Дилетантские детективы с животными бесплатное чтение

Детектив с кошкой

Этот рассказ я буду вести от первого лица, так, что представлюсь сразу – Кузнецова Елена Николаевна, старший научный сотрудник, кандидат биологических наук.

Всё это произошло, когда наша лаборатория, как это принято говорить, стояла на пороге одного из величайших открытий современности. Так как над этой проблемой работали лучшие умы во многих странах мира, и мы лишь по счастливой случайности оказались немного впереди остальных, все работы лаборатории были тщательно засекречены. В наш лабораторный отсек можно было входить только по специальному допуску, который, помимо сотрудников лаборатории, был только у директора Института –Александра Анатольевича Попова и у главного секретчика – Владимира Евгеньевича Коршунова.

Штат лаборатории состоял из девяти человек: руководителя лаборатории, профессора Павла Петровича Волкова, двух старших научных сотрудников – доктора биологических наук Игоря Алексеевича Младова и меня, научного сотрудника Геннадия Андреевича Иванчикова, трёх МНСов1 – Анны Жариковой, Марии Коротковой и Ивана Горелого, да двух лаборантов – почтеннейшей Зинаиды Владимировны, и Аллочки.

Когда мы вышли на последний этап работы, и нас, из соображений секретности, заставили держать лабораторных животных в нашем же лабораторном отсеке, я уговорила Павла Петровича зачислить в штат лаборатории сотрудника вивария Мишеньку.

Честно говоря, я имела тут свой небольшой шкурный интерес. Мишенька и его родители жили со мной на одной лестничной площадке. Мне были симпатичны эти люди. Мишенька страдал синдромом Дауна. Сколько сил и терпения затратили его родители, чтобы социализировать сына. Как они гордились тем, что Мишеньку приняли на работу в такой серьёзный институт, а если парнишка будет отмечен, как один из участников нашей разработки, хотя бы грамотой, то родители будут просто на седьмом небе от счастья.

Мишенька мне нравился. Несмотря на свой недуг, он был очень приветливым, аккуратным и исполнительным. И главное, очень любил животных, и замечательно за ними ухаживал.

Я прошу прощения за столь длинную преамбулу, но, боюсь, иначе не смогла бы вас ввести в курс дела. Просто дело в том, что меня зовут Елена Николаевна, а не Антон Павлович, и краткость изложения мне не свойственна. Скорее напротив, я страдаю излишней дотошностью, доходящей порой до откровенного занудства.

Итак, мы вышли в своей работе на «финишную прямую». Мы провели множество экспериментов in vitro2 и in vivo3, и начальство уже поторапливало Волкова, однако профессор, решил поставить ещё несколько узко направленных контрольных опытов, чтобы иметь возможность смоделировать отдалённые результаты действия препарата на организм.

И вдруг, произошло нечто совершенно необъяснимое. Все экспериментальные животные в группе «А» в одно недоброе утро внезапно были обнаружены погибшими. Едва Павлу Петровичу доложили об этом, как у бедняги случился инсульт.

Из соображений секретности (будь она неладна!), профессора, после оказания первой необходимой медицинской помощи было решено не помещать в стационар, а лечить дома под наблюдением нашего институтского врача и секретчика Коршунова.

Уход за профессором возлагался на плечи женской части работников лаборатории, потому, как всем известно, что если мужчина не профессиональный медик, то в уходе за больным от него никакой пользы, кроме вреда. Ночные дежурства взяла на себя, за определённую плату, разумеется, супруга Коршунова, по прозвищу Кагебесса. Единственная из нас, к слову сказать, профессиональная медсестра.

Первой на дежурство заступила Мария Короткова, потом её должна была сменить Аллочка, а я сразу занялась выяснением причин массовой гибели лабораторных животных.

Впрочем, долгой экспертизы не понадобилось. Бедные лабораторные мыши были отравлены мышьяком, причём отрава была добавлена в поилки и кормушки в таких количествах, что могла уморить не только мышей, но и существ куда более крупных, включая человека.

Поэтому уже на следующий день, оформив должным образом результаты экспертизы, я в обед отправилась в фермерский магазин, где Павел Петрович, большой любитель молочных продуктов, всегда закупался, справедливо полагая, что коровье молоко – это только то, что надоили у живой коровы, а вовсе не продукт хитроумного лабораторного синтеза.

Приобретя нужные продукты, я на полчаса заглянула в лабораторию, чтобы дать задание Аллочке, пришедшей на работу к обеду после вчерашнего вечернего дежурства, и отправилась к Волкову на смену дежурившей там с самого утра Анне Жариковой.

Едва я вошла в прихожую, как ко мне с требовательным мяуканьем выскочили профессорские любимцы: кот Жмур и кошка Абсцисса. Не знаю, что сподвигло покойную жену профессора мою институтскую подругу Сонечку, назвать своих животных такими странными именами, но их звали именно так. С Абсциссой и Жмуром мы были знакомы уже более десяти лет, и теперь зверушки мне явно жаловались на болезнь хозяина, на присутствие в доме посторонних и на отсутствие в кормушках молока.

– Как Павел Петрович? – Спросила я, раздеваясь в прихожей.

– Пока без изменений, – ответила Анна, – доктор приезжал два раза, капельницу ставил, уколы делал, директор заглядывал, а Коршунов и сейчас здесь.

Из комнаты вышел наш главный секретчик и вместо приветствия спросил:

– Елена Николаевна, сможете унять кошаков? А то постоянно орут, то вместе, то по очереди.

– Да, Владимир Евгеньевич, сейчас я руки помою, молочка им налью, и они успокоятся.

А дальше произошло ужасное.

Едва Жмур, всегда отличавшийся неумеренной прожорливостью, жадно выхлебал молоко, он действительно успокоился, причём навсегда, а у Абсциссы, с меньшей жадностью, накинувшейся на еду, начались судороги, свидетельствующие о сильном отравлении.

Коршунов и Анна смотрели то на меня, то на животных с нескрываемым ужасом. Кажется, они заподозрили меня в покушении на жизнь профессора Волкова, молоко-то предназначалось в основном ему.

Ладно, с подозрениями разберёмся потом.

Абсциссу удалось откачать. Я сделала ей промывание желудка и поставила капельницу, потом собрав всё, что могло вызвать отравление животных и, упаковав трупик Жмура, вызвала такси и помчалась в лабораторию, пообещав Анне прислать ей кого-нибудь на смену.

Но неприятности, отпущенные на сегодняшний день, всё не кончались. По непонятной причине институтский лифт, на котором я поднималась в наш отсек, вышел из строя, и мне пришлось провести в его кабине без малого час. В лифте мобильная связь почти не работает, и я билась, как муха об стекло, пока меня не обнаружили.

А когда меня, наконец, вызволили, Коршунов, умудрившийся оказаться в лаборатории раньше меня, сообщил мне, что Мишенька пятнадцать минут назад выбросился из окна нашего лабораторного отсека с шестого этажа.

– Видимо вашего протеже, Елена Николаевна, совесть замучила за погубленный опыт, и болезнь профессора.

Я прижалась лбом к ледяной дверце лифта. Бедный Мишенька! В самоубийство несчастного мальчика-дауна я не поверила ни на минуту, но у кого могла подняться рука на него, я не могла даже предположить.

В довершение ко всему, когда я услышала про гибель Мишеньки, сумки с пробами отравленного молока выпали у меня из рук. Молоко разлилось, и теперь пытаться определить в нём что-то, кроме грязи с пола, на мой взгляд, было просто невозможно.

Коршунов кривовато усмехнулся, полагая, что я уничтожила пробы нарочно.

Я теперь становилась подозреваемой номер один. Все сотрудники просто шарахались от меня, уверенные, что это я страшная отравительница, и сейчас поубиваю тут вообще всех, к бесу.

Вскоре появились наш директор и полицейские. Коршунов метнулся к старшему группы и что-то зашептал ему на ухо, кивая в мою сторону. Наверно, предлагая меня тут же взять под стражу и заковать в наручники.

Но полицейский брезгливо отстранился от нашего секретчика, и громко сказал, что и у него, следователя Мосина, а также у оперативников и экспертов достаточно высокая квалификация, чтобы во всём разобраться самостоятельно.

Нас всех, включая директора и Коршунова, собрали в препараторской и один из полицейских стал записывать наши паспортные данные. Мы провели в препараторской уже довольно много времени, когда зазвонил телефон. Директор схватил трубку. Я не слышала, его телефонного собеседника, но по тому, как вытянулось директорское лицо, поняла, что случилось ещё что-то ужасное.

– Господин полицейский, мне необходимо срочно уехать.

– Что случилось?

– Видите ли, руководитель лаборатории, профессор Волков, лежит дома с инсультом, сейчас позвонила наша сотрудница, которая находится рядом с ним, и сказала, что профессору стало хуже.

– А почему больной с инсультом лежит дома, а не в больнице?

– Из соображений секретности, – раньше директора ответил Коршунов, – вы не понимаете, у нас очень важная и секретная разработка.

– Я понимаю, – спокойно отозвался оперативник, – только у вас уже один человек погиб, сейчас вы рискуете жизнью ещё одного человека. Не слишком ли высокая плата за ваши секреты? Пусть сотрудница, которая дежурит у профессора, вызывает «Скорую». И, если врачи будут настаивать на госпитализации, профессора следует немедленно класть в больницу.

– Я должен быть там! – Крикнул Коршунов.

– Вы врач?

– Нет, но…

– Вот и побудьте здесь. Это сейчас важнее.

Честное слово, мне вдруг показалось, что сейчас произойдёт ещё одно убийство, и жертвой его станет полицейский!

Несмотря на то, что я, по всем приметам, должна бы числится в подозреваемых номер один, на допрос меня вызвали далеко не первой. Вызываемые на допрос, в препараторскую не возвращались, но отпускали их домой, или переводили в какое-то другое помещение, никто из нас не знал.

В конце концов, нас в препараторской осталось двое: я и Иванчиков. По мере убывания народа в препараторской, Иванчиков нервничал всё сильнее. А когда полицейские увели Зинаиду Владимировну, бедняга вскочил и забегал по комнате.

– Ну, вот, теперь ясно, что мы с вами главные подозреваемые, – чуть не взвизгнул он.

– Да, Господь с вами, Геннадий Андреевич, с чего вы это взяли?

