Перемирие бесплатное чтение

ISBN 978-5-0056-3775-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

И вернее рук, тянувшихся навстречу миллион миль бездны
Космических морозов без надежды, бесполезно,
Мы останемся счастливыми, останемся счастливыми,
Даже в земле счастливыми под соснами и ивами
И встретимся, мы встретимся, мы встретимся, все встретимся…
Александр Непомнящий
«Дороги свободы»

В миру

Перемирие – чушь, но оно позволяет забрать с собой тела наших парней. Сержант Зим

Он вывалился, жалобно звякнув, как мешок железяк о бетонный пол, неловко плюхнулся в осеннюю пожухлую траву и замер, мучительно пытаясь собраться с мыслями. Нет, хотя бы понять, все ли конечности на месте – его собственные ощущения говорили прямо об обратном. Вороненая сталь, покрывавшая все тело, еще продолжала дымиться, то и дело пуская фонтанчики искр. Переход, вроде бы, оказался успешным.

Забрало, нервно помаргивая, согласилось подчиниться приказу и стало, наконец, прозрачным. Да, точка выхода совпадала. Он лежал в старом парке.

Подняться на ноги стоило некоторого труда – энергия в миру была слабее и рыцарские латы не желали вливаться в его движения, жалобно поскрипывали и бряцали сочленениями. Покуда он, пошатываясь, прошел полсотни метров до конца парка, его нательная рубаха промокла до невозможности.

«Куда ты бежишь? Теперь торопиться некуда».

Он послушно остановился. В бою ослушаться собственных мыслей – последняя глупость. От нечего делать его голова принялась вертеться по сторонам. А здесь мало что изменилось. Та же часовня, выглядывающая из-за деревьев, те же скучные и серые от сырости ранней осени дома, даже собаку эту, он уже, казалось, видел. Тихо шелестел в листве ветер, навевая спокойствие и расслабленность. Несло дымком от кучи прелой листвы, вокруг нее прыгали ребятишки.

Детей было семеро, все остроглазые, живые, за вихрастыми головками невозможно было уследить. До него донеслись их голоса, ребята покрикивали друг на друга, суетились. Видимо, у них чего-то не получалось. Куча листьев была большая, солидная, однако было слишком сыро для достойного ее использования. Те, кто помладше, с сомнением наблюдали за действиями старших, то и дело пытаясь давать полезные советы или просто путаясь под ногами. Когда старшим это надоело, они отвели мелюзгу одним уверенным отстраняющим движением в сторонку, что, впрочем, не помешало тем продолжать издавать визги и просить «ну побыстрее кастрик сбацать».

Все было привычно и уютно до той степени, когда хочется стоять вот так, не двигаясь, вечно… и слушать. Сразу видно – мир. В бою быстро отучаешься вслушиваться, там заслуживает внимания только то, что сумело прорваться сквозь общий гам и лязг схватки. Ему тут же поневоле пришло в голову несколько таких вариантов, что тело само собой приняло боевую стойку, а латы заурчали, запели, довольные подвернувшейся возможностью показать свою мощь. В воздухе вокруг него полыхнуло голубое сияние…

И тут же мгновенно погасло.

Пожав плечами, он смущенно хмыкнул. «Надо избавляться от этих привычек». Да, надо, здесь подобное художество просто ни к чему, а в бою… Если правду ему сказали, так тот бой, куда он попадет потом, будет совершенно другой. Не то что бы другое место или время, ведь даже товарищи, ежели кто не погибнет или не уйдет по другой причине, останутся те же. Штука тут тонкая… Дело в том, что бой – не место, это процесс. А каким образом твое сознание его воспринимает, это уж как Бог на душу положит. В другой раз эти все штучки так и так не пригодятся.

«Проклятое перемирие». Он в миру.

Мысль эта, давно уж знакомая разуму, наконец достигла той пропасти, куда спряталась его исстрадавшаяся душа, где сжалась в комок, не ведая просвета в своем существовании. После стольких лет она оттаивала очень медленно. Он в миру. Он чувствует тишину, спокойствие, патриархальность и безопасность этого серого от дождя городка. Душа оттаивала, от этого хотелось петь, танцевать, скинуть осточертевшую амуницию на ледяную до зубовной дроби землю, слушать тишину, видеть покой, ощущать степенность мира.

Рука в каком-то невероятном восторге вдруг вскинулась к плечу, и тут же тлеющий едва-едва костерок полыхнул, ударил в набрякшие тучами небеса снопом искр. Сырые сучья яростно затрещали, даря то, чего не мог выразить он – била неуемная энергия радости, которую необходимо было исторгнуть сейчас.

Мир был чересчур тихим местом для сильных эмоций. Здесь люди наслаждаются покоем, тишиной, миром… ненавистным перемирием.

Он почувствовал, что уже почти вживается в мир, перестает люто ненавидеть это слово. Так было хорошо, так прекрасен был накрапывающий дождик, так великолепен нестройный звон неразличимой колокольни, так милы серые стены зданий…

Дети смотрели на него, тихо сбившись в кучу, сцепив кулаки под подбородком, смотрели жалобными взглядами бездомных котят, которым вместо обещанного молока налили в блюдце клея. Это была глупая шутка, говорили их глаза, у некоторых даже стали наворачиваться слезы обиды. Младшие шмыгали носами и тихо прятались за спины старших, а те, в свою очередь, старались стерпеть, чтобы потом самим обидно не было, что взрослый одержал над ними верх.

Он ничего этого не замечал. Он помнил, что костер, пылающий в парке, в детстве был его любимой игрой. Четко всплыла в памяти буря радости, рвущиеся из груди восторженные крики при виде товарищей, сигающих через огонь. Первая сладость боли из-за случайного ожога, восхищение от уголька, стрельнувшего в небо, первое упоение борьбой.

Он бодро помахал в воздухе рукой, радостно улыбаясь детям, что стояли возле сотворенного его стараниями шикарного костра. Один из старших детей, ему было лет девять, внимательно к нему присмотрелся, глаза его удивленно распахнулись. «Признал за своего», – тепло подумал он. Пацан пихнул стоящего рядом с ним мальца в шапке с помпоном в бок и что-то тому зашептал неразборчивое, причем быстро-быстро, взахлеб, как только маленькие дети умеют. Все остальные тоже внимательно выслушали, потом поглядели на него (опасливо, из-под бровей) и принялись усердно кивать. Все теперь стало понятно, и дети вдруг разом растянули рты в одинаково обязательных улыбках, косясь на испорченный костер. Тот все еще весело трещал сучьями, хотя топливо уж давно должно было закончиться. Взмахнули в воздухе маленькие ручонки.

Тут он обрадовался еще больше, детишки ему улыбались. В груди потеплело, как может потеплеть только при виде этих смешных и таких серьезных созданий. Он замахал руками еще энергичней, еще шире улыбнулся. Ну, пора, не надо смущать деток. Небось, страсть как его стесняются! Он крикнул напоследок «счастливо!» и пошел дальше по старой мокрой от ранней осенней сырости улочке.

Было хорошо. До судорог хорошо. А дети стояли и смотрели ему вслед. Стояли тихо, не разговаривая, все еще переживая эту сцену. А если бы они не догадались, кто это, если бы среди них не было мальчика, чей брат тоже когда-то ушел в бой, кто его знает, добром бы все кончилось, или?.. Представить страшно.

Кому-то пришло в голову сбегать за старым дырявым ведром, что лежало в дельней части парка. Потом кто постарше по очереди сбегали до старой водоотводной канавы, по сырой погоде полной воды пополам с листьями. Тщательно погасили этот невероятно яркий и красивый костер, старательно затоптали уголья, что рассыпались вокруг.

А потом, не сговариваясь, все так же молча разошлись.

Да и в самом деле, кого винить, что праздник испорчен, уж не его ли? Вот именно он как раз ни в чем и не был виноват.

Квартал остался совершенно таким, каким он помнился. Вот дощатый забор, крашенный некогда зеленой краской, а теперь (то есть, последние лет пятнадцать, поправился он) покрытый иссеченной щербатой коркой непередаваемого цвета ржавчины пополам с плесенью. Четырнадцатая доска с краю, если считать слева направо, насколько он помнил, легко отодвигалась в сторону. Через нее он еще мальчишкой залезал в небольшой захламленный садик, принадлежавший какой-то смутно помнимой старой чете, те редко выходили из дому, так что весь урожай полудиких яблок и слив оставался в их с Серегой безраздельном владении. Деревья тоже мало изменились, их набрякшие от плодов ветви печально свисали на забор, а у его ног валялось несколько упавших яблок. Он наклонился и выбрал одно покрупнее. Оно было грязновато, а его нынешний костюм – вещью плохо приспособленной для обтирания фруктов. А, и так сойдет!

Он медленно двинулся дальше, задумчиво вертя головой в поисках чего-нибудь, что он бы не помнил. Дождик начал капать с заметной силой, так что латы, уже успевшие немного прийти в себя, принялись тихо шипеть, испаряя постороннее вещество. Идти стало заметно легче, внимание больше не отвлекалось на постоянный контроль движений, так что мысли его, беспорядочно перепрыгивая с одной темы на другую, понесли его куда-то далеко-далеко… Яблоко было еще крепким, сочным, и ужасно кислым, так что слюна живо заполнила рот, а правый глаз принужденно сощурился. Кислятина… Не то, чтобы он не очень такие любил, просто эти яблоки были кислыми всегда. Всегда, сколько он себя помнил. Это было обязательным атрибутом.

Шаг, снова шаг, идём дальше…

Каменная арка налево от желтого двухэтажного дома стояла такая же обшарпанная, потеки с козырька оставляли на ней всё те безобразные разводы ржавчины с чешуйками старой известки грязно-серого цвета. Насколько он помнил, эту арку построил какой-то чудаковатый парень лет пятьдесят назад, хотя с той же уверенностью ей можно было дать и за сотню. Кто же сейчас время считает? «Только такие как я», – подумал он. А стояла арка по поводу то ли рождения, то ли смерти в доме, что здесь раньше стоял, какого-то писателя-поэта. Хотя может так статься, что этот тип здесь только и делов-то – останавливался на ночь. В общем, стал бы весь этот темный случай достоянием истории, если бы не этот парень, архитектор. И, поскольку он был не факт, что почитателем писателя-поэта, но уж точно радетелем за сохранение старины, то выбил он одобрение начальства и построил арку, а на нее табличку приделал, чтоб народ глазел и знания свои о родном крае приумножал.

И все было бы хорошо, если бы бронзовая табличка с историческим именем, прибитая некогда к дубовой воротине, не затерялась почти так же давно. Собственно, история с табличкой была тоже весьма странная. Изначально оный предмет, как и положено всем законопослушным представителям рода казенных табличек, был расположен справа от арочного проема, да и воротами тогда не пахло, была арка как арка – ходили под ней люди, разглядывали даже, по первому-то времени. Вот только повадился один шутник (может, не любил он того писателя-поэта, а может и просто так, ради забавы) сымать табличку да кверху ногами вешать.

Он глянул внимательно на каменную кладку, ага, вот и дырочки остались на том месте, раньше не замечал, видать, замазку дождями размыло без надзора. Узнало тогда начальство про такие дела, да и издало указ – повесить воротину восьми пальцев толщины, дабы повадно не было – из такой черта с два чего повыдираешь. В общем, дело вышло так, что до сих пор решают, что с аркой делать, вернуть прежний вид али нет, а пока суть да дело табличка-то и затерялась, может, тот же шутник уволок, а арка так и стоит обшарпанная.

Да и то хорошо, есть что вспоминать, напрячь память, а уж воспоминания для него сейчас, как бальзам на душу.

Вот и первый перекресток, где раньше тумба театральная стояла. Задрав голову, он повернул за угол, влекомый неожиданной мыслью. Да, он увидел, что хотел. На верхнем этаже двухэтажного того дома, под стеклянном козырьком балкона все еще стояли три цветка с геранью. Хм, холодновато для них, скоро хозяин занесет горшки в дом и балкон опустеет. Чем-то манил его этот второй этаж… Чем-то забытым. Как это может быть, ему же до сих пор удавалось вспомнить все, абсолютно все!

Это связано с миром и боем, но уж точно – с ненавистным перемирием. Что-то невероятное мелькало на самой грани сознания, раздражая порой, но не показываясь на глаза. Не забыть бы выяснить.

Он тряхнул головой, невольно вздрогнув от раздавшегося в тишине резкого шипения шлема. Звук этот, сам по себе знакомый, так что его и не заметишь порой, был теперь настолько неуместен, что заставлял морщиться. «А, черт с ним, приду, да и закину куда подальше, с глаз долой».

Теперь он шел вперед не медлительной походкой заезжего туриста, не знающего, как бы убить время, он двигался целеустремленно, поскольку только теперь вспомнил, куда именно он шел.

Да, теперь он имел об этом четкое представление.

Налево от этого дома будет перекресток, это где трамвайные пути поворачивают. Иди по ним метров сто под горку, там справа небольшой палисадник – три дерева да куст, вот тебе и все насаждения. И тянется через него тропинка, неровно уложенная серыми плитами. Туда тебе и надо.

Он оглянулся, стрельнул глазами по сторонам. Уже было поздно, часов шесть вечера, да плюс дождик, так что прохожих видно не было. Трамвая тоже не намечалось, поскольку уж лет… шесть, что ли, как они перестали ходить по их старой улочке – народу-то мало, да и те, что есть, все больше пешком ходят. Вот и отменили трамвай за ненадобностью.

Жалко, конечно, всё какая-никакая достопримечательность, настоящий трамвай, вагоновожатый, кондукторша в фартуке из линялой фланели. Да еще тихие, домашние какие-то, звоночки по утрам, они добавляли окружающему добрую толику уюта. Ну да ладно, ничего уж не изменишь.

Он неуверенно выбежал на середину мостовой. Мысль-то, конечно, была хорошая, но… Увидит кто, невесть что подумает.

А, к черту, всех – к черту. Была не была.

Он шагнул на уже покрывшийся ржавчиной рельс, замер на секунду, даже не пытаясь обдумать, что же это он такое вытворяет. Спина его послушно изогнулась, руки разошлись в стороны на манер крыльев у большой птицы страуса, когда та бежит на врага. Все так же мысленно смеясь над собой, он издал горловое рычание и побежал. Он всегда в детстве так бегал – точно по рельсу, чуть оступишься – продул. Самому себе продувать – обидней всего.

Ветер тонко пел в ушах, летели во все стороны брызги грязной воды из паза рельсы, звонко шлепали подошвы. Хорошо! Вот и поворот, естественно, на светофоре – красный, но пусть кто-нибудь попробует его остановить! Голос ревел, руки-крылья рассекали воздух, фонтанчики брызг разлетались далеко-далеко…

Он не оступился, добежал до конца точно по рельсу, даже немного проскочил мимо. Пришлось возвращаться.

Каменные плиты лежали так же неровно, а доски крыльца на ощупь оказались очень сырыми, и при этом жутко скрипели. Особенно третья ступенька. Во мраке лестничной площадки можно было легко свернуть себе шею, так что он крепко ухватился за перила и тихими шагами начал подниматься на второй этаж.

Стучать не пришлось.

III

Ирка стояла в дверях, одетая в длинное декольтированное платье, будто не дома сидела, а была где-нибудь на банкете или, на крайний случай, званом вечере. В ушах блестели серьги, на стройной шее мерцало ожерелье, которое, он помнил, было его подарком ко дню рожденья. Глаза Ирки, оттененные великолепно наложенным гримом, казалось, сверкали в полумраке, с трудом разрываемом призрачным светом из маленького окошка. Руки ее были сцеплены под подбородком (о, этот жест! он так хорошо его помнил), а губы, маняще-сочные ее губы слегка дрожали в такт бухавшему в груди сердцу.

«Волнуется… черт возьми, конечно волнуется… Милая моя, как одним словом передать мои чувства?» Он продолжал молчать. Что-то сказать – значит прервать важность первого мгновения. Они не виделись годы. Долгие-предолгие годы. Она – годы мира, он – годы боя. И вот теперь снова встретились.

Любовь к этой великолепной женщине с былой силой билась под его черепом, бурлила в его жилах, заставляла так же, как у нее, дрожать руки и предательски слабнуть колени. Он улыбался. Так мог улыбаться только маленький ребенок, увидевший маму после первого вынужденного долгого с ней расставания. Улыбался искренне, радостно и гордо. Непрошеная тяжелая слеза скатилась по его щеке, скользнула за шиворот. Ну вот, а так не хотелось показывать слабость.

Ирина увидела эту жуткую улыбку сквозь прозрачный щиток забрала, и ее сердце болезненно сжалось. Вот оно, пришло, ее искупление. Руки продолжали предательски дрожать, когда она заставила губы растянуться в ответной улыбке. Получалось плохо, да уж чем богаты… «Плохо играешь, ох, фальшиво. Только бы он не заметил».

С большим трудом заставив себя снова поднять на нее глаза, он увидел, что она ему улыбается, и лишь только тогда немного пришел в себя. О, как она благосклонна. «Ирочка, милая!» Сделав шаг назад, чтобы получше рассмотреть ее фигуру, очерченную светом из прихожей, он опять невольно залюбовался. Прошло мгновение и наконец пришла решимость.

У Ирины на миг ёкнуло сердце. «Что, дура, обрадовалась? Черта с два он вот так уйдет, и не надейся!»

Он шагнул к ней, расставив широко руки, словно собирался обнять не только ее, но и все, что окажется поблизости. Это и было то, чего она боялась больше всего, боялась, несмотря на постоянные уговоры самой себя, что это наибольшая глупость, которую вообще можно совершить в подобной ситуации.

То, что она отпрянула от него, было движением непреднамеренным, но что сделано, того не исправишь.

Ирочка отшатнулась, слегка побледнев. Улыбка словно испарилась с ее лица. Он мысленно выругался, какой же кретин, ведь на нем все еще – треклятые латы. Набивший оскомину кусок железа опять портил ему жизнь. Руки мгновенно спрятались за спиной, а лицо приобрело извиняющийся вид, но улыбка не исчезла. Не смогла.

– П-проходи, чего в дверях-то стоишь?

Ирочкин голос был для него слаще меда, интонация – как бальзам на душу, жест – обещанием рая. В бою были женщины, не так много, но были. Правда, за одной большой разницей – там они тоже были солдатами, кто слабее, кто сильнее, но и только. Вопросы любви, полов и их взаимоотношений не касались боя. Им место только в миру, здесь им место.

Ирина посторонилась, пропуская огромную фигуру одетого в броню воина. Ее прихожая сразу стала очень маленькой (их прихожая, черт побери!).

Он махнул неловко рукой и шмыгнул в какую-то комнату, бормоча невнятные слова извинения, там можно было, наконец, спокойно упаковать латы. Делал он это как мог быстро, вспоминая только иногда, что спешить-то некуда, но только начинал от этого торопиться пуще прежнего, цепляя одну железку о другую и начиная от этого немного выходить из себя. Наконец, ему удалось закинуть сжавшиеся в серебристый куб латы на какой-то шкаф, затем он пристально оглядел то, в чем он остался. Да… в таком не походишь. Стиралось оно, может, и недавно, но вот только о внешнем виде шивший это все подумать забыл.

«Хм, продолжим осмотр…»

Волевое выражение лица и щелки внимательных глаз, отразившиеся в зеркале, ему понравились. Ну, ладно, оставалось одеться. Он посмотрел по сторонам и сообразил, где же он очутился. Глаза сами нашли старый шкаф темного дуба, что по причине своей абсолютной неподъемности стоял в этой комнате отродясь. Правая створка открылась неохотно, со скрипом. Точно! Тут раньше висели на плечиках его костюмы, рубашки, галстуков было три (все – патриархального черного цвета), так все и осталось до сих пор.

