Война за Австрийское наследство. Часть 2. Первая Силезская война бесплатное чтение

Белградский мир

Август 1739 года ознаменовался в Европе подписанием позорного для австрийской монархии Белградского мира, подведшего итог очередной войны между крестом и полумесяцем.

В Санкт-Петербурге и Вене рассчитывали на быструю и легкую победу над неверными, ибо Османская империя, по их представлению, переживала далеко не лучшую пору своего существования и была на грани развала. Однако, как вскоре выяснилось, слухи о близкой кончине Блистательной Порты оказались сильно преувеличенными.

Три года войны, несмотря на колоссальное напряжение сил и огромные жертвы, не принесли христову воинству желаемых успехов. Русско-австрийские войска не смогли сокрушить дряхлеющую Османскую империю и прогнать мусульман за Босфор.

Российские армии под командой фельдмаршалов Ласси и Миниха, разрушив перекопские укрепления, трижды прошлись огнем и мечем по Крыму, взяли Азов, Кинбурн, Очаков. Но к весне 1739 года русский флаг развевался только над Азовом. В Крыму им закрепиться не удалось, а Очаков пришлось оставить из-за вспыхнувшей там эпидемии чумы.

Еще менее удачливыми оказались австрийские генералы. Обе их попытки, в 1737 и 1738 годах, провести крупномасштабное наступление в глубь Балканского полуострова окончились провалом. Имперские войска вынуждены были каждый раз бесславно откатываться назад, в свои пределы, уступая противнику города и крепости.

Кампания 1739 года оказалась для австрийцев роковой. Их 50-тысячная армия, возглавляемая фельдмаршалом Георгом фон Валлисом, была разбита турками (около 100 тысяч) 22 июля у небольшого сербского селения Гроцка, лежащего на берегу Дуная, в 25 километрах к юго-востоку от Белграда.

Храбрость и упорство, выказанные имперскими войсками, разбились о фанатизм и ярость воинов ислама. С заходом солнца, оставив на поле брани около 7 тысяч своих солдат, Валлис вынужден был начать отход. Турки не препятствовали этому, не желая возобновлять сражение, также стоившее им немалых потерь.

Когда напряжение дня спало, хладнокровие и мужество изменили старому фельдмаршалу. Сумев в полном порядке вывести свою армию из боя, не выказав неприятелю и тени страха, он начал затем поспешное, больше похожее на бегство, отступление к Белграду. Уже через день его поредевшие полки понуро вступили в растревоженный, словно муравейник, город, еще не забывший ужасов недавнего османского владычества.

Вскоре в густом облаке пыли к древней сербской столице подошло разношерстное мусульманское воинство. Весенним паводком разлилось оно по окрестностям, обступив плотным полукольцом сам город, который, прижавшись спиной к полноводной Саве, приготовился дать достойный отпор своим недавним хозяевам.

Валлис, опасавшийся, что турки перейдут реку где-нибудь выше по течению и, замкнув кольцо блокады, запрут его армию в Белграде, вывел свои войска за пределы города, сжегши за собой мосты.

Весть о страшном поражении под Гроцкой и осаде турками Белграда повергла императорский двор в смятение и ужас. Масло в огонь подливали панические донесения Валлиса, ошеломленного событиями последних дней. Считая положение критическим, фельдмаршал настоятельно советовал Карлу как можно скорее заключить мир с султаном, пожертвовав ради этого даже Белградом, чтобы только спасти остальное.

Растерявшийся император поручил Валлису немедленно начать мирные переговоры с визирем, предоставив ему соответствующие полномочия. Но едва фельдмаршал сделал первую попытку употребления своих полномочий, как был лишен их. Решать вопросы войны и мира Карл VI передоверил генералу Вильгельму фон Нейпергу, считая, что он сможет выцарапать у турок более достойные условия, чем побитый Валлис.

Перед своим отъездом из Вены Нейперг имел беседу со старшей дочерью императора, эрцгерцогиней Марией Терезией и ее супругом Францем Стефаном, у которого он был когда-то наставником, и чьим доверием он пользовался. Молодая чета дала понять генералу, что не видит необходимости слишком уж упорствовать на переговорах с визирем, ибо было бы весьма желательно заключить с турками мир как можно скорее.

Нейпергу, как и всем при дворе, было известно, что здоровье императора вызывало серьезную обеспокоенность у врачей. 22-летняя Мария Терезия в любую минуту могла сменить отца на престоле, и не учитывать ее пожелания было невозможно.

Незадолго до Нейперга в Белград был послан генерал Самуэль Шметтау. Карл вызвал его из отставки, в которую сам же и отправил, и приказал ему взять на себя оборону города и спасти его, если это еще возможно. К тому времени осада сделалась более плотной. Внешние укрепления Белграда падали одно за другим. Траншеи турок все ближе подбирались к крепостным стенам. Однако осмотр укреплений убедил Шметтау, что отчаиваться рано. При грамотном ведении обороны крепость была способна продержаться до наступления холодов. А там турки или уйдут на зимние квартиры, или вымрут под ее стенами от болезней.

Знал ли Нейперг о выводах, сделанных Шметтау – неизвестно. С 18 августа он находился в турецком лагере, ведя при посредничестве французского посла маркиза де Вильнёва переговоры с визирем. Зато точно известно, что во время переговоров он получил инструкции императора, предостерегающие его от принятия каких-либо «чрезмерных обязательств». Как Нейперг выполнил эти инструкции видно из предварительных условий мира, подписанных им 31 августа в шатре великого визиря. Согласно этим условиям, султану передавались не только императорская Валахия с Оршовой, но и лежащая южнее Дуная и Савы часть Сербии вместе с Белградом.

Когда состряпанный в турецком лагере договор попал в руки императора, возмущению его не было предела. У Карла не укладывалось в голове, как можно было соглашаться на уступку Белграда, являвшегося ключом к Балканам, если имелись реальные возможности удержать город в своих руках. Цена за мир была слишком велика. Соглашаясь с большинством условий, Карл надеялся исключить из окончательного текста договора пункт о Белграде.

Он и не подозревал, что Валлис, по указанию все того же Нейперга, несмотря на протесты Шметтау, уже начал вывод войск из крепости и уничтожение ее фортов и бастионов.

В те августовские дни 60-тысячная русская армия во главе с фельдмаршалом Минихом, перейдя Днестр, медленно продвигалась в окружении татарских орд к Хотину – оплоту османского господства в Молдавии. У села Ставучаны, в 13 верстах от Хотина, «московитам» преградило дорогу 80-тысячное татаро-турецкое войско бендерского сераскира Вели-паши, расположившееся на вершине невысокого холма с пологим склоном.

Ни обойти ее, ни отступить русские не могли. Утром 28 августа армия Миниха, образовав одно огромное каре, внутри которого поместился весь ее обоз, пошла на пролом, прямо на укрепленный вражеский лагерь. Яростные контратаки турок не смогли остановить надвигавшуюся на них живую крепость, ощетинившуюся штыками и рогатками, изрыгавшую град пуль и картечи. Лагерь сераскира был захвачен, его войско с позором разбежалось.

Три дня спустя без боя сдался Хотин. А еще через полторы недели освобожденная от турок Молдавия просила принять ее под царский скипетр. Впереди перед Минихом открывались широкие перспективы. Он уже подумывал о завоевании Валахии, представлял себе, как его полки, перейдя Дунай, маршируют на юг, к Царьграду.

Громом среди ясного неба прозвучало известие о подписании австрийцами сепаратного мира, вызвав у фельдмаршала бурю негодования. Не желая отказываться от своих грандиозных проектов, Миних призывал Анну Иоановну не спешить с заключением мира, уверяя ее, что Россия в состоянии одна продолжать войну с султаном. «А если мир, все-таки, придется заключить, – писал он, – то не иначе, как взяв эквивалент за Хотин и Молдавию».

Карл VI был потрясен поступком своих генералов. Он объявил их предателями, принесшими в жертву туркам интересы христианства и честь императора.

Тем не менее, Карл ратифицировал договор. Другого выхода у него попросту не было. Оба виновника такого замирения по приказу императора были арестованы и преданы военному трибуналу. Надо отдать должное графу Нейпергу. Он ни единым словом не обмолвился на допросах о причастности ко всей этой истории наследницы престола и ее супруга. Имя Марии Терезии, фактически толкнувшей генерала на предательство, осталось незапятнанным. По окончании разбирательств Нейперга и Валлиса заключили в крепость. Первый был водворен в Глац, второй должен был доживать свои дни в одном из казематов Шпильберга.

Покончив, таким образом с войной, Карл VI в своем письме к Анне Иоановне слезно молил ее пожалеть его и сохранить старый союз и дружбу, которыми он очень дорожил. Император выражал уверенность, что Россия после взятия Хотина заключит иной мир, непохожий на тот, который получил он.