– Всех уже допросили, и теперь возьмутся за нас во всеоружии!

– Геннадий Андреевич, ну, можно предположить, что это я отравила профессорских кошек, а потом сознательно уничтожила улики, но вас-то в чём можно заподозрить?

– Я после развода ипотеку взял!

– Тем более, вы заинтересованы в получении премии.

– Вы что, не понимаете, что за продажу формулы нашего катализатора, конкурирующие организации готовы заплатить гораздо больше?

– Да успокойтесь, вы, Геннадий Андреевич, вы на шпиона похожи, как я с моими килограммами на Майю Плисецкую. Да и не знаете вы этой формулы. Мы же с этой секретностью, будь она неладна, друг от друга уже прячемся.

– Ой, а ведь и верно, толком не знаю, я ведь в основном на статистике сидел.

– Ну, вот, значит, и бояться вам нечего.

Наконец и меня вызвали на допрос.

Допрашивал меня сам следователь Мосин.

– Так, Елена Николаевна Кузнецова. Елена Николаевна, пожалуйста, расскажите, что у вас тут происходит.

– Господин следователь, я понимаю, что вопросы задаёте здесь вы, но можно один маленький вопрос? Как там профессор Волков? Понимаете, мы с Пашкой и Сонечкой, это его покойная жена, с первого курса дружили.

– Волков госпитализирован, подробностей, к сожалению, не знаю.

– Спасибо и на этом. Так вот, вчера утром мы обнаружили, что все животные в экспериментальной группе «А» погибли. Как мне удалось установить, мыши были отравлены мышьяком. Соответствующие записи по экспертизе содержимого поилок и кормушек, а также результаты вскрытия, вы найдёте в журнале.

– Насколько я понял, животные погибли только в одной из четырёх групп. Почему это так огорчило профессора?

– Видите ли, эксперимент построен таким образом, что выпадение любой из групп, будь то «А», «В» или «С», делает его продолжение бессмысленным. А группа «D», вообще контрольная. Так, что остальных мы просто забили.

– А чем вы забиваете экспериментальных животных?

– Эфиром.

– Не мышьяком? Точно?

– Точно эфиром, который мы официально получаем с медицинского склада, а при списании на каждый флакон сто бумажек заполняем.

– Ну, что же, это облегчит нашу работу. А скажите мне, Елена Николаевна, что это за история с отравленными кошками?

– Я сама ничего не понимаю. Молоко и другие продукты я купила в фермерском магазине тут рядом, за углом. Волков всегда там покупал, это его ещё Сонечка приучила. Раньше ничего подобного не случалось.

– После магазина вы сразу поехали к Волкову?

– Нет, я минут на двадцать-тридцать зашла в лабораторию, мне надо было дать задание лаборанту Меркурьевой.

– Где была сумка с продуктами?

– Я её оставила в раздевалке. Я не собиралась надолго задерживаться и не стала перекладывать молоко и творог в холодильник. Но, судя по тому, какая быстрая реакция была у животных, речь не идёт о банальном пищевом отравлении. К сожалению, что именно было в молоке, по-видимому, мы уже не сможем узнать. Когда мне сказали про Мишеньку, я сумки уронила и все разлила.

– Об этом не волнуйтесь. Наши эксперты всё сумеют выяснить. А как так получилось, что вы застряли в лифте?

– Понятия не имею. Но если вы полагаете, что я это сделала нарочно, потому как мне доставило удовольствие часовое сидение в тёмном лифте с неизвестной отравой и мёртвым котом в руках…

– Зато алиби у вас железное.

– Алиби? Значит, Мишеньку всё-таки убили? Так я и думала.

– Почему?

– Во-первых, когда человек самоубивается, вряд ли говорят об алиби, а во-вторых, мальчик был инвалидом детства. У него болезнь Дауна. Я не психиатр, но мне кажется, что в бедную Мишенькину голову мысль о самоубийстве, да ещё таком демонстративном, вряд ли могла прийти.

– А как вы полагаете, Михаил Ланской мог бы отравить мышей?

– Он ухаживал за ними, чистил, кормил, поил. А вот отравить… Ну, во-первых, где бы он взял мышьяк? Да и вряд ли он знал о нём. Во-вторых, он точно не понимал значимости опыта и взаимосвязанности всех трёх групп. Ну, и наконец… Понимаете, Мишенька очень любил животных, жалел их. Мы ему даже никогда не говорили, о том, что забиваем их, по окончании опыта. Мы уверяли его, что зверушки закончили работу здесь и переехали в другой институт. Мишенька мог дать отраву мышам только в том случае, если бы кто-то из сотрудников сказал ему, что это какие-то витамины или что-то в этом роде…

– А кто мог это ему сказать?

– Вас интересует, кого послушался бы Миша, или кому это было выгодно?

– И то и другое.

– Ну, послушался бы мальчик любого, для него все начальники от директора до лаборанта, а вот ответа на второй вопрос я не знаю. Понимаете, мы не одни работаем над этой проблемой. Приоритет в разработке позволит нам рассчитывать не только на престиж, на серьёзных покупателей нашего продукта и всякие там гранты, но и значительные премиальные. Наш директор полагает, что мы можем и на Нобелевскую премию претендовать. Да, нам удалось подобрать катализатор, позволяющий получать стабильный препарат с нужными свойствами, поэтому мы немного вырвались вперёд. Но наши коллеги-конкуренты тоже щи лаптем не хлебают. Японцы нам в затылок дышат, и в Институте Пастера близки к решению, так что любая задержка в нашей работе никому из нас не выгодна.

– Как я понял из ваших слов, никто из своих не заинтересован в отравлении животных.

– А чужие здесь не ходят. К сожалению.

– Спасибо, Елена Николаевна, я всё понял, вы можете идти.

Оказалось, что никто из наших домой не ушёл, а все сгрудились в кабинете Волкова. Там же была и Анна.

– Аня, как профессор?

– Врачи «Скорой» предполагают вторичное кровоизлияние.

– Паршиво!

– Ага, – Анна шмыгнула носом, потом кивнула на перевозку, стоявшую на подоконнике, – Елена Николаевна, я вам кошку привезла.

– Зачем?

– Там квартиру опечатали.

– Понятно.

Вот ещё проблема. Теперь Абсциссу придётся кому-то пристраивать.

В эту минуту в кабинет ввалился взъерошенный Иванчиков.

– Меня отпустили! Под подписку! – Радостно завопил он.

– Замечательно, – отозвался директор, – а теперь, когда мы все в сборе, уважаемые коллеги, прошу минуту внимания. Ни для кого из вас не секрет, что большая и многотрудная работа практически завершена. И перед лабораторией и институтом открываются замечательные перспективы. Тем досаднее неприятные события двух последних дней. Я имею в виду срыв заключительного эксперимента, тяжёлую болезнь руководителя работы, возможно, попытка покушения на жизнь нашего уважаемого профессора, и, наконец, нелепая гибель сотрудника вивария Ланского. Учитывая всё вышеизложенное, я хочу предложить всем вам следующее. Вы все знаете, что у нас есть небольшой, но очень комфортабельный пансионат в экологически чистом районе Подмосковья. Я прошу всех вас, прямо сейчас организовано погрузиться в наш институтский автобус, поехать в пансионат, и пожить там некоторое время.

– И какое это некоторое время? – Дрожащим голосом спросила Маша Короткова.

– Ну, я пока не могу сказать точно, – замялся директор.

На помощь ему кинулся Коршунов и перехватил инициативу.

– До выяснения всех обстоятельств произошедшего в последние дни, – напыщенно заявил он, – все мы понимаем важность и секретность нашей работы…

– Подождите, какой пансионат? – Возмутилась Анна. – У нас же у всех семьи, дети.

– А я, вообще, только два месяца назад замуж вышла, – испугано пискнула Аллочка.

– Никого не интересуют эти интимные подробности вашей личной жизни, тем более при таких форс-мажорных обстоятельствах! – Рявкнул на неё секретчик.

– То есть мы должны ехать прямо сейчас? Пары трусов на смену, не захватив? – Удивилась Зинаида Владимировна.

– Позвоните домой, пусть кто-нибудь вам привезёт ваши трусы, – смущённо и сердито пробормотал директор.

– Только звоните прямо отсюда и при всех, чтобы не было утечки секретной информации, – вставил свои пять копеек Коршунов.

Я схватилась за голову. Господи, сделай так, чтобы я проснулась! Пусть весь этот абсурд окажется кошмарным сном!

Проснуться не получилось, тогда я решила пойти абсурду навстречу.

– Возможно, учитывая форс-мажор, ваши требования справедливы, но мне кажется, что наше заточение должен разделить с нами и наш уважаемый Владимир Евгеньевич Коршунов.

– Это ещё почему? – Возмутился секретчик.

Сделав голос сладким до тошноты, я промурлыкала:

– А потому, Владимир Евгеньевич, что у вас была возможность организовать «неприятные события двух последних дней». Вы могли отравить мышей, у вас была возможность добавить какую-то дрянь в молоко, пока я раздевалась и мыла руки, да и в момент Мишенькиной гибели вы были в лаборатории.

– Как это не прискорбно, – вздохнул директор, – но Елена Николаевна права.

– А я полагаю, – раздался от двери кабинета голос следователя, – что и вам, господин Попов, пора звонить домой и просить подвести бельишко. У вас ведь тоже была возможность сделать всё то, о чём сейчас упомянула Кузнецова.

– Да как вы можете?! – Возмутился директор.

Но его возмущение потонуло во взрыве истеричного хохота.

Смеялся Иванчиков.

– Ой, не могу! Да я о таком приключении, да ещё в такой компании всю свою жизнь мечтал! Да только почему в наш занюханный пансионат? Что там в ноябре делать? Да и люди кругом – тайна просочиться может. Давайте лучше махнём на какой-нибудь необитаемый островок в Индийском океане!

– Не паясничайте, Иванчиков, – прошипел директор, – ситуация очень серьёзная.

– Даже более серьёзная, чем вы полагаете, – подал голос Младов, – насколько я понимаю, господин следователь, никому из нас не предъявлены официальные обвинения, и никто из нас не арестован.

– Правильно понимаете, – кивнул Мосин, – не только не арестован, но и даже не задержан. Идея изолировать вас от общества, да ещё и на таких унизительных условиях принадлежит исключительно вашей администрации, и полиция здесь совершенно не причём. Это я вам заявляю совершенно официально.