Ну, что ж, остается надеяться, что его появление в подобном одеянии не вызовет паники и нервных срывов среди местного населения. Вернее так – ему было важно только отношение Ирочки.

Он принялся переодеваться.

Ирочка цвела, просто не находилось другого эпитета для описания ее лица. Счастье и гордость просто струились из ее глаз, буквально затмевая свет трех свечей, что мерцали на столе. Она знала, что он придет, она приготовила все это для него.

Они ели, пили шампанское из хрустальных бокалов, в углу играла тихая ласковая музыка… скорее всего, это был Вивальди. Он еще помнил, она любила этого композитора, но точно опознать не мог, так как никогда особенно музыкой не увлекался.

Они тихо шептались, наперебой вспоминая каждую мелочь из их отношений, спорили о деталях… Она выглядела точно такой, какой была в его воспоминаниях. Снова были дружеские шпильки, комплименты, снова клятвы любви…

Ирине кусок в горло не лез. Она продолжала себя заставлять. Возникло только, почему-то, желание укусить себя за руку, да так, чтоб до крови! Она должна продолжить всю эту пытку. А иначе она и сукой последней себя назвать не сможет, чтобы при этом комплимент не сказать. Это ее долг, ее расплата. Не его, а ее. Черт побери, если бы тогда она ушла, а он остался… это было бы правильно. Нет, не так! Ирина сама себя понимать перестала, до того путались все мысли при виде его. «Сволочь ты, тупая скотина, если даже для него не можешь совершить такую малость». Главное – стараться отвлекать его от разговоров о бое. Мы в миру.

Он слегка захмелел, причем не столько от шампанского, сколько от ее улыбки, слов, грациозных жестов, изгиба бровей. Воплощенной женственности, что пропитывала все ее существо. Они танцевали. Он держал ее за талию, с невероятной четкостью ощущая игру упругих мышц, атлас ее кожи, стройность ее фигуры, а она легко переступала в такт музыке, тихо склонив голову ему на плечо. Было так хорошо… А потом музыка стихла, они замерли, перестав танцевать. Пока она убирала со стола, оставив одни лишь свечи, он сидел в кресле, застыв каменным изваянием и закрыв уставшие глаза. Чего ему осталось желать… только лечь и уснуть. В бою не спят, да и пьют-едят-то только для проформы. Там всего этого нет. Его веки совсем уж набрякли, когда он услышал слегка сдавленный звук ее голоса. И тут он понял, чего ему желать. Шаг, другой, и он очутился в их спальне.

Их спальня, как интересно звучит.

Когда его губы коснулись ее шеи, Ирина вздрогнула, однако руки послушно потянулись к застежкам на платье, чтобы ему помочь. Он ничего не замечал, он был счастлив.

Как бывал счастлив только в бою.

Вокруг рвались плазменные жетоны, ударяя по натруженным барабанным перепонкам дробью раскатистых гулких воплей. Огнемет в его руках заговорил, прорезая ночную тьму ярким клинком голубого пламени. Броня лат потрескивала, распределяя излишки повреждений на ребра жесткости. Их отряд отступал, но отступал организованно, прикрывая более важное – Аккретор. Толстая туша аппарата скользила среди взрывов, невольно завораживая четкостью и гибкостью движений, кажущейся совершенно невозможной при его габаритах.

– Отходи!!!

Этот крик и разбудил его, но сам момент пробуждения как-то остался за пределами его внимания, он все еще жил боем. Постепенно крики и грохот отступили куда-то, притихли, пропуская внутрь его сигналы из действительности. Он лежал на кровати, обнаженный, укрытый лишь тонкой ласковой на ощупь тканью, ему было прохладно и уютно. Рука, оказавшаяся почему-то под поясницей, не желала оттуда вытаскиваться. Пришлось приложить усилие. Он нехотя открыл глаза, поражаясь скорченной позе, в которой пребывал.

Ирочки не было. Сравнив этот факт с услышанными им звуками звеневшей посуды и тихо скворчащей сковороды, он предположил, что она готовит завтрак, так это, кажется, называлось. Вот молодчина! Только такая умная женщина могла догадаться, что ему захочется есть!

«Одеться бы…» Но одежды не было видно, как он ни вертелся. Нда, не выходить же к завтраку вот так! Однако, подумав, он удивился своей стеснительности, кого стесняться-то, уж не Ирочку ли? Тоже мне.

На стене, слева от двери, висело зеркало. Большое, хорошее. Он подумал, что такую штуку в бою не встретишь, ни к чему она там. Вот-вот забудешь, как рожа твоя выглядит! Да, сильно он изменился. Не то что бы не узнать, глаза голубые, среднего роста, брюнет, нос прямой, но… Фигура стала угловатой, жилистой, плечи стали шире, форма черепа теперь напоминала боксерскую грушу, которую бог знает сколько лет колотили крепкие кулаки. Но хуже всего – глаза. Они не глядели, они целились в него, словно через видоискатель системы наведения. Он ухмыльнулся и минутку-другую с удовольствием потратил на кривляние перед зеркалом. Глаза вновь заискрились, налились жизнью – не особый шик, но уж опять-таки чем богаты…

Позади раздались шаги. Черт, когда он прекратит эти судорожные вздрагивания?!!

– Ты… ты будешь завтракать?

Он тут же метнулся в Ирочкину сторону, схватил ее в охапку и принялся кружить по комнате.

– Ты!.. самая!.. красивая!.. – а она улыбалась, будто всю жизнь ждала этого момента игривой дурашливости.

Нет это выше ее сил. Терпи, дура, терпи! Он ни в чем не виноват, виноваты вы, виновата ты!!! Она снова и снова растягивала губы в улыбке, а они вновь и вновь, сволочи, сжимались в болезненную гримасу. Но она принималась за дело снова.

Ирочка смеялась, зарываясь лицом в его шевелюру, затем затихла, обмякла на его руках, расстегивая свободной рукой пуговицы на груди. С тихим шелестом ткань халатика скользнула вниз. Пахнуло божественным запахом молодой теплой женской кожи.

– Если ты хочешь… мы это еще раз сделаем.

Он был отнюдь не против. Когда все кончилось, выяснилось, что завтрак подгорел. И вот они, еще не отдышавшись, принялись бегать по кухне с дымящими сковородками и полотенцами, а затем был заново приготовленный завтрак. Он восхищенно смотрел на нее, сидящую в одной его рубашке за столом, всматривался в знакомые движения и не мог наглядеться, даже не ел толком.

Она почти не изменилась, по крайней мере, не так сильно, как он. В миру люди живут в покое, и время не оставляет на них такого отпечатка, как в бою. Он видел все тот же изгиб кисти, локти и плечи двигались все так же грациозно, как в тот вечер, когда они познакомились. Черт побери, как же давно это было, еще до его боя.

Когда они, наконец, умудрились одеться, он уже не помнил, сколько раз он относил ее в постель (хотя ему отнюдь не всегда доставало спортивного интереса ее куда бы то ни было носить), не помнил, сколько раз слышал страстные стоны, исторгаемые из ее уст. Он уже ничего не помнил, так что когда Ирочка спросила его, а куда они сегодня пойдут, оставалось только моргать глазами. Он действительно не подумал, поскольку его планы даже на самом крайнем их протяжении не распространялись дальше этого дома. А действительно, что же делать-то? Не сидеть же все время в четырех стенах. Он задумался, что же это получается, он вернулся в город, где провел всю сознательную жизнь, а пойти не к кому.

Но тут он снова погрузился в нахлынувший поток воспоминаний, лица одно за другим выстраивались перед его глазами, кто важнее, а кто и подождет. Серега, Василий Степанович, его учитель литературы в школе, сестра… еще кое-кто, не то что бы очень много, но и не мало людей ждали его прихода. Хотя некоторым, наверное, и невдомек, что он прибыл. И последним в списке был тот старик с тремя горшками герани… его он отодвигал в конец ряда вполне осознанно.

«Потом».

Она долго и придирчиво осматривала его костюм, то и дело поправляя там и сям нехорошо лежащую складку, все-таки его фигура значительно изменилась с тех давних пор, когда ему приходило в голову шить себе костюмы. В конце концов она приказала ему снять пиджак и принялась за дело, бормоча что-то под нос про «огромных мужиков, которые изо всего повырастали». Он внимал, слоняясь по комнате и разглядывая давно забытую обстановку, временами стараясь вспомнить, что было до его боя, а что – нет. Вот этот шкаф во всю стену определенно был, а обои, наверное, другие. Должны же были их поменять! Стулья, кресла, картины на стенах… предметы мелькали перед его взором, вороша все более дальнее и глубинное прошлое, его встречи с Ирочкой, дружеские вечеринки, слезы, когда она хотела выйти за него замуж, а ее отговаривали все кому не лень, не исключая его самого: «мне в бой». Но она не согласилась отступить, поскольку любила. «Милая моя, детка, ласточка, красавица… спасибо тебе за это, куда бы я возвращался в ненавистное перемирие? И дай тебе бог не пожалеть». Ноги сами его вынесли на балкон, он открыл ставни на улицу и вдохнул холодный сырой воздух. Дождя не было, но ветер дул пронзительный, злой. Именно с этого места Ирочка провожала его взглядом, когда он уходил в бой. Отсюда все должно быть хорошо видно. «Черт побери, надо будет обязательно сходить на могилы». И матери с отцом, и на свою.

Ирина стояла у него за спиной и нерешительно теребила вещь, которую держала в руках. Когда он так стоял, значит вспоминал, опять вспоминал, говорила она себе. Не стоит его тревожить в эти моменты, самой же легче будет. И быстрее.

Он повернулся, заслышав скрип половиц за спиной. Ирочка держала в руках пиджак и хмурилась, видимо, тоже вспомнила. Он улыбнулся и принялся молча одеваться. Ей показалось, что в его взгляде мелькнуло то самое выражение. Сердце радостно прыгнуло в груди, но тут же замерло. «Показалось… не все коту масленица».

– Ир, ты куда мне посоветуешь первым делом сходить? Может, к Сереге, а может, к родственникам – к твоим и моим?

– К родственникам, как же иначе, к друзьям с пылу с жару не ходят, туда с умом надо ходить, сам же говорил! Пойдем вместе, а там уж как захочешь.

Он согласился, она же у него умница! В душе снова потеплело так, что глаза сами собой увлажнились. «И чего вдруг сентиментальным стал?» Ответить было некому.

Так уж выходило – поговорить, так только сам собой.

Карусель праздника вертелась вокруг, скользя звуками по краю сознания, но почти не проникая внутрь. Странно это все было, невероятно странно… Он продолжал наблюдать за окружающим, все более и более убеждаясь в том, что вокруг него что-то происходит. «Дорогой, подойди же к нам, мы тоже хотим послушать твои рассказы! Они такие интересные!» Бред, просто какой-то бред, да разве фальшь может быть среди этих лиц, исполненных радости по поводу его появления! Улыбки продолжали сиять, голоса звенеть, но что-то происходило… может, это и паранойя, но доверять своему чутью он привык. Поневоле привыкнешь.

Началось все еще тогда, когда они с Ирочкой выбрались из дома. Погода немного прояснилась, солнце даже, к превеликому его огорчению, начало проглядывать сквозь тучи. Вполне может статься, что настроение поганое да подозрительность от этого и происходят. Ему бы больше нравилось, если бы город мок под дождем, было во всем этом сиянии капель воды под солнечными лучами что-то от суеты, блеска и надрыва боя. В миру ему хотелось мира и спокойствия.

Он тогда глядел на группки высыпавших под случайные лучи людей и поражался, до чего он отвык от большого количества народа вокруг. В бою, если встретишь троих в одном месте, так, считай, повезло, а так… в одиночестве почти все время и проводишь. «Привыкай, черт тебя подери, неужели ты, перед врагом никогда не пасовавший, начнешь бояться своих земляков?» Хотя честно, признался он себе, когда они уже подходили к дому его отца, лучше бы их было поменьше, земляков этих.

Ирка что-то щебетала про то, что сегодня как раз день рожденья одного из многочисленных его родственников, что остались в миру. Кажется, с трудом вспоминал он, его зовут Иеремия. Это имя ничего ему не говорило. Первые мгновения, когда они с Иркой показались в прихожей, их встретило поразительно долгое молчание, словно все эти люди, большинство из которых знали его хотя бы просто в лицо, не могли никак взять в толк, кто же этот высокий широкоплечий мужчина, что стоит перед ними. Это уже потом все вскричали «ну как же!», принялись его весело тормошить, поздравлять с прибытием, просить рассказать что-нибудь «этакое», просто восхищенно смотреть ему в рот и ахать. Может, в этом вся его неуверенность в происходящем и заключалась? Он не мог точно ответить на этот вопрос.

Был лишь один момент, который, по его убеждению, требовал особого внимания. Тот эпизод с маленьким мальчиком, сыном его двоюродной сестры, его звали Витя.

Он что-то рассказывал толпе то ли дальних родственников, то ли просто знакомых Иеремии о чем-то незначительном из его жизни в бою, настолько незначительном, что трепаться подобным образом он позволил себе только потому, что чувствовал, что им все совершенно не важно, будет ли он говорить о воинской чести или чистке ботинок. И в этот самый момент откуда-то снизу раздался тихий и серьезный детский голос:

– Почему ты испортил нам весь праздник, почему ты вообще пришел? Мы так веселились, а теперь все только вокруг тебя и вертятся! Ты злой… – все вокруг громко зашикали на мальчика, так и не дав ему договорить. Он удивился, почему бы это мальцу пришло в голову такое говорить, когда все вокруг так здорово? Он хотел это понять, хотел спросить, выяснить… Но мальчика оттеснили, усадили втихую где-то в уголке, дали каких-то вкусностей, а он так и не смог с ним поговорить. И вот теперь, пока продолжались все эти нескончаемые разговоры, он продолжал следить краем глаза за тихим мальчиком. Улучить бы момент… Но возможности спокойно поговорить ему не давали, то и дело волоча куда-то, представляя очередной улыбающейся роже, до того опротивевшей от одного только взгляда, случайно на нее брошенного. Хотелось остаться одному, побыть в тишине, подумать над всем этим бедламом.

Уже было поздно, скоро всех младших должны были отправить по постелям, но тихий Витя все продолжал возиться в углу, искоса поглядывая в его сторону. Все, он, наконец, решился. Поражаясь тому, с каким трудом пришло это решение, он встал и направился, не глядя ни на кого, прямо к мальчику. Тот осторожно поднял глаза, но не было в его взгляде ни нарочитой радости назойливых гостей, ни того необъяснимого выражения, что читалось порой в глазах у Ирки. Было спокойное внимание и искренний интерес.

– Витя, ты не против пойти куда-нибудь поговорить, чего нам тут мешать людям праздновать? Мне почему-то кажется, что ты мне можешь многое рассказать о мире, в котором живешь.

Мальчик оценил то, что с ним разговаривали, как с большим, взял его за руку и осторожно повел куда-то, плотно прикрывая за собой двери. Наконец, они остановились. Витя очень взрослым жестом усадил его в кресло, сам оставшись стоять на ногах, так что теперь их лица находились вровень.

– Почему ты считаешь, что мне здесь не место? Только честно, хорошо? Скажи мне правду, – Витя в ответ глубоко вздохнул и лишь затем сказал:

– Все взрослые стараются показать, как они вас любят, но это же не так! Вы пришли из мира жестокости, из вашего боя. Поэтому все опасаются вас, им больно от этого, но что им делать…

– Витя, ты тоже думаешь, что мы все там не такие, как здесь? – он глядел на мальчика со всем вниманием, на которое был способен. – Что мы чужие?

– А разве нет? Я не смог бы жить там, мои родители тоже… там страшно. Там должно быть страшно.

– И поэтому все страдают комплексом вины перед нами?

– Я не очень вас понял, но ведь это правда, что мы в долгу перед вами. Или нет?

Он вздохнул, может, весь этот разговор зря был затеян.

– Это не так, в бой идут только те, кто хочет туда идти. Разве тебе это не известно? Добровольный выбор не подразумевает никаких долгов. Только про… – тут Витя перебил его своим тихим голоском.

– Нет, я этого не знал… мой старший брат полгода назад ушел в бой, и теперь мама не хочет слышать об этом. И ничего не говорит.

Он опустил голову, черт побери, во всем этом было столько… столько странного, столько того. Что надо было осмыслить.

– А можно вы мне расскажете что-нибудь про то место? – вопрос немного удивил, неужели это кому-нибудь может быть интересно. По-настоящему, а не так, как всем этим гостям Иеремии.

– Тебе же это все неприятно. Сам сказал.

– Да нет, просто мне кажется, что там должно быть очень плохо, иначе почему… – Витя замолчал на мгновение. – Я любил своего брата, мы с ним часто играли, он меня возил в разные места… не то, что теперь. Мне хочется знать, что там, как там брат.

Он внимательно глядел на пытающегося подобрать слова мальчика и размышлял. Хотелось не рассказывать, а самому понять…

– Я попробую. Садись на колени, а то стоя плохо слушать, да и мне одному сидеть… неловко.

Витя почему-то сразу согласился, правда не то что бы безоговорочно, но вид у него был такой, будто подобная просьба была совершенно естественной. С ним на коленях стало очень уютно.

– Бой… – он мгновение собирался с мыслями, – он почти ничем не отличается от мира. Он такой же большой, там есть и горы, и реки. Но он при всем этом совершенно другой, здесь все живут, а там жизнь существует только как необходимость, да и то не всегда. Главное в бою – борьба. Был у меня там друг, но примерно полгода назад он погиб. Я продолжал воевать, а в один прекрасный момент он показался с утра около моей палатки, а я в этом даже не заметил ничего странного, так мы и продолжали воевать. Там всякое бывает.

Но главное, что позволяет бой, так это полностью отключиться от действительности. Там все эфемерно, враг другой, не тот, что вчера, оружие не такое, каким будет завтра, и при всем этом… Не могу толком даже объяснить, каждый из нас как бы живет в своем собственном бое, пересекаясь с остальными только своим существованием. Мне ребята рассказывали такие странные вещи, что я и не знал, как реагировать… А так, вот они! Видишь их, правда, редко, но видишь ведь!

Он постепенно разговорился, преодолев развившуюся у него в миру молчаливость, диалог с тихим мальчиком повел его все дальше и дальше, сознание виражило по закоулкам памяти, раскрываясь навстречу какому-то невероятному огоньку, возникшему на дне глаз мальчишки. Он говорил:

– …но если ты расслабился, перестал верить в свои силы, если бой больше не захватывает тебя всего, целиком, то это первый признак того, что тебя ожидает перемирие и одно «но»: никогда ты больше не вернешься туда, откуда раз ушел, теперь это будет другой бой, пос… – он запнулся, когда мальчишка резко соскочил с его колен.

– Витя, почему ты мешаешь дяде отдыхать? – голос двоюродной сестры вывел его из задумчивости, она крепко, до побелевших костяшек, держала сына за руку. В голосе звучало, пожалуй, чрезмерное рвение, а лицо заметно побледнело. – Пошли спать, маленький.

И уже когда она выводила Витю из комнаты, тот развернулся к нему лицом и успел сказать:

– Я понял, просто вы люди, которые не боятся.

