Отражение бесплатное чтение

******

На исходе сороковин по усопшему она снова её увидела. Тощая, будто высохшая фигура женщины в чёрном платке, с неестественно бледным и измождённым лицом… На этот раз она стояла в углу между дверью и престарелым сервантом, устаревшим задолго до того, как Лидия впервые ступила через порог этой квартиры.

Стояла, как всегда, молча, и не мигая, смотрела прямо на Лидию бесконечно уставшим взглядом, в котором с застывшей, безысходно-мученической глубиной, неявно угадывалась мольба об избавлении. В то же самое время, весь её отрешённый вид свидетельствовал о том, что надежда эта ещё более призрачна, чем она сама.

Чем дольше Лидия смотрела на неё, тем явственней в глазах женщины читалось: не присутствовать, не чувствовать, не быть. Ни здесь, ни где-нибудь ещё. Ни сейчас, ни потом… Никогда. Посыл этот был настолько чётко осознаваем, что его можно было принять за собственные мысли Лидии. Одета женщина всегда была как-то неопределённо. Неизменным оставался только черный платок и бесформенные юбки. Такие длинные, что её ног Лидия ни разу не видела. Сейчас, например, поверх невнятной юбки, мешком на костлявых плечах висела мышиного цвета кофта, которая, время от времени то резко, то волнообразно колебалась. Лидия давно уже поняла, что сквозняк здесь не причём. Так являвшаяся к ней с самого детства призрачная женщина дышала. Только очень редко, медленно и тяжело. Поэтому создавалось впечатление, что она регулярно вздыхает.

Первый раз призрак вздыхающей женщины маленькая Лида увидела, когда ей не было ещё и шести лет. В ту ночь матери дважды вызывали «скорую». Во второй раз, уже под утро, немолодая, хмурая фельдшерица, измерив матери давление, устало бросила растерянному отцу: «Нужно в больницу, собирайте её». Они привыкли, что мама часто и подолгу болела. Да и «скорую» приходилось вызывать по нескольку раз в месяц. Но в ту позднеосеннюю, беспокойную ночь как-то особенно безучастно выглядело лицо мамы, и уж очень холодно и обречённо прозвучала фраза хорошо им знакомой тёть Насти, поселкового фельдшера. Разбуженная трёхлетняя Танюшка, громогласно рыдая, вцепилась в носилки, которые несли отец и водитель скорой помощи.

– Уберите ребёнка! – закричала тётя Настя неизвестно кому. Лида стояла точно в ступоре, недвижимая, открыв рот.

– Лидка! – заорал отец, дико вращая глазами, – Уведи малую, живо!

Лида обхватила, зашедшуюся в истерике сестрёнку и, уходя с ней в комнату, услышала, как тёть Настя громко выговаривала отцу:

– Чёрт знает, что такое! Он – кивнула женщина на водителя, – вообще не имеет права машину оставлять, – она как-то странно дёрнула шеей и уже тише добавила, – возишься тут с вами, две бригады на весь район, двадцать-тридцать вызовов за смену, а вам, как об стенку горох! Я ей – ещё один кивок, теперь уже на носилки, где хрипло дышала мать, накрытая своим же пальто, – ещё месяца три назад говорила, чтоб в город ехала, да ложилась на обследование…

Больше Лида ничего не слышала, так как, пропустив носилки, фельдшер тётя Настя плотно закрыла за собой дверь. Вот тогда, лёжа на своей кровати и обнимая всхлипывающую, но постепенно затихающую сестрёнку, она и увидела эту женщину первый раз.

Она стояла в простенке между шкафом и Танюшкиной кроваткой, обхватив худыми руками себя за плечи, точно ей было холодно и не мигая, смотрела на Лиду.

Чахлая грудь женщины редко, с усилием вздымалась и с каким-то сиплым звуком медленно опадала. Казалось, что женщина о чём-то горестно вздыхает. Лида хорошо помнит, что не успела тогда даже испугаться, как следует, так как подумала, что это кто-то из сердобольных и любопытных соседок зашёл узнать, что у них тут за канитель такая посреди ночи. А может сам отец попросил кого-то присмотреть за девчонками, пока он везёт жену в больницу; народ в посёлке встаёт рано. Пока до сознания маленькой Лиды дошло, что вздыхающая женщина не похожа ни на кого из соседей или хотя бы знакомых, к тому же и ног женщины, под длинной тёмной юбкой, как она ни старалась, разглядеть ей так и не удалось, на веранде послышались шаги отца, его сухой кашель и призрачная женщина, глянув напоследок с осуждающим сожалением на перепуганное и вытянувшееся лицо девочки, надвинув на глаза чёрный платок, просто исчезла.

