Муравьёв-Амурский, преобразователь Востока бесплатное чтение

Александр Ведров – уроженец Свердловской области, физик-ядерщик. С 1963 года работал на Ангарском атомном комбинате, затем на партийных должностях и на государственной службе. Заочно окончил Иркутский институт народного хозяйства и Академию общественных наук при ЦК КПСС. В 2015 году стал членом Российского союза писателей (РСП) и в том же году – лауреатом национальной литературной премии «Писатель года России». Член Интернационального Союза писателей (ИСП). Лауреат Всероссийской литературной премии им. Ф. М. Достоевского (2021), Международной литературной премии им. Н. А. Некрасова (2022) и евразийской литературной премии «Новый сказ» памяти П. П. Бажова (2022). Издал двенадцать книг. Автор ста газетных публикаций. Член-корреспондент Международной академии наук и искусств. Член Общественного совета при аппарате губернатора и правительства Иркутской области.

Глава 1

Камер-паж и княгиня

Николай Николаевич Муравьёв родился 11 августа 1809 года в семье Николая Назарьевича Муравьёва, статс-секретаря Собственной Его Императорского Величества канцелярии, и Екатерины Николаевны Мордвиновой, дочери помещика. Он внук губернатора Архангельской губернии Назария Степановича Муравьёва, отпрыск знатного рода. Мать, женщина нежного и доброго нрава, любила природу, деревню, охотно занималась работами в саду, была искусной рукодельницей. Тем не менее, при чуткости ко всему прекрасному, она имела характер высокого духа и воспитывала детей в строгих или даже спартанских обычаях. Отец, вносивший в домашние пенаты атмосферу царского двора, поднимал в сынишке планку самооценки до запредельных высот. Под родительским влиянием, а может быть, и от природы в мальчугане с детства формировалась личность, для которой не существовало непреодолимых преград.

О детских годах героя романа до нас дошло мало материалов, совсем мало. Детство выдающегося преобразователя российских земель протекало в родовом имении отца под Петербургом, позднее ставшем Муравьёвским переулком (с 1939 г. ул. Цимбалина) Северной столицы. Николушка рос прилежным мальчуганом; восьми годов, проявляя интерес к большому и неведомому миру, прочитал книгу В. М. Головина о кругосветном путешествии. Десятилетнему мальчику пришлось оплакивать раннюю смерть любимой матушки, на том и кончилось его беззаботное детство. Оставшись без материнского пригляда, он вынужден был полагаться исключительно на себя в принятии и исполнении решений. У отца на руках остались шестеро детишек, мал мала меньше, Николка из них – старший. На некоторое время опекунство над ними брал на себя граф Аракчеев.

После окончания частного пансиона Годениуса, о котором нам тоже не известно ничего, кроме того, что он располагался в центре Петербурга, где-то по улице Шпалерной, осиротевшие братишки по распоряжению императора Александра Первого, победившего непобедимого Наполеона, были определены в Пажеский корпус, элитарное военно-учебное заведение для детей «заслуженных родителей». Значимость заведения определена уже тем, что оно учреждено волей Екатерины Великой. Порядки в корпусе строгие, дисциплина военная. На выходные дни отец забирал сыновей из учебки и привозил их домой, в деревенское имение, где они окунались в мир счастливого детства с младшим братиком и сестричками. Гомон, смех, беседы, шутки царили в детском коллективе. Молодая мачеха, вошедшая в дружную семью, окружила приемных детей чуткой любовью и вниманием. О Николае в родстве остались лучшие воспоминания, в семье он был всеми беспредельно любим. Его отличала способность развеселить каждого, он мог и вспылить, но умел сдерживать себя. Шутлив, остроумен, но главной чертой подростка виделась тяга ко всему новому, неизвестному.

Отныне Николай Муравьёв держал свою судьбу в собственных руках. В учебе и освоении военных наук ему надо было проявить себя со всем блеском, иного он уже не признавал. 1824 год. Здесь-то кадету-отличнику четырнадцати лет и улыбнулась удача, капризная распорядительница от Высших сил, благосклонное участие которой открывало ему широкий путь в большой мир. Он был произведен в камер-пажи, что давало право к назначению на дежурство при Высочайшем дворе с прислуживанием за особами императорской фамилии на официальных приемах. Весьма успешный в учебе и отличавшийся острым умом, Николай Муравьёв был приставлен к великой княгине Елене Павловне Романовой. Камер-паж еще не знал, что держит в руках золотой ключик от волшебной двери, за которой открывался простор для службы Отечеству, для отваги и славы.

Начало предстоящему восхождению положили те смутные и неуловимые движения души, которые физиологи относят к тонкой сфере любовных чувств. Оставалось перенести их на прелестную обладательницу женских чар. Приставленный по придворному этикету к креслу великой княгини Елены Павловны первый ученик Пажеского корпуса увидел в том кресле искомый объект первой любви. Оно и неудивительно, если обратить наш взор на образ страстного обожания влюбленного юнца.

Урожденная германская принцесса Шарлотта Мария Вюртембергская, шестнадцати лет, была приглашена императором Александром Первым от имени своего младшего брата, великого князя Михаила, для замужества. Сказочный дар от царского двора, волшебным образом изменивший судьбу немецкой Золушки из семьи скромного образа жизни, подвел ее к самостоятельному изучению русского языка, чему она отдалась со страстью, а по приезде в Северную столицу поразила умом и тактом придворный круг.

Юная принцесса удивила встречавших не только речью с добротным русскоязычным произношением, но и умением вести краткие беседы с лицами по приличествованию каждого. Н. Карамзину она высказала уместную похвалу «Истории государства Российского», с А. Шишковым перекинулась мнениями о славянском языке, а с генералами заводила речи о военных делах и походах. Аристократическая публика в две сотни человек, собранная на званый прием, была потрясена и очарована с первой встречи и уже навсегда. Состоялось быстрое обручение, и молодая семья получила воистину царский подарок – величественный Михайловский дворец, ставший стараниями обаятельной хозяйки центром культурной жизни Петербурга. По заложенной традиции Михайловский дворец по сей день несет знамя русской культуры в качестве Государственного Русского музея.

Дальнейшее утверждение Елены Павловны в высшем обществе иначе как триумфальным не назвать. Д. А. Оболенский в ее лице «впервые увидел женщину, которая ясно понимала, что такое Гражданская палата». Известный славянофил А. Кошелев, пораженный умом княгини, писал о ее «истинно государственном взгляде на дела». Архиепископ Херсонский Иннокентий внезапно для себя оказался «униженным», когда Елена Павловна захватила его врасплох некоторыми вопросами, и вынужден был взять время для подготовки ответов. Подведем, однако, черту под множеством восхвалений отзывом Николая Первого: «Елена самая ученая в нашем семействе». Царь отсылал к ней иностранных ученых и мыслителей, чтобы те понимали, с кем имеют дело в лице России. Что тут добавить? С принятием православия, подобно Екатерине Второй, Елена Павловна стала русской делами и душой.

Сердечные влечения молодого человека к барышне, по всей видимости, начинаются с высоких оценок ее прелестей, красоты, ума и поведения. И что оставалось славному пажу, если в юной княгине сошлись воедино все женские достоинства, какие можно было представить? Оставалось влюбиться страстно и безнадежно в замужнюю женщину, одну из всех на царском небосклоне, что не могло остаться незамеченным для окружающих женских глаз. Неподдельное преклонение перед избранницей, восторженные взгляды, внезапные приливы крови, вызывающие покраснения лба и ушей, выдавали влюбленного пажа с головой. Фрейлины двора, беспощадная догадливость которых в амурных делах изумительна, обменивались щепетильными новостями:

– Ах, бедняжка! Коленька влюблен, и безнадежно!

– И что ему остается? Стреляться?

Великая княгиня Елена Павловна получала нескрываемое удовольствие от сложившихся отношений. Какой женщине была бы неприятна сердечная победа? Между молодыми людьми, из которых женская особа была всего-то на пару лет старше своего поклонника, установились милые и доверительные отношения. Елена Павловна игриво и с мягким покровительством относилась к влюбленному пажу, при этом оставалась деликатной, щадила его самолюбие и оберегала от возможных нападок со стороны. Николаю испытание любовью к вельможной даме стало первой школой воспитания чувств на пути взросления и возмужания.

…После оглушительного провала войсковой присяги на Сенатской площади Николай Первый решил обсудить декабрьские события с великой княгиней, мнением которой весьма дорожил, и протянул ей список заговорщиков. Елена Павловна начала читать вслух, но император предостерегающе кашлянул, указав взглядом на камер-пажа Николая Муравьёва, стоявшего за креслом княгини. В списке имелось несколько человек с его фамилией.

Разветвленное родство Муравьёвых было знаменито на Руси делами во многих ипостасях. Среди них: два генерал-лейтенанта, герои Отечественной войны 1812 года и русско-турецкой войны, другие военачальники, известные дипломаты, высокопоставленные чиновники, ученые, коих набиралось полтора десятка именитых человек. Декабристов тоже оказалось немало – полдюжины устроителей новой жизни, хотя они и сами плохо представляли какой. Лишь бы по-новому. Центральной фигурой муравьёвского рода, участвовавшего в подготовке восстания, был Сергей Муравьёв-Апостол, приговоренный к повешению. Другие сородичи проходили по списку со смягчающими обстоятельствами. Артамон Захарьевич, командир Ахтырского гусарского полка, и Никита Михайлович, капитан Гвардейского Генерального штаба, высланы в Иркутскую губернию. Среди осужденных были Матвей Иванович Муравьёв-Апостол, участник восстания Черниговского полка, Александр Николаевич, будущий городничий Иркутска, и Александр Михайлович, корнет Кавалергардского полка.

Любовные воображения длились до августа 1826 года, когда Николай Муравьёв с блеском окончил Пажеский корпус, не только показав отменные знания и военную выучку, но и став первым по корпусу. Его имя занесено на Почетную мраморную доску лучших из лучших учеников заведения. И это несмотря на годичное отставание в возрасте от других выпускников. Обучение давалось ему легко, едва острый ум касался учебного материала. Знал по-французски и по-немецки, Закон Божий и Священную историю. Знал до тридцати предметов, включая заумное дифференциальное и интегральное исчисление.

Разумеется, без глубокого природного ума не мог состояться крупнейший государственный деятель, посягнувший опрокинуть привычные представления мироздания и течение общественной жизни. Но все же первый выпускник корпуса был оставлен «на второй год» для достижения совершеннолетия, с наступлением которого ему мог быть присвоен офицерский чин. Так в отрочестве кадет Николай Муравьёв задал себе опережающий темп жизни и, как увидим, будет выдерживать его долгие годы.

Сложившееся душевное единение блестящего претендента на офицерское звание и его «великолепной феи» продолжилось к обоюдному удовольствию. Имея обширное образование и от природы талантливая, княгиня проявляла необыкновенные способности к точным и естественным наукам и быстро вовлекала в свой водоворот придворное окружение. Неудивительно, что два блестящих ума как нельзя ближе пришлись один к другому. Им не нужны были долгие рассуждения, достаточно короткой реплики, быстрого взгляда для взаимопонимания. Она чуяла за спиной волнение юного воздыхателя. При виде объекта своего обожания ноги несчастного пажа подкашивались, лоб потел, покрываясь алыми пятнами. Нежность и трепет охватывали его. В силу положения княгини при царском дворе любовь прислуживающего юнкера была обречена на провал, она лишь грезилась в романтических мечтаниях, но дружба – вот она, рядом, на расстоянии вытянутой руки. Первая любовь, сформированная в идеальном плане, такой и останется Николеньке навсегда.