И улыбнулся, но совершенно не так, как улыбались ему все вокруг. Улыбнулся просто и совершенно по-детски. Приятной, мягкой улыбкой. Ответить мальчику он не успел.

«Хоть у одного человека понимание нашел, да ты счастливчик, тебе маленький пацан поверил!»

Мысль была мрачная. Ничего не оставалось, как встать и выйти в зал, где его ждали новые разговоры. Но настроение уже было не то, что-то стронулось в его сознании, разворачивая спираль мыслительного процесса, заставляя мозг работать, обдумывая ситуацию.

Надолго его не хватило, он извинился и ушел. Без Ирины.

В голове было до того пусто, что даже мягкий шелест ветра напрочь заглушал все мысли. Куда он идет, что делает? Совершенно неясно. Городок спал, укрытый серой мглой, только большая луна лениво просвечивала сквозь неплотные облака. Эта тишина, первоначально оглушавшая, теперь лишь зудела, отгораживая его от всего окружающего стеной подспудного недовольства, неприятного пренебрежения. Старый добрый городок уже не был для него отдушиной, оправдывающей хоть как-то ненавистное перемирие. Все было до обидного не таким, каким казалось с первого взгляда, первого мгновения.

Он оглянулся по сторонам. Эх, черт побери, будь на нем латы, он бы за мгновение сориентировался, а теперь придется, ворочая усталыми синапсами, вспоминать.

«Время тепла, время любви…», где-то он уже слышал эти слова, так кстати подвернувшиеся его сознанию. Да, оно было, это время, было на этом самом, но одновременно в совершенно другом месте. Как похоже на бой с его непостоянством форм. Но! это мир, здесь все постоянно, так почему же он, вернувшись в страну своей молодости, юности, детства чувствует такое двурушничество реальности, подсовывающей вместо живых цветов яркие пластмассовые подделки?

Стоп. Он узнал это место. Серега переехал в другой район незадолго до его ухода, перебрался поближе к службе. Подсознание привело в единственное место, где можно рассчитывать на… да хотя бы просто на правду, если не на взаимность или понимание.

Он вздрогнул. Если и здесь… фальшивая улыбка, скрывающая обыкновенный страх, навязчивое дружелюбие… он не знал, что делать тогда.

Дом был новый, многоквартирный, и Серега жил на восьмом его этаже. Он вошел в подъезд и, не вызывая лифт, пошел по лестнице. Ему это было не трудно, поскольку в бою и не такие физические достижения приходилось совершать по сто раз на дню. Лифтов же он просто не понимал, зачем вообще вся эта машинерия?

Серегина дверь вспомнилась сразу – вот она, вторая налево от шахты лифта, обита кедровыми планочками. Голое, теплое, даже не лакированное дерево, Серега уважал только все натуральное.

И звонок рядом с ней, словно приглашающий проходить, но вместе с тем говорящий «стоп!», дальше заповедная зона, руками не трогать, без тапочек не ходить. Остальное – на усмотрение хозяина. Строгий такой звонок, кнопка на зрачок огромного глаза похожа.

Он позвонил. «Спит ведь, наверное».

Дверь распахнулась сразу же. Не спал. Ждал.

– Проходи.

И наступило молчание.

Они просто сидели и молча глядели друг на друга через кухонный стол. Серега изменился. Впалые щеки теперь заменяли былые розовые полушария, когда-то радостно готовые раскраснеться по поводу и без, из-за чего постоянно казалось, что парнишка нашкодил. Зрачки спрятались на дне глазниц, сам он весь как-то осунулся.

– Я не смог прийти сегодня к Иеремии, хотя знал, что ты там будешь. Поверь, я просто не сумел…

– Да я верю.

– И ты… тоже не смог удержаться и пришел. Это хорошо, это правильно. В прошлый раз ведь тоже…

В какой прошлый раз?!! Он тряхнул головой, стараясь развеять предательский туман в памяти.

– Ты изменился, Серега.

Тот весь сжался, сник, словно услышал о чем-то настолько ужасном и притом неотвратимом, что и представить сложно.

– Ты знаешь, я женился после твоего… отъезда.

К чему это он вдруг?

– Поздравляю. Честное слово, я очень рад за тебя.

– Спасибо. Правда мы уже развелись, но все равно спасибо. Однако. В общем так получилось, что мы перестали с ней понимать друг друга. Пока был ты… Когда я узнал о том, что ты ушел, для меня словно что-то оборвалось, я очень переживал все это, и такое не могло не повлиять на наши отношения.

Серега опустил голову.

– Она избавилась от ребенка, вот что самое ужасное. Ты ведь знаешь, когда вы все начали… Эти уходы в бой, многое в миру с ними стало гораздо проще. Да.

Он ничего не понимал в происходящем и все больше начинал чувствовать такое давно и прочно забытое чувство, как любопытство, что же здесь, в конце концов, происходит?

– А недавно я ходил на твою могилу.

А вот это уже интересно.

– Когда?

– С месяц, убрал всё там, осень начиналась, цветы позасыхали, а так – хоть листья с деревьев налетят, красиво будет. Ты все еще любишь опавшие листья? Помню, ты гербарии засушивал, так что потом всю зиму пахло.

– Хм… не помню особых ощущений за последний месяц… а листья, что ж, листья опалые это всегда хорошо.

Снова помолчали.

– Серега, что здесь творится? Почему всё не так? Можешь ты мне ответить на вопрос или нет?

– Вопрос не совсем ко мне, но постараюсь. Люди боятся.

– Кого? Нас?!! – в ответ лишь качание головой.

– Не вас, как людей, индивидуумов, а вас, как явление, как класс.

– И ты тоже боишься?

– Все боятся. Даже я, хотя и по другой причине. Я остался, хотя и имел возможность. Предпочел, так сказать. Теперь ваши смерти, страдания, боль… правят нами. Это ломает человека.

– Но это же нечестно, так относиться к живым… да, к живым, в конце концов, людям. «Как к классу», это жестоко, ты хоть понимаешь, что подобными вещами вы сами себя заводите в тупиковую ситуацию? Абсурдную!

– В тупиковую – да, но не абсурдную. Мир – правилен. Теперь – правилен. Все антагонизмы ушли в бой. Ушли с вами, а нам только и остается, как пользоваться плодами того, что называется «обществом с нулевой энтропией».

– Слова.

– Ты забываешь, что ты в миру. Здесь слова играют большую роль, чем дела. В бою ведь наоборот, так?

Он согласился. Да, это действительно так. Но ежели… тогда…

– Кажется, Серега, я тебя понял.

– Мы поняли друг друга.

Он встал, посмотрел на стенные часы и демонстративно зевнул. Кажется, он засиделся. Спасибо этому дому…

– Ты извини, Серега, что я не могу посидеть подольше, дела, знаешь ли, рано вставать. Пойду.

Серега проводил его до дверей, помог накинуть плащ.

И уже уходя, он задал другу последний вопрос:

– Ты считаешь, что всё было зря?

– Нет.

Они попрощались, дверь захлопнулась, скрипучая кабинка лифта поехала вниз, тихими щелчками отсчитывая этажи. Он, наконец, понял, что же было странно в поведении Сереги.

Тот был мертвецки пьян.

VII

Его шаги гулко раздавались на лестничной площадке старого дома, перила жалобно скрипели, не в силах вынести тяжесть ладони.

«Зачем, скажи, ты сюда пришел, кто тебя здесь ждет?»

Но ответа на эти вопросы не было, сколько ни размышляй. Ноги не первый раз сами несли, как не послушаться своего собственного тела? Перемирие не желало оставлять его в покое, продолжало терзать его и так уж натруженную душу. Что делать тому, кто не знает, зачем он вообще здесь находится. Уход в перемирие – не волевое решение, не заранее обдуманный шаг, это просто данность, с которой приходится мириться. Просто он не мог подозревать, что его ждет в родном миру. Серегины слова не шли из головы, уж он-то был человеком, знавшим его как облупленного, так почему же?

Недовольство происходящим мучило его всё больше и больше. То, что происходило вокруг его персоны, в бою называлось ясно и просто – предательство. Как это назвать в ставшем ему совершенно чужим миру, он не знал.

Ирина стояла на пороге и улыбалась.

– Милый, куда же ты ушел? Все тебе так обрадовались, и вот, в самый неподходящий момент ты уходишь, даже не сообщив мне. В глупое же положение ты меня поставил.

Дружеский журящий тон.

– Я был у Сереги – ты должна его помнить.

Он был готов поклясться, что ее улыбка слегка дрогнула.

– А, тот твой давний приятель, вы еще учились вместе.

Его передернуло.

– Прекрати улыбаться. Сейчас же прекрати!

Улыбка не погасла, а только приобрела неуловимый материнский оттенок, и голос, таким голосом увещевать заигравшихся в солдатики маленьких детей.

– Что ты такое говоришь, милый, ты не устал? Плохо выглядишь… Верно ты сделал, что оттуда ушел, замучили тебя, только с дороги, намаявшегося… завтра никуда не пойдем, будем дома фотографии смотреть, помнишь, ты хотел?

Он тихо застонал, натыкаясь на эту непробиваемую стену. Он всего ожидал, но чтоб такого?!! Ирина все щебетала вокруг него, помогая снять плащ, закрывая за ним дверь, осторожно подталкивая дальше, на кухню… Он почувствовал, что постепенно съеживается, закрывает сознанию путь к… к чему, он понять не смог.

Внезапный порыв швырнул его тело назад, а когда в голове немного прояснилось, он увидел, что его кулаки вцепились в тонкую ткань платья Ирины, так что та начала трещать.

– Замолчи!

Она подчинилась, не пытаясь даже вырваться. Ее и без того маленькая фигурка казалась совершенно крошечной рядом с его руками. Но не беспомощной. Почему-то оставалось ощущение, что сила на ее стороне, он никак не мог сломить эту силу.

– Ирина, черт тебя побери, как до тебя докричаться?!! Ты же меня не слышишь, не притворяйся!

Она молчала, спокойно и ласково глядя ему прямо в глаза.

– Ты же любила меня, ведь когда-то это было настоящей любовью. Не этим фарсом. За что ты меня так ненавидишь, что способна делать настолько больно? Эта вся фальшивая ласка, этот театр одного актера и идиота-зрителя… почему это происходит? И главное, зачем? Просто ради старого… не верю. Из-за страха – нет! Не молчи, скажи хоть что-нибудь, почему ты молчишь?!!

Он чувствовал, отчетливо чувствовал дикий стук сердца за этой непробиваемой броней, но как до него добраться?

Невероятная ярость проснулась в его душе, ломая все устои, круша весь тот налет разума над подсознанием бойца, что еще оставался у него под черепом.

Он слегка напряг мышцы рук, разрывая тонкую ткань, даря страдание плоти, что под ней скрывалась. Он сделает, наконец, так, что она раскроется, выйдет из-под скорлупы!

Он избавил ее тело от последней тряпки, нарочно доставляя боль. Его мутило от всего происходящего, но рефлексы делали свое дело. Он навалился на нее всем весом, теряя последний контроль над собой, проваливаясь в захлестнувшую его бездну.

На гладкой атласной коже Ирины отчетливо проступали синяки от его пальцев, она едва могла дышать, прижатая к полу его тяжелым телом, в ребра впилось что-то твердое, валявшееся на полу. И ничего. Все это напрасно, но ярость уже требовала своего. Он не любил, он просто брал ее, только так это и называется. Не заботясь о причиняемой боли, не думая ни о чем, он грубо пользовался ее телом. Но все время продолжал смотреть прямо в глаза.

Только. В глаза.

Когда все кончилось, он едва осознавал происходящее. Пол и потолок качались из стороны в сторону, делая картину развернувшегося акта этого странного спектакля чем-то настолько диким, что он тут же попытался встать, лишь бы быть подальше от нее.

Она не двигалась, даже не попыталась сдвинуть разведенные бедра или чем-то прикрыться, как обычно это делала. Она просто смотрела. А на ее губах была все та же дежурная улыбка.

– Что же ты, милый, не сказал мне, что любишь, чтобы это было вот так? Я бы плеточек прикупила, мы бы такое вытворяли…

Это был удар, который не выдержать. Он застонал, громко, в голос, как зверь раненый, как воет в ночи тревожная сирена, пережившая тех, кто ее устанавливал. Он схватился за голову, словно пытаясь не дать мозгам выплеснуться наружу.

Ноги сами куда-то помчались, не давая оглянуться, не разрешая поднять головы. Латы ложились на места с радостным шипением, мгновенно вливаясь в его движения, делая их легкими и стремительными.

А он и не подозревал, насколько соскучился по этому незаметному товарищу, что всегда рядом, и покинуть тебя до самого твоего конца ему не дано. Двери распахивались перед ним, ступеньки старой лестницы жалобно скрипели, страдая от необходимости нести такую тяжесть, но он не обращал на постороннее никакого внимания, его теперь волновала только одна цель.

Он не знал, где это место, как оно выглядит, но какое-то потустороннее чутье подсказывало, что никогда он не сможет потерять направление. Ни-ког-да.

Каменный заборчик оканчивался огромными воротами, запертыми на тоже немаленький старый замок. Такие амбарными называют.

Перелезть через забор стоило нескольких усилий, а правила… плевать ему на все правила с высокой колокольни.

Здесь было даже еще тише, чем в спящем городке. Тут редко кто бывал даже днем. Шелестели деревья, цвели поздние осенние цветы, падали листья, тихо кружась над землей…

Ровными рядами здесь стояли мраморные плиты с надписями, четкими холмиками обработанной заботами неведомых ему людей земли возвышались над пожухлой травой могилы.

Это было Новое Кладбище.

Еще метров сто…

Да, не ошибся.

Он стоял над своей могилой. Здесь тоже только плита и холмик земли.

«А что же еще?»

Он пришел.

Эпилог

– Ты все-таки притопал. А ведь так близок был!

Он узнал этот слегка ехидный голос. Позади него стоял хозяин тех трех цветков с геранью, что жил на втором этаже углового дома. Вот только почему он никак не поймет, что же связывает этого старика с ненавистным перемирием?

– Тебе снова дано уйти, солдат. Так не медли, воспользуйся дарованным, только помни одно: лучше умри там, поскольку в следующий раз ты все поймешь, как понял я когда-то, и возвращение туда уже будет невозможно. Нельзя быть в бою и не верить в него.

Он оглянулся и посмотрел на темневшую поблизости фигуру.

– Кто вы?

– Я – один из первых, кто вернулся из боя. Тогда всё было гораздо проще, но, поверь, все равно хорошего мало. Не поступай, как я, если почувствуешь зов – беги за помощью к доброй смерти.

Он молчал некоторое время, размышляя над словами старика.

Но так и не смог ничего ответить.

Сверкнула молния, и мир погас, разорванный ею на части.

Не осталось даже этого призрачного света.

Он был счастлив.

На могиле теперь стоял другой год смерти. Немного другой.

Пирамида

Ненависть совершенна, с ней невозможно бороться. Лейтенант Рипли

Окровавленное светило поднималось в тёмных небесах, растопыря косматые усы протуберанцев. Блёклые облака грязными полосками лишь исчерчивали его мрачный лик, не в силах помешать дождю лучей, впивающихся в твои плечи. Но ты привык к этим объятиям, тебя специально учили подолгу обходиться без защитных экранов, и теперь ты решил показать другим класс. Ты не сопляк какой-нибудь, ты идёшь, ровно выдыхая прогорклый воздух, раз, два, левой правой.

В стороне скорчились на крутом склоне густо-чёрные сентябрьские сосенки. Их хвоя кажется измазанной в крови, мрачноватое зрелище, но тебе нет до них дела – ты твёрдо знаешь, что там не пройти. Ты привычно перекладываешь маслянисто поблескивающий футляр на левое плечо, делаешь два глотка из фляжки, кривишься от тошнотворного вкуса.

Вокруг – ни ветерка, только чуть колышется за спиной горизонт в восходящих потоках. Тугая вата сумрачной этой духоты подкатывает к горлу, не давая толком думать. Ты сосредоточиваешь внимание на размеренном скрипе армейских ботинок, и тебя немного отпускает.

Нужно быстро двигаться, ловко перебирая ногами по неверной, хрусткой поверхности скользкого крахмального выпота земли. Зимой и весной серые шапки мхов – хорошее укрытие, сейчас всё, что от них осталось, скрипит расслоившейся коростой. Нужно ступать, не сбиваясь с ритма, плавно перенося вес с одной ноги на другую. Ты знаешь, что за тобой никто не следит, но предосторожность не мешает – хороший звуковой сенсор с системой принятия решений способен издали различить любой неловкий звук и отдать команду в центр.

Несмотря на все тренировки, тебе невыносимо жарко. Но ничего, уже немного осталось. Мысли сойдутся на одной тропе, толкая вперёд, к твоей бредовой цели. Ты идёшь убивать.

В тот день, когда впервые промелькнули тревожные слухи о начале большой войны, полк должен был перебазироваться на летний полигон.

Среди горных пиков, изрытых штреками автоматических складов, были разбросаны лёгкие пластиковые домики, на открытых верандах которых так приятно вечерами травить байки и попивать крепкое низинное пиво с морошкой. Весь день, ясное дело, капралы будут гонять солдат по крутым склонам, обучая их премудростям пешей воинской жизни, инструкторам же, собратьям сержанта Селя по несчастью, придется всю эту беготню не только разглядывать, но и принимать в ней живое участие.

Памятуя об этом, сержант уже две недели, в пику более интересным занятиям, пропадал в тренировочном зале, перемежая тупое тягание железа заплывами в офицерском бассейне. Вот и сегодня, наблюдая за погрузкой транспортных платформ, сержант Сель решил напоследок ещё раз воспользоваться приятной прохладой плавательной дорожки.

Сказано – сделано, волны сомкнулись над его головой, отгородив от звуков остального мира. Только ты и стук твоего сердца. Чего проще – проплыть под водой пару раз туда-обратно. Когда дыхание сравнивается с течением веков, когда мысли текут подобно ледникам… вынырнуть посреди бассейна заставил крик сержанта Ньеля.

– Сель! Сель, туды тебя растуды!

– Чего тебе?

– Слышал свежую новость? Нет? По штабу ходят слухи, говорят, никакие это не манёвры, командование получило приказ Узурпатора. Враг должен быть разбит. И атомные арсеналы уже раскупоривают.

Сержант Сель выругал себя за слабонервность. Слухи о начале войны бродили уже года полтора, не меньше. Стоило ли прерывать моцион лишь затем, чтобы услышать вчерашние новости?

– И что?

– А то, всех собирают.

– Опять?

– Да, опять.

– Ладно, сейчас вылезу. Но учти, если всё будет как обычно – ты мне должен два пива, понял?

Сержант Ньель подозрительно легко согласился, умчавшись во мрак раздевалок.

«Что творится, что творится…» Быть пушечным мясом в действующей армии – чего ещё желать настоящему солдафону… вот только сержанту Селю это особого удовольствия не доставляло. Альянс на трезвый взгляд вовсе не был таким уж монстром. К тому же – половина родственников сержанта вовсе не была подданными Узурпатора, и война… малость не доставляла ему удовольствия.

Впрочем, когда ему удалось добраться до зала штабного совета, ситуация оказалась даже хуже, чем он полагал. Альянс не думал переходить в наступление, он даже не пробовал на прочность их укрепления вдоль изрытого окопами, но нужного всем Западного Нефтяного Разлома. Это Узурпатор решил напасть первым.