– Значит, мы все можем расходиться по домам? – С надеждой спросила Аллочка.

– Алла, вы прямо как ребёнок, – возмутился директор, – неужели вы не понимаете, кто-то охотится за нашими разработками. Вот-вот перехватит инициативу. Вам что не хочется быть впереди?

– Мне уже ничего не хочется, – всхлипнула Аллочка, – я домой хочу!

– Детский сад, младшая группа! Домой детка захотела, в тёплую постельку, – издевательски проскрипел Коршунов.

– Да, Алла, это возмутительно, – снова завёлся директор, – у нас есть реальная возможность претендовать на Нобелевскую премию, а вы малодушничаете. Из-за вашего предательства весь коллектив лишится премии.

– Да что нам та Нобелевская премия, – вскочил Иван Горелый, – да даже если вдруг и дадут эту премию, вы с профессором её в свой карман положите, ну, может, отжалеете с барского плеча какой-никакой шманделок Кузнецовой и Младову, а мы так и останемся не с чем. Имён-то наших никто не вспомнит. Так и пройдём единым списком, как «группа сотрудников».

– Вот именно! А у меня Никитка сегодня куксился. Я его в сад не пустила, маму просила посидеть, а завтра, может врача вызывать придётся, – крикнула Мария.

– А у меня тоже дети, а не котята, их как Абсциссу в переноску не запихнёшь, – подхватила Анна.

– А у меня отец болеет…

– А мне жена за эти посиделки в пансионате такое устроит…

– У меня внуки…

– Мне машину надо ремонтировать…

Директор дал нам всем прокричаться, а затем заговорил. Говорил он долго убедительно и красиво. Когда он на минуту останавливался, чтобы перевести дух, пафосную речь подхватывал секретчик. Нам вещали о престиже Российской науки, о национальной гордости россиян, о грязных инсинуациях наших идеологических врагов, об антироссийских санкциях и допинговых скандалах, о том, что именно наш соотечественник первым полетел в космос. И прочая, и прочая, и прочая.

Никто из нас и рта не мог раскрыть. Да и чтобы мы возразить?

Зинаида Владимировна, сидящая рядом со мной, вздохнула.

– Кажется, это тот самый случай, когда проще отдаться насильнику, чем возражать и сопротивляться.

Короче, через некоторое время мы принялись звонить по телефонам, пытаясь как-то организовать свои дела на время нашего заточения во имя Торжества Российской Науки, и договориться о необходимых передачах барахла. Мне пришлось ещё заказывать приданное для Абсциссы, так как наш домашний любимец – скотч терьер Пират кошек на дух не переносит, и бедной Абсцессе там не место, а бросить её в институте одну я не могла. Сын едва не матерился, разыскивая по городу дежурный зоомагазин.

В результате всей этой катавасии мы прибыли в пансионат уже под утро. Я ужасно устала, у меня дико болела голова, и на меня накатил острый приступ мизантропии.

В довершении ко всему, мы обнаружили, что пансионат, помимо штатного старичка-вахтёра, охраняется людьми в штатском с одинаково невыразительными лицами. Похоже, что Коршунов сумел привлечь для охраны нашего секрета профессиональных хранителей государственных тайн. Эти профессионалы с вежливыми, но не оставляющими возможности выбора, улыбками предложили нам сдать все гаджеты. А потом ещё и просканировали нас и всё наше барахлишко, включая кошачью переноску, и пакеты с кормом и наполнителем для кошачьего туалета, на предмет сокрытия электроники.

Это категорически не улучшило моего отношения к происходящему, поэтому мы с Абсциссой демонстративно прошествовали в самую дальнюю комнату по коридору и заперли за собой дверь.

Утром я проснулась поздно. Абсцисса лежала рядом со мной и постанывала во сне. Впрочем, с учётом всех её вчерашних неприятностей, выглядела она вполне удовлетворительно.

Я привела себя в порядок и спустилась в столовую на завтрак. Абсцисса последовала за мной. Она так настрадалась бедняга, что теперь цеплялась за единственного знакомого человека.

В столовой сидела только заплаканная Аллочка. Увидев меня, она, буркнув что-то невразумительное, что могло с одинаковой вероятностью быть дежурным приветствием или грубым ругательством, и поспешила прочь. Ну, всё понятно, обиделась на нас взрослых, пошедших на поводу у Попова и Коршунова и согласившихся на эту дурацкую ссылку, и, соответственно, обрекая на неё же и бедную маленькую Аллочку.

Но мне самой было так гнусно, что переживания бедной девочки меня не тронули.

В столовой появилась Зинаида Владимировна. Воровато оглядевшись, она подошла к моему столику и жарко прошептала:

– Иванчиков привёз с собой коньяк и безобразно напился.

– Жаль я не знала, попросила бы угостить, – мрачно отозвалась я.

– Елена Николаевна, вы же приличная женщина, – ужаснулась Зинаида Владимировна.

– Мы попали в ситуацию неприличную, что уж тут выпендриваться.

– А ведь и верно. Надо будет Генку раскулачить, если он ещё не всё выхлебал, – оживилась мудрая лаборантка.

После завтрака я опять вернулась в свою комнату. Некоторое время я сидела, тупо глядя в окно и почёсывая за ухом прильнувшую ко мне Абсциссу.

В голове нудным молоточком стучалась единственная мысль: «КТО?». Я понимала, что детектив из меня никакой, пусть разгадкой занимаются профессионалы, у меня нет ни соответствующих умений, ни опыта, ни полноценной информации, но всё-таки, чёрт побери, КТО?

Хорошо, хорошо. Я не претендую на роль мисс Марпл, но раз уж эта мысль так бьётся в моей голове, попробую её немножко подумать.

Итак, Мишеньку убили. Это очевидно. Разумеется, никто не стал бы убивать бедного даунёнка за то, что он знал формулу нашего катализатора. Вряд ли его убили из-за зависти, ревности, карьерных соображений или денег. Совершенно ясно, что убить мальчика могли только потому, что мышей отравили его руками, и простодушный Мишенька сразу бы признался в этом. Кому был выгоден срыв эксперимента? Да никому! Мы все в пролёте! Сидим вот теперь в этой дыре.

Хорошо, попробуем подойти, с другой стороны.

Мышей отравили мышьяком. Какая банальность. Хотя… Где в наше время можно достать мышьяк. Насколько мне известно, его ни в аптеке, ни в хозяйственном магазине не купишь. Представляете, такую просьбу: «Взвесьте-ка мне, пожалуйста, грамм тридцать мышьяка».

Во времена Агаты Кристи мышьяк держали в кладовке, чтобы травить грызунов, а цианиды в садовом сарае, чтобы травить ос. Но, в наше время мышьяк для травли грызунов, кажется, не используется. Раньше им пользовались стоматологи, но, вроде, и они отказались от этого. К тому же, в лечебных учреждениях на каждый миллиграмм этой отравы надо столько бумажек извести. А где ещё применяется мышьяк? Понятия не имею! Но Гугл-то знает! Да, из соображений секретности, у нас отобрали мобильники, но я точно знаю, что в библиотеке есть компьютер. Я узнала об этом, когда в прошлом году провела в пансионате две недели после тяжёлой пневмонии.

А не сходить ли мне в библиотеку?

Увы, мне, увы! За полчаса я узнала о мышьяке и его производных больше, чем за все шестьдесят лет моей жизни. Но где нормальный человек может приобрести отраву, я узнать не смогла.

Я тупо смотрела на монитор, пытаясь сообразить, что же делать дальше, когда вдруг Абсцисса, из-за всего пережитого ставшая жутко подозрительной, припала к полу и зашипела на дверь.

Я поспешила переключиться на новостную страницу. И так коллеги меня считают главной отравительницей, а уж застав меня за изучением столь пикантной информации, и вовсе придушат втихаря. На всякий случай.

В библиотеку вошёл Младов.

– Елена Николаевна? – Удивился он. – Не ожидал вас здесь увидеть. Не помешал?

– Да нет, конечно, Игорь Алексеевич. Вот новости решила посмотреть.

– Ого, здесь даже компьютер есть!

– И даже с выходом в интернет.

– Класс! Я за вами в очереди.

– Да я, собственно говоря, уже закончила. Пойдём, Абсцисса, книжечку какую-нибудь подыщем и вернёмся в комнату.

Надеюсь, Младов не попытается проверить, чем я интересовалась в интернете.

Да, сыщик из меня, как из лаптя субмарина. С мышьяковой теорией ничего не получилось. Но сыщицкий зуд не давал мне покоя. Я должна узнать, кто стоит за всеми нашими бедами. С какой бы ещё стороны попробовать поискать разгадку.

Если дело в катализаторе, а это пока единственное реальное отличие нашей работы от разработок конкурентов, и наш единственный козырь, тогда надо ограничить круг подозреваемых теми, кто знал формулу. Все материалы по разработке катализатора в моём и Пашкином компьютерах. В курсе работ был Младов.

Конечно, все наши компьютеры запаролены, но я, к примеру, каждый раз записываю свой новый пароль на бумажке, которую приклеиваю к монитору, чтобы не забыть. Предположим, что кто-то в моё отсутствие (и ха-ха!) втайне от остальных сотрудников, работающих в той же комнате, включил мой компьютер. Нашёл нужный файл. А дальше что? Наши компьютеры настроены таким образом, что никакую информацию ни на флешку не скинешь, ни по электронной почте не передашь. Скачать информацию можно только по нашей локалке, которая под неусыпным контролем Коршуновских орлов, или по специальному коду сисадмина. Но приглашать сисадмина к моему компьютеру в моё отсутствие… Нет, ну это несерьёзно. Сфотографировать на мобильник, тоже практически невозможно – там ещё какие-то специальные блики на экране, невидимые глазу, но делающие невозможным фотографирование. Остаётся переписать на бумажку. Это реально, но это требует специальных знаний, непосвящённый человек просто заблукает в этих фенольных кольцах и развесистой изомерии.

Если следовать этой логике, то вне подозрений оказываются Зинаида Владимировна и Аллочка.

Хотя почему вне подозрений? Да у них нет специальных знаний, но есть прилежание и внимательность. И если предположить, что у кого-то из них было достаточно времени, чтобы, не спеша перерисовывать формулу, проверяя и перепроверяя свои записи.

