Сборник Забытой Фантастики №4 бесплатное чтение

Сесил Б. Уайт

ГЛАВА I

Имя доктора Джозефа Ламонта настолько хорошо известно публике, что вряд ли есть необходимость представлять его. Поразительные успехи, которые были недавно достигнуты в освобождении энергии атома, и еще более замечательный подвиг фактического создания материи из энергии, как почти все знают, являются результатом его неустанных усилий.

Пять лет назад мне посчастливилось быть выбранным для заполнения вакансии в его небольшом штате.

Несколькими месяцами ранее я с отличием окончил физический факультет в Чикаго.

Очевидно, на него произвели впечатление новые методы, которые я разработал в собственном изучении проблем атомной структуры, поскольку после появления моей статьи в Журнале физических наук, которая была результатом этих исследований, я получил короткую записку с просьбой нанести ему визит при первой же возможности.

Итогом моего визита стало то, что я был избран на должность, на которую я даже не смел надеяться.

Около двух лет назад он попросил меня зайти к нему в офис, попросив привести со мной Харви, еще одного сотрудника. Это было необычным событием, поскольку его секретарь обычно давал нам инструкции в машинописном виде, а наши отчеты диктовались секретарю каждый день, так что кому-либо из нас редко приходилось заходить в его кабинет. Очевидно, повеяло духом новизны.

Как только Харви смог оставить аппарат, которым он пользовался, мы поспешили по коридору, который вел в кабинет Доктора. ("Доктор" – так мы обычно называли его, когда говорили о нем между собой.) Войдя в офис, мы обнаружили, что он работает со странного вида прибором, который был установлен на его столе. Он жестом пригласил нас сесть, передал свой портсигар и, когда мы оба закурили, сказал:

– Я хочу, чтобы вы оба, мужчины, просмотрели пару вещей, которые я только что закончил, это, – указывая на аппарат на его столе, – и это, – и он достал сферический предмет из выдвижного ящика.

Откинувшись на спинку стула, он начал:

– Я полагаю, вы оба помните статью Мертона, которая некоторое время назад появилась в "Математическом журнале". В этой статье он утверждал и, по-видимому, обосновал свои утверждения, что время на самом деле является другим измерением, а не просто математическим. Что ж, после тщательного изучения этой статьи я убедился, что с теми знаниями, которыми мы сейчас обладаем, можно было бы сконструировать устройство, которое искажало бы пространственно-временные координаты, если можно так выразиться. Искажение этих координат позволило бы любому объекту в пределах искаженной области проскользнуть назад во времени.

– В конце концов, на самом деле нет ничего очень странного в том, чтобы заглянуть в прошлое из-за конечной скорости света. Каждый день нашей жизни мы видим то, что происходило в прошлом, потому что мы никогда ничего не видим таким, как оно есть на самом деле, а таким, каким оно было, когда свет, достигающий наших глаз, покинул его. Таким образом, мы видим Луну такой, какой она была одну с четвертью секунды назад, солнце таким, каким оно было восемь с третью минут назад, и звезды такими, какими они были годы назад, сотни или тысячи лет, в зависимости от расстояния до них.

– При поддержании правильного соотношения между силами, генерируемыми этой машиной, любой объект между этими электродами, – указывая на пару клемм в форме колокола, соединенных с прибором, – будет перемещаться назад во времени, насколько позволит поле. Расстояние во времени, на которое можно проникнуть, зависит от напряженности поля. При его уменьшении телу разрешается скользить вперед во времени, пока оно не достигнет настоящего. Однако, если поле внезапно отключится, объект останется в прошлом. Сегодня утром, когда я проводил свое первое испытание машины, я потерял где-то в давно минувших веках совершенно хорошую пару плоскогубцев. Я полагаю, вы оба хотели бы увидеть это в действии?

Для демонстрации была выбрана бутылка со слизью, которую поместили между электродами. При закрытии выключателя загорелась стеклянная колба, по форме напоминающая рентгеновскую трубку, но содержащая три элемента, от которых через платиновые уплотнения шли провода к сложной проводке аппарата. Маленький градуированный циферблат на передней панели аппарата медленно повернулся под пальцами доктора, и в мгновение ока флакон и его содержимое исчезли.

Эта бутылка, – сказал Доктор, – находится, насколько я могу судить, примерно семнадцать тысяч лет в прошлом.

– Тогда вы никогда не сможете ее вернуть, – сказал Харви.

– Почему бы и нет? – спросил Доктор.

– Потому что там, сзади, над уровнем земли не будет ничего, что могло бы ее поддержать.

– Это верно, – был ответ Доктора, – но, хотя у объекта нет ничего, что могло бы его поддерживать, он останется в точно таком же положении относительно земли.

– Можете ли вы назвать мне какое-нибудь объяснение этому? – спросил я.

– Признаюсь, я не могу, но тем не менее это должно быть так, смотрите! – и с этими словами Доктор медленно повернул циферблат назад, и перед нашим изумленным взором предстала бутылка.

– Если бы я внезапно отключил ток, то бутылка упала бы. Я полагаю, – заметил наш шеф, – что именно это, должно быть, случилось с моими плоскогубцами сегодня утром, потому что я не смог их вернуть, хотя всего через несколько секунд отправил обратно мощный магнит в виде подковы. Магнит вернулся без плоскогубцев.

Харви посмотрел на меня и озадаченно рассмеялся:

– Это ожившая "Машина времени" Герберта Уэллса, и никакой ошибки. Отправит ли она предмет в будущее. Доктор Ламонт?

– Этого не произойдет, – был его ответ. – В уравнениях Мертона для пространственно-временных координат будущего вы найдете в качестве фактора одного из членов символ i'3, следовательно, я не верю, что мы когда-либо сможем исследовать будущее.

– Значит, вы намерены исследовать прошлое? – спросил я.

– Я сделаю это и я намерен начать строительство моей машины как можно скорее. Но я еще не показал тебе эту другую вещь.

Я думаю, что Харви, так же как и я, совсем забыли о сферическом объекте, настолько нас заинтересовал другой аппарат.

– Никто точно не знает, почему тело падает на землю, когда его отпускают, или почему одно тело притягивает другое. Мы знаем то, что мы называем постоянной тяготения, и мы можем объяснить движения тел, когда они подвергаются воздействию этой силы, но о природе силы мы ничего не знаем. Это может быть своего рода электрическое поле, создаваемое присутствием материи и я сам склонен верить, что это так. Несколько месяцев назад я сделал поразительное открытие, из-за чего появился этот объект.

– Эта сфера состоит, как вы можете видеть, из двух полусфер, установленных на центральном стержне, или оси. Они устроены так, что вращаются в противоположных направлениях с совершенно одинаковой скоростью, и, имея равные моменты инерции, ось, на которой они вращаются, останется неподвижной. Каждая полусфера покрыта многими тысячами витков тонкой проволоки, погруженной в изолирующую среду, которая обеспечивает гладкую полированную поверхность. Секрет свойства этой сферы кроется в намотке провода. Один из тех маленьких атомных двигателей, которые мы сделали, служит энергетической установкой для сферы, он крепится к катушкам и поворачивает полусферы. Он также генерирует энергию, которая поддерживает необходимую разность потенциалов на обмотках сферы.

– Теперь, если бы я держал эту сферу так, чтобы ее ось была перпендикулярна магнитным силовым линиям земли, ток протекал бы через обмотку, когда полусферы поворачивались, если бы не противоположное электрическое поле, создаваемое генератором. Если полусферы вращаются с достаточной скоростью, а ток, протекающий по проводам, имеет нужную величину, притяжение земли к сфере точно нейтрализуется. При правильном соотношении скорости к току, а они больше, чем в первом случае, сфера поднимется.

Здесь Доктор расположил сферу с ее осью в правильном положении, нажал маленькую ручку на одном из концов стержня, и полусферы сразу же начали вращаться.

– Я настроил механизм таким образом, чтобы сила тяжести была абсолютно нейтрализована, – продолжил наш шеф. – Через несколько секунд полусферы будут вращаться со скоростью около семи тысяч пятисот оборотов в минуту, что является необходимой скоростью.

Закончив это предложение, Доктор выпустил машину из своих рук, и она осталась там же, вращаясь, как маленький мир в космосе.

– Жутко, не правда ли? – прокомментировал Харви.

Я согласился с ним, было определенно удивительно видеть предмет весом, возможно, пять или шесть фунтов, парящий над столом, как детский воздушный шарик.

– Вы заметите, что плоскость вращения предмета практически неизменна из-за гироскопического действия быстро вращающихся частей, – продолжил доктор, – следовательно, как только сфера будет запущена, потребуется огромная затрата энергии, чтобы изменить такую плоскость. Этот фактор окажется чрезвычайно полезным при посадке машины, поскольку необходимо только правильно сориентировать опорные стойки. Затем все, что нужно сделать пилоту, – это снизиться прямо над заданной точкой, когда сфера плотно войдет в контакт с поверхностью.

– Как вы собираетесь приводить в движение свой корабль, – спросил я Доктора, – с помощью воздушных винтов?

– Нет, – ответил он, – более эффективным методом. За счет ионизации воздуха в том или ином направлении будет создаваться устойчивая равномерная тяга к машине, которая будет продвигать ее в нужном направлении. В качестве моей ионизирующей среды я собираюсь использовать рентгеновские лучи, полученные в кварцевых трубках. Это хороший ионизирующий агент, и с ним гораздо проще обращаться, чем с другими известными методами. Теперь давайте перейдем к делу.

– Я собираюсь немедленно приступить к строительству сферы. У меня здесь есть полные схемы и спецификации готовой машины, и я хочу, чтобы вы двое взяли на себя полную ответственность за работу. Мне неприятно это делать, но мне придется ограничить вас по времени по причинам, которые я объясню вам позже. Сфера должна быть завершена в течение девяти месяцев. Я знаю, это трудная задача, но она выполнима. Вот, забери с собой эти схемы и посмотри на это дело.

Мы вышли из комнаты, оглянувшись на сферу, которая все еще тихо вращалась там, где ее выпустил Доктор. Когда шеф говорил, что хочет, чтобы что-то было сделано, никто из тех, кто знал его, не останавливался, чтобы поспорить, каждый шел и делал это, потому что он никогда не просил невозможного.

Мы с Харви отправились на работу.

ГЛАВА II

Через три недели после указанного срока сфера была завершена, за исключением приспособлений, которые должны были сделать жилые помещения пригодными для жилья. Мои читатели помнят сообщения о строительстве сферы, которые появлялись в газетах по всей стране, поэтому нет необходимости повторять их здесь. Как вы знаете, природа сферы держалась в строжайшем секрете. Однако было высказано много чудных предположений, ни одно из которых не было и близко к истине, большинство высказывалось в пользу какого-то нового генератора энергии, и действительно, он выглядел примерно так, когда лежал в своей нише.

Построенный недалеко от большого сталелитейного завода в Питтсбурге, чтобы быть рядом с нашим источником поставок, шар затмевал все, что находилось поблизости, насколько это было возможно, поскольку его размеры были поистине колоссальными.

К модели, которую мы видели в кабинете Доктора, было добавлено кольцо на экваторе, если можно так выразиться, сферы. Это кольцо шириной восемьдесят пять футов, толщиной сорок футов и внутренним диаметром шестьсот футов удерживалось на месте огромными радиальными рычагами, жестко прикрепленными к оси. Она была ячеистой по структуре, состоящей из шестнадцати ячеек. В каждой из этих ячеек было размещено индивидуальное высокочастотное устройство для каждого ионизирующего элемента, который проецировался через стенки его ячейки. Эти элементы представляли собой полые кварцевые стержни, сужающиеся от фута в диаметре там, где они выходили из гнезда, до шести дюймов на внешних концах, на расстоянии тридцати футов. Гнезда, в которые они были установлены, были из того же материала, вогнутые по форме.

Изготовление этих кварцевых изделий само по себе было инженерным подвигом. Раньше никогда не формовалось столь большого объема этого материала, и только благодаря одному из изобретений Харви, атомной флэш-печи, мы смогли их изготовить. В флэш-печи мы разрушили атомы определенного элемента, который был помещен рядом с фрагментами чистого кварца. Выделившееся таким образом тепло немедленно расплавило кварц, и, хотя он все еще был пластичным, ему придали форму, похожую на раскаленную добела сталь. Полное описание инженерных трудностей и того, как они были преодолены, те, кто интересуется этим этапом работы, найдут в журнале Engineering Quarterly.

Пространство в ячейках, не занятое механизмом перемещения, было приспособлено для хранения, размещения экипажа и т.д. Однако никаких окон или иллюминаторов предусмотрено не было из-за вредного воздействия интенсивных лучей от ионизаторов. Только в пилотской кабине, прикрепленной к самой нижней камере, можно было получить кое-какой обзор из сферы, и то только через тяжелые окна из свинцового стекла, которые поглощали все лучи, кроме самых интенсивных.

Соединительные мостки и переходы, наряду с серией небольших лифтов, обеспечивали легкий доступ в любую часть сферы. Двигатели, которые должны были приводить в движение полусферы, были самыми большими атомными двигателями, которые когда-либо были сконструированы, и были распределены в два комплекта по три, каждый из которых был подключен непосредственно к полусферам на их ободе и так синхронизированы, что каждое полушарие вращалось с точно такой же скоростью.

Для того, чтобы можно было компенсировать любое изменение внешнего сопротивления движению этих двух половин сферы, система небольших водяных балластных цистерн была устроена таким образом, чтобы при необходимости можно было изменять момент инерции полусфер, чтобы кольцо всегда оставалось неподвижным. Они управлялись из кабины пилота, откуда также регулировались ионизаторы и генераторы тока, протекающего по проводке сферы.

Пробный полет шара был совершен тайно одним холодным дождливым утром, около двух часов. Почти все сотрудники лаборатории были привлечены к работе в качестве экипажа. Наш главный механик выступал в качестве инженера с тремя помощниками из своего персонала. Харви с другим помощником отвечал за генераторы лучей, в то время как Доктор и я занимали кабину управления.

По сигналу, поданному инженеру, большие полусферы медленно и плавно начали вращаться, с каждой секундой набирая скорость, пока в течение десяти минут они не начали вращаться с расчетной скоростью, необходимой для того, чтобы поднять нас, когда ток прошел через многие мили провода, покрывающего их. Доктор закрыл выключатель, который приводил в действие реле, и посмотрел на амперметр перед собой.

– Если мои расчеты не ошибочны, мы поднимаемся”, – сказал он. Было слишком темно, чтобы разглядеть землю внизу, но, наблюдая за барометром, я заметил падение столбика.

– Согласно показаниям, мы поднялись на двести футов, но я ничего не почувствовал, когда мы покинули взлетную площадку, – ответил я.

– Я не думал, что мы это сделаем, – возразил Доктор. – Я намеренно уменьшил наше ускорение.

Теперь, когда мы были значительно выше окружающих зданий, я мог смутно видеть огни города сквозь пелену дождя. Еще один взгляд на барометр показал, что мы быстро поднимаемся и скоро окажемся над облаками.

– Давайте поднимемся выше облачности, – сказал наш пилот, – и для разнообразия посмотрим на звезды. Я не видел их несколько недель.

Очень осторожно увеличивая скорость и ток, Доктор добавил:

– Пять тысяч футов должны вывести нас из облаков.

Я посмотрел на барометр и на высоте четырех тысяч футов заглянул за стекло.

– Открой окно, луч не горит, – скомандовал шеф.

Я повиновался. Воздух был прохладным, но свежим и бодрящим.

– Это первый хороший глоток свежего воздуха за долгое время, – сказал я, делая глубокие вдохи. – На юго-востоке находится наш старый друг Орион, Сириус только восходит.

Доктор подошел и встал рядом со мной.

– Интересно, сколько времени пройдет, прежде чем мы сможем разорвать узы, удерживающие нас на этой земле, и посетить некоторых из наших ближайших соседей в космосе, – сказал он.

– Я часто видел сны о таком путешествии наяву, – сказал я.

– Что ж, мечты иногда сбываются, – заметил Доктор, – но мы должны продолжать наши опыты. Мы должны вернуться примерно через час.

Я закрыл окно, и Доктор вернулся к панели управления. Ряд переключателей замыкался один за другим, и когда каждый из них поворачивался, циферблат под ним медленно вращался. Указатель скорости сбоку кабины медленно поднимался по шкале, пока не остановился на восьмидесяти милях в час.

– Пока этого будет достаточно, – сказал Доктор. – Пока я не буду полностью уверен, я не хочу рисковать.

В течение часа мы тестировали сферу всеми возможными способами, поднимая, опуская, поворачивая, пока Доктор не убедился в полном ее контроле. Слабый румянец на востоке неба предупредил нас о приближении рассвета и о том, что нам пора возвращаться. Каждое наше движение автоматически записывалось на прикрепленную к стене таблицу – мое собственное маленькое устройство, которое позволяло нам без колебаний возвращаться на исходное место. Мы медленно опускались, пока не увидели путеводные огни двух помощников, которых мы оставили позади. Затем, без заметного толчка, огромная сфера снова легла в свою колыбель.

Двигатели были отключены, и сразу же была произведена проверка массивных подшипников полусфер. Они были такими же великолепными, как и тогда, когда мы взлетали, благодаря превосходному мастерству тех, кто их изготовил.

– Я прекрасно провел время, – добродушно проворчал Харви, когда мы шли домой в наши комнаты. – Я ничего не видел и не слышал, кроме искр генераторов лучей, все время, пока мы были в воздухе. Мы были в воздухе, или ты меня разыгрываешь? – шутливо спросил он. – В следующий раз, когда мы поднимемся наверх, я собираюсь назначить школьника ответственным за "лучи". Тут ни черта не нужно делать, и он может сделать это так же хорошо, как и я.

Следующие дни Харви потратил на обустройство "машины времени", он настоял, что бы ее называли именно так, в то время как бригада плотников оборудовала каюты и спальные помещения. Через шестнадцать дней после пробной поездки сфера была полностью оборудована и готова к использованию, к которому Доктор намеревался ее применить. Эта часть работы была выполнена в мое отсутствие, потому что на следующий день после нашей пробной поездки я упаковал свой чемодан и уехал в Европу, намереваясь выполнить другую миссию.

ГЛАВА III

Через три недели после только что описанных событий я поднялся на борт лайнера "Аурания" в Саутгемптоне. Он собирался отправиться в одно из своих популярных кругосветных путешествий, перевозя около девятисот пассажиров. Из них более половины были членами Международного географического общества, представителями всех цивилизованных стран, которые были избраны членами общества представлять их на конференции, недавно состоявшейся в Париже. После конференции большинство делегатов воспользовались специальной программой, организованной пароходной компанией, и привлекательными тарифами, которые им были предложены. Именно по этому мы встретили так много из них на борту "Аурании".

Некоторые из моих читателей, возможно, помнят ожесточенный спор, который велся несколько лет назад между покойным братом доктора Ламонта, профессором Томасом Ламонтом, и лидерами Международного географического общества. Те, кто помнит эти события, наверняка помнят, что профессор Ламонт утверждал, что его исследования среди ацтекских руин привели к открытию весомых доказательств касающихся правдивости легенды о потерянном континенте Атлантиде. Эти свидетельства в виде предметов торговли и искусства были спасены немногими выжившими после величайшей катастрофы, которую когда-либо знала человеческая раса, или были оставлены ими и их потомками как свидетельства их древности. К несчастью, эти драгоценные реликвии были утеряны при транспортировке, и никаких следов их так и не было найдено, несмотря на то, что профессор потратил скромные средства в тщетной попытке вернуть их.

Возможно, довольно неосторожно профессор опубликовал книгу, в которой изложил свои открытия и утверждения, в результате чего его заклеймили как дешевого торговца сенсациями. Не имея доказательств, подтверждающих его заявления, бедняга был глубоко унижен. Это был тяжелый удар для него, его здоровье было подорвано пережитым и в течение года после публикации его книги он скончался, умерев, как полагали его друзья, от разбитого сердца.

Доктор построил сферу в надежде оправдать своего брата. Собрание общества и последующее путешествие были организованы задолго до этого. Доктор, зная об этих планах, после изобретения сферы и ее странного вспомогательного средства, решил одним ударом убедить критиков своего брата.

Первым портом захода "Аурании" должен был стать Вера-Крус, откуда члены общества могли ознакомиться с некоторыми из самых известных образцов ранней цивилизации Мексики. Однако, прежде чем они достигли этого порта, нам всем предстояло увидеть достопримечательности, о которых мало кто мог мечтать, включая саму Атлантиду. Я был, конечно, представителем Доктора. Ни он, ни кто-либо из экипажа сферы не смогли бы ничего увидеть на затерянном континенте. Я должен был тщательно записывать наши наблюдения как с помощью камеры, так и с помощью ручки. Испытания с маленькими животными и птицами показали, что эксперимент не представлял никакой опасности, и с помощью более крупного аппарата Доктор, Харви и я совершили путешествие в прошлое. Но это уже другая история.

Путешествие вниз по Ла-Маншу и в открытую Атлантику прошло без происшествий. Через пять дней после того, как мы увидели серые утесы Старой Англии за кормой, мы плыли над потерянным континентом. Я подслушал несколько дискуссий о профессоре Ламонте и его книге, и все были единодушны в высмеивании его. За столом, однако, я нашел одного сторонника нашего друга, капитана "Аурании". Капитан Мэтьюз был увлеченным археологом-любителем, и его собственные наблюдения привели его к выводу, что легенда об Атлантиде – нечто большее, чем просто миф. Конечно, когда он отважился высказать свои убеждения, присутствующие в салоне мягко посмеялись над ним.

Утро шестого дня пути выдалось ясным и спокойным. Старая Атлантика вела себя наилучшим образом. Это была моя восьмая поездка через "Сельдяной пруд", и никогда еще я не видел такой прекрасной погоды. Я занял позицию возле радиорубки сразу после завтрака, предварительно сообщив Спарксу где меня можно найти. Доктор предупредил меня, чтобы я ожидал от него сообщения в этот день, и мне более чем не терпелось его получить. Все это казалось таким нереальным.

Около половины одиннадцатого по корабельному времени оператор протянул мне листок бумаги. Сообщение было кратким: "Около 2 часов дня, Ламонт" – гласило оно.

В половине второго я перегнулся через поручень правого борта и осматривал северо-западный горизонт в мощный бинокль, который я позаимствовал у первого помощника. Слабое пятно дыма в этом квадрате послужило оправданием моему поведению для тех, кто меня заметил. В течение четверти часа я наблюдал крошечное пятнышко, потерял его, затем снова нашел. Через минуту оно было явно больше. Это была сфера.

Я мог бы громко закричать от восторга, потому что, хотя я работал над этой штукой восемь месяцев и был в кабине управления во время ее пробного полета, все же я с трудом мог осознать, что такая потрясающая вещь была реальностью.

Через несколько минут он был виден невооруженным глазом, двигаясь к нам со скоростью экспресса. Вскоре его заметили другие, и прежде чем он оказался в пределах десяти миль от нас, все на борту знали о его присутствии, и палубы были переполнены пассажирами, жаждущими увидеть странный объект.

Он летел на скорости около пятисот футов над уровнем моря, пока не поравнялся с нами, примерно в миле от нас. Все были дико взволнованы и задавали вопросы своим соседям. Некоторые из них узнали в нем то, чем он был – странное творение доктора Ламонта. Как по волшебству, это слово распространилось, и, я думаю, страх наполнил сердца немногих, когда они узнали, что этой машиной управлял человек, чьего брата они погубили. Возможно, мысли о безумной мести им пришли им в голову, когда они смотрели на колоссальную вращающуюся сферу.

Когда сфера качнулась над головой, я взбежал по ступенькам на мостик.

– Капитан Мэтьюз, – сказал я, – не могли бы вы, пожалуйста, остановить корабль? Доктор Ламонт командует этой сферой, и у него есть сообщение для тех, кто находится на борту.

Капитан удивленно посмотрел на меня.

– Я полагаю, нам лучше сделать то, чего он хочет, – заметил он, поворачиваясь к телеграфу машинного отделения.

Я надел пару затемненных очков и мог смотреть на сферу без дискомфорта. Другие, которые не были так экипированы, обнаружили, что их глазам причиняет боль голубоватое свечение ионизаторов, хотя мало кто осознавал причину своего дискомфорта.

Знакомый запах озона пропитал воздух из-за быстрого образования свободных радикалов под действием лучей.4

Окно в пилотской рубке открылось и. появилась голова, защищенная тяжелой маской. Вооруженный мегафоном, Доктор обратился к переполненным палубам "Аурании".

– Путешественники с Аурании, – начал он, – вы сейчас находитесь прямо над потерянным континентом Атлантида, который, как показал мой брат, благодаря своим исследованиям существовал до того, как его поглотила Атлантика, океан, который носит его имя. Среди вас есть много членов общества, чье черствое отношение было прямой причиной его смерти. Я здесь, чтобы оправдать его, показав вам эту некогда процветающую и густонаселенную страну, которая лежит у вас под ногами, какой она была в те дни до потопа. Не пугайтесь. Я уверяю вас, что никому из вас не причинят вреда. У меня под контролем машина, которая перенесет вас и судно назад во времени, и я собираюсь отправить вас на четырнадцать тысяч лет в прошлое, когда вы увидите своими глазами, что мой брат, покойный профессор Ламонт, был прав.

Пока он говорил, Аурания постепенно сбивалась с пути, до сих пор она оставалась неподвижной на зеркальном море. Доктор убрал голову, и мгновение спустя лучи пропали.

Два тяжелых кабеля, заканчивающихся широкими электродами в форме колокола, сейчас же были размотаны с барабанов, расположенных на концах оси, где электроды плотно удерживались, когда они не использовались. Примерно в сотне футов над водой они остановились – один по левому борту, другой по правому.

Я знал, чего ожидать, и посмотрел на солнце. Внезапно оно устремилось на восток и исчезло, только чтобы снова появиться на западе в виде полосы. Ночь пролетела как мгновение ока. Полоса, отмечающая курс солнца, колебалась с возрастающей скоростью, пока не превратилась в полосу света шириной в сорок семь градусов. Море представляло собой облачную массу. Затем внезапно я мельком увидел суровый ландшафт внизу. Я снова взглянул на небо, снова появилась колеблющаяся полоса, темнота, вспышка, а затем солнце засияло в своей обычной манере, за исключением того, что теперь оно было дальше на западе. По нему я определил, что время было около пяти часов.

Там, над нашими головами, висела сфера. Электроды светились мягким пурпурным разрядом, похожим на свечение катода разрядной трубки. Эффект этого странного перехода на пассажиров "Аурании" лучше представить, чем описать. Первое, чего они испугались было то, что они будут сброшены на скалистые утесы внизу. Затем ими овладел страх невыразимый.

Я сделал все возможное, чтобы развеять эти страхи, быстро пройдясь среди пассажиров лайнера, рассказав им, что я и другие уже несколько раз проходили через то же самое, и предложил им воспользоваться предоставленной им возможностью увидеть страну, которая существовала до рассвета фараонов. Мало-помалу их страхи утихли, пока более смелые не начали обращать внимание на то, что их окружает. Я помню одного рыжеволосого веснушчатого мальчика, который как безумный бросился на шлюпочную палубу. Я подумал, что он в панике, и схватил его.

– Отпустите меня, мистер, – выдохнул он, – Я хочу получить место на трибуне на этом шоу.

Этот маленький эпизод снял напряжение с окружающих, и все засмеялись.

– Парень прав, – заметил дородный мужчина. – Где мои очки?

Это вызвало всеобщую борьбу за лучшие места, и я поспешил на мостик, где встретил капитана Мэтьюза.

– Это странное дело, – сказал он. – Я случаем не сплю?

– Нет, если только мы все не спим одновременно, – ответил я.

– Нет ли опасности падения корабля? – спросил он.

– Вовсе нет, капитан. Я уже испытал это на себе ранее, – ответил я.

Успокоившись, он повернулся к рулевой рубке за биноклем, в то время как я занялся осмотром местности под нами.

Мы остановились отдохнуть над восточным обрывом миниатюрного Большого каньона, в который впадали две реки с противоположных сторон света. Грохот падения их вод, когда они врезались в ущелье под нами, наполнил воздух шумом. Отрезанное от лучей заходящего солнца дно пропасти терялось в тени, так что выход этих двух потоков был скрыт от нас. Я склонен думать, что они стекали в какой-то подземный выход, поскольку в ограничивающих скалах не было видимой щели.

Каждый крутой склон венчали великолепные сооружения, похожие на храмы, которые, возможно, послужили источником вдохновения для великолепной архитектуры Древней Греции. Насколько я мог разглядеть в бинокль, что они были высечены в живой скале, склоны которой, по крайней мере в большинстве случаев, были тщательно сглажены рукой человека.

Мили зеленых пастбищ и колышущихся трав, которые я принял за кукурузу, покрывали плато, изрезанное каньоном, и тут и там я мог различить движущиеся объекты, скот на полях.

– Посмотри туда, на юг, – сказал капитан, который подошел ко мне. – Похоже, это сами атланты.

Конечно же, я мог видеть в свой бинокль небольшую группу жителей этого странного города. За исключением того, что мне показалось головным убором из перьев, на них не было ни украшений, ни одежды. Это изделие было завязано вокруг лба, проходя через плечи и спускаясь к предплечьям, где оно, по-видимому, было закреплено.

– Интересно, – заметил мой спутник, – не таково ли происхождение головного убора из перьев наших американских индейцев. Выжившие на этом континенте, возможно, перенесли и внедрили этот обычай в эту страну.

– Это может быть вполне вероятным, – сказал я. – Вы, наверное, помните, что на одном из рисунков профессора Ламонта, взятом с чеканного серебряного подноса, изображена фигура, одетая так, как эти люди.

– Вы заметили, – продолжал он, – что эти люди, кажется, не выказывают страха от нашего появления?

– Да, я заметил, – ответил я. – Интересно, возможно ли, что они усвоили урок, который нам еще предстоит усвоить, а именно: не позволять суевериям окутывать то, чего мы не понимаем или не можем объяснить.

– Суеверие лежит в основе многих наших ненужных страхов, – заметил он.

Атланты, как назвал их капитан, были, насколько я мог судить о них, великолепной расой. Высокие и гибкие, с резкими чертами лица, любой из тех, кого я видел, мог бы позировать для греческой статуи. Единственным признаком эмоций людей на утесе был высокий мужчина царственного вида, который, стоя прямо, с вытянутыми руками, смотрел в нашу сторону с выражением восхищения на прекрасном лице. Возможно, для него, хотя наш внешний вид был загадкой, которую он не мог разгадать, мы выглядели как объект искусства, достойный восхищения. Что может быть прекраснее четких линий быстроходного лайнера!

То, что искусство для них было частью повседневной жизни, можно было увидеть на каждом шагу. Их здания, над крышами которых мы висели, демонстрировали в каждой строке и колонне высокий художественный уровень. Широкие мощеные дороги по сельской местности, обсаженные изящными пальмоподобными деревьями, гладкость стен их похожих на скалы жилищ, их собственные фигуры и художественные головные уборы – все указывало на высокохудожественный характер.

К этому времени колоннадные вершины их башен были заполнены людьми, все того же прекрасного типа, что и те, кого я только что описал, на многих их лицах были написаны удивление и волнение, но нигде я не видел выражения страха. Может ли быть так, что эти люди прошлых эпох были лишены этого?

Низкий музыкальный гул толпы донесся до нас сквозь рев водопадов. Направив бинокль на ближайшую группу, я увидел пару мужчин, которые, как мне показалось, радостно обсуждали наше судно, поскольку по движениям их рук я мог видеть, что симметрия сферы и корабля была тем, что вызывало их восхищение.

Время быстро шло, а мне еще предстояло получить свои фотографии. Достав фотоаппарат, я установил его на штатив, поскольку временная экспозиция была крайне необходима мощному объективу, который я использовал.

– Меня так загляделся этой картиной, что я даже не догадался об этом, – воскликнул капитан Мэтьюз. – Я тоже возьму свой аппарат.

К тому времени, когда он вернулся, я был занят созданием серии снимков окружающей страны и незнакомого города на специальных цветных пленках. Вскоре капитан тоже занялся своей камерой.

– Я довольно горжусь своей коллекцией фотографий, – усмехнулся он, – как и капитан Хьюз с "Блю Стар Лайн". Разве он не позеленеет от зависти, когда я покажу ему это? А он так гордился сделанными фотографиями Мауна-Лоа во время извержения.

Солнце было близко к горизонту, когда я закончил.

– Как долго доктор Ламонт собирается держать нас здесь? – спросил шкипер.

– Не долго, – ответил я, – потому что трубки, которые возбуждают эти электроды, становятся опасно горячими через пару часов. Это предел времени, в течение которого мы можем находиться здесь. Доктор Ламонт работает над новой трубкой, которая не будет перегреваться, но он еще не закончил ее, когда сфера покинула Питсбург. Я надеюсь, мы сможем остаться до темноты, потому что я хотел бы понаблюдать за звездами.

– Клянусь Юпитером, да, – воскликнул шкипер, – шествие равноденствия должно вывести созвездия из их цикла на шесть месяцев.

– Почти шесть месяцев и двадцать дней, – ответил я.

– Судя по снимку, который я сделал на солнце, пока вы были заняты своей камерой, я должен сказать, что мы близки к летнему солнцестоянию, – сказал он.

Я занялся карандашом и бумагой.

– Если это так, то мы должны увидеть Орион на юго-востоке и Вегу вблизи полюса, – заметил я.

– На этом все, – размышлял он. – Я бы не хотел управлять этим кораблем сейчас, когда все мои десятидневные звезды не на своих местах по часам, и нет прибора для определения направления, который мог бы мне помочь.

Пока он говорил, солнце садилось за гряду низких холмов на западе. В городе внизу появились мерцающие огни, а из сумерек донеслась слабая музыка.

– Вы это слышите? – спросил капитан Мэтьюз. – Разве это не напоминает вам "Элегию" Массне5?

– Это, конечно, так, – ответил я. – В некоторых его частях есть странное сходство. Мы были правы, когда приписывали этим людям высокохудожественное развитие. Какой потерей для мира стало затопление этого континента. Если бы этого не произошло, наша цивилизация могла бы значительно опередить, по всей вероятности, на тысячи лет, то, чем она является сейчас.

Музыка смолкла, и мы снова услышали тихий ропот людей внизу, хотя теперь мы ничего не могли разглядеть в вечерних сумерках. Лайнер был ярко освещен, и это, должно быть, стало новой достопримечательностью. Звезды появлялись по мере того, как сгущалась ночь, и, конечно же, Орион был там, где мы его ожидали, в то время как Вега занимала положение, в котором мы привыкли видеть Полярную Звезду. Мне показалось, что я смог обнаружить небольшое изменение взаимного расположения звезд в Орионе, и я был уверен, что Вега значительно переместилась относительно четырех других ярких звезд в Лире.

Я подумал, что у астронома есть возможность получить отличные данные о правильном движении небесных тел. Обсерватория, оснащенная меридианным кругом, могла бы получить огромное количество информации, если бы ее можно было отправить назад во времени на несколько тысяч лет. Я должен предложить это Доктору.

Капитан вывел меня из задумчивости:

– Посмотрите на эти электроды! – воскликнул он.

Окружавшее их свечение, казалось, медленно ползло вверх по кабелю. Без всякого предупреждения солнце появилось на востоке и прочертило полосу по небу.

– Мы идем вперед, – сказал я своему спутнику. – Очевидно, трубки больше не выдержат, и Доктор уменьшает силу поля.

Несмотря на уменьшение энергии, свечение на кабинах продолжало увеличиваться, быстро приближаясь к самой сфере, и, как только мы вовремя достигли нашего обычного места, огромная машина была окутана голубоватой дымкой и исчезла.

– Что случилось? – поинтересовался капитан Мэтьюз.

– Что-то пошло не так, – сказал я. – Должно быть, сама машина переместилась во времени.

Он, вероятно, заметил мой обеспокоенный взгляд и нервозность, которую я чувствовала.

– Есть ли какая-нибудь опасность?

– Ни единой для нас. Мы снова вернулись в наше собственное время, но в отношении тех, кто находится на борту сферы, я так не уверен. Если они ускользнули в прошлое, я боюсь, что они не смогут вернуться, потому что настоящее будет их будущим, а машина не отправится в будущее.

– Но это было с нами, когда мы вернулись туда, – сказал шкипер, махнув рукой в направлении затерянного города.

– Да, так казалось, – объяснил я, – но если бы вы были здесь в настоящем, когда корабль был в прошлом, вы бы тоже это увидели.

– Это слишком сложно для меня, – проворчал шкипер.

– И что касается меня, я не колеблясь признаю то же самое, – сказал я.

– Мы можем что-нибудь сделать? – спросил капитан.

– Сейчас – ничего. Все, что я могу сделать, это как можно скорее вернуться домой и организовать спасательную группу, – ответил я.

До конца путешествия пассажирам "Аурании" было о чем поговорить. Дискуссии относительно правильных интерпретаций того, что они видели, разгорелись, но теперь все были единодушно уверены, что они серьезно ошибались относительно работы профессора Ламонта.

Отчеты о самом странном путешествии, когда-либо совершенном судном, были разосланы по радио во все уголки земли, и никто не колебался, чтобы выразить профессору Ламонту ту признательность, которую он заслуживал. "Ценность человека не узнается, пока он не умрет" – это верная поговорка.

Как только я смог, я вернулся в лабораторию и приступил к работе по организации спасательной экспедиции. Оборудование готово, и через несколько дней мы уезжаем. Я верю, что мы вернемся с доктором Ламонтом и его спутниками или вообще не вернемся. Однако, прежде чем уйти, я написал эти строки, чтобы вся история создания и утери сферы могла быть полной. Другие отчеты о нашем странном посещении Атлантиды будут опубликованы членами Международного географического общества, капитаном Мэтьюзом и другими, к которым я могу отсылать своих читателей. Вы читали мой отчет о нашем посещении Потерянного континента, а теперь пожелайте мне удачи в моем предприятии по возвращению потерянных.

КОНЕЦ

Д.Б. МакРей

Древний маленький паровозик медленно и с трудом пробирался по ржавым рельсам и, наконец, остановился у одинокой лачуги. На одном конце ветхого здания висела побитая непогодой вывеска со словами "El Centro" с уже едва различимыми буквами.

Конечно, это не могло быть тем местом, где я должен был встретиться со своим старым другом Гарри Тисдейлом.

Я взглянул на письмо, которое он мне написал. Да, там определенно было написано "Эль Центро", и это окончательно уверило меня, что он встретит меня здесь. Я вышел из старого вагончика, который эта мексиканская железная дорога с удовольствием называла своим пассажирским вагоном, сел на скамейку, которая выглядела так, словно могла рухнуть в любой момент, и приготовился ждать прибытия моего друга. Когда поезд тронулся, кондуктор с жалостью посмотрел в мою сторону, как будто сомневаясь в здравомыслии любого, кто остановился бы в этом забытом месте.

Я приехал сюда по приглашению Гарри Тисдейла, моего старого приятеля по колледжу. Мы вместе начинали изучать науку много лет назад, но вскоре учеба отошла на второй план, и математика стала главной причиной моего падения. Я провалил так много экзаменов, что "комитет по вылетам" наконец сообщил мне, что мое отсутствие будет преимуществом для университета.

Гарри, с другой стороны, просто съел всю математику, которой его могли накормить, и на втором курсе удивил своих профессоров и одноклассников, написав на доске решение задачи, которая была дана классу в качестве образца неразрешимого примера.

Физика и химия увлекли его до такой степени, что ему едва удавалось получать проходные оценки по некоторым другим предметам. Однако, несмотря на свой блеск, он не был любимцем профессоров. У него была крайне раздражающая привычка говорить о своих собственных идеях, когда его просили декламировать в классе, и он был не прочь указать на недостатки в рассуждениях преподавателя, когда замечал их. Тот факт, что он с такой же вероятностью поднимал вопрос на эту тему в классе, как и наедине, не прибавлял ему популярности среди преподавателей.

В лаборатории он раздражал их тем, что пренебрегал своей работой для проведения частных экспериментов и использовал собственные методы, предпочитая их следованию указаниям преподавателей.

Хотя большинство профессоров невзлюбили его по этим причинам, они не могли найти весомого предлога, чтобы избавиться от него. Ему всегда удавалось закончить свои задания раньше отведенного времени, и даже когда его торопили, ограничивая время, его работа неизменно была правильной.

В конце концов ему присвоили докторскую степень, отчасти из-за некоторых опубликованных им исследований, которые преподаватели проигнорировали, но которые в конечном итоге оказали должное университету, отчасти, без сомнения, потому, что это был лучший способ убрать его с дороги. Несколько концернов предлагали ему хорошие должности химика, но он отверг их все.

– Слишком много рутины, – сказал он. – Я не вижу никакого удовольствия в том, чтобы целый день торчать в лаборатории, помешивая что-то в мензурке так, чтобы любой тупица научился имитировать это за день или около того.

Вскоре после этого он исчез, и я ничего не слышал о нем в течение нескольких лет.

Затем однажды вечером, когда мы ужинали с Биллом Уэстоном, другим одноклассником, который стал коммивояжером концерна горнодобывающего оборудования, разговор перешел на обсуждение того, что стало с некоторыми из наших старых друзей.

– Кстати, – сказал Билл, – я столкнулся с Гарри Тисдейлом во время моей последней поездки по Мексике.

– Мексика! – воскликнул я, – Что, черт возьми, он там делает?

– Рабочие шахты – довольно неплохая собственность. Я продал ему большую партию оборудования и расходных материалов. И кажется, у него все идет хорошо.

Я пролил ложку супа на свой лучший смокинг. Я не мог представить Гарри шахтером. Он более естественно вписывался в мир мечтаний и теорий, чем в практический мир охотников за долларами.

Любопытство побудило меня написать ему по адресу, который дал мне Билл. В быстро пришедшем ответе меня сердечно пригласили приехать и нанести ему визит. Я принял приглашение, и теперь вот я смотрел на унылый пейзаж.

Прошел час, и я почувствовал глубокое отвращение к самому себе за то, что потратил уйму времени и денег исключительно на то, чтобы удовлетворить свое любопытство. Если бы поезд вернулся в это мгновение, я, без сомнения, снова отправился бы домой. Если бы я только мог получить представление о том, что ждет меня в ближайшем будущем, я бы никогда не стал ждать поезда… Я бы вернулся пешком, но у меня не было ни малейшего представления о грядущих событиях, и я просто ждал.

– Вы мистер Альберт Фишер? – спросил приятный голос у меня за спиной.

Вздрогнув, я резко обернулся и увидел обладателя голоса, высокого светловолосого молодого человека лет двадцати пяти.

– Доктор Тисдейл не смог уехать этим утром, поэтому он послал меня встретить вас и привести на место. Я Пит Нельсон, один из его помощников, – заявил он.

Он подвел меня к шикарному родстеру, на котором он незаметно подъехал, пока я был погружен в свои мысли. Мы забрались внутрь, и Пит нажал на газ. Он показал себя отличным водителем. Местами дорога была довольно каменистой, но он продемонстрировал почти сверхъестественное умение не попадать на ухабы. Я тщетно пытался завязать с ним разговор.

Мы остановились перед длинным низким зданием, которое выглядело так, словно это могло быть офисом или лабораторией. Вокруг были разбросаны другие здания, которые, как я решил, должны быть зданиями шахты.

– Доктор Тисдейл, я думаю, в своем кабинете, – сообщил мне Пит, направляясь к входной двери здания.

Прежде чем мы успели войти, дверь распахнулась, и я обнаружил, что уже энергично пожимаю руку своему старому другу.

– Что ж, Эл, похоже, что снова вижу тебя как в старые добрые времена, – сказал он. – Как у тебя дела?

Затем, прежде чем я успел ответить, он добавил, что я как раз успел к обеду, и мне лучше пойти к нему и умыться.

Ужин был превосходным, но я был так заинтересован моим хозяином и его историей о том, как он стал шахтером, что не обратил особого внимания на еду.

После окончания колледжа он некоторое время бродил по округе, пытаясь найти какой-нибудь способ заработать достаточно денег, чтобы оборудовать частную лабораторию, где он мог бы проводить исследовательскую работу в соответствии со своими собственными идеями. Однажды старый старатель показал ему несколько кусков необычного желтого землистого материала, который Гарри проанализировал и обнаружил большое содержание радия. Они стали партнерами, и Гарри открыл способ извлечения радия с меньшими затратами, чем при старом способе. В результате они разбогатели. Потом старик умер, оставив свои интересы к шахте Гарри.

В результате Гарри смог осуществить свою давнюю мечту о создании собственной исследовательской лаборатории. Благодаря доходу от шахты он мог продолжать свои эксперименты, не беспокоясь о финансовых вопросах.

– Но, возможно, вы предпочли бы увидеть все своими глазами, чем слушать мой рассказ об этом, – сказал он, ведя меня к задней части здания.

– Мне было бы интересно сделать и то, и другое, – ответил я.

Когда мы переступили порог, я был поражен, увидев, чего он добился. Огромная комната была заполнена всеми мыслимыми аппаратами, и очень многими видами, которые я никогда бы не смог себе представить. Там были огромные стеклянные колбы странной формы, в некоторых из них пузырилась жидкость, другие светились странным светом, как будто через них проходил какой-то электрический разряд.

Несколько мужчин деловито работали в разных концах комнаты. По большей части они казались молодыми людьми, но каждый из них, как мне виделось, был сильно заинтересован в том, что он делал.

– Эти молодые люди, которых вы здесь видите, в некотором смысле мои ученики. Поскольку мои методы и аппаратура значительно отличаются от тех, что используются в колледжах и в других лабораториях, я счел необходимым обучать своих сотрудников в моей собственной лаборатории. Некоторых из этих людей я выбрал из колледжей. На самом деле, я считаю своим долгом узнать о тех студентах колледжа, которые проявили исключительные способности в областях, которые были бы полезны в моей работе. Однако довольно многих из этих людей я полностью обучил в своей собственной лаборатории, и я обнаружил, что, устраняя множество второстепенных предметов, которые заполняют учебную программу колледжа, они способны добиться исключительно быстрого прогресса.

Говоря это, Гарри подвел меня к окну, из которого открывался вид на несколько небольших зданий.

– Это личные лаборатории, предоставленные некоторым из моих передовых сотрудников, – сказал он. – У меня есть люди, работающие почти во всех отраслях науки, химии, физике, геологии и многих других областях, – продолжил он объяснять. – Я не верю, что в каком-либо университете есть лучшее оборудование, чем у нас здесь, благодаря шахте.

Открытие

Он привел меня в другую комнату, заполненную аппаратурой, еще более сложной, чем та, которую я видел до сих пор. Огромные машины, которые, казалось, были электрической природы, выстроились вдоль одной стены, в то время как на стеллажах, перемещаемых взад и вперед по комнате, стояло ошеломляющее множество устройств, которые я даже не могу попытаться описать.

– Я хочу показать вам свое последнее открытие, – сказал он, когда мы остановились перед любопытно мигающей лампочкой. Предмет был около фута в диаметре и сделан из какого-то материала, очень похожего на стекло, но имевшего странный полупрозрачный вид, какой бывает у толстого куска целлулоида. На верхней части колбы была своеобразная воронка, ведущая внутрь устройства. С каждой стороны воронки в нее шли электрические провода. На одном конце, если можно сказать, что у сферы есть конец, короткий металлический стержень выходил из колбы и заканчивался набалдашником.

Гарри щелкнул выключателем, и лампочка загорелась странным зеленоватым светом. Затем он взял флакон с металлическим на вид порошком и высыпал несколько крупинок в воронку на верхней части сферы.

Пара пинцетов, лежавших на скамейке, тут же подскочила и вцепилась в ручку на конце металлического стержня. Гарри посмотрел на меня. Очевидно, ожидался какой-то комментарий.

– Какой-то новый способ развития магнетизма? – рискнул я предположить.

– Не совсем, – ответил он. – Что бы вы сказали по этому поводу?

Он положил кусок меди на стеллаж, где лежали пинцеты. Когда он отпустил его, он полетел, чтобы присоединиться к пинцету. Затем кусок резины, грифельный карандаш, несколько серебряных монет и, наконец, стеклянная пробка от ближайшей бутылки подпрыгнула к ручке, когда их поднесли поближе.

Я мог только пялиться на разнообразную коллекцию предметов, прилипших к ручке. Я не был до конца уверен, что это не был какой-то фокуснический трюк, выполненный для моего развлечения.

– Альберт, я открыл секрет гравитации! – сказал Гарри, когда тот выключил ток, и предметы упали.

– Гравитация! – воскликнул я. – Ты хочешь сказать, что ты нейтрализовал гравитацию, когда только что заставил все эти штуки прыгать вокруг?

– Ну, это вряд ли можно назвать нейтрализацией, – ответил он. – Это досадная ошибка, в которую впало очень много людей, даже среди ученых. Они предположили, что правильный способ подойти к проблеме гравитации состоял в том, чтобы попытаться найти какие-то средства нейтрализации силы притяжения.

– Нейтрализация силы – важный и интересный этап решения проблемы, – продолжил он. – Но я давно решил, что это неподходящий подход, если мы рассчитываем узнать что-либо о природе гравитации. Если бы мы однажды открыли природу силы, тогда было бы просто разработать средства контроля, направления или даже нейтрализации ее.

– Вы открыли, что это за сила? – спросил я.

– Да, это вибрация в эфире, имеющая чрезвычайно короткую длину волны, намного короче, чем любое другое известное излучение, будь то свет или рентгеновские лучи. На самом деле, ни один обычный прибор не может их обнаружить.