В одиночку продолжать затянувшуюся войну с турками в Санкт-Петербурге не решились. Там уже не думали ни о Дунае, ни тем более о Константинополе. Тяжелое внутреннее положение страны и осложнившаяся ситуация на Балтике из-за шведской угрозы требовали заключения если не резонабельного, то хотя бы какого-нибудь сносного мира.

Россия не имела в то время при султанском дворе своего постоянного представителя, а потому для ускорения дела ведение переговоров о мире было доверено все тому же маркизу де Вильнёву, французскому послу в Константинополе. И француз постарался на славу, быстренько уладив и этот вопрос. Меньше всего заинтересованный в отстаивании интересов царицы, он сделал все, чтобы лишить ненавистную ему Московию всех ее завоеваний.

В итоге по мирному договору, подписанному 18 сентября, Россия не получила ничего, никаких выгод, ради которых она начала эту войну. Как будто не было славной победы под Ставучанами, как будто российские флаги не развевались над Хотиным и Яссами, а армия Миниха не стояла на берегах Дуная. Обо всем этом предпочли не вспоминать. Как кость голодной собаке Вильнёв бросил Анне Иоановне кусок безжизненной степи с крепостью Азов. Да и то, царица обязана была срыть его укрепления и не иметь на Азовском море не только военные, но и торговые корабли. Окружение Анны Иоановны, состоявшее почти сплошь из иностранцев, пекущихся больше о своих собственных выгодах, а не об интересах государства, поспешило принять без всяких изменений представленный для ратификации договор. Все потери и жертвы России за четыре года войны оказались напрасны. У русских солдат украли их, добытую кровью и потом, победу.

Изменения на прусском престоле

«Мне искренне жаль императора. Его обирают все, кому не лень», – так прокомментировал известие о Белградском мире король Пруссии Фридрих Вильгельм.

Осень 1739 года король, как обычно, проводил в Вустерхаузене, своем охотничьем замке в 70 километрах от Берлина. Фридрих Вильгельм любил поохотиться в окрестных лесах, но на этот раз он даже не притронулся к ружью. Старый недуг, мучивший его несколько лет назад, вновь дал о себе знать, превратившись в опасную «водяную болезнь». Старания медиков ни к чему не приводили. Состояние короля, впавшего в глубокую меланхолию, не улучшалось.

Рождественские балы и маскарады в Берлине в ту зиму из-за болезни его величества прошли скромно и сдержанно. Особенно невеселой и даже гнетущей была атмосфера при дворе. Часовые внутренних караулов иногда слышали по ночам глухой стук, разносившийся по пустым полутемным коридорам, и исходивший из королевских покоев. Казалось, будто сама смерть пришла за старым королем, и стучится своей костлявой рукой в дверь его спальни.

Стук и на самом деле был, и доносился он из комнаты короля, но происхождение его было, конечно же, совсем иным. Чтобы скоротать бессонные ночи в те нечастые моменты, когда боль отступала, Фридрих Вильгельм, увлекавшийся когда-то столярным ремеслом, вновь взялся за инструменты, что-то мастеря в своей спальне.

Его старший сын, кронпринц Фридрих, иногда наведывался в Берлин из своего любимого замка Рейнсберг, где он после женитьбы в 1733 году проводил большую часть своей жизни. Ему нельзя было делать это слишком часто. Ему нельзя было даже слишком часто справляться о здоровье отца. Его сыновняя озабоченность могла быть принята за озабоченность совсем другого рода.

Так прошла зима необычайно суровая для Пруссии. Яркая весенняя погода вдохнула, казалось, в короля свежие силы. Он все меньше времени проводил в постели, больше занимался государственными делами, которых за время его болезни скопилось немало. Все считали, что кризис миновал. Но Фридрих Вильгельм знал себя лучше.

27 апреля 1740 года, переезжая в Потсдам, в летнюю резиденцию, король, обернувшись, долго смотрел назад, на удалявшиеся башни и крыши своей столицы. «Прощай, Берлин, – проговорил он с грустью. – Я больше тебя никогда не увижу».

Действительно, в конце мая состояние Фридриха Вильгельма снова ухудшилось. Предчувствуя скорую кончину, старый король подготовил декларацию об отречении от престола в пользу своего старшего сына, 28-летнего кронпринца Фридриха. Утром 31 мая он лично зачитал ее тихим, дрожащим от слабости голосом, специально приглашенным для этого во дворец высшим генералам и чиновникам. Генерал Бредау громко слово в слово повторял за ним текст декларации, чтобы всем было слышно.

Сняв с себя бремя государственной власти, теперь уже бывший монарх пожелал посмотреть на строевые занятия своих гвардейцев-великанов. Собранные чуть ли не со всей Европы, рослые гвардейцы под бой барабанов и пение флейт совершали сложные перестроения на дворцовой площади, радуя своей выучкой и бравым видом взор старого короля. Они представляли собой цвет, элиту 80-тысячной прусской армии, прекрасно вымуштрованной и экипированной…

Взойдя на берлинский престол в 1713 году, Фридрих Вильгельм коренным образом изменил жизнь двора, столицы и всего королевства. Рачительный хозяин, бережливый и экономный до скупости, противник всяческой роскоши и изящных искусств, он не пускал, как отец, деньги на ветер. При нем составленная из разрозненных кусков Пруссия превратилась в крепкое государство со стабильными финансами и сильной армией, численность которой выросла с 47 тысяч до 80 тысяч человек, и уступала лишь армиям таких перворазрядных держав, как Франция, Австрия и Россия. И это притом, что по народонаселению Пруссия занимала лишь 13-е место в Европе.

Слабым местом армии Фридриха Вильгельма было, пожалуй, то, что она почти совсем не имела боевого опыта. Единственный раз король употребил свои войска в дело во время Северной войны. В 1715 году, когда ее исход был фактически предрешен, пруссаки присоединились к анти-шведской коалиции, и совместно с датскими и саксонскими войсками приняли участие в осаде Штральзунда.

С тех пор Пруссия наслаждалась миром, а ее армия проводила время в бесконечных строевых занятиях, парадах и смотрах. Правда, в 1734 году в войну из-за польской короны Фридрих Вильгельм отправил на Рейн в помощь императору 10-тысячный корпус. Но кампания протекала вяло, и в крупных военных действиях поучаствовать пруссакам так и не удалось. Когда же Карл VI в союзе с Россией начал бесславную войну с турками, Фридрих Вильгельм не помог ему ни одним солдатом. Опыт, приобретенный в боях с османами, вряд ли пригодился бы его войскам. Восточный вопрос интересовал короля лишь постольку, поскольку он отвлекал силы Австрии от имперских дел…

Фридрих Вильгельм не без гордости наблюдал из окна дворца за своими любимцами – потсдамскими гвардейцами, за их четкими, слаженными, доведенными до автоматизма движениями. Он верил, что его труды не были напрасны, что его армия еще покажет себя, и не только на смотрах. Европа стояла в преддверии новой большой войны, и Пруссия не сможет, да и не должна остаться в стороне от нее, стремясь всеми доступными средствами извлечь для себя максимально-возможную выгоду. Как это делал его дед, великий курфюрст Фридрих Вильгельм, заставивший с уважением относиться к Бранденбургу. Как это делал его отец, добившийся у императора королевской короны. Как это делал, наконец, он сам. Старый король не сомневался, что его сын продолжит эту добрую традицию и сумеет воспользоваться благоприятной ситуацией для еще большего возвеличивания Пруссии…

Однако утомленный процедурой отречения, Фридрих Вильгельм вскоре почувствовал себя плохо и потерял сознание. Его осторожно перенесли в спальню и вызвали священника. Там сознание на некоторое время вернулось к нему. Фридрих Вильгельм попросил принести ему зеркало.

– Какое безобразное лицо, – проговорил король, посмотрев на себя. – Как будто я уже мертвец. Как долго это будет продолжаться, Питч? – спросил он у своего врача, стоявшего рядом.

– Увы, Ваше Величество, уже недолго. Пульс пропадает.

– Невероятно, – сказал король, поднимая руку. – Как бы я мог шевелить пальцами, если мой пульс пропадает?

Это были последние слова Фридриха Вильгельма. Его рука безжизненно упала, он снова впал в безпамятство и через несколько минут скончался, не дожив до своего 52-летия два с половиной месяца.

А с улицы все еще доносились барабанный бой, пение флейт и мерный топот солдатских башмаков по вымощенному булыжником плацу, к которым вскоре с опаской и уважением станут прислушиваться все соседи Пруссии.

Едва старый король сделал свой последний вздох, как Фридрих повелел закрыть все берлинские ворота, чтобы предотвратить получение этой новости иностранными дворами до того, как гарнизон, генералы и министры не присягнут ему на верность.