В 1830 году великой княгине представили Пушкина, и с ним она «была мила». Поэт испытывал к княгине самые восторженные чувства:

Их последняя встреча состоялась накануне трагической дуэли. Поэт был сдержан, шутил, но при прощании судорожно сжал высокой особе руку, чему она не придала значения, а отнесла к проявлению пылкости чувств. Княгиня обожала поэта и в день его смерти записала: «Мы потеряли прекраснейшую славу нашего Отечества».

Глава 2

Восточные походы

В 1827 году выпускник Пажеского корпуса, удостоенный золотой медали, был направлен в лейб-гвардию 16-го Финляндского полка в чине прапорщика. Описание боевых подвигов Муравьёва могло занять отдельную книгу, хотя по значимости они оказались в тени его дальневосточной эпопеи. Боевое крещение молодой офицер принял в Турецкой войне, начавшейся после того, как для России оказался закрыт пролив Босфор. Красоты голубого Дуная затмевались дымом и кромешным адом взятия турецких редутов. В двухмесячной осаде крепости Варна, взятой штурмом, когда было захвачено девять тысяч пленных и триста орудий, прапорщик Муравьёв за отличия в сражениях награжден орденом Святой Анны с бантом и повышен до звания поручика. С лета и до конца 1829 года его не отпускала лихорадка, иногда с сильными приступами.

Осенью Финляндский полк был возвращен в Россию, и боевой офицер поступил адъютантом к генерал-лейтенанту Головину. В 1830–1831 годах состоялся поход по подавлению польского восстания, поднятого с целью восстановления Речи Посполитой в пределах границ 1772 года и захвата территорий, населенных белорусами, украинцами и литовцами, с чем Россия, естественно, не могла согласиться, надолго поумерив польские аппетиты. Запутанные маневры Е. А. Головина привели к рассредоточению и расстройству польской армии, предопределив ее поражение. В ходе военных баталий поручик Муравьёв не однажды направлялся парламентарием для ответственных переговоров к командующим польскими соединениями и справлялся с ними показательно успешно.

За разгром повстанцев на груди поручика компанию с Анной скрепил Владимир, тоже Святой и тоже с бантом. Вслед за святыми прилетела награда пулей с контузией правой ноги и с бинтом вместо банта. Вдобавок забинтованному герою вручили золотую шпагу с надписью «За храбрость». В результате всего Варшава пала, Царство Польское объявлено провинцией России, сейм и польское войско упразднены. Тысячи повстанцев бежали куда подальше, за пределы Польши, осели в Европе и принялись создавать из России образ душителя свобод, распространяя русофобию, затянувшуюся до наших дней.

Военной службе Муравьёв отдавался со всем энтузиазмом, однако материальное положение семьи стало угрожающим, и он после двух военных кампаний вышел в отставку, занявшись управлением отцовским имением Стоклишки Виленской губернии, которому грозила распродажа с торгов. В отставку его подвинула и особая, трудноизлечимая кавказская лихорадка. Отец поддерживал сына переводами по сто рублей «на штиблеты и про запас», который, однако, всегда оставался пустым.

Ныне основная часть Виленской губернии входит в состав Белоруссии, меньшая – в составе Литвы. Здесь-то и оказалось, что скучнее занятия деятельной натуре было не найти. Управляющий имением в глубокой тоске писал отцу: «Гражданская служба противна и моим понятиям, и моему честолюбию». Успеха на мирном фронте боевой офицер в чине штабс-капитана не добился; позднее родовое имение спасено от разорения младшим братом Александром, тогда как сам Николай Муравьёв позднее примет в управление и приведет в порядок хозяйство российского масштаба. Каждому свое.

При нахождениях в Петербурге его неоднократно приглашала к себе на беседы великая княгиня Елена Павловна, внимательно следившая за продвижениями давнего поклонника.

Откликнувшись на запрос засидевшегося в тихом имении крестьянского распорядителя, благосклонная судьба приставила штабс-капитана Н. Муравьёва офицером для особых поручений к прежнему начальнику, генерал-майору Е. Головину, назначенному корпусным командиром на Кавказ, горячее местечко, где шли нескончаемые бои. «Школа Головина», состоявшая в наведении страха на подчиненных наказаниями, воспринята Муравьёвым как наиболее эффективная из других. Впрочем, сослуживцы замечали, что подчиненный офицер непостижимым образом имел влияние на властного командира Головина. Со временем усердный ученик превзойдет в жесткости своего учителя. Чем бы объяснить столь странное обстоятельство? Не тем ли, что род Муравьёвых отличался на редкость суровым, даже свирепо-диким характером? Неудивительно, если его родоначальником был некий князь Алановский, татарский мурза. Один из их рода, М. Н. Муравьёв, губернатор нескольких областей, был даже прозван Вешателем.

Военное присутствие на Чёрном море для России диктовалось необходимостью противостояния вмешательству в кавказские дела со стороны Турции и вездесущей Англии и их стремлению к захвату Северо-Кавказского имамата. Англичане, по давнему обыкновению, разжигали костры национальных противоречий, вели на спорных территориях подрывную агитацию, снабжали горцев деньгами и оружием для нападения на русские порты. В зоны конфликта ими направлялись отряды наемников. С тех кавказских событий у Муравьёва укрепилось стойкое неприятие и настороженность к действиям английских экспедиций, где бы они ни появлялись.

Кавказский поход начинался в 1817 году и мыслился легкой кампанией, в которой после победоносных баталий Отечественной войны 1812 года особых усилий для покорения местных племен не предвиделось, но затянулся он на полвека с большими людскими потерями. Свободолюбивые горские народы оказались орешком покрепче французского нашествия. Веком раньше князь Григорий Потёмкин дошел до Северного Кавказа, подчинив российской короне кубанских казаков, а Муравьёву пришла пора продвинуться дальше, на Черноморское побережье Кавказа.

На бурлящем Кавказе состоялся стремительный взлет Муравьёва в карьере. Военная обстановка, как на рентгеновском снимке, проявляет истинную ценность каждого участника боевых действий, от солдата до генерала, безошибочно определяя, кто есть кто. Военные действия пришлись Муравьёву чуть ли не родной стихией, где он уподобился рыбе в воде. Не зря же он утверждал в своих письмах, что только «военный путь может обещать мне быстрое возвышение». За фразой с претензиями на успех кроется честолюбие, стремление взять баснословные высоты, хотя он сам еще не представлял, для чего, собственно, они нужны, эти высоты. Но личности исключительного масштаба, вошедшие в историю человечества, безотчетно рвались в неизведанные выси, а там уже разбирались, что к чему.

Обстановка на кавказском театре военных действий была тяжелейшая. Болотистая и гнилая местность, гнус, лихорадка и проливные дожди вели к болезненности и смертности в русских гарнизонах. Служивые умирали сотнями. Россия вела упорную войну с грозным имамом, но усмирение подвигалось медленно. В непрестанных нападениях на русские укрепления завязывались кровопролитные бои. Защитники захваченных постов и городков безжалостно уничтожались. Так было с Михайловской крепостью, где начальником гарнизона был штабс-капитан Лико, окруженной войском горцев в количестве одиннадцати тысяч человек. Гарнизон в составе двухсот пятидесяти человек отбил первый штурм, но не устоял во втором и был полностью изрублен. Горцы бросились к пороховым складам, но здесь-то произошло светопреставление. Рядовой Тенгинского полка Архип Осипов по заблаговременному заданию начальника гарнизона Лико взорвал погреба, устроив кладбище для трех тысяч нападавших. Вместе полегли победители, и побежденные.

В апреле 1838 года Николай Муравьёв, уже в чине майора, прибыл к новому месту службы. Он весь в воодушевлении, что читается в письме брату Валериану: «…люблю Кавказ со всеми его лихорадками и лишениями за то, что в нем могу развернуться». В Южном Дагестане обстрелянный офицер выглядел настолько воинственно, что очередного ордена оказалось недостаточно для соответствия проявленным заслугам, тогда дали два, один за другим. Жаркое лето 1839 года прошло в изнурительной осаде крепости Ахульго, защиту которой возглавлял кавказский вождь Шамиль. Горцы оборонялись настолько отчаянно, что при штурме Сургаевской башни одной пулей пробили Муравьёву локтевую и кистевые кости правой руки, еще и с онемением трех средних пальцев. Крепость была взята с огромными потерями с обеих сторон. А пальцы восстановились только через десять лет, к сибирскому назначению, когда генерал-губернатору Восточной Сибири пришлось воевать острым пером с петербургскими чинами не менее яростно, чем с кавказскими джигитами. Учился писать левой рукой. Тем не менее схваченная горячая пуля стала Николаю Муравьёву тем знаком, с которым храбрый офицер стал полковником. Тифлисский госпиталь – и боевая труба позвала на взятие укрепления Дала в восставшей Абхазии с награждением полковника орденом Святого Владимира, опять с бантом.

Тринадцатую дивизию пехоты, подошедшую на подкрепление морем, направили по берегу за авангардом Муравьёва.

Засады и набеги горцев сопровождали колонну по всему пути, еще и авангард оторвался. Колонна встала, пока не объявился Муравьёв; за пояс заткнуты два пистолета, в руке шашка.

– Почему ушел в отрыв от основных сил?

– У меня шаг скорый, муравьёвский, а не немецкий тихоход.

Движение возобновилось ненадолго. Хаджи-Берзек силами в пять тысяч убыхов напал на два батальона, и разразился такой батальный огонь, какого Кавказу не приходилось видеть и слышать. Обстановка сложная, пересеченная местность, овраги, множество открытых флангов, но убыхи дрогнули, напор ослабел. Разбитый Хаджи-Берзек бросил армию, но силу набирал Шамиль, талантливый военачальник, тридцать лет защищавший имамат во главе армии в двадцать тысяч горцев.

В том же, сороковом, году поручик Тенгинского полка Михаил Лермонтов отличался «пылкой отвагой» в Чечне, на левом фланге Кавказской линии. Сотник Дорохов, получивший ранение, передал ссыльному поэту отряд «летучих охотников», перенявший тактику горцев и действовавший вроде партизанского отряда. В отборной команде собрался видавший виды отпетый народ, признавший в молодом поручике своего вожака. Быстрота, подвижность и натиск приносили летучей сотне в боях максимальный эффект. При сотне действовали и пластуны. По сути, это был первый в русской армии спецназ. После боя на реке Валерик поэту долго дурманил голову воздух, напоенный пролитой кровью. Он вспоминал тот бой по свежим впечатлениям:

Летом сорок первого, когда поручик Лермонтов стрелялся в курортном Пятигорске, Муравьёву выпала передышка на постройке укрепления в изумительном по красоте местечке черноморского побережья с благозвучным названием Гагры. Осенью полковник во главе летучей кавалерии без устали гонялся за абреками по аулам и другим пунктам, их невозможно перечислить, если только Сухум-Кале, реку Сочи, Псху, являя благоразумную распорядительность в маневрах, за что удостоился ордена Святого Станислава. Святых с бантами собралось настолько много, что коллекционер ненароком и сам становился святым. А Михаил Лермонтов на дуэли даже не стрелялся. По команде «К бою!» благородный и бесстрашный поэт-воин двадцати шести лет отроду поднял руку с пистолетом над головой, подавая жест доброй воли, и был убит наповал с расстояния десяти шагов. Следом за Пушкиным Россия потеряла еще одну «прекраснейшую славу Отечества».