Фу, вообще ерунда какая-то получается. Я на мгновение представила за этим малопочтенным занятием милейшую Зинаиду Владимировну или трепетную Аллочку, и едва не засмеялась над своими глупыми домыслами.

Если дело и впрямь в попытке украсть формулу катализатора, то самым подозреваемым лицом становилась опять же я. Именно я владею информацией! Более того, помню формулу наизусть.

И так всё одно к одному складывается: именно я принесла в дом профессора Волкова отравленное молоко, да и передать Мишеньке отраву для мышей я тоже могла. Впрочем, и сама могла подсыпать, к примеру, в то время, пока Мишенька ходил за свежими опилками или комбикормом. А ещё, я запросто могла подделать результаты экспертизы.

Вот на момент Мишенькиной гибели у меня алиби, но ведь у меня мог быть сообщник, который специально вывел лифт из строя, чтобы обеспечить мне алиби, а сам в это время…

Короче, так можно додуматься до чего угодно.

Вот только я-то совершенно точно знаю, что ничего этого не делала. Но остальные этого не знают! Кроме, разумеется, настоящего преступника.

Мне стало тоскливо в четырёх стенах, и я решила немного прогуляться, тем более, что дождь прекратился и на тусклом небе появилось светлое пятно, напоминающее о солнце.

Верная Абсцисса поплелась за мной.

Я брела по дорожке вдоль стены дома, чтобы с мокрых веток мне за шиворот ничего не капало, и вспоминала.

Мы назвали наш препарат Пасолен: Паша + Соня + Лена.

Мы подружились ещё на вступительных экзаменах. Наша неразлучная троица была притчей во языцах. Нас называли: «Три тополя на Плющихе». Как раз незадолго до этого вышел знаменитый фильм, а квартира Сониных родителей-академиков, где мы частенько собирались, находилась именно на этой улице.

Идея создания принципиально нового противоракового препарата и разработка основной концепции принадлежали Соне, умиравшей тогда от меланомы. Суть его состояла не в том, чтобы уничтожить раковые клетки, а в том, чтобы создать вокруг опухоли некую капсулу, не позволяющую опухоли расти и давать метастазы. Мы с Пашей начали разработку Пасолена по Сониным запискам, поражаясь на каждом этапе, точностью её предвидения. Для нас Пасолен был не просто препаратом, и не ради премий и славы мы работали над ним.

Вдруг Абсцисса, которая шла на пару шагов впереди меня, с воем бросилась мне под ноги. Я едва не упала, но возмущённый крик застыл у меня в горле: там, куда я сейчас должна была шагнуть, не задержи меня кошка, со страшным грохотом разбился сорвавшийся или сброшенный с крыши кирпич. Один из осколков оцарапал мне скулу.

Машинально растирая кровь рукой, я с ужасом осознала, что мы тут сидим отрезанные от всего мира, лишённые средств связи, и один из нас, между прочим, убийца.

Мне стало холодно от страха. Я поспешила в свою келью и заперлась на замок.

Через некоторое время в дверь моей комнаты кто-то постучал. Вспотев от страха, я осторожно подошла к двери, и, встав сбоку от неё, чтобы меня не прострелили (паранойя, как она есть), хрипло спросила:

– Кто там?

– Елена Николаевна, не пугайтесь, это я, Попов.

– Да, слушаю вас, Александр Анатольевич, – сказала я, приоткрывая дверь.

– Елена Николаевна, сотрудники пансионата просили приходить в столовую по часам, с завтраком-то мы сегодня безобразно растянулись, а сейчас сотрудников мало – мёртвый сезон. Каждый и так крутиться за троих.

– Да, конечно.

– Ну и славненько, тогда запомните, пожалуйста, что завтрак у нас с восьми до девяти, обед – с часу до двух, ужин – с семи до восьми вечера. Да, в пять часов ещё чай. У вас нет возражений? Тогда до встречи в столовой.

– Да конечно. А сколько сейчас? Я без часов.

– Двенадцать пятьдесят.

– Спасибо. К нужному времени буду в столовой.

Как это сказал наш уважаемый директор? Мёртвый сезон. У меня мурашки по коже пробежали. Как бы его слова не получили бы материального подтверждения. О, Господи, о чём я думаю?

В час дня мы все встретились в столовой. Зинаида Владимировна, Маша и Аня держались настороженной стайкой. Иванчиков был заметно пьян, то ли он умудрился провести с собой огромные запасы алкоголя, то ли отыскал пансионатский бар, и приступил к планомерному уничтожению его запасов. Ваня Горелый, рассеянно поприветствовав присутствующих, демонстративно уткнулся в какую-то книгу, словно подчёркивая, что не имеет с нами ничего общего. Аллочка, не поднимая ни на кого из нас заплаканных глаз, держалась особняком, и чуточку перекусив, поспешила в свою комнату. Бедная девочка, ну её-то с какой стати мурыжить? Отпустили бы ребёнка домой. А. с другой стороны, а за что Машу, оставившую больного ребёнка с мамой-сердечницей, Зинаиду Владимировну, Ваню, Анну, да и всех нас.

Младов, решил блеснуть светскими манерами и развлечь меня беседой.

– Елена Николаевна, я смотрю, кошка за вами так и ходит.

– Ну, ещё бы. Бедняга осталась одна, её увезли из дома в чужое непонятное место, вот она и льнёт к единственному знакомому человеку.

– Вы любите животных?

– Да, хотя по натуре, я всё-таки скорее собачница, чем кошатница – уже почти сорок лет в нашей семье живут скотч терьеры.

– О, знаю, знаю! – Оживился Младов. – Это как Клякса у Карандаша!

Возможно, у Игоря Алексеевича были самые благие намерения. Скорее всего, он хотел как-то поддержать меня, отвлечь от мрачных мыслей и страхов, да и подчеркнуть, что в его глазах я не стала изгоем.

Но какими бы благими не были его намерения, сейчас он мне просто мешал. Я пыталась следить за Поповым и Коршуновым. Эта достойная парочка явно наблюдала за всеми нами, прислушиваясь к нашим разговорам, видимо, стараясь угадать убийцу. Как вы понимаете, я их вниманием не была обделена.

А Младов продолжал разливаться соловьём.

– А знаете, Елена Николаевна, я тут немного прогулялся по окрестностям и обнаружил совершенно дивный пруд с лебедями. Меня поразила его живописность. Представляете, свинцово-серая в мурашках дождя вода и чёрные лебеди. Вы ещё не были там? Вам, как любителю животных, наверно было бы интересно туда прогуляться.

Ого! Этого ещё не хватало. Он что, мне романтическое свидание предлагает? К тому же знаю я этот пруд. Он в таком глухом месте расположен, и одичавшие кусты сирени там вокруг такие, что придушить нас всех троих: меня, Младова и Абсциссу убийце труда не составит. Ещё и в пруду притопить можно, чтобы полицейские собаки не нашли. А топиться в ноябре, это, с моей точки зрения, вообще, моветон.

– Ах, Игорь Алексеевич, к сожалению мой ревматоидный артрит в такую погоду не позволяет мне гулять по парку.

– Ну, что же, не смею настаивать, хотя признаться, надеялся прогуляться, потому что умираю со скуки. Ехал сюда, думал поработать немного в спокойной обстановке, так ведь эти охранники все ноутбуки отобрали.

– Да, всё это очень неприятно. Остаётся надеяться, что мы здесь не задержимся надолго.

– Да уж, долго я здесь не выдержу – просто сбегу. Кстати, Елена Николаевна, как вы полагаете, сколько у нас охранников?

– Встречали нас двое, ну и местный вахтёр. Больше я никого пока не видела.

Тут я заметила, что Коршунов с Поповым, забыв об обеде, впились в нас глазами. Ох, Игорь Алексеевич, компрометируете вы себя приватными беседами со мной, да ещё на такие опасные темы. Вон, у бедняги Коршунова сейчас уши отвалятся от желания расслышать каждое наше слово. Хватит его мучить. Пусть лучше настоящего преступника ищет.

– Спасибо за компанию, Игорь Алексеевич, – громко сказала я, – приятного вам аппетита, а я, пожалуй, пойду, отдохну. В моём возрасте бессонные ночи не полезны.

В своей комнате, я уютно устроилась в глубоком кресле с мурлычущей кошкой на коленях и вновь вернулась к своим детективным размышлениям. Затягивает, чёрт побери!

Пока мне никак не удавалось найти никакой зацепки. Все мои попытки «дедуктивного» расследования упирались в тупик. А что, если не пытаться найти преступника, а, напротив, вычислить тех, кто не мог совершить этого преступления.

Итак, первым в моём списке будет, разумеется, Коршунов. Конечно, именно я заронила зёрна подозрения в душу директора, и спровоцировала ссылку нашего секретчика в этот проклятый пансионат. Но это была просто бабская месть. Достал! Но совершенно очевидно, что Коршунов – офицер и профессионал не стал бы так пакостить. И как бы я не относилась к Владимиру Евгеньевичу, но не признать, что он человек чести, я не могу.

Второй кандидатурой на вычёркивание из списка убийц мышек, кошек и бедного мальчика-дауна я считаю директора. Александр Анатольевич Попов не столько учёный, сколько замечательный администратор. Он лучше других представляет себе все плюсы от нашей работы и от своевременного представления её результатов. И он же более всего заинтересован в успехе. Прав Ванечка Горелый, премии и гранты прежде всего на Попова посыплются. Плюс престиж, плюс карьерный рост…

А вот самого Ивана Горелого я бы пока не спешила убирать из списка подозреваемых. Он работает у нас чуть больше года. Окончил институт с красным дипломом. Умён, грамотен, амбициозен. И, как он сам справедливо заметил, при дележе пирога останется почти ни с чем.

Ну, Иванчикова я отметаю сразу. Истеричен, труслив. Неспособен на интриги. Нет, если бы речь шла о том, что в момент гнева или страха Геннадий выбросил кого-то из окна или ударил по голове спектрофотометром, я бы совершенно не удивилась. Но задумывать многоходовку со срывом эксперимента, который так много значит для автора работы, потом попытки отравления профессора чужими руками… А, ведь если бы не бедняга Жмур, Пашка бы выпил свой стаканчик молока!

Следующая в моем списке «на вылет», конечно, Аллочка. Честное слово, у юных джульетт есть более интересные дела, чем мрачные интриги с убийствами.