Первой на верность новому королю присягнула армия. Ее главнокомандующий, фельдмаршал князь Леопольд Ангальт-Дессауский, возглавлявший в свое время прусскую военную реформу, приехал во дворец к Фридриху с соболезнованиями и поздравлениями. Фридрих был тронут клятвой фельдмаршала, служить ему верой и правдой, как он долгие годы служил его отцу. Но когда князь спросил, будет ли за ним сохранен пост главнокомандующего, ему был дан лаконичный ответ: «В армии есть один главнокомандующий – король».

Фридрих, несмотря на свои сугубо мирные увлечения литературой, философией, музыкой, не был дилетантом и в военном деле. Отец с раннего детства приучал кронпринца к субординации, порядку и дисциплине, зачислив его в специально созданную кадетскую роту, выросшую позже в батальон. Исподволь, через не хочу, иногда из-под палки юный кронпринц, не отличавшийся тогда крепким здоровьем, постигал со своими сверстниками премудрости военной науки. Наравне со всеми он по несколько часов в день занимался строевыми упражнениями и ружейными приемами, учился фехтовать и стрелять. В 12 лет Фридрих получил свой первый офицерский чин. В 14 лет он был пожалован в капитаны, в 15 – в майоры, в 17 лет стал полковником.

Усилия Фридриха Вильгельма не пропали даром, сделав из кронпринца настоящего солдата и отличного командира. Пехотный полк, командование над которым в 1732 году получил Фридрих, вскоре становится одним из лучших в прусской армии. А в 1735 году после участия на правах волонтера в рейнской кампании под знаменами самого принца Евгения Савойского Фридрих был произведен в генерал-майоры. Имея возможность чуть ли не ежедневно общаться с прославленным фельдмаршалом, участвуя во всех военных советах, Фридрих вынес для себя много полезного за ту кампанию, хотя и бесславную для Австриии и самого Евгения.

Фридрих Вильгельм был растроган похвалой Евгения, заметившего в кронпринце, которого он очень полюбил за его живой ум, мужество и скромность, задатки будущего полководца.

14 июня тело Фридриха Вильгельма было выставлено для прощания с ним народа. Король лежал в полковничьем мундире потсдамских гвардейцев в дубовом гробу, на который пошла большая часть его ночных занятий столярным делом, на возвышении, в центре мрачной, освещенной лампадами комнаты. Людской поток не прекращался весь день. Народ любил своего короля-хозяйственника.

Ровно в 10 часов вечера крышка гроба навсегда скрыла Фридриха Вильгельма от взоров его подданных. В своем завещании он просил наследника не устраивать пышной траурной церемонии, а похоронить его скромно, как простого генерала прусской армии. Фридрих не выполнил этот пункт завещания, проводив отца в последний путь с королевскими почестями.

Три безукоризненно даннных ружейных залпа, завершивших церемонию погребения, были последней услугой потсдамских гвардейцев старому королю. Сразу же после похорон Фридрих, исполняя волю покойного, издал указ об их роспуске. Так прекратилось существование полка «великанов», любимой игрушки Фридриха Вильгельма и визитной карточки его правления.

Пруссия вступала в новую эпоху – эпоху Фридриха II, которого потомки нарекли «Великим».

Англия ищет союзников.

Фридрих. Первые шаги у власти.

Положение Австрии

Секрет короля

В начале ноября 1740 года дипломатический корпус Берлина был взбудоражен слухами о начавшемся переводе прусской армии на военное положение. Офицерам и нижним чинам, находившимся в отпусках, приказывалось срочно прибыть в свои части. Из арсеналов извлекались на свет божий тяжелые пушки и гаубицы. Были замечены также передвижения войск, необычные для поздней осени.

Никаких официальных объяснений по этому поводу не давалось, но и без них все понимали, что военные приготовления Пруссии так или иначе связаны с последними событиями в Вене. Слишком уж бросалась в глаза та поспешность, с которой молодой король, получив сообщение о смерти императора, вызвал к себе в Рейнсберг, где он тогда находился, фельдмаршала Шверина и своего первого министра графа Подевильса.

Их четырехдневное затворничество за высокими стенами замка не давало покоя иностранным дипломатам. Тайные агенты не могли дать никакой определенной информации. Политикам, несмотря на все их нетерпение, оставалось только гадать, что затеял Фридрих, и ждать дальнейшего развития событий, стараясь не пропустить ничего из того, что могло бы пролить свет на планы короля.

А планы эти, действительно, были напрямую связаны с Австрией.

«Пришло время для полной смены старой политической системы, – писал Фридрих своему другу Вольтеру на следующий день после получения из Вены известия о смерти императора. – Скоро придется больше думать о порохе, солдатах и осадах, чем об актрисах, балетах и спектаклях».

Решение юлих-бергской проблемы было им отложено до поры до времени. На первое место выдвигался проект, который вынашивал еще Фридрих Вильгельм. Старый король предрекал, что смерть императора на фоне общего ослабления Австрии приведет к такой политической ситуации, когда другие державы, позабыв про Прагматическую санкцию, будут стараться отхватить от австрийской монархии все, что смогут. Сам он не дожил до этого момента, завещав своему наследнику, не упустить благоприятную возможность и разрешить давнишние споры с династией Габсбургов – отобрать у них то, что по праву должно принадлежать Пруссии.

Фридрих Вильгельм имел в виду Силезию, точнее говоря – четыре силезских герцогства: Лигниц, Бриг, Волау и Егерндорф.

После смерти в 1675 году их бездетного владетеля, герцога Георга Вильгельма – последнего из рода Пястов – эти герцогства по договору о наследовании, заключенному еще в 1537 году, должны были достаться дому Гогенцоллернов, родственному Пястам. Однако, император Леопольд, несмотря на протесты бранденбургского курфюрста, оставил герцогства себе, дабы не нарушать целостности Силезии и не делать из нее лоскутное одеяло. Берлинский двор, не имея достаточно сил, чтобы противостоять Вене, вынужден был смириться со свершившимся фактом, никогда, тем не менее, не забывая о своих правах на силезские герцогства.

Теперь, когда династия Габсбургов сама была на грани вымирания, новый прусский король решил, что настала пора восстановить историческую справедливость. Для обсуждения вопроса – как лучше это сделать? – Фридрих и вызвал к себе в Рейнсберг Шверина и Подевильса.

Фельдмаршала и первого министра планы Фридриха не на шутку напугали. Но отговорить короля от его опасной затеи им не удалось. Все их возражения и доводы были напрасны, ибо король уже принял решение, и им оставалось только помочь ему претворить его планы в жизнь.

Фридрих и сам прекрасно понимал всю рискованность задуманного им предприятия. Виданное ли дело? Маленькая Пруссия готовилась бросить вызов огромной австрийской державе, которая к тому же имела мощного союзника в лице русской царицы, не считая мелких германских князей.

И, тем не менее, Фридрих считал, что шансы на успех у него есть, и они не такие уж маленькие. При этом он опирался на следующие объективные факторы, которые благоприятствовали его намерениям.

Во-первых, Австрия еще не оправилась от последней войны с турками, – это всем было хорошо известно. Ее армия была ослаблена и деморализована, ее финансы расстроены, а королева молода и неопытна.

Во-вторых, Фридрих не сомневался, что без союзников он не останется. Курфюрст Баварии Карл Альбрехт дал понять, что не собирается отказываться от своих прав на австрийское наследство, и будет добиваться его всеми доступными средствами. А если Бавария серьезно выступит со своими притязаниями, – рассуждал Фридрих, – саксонский курфюрст непременно последует ее примеру.

В-третьих, Англии и Франции, находившимся на грани войны друг с другом, будет не до защиты Прагматической санкции, тем более что версальский двор, как никакой другой, был заинтересован в ослаблении монархии Габсбургов.

Серьезные опасения Фридриху внушала только Россия. Вена гордилась, что сумела приручить русского медведя и при каждом удобном случае грозила спустить его с цепи. Один раз она уже это сделала, когда зашел спор о польской короне. Можно было не сомневаться, что Мария Терезия в случае нападения на Силезию, вновь призовет на помощь царицу. Останется ли русский медведь спокойно лежать в своей берлоге, или же он завалится в Восточную Пруссию, забыв про недавно заключенный с Берлином договор о союзе? – вот вопрос, который не давал королю покоя.

Колебаниям Фридриха положило конец известие из Санкт-Петербурга о смерти царицы Анны Иоановны, случившейся 28 октября, то есть через 8 дней после кончины императора.

Русским царем был провозглашен сын Анны Леопольдовны, принцессы Мекленбургской, племянницы покойной царицы – Иван, которому не исполнилось на тот момент еще и года. Исполнять обязанности правителя России до совершеннолетия Ивана российские вельможи назначили ненавистного всем, и им в том числе, герцога Бирона, всесильного фаворита Анны Иоановны.