– Как же вы их обнаружили?

– Я рассматривал различные теории, которые были выдвинуты, и обнаружил, что ни одна из них не предлагала никакого объяснения того, почему определенные материалы, такие как свинец и золото, должны испытывать сильное притяжение, в то время как на другие, такие как алюминий и водород, так же воздействует, но слабо. Вы понимаете, не так ли, что вся материя состоит из атомов, которые, в свою очередь, состоят из электронов и протонов, электронов, вращающихся вокруг ядра, состоящего в основном из протонов, таким образом, что атом напоминает солнечную систему в миниатюре? – спросил он.

– В общих чертах, – ответил я. – Я помню, что профессор Фостер в колледже читал о них лекции.

– Очень хорошо, – сказал Гарри. – Возможно, вы также помните, что более тяжелые атомы состоят из большего количества протонов и электронов, чем атомы более легких элементов. Однажды меня осенила мысль, что, поскольку увеличение числа протонов в атоме сопровождается увеличением массы и в то же время увеличением силы, с которой этот атом притягивается другими частицами материи, эта сила должна быть вызвана чем-то внутри протона.

– Уже было доказано, – продолжил он, переходя к своей теме, – что обычный свет возникает в результате внезапных изменений энергии, которые возникают, когда электрон перескакивает с одной орбиты на другую в ходе своих оборотов вокруг ядра атома. Теперь я обнаружил, что сам электрон состоит из еще меньших субэлектронов. Изменения в орбитах субэлектронов создают гравитационную волну. С помощью моего нового метода четырехкратной гипоциклоидной интеграции я вычислил…

– Подожди немного, – воскликнул я. – Я уже перестал тебя понимать!

Гарри рассмеялся.

– Я почти забыл о твоем незнании высшей физики. Я как раз начал рассказывать тебе именно об этом.

– Неважно, я поверю вам на слово, если вы просто сообщите мне результаты на простом английском.

– Хорошо, Эл. Если свести к голым фактам, то машина, которую я тебе показывал, производит гравитационную волну. Энергия излучается от ручки на конце стержня. В результате это притягивает другую материю. Изменяя количество вещества, которое, как вы видели, я добавлял в воронку, я могу регулировать мощность излучаемой волны. Когда она становится более сильной, чем притяжение земли к какому-либо объекту, тогда объект будет двигаться к источнику более сильной волны. Путем соответствующих изменений в электрических силах, которые я применяю, я могу изменять природу волны до тех пор, пока не получу силу отталкивания вместо силы притяжения.

– Но почему все, что находится в комнате и даже снаружи, не летит к вашей машине, как только вы ее включаете? – спросил я.

– К счастью, его дальность действия ограничена сравнительно небольшим расстоянием, в зависимости от размера стержня и используемой мощности. За пределами радиуса около восьми или десяти дюймов с помощью этой конкретной машины сила притяжения становиться меньше, чем у земли, и, следовательно, не возникает больших возмущений.

Гравитомобиль

– Какое практическое значение в этом теперь, когда вы сделали это открытие? – спросил я.

– Пойдем со мной, и я покажу тебе одну из самых великих вещей, о которой когда-либо мечтали здесь, на этой земле, – ответил Гарри.

Он вывел меня через заднюю дверь и повел к невысоким холмам неподалеку. Мы перевалили через первый гребень и посмотрели вниз, в долину на другой стороне. Там было несколько маленьких построек, похожих на сараи, расположенных большим кругом. В центре этого круга строилось какое-то огромное сооружение. Оно было так покрыто строительными лесами, что можно было разглядеть лишь немногие детали.

– Что это? – спросил я.

– Я называю это "Гравитомобилем", – ответил он.

Когда мы подошли ближе, я смог разглядеть одну из прорех в строительных лесах и обнаружил, что сооружение представляет собой огромный шар, сделанный из того же необычного материала, похожего на стекло, что и колба в лаборатории. В более толстом корпусе, использованном здесь, полупрозрачный внешний вид был более заметен, чем в колбе меньшего размера.

Повсюду лазали рабочие, занятые различными работами. Одни снимали металлические формы, в то время как другие, выше, заливали на место пластиковую смесь, которая, с моей точки зрения, казалась бетоном.

– Это пластоний, новое соединение, которое я синтезировал, – сказал Гарри. – Его можно смешать и залить в нужное место, как бетон. После застывания он становится прочным, как сталь, и лучшим изолятором, чем стекло. Когда все будет готово, из него получится прекрасный шарик. Ты так не думаешь? – спросил он.

– Ради любви к Питу, ты же не хочешь сказать, что собираешься построить одну из своих сумасшедших машин такого размера, не так ли? Да ведь, живой человек, ты разнесешь все на мили вокруг! – запротестовал я.

– Ты забываешь, что мне не нужно использовать всю мощь. Кроме того, не забывайте, что я могу настроить длину волны так, чтобы она притягивала только те конкретные вещества, которые я хочу привлечь.

– Какая польза от этой штуки?

– Правильно направляя силы отталкивания, я смогу поднять машину в воздух, а за счет одновременного использования сил притяжения от других излучателей я смогу поднимать предметы всех видов и переносить их туда, куда захочу. Вот почему я называю это Гравитомобилем – машиной для передвижения с помощью гравитационных сил. Разве вы не видите, насколько полезным может быть такое устройство?

– Возможно, – сказал я, – если хитроумное устройство будет работать так, как вы предполагаете.

– В этом нет никаких сомнений, – оптимистично ответил он. – Это основано на надежной теории, подкрепленной математикой. Нет никаких причин, по которым это должно потерпеть неудачу.

В течение следующих нескольких дней большая часть лесов была снесена, и рабочие начали возводить на дне сферы металлическую конструкцию в виде коробчатого отсека глубиной около десяти или двенадцати футов и шириной около двадцати футов или около того. Все это было прикреплено к поверхности сферы.

Как только это было закончено, к удовлетворению Гарри, они начали еще возводить еще по одной конструкции с каждого конца первой. К концу недели кольцо металлических отсеков полностью охватило сферу. На концах были установлены две большие металлические конструкции в форме купола, если можно сказать, что у сферы есть конец, так что все это напоминало огромную модель земли с цепочкой отсеков, идущих вокруг экватора, и металлическим куполом на каждом полюсе.

Большую часть времени Гарри оставался в своей лаборатории, лихорадочно работая над какой-то проблемой. Не желая беспокоить его, я провел некоторое время, наблюдая за строительством Гравитомобиля, который теперь стал вызывать у меня особое восхищение.

Когда работа над этими отсеками, как я назвал их за неимением лучшего названия, была закончена, Гарри вышел и начал руководить установкой в них большого количества оборудования. Время от времени он находил несколько свободных минут, чтобы объяснить мне, что делается.

Оказалось, что вместо того, чтобы быть одним огромным шаром, как я думал, сфера была разделена на несколько секций или независимых блоков. Каждый из металлических отсеков был электростанцией и постом управления для одной из секций. Было четырнадцать таких отделов, расположенных под таким же количеством секций пояса, кроме одного на каждом конце, где располагались два купола или колпака.

– Основные генераторы волн, которые будут обеспечивать силы притяжения или отталкивания, необходимые для движения машины в космосе, расположены под центральным поясом, – сказал Гарри. – Вы видите эти заостренные стержни, которые расположены по окружности?

Я поднял глаза. Через отверстие в центре каждого отсека наружу был помещен длинный заостренный металлический стержень, который фиксировался на месте путем заливки массы изоляционного материала, пластония, вокруг его внутреннего конца.

– Это радиаторы. Направляя отталкивающие волны через стержни, направленные вниз, вся машина будет отталкиваться от земли с силой, зависящей от количества энергии, которую я использую. Направляя волны в одну сторону, я смогу двигаться в любом направлении. Я полагаю, вы видели лодки, которые приводили себя в движение, выбрасывая струю воды за корму?

Я кивнул.

– Идея во многом та же, – сказал он, – за исключением того, что я также могу использовать силы притяжения в любой момент, когда это мне необходимо.

– Как насчет колпачков на концах? – спросил я.

– Они будут использоваться для подъема предметов, которые я хочу перенести с одного места на другое. Каждый колпачок содержит несколько сотен футов кабеля с аттрактором на конце. Кабель изготовлен из специального сплава, который будет направлять волны вниз к аттрактору. Когда я захочу что-нибудь поднять, я просто выпущу трос, пока аттрактор не окажется рядом с объектом, включу питание, и все будет сделано быстро.

Два дня спустя Гравитомобиль был готов к пробному полету. Все рабочие собрались на соседнем холме, чтобы посмотреть на это. Даже сотрудники лаборатории сегодня утром оставили свои эксперименты, чтобы посмотреть на результаты испытания.

Гарри подошел к ближайшему к земле отсеку, спокойно открыл дверь и забрался внутрь, снова закрыв за собой дверь. Прошло несколько мгновений, затем сфера начала светиться. Над наблюдателями воцарилась тишина.

Между сферой и землей, где она покоилась, появилось открытое пространство. Постепенно пространство расширялось, сначала медленно – фут, два фута, пять, затем быстрее, десять, двадцать, пятьдесят, пока, наконец, оно грациозно не поплыло в нескольких сотнях футов над землей.

Не было никаких сомнений в том, что Гравитомобиль удался на славу. В толпе раздались одобрительные возгласы. Затем последовала серия маневров, в ходе которых машина поднималась и опускалась, двигалась взад и вперед по полю и выполняла всевозможные трюки. Наконец он завис над огромным валуном около пятидесяти футов в диаметре. С одной из торцевых крышек на конце длинного троса спускался кусок металла в форме колокола, пока он почти не коснулся скалы. Затем сфера изогнулась, тяжелый валун повис на конце троса, как яблоко на веревочке.

Научное нашествие на Марс

– И что ты собираешься с этим делать? – спросил я, когда он вернулся. – Пойти в грузовой бизнес?

– Эл, ты никогда не видел смысла ни в чем, если не мог заработать на этом немного денег, не так ли? – засмеялся он. – Что бы вы подумали о небольшой исследовательской поездке – например, на Марс?

– Марс! Ты, конечно, шутишь?

– Нет, Эл, я никогда в жизни не был так серьезен. Это была главная идея, которую я имел в виду, когда начал создавать машину, но я подумал, что ничего не скажу вам об этом, пока не смогу показать вам, что машина может работать.

– Но зачем ты хочешь полететь на Марс?

– О, по множеству причин. Я мог бы получить информацию из первых рук о многих вещах – что за люди, если таковые имеются, там живут, как они живут и что это за место. Вы знаете, что у ученых есть много теорий о Марсе. Некоторые думают, что там есть жизнь, в то время как другие столь же уверены, что там слишком холодно, или слишком сухо, или еще что-то в этом роде для жизни. На самом деле, мы ничего об этом не знаем. Что может быть лучше для разрешения всех этих споров, чем нанести в это место личный визит?

В его аргументации, безусловно, была большая доля логики. Казалось достаточно разумным, что лучший способ узнать о каком-то месте – это пойти туда. Кроме того, кто мог бы сказать, какие интересные приключения нас там ждут. Вероятно, это была лучшая идея, которая пришла мне в голову. С тех пор как я мальчиком мечтал над "Робинзоном Крузо" и "Островом сокровищ", у меня появилось тайное желание исследовать незнакомые земли.

– Клянусь Джорджем, это хорошая идея, – воскликнул я. – Когда мы начинаем?

– Не так быстро, – возразил Гарри. – Я предполагал, что ты решишься пойти со мной, но мы не можем полететь прямо сегодня. Лодка еще не пришла.

– Какая лодка?

– Та, которую я собираюсь взять с собой.

– Но, друг мой, зачем тебе лодка? На Марсе вы не найдете места, где можно было бы на ней плавать. Там сплошная пустыня.

– Я не так уверен в этом, – ответил он. – У меня есть основания полагать, что мы найдем кое-какие остатки морей, достаточно больших, чтобы по ним могла плавать лодка хорошего размера.

– Что это за лодка? – поинтересовался я.

Как раз в этот момент в комнату вошел молодой человек и протянула Гарри листок бумаги.

– Вот, только что поступившее радиосообщение, – объявил посыльный.

– Лодка сейчас в гавани, – сказал Гарри, прочитав сообщение. – Давай спустимся и взглянем на нее. Это всего в нескольких милях.

Лодка оказалась небольшим океанским пароходом длиной более двухсот футов. Внешне она ничем радикально не отличалась от других кораблей того же типа. Внутри, однако, я обнаружил, что вместо обычных кают было оборудовано большое количество хорошо оборудованных лабораторий.

– Я намерен взять с собой достаточно людей, чтобы мы были готовы по-настоящему изучить все, что мы там найдем, – объяснил Гарри. – Один человек, каким бы гениальным он ни был, не может надеяться полностью охватить все области химии, минералогии, зоологии, энтомологии и многих других отраслей науки, поэтому я беру с собой людей, которые являются специалистами в этих областях. Когда мы доберемся туда, я разработаю для каждого человека определенную процедуру, чтобы мы могли эффективно изучить всю территорию, не теряя времени. Я даже планирую взять с собой нескольких репортеров и пару операторов, чтобы они написали историю поездки и произвели киносъемку.

– Конечно, я даже не мог начать таскать все эти вещи с собой на сферу, потому что там недостаточно места. Решение проблемы, по-видимому, состояло в том, чтобы использовать Гравитомобиль просто как средство перевозки какого-либо другого транспортного средства, которое было бы лучше приспособлено для хранения и переноски вещей. Какой вид транспорта я должен использовать?

– Именно потому, что на современном пароходе так много вещей встроено в небольшое пространство, я решил использовать один из них вместо того, чтобы пытаться построить что-то по своему собственному дизайну. Он уже оснащен электростанцией и помещениями для хранения и приготовления пищи для многих людей в течение длительного времени, по сути, это миниатюрный плавучий город.

– Мы можем взять с собой наши хорошо оборудованные лаборатории, мы можем взять еду, топливо, книги и все виды вещей, которые облегчат нашу работу и сделают жизнь более комфортной, чем если бы нам пришлось полагаться на то немногое, что мы могли бы вместить в ограниченное пространство самого Гравитомобиля. Только представьте, что у вас есть все домашние удобства далеко отсюда, на незнакомой планете, – с энтузиазмом сказал Гарри.

Я вообразил. Это действительно звучало хорошо – слишком хорошо, чтобы быть правдой.

– Это будет довольно тяжелый груз, не так ли? – спросил я, с некоторым сомнением глядя на корабль.

– Да, но это далеко не предел грузоподъемности машины, – последовал ответ. – Мне придется начать перенос нашего лабораторного оборудования на корабль, – продолжал он. – Продовольствие и топливо уже на борту, и лаборатории были довольно хорошо оборудованы, но еще предстоит установить ряд специальных приборов.

Путешествие

Потребовалось еще несколько дней, чтобы доставить аппаратуру на борт и установить на свои места, но, наконец, все было готово. Ученые, репортеры и операторы разошлись по своим каютам на корабле. Гарри и Пит Нельсон должны были остаться на Гравитомобиле, потому что они были необходимы для управления машиной.

– Где бы ты предпочел прокатиться, на корабле или со мной? – спросил меня Гарри.

– Я пойду с тобой, – решил я.

Это был первый раз, когда я был внутри сферы. Большую часть пространства в каждом отсеке занимали механизмы. Большая часть этого, по-видимому, состояла из электрических генераторов, трансформаторов и других подобных устройств. Они, как мне сказали, были необходимы для генерации токов, которые подавались в колбу для создания гравитационных волн. Любопытный механизм рядом с центром был приспособлен для подачи металлического порошка, который каким-то образом, по-видимому, отвечал за работу устройства. Я не мог не отметить одну особенность.

– Все перевернуто с ног на голову.

– Да, относительно земли, – ответил Гарри. – Когда мы выйдем в космос вдали от притяжения Земли, не будет ни верха, ни низа. Мы обнаружим, что плаваем здесь, как множество воздушных шаров. Будет довольно неловко пытаться что-либо сделать в таком затруднительном положении, поэтому я разместил аттракторы сбоку отсека рядом со сферой. Когда я их включу, нас потянет в этом направлении, и мы сможем передвигаться так же легко, как если бы мы были на земле.

Пит, которого послали посмотреть, готов ли корабль, теперь вернулся.

– Все готово, – коротко доложил он.

Он забрался внутрь и запер дверь. Гарри подошел к панели управления, передвинул два или три маленьких рычага, нажал кнопку и медленно начал поворачивать одну из многочисленных ручек. Прошла минута или две, и казалось, что ничего не произошло.

– В чем дело? Почему ничего не происходит? – спросил я.

– Возможно, тебе будет интересно выглянуть в окно, – предложил Гарри.

Я повернулся к иллюминатору наблюдения и с изумлением обнаружил, что земля находится далеко внизу. Машина заработала так мягко, что я этого не заметил. Поворот другой ручки, и мы быстро двинулись к заливу. Через мгновение или два мы уже парили над лодкой.

Затем два аттрактора быстро опустились, пока почти не коснулись судна, один на носу, другой на корме. Я мог видеть крошечные фигурки людей, передвигающиеся по палубе. Из радиотелефона донесся голос:

– Все в порядке! Поднимайтесь!

Корабль поднялся так же легко, как можно было бы поднять детский игрушечный пароходик из пруда. Это казалось невероятным, но лодка болталась в воздухе под нами на концах двух тонких тросов, в то время как земля быстро уходила вниз. Гарри был деловито занят некоторыми мелкими настройками на панели управления. Пит протянул мне бинокль, в который он рассматривал лодку.

– Один парень, похоже, работает, – заметил он.

Я взял бинокль и увидел одного из операторов со штативом, установленным на вершине мостика, который усердно снимал.

Вскоре я начал ощущать одышку и странное ощущение в ушах.

– Воздух становится разреженнее, – сказал Гарри. – Нам лучше закрыть иллюминатор.

Он закрыл отверстие тяжелой крышкой из листового стекла и закрепил ее резиновой прокладкой. Мы все еще могли видеть что твориться снаружи, но больше не подвергались воздействию быстро снижающегося давления воздуха.

Внизу я все еще мог видеть крошечные фигурки, передвигающиеся по кораблю.

– Разреженный воздух, похоже, их не сильно беспокоит, – сказал я с удивлением.

– Гравитационное поле вокруг аттракторов служит для поддержания запаса воздуха вокруг корабля. Я надеюсь, что это будет действовать большую часть путешествия, – объяснил Гарри. – Если воздух будет постепенно вытекать, вреда не будет, потому что я принял меры предосторожности и оснастил лодку герметичными иллюминаторами и люками, которые можно закрывать. Однако я не думаю, что их придется использовать, хотя здесь, на сфере, я не могу поддерживать атмосферу из-за отталкивающих волн, которые я излучаю от стержней.

Небо вскоре потемнело, и начали появляться несколько более ярких звезд, хотя солнце все еще было на виду. Земля начала приобретать вид огромной рельефной карты, на которой была видна практически вся Северная и Южная Америка. Глобус был заметно выпуклым.

Мы покинули более плотные слои земной атмосферы, и Гарри увеличил скорость, хотя и до этого мы двигались довольно быстро. Вскоре я заметил странную легкость в своих шагах, когда передвигался по коридору. Я начал чувствовать себя актером в одном из тех замедленных фильмов, где люди секунду или две парят в воздухе, прежде чем снова приземлиться.

– Мы в десяти тысячах миль от Земли, – объявил Гарри после осмотра прибора, который, по-видимому, состоял в основном из качающегося маятника, прикрепленного к какому-то механизму. – Я думаю, мне следует включить аттракторы пола, прежде чем мы полностью потеряем опору.

– Поднимите ноги к потолку, вот так, – распорядился он.

Он ухватился одной рукой за металлический стержень и, опираясь на него как на опору, стоял на голове. Свободной рукой он потянулся к ручке.

Мне это показалось совершенно бессмысленным действием, но я сделал, как мне сказали. Секунду спустя он повернул ручку, и, как вспышка, мои ноги взлетели к тому, что раньше было потолком, и остановились с толчком, который казался довольно сильным после легких, полуплавающих движений, которые я исполнял. Теперь я понял логику Гарри в том, что он заставил меня стоять на голове. Если бы я этого не сделал, у меня, без сомнения, была бы приличная шишка на голове в том месте, где она соприкоснулась бы с новым полом.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Гарри, беззаботно расхаживая по своему новому месту.

– Довольно странно. Я что, так и буду висеть вниз головой до конца путешествия?

Он рассмеялся.

– Это всего лишь твое воображение, – сказал он мне. – Это скоро пройдет. Тебе лучше сейчас забраться в постель и немного поспать. Я собираюсь сделать это сам, как только увижу, что у Пита все идет гладко.

Все еще чувствуя себя перевернутым, но поняв, что непосредственной опасности упасть с потолка, похоже, нет, я заполз на свою перевернутую койку.

Проснувшись утром, я с удивлением обнаружил, что то, что я считал хождением по потолку, теперь казалось совершенно естественным. На самом деле я едва мог убедить себя, что накануне шел по противоположной стороне комнаты.

Гарри приготовил завтрак, и я с аппетитом поел, в основном, я полагаю, потому, что был так взволнован накануне, что почти ничего не ел. Ничего особенного не произошло в тот день или, вернее, в течение нескольких дней. Пит и Гарри по очереди несли вахту, в то время как я настаивал на повышении до должности повара, поскольку чувствовал, что должен чем-то помочь, а в чем-то другом от меня было бы мало пользы.

Диск Земли постепенно становился меньше и тусклее, в то время как диск Марса становился ярче и четче. Наконец настал день, когда мы смогли разглядеть детали поверхности планеты.

В течение следующего дня или двух диск планеты продолжал расти. Теперь отчетливо проступили новые детали, похожие на очертания континентов. Гарри немного снизил нашу скорость. Планета, которая теперь стала намного больше, чем Луна кажется нам на Земле, начала приобретать выпуклый вид. Разыскивая корабль, я обнаружил, что он развернулся и был направлен прямо к Марсу.

Гарри решил отключить аттракторы в полу, и я снова испытал то странное ощущение "шиворот-навыворот", которое я испытал, когда он их включил, но на этот раз это чувство длилось не очень долго.

Планета становилась все больше и больше, пока, наконец, не заполнила все поле нашего зрения. Гарри сбросил скорость и начал искать место для посадки.

Теперь мы могли ясно видеть детали поверхности под нами. По большей части это была пустыня. Дальше, с одной стороны, мы увидели небольшой водоем, из которого вытекал ручей.

– Мы могли бы посадить наш корабль там, – предложил я.

– Да, – ответил Гарри, – но я хочу посмотреть, есть ли какие-нибудь места получше и есть ли там какие-нибудь признаки жизни. Я собираюсь последовать за этим потоком и посмотреть, куда он ведет.

Катастрофа

Теперь мы медленно дрейфовали всего в нескольких сотнях футов над поверхностью земли. Вскоре впереди появилось несколько высоких цилиндрических объектов с закругленными вершинами. Когда мы подошли ближе, стало очевидно, что это были какие-то здания. Они, по-видимому, были построены из камня различных цветов – от тускло-коричневого до светло-желтого. Размеры значительно варьировались. Там были большие и маленькие постройки, некоторые были короткими и широкими, другие высокими и узкими. Только в одном они были похожи – на вершине каждого был купол, поддерживаемый колоннами, и каждый купол и колонна были ярко-желтого цвета.

Эти своеобразные сооружения были построены по обоим берегам оврага, который, по-видимому, был большой глубины, так как я не мог видеть дна. Ручей, по которому мы шли, переливался через выступ скалы и превращался в красивый водопад, исчезающий в глубине внизу.

Мы начали дрейфовать над оврагом, когда машина внезапно накренилась и начала падать.

– Святые Небеса! Перегородки колбы сломались! – закричал Гарри, бросаясь к пульту управления. – Волны смешались и нейтрализовали друг друга.

Внутри сферы я мог видеть ярко-красное свечение там, где оно должно было быть слабым и зеленым. Несмотря на бешеные усилия Гарри, мы продолжали падать. Теперь мы входили в ущелье. Я мельком увидел людей на краю обрыва – странную расу с красной кожей и похожими на крылья наростами на головах и плечах.

Красное свечение заполнило всю сферу, когда Гарри применил последнюю часть энергии, которую могли производить генераторы, в последней тщетной попытке остановить наше падение.

– Боже мой, – простонала я. – А вот и корабль.

Он отделился от троса на носу и висел на корме. Прямо на моих глазах захват там ослабел, и он свалился в пропасть.

Теперь мы падали, все быстрее и быстрее. Я лежал, словно окаменев, проживая, казалось, целую вечность, но не в силах что-либо сделать. Ошеломляющий ужас держал меня ледяной хваткой.

Я смутно ощутил удар, слабо услышал глухой рев, когда сотни тонн материала были раздавлены и разорваны в бесформенную массу, почувствовал, как меня с силой прижало к твердой, неподатливой поверхности.

Затем все погрузилось во тьму.

Когда я пришел в сознание, пришло внезапное осознание того, что я все еще нахожусь на уроке физики профессора Фостера, а не на другой планете. Доктор Фостер смотрел на меня.

– Каков ваш ответ, мистер Фишер? – спросил он.

– Прошу прощения, сэр, но я не расслышал вопроса.

– Возможно, вашему слуху было бы лучше, если бы вы могли отложить свой послеобеденный сон до окончания занятий, – саркастически заметил он.

КОНЕЦ

Рональд М. Шерин

I

В библиотеке небольшой обсерватории двое мужчин сидели за столом, перед ними был расстелен огромная карта, на которой лежало несколько больших, потрепанных звездных каталогов с различными датами и названиями. Старший из двух мужчин, чье поразительно интеллектуальное лицо свидетельствовало о незаурядных способностях ума, и чей возраст был где-то между сорока пятью и шестьюдесятью годами, был занят рисованием геометрических диаграмм и сравнением своих результатов с рядом цифр, которые лежали перед ним. Его спутник, высокий смуглый мужчина, все еще в расцвете сил, с тревогой вглядывался в развернутую карту, очевидно, пытаясь разобраться в каком-то моменте, в котором он не был уверен. Любой, обладающий элементарными познаниями в астрономии, сразу узнал бы в нем карту солнечной системы, нарисованную в большом масштабе и если бы его познания в небесной механике расширились немного дальше, он бы узнал, что любопытные волнистые линии в центральной части диаграммы были орбитами более сотни комет, которые когда-то в прошлом посещали солнечную систему.

Вскоре математик сделал пометку на таблице, уронил перо и мгновение смотрел на своего товарища с изумлением и недоумением. Последний наконец заговорил:

– Значит, это правда. То, чего мы оба ожидали и все же осмеливались надеяться, что ошибаемся. Вы уверены, что в наши расчеты не закралась какая-нибудь ошибка?

– Друг мой, – ответил тот, внезапно вставая со стула с видом нетерпения, – результат сегодняшней работы не может быть ошибочным, если только новейшие достижения математики, которой я посвятил двадцать лет своей жизни, не являются ошибочными. Но, возможно, вы сомневаетесь в истинности моей новой системы геометрии траекторий комет?

– Нет, – горячо возразил его собеседник, – я никогда не усомнюсь в этом, профессор, ибо, хотя неверующий мир отказывается признать величайшего математического гения, жившего на этой планете со времен Ньютона, я, Жан Бурже, скромный звездочет и провидец, каким бы я ни был, приветствую вас во имя Урании, бессмертной музы астрономии. Никогда, с момента первой демонстрации, я не сомневался. Законы новой геометрии казались мне такими же неумолимыми, как законы самой природы. Короче говоря, дорогой учитель, вам нужно только говорить. Моя роль будет заключаться в том, чтобы слушать, верить и повиноваться.

– Тогда будьте внимательны к тому, что я собираюсь рассказать, – ответил профессор Монтескье, ибо таково было его имя. – Вы, конечно, знаете, что Била, офицер австрийской армии, случайно обнаружил новую комету вечером 27 февраля 1826 года. Современные астрономы внимательно наблюдали за этой кометой, и вскоре ей был присвоен период в диапазоне от шести до семи лет. Между 1826 и 1845 годами она дважды регулярно появлялась, но в последний год его видели разделенной на две отдельные части.

– Верная своему старому периоду, комета вернулась в 1852 году, но на этот раз ее компоненты находились на расстоянии более миллиона миль друг от друга. Затем она исчезла. Но в 1872 году, после того как она дважды не появлялась вновь, из самой области кометного пути появился один из самых ярких метеорных потоков, когда-либо зарегистрированных в астрономической истории. Клинкерфуэс из Берлина предположил, что это явление приведет к прямому столкновению распавшейся кометы с Землей, но, как ни странно, вскоре после этого было замечено, что таинственный гость удаляется в направлении Тета Центавра в южных небесах.

– Теперь вопрос заключался в том, что стало с кометой Билы? Куда она делась? Астрономы, располагавшие лишь самой грубой и элементарной математической наукой, естественно, были вынуждены принять простой ответ. На самом деле, все, что они смогли сказать, это то, что комета удачно распалась. Это объяснение было само по себе простым, и кто был бы мудрее? Конечно, не публика, ибо разве публика не всегда была в восторге от того, что меньше всего отягощало их способность к пониманию? Следовательно, память о комете Билы умерла, за исключением нескольких наблюдателей, которые понимают значение метеорных потоков в конце ноября, которые происходят с регулярными периодическими интервалами, совпадающими с предыдущим периодом кометы.

Когда Монтескье сделал паузу, Бурже спросил:

– И эти потоки не объясняют всего? Неужели они не дают никаких подверждений распада кометы?

– Ах, мой друг, – быстро продолжил профессор, – я вижу, что вы мало знакомы с более глубокими тайнами геометрии комет, хотя ваши стремления превосходны. Действительно, подтверждает! Что доказывает ноябрьский метеоритный дождь, кроме того, что этот жалкий осколок великой кометы продолжает следовать по пути своего древнего эллипса, осыпая землю несколькими бесконечно малыми частицами во время перигелия? Но я говорю вам, что это не настоящая комета, ибо основная часть кометы Билы никогда не распадалась! А наши ученые геометры, с их игрушечными кругами, гиперболами, параболами и изогнутыми плоскостями, что они знают о законах кометной геометрии? Неужели они думают, что природа обязательно должна следовать их детским линиям? Я, Альфонс Монтескье, осуждаю их всех. Они презирали, высмеивали и отвергали законы, которые я открыл, но день расплаты близок.

– Теперь послушайте вот что, когда комета Билы разделилась в 1845 году, меньший фрагмент продолжил свой прежний курс, но основное тело отклонилось и изменило свою орбиту. Настоящий математик понял бы это во время его последнего появления в 1852 году, когда два ядра находились уже на расстоянии более миллиона миль друг от друга. Но комета Билы наконец возвращается, и она ударит по земле точно в день весеннего равноденствия, через шесть месяцев с сегодняшнего дня! Мои расчеты не могут ошибиться: я математически вывел его сильно вытянутую орбиту и доказал точку, в которой она должна появиться в пределах секунды дуги. Принимая во внимание скорость обращения Земли по орбите вокруг Солнца и точку, в которой приближающаяся комета должна пересечь земную орбиту, прежде чем достичь перигелия, я нахожу, что столкновение неизбежно. Земля, которая безмятежно вращалась в космосе, возможно, миллиард лет, в конце концов встретит неожиданного гостя!

– И каков будет результат этого столкновения? – спросил Бурже. – Что случится? Многие астрономы считают, что массы кометы недостаточно, чтобы нанести серьезный ущерб Земле. Но даже если бы мы распространили эту новость в прессе, у нас были бы сомнения, поскольку, как мы продемонстрировали сегодня вечером, самого высокого усиления телескопа недостаточно, чтобы обнаружить присутствие кометы, даже если мы с уверенностью знаем ее правильное восхождение и склонение.

– Верно, – задумчиво ответил Монтескье, – и публика не вспомнила бы чудо-комету 1843 года, которая, по наблюдениям Богуславского, имела хвост длиной 600 000 000 миль и двигалась со скоростью 100 000 миль в секунду, приближаясь таким образом к скорости самого света. Не вспомнят они и о замечательной комете Лекселла, которая 1 июля 1770 года пролетела мимо Земли всего в 1 500 000 милях. Знаете ли вы, что произошло бы, если бы эта комета пересекла земную орбиту на двадцать два часа раньше? Земля движется со скоростью девятнадцать миль в секунду, или 68 400 миль в час. Таким образом, период в двадцать два часа составляет примерно 1 500 000 миль, по меньшей мере, есть небольшой шанс, но с моей кометой, или кометой Билы, как бы вы ни предпочитали ее называть, такого спасения не будет. И не думайте, что кометы настолько безобидны, как учат оптимистичные астрономы. Плотность комет, как и плотность планет, меняется в зависимости от возраста и химического строения. Приближающаяся комета обладает ядром значительной плотности, о чем ясно свидетельствуют ее сила притяжения и гравитационное сопротивление. Все кометы содержат углерод, водород, азот и кислород, но относительные пропорции, в которых находятся эти элементы, неизвестны, следовательно, не может быть уверенности относительно воздействия кометных газов на земную атмосферу и организмы. Однако мое мнение таково, что эти элементы в сочетании с новым веществом, которое, как я сильно подозреваю, существует внутри комет, были бы абсолютно фатальными для органической жизни, основанной на аморфном углероде. Таким образом, вывод очевиден: земному человечеству вот-вот придет конец, даже если сама Земля не будет полностью уничтожена.

Бурже некоторое время молча смотрел на профессора. Наконец он заговорил:

– Я верю вам, я не могу сомневаться. Но что же делать?

– Наш долг, – продолжил Монтескье. – заключается в том, чтобы сделать все, что в наших силах, чтобы предупредить общественность. Если бы только можно было заставить химиков поверить, возможно, еще было бы время для открытия средства защиты от кометного газа. Однако завтра я сообщу прессе о своем заключении, и в интересах человечества я снова рискую унизиться, подав заявку на слушание в Национальной академии наук. С вашей помощью я немедленно составлю свой отчет, который должен быть представлен на следующем заседании Академии через десять дней после этой даты.

Несколько мгновений спустя профессор Монтескье быстро диктовал, в то время как Бурже, исполнявший обязанности секретаря, торопливо писал на бумаге, лежавшей перед ним.

II

Через два дня после интервью, описанного в предыдущей главе, в утреннем выпуске La France, ведущей парижской ежедневной газеты, появилось следующее сообщение:

"УЧЕНЫЙ ПРЕДСКАЗЫВАЕТ КОНЕЦ СВЕТА,

Он утверждает, что Потерянная комета, которая исчезла в 1852 году, вот-вот вернется и уничтожит Землю;

Ученые Не обращают внимания на Предупреждение

Париж, 23 октября. – Профессор Альфонс Монтескье, давно известный как эксцентричный математик и астроном, объявил ошеломляющую новость о том, что Землю ожидает внезапное столкновение, которое произойдет в точную дату весеннего равноденствия, 21 марта 1931 года. Удивительная теория профессора основана на разделении кометы Билы, которое произошло в 1845 году. Записи показывают, что комета вновь появилась в 1852 году – причем ее составные части уже находились на расстоянии 1 200 000 миль друг от друга. С тех пор ее никогда не наблюдали, хотя некоторые астрономы полагают, что ее исчезновение было замечено вскоре после яркого метеорного потока 1872 года.

Общепринятая теория заключалась в том, что комета распалась, и это объяснение, по-видимому, подтверждается метеоритными дождями, которые регулярно наблюдаются, когда комета должна вернуться. Монтескье, однако, считает, что большая часть кометы отклонилась и изменила свою орбиту на вытянутый эллипс с периодом в семьдесят восемь лет, и с помощью своей новой "геометрии комет" (его собственное творение) он утверждает, что продемонстрировал, что путь кометы точно совпадает с положением Земли в момент весеннего равноденствия.

Мы спешим добавить, что никаких подтверждений этой дикой теории от научных авторитетов получено не было. После получения сообщения репортеры были немедленно отправлены взять интервью у нескольких известных астрономов, проживающих в городе, которые были единодушны в том, что все это дело было либо грубо спланированной мистификацией, либо творением сумасшедшего.

Говорят, что сотрудником Монтескье в этом расследовании является некто Жан Бурже, астроном сомнительной репутации, и что эта пара действительно имела наглость подать заявление на слушание в Национальную академию наук. Те, кто знаком с предыдущей деятельностью профессора, сообщают нам, что однажды ему была предоставлена привилегия прочитать доклад о своей новой геометрии в том же собрании, но все происходящее было настолько нелепо, что его слушатели не могли сдерживаться, пока чтение не закончилось, после чего Монтескье с отвращением удалился, поклявшись никогда больше не выступать в Академии. Нет никаких сомнений в том, что его вторая просьба будет отклонена, и уже есть серьезные сомнения относительно вменяемости профессора."

На следующий день после этого официального заявления, которое по существу было повторено прессой по всему континенту, доктор Бове, президент Французской академии наук, получил следующее сообщение:

Обсерватория Монтескье 24 октября 1930 года. Сэр

Я обращаюсь к вам не как один коллега к другому, а от имени французской нации и человечества. Никакой другой стимул не мог бы подвигнуть меня на тот шаг, который я предпринимаю. Два года назад я был публично оскорблен августейшим органом, который вы представляете. Тогда я поклялся никогда не возвращаться, но теперь я прошу о слушании. Комета Билы возвращается, и уничтожение человечества неизбежно, если немедленно не будут приняты превентивные меры. Ваш долг ясен. Нельзя терять времени; доказательства в моем распоряжении, и я буду ожидать ответа без промедления.

Альфонс Монтескье.

К этому времени доктор Бове уже видел объявление в ежедневной прессе, и там было только одно предложение, которое произвело сильное впечатление на его разум, то, что касалось вменяемости профессора. Следовательно, когда он закончил читать необычное письмо, которое только что было доставлено ему, его лицо приняло задумчивое выражение. Но его мысли были далеко от кометы Билы, потому что он думал только о профессоре.

"Странный человек, – размышлял он, – ценный мозг сошел с ума и навсегда потерян для науки. Но с его бесспорно великими научными способностями, на какие ужасные разрушения он мог бы быть способен, если бы его безумная фантазия приняла другой оборот. Если он разочаруется в своей нынешней фантазии, я боюсь, что он может отомстить, нанеся неисчислимый ущерб нации и даже самому человечеству. Очевидно, что-то должно быть сделано, и отказ только усилил бы его безумие и оставил бы его на свободе. Нет, он будет принят в Академии, но я буду готов. Пятнадцати минут доклада будет достаточно, что бы комитет, состоящий из меня и ведущих астрономов страны, проверил его абсурдные заявления и показал его невменяемость. И тогда я подготовлю специальный совет психиатров для его обследования. Если результат будет таким, как я ожидаю, я позабочусь о том, чтобы его немедленно поместили в приют для умалишенных, где он сможет излагать свои теории в безопасности, без угрозы общественному спокойствию".

Неделю спустя состоялось заседание Национальной академии наук. Верный своему решению, доктор Бове созвал ведущих астрономов и математиков Франции, и профессору Монтескье было предоставлено пятнадцать минут, чтобы представить свою теорию ученому собранию. Последний докладчик как раз заканчивал свой доклад. С его завершением, настанет очередь профессора говорить.

Доктор Бове был абсолютно готов. Справа от него сидел Анри Валиер. директор Парижской обсерватории, слева от него находился Рене Бошан, ведущий математик Франции. В вестибюле здания ждала группа лучших специалистов по психологии. Профессор Монтескье в сопровождении Жана Бурже сидел на видном месте в верхнем конце зала.

Наконец оратор закончил. Наступила тишина. Председатель встал, устремил взгляд на профессора и продолжил самым величественным тоном:

– Альфонс Монтескье, вы подали заявку на слушание в этой ассамблее. Вам было предоставлено пятнадцать минут, чтобы изложить свое дело. Прошу Вас.

Профессор Монтескье встал и, не тратя времени на формальности, начал:

– Джентльмены! Если предположить, что два небесных объекта, общий родитель которых двигался по эллипсу, являются результатом внутреннего взрыва, по каким орбитам они, скорее всего, будут следовать? Вы помните, что в математических исследованиях орбит астероидов астрономы повсеместно предполагали, что в случае, если малые планеты были оставшимися фрагментами замарсианской планеты требуемой законом Б.В. Боде, их орбиты в какой-то момент в прошлом пересеклись бы с точкой, где произошел взрыв. Однако, поскольку исследование показало, что такие пересечения имели место лишь в относительно немногих случаях, существование гипотетической планеты считалось опровергнутым.

– В том, что я хочу, чтобы вы рассмотрели, я ссылаюсь на тот же неумолимый закон небесной механики. Когда комета Билы разделилась в 1845 году, был задействован тот же принцип. В 1852 году, когда комета появилась вновь, стало очевидно, что орбита каждого ядра была изменена, поскольку кометы-близнецы находились уже на расстоянии 1 200 000 миль друг от друга. Дополнительным доказательством этого изменения орбиты стало столкновение Земли с распавшимся фрагментом кометы в 1872 году. Однако мы можем предположить, что в отношении небесных расстояний орбита этого малого ядра оставалась практически неизменной, осыпая землю своими обломками с регулярными периодическими интервалами.

– Но что стало с главным ядром? И, прежде всего, какова была бы природа его орбиты? Некоторые из вас уже знают, что в том, что касается небесных явлений, я считаю, что и парабола, и гипербола являются физическими и математическими невозможностями. Геометрия кометы допускает только одну орбиту – эллипс, при условии, что ядро свободно от серьезных гравитационных возмущений. Теперь, в соответствии приведенной теоремой, следует, что разделенные фрагменты кометы Билы в конечном итоге должны пройти через общую точку пересечения. Пусть A'A представляет диаметр исходного эллипса; пусть X – точка на орбите, где комета разделилась на фрагменты B и C, и вы обнаружите, что C, у которого более вытянутая орбита, должна, наконец, пересечь траекторию B в точке X’. X’, джентльмены, – это точная точка в пространстве, которую эта планета займет во время весеннего равноденствия в марте следующего года. Столкновение неизбежно. Математические доказательства этой катастрофы здесь доступны для вашего ознакомления, и я настоятельно призываю принять соответствующие меры, чтобы найти средство защиты человечества от ядовитых газов, которые произведет надвигающееся столкновение. Мое время вышло. Я благодарю вас.

На данный момент. Профессор Монтескье подошел к председательскому креслу, вручил ему подготовленный им доклад и быстро вернулся на свое место.

Впечатление, произведенное на собрание только что услышанной речью, было бы трудно описать, но на каждом лице было видно одно и то же выражение. Ошеломление, изумление и негодование были ясно написаны на лице каждого участника. Доктор Бове медленно взял листок и, бросив на него мимолетный взгляд, передал его математику слева от себя.

Этот ученый джентльмен, внимательно изучив расчеты профессора с озадаченным видом, доверительно наклонился к президенту.

– Безумный, – прошептал он, – эти безумные каракули не могут быть ничем иным, как творениями сумасшедшего. Я отказываюсь рассматривать этот вопрос дальше. Если ваше мероприятие подготовлено, я советую вам приступить к нему немедленно.

Профессор допустил роковую ошибку, которой вряд ли можно было избежать, даже если бы ее предвидели. Будучи математическим гением, он в течение многих лет презирал прикладную математику своего времени и разработал новую и революционную систему из области чистой математики. Следовательно, его символы, хотя и относительно простые, были понятны только ему самому и Бурже. Действительно, вывод, к которому он пришел с помощью нового метода, не мог быть выведен или даже выражен обычными математическими символами. Поэтому неудивительно, что математик старой школы совершенно не смог понять смысла вычисления. Профессиональная гордость, однако, не позволила бы ему признать этот факт, и поэтому, как и многим другим новаторам, Монтескье пришлось дорого заплатить за свое безрассудство.

Черты лица в президиуме приняли решительное выражение. Встав и подозвав профессора, председатель сказал:

– Месье Монтескье, этот вопрос должен быть обсужден конфиденциально и более подробно. Не будете ли вы так любезны последовать за мной в соседнюю комнату?

Не подозревая о заговоре, который был составлен против него, профессор поднялся со своего места и последовал за доктором Бове из зала.

Два часа спустя имя Альфонса Монтескье было официально зарегистрировано в уединенном заведении для умалишенных, расположенном в нескольких милях от Парижа.

III

Во второй половине февраля астрономический мир был на "подъеме”. Двадцатого числа этого месяца английский астроном-любитель по имени Хантингтон, возвращаясь поздно вечером домой, наблюдал зрелище, которое заставило его резко остановиться и перевести дух. В созвездии Кассиопеи, в трех градусах от того места, где в 1572 году появилась знаменитая сверхновая звезда Тихо Браге, была яркая новая звезда, но уже второй величины. Осознав, что появилась долгожданная возможность прославить свое имя в истории астрономии, молодой человек бросился на ближайшую телеграфную станцию и поспешно написал следующее сообщение в Гринвичскую обсерваторию:

ЛОНДОН, 20 ФЕВРАЛЯ 1931 Г. ”НОВАЯ ЗВЕЗДА ВТОРОЙ ВЕЛИЧИНЫ ТОЛЬКО ЧТО ПОЯВИЛАСЬ ВБЛИЗИ КАППА КАССИОПЕИ".

ХАНТИНГТОН.

В ту ночь телеграфные линии и кабели были заняты связью между обсерваториями по всему миру. Телескопы и спектроскопы были немедленно направлены на новую звезду. И тут произошла поразительная вещь. Когда первый большой телескоп был направлен на новую звезду, астроном в замешательстве протер глаза, вместо того, чтобы казаться просто яркой точкой света, как это обычно бывает со звездами, диаметр этого странного объекта увеличился в десять раз, если смотреть в телескоп. Изучение спектров новой звезды выявило еще одну загадочную особенность. Большинство новых относятся либо к солнечному типу А, либо В, то есть к белым или голубым звездам небольшой плотности. Но линии спектра Новой Кассиопеи, по-видимому, указывали на солнечный тип класса F или G, хотя было много особенностей, которые не соответствовали составу этих звезд.

Был ли новый пришелец кометой, планетой или звездой? Это был вопрос, на который астрономы повсюду пытались ответить. Хотя некоторые линии спектра наводили на мысль о кометном ядре, никакой определенной комы или хвоста видно не было, и, как следствие, от этого объяснения отказались. Теория о новой планете была слишком фантастической, чтобы ее рассматривать. Следовательно, это должно быть звездой нового типа, близкой к Новой Персее 1901 года, которая была окружена светящейся кольцевой туманностью. Когда несколько дней спустя было замечено, что объект увеличивается в размерах и окружен туманным ореолом, это объяснение значительно усилилось, ибо разве туманность в Новой Персее не расширялась в радиусе почти на три секунды дуги в день? Эта теория была общепризнанна всем научным миром.

Тем временем какой-то астроном-любитель религиозного склада ума пустил слух, что небесный гость был не кем иным, как Вифлеемской звездой, вернувшейся, чтобы возвестить о наступлении Тысячелетия, которого миллионы жаждущих душ так долго с нетерпением ожидали. На самом деле это была знаменитая звезда, которую видели Волхвы 1931 годом ранее и которую наблюдали в 945, 1264 и снова в 1572 годах наблюдал астроном Тихо Браге.

Поскольку сенсации всегда распространяются быстрее всего и становятся лучшими новостями, этот дикий слух получил широкое распространение. Религиозные секты, основанные в связи с быстрым приближением Тысячелетнего царства, были в величайшем волнении. В таких общинах была заброшена всякая работа, приготовлены одежды для вознесения, а неистовые молитвы и увещевания стали обычным делом. Толпы мужчин и женщин с безумными глазами начали бродить по улицам, распевая странные псалмы и умоляя прохожих покаяться, поститься и молиться, готовясь к приближающемуся Судному дню.

Влияние всего этого на общественное сознание вскоре стало заметным. Даже консервативные персоны, наконец, начали нервничать, поскольку новая звезда, несомненно, увеличивалась в размерах и яркости. Несмотря на холод, каждый ясный вечер можно было видеть большие толпы людей, наблюдающих за странной звездой. С момента обнаружения "новой" двадцатого февраля прошло почти три недели. За несколько дней она превратилась из звезды второй величины в сияние, намного превосходящее сияние Сириуса. Астрономы были откровенно озадачены. Каждую ночь они ожидали обнаружить уменьшение величины новой в соответствии с обычными колебаниями суперновых звезд. Однако вместо того, чтобы уменьшаться, ее блеск неуклонно возрастал. Для получения точного параллакса звезды требовалось немного времени, и хотя уже было предпринято несколько грубых попыток, результаты были слишком поразительными, чтобы их можно было серьезно рассмотреть.

В Лондоне небо было сильно затянуто тучами в течение нескольких дней, и интерес, вызванный этим явлением, почти пропал в будничном течении людских забот. Только астрономы знали о продвижении новой звезды, и у них не было никакого желания вызывать то, что они считали ненужным беспокойством в общественном сознании.

Но шестнадцатого марта произошло нечто совершенно экстраординарное. Ранним утром поднялся внезапный ветер, и, когда весь Лондон собирался по своим повседневным делам, в плывущих полосах облаков произошел разрыв. И там, средь бела дня, ярко сияя в северных небесах, была Новая Кассиопея! Городские жители не часто тратят свое время на созерцание небес, и в течение нескольких мгновений это зрелище оставалось незамеченным. Но рабочий, которому пришлось поднять взгляд, чтобы посмотреть на какую-то работу, выполняемую в здании над головой, был первым, кто это увидел. Мгновение он не двигался, тупо уставившись на нее. Медленно, не издавая ни звука, он указал на север. Его товарищи, привлеченные его странным поведением, собрались вокруг него и посмотрели в том направлении, куда он указывал. Многие, кто сомневался в правильности функционирования собственных органов чувств, протирали глаза и смотрели снова. Звезда все еще была там, и ее сияние делало ее похожей на настоящее миниатюрное солнце.

