Будто я языка человечьего не понимаю.

– Я тебе русским языком и говорю, – дед Семён подошел ближе и по-доброму поглядел на внука. – А для надежности – по шее. Чтобы запомнилось.

– Да ладно не ворчи, – Юра толкнул брата локтем. – В городе-то вон, вообще жрать нечего было. Спасибо скажи, что хоть беспризорничать не остались или в приют сиротский не угодили. Вот там бы точно по шее дали, да еще и палками. Наслышан я…

– Я все равно обратно вернусь, – глядя на присыпанные снегом кедры отозвался Лука. – Вернусь, и найду, кто родителей порешил. Всю жизнь в лесу коротать как дикарь не собираюсь, нечего делать тут.

– Ну, уж извиняй! – с усмешкой развел руками дед Семён. – Я вас сюда силой не тащил, сами прибыли. А коли обратно желаете, так вон – старик указал направление. – Напрямки шагай вёрст двадцать, выйдешь на тракт. А там и до поселков недалече.

– Нам Ольга, сестра наша, наболтала, что ей мать так наказывала, – ответил Юра. – Мол, если с ними случится что, надо сюда топать.

– Вот и я о том, – кивнул Лука. – Мать знала, что убить их с отцом хотят. А приказчик в уши заливает про несчастный случай. Перевернулась, мол, машина эта. Да енти их автомобили еле ползают, лошадь любая перегонит. Разве на такой перевернёшься? Смех один.

– Ладно, хватит лясы точить, – махнул рукой дед и, запахнув тулуп, подвязал его поясом. – В обратный путь пора, стемнеет скоро. Встаём на лыжи. Не потопаем и не полопаем. Мне теперь три души в нагрузку кормить надо.

– А то будто пользы от нас нет? – проворчал Лука, опираясь на палки. – Помогаем же тебе как можем.

– Помогаете, – кивнул старик. – Только раньше я запасы делал на зиму и жил себе спокойно. На охоту не ходил по морозу. И лося не гонял уж лет десять. На кой хрен мне лось, одному-то? Вот так зайца возьму, – он кивнул на силок. – Похлёбки наварю и две недели припеваючи.

– Мы уже и сами можем, – подал голос Юра. – Всему вроде научились.

– Вот в следующий раз сами и пойдёте, – отозвался старик, заскользив лыжами по снегу. – А я на печи буду лежать! Не отставайте…

Понурив головы, оба брата двинулись вслед за дедом, выдыхая облака белого пара. Снег скрипел, деревья вокруг потрескивали. Испуганные движением птицы, то и дело взмывали над тайгой, осыпая путников снежным душем.

Верста за верстой, ритмично двигая ногами и палками, охотники возвращались домой.

Дед Семён первым вышел на тропу у дома и, сделав еще с десяток шагов, остановился. Вслед за ним замерли и братья глядя вперед.

У калитки их одинокой избы стояли сани.

Запряженный в них мерин явно замёрз от долгого простоя и переминался с копыта на копыто. Фыркал, выбрасывая белые клочья испарины. Также переминаясь с ноги на ногу, у саней стоял человек, на вид молодой совсем, лет двадцати пяти-тридцати. Одежда на нём показалась деду диковинной, впрочем, и братьям тоже, хоть они и городские были, повидали всякого.

Богатая шуба наподобие барской, с пышным собольим мехом, была накинута поверх черной, кожаной рубахи. Рубаху крест-накрест перехватывали ремни с ножнами и патронташем. Две кобуры на животе, с торчащими из них чёрными рукоятями пистолетов.

Да и штаны были по тому же фасону. Из черной кожи, с десятком карманов и парой ножен. Шапку незнакомец держал в руках, и его обритая наголо голова поблёскивала в закатных сумерках.

– Это чего это? – робко, полушёпотом спросил Лука, выглядывая из-за спины деда. – Знакомец твой?

– Нет, – коротко и грубо отозвался дед Семён и вновь покатился на лыжах вперед.

– Ну, наконец-то! – завидев его, расплылся в улыбке незнакомец и быстро пошёл навстречу старому охотнику. Попутно он протянул руку для пожатия, и, не прекращая сверкать ровными, белоснежными зубами, представился: «Очень рад знакомству! Я Андрей. Андрей Князев»!

Дед неуверенно стянул рукавицу и пожал руку в ответ. Попутно старик покосился на сани, а точнее на ящики и большой свёрток меха, лежавший среди них.

– Семён я, Исаев, – представился старик в ответ. – С чем пожаловали?

Лука и Юра заехали во двор, но в дом не зашли. Остановились у крыльца, с любопытством глядя на происходящее. Занавеска на одном из окон избы отодвинулась в сторону, из-за нее выглянула рыжая, веснушчатая девушка и тоже уставилась на незнакомца с дедом.

– Оля?! – тут же постучал по окну Лука. – Нечего тут глазеть, лучше поесть чего погрей. Устали мы!

Рыжая огорченно вздохнула и занавеску закрыла. Но смотреть не перестала, только за угол у окна спряталась.

– С чем пожаловал-то? – переспросил парень в шубе. – Да вот, гостинцев вам привез! – вновь улыбнулся он и шагнул к саням. Быстро подхватив монтировку, человек со скрипом оторвал крышку ящика и отошёл, давая деду разглядеть содержимое.

Спички, бечёвка, пачки с сухим спиртом. Открыв рот от изумления, Семён встал на полозья и потрясённо оглядел «сокровища». Да за такое добро он душу готов был продать.

Тем временем Князев вскрыл второй ящик. Внутри скрывалось не меньше пуда крупы гречневой, и еще мешок пудовый, покрытый налетом белой муки.

Глаза деда округлились ещё больше, и он, взобравшись в сани будто Кощей, навис над припасами. Дрожащими руками, погладив муку и коробки спичек, он оглянулся на странного гостя.

– Чего взамен хочешь? – коротко спросил Семён. – Денег нет у нас, ни копейки. Шкур полно, какие хочешь? Золота немного имеется, малахит есть.

Парень не ответил и, продолжая улыбаться, вскрыл ещё один ящик.

Патроны. Доверху набито.

У Семёна аж дыхание спёрло. Не веря своим глазам, старый охотник нервно сглотнул и вдруг отпрянул.

Разум, наконец, взял верх, подсказывая ему, что за даром такие чудеса не происходят. Спустившись с саней, дед угрюмо отошёл в сторону и выжидающе уставился на бритоголового.

– Да не бойся, уважаемый, – усмехнулся тот. – Нет никакого подвоха! Но есть ещё один подарочек, который принять придётся, если хочешь остальное получить, – в голосе парня послышались холодные нотки. – Сам посмотри…

С этими словами Князев взобрался в сани и аккуратно развернул полог из мехов…

***

Открыв поклажу, бритоголовый поглядел на лицо старика. Дед Семён от увиденного подавился, закашлялся и, надрывно бухая, попятился назад.

В санях мирно и неподвижно лежала девчушка.

На вид лет десяти, не больше. Она дышала, это было заметно по небольшим облачкам пара, клубившимся у лица. Глаза закрыты, кожа бледна. Русые волосы аккуратно зачесаны и припрятаны в глубине лежанки.

– Это ещё что?! – наконец прокашлявшись, спросил Семен, опираясь руками на сани. – Чье дитя?

Услышав этот возглас, братья Исаевы не смогли побороть любопытства и подскочили к саням. Следом за ними, завернувшись в теплую шаль, выскочила из дома и Ольга. Наспех надев валенки, рыжая девчонка наперед Луки с Юрой подоспела и, заглянув внутрь, ахнула, прижав руки к лицу.

– Что с ней? – вновь спросил старик, не выдержав холодной улыбки лысого парня. – Спит али как? И на кой вы к нам её привезли? – Князев молчал. – Откуда дитя, вас спрашиваю?! – так и не услышав ответов, дед грохнул кулаком по доске.

От звука девчушка в мехах вздрогнула, набрала в грудь мороз и открыла глаза.

Все собравшиеся замолкли, немо глядя на ребенка. Девочка беспомощно хлопала ресницами, пытаясь повернуть голову. В глазах ее не было ни страха, ни растерянности, только обычное, детское любопытство.

Первой очнулась Ольга.

Рыжая ловко вскочила на сани и, присев возле русой девчушки, склонилась к её лицу. Провела пальцами по коже и, убедившись, что перед ней действительно тёплый и живой человек, принялась поспешно распутывать меховой конверт.

Сделав еще пару движений, Ольга остановилась, бросила косой взгляд на Князева. Тот одобрительно ухмыльнулся и кивнул, отчего его лысина блеснула под зимним солнцем. Получив одобрение, рыжая вновь обернулась к «подарку».

– Как звать тебя? – спросила она у девчушки. – Меня Ольгой кличут, – девушка ткнула себя пальцем в грудь. – А тебя? – она указала на русую.

– Вот мы и подошли к сути! – Князев с торжествующим видом оглядел обитателей одинокой избы на отшибе сибирской цивилизации. Дед Семен, Ольга и оба брата Исаева обратили свои взоры на него. – У неё нет имени.

Семья с недоумением переглянулась меж собой.

– То есть, как это, нет имени? – хмыкнул Лука, но тут же получил затрещину от деда и, ойкнув, ушёл в сторону.

– Если ты тут слабоумную на приживание оставить собрался, так я не возьму, – старый охотник махнул рукой как отрезал. – Я этих оболтусов еле прокормить поспеваю, а еще и блаженную тут держать. Ни за какие коврижки! – покачал головой он, и еще раз с горечью поглядел на бесценные припасы в санях.

Как ни жаль с добром расставаться, а хлопоты с пустоголовой дороже выйдут. Так рассудив, дед насупился и тяжко выдохнул, покрывая бороду инеем.

– Верно дед говорит! – кивнул Юра. – Если она дура, так за ней глаз да глаз нужен. А у нас некому. Мы на охоту ходим, учимся, а Ольга по лесу лазает, знахарство осваивает. Сиделок у нас нет.

Князев протяжно вздохнул и, уперев руки в бока, опустил голову. Чуть подумав, он перевёл взгляд в небо и, простояв так еще с минуту, наконец подал голос.

– Ну, в таком случае, друзья, я вынужден вас пристрелить… – с усталостью и равнодушием проговорил бритоголовый. – Жаль, конечно, что так вышло. Мне рассказывали о вас совсем другое.

– Чего?! Пристрелить?! Да я тебя щас…– нахмурился дед Семён и протянул руку к ружью, висевшему на заборе. Провозившись пару секунд с курками, он обернулся и встретился взглядом с двумя воронеными стволами, направленными ему в лицо.

Братья молчали, Ольга молчала. Девчушка в санях продолжала моргать и улыбаться.

– Даю тебе еще один шанс меня выслушать, старик, – от улыбки лысого не осталось и следа. Теперь от лица Князева веяло холодом похлеще сибирского мороза. – Если откажешься, я тебя грохну. А остальным прострелю колени. Угадай, как долго они проживут без тебя, прежде чем сожрут друг друга?

Дед Семен еще пару мгновений смотрел в ледяные глаза незваного гостя, а затем выдохнул и беспомощно вернул ружьё на забор.

– Ух, какой ты грозный! Ну, валяй, говори… – буркнул старик, задвинув ушанку на затылок – Только учти, если она блаженная, то ручаться за её жизнь не стану. Тут не городские уюты…

– Она не блаженная! – грубо перебил деда Князев. – Эта девчонка – само совершенство. Она не помнит прошлое, не умеет говорить. Это чистый лист. Прекрасная заготовка драгоценного камня, которому следует придать форму.

– Ага, – с недоверием усмехнулся Семен. – Был у нас тут один, мимо проходил, все выспрашивал, знаем ли, мол, сказки какие сибирские, али уральские? Вот в точь как ты говорил. Про какого-то Данилу за ужином рассказывал, мол, видел он форму, а не мог её придать. Извёлся весь из-за этого…

– Я что, на сказочника похож? – прищурился бритоголовый. Пистолеты в его руках блеснули сталью, однако, не смотря на оружие, Исаевы похоже так и не восприняли угрозы всерьез. Что дед стоял с усмешкой, что внуки его и внучка.

– Ты говори, говори, – поторопил его Семён. – Околели уже тут с тобой стоять. К делу переходи сразу, без этих… – он покрутил рукой в воздухе. – Без реверансов! Чего хотел?

Князев закрыл глаза, чуть подумал, затем опустил оружие и выдохнул белый пар.

– Надо взять девчонку на сохранение. На десять лет. Научишь ее говорить и жить заново. Покажешь все, что умеешь сам, – произнес он, убирая стволы в кобуру. – Потом я вернусь. В сороковом году. Девка эта очень ценная, на вопросы ответить пока не могу.

– Тоже как в сказке, да? Спящая красавица? – Ольга уже вытащила белокурую девчонку из мехов и, уложив её голову к себе на колени, поглаживала по волосам. «Подкидыш» молчал и почти не шевелился, только с любопытством глядел по сторонам.

– Припасы будете получать раз в три месяца, – Князев кивнул на добро в санях. – Кто-нибудь из вас умеет читать?

– Мы умеем, – подал голос Лука. – Учились в школе.

– Вот и отлично. Научите ее читать, писать и прочей грамоте, – деловито распорядился лысый, выворачивая из мехов на свет пачку книг. – Это учебники по русскому языку. Желательно пользоваться ими при обучении, – опустив стопку на край, он прибил учебники тяжёлой ладонью.

– Почему к нам привёз? – перебил его старик. – На Чертовой горе Авдотья живет, у неё и огород имеется, там проще будет. И Никитины за тридцать вёрст отсюда…

– Дед Семён, – оборвал его Князев, – ты мне ответь. Эти Авдотьи и Никитины стрелять умеют? В случае чего смогут девчонку защитить?

– Ну, стрелять то оно тут все умеют, – старик сдвинул ушанку на бок и почесал висок. – Но там по одному стволу держат. А её чего, защищать надобно?

– Надобно, – передразнил его выговор Князев. – Потому и привёз её к тебе, Медный…

Услышав свое давнее, позабытое прозвище, дед Семён сменился в лице. Его напускная удаль мгновенно улетучилась, зубы сжались, желваки пошли ходуном.

– Чего примолк? – окликнул его Князев.

– Ты откуда про Медного взял? – продолжая сверлить лысого взглядом, сквозь зубы процедил Семён.

– Да встретил тут по пути сказочника одного, – шмыгнул носом Андрей и окинул взглядом тайгу. – И про Данилу он мне рассказал, и про оленя с самоцветами. Чудной мужик, увлечённый! Ну, ты сам его видал же…

– Ещё чего он тебе наболтал? – тем же жестким тоном спросил старик.

– Под конец он мне еще одну байку поведал, – усмехнулся Князев. – И до того она на правду была похожа, закачаешься! Про охотника молодого, Семёна и про его поход на тёмный дальняк…

***

– Дедушка, о чём он говорит? – робко спросил Лука, увидев, как сменился в лице дед Семён. – Ты не рассказывал!

– Не твоего ума дело, – проворчал старик и, чуть прихрамывая, обошел сани. Склонившись к лицу девчушки, он взял её за подбородок и повертел туда-сюда. – Придётся на медведя идти, – покачал головой Семен. – Иначе не откормим эту скелетину. Без жиру.

– Я так понимаю, что мы договорились? – прищурился лысый, убирая пистолеты в кобуру и запахивая шубу. – Чудить не вздумай, в любой момент вернусь, проверю. Если нужда возникнет переехать отсюда, обязательно оставь описание нового места и как туда добраться напиши.

– Договорились, – кивнул старик. – Разгружайте добро, ребятки. Сани надо отдать.

Заботливо обнимая русую девчушку, Ольга поставила её на ноги и помогла спуститься на снег. Скинув с себя валенки, быстро обула их на «новенькую», и торопливо отвела её в избу, попутно отплясывая голыми ступнями по морозу.

– Дед, а ты что молодой был? – вдруг спросил Юра, попутно взяв один из ящиков.

– Я Юрка, ещё и помоложе тебя бывал! – усмехнулся дед, поправляя ушанку. – И бегал быстрее.

– А у тебя и бабушка была? – эта неожиданная мысль поразила Луку, и он не удержался от вопроса.

– Ну конечно была! – алчно вцепившись в ящик с патронами, проворчал дед Семён. – Откуда вы на свет-то появились? Разгружай, давай, не болтай!

– Всем бабушкам, бабушка. Да, Медный? И отметину на тебе знатную оставила…– снова вмешался бритоголовый. Ухмылка скривила его лицо. – А куда дел такую красавицу, расскажешь? Ох и диковинная это история…

Эти мутные намеки раздражали Семена, было заметно, что он очень хочет заткнуть рот нахала, но сделать этого никак не мог.

– Ты, в нашу жизнь не лезь, – вытирая пот со лба, бросил ему дед. – Надобно будет, так сам им всё расскажу. Без твоих подсказок, – он указал на сани. – Готово, можешь ехать. В целости твоя девка будет. Воспитаю как родную, коли с припасами не обманешь.

– Не обману, – взбираясь на меха и хватая вожжи, отозвался лысый. – Я всё оплатил в посёлке на два года вперед. Ну и объяснил, конечно, что шутить со мной не стоит.

– А через два года как быть? – нахмурился дед.

– Приеду, доплачу и заодно на успехи погляжу. – Князев потянул вожжи, разворачивая лошадь в обратный путь.

– Я гляжу по виду так, ты человек опасный и не местный, вопросов лишних задавать не буду, – шмыгнул носом Семён, ковыляя рядом с санями. – Но если вдруг убьют тебя или посадят? Кто доплатит, и кто потом за девкой вернётся? Давай уж говори сразу, как быть в таком случае?

– Мне главное живым обратно доехать, – лысый щёлкнул кнутом, и лошадь перешла на рысь. – Там скажу, где её оставил! Найдут если что! – уже удаляясь, прокричал он.

Сани еще с минуту скрипели снегом, звенели колокольчиком, а затем скрылись в пушистых лапах сумеречного леса.

– Ну делаааа… – протянул дед Семён, стягивая с головы потную ушанку и комкая её в руках.

Ещё чуть постояв, поглядев в полумрак леса, старик развернулся и широкими шагами дотопал до крыльца избы. Скинув валенки, обстучал их от снега и, миновав сени, вошёл в дом.

Тепло, уют. Удивительно, что Ольга печку не забыла подтапливать и похлебку разогрела с такими-то делами. Ужин стоял на столе в глубоких, деревянных мисках. Хлеба не было. У Семена аж сердце ёкнуло, когда он вспомнил, что теперь мука есть. Ох и напекут чего. Красота!

Безымянная, белокурая девчушка сидела в центре кухни на теплой, волчьей шкуре. Свет внутрь проникал слабо, темнело уже, да и оконце маленькое. Оттого яркие, оранжевые отблески пламени из топки четко плясали на её лице и золотистых локонах волос.

