Экспромт бесплатное чтение

1.

Можно сколько угодно спорить, с чего все началось, что послужило предпосылками…

Тибор Фишер. Философы с большой дороги.

Однажды утром Ольге Леонидовне позвонила Ангелина и заявила категорично:

– Я сейчас к тебе приеду!

Она не спросила, как обычно, занята ли подруга и расположена ли с нею встретиться «с ранья с самого, чуть глаза продравши». Гелька любила щегольнуть псевдонародным фразеологизмом, кося под «девушку простую». И сегодняшняя категоричность, даже беспардонность, в общем-то простительная подруге детства, но Геле не свойственная, уже должна была насторожить. Однако Ольга не насторожилась.

А дальше начала разматываться цепь событий. Или, опять же используя Гелькину терминологию: «Понеслась Манька по кукурузе!»

– У меня две новости, и одна хуже другой, – с порога выпалила Геля, еле переводя дух. – Я в осадке. Даже не знаю, с какой именно начинать.

– Аркаша? У него новая пассия? – равнодушно попробовала угадать Ольга.

– Пожалуй, это могло бы… стать… ошеломительной новостью… Но не на сегодняшний день, – помотала головой Ангелина.

Она никак не могла восстановить дыхание, а может, просто держала паузу, собираясь с силами.

– В свете известных нам с тобой… случившихся пару лет назад событий… драматических, надо признаться… – истерически хихикнула Ангелина.

Не так давно она с ликованием призналась подруге, что у мужа, кажется, уже конкретно «на полшестого». Ну, то есть начались проблемы с потенцией.

– Добегался, кобель! – мстительно констатировала страстотерпица Геля.

– А тебе-то чего радоваться?

Здраво рассуждая, подруга вроде бы должна была огорчиться этому факту, все же не старуха еще. Но пока в душе ее бушевало ликование: душа, наконец, освободилась от многолетнего гнета подозрительности. Тут действовал принцип: «Куплю билет и назло кондуктору пойду пешком». Геля руку к этой трагедии не приложила, не подсыпала Аркаше ничего в еду и питье, не бегала по гадалкам. Но, как ее душа три десятка лет супружества жила в ожидании очередного Аркашкиного похода налево, так, видимо, Аркашкина душа три десятка лет трепетала в страхе от грядущего разоблачения. Вот и закономерный итог, ведь все болезни – от нервов.

– Теперь я буду спать спокойно, – делилась своим счастьем Ангелина, – А этот кобель пусть втихаря свои препараты глотает всю оставшуюся жизнь. Мы же знаем, как они кобелям «помогают»!

Но, может, тут был случай исключительный, и как раз кобелю-Аркашке одно из разрекламированных средств неожиданно помогло?

– Нет-нет! Новости касаются тебя… хотя и меня, конечно, тоже… – дальше подруга перешла на уже нечленораздельное бормотание.

– Ну излагай уже, в конце концов! – подстегнула Ольга досадливо. – Что ты тянешь резину! Начни с той, что хуже, что ли!

– Твой драгоценный супруг тебе изменяет, – выпалила Ангелина, как в омут бросилась. Но простительного для такого случая злорадства в голосе подруги не улавливалось – мол, а я тебя предупреждала!

– Иди ты!.. – вымолвила Ольга недоверчиво. – Что за шуточки?

За два с лишним десятилетия их семейной жизни, как во всякой семье, случалось всякое, но измена? Ее насквозь положительный, разумный, где-то даже апатичный и нудноватый муж?

– Куда это я пойду, при таких-то обстоятельствах! Какие тут могут быть шуточки! – возмутилась Геля.

– Ну, а вторая новость? – шутливо спросила Ольга Леонидовна, никак не желая всерьез воспринять услышанное. – Та, что получше? Мой муж изменяет мне с моей лучшей подругой?

– Дура, – обиделась Геля. – Как сказать, «получше»… Твой муж изменяет тебе с моей дочерью, – опустив глаза долу и опять с паузами, хотя дыхание у нее уже восстановилось, вытолкнула, наконец, из себя Гелька.

…Ангелина была в гостях у дочери. Клара уже давно жила отдельно, платила ипотеку за студию, отгородив в ней уголок для кухни – воздвигнув символическую стенку из ДВП и оклеив ее обоями с абстрактным геометрическим узором. И даже дверь навесила на эту символическую стенку, столь же символическую, из фанеры, крашенной под мореный дуб, – типа, чтобы запахи пищи не так проникали в комнату. Как будто для запахов это было препятствием!

– И вообще, – невразумительно добавляла при этом Клара, – Дизайн! Красиво…

Зная свое чадо, Геля ни на минуту не усомнилась в том, что дизайн тут ни при чем, и кухонные ароматы тоже вряд ли сильно досаждали Кларе. Как будто она, сроду готовкой не увлекавшаяся, вдруг взялась тут всякие разносолы жарить-парить! Тем более, что имелась в наличии кухонная вытяжка.

Перегородка выполняла чисто прикладную функцию. К женской домашней работе дочь с детства пылала ненавистью, а пуще всего ненавидела мытье посуды. Обзаведясь собственным жильем, Клара сразу же приобрела посудомоечную машину. Однако привычке копить грязную посуду не изменила и загружала машину, подсобрав на нижней полке холодильника приличное количество тарелок, или уж когда совсем не оставалось чистых плошек-вилок-ложек. У пришедшего невзначай гостя могло создаться не совсем лестное мнение о хозяйке, если бы с порога его взгляд натолкнулся на Гималаи грязной посуды. А если бы гость пришел с матримониальными планами?

Впрочем, замуж дочь не торопилась, а с недавних пор отказалась от родительской помощи в плане финансовом. При этом сделала неплохой ремонт в квартире, купила мебель, технику – это на свою-то, хоть и неплохую, зарплату!

Особенно откровенной с матерью Клара и в девичестве не была, росла девочкой сдержанной, закрытой. Это у нее называлось – у каждого человека должно быть личное пространство. Нынешние дети сейчас все трепетно заботятся о личном пространстве, как-то при этом не слишком озадачиваясь нарушением личного пространства родителей. А уж когда дочь съехала на собственную жилплощадь, душевные разговоры свелись к минимуму. Но друг друга мать и дочь периодически навещали. Чаще, конечно, мать.

Поэтому, когда зазвонил Кларин телефон, и она, взглянув на экран, вышла из кухни, прикрыв дверь, Ангелина не сильно удивилась. Но дочь, выйдя, еще и голос понизила, а это уже Гелю напрягло: какие-такие тайны мадридского двора могут иметься у Клары, которые надо столь тщательно хранить от собственной матери?

Геля была человеком, по большому счету, порядочным, но, как у всякого нормального человека, у нее имелась своя слабость: она любила подслушивать. И надо честно признаться: в жизни ей это не раз помогало. Ольга Леонидовна хоть и с неохотой, вынуждена была признавать житейскую полезность Гелькиной слабости, но вовсе ее не одобряла.

– Геля, фу-у-у! – иногда по привычке выражала она свое неодобрение.

– Не чистоплюйствуй! – привычно отмахивалась Геля.

Было такое время, когда соседи и домочадцы, а также секретарши подслушивали, что происходит за чужой стеной с помощью стакана. Ангелина работала медсестрой, соседи часто обращались к ней за помощью по разным поводам, и в ее медицинском тревожном чемоданчике имелся, натурально, фонендоскоп. Для тревожного чемоданчика она со временем купила новый, а старый, еще вполне в рабочем состоянии, стала носить в сумочке, на всякий пожарный случай, как валидол или анальгин в косметичке для случайного человека, которому стало плохо на улице. Геля выхватила фонендоскоп из ридикюля и приникла к символической стенке.

Разговор дочери с невидимым абонентом длился довольно долго, и кое-что полезное Гельке удалось услышать. Несколько раз прозвучало «милый», «дорогой», и даже – «конечно, еще не разлюбила! Не успела за ночь, ха-ха-ха»! На сердце у Ангелины Петровны потеплело – не иначе, у нее может образоваться зять! Но тут же ее сердце сковало морозом от следующих, обидных для нее, слов дочери:

– Уже подъехал? Нет, подожди внизу, я мать выпровожу. Припаркуйся там где-нибудь за углом, она твою машину знает.

Знает? Машину?! Мать – выпроводит?!!

Когда Клара возвратилась, мать допивала остывший чай.

– Мне, пожалуй, уже пора, – сказала она, – Еще в пару мест заскочить надо.

– Небось, прямиком к своей Ольге? – усмехнулась дочь.

– Почему? – удивилась Геля.

Она была человеком коммуникабельным, активным, мобильным, имела не одну приятельницу и могла заскочить к кому угодно и куда угодно. Почему именно Ольга пришла в этот момент на ум дочери? Что-то щелкнуло в гелькиной голове, но мысль не сформировалась.

Однако, выйдя из подъезда, Ангелина не сразу пошла в сторону остановки. Укрывшись за детской горкой, она присела на очень кстати подвернувшуюся лавочку. Из-за угла вышел мужчина и направился к подъезду. Лица, конечно, было не разглядеть, да это и не требовалось: фигура мужика была ей знакома, и даже очень.

Гелька глазам своим не поверила и поспешила за угол, откуда выдвинулся мужик. Там, нагло заняв почти половину тротуара, стоял Вовкин черный джип. Он, конечно, мог принадлежать кому угодно, но номера-то Геля знала прекрасно!

И все же подозрения требовали доказательств. Мало ли к кому мог приехать Вован? Два часа она просидела в засаде, прежде чем Ольгин ненаглядный супруг и ее дочь (!) вышли из подъезда и направились к машине. Клара звонко хохотала, а этот мерзавец, муж лучшей Гелькиной подруги, в чью мужскую порядочность и супружескую лояльность Ангелина Петровна уже и сама почти поверила, жестом собственника на ходу обнял ее и прижал к себе!

Словно громом пораженная, Геля, выждав еще минут пятнадцать, поднялась с лавочки. Ноги были едва в состоянии шевелиться. Неимоверным усилием воли заставляя еще малочувствительные конечности двигаться, Ангелина побрела к остановке.

Геля и Оля знакомы были, как говорится, с песочницы. Вместе они ходили в детский сад, учились в одном классе и замуж вышли почти одновременно за своих одноклассников, хотя мужья их в школе друзьями не были. Друзьями они стали благодаря женам, и дружить начали уже семьями. Общие интересы их никогда не связывали. Ольгин Антон был заядлым туристом и погиб в одном из походов, сплавляясь по реке. Оля, как и Геля с Аркашей, от туризма была очень далека. Собираясь с мужем в очередной поход, она пересиливала себя, крепя семейное единство. Она была трусовата – боялась змей и пауков, боялась высоты и звуков ночного леса… В тот, последний раз, приболел сынишка, и Ольга, воды боявшаяся едва ли не панически, с чистой совестью и тайным облегчением от похода по горной реке отказалась.

Вдовствовала она несколько лет, потом вышла замуж за начальника цеха чугунолитейного завода – их градообразующего предприятия, долго за ней ухаживавшего. На Южном Урале почти у каждого завода своя славная история, уходящая корнями в глубокое прошлое. У их «чугунки» такая история тоже имелась. Но когда в девяностые завод обанкротился, растащился шустрыми людьми по частям и приказал долго жить, муж, назанимав денег, умудрился выкупить бывший свой полуразворованный цех и довольно скоро наладить в нем производство.

Изготавливался там всякий сувенирный ширпотреб из чугуна: подсвечники, письменные приборы, фигурки лошадей и медведей. Изделия пользовались неплохим спросом, дела пошли. Муж сумел наладить сбыт даже в другие регионы. Деловая хватка и чутье через какое-то время сделали мужа богатым человеком и известной в городе личностью. Постепенно – очень богатым, в масштабах их региона. Появилось у него прозвище – Вова-Олигарх.

Прозвище свое он терпеть не мог, поскольку, не без основания, улавливал в нем легкую издевку. До олигарха ему еще было расти и расти (как выражался он сам, скромничая), шагом шагать и ползком ползти. Теперь он был владельцем – нет, еще не заводов, газет, пароходов. Но, кроме цеха сувениров, ему принадлежал популярный в городе ресторан, конный клуб, база отдыха и чего-то еще по мелочам.

