Послушайте бесплатное чтение

Рождественский рассказ

«Письма, письма лично на почту ношу,

Словно я роман с продолжением пишу.

Знаю, точно знаю, где мой адресат,

В доме, где резной палисад».

Было тридцать первое декабря. Я весь день напевала эту песню. На то нашлось две причины: я уже несколько дней жила в Вологде и тоже ждала письма. Правда, ждала не пока оно придёт ко мне, а когда окажется в Москве. Там живет мой адресат. Зовут Ником. Он поступил в университет полгода назад, а познакомились мы давно, когда его так еще никто не называл. В паспорте он записан как Николай Климов, но краткая форма Коля слишком колет слух. Лучше Ники или Ник. Он никому не разрешает так называть себя, кроме меня.

Я обновляла страницу Почты России каждую минуту, вбивала трекер письма, который запомнила, словно номер телефона.

«Прибыло в сортировочный центр Чертаново. Ожидает курьерской доставки»

Решила заварить чай. Мы с Ником познакомились случайно. Тоже за чаем. И тоже в Вологде. Ездили вдвоём на сборы: я в восьмом классе, он – в одиннадцатом. Вечером решили чаю выпить. На этаже стоял кулер, а к нему – очередь. У него в руках была чашка из Орлёнка и овсяное печенье. Я набрала воды и, не убирая пальца с краника, предложила ему поставить кружку. Он наклонился посмотреть, сколько осталось набираться, когда я случайно щелкнула по крышечке, и слетевшая капля кипятка попала ему в глаз.

Я не сделала его пиратом, глаз остался цел, а кружка и печенье разлетелись по всем углам, так что бессмысленно было разделять осколки на съедобные и несъедобные. Поэтому до конца соборов мы пили чай из моей чашки. А что? Сближает.

Потом началась пандемия. Я заболела и сидела на карантине бесконечные две недели. Он шутил, что Корона нашла свою принцессу. Мне было не смешно, потому что я не могла выходить на улицу не только по правилам, но и по своему желанию. Сил не было совсем. Тогда он приходил ко мне под окно и светил с земли фонариком, чтобы я могла видеть его в темноте из окна. Мы разговаривали так по телефону: я, закутавшись в плед и сидя на подоконнике, а он – держа руку на морозе, с улицы.

Я и сейчас могла просто позвонить ему. Чего стоит стать ближе, чем есть, когда от родного голоса отделяет нажатие кнопки? В этом письме не было ничего такого, о чем нельзя сказать по телефону. Всего лишь поздравление с Новым годом в четыре тетрадных листа и отпечаток ладони во всю страницу. Это на случай, если ему захочется подержать меня за руку, а я буду далеко. Почта доставляла корреспонденцию ко времени. Я снова обновила страницу, но браузер выдал ошибку. Я повторила запрос. Ответили, что номер письма написан с ошибкой или не существует. Я рванула к сумке, в которой лежала квитанция, ввела номер по одной цифре, но снова неудача. Пришлось звонить на горячую линию.

– Алло, здравствуйте. Чем могу помочь?

– Здравствуйте. У меня письмо пропало.

– Продиктуйте номер, пожалуйста.

Я продиктовала его так, будто оператор была глухой. Сердце билось в горле и я никак не могла его проглотить.

– Да, вижу перемещения письма. Оно было передано в доставку пять часов назад, ответ от курьера еще не получен.

– Оно цело?

– Не переживайте, я могу соединить вас с отделением пересылки.

Послышался долгий гудок. Трубку взял мужской голос.

– Добрый день. Чем могу помочь?

– Здравствуйте. У меня письмо потерлось.

– Продиктуйте номер, пожалуйста.

Я повторила заветную последовательность чисел, как заклинание. Хотелось плакать от того, что моя связь с этим конвертом находилась в говорящей трубке, в руках человека, который даже не знает, что там внутри.

– Давайте свяжемся с курьерской службой Москвы, я не могу найти письмо с таким номером.

Послышалась успокаивающая музыка. По крайней мере, она должна была успокаивать. Такая же играла перед последним концертом Ника. Он был студийцем Череповецкий филармонии, играл мальчиков – попугайчиков, которых много в больших городах, и какие экзотика для маленьких. Правильно он сказал: у нас на Севере цветное – это Полярное сияние или мухоморы. Перед глазами плавали цветные точки. Я уже не сдерживала слёз. Двое взрослых человек не смогли мне помочь. Откуда уверенность, что поможет третий или четвёртый?

– День добрый. Курьерская служба. Диктуйте номер… Да, поняла. Его нет в базе, мне очень жаль.

– Девушка, подождите, – мне уже не оставалось ничего, кроме крика SOS в трубку, – пожалуйста, посмотрите везде: оно могло куда-то завалиться, потеряться. Прошу вас, это очень важное письмо. Скоро Новый год и…

Слёзы задушили так, что я не могла говорить дальше. Их услышали на другом конце.

– Пожалуйста, успокойтесь, – раздался растерянный голос оператора, – я посмотрю в ящике возврата, не кладите трубку.

Повисла ужасная тишина. Сердце билось везде. Челюсть дрожала, как вибрирующий телефон. Холодок гулял в животе, ударяясь в диафрагму оставшимися слезами. Наверное, трубка лежала на столе. Я слышала, как девушка на кого-то прикрикнула, потом скоро подошла к телефону и сказала:

– Нашла!