Фридрих не мог ожидать для себя ничего лучшего. «Бог нам покровительствует, и судьба нам помогает», – написал он в восторге Подевильсу. Россия, похоже, надолго выбывала из игры. Поход на Силезию был решен окончательно и бесповоротно.

Секрет короля оставался пока неразгаданным, но было замечено, что его войска передвигались к австрийской границе. Строительство полевых укреплений в Бюдерихе также шло полным ходом, и это сбивало с толку иностранные дворы. Чтобы прояснить ситуацию кардинал Флёри уговорил Вольтера съездить в Пруссию и постараться выведать планы своего августейшего друга.

Знаменитый писатель 6 дней провел в Рейнсберге, радушно принятый Фридрихом, но со своей шпионской миссией не справился. Король, догадавшись о цели его визита, намеренно дезинформировал своего гостя, чьи многословные сообщения в Париж только еще больше запутали кардинала.

Конечно же, в Вене были хорошо осведомлены обо всем происходящем в Берлине. И двор, и правительство были весьма встревожены действиями Фридриха, тем более что они все отчетливее принимали антиавстрийский характер.

В Берлин в качестве чрезвычайного посла был срочно отправлен маркиз ди Ботта, генуэзец по происхождению, искусный дипломат и интриган. Ему поручалось на месте разобраться в ситуации и оценить опасность, грозившую Австрии.

29 ноября Ботта прибыл в Берлин, который в те дни скорее походил на военный лагерь, чем на столицу государства. Прекрасно экипированные полки берлинского гарнизона маршировали в колоннах по Унтер-ден-Линден, мимо окон королевского дворца, один за другим покидая город. Перед арсеналом собрался впечатляющий своей величиной артиллерийский обоз, готовый двинуться в путь. На Шпрее у берега в большом количестве стояли суда, грузившиеся боеприпасами, продовольствием и фуражом.

Король вернулся из Рейнсберга в Берлин 2 декабря. Через три дня он дал Ботте аудиенцию. Выполнив формальную часть своего визита, маркиз, уже не сомневавшийся в намерениях Фридриха, как бы между прочим, посетовал на ужасные дороги Силезии, по которым ему пришлось добираться в Берлин.

– Они так сильно испорчены дождями, – сокрушался посол, – что по ним совершенно невозможно пройти.

– Кому нужно будет пройти по этим дорогам, – многозначительно заметил Фридрих, – тот найдет способ сделать это.

А прусские войска между тем стягивались к Кроссену (Кросно), небольшому городку, расположенному у самой границы с Австрией, а точнее с Силезией. Там, на берегу Одера, фельдмаршал Шверин по приказу короля основал военный лагерь.

Помимо Шверина на прусской службе находились еще четыре фельдмаршал. Но они были уже преклонного возраста. И хотя богатый опыт старых вояк наверняка пригодился бы Фридриху в походе, он оставил их дома. Он не хотел, чтобы про него потом говорили, что король «отправился на войну в окружении нянек».

К генералам и офицерам, уезжавшим в кроссенский лагерь, Фридрих обратился с напутствием. «Господа, – говорилось в нем, – я предпринимаю войну, в которой не имею иных союзников, кроме вашей доблести и мужества. Мое дело правое. Я верю, удача не оставит нас. Ваша судьба – в ваших собственных руках. Отличия и награды ждут только ваших блистательных подвигов. Нам предстоит встретиться с войсками, которые под командованием принца Евгения Савойского снискали себе славу. Хотя принца уже нет, но победа наша над таким противником будет не менее знаменита. Вперед, господа. Я последую вскоре за вами навстречу славе, которая ждет нас».

Прусская армия

Как уже говорилось, Фридрих довел количество линейных батальонов в своей армии до 79.

Структура батальона, будь то мушкетерский или фузилерный была следующей. Он состоял из 6 рот: пяти обычных (мушкетерских или фузилерных) и одной гренадерской, и насчитывал до 820 человек, включая офицеров и сверхштатников. Последние, коих могло быть до 60 человек, находились при своих ротах, проходили обучение и занимали место выбывших из строя солдат, переходя, таким образом, в разряд строевых.

В обычной роте было 140 человек11, в гренадерской – 12022.

Во время боевых действий гренадерские роты предполагалось сводить в отдельные гренадерские батальоны по 4 роты в каждом, и соответственно силой до 490 человек. В пехотном батальоне, таким образом, должно было оставаться не более 700 человек.

Пехотинцы были одеты в синие мундиры, жилеты белого или желтого цветов (в зависимости от полка), грубые шерстяные бриджи цвета жилетов, тупоносые черные башмаки с пряжками и застегивающиеся на пуговицы белые гетры.

Мушкетеры носили треугольные шляпы, гренадеры – высокие остроконечные каски с медным передком, фузилеры – тоже каски, но несколко укороченные. (Фузилеры представляли собой легкую регулярную пехоту, в которую набирались люди небольшого роста. Каски же, наподобие гренадерских, делали их более высокими и более грозными на вид).

Вся прусская пехота была вооружена кремневыми гладкоствольными ружьями, заряжавшимися с дула, со штыками и железными шомполами. (Последние были введены лишь в прусской армии. В армиях других государств, в том числе и в австрийской, еще использовали деревянные шомпола).

Унтер-офицеры, – а их в батальоне было 50 человек, то есть по 10 на роту, – были одеты аналогично рядовым, но как знак власти имели белые перчатки, шпагу и трость, которую использовали для дисциплинарных наказаний.

Обер-офицеры носили более длинные, чем солдаты, мундиры, камзолы полковых цветов, брюки, заправленные в ботфорты и ленты через плечо. Их треугольные шляпы были больше по величине и оторочены по краям золотой или серебряной нитью.

Благодаря трудам и заботам князя Ангальт-Дессауского, на протяжении многих лет возглавлявшего прусскую армию, пехота Фридриха выгодно отличалась от пехоты других европейских государей. Впервые в Европе князь Леопольд, или старый Дессауер, как его еще называли, ввел в войсках мерный шаг, обучив солдат маршировать в ногу. Постоянная, упорная и безжалостная муштра, процветавшая в армии Фридриха Вильгельма, способствовала тому, что прусские пехотинцы могли без труда четко и слаженно выполнять сложные перестроения и эволюции в составе батальонов и полков.

Со стороны это выглядело красиво и эффектно, но считалось в иностранных дворах делом никчемным и даже вредным. А между тем, благодаря все той же муштре, скорость залповой стрельбы из ружей была доведена в прусских войсках до невиданного по тем временам темпа – четырех выстрелов в минуту. В армиях других государств в минуту обычно делалось не более двух-трех залпов. И это в ту эпоху, когда ружейный огонь, а не рукопашная схватка, был основным способом ведения боя, причем не только в пехоте, но и в кавалерии.

Предпочтение пули холодному оружию, желание полководцев ввести в дело одновременно как можно большее количество ружей, привело к возникновению линейной тактики, которой придерживались все регулярные армии Европы. Суть ее заключалась в том, что противники на поле боя выстраивались в длинные тонкие линии, постепенно сближавшиеся и ведшие друг по другу ружейный и артиллерийский огонь. Победа во многом зависела от того, чья стрельба была более действенной. До штыкового боя дело доходило нечасто.

Прусская конница, в отличие от пехоты, не претерпела почти никаких изменений за первые 5 месяцев пребывания Фридриха у власти. Она, как и при его родителе, состояла из 12 кавалерийских полков, 6 полков драгун и 2 гусарских полков. Добавился только 1 эскадрон гвардейского корпуса.

Кавалерийские полки были в основном кирасирские, но среди них имелись также карабинеры и жандармы.

Численность кавалерийских и драгунских эскадронов была примерно одинаковой и составляла 165 – 170 человек. Гусарские эскадроны были слабее. В них насчитывалось не более 125 – 130 человек.

Кавалерийские атаки в те времена не отличались особой стремительностью. Как правило, они проводились в сомкнутом строю в основном на медленных аллюрах. Прежде чем прибегнуть к холодному оружию, всадники, приблизившись к неприятелю, останавливались и делали несколько залпов из карабинов. В результате ударная мощь конницы, перенявшей, фактически, тактику пехоты, была не очень высокой.

По этой причине отец Фридриха рассматривал конницу, как второстепенный род войск, а потому не уделял ей должного внимания. К тому же она обходилась казне гораздо дороже пехоты.

Старый король, известный своей бережливостью, всячески старался сократить расходы на содержание конницы, что не способствовало поддержанию ее боеспособности на должном уровне. Так, например, он считал пустым расточительством держать в полках в мирное время полный штат лошадей. В его правление эскадроны имели меньше половины их требуемого количества. Да и многие из лошадей, которые имелись в наличии, из экономии отдавались на содержание уходившим в отпуск солдатам.