Ольга Леонидовна, типичный гуманитарий, была воспитана в советских традициях и с детства настроена на другие моральные ориентиры. Деловой хватки и частнособственнического инстинкта она была лишена начисто, в дела мужа не вникала, работала себе потихоньку учителем начальных классов и даже поначалу своей стремительно улучшавшейся в материальном плане жизни стеснялась. Ей было очень не по себе, когда молодые коллеги, перемигиваясь, щупали ее новое кожаное пальто или неискренне восторгались импортной фирменной сумочкой. Из школы она, в конце концов, уволилась и стала вести жизнь богатой домохозяйки, но ни с кем из представительниц этого клана, народившегося в их городке, дружбы не завела.

К хорошему, как известно, привыкаешь быстро, и Ольга Леонидовна очень скоро стала находить много приятностей в своем образе жизни. И все же от «совковых» комплексов и смутного чувства вины перед своими «бедными» подругами так и не избавилась. Да их и осталось-то, подруг, раз-два и обчелся. А самой старой, самой преданной и надежной была и осталась Ангелина Петровна Сафонцева, Гелька, с которой они за свою жизнь соли не один пуд съели. Геля по поводу своей «бедности» не комплексовала, не заискивала перед подругой, но и не панибратствовала чрезмерно, сумев сохранить прежний тон, настрой, близость, которая была между ними и прежде. В гости к подруге она приезжала не чаще и не реже, чем та к ней.

Геля Ольге уже давно плешь проела на предмет того, что и за обычным мужем нужен постоянный присмотр, а уж за богатым – жесткий контроль. У нее, конечно, были веские основания для подобной точки зрения, тут не поспоришь.

– Что ты заладила? – отмахивалась Оля. – Володя женат на своем бизнесе! И вообще… он мужик малотемпераментный. К тому же – брезгливый!

А сама иногда думала: может, муж говорит то же самое о ней кому-то из своих друзей? И, объективности ради, добавляла:

– Да и мне эти страстные бури не требуются. Годков-то нам сколько!

– Просто ты его не любишь! Ты до сих пор Антона своего забыть не можешь! Ведь даже фамилию менять не стала! Наверно, посчитала, что, оставив его фамилию, вроде как верность ему сохранишь, – вздыхала Геля с пониманием.

– Фамилию оставила, во-первых, чтобы у нас с сыном была одинаковая! Во-вторых, Володина фамилия не совсем… м-м-м… благозвучная. В-третьих…

– Да нет, это как раз – во-вторых и в-третьих! А во-первых – забыть ты Антона не можешь.

Оля молча пожимала плечами. Что было – то было и быльем поросло. Какая разница? Ладят с Володей они вполне, поженились по взаимной симпатии, друг друга понимают с полуслова. Он ее сына вырастил. Вполне гармоничные, благополучные супружеские отношения.

– Давай закроем тему? – просила она.

Но Геля настырно продолжала развивать эту самую тему, в том плане, что женам вообще свойственно слепнуть и глохнуть, когда речь идет об их мужьях. Редкая женщина встречает известие о мужниной измене подготовленной и не впадает сначала в ступор, а потом в истерику. А должны они быть готовы к этому событию в любой момент, как показывает жизнь. Все без исключения! Даже жены таких нудных педантов, как ее Володя.

Капля камень точит. В определенный момент, когда Клара Сафонцева окончила торговый колледж и, попрыгав с места на место по бутикам, в очередной раз сидела без работы, Ольга предложила Геле:

– А давай, мы ее переквалифицируем в секретари. Чего ей сидеть у родителей на шее да взаперти? Так и замуж никогда не выйдет.

Ангелина, которая к тому времени уже готова была признать существование супружеской верности на примере Володьки, сказала:

– Вот как раз об этом можешь не беспокоиться! Папины кобелиные гены заложены в нее в немалом количестве, парней вокруг – хоровод!

– Ну, трудовой стаж зарабатывать все равно надо. Поговорю-ка я с Володей, может, пристроит Клару куда-нибудь? А то и к себе возьмет на какую-нибудь должность.

Ольга хотела убить двух зайцев. Во-первых, помочь подруге и поставить ее взрослое чадо на трудовую стезю. Ну, а во-вторых – вот и будет присмотр за родным мужем, свой человек в его окружении, засланный казачок, глаза и уши. Мало ли! А если, к тому же, Клара унаследовала не только кобелиные гены папы, но и способности матери к шпионажу – подслушивать, замечать то, чего не замечают другие, и делать из этого правильные выводы, то Ольга будет в курсе всего, что творится в офисе мужа.

Геля была таким предложением удовлетворена вдвойне. И Володя сказал, что это кстати: его секретарь Света надумала стать матерью. Пока не ушла в декретный отпуск, сможет Клару поднатаскать и ввести в курс дел.

Клара почти месяц ходила на стажировку к Светлане, азы секретарской работы освоила. Заодно расспрашивала Свету о своем будущем боссе. Она, конечно, была знакома с мужем подруги матери, бывала у них в доме, но встречаться им приходилось редко. Ангелина Петровна нечасто брала дочь с собой, когда отправлялась в гости к тете Оле «душой расслабиться», а если и брала, чаще всего дядя Вова в это время пребывал на работе.

– Нормальный мужик, – охарактеризовала босса Светлана, – воспитанный, не хам. Отчитывает если, то по делу и без ора, не истерит. Рукам воли не дает, не любитель лапать молодое мясо, этого можешь не опасаться. Что там у него на стороне – не знаю, никогда не интересовалась. Но проколов с его стороны не было, может, хорошо конспирируется. Поводов жене не давал, вроде бы у них лад. Тоже приятная тетка, но мы ее тут практически не видим. Сверхбдительностью, как видно, не страдает, то ли ей до фонаря, то ли так супружнику доверяет. И с премиями босс не жлобствует. Так что будешь вести себя по-умному – приживешься. А там и я выйду, долго задерживаться в декретном не собираюсь.

Тоже мне, обрадовала! Но если с женой лад, с чего вдруг Ольге Леонидовне понадобилось засылать разведчика? Что-то изменилось? Клара, проинструктированная матерью, честно старалась быть глазами и ушами тети Оли. Но только поначалу, как теперь выяснилось.

Прозвище у Гели в близком кругу было – Жертва. Поначалу – Жертва Кашпировского, но в череде бегущих дней имя собственное потерялось. Где-то еще в пубертатный период Геля попала в лапы к хирургам с аппендицитом. Попала неудачно, под майские праздники, которых набегало аж четыре дня. А точнее, в предпоследний праздничный день, когда дежурный хирург был не совсем в форме, а точнее – совсем не в форме.

То ли сознавая личную ответственность, то ли пребывая в остатках праздничного куража и великодушия, он решил доверить операцию интерну. Это было смелое решение, поскольку парнишка особыми достижениями в хирургической науке пока не отличился, молодым азартом – «резать к чертовой матери!» – не обладал вовсе, и с какой стати поперся в хирургию? В общем, это была его первая самостоятельная операция.

Интерн Саша ошалел от такого доверия, но аппендикс удалил благополучно. И, в эйфории от собственного мастерства и благополучного исхода операции, немножко заторопился. Шов он наложил неаккуратно и больший по размеру, чем требовалось, за что наблюдавший процесс операции шеф лишь отечески пожурил.

Шов со временем превратился а некрасивый рубец. Поначалу Геля этому факту не придавала значения, но когда пришла пора открытых купальников и совместных с мальчиками купаний, запереживала. Этот рубец стал ее идеей фикс.

Тут приспела эпоха Кашпировского. Мать с соседками просто фанатели от телевизионных чудес целителя-гипнотизера. После очередного пятничного сеанса шумное женское вече во дворе обсуждало очередное чудо. Геля, в святой надежде на свое персональное чудо, в ближайшую же пятницу уселась в кресло перед телевизором, оголив живот.

На следующий день на пляже Гелька никому не давала покоя.

– По-моему, он стал меньше? – демонстрировала она свой живот и массировала-терла шрам, стимулируя исцеление. – Девчонки, как вам кажется?

– Ну… Вроде, да… – пожимали плечами девчонки.

Воодушевленная их поддержкой, Геля, форсируя события, весь день терла свой шрам. То ли от этого усиленного массажа, то ли она занесла какую-то инфекцию в воде, но шрам побагровел и вздулся. Со временем он, конечно, побледнел, но больше уже не уменьшился.

Ангелина первая произнесла роковые слова:

– Я стала одной из жертв Кашпировского, – сказала она с горечью. – Может, даже всего одной. Никто же не жаловался! И статистика не велась. Но на мне он обломался!

В тот миг она навсегда утратила веру в целительские чудеса. Впрочем, кошмар ее юности – безобразный рубец на животе – не помешал активной Гельке, лидеру по жизни, захомутать самого красивого парня в классе, Аркашку Сафонцева. Не просто захомутать, а и довести до ЗАГСа. Казалось, особого труда ей это не стоило: красавец Аркаша был парнем инертным и ведомым, что в дальнейшем имело для Гели печальные последствия.

Эта ее мечта осуществилась, шрам не стал помехой личному счастью. Но, осуществив свою вторую большую мечту, Геля на всю оставшуюся жизнь стала Аркашиной жертвой. Была ли она с ним счастлива? Ольга до сих пор ломала над этим голову. Полусонный увалень Аркадий оказался, по характеристике Гели, «гульливым кобелем». Как только на его пути возникала более-менее активная бабенка, Аркаша Сафонцев был не в силах устоять. Может, гены, а может, они просто рано поженились, парень не нагулялся? Кто знает, как складывалась бы семейная жизнь самой Ольги и Антона, если бы муж не погиб. Тоже ведь была большая любовь, и поженились рано.

Поначалу Геля со скандалами вытаскивала Аркашу из чужих постелей, а случалось это периодически. Привыкнув, перестала, и он уже возвращался сам, как гулящая корова, набродившись по окрестностям в поисках лакомого кустика, возвращается в родное стойло.

Самая первая Аркашкина измена была для Ангелины и Ольги и самой памятной, и не только потому, что, как позже перефразировала популярную песенку Гелька:

Оля тогда принимала в действе непосредственное и активное участие. Геля в то время трудилась медсестрой в детском комбинате, и как-то одна из нянечек сердобольно ей подшепнула, что к ее соседке по бараку периодически ныряет Гелин дражайший супруг.

Оправившись от первоначального шока и преисполнившись жаждой мести, Ангелина все же с непривычки робела идти в чужой дом и отстаивать там свое законное право на Аркадия. Кто же, как не самая близкая подруга – Ольга – должен был оказать ей моральную поддержку? Вдвоем они отправились по указанному адресу.

Старенький деревянный двухэтажный барак, в котором на первом этаже проживала змея-разлучница, располагался почти на окраине. Дверь двум мстительницам открыл мальчик лет десяти-двенадцати, невысокий, щупленький.

– Вы к маме? Проходите, пожалуйста, раздевайтесь, она скоро придет, – сказал мальчик и, не дожидаясь ответа, ушел в задернутую шторкой боковушку.

Подобное гостеприимство выглядело несколько странным – все же ребенок дома один, впустил незнакомых людей в дом и оставил одних… В этом доме так заведено или мальчик привык к визитам незнакомых людей? Раздеваться подруги не стали – не чаи распивать пришли – и прошли в комнату.

– Фу, какой свинарник! – сказала высокомерно Геля.

Это было спорное утверждение. На взгляд Оли – просто легкий беспорядок, какой бывает у всех. Однако, понимая, в каком раздражении пребывает подруга, затевать дискуссию ради утверждения истины она не стала. Но неслышно вошедшая в комнату вслед за ними хозяйка обиженно заметила:

– А я вас сюда не звала и к вашему приходу не готовилась!

Следом за ней в комнату втянулся Аркадий. Он еще в коридоре узнал, конечно, голос жены. Ему бы сбежать в этот момент по-тихому, доказывай потом, что он вообще когда-нибудь посещал этот дом. Но он, как полковая лошадь на зов походной трубы, повлекся на звуки родного голоса чисто автоматически. Своим появлением, а точнее, проявлением в комнате, он прокололся сам и подставил даму сердца.

Втянувшись и убедившись, что голос любимой жены – не слуховые галлюцинации, Аркаша застыл истуканом.

– Ах! – увидев мужа, слабым голосом сказала Геля и, словно юная барышня в душной бальной зале, стала заваливаться на Ольгу. Позже Гелькина мама объяснила, что Геля, видно, по части беременности пошла в нее.

– Как только я начинаю падать в обморок в бане, значит, во мне кто-то завелся!