Новость распространилась быстро, как будто ее нес скрытый электрический ток. Целые улицы были блокированы, во многих районах города внезапно прекратилось все движение. Взволнованные и надрывные крики женщин смешивались с лязгом трамвайных вагонов и ревом моторов. Окна огромных зданий были заполнены тысячами голов. Утром шестнадцатого бизнес был парализован, и только далеко за полдень порядок был восстановлен, и люди смогли продолжить свою работу. И даже тогда все было далеко от нормы. В воздухе витало странное чувство нервозности, и среди властей чувствовалось некоторое беспокойство, как бы утреннее волнение не привело к панике ночью.

Чтобы максимально ослабить нервозность общественности, было составлено заявление, подписанное Королевским астрономом Англии. Это объявление, несколько тысяч экземпляров которого были немедленно вывешены на видных местах, проинформировало людей о том, что, хотя размер и блеск новой звезды, безусловно, необычны, в прошлом было известно, что многие новые звезды вели себя странно, и нет никаких причин для тревоги. В нем также было объявлено, что объект должен находиться на расстоянии по меньшей мере двухсот или трехсот световых лет, так что свет, который они видели, вероятно, покинул свою начальную точку во времена королевы Елизаветы. Короче говоря, все было объяснимо на чисто естественных основаниях, и, следовательно, не было никакой возможной опасности, которой следовало опасаться.

За исключением нескольких сенсационных заметок, это сообщение было напечатано в вечерних газетах вместе с другими замечаниями того же характера. Все таким образом успокоилось, и снова появились облака, а люди отправились домой ужинать, чувствуя себя довольно неловко из-за своей недавней паники.

Но их ждал еще один сюрприз. В тот вечер небо полностью очистилось, и вот! свет новой звезды превосходил даже свет луны. Город был освещен почти так же ярко, как и в пасмурный лондонский день. Несмотря на заверения астрономов, эффект был ужасающим. В ту ночь миллионы жителей города стояли, глядя на странное явление и разговаривая друг с другом приглушенными и испуганными голосами. Эффект от успокаивающих объяснений прошел. Люди более не были так уверены в непогрешимости астрономов.

То, что произошло в Лондоне, происходило почти в каждом другом городе мира. Париж, Вена, Берлин, Ленинград, Рим и Нью-Йорк были потрясены видом новой звезды. Обсерватории, колледжи и метеостанции были завалены запросами. Каждый день в прессе появлялась какая-нибудь новая нота заверений со стороны властей.

Власти, однако, уже не были очень уверены в себе. Все это время никто не думал о комете Билы или предсказании профессора Монтескье, но теперь, когда дата весеннего равноденствия была почти близка, астроном Французской академии, который слышал предупреждение профессора, высказал мнение, что новая звезда может быть предсказанной кометой. Это предположение, которое поначалу было высмеяно, постепенно завоевало популярность, и к девятнадцатому марта, за два дня до весеннего равноденствия, научный мир с уверенностью знал, что звезда на самом деле являлась кометой, приближающейся к перигелию с быстро увеличивающейся скоростью.

Сначала предполагалось, что новость должна быть ограничена научными кругами и не предаваться огласке, но, как обычно бывает с подобными новостями, вскоре она просочилась вовне и стала известна и без того сильно напуганному миру. Бизнес был приостановлен. Вечером девятнадцатого и утром двадцатого произошли самые поразительные картины, когда-либо наблюдавшиеся цивилизованными людьми. О сне не было и мысли. Даже необходимость есть и пить была забыта. Церкви, редакции газет и учебные центры были заполнены и окружены охваченными страхом толпами, жадно хватающимися за самые дикие и невероятные слухи.

Ранним утром двадцатого числа Французская академия поспешно собралась по указанию своего президента. Когда ученые заняли свои места, их лица казались осунувшимися и изможденными, но на них не было никаких признаков страха. Эти люди, которые лучше, чем толпа снаружи, осознавали реальную природу опасности, тем не менее были спокойны и сосредоточены. Доктор Бове медленно поднялся, чтобы обратиться к собравшимся. Его лицо было бледным, а вокруг глаз залегли глубокие круги, но его спокойствие и уверенность в себе были идеальными. Никогда еще он не казался более достойным того высокого положения, которое занимал.

– Джентльмены, – начал он, – на этой, возможно, нашей последней встрече я хочу выразить только одно чувство – сожаление. Я не выполнил свой долг, и вина в этом исключительно моя. Единственный человек, способный предсказать надвигающуюся катастрофу, был слишком великим гением, чтобы мы могли его понять. Мне остается сделать только одно – возместить все, что в моих силах, человеку, которого я так сильно ранил. Я иду, джентльмены, встать на сторону Альфонса Монтескье, величайшего математического гения в мире и славы французской расы. Те, кто желает, могут следовать за мной.

IV

Профессор Монтескье отнесся к своему заключению вполне философски, поскольку в учреждении ему была предоставлена полная свобода, и он был уверен, что через несколько месяцев его предсказание полностью подтвердится. Жан Бурже был постоянным спутником профессора во время ухода последнего на пенсию, и они вдвоем провели много приятных часов, совершенствуя новую математику и наблюдая за приближением Новой Кассиопеи после того, как она стала видимой. Более того, профессор следил за развитием событий по колонкам ежедневной прессы, и хотя он, естественно, испытывал сострадание к панике, вызванной приближающимся столкновением, он, тем не менее, был чрезвычайно заинтересован в результатах, которые это столкновение произведет. Это чувство приятного ожидания приближения надвигающейся катастрофы свойственно только подлинному человеку науки и было бы совершенно непонятно человеку мирскому. Профессор с радостью отдал бы свою жизнь или сделал что-нибудь еще, что было в его силах, чтобы предотвратить столкновение и спасти человечество, но поскольку он больше ничего не мог сделать, и поскольку катастрофа произошла не по его вине, он испытывал живое профессиональное любопытство к предстоящему событию.

Профессор Монтескье ожидал визита своих коллег-ученых из Академии в последний момент, и поэтому он не был удивлен, когда увидел, как несколько автомобилей остановились на подъездной дорожке снаружи и его старый враг доктор Бове вышел из первой машины. Ввиду своей победы и приближающегося уничтожения их всех профессор утратил всякое чувство злобы к своим старым врагам, более того, он испытывал нечто вроде профессиональной жалости к их невежеству. Поэтому он с приветственной улыбкой встретил доктора Бове у дверей квартиры.

– Альфонс Монтескье, – просто сказал президент, – можете ли вы простить меня?

– Да, – ответил профессор с некоторым волнением, – я действительно прощаю вас самым искренним образом. Вина была не только ваша, но и моя, потому что, если бы я был менее упрям и изложил свои расчеты в более понятной форме, нынешняя ситуация могла бы никогда не возникнуть. Однако сейчас слишком поздно сожалеть. Давайте не упустим ни малейшей секунды величественного зрелища, которое вот-вот предстанет нашим глазам. У меня здесь установлен небольшой телескоп, который послужит для любых наблюдений, которые мы, возможно, захотим провести. Париж, как я понимаю, охвачен паникой. Спокойное наблюдение было бы невозможно. Давайте останемся здесь в покое, где наука может трудиться. Если катастрофа не будет тотальной, наши наблюдения могут иметь большую ценность для будущего.

Заходящее солнце только что скрылось за западным горизонтом, его золотые лучи озарили землю, возможно, в последний раз в ее истории. Но с исчезновением солнца сумерки не наступили. Вместо этого его место заняло странное фосфоресцирующее сияние. Ужасающая близость кометной массы теперь была совершенно очевидна. Она занимала более четверти всего неба. В центре можно было ясно различить диск ядра, в то время как светящийся ком, образовавшийся в результате выброса света, казался не чем иным, как огненным дыханием какого-то древнего дракона.

Профессор рассчитал скорость кометы вблизи перигелия не менее 100 миль в секунду. Его наблюдения показали, что ядро в настоящее время находится примерно в 2 500 000 милях от эклиптики, его курс находится на прямой линии с положением Земли в момент весеннего равноденствия. Поскольку комета двигалась со скоростью 6000 миль в минуту или 360 000 миль в час, она должна была достичь орбиты Земли примерно через семь часов. Земля, движущаяся со скоростью 68 400 миль в час, преодолела бы оставшиеся 478 000 миль, отделяющие ее от равноденствия, точно за то же время. Следовательно, столкновение должно было произойти в час ночи, когда наступило бы весеннее равноденствие.

Ученые наблюдали в течение долгих часов в практически непрерывном молчании. Благоговение и интерес смешались на их лицах, но даже сейчас страха почти не было. Обученные годами наблюдению за природой, они не должны были пугаться ее проявлений.

К полуночи все северное небо, казалось, было охвачено огнем. Несколько звезд первой величины, которые были видны ранним вечером, давно исчезли из виду, и теперь земля была освещена жутким сиянием, по-видимому, превосходящим даже солнечный свет. Сначала атмосфера казалась душной, и это уступило место неуклонно усиливающейся жаре.

В маленькой церкви, расположенной неподалеку, звонили колокола. Внутри находились набожные крестьяне, парализованные страхом. Героические священники, поддерживаемые своей верой, возносили последние молитвы. Но ответа не последовало. Как обычно бывает в случаях крайнего испуга, паника сменилась временным параличом нервной системы.

Без пяти минут час. Профессор Монтескье и его спутники стали свидетелями самого поразительного зрелища, когда-либо зафиксированного в мировой истории. Небо теперь представляло собой один сплошной огненный шар. Из-за сильной жары и ядовитых кометных газов воздух стал удушливым. Рои красных и желтых метеоров мелькали повсюду, ударяясь о землю. Две минуты спустя профессор был ослеплен тысячью ярких полос света, и тяжелое здание задрожало, как будто подверглось жестокой бомбардировке. Внезапно почувствовалось ужасающее сотрясение. Ученых с силой швырнуло на пол. В сознании профессора Монтескье все стало красным, а затем все сменилось чернотой. Он потерял сознание.

Когда он проснулся, первое, что он заметил была забинтованная голова доктора Бове, который склонился над ним с трогательной заботой. Комната была освещена слабыми лучами мерцающей восковой свечи. Большинство мужчин все еще лежали там, куда их отбросило ударом.

– А комета? – спросил профессор, как только смог говорить.

– Земля, – торжественно ответил доктор Бове, – спасена. По воле Провидения центральное ядро кометы промахнулось мимо земной поверхности на расстояние, которое не могло превышать 300 миль. Сотрясение, которое мы почувствовали несколько мгновений назад, было вызвано осколками, выброшенными комой. Опасность теперь миновала. Несомненно, был нанесен большой ущерб, но не произошло ничего такого, что нельзя было бы исправить в течение нескольких месяцев. И вот, мой друг, – продолжил он, внезапно указывая на разбитое окно, – я надеюсь, что мы в последний раз увидим эту безумную комету.

А высоко в южных небесах висел теперь отчетливо видимый хвост быстро удаляющейся комета Билы устремленной в космос.

На несколько мгновений профессор погрузился в раздумья. Наконец он заговорил.

– Джентльмены, – тихо сказал он, – я совершил серьезную и непростительную ошибку. Это отклонение в траектории кометы полностью объясняется возмущением, вызванным прохождением орбиты Юпитера. Я не могу себе представить, как это могло быть упущено из виду в моих расчетах, но я приношу и вам, и всему миру свои самые смиренные извинения. И подумать только, сколько страданий и паники я мог бы предотвратить, если бы только предвидел это. Но пусть вся вина и позор будут моими.

– Но, мой дорогой Монтескье, – нетерпеливо перебил президент, – что это за безумие? Разве вы не понимаете, что ваше предсказание по праву дало вам право считаться выдающимся математиком мира? Подумайте о славе, которую это принесет Франции. Альфонс Монтескье, французский Ньютон! Новая математика произведет революцию в мире!

– Нет, – серьезно ответил профессор, – я потерпел неудачу. Хотя я радуюсь спасению человечества, я не могу вернуться в мир. Мир скоро все забудет, и в ответ на постигший его ужас он потребует реванша. Скоро меня высмеют и, возможно, даже обвинят в том, что именно я вызвал панику своими ложными предсказаниями. Нет, друзья мои, я не могу вернуться. Я намерен оставаться там, где я есть. Вы были правы, поместив меня сюда, и я останусь.

И профессор сдержал свое слово.

КОНЕЦ

ОТСТУПЛЕНИЕ НА МАРС

Сесил Б. Уайт

ГЛАВА I

Солнце опустилось за западные холмы, оставив за собой великолепную массу красок. Я стоял там, пока сумеречная арка поднималась с востока, наблюдая, как тени стелются по суше и морю, в то время как слабые вечерние облака над головой становились кроваво-красными под последними лучами солнца.

Много раз я наблюдал за заходом солнца и вечерними тенями, в то время как ястребы-москиты парили над головой с жалобным писком или с жужжанием опускались на свою добычу. Никогда дважды одна и та же картина не удерживала меня, пока вдали не появились городские огни и мигающие огни береговых стражей не пронзили сумерки.

Когда я отвернулся, чтобы приступить к своей ночной работе, хруст шагов по гравийной дорожке нарушил вечернюю тишину. Подошел пожилой бородатый мужчина. Он поднимался по тропе, и я не заметил его, пока он не оказался почти рядом со мной.

Посетители моей маленькой обсерватории не редкость. Немногим, тем, кто проявляет интерес больший, чем любопытство, разрешается пользоваться прибором в тех редких случаях, когда он не занят фотографической или спектрографической работой.

– Мистер Арнольд? – спросил мой посетитель, когда он приблизился. – Я надеюсь, что я не навязываюсь. Я пытался дозвониться до вас сегодня, но безуспешно, и, поскольку мне сказали, что я найду вас здесь, я взял на себя смелость прийти повидаться с вами.

– Я как раз собираюсь открыться на ночь, – сказал я, – и если вы не возражаете, то я продолжу свою работу…

– Вовсе нет, вовсе нет, – ответил он, – я могу с таким же успехом поговорить с вами – то есть, если я не буду вам мешать?

Убедившись, что он не побеспокоит меня, он последовал за мной в обсерваторию и наблюдал, как я открываю ставни, закрывающие отверстие купола.

Сделав это и установив круг правого восхождения, я направил телескоп на первую звезду моей вечерней программы.

Когда я запустил экспозицию и внес необходимые данные в книгу наблюдений, я повернулся к нему.

– Вы должны извинить меня, мой дорогой сэр, если я кажусь грубым или негостеприимным, но я стремлюсь получить спектрограмму6этой звезды, прежде чем она уйдет слишком далеко на запад для наблюдения, – объяснил я. – Все, что мне сейчас нужно сделать, это сохранить изображение звезды в щели спектроскопа.

– Я заметил, что вы занимались спектрографической работой, – заметил он. – Как долго продлится ваша экспозиция?

Из его вопроса я понял, что он кое-что знает о предстоящей работе, поэтому я ответил:

– Около сорока пяти минут с такой прозрачностью7. Это звезда пятой величины, над которой я работаю. Не хотите ли взглянуть на нее?

Он поднялся по наблюдательной лестнице и стоял рядом со мной, пока я ему что-то объяснял. Когда я закончил, он повернулся ко мне, слегка улыбаясь, и сказал:

– Это чем-то похоже на то, что было в ноябре прошлого года, когда вы делали свои замечательные наблюдения за планетой Марс?

– Очевидно, вы читали мои доклады, – сказал я. – Нет, сейчас условия далеко не такие благоприятные, как были в то время, когда выполнялась иная работа. Если бы мне суждено было прожить тысячу лет, я сомневаюсь, что когда-нибудь увижу другие ночи, равные этим четырем.

– Да, я действительно читал эти ваши доклады, – ответил он. – Они являются причиной моего присутствия здесь этим вечером. Я Харгрейвз из Смитсоновского института.

Я взяла его протянутую руку. Харгрейвз был известным археологом, хотя, должен признаться, я не должен был узнать о нем иначе, как случайно. Просматривая "Научные рефераты" несколькими неделями ранее, я случайно наткнулся на аннотацию его статьи, которая вызвала мое любопытство, и я просмотрел оригинал, который оказался очень интересным.

Я признался ему в этом. Он рассмеялся.

– Как видите, мы работаем в разных сферах, – сказал он, – но на этот раз я вмешиваюсь в вашу. Это была отличная схватка, которую вы устроили с Крийссеном и его партнерами из-за "канали" Скиапарелли

– Было такое, – сказал я. – Беда с этими парнями в том, что они не знают, что такое хорошее зрение на самом деле. У них бывает, наверное, сорок или пятьдесят прекрасных ночей в году, ни одна из них не идет ни в какое сравнение с нашими ночами. К тому же, поскольку у них пятидесятичетырехдюймовый рефрактор8 против моего двадцатичетырехдюймового, они думают, что способны видеть мелкие детали гораздо лучше, чем я. Позвольте мне сказать вам, доктор Харгрейвз, эти четыре ночи были идеальными, абсолютно идеальными. Я смог использовать свое самое высокое увеличение9 из четырех тысяч крат, и в изображении не было ни малейшего дрожания. Если бы мои поворотные часы были идеальными, я мог бы смог сфотографировать все, что я видел.

– Я знаю, – ответил мой спутник. – Каждая деталь ваших рисунков была правильной. Вы можете удивляться, откуда я, археолог, знаю что-либо о планете Марс, но у меня для вас припасен большой сюрприз.

Я посмотрел на него в изумлении.

– Я не удивляюсь вашему изумлению – продолжил он. – Я сделал несколько открытий, о которых, думаю, никто и не мечтал. Как вы, вероятно, знаете, я только недавно вернулся из Африки после шестилетнего отсутствия.

Я кивнул, потому что в статье, которую я уже упоминал, Харгрейвз объявил, что он сделал несколько поразительных открытий в Африке относительно происхождения человечества… открытий, которые опровергли предыдущие теории о происхождении человека, но точная природа его находки не должна была быть обнародована до того времени, пока записи, которые он нашел спрятанными в отдаленном уголке "самой темной Африки", были бы полностью расшифрованы.

– Несколько лет назад, – продолжил он, – я убедился, что расцвет человечества произошел не в Азии, как это обычно предполагается, а в Африке.

Это убеждение овладело мной, когда я писал книгу, которую так и не опубликовал, книгу, которая должна была проследить миграцию человечества от места его зарождения по нашему земному шару. Я собрал огромное количество данных, которые привели, когда я собрал их воедино, к Центральной Африке, а не к Азии, как я с уверенностью ожидал.

Я снова и снова искал ошибку, которая, как мне казалось, должна была существовать в моей работе, но след неизбежно вел к одному и тому же выводу: Центральная Африка была "Эдемским садом" человечества.

Как вы знаете, это противоречило всем предыдущим доказательствам, поэтому я не хотел выдвигать свои теории без дальнейшего подтверждения. Посоветовавшись с руководителями моего отдела и представив им доказательства, было решено организовать экспедицию, чтобы выяснить, найдутся ли какие-либо новые данные на самой земле.

Экспедиция, небольшая, как это обычно бывает, была организована и возглавлялась мной. Она была успешной, но результаты еще не готовы к публикации. Однако вам я хотел бы показать то, что мы нашли, при условии, конечно, что это не будет разглашено до тех пор, пока моя работа не будет завершена. Не могли бы вы навестить меня в моем отеле? В любом случае, я, вероятно, пробуду в городе неделю.

– Почему бы вам не прийти и не провести завтрашний вечер со мной? – спросил я.

Об этом мы и договорились.

Закончив спектрограмму, я показал своему спутнику все, что мог, из своего оборудования и направил телескоп на несколько интересных объектов в небесах, что привело его в безмерный восторг. После этого я наблюдал, как он благополучно спустился по тропе, вооруженный фонариком, чтобы освещать себе путь к дороге, где его ждало такси.

Всю ночь я не мог удержаться от размышлений о том, что Харгрейвз нашел в Африке такого, что могло бы быть связано с планетой Марс. Рассвет застал меня без всяких догадок, и я лег спать, чтобы увидеть удивительные сны о Харгрейвсе и Африке.

ГЛАВА II

Следующий вечер застал нас уютно устроившимися в моей берлоге. Мне не терпелось услышать его историю.

– Я не собираюсь насыщать свой рассказ подробностями о трудностях нашего путешествия, – начал Харгрейвз. – Это обычный материал, который читают в книгах о путешествиях. Голод, жажда и лихорадка сыграли свои обычные роли, в результате чего два моих белых товарища выбыли из игры раньше, чем прошло два года. Один умер, а другого пришлось сопровождать обратно на побережье, где он впоследствии выздоровел.

С горсткой местных жителей я продолжал поиски, следуя каждой зацепке и слухам, но снова и снова разочаровывался. Мы медленно и кропотливо продвигались по неизведанной Центральной Африке, постоянно выискивая следы рук человека, отличные от деятельности туземцев.

Я лежал в лагере с приступом лихорадки, когда туземец, который слышал о нашем походе, принес еще один слух. На этот раз он был подтвержден доказательством в виде куска металла причудливой формы. По форме это было что-то вроде рожка для обуви и соединенного в двух местах с помощью хитроумной формы шарового шарнира. Внимательно осмотрев его, я увидел, что к центральной части когда-то были прикреплены еще две детали, которые, очевидно, были отломаны. Там, где на металле была поврежденная поверхность, он был ярким и кристаллическим на вид, так что я решил, что поломка произошла недавно. Сначала я подумал, что туземцы, которые нашли его, очистили его, потому что поверхность была яркой и блестящей.

Лежа там, завернувшись в свои одеяла, я расспросил посланника через своего переводчика, но меня заверили, что все осталось точно таким же, как было найдено несколько лет назад. Металл, из которого он был сделан, был мне неизвестен. Он выглядел как сталь с блестящей поверхностью, но весил не больше, чем равное количество алюминия. Более поздние испытания показали, что он обладает гораздо большей прочностью, чем сталь, и что он чрезвычайно тверд – даже напильник не оставит на нем следов.

Из того, что я смог узнать было понятно, что он был подобран в долине, лежащей примерно в десяти или одиннадцати днях пути к северо-западу от нас, когда несколько членов его племени отважились отправиться в охотничью экспедицию.

Я говорю отважились, потому что вся рассматриваемая область рассматривается местными племенами как обитель мертвых, и только когда возникла угроза голода, и голод преодолел их страхи, они осмелились проникнуть в эту запретную долину.

Я нетерпеливо ждал, пока не поправлюсь настолько, чтобы отправиться в путь, затем мы отправились с посланцем в качестве проводника. Постепенно характер местности менялся, пока болотистые, зараженные лихорадкой джунгли не уступили место холмистой местности, похожей на парк.

Наш путь неуклонно вел вверх, пока на девятый день мы не оказались на зеленом плато, изобилующем мелкой дичью. Мой маленький карманный барометр-анероид показывал, что мы находимся примерно в четырех тысячах пятистах футах над уровнем моря. В тот вечер мы разбили лагерь у подножия невысокой гряды холмов, и наш проводник заверил меня, что завтра мы войдем в запретную долину.

Верный его обещанию, следующий полдень застал нас у входа в небольшую долину, ограниченную невысокими холмами, через которую протекал широкий ручей. Холмы по обе стороны были великолепно зелеными, что свидетельствовало о щедром запасе влаги, парковый характер долины усиливался редкими группами дубов, а кое-где и участками цветущего кустарника, аромат которого наполнял долину восхитительным ароматом. Я узнал, что кора этого куста использовалась туземцами вместо табака, и, могу вас заверить, в качестве заменителя она была не так уж плоха, особенно после того, как вы много месяцев не пользовались утешением "Леди Никотин".

С величайшим трудом я убедил нашего гида остаться с нами, и только после того, как я подарил ему амулет в форме кольца, который, как я должен был заверить его, защитит от любой опасности, он сделал это, согласившись войти в долину вместе с нами.

Поздно вечером того же дня мы находились недалеко от того места, где наш гид нашел этот металлический предмет. Мы сразу же разбили лагерь, и я отправился осматривать долину.

Примерно в четверти мили от лагеря дно долины сужалось, ограниченное с одной стороны крутым утесом, а с другой – грядой, которая под прямым углом отходила от южного склона. Это образование сразу же возбудило мое любопытство, так как я подумал, что здесь должно быть какое-то обнажение скалы, которое удерживало паводковые воды ручья. Кроме того, мне не терпелось узнать что-нибудь о геологических образованиях этого района.

Сопровождаемый моим проводником, я спустился по долине к этому образованию. И действительно, на северной стороне было обнажение скалы, твердое известняковое образование, подножие которого омывалось водами ручья. Пробираясь по мелководью, мы переправились на южный берег.

Там, где вода смыла поверхностный слой почвы, я увидел то, что сначала принял за выступ скалы, уходящий в ручей. При ближайшем рассмотрении я увидел, что это был не камень, а металл. Он был занесен и забит вековыми водами, но, соскребая почву выше уровня затопления, я обнажил чистые срезанные края. Ребро металла уходило в глубь склона холма.

С помощью острого кола я прощупал мягкую суглинистую почву и смог проследить направление этого ребра вверх по склону на расстояние примерно тридцати футов, где покрытие почвой стало слишком глубоким, чтобы мой зонд мог проникнуть внутрь. Отметив место, где я в последний раз нащупал металл, я обошел восточную и западную стороны кургана в надежде найти еще одну подсказку, но ничего не увидел.

Тропическая ночь закончилась со своей традиционной внезапностью во время моих расследований, поэтому мы отправились обратно в лагерь, где свет костра танцевал и мерцал в вечернем воздухе. Как я мечтал о батарейке для своего фонарика. Батарейки, однако, давным-давно сели в раскаленном воздухе джунглей, и мне пришлось ждать до утра с этим открытием лежавшим передо мной.

– Я понимаю, что вы чувствовали, – перебил я. – Я испытал то же самое чувство прошлой ночью.

Харгрейвз улыбнулся и продолжил.

– В тот вечер я поручил парням изготовить грубые землеройные орудия из низкорослого дуба на склоне холма. Они действительно были грубыми, но они подошли бы моей цели на этой рыхлой почве.

Задолго до рассвета лагерь пришел в движение, и к тому времени, как взошло солнце, утренняя трапеза закончилась, и мы были на пути к таинственному кургану. Заставив парней работать через определенные промежутки вдоль продолжения линии, которую я уже наметил, металлическое ребро вскоре оказалось выше по склону холма, покрытое примерно четырьмя футами земли.

Теперь я увидел, что это могло бы сэкономить время, если бы пара туземцев работала непосредственно на вершине холма, поэтому, переведя двух из них, я приказал им расчистить верхний слой почвы, в то время как остальные продолжали откапывать ребро вверх по склону.

Прошло два часа, когда крик сверху сообщил мне, что они сделали какое-то открытие. Когда я прибыл туда, они убирали сухую почву с того, что казалось плоской металлической поверхностью. Созвав других парней, мы вскоре приступили к работе, убирая землю с округлой вершины холма.

Мало-помалу металлическая поверхность обнажилась, показав, что она не плоская, а округлая, с покатым склоном, направленным к ручью. Ближе к вечеру того же дня мы подошли к южному краю сферической поверхности. Здесь гладкая поверхность обрывалась под углом шестьдесят пять градусов к вертикали, как показал мой клинометр. Было также открыто кое-что еще. Мы обнажили еще одно металлическое ребро, которое лежало на одной линии с первым.

Снова ночь прервала нашу работу, и, утомленный от работы с моей примитивной лопатой, я заснул сразу после ужина, чтобы, проснувшись, обнаружить, что небо на востоке краснеет под лучами восходящего солнца.

Спускаясь по выпуклому склону, мы постепенно обнажали поверхность, пока один из парней не обнаружил трещину на доселе неповрежденной поверхности. Поскольку грунт был быстро удален, мы обнажили круглую пластину, установленную заподлицо с металлом. Рядом с краем и диаметрально противоположно друг другу были два отверстия, которые мы быстро очистили, увидев, что они углублены в пластину под углом примерно в тридцать градусов.

С помощью парней я попытался поднять эту крышку, или что бы это ни было, но она казалась такой же прочной, как и все остальное. Пристальный осмотр края, который в одном месте был немного неровным, навел меня на мысль, что на нем может быть резьба. Имея это в виду, я вставил в отверстия две толстые палочки и попытался повернуть его, но безуспешно, пока мне не пришло в голову попробовать в противоположном направлении. Навалившись всем весом на рычаг, пока один из парней делал то же самое с другой стороны, я попытался повернуть пластину еще раз. Внезапно мы оба растянулись на четвереньках. Тарелка перевернулась.

Не обращая внимания на свои синяки, я подскочил к плите, и постепенно мы отвинтили ее, тарелка с каждым поворотом поднималась все выше и выше от поверхности, на которой она была установлена. Когда он достиг высоты целых восемнадцати дюймов, мы добрались до конца резьбы и совместными усилиями откинули тяжелый металлический диск в сторону. Последующие измерения показали, что он имеет двадцать восемь дюймов в диаметре и двадцать в толщину.

Мы обнаружили яму глубиной около двух футов, на дне которой была еще одна плита. В форме квадрата из двенадцати сторон были расположены сто сорок четыре равномерно расположенных круглых отверстия, каждое диаметром около половины дюйма, а на пластине лежали шесть металлических предметов. Я поднял их и осмотрел один за другим.

Они были похожи по форме и размеру и имели форму стержня круглого поперечного сечения длиной шесть дюймов с поперечиной сверху, придающей им форму заглавной буквы T. Каждый из них был прорезан поперек в разных точках, но не было двух одинаковых, и на них были выгравированы странные символы. Вот их набросок.

Харгрейвз протянул мне листок бумаги, на котором были нарисованы цифры, которые я здесь воспроизвожу.

– Меня сразу осенила мысль, что эти штуковины могут быть ключами для отпирания всего, что лежит передо мной, поэтому я вставил один из них в отверстие, где он плотно прилегал. Теперь я спросил себя, в какое отверстие вставляется каждый ключ. Там было сто сорок четыре отверстия и шесть ключей, так что, очевидно, было 144!/138!10 вариантов, в которых можно было бы расположить эти шесть ключей, используя их все. Из более чем восьми триллионов вариантов был только один правильный, минимальный шанс для того, чтобы кто-то случайно выбрал правильную комбинацию!

– Ты мог бы достичь этого через миллион лет, – засмеялся я, – если бы мог продолжать пытаться делать это так долго.

– Ну, – продолжил он, – я понял, что должно быть какое-то решение моей проблемы, поэтому я искал подсказку и нашел ее. Одно из угловых отверстий было помечено,

в то время как другое, расположенное по диагонали напротив, выглядело как

Он рисовал эти фигуры, пока говорил.

– На пластине, над тем, что я принял за вершину квадрата, были выгравированы двенадцать символов, вроде этого

Переписав это в свой блокнот, я сел, чтобы все обдумать. Судя по появлению двенадцати чисел, как по количеству отверстий, так и по количеству символов, я подумал, что, возможно, двенадцатеричная система11 использовалась теми, кто создал эту штуку. Развивая эту мысль, я увидел, что символы были в порядке от нуля до одиннадцати в соответствии с нашей системой счисления, следовательно, первый из этих ключей был номером два, а остальные 60, 38, 91, 42 и 108 соответственно.

Я поспешно вставил ключи в соответствующие отверстия и, сделав это, почувствовал, как защелки механизма замка вошли в пазы. Повернув ключи до упора, я теперь мог поднять пластину с помощью помощников, используя ключи в качестве ручек.

Он был тоньше предыдущего, толщиной около фута или около того, и когда мы подняли его, я заметил, что несколько радиальных стержней на нижней стороне скользнули обратно в свои гнезда.

Вы можете себе представить мои чувства, когда я посмотрел вниз и не увидел никаких других препятствий на своем пути. Пожертвовав одной из своих немногих драгоценных спичек, я как можно ниже наклонился над отверстием. Спичка горела ярко и чисто, очевидно, воздух внутри был чистым. Прямо под собой я мог видеть то, что казалось платформой. Взяв толстую палку, достаточно длинную, чтобы дотянуться до нее, я тщательно проверил ее. Она показалась довольно прочной и незыблемой, поэтому, рискнув, я опустился в вниз, и мои ноги просто соприкоснулись с поверхностью, когда я свесился с края на руках.

При свете, который проникал сверху, я мог видеть, что стою на металлическом решетчатом настиле. Он был не ровный, а наклоненный вниз, к северу. Как я и подозревал, это сооружение, чем бы оно ни было, упало с вертикали и лежало под углом на склоне холма.

Приказав одному из туземцев принести факелы, я наклонился и огляделся. Я смутно видел, что стою на вершине изогнутой лестницы, ведущей вниз, в темноту. Ухватившись за тяжелые перила, которыми она была защищена, я осторожно спустился. Я заметил, что ступеньки были ненормально высокими, когда я спускался. Позже я должен был узнать причину. Несколько ступенек вниз, и я вышел на другую платформу, которую в слабом свете я мог разглядеть как круглую, окружающую нечто вроде колодца.

Запалив еще одну спичку, я осмотрел стену позади себя. На его поверхности я увидел еще один набор отверстий, похожих на те, что были в пластине, которую мы сняли. Моя спичка погасла, и, не желая больше тратить свой драгоценный запас, я поднялся по ступенькам и выбрался на дневной свет, чтобы дождаться, когда принесут факелы.

Вскоре парень, которого я послал, прибыл с большой охапкой сухих смолистых палок, которые должны были хорошо и ярко гореть. Я зажег одну и, позвав его следовать за мной, снова спустился в дыру, не забыв взять с собой ключи. Осторожно ступая, опасаясь упасть на наклонной поверхности, я обошел галерею, осматривая это место. Оно был около двадцати футов в диаметре с галереей высотой в пять футов, от которой вел второй лестничный пролет. В стене, примерно в пяти футах над полом, было четыре набора отверстий для ключей.

Вторая галерея была точно такой же, как первая, и я не остановился, а продолжил спускаться по последнему пролету лестницы. Очевидно, это было дно цилиндра, и, как и на двух других этажах, на его стенах висели уже знакомые таблички с ключами.

Подойдя к тому, что находится на нижней стороне, я внимательно осмотрел его. Над квадратом отверстий располагались двенадцать наборов символов, расположенных попарно, первые элементы этих пар соответствовали номерам на клавишах. Очевидно, ключи не соответствовали тем же отверстиям, что и выше, поэтому, вставив их в соответствующие новые номера, я повернул их, как делал раньше.

Сразу же часть стены качнулась внутрь, и возник внезапный порыв воздуха, который чуть не погасил факел. Давление воздуха внутри камеры, которая теперь лежала передо мной открытой, было намного меньше, чем снаружи, и дверь, по-видимому, была герметичной. Неудивительно, что при первом беглом осмотре стен я не увидел никаких признаков стыков.

Передо мной, сложенные по бокам, лежало большое количество предметов коробчатой формы, удерживаемых на месте перекладинами, тянущимися от пола до потолка камеры, на каждой коробке был номер. Сняв одну из удерживающих перекладин, которые вставлялись в гнезда, я опустил верхнюю коробку яруса.

На передней панели этой коробки была ручка, похожая на рычаг, я повернул его, и в этот момент раздался шипящий звук воздуха, поступающего в вакуум. Повернув ручку дальше, она была довольно тугой, воздух ворвался последним вздохом и крышка коробки приподнялась достаточно, чтобы я мог просунуть под нее пальцы и откинуть ее назад.

Рычаг приводил в действие эксцентрик, который поднимал крышку под давлением наружного воздуха. Крышка имела язычок и вставлялась в соответствующий паз на верхнем краю коробки и канавка была заполнена воскообразным веществом, которое делало соединение воздухонепроницаемым. Впоследствии я заметил, что в каждой коробке было запечатанное отверстие, через которое, очевидно, был выпущен воздух.

Это была книга, и такая книга, какой глаза живого человека никогда раньше не видели. Передо мной была самая поразительная иллюстрация, которую я когда-либо видел. Вместо обычных безжизненных плоских предметов, к которым мы привыкли, там лежала картина в трех измерениях. На иллюстрации было изображено животное или рептилия, я не понял, что это было, и оно выглядело в свете факела, как живое существо. Я слегка провел пальцами по поверхности, чтобы убедиться, что это не модель и не рельеф, но она была плоской, как столешница. Цвета были изумительными – в них была жизнь и яркость, которые подчеркивали естественный вид изображения.

В нижней части футляра, в котором лежала картина, было крошечное устройство, с чем-то похожим на рычаг. Я нажал на него снова, и в этот момент раздался тихий жужжащий звук, за которым последовал щелчок, и изображение исчезло из поля зрения, а на его месте появилось другое.

Одна половина страницы, если я могу назвать их страницами, была занята этой новой иллюстрацией, другая половина была заполнена символами, очевидно, какими-то письменами. Страница за страницей пролистывались от моего прикосновения, на большинстве из них были чудесно выполненные иллюстрации в трех измерениях.

Один ящик за другим открывали, и каждый был заполнен этими странными томами. Я аккуратно положил те, которые снял, на место и закрыл крышки коробок, расставив их по ярусам.

Что можно сказать на этом месте? Я чувствовал себя ребенком, окруженным новыми игрушками, не знающим, какие из них осмотреть в первую очередь. Потом мне пришло в голову, что все было организовано методично – нумерация дел и томов свидетельствовала об этом. Посмотрев на дверь этой камеры, я увидел то, что раньше упускал из виду. Она была пронумерована десятью, согласно нашим обозначениям, номер один должен быть на первой лестничной площадке.

Воздух становился плотным и удушливым от маслянистого дыма факелов, но я добрался до первой камеры и открыл ее в свою очередь. Будучи наученным предыдущим разом, я велел парню с факелом отойти, чтобы его не задуло. Давление здесь было намного ниже, чем в предыдущей камере. Я был почти сбит с ног внезапным порывом воздуха, который ворвался вовнутрь, когда дверь распахнулась.

Эта камера была похожа на ту, что была внизу, и в самом верхнем ряду коробок я увидел номер один в углу, я снял этот футляр и, поскольку воздух становился невыносимым, вынес его на солнечный свет, чтобы осмотреть.

В нем содержалось то, что я могу сравнить с детским букварем, богато иллюстрированным. Первый том был заполнен изображениями обычных предметов, каждый с несколькими символами по бокам. Были проиллюстрированы деревья, реки, озера и горы; птицы, звери и рептилии, большинство из которых были мне неизвестны. Второй том содержал составные картинки – простые действия человекоподобных существ и так далее. Я сразу понял, что человеку среднего интеллекта было бы довольно легко выучить этот неизвестный язык с помощью этого замечательного букваря. Для того, кто привык расшифровывать старые письмена, как я, задача была бы до смешного легкой.

Заход солнца заставил меня вернуться в лагерь, но не раньше, чем я вернул люк на место и не запер его, взяв ключи с собой.

В ту ночь при свете костра я изучал свои трофеи. Возможно, вам будет интересно узнать, как именно были организованы "уроки". Возьмем, к примеру, глагол "ходить". На одной серии фотографий на переднем плане было изображено существо, приближающееся к холму. На втором он, наклонившись вперед, поднимался по склону, а на третьем был изображен на вершине. Символы были абсолютно одинаковыми в каждом случае, но над первым была перевернутая буква V; над вторым – ничего; и над третьим – V. Все времена были обозначены символом над глаголом. Степени прилагательных были указаны аналогичным образом, следовательно, это чрезвычайно упростило письменный язык.

Я сидел и занимался до глубокой ночи, пока усталость не вынудила меня прекратить, но на рассвете я проснулся и снова принялся за дело. В течение всего дня я работал, дав указания парням продолжать их работу по удалению земли вокруг цилиндра.

С каждым мгновением система письма становилась все яснее, пока ближе к вечеру я не наткнулся на единственное предложение, написанное крупными буквами. Приблизительный перевод этого был бы следующим:

"МЫ ПРИВЕТСТВУЕМ ВАС. ПРОДОЛЖАЙТЕ, У НАС ДЛЯ ВАС МНОГОЕ ПРИПАСЕНО."

Это было прямое сообщение, и сообщение, которое заставило мое сердце подпрыгнуть. Если до этого момента я усердно работал, то сейчас заработал лихорадочно. Интересно, кто такие "МЫ", спрашивал я себя?

На следующий день было переведено еще одно сообщение. В нем говорилось:

"ЛЮДИ ДРУГОГО МИРА ПРИВЕТСТВУЮТ ВАС".

Я снова и снова проверял свой перевод, но я не допустил никакой ошибки. Таков был смысл этого предложения.

По мере того, как проходили дни, я все чаще натыкался на эти вставленные предложения, и все они побуждали меня продолжать. Этот личный подход заставил меня задуматься! Как будто были какие-то существа, желающие моего прогресса, чтобы они могли общаться со мной.

Дни перешли в недели, прежде чем я овладел языком в достаточной степени для замысла тех, кто его написал. Тем временем туземцы справлялись со своей задачей, но медленно, из-за плохих орудий, с которыми им приходилось работать. Они работали медленно, но честно, и я не давил на них, поскольку понимал, что впереди у меня месяцы работы, прежде чем я хотя бы прикоснусь к поверхности чудесного хранилища знаний, лежащего передо мной.

Мы действительно были в Райском саду, где изобиловали дичью и рыбой, а съедобные фрукты и ягоды помогали бороться с болезнями, которые, несомненно, последовали бы за мясной диетой. Таким образом, я смог сохранить наш не слишком обильный запас провизии. Старший из парней был отличным стрелком, так что наши боеприпасы не были потрачены впустую, как это было бы, если бы мы полагались на мои способности к стрельбе. Климат был почти идеальным.

В конце концов я подошел к концу своего начального курса и в конце последнего тома наткнулся на сообщение, которое гласило: "Сначала прочтите первый том, кейс третий. Там же вы найдете полный каталог содержимого библиотеки."

Этот том вскоре был найден, и я без колебаний погрузился в него. Он был написан в довольно простом стиле, и с помощью превосходного словаря, который я нашел в том же кейсе, я смог прочитать его до конца. Я прочитал его за четыре дня, почти не прерываясь ни на еду, ни на сон, от напряжения чуть не испортив зрение. После этого я немного расслабился и периодически выполнял физическую работу, чтобы немного размяться. Я вкратце изложу вам содержание этого тома.

ГЛАВА III

– За сотни тысяч лет до начала этой истории разумная жизнь зародилась на одном из наших ближайших соседей в космосе, планете Марс, во многом таким же образом, как мы предполагали, это произошло на нашей Земле, так что на момент написания этого повествования цивилизация достигла очень высокого уровня развития. Записи показывают, что они достигли того, что мы могли бы назвать идеальным государством. Каждое существо было достаточно грамотно, чтобы трудиться в рамках того, что я мог бы назвать системой социальной демократии.

Каждый член многомиллионного населения планеты был неотъемлемой частью отлаженной работающей системы, в которой не существовало паразитов, потому что, когда появлялся кто-то, по какой-то атавистической причуде, пытающийся "вставить гаечный ключ в механизм", он просто уничтожался.

На протяжении веков, пока эта система медленно создавалась, раса тщательно развивалась путем разумного отбора при спаривании, и каждая нежелательная особенность медленно устранялась. Результатом стало то, что на то время, когда начинается это повествование, каждый мужчина и женщина на планете были как умственно, так и физически совершенны.

С течением времени стало очевидно, что условия жизни на планете ухудшатся из-за потери воздуха и водяного пара. Поскольку гравитация на поверхности Марса намного слабее, чем на Земле, почти в два раза меньше, газы из его атмосферы будут легче улетучиваться. Кинетическая теория газов показывает, что скорость в семь миль в секунду легко достигается более быстро движущимися молекулами водяного пара. Это критическая скорость для выхода из-под притяжения Земли. Насколько легче водяной пар будет выходить с такой планеты, как Марс.

Тогда возникла необходимость в разработке какой-то схемы, чтобы уменьшить это быстрое утекание жизненно важной жидкости планеты, чтобы жизнь была возможной на планете в будущие эпохи.

Марсианские инженеры, после должного обдумывания, приступили к строительству гигантских подземных резервуаров, облицованных непроницаемым материалом. После почти тысячелетнего труда работа была завершена, и воды озер и морей были собраны в этих обширных подземных хранилищах.

Чтобы еще больше сберечь драгоценную жидкость, та, что оседала в виде снега в полярных регионах, бережно улавливалась, когда летнее солнце растапливала лед. Огромные подземные акведуки направляли ее к экватору, чему способствовали огромные насосные установки. К этим трубопроводам через определенные промежутки подключались поперечные линии для подачи воды для орошения быстро высыхающей поверхности планеты, и на момент написания отчета строительство сложной системы трубопроводов и насосных станций шло полным ходом.

– Точно так же, как предполагал покойный профессор Лоуэлл, – воскликнул я, на что Харгрейвз добавил:

– И эти оазисы, как назвал их Лоуэлл, были местоположениями насосных станций, интенсивно возделываемая территория вокруг них способствовала, что бы они выглядели как черные точки на поверхности планеты, как показали ваши наблюдения.

Заметные сине-зеленые отметины на нашем соседе в космосе имеют более тяжелую почву и являются древним морским дном. Более глубокие песчаные почвы были заброшены из-за большого количества воды, необходимой для того, чтобы сделать их плодородными, за исключением участков вдоль каналов. Но продолжим…

С помощью своих высокоразвитых устройств марсиане убедились, что их соседняя планета, Земля, хорошо подходит для поддержания жизни. Действительно, она казалась им настоящей землей обетованной, с ее бескрайними океанами и зеленеющими континентами. Воодушевленные мыслью о возможностях, которые открывал для них этот новый мир, были начаты исследования, результатом которых стала машина, способная путешествовать в межпланетном пространстве. Способ приведения в движение был аналогичен способу Ракеты Годдарда – газы, образующиеся в результате сочетания определенных твердых химических веществ, выходящие через сопла специальной формы, прикрепленные к задней части машины, приводили ее в движение точно так же, как наши ракеты взлетают в воздух.

Элементы в форме крыльев поддерживали ее в воздухе до тех пор, пока его скорость не становилась достаточно высокой для того, чтобы она покинула атмосферу, в то время как второй ряд сопел в носовой части аппарата замедлял ее, когда нужно было совершить посадку.

В один выдающийся день компания отважных первопроходцев отправилась в первое межпланетное путешествие, известное в нашей солнечной системе, и после нескольких месяцев путешествия без происшествий благополучно приземлилась на Земле. Однако непредвиденная катастрофа постигла эту предприимчивую компанию. Под воздействием большей гравитационной силы, которой они подвергались здесь, их относительно хрупкие тела разрушились. Выпадение их внутренних органов привело к тому, что многие умерли в мучениях в течение месяца после их приземления, потому экспедиция была прекращена и выжившие вернулись на свою родную планету.

Не испуганные этой неудачей, они принялись за разработку расы, способной противостоять новым условиям, и по прошествии почти четырехсот лет отправились в новую экспедицию. Эта вторая партия была более успешной, чем первая, и ей удалось основать колонию в районе высокого плато, где нами и был найден цилиндр. Их тела были искусно скреплены металлическим каркасом, который в какой-то степени снимал напряжение, которому они подвергались.

Эти первые разумные обитатели Земли были гигантами по сравнению с нами. Их средний рост составлял около девяти футов; их легкие, которые были развиты для работы в более разреженной атмосфере Марса, были заключены в бочкообразную грудную клетку, но их конечности были ужасно тонкими, хотя и гораздо лучше приспособленными к новой среде, чем у их предшественников.

Шло время, в этом новом мире рождались дети, и каждые два года, когда Марс был в оппозиции12, через космос прибывали новые поселенцы. Затем произошла еще одна катастрофа. По мере того как рожденные здесь дети росли, было замечено, что их интеллект уступал интеллекту их родителей. Физически они были меньше и крепче, но их менталитет, когда они достигли взрослой стадии, был эквивалентен менталитету марсианского ребенка вдвое моложе их.

Иммиграция прекратилась, пока наблюдали с тревогой за этим новым этапом колонизации. Все, что было в силах марсиан, было сделано, чтобы проверить этот эффект, но безрезультатно. По мере того как росло второе поколение, дела шли все хуже и хуже, ибо они были еще дальше от высокого умственного уровня своих предков. Вместо рождения высокоинтеллектуальных существ раса быстро возвращалась к примитивному состоянию.

Четвертое поколение было всего лишь гротескной карикатурой на первоначальную расу и уже объединялась в банды кочевых дикарей, покидавших колыбель своего сообщества, чтобы свободно скитаться по лицу Земли.

Поскольку все, что было в силах марсиан, не смогло улучшить эту ситуацию, от намеченного плана отказались. Прежде чем покинуть эту планету навсегда, чтобы вернуться на свою собственную, было решено построить памятник их усилиям, чтобы со временем, когда разум снова вернется на эту планету, запись об их попытке и данные самого полезного вида были доступны тем, кто найдет это.