Очень быстро Лида забыла про этот случай, тем более что призрак надолго исчез, да и события развивалась таким образом, что только успевай поворачиваться. Из больницы мать так и не вернулась. Истаяла, как свечка от стремительно развившейся у неё ишемической болезни сердца в несколько дней. Лида этому почти не удивилась. Неосознаваемо она почувствовала, что мама не вернётся, ещё в ту страшную ночь, когда она хрипела на носилках, впопыхах накрытая старым пальто. Лида подозревала, что и младшая сестра каким-то необъяснимым образом почувствовала то же самое, когда рвалась к матери, и захлёбываясь слезами, отчаянно цеплялась за носилки. Они уже тогда детским своим, чистым сердцем почуяли беду. Именно в тот предрассветно-жуткий час сёстры и оплакали мать. А не когда, держась за руки, стояли возле свежевырытой могилы вместе со своим отцом и остальными людьми, безучастно наблюдая на опускающийся в яму гроб с телом матери.

******

Отец женился довольно быстро. Многие в их посёлке считали, что сделал он это слишком поспешно. На грани неприличия. В том смысле, что толком год ещё не прошёл. То есть расписались они с Тамарой, конечно, через год, как и положено, но переехала-то она к ним гораздо раньше. Хотя с другой стороны, как не сделай, люди всегда найдут, что сказать.

Тамару отец привёз к ним из города, да не одну, а с пятилетней дочкой, и Лида не раз слышала, как кое-кто из знакомых, и даже некоторые их родственники говорили о том, что отец с Тамарой знакомы не первый год, а давным-давно снюхались. Лида, слыша это выражение, каждый раз старалась понять, как это? Шли по следу, подобно животным, пока не «снюхали» друг друга?

Так в жизни Лиды и Танюшки появилась мачеха. И ещё одна дополнительная сестра Ира. Но Лида всё равно осталась старшей. А Танька младшей. А городская Ира находилась посередине. Лида уже ходила в первый класс. Отец велел своим дочерям подружиться с Ирой. И при этом строго глядел именно на Лиду, как на старшую. Хотя Танюшка стояла тут же и со скучающим видом ковырялась в веснушчатом носу. Большого желания дружить со стихийно образовавшейся сестрой не было. Они уже пробовали. Городская выскочка Ирка была плаксой и ябедой. Чуть что бежала жаловаться своей маме. Причём по любому, самому незначительному поводу. Даже младшая Танька в таких случаях озадаченно смотрела ей вслед, размышляя, сильно ли влетит от отца на этот раз или обойдётся парочкой шлепков и очередной шумно-показной нотацией. Поэтому дружили только в пределах родительской видимости и досягаемости. Всё изменилось, когда родился братик Коля. Девочки устанавливали очерёдность на право держать живой свёрток на руках, укачивать брата или катить его в коляске. Споры и разногласия не прекратились, но они приняли, так сказать, качественно новую, конструктивную направленность.

Многие соседи и даже учителя смотрели на Лиду и жалостно кивали головой, сочувствуя её полусиротскому положению и незавидной участи старшей падчерицы. Да, ей много приходилось делать в свои неполные семь, девять, одиннадцать лет, но она считала это вполне закономерным. А кто же ещё? Ведь она старшая. Лида нянчилась с сёстрами и братом, помогала с уроками.

В огороде управлялась гораздо лучше так и не привыкшей к сельской жизни Тамары. После рождения Коли, мачеха стала часто болеть, поэтому Лида с десяти лет уже и готовила на всю семью. Как-то отец, вернувшись поздним вечером из города, куда ездил, чтобы навестить жену в больнице, ковыряя вилкой макароны, невесело усмехнувшись, произнёс, глядя на старшую дочь:

– Эх, доча, сейчас бы борща горяченького!