Ради сбережения лошадей конные учения в частях проводились не реже одного раза в неделю. Всадников же больше обучали пешему строю и стрельбе из карабинов и пистолетов, стоящих у них на вооружении.

Такая бережливость привела к тому, что люди не совсем уверенно держались в седлах. Еще во время рейнской кампании Фридрих, тогда еще кронпринц, был поражен различием между неповоротливой прусской конницей и подвижными австрийскими эскадронами. Он писал позже, что прусская конница «была размеров слонов и не могла ни маневрировать, ни сражаться. Разве не показательно, что некоторые всадники из-за собственной неуклюжести падали с коней».

Зато экипированы и обмундированы кавалеристы были превосходно и на смотрах, сидя на рослых лошадях, производили хорошее впечатление.

Кавалеристы были одеты в короткие мундиры соломенно-желтого цвета, такого же цвета бриджи из мягкой кожи, жилеты отличительного полкового цвета и тяжелые кавалерийские туфли. Поверх мундира одевалась нагрудная кираса из железа, выкрашенная в черный цвет. Их треугольные шляпы, внешне похожие на обычные, были снабжены, вшитыми внутрь, металлическими полосками-ребрами для защиты головы от рубящих сабельных ударов. Вооружение кавалериста состояло из карабина, прикрепленного с правой стороны седла, двух пистолетов в кобурах, крепящихся в передней части седла, и прямой обоюдоострой шпаги, которой можно было не только колоть, но и рубить. В патронной сумке, висевшей на левом боку всадника, было 18 патронов для карабина и 20 – для пистолетов.

Драгуны, в отличие от кавалеристов, не имели кирас. Они носили длинные, на манер пехотных, мундиры белого цвета, желтые кожаные бриджи, жилеты различных цветов, туфли и треуголки. (В полку Шуленбурга всадники носили укороченные гренадерские каски, почему его называли еще конногренадерским). Вооружение драгун было таким же, как и у кавалеристов. Только карабины у них были более длинные и снабжены штыком.

Вознамерившись сразиться с Австрией, обладавшей многочисленной конницей, Фридрих решил усилить свою собственную кавалерию. Прежде всего, он распорядился добавить в три драгунских полка – Мёллендорфа, Платена и Тюмена – по 5 эскадронов, что дало бы дополнительно 2500 всадников.

Помимо этого король приказал полковнику Бандемеру сформировать еще один гусарский полк в 5 эскадронов. Главная сложность здесь заключалась в том, что трудно было найти в прусских деревнях умелых наездников. Их приходилось набирать в Польше, где еще были сильны традиции приучать детей к коню с раннего возраста. (См. Приложение 2).

Из всей массы своих войск Фридрих назначил для вторжения в Силезию 10 пехотных полков3, кирасирский полк Принца Фридриха (5 эск.), два драгунских полка (Байрёта и Шуленбурга – по 10 эск.), 1 эскадрон жандармов и 6 эскадронов гусар (по 3 от каждого полка).

Всего: 20 батальонов (вместе с гренадерскими ротами) и 32 эскадрона, что в численном выражении составляло около 16,5 тысяч пехотинцев и 5 тысяч всадников.

Указанные силы, собранные в Кроссене, должны были образовать первую волну армии вторжения. В их задачу входило: не теряя времени на осаду Глогау, – первой серьезной крепости на пути войск – быстро оккупировать всю провинцию и перекрыть горные перевалы, ведшие в Богемию, Моравию и Венгрию.

Осадой Глогау предстояло заняться особому корпусу, который должен был выступить вслед за передовыми силами Фридриха. В него были включены пехотный полк Маркграфа Карла, лейб-карабинерный полк (5 эск.), 5 эскадронов драгун Платена, а также 5 гренадерских батальонов, образованных из полков, не принимавших участия в кампании. Артиллерийский парк корпуса состоял, не считая полковых пушек, из 4-х 12-фунтовых орудий и 4-х 50-фунтовых мортир.

Командование осадным корпусом король возложил на наследного принца Леопольда Ангальт-Дессауского, генерал-лейтенанта, старшего сына фельдмаршала князя Ангальт-Дессауского. Местом сбора подразделений, вошедших в состав этого корпуса, был назначен Берлин, что в итоге и сделало его похожим на военный лагерь.

Вторжение пруссаков в Силезию

11 декабря Фридрих сам пригласил маркиза ди Ботту на аудиенцию. Король рассказал послу о своих планах в отношении Силезии и о том, что в Вену отправился граф Готтер с предложениями австрийскому двору.

Переборов, охватившее его волнение, посол заметил с ироничными нотками в голосе:

– Королева имеет отличные войска. Они, может, не так великолепны, как ваши, но они смотрели волку в пасть. Подумайте, что ожидает вас при встрече с ними.

Фридрих был раздражен тоном Ботты.

– Вы находите мои войска великолепными? – переспросил он. – Скоро вы увидите, что они еще и хороши…

Вечером 12 декабря в королевском дворце давался традиционный бал-маскарад, на который были приглашены все иностранные представители.

Король был в приподнятом настроении, много танцевал, шутил и казался совершенно беззаботным. Поздно ночью, когда бал был в полном разгаре, Фридрих незаметно удалился в свои апартаменты. Переодевшись и наскоро попрощавшись с родственниками, он сел в ожидавшую его на заднем дворе карету, и шестерка сильных коней, громко стуча копытами, понесла его по спящим улицам Берлина.

Можно себе представить общее удивление собравшихся во дворце гостей, когда гофмаршал, остановив музыку, объявил, что его величество король оставил столицу и отправился в Кроссен к армии…

На следующий день представители иностранных дворов были официально уведомлены о намерении Пруссии занять Силезию. В заявлении говорилось, что этот шаг предпринимается не из-за враждебных отношений к Австрии, а из-за желания короля не допустить перехода Силезии в чужие руки.

14 декабря Фридрих был уже в кроссенском лагере. Суеверные солдаты были не на шутку встревожены тем, что приезд короля совпал с падением колокола в местной церкви. Они посчитали это дурным предзнаменованием. Но Фридрих успокоил их, придав происшествию совершенно другой оборот.

– Высокое, да будет унижено. – так растолковал находчивый король падение колокола, подразумевая под «высоким» австрийскую монархию.

Княжество Силезия с его 1,5-миллионным населением, славившееся своими обширными пастбищами и плодородными землями, строевым лесом и полезными ископаемыми, было совершенно открыто для вторжения.

Силезские крепости, главными из которых были Глогау (Глогув), Бреслау (Вроцлав), Бриг (Бжег) и Нейссе (Ныса), находились в крайне запущенном состоянии. Все они нуждались в серьезном ремонте и модернизации, на что у правительства не было ни денег, ни времени.

Такое пренебрежение к обороне столь важной для Австрии провинции, по праву считавшейся одним из ценнейших бриллиантов в короне Габсбургов, объяснялось тем, что на протяжении последних десятилетий все внимание венского двора было приковано к Балканам, Италии и Нидерландам. Саксония и Польша, с которыми граничила Силезия, были старыми союзниками Габсбургов, а Пруссия не считалась серьезным противником. Прежний прусский король Фридрих Вильгельм «много петушился, но в драку не лез». Никто в Вене не ожидал, что его преемник будет вести себя враждебно.

Во время турецкой войны в Силезии оставался лишь один батальон пехотного полка Венцеля Валлиса – генерал-губернатора провинции. (4 его роты стояли в Глогау – штаб-квартире Валлиса; 1 рота – в Намслау (Намыслув), на правом берегу Одера; 1 рота – в Яблунке (Яблунков), на границе с Венгрией).

К лету 1740 года из Венгрии вернулись 2 других батальона этого полка, весьма поредевших от понесенных потерь. Они были оставлены в Нейссе.

В ноябре, когда запахло войной, в Силезию были переведены еще три пехотных полка (Гарраха, Ботты и Брауна ) а также 4 эскадрона лихтенштейнских драгун (остальные 2 эскадрона с конногренадерской ротой остались в Моравии).

В результате общее количество австрийских войск в Силезии достигло 6300 человек пехоты и 480 всадников. Командование над ними Мария Терезия возложила на фельдмаршал-лейтенанта4 графа Максимилиана фон Брауна, 35-летнего ирландского якобинца, отлично проявившего себя в итальянских и турецких кампаниях. Венцель Валлис, сложивший с себя губернаторские полномочия, остался комендантом Глогау.

7 декабря фельдмаршал-лейтенант Браун прибыл в Бриг, где собрались главные силы его корпуса. Отправив батальон Гарраха с гренадерской ротой на усиление гарнизона Глогау, Браун с большей частью своих войск хотел запереться в Бреслау, вольном имперском городе, являвшемся, по его мнению, ключом всей Силезии. В Бреслау с его надежными укреплениями генерал надеялся продержаться до весны, пока не будет сформирована мощная полевая армия, которая выбьет пруссаков из провинции.