Два других цилиндра, похожих во всех отношениях на тот, который я нашел, были изготовлены из прочного некоррозионного металла, который выдерживал разрушительные силы стихий на протяжении веков, пока снова не появился разум. Этот период оказался намного дольше, чем предполагали строители – это я могу видеть из того, что я прочитал. Три памятника были установлены там, где проведенные наблюдения показали, что природные катаклизмы, такие как наводнение или землетрясение, будут минимальными. Один там, где я его нашел, другой где-то на континенте, над которым сейчас простирается Атлантика, и последний на континенте, который мы знаем как Австралию. Это последнее еще может быть найдено. Цилиндры были запечатаны описанным мной способом, чтобы никто, кроме разумных существ, не мог получить к ним доступ. Они были сконструированы так, что если бы они сломались, то сделали бы это по разрезу между разделяющими перегородками ячеек, таким образом, оставив каждую ячейку нетронутой до тех пор, пока не прибудет кто-то, кто сможет разгадать загадку системы цифр и подобрать ключи, подходящие к замкам.

Затем эта планета и все их труды были заброшены. Практически все другие следы их пребывания теперь превратились в пыль, хотя кое-где я находил остатки их поддерживающих корсетов, для изготовления которых они использовали этот замечательный металл, который, я полагаю, сродни алюминию.

ГЛАВА IV

К тому времени, когда мой беглый обзор содержимого библиотеки был завершен, туземцам удалось расчистить массу земли вокруг цилиндра, так что я смог лучше понять его конструкцию и то, что происходило с ним на протяжении веков.

Стенки объекта были толщиной примерно шесть футов, а верх и низ имели выпуклую форму, позволяющую лучше выдерживать любое большое давление, которому он может подвергнуться. Вся конструкция состояла из одного бесшовной части, абсолютно цельной, за исключением того места, где люк предоставлял доступ внутрь. Четыре массивных, равномерно расположенных спицы, или ребра, расходились от цилиндра, их целью было предотвратить опрокидывание цилиндра при проседании почвы. Цилиндр был примерно сорока футов в высоту и шестидесяти в диаметре. Устройство интерьера я вам уже описал.

Первоначально сооружение покоилось на поверхности твердого известнякового пласта, но постепенное выветривание привело к тому, что оно опустилось вниз, в небольшую долину, которая сейчас там находится.

Завершив осмотр цилиндра и убедившись, что больше узнавать нечего, пока не будут переведены другие тома, я тщательно запечатал и запер вход, предварительно отобрав несколько, по моему мнению, наиболее важных записей, чтобы забрать их с собой. Ключи я зашил в холщовый пояс, который обвязал вокруг талии, и, очень тщательно упаковав оставшиеся трофеи, мы вернулись к побережью.

Через восемь месяцев после отъезда из долины я снова был в Вашингтоне, где изложил свои открытия руководителям департаментов. Было решено держать это в секрете до тех пор, пока экспедиция не отправится в Африку и не вернется с остатками библиотеки. Я ожидаю, что мы получим от них весточку через несколько месяцев, если все пойдет хорошо.

– Среди томов, которые я взял с собой, был этот, – сказал Харгрейвз, потянувшись за пакетом, который он принес с собой.

Развернув его, он протянул мне блестящую металлическую коробку, похожую на ту, что он описал. Я взял ее и нажал на пружину сбоку. Обложка, которую я могу сравнить с лицевой панелью наших книг, откинулась назад.

Там передо мной, по-видимому, паря в пространстве, было изображение сферы. Трехмерный вид этой вещи был настолько реален, что я не смог удержаться и провел пальцами по ее поверхности, чтобы убедиться, что она действительно находится в одной плоскости. Это была иллюстрация таинственной планеты – Марса. На полюсах блестели двойные полярные шапки, северная из которых была окружена туманным контуром, в то время как южная была опоясана светло-голубой лентой. Очевидно, это была осень в северном полушарии планеты.

Я узнал некоторые из основных достопримечательностей – Утопию, Большой Сирт и Псевдо-Лукус13 – хотя были и другие сине-зеленые районы, с которыми я не был знаком. Пустынные области, как я сразу увидел, были намного меньше, чем на сегодняшний день, и было показано только несколько каналов.

Я остановился, чтобы рассмотреть страницу, на которой это было изображено. Как и футляр, она была из металла и, казалось, проходила по ролику, как пленка фотоаппарата. Впоследствии я узнал, что это было на бесконечной ленте, проходящей через ряд маленьких роликов, которые не давали металлическим листам соприкасаться друг с другом. Если бы эта предосторожность не была принята, существовала опасность того, что листы сольются и будут непоправимо испорчены. Нажав на маленькое рычажкообразное устройство в нижней части корпуса, как указывал мой спутник, изображение исчезло из поля зрения, открыв другой вид планеты. Серия таких снимков позволила детально рассмотреть каждый участок поверхности планеты, а затем я перешел к другому типу изображения.

Это была иллюстрация, демонстрирующая гигантское инженерное начинание. Низкий хребет холмов образовывал задний план, и вниз по их склону тянулся большой разрез. У подножия было огромное строящееся здание, а от него на передний план шел огромный карьер, на дне которого стояло то, что я принял за землеройные машины, кажущиеся размеры которых увеличивались из-за миниатюрных, похожих на человека фигурок, которые я мог видеть тут и там среди них.

Переводя приведенную ниже легенду, Харгрейвз сообщил мне, что это иллюстрирует один из строящихся каналов и что в здании у подножия холма находится насосный механизм, который должен был поднять воду на новый уровень. Эта конкретная работа была сделана в том месте, которое мы называем северной точкой Перекрестка Харона14.

Страница за страницей проносились передо мной при нажатии на рычаг великолепные инженерные работы, карты и планы районов и городов, и, наконец, виды самих городов. Эти последние иллюстрации заслуживают того, чтобы их описать. В отличие от наших улиц, похожих на каньоны, дороги в изобилии освещались солнечным светом, поскольку здания были пирамидальной формы, каждый этаж был меньше, чем тот, что ниже, с широким открытым пространством, идущим вокруг него. При их строительстве, по-видимому, использовался красноватый камень с отделкой тускло-зеленого цвета, хорошо соответствующий стилю архитектуры, в котором чувствовался вавилонский оттенок. Причудливая резьба или орнаменты полностью отсутствовали.

Несколько объектов в форме торпеды, очевидно, двигались по воздуху над путями между этими массивными сооружениями, множество других были "припаркованы" на широких галереях зданий, над которыми, как я предположил, были длинные окна, которые освещали их внутренние помещения.

Харгрейвз сказал мне, что это был мегаполис планеты, и это были административные офисы, из которых управлялись дела этого далекого мира. Символ, установленный на жезле в верхней части каждого здания, обозначал отдел, к которому оно принадлежало. Пылающее Солнце, скрещенные параллельные линии, квадрат и компас, а также гроздь фруктов были среди некоторых из тех, что я видел. Я предоставлю воображению читателя разгадывать значения этих символов.

Другой вид показывал этапы, с которых большие воздушные лайнеры отправлялись в отдаленные города или к которым они прибывали, чтобы разгрузить свой живой груз. Некоторые отдыхали в своих депо, принимая на борт грузы и пассажиров или выгружая продукты из отдаленных районов на конвейеры, которые быстро уносили их под землю. Как мне сообщили, весь интенсивный транспортный поток в городах был под землей и выходил на поверхность только в пункте назначения.

– Подумать только, что это происходило полмиллиона лет назад, – сказал я своему спутнику. – Интересно, на что это похоже сейчас.

– Когда-нибудь мы, возможно, узнаем, – ответил он. – Возможно, они продвинулись совсем немного и могут пассивно ждать, пока наш интеллект не станет достаточно высоким, чтобы им стоило тратить время на общение с нами. Подумайте о разнице в интеллекте, которая должна существовать между нами! Возможно, так же сильно, как между человечеством и обезьянами. Нам бы и в голову не пришло установить связь с обезьянами, не так ли? Тогда мы не должны ожидать известий от наших соседей до тех пор, пока не начнем приближаться к их уровню интеллекта.

Был поздний вечер, когда мой посетитель ушел, очень любезно оставив том для моего дальнейшего ознакомления и пообещав помочь мне в переводе сопроводительного текста. Без его помощи я бы не смог многого из этого понять и, возможно, пришел бы ко многим ошибочным выводам.

В последующие дни с помощью Харгрейвза я тщательно изучил его, сравнив карты со своими собственными рисунками и проверив большую часть данных моих наблюдений.

Я записал эту историю, чтобы время не заставило меня забыть мельчайшие детали. Когда-нибудь я, возможно, опубликую её, если смогу получить разрешение.

Постскриптум: С тех пор, как я написал изложенное выше, остальная часть библиотеки прибыла в Америку, и мой друг сообщает мне, что я вполне волен опубликовать это (что он прочитал). В настоящее время Харгрейвз с большим штатом помощников занимается переводом записей, но пройдет немало времени, прежде чем такой колоссальный труд сможет быть опубликован. Расходы будут огромными. Мир ждал этого открытия полмиллиона лет, так что, я полагаю, мы можем набраться терпения еще на несколько лет, пока нам не расскажут эту историю.

КОНЕЦ

Джулиан Хаксли

В течение трех дней мы пересекали болото. Наконец мы выбрались на сухую землю, петляя вверх по пологому склону. Ближе к вершине заросли становились гуще. По мере нашего приближения заросли приняли вид крепостного вала, который становился все больше и казалось, что он был намеренно возведен людьми. Мы не хотели прорубать себе путь через колючую баррикаду, поэтому повернули направо вдоль передней части зеленой стены. Через триста или четыреста ярдов мы вышли на просеку, которая вела в кустарник, сужаясь до того, что казалась обычным проходом или дорогой. Это вызвало у нас небольшие подозрения. Тем не менее, я подумал, что нам лучше сделать все возможное, и поэтому приказал каравану свернуть в проход, сам заняв второе место после проводника.

Внезапно следопыт остановился с гортанным восклицанием. Я посмотрел и там оказался один из представителей огромных африканских жаб, с некоторой тяжеловесностью перепрыгивающего через тропинку. Но у него была вторая голова, растущая из плеч! Я никогда раньше не видел ничего подобного, и мне захотелось поймать такое удивительное чудовище для нашей коллекции. Но когда я двинулся вперед, существо сделало пару прыжков и скрылось в колючем кустарнике.

Мы продвигались вперед, и я убедился, что проход, по которому мы следовали, был искусственным. Через некоторое время до наших ушей донесся гудящий звук, который мы очень скоро приняли за человеческий голос. Отряд остановился и я прокрался вперед вместе с проводником. Выглянув из-за последней завесы кустарника, мы заглянули вниз, в лощину, и были безмерно поражены тем, что там увидели. Голос исходил от огромного негра по меньшей мере восьми футов ростом. Самый крупный мужчина, которого я когда-либо видел за пределами цирка, сидел на корточках, время от времени падая ниц передней частью тела и читая какую-то молитву или заклинание. Предмет его поклонения лежал перед ним на земле. Это был маленький плоский кусочек стекла, удерживаемый на маленькой резной подставке из черного дерева. Рядом с ним было огромное копье, вместе с раскрашенной корзиной с крышкой.

Примерно через минуту великан молча поклонился, затем взял предмет из черного дерева и стекла и положил его в корзину. Затем, к моему крайнему изумлению, он вытащил двуглавую жабу, похожую на первую, но в клетке из сплетенной травы, поставил ее на землю и приступил к новым коленопреклонениям и ритуальному бормотанию. Как только это закончилось, жаба была пересажена, и сидящий на корточках гигант внимательно огляделся вокруг.

За лощиной или ложбиной лежала холмистая местность с зарослями кустарника. Недалекий звук привлек внимание, проблески света пробились сквозь кустарник и мы увидели приближающуюся группу из трех или четырех дюжин мужчин, большинство из которых были такими же гигантскими, как наш первый знакомый. Все маршировали в строгом порядке, вооруженные большими копьями и одетые в цветные набедренные повязки с чем-то вроде споррана спереди. Им предшествовал смышленого вида негр обычного роста, вооруженный дубинкой, и его сопровождали две фигуры, более примечательные, чем гиганты. Они были низкорослыми, почти карликами, с огромными головами, невероятно толстыми и мускулистыми как лицом, так и телом. На их черных плечах были накинуты ярко-желтые плащи.

При их виде наш великан поднялся и гордо встал рядом со своей корзиной. Отряд приблизился и остановился. Был отдан какой-то приказ, один великан вышел из рядов отряда навстречу нашему, тот поднял корзину, торжественно передал ее подошедшему и занял его место в шеренге. Мы явно были свидетелями какой-то регулярной смены караула, и я ломал голову, пытаясь сообразить, что все это может означать – стражники, великаны, карлики, жабы, когда, к моему ужасу, я услышал восклицание за своим плечом.

Это был один из тех треклятых носильщиков, проклятый парень, который всегда любил демонстрировать свою независимость. Полагаю, ему наскучило ждать, и он с чувством собственного достоинства подкрался поближе, чтобы посмотреть, в чем дело, и внезапное появление группы великанов оказалось слишком сильным ударом по его нервам. Я сделал знак лежать тихо, но было слишком поздно. Восклицание было услышано и лидер отдал быструю команду, и гиганты бросились вверх и встороны двумя группами, чтобы окружить нас.

О борьбе и сопротивлении явно не могло быть и речи. С замиранием сердца, но со всем достоинством, на какое был способен, я вскочил и выбросил вперед пустые руки, одновременно приказывая следопыту не стрелять. Дюжина копий возвышалась надо мной, но ни одно не было пущено. Предводитель взбежал по склону и отдал команду. Два великана подошли и подхватили меня под руки. Следопыта и носильщика гнали вперед угрожая остриями копий. Другие носильщики обнаружив, что что-то не так, начали кричать и убегать, а половина копейщиков погналась за ними. Нас троих мягко, но твердо повели вниз и через лощину.

Я ничего не понимал в этом языке и позвал своего проводника, чтобы тот попробовал их понять. Оказалось, что существовал какой-то диалект, в котором он немного разбирался, и мы не смогли узнать ничего, кроме того факта, что нас везли к какому-то высокому правителю.

В течение двух дней мы маршировали по приятной местности, похожей на парк, с небольшими промежутками между деревнями. Время от времени появлялось какое-нибудь новое чудовище в виде карлика, или невероятно толстой женщины, или двухголового животного, пока я не подумал, что наткнулся на первоначальный источник поставок цирковых уродцев.

Местность наконец начала плавно спускаться к красивой речной долине и вскоре мы приблизились к столице. Это оказался действительно большой город для Африки, его глинобитные стены невероятно впечатляющей архитектурной формы, с тяжелыми, большими контрфорсами и гигантами, стоящими на страже на них. Увидев, что мы приближаемся, они закричали, и из ближайших ворот высыпала толпа. Боже мой, что за толпа! К этому времени я уже привык к гигантам, но здесь было словно традиционное шоу Барнума и Бейли. Множество полугномов, другие похожи на них, но гораздо выше, и нельзя было сказать, были ли эти существа не по годам большими детьми или ужасно низкорослыми взрослыми. Другие зловеще толстые, с руками, похожими на закопченные бараньи ноги, и рулонами жира, катающимися на их стеатопиготных задницах, третьи преждевременно дряхлые и иссохшие, у других уродливый и безобразный вид. Конечно, было много и обычных негров, но достаточно экстраординарных, чтобы почувствовать себя довольно странно. Вскоре после того, как мы вошли внутрь, я вдруг заметил еще кое-что, что казалось необъяснимым – телефонный провод с совершенно хорошими изоляторами, протянутый от дерева к дереву. Телефон в неизвестном африканском городе. Я отказался понимать это.

Но меня ждал еще один сюрприз. Я увидел фигуру, переходящую от одного большого здания к другому – фигуру, безошибочно принадлежащую белому человеку. Во-первых, на нем была одежда из белой парусины и солнцезащитный шлем, во-вторых, у него было бледное лицо. Он обернулся на звук нашей кавалькады и мгновение стоял, разглядывая, а затем направился к нам.

– Приветствую! – крикнул я. – Вы говорите по-английски?

– Да, – ответил он, – но помолчите минутку, – и начал быстро разговаривать с нашими сопровождающими, которые относились к нему с величайшим почтением. Он повернулся ко мне и быстро заговорил:

– Вас отведут в зал совета для осмотра, но я позабочусь о том, чтобы вам не причинили вреда. Это запретная земля для чужаков, и вы должны быть готовы к тому, что вас задержат на некоторое время. Вас пошлют ко мне в здания храма, как только закончатся формальности, и я все объясню. Они хотят получить немного объяснений, – добавил он с сухим смешком. – Кстати, меня зовут Хаскомб, в последнее время я был научным сотрудником больницы Миддлсекса, а теперь религиозный советник Его Величества короля Кегобе.

Он снова рассмеялся и двинулся вперед. Он был интересной фигурой – лет пятидесяти, худощавого телосложения, с тонким лицом, небольшой бородкой и довольно запавшими карими глазами. Что касается выражения его лица, то он выглядел циничным, но в то же время как будто интересовался жизнью.

К этому времени мы были у входа в зал. Наши гиганты выстроились снаружи, за ними стояли мои люди, и только я и вожак прошли внутрь. Опрос был чисто формальным и примечательным главным образом ритуалом и торжественностью, которые характеризовали все действия пары дюжин прекрасно выглядящих мужчин в длинных одеждах, которые были нашими экзаменаторами. Моих людей согнали в какой-то лагерь. Меня сопроводили в маленькую хижину, обставленную в некотором подобии европейского стиля, где я нашел Хаскомба.

Как только мы остались одни, я набросился на него с терзавшими меня вопросами.

– Теперь вы можете сказать мне, где мы находимся? В чем смысл всего этого циркового бизнеса и этого зверинца чудовищ? И как вы сюда попали?

Он оборвал меня на полуслове.

– Это долгая история, так что позвольте мне сэкономить время, рассказав ее по-своему.

Я не собираюсь рассказывать это так, как рассказывал он, но попытаюсь дать более связный отчет, результат многих последующих бесед с ним и моих собственных наблюдений.

Хаскомб был многообещающим студентом-медиком, а после получения степени занялся исследованиями. Сначала он начал с простейших паразитов, но отказался от этого в пользу культуры тканей, от этого он перешел к исследованию рака, а от этого к изучению физиологии развития. Позже была организована большая комиссия по сонной болезни, а Хаскомб, беспокойный и жаждущий путешествий, потянул за ниточки и добился назначения одним из научных сотрудников, отправленных в Африку. На него произвело большое впечатление мнение о том, что дикие животные служила резервуаром для Trypanosoma gambiense15. Когда он узнал об обширных миграциях животных, он увидел в этом главное возможное средство распространения болезни и попросил разрешения отправиться в глубь страны, чтобы исследовать проблему в целом. Когда Комиссия в целом закончила свою работу, ему разрешили остаться в Африке с еще одним белым человеком и компанией носильщиков, чтобы посмотреть, что он сможет обнаружить. Его белым спутником был лаборант, неразговорчивый унтер-офицер по науке по фамилии Аггерс.

Здесь нет смысла рассказывать об их приключениях. Достаточно того, что они сбились с пути и попали в руки этого же племени. Это было пятнадцать лет назад и теперь Аггерс был давно мертв в результате ранения, нанесенного, когда его поймали, спустя пару лет, при попытке к бегству.

После их поимки они тоже были допрошены в зале совета, и Хаскомб (который по-дилетантски интересовался антропологией, как и большинством других предметов для научных исследований) был очень впечатлен тем, что он описал как чрезвычайно религиозную атмосферу. Все сопровождалось с тщательно продуманной церемонией. Вождь казался скорее жрецом, чем королем, и периодически совершал различные обряды, а священники все время были заняты у какого-то алтаря. Среди прочего, он заметил, что один из их обрядов был связан с кровью. Сначала у вождя, а затем у членов совета по очереди потребовали каплю жизненно важной жидкости, наколотой с кончиков их пальцев, и смесь, содержащаяся в маленьком сосуде, медленно выпаривалась над пламенем.

Некоторые из людей Хаскомба говорили на диалекте, мало чем отличающемся от диалекта их похитителей, и один из них выступал в качестве переводчика. Дела выглядели не слишком благоприятно. Казалось, что страна была "святым местом", а племя – "святой расой". Других африканцев, вторгшихся туда, если не убивали, то обращали в рабство, но по большей части они оставили в покое местных и не нарушали границы. О белых людях, про которых они слышали, но никогда не видели до сих пор, шел спор о том, что делать с ними – убить, отпустить или поработить? Отпустить – противоречило всем их принципам: святое место было бы осквернено, если бы весть об этом распространилась за границами племени. Поработить их – да, но на что они были годны? И Совет, казалось, испытывал инстинктивную неприязнь к этим существам другого цвета. У Хаскомба появилась идея. Он повернулся к переводчику.

– Скажи это: "Ты почитаешь кровь. То же самое делаем и мы, белые люди, но мы делаем больше – мы можем сделать видимой скрытую природу крови в реальности, и с их разрешения я покажу это великое волшебство", – Он подозвал носильщика, который нес его драгоценный микроскоп, настроил его, взял каплю крови с кончика пальца своим ножом и установил его на предметное стекло под покровным стеклом.

Вожди были явно заинтересованы. Они перешептывались друг с другом.

– Покажи нам, – наконец приказал вождь,

Хаскомб продемонстрировал свою подготовку с большим интересом, чем когда-либо демонстрировал студентам-медикам первого курса в прежние времена. Он объяснил, что кровь состоял из маленьких людей разного вида, у каждого из которых была своя собственная жизнь, и что наблюдения за ними таким образом, давали нам новую власть над ними. Старейшины были более или менее впечатлены. Во всяком случае, вид этих тысяч телец там, где они раньше ничего не могли видеть, заставил их задуматься, заставил их осознать, что белый человек обладает силой, которая может сделать его хорошим слугой.

Они не стали бы просить показать им собственную кровь из страха, что это зрелище отдаст их во власть тех, кто это видел. Но у них была кровь, взятая у раба. Хаскомб так же попросил птицу и смог вызвать определенный интерес, показав, насколько разными были маленькие люди ее крови.

– Скажи им, – сказал он переводчику, – что у меня есть много других сил и волшебства, которые я покажу им, если они дадут мне время.

Короче говоря, он и его группа были спасены – он сказал, что тогда он узнал, что чувствуешь, когда судья говорит: "Заключен под стражу на неделю".

Его привлек один из старейших государственных деятелей племени – высокий, могучего вида мужчина средних лет и он был приятно удивлен, когда этот человек пришел на следующий день, чтобы повидаться с ним. Позже Хасеомбе прозвал его принцем-епископом за сочетание качеств государственного деятеля и священнослужителя, его настоящее имя было Бугала. Ему так же не терпелось узнать побольше о таинственных силах и возможностях Хаскомба, как Хаскомбу узнать все, что мог, о людях, в чьи руки он попал, и они встречались почти каждый вечер и разговаривали далеко за полночь.

Расспросы Бугалы были так же мало продиктованы чисто академическим любопытством, как и расспросы Хаскомба,. Впечатленный микроскопом, а еще больше тем эффектом, который он оказал на его соплеменников, он стремился выяснить, не сможет ли он, используя силы белого человека, обеспечить себе продвижение. В конце концов, они заключили сделку. Бугала позаботится о том, чтобы с Хаскомбом не случилось ничего плохого. Но Хаскомб должен предоставить свои ресурсы и возможности в распоряжение Совета и Бугала позаботится о том, чтобы устроить все так, чтобы он сам извлек выгоду. Насколько мог понять Хаскомб, Бугала хотел провести радикальное изменение национальной религии, своего рода реформацию, основанную на фокусах Хаскомба и что он станет Верховным жрецом этой измененной системы.

У Хаскомба было чувство юмора, и это было приятно. Казалось совершенно очевидным, что они не смогут сбежать, по крайней мере, в настоящее время. Если это так, почему бы не воспользоваться возможностью провести небольшую исследовательскую работу за государственный счет – возможностью, о которой он и ему подобные так горячо добивались дома? Его мысли начали убегать вместе с ним. Он выяснит все, что сможет, об обрядах и суевериях племени. С помощью своих знаний и научного мастерства он поднял бы детали этих обрядов, выражение этих суеверий, всю физическую сторону их религиозности на новый уровень, который должен был бы показаться им поистине чудесным.

Не стоило бы мне утруждать себя рассказом обо всех переговорах, фальстартах, недоразумениях. В конце концов он получил то, что хотел – здание, которое можно было использовать как лабораторию, неограниченный запас рабов для низших и священников для высших обязанностей лаборантов и обещание, что, когда его научные запасы будут исчерпаны, они сделают все возможное, чтобы обеспечить его другими с побережья – обещание, которое скрупулезно выполнялось, так что он никогда не испытывал недостатка в том, что можно было купить за деньги.

Затем он усердно занялся изучением их религии и обнаружил, что она строилась вокруг нескольких основных мотивов. Из них центральным была вера в божественность и огромную важность Царя-жреца. Вторая была формой поклонения предкам. Третьим был культ животных, в частности наиболее гротескных видов африканской фауны. Четвертым был секс, con variazioni16. Хаскомб размышлял над этими фактами. Культура тканей, экспериментальная эмбриология, эндокринное лечение, искусственный партеногенез. Он засмеялся и сказал себе: "Ну, по крайней мере, я могу попытаться, и это должно быть забавно".

Вот так все и началось. Возможно, лучшим способом дать некоторое представление о том, как это развивалось, будет для меня рассказать о своих собственных впечатлениях, когда Хаскомб водил меня по своим лабораториям. Целый квартал города был полностью посвящен религии – это показалось мне чрезмерным, но Хаскомб напомнил мне, что Тибет тратит пятую часть своих доходов на топленое масло, которое сжигают перед его святынями. Лицом к главной площади был главный храм, достаточно впечатляюще построенный из твердой глины. По обе стороны располагались покои, где обитали слуги богов и распорядители священных обрядов. Позади находились лаборатории Хаскомба, некоторые из которых были построены из глины, другие, под его более поздним руководством, из дерева. Они охранялись днем и ночью патрулями великанов и были расположены в виде ряда четырехугольников. В одном четырехугольнике был бассейн, который служил аквариумом, в другом – вольеры и большие курятники, еще в одном – клетки с различными животными, в четвертом – маленький ботанический сад. Позади находились конюшни с десятками голов крупного рогатого скота и овец и что-то вроде экспериментального отделения для людей. Он отвел меня в ближайшее из зданий.

– Это, – сказал он, – известно людям как Фабрика (трудно передать точный смысл этого слова, но оно буквально означает место производства), Фабрика Царствования или Величия и Источник Бессмертия Предков.

Я огляделась и увидела взводы пышнотелых и сияющих африканских женщин, прилично, но необычно одетых в облегающие белые платья и чепчики и в резиновых перчатках. Повсюду были видны микроскопы, а также различные сосуды, из которых выходил пар. Задняя часть комнаты была отгорожена деревянной ширмой, в которой был ряд стеклянных дверей и эти двери открывались в перегородки, на каждой из которых было написано название на этом непонятном языке, и в каждой было несколько предметов, подобных тому, который, как я видел, великан вынул из корзины перед тем, как нас схватили. Трубы окружали это помещение и, по-видимому, распределяли тепло от огня в одном из углов.

– Фабрика величия! – воскликнул я. – Источник Бессмертия! Какого черта вы имеете в виду?

– Если вы предпочитаете более прозаичное название, – сказал Хаскомб, – я бы назвал это Институтом религиозной культуры тканей.

Мои мысли вернулись к тому дню в 1918 году, когда друг-биолог повел меня в Нью-Йорке посмотреть знаменитый Рокфеллеровский институт и при слове "культура тканей" я снова увидел перед собой доктора Алексис Каррелл и отряды одетых в белое американских девушек, делающих культуры, стерилизующих, микроскопирующих, инкубирующих и все остальное. Институт Хаскомба был, правда, не так хорошо оборудован, но в нем было еще больше сотрудников, хотя и разного цвета кожи.

Хаскомб начал свои объяснения.

– Как вы, вероятно, знаете, "Золотая ветвь" Фрейзера17 познакомила нас с идеей священного царя-жреца и показала, насколько фундаментальной она была в первобытных обществах. Благополучие племени считается неразрывно связанным с благополучием Короля, и принимаются чрезвычайные меры предосторожности, чтобы уберечь его от вреда. В этом королевстве в старые времена королю едва ли разрешалось ступить на землю, чтобы он не потерял божественность, его подстриженные волосы и обрезка ногтей были доверены одному из самых важных государственных чиновников, чьей обязанностью было тайно похоронить их на случай, если какой-нибудь враг вызовет болезнь или смерть короля, используя их в ритуалах черной магии. Если кто-то из низших кровей наступал на тень Короля, он платил за это своей жизнью. Каждый год раба на неделю делали псевдокоролем, позволяли ему пользоваться всеми королевскими привилегиями и обезглавливали в конце его краткой славы и предполагалось, что таким образом он избавлял от болезней и несчастий, которые могли обрушиться на короля.

– Прежде всего я настроил свой аппарат и с помощью Аггерса преуспел в получении хороших культур, сначала тканей цыплят, а затем, с помощью экстракта эмбрионов, различных тканей взрослых млекопитающих. Затем я отправился к Бугале и сказал ему, что я мог бы повысить безопасность, если не короля как личности, то, по крайней мере, жизни, которая была в нем, и я предположил, что это было бы одинаково удовлетворительно с теологической точки зрения. Я указал, что если бы он решил стать хранителем вспомогательных жизней короля, он занял бы гораздо более важное положение, чем камергер или хранитель священных обрезков ногтей, и мог бы сделать этот пост самым влиятельным в королевстве.

– В конце концов мне разрешили (под угрозой смерти, если произойдет что-то нехорошее) удалить небольшие участки подкожной соединительной ткани Его Величества под местной анестезией. В присутствии собравшейся знати я поместил фрагменты этого в питательную среду и показал им их под микроскопом. Затем культуры были помещены в бикобатор под охраной, сменяемой каждые восемь часов, полудюжины воинов. Через три дня, к моей радости, все они прижились и показали обильный рост. Я видел, что Совет был впечатлен, и разразился великолепной речью, указав, что этот рост представляет собой фактическое увеличение величины божественного начала, присущего королевской власти и, более того, что я могу увеличивать его бесконечно. С этими словами я разрезал каждую из своих культур на восемь частей и подкультурил все части. Их снова поместили под охрану и снова обследовали через три дня. Не все из них воспользовались этим временем, и было несколько перешептываний и сердитых взглядов на том основании, что я убил некоторых из Короля, но я указал на то, что король все еще был Королем, что его маленькая рана полностью зажила и что любые успешные культуры представляют собой дополнительную святость и защиту для государства. Я должен сказать, что они были очень разумны и обладали хорошей теологической проницательностью, поскольку сразу поняли намек.

– Я указал Бугале, и он без особого труда убедил остальных, что теперь они могут пренебречь некоторыми из старых положений доктрины царствования. Самой важной новой идеей, которую я смог внедрить, было массовое производство. Наша цель состояла в том, чтобы бесконечно размножать ткани Короля, чтобы гарантировать, что часть их защитной силы должна находиться повсюду в стране. Таким образом, сосредоточившись на количестве, мы могли бы позволить себе снять некоторые ограничения на образ жизни короля. Это, конечно, было приятно королю, а также Бугале, который увидел себя обладающим немыслимой силой. Можно было бы предположить, что такое нововведение встретило бы большое сопротивление просто из-за того, что оно было инновацией, но я должен признать, что эти люди очень выгодно отличались от среднего делового человека отсутствием предрассудков.

– Определившись таким образом с принципом, у меня было много споров с Бугалой относительно наилучших методов вовлечения массы населения в нашу схему. Какая возможность для научной рекламы! Но, к сожалению, население не умело читать. Однако военная пропаганда очень хорошо работала в более или менее неграмотных странах – так почему и не здесь тоже?

Хаскомб организовал серию публичных лекций в столице, на которых он продемонстрировал королевские ткани толпе, которую королевские герольды пригласили на место выступления. Внушительная группа слушающих всегда поставлялась из рядов знати. Лектор объяснил, как важно для общины становиться обладателем все больших и больших запасов священной ткани. К сожалению, подготовка была трудоемкой и дорогостоящей, и им всем пришлось протянуть руку помощи. Соответственно, было решено, что каждому, кто подпишется на корову или буйвола или их эквивалент, трех коз, свиней или овец, будет предоставлена часть "королевского тела", красиво установленная в подставке из черного дерева. Субкультурация проводилась бы в определенные часы и дни, и было бы обязательно отправлять культуры на обновление. Если бы по какой-либо небрежности ткань погибла, обновление не производилось бы. Подписка давала получателю права на субкультуру в течение года, но, конечно, была возобновляемой. Таким образом, не только всеобщность Короля была бы значительно увеличена на благо всех, но и каждый носитель культуры обладал бы действительной частью Его Величия и имел бы бесконечную радость и привилегию помогать своими собственными усилиями умножению божественности.

Тогда они также могли бы послужить своей стране, посвятив государству дочь. Этих молодых женщин государство приютило бы и накормило, а также обучило бы технике священной культуры. Кандидаты будут отбираться в соответствии с общей пригодностью, но, конечно, кроме того, от них потребуется добиться отличия на экзамене по принципам религии. Они будут приниматься на испытательный срок в шесть месяцев. После этого они получили бы постоянный статус с титулом Сестер Священной Ткани. Исходя из этого, с возрастом, опытом и заслугами, они могли ожидать продвижения в ранге матерей, бабушек, прабабушек и великих прародительниц того же самого. Заслуги и выгода, которые они получили бы от тесного контакта с источником всех благ, перешли бы к их семьям.

Схема сработала как лесной пожар. Хлынули свиньи, козы, крупный рогатый скот, буйволы и негритянские девушки. В следующем году схема была распространена на всю страну и передвижная лаборатория еженедельно совершала обходы.

К концу третьего года в стране едва ли оставалась семья, которая не обладала бы хотя бы одной священной культурой. Остаться без него было бы все равно что остаться без брюк или, по крайней мере, без шляпы18 на Пятой авеню. Таким образом, Бугала осуществил реформу национальной религии, возвел себя на престол как самую важную личность в стране и прочно закрепил прикладную науку и Хаскомба в организации государства.

Воодушевленный своим успехом, Хаскомб вскоре решил захватить и ветвь религии основанную на поклонении предкам. Было сделано публичное заявление, в котором указывалось, насколько более удовлетворительным было бы, если бы можно было поклоняться не просто обугленным костям своих предков, но частицам их, все еще реально живущим и растущим. Поэтому все, кто хотел бы извлечь выгоду из предприятия Государственного департамента Бугалы, должны были привести своих старших родственников в лабораторию в определенные часы, и фрагменты были бы безболезненно извлечены для культивирования.

Это тоже оказалось очень привлекательным для среднестатистического гражданина. Иногда, правда, дедушки или престарелые матери приходили в состоянии негодования и протеста. Однако это не имело значения, поскольку, согласно закону, как только детям исполнялось двадцать пять лет, на них возлагалась не только обязанность поклоняться своим предкам, живым или мертвым, но и также был дан полный контроль над ними, чтобы все обряды могли быть должным образом выполнены для большей безопасности общего блага. Более того, предки вскоре обнаружили, что сама операция была пустяковой, и, более того, однажды выполненная, она давала желаемые результаты. Ибо их потомки предпочли сразу сосредоточиться на культуре которой они продолжали бы поклоняться после того, как старики ушли, и таким образом оставили своих родителей, бабушек и дедушек намного свободнее, чем раньше, от надоедливых ограничений, которые во все века окружали все официально святое.

Таким образом, почти у каждого очага в королевстве, вместо старомодных рядов красных банок, содержащих сожженные останки того или иного из предков семьи, новое поколение увидело растущую коллекцию семейных слайдов. Каждый из них должен был быть извлечен и благоговейно осмотрен в час молитвы. "Дедушка не растет в этом году", – возможно, услышали бы вы слова молодого чернокожего приверженца религии, отец семейства молился бы над кусочком ткани и если бы это не помогло, его забрали бы обратно на фабрику для омоложения. С другой стороны, какое ликование, когда в культурах пробудился ритм активности! Рост со стороны прабабушкиных тканей снова вызывал в памяти ее морщинистую старую улыбку и иногда казалось, что все одно конкретное поколение одновременно было охвачено импульсом роста, как будто объединяясь, чтобы благословить своих набожных потомков.

Чтобы справиться с возможностью вымирания культур, Хаскомб открыл центральное хранилище, где хранились дубликаты каждого штамма, и именно это хранилище тканей привлекло мое внимание в задней части лаборатории. Он заверил меня, что раньше такой коллекции никогда не существовало. Не некрополь, а гистополис, если можно так выразиться – не кладбище, а место вечного роста.

Вторая выставка была посвящена эндокринным продуктам, африканской Броне, и в народе ее называли "Фабрикой служителей Святынь".

– Здесь, – сказал он, – вы не найдете много нового. Вы знаете повальное увлечение железами, которое происходило дома много лет назад, и его результаты в виде многоклеточных препаратов, нового вида патентованных лекарств и популярной литературы, которая угрожала превзойти фрейдистов и объяснить человеческое поведение полностью на основе желёзного строения, вообще без привязки к разуму.

– Мне нужно было только применить свои знания сравнительно простым способом. Первым делом я хотел показать Бугале, как с помощью многократных инъекций прегипофиза я могу заставить обычного ребенка вырасти в гиганта. Это понравилось ему, и он воплотил идею священного телохранителя. Они все действительно гигантского роста, совершенно затмевающие гренадеров Фридриха.

– Однако я расширил знания в нескольких направлениях. Я воспользовался тем фактом, что их религия почитает чудовищные и слабоумные формы человеческих существ. Это, конечно, обычное явление во многих странах, где считается, что полоумные вдохновляются свыше, а карлики – объект суеверного благоговения. Поэтому я принялся за работу по созданию различных новых типов. Используя особый экстракт коры надпочечников, я произвел на свет детей, которые были бы ровней младенцу Геркулесу и, действительно, выглядели скорее как нечто среднее между ним и помошником пивовара. Вводя тот же экстракт девочкам-подросткам, я смог обеспечить им самые пышные усы, после чего они нашли себе применение в качестве пророчиц.

– Вмешательство в постпитуитарную систему привело к удивительным случаям ожирения. Этим, а также страстью мужчин к полноте своих женщин, воспользовался Бугала и, я полагаю, заработал целое состояние, продавая в качестве наложниц женщин-рабынь, с которыми обращались подобным образом. Наконец, с помощью другого воздействия на гипофиз я, наконец, овладел секретом настоящей карликовости, при которой сохраняются идеальные пропорции.

– Из этих произведенных людей карлики остаются послушниками в храме, группа тучных молодых леди образует своего рода Общество девственниц-весталок с особыми религиозными обязанностями, которые, как воплощение национального идеала красоты, они должны выполнять с особым благоприятным эффектом и группа гигантов формирует нашу регулярную армию.

– Тучные Девственницы поставили передо мной проблему, которую, признаюсь, я еще не решил. Как и все расы, которые придают большое значение сексуальному наслаждению, эти люди испытывают соответственно преувеличенное почтение к девственности. Поэтому мне пришло в голову, что если бы я мог применить великое открытие Жака Леба по искусственному партеногенезу к человеку, или, если быть точным, к этим юным леди, я смог бы вырастить расу весталок, самовоспроизводящихся, но всегда девственных, к которым в абсолютной форме следует относиться с почтением о котором я только что говорил. Видите ли, я всегда должен помнить, что нехорошо предлагать какое-либо направление работы, которое не принесет пользы национальной религии. Я полагаю, что государственные исследования столкнулись бы с примерно такими же трудностями в действительно демократическом государстве. Что ж, это, как я уже сказал, данную проблему я еще не преодолел. Я продвинулся в этом вопросе на шаг дальше, чем Батайон с его лягушками-сиротами, и вызвал партеногенез в яйцах рептилий и птиц, но пока у меня ничего не вышло с млекопитающими. Однако я еще не сдался!

Затем мы перешли в следующую лабораторию, которая была полна самых невероятных чудовищных животных.

– Эта лаборатория самая забавная, – сказал Хаскомб. – Её официальное название – "Дом живых идолов". Здесь я снова просто взял доминирующую черту населения и использовал ее как вывеску для научного исследования. Я уже говорил вам, что они всегда любили гротеск в животных и использовали самые причудливые формы в виде маленьких статуэток из глины или слоновой кости в качестве фетишей.

– Я подумал, что хотел бы посмотреть, не может ли искусство улучшить природу, и решил вспомнить свою экспериментальную эмбриологию. Не используйте только самые простые методы. Я использую пластичность самых ранних стадий, чтобы создать двуглавых и циклопических монстров. Это, конечно, было сделано много лет назад в "тритонах" Шпемана и "рыбе" Стокарда, и я просто применил методы массового производства мистера Форда к их результатам. Но мои фирменные блюда – трехголовые змеи и жабы с дополнительной головой, указывающей на небо. Первые немного сложны, но на них большой спрос, и они стоят хорошую цену. С лягушками проще – я просто применяю методы Харрисона к эмбриональным головастикам.

Затем он провел меня в последнее здание. В отличие от других, этот не содержал никаких признаков ведущихся исследований, но был пуст. Помещение было задрапировано черными портьерами и освещалось только сверху. В центре стояли ряды скамеек черного дерева, а перед ними на подставке – сверкающий золотой шар.

– Здесь я начинаю свою работу над усиленной телепатией, – сказал он мне. – Когда-нибудь ты должен прийти и посмотреть, что это такое, потому что это действительно интересно.

Вы можете себе представить, что я был довольно сильно ошеломлен этим набором чудес. Каждый день я беседовал с Хаскомбом, и постепенно эти беседы стали традиционными событиями нашей повседневной жизни. Однажды я спросил, оставил ли он надежду сбежать. Он выказал странную нерешительность в ответе. В конце концов он сказал:

– По правде говоря, мой дорогой Джонс, я действительно почти не думал об этом последние несколько лет. Сначала это казалось настолько невозможным, что я сознательно выбросил это из головы и со все большей энергией, я бы даже сказал, яростью, принялся за свою работу. И теперь, клянусь душой, я не совсем уверен, хочу ли я сбежать или нет.

– Не хочу! – воскликнул я, – Безусловно, вы не можете так думать!

– Я так не уверен, – возразил он. – Чего я больше всего хочу, так это продвинуться вперед в этой моей работе. Друг, ты не представляешь, какой у меня шанс! И все это растет так быстро – я вижу впереди разнообразные возможности.

И он замолчал.

Однако, хотя я был достаточно заинтересован в его прошлых достижениях, я не чувствовал желания жертвовать своим будущим ради его извращенных интеллектуальных амбиций. Но он не хотел оставлять свою работу.

Эксперименты, которые больше всего будоражили его воображение, были теми, которые он проводил в области массовой телепатии. Он получил медицинское образование в то время, когда аномальная психология была еще очень непопулярна в Англии, но, к счастью, ему довелось познакомиться с молодым врачом, который был увлеченным исследователем гипноза, через которого он познакомился с некоторыми великими пионерами, такими как Брамуэлл и Вингфилд. В результате он сам стал сносным гипнотизером, неплохо разбиравшимся в трудах на эту тему.

В первые дни своего плена он заинтересовался священными танцами, которые совершались каждую ночь полнолуния и считались умилостивлением небесных сил. Все танцоры принадлежат к особой секте. После серии захватывающих па, символизирующих различные виды деятельности: погоню, войну и любовь, лидер ведет свою группу к церемониальной скамье. Затем он начинает делать им пассы, и что произвело на Хаскомба впечатление, так это то, что им хватило нескольких секунд, чтобы в глубоком гипнозе откинуться назад, прислонившись к перилам из черного дерева. По его словам, это напомнило о самых поразительных случаях коллективного гипноза, зарегистрированных французскими учеными. Затем лидер прошел от одного конца скамьи к другому, прошептав короткую фразу в каждое ухо. Затем он, согласно незапамятному обряду, подходил к Царю-жрецу, и, громко воскликнув: "Повелитель Величия, прикажи, что ты пожелаешь, чтобы исполнили твои танцоры", царь после этого отдавал приказ о каком-то действии, которое ранее держалось в секрете. Приказ часто состоял в том, чтобы принести какой-нибудь предмет и положить его в лунное святилище, или сражаться с врагами государства, или (и это было то, что больше всего нравилось всем) быть каким-нибудь животным или птицей. Какой бы ни была команда, загипнотизированные люди подчинились бы ей, потому что прошептанные слова вождя были приказом слушать и выполнять только то, что сказал король. И самые странные сцены были бы свидетелями, когда они бежали, совершенно не обращая внимания на все на своем пути, в поисках тыкв или овец, которые они были призваны добывать, или символически нападали на невидимых врагов, или бросались на четвереньки и рычали, как львы, или скакали, как зебры, или танцевали, как журавли. Команда выполнена, они стояли, как колоды или камни, пока их предводитель, перебегая от одного к другому, не коснался каждого пальцем и не кричал "Проснись". Они просыпались и, хромая, но сознавая, что были сосудами неизвестного духа, приплясывая, возвращались в свою особую хижину или общее здание.

Эта восприимчивость к гипнотическому внушению поразила Хаскомба, и он получил разрешение более тщательно проверить исполнителей. Вскоре он установил, что люди, как раса, чрезвычайно склонны к диссоциации, и их можно с большой легкостью погрузить в глубокий гипноз, но гипноз, при котором подсознание, хотя и полностью отрезано от бодрствующего "я", включает части личности, не сохраненные в гипнотических "я" европейцев. Как и большинство тех, кто порхал вокруг свечи психологии, он интересовался понятием телепатии и теперь, имея под рукой этот запас гипнотических испытуемых, он начал реальное исследование проблемы.

Выбирая своих испытуемых, он вскоре смог продемонстрировать существование телепатии, делая внушения одному загипнотизированному человеку, который передавал их без физического посредничества другому на расстоянии. Позже, и это стало кульминацией его работы, он обнаружил, что, когда он делал внушение нескольким испытуемым одновременно, телепатический эффект был намного сильнее, чем если бы он делал это по одному человеку за раз – загипнотизированные умы усиливали друг друга.

– Я стремлюсь к сверхсознанию, – сказал Хаскомб, – и у меня уже есть его зачатки.

Должен признаться, что я был почти так же взволнован, как и Хаскомб, открывшимися таким образом возможностями. Конечно, казалось, что он был прав в принципе. Если все испытуемые находились практически в одинаковом психологическом состоянии, наблюдались необычайные усиливающие эффекты. Поначалу достичь подобия такого состояния было очень трудно, однако постепенно мы обнаружили, что можно настроить гипнотизируемых субъектов на одну и ту же частоту, если можно использовать метафору, и тогда началось настоящее веселье.

Прежде всего, мы обнаружили, что с увеличением усиления мы можем передавать телепатию на все большие и большие расстояния, пока, наконец, мы не сможем передавать команды из столицы до национальной границы, почти на сто миль. Затем мы обнаружили, что субъекту не обязательно находиться в состоянии гипноза, чтобы получить телепатическую команду. Таким образом, можно было повлиять почти на всех, но особенно на тех, у кого был ровный темперамент. Однако самым необычным из всех было то, что мы сначала окрестили "ближними эффектами", поскольку их передача на расстояние была признана возможной только позже. Если бы после того, как Хаскомб предложил какую-нибудь простую команду большой группе загипнотизированных субъектов, он или я подошли бы прямо к ним, мы испытали бы самое необычное ощущение, как будто какая-то сверхчеловеческая личность повторяет команду угрожающим и подавляющим образом, и, в то время как мы одной частью себя чувствовали, что мы не могли выполнять команду, с другой стороны мы чувствовали себя так, как будто мы были лишь частью команды или чего-то гораздо большего, чем мы сами, тем, что командовало нами. И это, утверждал Хасеомбе, было первым реальным началом сверхсознания.

Бугале, конечно, нужно было все обдумать. Хасеомбе, помня о старом тибетском молитвенном колесе, предположил, что в конечном итоге он сможет вызвать гипноз у всего населения, а затем передать молитву. Это гарантировало бы, например, что ежедневная молитва действительно произносилась всем населением и, более того, произносилась бы одновременно, что, несомненно, значительно повысило бы ее эффективность. И это дало бы возможность во времена бедствий или сражений поддерживать всю совместную молитвенную силу народа в течение длительного времени.

Бугала очень заинтересовался этим. Он видел себя, с помощью этого ментального механизма, внедряющим такие идеи, какие он хотел, в мозговые оболочки своего народа. Он уже увидел себя, желающего отдать приказ и все население, выходящее из транса, чтобы выполнить его. Ему снились сны, перед которыми владелец газетного синдиката, даже директор отдела пропаганды в военное время, был бы бледен и робок. Естественно, он сам пожелал получить личные инструкции по этим методикам и, столь же естественно, мы не могли отказать ему, хотя, должен сказать, я часто испытывал некоторое беспокойство по поводу того, что он может предпочесть, если когда-нибудь решит отказаться от Хаскомба и начать экспериментировать самостоятельно. Это, в сочетании с моим постоянным стремлением убраться подальше от этого места, заставило меня снова озираться в поисках средств побега. Тогда мне пришло в голову, что именно этот метод, о котором у меня были такие мрачные предчувствия, мог бы сам по себе стать ключом от нашей тюрьмы.

Итак, однажды, после того, как Хаскомб разозлился на то, какой потерей для человечества было бы позволить этому великому открытию умереть вместе с ним в Африке, я взялся за дело всерьез.