Ольга сидела рядом с девчонкой, и расчёсывала её гребёнкой, заботливо пропуская волосы через ладонь.

– Как зеркало блестят! – подивилась она.

Сама же девчонка молчала, продолжая все также наивно и с любопытством оглядывать новые лица и жилище. Как вошел дед Семён, она обратила свой взгляд на него.

Юрка щёлкал пальцами перед глазами девчушки, махал, хлопал в ладоши, пытаясь привлечь её внимание. Второй брат тоже не отставал.

– А ты говорить совсем не умеешь? – донимал ее вопросами Лука. – Скажи – «миска»! – паренек указал рукой на накрытый стол. – «Ложка» – скажи. Лооожкаааа, – протянул он, – Лооожк…

Подзатыльник от деда перебил его на полуслове. Старик взял внуков за уши, поставил на ноги и оттолкнул прочь.

– Это что вам, зверушка какая?! – проворчал дед. – Это человек живой. По-людски с ней надо. Ишь, нашли игрушку, сорванцы… А ну, быстро жрать сели!

Потирая затылок, Лука грохнулся на стул и угрюмо застучал ложкой, косо поглядывая на деда. Его примеру последовал и Юра. А Ольга и с места не сошла, продолжая с улыбкой водить гребёнкой по русым волосам.

– Ты хоть чего-нить помнишь? – с тоской вздохнул старик, скидывая тулуп и усаживаясь на шкуру рядом с девчонкой. – Батьку, мамку. Откуда родом. А?

Девчонка молчала, только глядела в ответ большими, голубыми глазами. Иногда ресницами хлопала, иногда улыбалась слегка. По-простому, наивно так, словно вчера на свет родилась.

– Дед? – вдруг подала голос рыжая Ольга. – А бабушку как звали? – девушка улыбнулась одними зелёными глазами, а вот в них уж, никакой наивностью и не пахло. Только хитрым, ведьминым прищуром.

Старик Семён вздохнул, почесал затылок и опустил взгляд в пол.

– А тебе на кой это знать-то? – почти смирившись, что придётся рассказывать правду, ответил он.

– Ну просто… – пожала плечами Ольга, – Вдруг имя у неё красивое было? Также и этого подкидыша назовём. И память будет, и уху приятно.

Дед закряхтел и, опираясь на печку, встал.

– Не хочу я такой памяти, Оленька, – буркнул он и прошёл к столу. – Страшно мне.

– Отчего страшно? – не выдержал и спросил Лука и тут же втянул голову в плечи, ожидая затрещину.

– Страшно поминать бабку вашу, – дед Семен перевёл взгляд на маленькое оконце избы. – Боюсь, что явится сюда.

– Так она жива?! – ахнула Ольга, выронив гребёнку из рук.

– Жива, жива… – угрюмо отозвался старик. – Живее всех живых будет…

***

– А куда бабушка пропала? – Юрка забыл есть, как и Лука и теперь с нетерпением уставился на деда. Смотрела на него и Ольга. Только подкидыш растерянно хлопала ресницами, поглядывая на новую семью.

Старик облизнул деревянную ложку и со стуком бросил её на стол. Оглядев детские лица, он тяжко вздохнул, хлопнул себя по коленям и поднялся из-за стола.

– Ну, что смотрите? – обратился он к ребятне. – Брешет тот лысый, никуда не девал я жену свою. Сама она ушла… Давно дело было, на сносях она была в ту пору.

Братья переглянулись с Ольгой. Подкидыш продолжала молча улыбаться и глядеть по сторонам.

– А почему? – подал голос Лука. – Обижал её? – зная суровый нрав деда, паренек не сразу решился такой вопрос задать, но и не спросить не мог. Все ведь ответа ждали, по глазам видно. Даже дурочка эта белобрысая и то вон, зыркает сидит у печки.

– Пальцем не тронул. Больше жизни её любил. Все для неё было, души не чаял – после короткого молчания пробасил дед. – Первая красавица в наших краях была.

Юрка призадумался. Вспомнилась ему дама роскошная, которую он видел однажды в городе. И одета богато, и лицом хороша, только если дед про такую же говорит, то брешет. Не станет роскошная барышня жить в глуши сибирской.

– А что значит «на сносях»? – полушепотом спросил Лука, нависая над остывающей похлебкой.

– Ребёночка ждала, – старик подошёл к лежанке и, взобравшись на неё с ногами, устроился на подушке. Затем продолжил в полудрёме: « Жили в те времена мало, докторов почти не было. Вот и торопилась народить поскорее. А потом жаловаться стала, что худо ей. Живот болит».

– Это вы у барина жили? – Юрка наконец доел и отодвинул от себя миску.

– Нет, – отмахнулся старик. – Крепостное к тому времени отменили давно. Ещё до того, как я родился. Да и какие тут барины в нашем-то краю? Был Григорий Палыч золотодобытчик. Так он сам детина здоровенная, вместе с остальными золото и мыл. К работягам хорошо относился. Как вольная пришла, никто от него не сбежал.

– А теперь он где? – спросила Ольга. Гребёнку она подняла и теперь снова расчёсывала волосы девчушки.

– Ну вот Никитины-то они и есть, – дед указал рукой куда-то на восток, в сторону иконостаса. – Там и живут поныне.

– Ну чего ты чешешь-то её без конца? – буркнул Юрка, пихнув Ольгу в плечо. – Своих волос мало?

– Мне нравится, – улыбнулась Ольга.

– Пока в городе жили, так ты тоже вон русая была, как лён, – покачал головой Юра, – а как сюда приехали, лазишь неизвестно где, пропадаешь. Рыжая стала, как обабок, из-за солнца этого. Разве так бывает? Чего ты там наелась в лесу?

– Всякое бывает… – ответила Ольга, снова проводя гребешком по золотистым локонам девчушки. – Еще и не такое бывает, Юрка.

– И разговариваешь как-то странно! Поумнела что ли? – не унимался брат.

– А с бабушкой то что? – нетерпеливо вмешался Лука, обращаясь к старику.

– А… Ну так я и говорю, – взбодрившийся было дед Семён снова помрачнел, – худо ей было, а в одну из ночей так вовсе криком кричать стала. Ещё и ночь как назло лютая была. Не та, что на Купалу, а вот перед ней в аккурат. За жену страху натерпелся, вижу больно ей. Быстро повозку снарядил и к Сычихе повёз бабку вашу.

– Это кто? – прошептал Юрка.

– Да, была у нас тут знахарка, даже не знахарка, а ведьма. Ведьмища чистой воды! Чтоб чёрт её задрал… – было заметно, что вспоминать про эту Сычиху деду крайне неприятно. – За семь верст привез свою Чернаву к ней. На руки поднял и к воротам поднёс. Сапогом в дверь постучал, слышу… Проснулась…

Глава вторая: Дела давно минувших дней

40 лет тому назад. В памятную, грозовую ночь.

Руки молодого Исаева тряслись, силы уходили с каждой секундой. Чернава хоть и была худая, да стройная, но с ребёнком весила поболее. Обливаясь потом, широкоплечий и мускулистый Семён стиснул зубы и взмолился, чтобы Сычиха поторопилась открыть.

Жена за шею его не держала, оттого вдвойне тяжелее было. Она безвольно обвисла на руках, горячая вся. Иногда шептала бред посиневшими губами, иногда стонала, вздрагивала.

За забором, у крыльца дома мелькнул свет лампы.

Покачивая керосинкой, Сычиха запахнулась в платок и подскочила к калитке. Подсветив лица ночных гостей и рассмотрев бледную Чернаву, знахарка быстро открыла засов и отступила назад.

Пригибаясь и еле удерживая ослабевшее тело жены, Семён в несколько широких шагов оказался у крыльца. Сбросив с себя рубаху, постелил её на доски и осторожно опустил Чернаву на полог.

– Сделай что-нибудь, Христом Богом молю! Чем хочешь отработаю, хоть в прислугу дармовую возьмешь, – тяжело дыша, хрипло проговорил он. – Худо совсем. Боюсь и дитя и её потеряю.

Несмотря на свое прозвище, Сычиха, отнюдь, не была страшной старухой. Совсем наоборот. Высокая, да статная. Волосы рыжие, будто огонь, и телом вышла хороша. Шагнув на ступени крыльца, она подняла лампу и повесила на гвоздь. Свет от керосинки закачался, освещая двор.

Запахнувшись в шаль, знахарка склонилась к лицу Чернавы и пальцами приподняла веки девушки. Чуть поглядев, тяжело вздохнула и отстранилась назад.

– Не в добрый час это дитя сделали, – покачала головой женщина. – От него и беда вся. Долго она не проживёт… – Сычиха подняла взгляд изумрудно-зеленых глаз и выжидающе посмотрела на Семёна.

Семён закрыл глаза и склонил голову. Не об этом он мечтал с женой вечерами, не такие надежды испытывал. Да и Чернава потери ребенка не переживёт, столько ждали его. Столько разговоров было. Зачахнет, иссохнет, сама руки на себя наложит.

– Ну чего смотришь?! – огрызнулся на Сычиху Семён. – Говори уже как есть. Чего надобно тебе взамен?!

Знахарка вздохнула, с тоской и жалостью глядя на парня. Она вновь склонилась над Чернавой и провела руками по её щекам.

– Ничего мне от тебя не надо, Семён, – тихо ответила Сычиха, поглаживая девушку по волосам. – А коли спасти её хочешь, так сам решить должен. Готов ли ты цену выплатить?

– Бери чего хочешь, сказал же! – рявкнул Семён. Парня трясло от бессилия, в глазах блестели слёзы. – Прямо говори, время не теряй! Ну!

– Надо будет за Красной живицей сходить. У меня таких припасов нет, – покачала головой знахарка. – Три дня пути будет на тёмный дальняк. Коли пойдешь, постараюсь жизнь в ней подержать пока, – знахарка погладила Чернаву по волосам.

– Что это за трава такая? – чуть успокоился Семён и отвернулся, стараясь не глядеть на бледное лицо жены. – Первый раз слышу.

– Обычный зверобой, только красный, – отозвалась Сычиха. – На склоне горы медной растёт. Оттого и набрался цвета такого. А вместе с цветом и силу обрёл другую. Доводилось мне такую веточку в руках держать, чудеса она творит. Руку о камень поранила, пока шла с этой веткой, на второй день раны как не бывало.

– О какой цене ты говорила? – нахмурился Семён.

– Завтра ночь на Купалу, – прошептала знахарка. – А путей обходных искать некогда, – она подняла взгляд и пристально посмотрела на парня. – Придётся тебе напрямик через лес топать, если успеть желаешь…

***

– Ну и чего дальше, а, дед? – молчание затянулось, и Лука не вытерпел, окликнул старика. – Согласился ты?

Вместо ответа дед громко захрапел и перевернулся на другой бок. Нащупав рукой тёплую, волчью шкуру, Семён натянул её на себя, укрывшись с головой.

– Вот и сказочке конец, – печально вздохнул Юрка.

– Да уж… – Лука тоже вздохнул. – Слушай, а дед этому дяденьке в очках, который заходил давеча. Он ему не эту историю рассказывал?

– А я не слышал, – пожал плечами Юра. – Он же нас нарочно с дому погнал, веток на новый плетень собрать.

– Оль, а ты? Слыхала, о чем дед с дяденькой говорили?

– Слыхала, – кивнула рыжая. Она с лёгкой улыбкой на лице перебирала пальцами волосы «подкидыша».

– Расскажи! – братья повскакивали из-за стола и обступили сестру.

– Спать ступайте, – сплетая локоны в косу, ответила Ольга. – Не могу сейчас, заснула она.

Лука и Юрка разочарованно переглянулись и побрели в дальнюю комнату.

Вскоре, закончив с косичками, Ольга осторожно выбралась из-под спящей девчушки и уложила её на скамейку. Допрыгнула до полатей, стащила вниз свое одеяло, подушку и сделала лежанку подкидыша удобной. Сама залезла на голую, теплую печку и, свернувшись в клубок, быстро заснула.

Сколько она проспала сказать трудно, но проснулась рано. На улице темень царила, огонь в топке тоже не горел. Темнота кромешная, как в любой избе по ночам. Не видно ни зги, а шорохи идут. Возня внизу, и вроде как писк какой-то.

Ольга по привычке зашептала молитву, не от страха, просто в оберег себе. Вдруг, зверь какой залез в дом.

Хлопнула спичкой, зажгла свечу и, сонно щурясь, осветила кухню. Едва глаза чуть привыкли к свету, как Оля оторопела от увиденного.

Подкидыш стояла посередь кухни почти неподвижно. В вытянутой руке белокурая девчушка держала здоровенную крысу, прямо за мохнатое горло. Серый зверь извивался и беспомощно махал лапами пытаясь вырваться, однако силы явно были неравны.

– Ты чего делаешь?! – громким шёпотом спросила Ольга, поставив свечу возле трубы.

Бесшумно спрыгнув на пол, и не скрипнув досками, она подошла к девчушке и заглянула ей в глаза. В ответ на неё смотрел все тот же наивный и чистый взгляд ребёнка. Никакой злости в нем не было, только любопытство.

– Пусти крысу, Боська это, – тихо произнесла Ольга. – Домашний он, тут в погребе живет.

Крыс громко запищал в подтверждение своей неопасности. Вспомнив, что девчушка ничего не понимает, рыжая протянула руки и взяла зверька из рук подкидыша. Отпустив несчастного крыса прочь, Ольга подобрала подол и села на пол перед девчонкой.

– Ты как его вообще поймать изловчилась, а? – рыжая взяла девчушку за руки. – Мы по первой, как Боська появился, на него всей семьей охоту устраивали. Никому не попался, подлец, а потом так и прижился. Как поймала ты его?

Девочка молчала, продолжая наивно улыбаться в ответ.

– Какая в тебе тайна? – повела огненной бровью Ольга.

– Т-т… – губы девчушки вдруг разомкнулись и еле слышно произнесли первый звук. Первый за все то время, что она пробыла у Исаевых.

Оля вздрогнула, внутри неё зажегся огонек радости и интереса.

– Тайна! – задорно полыхнув зелеными глазами, повторила рыжая. – Тайна!

– Т-тай-ня – повторила за ней девчушка.

– Тайна!

– Тайня! – улыбался подкидыш.

– Таня – подытожил из угла дед Семён.

Ольга обернулась и столкнулась взглядом со стариком. Дед, как видно, давно не спал и глядел на происходящее.

– Таней назовем девку, – тяжело закряхтев, он поднялся с лежанки, зачерпнул ковшом воды и напился. Отер рот рукавом, потом добавил. – Боську она на лету поймала. Подлец опять по столу лазал. Девка так тихо подобралась к нему, что я и сам не слышал, видал только, как тень её проползла мимо окна.

Ольга вновь обернулась к девчонке и, приоткрыв рот от изумления, оглядела ее. Ничего особенного ведь с виду. Глазищи большие только и синие как небо.

– Спать ложитесь, – махнул рукой дед, возвращаясь к лежанке. – К себе уложи ее на печку. Прижми, пусть не шумит. Выспаться надобно, завтра силки пойдем проверять. И Танюху прихватим.

– А её-то зачем? – нахмурилась Ольга. – Она ж ребёнок ещё. Вдруг шатун, или волки? Нет, не пущу.

– И спрашивать не буду, – отворачиваясь к стене, проворчал Семён. – Сказано было, что жизни её научить надо, вот и будем учить. Я покажу, как стрелять и зверя искать. А ты по весне расскажешь ей про грибы, да ягоды…

– Дед, но это же ребенок! – робко возмутилась рыжая.

– Спать, я сказал!

Приподнявшись на локте, старик пригрозил пудовым кулаком, и Ольга смирилась. Помогла Тане взобраться на печку, и сама влезла следом, прихватив одеяло с подушкой…

***

На следующее утро

Замотанная в шарфы и шкуры Танька тщетно пыталась дотянуться до своих ног. Кряхтела, переваливалась как колобок, но заправить штанину в валенок никак не могла.

– На кой черт ты её так одела? – дед вышел из избы и, увидев одежку Тани, прикрикнул на Ольгу. – Разве это охотник? Смех один. На капусту похожа, а не на человека!

Оля как стояла с большими меховыми рукавицами, так и застыла. Натянуть их на руки подкидыша она не успела.

– Мороз-то, вон, какой нынче стоит! – рыжая выдохнула пар в трескучий, февральский полдень. – И путь неблизкий, обморозится ведь.

– Лучше бы ты голову свою укутала, – проворчал старик Ольге, срывая одёжки с подкидыша. – Застудила уже как видно! – еще минута и на белокурой девчушке не осталось ничего кроме мехового жилета, да штанов с подбоем. Ну и шапка на голове.

Семён отступил на пару шагов назад, оглядел девчонку. Снял с себя пояс и подпоясал Танюху.

– Вот теперь порядок, – довольно кивнул дед и обернулся к братьям. – Лука?! Юрка?! Айда пошли! – быстро и глубоко вонзая палки в снег, старик двинулся вперед по запорошенной лыжне.

Таня повторила движения старика. Неуверенно, нелепо, будто кукла на ниточках. Покачнулась и едва не упала.

– Раз, раз, раз! – на ходу подмигнул ей Лука, двигая руками взад и вперед. – Не отставай!

Ольга уже порядком замерзла и дышала на руки, пытаясь отогреть их. Однако бросить девчонку в беде ну никак не могла. Утопая по колено в снегу, рыжая добралась до своей новой сестры и взяла её за руки вместе с палками.

– Вот так, втыкаешь палку и ногой двигаешь, – девушка подпихнула правую лыжу ногой, одновременно придерживая Таню со спины. – Потом левой, потом правой. Давай, пробуй сама.

– Вот дела! – подал голос Юрка, остановившись и глядя на сестер. – Она и ходить не умеет? Зато похлебку лопала как следует. Это она не забыла как делать!

Дед тоже остановился и молча глядел на то, как Ольга учит девчонку. Опершись на палки, глядел и ждал. Через минуту усилия рыжей увенчались успехом, и Танька хоть и медленно, но пошла вперёд. Дед одобрительно кивнул и все четверо, набирая разгон, скрылись среди стройных кедров.

Путь до нужного места у подножья горы занял около двух часов. Уже издалека Семён и братья заметили, что заяц таки попался. Лапа косого надёжно застряла в петле и ушастый прыгун тоскливо взирал на охотников ожидая своей участи.

– Сам возьму, – старик сделал останавливающий жест, и внуки сбавили ход.

Не спеша добравшись до силка, дед воткнул палки в снег и опустился на корточки возле зайца. Испуганный косой дрожал, прижимая уши к спине. Семён протянул руки и, взяв добычу за уши, высвободил из силка.

И вот в этот самый момент, заяц видать ощутил неимоверную любовь к жизни. Рванулся косой так, что в руке деда только шерсть осталась. Сверкая мощными лапками, «добыча» бросилась наутек.