Однако магистрат Бреслау под воздействием возмущенных горожан, науськиваемых прусскими агентами, отказался впустить австрийские войска, вознамерившись, если потребуется, защищать город собственными силами.

Рано утром 16 декабря прусские войска, собранные в Кроссене, с развернутыми знаменами и барабанным боем пересекли австрийскую границу и двумя неудержимыми потоками устремились вглубь Силезии.

«Рубикон перейден, – писал Фридрих в тот день Подевильсу. – Мои войска полны энтузиазма, офицеры воодушевлены открывающимися возможностями, а наши генералы ищут славы».

Впереди каждой из колонн шли гусары. Они были одеты на манер знаменитых венгерских гусар: в отороченные мехом ментики, доломаны, расшитые шнуром, кожаные брюки, короткие сапожки и шапки из волчих шкур. Вооруженные карабинами и саблями, а также двумя пистолетами, гусары использовались, как и в австрийской армии, главным образом для ведения разведки. Они разъезжали по деревням и фермам, добывая информацию о противнике и узнавая лучшие маршруты, проверяли мосты, искали броды на реках и выбирали места для ночлегов.

За гусарами двигались авангарды обеих колонн. И только за ними шли главные силы армии – пехотные и кавалерийские подразделения с артиллерией и обозом…

17 декабря в Вену приехал граф Готтер, чрезвычайный посол прусского короля. Он нарочно задержался в пути, чтобы оказаться в австрийской столице в одно время с приходом туда новости о вступлении пруссаков в Силезию. Желая оказать психологическое воздействие на венский двор, Готтер потребовал немедленной аудиенции у королевы. Но Мария Терезия, будучи на шестом месяце беременности, отказалась принять его, и послу пришлось довольствоваться встречей с великим герцогом Францем-Стефаном, назначенным королевой своим соправителем.

«Я прибыл, – начал высокопарно Готтер заготовленную заранее речь, – с гарантией безопасности австрийского дома в одной руке и императорской короной для вас в другой».

Далее он изложил герцогу предложения Фридриха, которые сводились к следующему. Прусский король готов был предоставить Марии Терезии свои войска для защиты ее владений от любого посягательства извне. Он предлагал ей деньги в количестве 2 миллионов гульденов, в которых она тогда весьма нуждалась. Кроме того, Фридрих обещал отдать свой голос на имперских выборах за Франца Стефана и побудить к этому других курфюрстов. Наконец, Фридрих готов был даже отказаться от своих прав на Юлих и Берг. За все это прусский король просил Марию Терезию уступить ему Силезию.

«В случае непринятия этих условий, – закончил Готтер, – его величество предоставит свои услуги баварскому курфюрсту, который, конечно же, не пренебрежет ими».

Выслушав посла, Франц Стефан поинтересовался, действительно ли прусские войска вошли в Силезию. Он все никак не хотел в это поверить, ведь Фридрих еще совсем недавно заверял его в своей дружбе. Получив утвердительный ответ, великий герцог сказал с достоинством, зная, что его супруга стоит за дверью и слушает их разговор:

«Возвращайтесь к королю и скажите ему, что, пока в Силезии находится хоть один прусский солдат, мы отказываемся вести с ним какие-либо переговоры».

На этом аудиенция закончилась. Условия Фридриха приняты не были. Граф Готтер, много лет проживший в австрийской столице, слабо надеялся, что исход его миссии будет успешным. Он знал, что венский двор не терпел, когда с ним разговаривали языком шантажа и угроз, и безнаказанным такой поступок не оставлял.

На следующий день Готтер написал Фридриху, что «здесь приняли решение отразить силу силой». Королева в течение нескольких месяцев надеется собрать сильную армию, и призвала своих союзников оказать ей немедленную помощь.

Прусская армия, вторгшаяся в пределы Силезии, по схваченным легким морозцем дорогам быстро продвигалась вперед, не встречая на своем пути никакого сопротивления.

Левую колонну, шедшую вдоль западного берега Одера, – 5 пехотных полков, драгуны Байрёта и эскадрон жандармов – вел сам король. Правую колонну, следовавшую параллельным маршем вдоль подножия гор, граничащих с Богемией, возглавлял фельдмаршал Шверин. (5 пехотных полков, кирасирский полк Принца Фридриха, конногренадеры Шуленбурга).

Преимущественно протестантское население Нижней Силезии принимало и даже приветствовало пруссаков. Уже 18 декабря, далеко оторвавшись от своих, гусары Брониковского, или «зеленые гусары», как их еще называли за цвет доломанов и ментиков, появились у Глогау – крепости с бастионным фронтом, сооруженным по большей части во времена Тридцатилетней войны.

Пару дней спустя перед Глогау предстал сам король во главе своей колонны. Несмотря на ветхость бастионов, крепость имела довольно внушительный вид, а потому пруссаки не рассчитывали взять ее с наскока, без большой подготовительной работы. Заниматься ею, как уже говорилось, должен был специальный осадный корпус.

Не дожидаясь его прибытия, Фридрих 28 декабря, имея впереди все тех же гусар, во главе 10 гренадерских рот, 5 эскадронов драгун и эскадрона жандармов поспешил вверх по Одеру, к Бреслау. Пехотные полки должны были последовать за ним, как только прибудет осадный корпус, который сменит их на позициях перед Глогау.

Уже в пути король распорядился, чтобы фельдмаршал Шверин отправил к нему все 10 гренадерских рот и полк конных гренадер, бывшие под его командой. Фридрих хотел произвести впечатление на жителей вольного города, представ перед ними со своими лучшими войсками.

30 декабря в Ноймаркте, в 30 километрах от «ключа Силезии», названные подразделения примкнули к небольшой колонне Фридриха. Из 20 гренадерских рот, собравшихся здесь, король сформировал 5 гренадерских батальонов, после чего продолжил марш.

Когда в последний день 1740 года жители Бреслау, вознамерившиеся было сами защищать свой город, увидели с крепостных стен приближавшиеся синие колонны и блеск высоких гренадерских касок, их воинственный пыл сразу куда-то пропал. Трезво оценив свои возможности, и испугавшись за свою собственность, которая могла пострадать от пожаров и разрушений, горожане предпочли не ссориться с королем.

В обмен на обещание Фридриха сохранить за Бреслау все его свободы и привилегии, и не вводить в пределы крепостных стен прусский гарнизон, власти города, подписав соответствующие документы, 3 января открыли городские ворота и устроили королю торжественный прием.

4 января по мосту у Бреслау на правый берег Одера перешли пехотные полки Бредова и Ла-Мотта и 3 эскадрона драгун Байрёта под командой генерал-майора фон Йетце, который имел приказ взять Намслау, единственную достойную внимания крепость Силезии на той стороне реки.

После капитуляции Бреслау, у фельдмаршал-лейтенанта Брауна не было иного выхода, как только начать отступление на юг, к крепости Нейссе. Последняя располагалась на правом берегу реки Нейссе, которая делила Силезию на две примерно одинаковые части: Верхнюю и Нижнюю Силезию.

Перед тем, как уйти из Брига, Браун усилил его гарнизон двумя батальонами и тремя гренадерскими ротами5, доведя тем самым его численность до 2 тысяч человек. Кроме того, австрийский генерал отправил три роты6 (350 человек) в Олау (Олава), небольшую крепость на Одере севернее Брига. Тем самым он надеялся хоть немного задержать пруссаков и затруднить им завоевание провинции.

Между тем правое прусское крыло, ведомое Швериным, двигаясь через Лигниц (Легница), Швейдниц (Свидница) и Франкенштейн, также спешило к Нейссе. Фельдмаршал намеревался перейти реку у Отмахау (выше по течению от Нейссе) и, отрезав австрийцам пути отступления, принудить их к сражению.

Браун без труда разгадал замысел противника. Он ускорил марш, и 6 января его маленькая армия, в которой осталось 6 неполных батальонов7 и 4 эскадрона драгун, прибыла в крепость Нейссе.

Там его уже ждали подкрепления: 2 эскадрона все тех же лихтенштейнских драгун, пришедших из Моравии, пехотный полк Франца Лотарингского и батальон Грюнне. (Последние, находясь на пути в Богемию, были завернуты сюда приказом королевы).

Эта помощь была хоть и кстати, но совершенно недостаточна, чтобы решиться на открытое сражение с противником. Оставив в крепости 5 батальонов8, Браун расположил оставшиеся у него войска на правом берегу реки, между Нейссе и Отмахау. В самом Отмахау, где имелся каменный мост, он поставил пост в составе 350 гренадер и 5 рот драгун, чтобы присматривать за дорогой ведущей из Франкенштейна.

Утром 9 января передовой отряд Шверина, состоявший из лейб-гусар и 50 всадников полка Принца Фридриха, по дороге на Отмахау наткнулся на австрийских драгун.