Мария Короткова. Даже в кошмарном сне её невозможно представить убийцей. Милая тихая не очень счастливая женщина. Муж бросил её, когда Машенька была в роддоме. На руках больная мама и маленький ребёнок. Какие уж тут авантюры!

Анна Жарикова. Это супер-мама. Все трое детей у неё вундеркинды: в художественных, музыкальных школах и спортивных секциях – Анины дети звездят везде. Анна умна и энергична, но весь свой богатейший потенциал она тратит на семью. Она хороший и ответственный сотрудник, но и только. Живёт она семьёй, а не работой. И уж точно она не будет размениваться на какие-то пошлые интриги.

Подозревать Зинаиду Владимировну, с которой мы проработали бок о бок почти тридцать лет, просто аморально.

Итак, из десяти участников этой неприятной истории семеро не могли совершить преступления. Просто не могли. Никак. Ни при каких обстоятельствах.

В подозреваемых нас остаётся трое: ваша покорная слуга, Младов и Горелый.

Честное слово, даже немного жаль, что я веду повествование от первого лица, и точно знаю, что не я убийца. А так всё замечательно складывается!

Ни к чаю, ни к ужину Аллочка не вышла. Бедный детёныш. Надо будет завтра поговорить с Коршуновым, может, отпустит девочку.

Охранников по-прежнему не видно. Возможно, они и не должны попадаться на глаза, для сохранения некой непринуждённости, ощущения, что вокруг только свои. Вдруг, преступник расслабится.

А, может, они просто сбежали с нашими мобильниками? Смартфон, конечно, жалко. Мне его муж недавно подарил. Хотя, я всё равно с этим смартфоном толком справиться не могу. И, вообще, техника не должна быть умнее своего владельца, так, что, если люди в штатском украли мой гаджет, я не заплачу.

Но если наши охранники сбежали, то не сбежать ли и мне. Просто из принципа. Ну не нравится мне всё это. Через проходную я, разумеется, не пойду. Там дежурят местные сторожа, плюс над входом висит камера. Но я ещё в прошлом году приметила здесь дыру в заборе в самом глухом уголке парка. А. что, может и вправду схулиганить? Чтобы как-то обозначить своё отношение к этой дурацкой ситуации.

Да нет, пожалуй. Куда тут бежать, на ночь глядя? Да и погодка не располагает. Опять дождик пошёл, пока добреду до электрички по лесу, вымокну до нитки, насморк подхвачу. Ладно, уж, посидим в заточении.

Я вернулась в свою комнату, приняла душ, заварила чайку и устроилась в постели с книжкой. Мурлычущая Абсцисса развалилась рядом.

Наверно, я заснула почти сразу. Сказалась бессонная ночь накануне, и, извините, возраст.

Проснулась я от шороха.

Несколько мгновений я не могла сообразить, где я. Потом, буквально оцепенев от ужаса, попыталась вспомнить заперла ли я дверь на ключ. Только потом я включила лампу и принялась потихоньку оглядываться. На полу перед дверью лежала небольшая бумажка, и Абсцисса осторожно трогала её лапой, словно прикидывая, годится эта штука для игры, или лучше не связываться.

Санаторий наш был построен в середине семидесятых. Когда на науку давали деньги. Был санаторий по тем годам хоть и небольшим, но весьма престижным, и попасть туда какому-нибудь МеНеэСу считалось почти невозможно.

Но с тех золотых времён санаторий весьма обветшал. Полысели ковровые дорожки в коридорах, рассохлись рамы, покоробились двери. Под дверью в мою комнату образовались цель шириной в палец. Вот в эту-то цель и была просунута записка.

Самое неприятное, что я не имела никакого представления, который час. В комнате часов не было, а я уже давно не ношу наручных часов, полагаясь на мобильник. Но ведь мобильник-то у меня накануне ночью отобрали. Почему-то чувство безвременья показалось мне сейчас особенно пугающим.

Я осторожно встала и, стараясь двигаться, как можно тише, подошла к двери. Сначала я убедилась, что дверь заперта, потом подняла бумажку. Это был обрывок информационного листка с телефонами пансионатских служб и схемой эвакуации из номера 203, кажется, именно в нём поселилась Аллочка. На обрывке Аллочкиным почерком было написано:

«Елена Николаевна, умоляю вас, приходите сейчас к бассейну.

Там нас никто не услышит. Я узнала кое-что очень важное.»

Я вздохнула и начала одеваться. Мне всё происходящее категорически не нравилось.

В коридоре было темно, по лестнице я спускалась практически наощупь. Абсцисса плелась за мной, словно понимая, как мне страшно и пытаясь как-то поддержать меня. А ещё говорят, что для кошек важны дом и кормушка, а на людей они смотрят только как на приложение к основным благам.

Бассейн находился на минус первом этаже. Я хорошо знала, где это, потому как в прошлый свой приезд не упускала возможности поплавать.

Во время блуждания по тёмным лестницам и коридорам мои глаза настолько привыкли к темноте, что в помещении с бассейном я уже могла что-то разглядеть. Свет здесь тоже не горел, но через стеклянные стены проникал неясный отсвет фонарей в парке.

Аллочку я увидела сразу. Наверно, ждала увидеть её именно там. Бедная девочка плавала в толще воды лицом вниз.

Значит, не Иван. Они с Аллой дружили. Нет, нет, никакой романтики. Просто курили вместе, и иногда устраивали какие-то совместные хохмы и розыгрыши. Они самые молодые в нашей лаборатории, и разница в возрасте между вчерашним студентом и лаборанткой невелика.

– Игорь Алексеевич, выходите, – сказала я, – несолидно уже прятаться.

– Догадалась?

– Угу.

Яркий свет карманного фонарика обжёг мне глаза. Я зажмурилась и зашмыгала носом от выступивших слёз, но решила, что сдаваться ещё рано.

– Что же это вы, Игорь Алексеевич в царя Ирода решили поиграть? Детишек невинных убиваете.

– Это, каких ещё детишек?

– Да вот намедни Мишеньку убили, теперь Аллочку.

– Аллочка, в отличие от дурачка Михаила, была та ещё штучка.

– Да, да, я знаю. Ягнята всегда волков обижают. Такие хулиганы, прямо житья от них нет!

Боже, что я болтаю. Он же меня сейчас убивать будет, а я всякую ерунду плету. А с другой стороны, куда мне особенно торопиться? Младов меня всё равно убьёт, так хоть выскажу ему всё, что смогу.

– Причём тут ягнята? Я же говорю, Алла той ещё стервой была. Она была моей любовницей, и она же решила меня заложить.

Удушающий страх смерти, буквально несколько мгновений назад вызывающий черноту в глазах и превращающий кости в мокрые тряпки, вдруг отступил. Мне, действительно, стало совершенно не страшно. Я даже издевательски улыбнулась. Правда улыбочка вышла так себе.

– Ой, Игорь Алексеевич, мне совсем не хочется вас обижать, но кажется, вы принимаете желаемое за действительное. Девочка только что вышла замуж за симпатичного юношу из очень обеспеченной семьи, а у вас, пардон, конечно, залысины до затылка и зубы на треть вставные. На вас не польстилась бы и слепоглухонемая дементная старуха, что уж говорить о юной красавице.

Но Младов неожиданно расхохотался.

– Ну, вы просто чудо, Елена Николаевна, вроде умная женщина, а такая дура! Просто зелёный наивняк. Да Алкин муж-мажорчик, вообще вряд ли помнит, что женат, и уж точно жену свою не отличит от тех девок, с которыми каждую ночь по клубам куролесит. Это его родители Аллу выбрали, в надежде, что сын когда-нибудь перебесится.

– И откуда же вам известны такие подробности? Вы свечку держали?

– Да она сама мне всё рассказала. На Дне рождения шефа наклюкалась и принялась мне в жилетку плакаться. Тут я её и взял. Прямо на лабораторном столе. Ну а уж когда факт грехопадения свершился, ей отступать было некуда.

Интересно, мерзавцев тоже мамы рожают, или они сами где-нибудь в крапиве заводятся?

– Ну, с Аллой понятно, вы вскружили голову наивной девочке, поверившей, что она встретила прекрасного принца, и жестоко обманувшейся в своих надеждах. Но зачем вы вообще затеяли всё это? Неужели только ради того, чтобы занять место Волкова? Зря, по-моему. Он сам мне не раз признавался, что его должность – это тёплое местечко между молотом и наковальней. Да и сколько бы он ещё протянул, даже безо всяких инсультов? Годочек вам потерпеть – и место ваше.

– Ой, ну Елена Николаевна, вас даже убивать жалко, вы такая забавная. Да на черта мне сдалось Волковское место? И ваша жалкая лаборатория, и весь этот нищий институтишко? Я давно работаю в солидной фармацевтической компании. Вы себе даже не представляете, что такое крупная фармацевтическая компания где-нибудь за океаном.

Вот шкура продажная!

– Представляю, – мрачно буркнула я, – американская фармацевтическая мафия, пугая людей то птичьим, то свиным гриппом, обвал доллара предотвратила. Думаю, и сами фармацевты в накладе не остались.

– Да уж конечно, – захихикал Младов, – и поверьте, платить они тоже умеют. Так, что, вы сами понимаете, что выхода у нас с вами нет.

Да я даже не сомневалась, что этот стервец выманил меня сюда, чтобы убить. Вот только как? Оружия с собой он пронести не мог. Нас обыскивали добросовестно. Украсть нож в столовой? Но я давеча не смогла этим «оружием» разрезать даже снулую сосиску. Значит, Младову придётся меня задушить или утопить, как Аллочку. Но я, в отличие от бедной хрупкой девочки, вешу сто десять килограмм. У паршивца пупок развяжется, пока он меня до воды дотолкает.

К тому же, я ведь женщина слабая и не буду молчать, как партизан на допросе, а начну визжать и вопить от ужаса.

Конечно, бассейн удалён от жилых помещений. Но эта бетонная коробка, облицованная кафелем, да ещё при большом зеркале воды, может дать интересный шумовой эффект. У меня муж – акустик. Я, конечно, не слишком разбираюсь во всех этих резонациях-реверберциях, но понимаю, что мои вопли не только всех на ноги поднимут, но и самого убийцу могут оглушить до потери сознания. У меня и тембр голоса подходящий.