Командующий Отдельным Кавказским корпусом генерал И. Р. Анреп писал в донесении военному министру о геройской защите Навагинской крепости: «Не боюсь оскорбить храбрых защитников укреплений, сказав, что с таким начальником, как генерал Муравьёв, всякое войско сделает то же самое». Гора при Навагинском укреплении была ключевой. Движение Муравьёва было так быстро, что неприятель не успел собраться, гора занята без единого выстрела. Прибывшим русским силам оставалось занять высоты и укрепление. «У него какие-то кошачьи манеры, – подметил генерал Филипсон, служивший при Анрепе, – которые быстро исчезали, когда надо было показать когти».

Муравьёв – начальник отделения Черноморской береговой линии из девяти укреплений и фортов, проходившей от Анапы до границы с Османской империей. Он участник усмирения племен убыхов и джигетов. Убыхи, вражда которых к русским доходила до фанатизма, угрожали расправами джигетам за их миролюбие к царской армии, и Муравьёв лично провел переговоры с ними, добившись покорности убыхов. Где только можно, он применял мирные способы, при которых вхождения в Россию новых территорий оказывались более прочными, и даже привез в Петербург вождей семи местных племен, принявших российское подданство.

С той встречи царь запомнил Муравьёва, умело применявшего не только военные, но и дипломатические приемы, и по заслугам произвел его в генералы. Путь от майора до генерала пройден за три года. Возведенные военные крепости муравьёвской береговой линии со временем положат начало российским городам Новороссийску, Геленджику, Сочи, Пицунде, Гагре и другим. Приобретенный военный опыт Муравьёв успешно перенесет с Кавказа на Дальний Восток.

Глава 3

Элизабет де Ришемон

В понимании Муравьёва честолюбие неразрывно связывалось со славой, облекаемой общественным признанием, а путь к ней лежал через труд, жертву и честность. Три жизненных принципа, три критерия, по которым сверялись все принимаемые решения героя своего времени. Тридцать пять исполненных лет заставляли задуматься над предназначением в мире, полном противоречий, искушений и тайн. Что сделано им в возрасте, в котором Наполеон, Байрон и Пушкин покорили мир? Для чего он был первым в Пажеском корпусе, в боевых походах, для чего за девять лет военной службы получил генеральский чин? Николаю предстояло осмотреться, шире взглянуть на мир, подвести итоги прожитому, а тут еще раны напоминали о себе, понуждая заняться лечением. С тем отставной генерал и выехал в Берлин. После принятых вод и прочих процедур он направился в Париж, столицу культурной Европы, город просвещенных умов и свободомыслия, город, при одном упоминании которого в воображении возникали волшебные грезы, рисовались романтические картины. Они и оправдались. В купе экспресса Берлин – Париж компанию Муравьёву составил, как он представился, господин де Ришемон, высокий, статный старик, отменно одетый. Завязалась дорожная беседа на французском.

– Вы, случаем, не военный? И даже в генеральском звании? – неожиданно спросил попутчик.

– Вы действительно правы. Но отчего вы так решили, ведь для моего возраста генералы в редкость?

– Вас выдает способность быстро схватывать и точно выражать мысли…

Знакомство оказалось настолько приятным для каждой из сторон, что по прибытии в Париж господин де Ришемон в настоятельной форме предложил путешествующему генералу разместиться в своем дворце городка По, что уютно разместился на одноименной речке на юге Франции. Предложение принято, и с благодарностью. От купейного знакомства – к семейному. Мадам де Ришемон превосходно музицировала на рояле. Ее дочь, Элизабет, девица за двадцать лет, говорила на нескольких языках и немного на русском. Она стала лучшим путеводителем Муравьёву по улицам и галереям, музеям, театрам и прочим парижским достопримечательностям. Началось погружение во французскую жизнь, историю и культуру. Для чего? Для самосовершенствования, достижения панорамного представления о мироздании и еще для личностного роста будущего реформатора, которому, пока не ведавшему о том, придется ставить цели и ориентиры развития русских земель, окраин и захолустья со всей их отсталостью, дикостью и патриархальностью.

Увлекательные занятия Николая и Элизабет, ставшие им душевным праздником, не могли не перейти в более нежные чувства, какие возникают между молодыми, красивыми и нравственно одаренными людьми. Муравьёву, с избытком хлебнувшему военные лишения и смертельные опасности, были необходимы психологическая разгрузка, исцеление покоем и лаской. Его израненная душа, взбудораженная огнем и порохом, просила умиротворения и насыщения любовью. Генерал снова почувствовал себя камер-пажом, сгоравшим от щемящего чувства преклонения перед юной княгиней Еленой Павловной, за креслом которой стоял в услужении, вдыхая сладкие ароматы, отслеживая повороты умнейшей головки или плавные взмахи и движения обворожительных рук. Юношеский пыл с неодолимой силой заполонял генеральскую грудь, стеснял дыхание, заставляя учащенно и трепетно биться взволнованное сердце.

Элизабет, очаровательная, умная девица с проникновенными серыми глазами, была достойным объектом пылкой любви. По свидетельству писателя Ивана Барсукова, «чрезвычайно красива, умна и образованна». Она и сама была пленена молодым русским генералом, олицетворявшим мужскую доблесть, достоинство и галантность кадетского воспитания. Ее романтической натуре о подобном рыцаре безупречного образа можно было только мечтать. Не в привычном же кругу вышколенных воздыхателей искать дорогого сердцу и единственного в свете человека, верного защитника и редкого воителя, видящего свое предназначение от символа орлиного полета. Другого такого и в мире не найти.

Расклад их судеб лежал на поверхности, но не все было просто, как казалось на первый взгляд. Элизабет как любящая дочь не могла не думать о родителях, которых ей пришлось бы оставить в случае переезда в далекую Россию. Были и другие причины к размышлениям перед принятием ответственного решения. Они обсуждались в прогулках по саду, разбитому при фамильном дворце де Ришемон, или в романтической беседке с видом на тихую, облагороженную и располагавшую к сердечной доверительности речку По.

– Элизабет, что же нам мешает быть вместе? – спрашивал Николай Николаевич перед отъездом из гостеприимного семейства.

– Возможно, национальные различия, – отвечала наследница дворца.

И действительно, что было известно милой француженке о суровой и дикой стране с бородатыми мужиками и косолапыми медведями? Ей было известно о гибели блистательной армии Наполеона, о сожжении русскими варварами своей столицы при захвате французами… Что еще? Еще в Северной Пальмире взошло светило Пушкина, но с ее знанием русского нельзя было постигнуть его гений.

Муравьёв и сам не был уверен в надобности семейного будущего, с кем бы оно ни слагалось. Связать себя семейными узами, оседая в тихом имении где-нибудь в Стоклишках? Нет, пелена деревенской идиллии уже однажды спала с его глаз, во времена управления отцовским имением. Скука неимоверная… И как быть с предстоящими битвами за высокие цели, за обустроенность крепостной России, которые потребуют от генерала аскетического образа жизни, жертвенности и даже отречения от личного счастья и благополучия? Изысканная и ухоженная Франция раззадорила генерала на новые свершения, направив душевные изыскания к предназначенной миссии на земле.

Как оставаться равнодушным, когда побежденная Франция показывала стране-победительнице пример раскрепощения, благоустроенности и свободолюбия? Не эти ли идеалы вели за собой героев Отечественной войны, триумфально входивших в Париж на плечах побитых французских и прочих войск, а позже возглавивших жертвенное противостояние с крепостнической государственностью на Сенатской площади в декабре 1825 года? С чего бы шестеро выходцев муравьёвского рода, просвещенных и достигших положения в обществе, принесли себя на заклание желанной свободе, сменив офицерские мундиры на арестантские робы? Один из них, Апостол, шагнул на виселичный постамент… Другие страдальцы все еще там, «во глубине сибирских руд», и уже два десятка лет несут свой тяжкий крест, тогда как он, Николай, затевает особицу, чтобы свить уютное семейное гнездышко…

Имелась и другая причина, сдерживавшая порывы генерала и состоявшая в том, что ему нечего было положить к ногам именитой красавицы. Бессребреник, слуга царю, отец солдатам, а слуги не бывают богачами. Сопоставив материальное положение княгини и свои никчемные возможности, гордый генерал обуздал сердечные порывы и отбыл из Парижа в надежде на наступление лучших времен.

По возвращении в Петербург Муравьёв был причислен к Министерству внутренних дел и вскоре по личному поручению министра графа Л. А. Перовского направлен в Новгородскую область для полной ревизии дел. Между тем поручение сделано неспроста. Министр заприметил незаурядные административные способности Муравьёва еще во времена его командования Черноморской береговой линией и имел намерение убедиться в их проявлении на гражданском поприще. Представленный генералом ревизионный отчет вызвал большую похвалу. Какая глубина проникновения в местную обстановку! Какая логика рассуждений и смелость в выводах и предложениях! Да это кладезь таланта для России, обделенной выдающимися государственными деятелями! Но откуда бы ему, военному человеку, черпать хозяйственное и гражданское понимание вещей? Иначе как гениальностью не объяснить. Сам он дал простое объяснение: «Ревизию мою хвалят потому, что делаю по совести и крайнему моему уразумению». Муравьёвское крайнее и есть гениальное.

Лев Алексеевич Перовский, воспитанник графа Разумовского и его же внебрачный сын, активный участник Отечественной войны и участник раннего декабристского движения, был чиновником «самых честных правил», к которому благоволил Государь Николай Первый. Министр признавал весьма желательным уничтожение крепостного права при освобождении крестьян с земельным наделом и придании им прав государственных крестьян. Широкую известность министр приобрел благодаря своей непримиримой борьбе со злоупотреблениями в полицейских кругах Москвы и Петербурга. Но, несмотря на все прилагаемые усилия, подведомственная земская полиция являла собой довольно жалкое образование, при котором законодательство и правосудие оставались фикцией. Предложения Льва Алексеевича по реформированию полицейского управления глохли в волоките и переписках, ему оставалось назначать на места исполнителей по собственному благоусмотрению.

Убедившись в великолепных административных качествах Муравьёва, граф Перовский подал на высочайшее имя ходатайство о назначении перспективного чиновника тульским гражданским и военным губернатором. Представление было утверждено, и самый молодой из генералов стал самым молодым из губернаторов, активно взявшимся за беды и нужды губернии. В его действиях просматривались попытки искоренить причины зла и кардинально решить тот или другой вопрос, чтобы не возвращаться к нему, латая новые и новые прорехи на кафтане. Еще в тот век, вроде как для природы благополучный, губернатор уже предлагал правительству меры по ограничению вырубки лесов и поощрению лесопосадок. Пора бы планете ими воспользоваться.

В особом упадке находилось сельское хозяйство, причины которого вчерашний кадровый офицер видел в крепостническом строе, сковывавшем всякую крестьянскую инициативу. Муравьёв первым из губернаторов поднял вопрос об освобождении крестьян и подготовил развернутое обращение к Государю, подписанное девятью помещиками губернии, среди них и князем Голицыным. Дело не сдвинулось, но Николай Первый вновь обратил внимание на молодого и деятельного губернатора, который смело брался за вопросы, казалось бы, незыблемого общественного устройства.