Бани не наблюдалось, обморок можно было объяснить нервным потрясением, но позже выяснилось, что Геля-таки беременна. Это обстоятельство тогда спасло брак Сафонцевых. А потом Геля к существующему порядку вещей привыкла, хотя Ольга никогда этого не могла понять.

– Воды! – крикнула в пространство Оля, подпирая подругу.

Змеюка не поверила в обморок и даже не подумала хоть пальцем пошевелить ради незваной гостьи. Она стояла посреди комнаты, задорно уперев руки в боки, и ехидно улыбалась. Аркашкино каменное изваяние не подавало признаков жизни. Оля поняла, что помощи ждать неоткуда. При входе у двери она заметила бачок с водой на табуретке, и на крышке бачка – перевернутый вверх дном ковшик. Но не класть же подругу на пол, чтобы сбегать за водой! Тут в комнате материализовался встречавший их мальчик, с полным ковшом воды в руках.

– Возьмите, тетя! – вежливо сказал он. Интересно, он был хорошо воспитан или подобные сцены на его памяти уже случались раньше?

– Спасибо, – так же вежливо сказала Оля, перехватила Ангелину покрепче одной рукой, другую сунула в ковш, вместительный, литра на полтора, и, зачерпнув воды, брызнула Гельке в лицо.

Геля ожила, то есть капризно отодвинула Ольгину руку и поморщилась. Мальчик, все такой же невозмутимый, сунул в эту руку ковш и вышел. Ольга, уяснив, что Геля не желает больше принимать водные процедуры, поискала глазами какую-нибудь плоскую поверхность, на которую ковш можно было бы поставить. Единственной подходящей поверхностью был стол, но его закрывала монументальная спина не желавшего отмирать Аркадия.

Взгляд Ольги наткнулся на фигуру хозяйки дома. Ее нахальная улыбка начинала действовать Оле на нервы. Помешкав в секундном раздумье, она вылила остаток воды на голову хозяйке, а потом пристроила там же и пустой ковш.

– Пойдем, Геля! – озабоченно сказала Оля окончательно пришедшей в себя подруге, – Автобусы в этой дыре, наверно, плохо ходят!

Этой своей находчивостью Ольга, можно сказать, возродила Ангелину к жизни. Пока они возвращались домой, Гелька не истеричными слезами обливалась, а заходилась в не менее истерическом хохоте.

В целом, она легче перенесла первую Аркашкину измену, чем можно было бы ожидать. Каждый раз, когда на нее нападало желание пострадать, она усилием воли вызывала в памяти эту сцену: как ее подружка-тихоня Оля одной левой (правой при этом поддерживая Гелю) расправляется со змеюкой. А там вскоре и факт беременности подтвердился, и через девять месяцев родился Ромка, первенец Сафонцевых.

– Умирать буду, и последняя моя мысль будет о тебе, моя дорогая! – поднимая бокал в застольях, с пафосом произносила Ангелина.

Им не надо было прокалывать пальцы булавкой и скреплять кровью клятву в вечной дружбе. Потому, когда всплыла нынешняя история с адюльтером Ольгиного мужа, Геля не терзалась долгими раздумьями, открывать ли подруге глаза на происходящее или, ради благополучия дочери, закрыть свои.

– Ты как вообще? – спросила Гелька после всего, ею изложенного, и их общего непродолжительного молчания.

– Вообще? Пока никак! – ответила пребывающая в ошеломлении Ольга. – Все это надо переварить, ты же понимаешь… Может даже, как англичане, переспать с этой мыслью. Ты сейчас меня покинь, разговоры разговаривать нет желания. Я тебе потом позвоню. Когда возникнут дополнительные вопросы.

– Я надеюсь, ты… того… никаких глупостей? – потребовала гарантий Ангелина, восхищенная выдержкой подруги.

– В смысле – руки на себя наложить? Ты что, с ума сошла? У меня ребенок!

– Ребенок в Англии обучается, и, зуб даю, уже вовсю с английскими студентками хороводится! Недаром даже на каникулы домой не рвется. Лишний раз матери не позвонит.

– Не твое дело! – оскорбилась Ольга. – За своим ребенком лучше приглядывай!

– Ты права, – чувствуя резон в словах подруги, не стала возражать Геля. – А… в том смысле, что гонцу за плохие вести отрубают голову?

– То есть?

– Ну… змеюка-то – моя доченька! То есть я как бы причастна…

– Ее родив когда-то, что ли?

– Ну да. Конечно, когда это было, но я с себя ответственности не снимаю! Наш с ней разговор еще впереди.

Ольга промолчала.

– А ты когда со своим дражайшим разбираться станешь?

– Да не знаю я ничего, – прорвалось, наконец, у подруги раздражение, – иди уже ради бога!

– Ну, так я пошла? – стоя в дверях, все еще сомневалась черная вестница, не вполне доверяя Ольгиному спокойствию.

– Иди-иди!

– А … джигиту-то своему скажешь?

– Ты уйдешь, наконец?! Сказала же – позвоню!

Но первой, не выдержав, позвонила все-таки Геля.

– Ну, ты как? – спросила осторожно.

– Муки больной совести не дают тебе покоя? – хмыкнула Ольга.

– Ты что, пьяная?

– Вот пытаюсь напиться, но не получается.

После ухода Гели она достала из бара бутылку коньяка, спустилась в кухню, выудила из холодильника кое-какую закусь. Никак она не могла усвоить эту западную манеру – пить, не закусывая, даже в стрессе. Выпила рюмку, следом – вторую. Внутри не отмякло, в голове не прояснилось, рефлексы не тормозились. Впрочем, Ольга и по жизни была тормозом, куда уж больше тормозить. Из-за этого она даже от собственной машины долго отбояривалась, хотя муж настаивал.

– Я в первый же день в кого-нибудь впишусь! Или в меня кто-то впишется!

Все же машину он ей подарил на очередной день рождения, и даже права она получила, точнее, муж их купил. А езде обучал на глухих лесных и сельских дорогах.

– Так давай ко мне! Вместе напьемся!

– А Аркашка дома?

– Дома, отпуск у него, – вздохнула Геля.

– Не, не поеду.

– Может, на пару дней скроемся на базе отдыха?

– Ага, чтоб Володе сразу донесли!

– Так необязательно же на вашей!

– Ну какая база? Разве там скроешься? Лето, толпы молодежи. Не хочу никого видеть.

– Тогда вот что, – немного подумав, предложила подруга, – давай с тобой рванем к маме в деревню. Давно мне уже пора ее навестить. В озере будем купаться, загорать. И общение с природой тебе, и одиночество. А кухня! Ты не забыла еще мамину готовку?

– Разве такое забудешь! – повеселела Ольга. – Но ты-то ведь не в отпуске?

– Этот вопрос я решу.

– А когда решишь?

– Да прямо сейчас и начну решать.

– А Аркашке что скажешь?

– Скажу что-нибудь…

– А когда поедем? – загорелась Ольга.

– Машина где?

– Где ж ей быть? Стоит себе в гараже, как обычно.

– Жива-здорова?

– Что с ней сделается!

– А… с Вовкой когда объясняться будешь?

– Успею. Не готова пока. Встречаться с ним не хочу. Видеть не могу.

– Вот и я с Кларкой пока не могу. Надо дозреть. Аргументы сформулировать. А то без аргументов я ее просто побью!

– Или она тебя. Нет, ты пока погоди. Клара же ему пожалуется. Я должна первой. Использовать фактор неожиданности. Вот что, а давай сегодня вечерком и выедем?

– Ладно. Собирайся пока – и ко мне. А как же Вовка? Как объяснишь свое исчезновение?

– Записку напишу. Придумаю что-нибудь убедительное.

– Только не пей больше!

Геля с большой настороженностью относилась к водительским способностям подруги. Обычно она под разными предлогами отказывалась с ней ездить, а если изредка такое и случалось, то всю дорогу сидела зажмурившись и стараясь думать о чем-нибудь приятном, в ожидании страшного удара во встречную машину. Она не хотела нервничать, наблюдая в последние секунды своего земного существования, как на нее неумолимо надвигается встречный железный монстр. Или же – как их Ауди отрывается от асфальта и плавно летит к, волей судьбы выросшему именно в той точке, где им предстоит приземлиться, кряжистому дереву.

Но сегодня были особые обстоятельства. Не до бабских истерик.

– Что, боишься, гаишники права отберут?

– Кто их у тебя отберет, с твоей-то фамилией?

– Ты забыла, что у меня и мужа разные фамилии.

– Ой, будь ты хоть трижды Краснобояровой, какой же мент в нашем городе не знает, чья жена рассекает на красной Ауди с таким-то номером? Просто боюсь за свою молодую жизнь!

– Ладно, – поклялась Ольга, – ни больше, ни меньше! Ни грамма!

Тетя Настя доживала век в умирающей деревеньке Увары, почти затерявшейся в неумолимо наступающем лесу, почти на берегу потрясающей красоты озера. В деревне жителей осталось от силы десятка полтора-два, упертого старичья, не желающего покидать места, где вся жизнь прошла. Скоро и их не останется – перемрут, а кого-то дети все же уговорят переехать к ним, соблазнившись небольшими деньгами, которые обещают выплатить за старенькие домишки крутые деловые люди. И раскинется в этом благословленном уголке очередная база отдыха, а Гельке с Ольгой и приезжать уже будет некуда зализывать раны.

Раньше тетя Настя с мужем и семью детьми жила в Усть-Качинске. Одна из дочерей после педучилища была распределена в уваровскую школу, здесь и замуж вышла. Подросших детей нужно было учить дальше, а отец с матерью к тому времени уже вышли на пенсию, вот и разменялись: старики переехали в деревню, уже хиреющую, к природе и натуральному хозяйству, а дочь с семьей – в город, в их квартиру.

Мужа тетя Настя похоронила, поначалу ездила к детям в гости, к тем, кто поближе и кто приглашал. Но ездила без особой охоты, тяжела была на подъем, да и возраст… Потом, поглядевши-поглядевши на их житье, ездить перестала, мотивировав старостью, болячками и необходимостью присмотра за хозяйством. Живут себе дети более-менее ладно, кто более, кто менее, и хорошо. У всех семьи, дети, работа, заботы.

Взрослые, немолодые люди, и ее, тетю Настю, уже жизни учат. Что, в общем-то, и естественно – они в своем времени лучше ориентируются. А она в своем времени жизнь прожила, в нынешнее плохо вписывается, и многие вещи ей дикостью кажутся. Свою жизнь она прожила, как смогла, дети пусть свои проживут, как им нравится, а ей самое место в Уварах, среди своих немногих оставшихся сверстников. Там на нее никто не покрикивает и как с безнадежно больной не разговаривает, и не шипит по-змеиному «вы, мама»!

Тете Насте было хорошо за восемьдесят, но она, хоть и жаловалась на здоровье, не только себя вполне обихаживала, но и с хозяйством-огородом кое-как, но управлялась. Ангелина была ее последышем.

После ужина с распитой бутылочкой коньяка гостьи вырубились почти одномоментно. Хотя сначала они попытались немного поболтать. Окна были открыты, впуская влажную хвойную свежесть и запах озерной воды, ветерок шевелил штору, сверчки в саду словно ополоумели. Разговор протекал вяло, и вскоре совсем смолк, а потом опьяневшие от переживаний, коньяка и лесного благоухания гостьи начали в унисон похрапывать. Хозяйка уступила им спальню с двумя супружескими кроватями, а себе постелила в зале на диване. Кровать умершего мужа Пети она так и не выносила из дома, она стала гостевой.

Через какое-то время Оля проснулась. Разбудило ее бормотание. Сначала думала – телевизор бормочет: в щели под дверью мигали разноцветные сполохи. «Вот же двужильная, – подумала Оля, – целый день на ногах, натопталась, только бы до подушки, а она еще и телевизор смотрит! А может, она уснула под это бормотание? Надо бы выключить».

Сна не было ни в одном глазу. Уснешь тут! В горле – сушняк, в желудке – пожар. «Две старых дуры, – корила себя Ольга, – не запаслись на ночь минералочкой, после такого-то ужина»!

Она тихонечко, поэтапно, стараясь не заскрипеть – вдруг тетя Настя в самом деле задремала, а у стариков сон чуткий – сползла с кровати и стала красться к двери. Тетя Настя с кем-то разговаривала, надо думать, по телефону, а как еще? Как ни странно, в Уварах связь действовала. Оля чуть приоткрыла дверь.