– Вот паразит! – всплеснул руками старик вслед зайцу. – Надо было сразу тебя грохнуть, сволочь такая!

Таня все это время стояла позади. Наблюдала за тем, что происходит. На лице её не было обычной улыбки, взгляд стал острым и цепким, будто у хищника.

Короткими, резкими движениями девчонка сбросила с ног лыжи, откинула в сторону палки и сорвалась в погоню за косым. Перемалывая ногами глубокий снег, девчонка с бешеной скоростью пронеслась мимо деда и еще в два прыжка оказалась на пути у зайца.

Потрясенный дед Семён не мог вымолвить ни слова, только глядел молча. Скорость подкидыша была, конечно, человеческой, но явно на пределе возможностей. Такого он ещё не видал.

– Нихрена себе! – выдохнул Лука вместе с ледяным паром. – А ты говорил, что она ходить не умеет! – он толкнул брата локтем в бок.

Заяц метнулся влево и Таня вслед за ним. Как дикая кошка, будто снежный барс. Косой пошел вправо и девчонка тоже. Шапка слетела с её головы, и волосы поблёскивали в червонных лучах раннего заката.

Ещё две секунды, обманный маневр, молниеносный прыжок и рука девчонки ухватила зайца за шкирку. Почти не запыхавшись, Таня поднялась на ноги и с улыбкой показала добычу деду. А тому-то вообще не до смеха.

– Ну ты далааааа! – протянул Лука скрипя лыжами.

– Ну ты даешь, подкидыш! – подхватил и Юрка.

Наконец придя в себя, дед покачал головой и, усмехнувшись, зашагал вперёд к Татьяне.

– Молодец, девка, – одобрительно кивнул он. – Удивила!

Танька улыбнулась, кивнула, поглядела на зайца, а потом наклонилась и выпустила его на волю.

Косой еще секунду пребывал в шоке, а затем рванул наутек пуще прежнего.

– Ты чего?! – опять заорал дед. – Сдурела?! Ешкин корень!!! Лови его, лови!

– Боська! – проговорила Таня, с улыбкой показывая вслед убегающему русаку. – Боська домашний. В погребе живет!

– Да какой же это Боська, дурная?! – с горечью воскликнул старик. – Похлёбка это наша была! Суп ушастый! – дед тихо завыл и, скомкав ушанку, стянул её на лицо. – Ох ты и бедовая, ядрена корень, – глухо промычал он в шапку и сел на снег…

***

– Послушай меня, Танька, – дед так и сидел на снегу с шапкой в руках. – Заяц – это еда, а не домашний зверь. Еда! – старик изобразил руками похлёбку и ложку.

– Еда… – задумчиво кивнула девчушка, наблюдая за жестами деда.

– Еда! – повторил старый охотник и снял с плеча ружье. – Мы еду ловить, стрелять в еду. Видишь зайца – стреляй! – Семён, покряхтев, поднялся на ноги, отряхнул тулуп и показал Татьяне ружье.

– Вот тут курки взводишь, – вмешался Лука. Он и сам-то в тайге прожил всего пару месяцев, но уже кое-что узнал и торопился похвастать. – Вот тут мушка, тут прицел! Глядишь через них, и когда сходятся в одну линию, тянешь крючок…

– Крючок тянешь! – Таня прищурилась так, словно на неё снизошло озарение. – Еда!

– Верно! – поддержал Юрка. – Видишь добычу, наводишь ружье и стреляешь. Заяц брык! И падает, – паренёк изобразил косого, упавшего к верху лапами. – А потом едим его, – он тоже помахал руками, изображая, как ест из миски.

Таня нерешительно протянула руки и взяла ружье из рук деда. Конечно, оно было великовато для девчушки, но удержать его и даже прицелиться она смогла, взяв приклад подмышку. Однако, едва Танька опустила палец на спусковой крючок, как дед ружье у неё отнял.

– Впустую не стреляй, распугаешь зверьё, – буркнул старик. – Сегодня лупить тебя не буду, но коли в следующий раз что учудишь, точно затрещину дам.

Девчушка хоть и слов не поняла, но угрозу в голосе услышала. Виновато опустила глаза и тяжко вздохнула.

– Домой идем! – махнул рукой старик. – Солнце садится уже, – он кивнул в сторону заката.

– С пустыми руками? – удивился Юрка.

– Нельзя в этих местах после заката шляться, – вставая на лыжи, проворчал старик. – Зимой ещё куда ни шло, а весной иль летом точно не воротишься из темени.

– А почему? – в глазах Луки блеснул огонек жадного любопытства. – Ты ведь, бывало, и с ночевой ходил.

– Это в декабре было, – отозвался дед. – Спал Он уже. Да и я не в голом лесу торчал, а у Михейки заночевал.

– Какой еще Михейка? – вмешался Юра. – Ты говорил, что тут никого кроме Никитиных и Авдотьи нет на сто вёрст.

– Михейка не человек. Но дружим с моей молодости с ним, – старик оглядел лица ребятни. – Волк это, вдовец. Один живет бобылем, давным-давно уже. Логово у него тут под горой. Коли заплутаете, или нужда заставит тут заночевать, в лесу ни в коем случае не оставайтесь. К Михейке дойдите, он по запаху поймет, что вы от меня. Логово там приметное, пещера под кривым кедром.

Братья настороженно переглянулись. А в своем ли дед уме?

– А разве волки живут по стольку лет? – робко спросил Лука. – Дикие тем более…

– Тут живут. Всё живёт. Авдотье, вон, уже под двести лет, – проворчал Семён. – Ну чего встали?! Идти пора домой говорю, темнеет.

Юрка помог Тане встать на лыжи, принес ей палки, которые та бросила перед погоней, и все четверо двинулись в обратный путь. Всю дорогу Лука засыпал деда вопросами, просил и умолял рассказать про логово у кривого кедра, про поход к Медной горе и бабушку пропавшую.

В конце концов, дед сломался, и клятвенно пообещал рассказ продолжить после ужина.

***

Громко топая и отряхивая снег с валенок, Семён поднялся по крыльцу и вошёл в дом. Ольга сидела на полу у печки и фасовала высохшие травы по маленьким, деревянным кадушкам.

– Ну, чем порадуете? – улыбнулась рыжая. Огонь от топки придавал её волосам и бровям почти пылающий вид.

– Нечем порадовать, – отозвался дед, бросая шапку на гвоздь и поставив ружье у порога. – Танька дурная, зайца отпустила. Грей остатки похлёбки, поедим чего осталось и с утра опять пойдем.

– Юрка! – Ольга окликнула брата, который еще не успел войти в дом. – Прихвати там котелок, под крыльцом стоит.

Котелок вскоре оказался на печке. Похлёбки в нем было от силы миски на полторы. Всем по паре ложек. Но Оля за день хлеб испекла, так что надежда на ужин всё-таки оставалась.

– Гляди вот, чего ты наделала! – усевшись за стол, проворчал дед, открыв крышку котелка и с тоской поглядев внутрь. – Дурная твоя башка, будем теперь крохи собирать… – продолжил он, обращаясь к Тане. – Садись уж, чего встала там? Есть поди хочешь тоже…

Русая девчушка всё ещё стояла у порога, виновато опустив взгляд.

– Поняла, для чего заяц нужен? – Лука указал в котелок и взял со стола ложку. – Заяц -то вот он. Тут! Еда! – паренёк зачерпнул похлебку и поднес ложку ко рту. Однако съесть ее не успел.

Логическая цепочка объяснений, которые пришлось выслушать в лесу, слова «заяц», «еда», и ложка в руках сделали свое дело. Пытаясь исправить свой проступок, Танька схватила ружье и прицелилась в котелок.

Лицо её озарила счастливая улыбка.

– Еда! Заяц Стрелять! – обрадованно сообщила она и дернула спусковой крючок.

По счастью дед Семен уже при первых её криках сообразил, что дело плохо и успел шарахнуться в сторону. А вот братьям повезло куда меньше. Струя пламени из ствола ударила в котелок и горячие брызги похлёбки вместе с паром и кусками картошки полетели в стороны. Вопли Луки и Юрки слились в единый мат.

Кухня моментально наполнилась пороховым дымом, от грохота у всех заложило уши. Звон чугунного котелка всё ещё гудел будто колокол.

– Етить твою мать! – дед вскочил с пола и грохнул кулаками по столу. – Выгоню тебя к чертовой матери отседова! Не надо мне подкупа никакого, к черту все это! Собирай вещи и уматывай!

Таня молчала и растерянно глядела, искренне не понимая, что опять сделала не так.

– Убирайся отсюда, я тебе сказал! – вновь закричал старик и выхватил ружье из рук девчонки. – Чудо-юдо! Чего зыркаешь? Уходи сказал! ВОН из моего дома!

– Дедушка, прости её, – Ольга подскочила к порогу и заслонила Таню собой. – Она ведь как лучше хотела! Прости…

Лука и Юрка стянули с себя испачканные похлебкой рубахи и молча поглядели на Таньку. Размазывая суп по лицу, переглянулись меж собой и лишь пожали плечами.

– Дедушка… прости её, – подала тихий голос Таня, вышагнув из-за спины Ольги. – Дедушка прости её… – повторила она, поднимая взгляд и посмотрев в лицо старика.

Семён хоть и суровым был, а под таким взглядом и он не выдержал, отвернулся.

– Дай ей тряпку, – буркнул он после минуты молчания. – Научи уборку делать, может будет польза хоть какая-то.

– А если она порешит нас ночью?! – подал голос Юрка, выковыривая куски картошки из своих патлов. – Ружья надо спрятать тогда вовсе.

– И ножи, – подтвердил Лука.

Спорить никто и не стал.

Убрали всю опасную утварь от греха подальше. С уборкой Татьяна и Ольга справились быстро, кухня маленькая была. После поели свежего, пресного хлеба и расселись кто куда. Несмотря на всё случившееся, братья надеялись услышать продолжение истории.

Дед повздыхал, поворчал и продолжил рассказ…

***

40 лет тому назад

– Если хочешь, чтобы жила твоя Чернава и ребенок, то поторопись Семён… – во дворе поднялся ветер. Керосинка со скрипом закачалась, а вместе с ней и свет. – Домой беги, возьми чего надо в дорогу и сюда воротись, скажу ещё чего-то напоследок.

Горячо покивав головой, парень бегом бросился к своей повозке, распряг лошадь и, намотав уздечку, пришпорил кобылу. Ветер только усиливался, раскачивая вокруг верхушки деревьев, заставляя их трещать и гнуться.

Ещё один протяжный стон жены донёсся до ушей парня вместе с ураганом, прежде чем он скрылся за поворот.

До избы своей добрался быстро, лошадь фыркала, покрылась мылом, Семён её сразу к овсу поставил. Сам он забежал внутрь дома. Схватил ружьё, порох, краюху хлеба и кисет с табаком. Уже на пороге остановился снова и снял с иконостаса Богородицу, спрятав её под рубаху.

– Спаси и Сохрани… – прошептал Семён, выбегая наружу. Гроза набирала силу, покрывая сибирское небо паутиной из молний. Перекинув ногу через круп, парень потянул узду влево и с трудом отвел кобылу от овса.

Пришпорил её снова.

Деревья вокруг затрещали, вскоре брызнули первые капли дождя, быстро перерастая в ливень. Семён в отчаянии хлестанул кобылу несколько раз, в сердце все больше рос страх за жену и ребёнка.

И сердце старенькой Бурки не выдержало. Ноги лошади подогнулись на полном ходу, пропахав коленями грязь, она упала на размокшую дорогу и, прокатившись кубарем, едва не задавила седока. Отлетев на обочину, Семён врезался рёбрами в сосну.

Не обращая внимания на боль, парень вскочил и вернулся к Бурке. Дыхания в той уже не было. Семён зажмурился, вздохнул и провёл ладонью по морде верной коняги. Склонился, поцеловал ее в лоб и, подхватив снаряжение, пустился бегом через непогоду. Хромая и спотыкаясь, он все же добрался обратно, до дома Сычихи.

– Шибко любишь жену? – прищурилась рыжая знахарка, осматривая раненного, запыхавшегося и покрытого грязью Семёна.

Тот не ответил, только горячо дышал и хватал воздух ртом, будто рыба. Руками Семён повис на частоколе и с болью глядел на супругу. Чернава, укрытая от дождя навесом, все ещё не приходила в себя, шептала и бредила.

– Говори, не томи! – сбивчиво дыша, поторопил Семён. – Чего мне ещё знать надо в дорогу?!

Та вздохнула и сбросила с плеч промокшую шаль.

– Самое главное, я тебе вот что скажу, – произнесла она, и вместе с голосом среди туч затрещал раскат грома. – Если жену любишь, если ребенка хочешь спасти, то запомни. Коли попадется тебе цветущий папоротник в ночь на Купалу… – она склонилась вперед, в глазах блеснул зелёный огонь.

– Так вот чего ты хочешь?! – горько усмехнулся Семён, силясь перекричать гром и ветер. – Я мог бы и сам догадаться!

– Если увидишь цветок этот… – перебила его знахарка. – Стороной обходи, иначе сгинешь на той поляне. И помощи никакой не принесешь Чернаве своей. Про жену думай, про ребенка. Какие бы искушения и страхи не встретились тебе в том лесу, от всего беги. Не говори ни с кем, на окрики не оборачивайся.

– Всю эту чушь я уже слышал от стариков! Лучше дельное чего посоветуй, – нахмурился Семён. – А коли зайду на такую поляну, так пробегу и не замечу.

– Не пробежишь. Запомни другое, – покачала головой знахарка. – Если это предание правду говорит, то цветок тот светится. Не ярко, не как в сказках, но сияние имеет. Может, как сверчок блестит, а может, как огонек болотный. Но увидеть ты должен издалека, даже в непогоду. Увидеть, и обойти далеко.

– Я в байки не верю. Сколько тут живу, никаких чудес не видывал, только слухи вокруг! – пробасил Семён. – За Красной живицей дойду и вернусь на шестой день сюда, жди. И если Чернаву живой не застану…

Снова грянул гром.

– Не стоит угрожать мне, Семёнушка, – жестом прервала его знахарка. – Её жизнь сейчас в моих руках. Так что торопись, времени не теряй. Беги с Богом…

Спорить парень больше не стал. Бросил последний взгляд на жену, перекрестился и бегом рванул в стену ливня, расплёскивая сапогами грязь…

***

Цепляясь руками за камни и коренья, Семён взобрался на очередной склон и упал на четвереньки.

Сплюнув дождевую воду в сторону, он пристально огляделся по сторонам.

Полуразмытый водой муравейник под корнями уходил пологой стороной назад к югу. С обратной стороны ствола зеленел мох. Взяв путь на север, Семён зарычал от напряжения и, поднявшись снова, бросился напролом через кустарник.

Ещё не меньше часа прошло в беспрестанном беге.

Буря не унималась, только нарастала, всё сильнее раскачивая стволы и частенько обрушивая ветхий сухостой берёз. Перепрыгивая через бурелом и проползая под упавшими корягами, Семён, стиснув зубы, двигался вперёд.

Однако, всё чаще его взгляд скользил в сторону.

Может, чудилось среди бури, среди колыхания ветвей и шума дождя. Но какое-то неуловимое, неестественное движение преследовало его попятам. Это ощущение чужого присутствия нарастало с каждой секундой.

Наконец нервы парня сдали, и он остановился. Вцепившись пальцами в икону под рубахой, Семён прошептал молитву и резко обернулся вправо.

Поодаль, среди стройных, блестящих от влаги стволов стояла тень.

Его собственная, черная тень в точности повторяющая силуэт, вместе с котомкой и с ружьем. И все бы ничего, и не было бы никакого страха, если бы не один момент. Никакой тени там и быть не могло, на пустом-то месте.

Да и света не было почти, только редкий блеск молний. Небо трещало, вспыхивало белым, а тень не менялась, не удлинялась и не исчезала даже при самом слабом свете.

«…не разговаривай, не оборачивайся…» – зазвучал в памяти шёпот Сычихи. – Коли чего увидишь – мимо проходи.

– Ну, до Купалы мы еще не дожили, стало быть и бояться нечего! – проворчал Семён и вновь бросился в бег по бурелому.

Через сотню шагов он не выдержал и опять поглядел вправо. Тень никуда не делась, разве что стала гораздо ближе. Обрела четкие очертания, и, казалось, почернела ещё больше.

Несколько раз глубоко вдохнув, парень сорвал с плеча ружьё и достал из котомки порох. Заботливо прикрывая кисет от дождя, щедро всыпал под боек, и закинул в ствол пригоршню дроби.

Тень повторила все его движения в точности.

Прикрывая рукой курок и порох, Семён поднял ружье наперевес одной правой и взял тень на прицел.

Тень прицелилась в ответ. И теперь, парень готов был поклясться, что слышал чужое дыхание…

Небо треснуло сеткой молний и за спиной парня ослепительно полыхнуло.

Семен обернулся, и как раз вовремя. Сбитый молнией ствол сосны валился прямиком на него. Парень отскочил в сторону, и через секунду дерево рухнуло, удушливо зашипев опаленной хвоей.

Быстро опомнившись, Семён снова поднял ружьё и обернулся в поисках тени. Она исчезла. Однако вместо черноты, взгляд его наткнулся на светлый силуэт. Древний старик в холщовой рубахе. Волосы перехвачены тесёмкой на старый манер.

Только вот с лицом деда этого было что-то не так. Больно уж рот широкий, раза в два больше обычного будет. Борода густая, пышная, глаза посажены глубоко. И глядит хмуро, исподлобья.

– Ты кто?! – смывая ладонью воду с лица, рявкнул Семён. – Откуда взялся тут?

– Это же ты ко мне пришел, молодец. С тебя и спрос! – пробасил старик из темноты. Затем протянул руку за спину и невесть откуда выгреб полную пригоршню ягод. Открыв широкую пасть, всыпал в неё землянику и принялся угрюмо пережёвывать. Видно было и зубы его, редкие и крупные, будто у коня.

Молодой охотник поглядел на него пару секунд, а затем отмахнулся.

– Нет у меня времени, с тобой в загадки играть. – Семён ружье разряжать не стал, закинул его на плечо и перелез через дымящуюся сосну. С другой стороны остановился и махнул рукой. – Домой иди, нечего в такую бурю тут делать!

Дед продолжал пережёвывать землянику, закидывая в рот одну пригоршню за другой.

– Нехорошо ты поступаешь, Семён, – громко ответил старик, сверкнув черной пастью, набитой ягодами. – Не вежливо. Проучить тебя надобно!

– Себя проучи, старый! – проворчал охотник и, перепахивая грязь, двинулся вверх, по пологому склону.

До корней дотянуться оставалось совсем чуть-чуть, когда сапог соскользнул, и Семён снова скатился к подножию холма. Мутные потоки воды захлестнули охотника, и скинули еще глубже, прямо в овраг.