Я невольно усмехнулась, представив всё это.

От моей усмешки Младов пришёл в ярость. Нервничает скотина!

– Шутки кончились, Елена Николаевна. Вы сейчас возьмёте этот шприц и сделаете себе укол.

– Я не смогу! Я уколов боюсь! – ответила я нагло.

Правда, я их действительно боюсь. С детства.

Шприц! Как это я о нём не подумала. Что может быть невиннее инсулинового шприца? Да любой диабетик с собой постоянно их таскает, как и флаконы с инсулином, в которые при желании можно залить что угодно.

– Шутки и впрямь кончились, кстати, их нельзя было назвать удачными.

Младов вспотел от злости.

– Дура, ты сделаешь то, что я тебе скажу! Сейчас ты своей рукой напишешь записку с признанием, что это ты всё сотворила из личной неприязни к профессору Волкову, а Алла Олеговна Меркурьева случайно тебя разоблачила. А потом возьмёшь шприц.

– Когда это мы с вами, Игорь Алексеевич, успели перейти на «ты»?

– Заткнись, идиотка! Не пытайся тянуть время

– Простите голубчик, но вы сошли с ума!

Младов шагнул ко мне. Теперь нас разделяло менее полуметра.

– Ты сделаешь это, потому, как я знаю твои слабые места, глупая курица! Ты совершенно не переносишь, когда мучают слабых, будь это дебил Мишенька или паршивая кошка.

Тут Младов неожиданно резко нагнулся и схватил за хвост Абсциссу, доверчиво жавшуюся к моим ногам.

– Кошка-то тут причём? – Взвизгнула я.

Такой выходки от Младова я действительно не ожидала.

– Слушай меня внимательно. Тебе всё равно подыхать. Мне нужна твоя предсмертная записка и отпечатки пальцев на шприце. И я сейчас у тебя на глазах буду медленно и мучительно убивать эту тварь, пока ты не сделаешь, что мне надо.

Он уже успел перехватить Абсциссу за горло, и несчастное животное захрипело.

Я сдалась. Я больше ничего не могла сделать ни для себя, ни для несчастной Абсциссы.

Вдруг вспыхнул свет. И тут же появилось много людей. Кажется, я успела разглядеть среди них нашего директора, и Коршунова, но потом в глазах у меня потемнело, колени стали ватными, и я начала медленно сползать по стене.

Детектив с собакой

Мы живём в доме, который в округе называют «Ментовским». Когда-то родители моей жены получили эту квартиру как работники МВД. Тесть всю жизнь проработал следователем, а тёща – инспектором детской комнаты. Мы с женой никакого отношения к милиции или полиции не имеем. Я – художник-иллюстратор, а Вера до самой пенсии работала психотерапевтом. В эту квартиру мы въехали шесть лет назад после смерти тёщи, оставив более просторную жилплощадь дочери с семьёй.

У моей супруги удивительная способность сходиться с самыми разными людьми. Я, по натуре, настоящий бука и предпочитаю ограничиваться узким кругом самых близких людей, но благодаря Верочкиной общительности, мы стали своими в этом доме.

Надо сказать, что это не банально, потому как большинство обитателей «Ментовского дома», связанные общей работой и определённым менталитетом, живут, буквально одной семьёй. В нашем доме принято хранить у соседей ключи, обмениваться книгами и кулинарными рецептами, подкидывать друг другу на пару-тройку часов детей или кошек на время отпуска.

Жители нашего дома, не дожидаясь милостей от городских и районных властей, своими руками оборудовали автостоянку и детскую площадку. А также, проявив завидное единодушие, выступили единым фронтом против мутноватого магазинчика, торгующего дешёвой водкой, и добились его закрытия.

Я рассказываю вам всё это, чтобы было понятно, почему мы повели себя именно так, когда в нашем доме случилась беда. Мы просто не делим беды на свои и чужие.

Но начну по-порядку. И прежде всего, представлю одного из главных героев моего повествования.

Три года назад, в честь выхода Веры на пенсию, дочь подарила ей смешного псёнка породы померанский шпиц. В детстве это существо напоминало детскую меховую рукавичку, а потом доросло аж до муфты. Звали цуцика Бони, но не от имени Бонифаций, что означает «счастливчик», а от Бонапарта. Я когда увидел это пышное имя в «щенячке», то в шутку предупредил жену, что от собаки с таким именем нас ждут сплошные неприятности. Ведь всем известно: «Как вы лодку назовёте, так она и поплывёт».

Надо признать, что Бонапарт и впрямь обладает замашками своего легендарного тёзки. Он искренне считает себя альфа-лидером и готов отстаивать свои права на любом уровне. Размер противника не имеет значения.

Честно говоря, я раньше полагал, что мелкие собачонки от природы все глупые. Сами посудите, где могут помещаться мозги у существа, у которого вся голова размером с детский кулачок. Однако, общение с Бони, заставило меня пересмотреть взгляды на мелких собачек. Наш пушистый мужичок оказался очень сообразительным, да ещё и обладающим удивительной памятью. Он знает всех наших соседей и их питомцев и не тявкает на них попусту, а вот чужаков вычисляет сразу. К тому же, несмотря на мимишную внешность, Бони крайне злопамятен. Он был совсем маленьким, когда на него бросился ротвейлер из соседнего дома. Наш шпиц запомнил это на всю жизнь. Теперь при виде любого представителя этой породы, он просто звереет. И его, обычно умильная лисья мордочка приобретает такое выражение, что даже нам становится не по себе. У нас во дворе живут два ротвейлера, и мы стараемся не встречаться с ними на прогулках.

В тот вечер вторника, когда всё это началось, я увлёкся чтением и едва не пропустил «наше» время вечерней прогулки. Хорошо, что жена, вернувшись из поликлиники, напомнила мне.

– Саша, пойди, погуляй с Бони, а то скоро Арно выведут.

Я поёжился. Судя по тому, какая замёрзшая и заснеженная вернулась с улицы Вера, погодка оставляла желать. Ужасно не хотелось откладывать книгу, вылезать из уютного кресла и выходить в метель. Но Бони, услышав кодовое слово, уже заюлил перед дверью. Да и то сказать, всё равно выходить надо, и лучше это сделать сейчас, чтобы потом не продираться по кустам, не допуская, чтобы Арно и Бони заметили друг друга.

Я отправился в прихожую одеваться, а Бони выпустил на лестничную площадку.

– Иди, вызывай лифт, – как всегда сказал я пёсику в шутку.

Я ещё не успел зашнуровать первый ботинок, когда услышал отчаянный визг Бони.

Напомню, что Бонапарт, несмотря на свой малый размер и вес в два килограмма, считает себя крутой собакой, и обычно не унижается до трусливого визга.

Я понял, что произошло что-то экстраординарное, и выскочил на площадку прямо в одном ботинке.

Бони задом отползал от лифта. Причем уши его были прижаты к голове, а хвост, обычно лохматым колечком, возвышающийся над спиной, прятался между ног. Я схватил пёсика на руки и начал осматривать на предмет повреждений. Ран на Бони не было, но его трясло, с высунутого языка капала слюна, а глаза выпучились самым невероятным образом.

– Да что там такое?

Взяв собаку на руки, я вышел на лестничную площадку. Неужели кто-то обидел Боньку? Уши оборву!

Дверцы ближайшего к нам лифта, были распахнуты, а в нём, утонув в пышной и длинной песцовой шубе, полулежала женщина. Подол шубы набух тёмной кровью. Кровь растекалась и по полу кабины.

Я узнал женщину. Это внучка полковника Сазонова. Кажется, её зовут Кристина. Она год назад вышла замуж и ожидала ребёнка. По-видимому, у неё начались роды.

Как большинство мужчин, я ужасно боюсь этого дела и полностью теряю самообладание. Поэтому я отскочил от лифта, и завопил не хуже Бони.

Вера выглянула из квартиры.

– Саша, что случилось?

– Она… У неё… Соседка с седьмого этажа, кажется, рожает! Что-то надо сделать, – бормотал я в ужасе, пятясь от страшного лифта.

– Что сделать? Вызвать «Скорую», – сказала жена спокойно.

Она вышла к лифту и уверенно набрала нужный номер.

– Примите вызов. Патологические роды в лифте. Преждевременные. Зайцева Кристина, двадцать девять лет. Адрес… Лифт стоит на двенадцатом этаже.

– Сейчас приедут врачи, и всё будет нормально. Идите-ка вы с Бони домой, а то на вас смотреть страшно.

– От-ткуда ты знаешь п-про п-преждевременные роды? – Спросил я, заикаясь от ужаса, но, не имея силы оторвать взгляд, от всё прибывающей крови.

– Мне Лиля говорила, что у Кристи срок в середине марта, а сейчас ещё январь не кончился.

Лиля, точнее Лилия Альбертовна, это жена полковника Сазонова. Вера рассказывала, что дочь Сазоновых, Дина умерла от онкологии, когда Кристине было всего шесть лет и дед с бабкой сами поднимали внучку. Насколько я знаю, опять же по рассказам супруги, девочка благополучно заончила медицинский институт и работает медэкспертом в полиции. Замуж она вышла за своего коллегу, не нарушая традиций «Ментовского дома».

«Скорая» приехала на удивление быстро. Врач – высокая статная блондинка попросила нас уйти и не мешать. Сама она склонилась над роженицей. Мы ещё не успели войти в квартиру, как докторица, по-девчоночьи взвизгнув, скакнула из кабины.

– Нина, звони диспетчеру! Пусть срочно вызывают травматологов или реаниматологов. Не знаю. Женщина ранена! И в полицию пусть позвонят.

Сама она привалилась к стене и пробормотала жалобно:

– Никогда такого ужаса не видела.

Первая мысль, возникшая у меня, была о том, что человек, ранивший Кристину, может быть где-то рядом. Он просто не мог далеко уйти. Я вспомнил, что я мужик, и, загнав всех женщин в квартиру, остался у лифта. Бони припал к полу от ужаса, но меня не бросил.

Минуты казались часами. На лифт я даже не смотрел, сосредоточив внимание на лестнице. Кристина едва слышно стонала. А моё сердце билось о рёбра с громким стуком, заглушая все остальные звуки дома. Поэтому, я даже не сразу понял, что вторая бригада врачей уже приехала.