– Мой дорогой Хаскомб, – сказал я, – вы должны выбраться из этого дома. Что мешает вам сказать Бугале, что ваши эксперименты почти увенчались успехом, но что для определенных проверок в вашем распоряжении должно быть гораздо большее количество испытуемых? Затем вы можете получить отряд из двухсот человек, и после того, как вы настроите их, поддержка будет настолько велика, что в вашем распоряжении будет ментальная сила, достаточно большая, чтобы воздействовать на все население. Затем, конечно, в один прекрасный день мы должны поднять потенциал нашей ментальной батареи до максимально возможного уровня и направить через нее общее гипнотическое воздействие. Вся страна, мужчины, женщины и дети, погрузилась бы в ступор. Затем мы должны приказать нашей экспериментальной группе транслировать сон на неделю. Телепатическое сообщение будет передано каждому из тысяч разумов, восприимчиво ожидающих его, и укоренится в них, пока все население не станет единым сверхсознанием, осознающим только одну мысль – сон, в который мы погрузим их.

Читатель, возможно, спросит, как мы сами рассчитывали вырваться из когтей созданного нами сверхсознания. Что ж, мы обнаружили, что металл относительно невосприимчив к телепатическому эффекту, и приготовили для себя что-то вроде жестяной кафедры, за которой мы могли стоять, проводя эксперименты. Это, в сочетании с колпачками из металлической фольги, значительно уменьшило воздействие на нас самих. Мы не сообщили Бугале об этом свойстве металла.

Хаскомб молчал. Наконец он заговорил.

– Мне нравится эта идея, – сказал он. – Мне нравится мысль, что если мое открытие даст мне возможность сбежать, то я когда-нибудь вернусь в Англию и получу научное признание.

С этого момента мы усердно работали над совершенствованием нашего метода и наших планов. Примерно через пять месяцев все казалось благоприятным для этого. У нас были упакованы провизия и компасы. Мне разрешили оставить свою винтовку, пообещав, что я никогда не буду ее заряжать. Мы подружились с некоторыми людьми, которые ходили торговать на побережье, и получили от них всю возможную информацию о маршруте, не вызывая у них подозрений.

Наконец, наступила ночь. Мы собрали наших людей, как будто для обычной практики, и после того, как был наведен гипноз, начали настраивать их. В этот момент без предупреждения вошел Бугала. Случилось то, чего мы боялись, но не было никаких возможностей предотвратить это.

– Что нам делать? – прошептал я Хаскомбу по-английски.

– Идите прямо вперед и будьте внимательны, – был его ответ. – Мы можем усыпить его вместе с остальными.

Итак, мы поприветствовали его и предоставили ему место как можно ближе к плотным рядам людей. Наконец приготовления были закончены. Хаскомб взошел на кафедру и сказал:

– Все внимание на слова, которые которые вы слышите.

Тела людей слегка напряглись.

– Спать! – сказал Хаскомб. – Сон – это приказ, прикажи всем на этой земле спать беспробудно.

Бугала вскочил с восклицанием, но вводная уже начала действовать.

Мы, благодаря нашей металлической защите, были неуязвимы. Но Бугала был поражен всей силой ментального потока. Он беспомощно откинулся на спинку стула. Несколько минут его необыкновенно сильная воля сопротивлялась этому приказу. Хотя он не мог пошевелиться, его сердитые глаза были открыты. Но в конце концов он сдался и тоже уснул.

Мы, не теряя времени, отправились в путь и много прошли по безмолвной стране. Люди сидели кругом, как восковые фигуры. Женщины сидели и спали у своих ведер с молоком, а корова к этому времени была уже далеко. Толстобрюхие голые дети спали за своими играми. Дома были полны людей, которые спали прямо вокруг своей еды, напоминая знаменитую картину Вордсворта.

Итак, мы пошли дальше, чувствуя себя довольно странно и едва веря в это морфическое состояние, в которое мы ввергли народ. Наконец мы достигли границы, где с большим восторгом миновали неподвижного гигантского пограничника. Еще через несколько миль мы хорошо поели и вздремнули. Наша ноша была довольно тяжелой, и мы решили избавиться от некоторого лишнего веса в виде еды, образцов и наших металлических головных уборов, или средств защиты разума, которые на таком расстоянии и с учетом того, что гипноз был немного ослаблен, были, как мы думали, больше не нужны.

Незадолго до наступления темноты на третий день Хаскомб внезапно остановился и повернул голову.

– В чем дело? – спросил я и добавил, – Вы видели льва?

Его ответ был совершенно неожиданным.

– Нет. Я просто подумал, действительно ли мне не следует возвращаться снова.

– Вернуться снова, – воскликнул я. – Ради чего, во имя Всемогущего Бога, вы хотите это сделать?

– Мне вдруг пришло в голову, что я должен это сделать, – сказал он, – около пяти минут назад. И действительно, если поразмышлать, я не думаю, что у меня когда-нибудь снова появится такой шанс заняться исследованиями. Более того, это опасное путешествие к побережью, и я не думаю, что мы выберемся туда живыми.

Я был совершенно расстроен и выведен из себя и сказал ему об этом. И вдруг, на несколько мгновений, я почувствовал, что тоже должен вернуться. Это было похоже на старого друга нашего детства, голос совести.

– Да, конечно, мы должны вернуться, – с жаром подумал я. Но внезапно я ободрил себя, когда под влиянием разума возникла мысль: "Почему мы должны возвращаться?" Были выдвинуты всевозможные доводы, как бы невидимыми руками, тянущимися из скрытых частей подсознания.

И тогда я понял, что произошло. Бугала проснулся, он стер внушение, которое мы дали сверхсознанию, и на его место вставил другое. Я мог видеть, как он обдумывает это, хитрый дьявол (надо отдать ему должное за ум!), и слышать, как он, сделав свои пассы, шепчет народу в предписанной форме свое новое внушение: "Желание вернуться!", "Возвращайся!". Для большинства жителей эта команда не имела бы никакого значения, потому что они уже были бы дома. Несомненно, некоторые молодые люди на холмах, или гуляющие дети, или девушки, тайно убегающие, чтобы встретиться со своими возлюбленными, сейчас возвращались, напряженные и в сомнамбулическом трансе, в свои дома. Только для них новая команда сверхсознания имела какое-то значение… и для нас.

Я излагаю это пространно и дискурсивно, в данный момент я просто говорю о том, что произошло в мгновение ока. Я сказал об этом Хаскомбу, я доказывал ему, что случилось именно это, что ничто другое не могло бы объяснить внезапную перемену, я умолял его использовать свой разум, придерживаться своего решения и идти дальше. Как я сожалел, что в нашем желании сбросить весь бесполезный вес мы оставили наши металлические, защищающие от телепатии, головные уборы!

Но Хаскомб не захотел или не смог понять мою точку зрения. Я полагаю, что он был гораздо более проникнут всеми чувствами и духом страны и поэтому более восприимчив. Как бы то ни было, он был непоколебим. Он должен вернуться, он знал это, он ясно видел это, это был его священный долг и много другой подобной чепухи. Все это время внушение атаковало и меня и, наконец, я почувствовал, что если я не увеличу дистанцию между собой и этой однозвучной передачи воли, я должен буду поддаться так же, как и он.

– Хаскомб, – сказал я, – я настаиваю, ради Бога, пойдем со мной.

И я взвалил на плечо свой рюкзак и отправился в путь. Я видел, что он был потрясен и сделал несколько шагов вслед за мной. Но, наконец, он повернулся и, несмотря на мои частые остановки и крики ему следовать за ним, побежал в том направлении, откуда мы пришли. Я могу заверить вас, что с мрачной душой я продолжал свой одинокий путь. Я не буду утомлять вас своими приключениями. Достаточно сказать, что наконец я добрался до аванпоста белых, ослабевший от усталости, плохого питания и лихорадки.

Я очень мало рассказал о своих приключениях, сообщив только, что наша экспедиция сбилась с пути и что мои люди сбежали или были убиты местными племенами. Наконец я добрался до Англии. Но я был сломленным человеком, и глубокое уныние овладело моим разумом при мысли о Хаскомбе и о том, как он был пойман в свои собственные сети. Я так и не узнал, что с ним случилось, и не думаю, что смогу узнать это сейчас. Вы можете спросить, почему я не попытался организовать спасательную экспедицию или почему, по крайней мере, я не представил открытия Хаскомба Королевскому обществу или Метафизическому институту. Я могу только повторить, что я был сломленным человеком. Я не ожидал, что мне поверят, я совсем не был уверен, что смогу повторить наши результаты даже на том же человеческом материале, не говоря уже о людях другой расы, я боялся насмешек и, наконец, меня мучили сомнения относительно того, не будет ли знание массовой телепатии проклятием, а не благословением для человечества.

Однако сейчас я уже пожилой человек и, более того, выгляжу старее для своих лет. Я хочу выбросить эту историю из головы. Кроме того, старики любят читать проповеди, и ты должен простить, любезный читатель, тот проповеднический оборот, который я должен принять. Вопрос, который я хочу поднять, заключается в следующем: доктор Хаскомб достиг непревзойденной силы в ряде областей применения науки – но какой цели служила эта сила? Продолжать утверждать, как это продолжает делать большинство нашей прессы и людей, что увеличение научных знаний и силы само по себе должно быть благом – пустая болтовня. Я предлагаю широкой публике очевидную мораль моей истории и прошу их подумать, что они предлагают делать с мощью, которая постепенно накапливается для них трудами тех, кто трудится, потому что им нравится могущество или потому что они хотят найти истину о том, как все устроено.

КОНЕЦ

УЛЬТРА-ЭЛИКСИР МОЛОДОСТИ

А. Хаятт Веррилл

С незапамятных времен человечество искало секрет вечной молодости, какое-то средство для предотвращения разрушительного воздействия возраста. Во многих странах и разными способами люди посвятили свою жизнь попыткам воплотить эту мечту о вечной молодости в реальность. Они придумывали странные смеси или эликсиры, они творили заклинания и практиковали магию, они искали в чужих землях сказочный животворящий источник, и над ними насмехались, высмеивали, издевались за их старания. Поэтому для мира будет самым удивительным сюрпризом узнать, что один человек действительно достиг своей цели и открыл секрет, который так жадно и тщетно искали на протяжении бесчисленных веков. Более того, его открытие было сделано недавно – фактически, в течение последних трех лет и, что еще более удивительно, секрет был навсегда потерян для мира.

Теперь, когда человек, ответственный за открытие, никогда не сможет повторить свой успех и не оставил подробного объяснения методов, с помощью которых были получены положительные результаты и нет причин, по которым отчет обо всем этом не может быть опубликован.

Несомненно, многие из моих читателей помнят волнение, вызванное необъяснимым исчезновением доктора Элиаса Хендерсона, известного и выдающегося биолога Маккракен Колледж. Вероятно, также следует помнить, что почти одновременно с его исчезновением исчезло несколько студентов университета, а также два частных лица и врач.

Поскольку в газетах того времени было опубликовано множество более или менее противоречивых сообщений, и многие из них были далеки от истины, возможно, стоит дать краткое резюме событий, поскольку, как ни странно, исчезновение, которое на какое-то время послужило главным заголовком для прессы имела самое прямое отношение к открытию вечной молодости, или, скорее, я мог бы сказать, что открытие имело прямое отношение к исчезновениям.

Факты в этом деле были просты и хорошо установлены. Пять студентов, два частных лица, преподаватель и женщина-врач вместе с доктором Хендерсоном бесследно исчезли без какой-либо видимой или определенной причины. Последовавшее расследование, которое, как ни странно, было начато только после исчезновения доктора Хендерсона, выявило тот факт, что десять пропавших без вести отсутствовали в своих привычных местах в течение нескольких дней, прежде чем их хватились. Также было установлено, что все они были очень дружны и что они часто встречались, по-видимому, тайно, и что остальные девять периодически посещали лабораторию доктора Хендерсона. В этом, однако, не было ничего странного, поскольку было хорошо известно, что все, за исключением двух граждан, один торговец, а другой банкир, посещали курсы биологии у доктора Хендерсона. Поэтому предполагалось, что упомянутые встречи носили чисто научный характер, хотя почему далекие от науки торговец и банкир должны были присутствовать или должны были посещать лабораторию доктора Хендерсона была загадкой.

Если бы доктор Хендерсон не исчез, весьма вероятно, что его заподозрили бы в убийстве остальных, но поскольку он тоже исчез, любая подобная версия, конечно, была отброшена. Также было установлено, что ни у одного из десяти не было видимых причин для исчезновения, ни у одного не было долгов или участия в каком-либо скандале. Версия о том, что их кто-то жаждал убить и ограбить тоже была не состоятельна, поскольку, за исключением банкира и торговца, все были людьми с очень умеренными доходами, в то время как банкир и торговец, как известно, никогда не носили при себе большие суммы денег, но вели практически все свои дела с помощью чеков.

Наконец, что делает дело еще более запутанным, одежда всех десяти была найдена нетронутой, хотя и небрежно отброшенной в сторону. Одежда студентов была найдена в нескольких их комнатах, одежда торговца и банкира была обнаружена в их личных кабинетах, одежда женщины-врача была в ее кабинете, а уличная одежда доктора Хендерсона была найдена в углу его лаборатории. Никто из допрошенных, а были допрошены сотни человек, не мог определенно вспомнить, когда они в последний раз видели пропавших людей, и не удалось найти ни одного свидетеля, который был бы уверен, что последнего человека видели с кем-либо из пропавших людей. Доктор Хендерсон был довольно замкнутым, скрытным человеком и часто спал на раскладушке в своей лаборатории, и поскольку никто точно не знал, когда он исчез, никто не мог вспомнить, заметил ли он с ним какого-либо незнакомца или другого человека, когда его видели в последний раз. Уборщик здания, приложив все усилия, чтобы пересмотреть события последних нескольких недель, заявил, что у него создалось впечатление, что он видел молодого человека, юношу лет пятнадцати или около того, который несколько раз входил и выходил из лаборатории доктора, но он не был уверен видел ли он когда-либо ученого в компании этого молодого парня. Служанка в доме доктора Эльвиры Флэгг тоже помнила смутно, хотя она тоже заявила, что заметила молодого человека и девушку примерно того же возраста, которые часто входили и выходили из кабинета, но была ли она в компании с доктором Флэггом, она не была уверена. Поскольку конторские служащие как торговца, так и банкира также вспомнили, что видели, как юноша часто посещал их работодателей, полиция сразу же начала поиски юноши, отвечающего довольно расплывчатым описаниям нескольких свидетелей. Никаких следов такого человека найти не удалось, но, к их удивлению и замешательству, одежда, подходящая по размеру для молодого человека, была найдена в шкафу в комнате доктора Гендерсона, в номере, занимаемом торговцем, и в гостиничных апартаментах банкира. Больше ничего обнаружить не удалось, и это дело было оставлено как неразрешимая загадка. Однако в ходе расследования были обнаружены доказательства, указывающие на то, что пропавшие без вести лица совершили несколько других и до сих пор нераскрытых преступлений. Что именно это было, власти никогда не разглашали, но, согласно упорным слухам, они носили характер преступлений связанных с детьми. Ходили слухи, что были допрошены люди, которые настаивали на том, что слышали крики младенцев, издаваемые из лаборатории доктора Хендерсона, хотя детей никогда не рождалось, и что, по их мнению, ученый и его друзья приносили в жертву младенцев в каких-то экспериментах или на самом деле подвергали их вивисекции. Следовательно, для понятия многих людей у пропавших десяти были веские причины исчезнуть, будучи, как утверждали эти достойные люди, беглецами от правосудия и гнева общественности. Действительно, слухи и сплетни вскоре связали имена этих десяти как членов какого-то тайного и ужасного культа с человеческими жертвоприношениями и тому подобным. А действия полиции по замалчиванию дела и отказу от всех попыток разгадать тайну только подтвердили эти страшные слухи в умах многих.

Но, как и все подобные тайны и скандалы, этот вопрос вскоре потерял интерес, и в течение года был практически забыт. Так обстояли дела, когда я получил письмо от попечителей Маккракен Колледжа в которой мне предложили должность профессора биологии, оставшуюся вакантной после исчезновения доктора Хендерсона.

В обычных условиях, я думаю, я бы отказался, потому что у меня была отличная должность, и, хотя зарплата в Маккракен была больше той, которую я получал, все же она не давала того простора в исследовательской работе, которого я желал, и, поскольку у меня был довольно хороший собственный доход, повышение зарплаты было не так важно. Но, помня о тайне, которая окружала исчезновение бывшего биолога, и будучи хорошо знакомым с доктором Хендерсон когда мы вместе учились в Белморе, это предложение почему-то мне понравилось, потому что по какой-то необъяснимой причине у меня было чувство, что я мог бы разгадать тайну.

Поэтому я согласился на эту должность и несколько недель спустя оказался во владении лабораторией доктора Хендерсона, его инструментами, записями и аппаратурой. Я фактически почти буквально встал на его место. Я не суеверен и не неврастеник, и я никогда не был подвержен галлюцинациям или каким-либо ощущениям, которые я не могу объяснить с научной или медицинской точки зрения. Но с того момента, как я возглавил кафедру и лабораторию доктора Хендерсона, у меня было странное и совершенно необъяснимое чувство, что я нахожусь в присутствии других, что за мной постоянно наблюдают. Временами это ощущение становилось почти невыносимым. Несколько раз я невольно отступал в сторону, как будто старался не наступить на кого-то или не врезаться в него, хотя комната была пуста, и один или два раза я действительно вздрагивал и оборачивался, когда мне казалось, что чьи-то руки касаются моих конечностей или тела. Это было, конечно, смешно. Я не верил в призраков или духов и решил, что это просто вопрос психологии, реакция моей нервной системы на атмосферу таинственности, которая пронизывала это место. Поэтому я посмеялся над своими ощущениями, призвал свой высший разум управлять моими субъективными нервами и продолжил свою работу, но за все время моего пребывания в лаборатории, которое, должен признаться, было непродолжительным, я так и не преодолел явно неприятные ощущения, о которых я упоминал.

Моим первым действием после вступления во владение аппаратурой и лабораторией доктора Хендерсона было совместить тщательный обыск помещения с не менее тщательной уборкой. Доктор Хендерсон, как и многие ученые мужи, к сожалению, был далек от аккуратности и опрятности. Инструменты, книги, бумаги, приборы, формулы и химикаты были в беспорядке, очевидно, оставленные там, где биолог использовал их в последний раз; ящики и шкафы были завалены всякой всячиной; грязные лабораторные фартуки; тут и там были разбросаны старые ботинки и грязные полотенца, и, убирая лабораторию, я задавался вопросом, как полиция могла провести тщательный обыск в комнате при существующих условиях. И вскоре стало очевидно, что это не так. Среди кучи старых журналов, выброшенной лакмусовой бумажки и прочего хлама в шкафу я наткнулся на находку, которая, по крайней мере, на время, полностью отключила меня. На самом деле это был сверток с детской одеждой, довольно мятой, грязной и явно поношенной. Некоторое время я сидел, глядя на крошечные предметы одежды со странной смесью ужаса, смятения, изумления и удивления. Неужели отвратительные слухи все-таки были правдой? Неужели мой бывший одноклассник сошел с ума от своих исследований и действительно принес невинного ребенка в жертву на алтарь науки? Если нет, то почему у него должна была быть эта одежда? Где были останки самого ребенка? И каковы были его отношения с другими, которые исчезли? Какие ужасные вещи произошли, чтобы заставить их всех исчезнуть? Конечно, подумал я, какие бы события ни привели к окончательной гибели ребенка, доктор Хендерсон должен был где-то это записать. Что бы он ни сделал, это, несомненно, было сделано с ошибочной, извращенной идеей, что это было во имя науки, что средства будут оправданы целью и, следовательно, я был бы уверен, что он записал свои теории или результаты своих экспериментов. Чтобы разгадать тайну, я должен найти такие заметки, и, забросив всю остальную работу, я усердно и лихорадочно искал какую-нибудь записную книжку, блокнот или даже клочок бумаги, которые могли бы все объяснить.

Конечно, я понимал, что существовала вероятность, даже довольно большая вероятность того, что он уничтожил записи или забрал их с собой. Сам факт его исчезновения вместе с другими, в причастности которых к преступлению я больше не сомневался, доказывал, что они осознали чудовищность своих деяний и, следовательно, уничтожили бы любые улики или записи. Но тот факт, что одежда была оставлена так небрежно, заставил меня подумать, что более убедительные доказательства также могли быть упущены из виду. Более того, доктор Хендерсон, как я уже обнаружил, был крайне рассеян в обычных делах, и у него также была привычка делать заметки на всем, что попадалось под руку. Следовательно, рассуждал я, даже если он или другие скрыли самые важные доказательства, был более чем равный шанс, что они упустили из виду или полностью забыли случайные заметки, которые пролили бы свет на этот вопрос. Это была медленная работа, изучение почти иероглифического письма моего предшественника и изучение каждого клочка бумаги, даже полей страниц в книгах и брошюрах, в поисках того, что я искал. И в течение нескольких часов мои усилия были бесплодны. Наконец, когда я почти потерял надежду, я открыл маленький ящик в захламленном и покрытом пылью столе и сделал второе и самое удивительное открытие. Ящик был заполнен самой странной коллекцией предметов, которые только можно себе представить в лаборатории ученого. Там были детская одежда, бутылочки с готовыми продуктами, бутылочка для кормления, булавки, погремушка, различные другие предметы, необходимые для хорошего питания маленьких детей, и, что показалось мне самым важным из всего, квадратная, довольно толстая книга, которую я сразу же открыл и в которой я обнаружил дневник. Я чувствовал, что именно здесь, если вообще где-либо, лежит разгадка тайн. Первая запись была сделана более трех лет назад, но беглое прочтение страниц показало, что дневник велся нерегулярно и не последовательно, и что в течение длительного времени даты не вносились. На самом деле это был скорее дневник или записная книжка, чем дневник, и я почти лихорадочно переворачивал страницы, просматривая только случайные даты, и, к своему удовольствию, обнаружил, что последняя запись датирована 14 сентября текущего года, всего за несколько дней до того, как стало известно об исчезновении доктора Хендерсона. Тогда, вне всякого сомнения, там были бы упоминания о таинственных событиях, и, перелистывая страницы назад, я поставил перед собой задачу прочесть книгу страницу за страницей.

И по мере того, как я это делал, я все больше и больше поражался тому, что я обнаружил, поскольку неоспоримые свидетельства записей доктора Хендерсона доказывали, что исчезнувший биолог, вся жизнь которого была посвящена науке и доказанным фактам, верил в совершенно ненаучную и нелепую мечту о вечной молодости.

"Я не вижу научной причины, по которой органическое вещество должно разрушаться с возрастом," – написал он в одной записи. – "Возраст у животных или растений – это просто распад определенных тканей или клеток, вызванный различными причинами, большинство из которых являются неестественными, искусственными или вызваны злоупотреблением законами природы. Я говорил с Э. на эту тему, и она согласна со мной. Если мы признаем теорию относительности Эйнштейна, то возраст просто относителен – в универсальной схеме вещей младенцу столько же лет, сколько старому столетнему старику, или наоборот. Биологически не существует такого понятия, как старость. Рост, да, наращивание тканей клетками, да, но здоровая, нормальная клетка старого растения или животного неотличима от соответствующей клетки новорожденного младенца или саженца растения. Научно бесконечная молодость или остановка клеточного распада могут быть невозможны, но так много известных фактов опровергают научные возможности, что я начинаю терять веру в законы науки".

Чуть позже я наткнулся на следующее: "Я осторожно озвучил свои занятия на лекции, слегка остановившись на вопросе остановки увядания и создания так называемой вечной молодости. Я думаю, что несколько молодых людей очень заинтересовались этим, поскольку после лекции они остались и засыпали меня множеством вопросов. Тема открывает бесконечные перспективы. Если бы разрушение клеточных тканей было возможно остановить, смерть можно было бы предотвратить, за исключением несчастного случая, и можно было бы достичь практического бессмертия. И каких огромных достижений мог бы достичь ученый, художник, любой интеллектуал, если бы ему было гарантировано полноценное, здоровое существование в течение сотен лет, если бы в течение столетия или более он сохранял энергию, силу мозга, физическое и органическое состояние в расцвете сил.

Я верю, что это может быть достигнуто. Э. (я уже предположил, что доктор Эльвира Флэгг была упомянутой Э.) так же сильно интересуется этим предметом, как и я. В своих практических занятиях она имеет возможность изучать живые существа на всех стадиях клеточного распада или старения, а также с физическими и умственными способностями, ослабевающими по различным причинам. Ее наблюдения так же ценны для меня, как и мои биологические эксперименты для нее. Несколько моих молодых людей тоже очень заинтересованы, и мы часто обсуждаем этот вопрос вместе. Возможно, еще не пришло время, когда человек может выбирать возраст или физическое состояние, в котором он предпочитает оставаться, но когда-нибудь это станет таким же обычным делом, как выбор пищи или способа передвижения".

На протяжении нескольких страниц после этой последней записи в дневнике доктора Гендерсона не было никаких упоминаний об этой теме, и я начал думать, что его наблюдения были полностью теоретическими, и что он не рассматривал этот вопрос всерьез. Но в этом я сильно ошибся, потому что снова этот вопрос стал единственной темой заметок.

"Я считаю, что мы на пути к решению проблемы прекращения разрушения органического вещества, вызванного течением времени", – писал он. – "Прискорбная случайность указала путь, по которому мы должны следовать. Несколько недель назад огромный дирижабль "Колосс" был разрушен взрывом при прохождении над деревней Эмерсон. Один из моих молодых людей, проживающий в окрестностях Эмерсона, упомянул о весьма любопытном и интересном явлении, которое произошло там, где произошел несчастный случай. Здоровье жителей значительно улучшилось, несколько престарелых обитателей окружного приюта полностью восстановили свои конечности и зрение, а некоторые старые и умирающие деревья показали необычный и поразительный рост – выпустили новые побеги и свежие листья. Я посетил Эмерсон в компании с Э. и проверил все эти данные. Растительность в окрестностях деревни гораздо более пышная, чем где-либо еще, и Э. лично опросила и обследовала несколько человек, и она уверяет меня, что есть неоспоримые доказательства заметного омоложения. Мы считаем, что QW-газ, которым был накачан дирижабль, был прямой причиной этих интересных явлений. Поскольку работники лаборатории, где производится этот газ, не обнаружили никаких признаков подобных эффектов, мы можем только предположить, что взрыв, который до сих пор оставался необъяснимым, изменил газ таким образом, что образовалось некое химическое соединение, способное остановить разрушительное воздействие возраста и вызвать омоложение в организмах. К сожалению, состав газа является строго охраняемым секретом, и газ недоступен для экспериментальных целей. Если бы мы могли получить только небольшое количество этого газа, мы могли бы сделать поразительные открытия".

Теперь я был так же глубоко заинтересован в записях доктора Хендерсона, как и он в своей призрачной мечте о вечной молодости. Разрушение "Колосса" все еще было свежо в моей памяти, это была общенациональная сенсация, поскольку взрыв, причина которого так и не была установлена, полностью уничтожил весь экипаж огромного корабля. Я также не мог сомневаться в правдивости заявлений доктора Хендерсона относительно эффектов, которые последовали за катастрофой. Но, рассуждал я, это могло быть вызвано совершенно нормальными и легко объяснимыми причинами, которые биолог в своей эйфории упустил из виду. Не было ли вполне возможно, что газ или соединения, образующиеся при его взрыве, действовали как удобрение и, таким образом, вызвали внезапный всплеск роста овощей вокруг Эмерсона? И разве не было в равной степени возможно и даже разумно предположить, что катастрофа, волнение, сопутствующее ей, и шок от взрыва вызвали нервное возбуждение или подействовали как стимулятор на жителей, особенно на пожилых членов сообщества, что временно дало бы им свежею энергию и ложное омоложение? Да, несомненно, так оно и было, потому что, рассуждал я, если бы эффект был продолжительным, если бы были какие-либо заметные и необычные результаты от взрыва дирижабля, пресса наверняка бы об этом узнала.

Такие мысли проносились в моем мозгу, пока я просматривал последующие страницы дневника моего предшественника, пока снова не оказался очарован записью.

"Э. разрешил одно из препятствий", – начиналось оно. "Среди ее пациентов есть мистер Берк, богатый торговец, который глубоко ей обязан. Она упомянула о своем желании раздобыть немного QW-газа для эксперимента, имеющего большое медицинское и научное значение, и он заверил ее, что через политических друзей он сможет раздобыть немного. Если мы получим его, я попытаюсь воспроизвести в малом масштабе такой взрыв, который произошел в Эмерсоне, подвергая старые ткани воздействию образующихся газов. Трудность будет заключаться в том, чтобы получить те же эффекты. QW теоретически невзрывоопасен, и теперь я посвящаю все свое свободное время решению проблемы, почему взорвался Колосс. В этой работе мне оказывает неоценимую помощь Монтросс, один из моих студентов, который проявил необычные способности в области химических исследований и прошлой весной получил степень в этой области".

Очевидно, проблемы доктора Хендерсона занимали слишком много его времени, чтобы он мог делать регулярные записи, или же не происходило ничего достаточно важного, чтобы записывать, поскольку следующая запись в дневнике была датирована почти двумя неделями позже предыдущей и, как это часто бывает, не содержала никаких ссылок на то, что произошло в этом промежутке времени.

"Теперь у нас нет сомнений в том, что так называемый возраст может быть остановлен", – написал он. "Мой эксперимент, 612A, доказал это. В некотором смысле взрыв был довольно катастрофическим, поскольку он уничтожил много ценного оборудования и довольно серьезно ранил Монтросса. Тем не менее, он быстро поправляется, и Э. заявляет, что удивительная скорость, с которой заживают его поврежденные ткани, полностью обусловлена воздействием неизвестных химических веществ, выделяющихся при расщеплении газа QW. Очевидно, что их действие также невероятно быстрое, потому что, несмотря на то, что из-за неожиданной силы взрыва, уничтожившего аппарат, предназначенный для хранения полученных химических веществ, организмы, которые у меня были наготове, продемонстрировали поистине замечательные признаки омоложения. Действительно, Э. и я тоже почувствовали эффект. У нас обоих больше энергии, больше жизненной силы и больше ясности мысли, чем раньше, и все же, должно быть, при взрыве было произведено ничтожно малое количество химических веществ. Монтросс заявляет, что теперь мы решили проблему расщепления QW и мы, несомненно, можем производить желаемые химические вещества, не прибегая к такому окольному и опасному методу.

Очень жаль, что науке так мешает нехватка средств. Чтобы обеспечить аппаратуру и химикаты, необходимые для проведения наших экспериментов, и усовершенствовать их, потребуется собрать большие суммы. Ни Э., ни Монтросс, ни я не обладаем достаточными средствами, и просить средства у университета или у других было бы бесполезно. Над нами бы посмеялись, если бы мы раскрыли цель, для которой нам нужны деньги. Я боюсь, что мы будем вынуждены отказаться от дальнейших исследований в этом направлении. Какая жалость, когда результаты могли бы принести такую неисчислимую пользу человечеству!"

Снова произошла пауза, пока под датой 6 июля не появилось следующее: "Монтросс проложил путь для продолжения экспериментов. Его дядя, мистер Редфилд, богатый банкир, одержим страхом превратиться в беспомощного, дряхлого старика. Несколько дней назад он заявил в присутствии молодого Монтросса, что отдал бы миллион, если бы смог сохранить все свои способности до самой смерти. Это натолкнуло Монтросса на мысль, и, рискуя быть осмеянным, он рассказал о том, что мы сделали, и предложил Редфилду финансировать наши эксперименты. К его радости, его дядя очень заинтересовался и выразил готовность сделать это при условии, что он сможет быть свидетелем наших экспериментов. Я согласился на это, как и Э. Ее друг, Берк, также был посвящен в нашу тайну, и пять моих учеников были привлечены к этому занятию. Мы договорились, что то, что мы делаем, должно оставаться при нас, пока мы не столкнемся с окончательным успехом или неудачей, и, как выразился Э., мы создали маленькое научное тайное общество. У нас нет ни малейшего желания, чтобы другие знали, что мы делаем, или чтобы репортеры пронюхали об этом. Поэтому мы встречаемся более или менее тайно или в моей лаборатории, где мы в безопасности от любопытных глаз или подслушивающих ушей.

Монтросс полностью выздоровел и усердно работает над своими химическими препаратами. Берк, кстати, оказал неоценимую помощь, поскольку ему удалось получить формулу для QW. В конце концов, у политического взяточничества есть свои преимущества".

По мере того, как я читал дальше, я все больше и больше поражался, все больше и больше восхищался откровениями этого интимного дневника пропавшего биолога. Многое из того, что было загадочным, уже прояснилось. Была объяснена связь, которая связывала Берка, упрямого коммерсанта и политического босса, Редфилда, банкира-миллионера, доктора Флэгг, женщину-врача, Монтросса, преподавателя химии, пятерых студентов и доктора Хендерсона. Причина встреч десяти была ясна, и, вне всякого сомнения, все сочли нужным исчезнуть по той же причине. Теперь я почти не сомневался, что даже эта причина будет раскрыта, если я буду продолжать читать дальше, и, забыв о времени, работе и всем остальном, я проглотил содержимое журнала. Но то, что я узнал, превзошло мои самые смелые мечты, и, очарованный, пораженный, буквально дрожа от волнения, я прочитал совершенно невероятную, но, несомненно, правдивую историю самых удивительных событий, когда-либо записанных человеческими руками, историю, которая, без дат и разделения записей, гласила следующее:

"Монтросс преуспел. Он выделил из газа QW более двадцати неизвестных до сих пор химических веществ. Среди них есть совершенно новый элемент, который он назвал Ювенум и который, по его мнению, является ключом к нашему успеху. Даже если мы потерпим неудачу, открытие этого элемента сделает его знаменитым. Берк и Редфилд просто без ума от этой работы. Последний предоставил все свое состояние в наше распоряжение. Э. была неутомима, и как только наши труды увенчаются успехом или мы убедимся в бесполезности дальнейших исследований, я сделаю ей предложение стать своей женой. Если мы добьемся успеха, перспективы, открывающиеся перед нами, слишком чудесны, чтобы их можно было осознать! Бесконечные годы вечной молодости вместе, никогда не стареть, никогда не терять свежесть и красоту ее прекрасной женственности, никогда не терять мою энергию, мой интеллект, мой энтузиазм! Но мы все согласились не скрывать от мира информацию о нашем успехе. Мы долго спорили по этому поводу. Берк и Редфилд поначалу были за сохранение тайны. Берк увидел в этом чудесную возможность заработать деньги, леча людей за баснословные суммы – миллионеры, по его словам, заплатили бы что угодно, чтобы сохранить свою молодость, в то время как Редфилд утверждал, что если никто не состарится, мир скоро будет перенаселен и будут ужасные последствия этого. Э., однако, указала, что даже если бы мы могли предотвратить разрушительное действие времени, мы не могли бы и, вероятно, не смогли бы предотвратить разрушительное действие болезней или несчастных случаев со смертельным исходом, и что, поскольку молодость более импульсивна и безрассудна, чем зрелость, процент несчастных случаев и болезней будет больше, в то время как многие люди не захотели бы воспользоваться лечением. Монтросс также отметил, что преимущества, получаемые учеными и другими интеллектуалами, способными существовать бесконечно, более чем компенсируют любые опасности перенаселения, и что, несомненно, эти люди со своими открытиями смогут решить любые такие проблемы, которые могут возникнуть. Сам он, по его словам, посвятил бы всю свою жизнь производству искусственных продуктов питания, тем самым сократив площади, необходимые для выращивания сельскохозяйственных культур, и предоставив больше места для промышленности и жилья. Со своей стороны, я заявил, что было бы крайне эгоистично хранить тайну, и что мы, я уверен, были бы смертельно больны молодостью, если бы обнаружили, что мы все еще молоды, в то время как все наши друзья и знакомые стареют, а наши партнеры на протяжении десятилетий будут еще не рожденными поколениями. Мы также обсудили вопрос о том, что наше открытие дает бессмертие. Никто из нас не верит, что это будет возможно, и я не думаю, что кто-то из нас считает это желательным. Берк – набожный католик, Редфилд – столп Епископальной церкви, Э. очень религиозна и является членом методистской церкви, Монтросс – прихожанин Епископальной церкви, и хотя я не исповедую никакой конкретной религии, я твердо верю во всемогущество Создателя и Его мудрость. Я тоже верю в какое-то будущее существование, и ни другие, ни я не хотели бы отказываться от шансов на такое состояние. Более того, никто из нас, возможно, за исключением некоторых моих юных и ультрасовременных студентов, не верит, что у человека есть сила изменить законы природы или совершить что-либо вопреки воле Бога. Мы все согласны, что предотвращение визуального разрушительного воздействия времени на систему не будет нарушением неумолимых законов природы, тогда как бессмертие будет прямо противоречить всему порядку вещей. Увеличить продолжительность жизни и сохранить возможности молодости в течение этой жизни было бы благословением, но жить вечно было бы проклятием…"

"Мы провели очень обширные испытания с различными организмами, как растительными, так и животными. Мы обнаружили, что, как и ожидал Монтросс, новый элемент Ювенум является активным началом, но мы столкнулись с неожиданным препятствием. В то время как низшие формы жизни реагируют на лечение и омолаживаются или не стареют, они вскоре перестают функционировать или умирают. Каким бедствием было бы, если бы человек в своем стремлении к молодости был вынужден сократить свое существование, порхать, как бабочка, в течение короткого промежутка времени, а затем умереть, обладая юностью, которую он искал! Возможно, в конце концов, наша жизнь такая, какая она есть, предпочтительнее, возможно, у старости есть свои преимущества. Однако мы чувствуем, что проблема не является непреодолимой, что, экспериментируя, мы можем добиться желаемого эффекта без печальных результатов…"

"Мы попали в точку! Чисто случайно мы, я должен отдать должное моим помощникам, и особенно Берку, который является последним человеком в мире, от которого можно было бы ожидать открытия, чисто случайно, я повторюсь, мы решили проблему. Чтобы скоротать время, Берк принес в лабораторию радиоприемник. Один из сосудов, содержащих организмы, обработанные Ювенумом, находился рядом с приемником, и в то время как все другие обработанные организмы погибли через несколько дней, те, что находились рядом с радиоприемником, продолжали жить и процветать с великолепной энергией. Берк, как ни странно, первым заметил это и обратил на это наше внимание. Джонсон, один из моих студентов, является энтузиастом радио и обладает глубокими знаниями об аппаратуре. Он заявил, что электромагнитные волны, или электроны из трубок, должны были сыграть важную роль в получении результатов, и мы сразу же приступили к экспериментам в этом направлении. Несомненно, Джонсон был прав. Организмы, как животные, так и растительные, подвергшиеся воздействию вакуумных трубок и обработанные Ювенумом, омолаживаются и удивительно процветают, в то время как другие, обработанные аналогичным образом, но защищенные от воздействия трубок, быстро умирают. Вопрос теперь в том, сохраняют ли омоложенные организмы свою энергию и состояние после определенного времени воздействия трубок или для их существования необходимо постоянное воздействие радиоэнергии?.."

"Вечная молодость в наших руках! После того, как организмы обработаны Ювенумом и подвергнуты воздействию вакуумных трубок, они сохраняют свою силу и продолжают жить, не старея. Теперь у нас есть несколько образцов, которые в течение нескольких недель оставались неизменными, но которые при нормальных условиях давно бы умерли от старости. Теперь мы готовы испытать наши методы на высших формах жизни. Завтра мы будем лечить кроликов и морских свинок, некоторые комнатные растения и птиц. У Монтроса есть старая беззубая собака, которую он очень любит, но которую он должен очень скоро усыпить. Он должен испытать эффект нашего лечения на звере. Э. предложила попугая, который много лет был в ее семье и который демонстрирует признаки преклонного возраста. Джонсон в шутку предложил украсть дряхлую лошадь-извозчика и доставить это существо в лабораторию, в то время как Берк заявил, что лучшим испытуемым будет наш восьмидесятилетний сенатор штата, а Редфилд предложил попробовать лечение на местной троллейбусной линии. Мы все в таком приподнятом настроении, что такая ерунда простительна, и мы все ужасно серьезны и находимся в таком нервном напряжении, что должны найти выход своим чувствам. Я убежден, что мы находимся на пороге доказательства эпохального открытия, которое мы сделали, поскольку микроскопические исследования клеток и тканей, которые я подготовил, показывают неоспоримые доказательства чудесного омоложения, повышения силы и иммунитета…"

"Мы не можем поверить своим чувствам. Каждый эксперимент имел огромный успех. Три дня назад собака Монтросса была жалким полуслепым, беззубым существом, а сегодня он резвится, как щенок, он видит почти так же хорошо, как в молодости, и зубы прорастают из его десен. Древний попугай Э., веселый, с оперением молодой птицы, он постоянно болтает и болтает, и лазает, как акробат. Результаты были настолько поразительными, что Берк, Редфилд, Джонсон и некоторые другие настояли на том, чтобы пройти курс лечения, несмотря на мои возражения, поскольку я боюсь, что есть возможности, которые мы не предвидели и которые могут оказаться не совсем желательными. Я искал средства для сохранения молодости, но наше открытие выходит за рамки этого и восстанавливает молодость. По всей вероятности, дальнейшие исследования и эксперименты позволят нам проводить лечение таким образом, чтобы можно было достичь и навсегда зафиксировать практически любое желаемое состояние зрелости, но в настоящее время мы не можем быть уверены, сколько лет из возраста будет стерто и сколько молодости будет восстановлено. Я всерьез указал Берку и Редфилду, что было бы далеко не желательно или приятно, если бы после прохождения курса лечения они превратились в безбородых мальчиков, безответственных подростков, которых никто бы не узнал. Но они были непреклонны. Они утверждали, что, приняв легкое лечение, они могли бы проверить силу Ювенума, что, поскольку они сделали эксперименты возможными, они должны иметь право первыми испытать последствия открытия, и что у них нет ни малейшего страха, что оно вернет слишком много их прошлой молодости. Джонсон и другие встали на их сторону, и, наконец, осознав, боюсь, немного эгоистично, что кто-то должен был пройти тест первым, я согласился.

Но я настоял, чтобы было проведено только очень легкое, почти поверхностное лечение, и на это они согласились. Я внимательно наблюдал за ними, Э. вела точные записи их пульса, дыхания и температуры, и мы обнаружили, что у них уже есть явные признаки легкого омоложения.

Джонсон и другие молодые люди демонстрируют это наиболее заметно, но этого, конечно, следовало ожидать, поскольку их организмы более отзывчивы, а меньшее разрушение клеток и тканей делает действие лечения более быстрым…"

"Все в высшей степени удовлетворительно. Берк и Редфилд выглядят как сорокалетние мужчины и заявляют, что чувствуют себя лучше, чем в течение многих лет. Джонсон обладает свежим цветом лица и бодростью двадцатилетнего, а его спутники находятся практически в таком же состоянии. Сегодня Монтросс прошла курс лечения, и Э. настаивает, что сделает это завтра. Конечно, в таком случае я обязан сделать не меньше, чем последовать за ней, и все же, каким-то образом, у меня есть предчувствие, что мы еще не изучили все силы или особенности Ювенума, и что мы слишком поспешили подвергнуть себя испытаниям…"

"Произошла ужасная вещь. Мои худшие опасения подтвердились. Мы все прошли курс лечения, и все мы в одинаковом ужасном положении.

В течение нескольких дней обработанные животные оставались в том же состоянии, в которое они были приведены в результате лечения. Затем, к моему ужасу и изумлению, я заметил, что у собаки и попугая появились признаки постоянного омоложения. Дворняжка вела себя все больше и больше как щенок; попугай терял все свое оперение и обрастал острыми перьями. Я поспешил в апартаменты Берка и Редфилда и нашел обоих мужчин в уединении. Берк, который был полным, румяным шестидесятилетним мужчиной, стал неузнаваем в тридцатилетнем молодом человеке – стройном, веснушчатом и рыжеволосом. Трансформация Редфилда была еще хуже. Из пузатого банкира с седыми бакенбардами он превратился в молодого человека с желтоватым лицом, и, мельком взглянув на себя в зеркало, я обнаружил, что тоже помолодел на десять лет. Почти обезумевший, чтобы выразить свои страхи, я как сумасшедший помчался в офис Э. Но вместо женщины, на которой я хотел жениться, я нашел красивую девушку, которая, по крайней мере, внешне выглядела не старше двадцати лет. Она, однако, не разделяла моих страхов. Она была вне себя от радости по поводу восстановления своей юной красоты, и она была в восторге от перемен, которые произошли во мне. Напрасно я пытался объяснить ей, что, если процесс омоложения продолжится, на нас всех будут смотреть как на простых мальчиков и девочек, что Берк и Ред-филд уже боятся появляться перед своими сотрудниками.

Но она, возможно, из-за своих медицинских и анатомических знаний, утверждала, что мои опасения были беспочвенными. Мы, как я хорошо знал, полностью владели всеми знаниями и опытом, которые мы приобрели за свою жизнь. Независимо от внешнего вида, мы были зрелыми, опытными. и полностью развиты умственно, и, добавила она, несомненно, банкир и торговец, с их молодым телосложением и энергией, могут достичь гораздо большего, чем в их физически состарившемся состоянии.

Какое-то время я чувствовал, что, возможно, она была права. Но я все еще боялся, что процесс омоложения может продолжаться, что никто не может предсказать, когда он прекратится.

Единственное, что нужно было сделать, это направить всю нашу энергию на поиск средств контроля действия Ювенума, и я вызвал Монтросса и других, которые все стали моложе на десять-пятнадцать лет. Я объяснил свои опасения и необходимость найти какие-то средства для проверки или контроля действия нашего открытия.

В течение нескольких дней эффекты лечения, казалось, прекратились сами по себе, и никаких заметных физических изменений не произошло. Затем, как по волшебству, процесс омоложения возобновился, и через несколько дней Берк и Редфилд стали едва ли старше юношей. Джонсон был простым парнем, в то время как Э. и я, которые были последними, кто проходил курс лечения, и которые приняли гораздо меньше, чем другие, чувствовали и выглядели как восемнадцатилетние юноша и девушка. Берк и Редфилд были вне себя. У них были важные дела, и их отсутствие в офисах уже вызывало беспокойство. Казалось, все смотрели на меня в поисках выхода из своих трудностей, и, безрезультатно, я пытался заставить их понять, что именно они были теми, кто настаивал, когда я предупреждал, и что, более того, я продемонстрировал свою веру в контроль лечения.

Понимая, что никто не узнает банкира или торговца, я предложил им пойти в свои офисы, привести в порядок свои дела, а затем удалиться в свои квартиры, пока у меня не будет возможности продолжить дальнейшие испытания формул, разработанных Монтроссом и мной…"

"Мы все растеряны. Ничто из того, что мы смогли сделать, не останавливает действие Ювенума. Э. и я настолько изменились, что, когда вчера мы пошли в ее офис, чтобы забрать кое-что, что она хотела, ее экономка не узнала нас. Мы все были обязаны покупать одежду для молодых людей. А Берку и Редфилду хуже, чем всем остальным. То ли они получали большее количество Ювенума, чем другие, то ли, как я подозреваю, они тайно лечили себя повторно, то ли Ювенум действует быстрее на пожилых людей, я не знаю. Но вчера, когда после неоднократных звонков по телефону я не получил ответа и отправился к ним домой, я почувствовал, что, должно быть, схожу с ума. Берк превратился в неуклюжего двенадцатилетнего мальчишку, а Редфилд был неузнаваем в пятнадцатилетнем парне. Оба были в бешенстве, оба умоляли меня раздобыть для них подходящую одежду, и оба были неописуемо жалкими объектами для взгляда – простые дети с мозгами, интеллектом, знаниями, мыслями взрослых, опытных мужчин.

Единственным хорошим событием того дня был мой брак с Э. Мы оба чувствовали, что если будем ждать дольше, то ни один священник не женит нас, боясь, что мы несовершеннолетние, но наше счастье, как мы опасаемся, будет недолгим. Теперь мы все знаем, что должно произойти. Мы все знаем, что людская помощь нас не спасет, если не произойдет чуда. Наша агония почти невыносима. Бедная омоложенная собака, которую Монтросс, бедняга, пожертвовал во имя науки, преподала нам наглядный урок, донесла до нас ужасные последствия попытки вмешаться в план Создателя. Существо теперь выглядело как беззубый, слепой щенок, в то время как попугай – неоперившийся, с хриплым голосом и почти голый. Сталкивались ли когда-нибудь люди с подобной судьбой? Если верить свидетельствам наших чувств, мы постепенно, но слишком быстро становимся моложе. Через короткое время, Бог знает когда, мы будем кричать как беспомощные младенцы! Берк и Редфилд уже ковыляют, опираясь на стулья и бормоча непонятные слова. Тайно ночью Э. и мне удалось похитить их из их комнат и привести сюда. Тогда им было по восемь лет. И с помощью угроз, аргументов и их собственным страхом перед неизвестностью мне удалось собрать всех остальных вместе здесь, в моей лаборатории. Всех, кого я упомянул, но Монтросс, Джонсон и еще двое пропали без вести. Что с ними стало, мы не знаем. Возможно, они совершили самоубийство, возможно, они сошли с ума, возможно, они безумно бросились куда глаза глядят, пытаясь избежать неумолимой судьбы, стоящей перед ними…"

"Какой ужас! Я чувствую, что должен сойти с ума. Если бы не Э. я бы покончил с собой. Теперь я знаю, что стало с Монтроссом, Джонсоном и другими. Я нашел записку от Монтросса, в которой говорилось, что они с Джонсоном договорились провести экстремальный тест, предпринять смелые усилия, чтобы предотвратить ужасную судьбу, на которую мы были обречены, попытаться остановить проклятый Ювенум, приняв более сильную дозу, в надежде на шанс, что, как некоторые яды, одно лечение компенсировало бы другое. Я слишком хорошо знаю, что произошло. Это невероятно! Вещь немыслимая, но это правда! Собака два дня назад была слабым щенком, вчера это было слепое, новорожденное, крошечное существо, сегодня оно исчезло! Попугай стал птенцом, вчера в его клетке появилось круглое белое яйцо. Сегодня клетка пуста. Природа обратила жизнь назад! С невероятной скоростью мы и вся жизнь, подвергшиеся ужасному воздествию Ювенумом, движемся назад. Вне всякого сомнения, Монтросс и другие уже исчезли, уже вернулись в эмбриональное состояние, даже к неизвестному, неразгаданному таинственному источнику, из которого исходит вся жизнь. Из всех десяти мы с женой остаемся разумными человеческими существами. Берк и Редфилд – булькающие, воркующие, беспомощные младенцы, чьи потребности занимают все наше время. И мое сердце разрывается каждый раз, когда я смотрю на свою дорогую жену. Она больше не женщина, больше не подающая надежды девушка. Она – тонкий прообраз женственности, возможно, двенадцати лет от роду, но все еще обладает всеми своими женскими инстинктами, всеми своими знаниями в области медицины, всеми мыслями, стремлениями, амбициями, которые были у нее, когда, казалось бы, много веков назад, мы впервые обсуждали вопрос вечной молодости.