Девятилетняя Лида серьёзно посмотрела на него и ничего не ответила. На следующий день, вернувшись от соседки с исписанным детской рукой листком, сварила кастрюлю борща. Да какого! Душисто-алого, наваристого, с виртуозно исполненной зажарочкой и добавлением перетёртых в ступе шкварок с чесноком. Отец ел и нахваливал, хитро щурясь карим глазом. А потом, выпрямился, провёл ладонью по усам, и, махнув головой в направлении Лиды, сказал Тане и Ире:

– О как! Пример, говорю, берите с Лидки-то! Молодец, девка… не борщ, а песня!

От немногословного и сдержанного отца это было куда больше, чем похвала. Лида густо покраснела от удовольствия и смущения.

В доме всегда было чисто прибрано, – отец беспорядка не терпел. Как-то так само собой пошло, что за это тоже отвечала Лида. При всём при этом, она не то, что не считала себя какой-то несчастной или обделённой, ей даже не приходило в голову задумываться об этом. На это не было времени и в этом не было смысла. Каким-то внутренним чутьём Лида знала, что это ничего бы не изменило. Это давно и незаметно вошло в её сознание, вплелось в саму его суть, неуклонно и повсеместно распространяясь на все стороны Лидиной жизни.

Мачеха Тамара была хорошая, но словно отстранённая. Как будто проживала не свою, а какую-то чужую жизнь. Было впечатление, что она всё время чего-то ожидает и к чему-то прислушивается. Лиде всегда казалось, что она не живёт, а репетирует свою будущую прекрасную жизнь. Которая обязательно начнётся… Когда-нибудь.

В пять лет у братика Коли случилось крупозное воспаление лёгких. Их с Тамарой забрали в больницу. В ту же ночь явилась вздыхающая женщина. И Лида её визиту почти не удивилась. Она только испугалась, что Коля умрёт. И потому громко заплакала. Хотя с той ночи, когда увезли в больницу маму, такого с ней больше ни разу не случалось. Лида встала на колени, как делала баба Валя перед иконой святителя Николая, закрыла глаза, чтобы не видеть костлявых, длинных рук призрачной женщины с раздувшимися на них синими венами, которые её особенно страшили и, всхлипывая, попросила не забирать Николеньку. Так её и застали проснувшиеся сёстры. Лида в длинной белой сорочке, крепко зажмурившись и сложив ладони у подбородка, стояла на коленях напротив зеркальной дверцы шкафа и кого-то горячо о чём-то просила, попеременно, то одной, то другой рукой оттирая набегающие слёзы.

Неизвестно помогла ли Лидина молитва, или плачущую девочку пожалела вздыхающая женщина, а может таково было общее стечение обстоятельств, но Коля не только не умер, но и довольно быстро пошёл на поправку. И вскоре его выписали. А вот Тамару нет. Что-то было не так с её анализами. И, кроме того, несмотря на лечение, ей становилось всё хуже. В конце концов, Тамару с диагнозом «атипичная пневмония» перевели из пульмонологии в отделение интенсивной терапии. Где она через две недели и умерла.

Хоронили Тамару в городе. Это была не только её последняя, но и единственная просьба. Даже не просьба, а непременное и безоговорочное условие. Лиде настолько было жаль отца, что она боялась на него смотреть. На следующий день в квартире родителей Тамары, Ира подошла к Лиде с Танюшкой.

– Мы с Колей будем жить здесь с бабушкой и дедушкой, потому что мы больше не сёстры, и Коля брат только мне, а вам нет. Лида серьёзно посмотрела на неё и спросила:

– А разве так бывает?

И тогда Ира сердито нахмурилась, и, опустив голову, чтоб не видно было часто моргающих глаз, энергично закивала, дескать, бывает. Флегматичная Танька переводила взгляд с одной на другую, ничего не понимая, но чувствуя, что должно произойти или уже происходит что-то несправедливое и плохое. Видя лицо старшей сестры, Таньке захотелось изо всей силы чем-нибудь стукнуть Ирку. Но она передумала, не без основания полагая, что трагические обстоятельства, чужая квартира, родственники мачехи, и в целом создавшаяся явно не в их пользу обстановка, последствия в виде тяжёлой отцовской руки вызовут незамедлительно.