Приказ был зачитан в гробовой тишине, даже обычный скрип рассохшихся стульев словно утонул в чёрной вате молчания. Офицеры сидели чуть сгорбившись, они давно ожидали чего-то подобного, только вчерашние выпускники кадетских училищ чуть морщились, пытаясь уложить у себя в голове это слово – война.

Впрочем, никаких конкретных планов в приказе, как и следовало ожидать, не сообщалось. Как можно, право. Всем разобраться по подразделениям, собрать солдат для обычного марш-броска, только проследить, чтобы сухпайка м энергопакетов хватило на две недели, не меньше. Враг не должен пронюхать, за малейший признак измены – расстрел на месте без всяких разбирательств.

Вышкомсостав полка бодро выкинул их за двери, не забыв включить защиту. Будут обсуждать детали, вам – не положено.

Сержант Сель был всего лишь полевым инструктором, так что формально в его подчинении находилось полсотни только-только чему-то обученных пехотинцев. Ну, да с него и спрос не велик – найдутся командиры повыше рангом. Раздать распоряжения стоило минутного труда. Только с рядовым Мэтно случилось попререкаться: вечно у того вопросы лишние, а почему не пообедав, а точно мы в лагерь летим? Пришлось рявкнуть. Хороший солдат не задаёт лишних вопросов – что командир сам скажет, то тебе и достаточно.

Ругаясь про себя, сержант Сель двинулся в офицерские казармы собираться. Хорошо хоть, не отправили их куда-нибудь южнее. Глотать за пятидесятой параллелью каменную пыль было малопривлекательным занятием даже в мирное время, что уж тут говорить.

Раз-два, пластиковый ящик плотно набит разной нужной мелочью – запасными батареями, воздушными фильтрами, вот пара обойм от ручного разрядника, запчасти для штурмовой винтовки, только-только места нашлось на парадную фуражку. Памятная она была, её сержанту Селю ещё отец покупал на двадцатилетие. И маловата уже, но оставлять не хотелось.

Вот, вроде бы, и весь скарб. В шлеме привычно пискнул коммуникатор, мелькнули перед глазами символы стартовой последовательности, мир вокруг чуть поплыл и стал вновь прежним. Теперь он, можно сказать, готов к бою.

В вертолёт его ребята вбегали достаточно бодро, даже головы не прижимали от близости бешено вращающихся лопастей. Хорошо, а вот теперь закроем чёртов люк и будем наслаждаться низким гудением ребристой металлической платформы, служащей здесь полом. В узких иллюминаторах сквозь жёсткие насекомообразные тени навесных орудий можно было увидеть лишь кусочек серого неба. Сколько так лететь? Помнится, что-то около двух часов. Только не на северо-восток, как думали его «бойцы», а прямиком на запад.

А? Что? Сержант Сель, кажется, заснул. Дьявол, это не к лицу хорошему командиру. Что подумают младшие по званию? Впрочем, на него никто не обращал внимания. Вертолёт снижался, и все как один приникли к смотровым щелям, пытаясь разглядеть внизу хоть что-нибудь.

– Отставить! Вы что, порядка не знаете? Кто не хочет разбить свою долбаную башку об этот сраный потолок при посадке – немедля пристегнуться!

Послушались, и слава богу. Выражение лиц у всех не ахти какое боевое – скорее растерянное. Сообразили, что куда-то не туда прилетели.

Посадка вышла жёсткая, вертолёт тряхнуло, пол покачнулся, раздался мерзкий скрежет, машину протащило ещё несколько метров, только потом в шлеме замигал красный сигнал:

– Выметайтесь, живо!

Вырвавшись из цепких лап креплений, сержант Сель первым делом отправился с двоими осмотреться. Так и есть, почти голая скала, пара рвов со следами пиролуча – чёрными шрамами поперёк дороги, несколько наскоро вмонтированных гнёзд для тяжёлой артиллерии да каверна метров пяти в диаметре – темнеет чуть ниже, у основания серого скального монолита. Площадка, куда их высадили – едва-едва не зацепить ротором пару чахлых деревец, что из последних сил жались к камням. Лётчики, словно прочитав его мысли, тут же снялись с места, только каменная крошка заворочалась в расселинах. Вертикальный мир, чтоб его.

Пришлось показать солдатикам пример – сержант Сель, аккуратно спружинив, прыгнул вниз. Амуниция сработала чётко – только взвыли усилители. Следом посыпались остальные горе-вояки. Ладно, с дисциплинкой потом будем разбираться, команды прыгать следом никто не давал. Впрочем, чего зря мелькать наверху, начальство за лишнее расхаживание без камуфляжа не погладит по голове.

– Всем укрыться, иттить вашу через колено!

Каверна оказалась входом в прилично оборудованный ангар. Тут было всё, что нужно для хорошей отсидки в горах – вот «бэмээры» военного образца щетинятся сдвоенными стволами, вот ящики с провизией и водой, конденсатеры со сменными фильтрами, вот полевой ремонтный блок, набор сменных ранцев разложен по стеллажам. Хоть это хорошо, в настоящей войне хуже всего – остаться без хорошо оснащённого тыла. Сержанта Селя передёрнуло.

А, вот и то, что нужно. Целая комната, набитая всяческой электроникой. Когда только успели? Если они действительно так близко к границе… это не один год, строить такую цепь сооружений от юга до севера. Как удалось сохранить при этом секретность? Впрочем, лучше об этом не думать, за нас начальство подумает.

Разъём привычно пискнул, подключая информационный канал.

– Сержант Сель? На связи полковник Мостель.

– Да, мой полковник!

– Сейчас к вам доберётся звено «черепах», поступите в их распоряжение.

– Так точно! Какие будут ещё приказания?

– Никаких. Сынок, на твоём участке особых действий не предполагается, вы должны лишь хоть сколько-нибудь продержаться, если они будут прорываться через ваше ущелье. Да, и ещё. Если командир «черепах» погибнет – тебе дальше командовать. Ясно?

Как не ясно.

– Так точно.

Сержант Сель отключился, отправил половину бойцов монтировать в гнёздах орудия, с остальными же отправился к «бэмээрам». Нужно их ещё раскапсулировать, завести. Протестировать толком времени бы хватило…

Пол мелко задрожал под чувствительными механическими ступнями. О, явились, не запылились. Тяжёлая поступь штурмовых машин пронзила даже многометровую толщу скальной породы. «Альфа-третий, я ипсилон-двенадцатый. С прибытием!» «Ипсилон-двенадцатый, слышу вас. Это ваши люди тут монтажом занимаются?» «Так точно. Приказ был…» «Я знаю, просто так спросил. Со мной восемь машин, сколько выделите людей на броню?» «Сколько скажете, мне только нужно оставить минимум шестнадцать человек для наземных орудий. А вообще… я сейчас к вам выйду, поговорим».

Сержант Сель, как всякий пехотинец, не любил водителей бронированных «черепах» за высокомерное отношение к остальным родам войск. Но всяко лучше заглянуть в лицо тому, с кем, возможно, придётся биться бок о бок в этом ущелье.

Низкий гул от работающих генераторов «черепахи» плотной ватой заложил уши, горячий дымный ветер рвался вниз по скалам. Чёрная, иссечённая частыми царапинами шкура боевого механизма покачивалась в такт неслышной мелодии. На рабочем ходу «черепахи» не могут толком зависнуть в воздухе, продолжая танцевать. Запрыгнуть на броню даже в хорошо сбалансированном «бэмээре» – дело нелёгкое. Свалишься, стыда не оберёшь.

– Сержант?

– Сержант-инструктор.

– Понятно. В кабину не приглашаю, не влезете.

Слишком длинные для военного волосы пилота бесцельно мотались на ветру, даже шлема не надел.

– Значит, так. Рядом с этим ущельем есть ещё две «точки» – я заметил активность на подлёте.

– Заметили? А чужие не «заметят»?

– Не должны, я знал, к чему нужно присмотреться. А для спутников так далеко на север – слишком плотная облачность. Вообще-то не густо нам подмоги… Смотрите, сержант-инструктор. Если что – держаться нам тут до последнего. Если повезёт, перебросят сюда войска поддержки для прорыва на вторичных направлениях. Если совсем повезёт, просидим на мягком месте до конца операции, да и отправимся обратно в тыл. Все остальные варианты нас устраивают меньше.

– Вы боитесь смерти, сержант?

– Я? Немного. В отличие от пехотинца, пилота далеко не всегда ждёт быстрая смерть. Впрочем… я знаю, вас немного учат управлять «черепахами»… вам уже должны были расписать. Если я погибну или даже просто пропаду с канала связи – немедленно снимайте своё железо и занимайтесь только командованием. Если уцелеет одна из моих машин – вытаскивайте пилота и беритесь за штурвал сами. Отсюда всегда лучше видно… Ясно?

– Так точно. Разрешите идти?

– Нет. Ещё пару слов. Мне не нравится тишина. Она должна скоро закончиться. И когда она закончится, я жду от всех нас только одного – чёткого выполнения нашего долга. Теперь можете идти.

С превеликим удовольствием.

«Альфа-третий, сообщите, когда вам понадобятся люди на броню». «Конечно, в минус двадцать минут вы будете оповещены».

Это в казарме военная служба может показаться медлительной и скучной. В беготне и переговорах прошло шесть часов. Люди были расставлены по постам, смена легла спать в комнате отдыха. Сержант Сель засел в пультовой.

Расстёгнутый «бэмээр» грудой броневых плит и торчащих орудийных захватов-манипуляторов развалился прямо на полу. Бронешлем лежит там же. Воротник походной куртки расстёгнут, так что наружу показались серебристые пластины экзоскелета. В руке стакан томатного сока. На экранах – пейзаж, транслируемый обзорными камерами. Тишина и благодать, даже неуёмные «черепахи» куда-то пропали.

– Что ты вообще думаешь об этой войне? – ангел вальяжно развалился в кресле, что стояло у входной двери. На прозрачном лице, напротив, царило мрачное выражение.

– Что можно думать о войне? Приказывают – выполняй. На то ты и солдат.

– Но в тебе же нет ненависти к этим людям, что по ту сторону. Более того, ты же терпеть не можешь всех этих «наместников Узурпатора». Почему же ты так безропотно выполняешь чужие приказы?

– Вопросы, вопросы… Я – военный. Мне не положено их задавать. Если армия начнёт рассуждать, это будет анархия. Причём вооружённая современным оружием. К чему такие фокусы приводят, ты знаешь. Дезертировать же я не хочу… не могу, – поправился сержант Сель.

– А то, что вы готовы учинить на этой планете, намного лучше? Война начнётся с обмена термоядерными арсеналами. Ваши ракетные щиты не способны его адекватно отразить. Сколько человек погибнет в первые часы, об этом ты подумал?

– Подумал… но я ничего не решаю. Должны быть люди… которые пусть с этим всем и разбираются. Кухарки, управляющие государством, это мы уже проходили, помнишь?

– А если нет таких людей?

– Тогда мы обречены, – сержант Сель немного помолчал. – Только учти, наши люди будут погибать от их оружия. Что на той стороне – всё равно. Мне этого достаточно чтобы ненавидеть врага всей душой, чтобы яростно с ним сражаться, хоть зубами рвать.

– Ты готов ненавидеть собственное отражение?

– Я готов ненавидеть любого. Сейчас все ещё живы, но погибшие будут. Я это знаю как дважды два – четыре. И потому – зачем все эти пустые рассуждения?

Сержант Сель уже видел мигающий внутри бронешлема красный индикатор. Он неторопливо поднялся, подошёл к распахнутому «бэмээру», замер.

– А теперь, я прошу, уйди. Мне нужно делать своё дело.

Ангел коротко кивнул и исчез.

«Минус восемнадцать минут, Ипсилон-двенадцатый, поднимайте людей».

Твоё дыхание срывается на хрип, ты отхаркиваешь густую горькую слизь, застывшую в горле, мешающую тебе прийти в себя. Последние пятьдесят метров по склону чуть тебя не угробили. Хорошо хоть, удалось вовремя заметить флайер чужаков, а то не лежать бы тебе сейчас, прижавшись к шершавому стволу, не вдыхать густой, дурманящий голову аромат смолы, не скрежетать зубами.

Ты знаешь, что делают с такими, как ты. И только ради свободы ненавидеть того, кого хочешь ненавидеть ты сам, твои мускулы продолжают терпеть невыносимую боль движения. Ради этого ты даже душу свою бессмертную готов положить на алтарь борьбы.

Ради этого ты ползёшь теперь вперёд, грызёшь зубами землю, ты отдаёшься процессу весь, целиком, без остатка. Ты боишься себе признаться в том, что за пределами этого чёрного круга осталась какая-то вселенная. Ты боишься сдаться на полпути.

Сверкающая тень над твоей головой мелькнула меж крон чёрных деревьев, ударила по барабанным перепонкам рокотом гневного сердцебиения, пронеслась и исчезла.

Теперь ты можешь встать. О, конденсатор отфильтровал ещё с полфляги воды. Невыразимая щедрость – два долгих глотка.

Вспомни, куда ты идёшь. Вспомни предательство собственной тени. Восстанови в памяти холёные ладони, вечно-смеющиеся глаза, все эти вечера, что мы проводили вместе. Ты думал, что один такой на этом свете.

Они обманули всех. Обвели вокруг пальца. Но у тебя нет той ненависти к их роду. Пусть всех скопом ненавидят те безумцы, что взрывают бомбы в торговых центрах и на площадях. Тех, кто их науськивал, находят и отправляют той же дорожкой. Подрывают однажды ночью вместе с очередным подпольным заводом. Находят свои же, люди.

Нет, ты не такой. Ты ненавидишь одного-единственного чужака, который был тебе другом. Пусть ему хватило совести не показываться на глаза с той давней поры. Пусть.

Это не мешает ненавидеть. Кто-то говорил, что разлука обостряет чувства. Да. Правда.

Невесомый, сержант Сель парил над горным хребтом. Было в этом полёте что-то… лишающее смысла само твоё существование. Как будто человек нежданно стал крылатой могучей машиной, что распахнула свои бездонные глаза над копошением этого мира. Значение имел лишь этот полёт – тонкая, невидимая глазу борьба между гравитацией и мощностью несущего генератора. Соскользни с этой грани – и ты увидишь всю прелесть настоящего, стремительного и неизбежного… не взлёта – падения.

Плоскость топографической карты изогнулась, прянула навстречу, вспучилась складками кряжей и перевалов, блеснула зеркалом ледников, оцарапала глаз острыми когтями скал. Где-то тут пытаешься спасти свою жизнь и ты сам. Стоит ли думать о собственной судьбе на фоне этого сказочного величия?

Сержант Сель резким движением отключил проектор от канала стратосферной разведкапсулы. Немного кружилась голова. Взгляд безучастно скользил по трёхмерным проекциям – ему нужен ориентир, показывающий реальный масштаб происходящего.

– Альфа-третий, немедленно снижайтесь, вас сейчас зацепят их радары.

– Бесполезно, сержант, мы должны дать им понять, что тут их ждёт тёплый приём, а о перегруппировке наших сил им уже сообщили. Быть может, Альянс просто отойдёт…

Сержант Сель прекрасно понимал, что не отойдёт. Как не отошли бы мы.

Плотной, выгнутой назад дугой звено «черепах» неслось вдоль горного хребта на запад. Инверсионным следом кружились облака сорванного с вершин снега, заворчал тревожный зуммер антирадарной защиты. Так выглядит весь фронт, замерший в ожидании столкновения двух военных машин. Сколько глаз смотрят сейчас с обеих сторон, пытаясь предугадать планы врага? Отсюда не понять.

А вот и противник. Боевой строй их машин напоминает скорее клин – хищное жало, направленное прямо тебе в сердце. Не жало – жерло. Сгусток едва сдерживаемого пламени, уже пробующего тебя на вкус. Ха, вам не испугать закалённого в тренировках солдата, привыкшего к опасности… что замерла у тебя под ложечкой.

Долетят? Уклонятся? Отступят? Наоборот, погонят остатки звена «черепах» обратно? Что…

Сердце рванулось, потом замерло, пропуская такт.

Сержант Сель выпустил судорожно сжатую панель – это правда зашевелился, ожил Чёрный сигнал. Не ошибись, не перепутай, не оставь без внимания. Словно клубок змей жалами по глазам.

– Альфа-третий, вы видите сигнал?! Альфа-третий!..

– Заткнись!..

Звено «черепах», оставляя чёрные линии выхлопа от перегруженных двигателей, резко накренилось влево, поспешно разворачивая строй в оборонительное построение. Сержант Сель знал, каково сейчас ребятам на броне, но на фоне Чёрного сигнала меркло всё. Назад, назад!!! Вернуться в ущелье, укрыться в складках породы, закрепиться на грунте, пока…

Чёрный сигнал означал готовность к применению термоядерного оружия. Уже несутся где-то там, в кровавых небесах, беззвучные болиды, хранящие в своих чревах огненную смерть.

Сержант Сель, спохватившись, приказал расчёту орудий укрыться в бункере, собственноручно задвинул пятидюймовый внешний люк, проделал ещё кое-какие суетливые действия, замер в конце концов посреди пультовой, не в силах оторваться от мониторов.

Где там наши… некогда думать – вот они, размытые пятна радиоэха боеголовок. Двумя фронтами с запада и востока. Две стены, готовые схлестнуться над твоей головой. Сожрать, перемолоть всё живое. Нет сил смотреть, нет сил оторваться. Когда ты занят своим делом, некогда думать, солдатская жизнь – проста. Выполняй приказы, а выполнив – не рассуждай. Сейчас же сержант Сель чувствовал себя загнанным в ловушку монолитных скал. Если термоядерный заряд ударит по ущелью – вряд ли кто уцелеет. Но и не это главное… ядерная война… это был вправду конец.

Как же трудно – беспомощно разглядывать модели, построенные вычислителями радарной подсистемы, даже не увидеть иначе эту чёрную тучу – небеса над горами оставались всё теми же, памятно-яркими, взбаламученными, жарящими. Скоро всё изменится. Из конца в конец ринется сорвавшаяся с привязи энергия…

Не выдержав, сержант Сель рванулся к «бэмээру», на ходу застёгивая замки перевязей. Загудел ранцевый генератор, засвистели сервомоторы. На волю, вон из этой норы, к чёртовой матери эту кажущуюся безопасность!!!

Прыжок, горячий воздух навстречу, металлический лязг задвигающейся позади бронеплиты. Вот оно, живое, набрякшее ожиданием небо, если накроет, так пусть сразу, и насмерть. Не умирать же от жажды в намертво заплавленном воздушном пузыре.

Ожили приборы, самонастроившись на общевойсковой информационный канал, разом исчертили небо, расцветили его дугами, разноцветными пятнами, набили уши скороговоркой диспетчеров… и тут всё словно замерло.

Острая, колючая точка упёрлась сержанту Селю прямо в лоб. Режущий воздух свист разорвал горизонт. Сюда. Она летит прямо сюда. Страха не было, было чувство облегчения. Здесь, сейчас, к чёрту.

Визг разорвался ударом железа о железо. Короткая тусклая вспышка. Вторая. Уже высоко, почти в зените, едва заметным клочком рыжего пламени. Тут и там в полной тишине мерцал фейерверк. Бездушная машина смерти обернулась отсыревшей хлопушкой на затянувшемся карнавале. Сержант Сель, потерявшись в этом мерцающем свете, едва сумел вывернуть свой «бэмээр» на площадку у гнёзд зенитной батареи.