В последний момент парень успел ухватиться рукой за голый, черный корень и, перехватываясь, упрямо вылез наверх. Упал на спину, оглядывая содранные в кровь ладони и выплевывая грязь изо рта. Обернулся.

Проклятый старик так и не шелохнулся, стоял там же, за дымящимся стволом упавшей сосны.

Семён уронил голову затылком в грязь и поглядел на пасмурное небо. Чёрные верхушки деревьев, будто лапы, закачались над ним под порывом ветра.

– Я ведь много не прошу, молодец! – голос деда прозвучал по-доброму, звонко даже. Он мигом оказался совсем рядом, по другую сторону оврага. – Облик я позабыл человечий, людей не видал давно. С трудом вспомнил, как люд выглядит, увидал тебя, так обрадовался. Парой слов перекинуться, поговорить, чайку попить. Большего и не прошу. Посиди со стариком, не убудет у тебя…

Семён поднялся на четвереньки и, цепляясь за травы, встал во весь рост. Поправил котомку на плече, ремень от ружья перекинул накрест и угрюмо поглядел на вершину склона.

– Не знаю, кто ты таков, отшельник ли, или блаженный… – не оборачиваясь проговорил парень. – Только помочь ничем не могу. Жена у меня при смерти, тороплюсь, – он опять вцепился ободранными руками в корни и подтянул себя наверх, а затем, кряхтя от напряжения, прокричал сквозь дождь. – Коли успею живицу достать, вернусь, посижу с тобой! А сейчас прощай, в путь пора мне!

Очередной раскат грома встрянул землю, молния подсветила мокрую листву бледными отблесками.

– Нет у тебя пути, Семен, – прозвучал зычный, утробный голос за спиной парня. Да такой гулкий и жуткий, что молодой охотник вздрогнул и покрылся ознобом. Цепляясь за корень, Семён попытался обернуться, но не смог, а голос продолжил. – Не в добрый час твое дитя зачато, и родиться ему не суждено. А путь твой здесь никогда не закончится. ВЕЧНО СКИТАТЬСЯ БУДЕШЬ! – последние слова вместе с громом пролетели над лесом, перекрывая даже шум бури.

Кровь в груди вскипела от страха, и Семён, лихорадочно цепляясь за грязь и осоку, буквально взлетел наверх.

Тяжело и хрипло дыша, парень обернулся к месту, где только что стоял старик.

Однако, теперь, вместо седого, бородатого отшельника среди непогоды сидел заяц. Маленький, серый, промокший под дождем. Уши его стелились по спине, глаза блестели двумя чёрными опалами.

Поглядев на Семёна несколько мгновений, косой в два прыжка исчез среди зарослей…

***

– Хватит на сегодня, – буркнул дед и отвернулся к стене. – Спать ложитесь. И свет притушите!

Братья разочарованно вздохнули, поднялись и побрели в темноту избы, к своей дальней комнате.

– Давай тоже ложиться, – Ольга указала Таньке на печку. – Влезай и к стене прижимайся. Я с краю лягу, а то бухнешься вниз с непривычки-то.

Девчушка послушно кивнула и в два прыжка залезла наверх. Ольга погасила лампу, на ощупь взобралась следом. Обняла названную сестру, прижала к себе, и они обе вскоре заснули.

На этот раз ночь обошлась без происшествий.

Наутро, пока дед и братья готовились в поход, Оля сварила гречки. Никаких запасов из мяса не было, бульон она сливать не стала. Добавила горсть пряностей из своих запасов. Так и похлебали впустую.

Ближе к полудню дед с братьями встал на лыжи и, взяв новое направление, ушли на охоту. Таньку и Ольгу дома оставили, наказав к вечеру снова испечь хлеб.

Сестры затопили печь снова, и Ольга, поставив шайку на пол, принялась замешивать тесто. Танька сидела рядом, хлопала глазами и глядела на действия рыжей. Руки Оли двигались туда, обратно, перемешивали, перекатывали под пристальным взглядом белокурой девчушки.

– Ты на деда-то не злись… – продолжая замешивать, вдруг произнесла Ольга. – Добрым человеком его, конечно, не назовешь, но и плохим тоже, – она утёрла пот со лба тыльной стороной ладони. Но все равно оставила белую, мучную полосу на лице. – Он ведь сорок лет тут один прожил, и мы вот на голову ему свалились. Конечно, злится…

– Добрым, – подала голос Танька с чистой, искренней улыбкой на лице.

– Не задалась жизнь у семьи нашей, – улыбнувшись в ответ, продолжила Ольга. – Отец наш, Борис Семеныч, дедов сын, и мамка Таисия Николаевна, погибли в том году. Очень странно это случилось, не бывает так. Машина, говорят, их перевернулась. А как она перевернётся, если медленные они, машины эти? – рыжая тяжело вздохнула и разогнула уставшую спину.

– Странно, – повторила Татьяна то слово, что запомнилось ей больше других.

– Лука, вон, учился на отлично. Первым школяром был у нас, – отдохнув, заговорила Ольга. – Учителя на него радовались. Да и Юрка в учениках у мастера ходил, тоже хвалили его. И теперь всё псу под хвост. Дикарями живём. Но это все лучше, чем приют детский…

– Лука, – произнесла Танька, упёрла палец в кончик своего носа и смешно приплющила его к лицу.

– Да, да! – засмеялась Ольга. – Курносый который. Вот он умный… А любопытный, ужас просто! Однажды, помню, мы выехали…

Договорить она не успела, оборвалась на полуслове.

Без звона колокольчиков к калитке поползли тени от запряжённых коней. Несколько незнакомых, вооруженных мужчин быстро спрыгнули с саней, молча миновали двор и, скрипя снегом, поднялись на крыльцо.

– А ну-ка тихо! – прошелестела Ольга, и прижала палец к губам.

Танька поняла с полуслова. Кивнула и, попятившись, спряталась за старый, дедовский тулуп.

Через секунду изба содрогнулась от ударов кулаком в дверь…

Глава третья: «Полные сени»

В дверь громко постучали, и Танька метнулась к стене, спрятавшись за дедовский тулуп. Ольга на четвереньках подползла к окну и, прижав рукой свою рыжую копну, выглянула наружу.

На крыльце стояло четверо.

С шашками, с ружьями, укутанные в тулупы и шарфы. Выглядели эти люди крайне опасно, учитывая их недобрые выражения лиц и явную злость от долгой дороги и холода.

Ольга глядела не больше двух-трех секунд, однако, уже за это время терпение главного успело закончится. Он отступил по крыльцу назад, ухватился за перила и принялся ногой выбивать внешнюю дверь.

Старая изба пошла ходуном, петли натужно захрустели.

Еще два мощных удара – и дверь слетела, грохнувшись на припасы в сенях. Ступая прямо по полотну, названные гости вошли внутрь, и рывком открыли дверь. С улицы в дом ворвался поток морозного, февральского воздуха.

Таня вжалась в стену за тулупом. Ольга остановилась в центре кухни, взяла в руки нож и, стиснув рукоять двумя руками, выставила лезвие перед собой.

Главный, тот, что выбивал дверь и теперь шел впереди других, брезгливо поглядел на рыжую. Потом оценивающе прищурился и окинул взглядом тощую фигурку Ольги.

– Вам чего надо тут?! – нервы Оли сдали, и она тряхнула ножом на вытянутых руках. —Зачем дверь сломали?! Грабить пришли?

Вслед за главным вошли и остальные трое.

Все они быстро разбрелись по дому совершенно не обращая внимания на рыжую. Бесцеремонно переворачивая утварь и вспаривая подушки, банда обшаривала избу.

Ольга продолжала стоять на месте, бесстрашно сжимая нож. Однако толку от ее отваги не было никакого, мужчины просто проходили мимо лезвия, занимаясь своими делами.

Один из бандитов снял с верхней полки старенький, окованный сундучок, открыл его и вывалил содержимое на кедровый стол. Пара дешевых фамильных колец, несколько маленьких золотых самородков и цепочка заблестели в тусклом свете оконца. Человек оглядел побрякушки и золото, а затем со злостью смел все это со стола на пол.

– Нет тут нихрена! – прорычал он и грохнул ладонями об стол. – Хлам один!

Второй подошел к плите на печке и открыл котелок. Взял ложку и отхлебнул гречневой похлебки. Скривился и выплюнул на пол.

– Ну и гадость! – кашляя проворчал он и наконец удостоил Ольгу взглядом. Осмотрел нож, дрожащие руки, худые плечи и остановился на зеленых глазах девушки. – Ты Борькина дочь? – сиплым, простуженным басом спросил он.

Оля растерянно и нервно кивнула в ответ.

– Повезло тебе, что папаша приказал долго жить, – вмешался главный, расстёгивая ворот тулупа. – И бить нам тебя без толку и насильничать тоже. Некого пугать и руки марать незачем. Успокойся, так что и нож убери, а то поранишься часом.

Тревога не отступила, но Ольга опустила руки. Просто почувствовала, как бессильно и глупо она выглядит со стороны.

– Папка-то твой помер, а где деньги наши общие заныкал – сказать забыл! – развел руками тот, что ел похлебку из котла. – Вот неувязочка какая. И нас ни с чем оставил, и вас в нищете бросил.

– Как жил Семёныч сволочью, таким и помер, – подтвердил главный, усаживаясь на стул под окном.

– Это не правда! – внутри рыжей нарастал лютый страх, но она всеми силами пыталась его не выдать. – Отец порядочным человеком был! И с вами знаком быть не мог!

– Ну, подойди-ка сюда… – главный поманил её к себе и хлопнул по колену. – Присядь, красотулька, поговорим. Ты, похоже, про папку-то правды не знаешь? Ну, так я тебе расскажу. Айда, айда…

Ольга хоть и в городе выросла, а большую часть жизни провела в затворничестве с книгами. Почти никакого опыта общения с мужчинами не имела, но даже мало-мальские знания подсказывали ей сейчас, что подходить лучше не стоит. И позволять к себе прикасаться тем более.

Девушка медленно шагнула вперед, лихорадочно пытаясь выдумать отговорки. Ещё шаг босой ногой по доскам и она оказалась на расстоянии метра от ухмылки главаря.

Оля почувствовала, как в углу глаза задрожала слеза и с тоской поглядела за окно, на белую и студёную сибирскую зиму. Захотелось выйти, выбежать и упасть в снег. Просто дышать, глядя на небо…

Все изменилось через мгновение.

Вместо волшебного, зимнего пейзажа, за окном резко возникла уже знакомая физиономия Князева. Бритоголовый наклонился вплотную к стеклу и беззвучно, по буквам произнес.

П а д а й н а п о л !

Сказав это, он отступил назад, распахнул свою роскошную шубу с меховым воротником и рывком выдернул пистолеты.

– Танька! – громко прошептала рыжая, оборачиваясь, и со страхом глядя в угол.

– Чего?! – поднимаясь со стула просипел главарь. – Какая Танька? Ты чё несёшь? Сюда иди сказано!

Вместо ответа Ольга огненной молнией метнулась ко входу и, вытащив Таню из угла, повалила её на пол.

Стёкла брызнули в стороны под ударами пуль, наполняя кухню блеском осколков. Получив два сквозных, главный повалился со стула и с хрипом упал на пол. Он тщётно потянул руку к своей винтовке, но ослаб и опал без дыхания.

Трое остальных «гостей» вскинули оружие и взяли на прицел окно.

Повисла тишина.

Через несколько секунд у крыльца захрустел снег, и стволы переместились в сторону двери. Бандюги то и дело переглядывались меж собой, в глазах был виден страх. Ольга молилась лежа на полу, прикрывая телом Таньку.

– Проверим? – шепнул один.

Остальные двое согласно кивнули, и три пары сапог, поскрипывая досками, двинулись на выход.

Как только последний из них переступил порог, как события снова набрали обороты. С улицы в сени влетел зелёный, жестяной цилиндр. Упав на ящики с припасами, жестянка громко зашипела и через мгновение лопнула, заполняя пространство серым дымом.

Ольга вскочила и, подняв Таню с пола, отступила вместе с ней назад к окну.

Из дымовой завесы послышался отборный мат бандюг, толкотня. Однако выскочить они не успели. Ещё секунда и серая пелена засверкала, будто грозовое облако. Яркие огненные вспышки и оглушительный грохот выстрелов наполнили завесу и весь дом.

Резкий порыв ветра ворвался в кухню через разбитое окно и, разорвав дым в клочья, продул сени. Бритоголовый стоял в дверном проходе и равнодушно оглядывал тела. Один из бандюг захрипел и попытался поднять оружие снова.

Князев обернулся, посмотрел в глаза Ольги и закрыл дверь.

Грохнуло еще два выстрела.

Дверь открылась снова, и парень вошел внутрь. Лицо его, руки и роскошный мех воротника покрывали алые брызги. Не выпуская из рук пистолета, он отёр свою щеку, оставив на ней длинную, багровую мазню.

– Случайно их встретил, в кабаке. Болтовню пьяную подслушал… – обернувшись на тела, буркнул он. – Хорошо, что уехать не успел…

Тяжело дыша, Князев прошёл к столу, и устало опустился на стул. Покосился на главного, валявшегося у ног, и пнул его носком сапога – готов.

Ещё чуть посидев, бритоголовый перевёл взгляд на Таньку. Та больше не прятала лицо в платье Ольги и теперь глядела на Князева большими, чистыми глазами.

– Иди сюда Мари… – произнёс он, но тут же осёкся на полуслове и умолк. Парень протянул руку и позвал Таню к себе. – Подойди, не бойся.

Девчушка поглядела на Ольгу, будто спрашивая разрешения, и рыжая согласно кивнула в ответ, отпустив сестру из объятий.

Таня сделала пару шагов и остановилась перед этим незнакомым, хмурым и покрытым алыми потеками мужчиной.

Князев откинул полы шубы, убрал оружие в кобуру. Протянул руки и взял в свои крупные ладони лицо девчонки. Притянул её к себе, уткнулся лбом в лоб и посмотрел в глаза.

– Прости меня, – тихо прошептал он пересохшими губами. – Ты ни в чем не виновата, запомни. Что бы ни случилось, знай. В этом нет твоей вины.

Сказав это, Андрей уложил голову Тани к себе на плечо и, закрыв глаза, погладил её по растрепанным, русым прядям волос…

Бритоголовый закрыл глаза, погладил Таньку по волосам и отодвинул её прочь. Хлопнув себя по коленям, он встал и подошел вплотную к Ольге. Рыжая с опаской поглядела на него снизу вверх, но не попятилась.

– Как звать? – хмуро спросил Князев.

– Оля Исаева, – девушка старалась говорить твёрдо, но голос её всё же надламывался от всего пережитого.

– Слушай меня, Оля Исаева… – Андрей взял ковш из кадки и, плеснув воды на руку, омыл лицо. Вода потекла прямо на пол, мешаясь с алыми пятнами. Князев фыркнул, омылся еще раз и бросил ковш в сторону. – Я сейчас сделаю так, что она забудет всё, что тут случилось, – продолжил он. – А ты не напоминай. Хорошо?

Ольга поджала бледные губы и коротко кивнула несколько раз.

Князев достал из кармана чёрный, цилиндрический футляр и щелчком большого пальца сбросил с него крышку. Перевернув цилиндр Андрей вытряхнул себе в руку небольшой, металлический шприц с двумя стальными петлями. Внутри шприца темнела янтарная жидкость.

– Где она спит? – спросил Князев у Ольги, вдавливая поршень. Жидкость брызнула в потолок, и вскоре шприц опустел почти полностью, осталась примерно пятая часть.

– На печке, – растерянно ответила рыжая, и быстро прижала сестру к себе. Танька поглядела в лицо Ольги и перевела взгляд на бритоголового. Тот закончил возиться со шприцем и подошел ближе.

– Укладывай её, надо укол сделать, – грубо скомандовал Андрей.

– Какой укол? Зачем? – Оля перехватила Таню за локоть и отодвинула к себе за спину. – Я не позволю её трогать.

Князев ещё поглядел на них, затем горько усмехнулся, опустил руки с препаратом.

– Не ошибся я с выбором… – проговорил он. Тут же опомнился, заметив, что окно выбито, а названные сестры дрожат от холода. Андрей встал и, стянув с печи одеяло, заткнул проём. Потрещал во мраке бензиновой зажигалкой и, когда огонек вспыхнул, зажёг свечу.

Скинул с плеч шубу и накрыл ей тело мёртвого главаря банды. Наконец успокоившись, Андрей вернулся на место и примолк, глядя на девчушек в дрожащем пламени свечи.

Тишина продолжалась минуты три, а затем Князев неожиданно заговорил.

– Хочешь, наверное, хоть каких-то ответов, да?

Оля ничего не ответила, просто глядела в ответ, обнимая Таньку.

– Родился я в России, в семье офицера и гувернантки, – после недолгого молчания произнес Князев. – Вскоре случилась революция и мой отец он… – Андрей вздохнул. – Из обычного офицера, он вдруг превратился в «белого» офицера. Ты знаешь, что это значит?

– Нет, – покачала головой Оля, продолжая прижимать к себе сестрёнку.

– Неважно, – отмахнулся Князев и продолжил. – Меня и мать он отправил за границу. Сказал, что скоро всё будет как прежде, и мы снова будем жить под властью Царя… Мда… – Андрей примолк, глядя в пол. По лицу его мелькали воспоминания или размышления, понять точно было невозможно.

– И что было дальше? – тихо спросила Ольга после затянувшегося молчания.

– Больше я его не видел, – пожал плечами Князев и откинулся на спинке стула. – Мать по дороге заболела чахоткой, попала в госпиталь. И я остался один, на улице, в чужой стране.

– В какой стране? – Оля присела на край дедовской лежанки, усадила рядом Таньку и укутала её пледом.

– В далекой… – махнул рукой Андрей, затем нервно растер бритую голову ладонями. – Лучше вот, что скажи. Где ваш дед спирт мой поставил? Знаешь?

Ольга кивнула.

– Принеси-ка… – буркнул Князев, упираясь локтями в колени и закрывая лицо.

Рыжая послушалась и, встав, шагнула к порогу.

– В сенях?

Оля кивнула.

– Сам схожу, не надо тебе пока туда… – Андрей поднялся и вышел наружу, прикрыв за собой дверь. Послышалась возня, видимо перетаскивал тела. Затем вернулся с канистрой в руках. Сел, разбавил в ковше, выпил. Притянул жилет к носу и шумно занюхал.

Ольга молчала, терпеливо ожидая продолжения. Танька и вовсе с ногами залезла на лежанку и забилась в угол.

– По улице я мотался недолго, – вновь заговорил Андрей. – Прибился к одному заведению в трущобах. «Огни Шарлотты». Это такое место, там отдыхают мужики… Короче лучше тебе не знать подробностей. В общем, я попался на глаза матроне и понравился ей. Она взяла меня на побегушки.