Холод всплеснулся до макушки и упал куда-то.

– Адресата не оказалось дома, поэтому почтальон вернул письмо в отделение и оставил уведомление вашему Климову Н.А. Не переживайте, заберёт после праздников.

– Как после праздников?

– Мы скоро закрываемся, короткий день. С Наступающим!

– Всего доброго…

Я минут пятнадцать сидела неподвижно, оперевшись глазами на столешницу. Время было к четырём вечера. Новый год скоро и нескоро. Мне возвращаться домой, отмечать праздник с семьей: меня там ждут также, как я ждала письма Нику. Может и сильнее.

Серый Вологодский автовокзал был украшен золотыми огоньками, которые расплывались в снежном вихре со звёздами автобусных фар из-за вновь подступивших слез. В окне автобуса, как в фонарике диафильма, менялись картинки: бетонные коробки зданий, старый завод, переделанный в торговый центр, деревянные дома – где-то сгоревшие и присыпанные снегом, где-то жилые – как с лубочной картинки.

«Где же моя темноглазая, где?

– В Вологде где – где – где,

В Вологде – где,

В доме, где резной палисад».

Снова эта песня играла в наушниках. Я выключила музыку и прислонилась лбом к темному стеклу.

«Тоже мне, романтик: письма он носит и ответов не получает. Да не в девчонке твоей дело, а в почте. Голуби в такую метель не летают, почтальоны – черепашки с коробами не ходят. А может девчонка отвечать не хочет. Настроения нет, а он все строчит и строчит – навязывается. Стоп: я тоже Нику навязываюсь, может быть? Вот я глупая…»

Моя голова – это настоящий птичий базар. Иногда там поют птички – дурашки: я чему-то радуюсь и иду на всякие глупости, как например с письмом. И стоило оно моих слез? – Ни капельки. Уже вечер тридцать первого, а от Ника ни слова, ни смски. Значит и сам он не стоит ни денег за пересылку самолетом, ни моих нервов, и грустить не о чем.

Я устала от слез и провалилась в тёплый, густой сон. Мне часто снятся сны, как у слепых: я не вижу картинку и воспринимаю его через другие органы чувств. Все ходило как палуба. Нос кололо внутри, будто вдохнула морозного воздуха или морской воды, будто не успела подняться с глубины и не хватает кислорода еще на пару секунд. Потом почувствовала, будто пропустили холодную шелковую лопасть душистого галстука вокруг шеи и завязали узел, будто я куда-то опаздываю и не могу ускориться. Будто пишешь контрольную, учитель говорит, что осталось пять минут, а тебе три листа переписывать как минимум.

Я проснулась от звонкого грохота. Телефон упал в проход и утянул с собой наушники. Поднявши экран, я поняла, что разбила его всмятку: не было смыла собирать остатки стекла. Экран нужно полностью менять. Сделалось совсем тоскливо.

Сон снова обвился вокруг головы. Мне снился Ник. Слепые читают азбуку Брайля, а я любила кончиком пальца читать его лицо, когда он засыпал у меня на коленях. Правая бровь, левая, горбинка когда-то сломанного носа. Он поджидал, когда я коснусь кончика и со смехом ловил руку, как лесной хищник. Его смех был так близок к слезам, а слёзы – так близки к смеху, хотя я видела плачущего Ника только однажды. Глаза южные, обжигающие, похожие на виноградины, весёлые, лисьи. У всех красивых людей повадка лисья. У всех лис огненная красота.

Мамы целуют детей в макушку, пахнущую мармеладом. Я любила расчесывать пшеничные пашни его волос, а потом целовать в пробор: они пахли неисправным феном и мятным шампунем. Я проснулась, уткнувшись носом в недавно постиранный шарф. Автобус остановился. Запах стирального порошка жёг холодом нос.

Всю дорогу от вокзала до дома я смотрела в искореженный экран и ждала звонка. Птички – дурашки заладили своё: «Позвони ему, позвони ему».

Я сдалась и набрала знакомый номер.

– Алло, привет, – Ник говорил веселым голосом, слышно было, что он бодро шёл куда-то.

– Привет, Ники. Как ты там?

– Да ничего, потихоньку. Ты сейчас дома?

– Ну вот, подъезжаю.

– А, вижу машину.

– Что?! Ты тут?

Я посмотрела во все окна, но нигде не видела его. Через мгновенье я выпорхнула их машины на хрустящий снежок, будто сама была в этот момент снежинкой. Казалось, что я начала слышать свой пульс.

– Ники, ты где?

– Обернись.

У подъезда стоял он в белом спортивном пуховике и в красной шапочке. На него струился вырезанный поток золотистого света, в котором кружились мелкие хлопья. Я с детским визгом подлетела к нему и с разбегу вырезалась в мягкий белый корпус его плечей. Мы стояли так бог знает сколько, пока таксист не потрогал меня за плечо и не поставил рядом сумку, с которой я ехала из Вологды.

– С Наступающим вас!

– И вас также.

Я рассказала Нику историю с письмом. Он посмеялся и сказал, что работает телемостом мостом – его и там, и тут передают: одна нога здесь, другая там. Ник приехал сюда накануне и ничего не сказал, также, как и я отправила письмо и не предупредила. Оба хотели сделать сюрприз, называется. Можно быть чудаком, можно быть чудовищем, но Ник был и есть мое самое главное Новогоднее Чудо.