– Сказала же, что приду! – сердито выговаривала кому-то тетя Настя. – «Вести» досмотрю и приду!

«Не завела ли себе тетя Настя воздыхателя? Какого-нибудь престарелого уваровского вьюноша? И бегает к нему по ночам на свидания! Или он ее навещает, а тут мы явились?»

Тетя Настя сидела на стуле перед телевизором, звук был приглушен, а телефона у нее в руке не было. Услышав скрип двери, тетя Настя обернулась.

– А-а-а, не спится? А чего? Комаров вроде нет. Или постель неудобная?

– Пить хочется!

– Ну, пойди попей, минералка в холодильнике.

– А с кем вы тут разговаривали?

– Да с подушкой! Хотела вести послушать, так она, сволочь, зудит: «Иди ко мне, чего ты там не видела, старая кочерыжка!»

За спиной Оли нарисовалась Геля.

– О, еще одной старой алкашке не спится, – резюмировала тетя Настя (а между тем, сама от коньячка не отказалась и хлопнула две рюмки!) – «Наше стадо шло на водопой»!

– А может, чайку? – спросила Гелька. – Все горит! Селедка была бесподобная. Все равно не уснем.

– Чайку, так чайку, – не стала возражать тетя Настя. – Иди, ставь.

Они чаевничали до трех ночи, Ольга делилась своим горем, а тетя Настя слушала внимательно, кивала с пониманием и подвела итог:

– Сволочь он (она произносила забавно – «цволичь»)! Все проходит, Олюшка, пройдет и это, поверь мне! Перемелется, образуется, устаканится… Но внученька-то моя какова стерва оказалась!

– Не ты первая, не ты последняя, – авторитетно поддержала мать Геля, имея на то полное моральное право.

– Ну а ты-то куда смотрела, мамаша?

– А я что могу?! Она большая девочка и живет отдельно.

– Эх, мало ты ей в детстве задницу порола!

– Да я и вообще ее ей не порола!

– А надо было!

– Да при чем тут Геля? – вступилась Ольга за подругу.

– Ладно, девчата! Спать пора. Все равно сейчас ничего не придумаешь. Это только кажется, что мы что-то решаем. Там, наверху, уже сами решили, чему быть. Тебя просто поставят в известность. Скоро и подскажут, что тебе дальше делать, вложат в голову. А ты подумаешь, что сама решение приняла. Так что не напрягайся, отдыхай себе.

Вот они и начали с утра отдыхать на озере. Озеро было не самое большое по уральским стандартам: восемь километров в длину, шесть в ширину, но с необычайной прозрачности водой, все камешки у берега можно было пересчитать.

– Ты смотри, – сказала Ольга, – вода под лучами солнца прямо светится, как бы серебрится! А откуда такое название – Чишкульское?

– Да вроде давным-давно оно называлось Чистым. Может, со временем «ст» превратилось в «ш». Ну и, ты же знаешь, в наших краях в названии почти всех озер в окончании – «куль». По-башкирски – озеро.

– Как-то не очень убедительно.

– Не капризничай. Не нравится – придумай другую версию. А вода не просто так себе серебрится. Есть легенда, что где-то поблизости был разбит лагерь пугачевцев. Местные богачи, чтоб откупиться, насобирали три мешка серебра и привезли им в презент. Их командир не принял взятку и велел бросить мешки в озеро. Вот вода и серебрится.

– Красиво! Были же люди, бессребреники! Не то, что нынешнее племя…

– Так это же легенда! А может, и жили-были когда-то такие… Я вот никогда не понимала, почему люди едут на отдых в зарубежье. Бассейны там, шезлонги, кадки с пальмами, все заасфальтировано…

– Любопытство, во-первых… Во-вторых, сервис прельщает… В-третьих, раз у Марьи Ивановны ковер три на четыре, нам тоже обязательно надо купить, чем мы хуже! – пробормотала разомлевшая Оля.

– А в-четвертых?

– Есть, наверно, и в-четвертых, и в-пятых… Отстань!

– Я бы вот съездила куда-нибудь, да кошелек мой упирается. А тебе-то почему бы не съездить?

– Да я пару раз съездила, ты же знаешь. Больше нет желания. Я вот лучше здесь, на бережку, на песочке, среди леса… Тишина, безлюдье…– на берегу и в самом деле кроме них никого не было. – А что там за остров голубеет?

– А это и есть знаменитый остров Ираиды, неужели не слышала?!

– Что-то такое слышала… Толком не знаю…

Далеко-далеко, примерно посередине озера, пожалуй даже ближе к противоположному берегу, в голубой дымке вырисовывался остров.

– Она кто – Ираида?

– Вроде бы княжеская дочь. Сбежала из дому, чтобы не идти замуж за немилого. Каким-то макаром переправилась на остров, Может, лодку у кого украла. Там и укрывалась.

– Как же она выживала? Княжеская-то дочь?

– Да она врачеванием занималась, травницей была, а платы не брала. Местные ей на лодках и продукты возили, и по хозяйству помогали. Почитали ее как святую. Когда умерла, под скалой похоронили, а на скале крест поставили. Отсюда не видно, а туристам, когда их на катере возят на остров, уже ближе к середине озера крест виден.

– Да как же он уцелел? За века?

– Не уцелел, его меняют, но ставят на том же месте, хотя от могилы, конечно, следа уже не осталось.

– А кто меняет?

– Не знаю. Может, местные, а может, и от церкви кто. Тут даже крестные ходы бывают. Вообще, место святое. Там после смерти Ираиды монахи поселились и много лет обитали. В двадцатые годы их, вроде бы, разогнали, но один все же остался, отшельничал. Потом и его похоронили на острове, рядом с Ираидой. А кельи, хоть и полуразрушенные, до сих пор существуют. Вот туристы и едут. Местная достопримечательность. Тут ведь их не так много, достопримечательностей, а туристов надо завлекать.

– Надо бы как-нибудь и нам съездить… Интересно же…

– Так и давай съездим!

– Не сейчас. Потом как-нибудь. Сейчас тишины хочу и одиночества, как ты не понимаешь?

– Чего уж тут не понять, – проворчала Геля. Она-то, в желании развлечь Ольгу любыми способами, готова была даже лишний раз подвергнуть себя риску и снова сесть с ней в машину. От Уваров туристические катера не курсировали, нужно было ехать на турбазу.

За два дня, проведенных в Уварах, Ольга, если и не приняла какого-то конкретного решения по своей проблеме, то почти примирилась с ситуацией и немного успокоилась. На звонки мужа не отвечала, вообще отключила телефон – нет связи, и все тут! Хватит с него и записки с предупреждением о необходимости срочно уехать. Безо всяких объяснений.

Послушаю тетю Настю, подумала она, может, и правда, решение мне вложат в голову свыше. Следовало бы им там, наверху, поторопиться: неминуемая встреча с мужем приближалась. Может, по дороге вложат?

Можно было бы, конечно, вернувшись, сделать вид, что ничего не случилось. Просто двум взбалмошным бабенкам взбрело в голову устроить себе девичник на лоне природы, и жена сбежала на пару дней от обрыдшего домашнего очага. Сделать вид и ожидать, когда само рассосется. Тем более, что со стороны мужа могла иметь место просто интрижка – взбрык стареющего мужчины, тяга к молодому телу, а не более тяжелый случай: встреча с единственной и неповторимой на склоне лет. Как у Тютчева:

О ты, последняя любовь,

Ты и блаженство, и безнадежность!

Гелька вон всю жизнь терпит, и жива все еще. Да вот беда, притворяться Ольга отродясь не умела. Проживать совместную последующую жизнь и делать вид, что все исключительно прекрасно, не хотела. Они с мужем всегда были абсолютно уверены друг в друге.

Хотя Геля конечно права; тех чувств, что испытывала к Антону, к Володе Оля не испытывала никогда. Но тогда была молодость, особое восприятие жизни, первая любовь… Наверняка и Володя в свое время испытывал особые чувства к первой жене, с которой давно был в разводе, совсем иные, чем к Ольге. Но ведь жили они вполне счастливо!

2.

Интересный сон, не правда ли? Согласитесь, что не каждую ночь такие снятся…

Александр Бирюков. Свобода в широких пределах, или современная амазонка.

Ночь у Зои Васильевны Коневой, пенсионерки шестидесяти трех лет, выдалась нескучная. Ежечасно она вскидывалась, как будто под бока кто толкал, и снились ей не то чтобы кошмары, но какие-то тревожные, невразумительные сны. Обычно они не запоминаются, разве что привидится сон под самое утро, перед пробуждением. Тогда, если снится что-то приятное, просыпаешься с досадой, что не досмотрела до конца. И днем пребываешь в хорошем настроении, не осознавая причины этого. Ну, а если среди ночи привидится какой-то кошмар, от которого просыпаешься в холодном поту, то пробуждение в радость. Слава богу, слава богу, это только сон! Но весь день – на душе непонятная смута и тревожное ожидание.

Два сна Зое Васильевне запомнились, такие были яркие и реалистичные.

Снился Михаил Боярский, в неизменной черной шляпе и с сине-белым «зенитовским» шарфом на груди. Он грозил пальцем и ругался: «Долго ты еще копаться будешь, курица? Поезд скорый, стоит всего две минуты»! А в черном небе над ним сверкали молнии, и грохотал гром.

Во втором сне она получила письмо от двоюродной тетки Евдокии Афанасьевны, Дуни по-домашнему. Тетя Дуня грамоту одолела самоучкой. То ли в селе, где она родилась, не было никакой школы, даже церковно-приходской, то ли в многодетной семье не было возможности послать Дуньку на учебу. Буквы она освоила самостоятельно, а слоги не осилила, и складывала слоги в слова как Бог на душу положит. Читать ее письма с непривычки было весьма затруднительно.

Начиналось послание традиционно, у тети Дуни выработался собственный эпистолярный шаблон. Вверху страницы был нарисован горизонтальный огурец – подобие туловища, на четырех коротких толстых огурцах-лапах и с длинным тонким огурцом-хвостом, загнутым крючком. Венчала туловище несоразмерно огромная башка с маленькими круглыми ушками и пышными, чапаевскими усами. Под монстром полукругом, обрамляя его, вилась подпись: «етополкан оннес еттебеписьмо». Далее шло само письмо с многочисленными приветами от родственников, описанием всех своих болячек в анамнезе и окончательным диагнозом: «етояскоро умрухоть быищохоть дваденька пожить чтоботтибя неграмотной писмадожд аться но такиумру недождусь внучечкалена говорит утибявышшее абразование аты видносовсем неграмот ная хужеминя ниразунинапишешь старойтетке а работаешьвби блиотеке навернатолько книжкивсе читаешь целыйдень былаб я грамотна ябминистром работала и каждый деньбы письмаписала».

Текст умещался на полутора страничках, а оставшиеся полстраницы были отданы с барского плеча еще одному рисунку – птице. Птичка, почти в натуральную величину, изображалась в профиль, и потому с одним крылом, а в клюве держала конверт. Обрамляла рисунок подпись – «ждуответа как соловейлета». Учитывая масштабы размеров Полкана-письмоноши и размеров соловья, можно было прикинуть, что соловей больше соответствовал какому-нибудь гигантскому кондору, поскольку в его туловище спокойно можно было разместить с пяток Полканов. Вероятно, птаха символизировала силу ожидания тетей Дуней ответа.

Обычное письмо. Странным было то, что обе странички Дюна заключила в черную траурную рамочку. Сама-то Евдокия Афанасьевна умерла уже много лет назад. Вспомнив об этом, Зоя Васильевна проснулась в холодном поту: траурное письмо с того света! Что бы это значило? Неужели уже пора готовиться ТУДА? Внучка ведь совсем еще маленькая!

Дочь Леночка поздно надумала обзавестись ребенком. Все-то она перебирала мужей, искала среди них подходящего кандидата на роль отца. В результате остановилась на кандидатуре Кирилла, а годков-то уже к тому времени немало набежало – и ей, и Зое Васильевне.

Утром Зоя полезла в сонник. Про письма там было довольно много толкований: и большие деньги, и предостережение, и опасность, если письмо заказное. А оно, Зоя Васильевна помнила отчетливо, было именно заказным! А черная обводка – так и вообще значила печаль!