В разлуке с Элизабет к Николаю пришло, как это часто бывает с влюбленными, понимание ее значимости для души и сердца. Муравьёв внезапно осознал, что утратил не только очаровательную спутницу и интересную собеседницу, но и дельного советчика. Слишком глубоко вошла сероглазая парижанка, образованная, умная и деликатная, в духовный мир генерала. Николай нуждался в самом ее присутствии, как люди нуждаются в свете и воздухе. Даже будучи занятым чем-то, он находился в некоем ублажении, ощущая ее рядом. Опасения того, что семейные обязанности могут отвлекать его от главной идеи и стать помехой на пути служения Отечеству, сменились убеждением обратного свойства. К тому же обретенный сан государственного вельможи привнес Муравьёву озарение, новое ви́дение мира и своего места в нем. Неведомо откуда появилась мудрость. Да и губернаторское звание – хотя и не богатство, зато отличная карьера, солидный вес в кругах сановных. Генерал ощутил моральное право равенства с родовитой француженкой. В Париж полетело письмо с предложением руки и сердца избраннице, которая ожидала его в нетерпении и приняла незамедлительно.

Дальше – как в сказке о влюбленных. Пренебрегая принятыми приличиями, по которым жениху полагалось ехать к невестиным родителям за согласием, Элизабет де Ришемон Вюртенбергская сама примчалась в «дикую северную страну», где ее встретили какие-то люди, но не жених. Оказалось, что Муравьёв, занятый поездками, поручил встретить невесту своим сестре и брату. Они же препроводили гостью издалека в заштатный город Богородицк, что под Тулой, где католичка от Христа приняла православную веру. Здесь же, в Троицком соборе Богородицка, в котором дома по крыши сплошь занесены сугробами, в январе 1847 года сыграна свадьба; запись № 10. После свадьбы молодожен, не теряя времени, выехал на ревизию четырех тульских уездов, оставив молодую жену под сестринским присмотром. Медовый месяц не состоялся, а может быть, был перенесен. Так с первых дней семейной жизни установился баланс личного и государственного интереса в пользу служебных дел. Началась романтика губернаторских будней. По приезде в Тулу Элизабет, нареченная в бракосочетании Екатериной Николаевной, поступила в класс русского языка. Француженка во всем старалась соответствовать статусу русской подданной.

Глава 1. Назначение в Сибирь

Блестящая военная и административная деятельность Муравьёва на Кавказе не осталась незамеченной и для Государя. Еще бы! Кавказ был тогда главным театром военных действий, где Муравьёв умудрялся одерживать победы политикой мирных завоеваний, входить в доверие к влиятельным горским князьям, умело подчиняя русской власти воинственные местные племена. Начальник Черноморской линии дипломатической умелостью склонил к миру в Абхазии три прибрежных племенных образования численностью несколько десятков тысяч душ, а на Западном Кавказе покорил убыхов, совладать с которыми силой оружия не представлялось возможным. В честь новорожденного сына владетеля Абхазии генерал приказал произвести салют из ста одного пушечного выстрела. Более громогласного торжества, сравнимого с небесными грозовыми раскатами, аборигенам нельзя было придумать и предпринять. Одновременно как бы подспудно орудийный грохот означал и демонстрацию силы, вызывавшей к империи уважение, преклонение и страх. По заключению Ивана Платоновича Барсукова, главного биографа Муравьёва-Амурского, «в краю, где все дышало войной, он всецело следовал политике мирных завоеваний».

Именно такой человек, с железной волей и способностью к искусному маневрированию в конкретной запутанной обстановке, требовался царю для наведения порядка и налаживания системы управления в далекой необузданной Сибири. Энергия и честность, смелость и компетентность – вот редкий набор качеств, необходимых единоличному управленцу огромным и неосвоенным азиатским краем. Ими обладал Николай Муравьёв.

В осенние дни 1848 года царский кортеж пронесся через Тулу без остановки, но адъютантом отдан приказ губернатору – догнать и представиться царю. Младшая сестра Катюша, у которой с братом Николаем сохранились глубокие душевные чувства и во взрослой жизни, вспоминала о встрече в деревне Фабрикантской. Вечером раздался топот копыт, и в дом влетел молодой генерал. Муравьёв гнал, исполняя царский наказ, и остановился у родичей на ночевку. Рано поутру он выстроил отряд перед окнами для приветствия, и конная команда помчала «красиво и воинственно». На календаре – шестое сентября.

Отряд догнал Государя на станции Сергиевской, на которой Николай Первый объявил Николаю Муравьёву повеление принять под начало Восточную Сибирь, край необозримых территорий, от Красноярска до Охотского моря, и долго говорил о важности дела. Организаторские и военные способности генерала были известны Императору. Впечатлила его и смелая служебная записка тульского губернатора об отмене крепостнического права. Оценив размах муравьёвской мысли и силу духа, проявленную в трех войнах, Николай Первый принял ответственное решение. Пусть возьмет в генеральское управление не поддающуюся управлению дикую глушь, где царит беззаконие, а в таежных дебрях хозяин медведь. Разговор завершился поручением прибыть в Санкт-Петербург для получения назначения и подробных наставлений.

В письме к брату Валериану Николай Николаевич подводил итоги пройденного жизненного этапа: «…исполнились мои живейшие желания! Я – на поприще огромном!» Муравьёв знал: настал час великих деяний. Там, на крупнейшем материке планеты, где царят дикость, безвластие и раздрай, ему предстоит войти в число великих реформаторов и преобразователей русской земли. А может быть, и не только русской.

Невероятное назначение вызвало скандальное обсуждение в высшем обществе Петербурга. Как можно было назначать царским наместником крупнейшей российской территории столь молодого чиновника, которому еще предстояло окрепнуть духом, набраться управленческого и административного опыта? Да еще оказаться в самоуправстве, в глуши и в отрыве от центральных ведомств и армейских формирований! И все это отдано на откуп мальчишке! Маститые губернаторы, годившиеся ему в отцы, недоумевали. Еще более поражало то, что император приблизил к себе человека из рода, ставшего рассадником государственных преступников, тех, которые в день коронации выступили за его же ниспровержение! О чем он думает?

Знать бы им, российским правителям, какую роль в царском выборе сыграла княгиня Елена Павловна, чей голос обыкновенно бывал решающим. Цепочка судьбоносного назначения состояла в том, что кандидатуру на должность генерал-губернатора всея Восточной Сибири и главнокомандующего сибирскими войсками, которых, правда, еще не было, подобрал граф Л. А. Перовский, который загодя обратился к великой княгине за поддержкой и с просьбой повлиять на сие решение императора. Знал министр внутренних дел точный ход для проведения плана. Тем самым в исполненном назначении значимую роль имела не только объективная доля, выражаемая достоинствами назначенца, но и поддержка, находившаяся в авторитетных руках великой княгини. Елена Павловна и сама следила за продвижениями давнего подопечного в военных баталиях, следила и радовалась успехам Николая, чье юное сердце когда-то безоговорочно принадлежало ей. А может быть, оно было отдано княгине навсегда? Б. В. Струве, сподвижник губернатора, раскрыл мотивы ее участия: «Обладая просвещенным умом и глубоким пониманием современного положения России, она видела в Муравьёве именно такого деятеля, каким он оказался впоследствии».

Удивлениям сановников, чиновников и вельмож не было конца, но царь не ошибся в единственно точном выборе, как при выстреле в десятку с завязанными глазами. Хотя и сам не полагал, какую услугу на века вперед принесет Отечеству его сибирский наместник, который далеко превзойдет все царские ожидания. А генерал-губернатор уже подбирал себе «сибирскую команду». Из тульских чиновников там наиболее ярко проявит себя Андрей Осипович Стадлер, отличавшийся блистательными способностями, замечательной наблюдательностью и знанием дела. Наблюдалось у Стадлера и грибоедовское горе от ума, снискавшее ему острыми насмешками много личных врагов, а также проявление ленивости в отсутствие Муравьёва. С тем он и был переведен в Красноярск.

В сентябре Муравьёв прибыл в Петербург, где принялся за основательное изучение сибирских дел и обстановки вокруг реки Амур. Выход к Великому океану, деятельность Североазиатской компании, кяхтинский торговый путь, золотопромышленность – перечень изучаемых вопросов был обширен и разнообразен.

Надо было знать все. Отдадим должное царю Николаю Первому, твердо отстаивавшему государственные интересы России на восточном направлении. Сознавая тяжесть и жертвенность возлагаемых на полномочного распорядителя Сибири дел и обязанностей, царь пообещал Муравьёву массу почестей и наград за предстоящие труды, на что услышал другую и вовсе неожиданную просьбу:

– Государь, лучшей наградой будет, если Вы разрешите мне направлять некоторые мои обращения на Ваше высочайшее имя.

– Разрешаю, – коротко бросил Государь.

– Прошу также дозволения доводить до Вашего высочества с полной откровенностью о безобразиях, какие потребуют Вашего высочайшего вмешательства.

В ответ утверждающий кивок, означавший, как писал Струве, «тот талисман, которому он обязан всеми успехами в поднятых делах».

– Полагаю, что до Камчатки вам не добраться. Слишком много потребуется времени и весьма затруднительно, – как бы мельком заметил царь.

– Постараюсь и туда добраться, – ответил Муравьёв с такой уверенностью, как отвечают на вопрос решенный. Он уже намечал маршрут экспедиции и ставил «весьма затруднительную поездку» первой из других.

– У тебя возьмут Камчатку, а ты только через полгода узнаешь, – прозвучало царское опасение…

Пояснения об атмосфере придворного общества и закулисных интригах Муравьёву дал генерал Головин, под началом которого губернатор служил на Кавказе. В числе других наставлений было и такое: «Не желаю тебе увлечься раболепным уважением к кумиру, пред которым мнимо просвещенная Европа преклоняет колена». Оно и сказывалось на торможении муравьёвских начинаний Государем, не отошедшим от упоения победой над Наполеоном. Самодержец держал в узде не только рвавшегося к реформам и преобразованиям Муравьёва, но и всю застоявшуюся Россию, пока она не испытает встряску в Крымской военной кампании.

– В Сибири народ распущенный, дак возьми их хорошенько в руки, – напутствовал император на заключительной встрече.

Но оказалось, что в этом деле Муравьёва наставлять было излишне – скорее, сдерживать. Он ворвется в Сибирь, как лев рыкающий, и с первого дня начнет крушить направо и налево, словно оказался в кавказской сече. Местные князьки не знали, куда бежать.

Екатерина Николаевна прихватила из Парижа попавшуюся ей брошюру «Военные максимы и мысли Наполеона», ставшую мужу незаменимой настольной книгой. Муравьёв не расставался с ней, обращаясь в запутанной обстановке и принятии трудных решений к полководческой мудрости и организаторскому опыту великого корсиканца, и не уставал благодарить Катеньку за догадливость в подборе лучшего подарка духовного свойства.

Февраль 1848 года. Генерал-губернатор всея Сибири прибыл в Красноярск, где взялся за дело о «золотых казенных остатках». Б. В. Струве писал в своих «Воспоминаниях о Сибири»: «Никогда и нигде подкуп не проявлялся в такой нахальной форме и в таких широких размерах, как в золотопромышленности». По схеме казнокрадов, при зачислении очередного прииска в «казенные остатки» в столицу направлялось ходатайство о присвоении права на его разработку какому-то высокопоставленному лицу. Странная складывалась картина: промышленность имелась, а доходов в казну – никаких.