Врач огромный плечистый и волосатый, больше напоминающий разбойника с большой дороги, чем представителя самой гуманной профессии, рявкнул у меня над ухом:

– Где Олонецкая?

– А? Кто?

– У вас другая бригада была? Они что, уехали?

Наверно, он принял меня за идиота, потому, как я не сразу сообразил, что ответить.

– Простите, они в нашей квартире.

– Что они там делают? Там ещё кому-то плохо?

Я, наконец, стряхнул с себя отупение.

– Нет, просто я отправил всех женщин туда, опасаясь, что убийца где-то рядом.

– Но, но, мужик, пока никто не говорит про убийство, – прорычал врач, и потом спросил совсем другим тоном, – ну, что там, Степан Гаврилович?

Похожий на мокрого скворчонка второй доктор, присевший на корточки перед Кристиной, сердито пробурчал в ответ:

– Плохо. Какая-то сволочь бедняге чуть голову не отрезала. Ножевых ран не один десяток. Мразь! Здесь работать невозможно. Выносим девушку на простор.

В это время с топотом прибежали по лестнице полицейские. Они были запыхавшиеся и злые.

– Что с лифтами? – Сурово поинтересовался майор.

– А у нас в одном пострадавшая, а в другом реанимационное оборудование, – огрызнулся «разбойник с большой дороги», Пытающийся приподнять Кристину, и добавил, обращаясь ко мне, – слышь, мужик, забирай служивых к себе, а сюда присылай Олонецкую с девчонками. У нас сейчас каждая пара рук лишней не будет.

– Что хоть случилось-то? – Спросил майор осторожно.

– Женщина молодая беременная. Какая-то скотина буквально истыкала её ножом. Доктор говорит, что там не один десяток ран.

– Твою мать! Эй, лейтенант, как только девушку вынесут, заблокируй лифт. А то сейчас ведь вызовет кто-нибудь. Как, как?! Да хоть пистолет воткни между дверями, а я в диспетчерскую позвоню, чтобы отключили лифты к такой-то матери.

– Ребята, шли бы вы, правда, отсюда, мешаетесь, – сказал третий врач, вынося из лифта два больших металлических чемодана.

Я пригласил полицейских к себе. Мы осторожно, пробрались мимо носилок, перегородивших всю лестничную площадку.

Первым делом майор позвонил в диспетчерскую

– Диспетчерская? Майор Корнеев. Немедленно отключите оба лифта в доме №… по улице… Значит надо. Ты мне ещё поговори! Я тебя к ответственности привлеку за невыполнение требований полиции в экстремальной ситуации.

Вскоре в квартиру застенчиво пробрался лейтенант.

– Лифты отключили? – Спросил майор.

Лейтенант кивнул. Губы у него дрожали.

– Ладно. А то, понимаешь, эта курица диспетчерская быковать начала: «Да что? Да по какому праву?» Идиотка!

Обращаясь к нам, он вздохнул:

– Извините. Сколько не работай, а к такому не привыкнешь. Давайте знакомиться. Я – майор Корнеев, Антон Николаевич.

Вера молча протянула наши паспорта. Говорить она не могла. Её била крупная дрожь.

Майор мельком взглянул на них и передал старлею, чтобы тот записал наши данные. Потом он обратился ко мне:

– Александр Владимирович, расскажите, что произошло. Это ведь вы вызвали «Скорую»?

– Нет, жена. Но первым обнаружил Кристину я. Только мне показалось, что она рожает. Кровь была снизу, а головы и шеи я почти не видел. Она как-то осела в шубе, наклонив голову. Я и узнал-то её по шубе в основном.

Тут Вера нашла в себе силы и начала говорить:

– Понимаете, всё произошло очень быстро. Я пришла домой минут за десять до того, как мы вызвали врачей. Я поднималась на соседнем лифте, но не заметить Кристину я не могла. Мне же надо было пройти мимо того лифта, где она лежала.

– Да, – подхватил я, – Вера напомнила, что пора гулять с собакой, я почти сразу выпустил Бони на лестничную площадку, чтобы он не мешал одеваться. Прихожая-то у нас, сами видите, тесная. Потом Бони завизжал, и я выскочил за ним.

Тут я вспомнил, что так и не успел обуть второй ботинок.

Взглянув на мои ноги, Корнеев понимающе кивнул. Я почувствовал, что краснею, и торопливо начал оправдываться:

– Понимаете, за собаку испугался. Бони так заверещал. Я подумал, что его лифтом прищемило, или он упал. Конечно, такого кошмара, я и предположить не мог.

– Ясно, и во сколько это было?

– Обычно я выхожу с Бони в семь, но сегодня минут на пятнадцать припозднился. Зачитался. Хорошо жена напомнила.

– Вы девушку хорошо знаете?

– Да как вам сказать? Здороваемся. Иногда перекинемся парой-тройкой слов о погоде, ну ещё о какой-нибудь ерунде. Знаю, что зовут её Кристиной, что она внучка полковника Сазонова. Живёт на седьмом этаже в нашем доме, но номера квартиры не знаю. Год назад она замуж вышла. Свадьбу чуть не всем домом праздновали. А ещё знаю, что она работает в органах.

– В каких?

– В ваших. Она медэксперт. Но где точно, не скажу.

– Это мы сами найдём.

Он опять схватился за телефон.

– Пешкин, это Корнеев. Человечка мне пробей одного. Зайцева Кристина, двадцать восемь лет. Живёт в доме № … по улице… Квартиру там посмотри, родственников, место работы… Ну, в общем, не мне тебя учить. Сам взрослый мальчик. Да это не она, это с ней сделали. Ранили её тяжело. Да ничего толком не знаю. Сейчас там врачи колдуют. Прогнали. Пока им все карты в руки. Вот увезут беднягу в больницу, тогда и начнём работать. Пальчики снимем, кинологов пригласим.

Больше мы почти не разговаривали, прислушиваясь к происходящему на лестничной площадке. Дверь в квартиру была распахнута настежь, и в прихожей стоял лейтенант, чтобы отслеживать ситуацию и предупредить начальство, когда им можно будет приступать к своей работе.

Мне показалось, что прошла целая вечность. Потом в квартиру заглянул «разбойник».

– Всё, алес!

– Увозите в больницу? – С надеждой спросил Корнеев.

– Да, какое там… Не вытащили.

Он со злостью ударил кулаком по дверному косяку.

– Блин! Молодая, красивая! Какой гниде понадобилось такое сделать?

И обращаясь к Корнееву, сказал:

– Слышь, майор, найдёте гада, будь другом, звякни, вот мой телефон. Я его своими руками урою.

Полицейские колдовали над местом преступления до глубокой ночи. Мы с женой сидели на диване, прижавшись друг к другу. Бони умудрился протиснуться между нами. Вдруг Вера прошептала:

– Ещё к кому-то «Скорая» в наш подъезд приезжала. Что же за вечер-то такой?!

– Может, это за телом. Ну, перевозка специальная, – пробормотал я.

– Да нет, с сиреной и маячком. Это к тяжёлому больному или раненному.

– А ты полагаешь…

– Не знаю.

Утром в нашу дверь кто-то осторожно постучал. На пороге стояла соседка из квартиры напротив, Надежда Петровна.

– Доброе утро, Саша. Тьфу, какое доброе. В общем, здравствуйте. Верочка не спит?

– Нет.

– Позовите её, пожалуйста. Её помощь нужна.

Жена уже вышла в прихожую, зябко кутаясь в шаль.

– Надюша, привет. Что там? Да ты проходи, не через порог же говорить.

– Верочка, попробуй с Васькой поговорить. Он сейчас у нас. Его Женька скрутил. Васька руки на себя наложить пытался. Ночью ведь у Лили инфаркт случился. До больницы не довезли.

До меня не сразу дошло, что «Васька» это полковник Сазонов. Да, его же зовут Василий Иванович. Как-то я отупел.

– Да что же это… Прямо одно к одному, – всхлипнула жена, но тут же постаралась взять себя в руки.

– Сейчас приведу себя в порядок, а вы пока тащите Василия сюда. Усаживайте на диван. Саша, сядешь с одной стороны, а Женя с другой. И держите его покрепче. Не справимся – придется спецмашину вызывать. А не хотелось бы.

Я прошёл следом за Надеждой в её квартиру, и мы вдвоём с Евгением привели полковника Сазонова к нам. Вид у мужика был безумный. Впрочем, неудивительно.

Вскоре из ванной появилась Вера, собранная и свежая, блин, как утренняя роза.

Она взяла стул и села напротив дивана.

– Ну, что, поговорим? Для начала предлагаю всем перейти на «ты» и называть друг друга просто по имени. Никто не против?

Василий попытался рвануться, и мы с Евгением буквально повисли на нём. Сдавшись превосходящим силам, полковник мрачно спросил:

– Ну что? Уговаривать меня будешь, как маленького? Утешать?

– Не собираюсь. Что я тебе скажу? Что всё хорошо? Что все живы и здоровы? Мы же с тобой взрослые люди, и знаем, что это не так.

– А что же ты хочешь?

– А ты?

– Сдохнуть.

– Мне тебя пожалеть? Или сесть рядом с тобой и похныкать? Не дождёшься. Ты мужик. Настоящий. С большой буквы. Да, всё очень плохо. Но ты выдержишь.

– Зачем?

– Хотя бы для того, чтобы поймать эту сволочь, которая где-то ползает по миру и коптит небо своим поганым дыханием.

– Как я его поймаю? Смеёшься? Никаких зацепок! Эксперты с кнопок лифта сняли такую мешанину, что лучше не упоминать. Полицейская собака след не взяла. И, конечно же, никто ничего не видел и не слышал.

– Можешь мне не верить, но сейчас в этой комнате находится существо, которое точно знает убийцу, и никогда его не забудет.

Это в стиле моей супруги. Она умеет высказать какой-то парадокс, и пока его перевариваешь…

Это было много лет назад.

У меня был брат-близнец Лёша. Мы были очень близки, но при этом были очень разными. Я был очень тихим и спокойным: учёба, рисование, книги. А Лёшка постоянно оправдывал своё школьное прозвище – Флибустьер. Его как магнитом притягивали опасные приключения. Дрейф на льдине по Москве-реке в семь лет, Бог весть где, найденная боевая граната, брошенная в костёр – в десять лет, единоборство с озверелым алкоголиком, попытавшимся поднять руку на Леночку, первую Лёшину любовь – в четырнадцать. Он получал травмы, но не сворачивал с опасного пути. Окончив лётное училище, брат стал лётчиком-испытателем.