Но она мужественно, безропотно перенесла испытание, через которое мы проходим. Она никогда не винила меня, она такая же терпеливая, улыбчивая и жизнерадостная, как обычно, хотя и знает, что осталось всего несколько дней, прежде чем она тоже станет беспомощным младенцем.

И самый кошмар всего этого, самая ужасная деталь всего этого дела заключается в том, что даже в последнюю минуту, несмотря на то, что они кричат, плачут и пускают слюни, как обычные младенцы, Берк, Редфилд и другие обладают интеллектом, мозгами, ощущениями своих зрелых лет. Я понимаю это, и я дрожу от ужаса при виде этого, потому что душевная мука отпечатана на их детских лицах.

Я едва могу заставить себя писать. Редфилд, Берк и другие ушли. Вчера они были здесь, крошечные, краснолицые, беззубые, новорожденные младенцы, а сегодня от их присутствия не осталось и следа. И моя жена! Пока я пишу, та, кто была моей любимой Эльвирой, ползает по полу, в то время как я, последний из десяти, кто поддался воздействию наших проклятых экспериментов, сижу за столом, терзаемый невыносимым страхом, неописуемым ужасом перед судьбой, которую я так бессознательно навлек на свою жизнь, жизнь жены и других. И хотя я пишу это тем же почерком, которым пользовался, когда был взрослым мужчиной, хотя я не почувствовал никаких изменений в своем мозгу, все же я всего лишь юноша, простой юноша, безбородый мальчик, возможно, двенадцати лет. Если бы не Эльвира, если бы я не должен был заботиться о ней до ее последнего момента, я бы последовал примеру Монтросса и Джонсона и ускорил бы свой конец, приняв двойную дозу Ювенума. Но вместо этого я все разрушил. Каждый химикат, каждая формула, все, что связано с этим проклятым делом, было уничтожено. Никогда мир не узнает, как сделать то, что мы сделали, если я смогу предотвратить это. Не должно остаться ничего, что было бы доступно другим. И как только Эльвира уйдет назад, в ту непостижимую даль, откуда приходит вся жизнь, я столкнусь с самой ужасной судьбой из всех. Никто не останется, чтобы заботиться обо мне. Я буду беспомощным младенцем и, я уверен, должен пройти через ретроспективный процесс к забвению, потому что я давно обещал Эльвире, что не покончу с собой, и, я уверен, мне не будет предоставлено утешение в виде голодной смерти, потому что я убежден, что вся эта ужасная кошмарная история – всего лишь возврат к жизни, какой она была у нас, это время было обращено вспять, как это связано с нашим собственным существованием, что если мы пережили опасности детской смертности, ничто не может помешать нам вернуться назад таким же образом, и что, пока я не умер от голода в младенчестве, я не могу надеяться умереть от голода теперь, когда мое младенчество должно повториться, даже несмотря на то, что нет любящих рук, которые заботились бы обо мне.

И произошла еще одна странная вещь. В последнее время я осознаю присутствие существ вокруг меня. Они невидимы, неосязаемы, но я чувствую их близость. Являются ли они духами моих товарищей? Возможно ли, что, выйдя за пределы стадии человеческой формы при рождении, они не смогли вернуться к эмбриональной форме и все еще наполняют атмосферу вокруг меня?..

"Это будут мои последние строки. Моя любимая жена ушла. До самого конца она казалась счастливой. В ее детских глазах, когда я нежно, хотя и неуклюже кормил ее, было выражение удовлетворения, ее детский рот улыбался, и в нем не было той муки, которая искажала детские лица Берка, Редфилда и других. Сегодня утром она исчезла из виду и пропала, и я чувствую, что где-то она наблюдает за мной и ждет меня. Теперь я совершенно смирился со своей судьбой. И впервые я задумался о вещах, помимо наших собственных дел. Интересно, что подумает мир, когда обнаружит, что десять представителей его населения необъяснимым образом растворились в воздухе? Без сомнения, будут проведены расследования, будет вызвана полиция, но только для того, чтобы сделать тайну еще более загадочной. Что они подумают, когда найдут детскую одежду, которая по очереди служила Берку, Редфилду и даже Эльвире? Только я буду без крошечных предметов одежды. Задолго до того, как мое тело станет достаточно маленьким для них, я не смогу одеваться самостоятельно. Я превращусь в младенца в одежде, которая на мне, в самодельных, урезанных вещах, которые я ношу, и, выползая из них голым младенцем, я, вероятно, найду их интересной игрушкой. Странно, но теперь, когда моя судьба так близка, я так спокоен, что вижу весь юмор ситуации. Но я очень сожалею, что после сегодняшнего дня я не смогу записывать свои ощущения. Даже если мой разум останется зрелым, моя детская рука не сможет держать ручку или выводить буквы. Сейчас я ребенок восьми или десяти лет по внешнему виду и физическим характеристикам, и я вынужден сидеть на стопке книг, чтобы писать. С самого утра я осознал, что уменьшаюсь. Я был вынужден добавить две книги к этой стопке. Но прежде чем я не смогу этого сделать, я должен сделать некоторые приготовления. Я положу этот дневник среди детской одежды и других вещей в ящик, недоступный для меня, потому что иначе, в моем инфантильном состоянии, я могу порвать и уничтожить единственную запись, которую я могу оставить о невероятных событиях, которые произошли здесь, в моей лаборатории. Я больше не могу писать. Мой мозг по-прежнему ясен и наполнен мыслями взрослого мужчины, да, даже научная сторона моего сознания не изменилась. Но мне трудно держать ручку, и мои детские пальцы едва могут сформировать символы, которые я хочу написать. И записывать больше нечего. Я искал вечную молодость, и я нашел ее, но такую молодость! Юность, сведенная к энной степени, абсолютная юность невидимого существования, юность внутриутробного, необъяснимого зародыша жизни, возможно…

Дневник заканчивался неразборчивыми каракулями. Дрожа, потрясенный, бледный от напряжения из-за прочитанного, я сидел, уставившись в одну точку, и впервые осознал, что огромная лаборатория погружена в полумрак приближающейся ночи. Затем, со сдавленным криком, я вскочил на ноги. Казалось, что невидимое, неосязаемое присутствие было рядом. Я мог бы поклясться, что пальцы вцепились в мою одежду. С покалыванием в голове, напуганный, как никогда в жизни, я выбежал из комнаты, которую, несмотря на здравый смысл и разум, я был уверен, что все еще занимали пропавшие десять. И я был в еще большем ужасе, когда другая мысль промелькнула у меня в голове. Откуда я знал, что часть ужасного элемента, Ювенума, могла не остаться в лаборатории? Как я мог быть уверен, что случайно не подвергся его воздействию? Как я мог быть уверен, что я тоже не смогу обнаружить, что двигаюсь назад, обреченный в конце концов угаснуть, как задутая свеча? Я решил, что никогда больше не войду в лабораторию. На следующий день я подам в отставку, вернусь к своей прежней работе и какое-то время буду жить в смертельном страхе перед признаками вновь обретенной молодости.

Но судьба вмешалась в мои планы. В ту ночь разразился ужасный пожар в Маккракен Колледж, лаборатория со всем ее содержимым была полностью уничтожена, и по сей день истинное объяснение исчезновения доктора Хендерсона и девяти других так и не было обнародовано.

И мои опасения оказались беспочвенными. Шли месяцы, я не становился моложе, и когда через год после прочтения удивительного дневника доктора Хендерсона моя жена обнаружила несколько седых волос на моих висках, я почувствовал уверенность, что вся опасность того, что я подвергался опасности вечной молодости, миновала.

И поскольку дневник доктора Хендерсона сгорел дотла вместе с остальными его вещами, я боюсь, что яркая память о его содержимом может потускнеть, если я буду медлить дольше, и я решил, что мир узнает правду.

КОНЕЦ

РАДИО-СУПРУГИ

Бенджамин Уитвер

Это был большой коричневый конверт того размера, который обычно используется для рассылки брошюр или каталогов. Тем не менее, послание было зарегистрировано и пришло со специальным курьером в тот же день, сообщила мне моя квартирная хозяйка. Вероятно, это было проявление того детективного инстинкта, который присутствует в большинстве из нас, что задержало мое вскрытие послания до тех пор, пока я тщательно не изучил почерк коим конверт был надписан. Было что-то смутно знакомое в его наклонной точности, но когда я расшифровал почтовый штемпель, "Истпорт, Нью-Йорк", я все еще был в неведении, поскольку не мог припомнить, чтобы когда-либо слышал об этом месте раньше. Однако, когда я перевернул пакет, мое приятное покалывание в предвкушения резко остыло. Вдоль откидного клапана тянулся зловещий ряд черных клякс сургуча, которые, казалось, смотрели на меня со злобным предчувствием. При ближайшем рассмотрении я заметил, что на каждой печати сохранился отпечаток герба, тоже неуловимо знакомого.

Со странным ощущением дурного предчувствия я бросил послание на стол. Странно, какое зловещее значение несколько капель воска могут придать обычному конверту. Я намеренно переоделся в смокинг и тапочки, хорошо развел огонь и закурил трубку, прежде чем, наконец, сорвать печати.

Там было много машинописных листов, начинавшихся в форме письма:

"Вестервельт-авеню, 54, Истпорт, Нью-Йорк, 15 февраля.

Дорогой кузен Джордж:

Теперь, когда вы узнали меня, посмотрев на мою подпись на последней странице (что я только что сделал), вы, без сомнения, удивитесь поводу для этого довольно многословного письма от человека, столь долго хранившего молчание, как я. Дело в том, что вы единственный родственник мужского пола, с которым я могу общаться в настоящее время. Мой племянник Ральф – первый помощник капитана грузового судна где-то в Карибском море, а об Альфреде Хаттоне, двоюродном брате вашей матери, ничего не было слышно с тех пор, как он почти год назад приступил к колонизации Новой Гвинеи.

Я должен сделать все, что в моих силах, чтобы помешать бестолковой столичной полиции обвинить Говарда Марсдена в моем исчезновении. Не потребовалось бы большого напряжения воображения, чтобы сделать это, и если бы государство потребовало жизнь Марсдена в качестве расплаты за мою собственную, тогда моя тщательно спланированная месть была бы полностью сорвана. Я обрабатывал деревенского почтмейстера в течение нескольких недель, с тех пор как этот план начал определенным образом формироваться в моем сознании. Я отправлю это письмо по почте в три часа сегодня днем, потому что я заметил, что в этот час почтовый отдел магазина обычно пуст. Я спрошу его, верны ли его часы, таким образом зафиксировав время в его уме. Пожалуйста, запомните эти моменты. Затем я зарегистрирую это письмо, позаботившись о том, чтобы показать необычную коллекцию печатей на обороте. Я сумею также сообщить ему, что я проштамповал печати своим кольцом и покажу ему герб, подробно объяснив его значение. Эти деревенские жители – очень любопытный народ. Вернувшись домой, я брошу это самое кольцо в чернильницу, которая стоит на моем столе. Наконец, я предложу моему другу почтмейстеру пятидесятидолларовую купюру в качестве оплаты за регистрацию. Саму регистрационную карточку вы найдете в ленте моей коричневой шляпы, которую я положу в стенной сейф своего кабинета.

По мере ознакомления с письмом вы будите удивляться все больше и больше, без сомнения, спрашивая себя, является ли это письмо плодом сумасшедшего или мошенника. Прежде чем вы закончите его читать, вы, вероятно, будете уверены, что оба предположения верны. Это не имеет большого значения, поскольку я, по крайней мере, твердо установлю тот факт, что это письмо было отправлено никем другим, кроме меня. Что касается остального, Говард Марсден подтвердит то, что последует далее.

Начнем с самого начала. Как вы знаете, или, возможно, совершенно не знаете, поскольку я подзабыл, что в последнее время мы переписывались крайне редко, пять лет назад я сопровождал экспедицию Роджерса в Афганистан. Нас официально зарегистрировали как геологическую миссию, но на самом деле мы искали радий, помимо прочего. Когда я уезжал, я был практически помолвлен с Венецией Поттер, дальней родственницей Лонг-Айлендских Поттеров, о которых вы, возможно, слышали. Я говорю "практически" помолвлен, потому что результатом этой экспедиции было обеспечение меня положением, необходимым для официальной просьбы ее руки. Как я уже сказал, это было почти пять лет назад.

Через четыре месяца после моего отъезда ее письма перестали приходить, а мои были возвращены мне нераспечатанными. Два месяца спустя я получил новость о ее помолвке с Говардом Марсденом. Получил его там, в Афганистане, когда вернулся на побережье за припасами. Мы пропустим события следующего года, в течение которого я оставался в экспедиции. Мы добились успеха. Я вернулся.

Потом я узнал, где жили Марсдены, здесь, в Истпорте. В прежние времена я встречался с Марсденом раз или два, но в то время уделял ему мало внимания. Он казался всего лишь одним из богатых бездельников, имел приличный доход от отцовского поместья и интересовался джентльменским фермерством – чистокровным скотом и всем подобным. Я решил, что пока бесполезно копаться в мертвом пепле, по крайней мере до тех пор, пока я не смогу определить свое место на земле, так сказать. Тем временем мне предстояло провести свои исследования, теорию, которую я разработал как своего рода ответный ход, чтобы заполнить ту ужасную пустоту от потери Венеции – там, на краю света. Бесчисленные бессонные ночи я провел в лихорадочных попытках погрузиться в научные размышления. Наконец-то я поверил, что нашел ключ к выводам, которые до сих пор полностью упускались целеустремленными искателями. Я решил основать свою лабораторию здесь, в Истпорте, возможно, посвятив все свободные часы разгадке тайны моего внезапного прозрения. С двухлетней бородой и загорелым лицом мало кто узнал бы меня под моим настоящим именем, и ни один в моей новой принятой роли "профессора Уолтерса".

Так получилось, что я арендовал старый дом менее чем в полумиле от претенциозной фермы Марсдена. Я превратил весь первый этаж в лабораторию, живя в уединении на верхнем этаже. Я привык заботиться о себе сам, и природа моего эксперимента была такова, что я понимал, что нет необходимости чтобы вокруг меня были любопытные слуги. Действительно, оказалось, что эксперимент имеет такое международное значение, потому я не испытываю никаких угрызений совести, используя его в своих собственных эгоистичных целях. Это могло бы быть благом для человечества, но его возможности для зла в руках любого индивидуума или группы настолько велики, что делают его самым опасным для благополучия человеческого рода на этом маленьком земном шаре.

Однажды, примерно через три месяца после того, как я поселился в Истпорте, у меня был посетитель. Это был Марсден. Его привлек вид моего произведения, антенны, только что законченного. По его собственному признанию, он был ярым радиолюбителем, как их, кажется, называют в народе, и провел большую часть дня, хвастаясь станциями, которые он записал с помощью своего радиоприемника последней модели. Помимо моих смутных подозрений о его причастности к потере моей любимой Венеции, я должен признать, что тогда я испытывал к нему неопределимое отвращение. В нем было что-то неуловимо нездоровое, особенно близко посаженные глаза, которые отталкивали меня. И все же, хотя в то время у меня не было никакого плана на уме, тем не менее я встречал его самым гостеприимным образом, ибо уже тогда я почувствовал, что в недалеком будущем мне, возможно, придется использовать это знакомство в своих интересах.

За этим первым визитом последовали другие, и мы обсудили радио со всех сторон, поскольку этот человек обладал более чем поверхностными техническими знаниями по этому предмету и стремился узнать больше. Наконец, однажды я уступил его настояниям осмотреть его аппаратуру и согласился поужинать у него дома следующим вечером. К этому времени я чувствовал себя в безопасности в своей новой личности, и хотя я страшился момента, когда мне действительно придется снова встретиться лицом к лицу со своей потерянной любовью, все же я жаждал сладкой боли от этого с такой силой, которую такой закоренелый холостяк, как вы, никогда не поймет. Но довольно об этом. Я прибыл к Марсденам на следующий вечер и был должным образом представлен хозяйке как Томас Уолтерс. Несмотря на мои репетиции встречи, я почувствовал, как меня захлестнула волна головокружения, когда по прошествии почти пяти лет я сжал эту маленькую белую ручку в своей, потому что она была, если это возможно, прекраснее, чем когда-либо. Когда мое зрение прояснилось, я заметил, что ее глаза расширились, когда встретились с моими. Я понял, что мое смущение было более очевидным, чем я себе представлял, и сумел пробормотать что-то о моем якобы слабом сердце, гораздо более мрачная шутка, чем я думал. Отчаянно я подкреплял себя воспоминаниями о тех бесплодных днях в Афганистане, где я становился от нее все дальше и дальше, бессильный поднять руку для спасения моего разбитого сердца.

Мы вежливо болтали на протяжении всей этой бесконечной трапезы, ни один кусочек которой не вызвал ни малейшего восхищения на моем пересохшем языке. Наконец стулья были отодвинуты, и мой хозяин извинился и вышел, чтобы принести несколько недавно приобретенных им приборов, относительно которых он заявил, что хотел бы услышать мое бесценное мнение.

Не успел он выйти из комнаты, как вежливая улыбка сползла с лица Венеции, как сброшенная маска.

– Дик, – вскрикнула она, – что ты здесь делаешь?

Это было доказательством того, что она уже давно догадалась, кем я был на самом деле. Однако я быстро собрался с духом и позволил своей внутренней горечи вырваться наружу.

– Если бы я был уверен, что вы узнаете меня, миссис Марсден, я бы ни за что не стал навязывать вам свое нежелательное присутствие, могу вас заверить.

Она прикусила губы, и ее голова рывком поднялась. Затем ее рот снова смягчился, когда ее большие глаза посмотрели на меня.

– Да, но почему… – Она замолчала при звуке приближающихся шагов. Внезапно она наклонилась вперед. – Встретимся в сосновой роще завтра днем, в четыре часа, – выдохнула она и затем вошел ее муж.

Остаток вечера я был вынужден слушать страстную речь Марсдена о мнимом устранителе статического электричества, который был навязан ему во время его последней поездки в город. Машинально я отвечал или хмыкал притворяясь внимательным слушателем, когда пауза в его бесконечном монологе предупреждала меня, что от меня ожидают какого-то ответа, но мой пульс подпрыгивал от ликования из-за мимолетной надежды, которую зажгли эти несколько слов от моей потерянной Венеции. Я не мог себе представить, почему предложение преодолеть многолетнюю пропасть исходило от нее по доброй воле, и все же мне было достаточно того, что она вспомнила и пожелала меня видеть. Меня не волновало почему.

На следующий день я приехал почти на час раньше, потому что в это время не мог ни спать, ни работать. Я не буду утомлять вас подробностями этой встречи, даже если бы я был волен раскрыть такие интимные подробности. Достаточно сказать, что после того, как предварительные сомнения и недоразумения были устранены, а это был не такой простой процесс, как, по-видимому, следует из моего синопсиса, могу вас заверить, я стал жертвой самого хитроумного и абсолютно коварного заговора. В целом это напоминает один из ранних киносценариев.

Вы помните, я говорил о Венеции как о родственнице Лонг-Айлендских Поттеров, ветви семьи, высоко оцененной в социальном статусе? Вы также помните, что до того, как я предпринял ту экспедицию, я никогда не был особенно уверен, откуда будут покрываться мои расходы на следующий год и в каком объеме, если вы понимаете, что я имею в виду. Примерно в то время, когда я готовился к этой экспедиции, которая, как я надеялся, сделает меня финансово и научно независимым, эта богатая ветвь семьи всерьез взялась за мою дорогую Венецию, пригласив ее пожить с ними тем летом. Сейчас я вспоминаю слишком поздно, что даже во время того смятения ума, вызванного волнением расставания с моим любимым человеком, в сочетании с лихорадочными приготовлениями к отъезду, холодные облака осуждения исходили от сторонящихся меня Поттеров. Они не пытались скрыть свое неодобрение моей скромной персоны и моих перспектив, но в своей слепоте я никогда не связывал их напрямую с тем, что последовало за этим.

Короче говоря, это была старая история об изобретательном молодом человеке из низов, хорошей паре, которому помогали покровители бедной родственницы. Разборчивый Марсден, естественно, влюбился в Венецию и, к своему великому удивлению и огорчению, был решительно отвергнут ею. Никогда прежде ему не отказывали ни в чем, чего он действительно хотел в своей комфортабельно устроенной жизни, и теперь он страстно желал обладать ею. Соответственно, моей любимой было показано письмо, подделанное с таким дьявольским мастерством, что его почти нельзя было отличить от моей собственной руки. Это было сделано для того, чтобы очернить меня связью с другой женщиной в период, совпадающий с тем временем, когда я так пылко ухаживал за моей дорогой.

Она отказалась верить документу и отправила мне подробное изложение всего произошедшего. Объяснив себе мое молчание необходимостью держаться на расстоянии, она продолжала писать мне больше месяца. Когда по прошествии почти трех долгих месяцев ответа не последовало, она, наконец, выдвинула наспех составленное требование, которого ее убедило придерживаться совместное давление Марсдена и ее семьи, пробившее броню ее разбитого сердца. Тогда-то я и получил объявление о помолвке, единственное сообщение, которому ее бдительная семья позволила избежать их шпионской сети.

По мере того, как перед моим мысленным взором разворачивалась эта история, мое сердце колотилось от чередующихся волн восторга и черной ярости в сторону вероломного Марсдена. Из-за эгоистичного двуличия он лишил нас обоих пяти лет счастья, потому что я вынудил мою любимую признаться, что она никогда его не любила, а теперь презирает его как обычного вора. Однако мой краткий миг безумной радости был резко прерван, когда я пришел, чтобы заставить ее расстаться с этой эгоистичной свиньей. После некоторых возражений она призналась, что он был наркоманом. Она сказала, что он отчаянно боролся за то, чтобы избавиться от этой привычки с тех пор, как они поженились, потому что его ревнивая любовь к ней была единственным оставшимся оружием, с помощью которого он мог бороться со своим глубоко укоренившимся пороком. Лишенный своего единственного мотива, моя дорогая искренне заверила меня, что пройдет всего несколько коротких лет, прежде чем белые порошки закончат еще одну жизнь. Я мог видеть в подобном событии лишь уравновешивание уже перерасходованного счета и сказал об этом недвусмысленно. Она не упрекнула меня, просто терпеливо объяснила с милой, печальной покорностью, что в настоящее время она сама несет ответственность за его жизнь. Что, хотя она и не могла любить и почитать его, как обещала, все же она была обязана прилепиться к нему в этот его худший час. И вот мы оставили это на время, наше будущее было туманно, но без запертой двери, которая могла бы отгородить нас от настоящего.

Мы встречались почти ежедневно, если только не вмешивалась деятельность Марсдена. В те времена я был подобен разъяренному зверю, неспособному работать, охваченному яростной ненавистью к хитрому вору, который украл мою любовь, когда я был далеко. Я не мог поколебать ее решимость уговаривая прекратить этот брак без любви, даже несмотря на то, что теперь она ненавидела мужа, которого когда-то терпела. Но, несмотря на неопределенность нашего будущего, моя работа продвигалась как никогда раньше. Теперь мои дни были больше, чем просто череда свиданий, ибо каждое из них было увенчано сиянием тех нескольких мгновений украдкой проведенных с моей дорогой Венецией.

Наступил день моего первого полного успеха. Несколькими неделями ранее мне наконец удалось передать по радио маленький деревянный шарик. Возможно, мне следует сказать, что я "растворил" его в его вибрациях, поскольку только в этот поздний день я смог материализовать или "принять" его после того, как он было "отправлен". Я вижу, вы начинаете и снова перечитываете это последнее предложение. Я имею в виду именно то, что говорю, и Марсден подтвердит мои слова, поскольку, как вы увидите, он был свидетелем этого и других подобных экспериментов здесь, в моей лаборатории. Я объяснил ему столько, сколько хотел, чтобы он знал об этом процессе, на самом деле, ровно столько, чтобы он поверил, что небольшое интенсивное исследование и экспериментирование с его стороны сделают его хозяином моего секрета. Но он совершенно не осведомлен о самом важном элементе, а также о способе его использования.

Да, после многих лет изучения и прерываемых экспериментальных исследований я смог, наконец, разложить без помощи тепла твердый объект на его фундаментальные вибрации, передать эти вибрации в эфир в форме так называемых "радиоволн", которые я затем привлек и сконденсировал в своем принимающем аппарате, медленно ослабляя их короткую изломанную частоту колебаний, пока, наконец, не было сложено однородное целое, идентичное по очертаниям и перемещению – совершенно невредимое после своего пространственного перемещения!

Мой успех в этом, мечта моей жизни, был прямым результатом наших открытий во время той горькой экспедиции в Афганистан. Всю свою жизнь я интересовался изучением вибраций, но не добился никаких поразительных успехов или оправданий больших ожиданий от них, пока мы не наткнулись на это странное месторождение минералов во время поездки, которая в остальном была для меня неудачной. Именно тогда я понял, что радиоактивный нитон может решить мою доселе непреодолимую трудность в передаче материальных колебаний по электронным волнам. Мои последующие эксперименты, хотя и были успешными до такой степени, что я открыл несколько совершенно новых принципов резонансных гармоник, а также абсолютное опровержение квантовой теории излучения, были далеки от моей желанной цели. В то время я внедрил как гелий, так и уран в свои усовершенствованные катодные проекторы, и только после того, как я добился более благоприятной комбинации с торием, я начал получать обнадеживающие результаты. Мой окончательный успех пришел с заменой урана актинием и добавлением полония, плюс более тонкой регулировкой, которую я смог произвести в вихрях моих трех модифицированных катушек Теслы, возможностей которых я сначала недооценил. Затем я получил возможность фильтровать свои резонансные волны с частотой звука с помощью моих "электронных излучающих лучей", как я их назвал, с успехом, который я вскоре опишу.

Конечно, все это для вас не яснее страницы санскрита, и я не стараюсь, чтобы было иначе. Как я уже говорил, такая тайна слишком могущественна, чтобы ее можно было раскрыть миру таких деликатно уравновешенных наций, чьи челюсти все еще окровавлены от недавней войны. Не нужно никаких моих объяснений, чтобы представить себе страшные возможности для зла в применении этого великого открытия. Оно уйдет со мной, чтобы вернуться как-нибудь в будущем, в более просвещенное время после того, как другой столь же целеустремленный исследователь докопается до него. Именно эта последняя мысль заставила меня отказаться от тех подробностей, которые у меня есть. Я искренне надеюсь, что вы позволите введенному в заблуждение Марсдену прочитать предыдущий абзац. В нем он отметит ссылку на элемент, о котором я не упоминал ему раньше, и позволит ему получить определенные обнадеживающие результаты, обнадеживающие, но не более чем к дальнейшим усилиям, к более отчаянным попыткам. Но я отвлекся.

С моим успехом на неодушевленных предметах я с еще большим энтузиазмом погрузился в свою работу. Я бы потерял всякое представление о времени, если бы не мое ежедневное свидание с Венецией. Ее вера в меня была тем тоником, который подстегивал меня к дальнейшим усилиям после того, как каждая серия тщательно проведенных экспериментов заканчивалась неудачей. Только знание того, что она ждала меня, поддерживало меня в те мрачные моменты депрессии, с которыми должен столкнуться каждый, кто стремится в царство неизвестного.

Затем наступила ночь на 28 ноября, Великая Ночь. После бесчисленных неудач мне наконец удалось передать живую морскую свинку через эфир и "принять" ее, живую и невредимую, в моей лаборатории.

Подумайте об этом! Поворот переключателя, и живая, дышащая морская свинка медленно растворилась у меня на глазах и исчезла через пару проводов к моей антенне, откуда она была передана в виде набора волн в эфире на приемный аппарат, чтобы там снова перевоплотиться в живой организм, живой и дышащий, невредимый после своего необыкновенного путешествия! В ту ночь я вышел на открытое место и шел до тех пор, пока рассвет внезапно не поразил серый мир моим самозабвенным восторгом, ибо я был Королем Вселенной, Творцом Чудес.

Тогда-то мой великий план и начал обретать форму. С удвоенной энергией я приступил к строительству гигантского передатчика. Через определенные промежутки времени я "передавал" бездомных кошек и собак всех видов, заполнив несколько книг заметками, в которых я подробно описывал различные состояния моих подопытных перед передачей. Неизменно их состояние после "приема" в приемной трубе было превосходным. В некоторых случаях, действительно, незначительные недомогания полностью исчезали во время их короткого прохождения через эфир. Какое исследование для медицинской науки!

Я, конечно, давным-давно рассказал Венеции о предмете моих исследований, но никогда не приводил ее в свою лабораторию по соображениям благоразумия. Однако однажды днем я заманил ее внутрь под прикрытием сильного ливня. После того, как я согрел ее чашкой чая, на ее изумленных глазах я передал старую кошку, которая страдала чем-то вроде ревматизма или паралича задних лап. Когда ее фигура начала вновь появляться в прозрачной приемной трубке, моя дорогая ахнула от благоговейного изумления. Однако она совершенно потеряла дар речи, когда я выключил ток и освободил животное из его кристаллической тюрьмы. И неудивительно, ведь кошка резвилась, как молодой котенок, и все следы ее прежней болезни полностью исчезли! Впечатление, произведенное на Венецию, было всем, на что я надеялся, и когда я, наконец, вывел ее в сумерки, я почувствовал, как ее быстрые, полные восхищения взгляды скользили по мне, как благоговение застенчивого неофита перед первосвященником.

Для заключительного акта была назначена дата. Я буквально с головой ушел в завершение своего улучшенного прибора. Большое количество некоторых необходимых минералов вызвало у меня неожиданную задержку. Это я заполнил демонстрациями в присутствии Марсдена, которого я поощрял как коллегу-радиолюбителя, и тут с моей стороны проявились неожиданные актерские способности. Было так трудно удержать мои пальцы подальше от его горла! Я притворился, что объясняю ему важные факты моего великого секрета, и обучил его механическому управлению приборами. Я также признался ему, что моим самым большим желанием было продемонстрировать свой принцип на человеке, и, как все великие научные исследователи, предложил себя в качестве объекта для опыта. Венеция решительно выступала против этого предложения до демонстрации на больной кошке и даже сейчас относилась к этому предложению с тревогой. И все же я настаивал на том, что, если не применять это к людям, вся моя работа пойдет насмарку, и в конце концов мне удалось в значительной степени успокоить ее страхи.

Наконец-то я был готов. Я рассказывал моей дорогой, как невозможно передать что-либо металлическое по самой природе встречных пересекающихся лучей. Я жаловался на тот факт, что из-за мягкости моих зубов с детства мой рот представляет собой одну массу металлических пломб и коронок, что лишает меня возможности проверить эффективность труда моей жизни. Как я и надеялся, она сама вызвалась стать объектом великого эксперимента, потому что ее белые зубы пока не нуждались в пломбах. Я возразил и отказался выслушать это предложение, позволив расположить себя к ней только после нескольких дней серьезных споров с ее стороны. Мы не должны говорить Марсдену, потому что нет никаких сомнений в том, что его фанатичная любовь к ней откажется принять подобное действие.

Сегодня вечером это должно было свершиться. Другого пути нет, потому что ее проклятый муж, похоже, не продвигается ни в том, ни в другом направлении. Он будет ничем иным, как зарытым в грунт якорем до конца ее дней, в то время как я… я люблю ее. Какое еще оправдание нужно предложить?

Но вернемся к фактам. В восемь часов этот пропитанный наркотиками похититель любви придет, чтобы совершить церемонию моей передачи через эфир. Я встречу его с пропитанной хлороформом тряпкой. Позже он проснется и обнаружит, что у него действительно заткнут рот, а руки и ноги крепко прикованы к стене в темном углу моей лаборатории. Эти кандалы состоят из арматуры на полюсах больших электромагнитов, которые я встроил в стены. В 10:30 переключатель времени отключит ток, освободив негодяя, ибо, прежде всего, он должен жить. Я раздумывал, не послать ли сообщение его шоферу, чтобы он заехал за ним сюда в назначенный час. Я решил скорее положиться на механическую точность, чем допустить, чтобы мой план потерпел неудачу из-за какого-то человеческого каприза.

В девять часов Венеция приезжает на великий эксперимент. Марсден сказал ей, что по моему предложению он останется в городе на ночь, чтобы в случае, если я не смогу материализоваться после того, как меня "передали", его нельзя было задерживать в связи с моим исчезновением. Она не знает, что мне удалили зубы, и я почти месяц пользуюсь индийскими резиновыми пластинами. К тому времени, как она прибудет, действие хлороформа на моего потенциального помощника полностью пройдет, и у меня будет достаточно времени, чтобы должным образом представиться ему и объяснить программу вечера, которая была так тщательно составлена в его интересах.

Тогда он получит мучительное удовольствие наблюдать, как его любимая жена растворяется в ничто! Вскоре после этого он станет свидетелем того, как тот же процесс повторится на мне, ибо я так приспособил аппарат, что мне не нужна никакая посторонняя помощь, кроме часов, чтобы привести механизм в действие! Затем, в назначенный час, ток отключат, и обезумевший негодяй бросится к дальнему выключателю, управляющему приемным устройством. Когда он опустит металлические стержни в их разъемные гнезда, произойдет ослепительная вспышка, и вот – аппарат исчезнет в облаке кристаллических частиц! Тайна вернулась туда, откуда она пришла!

Тогда наступит тот лично подготовленный ад для моего подлого фальсификатора. Как я уже говорил вам, он считает, что владеет достаточными знаниями деталей моего секрета, чтобы реконструировать аппарат и повторить мой успех. Дополнительные детали этого письма вселят в него идиотскую уверенность, которая будет вести его все дальше и дальше через частично успешные попытки. Я знаю, что независимо от того, сочувствуете вы моим действиям или нет (а я уверен, что нет, потому что вы никогда этого не делали), ваше чувство справедливости заставит вас показать это письмо соответствующим властям, чтобы предотвратить фатальную ошибку.

Тем временем этот жалкий подлец будет вне себя от осознания того, что, наконец, любовник, которого он так долго обманывал в отношении своей любимой, теперь с ней, наедине, куда он, ее законный муж, никогда не сможет последовать. И мы будем вместе, неизменные, ожидая того дня, когда какой-нибудь другой просвещенный смертный разгадает загадку Природы, когда мы снова примем наши земные формы, не смущаемые другими эгоистичными человекообразными существами.

Прощайте, Бромли Крэнстон."

Нечего и говорить, что я тут же поспешил в Истпорт. Но в моей поездке не было необходимости. Я нашел Гарольда Марсдена в частном санатории для безнадежно умалишенных. Там весь день и до поздней ночи, насколько ему позволяют опиаты, его можно найти сидящим перед радиоприемником с наушниками, прикрепленными к голове, и слушающим. Его заявления, методично записанные главой заведения, дико соответствовали пророчествам моего странного письма. Теперь он слушает отрывочные сообщения от тех двоих, которых он видел выброшенными в эфир, утверждал он.

И они исчезли, совершенно. Я нашел большое кольцо с печатью в чернильнице на столе. Также талон за лентой шляпы, которая была помещена в незапертый стенной сейф. Почтмейстер запомнил печати на письме, отправленном моим двоюродным братом, и приблизительное время, когда он его получил. Я почувствовал, что мой собственный разум колеблется.

Вот почему, каким бы фантастическим ни было все это дело, я все еще не могу вынести звук ни одного из этих громкоговорителей радиоприемников. Именно когда возникает этот нечленораздельный звук, который они называют "статикой", когда фрагменты слов и предложений, кажется, мучительно пытаются проникнуть во враждебную среду… я представляю эту сгорбленную фигуру с ее паучьими наушниками… слушающую. Слушающую. Для чего?

КОНЕЦ

ХИМИЧЕСКИЙ МАГНИТ

Виктор Таддеус

Теперь, когда Ширманхевер мертв, а ученые всего мира стремятся заново открыть секрет необыкновенного химического магнита, который принес ему богатство и славу, вполне уместно, что я, который был его лучшим другом, должен рассказать общественности то немногое, что я знаю о его жизни, его чудесном изобретении и о его ужасном конце.

Несчастная любовь превратила великодушного энтузиаста в хладнокровного ученого, который подчинил все эмоции работе своего интеллекта.

Ширманхевер говорил мало, и если у него и были какие-то мечты, помимо тех, что касались завоевания ненавистного мира материализма, который в своем жадном стремлении к материальному процветанию омрачал его жизнь, никто никогда о них не узнает. Из всех гениальных людей, которых я знал, Ширманхевер был наименее скрытным в отношении своих собственных идей. Казалось, он не питал никаких подозрений, что его идеи могут быть присвоены другими ради собственной выгоды. Или, возможно, огромные трудности, стоящие на пути к достижению цели, заставили его просто презирать способность других преуспевать там, где он мог потерпеть неудачу. С другой стороны, возможно, с другими он разговаривал гораздо менее свободно, чем со мной. В том, что Ширманхевер любил меня своим странным, безличным образом, я не могу сомневаться – я называю себя его лучшим другом, потому что знаю, что у него не было другого друга.

Впервые я встретил Ширманхевера, когда он жил в полуразрушенном домике на пляже к северу от Нью-Йорка. Однажды в городе его представил мне общий знакомый, и что-то в его чертах лица, я думаю, это, должно быть, был блеск его глаз, сразу же привлекло мой интерес. В то время ему было около тридцати пяти, высокий и худой, с темными густыми волосами, которые низко падали на лоб и спадали на шею. На нем было поношенное легкое пальто, и выглядел он в целом неопрятно. Тем не менее, он обладал поразительной индивидуальностью. Чувствовалось, что его хрупкое, истощенное тело было перенапряжено разумом. Казалось, он горел идеями, хотя говорил мало. Мне начал нравиться Ширманхевер, и после моего первого визита я приходил снова так часто, как только мог, не пытаясь, как мне казалось, злоупотреблять его гостеприимством. И в свете последующих событий мои визиты в его хижину на том удивительном пляже вызвали особенно яркие воспоминания.

Это был удивительный пляж. Он представлял собой последний небольшой участок побережья рядом с великой метрополией, который устоял против вторжения летних орд отдыхающих. Хижина располагалась среди невысокой гряды песчаных дюн, отделяющих океан от внутренних вод. Между дюнами и заливом тянулась длинная узкая коса болота. Именно из-за того, что почва здесь была очень болотистой, и ее нужно было осушить и засыпать, прежде чем можно было построить какое-либо здание, этот участок пляжа остался незастроенным; по обе стороны от него, на расстоянии двух миль, находились большие прибрежные курорты. Пляж, заваленный огромными бревнами, упаковочными ящиками, банками, бутылками и прочим хламом, выброшенным приливами, представлял собой удивительно дикий и беспорядочный вид. Ночью в обоих направлениях миллион огней прочерчивали далекую береговую линию; на юго-западе, в ясную погоду, можно было увидеть более слабое мерцание набережной Кони-Айленд, за Рокуэйзом.

Здесь Ширманхевер жил круглый год. Обветшалый на вид, внутри домик был довольно уютным. Каменная печь согревала его в самые холодные дни, а дрова ничего не стоили Ширманхверу, так как они лежали у самого порога его дома на пляже в неисчерпаемых запасах, а дюны сдерживали сильные морские бризы. Каждую неделю он покупал свои запасы на рыбацком рынке на другом берегу залива.

Но во время моего первого визита в это уединенное место мне стало любопытно узнать, как он решил проблему воды. Казалось достаточно неудобно тащиться на такое расстояние за продуктами, но как ему удавалось иметь под рукой столько воды? В хижине был достаточный запас воды не только для питья и приготовления пищи, но и для мытья. Я был очень заинтересован общением с Ширманхевером и осмотром оборудования той части дома, которая была отгорожена от остальной части и которую он называл своей лабораторией, чтобы понять тайну о его запасе пресной воды, как только я оказался один в поезде, возвращающемся в город, я поймал себя на размышлениях об этом. Был ли у Ширманхевера колодец? Я отверг это предположение как абсурдное, поскольку вода из любого колодца, вырытого в этих песчаных дюнах, наверняка была бы совершенно непригодна для питья. Но где он ее берет? Внезапно я вспомнил, что такая же проблема, должно быть, существовала у старого отшельника, который был предыдущим обитателем хижины. Это убедило меня в том, что каким бы ни было решение проблемы, оно не может быть волшебным.

И все же я был озадачен, особенно когда во время моего следующего визита я заметил, что Ширманхевер, который случайно оказался на материке, когда я приехал, чтобы пополнить запасы, не забирал с собой ничего, кроме провизии. Позже, в купе, я упомянул ему о проблеме с водой.

– Да, вода была старой проблемой Мартина, – сказал Ширманхевер. – Это была главная причина его отъезда отсюда. Конечно, – добавил он после минутной паузы, – у меня больше нет этой проблемы.

Последние несколько слов он произнес охотно, и выражение его лица усилило мой интерес.

– Как это? – Я спросил. – Ты нашел место поближе, чтобы добывать ее?

– Я этого не умею, – ответил он. – Я её делаю.

– О! – воскликнул я, смеясь над собственной глупостью. – Конечно! Ты перегоняешь её.

Ширманхевер снова улыбнулся.

– Нет, – сказал он, – я не перегоняю его. Но я делаю ее похожим способом.

Он встал, чтобы открыть печку и подбросить еще полено. Снаружи дул сильный сырой ветер, сотрясая створки одного из маленьких окон. Даже если мы не могли этого видеть, мы чувствовали то огромное пространство близлежащего океана, над которым бушевал шторм. И я спросил:

– Вы делаете её из океанской воды?

– Да, из океанской воды, – ответил он.

Тогда он больше ничего не сказал. Впоследствии, когда в ходе наших общих бесед я получил представление о характере его исследований, он был менее сдержан. Тогда я понял, что он очень глубоко изучил природу химических реакций, особенно растворимости. У него был такой склад ума, который всегда смотрит на вещи с точки зрения воображения, который никогда не позволяет воображению заглушаться техническими и математическими деталями. Он смог получить реальную картину молекулярных процессов, и по этой причине он смог сделать свои потрясающие открытия.

Однажды, отдернув занавеску в своей лаборатории, он взял мензурку, наполнил ее водой и попросил меня бросить в нее немного поваренной соли. Когда я это сделал, он сказал:

– Это не составило большого труда, не так ли? Но сколько хлопот, чтобы вернуть эту соль обратно – я имею в виду выпаривание. Должен быть более простой способ, не так ли?

Я ответил, что, по-моему, так и должно быть. Теперь Ширманхевер положил на скамью чистый лист белой бумаги. На бумагу он насыпал горсть песка, который подобрал на улице. С песком он смешал несколько щепоток железных опилок.

– Итак, – спросил он, – вы знаете какой-нибудь простой способ вернуть эти примеси обратно?

– Ну, – сказал я, – если бы у вас был магнит…

– Вот именно!

Он достал магнит и вытащил опилки из песка, соскребая их с магнита в небольшую отдельную кучку. Затем он посмотрел на меня.

– С помощью моего процесса я могу извлекать соли из воды так же легко, как этот магнит извлекает железные опилки из песка. Можно сказать, я изобрел химический магнит.

Он улыбнулся и добавил:

– Конечно, это неточный способ объяснить процесс, но это дает воображению пищу для размышлений, а это главное. То, что я изобрел – это способ извлечения солей из воды без необходимости расходовать какую-либо энергию. Нет тепла под котлами, нет электрического тока. Вот так просто, – он щелкнул пальцами. – А почему это не должно быть легко? При растворении большинства солей в воде происходит очень незначительное изменение энергии. На самом деле, изменение энергии обычно идет на пользу, вода немного охлаждается добавлением соли, так что энергия должна выделяться, а не поглощаться, когда вы получаете соль обратно и это так и есть.

Он взглянул в угол своей лаборатории, где стояло странное устройство, похожее на шкаф, с трубами, ведущими внутрь и наружу, очевидно, кожух вокруг какого-то скрытого устройства.

– Хочешь посмотреть, как это работает? – спросил он.

Я кивнул. Я уже замечал этот уголок лаборатории раньше и едва догадывался о его значении. Но это был первый раз, когда Ширманхевер предоставил какую-либо информацию об этом. Теперь он набрал полное ведро морской воды и вылил ее в большую воронку, которая торчала вверх из деревянной подставки. Когда вся вода исчезла внутри, он подошел к передней части корпуса и повернул клапан. Мгновение спустя ведро, которое он поставил на пол, начало наполняться. Ширманхевер, подняв ведро так, чтобы вода бесшумно стекала по бортику, жестом велел мне прислушаться. Я услышал внутри аппарата мягкий, непрерывный звук, похожий на тот, который могли бы издавать крошечные частицы чего-то, соскальзывающие по желобу. Когда поток воды прекратился, ведро было почти полным, Ширманхевер поднес его к моим губам – это была самая свежая чистая вода, которую я когда-либо пробовал. В тот же момент он дал мне осмотреть миниатюрный контейнер, который он извлек из недр своего аппарата – его дно было покрыто несколькими дюймами беловатой соли.

– Теперь, – сказал он, высыпая содержимое маленького контейнера в ведро с пресной водой, – вы снова видите перед собой ведро с морской водой.

Весь процесс занял так мало времени, едва ли больше пары минут, и работа агрегата была настолько бесшумной, что изнутри машины не доносилось ни звука, кроме легкого шороха, производимого оседающей солью, что я мог только стоять пораженный.

– Вы хотите сказать, – воскликнул я, – что та вода, которую я выпил, – и я посмотрел на то, что осталось в ковше, – была морской водой и что та соль, которую вы мне показали…

– Так и было, – ответил Сехирманхевер. – Та же самая морская вода. Мой прибор здесь, – он постучал по деревянному корпусу, – просто разделил его на два компонента – чистую воду и растворенные соли.

– И это все получилось за такое короткое время?

Ширманхевер улыбнулся, увидев недоверие на моем лице. Затем он нахмурился.

– Да, это все выплеснулось наружу, и в этом моя беда. Та вода, которую вы попробовали, была чиста, как дождевая вода. Но мой процесс пока не может выбирать. Он вытягивает соли и взвешенные вещества единой партией. Самая сложная часть моей работы – разработка селективного притяжения для различных химических веществ в растворе, точно так же, как у вас могут быть разные магниты для железа, меди, серебра, золота и так далее. Все еще впереди. Действительно, я не знаю, смогу ли я когда-нибудь решить эту проблему. И если я этого не сделаю, – его блестящие, лихорадочные глаза смотрели прямо в мои, и я прочитал в них конец предложения – если он этого не сделает, все знания, которые он приобрел до сих пор, умрут вместе с ним.

Это было то, что поразило меня. Как только я понял, что изобретение Ширманхевера действительно позволяет извлекать соли из раствора с такой легкостью, это показалось мне самым замечательным научным достижением века. Если бы он остановился на этом этапе, ему оставалось бы только коммерциализировать свой процесс, чтобы сколотить себе огромное состояние. Но Ширманхевер, казалось, думал, что он еще ничего не добился. Все его существо было поглощено тем, чтобы сделать этот процесс абсолютно совершенным. Это то, о чем он мечтал.

– Там! – восклицал он, драматически указывая на океанские просторы. – Только посмотрите на его необъятность! Это большее хранилище минералов, чем вы найдете во всех шахтах земли, вместе взятых. Все металлические и неметаллические элементы в нем в той или иной форме. Огромный Материнский океан, покрывающий большую часть нашей планеты, местами глубиной в мили, и в который рано или поздно все смывается! Все металлы, даже один из самых драгоценных – золото. Да, золото в немыслимых количествах! Едва ли даже есть след при пробах, но тонны и тонны, когда у вас есть неисчерпаемый резервуар, из которого можно его извлекать. Когда весь океан – твоя шахта!