Торжественный прием прибывшему генерал-губернатору, назначенный в Канске Енисейской губернии богачами Машаровыми, владельцами крупных золотых приисков, обернулся конфузом и отказом Н. Н. Муравьёва от установления еще и не начавшихся отношений. Чиновники и купцы мигом смекнули, с кем впредь придется иметь дело, а братья Машаровы через положенное время были объявлены несостоятельными должниками. Им и столичные связи не помогли. Период безнаказанного казнокрадства и сибирской вольницы перечеркнут одним днем.

Из Красноярска – в Иркутск, в губернаторскую резиденцию, прозванную горожанами Белым домом, близким по проекту к столичному Смольному дворцу. Красивейшее здание с белыми колоннами, построенное еще в 1804 году по канонам строгого классицизма, в традициях античной архитектуры, сравнивали с царским дворцом. Величественным фасадом оно располагалось на берег Ангары, несшей перед окнами чистейшие байкальские воды. Южная часть дома выходила в сад, в котором жили дикая коза с зайцем, было много малины и других ягод. На первом этаже размещались служебный кабинет губернатора и приемные. На парадной лестнице гостей встречал огромный портрет Державина, подаренный поэтом владельцу дома, купцу М. В. Серебрякову, в благодарность за полученную соболью шубу. На втором этаже – высокая зала и гостиная; здесь же столовая и жилые комнаты. Поражала богатая внутренняя отделка, хрустальные вазы и мебель лучших столичных мастеров, двери из цельного красного дерева. В доме великолепная оранжерея с цветами, стены густо покрыты плющом, созревали лимоны, виноград и даже ананасы. На третьем этаже адъютантская комната и людские помещения. Здесь жили Михаил Семёнович Корсаков и Бернгард Васильевич Струве, более близкие хозяину люди. Они являлись к обеду.

При предшественнике Муравьёва, Вильгельме Руперте, Белый дом воспринимался не более как шедевром архитектуры, в котором проживал высокий сановник, числившийся губернатором Сибирского края. Что был, что не был, без особой разницы. Сибирь находилась в полном упадке и исполняла роль места ссылки, не более того, что вполне устраивало многих влиятельных вельмож. Хуже того, ревизия, проведенная сенатором И. Н. Толстым, выявила, что генерал-губернатор не только потворствовал спекулянтам разного пошиба, но и сам оказался нечистым на руку настолько, что правительство полагало предать его суду. Проштрафившегося губернатора от суда отвел Государь, приказавший уволить его по собственному прошению.

Толки о новом генерал-губернаторе в Иркутске как о человеке чрезвычайно способном, в короткий срок приведшем Тульскую область в добротное состояние, начались задолго до его приезда. В Иркутск прибыли ночью, а в девять утра Муравьёв принял полицеймейстера, затем Иркутского губернатора А. В. Пятницкого, названного при ревизии сенатором Толстым в числе «особенно неблагонадежных по наклонностям к корыстолюбию», только чтобы запросить от него прошение об увольнении. В большой приемный день губернаторская зала Белого дома была переполнена старшими чиновниками и столоначальниками, ведшими в экономике главную партию. Купечество и городская дума ждали приема в соседней гостиной. Наслышанные о грозе, пронесшейся в Красноярске, все находились в ожидании встречи притихшими и настороженными. Что час грядущий им готовит?

В воцарившейся тишине генерал-губернатор вошел быстрым шагом, в армейской форме. Лицо моложавое, волосы курчавые, светло-русые, слегка рыжеватые. Небольшие бакенбарды и усы. Необычность явления подчеркивалась рукой, подвешенной на груди. При смене погоды давала о себе знать рана, полученная на Кавказе, и генерал пристраивал руку на повязку. Он сухо принял доклад от Главного сибирского управления, молчаливо обошел выстроившийся первый ряд начальствующих лиц и покинул залу, оставив всех в недоумении и тревожных предчувствиях. Что дальше? Ждать, расходиться? Той порой Муравьёв находился в гостиной, где принял хлеб-соль от делегации городской думы.

Но вот в залу вошел адъютант и объявил о приеме генерал-губернатором столоначальников края. Остальные могли быть свободны. На этот раз Муравьёв повел беседу о своих планах и служебных делах, прервав ее неожиданным вопросом:

– А где здесь Мангазеев?

Мангазеев, начальник «золотого стола» Горного управления и один из столпов деловой Сибири, представился, польщенный высоким вниманием к собственной особе, но тут же был ошарашен ушатом опрокинутой на него ледяной воды:

– Я надеюсь, вы откажетесь от должности и не станете при мне служить, – без обиняков объявил Муравьёв столоначальнику, на том и прервав с ним разговор.

Ему не нужны были излишние объяснения с чиновником, замешанным во взяточничестве и в тех же мошеннических действиях с казенными остатками от приисков, уже известных по Красноярску. Свою решимость на уничтожение злоупотреблений в золотопромышленности он немедля перенес на иркутскую действительность. Когда Муравьёву пояснили, что губернаторских полномочий для увольнения высокопоставленного чиновника недостаточно, он распорядился затребовать от Мангазеева медицинскую справку, заведомо приказав врачебному отделу указать в ней болезнь, несовместимую с исполнением больным служебных обязанностей. Генерал-губернатор призывал правительство к созданию единой золотодобывающей компании со строгим учетом подоходных статей, но встречал круговое сопротивление. Шла невидимая экономическая война. В августе он написал записку на высочайшее имя с подробным описанием полной бесхозности в золотодобыче, которая произвела большое впечатление, но царь не брался за решительные действия.

Когда на забайкальского магната Кундинского посыпались жалобы со всего горнозаводского округа, то по команде Муравьёва «прекратить творившееся зло» его дом был окружен солдатами, магазины купца – опечатаны, и началась разборка с делами по притеснениям людей и кредитным долгам. В результате купец разорился. За контрабанду драгметаллами купец первой гильдии О. И. Марков был посажен в острог, лишен прав на кяхтинскую торговлю, а из-под надзора полиции вышел через шесть лет; тоже был разорен.

В сражениях за охрану государственной казны и в начавшейся чистке кадров Муравьёву приходилось прибегать к «запрещенным приемам», руководствуясь простым правилом: «Вору не место в кресле чиновника». Провинившегося частного пристава губернатор приказал выслать в казачьем сопровождении за пределы Восточной Сибири, а двух солдат за кражу со взломом местной лавки – закопать живыми, хотя через четверть часа страшную команду отменил. Министр Л. А. Перовский предостерегал своего ставленника от противозаконных действий, но получил объяснение, что Сибирью можно управлять только посредством террора. Решительные меры губернатора воспринимались двояко: кем-то – с ужасом, другими – с восторгом. К тому же Муравьёв умел и очаровывать, с кем-то заводил изящные разговоры, других осыпа́л наградами и быстрым продвижением по службе.

С разорением «осиного гнезда» золотопромышленников по Сибири понеслась молва о прибытии в край грозного хозяина. Одновременно с тем Муравьёв снискал на свою голову большой круг врагов и недоброжелателей не только в высшем свете, но и на местах. Написано было ему на роду, рыцарю честных правил, сражаться с ветряными мельницами отважно и повсеместно, а кто был с ним в союзниках? На пальцах одной руки пересчитать. Царя и его сына, великого князя Константина Николаевича, не участвовавших в спекуляциях, можно отнести не столько к союзникам, сколько к нравственным покровителям, ведь не царское занятие – погружаться в черновую работу по выявлению неугодных для государственной службы лиц. Перовский, направивший Муравьёва на отлавливание посягателей на казну, был далеко и мало влиял на обстановку.

В Петербурге на тот момент сложились два противоположных направления. К Западу тяготели канцлер К. В. Нессельроде, министр финансов Ф. П. Вронченко и министр юстиции граф В. Н. Панин, тогда как министр Л. А. Перовский, начальник Главного морского штаба князь А. С. Меншиков, граф П. Д. Киселёв строго держались русской политики. Пару лестных слов о графе Киселёве, истинном патриоте и активном участнике Отечественной войны. В начале карьеры граф сотрудничал с декабристами, позднее был настойчив в делах освобождения крестьян. Политику сторонников канцлера К. В. Нессельроде Муравьёв называл немецкой; Сибирь им была «глубоким мешком, куда спускались социальные грехи и подонки». Военное ведомство внешне занимало нейтралитет, не ввязываясь в гражданские противостояния. Промеж этих течений приходилось лавировать Н. Н. Муравьёву. Его спасало покровительство Государя и великой княгини Елены Павловны.

Особенность Сибири – в нехватке чиновников, не говоря уже о честности. К приезду Муравьёва в провинции пышно процветали чиновничьи злоупотребления, царило всеобщее взяточничество. Губернаторские взбучки и распекания производили на чиновников впечатление оглушительных раскатов грома и метания молний. Учиненный разнос обер-провиантмейстера Егорова наводил ужас на присутствующих. При отстранении кадров губернатор не считался с заслугами и званиями. Иркутскому голове, купцу первой гильдии К. П. Трапезникову, как бунтовщику, пригрозил высылкой в закрытой повозке. Константин Петрович, человек в возрасте и почете, входил в высший эшелон купеческой элиты, торговал на Кяхте и владел десятком золотых приисков. Он дорожил близким знакомством с бывшим генерал-губернатором Сперанским и имел возможность прочувствовать разность в отношениях с двумя начальниками края. На другой день К. П. Трапезников подал в отставку с должности городского головы. Его сменил В. Н. Баснин, тоже купец. Появление Муравьёва стало тем громом после нависшей над Сибирью тучи, который раскатистым грозовым разрядом всколыхнул под собой все живое, очистил воздух от смрада и затхлости, открыв завесу к восходящей заре.

Команду губернатор подбирал по принципу преданности, честности и точности в исполнениях поручений. Ему нужна была надежная опора в управлении. «Людей достойных» набирал из внутренних российских областей, предпочитая выходцев из известных фамилий, но их не баловал, а разгонял по сибирским окраинам и верхом, и пешком, на оленях и на собаках. Особым доверием пользовались офицеры по особым поручениям, среди них: Б. К. Кукель, Н. В. Буссе, знакомые с Муравьёвым с молодых лет, – всего тринадцать чиновников. Высоко ценил перспективного П. В. Казакевича, составившего точную карту устья Амура. Избранным оказывалось неограниченное доверие.

Болеслав Казимирович Кукель, выходец из дворян Виленской губернии, инженер по образованию, – один из блестящих деятелей муравьёвского времени. По свидетельству А. П. Быковой, он «из военных блистал, будучи вторым лицом и сильнейшим после Муравьёва». Его называли «пером Восточной Сибири». Случались и странности, когда у него как у начальника штаба обнаружилось, наподобие гоголевских «мертвых душ», пятьсот одиннадцать солдат, не существовавших в природе. Двери его дома всегда были открыты, здесь можно было вкусно поесть и поухаживать за дамами. Был назначен военным губернатором Забайкальского края, но в 1860 году вернулся в Россию. Там оказался под арестом в связи с какими-то беспорядками польских арестантов, и то, скорее, за свое польское происхождение. После заступничества Н. Н. Муравьёва Болеслав Казимирович был освобожден с награждением орденом Святого Станислава за безупречную сибирскую службу. Умер рано, в сорок лет, и похоронен в Иркутске. Именно его, одного из всех, выделял Муравьёв, признаваясь в Париже после отставки, что «передал бы управление всем делом Кукелю».