Оттуда, сверху, проявляясь с каждой секундой, снижался, обретал форму туманный, давящий своей невообразимой массой тетраэдр. Первая фраза гулкого, ревущего гневом голоса оборвала повисшую тишину.

«Мир был нарушен вами самими, мы вынуждены вернуть его на эту планету. Даже если это будет сделано против вашей воли».

Когда раскаты грома выпустили стонущие барабанные перепонки из своих смертельных объятий, сержант Сель снова почувствовал в себе способность соображать. Боже, что это было?..

Нет, мир вокруг не мерцал и не качался, он не тонул в огненном мареве и не вымерзал насквозь… всё те же горы, тот же чуть разреженный воздух, на языке – обычный металл сочащейся из разбитой губы крови, только эта чудовищная тень в небе, непреодолимо тянущаяся к тебе жёсткими гранями… до неё было не меньше пяти десятков километров. До неё было рукой подать. Да, и ещё один факт… он был жив. И от этого реальность теряла всякий смысл.

Сержант Сель сделал два неверных шага к краю уступа. Внизу раскинулась изломанная, перечерченная тенями каменистая поверхность. Здесь должно было вспухать раскалённое радиоактивное облако. Скалы должны быть переплавлены в стеклянное озеро. Воздух должен стать плотным, как жирная степная грязь, а деревья, птицы, звери, люди должны стать легчайшим пеплом, вознестись под самые небеса и сгинуть вовеки. Это – настоящая, неоспоримая реальность. А то, что расстилается перед твоим взором – бред мертвеца.

– Сержант!

Командная «черепаха» зависла над скалой в паре метров от сержанта Селя. Он не заметил её приближения.

– Да?

– Цепляйтесь на броню. Пока вы тут рассматривали собственный пупок, я дал команду орудийному расчёту готовиться к обороне. Отчего вы покинули бункер, мы ещё выясним. А пока – отправляемся, я вам кое-что покажу.

Думать было невероятно трудно.

– А где… где остальные?

– Мы туда и летим. Ну, живей!

Сержант Сель только успел закрепиться на броне «черепахи», когда она уже пикировала вдоль уступа. Лихая фигура у самой земли, машина развернулась на запад и врубила форсаж.

«Может, не стоило мотаться за мной самолично? Послали бы кого-нибудь…»

«Не волнуйтесь, это не из-за чрезмерного пиетета. Дальняя связь не работает. Они разрушили спутниковую сеть, а короткие волны…»

«Они». Понятно. Пирамида надвигалась, вырастала, наваливалась, становилась почти осязаемо плотной, не давала дышать.

«Что они задумали?»

«Спросите что попроще. Информационные каналы погасли первыми, однако, если забраться повыше – можно разглядеть кое-что… Ни одной вспышки на три сотни километров. Это значит…»

«Они нас хотят взять живыми».

«Возможно, не мне судить, но сюда уже идут подкрепления из числа передовых ударных соединений. Мы должны держаться до их прибытия».

Дальше сержант Сель летел молча, ни о чём уже не думая. Хорошая вещь – самообман.

«Черепаха» резко накренилась левым бортом, ударилась стойками о камень, зарычала утробно, потом затихла. Кажется, добрались.

– Сержант, вы слышите меня?

Пришлось открыть глаза, попытаться пошевелиться.

– Где мы?

– На военном совете, – лицо в бронемаске залучилось морщинкам у глаз. Хорошая шутка, чего и сказать.

– Вы, кажется, что-то мне хотели показать?

– Да. Пойдёмте.

Сержант Сель послушно разомкнул крепления «бэмээра», спрыгнул на грунт. Привычно крутанул барабаны обоих стволов, пригнулся, огляделся. Здесь не было видно нависающей сверху громады вражеского тетраэдра – сплошной камень, только впереди и позади сверкали отверстия. Туннель был как раз – втиснуть «черепаху».

– Зачем мы здесь?

– Мы сейчас точно под чёртовой пирамидой. Укрытие здесь хорошее, но дело не в этом. Пойдёмте, что покажу.

Приноравливаться к неширокому шагу пилота в громоздком «бэмээре» было не с руки, так что сержанту Селю приходилось перемещаться отрывистыми скачками. Впрочем, ему сейчас было всё равно. В одной из ниш он заметил своих ребят, махнул им рукой. Интересно, «черепахи» тоже где-то здесь умудрились спрятать?

Метров тридцать спустя пилот подал знак остановиться, а сам, сделав ещё пару шагов, протянул руку вперёд – осторожно, словно боясь обжечься – и упёрся… в пустоту. Сначала указательным пальцем, потом раскрытой ладонью, вот он уже колотит по невидимой преграде кулаками.

– Видишь? Там, наверху, тоже самое. Стена.

– Вижу. Это пирамида. Они хотят не дать нам убивать друг друга.

Пилот поморщился.

– Может быть, но всё не так просто. Смотри внимательно.

Он опустился на корточки, поводил ладонью по камню, словно ощупывал что-то в полумраке. Сержант Сель, пропустив мимо ушей фамильярность, послушно опустил луч фонаря ниже. Вдоль невидимой преграды тянулась-сверкала отчётливо различимая металлическая полоса, плотно вогнанная в монолит скалы.

– Видишь? Этот экран создаёт никакая не пирамида. Это здесь было, и уже достаточно давно. Генератор – глубоко в недрах горного массива. Как ты думаешь, сержант, как можно такое провернуть у нас и Альянса под самым носом?

Сержант Сель отвернулся. Предательством пахло в этой пещере… Кто-то из высшего руководства, безусловно, знал об этих делах. И помог держать всё в тайне.

– И что же нам теперь делать? Если наверху… – внезапно его накрыло наитие. – Подмоги не будет. Сопротивления не будет! Это поражение… полный разгром…

– Приказ был дан – держать оборону, сержант. Пока не поступит иное указание. Так?

– Так.

Сержант Сель, не оглядываясь, двинулся к выходу из туннеля.

– Расчёты! По машинам!

Правильно, всё правильно. Здесь, вдали от припасов, им долго не продержаться. В конце концов, что стоит перекрыть тоннель в другой стороны, запереть их здесь, как крыс в норе… Надо возвращаться к бункеру, искать своих. Главное – не сдаваться.

Обратно летели узким клином – борт к борту, почти не поднимаясь над петляющим дном ущелья. Ребята в «бэмээрах» то и дело оглядывались на гнетуще-огромную тушу небесного тетраэдра, однако молчали. Ощущение, что они сейчас у врага как на ладони, не отпускало ни на минуту. Километры проносились мимо, сержант Сель всё ждал повторения того жуткого зова, но ничего не происходило. В микрофонах пели тугие струи ветра, в небесах клубились предзакатные свечи протуберанцев, эфир молчал.

– Что ты собираешься делать?

Нет, никого вокруг. Только голос, знакомый, но теперь – такой далёкий. Он не хотел больше видеть ангела. И тот послушался. Хотя и не до конца.

– Что ты собираешься делать?

– Сидеть здесь, ждать, когда вы решите, как с нами поступить. Мы вооружены и кое-чему обучены, вы это знаете. Партизаны с тупыми охотничьими ножами могут помешать спокойно пировать даже захватчикам с плазменными ружьями. Когда вы пойдёте нас… разоружать, мы будем сражаться.

– Но зачем? Кому это надо? Ты решил выслужиться перед Узурпатором? Он сдался без боя, напоследок попытавшись уничтожить собственные города.

– Это неважно, и тебе не понять моих мотивов.

– Любовь к Родине? Ты считаешь, что мы принесём вам… рабство?

Сержант Сель потёр кулаками красные уставшие глаза.

– Я любил тебя, ангел. Ты меня предал. Ты стал мне врагом. Ты и такие, как ты, готовы переступить всё, во что я верю. Ты предал меня, я не могу простить предательства. Уходи.

Голос больше не сказал ни слова, погас, как отключенный информационный канал. Сержант Сель некоторое время прислушивался к шуршанию вентиляции, потом уронил голову на пульт, громко и отчётливо скрипнув зубами.

Он не хотел этого всего, не хотел. Но теперь выбора не было.

«Беречь заряды, прицельный огонь!»

Вот она, заветная тропинка. Да какая тропинка – цепочка едва заметных царапин на камнях указывает спуск вниз. Когда тут в последний раз ходили? Лучше бы – никогда. Пусть будут уверены в собственной неуязвимости. Непогрешимые, всезнающие, радетели за счастье всего человечества…

Что плохого во всеобщем счастье? Ничего. Да только не о нём ты сейчас думаешь. Есть ли на свете та цель, высшая цель существования, ради которой можно было бы поступиться свободой, судьбой, личностью… всем тем, во что ты верил? Да и как можно забыть все эти смерти…

Загляни на дно собственных глаз, сумей продраться сквозь завесу багрового дыма, сквозь крики и звон разрядов. Отчего ты не можешь простить сам себя? Ты убивал и тебя убивали, и тогда всё казалось единственно верным. Вспомни бойню, которой мир избежал… нет. Не избежал.

Война это ты, война в тебе. Какой смысл бежать от того, что стало твоей единственной стоящей частью.

Ты скрипишь зубами, тебе некогда. Какие-то праздные мысли… бред.

Раз-два, левой-правой. Перехватить поудобнее приклад, подтянуть ослабившуюся лямку. Жарко? Да, жарко. Отлежимся на том свете. Когда не будут бередить старые раны.

Оглядываясь короткими злыми движениями, ты начинаешь спускаться, ещё пару километров – и за скалами покажется вершина призрачной, туманной пирамиды. Они все там, они все там…

И твой личный враг – тоже там.

Ждёт.

«Внимание на левый фланг! Отходи, отходи!!!»

Вы ненавидите друг друга. Оба.

Не забывай.

Цепочка золотистых искорок мельтешила перед глазами. Огоньки перелетали с камня на камень, в их хаотичном танце билась жизнь – стремление вперёд, внутренняя сила, скрытая за хрупкостью защитных капсул. На секунду сержанту Селю показалось, это не враг там внизу, ловит в прицел его стылое сердце, а лёгкие пылинки роятся в тёплом вечернем воздухе. Чувства опасности не было. Страх остался где-то там, внизу, на оставленных позициях. В разреженном горном воздухе плыла апатия.

«Второй отряд выдвигается с юго-запада».

Сержант Сель снова укрылся в расщелине. Тут можно было удобно упереться спиной в сухой шершавый камень, расположить помигивающую зелёным штурмовую винтовку на коленях, откинуть голову, расслабленно слушать собственное дыхание.

«Первая группа начала подъём. Минус тридцать метров».

Ветер едва заметно шевелит отросшие волосы. Сколько они уже здесь? Сон урывками, еда, запиваемый дистиллятом эн-зэ. Иссечённые каменной пылью глаза, саднящие, слипающиеся. Выше, выше. Уцелевшая половина отряда оставила занимаемые позиции – воевать в полузасыпанной базальтовой норе у них не получилось. Только звенели в исступлении барабанные перепонки. А кумулятивные заряды рвались и рвались там, наверху.

«Ребята, я попробую пробиться левее, там есть хорошая позиция».

Когда окончательно затихла батарея на верхнем уровне, они впервые услышали яростный визг чужой горнопроходческой техники. Они никогда не успокоятся. Звено «черепах» всё-таки рванулось наружу. Сколько им оставалось до нашего укрытия, никто не знал, и выбора у штурмовиков не было.

«Сорок-пятьдесят единиц, легко перемещаются по гладким склонам до семидесяти градусов. Будьте осторожны».

Наверху их ждали. Сержант Сель не хотел пилотам такого конца, следить за огненным спектаклем не было сил, но и оторваться от трансляции не хватало воли. Плотным строем, чётко отработав на бомбометание – разрывающий черепную коробку звук прервался слитным рыком пакетных бомб – тяжёлые машины мгновенно перестроились для набора высоты, но отпущенные им секунды уже истекали.

«Почему они ждали ночи? Думают, что так проще нас взять?»

Сверкающие вихри – три пары неразличимо, бешено вращающихся боевых машин врага – намертво вцепились в хвост колонне, загоняя её навстречу второй группе, которая уже спешила захлопнуть смертельную ловушку. Мелькание деталей пейзажа, визг срывающихся на форсаж двигателей; сержант Сель, не отрываясь, следил за этим завораживающим танцем страха и ненависти. Под рокот изрыгающих огонь жерл, под яростные крики пилотов. Под хруст костей, вжатых в ложементы предельным ускорением.

«Ребят, они движутся сюда, отходить больше не могу. Конец связи. Прощайте».

«Прощай, Мэтно».

Пилоты штурмовиков за прошедшие недели на своей шкуре почувствовали – наши орудия почти не наносили противнику повреждения. Пока лишь укрепленная позиция в тылу позволяла уходить от лобовых столкновений. А ещё… противник слишком ценил свои жизни. Отступая при малейшей собственной ошибке, чужаки явно рассчитывали на долгую и спокойную осаду. Куда торопиться?

В тусклом разреженном воздухе сухим треском раздаются очереди. Потом снова тишина.

Однажды отправившийся на дежурный облёт беспилотный разведчик обнаружил за перевалом группу чужаков. Те занимались каким-то своим делом, не заметив рокота приближающихся «черепах». Чужаки не сумели укрыться, их патрули тоже опоздали прикрыть своих. С тех пор за них взялись всерьёз. И непременно положили бы всех в треклятой норе, если бы не тот последний, отчаянный бой.

Ни криков, ни осыпи каменной крошки, такой гулкой здесь, в скалах. Переговорник окончательно смолк. Сержант Сель сжал руками голову. Тишина жутко пугала. Он ждал, когда же она разорвётся грохотом смертоносных снарядов. А время всё тянулось.

Тогда, под скрип его зубов, под стон металла, под кровавые слёзы, строй «черепах» терял машину за машиной. Дождём оплавленных бронепластин, лавинами огня из перегретых реакторов, хламом обожжённой плоти обезумевший строй рвался вверх, в последнем усилии выскальзывая из цепких объятий свиста и мелькания. Они словно хотели оторваться от этих изломанных скал, сверкающих ледников и чёрных выжженных проплешин. Умчаться куда-то ввысь.

Сухое, едва слышное шипение. Что это?!

Зачем разворачивался перед его глазами весь этот отчаянный, надрывный, безумный спектакль? Зачем все эти смерти: часто и бестолково – наших, редко и от этого не менее драматично – чужие? Сержант Сель разобрался во всём только, когда упал занавес. Там, в мареве небесного свода, парил, распахнув стрекозиные крылья, едва заметный отсюда разведчик чужаков. Вот его дёрнуло, повело, изломало, расплескало по обзорному монитору единственной уцелевшей «черепахи». Да, командир звена ещё держался. «Уводи людей, сержант, у вас есть полчаса, пока они восстановят связь и получат свежую картинку». Сержант Сель с усилием оторвал себя от пульта, над которым уже нёсся навстречу скалам отчаянный пилот. Они действительно сумели уйти.

Толку. Сколько его людей оставалось в живых, сержант Сель не знал. Передвигаться группой было невозможно, а полевая связь в скалах почти не работала. Оставалось надеяться остаться незамеченными, поодиночке уйти через перевал, пробраться на восток.

В крайнем случае – дорого отдать свою жизнь. Чужаки превосходят нас в технике, но и они уязвимы. Надеяться на это – тоже оправдание своему воинскому званию. Сержант Сель уже по-настоящему бредил.

Его не беспокоили дурацкие мысли. На войне часто сходят с ума. Ночь, затмевающая сознание, ничуть не хуже чёрной волны тоски и отчаяния, что сводит мышцы, леденит пальцы, скручивает тебя в узел бессмысленной дрожи. Если нет выхода, можно его придумать.

Шипение стало отчётливее, обрело различимый рисунок. Узкая щель между камней не давала уловить направление звука, но это и не важно. Приближался один из чужаков.

Кажется, сержант Сель знал, кто это идёт.

– Не стреляй.

Бликующий экран окружал его фигуру, делая её почти такой же нереальной, как тот образ… к которому сержант Сель и правда привык. Будто ещё один мираж перед замутнённым усталостью сознанием.

– Опусти оружие на землю, – у него ещё хватало сил кем-то командовать? Начальство может гордиться доблестным сержантом Селем.

– Хорошо.

Металлический хомут юркой змейкой расплёлся, отпустил тонкое запястье. Небольшой аппарат с виду напоминал экзоскелетную перчатку, какими пользовались при ремонте тонкой аппаратуры. Что ж, человеческая плоть – достаточно нежная вещь, работать с ней нужно деликатно. Острые суставы в последний раз царапнули воздух, да и затихли на гладком камне недалеко от его норы. Дохлая металлическая ящерка.

– Зачем ты пришёл?

– Я не хочу твоей смерти.

– Если бы ты не хотел моей смерти, ты бы не допустил всего этого…

Сержант Сель переложил винтовку в другую руку – правая заметно затекла.

– Чего «этого»? Мы спасли жизни миллионам уже тогда, когда уничтожили ваши баллистические ракеты. Потом же – ты помнишь? – мы не нападали. Вы сами атаковали наш патруль. Вы уничтожили десятки наших в том бою, вы продолжаете пользоваться малейшей возможностью, чтобы продолжать сеять смерть. Что я мог не допустить?!

– Ты был моим другом. Ты не притворялся. Так?

– Да, ты же знаешь.

Сержант Сель хрипло откашлялся. Здесь становилось душно.

– Тогда зачем сюда пришёл? Я не хочу сдаваться, я не смогу так жить.

– Неужели ты был бы рад кому-то другому?

– Нет, другого я постарался бы убить.

Мелькание защитного кокона ахнуло и погасло. Чужак стоял перед сержантом Селем, такой нескладный теперь, будто изломанная кукла.

– Почему не меня? Вот он я.

– Причём тут ты… Ты думаешь, мне сложно попросту пустить самому себе заряд в висок?

– Тогда зачем это всё? Зачем смерти, зачем упорное нежелание понять, что мир вокруг гораздо шире?! Что ты хочешь от жизни прямо сейчас? Смерти? Стреляйся, лезь под наши излучатели. Жить хочешь? Лезь в горы, прячься…

Сержант Сель молчал. Если бы он сам знал, чего хочет… В душе гудела пустота. На дне которой тлела ненависть.

– Эта ваша пирамида… она давит, она не даёт дышать… Ты всё сказал, что хотел?

Чужак некоторое время молчал, глядя в пространство. Потом обронил едва слышно. Каким-то совсем уж безжизненным голосом:

– Я оставлю «глушилку». Она укроет тебя от наших сканнеров. Не попадись на глаза патрулям – если схватят, я больше ничего не смогу для тебя сделать.

Чужак повернулся и исчез, оставив на краю обрыва гладкий полированный кругляш размером с ладонь. А оружие своё забрал. Хорошо. Можно ли научиться бояться оружия? Наверное, нельзя.

Сержант Сель покачал головой, поднялся, опираясь на свободную руку, попытался было высунуться, найти взглядом удаляющуюся фигуру, но потом бросил это дело. Нужно дождаться темноты, потом пытаться искать путь через перевал.

Бежало время, сержант Сель тоже бежал от чего-то. Последних сил хватало лишь делить остатки сухпайка на длинные дни среди скал. Конденсатер едва вытягивал влагу из разреженного горного воздуха, чтобы не дать умереть от жажды. Постоянные патрули чужаков не оставляли времени отдохнуть.

Сержант Сель ходил и ходил кругами, пока не понял, что нужно возвращаться. На юг ему пути не было.