Это слово "золото" заставило его глаза засиять еще больше. Я видел, что он жаждал власти, хотел ее больше всего на свете. Прошло уже более трех лет с тех пор, как я впервые встретил Ширманхевера, и он работал день и ночь, чтобы преодолеть эту проблему отбора, а также ускорить процесс извлечения. Ибо, каким бы чудесно быстрым это мне ни казалось, оно было недостаточно быстрым, чтобы удовлетворить Ширманхевера. Он объяснил, что с миллионами тонн морской воды, которые ему придется пропустить через свой аппарат, чтобы получить заметные количества драгоценных химических веществ, которые ему больше всего нужны, что бы это закончилось успехом, не должно быть какой-либо заметной задержки в свободном течении потока. В настоящее время, хотя за последние несколько лет он значительно усовершенствовал экстракцию, разделение создавало небольшое, но определенное сопротивление движущейся жидкости. Это он стремился устранить.

В течение этого периода я не раз сомневался в здравомыслии Ширманхевера. Изможденный и с безумным взглядом, с растрепанными волосами, падающими на лицо, в рваной одежде, развевающейся на худом теле, он временами имел определенно зловещий вид. Наблюдая за ним, когда он расхаживал по пляжу, бормоча что-то себе под нос и бросая голодные взгляды в сторону моря, я задавался вопросом, действительно ли он был в своем уме. Со всеми этими плавником, хаотично сваленным на песке вокруг него, он выглядел как одинокий выживший после какого-то ужасного кораблекрушения, сошедший с ума от одиночества и лишений, отчаянно вглядывающийся в горизонт в поисках признаков дыма или паруса. Годы спустя мне довелось наблюдать, как он подобным образом расхаживал по другому далекому пляжу – пляжу более белому и ослепительному, чем этот, само спокойствие тропической красоты которого должно было сделать еще более кошмарной ту ужасную сцену окончательного внутреннего разрушения Ширманхевера. Тогда Ширманхевер, человек, воплотивший свои мечты в реальность, увы, слишком правдивую! действительно сошел с ума.

Иногда мне приходило в голову, что эта история с химическим магнитом могла быть всего лишь его безумием. Ибо, помните, что, хотя я видел, как он наливал морскую воду в машину и извлекал пресную воду и соль, его слова были моим единственным доказательством того, что последние были продуктами первого. Хотя Ширманхевер без колебаний обсуждал со мной общие теории, лежащие в основе его исследований, он никогда не говорил о деталях своего процесса. Он часто оставлял занавески в своей лаборатории незадернутыми, чтобы иметь возможность разговаривать со мной во время работы, но в это время аппарат всегда был скрыт от глаз деревянным корпусом, и он, очевидно, занимался только экспериментами второстепенной важности. Всякий раз, когда он работал с самим аппаратом, с которого, судя по звуку, снимали обшивку, занавески всегда были задернуты и завязаны. Я начал задаваться вопросом, действительно ли внутри этого корпуса был какой-то аппарат, или это было всего лишь хитрое устройство, с помощью которого перенапряженный разум Ширманхевера практиковал уродливый самообман. Наконец, любопытство взяло верх над всяким чувством приличия, я воспользовался моментом, когда он спустился к океану за водой, чтобы проскользнуть в лабораторию и осмотреть машину.

Ширманхевер пробыл в лаборатории больше часа с задернутыми шторами. Очевидно, ему пришлось прервать эксперимент, чтобы принести еще воды, потому что он поспешно ушел, в спешке не задернув занавески. Я предположил, что возможно увижу машину, оставленную на всеобщее обозрение, если таковая была, и я был прав. Кожух, прикрепленный сзади на петлях, был распахнут, открывая короткий толстый металлический цилиндр, похожий на большой водогрейный котел. За исключением этого цилиндра и труб, ведущих внутрь и наружу, пространство внутри корпуса было абсолютно пустым. На цилиндре предупреждение: "Руки прочь! Опасность!" было написано большими красными буквами.

Уставившись на цилиндр, я понял, что узнал не так уж много. Либо цилиндр был пуст, либо внутри него был надежно спрятан весь главный механизм процесса Ширманхевера. И цилиндр, по-видимому, не имел отверстия, через которое глаз мог бы проникнуть внутрь. Затем я заметил то, что пропустил с первого взгляда – маленькую шторку наверху, которая, очевидно, защищала именно такой смотровое отверстие, который я искал. Не обращая внимания на красное предупреждение на цилиндре, я протянул руку, чтобы отодвинуть ставень в сторону, одновременно наклоняясь, чтобы заглянуть в отверстие.

Моя рука была схвачена в воздухе – Ширманхевер стоял рядом со мной. Он увидел меня в окно и тихо вернулся. Вместо того чтобы рассердиться, как я ожидал, он отмахнулся от моего замешательства и извинений простым замечанием:

– Ты бы ничего не нашел там и мог бы убить себя.

Он закрыл кожух, пока я еще не покинул лабораторию, затем задернул за мной занавески и возобновил свой эксперимент. Он, казалось, прекрасно понимал, что никакой другой мотив, кроме любопытства, не побудил меня попрать его гостеприимство. Этот инцидент, действительно, заставил его говорить о своем процессе более свободно, чем он делал раньше. Он объяснил, как, подобно французской 75-миллиметровой полевой пушке, секрет механизма отдачи которой защищен от шпионажа тем, что механизм взрывается и разрушается сам по себе, как только к нему прикасаются неопытные руки, его изобретение также взорвалось бы, если бы кто-нибудь, кроме него, попытался его изучить. Казалось, он прочитал мои мысли о странной простоте того, что я видел – только цилиндр с трубами, ведущими внутрь и наружу и ничего более.

– Вы были удивлены, потому что не увидели ничего сложного, – сказал он. – Вы ожидали удивительного и запутанного. Почему не было никаких проводов, указывающих на наличие электричества? Ну, внутри этого цилиндра все, конечно, не так просто, как снаружи, но вы были бы удивлены, если бы знали, какое простое устройство, тем не менее, содержится в цилиндре. Это просто для вашего образа мыслей. Простой и пустой, совсем как интерьер автомобиля выглядел бы простым и пустым для человека былых времен, который повсюду искал лошадь, которая, по его мнению, заставляла автомобиль двигаться. Простым и пустым, как электрический провод, по которому проходит ток в цепи напряжением в миллион вольт, может показаться людям, которые ничего не знали об электричестве, которые никогда не представляли, какая сила тихо течет по этому маленькому проводу. Мой процесс прост, потому что он основан на совершенно новом принципе. Этот принцип так же отличается от любого другого в мире, как, например, в поле зрения красный цвет отличается от синего. И это почти все, что я могу вам рассказать об этом, – закончил он с улыбкой, – за исключением того, что из наших предыдущих бесед вы, возможно, смогли уже догадаться, что это принцип, зависящий, в отличие от электричества, от таинственных законов, которые управляют атомной и молекулярной структурой.

Его губы дрогнули, когда он улыбнулся. Это была одна из наших последних бесед вдвоем… перед тем, как он ушел. Ширманхевер очень похудел и осунулся. Он экспериментировал все время. Потому что ему оставалось жить в хижине всего несколько месяцев. Наконец-то этот участок пляжа, которым так долго пренебрегали девелоперские компании, должен был быть благоустроен. Большой земснаряд прибыл со стороны залива и засыпал землю. Геодезисты расчерчивали болото на улицы и участки. Появилась линия телеграфных столбов. Ширманхевер наблюдал за этими операциями с мрачным выражением ненависти. Это был мир практичности, преследовавший его даже в уединении его дикого дома и вытеснявший его оттуда. Девелоперская компания уведомила его о том, что он не сможет занимать землю позже начала следующего лета.

"ОН живет здесь уже шесть лет. Действительно ли он чего-нибудь добился за этот период?" – спрашивал я сам себя. Люди, работающие в девелоперской компании, явно считали его сумасшедшим, и я задавался вопросом, не правы ли они. Действительно ли ему есть что показать за эти годы трудов? Или он был просто человеком, одержимым какой-то идеей?

И вот однажды случилось невероятное. Когда я приехал в хижину, Ширманхевер сказал мне, что унаследовал целое состояние. Богатый дядя, по отцовской линии Ширманхевер был немцем по происхождению, по материнской – ирландцем, только что умер и оставил ему свое состояние. Ширманхевер сообщил мне эту новость без особого волнения. Признаюсь, я бы усомнился в его словах, если бы прибытие дородного адвоката, пыхтящего от долгой ходьбы и с ботинками, полными песка, не послужило неопровержимым доказательством. Тогда я подумал, что неприятности Ширманхевера закончились, что потеря хижины не будет иметь для него никакого значения, поскольку теперь у него были средства оборудовать более комфортабельную лабораторию в гораздо более удобном месте. Но Ширманхевер остался в домике, очевидно, решив закончить свои исследования там, где он их начал. Возможно, тот факт, что удача улыбнулась ему только тогда, когда он практически мог обойтись и без нее, сделал его еще более озлобленным. В его взглядах в сторону этого большого экскаватора, деловито засыпающего болото, этих паровых лопат, разрывающих песчаные дюны, был тот же личный антагонизм. Но однажды, когда я навестил его, он казался более спокойным, чем когда-либо, что я видел его раньше. И когда катер уносил меня прочь, он крикнул мне вслед странным тоном, который, казалось, нес в себе странное предзнаименование: "Ну, прощайте!"

Это был последний раз, когда я видел Ширманхевера за много месяцев. Когда я в следующий раз посетил остров, его уже не было. Заброшенная хижина была снесена рабочими, которые в шутку рассуждали о том, как использовались остатки аппарата и стеклянной посуды, оставшиеся после нее. Геодезисты снимали линию дороги, которая должна была проходить прямо через место расположения хижины. Наблюдая, как он рушится под ударами кувалд и молотков, я испытал внезапное острое чувство потери. Я шел по пляжу, пробираясь среди выброшенного морем мусора, размышляя, напишет ли Ширманхевер или он навсегда ушел из моей жизни. Так прошло два года.

Тем временем все мои подозрения о том, что его химический магнит не существует, казалось, подтвердились. Я просматривал газеты и научные журналы в поисках какого-нибудь поразительного сообщения о великом новом открытии. Я вновь посетил остров, и его прогрессивный вид, тротуары уже были уложены, а плотники повсюду стучали молотками по летним коттеджам, заставил прошлое казаться сном. Я вспомнил тот последний взгляд на Ширманхевера, стоявшего на берегу и становившегося все меньше по мере того, как катер мчался к материку, и мне стало немного обидно, что это небрежное "прощайте" было единственным предупреждением о его отъезде. И не раз мне приходила в голову абсурдность того, что он совершил что-то важное в этом импровизированной маленькой лаборатории на берегу моря, хотя в то же время я не мог не вспомнить, что ранние исследования Стейнметса и других великих ученых проводились в столь же скромной обстановке.

В течение этого периода тишины у меня была на хранении одна маленькая вещица, чтобы воплотить в жизнь заветную мечту Ширманхевера и его великолепные устремления. Это был маленький клочок бумаги, начало письма, которое я нашел в морской траве в то утро, когда снесли хижину. На нем были слова:

"Дорогая Энн: Наконец-то, после всех этих лет, у меня есть...."

Почерк принадлежал Ширманхеверу, и он, очевидно, был не в состоянии написать более, или же отбросил эту единственную попытку написать письмо женщине, которая отвергла его любовь.

Примерно через четыре года после исчезновения Ширманхевера я внезапно обнаружил, что его имя у всех на устах. Казалось, почти за одну ночь он приобрел международную известность. История о его удивительных открытиях в области химии попала на первые полосы газет. Я читал об огромных заводах, которые он построил как на восточном, так и на западном побережьях, которые теперь с помощью какого-то необычного секретного процесса производили в изобилии почти все известные химические вещества. Четыре года задержки он, по-видимому, использовал для адаптации своего процесса к крупномасштабному производству. Во всяком случае, имя Ширманхевер теперь, безусловно, было тем, с которым мог быть знаком любой обыватель. Ходили слухи, что он действительно нашел способ превращать морскую воду в золото. Было сказано, что этот Ширманхевер был на пути к тому, чтобы стать самым богатым человеком в мире.

События следующих нескольких лет – это записано в истории, поэтому я кратко остановлюсь на них. Мы все помним первый крупный промышленный триумф Ширманхевера, разрушение калийной монополии, которая после мировой войны вернулась к калийному синдикату; как американские заводы Ширманхевера поставляли поташ на внутренние рынки по цене в два раза ниже, чем иностранный продукт, импортируемый с больших страсфуртских месторождений; его разработка этих странных и огромных плавучих громад, известные как Магнитный Флот, которые изготавливали свои грузы драгоценных химикатов прямо из океанской воды во время путешествия между портами; как пошло на убыль превосходство Германии в области промышленной химии, все достижения этой страны в создании индустрии синтетических красителей сошли на нет по сравнению с колоссальными достижениями молодого американского ученого; революционный перенос промышленности с суши в океан, положивший начало новой эпохе в истории цивилизации, с радикальным изменениями, которые потребовало все это во всей экономической жизни мира; присуждение Ширманхеверу Нобелевской премии и его отказ от нее; неудачная попытка наций бороться с накоплением Ширманхевером океанского золота путем установления международной бумажной валюты; резкое падение благосостояния во всем мире, как только Ширманхевер приказал прекратить производство на всех своих заводах, и требования общества, заставившее державы прийти к соглашению; повсеместное исчезновение бедности в результате доселе нетронутых ресурсов океана, того океана, который покрывает три четверти поверхности земли и имеет объем в триста пятнадцать миллионов кубических миль, начали эксплуатироваться в гигантских масштабах. И престиж и власть Ширманхевера росли до тех пор, пока он фактически не стал мировым диктатором. Нам рассказали о многих смертях в результате попыток раскрыть секрет его химического магнита – о том, как "Нептун", самое большое судно во флоте "Магнит", на котором инженеры пытались раскрыть тайну его главных технологий, взорвался в доке в Хобокене, убив сотню человек и разрушив близлежащий пирсы.

Все это, как я уже сказал, стало историей. Позвольте мне тогда, без дальнейших проволочек, подойти к этому финалу и фатальному эпизоду карьеры Ширманхевера, в котором мне снова было суждено принять участие. На протяжении всех лет его успеха наши встречи были редки, но мы поддерживали связь друг с другом. Когда я наконец увидел его имя в газетах после этого долгого молчания, я встретился с Ширманхевером в Нью-Йорке. Он очень кратко рассказал мне, как он был занят коммерциализацией своего процесса, и набросал некоторые из своих планов на будущее. Позже мы снова несколько раз встречались в Нью-Йорке, а также в Лондоне, Париже и Берлине. Излишне говорить, что каждая минута времени Ширманхевера в течение этих 3 лет была бесценна, его приемные были переполнены финансистами, учеными и репортерами, просившими аудиенции, но мне нужно было только назвать свое имя, чтобы меня немедленно впустили. На его лице было выражение неподдельного удовольствия, когда, отложив на время в сторону огромный груз дел, лежащий на его плечах, он поднялся, чтобы поприветствовать меня. Со всем миром у его ног он, казалось, скучал по своей прошедшей безвестности, страстно желая иметь возможность вернуться к ней. Однажды, странно взглянув на меня, в его глазах вспыхнуло прежнее возбуждение, он начал делать какое-то предложение, но после нескольких слов прервался, пробормотав: "Нет, я еще не совсем готов – я должен подождать еще немного!" И вот однажды я получил ту памятную телеграмму с просьбой немедленно приехать в Сан-Франциско. А неделю спустя я был с ним на яхте Ширманхевера, направлявшегося к тому прекрасному маленькому острову в Тихом океане и судьба распорядилась так, что только один из нас должен был покинуть живым.

Прибыв на остров, изысканную жемчужину тропической красоты, с огромными перистыми пальмами, покачивающимися высоко в небе над белым пляжем, заканчивающимся коралловым рифом, где прибой гремел днем и ночью, яхта была отпущена, капитан получил приказ следовать в Гонолулу. Была назначена дата возвращения яхты на остров с интервалом в несколько месяцев. На острове было построено комфортабельное бунгало, хорошо снабженное провизией, но Ширманхевер и я были единственными жителями. На якоре у острова стояла плавучая лаборатория, в целом похожая на миниатюрное судно Магнитного флота, которое Ширманхевер осмотрел в первый день нашего прибытия.

То, что он приехал в это отдаленное место, чтобы продвинуть свои исследования в некую таинственную область науки, которую еще не исследовал даже его гений, было мне уже известно. Но о точном характере этого исследования он мне не сказал. По его сдерживаемому волнению во время круиза я мог только догадываться, что он считал все свои предыдущие открытия ничтожными по важности по сравнению с теми, которые он собирался предпринять сейчас. Поселившись на острове, он вскоре проводил все свои часы в плавучей лаборатории. Вначале мне разрешили подняться с ним на борт, но настал день, когда он положил конец моим визитам. Примерно в это же время Ширманхевер, когда мы сидели вместе на веранде бунгало, дал мне первый намек на вопрос, над которым он работал.

После краткого перечисления его прошлых достижений – изобретения первого химического магнита, который без разбора извлекал все соли из раствора, а затем совершенства процесса, позволяющего оставлять в растворе хлорид натрия, не представляющий особой ценности, и извлекать только более ценные калий, железо, медь, алюминий, никель, свинец, барий, соли марганца, серебра и золота, соединения йода, фосфаты и радиоактивные минералы, и все это не в смешанной массе, а каждое химическое вещество, извлекаемое отдельно из раствора своим собственным индивидуальным магнитом, в чистом виде, он подошел к своей последней идее, это разработка сверхмощного химического магнита, который был бы способен извлекать из морской воды неизвестные до сих пор химические вещества – химические вещества, которых в океане было так мало, что ни один обычный метод анализа не мог их обнаружить.

– Химические вещества, – сказал Ширманхевер, – которые могут быть гораздо более мощными и таинственными, чем радиоактивные минералы, и которые могут обладать удивительными новыми и жизненно важными свойствами, которые, кто знает, возможно, действительно привели к возникновению…

Он замолчал. В тот момент я не уловил истинного смысла того, что он сказал. У меня появилось только смутное, но отчетливое чувство опасности. Возможно, это было тепло тропической ночи, и горящие глаза Ширманхевера рядом с моими, черные очертания этих высоких пальм на фоне звездного неба напоминают о днях, когда вся земля была бескрайними плодородными джунглями.

– Не слишком ли рискованный такой эксперимент? – спросил я. – Если такие химикаты действительно существуют, и вы собираете их в любом количестве, не могут ли они оказать негативное воздействие на человеческий организм?

– Очень вероятно, – ответил Ширманхевер, но волнение в его голосе доказывало, как мало он слышал. Он добавил:

– В неизвестности всегда есть риск.

С этого момента он стал ужасно бледнеть. У него пропал аппетит. У него были приступы дрожи, которые заставили меня испугаться, что он подхватил какую-нибудь тропическую лихорадка. Я видел, как он время от времени появлялся из недр плавучей лаборатории, размахивая руками перед собой, как будто пытаясь избавиться от невыносимой жары. Он расхаживал по белому пляжу, бормоча что-то себе под нос и жестикулируя. Однажды он крикнул:

– Я наконец-то нашел это – Секрет Жизни! У меня есть то, что впервые породило Жизнь! У меня это есть там, – он указал на плавучую лабораторию. – Это, большая часть этого! – Он сложил ладони чашечкой. – И прежде чем я закончу, я поглощу все это!

Он возбужденно раскинул руки в жесте, который, казалось, охватывал весь горизонт.

Дрожь ужаса пронзила меня. Внезапно я осознал правду о том, почему Ширманхевер чахнет, вспомнил свое случайное предположение той ночью, забытое на следующее утро. Что-то более смертоносное, чем яд, пожирало его. Я схватил его за руку, пытаясь помешать ему снова пойти к лодке, Ширманхевер вырвался, и выражение его глаз, когда он отпрыгнул, сказало мне, что он сошел с ума, совершенно сошел с ума.

Следующая неделя была настоящим кошмаром. Ширманхевер, с хитростью безумца, теперь спал на лодке, опасаясь, что я схвачу его, если он вернется в бунгало. Но он крадучись вышел на берег, и в лунном свете я несколько раз видел, как он расхаживал по пляжу, странно пошатываясь, как пьяный. Наконец я больше не мог этого выносить. Я решил, даже рискуя собственной жизнью, отправиться в плавучую лабораторию и выяснить, что он там делал, и насильно вернуть его на берег.

Однажды вечером, в сумерках, я отправился в путь. Когда я ступил на палубу лодки, из люка появился Ширманхевер. Он задыхался, в его глазах было безумие, но при виде меня он, казалось, взял себя в руки. С судорожным усилием он схватился руками за голову, и в этот момент, я думаю, он понял, что умирает. Повернувшись, он, пошатываясь, спустился по ступенькам внутрь судна, что-то сделал с механизмами, затем снова появился на палубе, держа в руках большое платиновое блюдо, содержащее странную соль, которая светилась бледно-зеленым фосфоресцированием цвета морской волны, я мельком увидел это странное вещество, затем Ширманхевер швырнул блюдо в океан, который поглотил его с легким шипением. В последний миг здравомыслия Ширманхевер схватил меня за руку и хрипло крикнул:

– Иди! Не теряй ни минуты! Немедленно возвращайтесь на берег, потому что это, – его дрожащие пальцы выскользнули из моих, чтобы указать на лодку, на которой мы стояли, – останется здесь не больше нескольких секунд.

Затем он рухнул на палубу мертвым.

Неудержимая паника охватила меня при виде этого распростертого тела, этой ужасной, зловещей тишины, которой я был окружен, и, вскочив в лодку, я бешено греб к берегу. Едва моя нога ступила на сушу, как позади меня раздался рев, и плавучая лаборатория раскололась на горящие фрагменты, которые мгновение спустя поглотила вода. После более чем месяца ужасающего одиночества яхта вернулась и увезла меня обратно в Америку. Последующее развитие событий известно всем – как, один за другим, заводы Ширманхевера перестали функционировать, как будто в химических магнитах был какой-то жизненно важный элемент, аналогичный электрической батарее, которая нуждалась в обновлении через определенное количество лет, и секрет восстановления этой энергии был известен только его создателю. По-прежнему предпринимаются отчаянные попытки заново открыть секреты Ширманхевера, чтобы еще раз вдохнуть жизнь в эту великую океанскую индустрию, которая сейчас бездействует. И, самое интересное для меня, это многочисленные предположения ученых о природе тех таинственных элементов, которые вызвали ужасный конец Ширманхевера. До сегодняшнего дня общепризнано, что Ширманхеверу действительно удалось извлечь из океанской воды в заметном количестве, это несомненно было то зеленоватое фосфоресцирующее вещество в платиновом блюде, некоторые редкие, но чрезвычайно сложные и мощные химические вещества, которые миллионы лет назад, когда земля была сплошным океаном, впервые породили жизнь.

КОНЕЦ

ЧЕТЫРЕХМЕРНЫЙ РОЛИКОВЫЙ ПРЕСС

Боб Олсен

Действуя по предложению моего адвоката, я пишу полный отчет обо всем, что мне известно о беспрецедентном исчезновении Уильяма Джеймса Сидельбурга. Хотя его детство и начальное образование имеют важное отношение к делу, вряд ли мне нужно напоминать любому, кто следит за современными периодическими изданиями, что он был сыном известного профессора психологии и что его раннее обучение проходило в соответствии с определенными революционными и оригинальными теориями. Успех этих экспериментов был засвидетельствован тем фактом, что он поступил в Гарвардский университет в возрасте одиннадцати лет и, когда ему было всего тринадцать лет, он прочитал перед группой выдающихся математиков научную лекцию о четвертом измерении.

Мое знакомство с молодым Сидельбургом началось примерно через год после лекции по математике, которая принесла ему такую известность в газетах. Я только что получил степень магистра в известной инженерной школе и зарегистрировался в агентстве по трудоустройству, которым руководил факультет колледжа. Однажды, в начале лета, я получил от агентства уведомление с просьбой лично встретиться с мистером Сидельбургом.

Конечно, я слышал о Сидельбурге из газет и был готов встретиться с молодым человеком, но я был искренне удивлен, увидев, что он не только молод, но и чрезвычайно по-мальчишески выглядит и одевается. Когда он заговорил, детский тембр его голоса казался странно не соответствующим его ученому словарному запасу и четко выстроенным фразам.

Он кратко объяснил, что планирует сконструировать какой-то новый психологический аппарат и нуждается в помощи человека, знакомого с техникой, особенно того, кто был опытным резчиком по дереву и выкройщиком. Он тщательно изучил записи большого числа кандидатов и выбрал меня, потому что я особенно отличился в электричестве, математике и изготовлении моделей, а также потому, что я был одним из самых молодых в своем классе. Вопрос о зарплате, часах работы и так далее был легко решен, и я пошел к нему на работу в следующий понедельник.

Его отец владел резиденцией в Бруклине, штат Массачусетс, с участком площадью в несколько акров. В отдаленном уголке поместья, на некотором расстоянии от дома, стояло здание, которое молодой Сидельбург использовал как свою личную мастерскую. Она был исключительно хорошо оборудована, с электрическим распределительным щитом, дающим большой диапазон токов, как прямых, так и переменных, так и при высоком и низком напряжении. Там были токарные станки и другие станки для обработки дерева и металла, и все было самых лучших и новейших разработок.

Сидельбург уже подготовил набор чертежей, и он поручил мне поработать над некоторыми деталями. Я увидел, что по его схемам требовалось несколько тысяч деталей из клена, изготовленных в форме идеальных сфер диаметром около шести дюймов. По моему предложению он заказал эти сферы у фирмы, которая специализировалась на такого рода работах, и это дало мне возможность проводить большую часть своего времени за зубчатыми колесами и другими металлическими частями машины.

В течение всего этого времени я не имел абсолютно никакого представления ни о назначении, ни даже об общих чертах изобретения. Моя работа была ограничена отдельными деталями, и вся сборка была выполнена самим Сидельбургом. Как только было готово достаточное количество деталей, он начал устанавливать устройство, но не в лаборатории, а на открытом воздухе, примыкающем к цеху. Он объяснил, что по определенным причинам аппарат будет лучше работать на открытом воздухе, где он будет свободен от ограничивающего воздействия потолка и четырех стен.

Чтобы защитить его от случайных ливней и от куда как более частых любопытных взглядов любознательных соседей, он соорудил легкий тент и два полотняных экрана. Хотя это и напоминало палатку, ее вряд ли можно было назвать таковой, так как она была полностью открыта с тех сторон, которые выходили на лабораторию и жилой дом. Она была соединена электрическими проводами с лабораторией и имела четыре мощных дуговых фонаря для использования на случай, если он захочет работать ночью, что, кстати, случалось очень редко, и, судя по тому, что у него были веские причины для строгого соблюдения тайны относительно цели его изобретения, я благоразумно воздержался от расспросов, относящиеся к этому предмету. Информация, когда она, наконец, поступила, была принесена добровольно с его стороны.

Мы работали около трех месяцев, и машина наконец обрела осязаемую форму, когда однажды он позвонил мне с работы и попросил прийти и осмотреть устройство.

– Я полагаю, вам интересно, для чего это нужно, – предположил он.

Я признался, что тайна его назначения вызывала у меня некоторое беспокойство.

– Ну, я полагаю, пришло время рассказать вам все об этом. Мне понадобится ваша помощь, чтобы управлять им, и вы также можете начать изучать принципы, лежащие в основе этого устройства. Я собираюсь назвать это четырехмерным роликовым прессом. Как следует из названия, это устройство для сжатия или расширения объема четвертого измерения объекта.

Затем он дал мне исключительно научный и подробный отчет о зарождении своей идеи и теориях, которые он сформулировал и теперь пытался доказать. Сначала он показал мне вырезку из журнальной статьи с обзором статьи мистера А.Г. Блейка, члена Королевского астрономического общества Лондона. Теория, предложенная мистером Блейком, заключается в том, что плотность объекта можно рассматривать как его протяженность в четвертом измерении.

Я возьму на себя смелость процитировать несколько отрывков непосредственно из статьи, выраженных собственными словами мистера Блейка:

"Наши представления о размерах тела в значительной степени основаны на обстоятельствах, при которых эти размеры могут изменяться. Таким образом, мы говорим о листе бумаги как о двухмерном из-за большей трудности изменения его толщины по сравнению с трудностью изменения его длины и ширины.

Во Флатландии – гипотетической области, где возможно только движение, ограниченное двумя измерениями, вполне возможно, более того, это необходимое допущение, если мы хотим допустить возможность существования в ней конкретных тел, что тела должны иметь определенную толщину в третьем измерении, которая была бы неизменной в отдельных тела, но не обязательно однородные среди разных тел. Таким образом, суммарная толщина тел во "Флатландии" была бы фиксированной и неизменной. Для обитателей, которые были бы неспособны осознать толщину, это привело бы к сохранению некоторого физического атрибута, свойственного телам двумерного пространства.

В поисках доказательств существования четвертого измерения мы должны сделать наш вывод из сохранения некоторого физического атрибута, свойственного трехмерному пространству. Наиболее очевидным, на самом деле единственным, является сохранение массы.

В нашей трехмерной вселенной каждое тело имеет толщину в четвертом измерении, которая варьируется в разных телах, но неизменна в одном и том же теле, и эта толщина является плотностью тела.

Хотя мы не можем напрямую изменить размер тела в его четвертом измерении, мы можем сделать это косвенно, воспользовавшись принципом сохранения массы и сжав тело в трех измерениях. Это всегда увеличивает его плотность. Двумерный эквивалент этого заключается в том, что в двумерном пространстве невозможно изменить третье измерение, однако, сжимая его в двух измерениях, третье будет увеличено, в то время как объем останется постоянным."

Хотя это звучит довольно заумно, для меня это звучало совершенно разумно, но чтобы быть уверенным в моем полном понимании, молодой Сидельбург разъяснил, расширил и проиллюстрировал обсуждение темы гиперпространства примерно следующим образом:

– Предположим, мы начнем с точки и переместим ее на единицу расстояния, скажем, на фут, в любом определенном направлении. Это именно то, что мы делаем, когда рисуем линию кончиком грифельного карандаша. Результирующая линия представляет собой объект одного измерения, которым является длина. Однако, если мы переместим нашу линию под прямым углом к самой себе на любое расстояние, будет создана плоскость, имеющая два измерения – длину и ширину. Например, если я вытяну эту занавеску, которая выглядит как простая палка или линия, образуется плоская поверхность или плоскость. Теперь, если нашу плоскость переместить под прямым углом к обоим ее измерениям, получится трехмерное твердое тело или куб. Мы могли бы проиллюстрировать это открыванием шапокляка или японского фонаря. Давайте продолжим процесс еще на один шаг, переместив наш сплошной куб на его собственную длину под прямым углом к каждому из его трех измерений. Тогда у нас должна быть четырехмерная единица, которую математики называют гиперкубом или тессерактом. Как вы, несомненно, знаете, я разработал математические формулы для нескольких других правильных четырехмерных объектов. Им я дал соответствующие названия, такие как многогранники, секстакосиаэдрагоны и гекатоникосиаэдрагоны.

– Вот еще одна концепция четырехмерного объекта, основанная на круге, а не на кубе, и на вращении, а не на движении под прямым углом. Давайте вернемся к нашей одномерной линии и повернем ее вокруг точки на полпути между ее концами. Что образуется? Очевидно, круг, который имеет протяженность в двух измерениях. Далее мы поворачиваем нашу окружность (плоскость) вокруг одного из ее диаметров (линии) в качестве оси, и мы получаем трехмерное твердое тело, это может быть сфера. Теперь возникает вопрос, что произойдет, если мы повернем нашу сферу вокруг плоскости, проходящей через ее центр? Это означало бы вращение через четвертое измерение, и в результате получилась бы четырехмерная гиперсфера. Неужели тебе нелегко представить себе такую вещь?

Я признался, что не могу представить себе вращение твердого объекта вокруг плоскости и через четвертое измерение.

– Конечно, – продолжил он, – такая идея противоречит нашим представлениям о здравом смысле, поскольку мы постоянно окружены трехмерными объектами и трехмерными концепциями. Если бы мы действительно могли перемещаться в четвертом измерении, многие странные вещи были бы возможны. Мы могли бы выйти из запертой камеры, не прикасаясь к двери, окну или стене, мы могли бы вынуть внутренности арбуза, не потревожив кожуру, врач мог бы удалить аппендикс, не разрезая кожу пациента.

– Эти вещи звучат как чудеса, но, в конце концов, что такое чудеса, как не явления, которые из-за нашего невежества мы не можем объяснить? Подводная лодка и самолет были бы чудесами для наших прадедов и что это за изобретения, как не первые, не всегда успешные шаги в попытках человека покорить третье измерение? Не так давно человек был подобен ограниченным обитателям воображаемых "Флатландий" мистера Блейка – ограниченным двумерной поверхностью суши или океана. Метро, надземные железные дороги, шахты и небоскребы – это другие примеры попыток человека расшириться в третьем измерении. Когда наши завоевания воздуха, подводных и подземных областей будут завершены, следующим шагом будет выведывание у природы секретов четвертого измерения.

– Доказательств существования такого измерения в природе предостаточно. Возьмем, к примеру, левую и правую симметрию почти любого природного объекта, такого как, например, человеческое тело. Точно так же, как две половинки симметричного двумерного объекта, такого как лист, поместятся, если их сложить вдоль средней линии, через третье измерение, так и человеческое тело, если повернуть его в плоскости через четвертое измерение, поместится часть на часть.

– Очень просто выяснить, как бы вы выглядели, если бы развернулись через четвертое измерение. Просто посмотрите на свое отражение в зеркале. Предположим, вы расчесываете волосы на левую сторону. У изображенного мужчины пробор с правой стороны. Протяните правую руку, как будто для рукопожатия с вашим изображением. Зазеркальный человек протягивает левую руку. Ваши руки находятся прямо напротив друг друга, а не скрещены спереди, как это было бы, если бы вы пожали руку реальному человеку.

– Теперь вернемся к теориям мистера Блейка. Предположим, я вырезаю круг из бумаги. Поскольку его толщина практически равна нулю, мы можем считать это двумерным объектом, но если я сложу несколько тысяч таких бумажных дисков один на другой, образуется твердое тело определенной толщины. Эта цилиндрическая скалка, которую я держу в руке, на самом деле была сделана таким образом.

– Мистер Блейк обращает внимание на известный факт, что сжатие объекта в трех измерениях увеличивает его плотность. Это именно то, что произошло бы, если бы плотность была четвертым измерением. Моя идея состоит в том, чтобы обратить процесс вспять. При приложении давления к объекту в направлении его четвертого измерения его четырехмерное расширение будет уменьшено, а все остальные его измерения будут увеличены. Другими словами, объем был бы увеличен, а плотность уменьшена.

– Позвольте мне проиллюстрировать это примером из двумерного пространства: я приготовил определенное количество бисквитного теста, и вы заметите, что я вырезал из него несколько предметов разной толщины. Я могу увеличить толщину любого из этих маленьких квадратиков, прижимая их руками по краям. Если я надавливаю сверху с помощью этой скалки, толщина значительно уменьшается, но при этом происходит соответствующее увеличение длины и ширины.

– Вот двумерный человечек, которого я вырезала с помощью формы, подобной той, которую наши бабушки использовали для приготовления человечков из имбирного хлеба. Если я раскатаю его плашмя, он все еще сохранит ту же общую форму, но он расширился в своем двумерном мире, в то время как его третье измерение уменьшилось.

– Если бы обычное человеческое тело было сжато в направлении четвертого измерения, его объем увеличился бы, а плотность уменьшилась. Это значительно облегчило бы ходьбу, позволило бы человеку плавать по пресной воде так же легко, как по водам Большого Соленого озера, и могло бы воплотить мечты Дариуса Грина, который, как вы помните, пытался летать с помощью крыльев, приводимых в движение его собственными мышцами.

– Конечно, для того, чтобы производить давление в четвертом измерении, необходимо иметь четырехмерный объект. Это мне удалось сделать с помощью моих математических формул. Точно так же, как я построил трехмерный цилиндр, сложив вместе большое количество окружностей, я построил гиперцилиндр, или четырехмерный ролик, соединив вместе большое количество сфер.

Затем он обратил мое внимание на некоторые части механизма, которые меня особенно заинтересовали, поскольку они были наиболее отличительными особенностями машины. Я не могу придумать лучшего способа описать один из этих четырехмерных роликов, чем сравнить его с гроздью игрушечных воздушных шаров, виноградной гроздью или ежевикой. Конечно, он был более правильной формы, чем любой из этих объектов, и состоял из шестидюймовых сфер, о которых я упоминал ранее.

После этого, Сидельбург продолжил:

– Точно так же, как твердое тело ограничено поверхностями, так и четырехмерный объект ограничен твердыми телами. Имейте в виду, что при группировании этих сфер вместе их нельзя размещать рядом, одна перед другой или одна поверх другой, поскольку любой из этих методов соединения просто расширил бы объект в одном из его трех измерений. Они не могут быть расположены рядом друг с другом, но должны проходить друг через друга или вокруг друг друга. Не имеет большого значения, с какой стороны вы на это посмотрите, но, возможно, термин "вокруг" легче понять, чем "сквозь".

Роликов было восемь, и они были расположены в форме восьмиугольника, окружающего открытое пространство около шести футов в поперечнике. То есть пространство выглядело открытым. Молодой изобретатель объяснил, что благодаря значительному, но невидимому расширению каждого из роликов в четвертом измерении пространство в действительности было заполнено, за исключением очень маленького отверстия, позволяющего сжимать объект.

По его предложению я попытался просунуть руку в это пространство, которое, насколько можно было судить по видимым признакам, было совершенно пустым. К моему большому удивлению, моя рука наткнулась на что-то ощутимо твердое, и я не смог просунуть руку через шестифутовое отверстие.

Благодаря хитроумному расположению зубчатых колес, приводимых в действие мощным электродвигателем, восемь роликов можно было заставить вращаться в унисон. Величину зазора между ними можно было регулировать с точностью до доли сантиметра с помощью очень точного микрометрического винта, поворачиваемого колесом размером с рулевое колесо автомобиля. Этим колесом можно было либо управлять вручную, либо, если требовалось какое-либо особенно большое усилие, приводить в действие электродвигатель простым способом, перекидывая ручку, очень похожую на регулятор троллейбуса.

Объяснив таким образом теоретические и механические принципы, лежащие в основе его изобретения, Сидельбург приступил к его испытанию. Я видел, что он очень нервничал и был взволнован, когда наступил последний момент, который определит, потратил ли он впустую огромное количество денег и труда или сделал революционное открытие.

Первым предметом, пропущенным через пресс, был стальной цилиндр длиной около двух футов и диаметром три дюйма. Это был ненужный кусок, отпиленный от более длинного бруса, который получился от одного из валов станка. Он положил его на стол перед роликами, отрегулировал так, чтобы он оказался точно в центре восьмиугольника, и велел мне нажать на переключатель. С резким движением механизма, приведенного в действие впервые, ролики начали вращаться. Когда он толкнул цилиндр вперед, казалось, что его схватили невидимые когти и медленно втянули в открытое пространство.

Сидельбург метнулся на другую сторону и, затаив дыхание, стал ждать, когда он появится. Крик радости сорвался с его дрожащих губ: "Эврика! Это работает!" И он схватил кусок металла и протянул его мне, чтобы я осмотрел. Он увеличился более чем в два раза по сравнению с первоначальным размером, но, за исключением очевидного уменьшения плотности, все еще сохранял внешний вид стали.

– Подумайте, что это будет означать для строительства самолетов или любой другой техники, если уж на то пошло, – с энтузиазмом сказал Сидельбург. – Будет легко изготовить сталь, которая легче алюминия.

– Но будет ли у него такая же прочность, объем за плотность?

– Вероятно, нет. Это мы можем легко определить, проведя обычные тесты, но если мои теории верны, то можно будет добиться значительного уменьшения веса при незначительном уменьшении прочности. Теперь я собираюсь посмотреть, что произойдет, если я нажму на него до предела.

Он снова запустил машину, и как только ролики зацепились за стальной стержень, он перекинул ручку управления, запустив таким образом механизм, который с большой силой прижал ролики друг к другу. Сильное напряжение, которое это создавало для машины, проявлялось в рвущемся, скрежещущем шуме, который она издавала.

Результат, вероятно, был предвиден Сидельбургом, но для меня было большим сюрпризом увидеть, как цельный кусок металла раздувается, как огромный игрушечный воздушный шар, и уплывает в космос, унося с собой брезентовый тент, который прикрывал наш открытый механический цех.

– Это иллюстрирует еще одну возможность, – ликовал изобретатель. – Подумайте о дирижабле, сделанном из прочной стали! Никакого дорогого шелкового покрытия, никакого опасного взрывоопасного газа, просто кусок вспененного металла с пропеллером, рулем направления и подъемными плоскостями, чтобы направлять его в любом направлении, которое вы пожелаете. Теперь я собираюсь испытать это воздействие на живом существе. Джоко будет иметь честь стать первым живым объектом, прошедшим через четырехмерный роликовый пресс.

Джоко – так звали любимую обезьянку Сидельбурга, очень забавное существо, которое он держал прикованным к одному из столбов своей лаборатории на открытом воздухе. Я всегда рассматривал его присутствие лишь как одно из многих свидетельств врожденного мальчишества Сидельбурга и мысль о том, что он собирается использовать его для экспериментов, никогда не приходила мне в голову.

Тщательно отрегулировав машину, молодой изобретатель поднял бабуина (я должен судить, что он весил около пятидесяти фунтов) и поместил его на платформу перед машиной. У него были некоторые трудности с тем, чтобы просунуть голову животного между роликами, но я не сомневаюсь, что это было бы намного сложнее, если бы Джоко не привык со временем к виду и шуму движущейся техники.

Как мы и ожидали. Джоко появился с другой стороны, несколько увеличенный в размерах, хотя машина была намеренно настроена так, чтобы произошло лишь небольшое уменьшение четвертого измерения или плотности. Поскольку обезьяна, казалось, никоим образом не была обеспокоена операцией и не подавала никаких признаков того, что она испытывала какую-либо боль, мы решили повторить процесс. Колесо микрометра повернули на долю оборота, и это повторилось несколько раз, пока Джоко не приобрел пропорции человека среднего роста. Когда его поставили на землю, он вел себя совершенно нормально, за исключением того, что его движения были чрезвычайно быстрыми, а если он передвигался, то удивительно длинными прыжками. Сидельбург объяснил, что это произошло из-за устранения некоторых тормозящих эффектов гравитации.

Он был так воодушевлен очевидным успехом своего изобретения, что забыл снова заковать Джоко в цепи, и преображенному животному было позволено прыгать по своему желанию и наслаждаться своей свободой.

Тогда ничего не оставалось, как Сайдельбургу самому испытать машину. Напрасно я умолял его дождаться времени, когда эксперимент можно будет провести с другими наблюдателями, кроме меня. Я сказал ему, что мне не хочется нести ответственность в одиночку и в ответ на это он поспешно написал и подписал записку, снимающую с меня всю вину в случае, если что-то пойдет не так. Эту бумагу я и подал потом в полицию Бруклина.

Поняв наконец, что он полон решимости поэкспериментировать на собственном теле, несмотря на все мои мольбы отложить испытание, я неохотно согласился помочь ему. Однако я настоял на том, чтобы он позаботился сам о всех деталях настройки. Я просто подождал, пока он займет свое место на платформе и когда он дал слово, включил переключатель.

Эффект на Сидельбурга был очень похож на тот, что произвел на обезьяну первый раз, когда она прошла через пресс, а именно небольшое увеличение объема. Кажется, я уже намекал раньше, что он был довольно маленького роста. Его первоначальный рост составлял около пяти футов и четырех дюймов, и он не мог весить намного больше ста фунтов. Однако после прохождения через машину его рост составлял примерно пять футов и восемь дюймов, а вес, по оценкам, составлял около ста пятидесяти фунтов. Это, однако, было обманчиво, потому что его вес не мог измениться.

– Как ты себя чувствуешь? – это был мой первый вопрос.

– Отлично. Когда я проходил через это, у меня было ощущение какой-то одутловатости, такое бывает, когда вы наполняете легкие глубоким вдохом, но сейчас это прошло, и я чувствую себя совершенно нормально, за исключением того, что двигаться, кажется, намного легче.

Чтобы проиллюстрировать это, он выбежал на теннисный корт, который находился неподалеку, размахнулся огромными прыжками и перепрыгнул через сетку. Он преодолел ее на целых три фута выше! Он мог бы легко побить мировой рекорд по прыжкам в высоту.

– Я всегда хотел быть большим человеком, – воскликнул он, – и теперь я могу быть таким большим, каким захочу. Я верю, что пройду через это еще раз.

Я снова умолял его подождать, но так же безуспешно, как и раньше. Он почти незаметно повернул колесико микрометра и растянулся на платформе. Я включил ток, и ролики начали вращаться. Я был так поглощен наблюдением за Сидельбургом, когда его голова медленно входила в челюсти чудесной машины, что не заметил возвращения Джоко.

Первым предупреждением об опасности был резкий скрежещущий звук, точь-в-точь такой, какой издавала машина, когда стальной стержень проходил через нее в последний раз. Я повернулся к распределительному щиту и с ужасом увидел, что Джоко вцепился в ручку контроллера, которую, несомненно, подражая своему хозяину, он только что опустил.

Плечи и грудь Сидельбурга только-только показались из-под роликов. Они были раздуты до невероятных размеров. Из его уст вырвался пронзительный крик, подобный крику раненой птицы; и слова, тонкие, дрожащие и очень далекие, пронзили мой охваченный ужасом мозг.

– Выключи питание… ради Бога са…

Я бросился к коммутатору. Джоко, очевидно, принял мое внезапное действие за направленное против него, потому что он оскалил зубы и прыгнул на меня. Передвигать его из стороны в сторону было нетрудно, потому что он был очень легким, но сила его была огромной. Он обхватил меня своими длинными руками и ногами и сильно прижал к себе. Но отчаяние придало мне силы сумасшедшего, и я, наконец, высвободил руку, схватил кусок дерева и нанес обезьяне ошеломляющий удар по голове. Он оторвался от меня и огромными прыжками скрылся из виду.

К этому времени ролики прошли по торсу и бедрам Сидельбурга и оказались примерно на одном уровне с его коленями. Его тело раздулось до размеров большого воздушного шара; и казалось, что оно вот-вот поднимет машину, которая уже раскачивалась на своих основаниях.

Как только я вынул переключатель, который остановил движение роликов, внезапный порыв ветра подхватил распухшее тело и добавил силы, достаточной для того, чтобы оторвать пресс от земли. Ступни и лодыжки Сидельбурга были прочно зажаты между роликами и когда он медленно поднялся в воздух, подобно огромному дирижаблю, он увлек машину за собой.

На следующий день какой-то рыбак у берегов Ньюфаундленда сообщил, что видел дирижабль, летящий на высоте около мили. Насколько я знаю, это было последнее, когда видели Уильяма Джеймса Сидельбурга и его четырехмерный роликовый пресс.

Некоторые из моих друзей, которым я рассказал эту историю, спросили меня, могу ли я реконструировать изобретение Сидельбурга. Я совершенно уверен, что мог бы это сделать с помощью чертежей и схем, которые он оставил после себя, но сама мысль о том, чтобы предпринять такую попытку, вызывает у меня ужасное отвращение. Я заметил, что у Природы есть способ сурово наказывать назойливых смертных, которые стремятся слишком глубоко проникнуть в ее секреты.

КОНЕЦ

РАДИО-ГРОБНИЦА СОЛАНДЕРА

Эллис Паркер Батлер

Впервые я встретился с мистером Ремингтоном Соландером вскоре после того, как установил свой первый радиоприемник. Я ехал в Нью-Йорк поездом в 8.15 утра, сидел со своим другом Мерчисоном, и, как само собой разумеющееся, мы разговаривали о радио. Я только что сказал Мерчисону, что он тупоголовый болван и что за два цента я врежу ему в челюсть, и что даже тупоголовый идиот должен знать, что ламповый приемник лучше кристаллического. На это Мерчисон ответил, что это все уладило. Он сказал, что всегда знал, что я идиот, и теперь он в этом уверен.

– Если бы твоих мозгов хватило заполнить скорлупу лесного ореха, – сказал он, – ты бы так не говорил. Любой, кроме полоумного сумасшедшего, знал бы, что человек хочет от радио четкого, чистого приема, и это то, что дает нам кристалл. Ты один из тех полоумных, которые думают, что они шикарны, если слышат, как какая-нибудь двухцентовая станция в пятистах милях от них издает несколько слабых писков. Заткнись! Я не хочу с тобой разговаривать. Я не хочу тебя слушать. Иди и сядь где-нибудь в другом месте.

Конечно, именно этого и следовало ожидать от Мерчисона. И если я и высказал несколько гневных коленцев, я чувствую, что для этого были оправдания. Радиолюбители всегда спорят об относительных достоинствах кристаллических и ламповых установок, но я знал, что был прав. Я как раз пытался решить, задушить ли Мерчисона голой рукой и выбросить его безжизненное тело из окна вагона или сказать ему несколько вещей, которые я хотел сказать с тех пор, как он начал унижать мои лампы, когда Ремингтон Соландер, который сидел позади нас, наклонился вперед и похлопал меня по плечу. Я быстро обернулся и увидел его вытянутое овечье лицо совсем рядом со своим. Он жевал семя кардамона и вдыхал его запах мне в лицо.

– Друг мой, – сказал он, – идите и сядьте со мной, я хочу задать вам несколько вопросов о радио.