Из других муравьёвских сподвижников отметим В. В. Гаупта, выпускника Московского университета, успешно заведовавшего канцелярскими архивами и составлением отчетов. П. П. Сукачёв управлял Первым отделением канцелярии, а его сын, В. П. Сукачёв, со временем станет городским головой и основателем знаменитой картинной галереи в Иркутске. П. Н. Кобяков, выпускник Пажеского корпуса, трудился председателем Иркутской казенной палаты. А. О. Стадлер, назначенный начальником Четвертого отделения имущественных отношений, фактически стал личным секретарем губернатора, но по наветам был уволен и переведен в Красноярск председателем губернского суда. Б. В. Струве, выпускник Лицея и сын известного астронома, начинал карьеру офицером по особым поручениям. Он быстро возвышался, но вызвал недовольство политикой в закупках зерна и неблаговидными поступками членов семейства, за что был переведен в Центральную Россию, где назначался губернатором Астраханской и Пермской областей.

Владимир Николаевич Зарин, боевой соратник по Кавказской войне и превосходная личность, назначен на должность иркутского гражданского губернатора, где отлично показал себя в честности и твердости. На правах старого сослуживца откровенно высказывал мнения и уравновешивал хладнокровием горячность Муравьёва. Впоследствии переведен во внутренние области из-за расхождений с Запольским по финансовым вопросам и назначался губернатором курским и владимирским. После отставки В. Н. Зарина Иркутскую губернию принял Карл Карлович Венцель. При Муравьёве высылки из Сибири станут своеобразной формой наказания. Среди таких наказанных оказался и Ахиллес Заборинский, выпускник Академии Генерального штаба. Дослужившись до должности начальника Восточносибирского штаба, Ахиллес Иванович получил замечание за «недочет в амурской сумме» и выехал из Сибири.

Из «сибирских самородков» были заметными Н. Ф. Кокорин, управляющий судами канцелярии, и И. В. Ефимов, управляющий казенным винокуренным заводом. Василий Ваганов, подпоручик топографии, в 1850 году исполнял поручение провести тайную рекогносцировку правого берега Амура, раньше входившего в российские владения, и в августе того же года с двумя казаками перешел реку Аргунь около укрепления Цурухайтуй, там и погиб. Торжественно похоронен в Иркутске. Это задание было дано из намерения Н. Н. Муравьёва присоединить Амур вместе с правым берегом. Тюменцев, родом из Сибири, считался самым дельным из начальников отделений Главного управления.

Сибиряк Г. Д. Скобельцын, выходец из приграничной Китаю даурской станицы Горбицы, казачий сотенный, ходил по Удскому краю в экспедиции подполковника Ахте. Оттуда, с Восточного Саяна, он вытаскивал занемогшего Ахте на своих могучих плечах, а позже служил надежной опорой в амурских сплавах, служил не за страх, а за совесть и награжден орденом Святого Владимира с получением прав потомственного дворянина. Находясь в глубокой старости, Гавриил Скобельцын откликнулся на десятилетие кончины Николая Николаевича Муравьёва, любимого командира, опубликованием мемуарных «Записок» в журнале «Исторический вестник». Успехи сибирского правления Н. Н. Муравьёва во многом объясняются умело подобранной командой единомышленников, преданных не только генерал-губернатору, но и России. Многие из них вели дневники воспоминаний, сохранили письма, отразившие переломную эпоху сибирского становления.

В Восточносибирском главном управлении до половины служащих имели высшее образование, среднее – каждый третий; две трети их – дворяне, офицерские дети – каждый пятый. Совсем неплохо для глухой окраины. «И все от него в восхищении, все наперерыв стараются угодить», – писал В. А. Римский-Корсаков, брат композитора. В Иркутске началась настоящая столичная жизнь с ее оттенками придворной интриги, с погоней за поручениями в надежде захвата лучших наград. Все же немногие уживались подолгу. Либерализм оканчивался там, где дело касалось губернаторских планов или мнений, тогда он становился деспотом, утверждал иркутский исследователь В. И. Вагин, автор двухсот научных работ. Рано или поздно Муравьёв избавлялся от лиц, смевших свое «суждение иметь». О том же писал В. П. Сукачёв, иркутский городской голова: «Фаворитизм, слабость к приближенным, самолюбивое их отстаивание было больным местом Муравьёва, много вредившим ему лично». Генерал-губернатор считал, что под его руководством «всякая личность, лишь бы она пользовалась доверием и была честна, может выполнить любую обязанность». Генерал уверовал в собственную непогрешимость. При столь светлом и мощном уме, возможно, он был и прав.

Взяточникам не оставалось ничего иного, как запустить в адрес гонителя острые стрелы доносов. Им, конечно, оставалась возможность отказа от порочной практики мздоимства, но она не привлекала бесшабашную русскую натуру, вкусившую сладость халявы. Казнокрадство – вековой бич российской экономики. Даже Пётр Великий не смог уберечь казну от разорительных набегов «полудержавного властелина» князя Меншикова, набившего личную мошну до размеров, сравнимых с российским бюджетом.

В Кяхте процветал тайный вывоз золотых монет, чем было обеспокоено Министерство финансов. Значимость этого перевалочного пункта определялась тем, что вся китайская торговля велась через него и равнялась оборотам Одесского порта. Муравьёв устроил ярое преследование контрабандистов, в первый приезд даже не пустил местных купцов в дом, а на улице во всеуслышание грозил им каторгой, кандалами и прочими сюрпризами. Впрочем, убедившись в бесполезности и ненужности мер, при которых торговля упала, добился от министерства беспошлинной торговли и свободного перемещения валюты в Китай.

Глава 2

Декабристы в Сибири

Поводом для доносов послужили визиты четы Муравьёвых к декабристам С. Г. Волконскому и С. П. Трубецкому. Предшественник Н. Муравьёва не проявлял желания к смягчению содержания декабристов и даже ужесточал его выше требований центра; женам декабристов не разрешалось бывать в общественных местах. Жены ссыльных стояли высоко во мнениях, но многие держались от них стороной, опасаясь ответственности от Руперта. И вдруг все перевернулось. По воспоминаниям известного врача Н. А. Белоголового, «дом Волконских оставался центром общественной жизни, все высшие чины усердно посещали его, поощряемые дружбой с Волконским главного начальника края Муравьёва».

Декабристы в Сибири – это большое и отдельное явление в общественной жизни глухого, заброшенного края. Бунтовщиков, осужденных после восстания 1825 года, в Иркутске ждали толпы сочувствующих людей. Эта черта народного сострадания вызвала живой отклик у декабриста Н. В. Басаргина: «Чем дальше мы подвигались в Сибири, тем более она выигрывала в глазах моих. Простой народ казался гораздо свободнее, смышленее, даже и образованнее наших русских крестьян… Сибирь снисходительно принимала всех без разбора».

Закованных в кандалы государственных преступников, к их удивлению, доставили к строению, которое из казенных каменных зданий выглядело более красивым. Что за почет? Здание оказалось тюремным замком, или острогом, собиравшим за своими стенами блестящее общество. Но первые впечатления мигом исчезли, едва арестанты переступили порог пристанища, столь привлекательного взорам несведущего люда. Декабрист Александр Михайлович Муравьёв, молодой корнет двадцати трех лет, надолго запомнил свое пребывание в заведении высокой архитектуры: «В дни января 1827 года нас ввели в комнату – грязную, мрачную, холодную, сырую… мы провели ночь, дрожа от холода. Мы оставались запертыми в ней несколько недель, умирая от голода». После посещения декабристов иркутским губернатором И. Б. Цейдлером содержание улучшилось. В годы сибирского изгнания декабристов и их жен поддерживал Е. А. Кузнецов, богатейший иркутский купец. В его доме по пути в Забайкалье останавливались Е. И. Трубецкая, М. Н. Волконская и Александра Муравьёва, жена Н. М. Муравьёва, декабриста, капитана Генерального штаба.

По прибытии в Сибирь Николай Николаевич был радостно встречен родичами из того списка, который зачитывался великой княгиней Еленой Павловной, когда юный паж стоял за ее креслом. Александр Николаевич Муравьёв, сосланный без лишения чинов и званий, был принят на службу и назначен в Иркутске городничим. Квартиру ему выделили у Спасской церкви, рядом с живописным городским парком. Александр Муравьёв усердно занимался благоустройством города и завел в нем московские гулянья. Его квартира стала центром культурной жизни, жена и ее сестры были прекрасными пианистками, городничий играл на скрипке и вполне прилично пел, ублажая изысканный слух гостей.

С декабристами губернатора связывала не только дружба, но и совместные обсуждения действий по колонизации сибирских земель. Встречи с передовыми людьми российского общества, за четверть века изучившими условия и нужды края и внесшими огромный вклад в его хозяйственное и культурно-просветительское развитие, были чрезвычайно полезными в делах. Это были встречи единомышленников. Екатерина Николаевна помогала декабристу М. С. Лунину в выпуске сочинений, за которые несгибаемого борца упрячут в акатуйскую тюрьму. Муравьёв тайно вывозил переписку декабристов в столицу. Воодушевленные поддержкой декабристы охотно встраивались в муравьёвские преобразования.

Сергей Григорьевич Волконский, князь из рода Рюриковичей и герой Отечественной войны, первые десять лет в Сибири провел на каторге, остальные двадцать – в селе Урик, что под Иркутском, и в самом Иркутске. Ныне в его доме размещен Музей декабристов, в котором в прекрасном состоянии сохранились музыкальные инструменты, принадлежавшие Марии Николаевне Волконской: фортепиано (Вена) и рояль (Петербург). Мария Волконская, дочь героя Отечественной войны генерала Раевского, отличалась умом, образованием и была широко известна в культурной среде Санкт-Петербурга. Она имела идеальную красоту. С ее семьей был знаком Пушкин, посвятивший музе взволнованные строки:

В «Записках княгини Волконской» читаем: «Приехав в город Иркутск, я нашла его красивым, местность живописною, реку великолепною». Долгие годы теплых отношений связывали Екатерину Николаевну Муравьёву с семьей Волконских, рядом с которыми располагался дом декабристов Трубецких.

Екатерина Ивановна Трубецкая, урожденная графиня Лаваль, дочь французского иммигранта, жила припеваючи, ни в чем не знала отказа, пока не вышла замуж за русского полковника Сергея Трубецкого, завидного жениха, знатного, богатого и умного. Счастливая супруга, возымевшая все шансы стать генеральшей, незнамо и неведомо для себя оказалась женой государственного преступника, осужденного на сибирскую каторгу. С полковником приключилось распространенное в России горе от ума, а молодая жена поняла, что кроется за расхожей французской фразой «такова жизнь».

Через день после того, как С. Трубецкой был под конвоем отправлен в Сибирь, Екатерина Ивановна, светлый человечек и веселая резвушка, отправилась за мужем в тяжелейший путь, подавая подругам пример верности, благородства и мужества. С этим подвигом она вошла героиней в поэму Некрасова «Русские женщины», хотя имела французские корни:

За ней в сибирскую глухомань последовали девятнадцать других женщин-декабристок. Хоть пиши еще девятнадцать поэм. Из Иркутска декабристов этапировали еще дальше, в Забайкалье, в тюремный острог при Петровском Заводе. Женам осужденных, разделяя участь преступников, приходилось жить кое-как, снимать дома или отстраивать собственные. Они основали целую улицу, названную Дамской. Дом Екатерины Ивановны, простой рубленый, окнами выходил на тюрьму и окружающие горы. Здоровье княгини было безнадежно подорвано. Через год преступников перевели из рудников в Читу, где они занимались общественно полезным трудом, мололи зерно на ручных жерновах и чистили конюшни.