Обратная дорога привела его к оставленному форпосту. Удивительно, как иногда быстро бежит время, как легко даются шаги. Чёрная выжженная скала, щебнистые воронки, оплавленный остов батареи. Тел не было – видно, постарались чужаки. Исчезли и ящики с амуницией, что были оставлены при бегстве.

Да. Они бежали… наверное, стоило остаться? Хотя… кое-кто из ребят, верно, попал в плен. Будет жить, растить детей, что в этом плохого?

Сухпаёк чужаки не тронули. Полный вещмешок, запасные батареи давно разряженного силового экзоскелета. Сейчас бы «бэмээр»… мечтать не вредно. Сменные фильтры для оптики. Хорошо.

Почему оставили? Решили сделать подарок последнему, кто не сдался? или просто не сочли нужным мараться? Неправда. Они о нём не знают. И потому он сильнее их.

Сержант Сель покинул расположение второй раз.

Дальше имело смысл постараться спуститься вниз, на дно ущелья, постепенно зараставшего лесом c востока. Здесь можно было легко укрыться от летучих «наблюдателей», здесь можно было, наконец, выспаться, отдохнуть, набраться сил. Днём идём, ночью спим, как в старые добрые времена. Умывшись холодной водой из ручья, как-то невольно снова становишься человеком. Нужно попытаться выйти к своим… «к своим». Кто ему сейчас «свой»? Где та грань, за которой можно ненавидеть всех и каждого, кто не был с тобой в этом бункере… кто не погиб с тобой. Сержант Сель не сразу осознал, что вот он как раз – выжил.

На четвёртый день неспешного пути на восток между деревьями запахло недавним пожаром. Посреди завала из обгоревших стволов чернел остов «черепахи». Стыло тянуло из разбитых батарей, горько пахло смазкой. Сержант Сель удивился. Не убрали. Так и оставили лежать здесь, на дне ненужного более никому пограничного ущелья. Или нет? Люк выворочен с корнем, зияет чернота кабины. Они были здесь, угу. А машину, что – металлолома этого сейчас полно. Спасибо, похоронили…

Сержант Сель наткнулся на неё у кромки нетронутого леса. Кисть. Левая. Чёрная от копоти, до сих пор сжимающая какую-то рукоять… что она тут делает?

Полоснуло по глазам – изломанные зубцы скал, водоворотом несущиеся тебе навстречу за плоскостью экрана – он боролся до конца.

С кем? Отчего? Зачем?

Ладно, командир, ты одержал победу за нас всех.

Сержант Сель осторожно отнёс изувеченный кусок плоти обратно к штурмовику. Будет могилой…

Могила. Весь этот бессмысленный бой – могила. Готов быть погребённым заживо?

Сержант Сель отвернулся, пошёл быстрее. Идти, так идти.

Выйти из полосы размежевания, постоянно патрулируемой чужаками, удалось только спустя два месяца. Несколько раз сержант Сель нос к носу сталкивался с патрулями, уже наполовину укомплектованными местной милицией. Приходилось пробираться едва заметными тропинками, вдали от больших дорог, перегороженных блокпостами. И чем дальше на равнину – тем меньше оставалось вокруг следов войны.

Люди ходили по магазинам, ездили загорать под кварцевые купола, смеялись… Выведать правду о минувшей (чёрт побери, минувшей!) войне удалось далеко не сразу. На юге, куда должен был направиться основной удар, между враждующими сторонами тоже появились космические пирамиды. Их было много, очень много. Говаривали, что одну из этих циклопических конструкций даже удалось уничтожить. Впрочем, большая часть войсковых подразделений сдалась ещё на марше, развернув свои колонны обратно. Кто-то из генералитета стрелялся. Что Узурпатор попытался подорвать заложенные под большими городами ядерные фугасы, сержант Сель уже и так знал. Но всё минуло. Кто-то просто переоделся в штатское и молча наблюдал за построением нового порядка. Кое-кто сердечно помогал чужакам делать их нелёгкое дело. Иные же сбивались в полуорганизованные стаи, кое-как вооружённые, не понимающие, за что бороться. С кем? – вопрос не нуждался в ответе. С этими мерзкими чужаками.

Сержант Сель не мог забыть страха и боли на том перевале. Чувство опустошённости одолевало его, не отпуская ни на секунду. Жить согласно новым правилам он не умел, жить по-старому ему не давали обстоятельства. Прибился к одному из отрядов «ополченцев», большей частью состоявшему из недоучившихся озлобленных подростков и не верящих ни во что отцов погибших в боях с чужаками. На тайных собраниях в основном помалкивал, с услышанными глупостями не спорил. Днём притворялся обычным дезертиром, которых вокруг и без него было предостаточно. Сержант Сель пытался научиться жить под гнётом пирамиды. Она висела в небе, напоминание об отступившей смерти.

Сержанту Селю было безразлично творящееся вокруг, даже участие в паре-тройке «боевых операций» не смогло вернуть его к реальности. Тогда на его глазах погибло несколько десятков «ополченцев». Выводя насмерть перепуганных людей из-под огня, он видел только пирамиду в небе над собой. Толку-то.

Идея проникнуть в один из приграничных лагерей чужаков принадлежала не ему. Кто-то кому-то сказал, что есть незамеченная лазейка… Сержант Сель согласился идти. Сразу согласился. Этот лагерь был расположен в том самом ущелье. Совсем недалеко от памятной пещеры, перегороженной силовым экраном.

Других пирамид там быть не могло – с тех пор, как они появились, никто не замечал, чтобы эти махины перемещались.

Он же там, там.

Спит, ест, занимается своими каждодневными проблемами, пытается почаще вспоминать, потом снова – забыть насовсем. А сержант Сель… что с него взять, целей в жизни – не осталось. Единственным, за что ещё мог зацепиться его всклокоченный разум, была неугасимая, лютая ненависть.

Однажды она должны была найти себе выход.

Долгий сон кончался. Пора.

Усталость топит твой разум, ты устал от ожидания, от этих бесконечных дорог, от этого безумного неба. Ты хочешь закончить ваш заочный спор, начатый не здесь и не сейчас.

Ты видишь его. Он поднимается откуда-то снизу, серьёзный, озабоченный. Какие то мысли его гложут? Сейчас он заметит тебя, замершего у самой границы круга света. Твою измятую форму, твои усталые глаза. Твою старую потёртую винтовку. На нём снова не будет защитного кокона.

Впрочем, и ему, и тебе это будет не важно.

Вы встретились, чтобы услышать первый и последний выстрел в вашей маленькой войне.

Ты рад, эта пирамида в небе… она скоро перестанет давить. Исчезнет, унесётся в заоблачные дали. Оставит тебя в покое.

Ещё немного потерпи.

Иногда так бывает, что человек смотрит в лицо врага, а видит лишь собственное отражение.

Иногда так случается, что смотрит человек в зеркало, а отражаются в нём одни лишь вражьи лица.

Такие мгновения меняют человека.

Сержант Сель устал от этих игр.

Перед ним стоял чужак. Уже почти привычный в своём настоящем облике. Всё те же глубокие глаза. Тонкие запястья. И горькие складки в углах губ.

– Стой!

– Почему? Ты же пришёл меня убивать. С близкого расстояния это сделать удобнее.

– Не подходи, я выстрелю!

– Стреляй. Не бойся. Я сказал нашим, чтобы тебя не трогали, – чужак помолчал, опустил голову. – Я думал, что всё о тебе знаю. Я был неправ. Я так ничего в тебе и не понял, а успел сломать всё, к чему прикоснулся. Стреляй. Всё обойдётся. Так лучше… так лучше.

Друг, враг… кто есть кто? Человек не научен гадать такие загадки.

Для этого мало одной жизни, мало и двух.

В густом мареве воздуха раздался выстрел.

Сержант Сель упал и больше не поднялся.

Как сложилась потом судьба его ангела, мы не знаем.

Страх памяти

Моей сестре, которой у меня никогда не было. Улисс

Шаг первый: посадка

Вторая ветвь Галактики, внутренний сегмент Сектора Инторакса, Скопление Мира, незначительная, G класса звезда, окруженная целой россыпью небольших планеток, одна из которых была пригодна для существования кислородо-дышащих живых существ. Мирок тот был тих и спокоен, вот уже долгие тысячелетия поток галактической экспансии лился мимо его зеленых холмов и синих озер. Давным-давно планету слегка изменили по образу и подобию Старой Терры, но даже воспоминания о тех временах стерлись из памяти поколений… Тишина сотрясала эфир, молчание разрывало уши несуществующих жителей, планета некогда предназначалась для жизни, но досталась лишь спокойствию.

Редко-редко нарушалась эта тишина.

Рябь прошла по ткани Вселенной, обнажая изнанку пространства, всплеск буйствующих энергий породил черный болид, рванувший вниз по широтам планетарной системы к плоскости ее эклиптики, снижая набранную до перехода скорость. Сама чернота пространства, казалось, окончательно гасла на полированных боках космического снаряда, что вынырнул из пламени потупростраства. Когда зеленый лик планеты уже закрыл собой большую часть мерцающей тьмы Галактики, чернильная пленка угасла, словно истаяв в окружающей ее пустоте. Переход завершен, точка выхода перед Вами.

Наполовину разумная в самой своей сути, белесая ткань силовых направляющих втягивалась в излучатели, медленно, словно нехотя отдавая свою былую мощь. Но она уже отслужила, Пилот приказал ей исчезнуть. Такова судьба даже лучших созданий человеческого гения. Обнажилась сокрытая до тех пор гигантская человекообразная фигура, медленно дрейфующая на фоне неподвижных звезд. Т-Робот, легендарная модель 17_28 с хорошо различимыми лейтенантскими знаками различия у нагрудной планки. Стометровая концентрированная мощь Галактической Ню-Файринской Гвардии некоторое время неподвижно висела, распластавшись над верхними слоями атмосферы, не подавая признаков жизни, а затем плавно пошла на снижение, выискивая одному Пилоту известное место на теневой стороне планеты.

Лейтенант Корпуса Б планетарных войск ГНФГ Ринатрон Синтор Илиисан Саймон иль Альфа был пилотом экстракласса, прошедшим стажировку не только на Инестраве-Шестом, но и на самом Силиконе. Так что в его неполных пятьдесят лет он уже командовал Сквадом штурмовиков первого класса, что находились на страже оборонительных уровней Сектора Ню-Файри, и мог по праву гордиться тем положением, которое занимал в клановой структуре Галактики. Собственно, одним из преимуществ ранга был отпуск, предоставляемый ему раз в три стандартных года. То есть, в то время, как на Ню-Файри наступал сезон летних ливней, Рино оказывался оторванным от своих каждодневных обязанностей и тащился через бездну космоса в «Большую Галактику», то есть оказывался посреди океана себе подобных, тысячелетиями не покидавших ГС. Не скажешь, что все это отлынивание от службы ему сильно нравилось. Рино даже посылал по этому поводу петицию Совету – осталась она, надо полагать, подшитой к его личному делу, но ни к чему так и не привела. Хоть и родился он не на планете вечного жара и такой же неизменной стужи – не на Ню-Файри, однако и Альфа с самого момента ее вступления в Содружество была для Галактики не иначе как поставщиком кадров для элитных подразделений войск всех родов, какие только существовали в обширном списке КГС… Всё, что он мог вспомнить из своего детства – лишь серьезные лица наставников, готовивших его к ежедневному тяжелому труду на благо Содружества.

Излишне говорить, что все эти пресловутые отпуска были для него чем-то до невозможности странным. Помнится, тогда Капитан Итринса подозвал его, осмотрел придирчивым взглядом и сказал:

– Солдат, ты теперь достоин стать на ступеньку выше, можешь пойти на склад и получить лейтенантский ранец.

И всё, да только «солдат» помчался тогда к гигантским ангарам, слегка заниженным в их величии простецким наименованием «склад», со всей доступной его Т-Роботу скоростью. Ранец давал то, о чем мечтали все его сверстники, товарищи по Кадетскому Корпусу – Излучатель. Двухтонная серебристая башенка позволяла Пилоту перемещаться со своим гигантским Т-Роботом, ставшим ему, равно как и всем жителям Ню-Файривторым телом, на многие сотни парсеков безо всяких дополнительных технических средств. Ответственность, мощь, чувство гордости… Ранец принес ему всё это в избытке, но, кроме того, начались все эти отпуска… Действовала директива такой давности, что и припомнить никто не мог, какой именно, однако так велели Вечные, и никто не противился. Пришлось смириться и лейтенанту Рино, шли годы, и ему, хотя так и не привыкшему к разноголосице Галактики, начало нравиться пожить немного вблизи человечества. Это помогало, в конце концов, чувствовать, что под вечными звездами живут не только ученые и воины, веками, порой, не покидающие свои н-фазные тела стометрового роста, что Человечество может… должно быть частью и его жизни. Может и правы были те Вечные-основатели, что приписали командирам Гвардии возвращаться на месяц в Галактику! Вот только жить эти тридцать террианских суток среди шума мегаполисов… увольте.

Рино приметил эту небольшую планету на третий год своих путешествий посреди межзвездной пыли и яркого света солнц Галактики Сайриус. Она приютилась под боком у основных трасс, но сама словно совершенно никакого интереса для ГИСа не представляла. Ну, что ж, на нет и суда нет, решил для себя Рино, раз и навсегда избрав тишину зеленого мирка в качестве своеобразного курорта, благо если что случится, то и собраться в обратную дорогу он сможет за считанные часы.

Перед его невидящими глазами мелькали сложнейшие пилотажные пакеты информации, ловкие пальцы скользили по сенспанелям, увлекая машину сквозь грозный рев рассекаемой атмосферы. Невидимая постороннему глазу тончайшая пленка эквипотенциалей силовой брони спокойно колебалась вокруг огромного торса, словно и не было этого рева адского пламени. Защита держала как влитая, температура за бортом была всего на полградуса больше средней Ню-Файринской. «Церебр, сажай нас!»

Почва безымянной планеты тяжко вздрогнула под неимоверной тяжестью, навалившейся на ее плечи. Полет окончился. Некоторое время Т-Робот ворочал шеей, водя головой слева направо, словно ожидая какого подвоха. Всё вокруг было мертво даже для тончайшего слуха машины, ставшей носителем разума Пилота на долгих три стандартных года.

Фигура склонилась к самой земле, словно сминаясь в комок, вспышка мертвенно-голубого света сообщила о том, что монтажный каркас отныне будет надежно держать многотонную громаду в своем плену, угасли один за другим внутри броневых пластин аккреторы, питающие робот.

Гигант уснул, а над холмами колоссальным надгробием теперь возвышалось жуткое чернильное яйцо, напоминающее любому стороннему человеку напряженно вглядывающийся во мрак космоса зрачок. Т-Робот мог ждать, это было одним из его талантов.

Когда-нибудь Пилот вернется.

Шаг второй: разрыв, девушка в доме

Лес на планете был, естественно, не такой, как на Ню-Файри. Рино привык к иным масштабам… там, далеко, в другой Галактике, гремели километровые шатры твердых, как скала, пилонов, огромных даже по сравнению с внушительным ростом Т-Робота. Там плыли по необъятным небесам чудесные облака клеток, невидимым копром вколачивающие в землю разряды молний. Там жизнь била ключом, там ощутимо жило сердце самой планеты, получившей возможность, которой не имел ни один иной мир.

Здесь же, чувствуя аромат прелой древесины, вдыхая напоенный смолой воздух, Рино впадал в какое-то странное состояние, будто в старинный храм входил, сам не понимая, что именно каждый раз на него так воздействует. Обыкновенная… Эта планета, казалось, несла на своем челе незримую вывеску: «Здесь нет ничего необыкновенного, здесь всё просто и наивно». Как может быть иначе?!! Хрупкость таких миров, их уют были непередаваемы. Он шел меж стволов, прислушиваясь к шорохам, и старался не спотыкаться. После лет, проведенных в агравитационном поле, когда твое тело тренируется лишь инжекторами, а питание осуществляется почти исключительно внутривенно – вот так, запросто, ногами ходить по голой земле, не ожидая шального энерговыброса от ближайшего растения. Знать, что вокруг – живительный кислород, а не всеразъедающий фтор пополам с водой… Его тело было достаточно тренированно, чтобы выдерживать даже страшную четырехкратную Ню-Файринскую силу тяжести, его нервная система могла неограниченно долго без особых последствий включаться в следовые цепи управления различной степени сложности, но всё это пасовало перед обычной террианской природой.

И тишиной.

«Странная легкость во всем теле, головокружение, заплетающиеся конечности, слуховые галлюцинации… Что бы сказал Капитан Итринса, если бы узнал? Хотя, может, за тем он меня и послал в Большую Галактику?» Что-то в этих мыслях было не так.

Слуховые галлюцинации?!!

Рино точно знал, что никаких галлюцинаций у него быть не может. Ни при каких обстоятельствах. От того места, где он стоял, до старого его домика было не меньше километра, так что никакие звуки уж точно до него долететь не могли, пусть уборочные аппараты вконец разладились за его отсутствие, пусть хоть весь дом рухнул, да на таком расстоянии… Что же за звуки, шаг за шагом становящиеся всё громче, он слышит впереди?

Он остановился под раскидистым вязом, особенно мягко шелестевшим своей листвой. На секунду он просто замер, подставив лицо встречному ветерку. Соберемся с мыслями…

«Здесь кто-то поселился, кто-то другой». Вот и всё объяснение.

На пустой планете, точнехонько рядом с его логовом? И именно сейчас? Невероятно. Однако стремительный рывок во тьму навстречу звукам – единственно верный метод разобраться, что же на самом деле происходит. Сделал то, что и должен был. Под сенью дуба, огромного по местным меркам, но самого рядового по меркам Рино, стоял аккуратный белый домик из тонкого пластика на н-фазном каркасе. Такой поднять-сложить за пару часов можно, самое оно для туристов…

..разрыв.. разрыв.. попытка соединения..

…решивших поселиться в глуши тихого мирка. «А пристроились рядом со старым жильем, чтоб боязно по ночам не было. Чуть что – хороший человек поможет. Кто его знает, а вдруг в округе какой зверь водится». Другое дело, что его-то здесь не было в то время, когда «туристы» появились. Неужели они не удосужились узнать, а дома ли в действительности тот, подле которого они так мило пристроились? Получается снова, что они-то здесь случайно! Тогда странно то…

..касание!..

«Стоп. Просто войди и спроси».

Рино усилием прекратил всякие попытки своего тела беззвучно красться – только этого нам не хватало – и прямиком направился к тускло светящейся в полумраке двери.

Дом, самый обыкновенный дом с тускло блестевшей крышей и голубой непрозрачной входной дверью. Она открывалась внутрь, поворачиваясь на петлях. Она была прикрыта, но весьма неплотно. Между ней и проемом оставалось небольшая щель, едва заметным скрипом оповещая окрестности о силе налетавшего из-за деревьев ветерка.

Предположения успевали благополучно сбываться. Продолжали раздаваться шорохи и стуки, внутри кто-то ходил по дому, небрежно двигая по полу мелкие предметы, когда Рино подошел к самому дому, над ним в воздухе зажглось розовое гало подсветки, реагируя на его темную фигуру. Не переставали нестись мысли…

А в доме что-то разбили. Звон стекла пронесся в неподвижном воздухе, как выстрел. Рино и не придал бы этому звону значения, если бы не враз оборвавшиеся вслед за этим звуки. Совсем. Как не было. Дом словно в единый миг вымер. Обмерший воздух доносил только пустоту, возникшую раз и, казалось, навсегда. Умертвие…

Входить почему-то сразу расхотелось.