Это произошло прямо у меня на глазах на авиашоу. Маленький серебристо-алый самолётик Лёши вошёл в пике и не вышел из него, на полкорпуса ввинтившись в землю.

Я смотрел на это и тупо глотал воздух, не имея возможности вдохнуть. Я просто забыл, как надо дышать.

Мы тогда с Верочкой только поженились. И вот она, в ту пору ещё студентка, вдруг сказала мне что-то совершенно неожиданное. Пока я озадаченно пытался понять сказанное женой, способность дышать как-то сама вернулась ко мне. Нет, горе не стало менее острым, но организм как-то перещёлкнулся и приспособился жить с этим горем.

Вот и сейчас Вера заявила, что среди нас находится тот, кто знает убийцу. Мы все, включая полковника, огорошено уставились на неё.

Потом Сазонов неуверенно спросил:

– Ты это серьёзно? Среди нас есть кто-то, кто знает эту мразь?

– Да. Видишь ли, сильные эмоции не просто так возникают у человека. Насколько мне известно, Кристине нанесли множество ран.

– Двадцать три, – глухо пробормотал полковник.

Он уже не пытался вырваться, а подавшись чуть вперёд, буквально впитывал слова Веры.

– Сам подумай, для того, чтобы нанести молодой красивой беременной женщине двадцать три удара ножом надо дойти до крайней степени озверелости. А это значит, что в организме убийцы произошёл запредельный выброс норадреналина. К сожалению, нам этот запах недоступен, а вот Бони, запомнил убийцу на всю жизнь.

– Это как? – Спросил Василий.

Мышцы него расслабились, и теперь он просто слушал, а Вера продолжала плести словесные кружева:

– Для животных запах норадреналина – это запах опасности, и собственный запах носителя этой опасности впечатывается в мозг.

– Но ведь ищейка след не взяла, – неуверенно возразил Сазонов.

– Я точно не знаю, но, кажется, реаниматологи применяют какие-то адреналиновые препараты. К тому же на месте преступления потопталось много людей, весьма взволнованных. От перепуганной насмерть акушерки, до реаниматолога, который нам чуть дверь не вышиб от злости на убийцу. Запахи их эмоций забили запах убийцы.

– Но как я найду убийцу? Ведь Бони не сможет мне ничего сказать.

– Не сможет. Он, возможно, смог бы опознать его при встрече, но я даже не представляю, как они могли бы встретиться. Но если Бонапарт смог унюхать мерзавца, значит, ещё кто-то мог заметить и запомнить эту дрянь. Пусть бессознательно. У животных на жизнеобеспечение работает восемьдесят процентов мозга, у нас значительно меньше. Но агрессора и человек может почувствовать. Пусть и не по запаху. Понимаешь, норадреналин, хоть и быстро распадается, но не за минуту из организма выводится. К тому же за ним следует резкий выброс адреналина. А это значит, что кто-то мог заметить человека с резкими беспорядочными движениями, расширенными зрачками, вспотевшего на морозе, в конце концов! Убийца не воспользовался вторым лифтом. Он не мог дожидаться его рядом с умирающей женщиной. А это значит, он спускался по лестнице! С двенадцатого этажа! Кто-то мог его увидеть, услышать. Мы будем искать этого «кого-то». В доме, во дворе.

Мы с Верой женаты уже очень давно, но я до сих пор не могу понять, КАК она это делает. Ведь никаких уколов, таблеток, гипноза. Да и слова-то говорила самые обыкновенные. Даже не посочувствовала мужику разом потерявшему всю семью. А с Сазоновым реально что-то произошло. Он несколько минут просидел молча, глубоко дыша, потом сказал:

– Ну, вот, что, мужики, не будем девочек больше напрягать. Пошли ко мне, перетрём.

– Уверен? – Спросил Евгений насторожено.

– Да.

Мы спустились в квартиру Сазоновых. Здесь царил полнейший бедлам: разрытая постель, какие-то клочки ваты, шприцы и распахнутая, несмотря на мороз, балконная дверь.

Евгений бросился к этой двери, быстро закрыл её и встал перед ней.

Василий горько усмехнулся:

– Женька, не боись! Больше прыгать не буду.

Он предложил нам сесть у стола, прикрыл дверь в спальню с неприбранной постелью и следами отчаянных попыток врачей спасти Лилию Альбертовну. Потом сходил на кухню и принёс бутылку коньяка и три стопки. Плеснул в каждую понемногу и сказал:

– Ребята, по граммульке – и всё. Головы нам нужны ясные. Будем думать, как найти эту сволочь.

Мы выпили. Немного помолчали. Потом я, неожиданно для самого себя сказал:

– Ребята, он был в тёмном. Точнее, в чёрном и матовом.

– Почему? – Строго спросил Василий.

Я почувствовал себя неловко, сжался, но потом заговорил быстро и сбивчиво:

– Семь часов вечера. Народ массово возвращается с работы. Люди забирают детей с продлёнки, из детского сада, заходят в магазины. Я знаю. Мы с Бонькой всегда в это время гуляем. Народу, как на демонстрации. Двор освещён неплохо. Ещё снег свежий выпал. Белый. Яркий. Человека в окровавленной одежде не могли не заметить, а ваши коллеги, я уверен…

– Прошерстили, как следует, – буркнул Евгений.

– Человека в окровавленной одежде заметили бы! Но если она матово-чёрная, то при таком освещении, да ещё в метель с двух-трёх метров не разглядишь. Конечно, если специально присматриваться…

– Да кто же к нему присматривался! Действительно, вечер, люди спешат по своим делам, да и погодка не располагает, – вздохнул Василий.

– Хочу дополнить портрет нашего фигуранта, – сказал Евгений, – у него руки, наверняка в крови были по локоть.

– Значит, он прятал их в карманы! – Крикнул я.

– А ещё глубокий капюшон! – Подхватил Евгений. – Он артерию перерубил, кровь ему на морду наверняка попала.

– Так… Кое что вырисовывается. Остаётся самая малость – найти окровавленную куртку чёрного цвета с капюшоном. Только где? – Василий обхватил голову руками.

Что-то меня сегодня понесло. Может, коньяк виноват?

– Убийца живёт недалеко, – предположил я.

– Почему?

Глаза Василия буквально буравили меня.

– На улице в рассеянном свете фонарей, в такую погоду, да с расстояния два-три, а то и пять-десять метров, он мог остаться незамеченным, но в транспорте в час-пик…

– Эх, так широко ребята не охватывали, – вздохнул Евгений.

– Я позвоню в управление транспортной полиции. Пусть хоть навскидку проверят, – сказал Василий.

– А я попрошу ребят дать информацию по телевидению, – добавил Евгений.

– А ещё я с Мансуром переговорю. Возможно, убийца сбросил нож где-то неподалёку, – задумчиво произнёс Василий.

Тут я опять немного отвлекусь и расскажу о Мансуре. Это наш дворник. Человек удивительный! Он сумел, буквально стать заботливым хозяином нашего дома и двора. К нему бегут ребятишки, потерявшие ключ, к нему обращаются бабульки с просьбой донести сумки. Когда нас с Верой свалил с ног тяжёлый грипп, а дочь с семьёй отдыхала в Египте, Мансур неделю гулял с Бонапартом, носил нам продукты из магазина и лекарства. Мансур – благородный и надёжный человек, и, разумеется, не откажется помочь.

Но я, честно говоря, не был уверен, что разговор с ним даст какие-то результаты. Наверняка, полицейские уже расспросили дворника. Но мы не в праве были упускать хоть какой-либо шанс.

– С Мансуром поговорим обязательно, – сказал Евгений, – теперь давай подумаем, кто мог напасть на Кристину. Я почти уверен, что никто из наших не мог.

– Однозначно, – согласился Василий.

Я неуверенно пожал плечами. Я не очень хорошо знаю соседей, хотя представить кого-то из них, как там Вера сказала: «в крайней степени озверелости», я, пожалуй, никого не смогу.

– Но если это чужак, как он попал в подъезд? – Спросил я. – У нас же домофон.

– Не домофон, а кодовый замок, – поправил меня Евгений.

– А какая разница?

– Домофоном можно открыть дверь гостям из квартиры, а у нас замок открывается только кодом или ключом.

– А, кстати, – пробормотал Василий, – никогда не задумывался, как попадают в подъезд посторонние. Та же «Скорая».

– Наверно, у них, как у полиции, пожарников, аварийщиков есть какие-то универсальные ключи. Ведь ситуации бывают разными, – пожал плечами Евгений, – а вот как попадают рекламщики – не знаю. Доставщикам пиццы или товаров из Интернет-магазинов при заказе надо сообщать код. А эти как пролезают?

– Кстати о «доставщиках». Вот вам и утечка информации. Скольким посторонним каждый из нас сообщал код замка. Вот так и теряется смысл в запирании подъездов, – хмыкнул Василий, – а мы деньги за «безопасность» платим.

– Моя Верочка всегда говорит, что запирать надо не честных людей, а преступников, – невпопад ляпнул я.

– Ага, запри их всех, – вздохнул Василий, – ладно, ребята, мы отвлеклись. Значит, принимаем за рабочую версию, что убийца – чужак. Кем он может быть?

– Может кто-то влюблённый в Кристину, – несмело предположил я, – увидел её в таком положении, и в нём ревность взыграла.

– Романтик, – хмыкнул Евгений.

– Не, Женька, не скажи. Конечно, художники все не от мира сего (Сашок, не обижайся!), но убийство из ревности вполне возможно. Помнишь того идиота, который жене руки отрубил? А сколько мы с тобой менее громких, но не менее диких случаев знаем. А уж любовь там, или оскорблённые чувства собственника… Кстати, почему влюблённый в Кристину? Удары могла нанести и баба.

– Ладно, примем версию, как возможную. Хотя мне она не очень нравится. А если случайный грабитель. У Кристи что-нибудь украли?

– Ну, да. Цепочка у неё была золотая тоненькая с маленьким крестиком. Не Бог весть, какая ценность. Ещё сумку утащили. Там немного денег, мобильник, косметичка со всякой женской ерундой, обменная карта беременной.

– Зачем вору карта беременной? – Возмутился я.