Соседка, постарше Зои на полтора десятка лет, успокоила: помин тетка просит. Собери чай, дескать, да позови бабушек. Все сны об усопших, которыми с ней делились знакомые женщины, баба Тося-Кравчучка толковала в одном ключе, поскольку имела невинную слабость – чаевничать с еще остававшимися в живых немногочисленными сверстницами. А где же сейчас с ними встретишься? В основном, на поминках. Она и по поминкам ходила не только за тем, чтоб вкусно поесть, но и за общением.

У бабы Тоси имелась записная книжка, изрядно потрепанная – ежедневник. Вела она его чрезвычайно тщательно и поначалу скрупулезно заносила в свой кондуит только всякую знакомую новопреставленную душу. Позже – и душу полу-знакомую, а с течением лет – и тех, про кого, будучи молодой и бескомпромиссной, говорила: «да я с ней на одном гектаре с…ть не сяду»!

Дело было не в том, что с возрастом она изменила своим моральным принципам. Скорее, сместились ориентиры. «Смерть всех равняет. Надо прощать!» – говорила, возведя очи горе и собрав губы в куриную гузку, Кравчучка.

Три года назад Зоя Васильевна и ее близкая подруга Людмила Петровна похоронили свою третью подругу – Людмилу Ивановну, Милу. Всю траурную церемонию погруженная в горе Зоя, бывший библиотекарь с филологическим образованием, повторяла про себя почему-то всплывшие в памяти слова Конфуция: если долго сидеть у реки, можно увидеть проплывающий мимо труп твоего врага. Тогда она написала стихи, реквием, так сказать, на смерть Милы.

Врагов у Милы не было, по крайней мере явных. Зоя Васильевна имела в виду, что дорогие нам люди, а следовательно – хорошие, почему-то рано умирают, а всякое человеческое барахло, от смерти которого никому не было бы ни жарко, ни холодно, живет и здравствует.

– Бог тебе не санитар леса, – сказала по этому поводу Кравчучка, – чтоб зачищать этот мир. Сами наплодили алкашей, наркоманов и убийц. И педофилов всяких. И разных других гадов.

Наверняка в телевизоре услышала, не сама же придумала? А она, вздохнув, добавила:

– Но все же надо их хоть после смерти прощать. При жизни-то терпения у нас не хватает.

Зоя видела в такой позиции скрытое лукавство. При всей незлобивости характера так далеко ее всепрощенчество к людям, с которыми она «с…ать бы на одном гектаре не села», не простиралось.

Каждому месяцу в блокноте бабы Тоси отводилось несколько листочков, большей частью уже заполненных. Странички были аккуратно разграфлены: ФИО, дата смерти, девять дней, сорок и год. Полгода Кравчучка не высчитывала, поскольку мало кто устраивает на полгода поминки. Как правило, разнесут родственники соседям пироги, фрукты и конфеты, а то и вообще – помянут узким семейным кругом.

Ну, помин, так помин! Не грех и помянуть. Как раз завтра и помянем узким кругом. С этим худо-бедно разобрались.

С Боярским же были непонятки. С поездом все, согласно соннику, более-менее ясно: пассажирский – большие перемены, скорый – твои желания исполнятся. Зоя Васильевна на следующий день ожидала приезда в гости любимой подруги, той самой Людмилы Петровны с мужем Толиком и молодой их общей приятельницей Василисой, и именно поездом. Естественно, она непрерывно об этом думала, вот мозг и сработал.

Молния и гром тоже были в тему: неожиданная радость и известие. Радость, конечно, была ожидаемой, а известие – ну, понятное дело, они при встрече будут даже во множественном числе! Но при чем здесь Михаил Боярский?! Про него, разумеется, в соннике не было никакого упоминания.

Весь день мысли Зои Васильевны плясали вокруг обещанных неожиданной радости и известий, связанных с поездом, громом и молнией. Ближе к вечеру она вдруг осознала, что, шинкуя капусту на борщ, тихонько мурлычет: «Сяду в скорый поезд, сяду в быстрый поезд», и стало понятным присутствие Михаила Боярского во сне. Потому как дальше в этой его песне были слова:

Однако, какая прихотливая цепь ассоциаций. Вот они, загадки психики!

А с письмом тети Дуни в траурной рамке даже к вечеру ничего не прояснилось. С чего это тетке пришла ТАМ в голову мысль окантовать свое послание живой племяннице в черную рамку? Никаких ассоциаций, ни единичных, ни, тем более, цепных, у Зои Васильевны не возникло, а осадочек остался. Ну, однозначно, нужен помин!

Южноуральский поезд опаздывал уже на полтора часа. Встречающие своих гостей извелись от нестерпимого артюховского августовского солнца, и уже не бродили по раскаленному перрону, разминаясь. Поскольку никто ничего не объяснял, предположения истомившимися встречающими высказывались одно тревожней другого, от преждевременных родов одной из пассажирок до теракта. Очумевшая от расспросов девушка в справочном захлопнула окошко и задернула шторку.

Зое Васильевне повезло. Дефилируя по перрону, она заприметила благословенный уголок. Два старых раскидистых тополя и торцевая стена двухэтажного здания вокзала образовали тенистый оазис. Посредине этого оазиса вместо полагавшегося всем нормальным оазисам колодца стоял каким-то чудом уцелевший памятник Ленину со вскинутой рукой – верной дорогой идете, товарищи! Вконец озверевшие ожидающие-встречающие, невзирая на возможный конфликт с изредка появлявшимися стражами порядка, перетащили в оазис с десяток лавочек с солнцепека, от фасада вокзала, где на них все равно никто не сидел.

Разумеется, свободных мест не было. Зоя Васильевна прибрела к решетчатому забору и прислонилась к решетке. И тут прозвучал голос! Даже не голос, скорее, ангельский глас:

– Женщина, идите к нам, мы потеснимся!

Ее гостеприимно манил к себе рукой ангел в образе молодой полноватой женщины в традиционной летней униформе артюховских женщин: белых полотняных бриджах и цветастой синтетической блузке навыпуск.

– Идите-идите! В тесноте, да не в обиде! Вы южноуральский встречаете? Мы тоже, племянница в гости приезжает. Муж пошел узнать насчет опоздания. Может, скажут уже чего? Присаживайтесь! Что за бардак! Никто ничего не объясняет! Задерживается – и все! Дескать, по техническим причинам!

Зое Васильевне не удавалось вставить и словечка.

– Меня Аня зовут. Дети уже извелись, – пышнотелый ангел кивнул на двух пацанов лет по восьми-десяти.

В то, что два ангелочка извелись, не слишком верилось: ангелочек постарше азартно спихивал младшего с лавки, младший не поддавался и, намертво вцепившись руками в деревянную спинку, ногами молотил брата по чему придется. Зоя Васильевна наконец втиснулась в словесный поток, поблагодарила Аню, присела и ощутила, что она в раю.

Вернулся муж.

– Сказали – по техническим причинам. Поломка устранена, поезд на какой-то промежуточной станции. Ждут окна, чтобы его вклинить. Ориентировочно, еще пару часов ждать. Может, меньше.

– Ну что, – сказала ангел-Аня, – раз так, поедем мы с мальчиками домой, пока они тут вокзал не разрушили. А ты оставайся, какой смысл тебе туда-сюда мотаться?

Мальчики заорали, что они не устали и хотят остаться с папой, а также – пить. Папа повел мальчиков на водопой.

– Просто наказание, – вздохнула мама. – Полдня коту под хвост. Могла бы дома что-нибудь полезное поделать. А вас как зовут?

Зоя Васильевна, спохватившись, представилась.

– Где-то я вас видела, – сказала Аня. – Вы не в Первомайском микрорайоне живете? Может, в супермаркете сталкивались? Вы в «Мальвину» ходите закупаться? У нас квартира как раз над «Мальвиной». Удобно, за покупками не надо далеко ходить. Хороший магазин!

– Нет, я – в Октябрьском! У нас «Мальвины» еще нет. Вроде, собираются открыть. Просто у меня лицо такое, на кого-нибудь да похожа. Мне часто это говорят. Типичная славянская внешность.

– Откроют, раз собираются, – утешила Аня. – «Мальвины» уже по всему городу пооткрывались. Ну, вот и мои орлы! Напились? Может, все-таки поедем домой? А папа Верочку сам встретит.

– Нет! – дружно заорали орлы. – Мы тоже хотим Верочку встретить!

Папа с надеждой взглянул на маму.

– Ну ладно,– обреченно вздохнула мама, – тогда и я останусь.

Поскольку свет в конце туннеля забрезжил, дальнейшее ожидание было уже не таким изматывающим. Два с половиной часа если и не пролетели незаметно, то за разговорами и не ползли бесконечно.

Аня рассказывала про своих орлов. Орлы между тем демонстрировали друг на друге приемы самообороны, причем далеко не отходили и иногда в пылу борьбы задевали руками и ногами маму с чужой бабулей. Им требовались зрители и судьи. Папа периодически уходил за новостями, но Зоя Васильевна не без оснований подозревала, что просто передохнуть от неиссякаемой энергии отпрысков, на которую не действовала даже жара.

– Младший, Сема, представляете, уже сам может суп сварить! – хвасталась Аня.

– Какой молодец! А сколько ему?

– Девять, десятый. А Дане – десять, через два месяца одиннадцать. Они у нас погодки. Не стали откладывать, решили, раз уж так получилось, лучше сразу переживем самое трудное время.

– И правильно! А Даня тоже умеет суп сварить?

– Нет, Даня у нас лодырь, хоть и старший.

– Я не лодырь, – обиделся Даня, – просто мне не интересно! У меня другое призвание. Но я же картошку чищу!

– А какое у тебя призвание?

– Робототехника! Я – технарь, у меня мозги устроены как у папы. Хотя я похож на маму. А Данька – наоборот, похож на папу, а мозги у него мамины!

– А с мамиными мозгами что не так?

– Ну, там, супчики варить, в магазин ходить. По женской части.

– В таком случае, тебе обязательно придется жениться пораньше, с техническими-то мозгами, – пошутила Зоя Васильевна. – Да еще и жену искать, чтоб умела готовить, а в наше время это не такая уж легкая задача. У многих девочек тоже мозги технические. Или у их мам… гм… технические.

– Зачем это жениться? – возмутился Даня. – Я не хочу! Я вообще не собираюсь жениться!

– Ну а кто же тебе готовить будет?

– Ну… я, может, еще научусь… Или просто можно пиццу заказывать!

– Даня у нас женоненавистник, – засмеялась мама. – Он с девчонками дерется. И даже имен их не запоминает. Он их называет – толстая девочка, лысая девочка, злая девочка… А вот Семе и жениться необязательно, он уже решил, что будет поваром. Но как раз он у нас – дамский угодник. Дружит только с девочками.

– Одно другому не мешает, – резонно заметила Зоя Васильевна.

…Наконец объявили прибытие южноуральского, и нумерацию вагонов – с головы поезда. Народ, прикинув, где остановится нужный вагон, рванул встречать своих прибывающих гостей. Освободившиеся было лавочки тут же заполнились изнывающими неподалеку в терпеливом ожидании новыми страдальцами.

Аня с Севой и мальчиками значительно обогнали замешкавшуюся Зою Васильевну. Поспешавшей к нужному вагону, ей вскоре снова попалось навстречу семейство ее недавних соседей уже с племянницей Верочкой – дочерью покойной Севиной старшей сестры, как сказала Аня.

Вера – высокая стройная девушка с рассыпавшейся по плечам гривой русых волос, в черных очках, скрывающих половину лица (что было очень кстати, учитывая жестокий нрав артюховского солнышка), что-то оживленно рассказывала. Аня и Сева несли по сумке в руках – Верочкин багаж, а их орлы висли у девушки на руках, и она их почти тащила волоком.

Аня что-то спросила у девушки. Шагавшая в быстром темпе Зоя Васильевна услышала краем уха Верин голосок:

– Пока не знаю, тетя Аня, но очень может быть!

Что-то молнией промелькнуло в мозгу Зои, какое-то далекое воспоминание-картинка, что-то из детства, но тут впереди она увидела своих дорогих гостей: Анатолий Михайлович помогал спуститься со ступенек жене, а Василиса уже стояла на перроне возле горы сумок. И воспоминание растаяло, не зацепившись в памяти. Но что-то очень симпатичное, обдавшее сердце теплой волной!

Странные шутки шутит в последнее время моя память, мимолетно подумала Зоя. Пожалуй, самое время уже и на танцы записаться. Кроссворды Зоя Васильевна разгадывала систематически, и довольно лихо с ними разделывалась. А еще – каждую свободную минутку раскладывала в компьютере пасьянсы (такая, надо признать, зараза – хуже семечек!) и тоже достигла в этом деле определенных успехов. И где-то она прочитала, что для укрепления памяти нужно больше танцевать. Казалось бы, какая связь? Но умные люди ведь зря не скажут!