Ну, разве я мог устоять перед этим, не так ли? Ни один радиолюбитель не смог бы. Мне не очень нравилась внешность этого Ремингтона Соландера, но в течение нескольких недель мои друзья, казалось, отворачивались от меня, когда я приближался, хотя я уверен, что никогда не говорил ничего, что могло бы им надоесть. Все, о чем я когда-либо говорил, это о моем радиоприемнике и некоторых новых подключениях, которые я делал, но я заметил, что мужчины, которым раньше, казалось, нравилось мое общество, теперь бросали испуганные взгляды, когда я приближался к ним. Некоторые даже перелезали через ближайший забор и бешено бежали через пустыри, оглядываясь через плечо на бегу с испуганными взглядами. В течение недели я не мог заставить ни одного знакомого мне человека выслушать от меня ни слова, кроме Мерчисона, а он полный идиот, о чем, как я думаю, я ясно дал понять. Итак, я оставил Мерчисона и сел с Ремингтоном Соландером.

С одной стороны, я был горд тем, что меня пригласили посидеть с Ремингтоном Соландером, потому что он был, безусловно, самым богатым человеком в нашем городе. Когда он умер, его состояние составило три миллиона долларов. Я часто видел его и знал, кто он такой, но он был замкнутым старикашкой и крайне не общительным, поэтому я никогда его не встречал. Он был высоким и худым мужчиной, несколько дряблым, и он был болезненно бледен нездоровым. Но, в конце концов, он был миллионером и членом одной из "старых семей" Уэсткоута, поэтому я с большим удовлетворением занял место рядом с ним.

– Я так понимаю, – сказал он, как только я сел, – что вы интересуетесь радио.

Я ответил ему, что так и есть.

– Я просто собираю новый аппарат, используя новую связь, о которой я услышал неделю назад, – сказал я. – Я думаю, это будет чудо. Итак, вот идея: вместо использования сетки …

– Да, да! – поспешно сказал старый аристократ. – Но сейчас это не имеет значения. Я очень мало знаю о таких вещах. У меня есть электрик, нанятый на год, чтобы ухаживать за моим радиоприемником, и я оставляю все это ему. Вы юрист, не так ли?

Я снова подтвердил его слова.

– И вы являетесь председателем попечительского совета Уэсткотского кладбища, не так ли? – он спросил.

Я сказал ему, что и это тоже правда. И я могу сказать, что Ассоциация кладбищ Уэсткот – одна из самых лучших и сплоченных маленьких корпораций из всех существующих. Она существует с 1808 года и приносит огромную прибыль тем, кому посчастливилось владеть ее акциями. Я унаследовал небольшую долю, которой я владею, от своего деда. Недавно мы, попечители, купили еще шестьдесят акров, прилегающих к старому кладбищу, и добавили их к нему, и мы были практически готовы выставить новые участки на продажу. По цене 300 долларов за штуку это сулило огромную прибыль, поскольку наше кладбище было модным местом для захоронения, а спрос на участки в новом приобретении обещал быть огромным.

– Вы этого не знали, – сказал Ремингтон Соландер, медленно растягивая слова, отчего его слова выскальзывали изо рта и стекали по длинному подбородку, как холодная патока, – но я наводил справки о вас, и я собирался поговорить с вами. Я составляю новую последнюю волю и завещание, и я хочу, чтобы вы без промедления составили для меня один из пунктов.

– Конечно, мистер Соландер, – сказал я с возросшей гордостью. – Я буду рад быть вам полезным.

– Я выбираю вас для этой работы, – сказал Ремингтон Соландер, – потому что вы знаете и любите радио так же, как и я, и потому что вы являетесь попечителем ассоциации кладбищ. Вы религиозный человек?

– Ну, – сказал я немного смущенно, – немного. Немного, но не сильно.

– Неважно, – сказал мистер Соландер, положив руку мне на плечо. – Я таковым являюсь. Я всегда таким был. С самой ранней юности я думал о серьезных вещах. На самом деле, сэр, я собрал рукописную коллекцию религиозных цитат, гимнов, проповедей и возвышенных мыслей, которые теперь занимают четырнадцать томов, все написанные моим собственным почерком. К счастью, я унаследовал деньги, и эта коллекция – мой подарок миру.

– И благородный, я уверен, – сказал я.

– В высшей степени благородный, – сказал мистер Соландер. – Но, сэр, я не ограничиваю свою деятельность учебным креслом. Я не спускал глаз с развития мира. И мне кажется, что радио, это новое и замечательное изобретение, является величайшим и непреходящим открытием всех веков. Но, сэр, это открытие искажается низменными целями. Джаз! Дешевые песни! Мирские слова и музыка! Это я намерен это исправить.

– Что ж, – сказал я, – это может быть сделано. Конечно, людям нравится то, что им нравится.

– Некоторые более благородные души любят вещи получше, – торжественно произнес Ремингтон Соландер. – Некоторые более достойные мужчины и женщины будут приветствовать более благородное радиовещание. В своем завещании я откладываю один миллион долларов на создание и содержание вещательной станции, которая будет транслировать только мои четырнадцать томов гимнов и вдохновляющих материалов. Каждый день будет звучать эта тема – проповеди, лекции о сухом законе, благородные мысли и религиозные стихи.

Я заверил его, что некоторые люди, возможно, были бы рады получить это, на самом деле, даже многие, и что я мог бы вписать это в его завещание без каких-либо проблем.

– Ах! – сказал Ремингтон Соландер. – Но это уже есть в моем завещании. То, что я хочу, чтобы вы написали для моего завещания, это еще один пункт. Я намерен построить на вашем кладбище первоклассную и нетленную гранитную гробницу для себя. Я хочу поместить ее на том холме, на том высоком холме… на самом высоком месте на вашем кладбище. Я хочу, чтобы вы вписали в мое завещание пункт, предусматривающий вечный уход и обслуживание моей могилы. Я хочу выделить пятьсот тысяч долларов на эту цель.

– Что ж, – сказал я миллионеру с овечьим лицом, – я тоже могу это сделать.

– Да, – согласился он. – И я хочу отдать своей семье и родственникам оставшиеся полтора миллиона долларов при условии, – сказал он, сделав ударение на "при условии", – что они добросовестно выполняют положения пункта, предусматривающего постоянный уход и обслуживание моей могилы. Если они не будут заботиться и поддерживать, – сказал он, бросив на меня тяжелый взгляд, – эти полтора миллиона пойдут в Приют для покусанных блохами собак.

– Они будут заботиться и поддерживать, я уверен! – рассмеялся я.

– Думаю, да, – серьезно сказал Ремингтон Соландер. – Я действительно так думаю! А теперь, сэр, мы подходим к важной части. Вы, как я знаю, являетесь попечителем кладбища.

– Да, – сказал я, – это так.

– За то, что вы впишите этот пункт моего завещания, если сможете его оформить, – сказал Ремингтон Соландер, глядя мне прямо в глаза обоими своими, которые были похожи на глаза соленой макрели, – Я заплачу вам пять тысяч долларов.

Ну, я чуть не ахнул. Это была большая сумма денег за один пункт завещания, и я тут же почуял неладное. Но, я могу сказать, что предложение, которое сделал мне Ремингтон Соландер, было тем, которое я смог выполнить после небольшого разговора с моими коллегами-попечителями кладбища. Чего хотел Ремингтон Соландер, так это получить разрешение поместить в свою гранитную гробницу радиогромкоговорящую аппаратуру – радиогромкоговорящую аппаратуру, постоянно настроенную на длину волны 327 метров, что должно было быть длиной волны его радиовещательной станции. Я не знаю, как Ремингтону Соландеру впервые пришла в голову его замечательная идея, но примерно в то же время гробовщик в Нью-Йорке оснастил катафалк фонографом, чтобы катафалк громко произносил подходящие гимны по дороге на кладбище, и это, возможно, подсказало Ремингтону создать громкоговорящую гробницу Соландера, но не важно, откуда у него появилась идея. У него была идея, и он был настроен на ее осуществление.

– Подумайте, – сказал он, – о возвышающем эффекте этого! На самом высоком месте на кладбище будет стоять моя благородная могила, громко говорящая во всех направлениях торжественные и святые слова и музыку, которые я собрал в своих четырнадцати томах. Все, кто войдет на кладбище, услышат их, все будут облагорожены и возвышены.

Это было сильно. Я сразу это понял. Я так ему и сказал. Итак, Ремингтон Соландер продолжал объяснять, что доход от пятисот тысяч долларов будет отложен на поставку батарей "А" и "В", на ремонт оборудования и так далее. Так что я взялся за работу с большим энтузиазмом. Я не говорю, что гонорар в пять тысяч долларов меня не заинтересовал, но я действительно думал, что у Ремингтона Соландера была грандиозная идея. Это выделило бы наше кладбище. Люди приезжали отовсюду, чтобы посмотреть и послушать. Лоты на новом участке будут продаваться как горячие пирожки.

Но у меня были небольшие проблемы с другими попечителями. Они воспротивились, когда я объяснил, что Ремингтон Соландер хотел получить эксклюзивные права на громкоговорители на нашем кладбище, но кто-то в конце концов предположил, что, если Ремингтон Соландер поставит новую и красивую железную ограду вокруг всего кладбища, все может быть улажено. Они настояли, чтобы он представил свои четырнадцать томов, чтобы они могли видеть, какого рода произведения он собирался транслировать со своей высококлассной станции, и они согласились, что это было достаточно торжественно. Действительно, все это было торжественно, грустно и мрачно, как раз то, что нужно для кладбища. Поэтому, когда Ремингтон Соландер согласился построить новую железную ограду, они заключили с ним официальный контракт, я составил пункт завещания и он купил шесть участков на вершине высокого холма и начал возводить свой мраморный мавзолей.

Около восьми месяцев Ремингтон Соландер был занят так, как никогда в жизни. Он руководил строительством гробницы, и у него была работа по запуску его радиостанции – ей были присвоены буквы WZZZ, и найму артистов, чтобы петь, играть и озвучивать его четырнадцать томов "Мрак и возвышение" на частоте 327 метров, и это было слишком тяжело для старого чудака. В ту самую ночь, когда было проведено испытание оборудования WZZZ, он скончался, и его больше не было на земле.

Его похороны были одними из самых больших, которые мы когда-либо устраивали в Уэсткоте. Я должен сказать, что пять тысяч человек сопровождали его останки на кладбище, потому что стало широко известно, что первая программа WZZZ будет принята и громко транслироваться из могилы Ремингтона Соландера в тот день. Первый номер в программе, его любимый гимн, начался с того момента, как похоронный кортеж покинул церковь и программа продолжалась до темноты.

Я скажу, что это был один из самых волнующих случаев, свидетелем которых я когда-либо был. Когда тело внесли в гробницу, громкоговоритель передал нам проповедь преподобного Питера Л. Руггуса, полную рыданий, и каждый из пяти тысяч присутствующих заплакал. И когда похороны действительно закончились, более двух тысяч человек остались, чтобы послушать остальную часть программы, которая состояла из гимнов, миссионерских проповедей, помех и декламации религиозных стихов. Мы немедленно повысили цену лотов на новых участках на сто долларов за лот, и мы продали четыре лота в тот день и два на следующее утро. В следующее воскресенье все крупные столичные газеты поместили об Уэсткотском кладбище иллюстрированные статьи на всю страницу, и в течение следующей недели мы получили более трехсот писем, в основном от священников, восхваляющих то, что мы сделали.

Но это было не самое лучшее. Запросы на лоты начали поступать по почте. Не только люди в Уэсткоте писали о приобретении, но и люди из Нью-Джерси и Уэстчестер Кантри, и даже из таких далеких мест, как Покипси и Делавэр. У нас было в два раза больше заявок на лоты, чем было лотов для продажи, и мы решили, что проведем аукцион и отдадим их тем, кто предложит самую высокую цену. Видите ли, Говорящая гробница Ремингтона Соландера становилась всемирно известной. Мы начали переговоры с владельцами шести ферм, прилегающих к нашему кладбищу, мы рассчитывали купить их и сделать больше новых дополнений к кладбищу. А потом мы обнаружили, что не можем использовать три фермы.

Причина заключалась в том, что громкоговоритель в могиле Ремингтона Соландера не мог разнести звук так далеко; он был недостаточно мощным. Итак, мы отправились к душеприказчикам его имущества и столкнулись с другой проблемой – ничто в радиооборудовании в гробнице не могло быть изменено каким-либо образом. Это было в завещании. Необходимо было поддерживать тот же громкоговоритель, поддерживать ту же длину волны, использовать те же марки батарей, использовать лампы того же типа. Ремингтон Соландер подумал обо всем этом. Поэтому мы решили оставить все как есть, в любом случае, это было все, что мы могли сделать. Мы купили фермы, до которых доставал громкоговоритель, обследовали их и распределили по партиям – и тут случилось то, что случилось!

Да, сэр, я продам свой кладбищенский инвентарь по два цента за доллар, если кто-нибудь предложит за него столько. Как вы думаете, что произошло? Появилось правительство Соединенных Штатов, регулирующее это радио, и назначило новые длины волн для всех вещательных станций. Это дало радиостанции Ремингтона Соландера WZZZ 855-метровую длину волны, а станции в Додвуде, станции PKX, 327-метровую длину волны, и на следующий день из могилы бедного старого Ремингтона Соландера полилось четвертое "Да, у нас нет бананов", и джаз "Хот-дог" и "Если ты Не смотришь на маму каждую ночь, ты вообще не можешь видеть маму", и Хинк Таббс с его "забавными историями", например: "Ну, однажды ирландец и швед шли по Бродвею и увидели, что к ним приближается вертихвостка. И на ней была одна из тех коротких юбок, которые они носили, видите? Итак, Майк говорит: "Ну и дела, старина, я вижу персик". Итак, швед, он говорит, глядя на шелковые чулки: "Может быть, ты не увидишь персика, Майк, но а я не увижу одну очень красивую пару". Ну, а на днях я пошел навестить свою свекровь…"

Вы понимаете, что это за программа. Я не говорю, что люди, которым это нравится, не имеют на это права, но я говорю, что это не те программы, которые можно громко вещать из могилы на кладбище. Я полагаю, что старый Ремингтон Соландер перевернулся в своей гробнице, когда начали транслироваться эти программы. Я знаю, что наш попечительский совет повис в воздухе, но мы ничего не могли с этим поделать. В следующее воскресенье газеты посвятили нам две страницы – "Джазовая гробница Ремингтона Соландера" и "Двухшаговое кладбище Уэсткоута". И в течение недели обитатели нашего кладбища начали съезжать. Друзья людей, которые были похоронены более ста лет назад, пришли и перенесли их на другие кладбища, забрав с собой надгробия и памятники, и через месяц наше кладбище выглядело как одно из тех полей сражений Великой войны – как множество воронок от снарядов. В этом месте не осталось ни мужчины, ни женщины, ни ребенка – кроме Ремингтона Соландера в его гранитной гробнице на вершине высокого холма. То, что мы владеем заброшенным кладбищем.

Они все обвиняют меня, но я ничего не могу с этим поделать. Все, что я могу делать, это стонать – каждое утро я беру газету и ищу программу PKX, а затем стону. Ремингтону Соландеру повезло – он мертв.

КОНЕЦ

АВТОМАТИЧЕСКАЯ КВАРТИРА

Клемент Физандье

Десять минут назад я был на грани того, чтобы спустить Хикса с лестницы, и вот я шел с ним по улице, разговаривая, или, скорее, говорил он! Он всегда так делает, я думаю, что он самый талантливый оратор по эту сторону Атлантики. У него есть этот личный магнетизм или что-то в этом роде, и он может обращаться с тобой просто как с ребенком. Он может обращаться со мной таким образом, это точно. Если вы вспомните тот эпизод с Автоматическим обеденным столом, возможно, вы согласитесь со мной, что у меня было много причин желать причинить Хиксу вред. Когда я впоминаю, как эта чертова штука начала барахлить и нас засыпала всеми горячими и холодными блюдами, от супа из моктуртле до сыра Лимбургер, и поливала всевозможными жидкостями, от чая со льдом до красного острого томатного соуса, о моей испорченной одеждой, не говоря уже о моем оскорбленном достоинстве, я мог бы… Ну, не важно.

Сейчас я шел рядом с Хиксом и слушал его разговор, направляясь к нему домой, чтобы осмотреть еще одно из его автоматических изобретений. Я даже предлагал ему одну из своих лучших сигар!

– Причина, по которой я пришел к вам первому, – говорил Хикс, – заключается в том, что я знаю, что вы способны судить о вещах объективно. Это мало кто может. Ни одного из той компании, которая была с нами в ту ночь… э-эм… досадная небольшая проблема с автоматическим обеденным столом привела к этому. Они просто умыли руки от этого изобретения и от меня. Тем не менее, обеденный стол сейчас выпускается на рынок. У нас есть организованная компания, и скоро наша фабрика будет оборудована. Несчастные случаи случаются с любым изобретением, когда оно проходит испытания. Подумайте, каким был автомобиль двадцать лет назад! Но я не могу убедить эту толпу, и, к сожалению, они мои лучшие друзья, или, по крайней мере, когда-то были ими.

Итак, беседа Хикса продолжалась, и к тому времени, когда мы приехали к нему домой, я пообещал ему все уладить с его родственниками и друзьями и убедить их всех прийти и осмотреть его новое изобретение, хотя сам я его еще не видел. Возможно, это даст вам некоторое представление о разговорчивости Хикса. Но вот мы оказались в его доме, трехэтажном здании со множеством комнат. Мы поднялись по лестнице и вскоре оказались в гостиной средних размеров, приятно оформленной и аккуратно и элегантно обставленной.

– Похоже на обычную гостиную, а? – спросил Хикс.

– Я бы сказал, гораздо более приятная, чем обычная, – ответил я, позволяя себе соскользнуть в одно из нескольких мягких кресел.

– И все же, О'Киф, эта комната так же не похожа на обычную комнату, как куриное яйцо не похоже на мяч для гольфа, – сказал Хикс. – Это комната номер один в моей Полностью Автоматической квартире.

– И чем эта комната номер Один в вашей Полностью Автоматической Квартире, – сказал я шутливым тоном, – отличается от любой другой? Конечно, вы не пытаетесь обмануть меня, заставив поверить, что в этом есть что-то необычное?

– Нет, я не пытаюсь вас разыгрывать, – ответил Хикс с возрастающей гордостью. – Я просто констатирую факт, когда говорю, что это другое. И это отличие состоит в том обстоятельстве, что эта комната самоочищается, самовыметается, самоорганизуется. Возможно, от вашего проницательного ума ускользнуло, – продолжил он тоном, слегка окрашенным иронией, – что рядом с этой дверью есть панель с кнопками.

С этими словами он указал на небольшую доску, аккуратно выполненную из мерцающего стекла, с рядом расположенных на ней перламутровых кнопок.

– Возможно также, – продолжал Хикс, – вы не заметили нескольких других особенностей. Но сейчас я позволю показать вам дела, а не слова, – и, встав, он нажал одну из кнопок на коммутаторе.

Представьте мое удивление, когда кресло, в котором я сидел, вместе с большой качалкой рядом со мной и столом, на который я только что положил свою шляпу, внезапно начали двигаться и в следующую секунду проехали половину комнаты, все в одном направлении, оставляя полосу шириной в несколько ярдов вдоль комнаты свободной и чистой от всякой мебели. Прежде чем я успел прийти в себя, еще один сюрприз довершил этот. В конце комнаты низкая решетка, подобная той, что обычно закрывает проводку для систем горячего воздуха, внезапно распахнулась, и оттуда появилось то, что на краткий, но наполненный страхом, момент я мысленно принял за свирепое животное с пушистым хвостом, но в котором секунду спустя я узнал пылесос с прикрепленным мешком. Эта подметальная машина, очевидно, обладала собственным умом, помимо значительной скорости, потому что без какой-либо видимой помощи она поспешно проследовала вдоль стены по прямой линии и, достигнув противоположного конца длинной комнаты, сдвинулась вбок на свою ширину и вернулась на свой путь, придерживаясь строго прямой линии. Перед моим изумленным взором это механическое животное ходило взад и вперед по полу, пока почти не задело стулья. Я как раз собирался пробормотать несколько слов недоумения, когда машина, прибыв в исходную точку, внезапно остановилась. Раздался щелчок и урчание, и вся масса мебели, которая сейчас теснилась в одном углу комнаты, начала двигаться, мой стул увлек меня за собой и, о чудо! в мгновение ока все это расположилось вдоль той стороны комнаты, которая только что была подметена.

– Как тебе это, старина? – голос изобретателя, казалось, доносился издалека, настолько я был ошеломлен.

– Ну, будь я проклят, – это все, что мне удалось пробормотать, вытирая пот со лба. И снова эта дьявольски умная, сверхчеловечески мыслящая машина для подметания ковров приступила к своей методичной работе и не останавливалась до тех пор, пока не завершила свою работу и не проверила каждый дюйм в комнате. Когда она приблизилась к стене, другая дверь, похожая на ту, из которой он появился, распахнулась, машина вошла, и со щелчком обе двери захлопнулись. Сразу же среди мебели произошло еще одно движение, и те предметы, которые в последний раз двигались, вернулись на свое первоначальное место, пока вся комната снова не была аккуратно расставлена.

Изобретатель чиркнул спичкой и закурил сигарету, пока я вытирал пот с лица.

– Ну? – небрежно осведомился он между двумя затяжками сигареты.

Мой голос вернулся ко мне.

– Хикс, – сказал я, – я не знаю, что тебе сказать. Вы преподнесли мне самый большой сюрприз в моей жизни. Когда вы упомянули эту автоматическую квартиру…

– Успокойся, мой мальчик, – безмятежно заявил Хикс. – Я только что продемонстрировал вам Автоматическую подметальную машину для ковров и Самоустанавливающуюся мебель – лишь одну особенность моей Автоматической квартиры. Открою вам также секрет – электромагнетизм, тяжелые железные пластины прикреплены низко под мебелью. Вы заметили, что вся мебель несколько низкая? Система электромагнитов расположена рядами под полом. Когда я нажимаю на кнопку, первое, что происходит, это то, что один ряд за другим электромагнитных полюсов намагничиваются, а затем размагничиваются, таким образом перемещая мебель вперед. Всасывающая уборочная машина оснащена собственной мощностью, но также остается верной своему пути за счет перемагничивания ряда за рядом одним и тем же магнитным полем. Но сейчас я покажу вам некоторые вещи, которые действительно замечательны. Давайте пройдем на кухню.

И он направился туда, а я последовал за ним, пытаясь приготовиться к следующему сюрпризу. Мы вошли в кухню, которая была просторной и красиво обставленной, с веселыми цветами, украшающими стены и потолок.

Я огляделся вокруг. Там было все, что должно быть на хорошо оборудованной кухне. Раковина была фарфоровой, но я сразу понял, что это нечто большее, чем просто раковина. Мой вопросительный взгляд был прерван пристальным взглядом Хикса.

– Автоматическое устройство Для Мытья Посуды, конечно, – объяснил он. – Но даже более того – автоматический конвейер для мытья посуды. Все, что попадает на эту бесконечную ленту, немедленно загружается в посудомоечную машину, моется, сушится и выносится, а затем складывается на противоположном конце.

Он поставил несколько чашек, блюдец, ножей и вилок и пару больших сковородок на что-то похожее на покрытый белой эмалью коврик. Над раковиной была кнопка. Он нажал на нее. Мгновенно посуда в быстром темпе переместилась к длинному предмету, похожему на коробку, на одном конце раковины. Рельс на конвейере открывал люк, через который исчезала посуда, когда дверь закрывалась. Я услышал плеск воды, который продолжался целую минуту. Внезапно шум прекратился, раздался щелчок, и набор посуды снова появился с другой стороны коробки, сухой, чистой и сияющей, и остановился под посудным шкафом.

– Я до сих пор не предусмотрел ничего для распределения посуды на полкам, – немного извиняющимся тоном сказал изобретатель. – Но пока придется довольствоваться этим.

– Но, Хикс… – сказал я.

– Что ж, давайте перейдем к чему-нибудь интересному, – сказал изобретатель, по-видимому, не обращая внимания на мой возглас, тоном человека, которому наскучили тривиальности повседневного существования. – Как я уже говорил, это полностью автоматическая квартира. Это означает, что она выполняет свою собственную работу. Вы выполняете только легкую часть домашнего хозяйства. Вы не подметаете, вы не убираете, вы не моете посуду, не чистите паутину, не скребете полы, не полируете обувь. Вы как бы предлагаете, а квартира распоряжается. При разработке этого изобретения центральной идеей было то, что тяжелой работе нет места в стиле жизни современного мужчины или женщины. Я надеялся, что смогу избавиться от этой тяжелой работы в жизни, и я полагаю, что могу сказать, что в какой-то мере преуспел. Теперь…

– Но, Хикс… – сказал я с благоговением в голосе.

– Теперь взгляните, например, на этот потолок, – сказал Хикс, по-видимому, не замечая моего изумления. – На первый взгляд он выглядит как любой другой потолок, только с декоративными элементами, которых обычно не хватает на кухонном потолке. На самом деле дизайн выполнен в виде крошечных отверстий, а материалом потолка является листовой металл. Над этим перфорированным потолком находится воздушное пространство, соединенное с мощной системой всасывания. Через эту систему обычно циркулирует только умеренное количество воздуха. Но если я поверну этот выключатель, он сделал это, и сразу же послышался вздох, тогда включается мощный напор, и паутина, пыль, дым и все остальное, что создает грязь, исчезает. Если я возьму, например, эту горсть муки и рассыплю ее в воздухе, она не осядет на вас, как вы, кажется, опасались, судя по скорости, с которой вы пытались увернуться, и не испортит вашу новую одежду, но… – и он указал на облако о муке, быстро исчезающей сквозь потолок, – она просто исчезает. Поскольку потолок фактически представляет собой всего лишь мелкую сетку, при включении этого мощного всасывания пыли, грязи или паутине негде оставаться.

Пока я пытался сформулировать в уме извинения за свою грубость утром, Хикс продолжал:

– Теперь, следуя этой логике, каким был бы способ вымыть пол? Каков, О'Киф, был бы выход?

– Ну, что было бы естественнее, чем сделать пол тоже перфорированным, но вместо того, чтобы мыть его, так сказать, воздухом, мыть его водой? – спросил Хикс, отвечая на свой же собственный вопрос. Я должен был признать, что он меня этим поймал. – Ну, в любом случае, – продолжил он, – именно так я рассуждал, и поэтому вы заметите кое-что, что, вероятно, ускользнуло от вашего внимания, когда вы вошли, а именно то, что пол также усеян небольшими отверстиями, выполненными в приятном дизайне. Этот пол тоже сделан из металла, а под ним находится плоский резервуар, который по желанию можно наполнять водой и опорожнять. Если я нажму эту кнопку, вода поднимется. Наступите на один из этих ковриков и наблюдайте.

Он указал на один из трех или четырех пробковых ковриков высотой около дюйма, которые иногда используются в ванных комнатах. Мы встали на один из них и уже видели, как вода поднимается тысячью крошечных фонтанчиков, каждый высотой около полудюйма, пока весь пол не погрузился под воду на четверть дюйма. "Нам не нужно снова нажимать на какую-либо кнопку, чтобы вода пошла вниз, – продолжил Хикс, – но, как вы видите, сейчас она исчезает, унося с собой грязь, пыль и болезнетворные микробы. Пол сейчас, – продолжил он тоном лектора, объясняющего какое-то чудо природы, – все еще влажный, но нажатием этой кнопки я обращаю вспять тот процесс, который вы видели минуту назад, и воздух, и на этот раз теплый, сухой воздух, подается через потолок сверху, проходя через нижний этаж вслед за водой, последняя капля которой сейчас стекает в канализацию, которая может вмещать кубический фут воды в секунду, так же как и подводящая труба необычно большого размера, допускающий расход кубического фута каждые две секунды при нормальном давлении 110 фунтов на кубический дюйм, преобладающем в системе водоснабжения этого города. Как вы заметили, пол уже сухой.

Я взглянул и увидел, что так и было. Я чувствовал себя немного не в себе и, помню, подумал, не выпил ли я случайно чьего-нибудь домашнего пива тем утром, потому что у меня было странное ощущение в голове. Автоматическая уборка была слишком сложной задачей для обычного человека, я так и сказал Хиксу.

– У меня здесь есть еще кое-какие особенности, которые я хотел вам показать, – сказал Хикс, – но, возможно, будет лучше, если вы увидите их, когда соберется вся компания. Я думаю, ты видел достаточно, мой мальчик, чтобы поверить мне сейчас, когда я говорю тебе, что у меня есть что-то необычное, что-то уникальное и за что мир будет благодарен в ближайшие годы, когда с его помощью будет покончено с рутинным ведением домашнего хозяйства. А теперь, О'Киф, не могли бы вы устроить встречу для меня с моими… э-э… бывшими друзьями?

Это был совершенно ненужный вопрос. Во-первых, я уже пообещал ему, и, кроме того, после того, что я увидел, я бы устроил так, чтобы сам король Исландии приехал и посмотрел на это. Да ведь это было чудесно, изумительно, грандиозно – додуматься до такой идеи. И то, как он это рассчитал – давление на квадратный дюйм, кубические футы в секунду – вы знаете, такие вещи меня всегда заводят. Я очень уважаю математику и инженерное дело, хотя ничего о них не знаю. Я сказал ему, что немедленно пойду и повидаюсь с этими друзьями.

Все они были в сборе в следующий вторник. У меня все еще был синяк под глазом, полученный, когда Смит, первый, кого я попробовал убедить прийти, вышвырнул меня из своего дома, но мой энтузиазм был таков, что мне удалось убедить даже его, проигнорировав его жестокое обращение, в итоге и он тоже присутствовал. Как и дядя Хикса Джеремайя, выглядевший таким же кислым, как всегда, и моя тетя Эулалия. Там были Ирвин и миссис Смит, а кроме того, профессор Динкер и его невеста. Мисс Пик, чопорная особа, несколько вышедшая за рамки обычной молодости, в очках, с острым красным носом на бледном лице и собственным мнением. Еще там были Хикс и я. Мы все прошли через гостиную и увидели то, что я описал, и теперь мы были на кухне, и изобретатель все объяснял – все как обычно.

– Вот еще нечто новое для тебя, мой дорогой О'Киф, – говорил Хикс. – Это автоматическая подставка для чистки обуви. При нажатии на эту кнопку люк опускается, открывая, как вы заметите, подставку для ног, которая обычно используется на подставках для чистки обуви, за исключением того, что она находится примерно в футе от пола. Если теперь, профессор, – сказал Хикс, махнув рукой в сторону человека науки, – вы будете настолько любезны, что поставите ногу на эту подставку, вы все увидите, что сначала эта мягкая рука захватывает ее, как бы амортизируя подъем, чтобы надежно удерживать ногу внизу. Вы заметите, что машина работает ровно три минуты, а затем отпускает. Это работает автоматически и вы сами сможете наблюдать за процессом без моего ведома.

Мы наблюдали и увидели, как крюкообразная рука с шарниром на заднем конце описала полукруг, почти ласково взявшись за ногу профессора и мягко, но твердо удерживая ее. Затем две грубые щетки начали работать вдоль обуви, удаляя всю грязь, которая была на подошвах, если таковая была. Эти щетки были прикреплены к чему-то вроде маленькой тележки, которая ездила взад и вперед по паре направляющих, расположенных вдоль подставки для ног, и когда они внезапно убирались, за ними следовали две черные полировальные щетки, идущие тем же путем, с третьей щеткой, выходящей сбоку и полирующей верх обуви. Они двигались с огромной скоростью и проработали две или три минуты, когда внезапно отодвинулись, зажим раскрылся, и нога профессора в отполированном до зеркального блеска ботинке высвободилась. Все тихо высказали свое изумление.

– Как вообще эти кисти чернеют? – спросила практичная миссис Смит.

– Очень естественный вопрос, мадам, и он очень уместен, – ответил изобретатель. – Решение столь же простое, сколь и эффективное. При подаче каждая кисть должна проходить по валику, на который чернение распределяется другим валиком точно так же, как чернила распределяются в печатном станке. Так что эту часть изобретения, – скромно добавил он, – нельзя назвать моим собственным.

– Я думаю, это чудесно, – ответила миссис Смит.

– Подумать только, все те вещи, которые вы показали нам сегодня утром – это чудо. Вы называете это изобретением, но на самом деле это десятки изобретений. О, как бы мне хотелось жить в этой квартире! – сказала она.

– Ну, а теперь, – вмешался Ирвин, – как вы думаете, Хикс, все это оборудование будет работать? Разве что-то не может пойти не так? Например, та штука, которая удерживала ногу профессора на месте. Ты говоришь, что это не отпускает в течение трех минут. Но что-то может случиться, и вы, возможно, захотите уйти до этого времени, скажем, через три секунды. Предположим, начался пожар, что тогда? Я все еще жду, когда увижу остальную часть вашей квартиры, но на первый взгляд это кажется мне чем-то, что следует рассмотреть.

Люди, которые должны получать только удовольствие от жизни, для меня отвратительны. Мне бы хотелось сказать об этом Ирвину. Разве этот парень не мог видеть, как все это было чудесно? Но я мог бы избавить себя от беспокойства, потому что у Хикса был готов ответ.

– Естественная мысль, Ирвин, – улыбнулся он. – Когда я сказал, что рычаг не ослабнет в течение трех минут, я, конечно, имел в виду, что если он не будет отпущен раньше нажатием спусковой кнопки прямо под кнопкой запуска, точно так же, как вы выключаете электрический свет после того, как он был включен. Три минуты – это всего лишь время, необходимое для идеального блеска и обеспечения наилучших результатов. Устройство ограничения по времени установлено, но только в качестве вспомогательного средства для пользователя, а не в качестве его хозяина.

Ирвин выглядел немного смущенным этим прекрасным объяснением.

– Я могу также заявить сейчас, – сказал изобретатель, – что на этот раз я ничего не упустил. Я сконструировал специальное устройство, которое автоматически управляло различными механизмами, включая и выключая их и переворачивая сотни раз в день, чтобы убедиться, что каждая деталь работает так, как должна. Кроме того, я управлял различными машинами на нескольких скоростях. Посудомоечная машина, подметальная машина, чистильщик обуви и все другие устройства, по сути, все еще подключены таким образом, что они могут работать с частотой, в три раза превышающей их нынешнюю рабочую скорость, которая была выбрана мной как идеальная, потому что она наиболее эффективна. Но дела важнее слов, и поэтому давайте теперь, после этой небольшой демонстрации работы Полностью автоматической квартиры, перейдем к практической демонстрации более крупных функций. Позволь мне включить этот выключатель.

Он так и сделал, а затем открыл большую коробку, содержащую порошкообразное вещество.

– Знать – значит верить, и чтобы сделать мою демонстрацию убедительной, у меня здесь есть то, что называется землей Фуллера. Это легкое, пыльное вещество, и его вполне можно было бы классифицировать как грязь. Я объяснил вам действие потолка. Давайте теперь посмотрим, что станет с этой землей, которую я подброшу в воздух.

С этими словами он сунул руку в коробку и рассыпал горсть в воздухе. Все увернулись, и миссис Смит закричала, в то время как даже чопорная мисс Пик внезапно потеряла часть своего самообладания, когда увидела, как в воздух поднимается густое облако белой грязи. Но, словно по волшебству, облако поднялось и мгновенно исчезло под потолком. Ни на чьей одежде не было запачкано даже пылинки.

– Как это? – улыбнулся изобретатель, когда он брал горсть за горстью этого вещества и подбрасывал его над собой, земля каждый раз мгновенно исчезала сквозь потолок. – Потолок, я полагаю, делает свою работу. Теперь давайте попробуем пол. Я нажимаю на этот выключатель и что происходит?

Мгновенно раздался звук, который мне не понравился. Вы знаете, у меня есть своего рода инстинкт на подобные вещи; Я могу вроде как чувствовать, когда что-то не так. Казалось, что-то сработало с неуместной силой, потому что послышалась вибрация и бульканье, которых я не слышал в прошлый раз. Инстинктивно я посмотрел на изобретателя, который приобрел цвет бледного сыра и возился с кнопкой.

– Не тот, – услышала я его стон. – Не тот! О, почему я оставил здесь этот экспериментальный материал?

А потом внезапно началось действие. Прямо в воздух, из тысячи отверстий, вырвалось столько же потоков воды, которые поднялись на шесть или семь футов в высоту. В одно мгновение все промокли с головы до ног. Все присутствующие были настолько ошеломлены, что несколько мгновений никто не двигался. На самом деле этот перевернутый ливень был таким плотным, что сквозь него едва можно было смотреть. Как раз в этот момент изобретатель сильно нажал на переключатель, и потоки прекратились. Но на полу было три дюйма воды.

– Что, черт возьми, случилось с комнатой? – взревел Ирвин, который первым пришел в себя. – В чем дело, Хикс? Ты пытаешься утопить нас?

– Я случайно нажал на экспериментальный переключатель, и он отказался включаться. Это не имеет значения. Я… – заикаясь, пробормотал Хикс.

– Что, черт возьми, ты имеешь в виду, говоря "не имеет значения"? – взревел Смит. – Разве ты не видишь, что полностью испортил всю нашу одежду? И это не имеет значения! Теперь из всех…

– Я не это имел в виду. Смит, – причитал Хикс. – Я включу теплый воздух, и через минуту мы все будем сухими.

Дрожащими руками он нащупал коммутатор.

Мы все оправились от шока, и когда мы пришли в себя и все посмотрели друг на друга, промокшего с головы до ног, в воздухе витало ощущение, что назревает дюжина гроз, готовых разразиться молниями. Я подумал, что должно что-то произойти, чтобы отвлечь этих людей от размышлений о своих проблемах, и, как я и думал, это произошло. Хикс нашел кнопку, и раздался щелчок.

Внезапно я услышал пронзительный вой, и мгновенно раздался взрывной порыв, и воздух стал белым. Как раз перед тем, как закрыть глаза, я увидел, почему он был белым. Это была земля Фуллера, фунтов двадцать или около того, она возвращалась равномерно распределенной с потолка тем же путем, каким пришла, с той же силой, и каждый кусочек, который был вложен внутрь. Мгновенно наша мокрая одежда, по большей части темного цвета, поскольку стояла зима, от шляп до ботинок, была словно покрыта мукой. Профессор вытер лицо и размазал его широкой полосой по носу и рту. Это было так забавно, что я не мог удержаться от смеха. Он попытался впиться в меня взглядом, но был прерван приступом чихания. Даже в момент смеха я был также схвачен им, а через мгновение и все остальные. Все чихали во все горло.

"Хи, чхи! Он, чхи! Хикс! – кричал Смит между спазмами. – Что, чхи, черт возьми, чхи! что ты делаешь; чхи, чхи! Выключи аллергию, чхи! убери эту штуку! Я, чхи! чхи! – он поперхнулся и не смог продолжать.

– Я ха-ха-ха, чхи! выключаю его. Я выключу его, я выключил его, чхи! чхи! – закашлялся изобретатель так хорошо, как только мог, между – Этого больше не будет, чхи!

Через несколько минут пыль осела, и вавилонское чихание прекратилось. Затем разразился поток красноречия. Каждый говорил Хиксу, что он о нем думает. В отчаянии несчастный изобретатель повернулся и начал дурачиться со своим коммутатором.

– Показывай дорогу, Хикс, позволь нам уйти и никогда больше тебя не видеть! – прорычал Ирвин.

– Немедленно увольте нас, сэр, – строго приказал профессор, которому удалось вернуть себе столько достоинства, сколько было возможно с лицом мельника и одеждой, которая выглядела так, как будто они прошли через мельницу.

– Черный ход – самый быстрый выход, – сказал изобретатель, которому не терпелось избавиться от своей компании. Он прыгнул вперед к двери в задней стене, остальные последовали за ним. Но она была заперта снаружи.

– У меня там электрический замок, – пробормотал он, пока его пальцы искали другой коммутатор, повсюду на стенах были коммутаторы, и мне было интересно, для чего каждый из них. Я подожду, чтобы узнать позже. Люк машины для чистки обуви открылся в комнату как раз в тот момент, когда профессор с достоинством приблизился. Как раз в этот момент он поскользнулся на одном из деревянных ковриков и упал, приземлившись на спину, ударившись шеей о подставку для ног машины для чистки обуви. Я ахнула. В тот же миг ножной зажим повернулся, любовно схватив профессора за горло и мягко, но решительно удерживая его голову. Перед нашим испуганным взором, как по волшебству, появились жесткие вращающиеся щетки и парой десятков быстрых и энергичных взмахов подготовили уши профессора к тому, что должно было произойти. Когда жесткая щетина сделала свое дело, его отчаянный вопль был слышен за милю. Чопорная мисс Пик, забыв о своем достоинстве, с криком бросилась на помощь своему жениху, но не смогла снять зажим. Я пытался, но это было бесполезно. Черновые щетки к этому времени закончились, и теперь появилось оборудование для полировки. Сразу же все лицо профессора покрылось ровным слоем черного, который кисти начали натирать до визуального блеска. Даже полностью осознав ситуацию, я не мог удержаться от восхищения тщательностью и фантастической скоростью, с которой работали эти кисти. Судить о вещах объективно – это моя привычка, вы же знаете. Через несколько секунд нос профессора засиял, как супер-отполированный черный набалдашник, в то время как другие части его анатомии лица приобрели чудесный блеск. Девяносто пять оборотов в минуту, как сказал изобретатель. Это больше походило на пятьсот девяносто пять. Клянусь Джорджем, должно быть включилась высокая экспериментальная скорость! Вот и все. Я вспоминаю, что была всего лишь одна из мыслей, которые промелькнули у меня в голове – забавно, как человеческий разум будет работать в подобных ситуациях.

Борьба профессора помогла так же мало, как и его крики.

– Нажми на спусковой крючок, идиот, – прорычал Ирвин.

Я захотел пнуть себя. Почему я хотя бы не подумал об этой простой вещи? Но Хикс стоял там, бледный как сыр, если не считать больших пятен земли Фуллера на его лице, и возился с кнопками.

– Это не сработает, – причитал изобретатель. – Что-то пошло не так с системой. Теперь я припоминаю, – добавил он, – у меня был ручной фиксатор, просто вынутый экспериментально. Мне придется вставить его снова…

– Пока ты вставишь это снова, проклятый тупоголовый тупица, – прорычал Ирвин, перекрывая вопли профессора и вопли женской компании, – профессору уже снимут скальп с лица и он будет убит. Иди и режь провода, я тебе говорю! Неужели у тебя недостаточно здравого смысла?

Вся компания стояла, собравшись вокруг того места, где профессор наслаждался блеском своей жизни, все предлагали, говорили, кричали. Смит услужливо попытался вытащить профессора за ноги. Удвоенные крики агонии заставили его отказаться от своего христианского подвига. Я вытащил свои часы. Прошла всего одна минута. Неужели этот дурак никогда не сможет отрезать провод?

– Я понял! – крикнул Хикс, и мы услышали щелчок кнопки.

Я сразу почувствовал, что что-то было не так, не так – и снова очень не так. Я не знал, что это было. Да, он это сделал. Это была вода, поднимающаяся к моим ногам. Разве я только что говорил, что забавно, как действует человеческий разум? Вы знаете, первое, о ком я подумал, был профессор.

– Прекрати, Хикс, – прорычал я. – Ты его утопишь.

– Я знаю, – раздался в ответ отчаянный крик изобретателя. – Я знаю, я знаю, я знаю! Но я не понимаю. Здесь есть что-то в корне неправильное. Что-то должно быть не так, я уверен, – я знаю, что что-то не так!

И он судорожно принялся работать с коммутатором.

Я тоже подумал, что, должно быть, что-то не так. Тем временем вода поднималась со скоростью примерно полдюйма в секунду. Мне потребовался лишь короткий мысленный подсчет, чтобы увидеть, что менее чем через минуту она должна быть над ртом профессора, и оставалось еще полторы минуты до того, как произойдет выброс. Я горжусь тем, что быстро соображаю в чрезвычайной ситуации. Рядом с посудомоечной машиной я увидел кусок большого резинового шланга. Я бросился к нему, шлепая по воде, которая теперь была глубиной в полфута. Я вернулся как раз вовремя.

– Возьмите это в рот, профессор, и прекратите реветь, или вы утонете, – прокричал я ему в уши. Какой-то инстинкт подсказал ему, что я прав, и он сделал, как ему было сказано. Через несколько секунд вода достигла его лица, но он дышал через шланг.

– Убирайтесь отсюда все или дьявол заплатит за это, – приказал я. – Вы не можете принести профессору никакой пользы, а вода поднимается. Убирайтесь!

К ее чести надо сказать, что чопорная мисс Пик осталась.

– Я останусь с тобой до конца, дорогой, и буду держать тебя за руку, – напевала она, перекрывая шум прибывающих вод, потому что профессор был вне пределов слышимости.

Под водой щетки работали с неизменной скоростью, поднимая маленькие булькающие вихри, свидетельствующие об их действии. Остальная компания, шлепая по воде, которая к этому времени была глубиной в полтора фута, направилась в переднюю комнату. С трудом они открыли дверь, и я сразу же почувствовал, как вода хлынула наружу, в то время как уровень воды на кухне упал на несколько дюймов, чтобы вскоре снова начать подниматься. Внезапно я услышал крики ужаса.

– Подержите шланг, – приказал я мисс Пик и бросился, или, скорее, зашлепал, в переднюю комнату. Там я увидел зрелище, которое никогда не забуду. Мебель была сдвинута в сторону, загораживая дверь. Вода была высотой в два фута. Ирвин стоял на столе – я же вам раньше говорил, что он всегда был трусом? Смит и его жена, моя тетя и изобретатель находились в различных позах прострации в воде, и каждый раз, когда кто-то пытался подняться, он внезапно садился. Он вставал, делал шаг и шлеп! садился в воду.

– Что-то убивает нас, О'Киф, – прорычал Смит.

– О, он кусает меня! – закричала тетя Эулалия.

На мгновение я был сбит с толку и ошарашен. Почему они не оставались на ногах? И тут до меня дошла истина. Эта чертова Автоматическая машина для уборки ковров была там, под водой, металась взад и вперед, и она косила людей так быстро, как только они могли подняться.

– Всем встать на стол! – закричал я, – Или вы погибнете.

Очевидно, они были готовы последовать любому совету, потому что вскарабкались по стульям и на стол с готовностью, порожденной отчаянием. Они все могли бы просто найти на нем место. Как раз в этот момент вся мебель быстро сдвинулась с места, словно наэлектризованная, переместившись в противоположный конец комнаты, и все пятеро свалились в озеро внизу. Крики и проклятия мгновенно сотрясают воздух. Снова была эта проклятая всасывающая подметальная машина, которая больше не всасывала, а все так же бегала по полу, сбивая несчастных с ног так быстро, как они успевали подняться.

– Вернитесь на стол, – проревел я, и в этот момент, вспомнив о бедственном положении профессора, я бросился назад.

К этому времени вода была глубиной в три фута и приближалась к концу шланга. Но, слава богу, до того, как сработает реле, оставалось всего двадцать секунд. Во время стресса и волнения жизнь кажется сжатой в секунды. А вы когда-нибудь замечали, как во время серьезного кризиса вы будете делать неважные вещи? Возможно, мне нужен был умственный отдых, потому что как раз в этот момент я увидел перед собой Автоматическую Взбивалку для яиц. В моих мыслях промелькнуло, что Хикс сказал, что она работает со скоростью 15000 оборотов в минуту. Было бы интересно посмотреть, как работает этот агрегат. Это был мой шанс. Я ничего не мог сделать, пока реле не сработет, так почему бы не использовать время с пользой? Все эти мысли пришли в тот краткий миг. Я наклонился поближе к колотушке, чтобы понаблюдать за тем, как работает шпиндель, и нажал кнопку. Взбиватель яиц заработал, как пистолет. Прядь моих волос была втянута и намотана на высокоскоростное веретено. За сотую долю секунды тиканья долларовых часов моя голова была поднята так высоко, что я потерся о нее лбом. Последовал краткий момент сосредоточенной борьбы, ощущение, что моя голова вот-вот взорвется, и три крепкие пригоршни моих волос, вырванных с корнем, были разбросаны по окрестностям. Я выключил выключатель. Мой разум очистился, как и лоб от всех остатков волосяных украшений, в то время как маленькая струйка крови медленно стекала по моему носу.

Я огляделся и увидел, как профессор с помощью своей худощавой невесты встает. Он выглядел как местный вождь из Дагомеи, принявший ванну в своей европейской одежде. Первое, что он сделал, это разразился громким и старым добрым американским проклятием, связанным с Хиксом. Так что я понял, что с ним все в порядке. Я услышал внезапный шум в передней комнате. Внизу послышался грохот, как от воды. И так оно и было. Кто-то открыл дверь. Однако вниз стекало что-то еще, кроме воды – оказалось, это были какие-то тела. Это были Ирвин и Смит. Но они не были первыми. Изобретатель опередил их. Я выглянул в окно. Вот он мчится по улице стремглав, пробегая сотню ярдов ровно за пару секунд, быстрее, чем очень быстро. Он затмил всех бегунов-энтузиастов! Он заставил их выглядеть как пустое место. У Смита и Ирвина дела шли хорошо, но они безнадежно отстали. Через пять секунд изобретатель скрылся из виду. Потом я вспомнил, что я был тем, кто все это устроил. Я начал соображать. Ужасные подробности нескольких недавних линчеваний промелькнули у меня в голове. Не задерживаясь, чтобы взять шляпу, я прокрался вниз по лестнице. У входа я осторожно огляделся. Затем я расправил плечи и ушел самым достойным образом, на какой только был способен, и добрался домой, ничуть не пострадав от пережитого, что так и должно было быть, потому что это была не моя вина.

КОНЕЦ