Опытные лихтенштейнцы, бросившись в атаку, опрокинули пруссаков, принудив их к бегству. Однако спустя какое-то время, последние с гораздо большими силами вновь появился перед Отмахау.

Теперь уже пришлось думать об отступлении австрийцам. Драгунам удалось в полном порядке отступить по мосту на южный берег Нейссе. Гренадеры же замешкались сделать это и заперлись в крепком замке, стоявшем на возвышенности над городом.

При первом известии о приближении Шверина Браун, собрав свои войска, двинулся к Отмахау. Не желая терять своих лучших пехотинцев, он хотел внезапной атакой освободить гренадер. Но противник, намного превосходивший австрийцев в численности, к тому времени прочно закрепился на левом берегу Нейссе. Вступать в таких условиях в бой было бы безрассудством.

Брауну не оставалось ничего другого, как отступить вглубь Верхней Силезии.

Засевшие в замке гренадеры сдаваться категорически отказались. Прусские полковые пушки ничего не могли сделать против толстых каменных стен. Трехфунтовые ядра отскакивали от них словно резиновые, не причиняя никакого вреда. Фельдмаршал вынужден был просить короля срочно прислать ему тяжелые орудия.

Фридрих пребывал в Бреслау недолго. Уже 6 января после великолепного маскарада, устроенного им для местной знати, король покинул «вольный» город, и во главе 9 батальонов и 13 эскадронов снова устремился на юг по следам «зеленых гусар». В пригороде Бреслау с разрешения магистрата остался пехотный полк Alt Borcke для защиты основанного там магазина и коммуникаций с Пруссией.

8 января взору Фридриха открылся небольшой городок Олау, обнесенный крепостной стеной, за которой, как сообщили гусары, засели австрийцы.

Коменданту крепости полковнику Форментини во избежание ненужных жертв и разрушений было предложено сдаться. Последний после недолгих колебаний согласился, выторговав для своего гарнизона из трех рот право свободного выхода.

Овладев, таким образом, Олау, король отправил генерал-майора Клейста с 4 батальонами и 4 эскадронами драгун блокировать Бриг. Сам же он с остальными войсками поспешил на соединение с фельдмаршалом Швериным, прихватив с собой две мортиры и две 12-фунтовых пушки.

В Отмахау, на место миниатюрной осады, Фридрих прибыл 12 января. Запершиеся в замке гренадеры, увидев калибр орудий, устанавливаемых против них, предпочли сложить оружие, чем испытывать на себе их разрушительную мощь.

Между тем, Браун 13 января с находившимися при нем 5 пехотными батальонами9 и полком Лихтенштейнских драгун – всего порядка 2500 человек – прибыл в Егерндорф (Крнов). Там Браун намеревался закрепиться и дожидаться подхода подкреплений, которые уже направлялись к нему из разных уголков австрийской монархии.

Однако прусский король поломал его планы. Он не был расположен терпеть присутствия австрийцев в непосредственной близости от Нейссе. Фридрих приказал фельдмаршалу Шверину взять три пехотных полка, один из гренадерских батальонов, 6 эскадронов конногренадер и 2 эскадрона гусар и выгнать Брауна из Силезии.

Главные же силы пруссаков во главе с королем занялись блокадой Нейссе. Этой важной в стратегическом отношении крепостью необходимо было овладеть как можно быстрее, ибо она могла послужить австрийцам хорошим плацдармом для контрнаступления.

Получив известие, что Шверин с превосходящими силами движется на Егерндорф, Браун, не видя возможности удержаться в городе, 18 января принял решение продолжить отступление на юг, к покрытым снегом горам на границе с Моравией.

Шверин, как хорошая гончая, неотступно следовал за ним, с каждым днем сокращая расстояние. Местность становилась все более дикой. Дорога петляла среди высоких лесистых холмов, больше похожих на горы. Население редких деревень, встречавшихся на пути, относилось к пришельцам враждебно, пряча от них продукты и скот.

21 января пруссаки были в Егерндорфе, 24-го – вошли Троппау (Опава). От дезертира Шверину стало известно, что Браун находится менее чем в 10 милях отсюда, в Грэце (Градец), пытаясь вывезти, хранившиеся там запасы продовольствия. Упускать такую возможность сразиться, наконец, с неуловимым генералом было нельзя. Не дожидаясь прибытия всех своих войск, сильно растянувшихся во время марша, Шверин на рассвете 25 января двинулся на неприятеля.

Внутренний двор замка Грэца был еще забит тяжело гружеными повозками, когда у речки Мора, в непосредственной близости от города, появились красные доломаны гусар Цитена. Лихтенштейнцы оказались на высоте, быстро отогнав вражеских всадников. Но идущие следом за гусарами гренадеры заставили драгун прекратить преследование и отступить на свой берег Моры.

При подходе к мосту пруссаки были встречены плотным ружейным огнем засевших за рекой в садах австрийских пехотинцев. Не желая идти на большие жертвы, Шверин приказал установить напротив моста две имевшихся полковых пушки. Находясь вне зоны действия огня противника, они безнаказанно расстреливали позицию австрийцев, которые отступили лишь тогда, когда Браун дал на это команду.

Продовольственный обоз, углубившийся к тому времени в лес по дороге на Фульнек, был уже вне опасности. Забаррикадировав ворота опустевшего замка, Браун с пехотой под прикрытием драгун, не спеша, двинулся вслед за ним, готовый, если потребуется, вновь принять бой. 27 января он был в Фульнеке, а 30-го со всем обозом благополучно прибыл в Лейпник, где закончил свое отступление.

Шверин больше не преследовал. Его солдаты устали. Они испытывали нужду в продовольствии, достать которое в этом полудиком краю с враждебно настроенным населением было непросто. Но главного фельдмаршал все-таки добился. Войска Брауна были вытеснены из Силезии.

Крепость Нейссе, будучи построенной в стиле знаменитого французского инженера-фортификатора Вобана, представляла собой одну из сильнейших крепостей Силезии. Да и содержалась она лучше, чем другие. Бастионы были высокие и сравнительно прочные, глубокий ров заполнен водой. Комендант Нейссе, полковник барон фон Ротт, при приближении пруссаков сжег предместья города, облил водой стены, чтобы они покрылись ледяной коркой, и осушил ров.

Проведя тщательную рекогносцировку, король пришел к выводу, что без серьезной артиллерийской поддержки овладеть крепостью вряд ли удастся. Блокировав Нейссе со всех сторон, Фридрих с нетерпением ожидал подвоза тяжелых пушек, отставших в пути. Чтобы не терять времени даром, он приказал начать сооружение огневых позиций для батарей и строительство печей для каления ядер. Когда артиллерийский поезд, состоявший из 10 тяжелых пушек и мортир (4 уже были у Нейссе) и полутора сотен подвод с железными и каменными ядрами, прибыл на место, все подготовительные работы были в основном завершены.

17 января к южным воротам крепости подъехал парламентер с предложением Фридриха сдаться. Австрийцы неучтиво ответили пушечным выстрелом, показав, что не желают вступать в переговоры. Той же ночью доставленные орудия были скрытно установлены на предназначенные для них места, и утром следующего дня начался массированный обстрел Нейссе. Гул канонады не замолкал ни днем, ни ночью. В городе то и дело вспыхивали пожары. Однако они быстро тушились специальными командами, заблаговременно созданными Роттом.

В одну из ночей пруссаки продвинули батареи вперед, но и бомбардировка с более близкой дистанции не заставила защитников крепости просить о милости. Хотя многие здания и дома были превращены в руины, укрепления пострадали несильно. Расстреляв более 1700 ядер и бомб, Фридрих 22 января приказал прекратить обстрел, признав его мало эффективным.

Гораздо больше повезло в те январские дни отряду генерал-майора фон Йетце, действовавшему на правом берегу Одера. Напомним, что Йетце еще 4 января с двумя пехотными полками и 3 эскадронами драгун перешел реку у Бреслау. Его главной целью была небольшая крепость Намслау с гарнизоном в 300 человек, костяк которого составляла рота из полка Венцеля Валлиса.

Пруссаки появились перед стенами крепости 9 января. От предложения капитулировать комендант Намслау майор Крамер категорически отказался, запершись со своими людьми в старинном замке на краю города. Маленькие полковые пушки, бывшие при прусском отряде, оказались бесполезны против его толстых стен. Тогда Йетце попросил короля прислать ему на помощь осадную артиллерию.

К 24 января из Олау прибыли две 12-фунтовые пушки и две 50-фунтовые гаубицы. Спустя три дня они продемонстрировали засевшим в замке австрийцам всю свою разрушительную силу. Четыре дня потребовалось артиллеристам, чтобы сломить волю противника к сопротивлению и принудить его к сдаче. Утром 31 января немногочисленный австрийский гарнизон сложил оружие и над замком был поднят прусский флаг…

Об этой новости Фридрих узнал уже в Берлине, куда он, расстроенный неудачей под Нейссе, отправился 25 января, дав фельдмаршалу Шверину распоряжение разместить войска по зимним квартирам.