Разбавил, выпил, занюхал.

– Через пару лет, когда я подрос и стал счастливым обладателем смазливой рожи, мне стали выдавать новые поручения. Искал по подворотням и городу нищих или просто тех, которые не прочь зарабатывать любым способом… – Князев встал со стула, подошёл к плите и зачерпнул ложку похлёбки из котелка. Скривился и выплюнул варево почти в то же место, куда и бандит. – Какая гадость, боже! Это ты варила? – он указал на котелок.

– Да, я, – с усмешкой повела бровью Ольга, глядя на лужу. – Неужели так противно? Нормально поели утром.

– Так там крыса! – возмутился Андрей, указывая внутрь.

Оля побледнела и подскочила к печи. Едва она открыла крышку, как тут же наткнулась на довольную рожу обожравшегося Боськи. Крыс и не подумал вылезать, пришлось выгонять его силой. Не выпуская из лап кусок морковки, Боська заковылял прочь, хмуро оглядываясь.

– Мерзость какая… – ещё раз отплюнулся Князев и бухнулся на стул.

– Вы про каких-то нищих говорили, – напомнила Ольга.

– Да, я приводил их матроне, – кивнул Андрей. – Она брала почти всех. Королева Нищих, так её звали. И мне хорошо платили за каждого. Я даже не помню их лиц… Никого не помню, кроме двоих, – он снова примолк и выпил. – Одной из них была Эльза Браун, мы всё ещё служим вместе с ней. Иногда выполняем задания вдвоем…

– А кто второй? – тихо спросила Оля. – Это Танина мама, да?

– Вы назвали ее Таней? – усмехнулся Князев. – Красивое имя, мне нравится.

– Да, – кивнула рыжая. – Так сложилось. Так кто был вторым?

– Второй была Марла, – ответил Андрей. – Она угодила в неприятности. Тоже русская, которую занесло далеко от дома. Я выручил ее, заплатил выкуп… Просто… мне чертовски понравились её глаза. Большие, синие как небо. И волосы как золото. Возможно, мне просто вспомнилась Родина. Там, в той стране почти нет красивых девушек. Таких как здесь…

– Её вы тоже отвели в эти «огни»? – спросила Ольга.

– Нет, – развел руками Князев и усмехнулся. – За кого ты меня принимаешь?! Я снял нам отличную, уютную комнату на окраине Лейпцига. Мы прожили в этом гнездышке полгода. А потом…

– Что потом?

– Потом меня посадили, – вздохнул Андрей. Налил, разбавил и выпил. – Когда я вернулся, то узнал, что Марла родила дочь и вместе с ней уехала из города. Прошло еще восемь лет, прежде чем мне предложили одну работенку, – Князев наклонился вперед. Выглядел он уже слегка нетрезво. – Они там, в той стране… Они помешаны на сверхчеловеке, понимаешь?

– Не понимаю, – честно ответила Оля.

– Каждый, самый захудалый докторишко или ученый стремится стать в этом первым. Изобрести сыворотку, которая сделает человека сильнее, быстрее, умнее, – Андрей постучал себя пальцем по виску. – Там массовое помешательство на этой бредовой идее. И такие эксперименты не проведёшь на мышах или свинках. Им нужны люди, молодые и крепкие. Те, кто сможет выдержать любую гадость в своей крови.

– Над Танькой проводили какие-то опыты? – не веря своим ушам, спросила рыжая и покосилась на девчушку в углу. – На ребёнке?

– Не опыты, – мотнул головой Андрей. – Ей вкололи уже готовую дрянь. И попросили меня, по старой дружбе, за неплохие деньги увезти её до поры до времени в надёжное место. Чтобы подросла и смогла работать.

– Что значит работать? – повела бровью Ольга.

– Убивать, – равнодушно пожал плечами Андрей. – Это, конечно, слухи, но… Похоже тот чокнутый доктор всё-таки смог изобрести нужный препарат. Время покажет.

– А как вы узнали, что Таня ваша дочь?

– Да очень просто, – хмыкнул Князев и сунул руку под жилет. Чуть покопавшись, он извлек на свет желтоватую фотокарточку и показал ее Оле. – Это Марла, а на руках ребенок. Фото – это все, что было при девчушке, когда мне её отдали. Ошибки быть не может…

Рыжая поднялась, взяла снимок из рук Андрея и повернула его к свету. С фотографии на неё смотрела изящная молодая женщина в белом платье. На руках у неё сидела малышка похожая на белокурого ангела.

– Когда я увидел фото, то, конечно, промолчал. Всё очень сложно, я не могу дать слабину, – вновь заговорил Князев. – Однако, решил не увезти её до поры и времени, а спрятать. После долгих размышлений я выбрал Сибирь. Здесь лучшие следопыты и охотники, честные, открытые люди. И это суровый край, полный тяжелых испытаний… – он вздохнул и встал на ноги. – Может здесь из неё и получится сверхчеловек, но не такой, как задумывали те изверги. А настоящий. Понимаешь? Сильный духом и телом.

– Это понимаю, – кивнула Оля и вернула снимок Князеву. Тот убрал его обратно за пазуху.

Посидел и помолчал еще минут пять. Затем шумно вздохнул и встал на ноги.

– Мне пора! Черт с ним с уколом, у неё ещё слабая память. Забудет, – поднимая шубу с главаря и надевая ее на себя, спросил Андрей. – Скажи лучше, где керосин?

– Там же, в сенках, – Ольга указала рукой на дверь.

Князев угрюмо кивнул и, склонившись, грубо вцепился пальцами в одежду бандита. Волоком дотащив его до порога, Андрей остановился, склонил голову и чуть подумав обернулся.

– Ольга Исаева… – позвал он.

– Да?

Парень немного помолчал, а потом продолжил.

– Скорее всего, я больше не вернусь. Но припасы оплачены, как я и говорил, – он пинком открыл дверь и вышвырнул тело главаря наружу, легко, будто пушинку. Затем выпрямился во весь рост и пристально посмотрел в глаза рыжей девчонке. – Обещай мне, что позаботишься о ней, во что бы то ни стало.

– Я обещаю, – кивнула Оля.

Князев угрюмо кивнул в ответ и, выйдя в сени, захлопнул за собой дверь…

***

На следующий день

Ольга похлопала рукавицы друг о друга, стряхивая снег. Танька с блаженной улыбкой повторила за ней. И для верности потопала валенками.

Февральское солнце светило ярко, остро. Нос и щеки Оли изрядно покраснели, придавая рыжей еще больше сходства с огнем. Дед с братьями чинил выбитую бандитами дверь, а сестры топтались посреди двора в ожидании.

– Ну, чего встали-то над душой?! – дед Семён обернулся к девчонкам и пригрозил кулаком. – Сходите, вон, погуляйте. Хворост соберите на растопку. Далеко только не ходите, дурной знак вчера видал…

– Так керосин же есть. Можно и без хвороста, – робко возразила Ольга. Гулять по морозу как-то не хотелось. Да и в избе сидеть тоже, там холодина, а топить впустую днём, пока дверь сломана, дед не разрешил.

– Какой там керосин? – опять заворчал старик. – Две канистры было, одну этот лысый уволок! Беречь теперь придётся. Идите давайте, делом займитесь, не стойте тут.

Дед с братьями вернулись вчера на закате, почти сразу после ухода Князева. Не с пустыми руками, принесли рябчиков. Ольга показала Тане, как ощипывать, и та быстро освоилась, помогла приготовить ужин.

Братья сказали, что вернулись рано из-за выстрелов, мол, слышно было хорошо. А ещё столб дыма потом видели, и домой пришли почти бегом, распаренные. Но к их приходу никакого дыма уже видно не было, да и искать этот костёр после рассказов Оли – не хотелось.

Потом все вместе отмывали пол.

Переночевали относительно тепло, Юрка и Лука по очереди дежурили у печки, пожгли изрядно дров. Старик с утра отправил их за хворостом снова, на случай вьюги. Едва вернулись, как дед принялся чинить дверь, пришлось помогать и ему.

– Ну что? – Ольга улыбнулась Таньке, сопливо шмыгнув носом. – Пойдем прогуляемся?

– Прогуляемся! – приплясывая от мороза, кивнула та, просто повторяя слово.

– Айда! – Оля широкими шагами пропахала снег в сторону задворок и дождалась, когда Таня доберётся следом.

– Далеко не ходите, говорю! – повторил им вслед старик. – Коли увидите чего странного, назад бегите. Даже без раздумий.

– Ладно! – на бегу махнула рукавицей Оля, и, вскоре, сестры скрылись из виду, спустившись с холма к замёрзшей речке.

– Ты про шерсть на дереве, да дед? – придерживая полотно двери, спросил Лука.

– Не твоего ума дело… – старик приладил кованый гвоздь и двумя ударами вогнал его в петлю. Отступил на шаг, оглядел, остался доволен.

– Ты так уже говорил! – с обидой настойчиво отозвался Лука.

– А ты так уже спрашивал, – поднимая с холодного пола второй здоровенный гвоздь, ответил дед Семён. Не гвоздь, а прям зубило четырёхгранное, только заострённое в конце.

Старик приладил под петлю, ударил молотком. Кусок обветшалого дерева откололся, и по косяку поползла широкая трещина. Дед выругался, отплюнулся и бросил инструмент.

– Тьфу, ты ёшкин корень!

– Я видел, что ты за пазуху прячешь, – не унимался Лука. Паренёк перемахнулся через старенькие перила и отскочил подальше, чтобы затрещину не получить. – И как бормотал, что пробудился Он.

– А коли пробудился, так только из-за вас! Орёте тут как окаянные, – старик без особого гнева пихнул в грудь Юрку, отталкивая того с пути. – Без вас прожил столько лет, вон, в мире и покое.

– Кто? – Юра упер руки в косяк, закрывая проход. – Кто пробудился?! Если ты нас пугаешь, и жизнь от этого зависит, так расскажи нам. Мы знать хотим.

– Некогда мне. Дверь наладить надо к вечеру, ещё и косяк, вон, менять придется. – Семён взял тулуп с гвоздя, накинул его на плечи и по старой привычке сунул руку за пазуху. Вышел во двор и вдруг остановился, ничего не отыскав.

Старик замер, прошарил глубже, заглянул в карман, а затем поднял взгляд на Луку. Тот всё ещё стоял за крыльцом. В руке курносый паренёк держал длинный коготь. Лука опасливо попятился на несколько шагов, продолжая держать вещицу деда в руке, будто нож.

– А ну, дай сюда! – нахмурился Семён, обходя крыльцо.

– Сначала расскажи, – замотал головой паренёк и, ловко взобравшись по бане, встал на навес. Снег и наледь опасно посыпались из-под ног, и он ползком влез на самый верх. Сел там.

Лука взял коготь пальцами и ещё раз оглядел.

Раза в два больше и толще тех гвоздей, на которых дверь держалась. Настоящее оружие, а не коготь. Темный, похожий на кусок черного гранита с белыми прожилками. Блестящий и острый.

Сколько Лука не пытался представить, кому принадлежит это оружие природы, да так и не смог. На ум только великаны и чудовища сказочные лезли.

– Рассказывай, – твёрдо повторил Юрка в спину деда. – Прямо сейчас.

Семён остановился, подвигал желваками, почесал бороду и нахлобучил на голову ушанку.

– Расскажу, – наконец кивнул он. – Но за хворостом всё равно идти надо. Одевайтесь. И это…

– Что? – Лука спрыгнул вниз и подошёл, отряхивая снег со штанов.

– Ружья с собой возьмите, патроны про запас. И сбегай Юрка в дальнюю комнату… – Семён вытер иней с бороды рукавом. – Иконы прихвати тоже. На сердце не ладно что-то со вчерашнего дня…

***

Распаренная от бега Ольга наконец-то смогла догнать Татьяну и в прыжке повалила. Танька, конечно, поддалась, когда увидела, что у сестры уже ноги заплетаются и пар от рыжей копны валит.

С хохотом провалившись в глубокий снег, обе побарахтались там с минуту забрасывая друг друга ворохом снежинок, а затем, тяжело дыша, упали спиной на равнину. Одинокая береза, стоявшая посреди поля, слегка потрескивала замерзшими кисточками на слабом ветру.

Мимо пролетала поземка, где-то заухала сова.

– Чего это ей не спится? День на дворе! – удивилась Оля, приподнимаясь на локте и глядя в сторону леса. Поросль из кедров и облетевшего к зиме кустарника была от них в сотне шагов. Величественная, сумеречная стена тайги.

Чуть отдохнув, Танька вскочила на ноги и окинула взглядом берёзу. Усмехнулась, прищурилась, обернулась на сестру. Затем, вдруг пригнувшись и сжавшись в пружину, девчонка резко прыгнула вперёд, вцепившись в ствол будто медвежонок.

– Куда?! – окликнула её Оля, вскакивая следом. – Упадёшь, шею свернешь! А ну, слезай!

Подбрасывая свое тело рывками на манер косолапого, Таня под изумленным взглядом сестры мигом взобралась на рогатину.

Потрясённая скоростью и прыгучестью девчонки, рыжая с разинутым ртом стояла внизу ствола глядя наверх.

Танька расставила ноги, упёрла их в разветвление, развела руки в стороны и в следующее мгновение опрокинулась вниз головой. Зацепилась валенками за развилку и повисла с улыбкой разглядывая перевёрнутый мир. Шапка упала с её головы, и косы теперь болтались по ветру, подметая снег.

Ольга наконец опомнилась, подскочила и вцепилась в жилетку Тани.

– Слезай! – строго повторила она. – Ты чего чудишь тут? Нельзя так делать…

Едва она произнесла последнее слово, как за спиной, в стене кедров и елей послышался треск. Вместе с этим, всё та же перепуганная сова вырвалась из тёмной чащи и, шумно хлопая могучими крыльями, пронеслась над полем.

Ольга почувствовала, как по спине прошёл озноб. Чувство тревоги захлестнуло её холодной волной и заставило обернуться назад, к лесу.

Треск веток и молодых деревьев, скованных морозом, становился всё ближе. В чаще угадывался большой, тяжёлый силуэт зверя.

Таня выдернула валенки из рогатины и, легко крутанувшись в воздухе, приземлилась ногами в снег.

Закачались кедры на самой окраине леса, и Оля вытянула руку, подталкивая сестру назад, к реке.

– А ну-ка, домой давай… Бегом, бегом! – сначала тихо и горячо прошептала она. – Бежим! – прокричала Ольга, и они бросились наутёк через белоснежное поле…

Сёстры сломя голову неслись по снежному полю. Где-то за спиной звучал могучий рык, заставляя воздух и сердце вздрагивать от страха.

Иногда Ольга проваливалась по колено в сугроб и падала. Таня возвращалась, помогала ей встать, и они бежали снова. Будь Танька одна, то рванула бы с бешенной скоростью и добралась до дома за пару минут, но сейчас бросить сестру не могла.

– Беги, беги сама! – Оля в очередной раз упала в сугроб и, тяжело дыша, поглядела на сестру. – Деда позови. И спрячься, не высовывайся!

Таня попыталась поднять ее снова, но Ольга откинула руки сестрёнки в сторону.

– Беги сказала, ну! – рыжая ударила ладонями по снегу. – Не стой столбом, а то обе пропадём! Беги!

Русая девчонка замерла в растерянности, не понимая, что ей делать. Подняла взгляд и посмотрела через поле, к лесу.

Прямо к ним, вспаривая белую гладь и поднимая вокруг себя снежную бурю, двигался тёмный валун. Расшвыривая сугробы в стороны и утробно рыча, громадная зверюга неслась, не сбавляя скорости и вскоре оказалась в десятке шагов от сестёр.

Ольга резко перевернулась на спину и в отчаянии поглядела на преследователя. Не добежав метров пяти, мрачная громадина остановилась. Ворох снега, поднятый лапами, опал, позволяя рассмотреть, как следует.

Назвать это медведем язык не поворачивался. Исполинская морда, покрытая клочьями коричневой пены, глаза поддёрнуты белой плёнкой, похожей на бельмо. Только по ширине, в плечах тварь была не меньше двух метров. Облезлая, чёрная шерсть зияла проплешинами, от дыхания несло удушливым смрадом.

Зверь пригнул морду к земле и шумно вдохнул. Снег побежал поземкой к морде с клекотом, врываясь в могучие, влажные ноздри.

Набрав в грудь воздух, тварь снова оглушительно зарычала, выбрасывая слюну и почти сбивая Таньку с ног. Девчонка выставила перед собой руки, укрываясь от потока вони, но с места не сошла.

Ольга, лежащая в снегу, не могла вымолвить и слова, с ужасом взирая на чёрную, шерстяную скалу. Прорычав, зверь тяжело оттолкнулся от земли и встал на задние лапы, закрыв собой солнце. Снег обвалился со шкуры, просыпаясь на Таню.

Взгляд пустых, белёсых глаз уткнулся в маленькую, русую девчушку с высоты четырех метров.

– Танька, беги, – немеющими от страха губами еле слышно прошептала Ольга. – Чего встала, дура?! Ты же можешь убежать!

– Прогуляемся! – вдруг звонко воскликнула Таня последнее выученное слово. Девчонка крепко сжала кулаки и в один прыжок, словно белка, отскочила в сторону от сестры. – Прогуляемся! – повторила она и указала зверю в лес.

Ольга впервые увидела на лице Таньки злость.

Глаза медведя чуть прищурились, голова повернулась, проследив взглядом за девчонкой. Из пасти зверя послышался тихий, утробный клекот.

– Прогуляемся! – настойчиво повторила Таня и выбросила руку в сторону, снова показывая в глубину таёжной чащи.

И тут случилось совсем уж неожиданное для Ольги. Вместо того  чтобы впасть в бешенство зверь выставил левую лапу к лесу и в точности повторил движение Татьяны. Сквозь густой, скомканный мех лапы показались когти.

Четыре когтя. Среднего просто не было.

Таня сделала два шага к лесу, и медведь повторил за ней, копируя будто отражение. Вся его неуклюжесть улетучилась, остался только взгляд дикого и хитрого хищника. Каждый шаг медведя поднимал в воздух целые столбы снега, и Ольга, улучив момент, отползла назад продолжая наблюдать.

Не прекращая эту опасную игру, Таня склонилась влево, и зверь повторил движение. Вправо, и снова.

– Оля! – послышался крик деда Семёна. – Оля, сюда давай!

Обернувшись, рыжая увидела старика в сопровождении своих братьев. Все трое с ружьями наперевес бежали по снегу к ним. Высоко подкидывая ноги в валенках, впереди других нёсся Семён. Ружьё он держал в левой руке, в правой чернело что-то похожее на длинный, изогнутый нож.

Ольга не пошевелилась, вернув взгляд к Тане. Та продолжала звать зверюгу к лесу «Прогуляться!». И медведь не отставал, в абсолютной точности повторяя все движения девчонки.