В 1845 году супруги перебрались в Иркутск, и дома Трубецких и Волконских стали центром культурной жизни города, который охотно посещали Муравьёвы. Князь Сергей Петрович занимался изучением края, сельским хозяйством и медициной. Хозяйка, Екатерина Ивановна, радушно принимала молодых чиновников, служивших под началом генерал-губернатора Муравьёва. Весной 1854 года Екатерина Трубецкая скончалась, собрав невиданно многолюдные похороны. На церемонии прощания с княгиней, поменявшей столицу на суровую Сибирь, присутствовал генерал-губернатор. Она похоронена на территории Знаменского женского монастыря, возле которого стоял первый дом Трубецких. Чугунная оградка могилы изготовлена на Петровском заводе. Это место свято чтится по настоящее время.

Учебные программы института благородных девиц, созданного в 1845 году по инициативе генерал-губернатора В. Я. Руперта, составлялись по методикам и рекомендациям декабриста И. Д. Якушкина. Деревянное здание было построено на средства иркутских меценатов. При Муравьёве институт благородных девиц переведен в каменное здание, возведенное на берегу Ангары в классическом стиле. Дочери С. П. Трубецкого были первыми золотыми медалистками. В нем учились дочери декабристов М. К. Кюхельбекера, Н. Ф. Лисовского, В. А. Бечасного. Ныне в институте с комфортом разместились физико-математический и физический факультеты госуниверситета. При отъезде из Сибири декабристы принесли в дар Сибирскому отделу Русского географического общества и институту благородных девиц книги из своих семейных архивов. В научной библиотеке Иркутского университета хранится сто сорок изданий из домашней библиотеки М. С. Лунина, тридцать пять томов С. П. Трубецкого.

Супруги Муравьёвы не гнушались оказывать помощь семьям нуждавшихся декабристов, а тем, кто был расселен по окрестным деревням, было позволено жить в Иркутске. «Они жили тихо, их деликатность и порядочность оказали полезное в нравственном отношении влияние на весь город», – свидетельствовал иркутский чиновник А. Падерин. При этом Муравьёв равнодушно относился к хождению в городе антиправительственного журнала «Колокол», выпускаемого А. Герценом за границей, и допускал обличительные публикации иркутских газет «Губернские новости» и «Амур», что вызывало недовольство петербургских кругов.

В дружеских отношениях Н. Н. Муравьёва с декабристами гражданский губернатор Иркутской губернии А. В. Пятницкий и полковник жандармерии Горашковский углядели опасное родство бунтарских душ и политическую неблагонадежность генерал-губернатора. Поступивший донос граф Л. А. Перовский представил царю, сопроводив бумагу положительным докладом о начальном этапе деятельности сибирского генерал-губернатора. Царь Николай приказал затребовать от обвиняемого объяснение, в котором Н. Н. Муравьёв то ли объяснялся перед царем, то ли поучал его: «Нет основания их оставлять навсегда изверженными из общества, в составе которого они имеют право числиться и по своему образованию, и по нравственным качествам, и по теперешним политическим убеждениям». Царь по достоинству оценил смелые рассуждения генерала, заявив Перовскому:

– Благодарю Муравьёва. Нашелся человек, который понял меня, – удалив преступников отсюда, вовсе не хочу отравлять их участь в Сибири.

Муравьёв был оправдан, а его недоброжелатели, губернатор Пятницкий и жандарм-полковник Горашковский, одновременно уволены со службы, чтобы впредь не чинили препятствий царскому наместнику. Пятницкий уволен с понижением пенсии, но именно Муравьёв исхлопотал ему перед царем высочайшее прощение и повышение довольствия. На том доносы до поры до времени прекратились. Первое сражение выиграно, но оно было далеко не последним.

Глава 3

Приведение Сибири в движение

Чтобы разобраться в управленческих принципах Муравьёва, лучше оттолкнуться от реформы, введенной в Восточной Сибири генерал-губернатором Сперанским. Беды сибирского управления проистекали от удаленности обширного края и царившего в нем беззакония. Граф Сперанский стремился «преобразовать личную власть в установления, согласуя ее действие с гласностью, охранить ее от самовластия и злоупотребления законными средствами». Граф делал ставку на коллегиальность принятия решений. Добился ли он своих целей, кроме того, что, по отзывам современников, М. М. Сперанский ввел в Сибири «бумажный век»?

Михаил Михайлович Сперанский – безусловно, выдающаяся личность. Выходец из низов, имевший великолепные способности и получивший блестящее образование, он сделал стремительную карьеру, проявив себя способнейшим сотрудником Министерства внутренних дел. Государь Александр Первый именно ему поручил составление трактата о преобразовании государственного управления, а затем плана общей политической реформы. Однако начавшиеся реформы затронули все слои общества, вызвав бурю негодования со стороны влиятельного дворянства и чиновничества, что привело к закату царского фаворита. После объяснений с царем Михаил Михайлович был в шоке, вместо бумаг упорно засовывал в портфель шляпу, потом упал, заставив фельдмаршала Кутузова бежать за медицинской помощью. Реформатор был выслан из столицы, годами прозябал в провинциях, пока не получил назначение пензенским губернатором, а в 1819 году был неожиданно произведен сибирским губернатором.

В Иркутске он нашел противозаконные действия настолько пышно процветавшими, что записал: «Здесь оставалось бы всех повесить». Два губернатора, томский и иркутский, и с ними с полсотни чиновников предстали перед судом, еще сотни были замешаны в преступности. Сперанский принялся за любимое дело, осуществляя сибирские реформы, но без особого успеха, хотя и добился заметных перемен. Он поделил Сибирь на два отдельных губернаторства, Западное и Восточное, а в 1821 году вновь был отозван в столицу. При новом царе, Николае Первом, Михаил Михайлович возглавил реформаторские дела с составлением многочисленных указов, проектов и положений. Он признавал необходимость принятия в России конституции, введения рыночных элементов в экономике и упразднения крепостного права. Его грандиозный теоретический труд остался памятником крупному политическому дарованию, поставленным в центре Иркутска. Сперанский попал не в свою эпоху. Находясь в девятнадцатом веке, писал трактаты из представлений века двадцатого.

Приняв Сибирский край под начало, Муравьёв отозвался об «Установлениях Сперанского» как «о неуместных законодательных подвигах, на одной теории основанных». Увидев в них волокиту, двойное рассмотрение и «медленность в течении дел», посчитал необходимым заменить принцип коллегиальности усилением контроля за чиновниками сверху. Новый начальник края отменил громоздкое делопроизводство и многописание, за которыми скрывалась бездеятельность чиновников, и осуществил возврат к чистому единоначалию без совещательных органов. Он и сам был ярким воплощением личностного начала в управлении, в котором сильная личность должна была опираться на честных, энергичных и преданных сотрудников, на поколение «муравьёвцев».

От муравьёвцев шаг до муравьев. Общий корень. Благодаря способности приспосабливаться к разнообразным и меняющимся условиям существования и развитой системе самоорганизации эволюция муравьев насчитывает все сто тридцать миллионов лет. Не рекорд ли Гиннесса? Поражает огромная распространенность насекомых, которых насчитывается до одиннадцати видов. В бассейне реки Амазонки муравьи составляют треть всей биомассы наземной фауны! Невероятно, но факт. Не пример ли это для высшего человекообразного вида, умудрившегося за пару веков довести планету до плачевного состояния? Как же устроена жизнь маленьких тружеников большой планеты? И нельзя ли перенести основные принципы их успешного существования на бесшабашное человеческое общество?

Специализация рабочих муравьев разнообразна: строители, няньки, уборщики, солдаты, разведчики и другие профессии. Все как у людей. Множество профессий привлекается к единой цели – обеспечению благополучия всей колонии и заготовок необходимых запасов питания, от которых зависит жизнедеятельность каждой отдельной особи. У них нет тунеядцев, воров и паразитов. Так и главный сибирский администратор прежде всего преследовал принцип неприкосновенности общего котла и государственный интерес, нещадно расправляясь с расхитителями казны. Примеров тому уже приведено достаточно.

Своих соплеменников муравьи узнают по запаху, значит, они наделены природой свойствами, сводящими их к содружеству. Следуя их ценному опыту, Н. Муравьёв образовал школу служебных деятелей, из которых воспитывал кадры будущих сотрудников. Этот сплоченный и деятельный состав привнес в Сибирь новое веяние, до тех пор в здешних местах незнакомое и узнаваемое по взгляду, манерам и отношению к делу.

Далее. Для поиска пищи муравьи охватывают подконтрольную территорию проложенными дорожками, маршрутами, от которых отдельные разведчики разбегаются по сторонам и подают сигналы дежурным «операторам». Так и для Восточной Сибири жизненно необходимым стал Аянский тракт от Якутска до Охотского моря, налаживание которого Муравьёв неустанно отслеживал. Через три года владычества генерал-губернатор Восточной Сибири добился-таки перевода Аянского тракта на казенно-почтовое содержание с возведением на нем тридцати восьми перевалочных станций. Постановлением правительства для их обслуживания привлекалось до шестисот добровольно переселившихся душ обоего пола, и с детьми, из крестьян и казаков. Были и якуты, реже – тунгусы с их незаменимыми оленями. Тракт получил значимость и оживление, для станционных смотрителей выстроили просторные бревенчатые дома с дворами, в крупных пунктах открылись хлебозапасные магазины, появилось земледелие и животноводство, станции обзавелись лошадьми, оленями и собачьими упряжками. Из служивых появлялись зажиточные хозяева; тракт облегчал поездки путешественникам, а деловым людям – грузовые перевозки.

Амур-река в транспортной сети Муравьёва играла важную роль стратегической водной трассы, актуальность которой уже стучалась в дверь и требовала признания. С открытием амурских сплавов и пароходного движения значимость Аянского тракта упала. Попытки превратить его из вьючной тропы в почтовый путь прерывались смывами мостов и зарастанием просек. В конце концов Аянский тракт передали тунгусам без использования по назначению. Зато зимой 1855 года открылось первое почтовое сообщение по Амуру на базе собачьих упряжек.

От следующего проекта захватывало дух. Замыслы Муравьёва носили комплексный характер, словно он возглавлял министерство по дальневосточной политике. Губернатор подал Государю проект о строительстве Сибирской железной дороги. Такой грандиозной, какой мир и не представлял. Сибирь пуста, а ему нужна дорога со всей ее громадной инфраструктурой! Мечтатель, оторванный от жизни, что еще о нем сказать? Но мечтатель не успокаивался, вслед за первым подал второй проект, за ним – третий… Проекты ложились под сукно, пока автору не пришел ответ от Александра Второго: «С данной просьбой граф Н. Н. Муравьёв обращался к покойному батюшке Николаю Павловичу. Но Сенат отклонил предложение, и мы отклоняем дорогостоящий проект». Ответ получен, уже хорошо. Но еще понадобится поражение в Крымской войне, одной из главных причин которого оказалось отсутствие железнодорожных коммуникаций, соединявших бы центр страны с южными окраинами; тогда залежалый муравьёвский проект будет принят к исполнению, хотя и не Вторым, а Третьим Александром.