Еще раз пришлось увидеть Зое дружное семейство соседей по лавочке на привокзальной площади, когда они рассаживались в свою «тойоту», а Зоя с Люсей, Толиком и Василисой – в такси. Аня уже сидела с мальчиками на заднем сиденье, Сева за рулем, а Вера замешкалась у открытой передней дверцы. Прежде чем сесть в машину, она, покрутив головой, окинула взглядом площадь и группки пассажиров, ручейками растекавшихся в разные стороны.

Классический сюжет, невольно усмехнулась про себя Зоя Васильевна: наверняка какой-нибудь симпатичный попутчик пудрил девушке мозги всю дорогу, а подойти попрощаться и не подумал, мерзавец. Или постеснялся. Некоторым доверчивым девушкам свойственно верить в счастливое продолжение дорожного знакомства.

Но Зоя была слишком занята собственными приятными хлопотами, чтобы зацикливаться на проблемах чужих простодушных девушек. Простились они с новыми знакомыми впопыхах, на бегу, торопясь навстречу своим гостям. Совсем ведь не обязательно каждое новое знакомство перерастает во что-то большее.

А вечером, за праздничным ужином, гости, наконец, поведали в подробностях и о причине задержки поезда, и о своих злоключениях.

Супруги Комаровы, посовещавшись, решили покупать билеты в купейный вагон. Подороже, конечно, но зато спокойнее. Их трое, значит, в купе будет только один чужой человек, а с этим уже можно мириться. Вполне возможно, судьба пошлет приличного человека, а не афериста какого-нибудь или любителя крепких спиртных напитков. Да и спокойней: не будет той толкотни, что в плацкартном вагоне, вечно занятых туалетов, детского плача.

Едва они успели загрузиться, поезд тронулся, на их станции он стоял всего две минуты. В купе на верхней полке уже расположился пассажир – молодой человек весьма живописной наружности. «Какой…волосатик!» – охарактеризовала его про себя Людмила Петровна. Как выяснилось позже, точно такую же характеристику, и даже теми же словами, дала ему и Василиса, тоже про себя, разумеется. Еще Людмила Петровна подумала: «На кавказца не похож, но восточная кровь в нем, несомненно, имеется. Может, еврей?»

Молодой человек был высок и строен, но не субтилен (это стало видно, когда он решил выйти из купе и спустился с верхней полки). Смуглый, темноглазый, с курчавой черной бородкой и бакенбардами, а-ля Михаил Козаков в «Человеке-амфибии». На голове у парня было нечто неописуемое: не то бандана, не то шапочка без верха, экзотически расписанная, иероглифами ли, веточками ли, палочками. С макушки на эту броскую расписную повязку в живописном беспорядке свешивалось множество черных косичек. Возможно, что и все двадцать пять, как у узбечек. «Нет, это не узбекские косички, – поправила Вася, когда попутчик вышел, – а дреды, африканская прическа. Сейчас многие с ними ходят».

– Не приходилось видеть, – сказала Люся с осуждением. – Во всяком случае, у нас, в старом Ильменске. Совсем с ума молодежь посходила.

Но ладно бы только косички. Когда трое новоприбывших пассажиров вошли в купе, то, согласно правилам приличия, сердечно поздоровались. Молодой человек оторвал взгляд от смартфона, буркнул что-то неразборчиво и опять в него уткнулся. Анатолий Михайлович слегка стушевался, но по инерции спроста продолжил, в тех же рамках дорожного приличия:

– Далеко едете? Мы вот – в Артюховск! Долго будем вместе путь делить?

Волосатик ловко выудил из-под черных косичек наушники и демонстративно вставил их в уши, тем самым изолировавшись от попутчиков. Не произнеся ни слова, он дал понять, что к дальнейшим расспросам не расположен. Шокированные Комаровы и Василиса переглянулись. Поезд тронулся.

Так и ехали. Люся в душе уже начала задним числом колебаться: не лучше ли было перетерпеть толчею и неудобства плацкартного вагона, чем эту гнетущую демонстративную молчанку? «Тетя Люся, не обращайте внимания», – шепнула ей Василиса.

Легко сказать! Прямо психологический дискомфорт. Но хоть грязными носками не воняло. Постепенно все же притерпелись и приспособились. Вели себе тихий разговор между собой.

Слава Богу, частенько нелюдимый Волосатик, пресытившись смартфоном, выходил в коридор и подолгу стоял у окна, глядя на проносящиеся пейзажи. Когда, наконец, он прибыл на свою станцию назначения и их покинул, всем даже дышать стало легче, честное слово! Зато потом его место заняла милая девушка, которая, во-первых, едва войдя и поздоровавшись, представилась. Во-вторых, выяснилось, что она тоже едет в Артюховск – они с онлайн-друзьями надумали устроить встречу в реале на базе отдыха. Людмила Петровна с Анатолием Михайловичем переглянулись и понимающе покивали: уроженцы Артюховска, они были в курсе, что вокруг их города по живописным волжским берегам было разбросано немало баз отдыха. В-третьих, девушка часами пропадала в тамбуре и трещала там по телефону, так что от нее никакого напряга не было.

Но это все были только семечки-цветочки, как вскоре выяснилось. Подумаешь, нелюдимый сосед! Родители плохо воспитывали, вот и вырос молодой хам. Все познается в сравнении, как обычно.

Вскоре после того, как отъехали от очередной станции, началась какая-то суета в коридоре. Сначала проводница Надя довольно настойчиво стучала в соседнее купе и взывала: Владимир Алексеевич! Потом умолкла, видимо, достучалась. Но спустя какое-то время возле соседнего купе опять началась суета. Любопытная Люся сунулась, было, разузнать, что там происходит. Но успела она только увидеть двух полицейских, входящих в купе. Тот, что входил последним, – здоровый краснорожий амбал с расходящимися на пузе полами форменной рубашки – повернулся на звуки открываемых дверей и гаркнул в пространство:

– Граждане, будьте добры, зайдите в свои купе! Не беспокойтесь, все в порядке! С вами поговорят, если будет необходимость!

Он сам себе противоречил, и Людмила Петровна это мигом уловила. С одной стороны – «не беспокойтесь, все в порядке», с другой – «поговорят, если будет необходимость»! Значит, такая необходимость может возникнуть? Тогда Люся неплотно прикрыла дверь, чтобы хоть в щелку была возможность следить за развитием событий.

В соседнем купе было тихо: ни звуков ссоры, ни возмущенных восклицаний. Впрочем, там и всю дорогу было тихо, не доносилось ни скрипа полок, ни смеха и бубнежа, свидетельствующих о том, что пассажиры общаются. Люся даже предположила, что пассажирам соседнего купе так же не повезло, как и им, и что там едет парочка таких же экземпляров, как их попутчик-бирюк.

Минут через десять полицейские в полном молчании проследовали мимо их купе обратно, а за ними, след в след, встрепанная проводница. Тут же в сторону служебного купе потянулась цепочка изнывающих от любопытства пассажиров, в надежде свое любопытство удовлетворить. Увы, возвращались они весьма разочарованными, поскольку громко возмущались неразговорчивостью проводницы, ранее весьма общительной.

– Вася, ты бы тоже сходила? – полувопросительно предложила Люся.

– А смысл? Рано. Надя еще не созрела. Пойду через полчасика.

– Почему – через полчасика, а не через часик?

– Потому что через часик Надя будет будить свою напарницу. Она же дежурила ночью, значит, на сегодняшнюю ночь заступит Гуля. Когда Гуля проснется, Надя ей все и расскажет. А пока Гуля спит, Надя будет дозревать, и я предполагаю, что ей станет невмоготу терпеть лишних полчаса.

– Ну, ты стратег! – восхитилась Людмила Петровна.

Через полчасика Василиса взяла кошелек и отправилась за информацией.

– А кошелек зачем? – поинтересовался Анатолий Михайлович.

– Ну что вы, ей богу, дядя Толя, – вздохнула Вася, – кто ж за просто так добывает разведданные?! Я куплю чего-нибудь к чаю, а может, даже и на сувенир замахнусь с железнодорожной символикой – подстаканник там какой! Нынешний пассажир, в основном, небогат и экономен, как и мы, бич-пакетами из дому запасается. А план-то проводникам выполнять надо?! А в процессе купли-продажи, глядишь, чего-нибудь да и узнаю.

– Ну, Василиса, – покрутил головой Толик Комаров, – не знал за тобой таких способностей!

– Ой, да я и сама себе частенько поражаюсь! – засмеялась польщенная девушка. – Откуда что берется!

Что правда, то правда – Василиса обладала редким даром располагать к себе людей. При этом, однако, она была человеком не слишком общительным и даже, пожалуй, несколько замкнутым. Как-то в ней мирно уживались эти два качества.

Круг людей, близких ей, был не слишком широк. Однако две пожилые дамы, задушевные подруги Зоя Васильевна и Людмила Петровна, сумели попасть в этот узкий круг. Василиса пребывала в возрасте тридцати, скажем так, с хвостиком. Тем не менее, это не помешало ей найти общие темы и точки соприкосновения с двумя очень немолодыми тетками.

Возвратилась она с пачкой шоколадного печенья и симпатичным керамическим мужичком, толстеньким и румяным. Толстячок был в форме железнодорожника, но почему-то китель его был надет поверх тельняшки, да и моржовые усы больше подходили боцману. Возможно, этот диссонанс вызывал сомнения в потенциальных покупателях, или же отпугивала цена, но до сих пор на симпатичный сувенир никто не позарился. Анатолий Михайлович, вертя железнодорожного боцмана в руках, тоже рассматривал его критически.

– Морские пехотинцы есть, знаю. Про морских железнодорожников не слыхал. Новый род войск, что ли?

– Не заморачивайтесь, дядя Толя! Может, он просто мерзляк и для тепла поддел тельняшку. Побегай-ка между вагонами да постой на перроне в любую погоду! Специфика профессии!

– Логично, – согласился Анатолий Михайлович, все же с некоторой долей сомнения.

– Ой, какая прелесть! – воскликнула как раз в этот момент заскочившая в купе, в промежутке между двумя звонками, новая попутчица Соня. – Где вы его купили? Я тоже хочу такого!

– К сожалению, он пребывал в гордом и тоскливом одиночестве, – пояснила Василиса. – Но я могу вам его уступить!

– Серьезно?! Ой, спасибо!

Таким образом, экспедиция Васи хоть и имела минимальные результаты, но обошлась без финансовых потерь. При этом главную роль в добывании у проводницы сведений сыграл именно «морской железнодорожник», стоивший прилично. Но Надя много не рассказала.

В соседнем купе умер пассажир. Билет у него был до Артюховска. Странность была в том, что в Артюховск следовали и остальные три пассажира этого купе, вернее, пассажирки. Билеты всеми четырьмя тоже были приобретены в одном месте – маленьком городке Усть-Качинске, и даже в один день. Но они к отправлению поезда дружно не явились.

Когда будущий покойник занял купе и узнал об отсутствии попутчиц, сразу предупредил проводников, чтобы не вздумали к нему кого-нибудь подселять, и оплатил все три пустующие места. Сказал, «уладьте там этот вопрос» и добавил еще купюру, чтоб уладили. Еще сказал, что специально поехал поездом, чтобы отдохнуть за дорогу, и что такое совпадение ему сам Бог послал. Но Наде почему-то показалось, что он все же нервничал. Впрочем, тому могли быть разные причины.

Пассажир просил, чтобы его не беспокоили, он хочет отоспаться. Только чтобы приносили чай.

– Наверно, работа собачья, – предположила Надя. – Какой-нибудь большой начальник. Вальяжный такой, барин. А в ваш Артюховск, скорее всего, на рыбалку ехал. К вам все начальство на рыбалку ездит, даже московское.

– А как же он умер? Сердце?

– Скорее всего. На инсульт непохоже. Инсультники, когда умирают, – фиолетового цвета становятся, приходилось видеть! И колбочка с рассыпавшимися таблетками от сердца на постели лежала, не успел, видно принять.

– Бр-р-рр! Ну и работка у вас!

– Нормальная работа! Всякое, конечно, бывает. И заболевают, и рожают. Случается, и умирают, вот как сегодня.

– Старый?