Дед на ходу бросил своё ружьё Луке, рванул узел на поясе, открывая тулуп, и скинул с головы шапку. Еще двадцать шагов бега и старик замер как вкопанный между Танькой и чёрной громадиной. Сжимая в руке чёрный коготь, старик чуть присел и вонзил взгляд в глаза медведя.

От седых волос и от рубахи деда валил густой белый пар.

– Давно не виделись! – прокричал Семён в морду зверя. – Давай! Ты ведь за мной пришёл! Давай, бей! Или всё ещё боишься?!

Шерстяной исполин отвлёкся от девчонки и перевел взгляд на коготь в руке деда. Вместо ответа, зверь покачнулся и грохнулся на передние лапы, взрывая снег. Дед успел отступить назад, но все равно оказался в полуметре от клокочущей пасти.

– Ну, что уставился?! – тяжело дыша, прохрипел Семён прямо в морду медведя. – Пошёл вон отсюда! Это моя земля! ПОНЯЛ?! Убирайся в лес, и чтобы ноги твоей здесь не было! Я в твои владения не лезу, и ты нас не тронь!

Юрка поднял Ольгу со снега и отвёл в сторону. Все трое вместе с Лукой ошарашено и испуганно глядели на происходящее, совершенно не понимая, что здесь происходит.

Зверюга простояла без движения ещё пару мгновений, угрюмо глядя в лицо разъяренного старика. А затем нанесла удар. Резкий, мощный, без всякого предупреждения.

Дед взлетел в воздух и, кубарем пролетев по снегу, неподвижно замер лицом в сугроб.

Ольга вскрикнула и рванулась вперед, однако Юрка удержал её на месте, затем схватился за ружьё и дрожащими пальцами взвёл курки.

– Лука, заряжай! – скомандовал он, продолжая пятиться. Взял медведя в прицел.

Зверь пришёл бешенство и вновь зарычал, раскидывая пену и снег вокруг себя. Тяжело переваливаясь, он кинулся вперед, к лежавшему поодаль старику.

– Я не могу, не могу! – руки парня ходили ходуном. Патрон скользил по ледяному пазу ствола, не попадая в него.

Танька бросила короткий взгляд на деда, затем на коготь в его руке и, перекатившись под брюхом зверюги, схватила звериное оружие в кулак. Зверь занёс лапу для последнего, рокового удара, но тут же попятился и замотал головой.

Открыв рот от изумления, Юрка опустил ружьё.

Подпрыгнув и вцепившись пальцами в звериный загривок, крошечная, белокурая девчонка с остервенением вонзала острие когтя в толстую шкуру твари. На лице Таньки впервые за все время горела настоящая ярость. Удар за ударом она обрушивала коготь, пытаясь пробить шею зверюги.

Взревев и заметавшись по кругу, чёрный исполин защёлкал пастью, стараясь ухватить навязчивую наездницу клыками, однако, Таня снова и снова перескакивала с бока на бок. Уходила от атак зверя и наносила свои.

Не выдержав натиска, медведь перешёл на бег и, вспахивая сугробы, рванулся к чаще. Танька словно репей продолжала болтаться на его шкуре, но хватки не ослабила.

Через минуту они оба скрылись во тьме из могучих кедров и бурелома…

– Помоги деда повернуть! – Юра подскочил к старику и упал, пропахав коленями снег. Бросив ружьё в сторону, паренек потянул старика за рукав. Подоспевший Лука подхватил с другой стороны, и вместе они опрокинули Семёна на спину.

Ольга тут же припала к лицу деда ухом, послушала дыхание. Слабый, неслышный выдох тут же накрыл её щеку волной тепла.

– Жив! – горячо прошептала Ольга, вскакивая на ноги. – До дому его несите, выхаживать буду. А вы за Танькой следом побежите! Куда её зверь уволок, найти надобно.

При последних словах сестры Лука нервно сглотнул, и поглядел в сторону леса. Зверюга в ярости проломила настоящую просеку. Расшвыряла коряги на пути, а те деревья, что помельче – повалила. В лесу теперь виднелся широкий, изломанный путь, уходящий в самую чащу тайги.

Тем временем, потерявший сознание дед Семён провалился в события далёкого прошлого. Чудным образом сложились они именно в те, что он недорассказал ребятам…

***

Глава четвертая: Червонец

40 лет назад

Едва исчез с глаз странный старик с земляникой, едва проорал он свои проклятия, как горло молодого Семёна свело мучительной жаждой. Живот скрутило от голода, в руки и ноги нахлынула слабость.

Всё это мгновенно лишило парня сил, и он прямо на бегу плашмя рухнул в грязь на острые, твёрдые корни. Скорчившись на земле, будто еще нерождённый ребенок, Семён тихо застонал. Пролежав так с минуту, собрал остатки сил в кулак и попытался подняться.

– Иду, Чернава… Иду! – прохрипел он, шлепая ладонями по грязи.

Поднял голову и тут же замер. Зрелище было настолько неожиданным, что Семён и думать забыл и про голод, и про хлёсткие струи дождя.

Прямо перед его носом, на расстоянии вытянутой руки лежал золотой червонец. Монета переливалась золотом так, словно была раскалена. Будто только что достали её из кузнечной плавильни и бросили сюда, под дождь.

Семён до денег был не жаден, но тут любой не устоит.

Ладонь парня скрючилась и, медленно вонзая пальцы в размокшую землю, подтянула тело вперед, к червонцу. Ещё движение и монета оказалась прямо у его лица. Хоть она и пылала раскалённым, но пара вокруг неё не было.

Словно светилась монета не от нагрева, а от того, что цвет такой.

С осторожностью парень протянул руку и коснулся золота. Холодное на ощупь, такое же, как земля, как и вся эта проклятая грозовая ночь.

Воровато оглядевшись по кустам, Семён резко сжал пальцы и вместе с комьями грязи схватил монету в ладонь. Забыв про невзгоды, он поднялся на ноги и, бросив находку в котомку, снова ринулся вперёд через буреломы и дождь.

Теперь его гнали вперёд новые мысли. Про обновки для жены, для себя, для ребёнка. Про нового, молодого и сильного коня, про телегу мастеровую, про запасы и жизнь безбедную на многие месяцы вперёд. Про счастливую семью в достатке.

– Заживем теперь, родная! – хрипло и сбивчиво кричал он на бегу. – Как бояре заживём! Дойти бы только! ДОЙТИ БЫ, МИЛАЯ! – голос его звучал сурово и радостно одновременно. Зычно, словно гром.

Вот уже и до горы рукой подать было. Во всполохах молний виднелся красный, пологий склон. Медная гора высилась острым пиком впереди. Оставалось только спуститься под откос. Ещё версты полторы.

Обрадовавшись было, Семён вдруг остановился, резко побледнел и уперся руками в кедровые стволы, остановив свой бег.

– Да откуда ж ей тут взяться-то…Сутки пути ещё, не меньше до горы той! – громко сказал он сам себе.

Поглядев исподлобья на очертания горы, парень выдохнул и, почуяв неладное, опустил взгляд. Стремительно обернувшись влево, осмотрел землю под ногами. Повернулся вправо, да так быстро, что волосы больно хлестанули по щеке.

Папоротник. Мокрый, в иссиня-чёрных оттенках от блеска грозы и дождя. Целое море крупных, шепчущих на ветру листьев.

Шорох за спиной заставил Семёна обернуться снова, быстрее прежнего. Среди треска ветвей послышался голос. Тихий, бормочущий, совсем рядом. Парень развернулся всем телом и вгляделся в танец теней непогожего леса.

– Как я мог, как же так… Ай-я-яй! – причитал незнакомец в чёрной рванине. Мокрая одежда длинными лохмотьями свисала с его плеч, будто разорванный на тонкие полосы балахон. Чёрные волосы обрамляли бледное, остроносое лицо похожее на морду ворона. Чёрные глазенки быстро бегали под навесом из косматых, чёрных бровей.

Судорожно сглотнув, парень нащупал в кармане нож и стиснул рукоять до белых пальцев.

– Потерял чего, мил человек?! – Семён окликнул незнакомца, хоть и самого парня трясло всего. Несмотря на неверие в байки, эта ночь заставляла его бояться. Еще как бояться, до самой глубины души.

– Червонец золотой обронил! – не оборачиваясь, бросил тот. – На удачу монету носил и потерял где-то тут, вот незадача! – путник в лохмотьях сделал ещё шаг, и взору Семёна открылось невиданное зрелище. Отступив в сторону, рванина открыла парню вид на крохотное, но ослепительное, будто полярная звезда, сияние.

Вместе с этим огоньком, сверкающим среди моря папоротника, уши парня наполнил пронзительный, гудящий звон. Семён поклясться был готов, что и звенит тоже огонек. Вокруг бушевала буря, трещала тайга под натиском ветра, а сияние, казалось, не двигалось. Только изредка переливалось десятком тонких, изящных лучей.

Потрясенный зрелищем, парень застыл как вкопанный, неотрывно глядя на цвет папоротника. Бродяга в лохмотьях тем временем шумно принюхался, и развернул свое острое, хищное лицо к Семёну. Принюхался еще громче, склонился вперед и, переставляя ноги, словно птица подобрался к парню вплотную.

Нос незнакомца почти прилип к котомке Семёна, быстро и тщательно обнюхивая её. Наконец оборванец отпрянул и, чудаковато изогнувшись, заглянул в лицо парня снизу вверх.

– У тебя моя монета? – прошипел он. – У тебя монетка? – повторил путник, перебирая скрюченными руками лохмотья на своей груди. – У ТЕБЯ МОЯ МОНЕТА! – вдруг проорал он, и Семён, вздрогнув, вышел из оцепенения.

Парень шарахнулся назад от неожиданности и угрюмо поглядел на бродягу.

– Ты сам-то кто будешь? – зычно спросил Семён, чувствуя озноб на коже. – Чего здесь забыл в такую непогоду?

– Монетку отдай… – к лицу парня протянулась дрожащая рука с длинными скрюченными пальцами и грязными ногтями.

Не обращая внимания на навязчивого бродягу, Семён вновь обернулся к горе. Казалось, дождь смысл окись и породу с её склонов, обнажая чистую медь. Сверкающую под молниями и отливающую тусклым, червонным золотом.

Вновь грянул гром.

– Коли так не отдаёшь, так давай сыграем на монетку? – не унимался оборванец. Сделав пару птичьих шагов, он обошел парня и вновь застыл в той же скрюченной позе перед лицом Семёна. На этот раз в тонких пальцах бродяги мелькнула колода карт.

Разделив колоду пополам, незнакомец поднял правую руку, сжал карты пальцами, и они с мокрыми шлепками просыпались на вторую половину колоды.

– Сыграем на монетку! – лицо человека в лохмотьях исказила безумная улыбка.

– Монета моя. Я нашел её! – отмахнулся Семён, оттолкнув бродягу с пути. – И играть мне с тобой некогда, пошёл вон!

– Если проиграю, – прошипел ему в спину оборванец, – еще десять таких получишь!

Парень остановился, оглянулся в пол-оборота, и застыл, глядя на пригоршню сияющих червонцев в руке бродяги…

***

40 лет спустя.

По глубокой, заснеженой чаще мчались двое. Один зверь, а второй у него на хребте.

Медведь продолжал нести на себе Таньку, не пытаясь больше сбросить. Вытянув вперед огромную морду, зверь расшвыривал лапами бурелом и бежал дальше. Сама же девчушка присела на корточки и, крепко вцепившись в загривок, пыталась удержаться на хребте исполина.

Без передышки, без промедления медведь проламывался вперед. Тане начало казаться, что гигант и вовсе не знает усталости, когда зверь наконец начал сдавать.

Ближе к закату, он постепенно сбавил ход и перешёл на неспешную рысь, двигаясь по протоптанным, звериным тропам.

Иногда девчушка произносила короткие, невнятные фразы. Иногда лупила медведя кулаками по затылку, пыталась снова ударить когтем, но всё зря. Зверь больше не чувствовал ни её присутствия, ни ударов. Скоро он совсем замедлился и остановился посреди поляны.

Громогласно фыркнув, зверь закрутился, отряхивая чёрную шкуру от снега. Не выдержав такого аттракциона, Танька не удержалась, сорвалась, и, взмыв воздух, отлетела далеко прочь. Коготь выпал из её руки и затерялся меж ветвей.

Прокатившись по сугробам среди сосен, она поднялась на ноги и вновь поглядела на медведя. Чёрный гигант даже не обернулся, просто медленно и тяжело побрёл прочь. Неспешно и величаво.

Исходя паром и сотрясая деревья грузной поступью, зверь исчез в обледенелых февральских дебрях. Ещё какое-то время снег за его спиной осыпался с веток, а затем всё окончательно стихло.

Бежать за ним Тане не хотелось. Она боялась. Боялась с самого начала. Но ещё больше боялась за сестру и деда, потому и решилась на прыжок.

Жалела девчушка только об одном, что растерялась и не спрыгнула со шкуры раньше. Она и сейчас могла вернуться назад по следам, но времени уйдет гораздо больше. Может день, может больше. А вот чтобы замерзнуть насмерть при такой погоде, хватит и трёх-четырёх часов. Даже бегом.

– Прогуляемся… – прошептала Танька немеющими губами. Она обняла себя за плечи, дрожа от стужи. Зубы отбивали перезвон, тело колотило, будто в лихорадке. – Про… гу… ляемся… – сквозь дрожь прошептала она, растерянно оглядываясь.

Не помня ничего из своего прошлого. Не зная ничего о том, что её ждёт. Не понимая, какое из пяти выученных слов, нужно произнести, чтобы спасти себя. Танька обречённо выдохнула белый пар и поглядела на проблески заката среди хвойных лап.

Солнце поблёскивало в ответ, проваливаясь за горизонт и угасая с каждой минутой. Приближалась долгая, сибирская ночь…

Распахивая валенками сугробы и растирая руками худые плечи, Таня двинулась назад, по медвежьим следам.

– Прогуляемся… – повторила она.

– Куды тебя черти понесли?! Замерзнешь! – раздался окрик сзади заставив девочку остановиться. Стуча зубами и хлопая ресницами покрытыми инеем, Таня обернулась на голос.

С другого конца поляны к ней шёл и махал ей рукой старик. Увидев, что девчушка остановилась, незнакомый дед прибавил шаг, и вскоре Танька смогла разглядеть его полностью.

Светлый полушубок обрезанный чуть по бедро, волосы седые на лбу тесемкой перехвачены. Глаза хоть и выцвели, а добродушие в них сохранилось. Крепкий дед снова рукой махнул, и девчонка заметила, что среднего пальца на ней нет.

Старик подошел вплотную и, горячо дыша по морозу, оглядел девчушку в ответ. Усмехнулся. Только тут Танька заметила, что рот этого деда широковат. Больше нормального это точно, да и зубы в нем блеснули хоть и белые, а крупные словно у коня.

Показался этот незнакомец Тане не страшным, а странным. Но вроде как добром от него веяло и теплом. Девчушка решила не бояться и не убегать.

Да и бежать-то некуда было, кругом холод и тьма приближается. Солнце сядет того и гляди.

– Ты ведь не из Семёна породы, верно? – старик взял девчушку за локоть и развернул по кругу, осматривая. – Чьих будешь?

Танька не ответила, продолжала только глядеть на него своими широко распахнутыми, синими глазёнками и зубами стучать от мороза.

– Чего молчишь? Немая поди? – шевельнув мощной челюстью спросил дед. Борода его была густой, жёсткой, оттого нижняя половина лица и вовсе напоминала совковую лопату. Широкую и тяжелую

– А чего орала там, на поле, прогуляться звала? Али теперь дар речи потеряла?

Девчушка не отвечала и не понимала, чего от неё хотят. Все что ей было ясно сейчас, это то, что еще минут десять на морозе и никуда пойти она больше не сможет. Память Танюшка, конечно, потеряла, но уважение к старшим и вежливость всё ещё были при ней, а потому с места сойти без спроса не могла.

– А ну, пошли! – старик махнул рукой, развернулся и заскрипел снегом под ногами. – Пойдём, чего встала? Околеешь тут!

Поняв, что её зовут, Танька вприпрыжку двинулась следом за незнакомцем.

Солнце почти село. На кристаллах льда вокруг играли оранжевые отблески, да и по снегу, будто пригоршню золотого песка рассыпали. До сумерек оставались считанные минуты.

За этой поляной была ещё одна, потом спуск под гору и недолгий путь до холма на равнине реки. Холм выглядел неправильно, словно снег насыпало на пласт гранита или кусок скалы, рухнувшей прямо на застывший берег.

Подошли ближе, и девчушка смогла рассмотреть вход, что скрывался под метровой толщей сугробов. Дом маленький с виду. Одна комната всего. Раза в три меньше чем у деда Семёна вся постройка.

Отсюда Танька смогла разглядеть и трубу печную, торчащую сбоку холма. У двери в избу виднелись следы зверя. Тут и медвежьи лапы потоптались, и заячьи, и вроде как лисьи, но девчушка лис еще не видала, и сказать о том не могла.

– Заходи, отогреваться будем, – дед распинал ногой сугроб и дверью отгреб остатки снегов от входа. – Может и поесть тебе чего найдется…

Танька еще разок покосилась на крупные зубы старика, но всё же лютый холод оказался сильнее страха. Быстро,  будто Боська, она юркнула внутрь, в царство новых запахов. Пахло старой шерстью, сухими травами, грибами вялеными и копотью от печи. Тесная комнатка, это и в темноте было понятно.

Дед вошел следом, закрыл за собой дверь, погрузив избу в полную темень. Ещё мгновение и где-то в углу затеплился огонек, от него вспыхнула и лучина. Таня видела у Исаевых, что Оля и дед спичками лампу поджигают. Запомнила это. А здесь…

Она поклясться была готова, что никаких спичек не зажигалось. Ни звука от них не было, ни запаха серы. Просто вспыхнул огонёк и перекинулся на длинную, просушенную щепку.

– В уголке-то посиди вот там! – старик кивнул на подобие лежанки.

Таня кивнула и обернулась. Прямо на полу в углу была навалена сухая трава и солома. Кое-какие тряпки сверху накиданы. И промято было так, будто здесь не дед этот спит, а семья медвежья. Целая яма получилась продавленная.

– Чайку сейчас сообразим, – бормотал старик, завозившись у печи. – Грибов пожуёшь, рыба есть вяленая. Не пропадем… – огонь в топке вспыхнул тем же странным образом, что и на лучине. Дрова тихо затрещали, от печи по стенам и полу поползло тепло. Вскоре оно коснулось и ног и пальцев замёрзшей Таньки. На душе стало хорошо и спокойно.

Дед сдёрнул с гвоздей бечёвку, унизанную сушёными грибами, и вытряхнул их в свою крупную ладонь. Чуть сдавил, раскрошил и протянул пригоршню Тане.

– Ешь, вот! Не жалко… – улыбнулся он.