Снежная, холодная зима, не позволявшая проводить крупные операции, положила конец этой короткой, молниеносной кампании, в целом удачной для молодого прусского короля. Менее чем за 40 дней его войска заняли почти всю Силезию. Тремя маленькими островками среди бескрайнего моря казались удерживаемые австрийцами крепости Глогау, Бриг и Нейссе.

План Бель-Иля по расчленению Австрии.

Попытки Фридриха договориться с Марией Терезией.

Создание антипрусской коалиции.

Контрнаступление австрийцев на Силезию

Видя, что события развиваются не по его сценарию и, что основная борьба с Австрией еще впереди, Фридрих II, будучи в Берлине, дал распоряжение нескольким пехотным и кавалерийским полкам, остававшимся в Бранденбурге, готовиться к передислокации в Силезию.

В завоеванной провинции разгоралась, так называемая, малая война. Вдоль всей границы с Моравией и графством Глац10 постоянно происходили стычки с австрийскими гусарами и иррегулярными, совершавшими дерзкие набеги на прусские передовые посты. Их небольшие подвижные отряды проникали даже вглубь Силезии, нападая на фуражиров и конвои.

«Из-за неприятельских гусар, – писал Шверин, – люди не расстаются с оружием ни днем, ни ночью». Тяжелая прусская кавалерия не в состоянии была бороться с ними, а своих гусар у Фридриха было слишком мало.

Чтобы как-то исправить ситуацию, король отправил в Польшу своих офицеров для вербовки 900 человек, с детства приученных к лошадям, из которых князь Ангальт должен был сформировать уланский полк…

Фридрих пробыл дома лишь три недели. 19 февраля он вновь покинул Берлин, направившись в действующую армию. По пути в Швейдниц, свою штаб-квартиру, король сделал остановку у Глогау, чтобы посмотреть, как ведется блокада крепости.

«Жмите на эти стены, как только можете, – наставлял он принца Леопольда, неудовлетворенный принятыми мерами. – Голод, кажется, медлит. Угрожайте бомбардировкой, но щадите, насколько это возможно, сам город».

Уезжая, король пообещал принцу прислать ему для усиления еще пару батальонов.

Совершая инспекционные поездки по Силезии, Фридрих своими собственными глазами видел, как сильно раздроблена его армия.

Самая крупная группировка прусских войск, состоявшая из 13 батальонов и 15 эскадронов11, располагалась в Верхней Силезии. Командовал ею фельдмаршал Шверин, имевший штаб-квартиру в Егерндорфе (Крнов). Задачей этой группировки было наблюдение за перевалами на границе с Моравией и Венгрией, и блокада крепости Нейссе с юга и юго-востока.

Другая группировка пруссаков под командой герцога Голштейн-Бекского, включавшая в себя 6 батальонов и 11 эскадронов12, заняла обширный район севернее реки Нейссе, вытянувшись вдоль Силезских гор от Швейдница до Отмахау.

Кроме того, имелись еще два отдельных корпуса, державших в осаде крепости Бриг и Глогау. В первый входили 4 батальона и 6 эскадронов13, второй включал в себя 7 батальонов и 5 эскадронов14. В пригороде Бреслау для защиты магазинов был размещен, как уже говорилось, пехотный полк Альт-Борке, не входивший ни в одну из указанных группировок.

Затягивающаяся блокада Глогау и Брига весьма беспокоила Фридриха. Особенно король был недоволен медлительностью принца Леопольда Ангаль-Дессауского, чей корпус был наиболее удален от его главных сил.

Зная, что в Моравии сосредотачивается крупная австрийская армия, Фридрих стремился иметь под рукой для отражения нападения как можно больше войск. Король посылал Леопольду письмо за письмом, требуя быстрее овладеть Глогау. «Иначе, – предупреждал он в письме от 6 марта, – вина за все беды, которые могут произойти из-за дальнейшего промедления, будет лежать на Вас одном».

Тон короля, не терпевший возражений, побудил принца отбросить все сомнения и перейти к решительным действиям. Тем более что 4 марта осадный корпус был усилен пришедшим из Бранденбурга пехотным полком, шефом которого был сам принц.

8 марта Леопольд собрал своих штаб-офицеров и объявил им, что этой ночью Глогау должен быть взят. Тут же был составлен план штурма, предусматривавший атаку крепости тремя колоннами с южного, северного и западного направлений. К операции принц привлек все свои 9 батальонов – это порядка 5 тысяч человек. (Напомним, что гарнизон Глогау состоял из 10 пехотных рот и насчитывал немногим более 1200 человек).

В 10 часов вечера штурмовые колонны, стараясь делать как можно меньше шума, начали выдвижение на исходные позиции, располагавшиеся позади прусских аванпостов. Глогау, опоясанный крепостным валом бастионного типа и пересохшим рвом с палисадом и рогатками, утопал во мраке.

Когда невидимые часы на городской ратуше отбили полночь, находившиеся впереди каждой из колонн, гренадерские роты во главе с опытными капитанами молча двинулись вперед. Имея при себе топоры и петарды, они должны были проложить своим колоннам путь через деревянные заграждения и открыть крепостные ворота.

Гренадеры быстро преодолели расстояние, отделявшее их от гласиса с крутым и скользким из-за мороза подъемом. Незамеченные противником, они быстро спустились в ров. И только когда в дело были пущены топоры, неистово обрушившиеся на палисад и рогатки, часовые подняли тревогу. Со стен загремели пушечные выстрелы. Однако это не остановило пруссаков.

Проделав проходы в заграждениях, гренадеры взобрались на осыпавшийся вал и, сметя караулы, вышли к воротам – каждая рота к своим. Когда ворота были раскрыты, в дело вступили главные силы штурмующих.

Первой ворвалась в город колонна, которую возглавлял сам принц Леопольд. Немного позже на темные улицы Глогау сумели пробиться две другие колонны. Тесня перед собой небольшие кучки, пытавшихся сопротивляться, австрийцев, пруссаки тремя потоками вышли на центральную площадь города. Там остатки гарнизона сложили оружие.

Комендант крепости, генерал Венцель Валлис, сражавшийся до последней возможности и получивший ранение, протянул принцу свою шпагу. «Глогау – ваш, и мы – пленники войны», – сказал он.

Леопольд, из уважения к его храбрости, вернул генералу шпагу, предложив ему свободу. Однако Валлис предпочел остаться в плену, разделив участь своих подчиненных, которых отправили позже в район Штеттина.

Штурм, длившийся три четверти часа, стоил пруссакам, измученным зимней осадой, 10 убитых и 48 раненых.

Оставив в поверженном Глогау в качестве гарнизона один из гренадерских батальонов, принц Леопольд с 8 батальонами и 5 эскадронами своего корпуса направился к королю, в Швейдниц. Туда же в течение всей первой половины марта стягивались, прибывавшие из Пруссии, свежие части. Это были пехотные полки Глазенаппа, Калкштейна, Трухсеса, Принца Дитриха и 1-ый батальон лейб-гвардии.

Готовясь к отражению неприятельского наступления из Моравии (было уже точно известно, что оно будет проводиться именно оттуда), Фридрих произвел некоторую перегруппировку своих сил. Он хотел добиться более компактного их расположения. Концентрация должна была происходить вокруг крепости Нейссе, которой король стремился овладеть до того, как австрийская армия тронется в путь.

Из части прибывших в Швейдниц подразделений Фридрих образовал новый корпус в составе 9 батальонов и 10 эскадронов15, поставив во главе его генерал-лейтенанта Калкштейна. Этот корпус совместно с корпусом герцога Голштейн-Бекского должны были осуществлять осаду Нейссе с севера.

Шверину Фридрих приказал собрать свои, слишком уж разбросанные, войска в районе Нойштадт – Цукмантель (Злате-Гори), южнее Нейссе, благодаря чему было бы завершено окружение этой крепости.

Однако фельдмаршал, не боявшийся возражать королю, попросил оставить его там, где он был, находя теперешнее расположение своего корпуса очень удачным. Шверин пошел только на оставление Яблунского перевала, герцогства Тешен и некоторых наиболее отдаленных постов. Егерндорф, – убеждал он короля, – необходимо оставить за собой, ибо он является ключом всей прусской позиции. И он сможет удерживать его сколь угодно долго, если получит дополнительно хотя бы несколько батальонов пехоты.

Фридрих прислушался к авторитетному мнению своего фельдмаршала. Приказав Калкштейну приступить к рытью траншей у Нейссе, он сам повел Шверину 9 батальонов16