– Не-е-ет! Полтинник с хвостиком.

– И что ж, вы его так и не беспокоили?

– Ну, чай носили, как просил. Припасы у него свои. Постучим – обязательно спросит «кто?», только потом откроет. И, кстати… Как же это я сразу не сообразила… Впопыхах да в расстройстве…

– Чего не сообразила?

– Да чай-то я ему еще утром отнесла, а он к нему даже не притронулся…

– Ну и что? Он же умер!

– Да дело в том… Стакана-то два стояло… Один пустой, второй полный.

– Ну, может, с вечера стакан остался, забыли забрать?

– Может.. Но я руку протянула – стаканы забрать, пока подстаканники не сперли, нам платить потом… а Костик, ну, полицейский наш, рыкнул: «Ничего не трогай пока»!

– И что?

– Чай еще горячий был… Это что же, он за полдня не остыл?

– Так жара-то какая!

– Да хоть какая жара, а он должен был остыть за полдня!

– Ну да, вообще-то правильно, – признала Василиса.

– И всегда телефон у него был в руках, даже когда чай ему приносили, все пальцами по нему шарился. Только кивнет – спасибо мол, поставьте на столик, – задумчиво продолжила Надя и вдруг замолчала.

– Что-то еще вспомнила? – деликатно подтолкнула Василиса.

– Д-д-да, – с запинкой ответила проводница. И тут же заторопилась: – Ты иди! Мне тут надо… Надо же ребятам об этом сказать… Полицейской бригаде, что нас сопровождает.

– Да о чем?!

– Так телефона-то у него не было, когда купе осматривали! Не выбросил же он его в окно, перед тем как умереть.

– Может, уронил куда, а вы не заметили?

– Это вряд ли…Ты иди, иди!

И вот на ближайшей станции в вагон вошли несколько человек в штатском и, предводительствуемые Надей и краснорожим Костиком, сразу направились в купе, где умер пассажир. Хотя поезд по расписанию должен был стоять сорок минут, из вагонов на перрон никого не выпускали, невзирая на бурные протесты не только тех пассажиров, что прибыли к месту назначения, но и желающих размяться, покурить и прикупить продуктов.

Отправление не было объявлено ни через сорок минут, ни через час, а потом поезд и вообще загнали в тупик. Накрытое простыней тело вынесли из вагона на носилках два дюжих санитара и увезли. Пассажиры злополучного вагона вздохнули было с облегчением, но несколько поторопились перевести дух. Далее прибывшие люди в штатском начали методично всех опрашивать и проверять документы.

– Так что мы сразу попали под колпак родной полиции, – вздохнула Людмила Петровна.

– И почему-то особенно интересовались нашим молчаливым попутчиком – Волосатиком, – вставил Анатолий Михайлович.

– Да потому, что билет у него тоже был до Артюховска, а вышел он на три станции раньше, – пояснила Василиса. – Вроде бы у него здесь друг живет, и когда узнал, что Волосатик будет проездом, велел ему сойти на их станции, иначе – дружбе конец! Волосатик и поменял планы.

– А ты откуда знаешь?

– Надя сказала, когда я белье носила сдавать.

Тут «Нокия» Зои заиграла мелодию из «Крестного отца».

– О, Лидия Федоровна! – оживленно воскликнула Зоя, подмигнув Комаровым, – привет-привет! А мы тут с …

Но Лида Бурлакова даже договорить ей не дала, а сразу начала гневаться:

– Да знаю я прекрасно, с кем! Гостей, значит, принимаешь?! «Мы тут…», – передразнила с сарказмом. – А мне, значит, знать о том не положено? Я уже как бы и не при делах?

– Как не при делах? – залепетала Зоя Васильевна. – Ты же была в курсе, что они должны приехать!

– В курсе, конечно, была, а когда приедут – ты меня известить забыла!

– Мы хотели сюрприз сделать! Поезд сильно опоздал, все устали, как приехали – так надо же помыться-отдохнуть! Хотели вот завтра с утра и ехать к вам. Чего ж на ночь глядя-то? А ты откуда узнала? – продолжала оправдываться без вины виноватая Зоя Васильевна.

– У меня муж кто? – отмахнулась Лида высокомерно.

– Ну, подполковник, следователь.

– Не следователь! Он в угрозыске работает!

– Да какая разница?

– Пора бы уже уяснить разницу!

– Ты-то сама давно уяснила? – осмелилась вставить уязвленная Зоя. – А он-то как узнал?

– В ШахОвке поезд задержали? Так ведь это уже наш регион!

– И что?

– А то! Не надо было ТВОИМ гостям в криминальные сводки попадать!

– В какие такие сводки?!

– В такие сякие! Не надо было покупать билеты в вагон, в котором убийства происходят! Да еще и в соседнее купе! Да еще и ехать полдороги с предполагаемым убийцей! И, соответственно, попадать в свидетели!

– Постой-постой! С каким убийцей? Ты что плетешь?!

– Дай-ка мне трубочку, – решительно сказала Людмила Петровна. – Так что там с убийцей, моя дорогая? Мы все тебя приветствуем и тоже ужасно соскучились! И сгораем от нетерпения – хотим встретиться!

– Ну вот, – растерянно сказала Зоя Васильевна, опускаясь на стул, – с возвращением на Родину!

Вот оно к чему оказалось – письмо в черной рамке. Вот какой знак тетя Дуня подавала!

3.

Не поняв психологии этих людей, следователь не поймет преступления, которое они совершили.

Лев Шейнин. Записки следователя.

Семь лет назад Лидия Федоровна Херсонская и Людмила Петровна Комарова были соседками. Жили они в одном дворе, и дом у них был один на двоих, разделяла их только стенка. Лида тогда была мужней женой, Люся – разведенкой. Потом муж Лиды, Гарик, трагически погиб – был убит. Убийство расследовал капитан Бурлаков, а параллельно – Лида с Люсей. Люся мало того, что поддержала соседку и в ее горе, и в расследовании смерти мужа, позже приложила немало стараний, чтобы обратить Лидин затуманенный горем взор на влюбившегося в нее в процессе расследования капитана.

Люся, мягко говоря, не слишком симпатизировала своему бывшему соседу с говорящим прозвищем Гарик-алкоголик, от которого претерпела немало неприятностей. Положительный капитан, наоборот, завоевал ее сердце почти сразу. К тому же на тот момент от Вадима Сергеевича ушла жена – бери голыми руками! К Лиде же она испытывала горячую симпатию с самого появления ее в захламленной берлоге вконец опустившегося экс-фельдшера – Игоря Юрьевича Херсонского. Логично было бы соединить двух хороших, уже немолодых людей с непростой судьбой, которым в перспективе светила одинокая старость. Лидии Федоровне светила, конечно, с большей долей вероятности, чем бравому капитану в самом мужском соку с благородными седеющими висками.

И у Люси это отлично получилось (см. Лидия Луковцева, «Кто в тереме?»)

Позже Вадима Сергеевича повысили в должности и забрали работать в областной центр. Проводив Бурлаковых на новое место жительства, Людмила Петровна недолго оставалась одна. Неожиданно под родной кров возвратился ее блудный муж Толик, и она, сама не ведая, как это случилось, простила его и приняла обратно.

Точнее, все происходило в обратной последовательности: сначала приняла, а потом простила, из-за чего между нею и их единственным сыном Виталием пробежал ощутимый холодок. Виталик простить отца не смог. Пока, во всяком случае. Люся не теряла надежды на благоприятное разрешение этой ситуации. Виталий – взрослый мужик, у него своя семья, двое детей, достаточно своих проблем, чтобы вмешиваться в родительские (см. Лидия Луковцева, «Не от стыда краснеет золото»).

Возвратился Анатолий Михайлович с букетом болячек и, выхаживая его, Люсе пришлось принять решение поистине героическое. Коренные волжане не в одном поколении, супруги тоже продали свою половину дома и переехали на жительство в Ильменск, такой же маленький, как и их Артюховск, городок на Южном Урале, к хвойным лесам и чистым озерам. Тамошний климат больше подходил мужу с его начинающейся астмой (см. Лидия Луковцева, «Посланница вечности»).

По странному совпадению, а скорее, в силу их финансовых возможностей, жилье они себе в Ильменске приобрели тоже в доме на два хозяина. За стеной у них жила старенькая женщина, тетя Маруся, а квартировала у нее молодая женщина Василиса с дочкой Юлей. Отношения с соседями у Комаровых сразу сложились неплохие, а уж когда год назад их навестила Зоя Васильевна, Василиса просто прилипла к гостье. Она стала пропадать у Комаровых все свободное время.

И вот что интересно: к Комаровым Вася обращалась «тетя» и «дядя», а подругу называла по имени-отчеству. Как-то это сразу так повелось.

– Я уж как начала к человеку обращаться, – объясняла Вася, потом не могу исправиться. Язык привыкает, и по-другому не поворачивается!

Разве же могла она теперь отказаться от возможности побывать на Волге и встретиться со старшей подругой? Которая, между прочим, ей в матери годилась, но тем не менее. Вместе столько пережито, включая шокирующую историю тройного убийства, в расследовании которого довелось принять участие (см. Лидия Луковцева, «Шелковый тревожный шорох»).

Зоя Васильевна успела показать Василисе за неделю почти все артюховские достопримечательности. Людмила Петровна с Анатолием Михайловичем уехали в областной центр – повидаться с сыном, невесткой и внучками, с которыми не виделись три года. И, разумеется, встретиться с Бурлаковыми. Достопримечательности Артюховска они знали, как свои пять пальцев.

Зоя Васильевна сводила Василису в краеведческий музей и в кинотеатр «Факел», славящийся зимним садом с огромными пальмами и бассейном, в котором с недавних пор обитал юный крокодильчик Гриша. Какой-то местный богатей подарил, которому прискучила экзотическая животинка.

Посетили они и еще один музей. Зоя Васильевна с гордостью продемонстрировала девушке архитектурную жемчужину старого города – резной деревянный теремок с полуторавековой историей, в данный момент музей купеческого быта. Еще несколько лет назад это был просто жилой дом, медленно разрушающийся особняк. Не совсем простой, конечно, и почти совсем не жилой в то время. Его нынешний статус музея и чудом уцелевшего образчика поволжской деревянной резьбы был следствием бурной розыскной деятельности Зои Васильевны с подругами. Совсем недавно она там работала в должности экскурсовода, но с этой историей Вася уже была знакома.

Женщины также прогулялись в сквер Дружбы народов и, следуя народившейся в Артюховске, да и повсеместно по городам и весям моде, потерли носы двум осетрятам. Переехавший не так давно с Кавказа на жительство в Артюховск предприниматель Руслан задался целью не только развивать здешний торговый бизнес, но и облагородить старую часть города. Честь ему за это и хвала!

В центре обустроенного им скверика с детской игровой площадкой была воздвигнута еще и скульптурная группа. Сейчас во многих городах ставят памятники литературным и кино- героям. Артюховск не мог похвастаться тем, что кто-то из деятелей искусства его прославил. А вот рыбалкой во времена оны городок славился, в том числе и знатными уловами осетровых. Слава, как и знатные уловы, остались в далеком прошлом, но Руслан, до которого долетели отголоски этой славы, решил увековечить не литературного героя, а непосредственно рыбу. И не одного осетра, а с потомством.

На высоком постаменте возлежал (возлежала?) глава семейства, а на постаменте пониже расположилась пара бронзовых осетрят с симпатичными улыбающимися мордахами. Жители и гости города усиленно терли носы рыбам, на счастье. Носы горели на солнце, словно отлитые из золота. Родительский нос был значительно бледнее, поскольку находился на высоте, не всякому доступной. Только молодые или спортивного склада граждане в прыжке, либо дотянувшись до постамента с отпрысками и закрепившись на нем коленями, могли осуществить операцию. Это был акт своего рода доблести – потереть нос рыбячьему папане (или мамане?)

На Центральный рынок Вася съездить не пожелала – рынок он и есть рынок. А зря. Но другой рынок, в старой части города, значительно меньше размерами, пару раз посетили.

Даже сейчас, в эпоху супермаркетов, южный летний рынок впечатлял. Василиса только восхищенно цокала языком, любуясь ломящимися от овощей и фруктов прилавками, причем не какими-нибудь привозными заморскими, а своими, доморощенными. А еще – ванной, в которой плавала рыба в ассортименте, и можно было сказать:

– Вот эту взвесьте мне! Нет-нет, вон ту, что к другому бортику поплыла!