Девчушка угощение приняла, и с жадностью на него накинулась. А старик не сводил с неё глаз. Ловил каждое движение, каждый взгляд и вздох.

Наблюдал, подмечал.

Иногда его руки или голова непроизвольно дёргались, в точности повторяя движения Таньки. Но он тут же тряс головой, будто отмахиваясь от наваждения, и опять замирал в неподвижной позе наблюдателя.

– Обманул ты меня, Семёнушка, огорчил… – еле слышно прошелестел губами старик. – Ну да ничего, я тоже не из дураков буду. Скоро сочтёмся. Вот-вот уже, ещё немного тебе осталось землю топтать.

Едва солнце село, и тайга погрузилась в сумерки, как дверь избы открылась снова. Танька вышла наружу, прикрыла за собой и задвинула внешний засов.

Девчушка с наслаждением вдохнула морозный воздух сибирской ночи и, высоко поднимая ноги, двинулась вперёд, по сугробам. Туда, где от избы Исаевых к ней навстречу бежали Лука и Юрка.

В избушке, оставшейся за её спиной, свернувшись клубочком на сене, тихо спала ещё одна Танька. Уставшая, измученная за день и сытая сухими грибами.

Как близнец похожая на ту, что ушла в лес.

Только пальцев на руке у спящей Танюшки было пять…

***

Топая по знакомым дебрям чащи, перебираясь через громадные, кривые коряги и вдыхая запах ночного мороза по тайге брела русая девчонка.

Небо сегодня выдалось чистым, ясным. Белый круг полнолуния надёжно завис на чёрном полотне. Видно всё было как днем. Холмы белых сугробов, тяжёлые гроздья снега на ветвях, и даже далёкий огонёк избы, если смотреть с пригорка вниз, за реку.

Девчушка то и дело останавливалась, прислушивалась, приглядывалась и вновь продолжала свой путь. Любой, кто увидел бы её со стороны, наверняка забеспокоился – как же так? Одна, в холодной, февральской тайге. Без присмотра, и одета легко. Замёрзнет такая, потеряется, пропадёт.

Будь то девчонка, может так и случилось бы.

Леший – это странное имя он получил очень давно. Ещё в те, далекие времена, когда дороги не были избиты колесами. Когда эти странные, пугливые существа охотились с деревянными луками и носили шкуры с дырками для рук. Хоть они были глупыми и юными, а сумели догадаться, что в лесу лучше вести себя достойно. Тогда и не придет за ними большой, крепкий зверь, не проучит, не прогонит.

На беду догадались они и о том, что за пределами леса, у Лешего власти нет. Оттого и творили бесчинства, да безобразия на своей земле.

Но в тайгу всегда входили со страхом. Что тогда, что сейчас. Так было, есть и будет во веки веков.

От этой мысли на душе древнего потеплело и он прибавил шаг, лёгким прыжком перескочив через поваленную сосну. Однако гнетущие воспоминания тут же накрыли его снова.

Леший чувствовал, что где-то там, впереди, в своей старенькой, покосившейся избе, мечется в бреду старик Семён. Слабый и беззащитный как никогда прежде.

Оборотень мог бы назвать его дураком, но язык не поворачивался. Вот уже четвёртый десяток лет пошел, как этот человек умудряется избежать мести. В лес не входит, всегда по краю охотится. Если ночь застанет в пути, то в норе волчьей ночует. К реке не спускается.

Неужели так жить хочет? Или бережёт себя для чего-то? – Леший часто думал про Семёна, и каждый раз его пальцы или когти сжимались в кулак. Порвать хотелось в клочья за обиду. За глупость, за непослушание. За все шрамы, что достались Лешему в ту ночь.

За всю ту животину, что полегла на тёмном дальняке. За каждый куст и травинку. Букашек и тех жаль было…

Леший вышел на снежную просеку, которую сам и протоптал днём. Широко махая руками и подбрасывая валенки над сугробами, он двинулся прямиком к тракту. Неудобно было в таком маленьком, слабом тельце, но перекинуться в зверя он не рисковал.

Боялся спугнуть невиданную удачу, которая улыбнулась ему сегодня…

***

40 лет назад.

Тёмный дальняк. Вымершая пустошь у подножия Медной горы. Гиблое, безжизненное место, где сотню лет назад три ведьмы взяли свою силу. Из каждого стебля, зайца, оленя и жучка на десять верст окрест жизнь вытянули. Ради долголетия и молодости.

Тогда их было трое: Дарьяна – Луковица, Авдотья – Полынь и Марья – Сычиха.

Осталось две.

Леший одолел Луковицу. Клыки его вошли глубоко и рванули сильно. Так сильно, что алые брызги окропили и медь, и камни, и землю на склонах. Не прошло и дня с тех пор, а из крови Дарьяны вновь стебли взошли.

Распустилась она на горе алыми цветами, на зверобой похожими. Круглый год те цветы цвели, и те, кто видел, живучими их прозвали. Живицей красной. В каждом из них душа Дарьяны осталась жить, только сорвать их нельзя было, увядали, рассыпались в пыль прямо по ветру.

В любой день рассыпались, в любую ночь, кроме одной – на Купалу. Когда лодка Харитона-лодочника к берегу причаливала. В ночь, когда он готов был любого желающего перевезти обратно к живым или к мертвым. И платой было всего ничего – один бесовской червонец.

Крупный, матёрый волк с седым загривком неспеша шагал в гору по красной породе. Остановившись на полпути, он повернул морду и поглядел в тайгу.

На другом берегу реки бушевала гроза, лодка Харитона хорошо была видна отсюда, как и он сам. Лодочник стоял, будто черная статуя, опираясь на весло и глядя в непогожее небо. Каждый год в эту ночь, он стоял здесь.

Леший знал, что сегодня Харитон дождется своего путника. Получит золотой червонец, и весло снова загребет тёмные воды, заставляя лодку скользить по реке. Прямиком сюда, к красному берегу.

Сегодня, впервые за долгие годы Леший проиграл первую часть битвы.

Не смог заморочить Семёна, не смог развернуть его назад. Авдотья зажгла парню цветок маяком, Сычиха подкинула краденый червонец. Путь лохматого, лихого парня с котомкой наперевес был почти завершен.

И ведьмы тянулись сюда же.

Леший сердцем чуял подступающий холод. Чуял он и Чернаву, которую те вели с собой. Опоенную, измученную. Пока ещё просто Чернаву, а коли смогут дело завершить, то Чернаву – Луковицу. Новое перерождение третьей, погибшей сестры ведьм.

Даже не представляя себе во что ввязался, Семён торопливо спустился по склону, довольно позвякивая в руке кошельком. Беса обыграл, до горы дошел. Хоть и горя хапнул из-за боли супруги, а грех не порадоваться таким удачам. Доволен собой был до одури.

Бегом протопав по мокрой гальке, он подскочил к лодочнику и, запыхавшись, остановился.

– У тебя лодка, гляжу, имеется, мил человек! – парень кивнул на ветхую, деревянную посудину. – Мне бы на тот берег. Дело важное.

Лодочник, облаченный в чёрный плащ и широкий капюшон, повернул голову. Даже с расстояния в два локтя, Семён не смог разглядеть в этой темноте лица собеседника. Но взгляд из-под капюшона на себе почувствовал. Холодный, пронизывающий до костей. Чувствуя, как стало не по себе, парень отступил на шаг назад.

Лодочник медленно поднял руку, протянул её к Семёну и перевернул ладонью вверх.

– Червонец! – произнёс Харитон и щёлкнул пальцами, требуя оплату.

Семён выиграл на поляне десяток монет, но за такую глупость и одной жалко было.

– А не многовато тебе будет? – мрачно усмехнулся парень. – Может и обратно перевезти, тоже червонец потребуешь?

– Обратно не вожу. Без надобности это… – ответил лодочник с насмешкой. Голос Харитона звучал с коротким, гулким эхом, будто не капюшон на его голове надет был, а ведро железное. – Ну так как? Будешь платить, живой?

На другом берегу, на вершине горы зазвучал бубен.

Авдотья и Сычиха обходили седого волка по кругу, хлопая себя бубнами по бедру. Звук нарастал и угасал вместе с порывами ветра.

Тс-тс-тс-тс, Тс-тс-тс-тс.

Брошенная на склоне Чернава еле шевелила губами, звала по имени мужа, шептала молитвы, просила подать ребенка. Ноги ведьм, то и дело проходившие мимо, и силуэт волка, стоявшего между ними, расплывались перед глазами девушки, превращаясь в мутные пятна.

– Жалкий! – Сычиха мотнула рыжей копной и плюнула в морду волка-Лешего не сбавляя шаг.

– Глупый! – Авдотья плюнула в спину седого зверя, и вдобавок пнула красного щебня.

– Сдохнешь! – оскалилась Сычиха и дёрнулась вперёд, щёлкнув зубами как хищник.

Тс-тс-тс-тс, Тс-тс-тс-тс – продолжал отбивать бубен по бедру ведьмы.

– Жалкий, глупый, сдохнешь!

Тс-тс-тс-тс, Тс-тс-тс-тс.

Волк припал мордой к земле, взял упор лапами и, оскалившись, зарычал. Хватанув зубами воздух рядом с подолом Сычихи, он вновь отскочил назад. Ведьма запрокинула голову и расхохоталась над жалкой попыткой.

– Убирайся в свою нору! – прошипела она. – Не мешай нам и жив останешься!

– Не мешай нам! – тем же голосом повторила Авдотья-Полынь за спиной волка.

Звон бубнов усилился, пляска ведьм ускорилась. Отчаянно огрызаясь, Леший кидался то на одну, то на другую, но клыки его снова и снова пролетали мимо. Должен их остановить, раньше мог и теперь совладает с проклятыми.

Любой ценой должен.

Обе ведьмы развели руки в стороны под грозовым небом, зашептали слова древних наречий.

Красная живица зашелестела на ветру. Всколыхнулась алыми колосьями. Корни ее затрещали, зашевелились и накрепко вцепились в запястья Чернавы…

***

40 лет спустя

Изба Исаевых

За оградой послышался скрип шагов по снегу, и Ольга подскочила к окну. Раскрасневшиеся от мороза братья возвращались домой. Рыжая прилипла щекой к стеклу, выискивая взглядом Таньку.

Та проскочила под окнами незаметно из-за невысокого роста, и уже через мгновение открыла дверь в дом. Увидев на пороге девчушку, Оля просияла от счастья и, подскочив, крепко её обняла.

Братья перекинулись парой слов про проверку силков и, вернувшись, на тропинку снова двинули к лесу.

– Ну, ты даешь! – посмеиваясь, и почти плача от счастья Ольга отодвинула девчонку от себя и рассмотрела, как следует.

Танька глядела в ответ, прижимая кулачки к груди

– Ох и заставила ты меня переживать! – рыжая снова коротко и крепко обняла сестру, а затем потянулась к пуговицам на её меховой жилетке. – Давай-ка разденем тебя, употела поди. Чаем напоим…

– Не надо.

Этот ответ Тани и сам её голос прозвучали для Ольги настолько неожиданно, что рыжая попятилась и буквально села на доски пола в изумлении. Только сейчас она заметила, что вечно наивный и чистый взгляд сестры глядел холодно. Её глубокие, синие глаза смотрелись, словно две льдинки. Без тепла, без любви и без радости.

– Чего это с тобой… – Оля чуть пришла в себя и медленно поднялась с пола, еще больше попятившись назад. – Разговаривать научилась?

Взгляд Таньки растерянно скользнул, зубы прикусили губу, и девчушка отрицательно мотнула головой в ответ.

– Нет, – произнесла она и умолкла, так и стоя у порога.

Боська высунул усатую морду из-за печи и обнюхал вокруг в поисках крошек. Сделав ещё пару движений лапками, он вдруг замер, покосился на Таньку и, ощерившись в два прыжка, ускакал назад.

Ольга заметила и это. Шмыгнув носом и утерев лицо рукавом платья, рыжая спиной по стенке встала на ноги. Изобразив на лице улыбку, она указала Таньке к столу.

– Ну ладно, что ж… Ты это, давай, Танюш, присаживайся… – произнесла она. – Я выйду на минутку, дело есть. Вернусь и поедим, ага?

– Ага, – кивнула девчушка и, не сводя взгляда с сестры, боком прошла к столу. Прям так, в одежде и валенках, уселась на табурет.

– Деда не тронь только, пусть отдыхает, – уже обуваясь добавила рыжая и со вздохом покосилась на лежанку. Старик Семён уже не бредил от горячки, немного отошёл от удара, нанесенного медведем. Лежал молча, дышал глубоко и ровно. – Я мигом обернусь, ты погоди… – с последними словами Оля выскользнула в сени, а потом и на улицу.

Миновав ограду, рыжая, что было сил бегом бросилась вдоль тропы к лесу.

«Танька» проводила её взглядом через окно и, когда огненные кудри скрылись за пригорком, встала. Легко, как пушинка, спрыгнув с табурета на пол, девчушка неспешно прошлась по кухне, бросив еще один презрительный взгляд на рычащую крысу. Боська не унимался, выглядывая то слева, то справа от кочерги и скалясь, будто сторожевой пес.

Девчонка дернулась вперёд и шутливо клацнула зубами, заставив крыса в панике сбежать в темноту за печкой. Ухмыльнувшись, «Танька» с наслаждением выдержала паузу, а затем повернулась лицом к лежанке деда Семёна.

Сквозь растрепанные, русые локоны, она исподлобья оглядела старика. От носков шерстяных, до покрытого морщинами горла.

– Слабый, глупый… – с лёгкой усмешкой прошептала девчушка не своим голосом. – Сдохнешь…

Повернувшись к печи, она подняла взгляд на гвоздики с утварью и почти сразу заметила то, что ей было нужно. Острый, кованый нож с тряпичной обмоткой на рукояти. Протянув четырехпалую руку, «Танька» сняла оружие с гвоздя и щёлкнула ногтем по лезвию. Послышался легкий звон.

– Жаль, Семёнушка, что мы за лесом, и я тебя зверем убить не могу… – стоя спиной к старику проговорил леший в образе девчонки. – С удовольствием бы в горло твоё вцепился клыками, – «Танька» развернулась и шагнула к лежанке, поднимая нож. – Не послушался ты меня, не смог Чернаву убить, смалодушничал. Ещё и меня умирать бросил… Не человек ты, Семён, а собака паршивая. Такая и смерть тебе будет! – лезвие взлетело над лежанкой, целясь в грудь старика.

– Да вот хрен тебе! – прорычал дед, выхватывая из-под настила обрез. Стволы упёрлись в горло оборотня, на лице старика мелькнула ухмылка. Не выжидая больше и не разговаривая долго, старик дёрнул курки.

Дробь и пламя ударили в известь на печи, расшвыривая куски штукатурки. Вместе с этим крошевом, по кухне закружились и несколько чёрных перьев. Хлопая крыльями и яростно крича, крупный ворон метнулся в сторону, уходя от выстрела.

Нож упал на пол и, загремев, укатился под лежанку.

Старик вскочил на ноги и, сломав обрез, снова набил его патронами. Опять прицелился в птицу. Грянул новый выстрел, превращая пороховой дым в сизую, удушливую завесу.

Послышался крысиный писк, и вместо ворона на дощатый пол шлёпнулась крыса. В два прыжка она метнулась к дыре в полу, однако уже на краю столкнулась с озлобленной мордой Боськи. Готовый сражаться за свой дом, крыс бросился на противника с отчаянным верещанием.

Отступив под напором Боськи, оборотень оскалился и поглядел на Семёна, старик вновь заряжал оружие.

– Если бы ты, знал, что такое семья, то поступил бы на моем месте точно также! – горячо и сбивчиво дыша проговорил Семён, взводя курки. – Но я как гляжу, не понятны тебе такие вещи, и не успокоишься уже, покуда жив.

– Тебя туда пригнали на закланье, чтобы кровь твою пролить! – пропищала крыса. – Обманула тебя Чернава, знала она всё!

– Не знала! – прорычал дед.

– Знала! – пискнула крыса и с размаху грохнулась о стену. Лавка у порога подлетела вверх, подброшенная волчьим хребтом. Широко расставив могучие лапы, Леший, обратившийся в волка, приготовился к прыжку.

Подлетевшая лавка с грохотом обрушилась на пол, и вместе с ней грянул новый выстрел. За секунду до этого седой волк метнулся в сторону и, ударившись о печь, обернулся лисой. Юркнув в сени, плутовка мелькнула пушистым хвостом и исчезла в морозной прохладе.

– Твою-то мать! – выругался дед и, торопливо распихивая по карманам патроны, быстро накинул валенки.

Выскочив на улицу без тулупа, он осмотрелся по сторонам.

Извиваясь огненной змейкой, лиса скакала через сугробы к чаще. Недолго думая, старик распахнул двери теплого стойла и, взяв Бурку за узду, оседлал её. Хлестанув кобылу, дед Семён верхом вылетел со двора и, перескочив ограду на задворки, понёсся по снежному полю.

Лиса набрала скорость и, перекинувшись в зайца, рванула напрямик к лесу, в просеку. Туда, куда ещё вчера ворвался медведь.

Семён не отставал, прижимаясь к шее кобылы. Мороз и ветер лютыми, ледяными когтями вцепились в его лицо, грива хлестала по щекам. На ходу вытряхнув теплые гильзы, старик перехватил обрез левой и снова зарядил его.

Стена тайги быстро и неумолимо приблизилась, лошадь на полном ходу ворвалась в бурелом, но уже через несколько шагов полетела кубарем, споткнувшись о корягу. Чертыхаясь и матерясь, Семён вновь вскочил на ноги и, отряхнувшись от снега, оглядел лошадь. Ноги целы.

– Коготь тебе отдал! Зубами отгрыз! – послышался трубный голос позади. – От себя живое отнял, чтобы ты этих гадин забил! ТРУС ПРОКЛЯТЫЙ!

Дед обернулся на окрик и увидел среди кедров лося. Большого, крепкого, с рогами размахом в пять локтей.

– Ты видел, что они натворили?! – вскапывая снег копытом, протрубил лось. – Видел, сколько животины и леса увяло?! ТВОЯ ВИНА!

– Это жена моя, ребенок мой был! – отозвался Семён и снова прицелился, вытянув правую руку с обрезом. – Родное моё! Не мог я убить её! НЕ МОГ Я!!!

Лось быстро отскочил назад в сумерки, и Семён потерял его из виду.

Продолжая ругаться и крыть Лешего на чём свет стоит, дед вцепился пальцами в ледяную корягу, перемахнул через неё и бросился в погоню.

Следы петляли, менялись и уходили всё глубже в темноту. Прижимая обрез к груди, старик, не сбавляя хода, двигался вперёд, удерживая след взглядом.

– Заманить меня к себе решил?! – хрипло и громко прокричал Семён вслед убегающему зверю. – Нет во мне страха больше! Сюда выходи, принимай бой!