Он тихонько постучал, подождал секунду. И вошел. Словно ему оставалось что-то еще… выбор, он – штука сложная.

Комната была типовая для такого рода строений – столик, пара стульев, кресло в углу, кое-какие мелкие предметы обстановки только пытались создать видимость уюта, походность меблировки сочилась изо всех щелей. Вот плед в мелкую клетку, накинутый на кресло, вот малюсенькие чашечки, сложенные почему-то в сложную фигуру на крышке комода, стоящего в углу символом невероятной устойчивости всего на свете.

Женщина сидела за столом, разглядывая платок, который держала в руках. Светлые, почти абсолютно, волосы, чувственный рот, бледное лицо, хрупкое телосложение, длинные тонкие пальцы. Закушенные чуть не до крови губы. Он не привык видеть женщин такими. Все его знакомые женского пола были в первую очередь бойцами, «солдатами в юбке», культура его мира рождала только такие характеры. А тут… в непосредственной близи… она казалась такой беззащитной.

Рино откашлялся, пытаясь привлечь к себе внимание, однако женщина только подняла глаза на секунду, глянула словно сквозь него и снова принялась разглядывать скомканный клочок ткани.

– Извините, что нарушил ваше уединение… так уж получилось, что я ваш сосед по этой планете, было бы не вежливо с моей стороны не посетить… по прибытии.

Рино продолжал что-то говорить, однако сбился, не понимая реакции хозяйки домика. Если бы она попросила его выйти, если бы она сказала ему что-то в резкой форме, он всё понял бы и удалился с максимально доступной для него скоростью, а тут… она не обращала на него видимого внимания. При этом мышцы ее лица, не выражая ни единой знакомой ему эмоции, странно сокращались. Да что там! Рино вдруг понял, что женщина вся буквально дергается, ее тело теперь сотрясала мелкая дрожь.

– Я, кажется, не вовремя… простите великодушно…

Вот теперь произошло то, над чем он потом думал не один час, сидя в тишине своей маленькой кухоньки.

– …храните тени…

Этот хрип вырвался из ее груди с таким невероятным усилием, словно не было у нее больше сил сдерживаться, будто незримая пружина, что гнула и корежила ее до того момента, отражая эту незримую борьбу на бледном лице, вдруг распрямилась. Ударила по сознанию. Смела всё наносное, что только способен человек создать блеклым своим рассудком. Ударило.

Он удивленно мигнул, когда расширенные от ужаса и гнева глаза оказались прямо перед его лицом. Женщина теперь была не просто бледной, это было неправильное слово. Могильная синева и вздувшиеся под кожей вены… Рино за всю свою жизнь не видел такого выражения на лице человека. Это было словно…

Его будто разбил паралич, пилот стоял посреди маленькой комнаты, а вокруг него кружила буря, каких не было в его жизни ни до того, ни после. Жаркое дыхание касалось его лица, обрывки чужих, ужасных мыслей хлестали по его чувствительной нервной системе, обдавая таким могильным холодом, что пробирало до костей. Лед и пламень. И этот крик… беззвучный крик жертвы, загнанной в угол.

Рино, окончательно потрясенный и сбитый с толку, почти уже сломленный, понял, что всё кончилось. «Свет, наконец-то!..» Женщина продолжала тихонько всхлипывать, но это уже ничего. Удалось припомнить, как его руки схватили бьющуюся в истерике фигурку, как ее лицо уткнулось ему в плечо, как потекли ледяным потоком по его жаркой коже слезы. Всё это было словно не с ним, а с кем-то еще, ощущение нереальности происходящего упрямо не покидало. «Да что же это такое?!!»

Но он продолжал вот так глупо стоять, готовый пинками гнать себя подальше отсюда и вместе с тем действительно сострадающий этой непонятной женщине. «Какое ужасное положение…»

Кончилось всё так же невнятно, как и началось. Тишина… Рино вдруг понял, что она спит. Ее теплое дыхание стало спокойным, а тело очень легким, он уж и не помнил, когда слышал последний всхлип.

«Бре-е-ед… Какой же, все-таки, бред!»

Вот такой – маленькое спящее хрупкое женское тело, повисшее у него на руках. Рино постарался поудобнее устроить ее в кресле, что стояло в этой же комнате, относить сейчас в спальню – нет ничего глупее. Пригодился клетчатый плед, нужно накрыть женщину, свернувшуюся калачиком на широком сидении, чтобы ей было тепло.

Выходя на крыльцо, он покачал головой.

не хотел мешать, но за это время был обрыв связи..

«Не сейчас!»

Ярость его была короткой и акцентированной. Как удар грозового разряда. Теперь можно стать и самим собой.

..ожидание..

Шаг в сторону: сон без названия

Она шла по тропе ровной походкой, слегка откинув голову назад, распрямив плечи и устремив уверенный взгляд прямо вперед – туда, где была расположена ее цель. Казалось, плавное скользящее движение, растянутое в пространстве-времени на многие парсеки-годы… Однажды начавшееся, оно было незыблемым, непоколебимым, то горячим на ощупь, как жерло вулкана, то обжигающе холодным, как космическая пустота. Оно было самодостаточным.

Но…

Сейчас… вот оно, подало голос! И, вроде бы, причина, ради которой она в путь пустилась, была вполне достижима, и, вроде бы, успевала она как раз вовремя, да только поселилась у нее с некоторых пор в голове какая-то необъяснимая сумятица… Даже толком не опишешь, будто что зудело в голове, подталкивая, напоминая… о чем? Она не знала.

Событие Вселенских масштабов! Она же не могла, не имела права!

Для нее существовала только цель, та светилась во тьме впереди, обдавая лицо прохладой нежного, как пух, ласкового солнечного ветра. Дорожка из этого света простиралась у ее ног, сколько хватало глаз, даря уверенность той, что была создана быть Избранной и, что главное, цель давала себя самое. Точное, абсолютное, и до ирреальности верное доказательство нужности и важности существования.

Тьма?..

Если бы не этот странный зуд… Она не помнила, чтобы раньше во время бесконечного пути бывало что-то подобное, всегда только твердость шага и гордость за свою стезю. Это как… это было… словно мрачное, бесформенное, клочковатое, иррегулярное пятно заслонило теплый фокус источника, истина больше не могла заполнить ее всю, без остатка, оставались потерянными какие-то клочки сознания, еще не достаточные, чтобы выковать конкретную мысль, но уже дающие о себе знать.

Так протекали долгие мгновения, на лезвии бритвы, меж двух граней. Если бы подольше… Да только наступил все же тот миг, когда не было уже сил терпеть, когда если что и осталось в голове, то лишь неуверенность, а сумрак… Он уплотнился, с удивлением выдавая в себе человеческие очертания. Тень шла по тропе ровной походкой, слегка откинув голову назад, распрямив плечи и устремив уверенный взгляд прямо вперед – туда, где была расположена ее цель.

Это было как удар. Отражение, собственное отражение, направлялось к ней, все больше и больше закрывая божественный свет впереди. Да божественный ли? Не кажутся ли тебе огромные перепончатые крылья чем-то знакомыми? И только мелькнула мысль, как мгновенно соприкоснулись две жаркие ладони, и разбили мир!

Тьма разлетелась на тысячи дрожащих в агонии осколков, рванулась к земле в отчаянном желании истаять, скрыться с глаз, подальше от ее гнева. Зря. Гнев пропал спустя лишний миг. Сам. Равно как гордость и сила. Осталась только дерзкая, острая, дикая неуверенность. Прикрыв веки, она вдруг отчетливо ощутила дрожь в коленях.

Тьма убралась, и теперь…

Хоть бы она это всё не видела. Как то было раньше.

Включили звук, а она, в отчаянии раскрыв глаза, рванула свое многострадальное, давным-давно позабытое, а теперь немудрено кричащее от ужаса тело вперед.

И пламя вселенского пожара билось вокруг нее, и крик толпы страждущих несся до самых небес, и не было пощады ни слабым, ни сильным! Пепел от пожарища сыпался на головы смертных, не задевая ее, истошный вопль бил в уши – без надежды получить ответ.

Так вот где она шла, отгороженная вечной тьмой, так вот кого она не слышала, углубившись в себя.

В невинном неведении живешь ты, Судьба!

Ведь точно. Не сошла бы она с пути, спасла бы. Всего шаг – и не было бы ничего этого. Миг назад все вошло бы в колею, так гарантировал свет. Сто раз жестокий и лживый, но единственный. Он хотя бы просто был… А теперь нет иной возможности, как просто бежать. Одну вещь она еще может попытаться сделать. Лишь одну. Ту, что стала важнее всего на свете.

Бег среди канонады. Грохот борьбы. И визг пламени. Слишком поздно она поняла, что уже всё.

Ребенок, ее плачущий младенец посреди пламени.

Ланн.

Он погиб.

Всё же.

От собственного дикого крика она проснулась.

«Какой странный сон», – подумала она. И уже спустя минуту всё забыла. Плохое всегда, поначалу, забывается. Если бы совсем позабыть…

..сбой в сети, не установленный источник возмущения..

..купирован..

..продолжаю поиск..

Она попыталась повернулась на спину, но только запуталась ногами в пледе и снова мгновенно заснула, тихонько вздохнув. Организм честно пытался справиться с тем, чем болел ее мозг. Ей нужен был отдых. Память не шутила.

К сожалению, именно память – самая страшная болезнь, ее не излечишь.

Шаг третий: сомнения, разговоры

Рино аккуратно прикрыл за собой дверь, погода на улице была совсем не летняя, а напустить лужу на пол и сырость в комнаты совершенно не хотелось. Наморщив лоб, он некоторое время стоял под мерзостным моросящим дождем, пытаясь вспомнить, видел ли он во время посадки поблизости хоть какой-нибудь облачный фронт. Нет, положительно, отпускная лень зацепила-таки его. Возвращаться в дом и инициализировать установки регулирования климата… это казалось совершенно невыполнимым. Только на тестирование уйдет часа полтора собственного времени. А, ну его!

Рино отмахнулся от раздражения, было бы проблемы. И тут же, поворачивая на заботливо восстановленную к его приезду тропинку, что вилась посреди деревьев, вспомнил, к кому он направлялся. Да, вот это – большая проблема.

Любопытно всё складывалось. Рино даже не знал, как ее зовут, эту странную соседку. А всё произошедшее при их… знакомстве, оно просто не укладывалось в его голове, привыкшей к разумной четкости гвардейской жизни. Так уж получилось, не скажешь, что без должного применения его собственной воли, как будто все иррациональное и неразумное в странных взаимоотношениях между жителями Большой Галактики тихо и мирно оставалось за бортом его личного Т-Робота. А тут… Возвращаясь раз за разом к мысли, что невозможно тут ничего понять, его разум, тем не менее, почему-то стремился к памятным мгновеньям и поражался собственной слабости в попытках осмысления. Даже точной картины происшедшего не удалось сохранить… какие-то сплошные обрывки, осколки.

А было ли всё это на самом деле? Но нет, спасительная ниточка отрицания обрывалась на вахтенном журнале. Там сказано ясно – в доме он действительно был. Что же до обоснования или хоть какого-нибудь разумного объяснения…

«Храните тени», так она сказала. Что же она имела в виду?

И опять отброшено прочь бесполезное метание разума, слишком мало информации.

«Церебр, что ты там вчера говорил про обрыв?»

..вчера в 7.48.00,45 по бортовому времени произошел сбой в системе связи, после этого на протяжении всего времени пребывания на планете бортовыми системами регулярно фиксировались посторонние сигналы неизвестного происхождения..

«Сделай вывод сам, не надо каждый раз забрасывать меня не отфильтрованной информацией!»

..за пределами борта существует сложное сигма- или дзета-поле неизвестной природы, нехватка данных для полноценного анализа, прошу разрешения на запрос Планетарного инфо-центра Ню-Файри..

«Отмена». С него станется запустить спутник и, несмотря на расстояние, приняться связываться… Бортовой церебр, как и он сам до последнего времени, не знал сомнений.

В таких размышлениях Рино совершенно незаметно для себя добрался до самого дома «соседки». Оказывается, если не обращать специально внимание на сам процесс ходьбы при почти вчетверо меньшей гравитации, да еще забыть, что Т-Робота на нем нет, то перемещение по коряжистой лесной почве уже и не кажется таким жутким занятием.

Замерев на секунду у порога, Рино прислушался. Внутри было тихо. Тогда он громко постучал и, подождав для приличия пару секунд, вошел.

Женщина стояла у окна, рассеянно выводя на мокром от холода стекле какой-то рисунок. Что-то очень детское, зайчик-белочка, мальчик-девочка.

– Вы простите меня за то, что произошло вчера.

Она повернулась не сразу, словно не желая выходить из своего созерцательного состояния.

– А что такое было вчера?

Он был удивлен, ее голос был совсем не таким, каким он его воображал. Рино повертел головой по сторонам и счел за лучшее остаться стоять при входе, он лишь немого сменил позу на более, в его понимании, «уютную».

– Ну, я ворвался к вам в дом, вы были абсолютно правы, что…

– Права в чем?..

Пауза. Та-а-ак…

– Ах, я, наконец, вспомнила! Вы вчера вечером приходили, сказали, что мой сосед… а дальше…

Пауза. Рино был так очевиден тот тупик, в который она была поставлена всем этим ненужным разговором, что он поспешил ее прервать.

– Да неважно!

– Да, действительно… Вы знаете, я только на прошлой неделе прибыла сюда из… ох, и не знала, что рядом кто-то есть, так что если что…

– Да ничего, не волнуйтесь, места полно, вы меня совсем не стесняете! Более того, я бы с удовольствием увидел вас как-нибудь у себя дома, вы ведь не откажетесь?

Она усадила его за стол, плавным и очень грациозным движением извлекла из шкафа посуду, налила туда какого-то напитка.

– Я люблю такие уединенные планеты… в них есть что-то неуловимо общее, в них всех. Они кажутся ужасно молодыми, только вчера раз! и появились. Пришли ниоткуда и идут в никуда, ни одному человеку еще не приходило в голову рассчитывать их траекторию, они никак не называются и ничего ни для кого не значат. Это просто красота, возникшая сама собой, палитра брошена на растерзание ветров – ан нет, получается такое, что ни одному художнику не дано сотворить.

– Вы знаете, а я наоборот… Дикая природа как самоцель… – он запнулся, не зная, как выразить. Свет, какие бредни бродят в голове. – Я, напротив, искал что-то такое… близкое. Всё то, что вы сказали, у меня дома само собой возведено в энную степень. Знаете… Он большой, мой дом, на нем есть место и разгулу стихий, и упорядоченности наших городов. А здесь… в Галактике такого не найти, здесь – «или-или», случилось так, я выбрал второе.

– Тогда я не вижу разницы, вопрос только в мотивировке, искать наиболее непохожее из похожих, или искать наименее непохожее из непохожих. А результат… Нашли-то мы одно и то же!

Рино посмотрел в окно на мокрый лес и согласился.

Почему они так сильно друг друга чувствуют? Такие разные, такие страшно далекие друг от друга… Два почти человека, два странных существа, покуда считающие друг друга обычными членами огромного Галактического общества. Они только гораздо позже сумеют сделать иной вывод. Каждый – на свой лад.

– Вам еще налить?

– Да, пожалуй, мне понравилось. Как вы это готовите?

Спустя полчаса такого неторопливого разговора Рино выяснил лишь одно – женщину звали Реанель, по остальным же пунктам в его скудном наборе информации продолжали зиять огромные дыры. Реанель сказала лишь, что «кажется, с кем-то вас перепутала». Выходило, что она даже толком не помнила вчерашний вечер, только всё повторяла, что неважно себя чувствовала.

Более того, на заданный словно вскользь вопрос о том, как она добралась до этой планеты, Реанель непринужденно ответила, что рейсовым лайнером. Рино и ухом не повел, хотя точно знал, что это заведомая чушь. Разговор продолжался еще долго, так и не принеся ответов, покуда Рино не вспомнил, что так и не проверил тот сбой в системе, о котором сообщал церебр. Пришлось откланяться.

Уже у порога она догнала его и снова попросила, как ему показалось, с некоторой растерянностью в голосе, приходить еще. Он честно пообещал.

«Церебр! Напомнить».

..есть!..

Рино сделал два шага во тьму и остановился, с трудом пытаясь осознать, что же ему делать дальше. Нет, действительно, та причина уйти, которую он на ходу придумал, оставалась не больше чем отговоркой. Его сознание впервые за очень долгое время осталось висеть в какой-то странной пустоте, отчего-то заполненной ледяным липким киселем, проникающим во все твои уголки, зудящим на коже, но не дающим ответов. Рино на ощупь отыскал во мгле шершавую колонну ствола, прислонился к ней спиной и, запрокинув голову, вдохнул сырой ночной воздух во всю глубину своих могучих легких. Листва вверху отчего-то разрывала свою густоту, становясь прозрачной кисеей, легко наброшенной на небесную вязь, мерно помигивающую согласно какому-то неуловимому ритму.

Ему редко приходило в голову, что космос может быть таким странным. На Ню-Файри, сквозь тугую мембрану атмосферного слоя эти узоры были видны только графическими схемами приборов контроля, нет в этом ни души, ни жизни, если только поднять Т-Робот туда, в пустоту… Да и там, в общем-то, только гневливая ярость враз обнаженной Вселенной, кругом попросту творится нечто. И оно может существовать только независимо от тебя, являя собой жестокость всего того, что ждет Гвардейца вне пределов его собственного черепа. И вообще, что он, человек, лишенный от рождения самого разумения о «естественной среде», может думать об этом дереве, об этих звездах…

Уходить не хотелось. Хотелось поговорить, но только не так, как там, в доме, а именно побеседовать, когда фразы вплетаются друг в друга, уводя обоих собеседников вдаль, когда самые потаенные мысли могут быть прочитанными от единого движения мускула на лице. Рино еще с памятного первого посещения Галактики задался целью научиться понимать эту странную пластику, раз и навсегда ставшую для него если не главным, то уж точно достаточно коротким путем к пониманию странной штуки под названием «большое человечество». Вот и сейчас, уже совершенно отчетливо ощущая тихое дыхание на уровне груди, он продолжал вспоминать ее гримаски, думая про себя, что же на самом деле означал их невразумительный разговор, что хотели они друг другу сообщить, да так и не сумели…

– Вы не ушли… а как же ваши неполадки?

Голос доносился со странного направления. Рино с удивлением осознал, что он выше Реанель больше чем на две головы. Нависнув рушащейся башней над ее тенью, он произнес:

– А вы действительно полагаете, что их нет?

Реанель пожала плечами и отчего-то коснулась самыми кончиками пальцев его груди. Ему захотелось отодвинуться, но он перетерпел.

– Скажем так, я немного имею представление о том, кто вы и откуда сюда прибыли. Мне непонятно другое. Если вы действительно тот, кем кажетесь, то почему вместо того, чтобы со всевозможной скоростью двигаться в направлении означенной неисправности, замерли здесь подобно каменной глыбе и любуетесь звездами. И ещё. Откуда только у меня столь необычная осведомленность. Может, вы сможете ответить эти вопросы?

Она вскинула голову и умудрилась даже в такой темноте уцепиться за его сузившиеся в гневе зрачки.

Рино настолько вышел из себя, что даже не смог дослушать ее слова до конца. «Любуетесь!», – фыркнул он.