Маршруты вместе с Сибирским дорожным трактом далеко тянулись в восточном направлении, пересекались с северными реками, образуя грандиозную транспортную сеть, пронизывавшую сибирские пространства вдоль и поперек. По ним насаждались почтовые станции, военные посты и поселки, станицы и города, оживлявшие новые земли. И это лишь одна страница проводимых сибирских реформ.

Колония не только находит пищевые запасы, но и защищает находку от других колонистов, стягивая для этого силы поддержки. У муравьев их столько, сколько надо, а у Муравьёва – всего-навсего четыре линейных батальона, да по бесконечным границам стояли посты на пять тысяч казаков. Для овладения Амуром и противостояния англичанам было намечено увеличение войска до двенадцати батальонов казаков, двух бурятских полков и отряда тунгусов, коренных защитников сибирской земли. Их подготовка поручалась читинскому губернатору П. И. Запольскому, сумевшему придать войску военное образование.

Развитые виды муравьев способны передавать информацию и поддерживать отношения с другими родами насекомых. Здесь и прояснилась природа миролюбивой политики генерала Муравьёва на кавказских полях в присоединении местных племен и народов. Воевать приходилось и ему, как и насекомым-тезкам, но при первой возможности он предпочитал идти на переговоры, одаривал князьков, призывая их к единению в одном отечестве, в одной дружной колонии. Вся политика колонизации Сибири была нацелена на ее мирное присоединение, поддержание аборигенов и приобщение к благам цивилизации. Многонациональная Сибирь объединялась под российским флагом.

Система связей в муравейнике устроена так, чтобы польза от каждого члена семейства превышала расход ресурсов на него. Иначе в муравейнике образуется дефицит. В крупных колониях такие взаимодействия упрощаются, муравьи передают сообщения «без адреса», и общий объем сведений создает необходимое для всех информационное облако. Ориентируясь в нем, колония действует, исходя из оптимизации расходов: если добыча пищи требует слишком больших затрат, семейство откажется от такого варианта. Перед Н. Муравьёвым проблема «оптимизации расходов» стояла острее острого. У него не имелось иного пути, как за счет жесткой экономии средств, а порой и ценовых манипуляций или отчетных подтасовок сберегать капитал на перспективное Амурское дело, на которое правительство выдавало медные гроши. Зато Амур сулил баснословные доходы всей сибирской колонии.

Земляные муравьи являются умелыми почвообразователями, осуществляющими рыхление и тем самым аэрацию почвы и даже удобряющими ее, перенося вглубь питательные вещества. Другие виды маленьких тружеников полей разлагают мертвую древесину, разносят семена растений. Велика их экологическая и сельскохозяйственная роль: к примеру, регулирование количества вредителей и уничтожение гусениц. Эти и другие полезные человеку сельскохозяйственные технологии как нельзя лучше годились переселенцам в культуре обработки залежных восточных земель. Сами того не подозревая, люди трудились по-муравьиному, упорно, от зари до зари, дружно и эффективно. Не зря великий преобразователь Сибири освоение новых территорий начинал с их заселения земледельцами.

Бродячие виды муравьев ведут кочевой образ жизни, образуя в пути вре́менные гнезда из сцепленных тел рабочих особей. Вот так. Переселение народов на Дальний Восток составляло основную часть деятельности Муравьёва. Вот где без внутривидовой взаимной поддержки было не обойтись. Переселенцы пойдут едиными сплавными караванами, будут на стоянках ютиться под общими навесами, ставить для совместного проживания казармы и бараки, строить поселения, те же муравейники. В «Правилах переселения в Приамурский край» Муравьёв полагал наделять гражданством беглых крепостных и давать разрешение переселенцам «пользоваться пашнями, сенокосами в занятых по собственному выбору местах, соразмерно с их возможностью обрабатывать землю».

Среди насекомых имеются и агрессоры. Заморские муравьи-амазонки нападают на гнезда других сородичей и уводят их в рабство, заставляя работать на себя. Дурной пример оказался заразительным для той же Великобритании, первой колониальной державы и признанной «владычицы морей», военные экспедиции которой Муравьёв кратко окрестил «всесветными грабителями». Они и проставили в кабальном договоре по завершении в Китае очередной опиумной войны пункт, обязывавший правительство Поднебесной поставлять английской короне китайских кули для продажи в рабство.

Губернатору Муравьёву оставалось всего ничего – перенести систему организации колонии «однофамильцев», эффективность которой подтверждена историей существования на протяжении ста тридцати миллионов лет, на подведомственную территорию. На первом плане администратора был, как и у насекомых-общественников, тот же «казенный интерес». По его убеждению, государство обязано, вмешиваясь в дела «богатого класса», защищать «низшие классы». Речи «красного генерала» нередко называли социалистическими. По свидетельству В. Д. Скарятина, чиновника, занимавшегося золотопромышленностью, «всегда и во всем он за бедного и слабого против сильного». По большому счету общественное устройство в муравейнике как раз и является социалистическим: по трудовому вкладу каждой особи и с уравнительным распределением общего достатка между членами сообщества. Если у человечества социализм оказался утопическим явлением, то у муравьев – что ни на есть реальным. Н. Муравьёв и сам был примерным социалистом, заверяя брата Валериана в своей запасливости на черный день: «Уедем в глушь, где можно жить с нашими малыми средствами; на этот случай я храню мою заграничную штатскую одежду, которой достаточно на первый случай». Если мы по принципам организации быта и труда «станем муравьями», как это делал Муравьёв, то создадим себе справедливый и гуманный общественный строй без эксплуатации и войн.

Очертания такого строя набросаны в ходатайстве на отмену крепостничества Николаем Муравьёвым еще в бытность тульским губернатором: «Благосостояние и спокойствие государства зависит от возможно равного уравнения сословий… и тогда пролетариев в стране существовать не будет – главного орудия возмутителей общего спокойствия». А другая угроза в том, что «совокупление богатств в одне руки – система гибельная для каждого государства». Человеческая алчность стоит преградой ко входу в «муравьиное» сообщество равенства, справедливости и братства. Отсюда вся разница в истории нашего и их рода и в перспективах выживаемости родов на планете. Муравьёв рад бы устроить «муравьиное сообщество» по Сибири, но приходилось учитывать неизбежность фактора частной собственности.

П. И. Пахолков, сибирский коммерсант и пароходовладелец, считал, что муравьёвские реформы и преобразования «поистине изумительны, он ломал и переменял все до основания: как Пётр Великий в России. Ни одна отрасль не была им забыта… С 1854 года мало живал в Иркутске, но в короткие промежутки времени распоряжения были так многосложны и быстры, что для другого губернатора требовалось полгода, то Муравьёв мог сделать за неделю». Современник генерал-губернатора отмечал искоренение взяточничества; сравнивая с центральными районами, указывал на явную разницу в порядке и благородном обращении сибирских чиновников в сравнении с российскими. Указывал на переформирование на высшую ступень всех присутственных мест и на устройство дорог, преимущественно Сибирского тракта.

Исследователи признают, что реформатор Муравьёв выступал последовательным проводником новой экономической политики, основанной на частном капитале и свободном найме рабочих людей. И такая декларация в условиях всеобщего крепостничества! «Право собственности, – подчеркивал он, – есть главный рычаг деятельности человека». И в экономике новатор. Не его вина, что традиции принудительного труда в России оставались прочными, сломать их было не под силу, поэтому приходилось применять военно-административные методы колонизации Приамурья, вызвавшие возмущение свободолюбивых декабристов Д. И. Завалишина, В. Ф. Раевского, М. А. Бестужева.

Муравьёв содействовал выходу России на международный рынок: «Купец и есть выражение национальности, а торговля выгодна той нации, чьей больше произведений употребляется и продается». Вот и экономическая стратегия на все времена. Пионером торговли стала крупнейшая компания «Чурин и Ко». Иркутский купец Чурин, выдающийся предприниматель и человек высокой нравственности, стал легендой при жизни. Его отделения успешно действовали в Москве, Иркутске, Гамбурге, Париже, Нью-Йорке, Благовещенске и в китайских городах, прочно заняв нишу на мировом рынке.

Преобразователь края для его «приведения в движение» привлекал богатых купцов и к завершению сибирского правления организовал «Амурскую компанию» с целью ведения честной торговли, содействия выходу на международный рынок и развития местных промыслов. При этом ввел новшество, опередившее свое время: он установил зависимость хозяйственной деятельности той компании от административных властей, тем самым попытавшись создать тип предприятия с государственным участием. Компания нового типа набрала начальные обороты в три миллиона рублей, однако вследствие противоречивости своих уставных положений с существующей экономической обстановкой и без муравьёвского надзора вскоре зачахла.

Изменения в административном управлении подчинялись задаче повышения управляемости за счет дробления Сибири на меньшие территориальные формирования при одновременном расширении губернаторских прав над таможенными, горными и почтовыми делами. Н. Муравьёв был направлен на окраину как представитель центра, но подаваемые им проекты несли местный экономический интерес и вызывали холодный прием в столице. По Пахолкову, так Муравьёв – это «один из самых деятельнейших и способнейших людей в России своего времени». А по-нашему, не один, а самый. Другой современник, В. И. Вагин, историк, видел в Муравьёве человека «почти гениального ума». А по нашему мнению, без всякого «почти».

Генерал-губернатор закладывал основы государственного, делового и культурного обустройства Сибири. Его преобразующая деятельность неоправданно предана забвению. Слишком был неинтересен, запущен и покрыт мраком неизвестности тот край, тогда как муравьёвскими реформами были охвачены буквально все сферы управления и экономического развития региона, равно как и его научной, культурной и общественной жизни. Недаром современники называли реформатора сибирским Петром Первым.

Глава 4

Экспедиция Невельского

Муравьёв как магнит притягивал к себе предприимчивых и энергичных людей, единомышленников. Еще в столице морской офицер Г. И. Невельской, получивший аудиенцию у Муравьёва, представил план исследования устья «ничейного Амура» с целью установления судоходности реки. До середины девятнадцатого века бытовало мнение о несудоходности Амурского болота, в котором, по рассказам Путятина, было всего три фута воды, и оно поддерживалось такими авторитетными мореходами, как Лаперуз и Крузенштерн. В апреле 1846 года подпоручику Гаврилову было предписано производство гидрографических работ на Охотском море и отыскание устья Амура, в которых он для конспирации должен был выдавать себя за «нерусского рыболова». Но Гаврилов встретил прибрежные мели, и его изыскания ни к чему не привели. Отчет Гаврилова был отправлен в Петербург, подкреплен мнением Лаперуза и Крузенштерна о том, что река Амур теряется в песках Сахалинского полуострова, и в докладе царю сделано заключение: «Амур для России значения не имеет». Царь сделал приписку: «Весьма сожалею».

Представления о географии Дальнего Востока были настолько дремучими, что остров Сахалин считался полуостровом. Пару веков назад Василий Поярков проплывал вдоль Сахалина по проливу, существовали карты, но вдруг остров странным образом обратился в полуостров. Метаморфоза. Вдобавок к тому хитроумные иркутские купцы наводили тень на плетень, чтобы сохранилось значение торгового пути в Китай через Кяхту. Миф о никчемности восточных окраин так укоренился в общественном сознании, что в 1846 году царь закрыл вопрос об Амуре «как реке бесполезной». Тем бы и продолжалась волынка вокруг вопроса о неведомых землях, но тут-то всему обществу на диво откуда-то выскочил Муравьёв, как черт из табакерки.