***

Далече, в избе Лешего проснулась настоящая Таня.

Солнце вновь склонилось к закату, когда она открыла глаза и тут же ощутила немыслимый холод.

С трудом разлепив тяжелые веки, девчушка села и сдавила пальцами больные виски. Все ещё плохо понимая, где находится, огляделась. Печь давно погасла, как и лучина. Свет внутрь пробивался через тонкие щели на входе.

Поднявшись, она подошла к двери и дернула за железную скобу, служившую ручкой. Не поддалась. Засов снаружи погремел и остался на месте.

Танька хотела бы обругать себя за глупость, но не знала слов таких. Вместо этого девчушка закрыла глаза, склонила голову. Опёршись спиной о дверь, сползла по ней на промёрзший, земляной пол.

Просидела так недолго.

Сначала поодаль, а потом всё ближе послышались шаги по снегу. Шли двое.

Вскочив на ноги, девчушка припала ухом к щели и прислушалась. Точно люди. Заколотив кулаками и ладонями по доскам, она выкрикнула все слова которые успела выучить и вспомнить. Но это было лишним, люди снаружи шли именно сюда, к этой избушке.

Шаги заскрипели совсем рядом, грохнул засов и дверь отворилась.

Вечерний свет хоть и был слабым, а дело своё сделал. Вместе со снежной белизной ослепил на мгновение Таню. Успела увидеть только две фигуры у порога. Заморгала, отвернулась. И почти сразу ощутила тёплые объятия, а вслед за ними и ставший родным запах сестриных волос.

– Нашлась, моя хорошая… – прошептала Ольга, обнимая девчушку и прижимая её к себе.

Глаза привыкли к свету, и Таня наконец смогла рассмотреть второго гостя.

В нескольких шагах от избы стояла и глядела на неё женщина. Далеко немолодая уже, лет под шестьдесят, а может и больше. Волосы её употели от быстрой ходьбы и бега. Подняв руки, она подвернула края пухового платка и стянула его с головы назад. На плечи её, тут же обрушились тяжелые пряди чёрных, как вороново крыло, волос. С проседью, конечно, но силы и крепости завидной.

Танька глядела на незнакомку и не могла отвести взгляда. Выглядела та величественно и завораживающе, словно памятник всем этим краям. Статная, как кедр, и крепкая будто гранит.

– Говорю ведь, тут она! Дурной этот, хоть и затаил злобу, а дитя не бросит на морозе, не изверг же, – произнесла женщина глубоким, мелодичным голосом и спросила. – Помощь моя нужна будет?

– Нет, бабушка. Справлюсь, – обернулась и улыбнулась Оля. – Ты уж поспеши, пожалуйста, – добавила она. – Пока эти двое друг друга не поубивали.

– Ох, окаянные! Ну, держитесь! – громко и нараспев вздохнула Чернава. – Ну, доберусь до вас, шею намылю обоим! – быстро намотав платок обратно, она бегом по снегу двинулась в горку…

Шаль Чернавы снова размоталась на бегу, дыхание стало горячим. Гладкая, упругая кожа на щеках покрылась пылким румянцем. Колкий, холодный ветер всё ещё дул с реки, бил в спину, подгонял.

Где-то там впереди слышалось рычание зверей на все лады, и грохот выстрелов. Драка Семёна с хранителем леса была в самом разгаре.

– Спаси и сохрани… – на бегу перекрестилась женщина и остановилась у кедра отдышаться. Привалившись спиной к стволу дерева, она бросила взгляд назад, к запорошённой снегом вершине Медной горы.

Снова, уж в который раз Чернава окунулась в свои воспоминания о давних делах.

Память вернула её в дождливую июньскую ночь. Ту самую, когда родился Борька.

Ох и знатная гроза тогда выдалась, будто всё небо треснуло от молний. Вспомнила поход по короткой тропе через Кривую сопку. Как Сычиха и Авдотья её под руки вели. Чернава с трудом понимала, о чём те речь ведут, но сердце подсказывало, что дело задумали дурное, темное.

– А коли не придет дурак этот, Семён? – со злостью спросила Марья-Сычиха. Она вела Чернаву под правый локоть.

Роженица, то и дело поднимала голову и смотрела в лицо рыжей знахарки. Глаза заливал дождь, сознание терялось от бессилия после родов. Все мысли занимали думы о сыне. Его в избе оставили, новорожденного.

На теплой подстилке, плачущего и крошечного.

– Куда ж он денется, Семён-то? – отзывалась Авдотья-Полынь. – Придёт на закланье как миленький. Девку свою увидит, голову потеряет, тут мы его и на нож. Живицу кровью польем, вернётся Луковица. Молодость вернём, силу вернём, здоровье вернём, – старуха оскалилась и погладила Чернаву по голове, будто дорогое сокровище.

– Червонец дала?

– Бес подбросил.

– Харитон у причала?

– Всегда там.

– Вот и ладненько, ладненько… – пробормотала Сычиха, потирая ладони друг о друга. Гром ударил снова, молния блеснула, и в её свете обессиленная Чернава смогла на мгновение увидеть истинное лицо Марьи. Старое, сморщенное, усталое. Озлобленное.

– Как дело сделаем, Харитон перевезёт сестрицу нашу обратно к живым, – продолжала шептать Авдотья. – Ох и обрадуется Дарьяна телу новому, здоровому. Молодому! – она снова покосилась на Чернаву. – И лицом хороша будет! Глянь-ка! – кивнула она на роженицу. – Первая красавица нашего края, не иначе!

– А коли не повезёт Харитон Дарьяну к живым? Коли откажется? – вдруг прищурилась Марья. – Да и не возит он назад, мёртвых-то.

– А где ж она мертвая-то будет? – возразила вторая ведьма. – Живее всех живых станет! Вот поглядишь!

Сычиха и Полынь волоком втащили Чернаву на разбитый плот из бревен. Потом от берега по пологому склону на вершину горы.

Измотались сами, а Чернава и вовсе пластом рухнула, прямо среди шелеста красных стеблей живицы. Ни пальцем не пошевелить, и ни слова сказать, так и глядела в небо, подставив лицо дождю.

Слышала удары бубнов, слышала, как старухи сыпали проклятья на волка, как рычал он и кидался на них. Пытался остановить.

А ещё лежала и думала, чудится ей, или волк говорит им в ответ. Рычит и кричит, что они жизнь свою продлевают ценой смерти. Что деревья на версту окрест высыхают, зайцы и олени наземь падают. Что здесь поле уже костей, и сегодня оно станет ещё больше, шире.

Рычал, что не позволит им Природу губить ради своих прихотей, а те лишь смеялись в ответ, плевались. Сыпали на него проклятиями и оскорблениями.

Кричали на зверя, что так продолжается уже век за веком, и каждый раз он приходит сюда, ноет, стонет, умоляет остановиться. Что надоел он им, и сегодня убьют его. Что не нужен он лесу, а леса полно и еще нарастёт, а от того, что земля мёртвая ширится, то никому ни хорошо, ни плохо.

Волк кидался, хватал за подолы, а ведьмы всё одно в ответ смеялись. Знали, что не может он за границей леса вреда в облике зверя причинять. А тут, на вершине горы и вовсе слаб как щенок месяц от роду.

Издевались, пинали, а потом Авдотья нож вынула. Изогнутый как полумесяц, с чёрной кисточкой на рукояти. Улучила момент, и воткнула его волку под ребра. Зверь взревел от боли, обратился в медведя огромного и на бок повалился.

Чернава хорошо тот нож запомнила, лезвие так под грозой блеснуло, что аж круги перед глазами поплыли.

Потеряла Чернава в тот момент силы и впала в забытие.

Как очнулась, ощутила руками, что к земле привязана. Живица красная вокруг тянется к её лицу, шепчет голосом Дарьяны – Луковицы, а корнями за запястья держит накрепко. И так близко трава склоняется, что, кажется, вот-вот обхватит горло. Гроза не утихает, небо трещинами идет, гора под спиной дрожит от грома.

Открыла Чернава глаза шире и увидала, что Семён над ней навис. Стоит на коленях. Руки занес для удара, в них длинный коготь медвежий от дождя блестит. И лицо его от дождя блестит. От глаз струи бегут и вместе с небесной водой по волосам стекают, капают Чернаве на лоб и щёки.

Губы Семёна дрожат, руки его дрожат, коготь ходуном ходит.

– Не она это уже! – раздается хриплый рёв медведя со стороны. – Ударь! Ударь, Семён, дураком не будь. Не твоя это жена! Сычиха молодость держит, Авдотья долголетие, а Дарьяна саму жизнь хранит. Если не убьешь её, не будет конца их злу! К жизни вернёт змей этих.

– Не могу я… НЕ МОГУ! – трясёт мокрыми прядями волос парень и мотает головой. Губы его вытягиваются в тонкую нить, глаза закрываются.

– Не она это! Ударь, а то худо будет. Всё прахом пойдёт, если она жить останется! Тайгу загубят, зверей, потом и до люда доберутся!

Парень молчит, дрожит и всхлипывает.

– Не могу… – Семён опускает коготь и медленно поднимается на ноги, продолжая смотреть в глаза жены.

Чернава моргает от капель дождя, еле дышит, молчит и глядит в ответ. Семён ещё крепче сжимает коготь, пятится, пятится ещё и убегает прочь…

Медведь испускает тихий, могучий выдох и обречённо закрывает глаза. Теряет сознание. От его чёрного бока, из раны и по склону горы тянется широкий, багровый ручей, мешаясь с дождевой водой.

Всё ещё глядя в дождливое, тёмное небо, распластанная Чернава чувствует, как красные стебли упираются ей в спину. Давят всё сильнее, но боли почти нет. Живица напористо проникает сквозь кожу и продолжает расти. Вот уже платье на её груди вздымается, поднимается под ростом стеблей и рвется с треском.

Красные ростки прорываются наружу через её грудь и взрываются всплеском алых цветов. Лепестки расплёскиваются в стороны, будто капли, осыпая руки и лицо её. Многие из них подхватывает ветер, поднимает вихрем и кружит над вершиной, словно багряный хоровод чертей.

Далёкий, детский крик, будто отголосок бури, вдруг доносится до слуха обессиленной Чернавы.

Пронзительный, отчаянный крик новорождённого сына, оставленного далеко, в перекошенной избе. Вместе с этим плачем младенца, в тело вливаются силы.

Мысль о сыне наполняет разум Чернавы паникой и страхом, а руки яростью. В считанные мгновения она приходит в себя. Крик сына повторяется далёким, призрачным эхом, и зубы сжимаются до хруста от гнева.

Из груди вырывается отчаянный, яростный крик.

Пальцы сжимаются в кулаки, пронзая ногтями ладони, жилы вытягиваются в струны. Корни, оплетающие её запястья, трещат под напором и, не выдерживая, лопаются со звоном, словно десятки нитей.

Чернава орёт еще громче, кричит во всё горло, громко как никогда.

Вопит звонче, чем при родах, и, наконец, отрывает своё тело от земли, вместе с проросшими стеблями, пронзившими её всю. Истошный стон Дарьяны летит над горой. Душа её осталась закованной здесь, в вечном плену, только сила ушла в проклятую девку.

Чернава переворачивается, и снова падает, упираясь ладонями в землю. Но едва её руки касаются безжизненных камней и грязи, как те вспыхивают буйным цветом. Прорастают травами и цветами.

Она ошарашено глядит по сторонам, смотрит, как цвет расходится всё шире, покрывая шумной зеленью мёртвую вершину горы. Благоухание жизни врывается в её лёгкие вместе с потоком свежего воздуха.

Волосы плещутся по ветру, глаза застилают слезы.

Снова слух сыграл с ней шутку, снова послышался плач младенца. И она поднимается на ноги, осматривается кругом. В двух шагах поодаль лежит, не шевелясь рыжая Сычиха, пала под ударом разъяренного Семёна. Внизу, на склоне, чернеет силуэт Авдотьи. Тоже отброшенной парнем от жены.

Прежде чем уйти, прежде чем бросится назад, к новорожденному сыну, Чернава на четвереньках ползёт к чёрному медведю. Под руками её распускается буйный цвет, за ней следом колосятся травы и цветы. Кончиком пальца она случайно задевает Сычиху, и та вздрагивает.

Чернава не останавливается, она продолжает упрямо ползти к зверю. Поднимается, встает на колени и обнимает его громадную шею, покрытую мокрой шерстью. Утыкается лбом в его шкуру, вонзает пальцы в мех, и багровый поток из раны обрывается.

Тёмная прорезь в боку оборотня затягивается с шумным треском. Чёрный медведь глубоко и сильно втягивает в свои ноздри ветер, вместе с потоком дождя.

Чернава поднимается на ноги, встаёт во весь рост и идёт по склону к реке.

Она стороной обходит Авдотью, видит и брошенную наземь котомку Семёна. Рядом рассыпаны золотые червонцы. Чернава идёт дальше, к реке, туда, где у лодки стоит Харитон. Лодочник не смотрит в её сторону, он глядит в грозовое небо, опираясь на весло.

Она подходит ближе и останавливается у лодки. Харитон оборачивается. Склоняется ближе, кивает и протягивает руку.

– Живая. Стало быть, червонец с тебя! – говорит он из под капюшона, и щёлкает пальцами, ожидая оплату.

Чернава возвращается, берёт одну монету из россыпи Семёна, и кладет её на бледную ладонь Харитона.

Лодка отчаливает от берега, рассекает тёмные волны, покрытые рябью дождя.

Вдали, над тайгой загорается золотая каёмка рассвета…

***

40 лет спустя, Исаев и Леший всё ещё бились насмерть за обиды прошлого.

Семён повалился спиной в сугроб и выстрелил снова.

Дробь прошла мимо оленьей морды, лишь опалив шерсть. Недолго думая, зверь взрыл копытами снег и поднял старика рогами за край жилетки. Пригвоздил деда к кедру и, тяжело сопя, исподлобья поглядел в глаза противника.

Острые пики ветвистых рогов застыли на два пальца от лица и горла Семёна. Старик вжался затылком в ствол дерева и вцепился пальцами в шкуру Лешего, пытаясь оттащить того от себя. Но тут силы явно были неравны.

Повисла тишина, нарушаемая только тяжелым дыханием двоих.

Лицом к морде, глаза в глаза.

– Трус ты, Семён Исаев! – вместе с горячим белым паром и брызгами выдохнул олень. – Трус и подлец! С дерева берёшь, с земли ешь и на неё же плюнул! За ради чего?! Ради себя окаянного!

– А ты?! – кряхтя и извиваясь в тисках рогов прохрипел Семён. – Ты, любил когда-нибудь?! ТЫ ЗНАЕШЬ, КАКОВО ЭТО УБИТЬ САМОЕ РОДНОЕ?! Отраду свою, жизнь свою!

– Каждый день люблю, дурак ты! Я тебе говорил, ГОЛОСИЛ тебе, что не она это! Не твоя супруга! – перебил его Леший. – Ты ведь и сам видел, что они творили. Сам там был!

Олень отвёл взгляд и фыркнул с тоской. Вспомнил с болью былое, отступил на шаг, потерял бдительность. Дед тут же извернулся, отскочил в сторону и опять зарядил оружие.

Тяжело дыша, старик упёр стволы прямо в лоб Лешего, меж изящных, витиеватых рогов.

– Ты мне покоя не дашь, как вижу, – выдохнул Семён. – Видал я в жизни упрямцев таких. Неугомонных! – старик вытер нос и бороду рукавом рубахи. – Ты и свою жизнь позабыл уже, только о мести думаешь. Ведьмы сгинули, так ты меня порешить надумал. Разве в этом твоя забота? Разве для этого тебя Природа на свет родила?!

– А для чего родила, с тем я не справился! – отозвался олень, копыто его снова с яростью взрыло сугроб. – Из-за тебя не уберег её! – Леший склонил морду, мотнул рогами и приготовился к последнему удару.

Палец Семёна упал на спусковой крючок, ствол ещё крепче упёрся в лоб оленя. Двое среди бурелома и снега. На ледяном, пронизывающем ветру. Под ногами поземка, в глазах ярость.

– ХВАТИТ! – голос Чернавы прозвучал громко, мелодично и твердо.

Женщина устала от бега, шаль моталась по плечам, тулуп нараспашку. Щёки красные, дыхание горячее. Медленно ступая по снегу, она подошла ближе. Упёршись рукой в ствол сосны, Чернава исподлобья оглядела драчунов, и отёрла пот со своего лица.

Семён обернулся на голос, усмехнулся и опять вернул взгляд к оленю. Простоял так ещё мгновение, затем резко повернулся снова, всмотрелся в лицо женщины и оторопел.

Пальцы его разжались сами, обрез выпал в снег. Ноги тоже подвели старика, подкосились, задрожали.

– Это… – Семён замотал головой и попятился. – Это как это быть может… А?! Как это?! – он поглядел на Лешего.

А тот и сам ничего не понимал. Перекинувшись назад в человека, Леший почесал бороду, прищурился на один глаз и, пригнувшись будто зверь, подкрался к статной женщине. Принюхался, пригляделся, и также растерянно обернулся на Семёна.

– Чего смотрите? Чего нюхаете?! – прикрикнула на них Чернава. – Я это! Али не признали?! Два дурака… – оттолкнувшись от дерева, она шагнула вперёд и встала меж Лешим и дедом. Сосна от её прикосновения распушилась, налилась, позеленела пуще прежнего. – Чего вы тут устроили, ироды?! Детство покоя не даёт? Так набейте морды и успокойтесь! Стрелять зачем? Когтями рвать, зачем?!

Оба молчали, глядели, переглядывались.

– Ты как жива-то? – потрясённо выдохнул Семён, пропустив всё, что сказала жена мимо ушей. – Я ведь сам видал, живица, через тебя… – старик показал себе на грудь, вспоминая жуткую ночь.

Губы Семёна дрожали, ноги тряслись. Дед оглядывал жену с ног до головы снова и снова. Всматривался в лицо, касался пальцем тулупа, словно призрака увидал.

– Расходитесь, давайте! – Чернава оттолкнула мужиков в стороны друг от друга. – В апреле приходите на Тёмный дальняк, там и поговорим. Сейчас всё без толку будет. В Навий день жду вас, к 25му числу, не раньше, – женщина вновь замотала шаль и не спеша побрела прочь, в темноту чащи.

– Не пойду я туда! – подал голос Леший. – Пустота там и смерть. Смотреть больно… Не хочу – скрипнул зубами он.

– В башке твоей пустота, да такая, что и глядеть больно! – остановившись, ответила Чернава. – Ты когда там был-то в последний раз? Лет сорок поди прошло?! И этот… – она указала на Семёна. – Дружок то твой и вовсе туда нос совать боялся. Из-за тебя в лес ни шагу за все годы не сделал! Жду вас там, в назначенный день… – Чернава снова зашагала прочь.