– А вы, вы, жительница Галактики, что мне можете сказать вы? Отчего вы не начинаете жалеть меня, отчего не шарахаетесь при возможности в сторону, дабы уберечь свою возвышенную утонченность от грубых прикосновений солдафона, тупой железяки, придатка собственной машины, не способного к чувствам? Или вы настолько хорошо теперь собой владеете, что в вас даже взыграла исследовательская жилка?

Реанель опустила взгляд и тихонько вздохнула.

– А знаете, как таких людей называют Вечные? Они их зовут Гостями или Детьми Третьей Эпохи…

Словно решившись на что-то, она взяла его за руку и повлекла за собой, бормоча словно самой себе:

– Расскажите всё, что сейчас несется в ваших мыслях, мне почему-то кажется, что впоследствии мы прекрасно поймем, такова ли я на самом деле, какой вы меня описали… поверьте, мне это самой интересно.

Шаг в сторону: испуганная тьмой

Если бы случайно и нашелся тот, кто спросил бы его об этом, Рино все равно не ответил бы. Не смог. Не сумел бы. Он всю жизнь прожил на планетах бушующих энергий, но отнюдь не бушующих страстей, как ему понять, что же это было такое. Та сцена, произошедшая при его знакомстве с соседкой, даже ее было не понять, куда уж тут-то…

Рино тогда точно спал – отладка непослушного модуля длилась около двадцати часов – занятие увлекательное, но сжирающее массу сил. Его привычно сморило прямо в агравитационной подвеске пилотского «кокона», так что недоуменно попискивающий церебр отключил системы связи и принялся, как обычно, ждать. Спал Рино ужасно беспокойно, не то догонял, не то убегал от кого-то, литые мышцы конвульсивно вздрагивали, на лице застыло совершенно необычное для него выражение беспокойства. Огромное сердце билось в бешеном ритме. Неконтролируемый поток информации, констатировали бортовые системы. Решение отключиться было правильным.

Казалось, будто он плывет среди бушующих иссиня-черных волн, плывет изо всех сил, с надрывом, с хрипом, рвущимся изо рта, с дрожью во всем теле. Он кого-то спасал… Доплыть, достигнуть вожделенной суши, и тогда та (он вдруг совершенно отчетливо понял, что это именно она), о ком он так неотрывно думал, будет спасена, избавится, наконец, от жути шторма, что бил в глаза и уши всю жизнь, всю долгую, красочную и такую чужую жизнь. Никогда раньше Рино не ощущал страха. Вернее думал, что ощущал. Не то это было, ох, не то… Не та чудовищная боль в груди, что захлестывает чувства, что топит сознание, утягивая его на дно клокочущей стихии. А волны ярились, огромные валы безумствовали, вновь и вновь отбрасывая его от вожделенного берега и осыпая вслед солнечными каплями брызг. Пресные воды плакали соленым…

Что может быть страшнее одиночества посреди праздника жизни, что может быть ужаснее холодного наблюдение там, где другие просто живут… Маленькое, так и не родившееся существо было призвано высшими силами вершить их непонятную волю. Жестокость и смерть стали твоей судьбой, ласковая моя, но даже это не смогло убить в тебе человека… как же нужно любить жизнь, чтобы стать в таком жутком мире личностью, способной сострадать, любить, жалеть. Этот взгляд, как я мог его не почувствовать в самый первый миг?!! При малейшей попытке моего слабого сознания поставить себя на твое место, сюда, за правое плечо, где уголок зрения уже не может ничего разобрать, где затаилась квинтэссенция вселенской скорби и небесной же ласки, оно, сознание, чувствует такой ужас, что тут же бежит, склоняясь под плетями солнечного ветра, бежит куда угодно, лишь бы уйти, забыть, постараться забыть…

И тут он, отчаявшийся, почти сломленный, выпал с вершины бессчетного гребня на сухой, шуршащий ласково и призывно песок. Распластав тело по внезапно обретенной тверди, такой желанной, но дотоле казавшейся недоступной, он зарыдал. Отчаянно, в голос! Так могут плакать только мужчины. И только от счастья. А ведь он в душе не верил, что доживет. Ведь так? Он поднял мокрое от слез лицо и посмотрел себе за спину.

Озеро. Маленькое, идеально круглое, уютное, отсюда этот океан страха и жестокой схватки со стихией выглядел блюдцем голубой воды посреди вечного рая. Где-то он такое уже видел, да только то было на другой планете, оно там упрятано за огромным горным кряжем, там тишина и спокойствие казались естественными, а это… Оно просто было таким теперь. Оно просто было таким всегда, нужно было только понять, что это так. Теперь, когда он доплыл, что такое былой чудовищный ураган, завывавший у него под черепом? Страх памяти – детский страх, Рино им переболел давным-давно. Стоит прижаться щекой к песку, как он затихает, затихает…

Давая успокоение телу и душе.

Посмотреть вперед он сумел не сразу, словно держало его что-то, не давало двигаться, грозя сломить волю. Но он оказался сильнее. Пески, девственно-чистые пески кругом. Ни морщинки, ни камешка, одно серебристо-желтое море. И едва заметная точка вдали.

Сердце бухнуло и снова понеслось вперед в бешеном скаче. До сих пор, при всех волнениях оно – как метроном, раз за разом повторяя ритм, ни сомнений, ни стонов, будто самоутверждаясь в этом спокойствии, отстраненности бытия. А теперь вот сдало. Сдалось.

Она стояла там, где все еще царил ураганный ветер, и искала, искала глазами что-то… Она искала его, такого далекого, но уже такого близкого. Он мог в этом поклясться.

Девочка моя…

Он вскинул свое тело навстречу цели, разбросав на ветру ослабевшие руки и глядя только вперед. Он не уступит ветру, не отвернется.

И побежал.

«Мы живем в мертвых скорлупах, оживающих только в нашем воображении. Мы движемся в несуществующих пространствах, мы безумно далеки не только от вас, но даже друг от друга, даже от самих себя. Стремленье скромно зайти в гости к собственному телу можно понять, только позабыв, как же оно на самом деле выглядит. Мы могущественны как никто из людей, мы сильнее тех, что человечество называло своими богами, но вместе с тем не ошибитесь, уяснив для себя, что Гвардия зачинает, вынашивает и рожает своих детей с помощью сложнейших, но все-таки механизмов. Не оттого, что мы слабее любим, не оттого, что мы не умеем уйти от навязанной нам действительности, не потому, что мы уже перестали быть тем, чем мы были когда-то… За каждым креслом-подвеской Пилота всегда стоит гостевое кресло, да вот оно пустует…

Попросту потому, что Гвардия занимается делом, которое сделать больше некому. Мы страшно заняты, чтобы позволить себе лишнее, но раз в несколько наших лет приходит мгновенье, когда нельзя терпеть, когда хочешь чуточку пожить. Это редкость, ценимая именно за то, что не каждый день. Не абы что и не абы как. Это как любовь, но только та любовь, которая до смерти. Ты приходишь в комнату, которая едва тебя вмещает, хрупкое убранство которой способно погибнуть от единого твоего неловкого движения, ты стоишь и готов разрыдаться. Стоишь пару секунд и уходишь туда, в мир фантомов и гневных всплесков энергий… Видишь, у нас тоже есть свои храмы, свои святилища духа человеческого, пусть у каждого свои, но не так ли все устроено и у вас?!!

Я там не был давным-давно, с тех пор, как регулярно стал посещать Большую Галактику… Великий Странник-Прародитель, как же долго!»

А маленькая обнаженная фигурка девочки с длинными развевающимися пепельными волосами и бездонно-голубыми глазами, беззащитная фигурка ангела всё ждала его. И улыбалась. Он здесь. Он – с ней. И этого ей было совершенно достаточно.

Несмотря ни на что…

Когда он упал перед ней на колени и прижался к ней мокрым от слез лицом, она просто обняла его своими тоненькими ручками и погладила ласково по коротко стриженой голове. Даря покой, даря успокоение. Быть может, она ему что-то говорила, но он не слышал, отчаянный ветер вырывал слова и уносил вдаль, а он всё прижимал детское тельце к себе, чувствовал теплую, нежную кожу и пытался успокоиться.

– Как я мог жить всё это время и не знать, что ты – есть?!!

Он не поднял голову и не попытался понять, слышит ли она его, он просто это сказал, так как должен был, пусть и не услышать ему ответа.

– Ты молодец. Ты сделал, что мог. Ты спас меня. Ты – мой спаситель.

Девочка моя…

Он схватил ее ладошку и прижал к своим губам жестом признательности и благоговения. А ведь они с ней как близнецы, почему-то пришло в голову.

Однажды прикоснувшись, он уже не мог отпустить ее ни на миг.

Но уже чувствовал, что найдя – теряет ее с неотвратимостью самого Времени.

– Да.

Она читала его мысли.

Нет, она просто подумала о том же.

Она кричала:

– Ты прав. Как всегда. Спасибо тебе за то, что ты меня отпускаешь. Нет слов, которые выразили бы тебе всю благодарность, но теперь ты останешься один.

Ведь ты и был один? Совсем…

Как спорить? Как спорить с самим собой?!! Он – в ней, но она уже не в нем.

Я – такой же, как и весь этот мир, беспощадный, горький, сильный и слабый, сострадающий и думающий, но только в меру толики способностей, временами шумный, а иногда тихий, почему же именно мне досталась эта доля, быть с тобой в этот, самый жуткий, твой последний миг, почему только сейчас я понял это? О, Ангел, где ты сейчас?!!

И тогда он осторожно посадил ее к себе на колени, долго и печально глядя в бездонно-голубые глаза, и зашептал напоследок, горячо и страстно:

– Не кричи так, прошу, если маленькие девочки в детстве так сильно кричат, то потом голос у них становится как у меня – грубый и жесткий…

И еще:

– Я люблю тебя, Ангел.

Шаг четвертый: встреча посреди страха

Рино проснулся в каком-то странном возбуждении. Еще не открыв мозг рецепторам Т-Робота, он почувствовал, как его колотит. Сна он не помнил, но оставалось впечатление, что это состояние исходит оттуда, со дна неведомой никому пропасти неосознанного. Запомнились только странные глаза, глядевшие на него откуда-то сверху. И тут же вспомнилась Реанель. Она и тот взор, они были каким-то образом связаны. Беспокойство усилилось так резко, что он, тут же, не взирая на протесты церебра, полностью сорвал связь, торопясь сделать то, что ему подсказывало подсознание – убраться прочь от этого двухсотметрового склепа, одетого в броню из силовых полей. Впервые в жизни он тяготился тем, что и было самой его жизнью.

Ему было тяжко в этом мире следа.

Под сенью леса царило всё то же спокойствие шелеста, лишь редкий комочек живого существа пересекал спокойный воздух. Но каким неуместным казалось теперь ему это спокойствие…

..Пилот! опасность!!! назад!.. обрыв.. поиск..

Рино не слышал, как не слышал многое до этого. Когда-то, давно, еще на Альфе, сказал ему наставник: «…мужчина тем и отличается от просто солдата, что он не нуждается в оправдании, он не скрывает смысл поступков за словами Долг и Честь, он просто поступает так, чтобы эти слова не потеряли свой смысл». Приказ – всегда оправдание. Отвечать за дела свои – вот в чем могущество, вот в чем сила, а не в груде умного железа, оно может лишь подкрепить то, что ты уже имеешь.

Растет беспокойство, но он продолжает гасить реакции тренированного тела. Идти размеренно – так сложно. И он все смотрел, смотрел прямо вперед, словно знал. Словно ждал.

Реанель бежала ему навстречу. Вновь рыдая. Снова в слезах. Бежала, не замечая стегающие по лицу ветви, не глядя под ноги. Да видела ли она хоть что-нибудь вокруг себя?!! Завидев вдали ее фигуру, Рино тотчас остановился, будто опасаясь, что она так и промчится мимо, будет бежать, бежать куда-то… пока не упадет. На этот раз все стало так просто представить.

Она снова билась страданием о его грудь, а он снова пытался ее успокоить. Но, вместе с тем, стал появляться в бушующей эмоции какой-то привкус… обреченности, что ли. И еще. Она теперь четко сознавала, что он – это он, Гвардеец Ринатрон Саймон, Пилот Ню-Файринской Гвардии Космо-флота Галактики Сайриус. Никто другой.

– Рино, он прилетел!!! Что мне делать, слышишь, я не могу, не могу так! Почему всё так страшно?!!

Хоть что-то почти разумное. Похоже, начала успокаиваться. Сколько же гнулась эта чудовищная пружина, чтобы в один момент начать так корежить человека?

– Кто это – он?

Она не обращала на этот яркий взор ровным счетом никакого внимания. Ее кулачки сжимали его куртку, стараясь приблизить к себе его безжизненное лицо, разглядеть в этих глазах разум.

– Я сегодня вспомнила, как мы встретились. Извини меня, Рино, но я тогда не могла ничего с собой поделать, ты… ты словно на счастье здесь очутился, я бы с ума сошла в одиночестве. А теперь… О, Галактика, он прилетел, сам сюда прилетел, я уже чувствую его рядом… совсем рядом…

Рино продолжал ничего не понимать, но ходу ее мыслей не мешал. Пусть выговорится, успокоится – сама все расскажет. Только подумал и погладил ее по голове. Реанель потянулась навстречу ласке, как бездомный зверек, всем телом, каждой клеточкой. Кулачки безвольно разжались.

– Я так не могу больше, Рино, у меня такой хаос в голове… ты можешь себе представить, как раз за разом вспоминаешь что-то, не помня, что это было, но каждый раз чувствуешь себя последней тварью…

– Реанель…

– Это действительно оно, мое прошлое, но… как я могла прожить столько жизней? Со всем этим.

Рино тем более не знал, но… смутные тени подозрений начали настойчиво шевелиться под черепной коробкой. Они пугали. Даже одни они.

Он сорвал с себя эту наспех захваченную из «раздевалки» куртку и набросил на ее дрожащие плечи. Она, вроде, почти пришла в себя.

– Пойдем, Реанель, не здесь же стоять. Он прилетит, ничего не поделаешь, но стоять вот тут… так… это неверно. Холодно.

– Правда, холодно? – ее лицо оторвалось от его груди и заглянуло куда-то вверх, сквозь него, в небо.

– Да, правда.

..Пилот, если слышите, на орбиту планеты выходит посторонний корабль, у меня нет возможности сличить опоз..

Они медленно и осторожно шли через лесные дебри, не разбирая дороги, глядя только себе под ноги. До ее дома было еще далековато, нужно, чтобы она успокоилась. Это неправильно, все время находиться в таком состоянии.

Теперь она молчала, а он говорил.

Все, что только первое в голову приходило. Что местные травы дают чудесного вкуса настои, что было бы очень неплохо разжечь в ее доме камин («Ведь у тебя там есть камин?»), и вообще, всё рано или поздно образуется. Нес полную чушь.

– Возможно.

Он посмотрел на ее склоненную голову.

Странная женщина, очень большая тяжесть на плечах и такой ужас на лице… Рино не мог понять, сколько ни старался. Тьма, он оказался на месте другого человека, тот был добрее, способнее к простым эмоциям… человечнее.

– Возможно…

Ну, хоть с этим согласилась. Хотя уверенности в ее словах было меньше малого.

Знакомый дом, крыльцо памятное…

Ну, подождем того, что случится.

Шаг пятый: гости прошлого

Они сидели за тем же столом. У Рино в руке охлаждалась та самая чашка с напитком, Реанель умылась по его настоянию и теперь выглядела вполне прилично, сидя напротив него. Склоненная голова, глаза под умным выпуклым лбом смотрели куда-то в сторону, весь ее вид теперь говорил о расслабленном ожидании. Длинные белые пальцы то и дело начинали плавно скользить по крышке стола, выводя мягкие кривые вслед неведомым ему мыслям.

Рино поймал себя на том, что его правая нога тоже начала раскачиваться, вторя какому-то странному ритму. Раз-два… пауза. Раз-два…

Что-то порождало этот ритм. Но что?

Рино прислушался на минутку к своим ощущениям, затем резко обернулся назад. Прямо за ним у стены стоял странный механизм, в закрытом деревянном кожухе за слоем прозрачного пластика покачивался тяжелый цилиндр, отбивая почти неслышно тот самый странный ритм, что так захватывал.

Раз-два… пауза. Раз-два…

Размеренность и стабильность процесса подкрадывались незаметно, так что пока не вживешься в него, пока не проникнет он в самые твои глубины, не сможешь ты ничего заметить. Рино отвернулся и подумал, что вся его жизнь наполнена такими вот ящиками. А захватят они тебя, так ты и не можешь уж ничего поделать, только подумаешь про себя «что такого?», да и бросаешь все на волю ветра, а там… Всеми правит незримый процесс.

А ящик этот… он узнал его. Это были часы. Самые обыкновенные часы, ну, разве что механические. Неверно идущие, как сама жизнь.

Рино неловко поменял позу, излишне резко утвердив обе ноги на полу, но Реанель даже не взглянула на пролитый напиток, темно-бурой лужицей растекшийся по столешнице. Она задумалась.

Так, в тишине, прошло сколько-то времени. Рино впервые до такой степени абстрагировался, пусть неосознанно, от течения времени. Ему просто это было неинтересно. Почему? Он, опять-таки, не смог бы ответить.

Нужно было просто подождать, и он сделал это. В тот момент, когда часы вдруг натужно зашумели и принялись раз за разом воспроизводить странный, протяжный, идущий из самой его глубины звук, дверь открылась и на пороге комнаты показался человек.

Даже не принимая в рассмотрение обстоятельства его появления, что-то в нем изначально вызывало любопытство. Одетый исключительно в черное, он двигался с необыкновенной легкостью. Гибкость его движений, пока он перетекал в комнату, завораживала. Рино привык к другому: идти прямо, мощно, напролом, покуда хватит сил. Этот же, казалось, легко мог пройти сквозь отряд бойцов, даже не заметив преграды.

Надо же, он искренне полагал, что школа ирнов больше не существует… Рино принял собрата-воина должным образом. Кивнул вошедшему и мысленно транслировал идентификатор, с удовольствием приняв ответ.

Да, всё именно так, как он предположил.

Реанель подняла голову только спустя какое-то мгновение.

Улыбнулась какой-то тихой улыбкой.

– Ланн, заходи, садись. Я так ждала тебя.

Ланн кивнул и проскользнул к ним, заняв единственный оставшийся свободным предмет мебели – кресло. Кивком поблагодарил за протянутую Рино кружку. Свободно распластался на сидении – так, что его долговязые ноги оказались далеко под столом.

Продолжение книги

Нумерология или жизненные коды даты рождения. Потенциал личности

2024-06-30 11:38:00

tinkoff_97443

В общих чертах, если не вдаваться в подробности книга хорошая, но мне не хватило разжеванности, остались вопросы. Одной этой книги будет явно недостаточно даже для базовых знаний, поскольку автор делает отсылки на другие свои издания, что опять же, не дает в полной мере усвоить данный материал в полноценном объеме. Для совсем поверхностного анализа - вполне.

Бедовый месяц

2024-06-29 17:20:00

User72165-1

Большое спасибо автору за юмор, за испытания и перипетии для всех действующих лиц Спойлерза такой неожиданный «медовый месяц», который, действительно, оказался бедовым для главных героев и счастливый конец истории.

Паутина чужих желаний

2024-06-27 10:32:00

Ирина

Люблю Татьяну Корсакову! Всё книги читаются на одном дыхании, вот и эта не стала исключением. Лёгкий слог , интересный сюжет. Рекомендую к прочтению!

Перемирие бесплатное чтение

В миру

Пирамида

Страх памяти

Вход на сайт