– Теперь уже давно не то, – вздохнула Зоя Васильевна. – И мало рыбы стало, да все больше прудовая, и дорогая, прямо как мясо, а то и дороже.

– Да ладно!

– Правду говорю! Раньше как говорили продавцы в садке с живой рыбой? Зайдешь ближе к вечеру, а тебе – рыбы уже нет, одна щука осталась! А сейчас и щука – за деликатес. Гибнет Волга… Или людей слишком много расплодилось?

– Ага, и все враз перешли с мяса на рыбу!

…Возвратились Комаровы, даже недели не погостевали у детей.

– Плохо принимали? – поинтересовалась Зоя, строгая салат к ужину. Она была прекрасно осведомлена о натянутых отношениях между отцом и сыном, и невесткой и свекровью.

– Давай я тебе отвечу народной мудростью, – чуть помедлив произнесла Люся. – «И у золотой невестки свекровь всегда из глины». И еще: «Кому свекровь – свекровушка, а кому – свекровища». И тут уж ничего не поделаешь. Но Саша старалась, надо отдать ей должное. Приличия блюлись. Только я все время ежилась, как будто у меня под лопатками крылья пробивались. Да и внучки уже выросли: порылись в сумках – что им в подарок привезли, чмокнули в щечку и – к своим планшетам! А может, уже отвыкли от нас.

– Ну, если тебя это хоть в какой-то мере утешит, я тебе скажу, что наши внуки отомстят за нас нашим детям. Бумеранг вернется.

– Да печаль-то в том, что моей невестке не придется побывать в шкуре свекрови, вот тещей – аж два раза. Но это, сама понимаешь, две больших разницы.

– Может, еще родят третьего, и будет мальчик, – не потеряла оптимизма Зоя Васильевна. – И тогда, может, она вспомнит пословицу «Свекровь и невестка из одного кривого ребра сделаны»!

– Будем надеяться, – промолвила Люся мечтательно, – но Вася заметила кровожадный блеск в ее глазах.

– Ну, а у Толика с сыном как складывалось?..

Люся опять немного помолчала.

– Да, в общем, так же. Тоже по поговорке: «Сын-то он мой, да ум-то у него свой»! Приличия, одни приличия… в какой-то степени испытывал чувство сыновнего долга, наверно. Все-таки, считаю, я его неплохо воспитала.

– Игорь Губерман по этому поводу знаешь, что сказал?

– И что же?

– Ну да… Короче, решили мы в гостях не задерживаться.

– У Бурлаковых-то как?

– Да у них все хорошо! Ажур, идиллия и гармония.

– Как это ты их удачно сосватала! Они так друг другу подходят!

– Ты знаешь, я порой думаю, что это не моя заслуга, что мной в тот момент небеса руководили.

– Может, ты и права, – задумчиво промолвила Зоя. – Кощунство так говорить, но если бы Гарика тогда не убили, они могли бы так и не совпасть в этой жизни. Жила бы Лида с этим алкашком, постепенно в нем разочаровываясь и угасая, со своим гипертрофированным чувством долга. А поскольку бывших алкоголиков почти не бывает, терпела бы.

– Вот и пойми ты эти повороты судьбы. Что хорошо, что плохо, какое горе обернется благом, – мимоходом пофилософствовала Люся.

– Тетя Люся, если у вас такая рука легкая, может, вы и мне бы поспособствовали, жениха нашли? – подала голос Василиса, вытирая слезы – шинковала лук.

– Здрас-с-сьте! Прямо тут? Вокруг тебя в Ильменске столько мужиков крутится, а тебе все не такие. Думаешь, здешние лучше?

– Ну да, как Лидии Федоровне – так небеса на помощь призвали, а как мне, так – где ж я его возьму! – закапризничала Вася.

– Правда, Люся, займись этим вопросом! Что ж Вася лучшие свои годы бобылкой проводит?

– Какая ж ты, однако, непоследовательная девушка! То «я принца на белом коне жду», а то найди ей!

– Ивана-царевича на сером волке, – подкорректировала Зоя Васильевна с учетом национальных традиций.

– Пусть будет Иван-царевич на белом коне, – согласилась на компромисс заплаканная Вася и добавила с печалью: – Только я уже не знаю, что и думать. Не то конь пал, не то черные вороны глаза Ивану-моему-царевичу выклевали. Сильно задерживается.

– Да-а-а, – подвела неутешительный итог Людмила Петровна, – принцев нет, а кони сдохли. Тебе, наверное, загорелось после нашего путешествия. Я ведь заметила, как ты на Волосатика поглядывала

– Да прямо-таки! Как уж я там поглядывала?

– Поглядывала-поглядывала! Понравился, что ли? С такими косами!

– Мне просто любопытно было. Странный какой-то…

– Будешь странным, если к убийству готовишься!

– Ну, это еще факт недоказанный! Лидия Федоровна же вам сказала, что он – лишь один из подозреваемых. Чего ж сразу на человека ярлык вешать? Просто взял да и попал в ненужное время в ненужное место.

– А что все-таки с этим убийством? – спросила Зоя. – Бурлаковы хоть что-нибудь рассказали?

– Ну, к Вадиму я даже и не подступалась. Сама знаешь! Весь из себя загадочный. Лида немножко раскололась, шепотком. Хотя покочевряжилась вначале, конечно. Да Вадикова серьезная работа, да тайна следствия, да то, да се, да он мне толком ничего и не рассказывает… Можно подумать! Будто не знает, что мы – могила!

– Тьфу, типун тебе на язык!

Если бы не бдительность проводницы Нади, все могло обернуться по-другому. Как обычно, в обед она понесла Владимиру Алексеевичу стакан с чаем. Постучала – тот не откликнулся. Постучала еще, потом уже тарабанить начала, в ответ – ни звука.

Возможно, случился сердечный приступ у человека, всякое в дороге случается, тем более, он обмолвился, что неважно себя чувствует. Может, все бы благополучно обошлось, если бы в купе были еще пассажиры, помогли бы ему во время приступа или проводников позвали. Но ехавший барином Ковбан Владимир Алексеевич просил его не беспокоить и никого к нему не подселять.

Надя попробовала открыть дверь купе – та подалась. Возле нижней полки, занимаемой Ковбаном, валялась колбочка с рассыпавшимся по полу лекарством. Крышку-то он открыл, а таблетку, видимо, уже не смог проглотить. Надя побежала за полицейской поездной бригадой. И осмотрела бы бегло место происшествия бригада полицейских-линейщиков, что поезд сопровождали, вызвали бы скорую на ближайшей станции, увезли бы тело. И помчался бы поезд по пути привычному.

Но Надя, во-первых, обратила внимание на отсутствие сотового телефона, который пассажир из рук не выпускал. А во-вторых – стакан с не выпитым чаем. Горячим! Кто же принес чай этому Владимиру Алексеевичу, если ее напарница спала? Сам выходил, а она не заметила? Да вряд ли!

Свои соображения Надя высказала ребятам-полицейским. Те плечами пожали, однако среагировали, сообщили, куда следует. Ну, и все завертелось!

Приехавшей группе оперов Надя рассказала, что активная ходьба пассажиров к титану начинается ближе к обеду. Хотя она, в общем-то, и не отслеживает, кто, когда и как часто ходит за кипятком, ей других забот хватает, но дверь в их служебное купе практически всегда открыта, да и сами пассажиры заглядывают с каким-нибудь вопросом.

Стопроцентной гарантии она, конечно, дать не может, но вряд ли Ковбан сам пожелал сходить за кипяточком, тем более, если он плохо себя чувствовал. Только одного пассажира Надя вспомнила: парень из девятого купе. Вообще-то билет у него был до Артюховска, но вышел он раньше. Пояснил – друг у него в этих местах живет, узнал, что он проезжает мимо. Сказал – не выйдешь на моей станции, обижусь на всю оставшуюся жизнь. Поживешь несколько дней у меня, никуда твой Артюховск не денется, ведь столько лет не виделись!

Сдал белье заранее, попросил на прощанье стаканчик – кипятку налить, купил пакетик заварки и ушел к себе в купе. Но когда позже Надя пришла в девятое купе забрать стакан с подстаканником, ничего там не обнаружила. Пожилые супруги и их молодая спутница смотрели с недоумением: да, их сосед молча собрал вещи и вышел, не попрощавшись. Но никакого чаю здесь не пил, даже не заходил со стаканом.

– Мы вообще предположили, что он немой, – сказала тогда Василиса Наде. – Молчал все время.

– Да нет, просто у него жуткая ангина, голос сел, и он температурил. Просил у меня жаропонижающее. И то шепчет, то сипит, когда голос ненадолго прорежется. В основном, жестами изъяснялся. Говорил, перед самой поездкой попил чего-то из холодильника.

– Вот почему он потел! Мы думали, от жары, так тепло укутался – не по сезону. Оказывается, от температуры! А переодеться, видимо, не во что, вещей-то при нем почти и не было – на юг ведь ехал, теплых вещей не взял. Сумка полупустая висела через плечо, – пособолезновала Вася.

– Да, так и ехал в джинсах и рубашке с длинным рукавом, а на шее – шарф, в такую-то жарищу! Горло, значит, у него болело. И понятно, почему не хотел разговаривать: раз ответишь – потом надо будет сто раз отвечать! – добавила Людмила Петровна. Всем дамам враз стало Волосатика жалко, и стыдно за свою черствость.

– Так в чем, все-таки, дело? При чем тут Волосатик? – спросила Зоя Васильевна.

– Ну Ковбана же этого отравили!

– Чаем?

– Нет, яда в чае не было. На предплечье обнаружили след от укола. А на лице и на майке – остатки перцового спрея. Его сначала ослепили, потом укололи.

– А при чем тут чай?

– То-то и оно-то! Выходит, вообще ни при чем. Просто с чая все закрутилось.

– Ну, как ни при чем? Это же элементарно, если подумать, – важно встряла Василиса. – Надя говорила, что Ковбан всегда запирался. Они стучали и говорили: «Чай!» – и он открывал.

– Да ей-то откуда знать? Она ж не следила за ним постоянно?

– Нет, конечно. Но необъяснимое появление стакана с горячим чаем? Чай – сигнал! Ковбан слышит «чай», открывает и видит стакан с чаем.

– Но ведь видит в руках у чужого человека?

– Да, но удивиться он уже не успевает. А может, и успевает, но тут ему брызгают в лицо. Пока он очухивается, ему вводят яд. Может, даже, убийц было двое: один брызгал, другой колол. Коридор часто бывает пустой, пассажиры в своих купе, никто никого не видел.

– Но разве нельзя было в этом случае обойтись без чая?

– Ну, представьте себя на его месте. Вам говорят «чай», вы на автомате открываете дверь, возможно, даже, не вставая с постели, просто дотянувшись до ручки двери. Ваш взгляд так же чисто автоматически фиксируется примерно на том уровне, где должна находиться рука с подносом. Только потом взгляд поднимается выше, к лицу, но на это нужны секунды. Убийца наверняка мысленно все отрепетировал! Секунды у Ковбана ушли на обработку мозгом информации о несостыковках. Поднять тревогу он уже не успевает.

– Мудрено что-то очень, – недоверчиво протянула Люся.

– Но логично! – не согласилась Зоя. – Психологически очень даже убедительно!

– Я, конечно, ничего не могу утверждать… – скромно добавила раскрасневшаяся Вася.

– Значит, подозревается Волосатик?

– Ну, не знаю… – задумалась Вася. – Я бы не спешила с выводами. В конце концов, он мог принести этот чай по просьбе самого Ковбана. Допустим, Волосатик, как обычно, стоял в коридоре у окна, Ковбан выглянул, увидел человека в пустом коридоре. Поскольку он плохо себя чувствовал, попросил того принести чаю. Волосатик выполнил просьбу, отдал чай и спокойно вышел себе на своей станции.

– Но в таком случае как же убийца попал в закрытое купе, если Волосатик отдал чай и ушел? – не сдавалась Люся.

– Ковбан мог потом и не закрыться! Если ему совсем поплохело! Вон, даже таблетки свои рассыпал. И убийца или убийцы, сделав свое дело, спокойно ушли себе в другой вагон.

– Но, по-моему, двери между вагонами в пути следования запирают? – продолжала сомневаться Люся.

– Может, у них были отмычки? – предположила Зоя, проникшись доверием к версии Василисы.

– Может! Но вполне вероятно, что они в нашем же вагоне и ехали.