Молчание бесплатное чтение

Она состригла себе волосы. Полностью.

— Теперь я буду ходить так.

Аня вошла в зал за десять минут до нового года.

— Зачем, мама? — спросила Наташа.

— А тебе разве не нравиться?

— Нет. Ты как злодейка из фильма.

— В Новый год с новой прической!

На её затылке остался незамеченный клок волос.

— Пойдем, — сказал я. — Дострижемся.

Черные пряди мертвецки валялись на заготовленной газете в ванной. Череп её неидеальный, думал я, проводя электрической бритвой по остаткам волос. Что с ее стороны было неразумно обнажать свои недостатки.

— А мне все равно, что подумают другие, — сквозь зубы процедила Аня.

— Кто спорит- то?

— Зато мы никогда не будем как те, для кого снимают это чертовы передачи.

— Мы и не были.

— Ты просто не замечаешь лимба.

Салют в этом году не был таким ярким, как в прошлом. Это наблюдение озвучила Наташа, я не оспаривал его, полностью доверившись детской памяти.

Мы легли спать, я устроил голову жены у себя на груди. Она заплакала.

***

Увлеченный нарцисс, как это ни парадоксально, способен стать преданным и зависимым человеком. Похвала его упорству выбрасывает в кровь комплекс элементов, сродни недостающим гормонам. Его взгляд загорается от прильнувшей волны закономерного признания.

— Вчера я прочитала книгу, написанную обо мне, — Надин, как я называл ее, смотрела в потолок.

— Я еще не стал писателем, — ответил я, поглаживая ее кудрявые завитки.

— Она про детство. О том, как оно формирует привязанности и страхи.

— Твоя рефлексия самая трогательная.

— Знаешь, недостающий опыт обязательно необходимо проживать. Мне теперь известны инструменты, — она повернулась ко мне. — А еще в последнее время я полюбила чай с чабрецом.

Надин было наплевать на наш статус. В каком- то смысле мы прикасались друг к другу, отделавшись от туманного и сомнительного предрассудка, что после тридцати пылкая необходимость в ком- либо имеет место быть. Проводив меня и заперев дверь на тройной замок, она напоминала себе о том, что я есть в ее жизни, обстоятельство, может быть короткое, скорее даже короткое, способное дать что- то по- настоящему хорошее. Или хотя бы полезное. Мне это подходило.

***

Традиция бытового одиночества, придуманная мною задолго до вступления в брак, носила терапевтический характер. Рентгеновскими лучами она просвечивала внутреннее состояние, сигнализируя о несовершенстве систем и доминант организма.

Призвание помогать людям вступало в жесточайшую конфронтацию с весьма надоевшим вопросом: «А для чего?». После изнурительных смен, где ответственность жидкой магмой расплавляла обыденность, мне требовался покой. Комната, переделанная мной в кабинет, служила анклавом в моем доме. Изначально созданный как интеллектуальное пространство, он стал тихим прибежищем для уединения. Расколотая плоскость данностей собиралась в единую композицию.

Дисциплина подогревала момент моего исчезновения, не позволяя одержимости занять столь уязвимое пространство в голове. Я вынашивал этот голод, тренируя себя, не позволяя размышлениям проникнуть в быт и работу. Только принятие, только молчание и покорность.

В собственном кабинете становился фанатичным потребителем себя самого. Я пил только крепкие напитки и погружался в религиозный экстаз своего таинства.

Как правило, через сутки мое нутро засыпало. Я утягивал нервными окончаниями ящик с собственным эго, и он снова пломбировался и на полтора- два месяца опускался на глубину недосягаемости.

***

— Пусть эта земля будет добра к тебе.

Я не сразу понял, что происходит. Резкий запах чего- то инородного ударил в нос. Я смахнул с лица мягкие влажные комки. Вся постель была в земле, а Аня стояла рядом, держа в руках пустой горшок.

— Что ты делаешь?

— Я пытаюсь вытащить тебя, — Аня села на край кровати и погладила меня по щеке.

— Откуда?

— Оттуда, где ты наедине с собой. Я больше не хочу быть абстракцией.

— Родная, я устаю.

— Ты не должен сдаваться, иначе мы с Наташей останемся одни.

Эти слова напугали меня. Я отправился в ванную. Черт, она поменяла мою зубную щетку. Что еще она сделает? Умывшись, я почувствовал на полотенце запах спирта.

Нельзя срываться, наш мир завязнет в колее. Она не виновата.

— Что у нас на завтрак?

— Каша, — ответила она, поставив тарелку на стол.

— Будь добра, передай ложку.

— Ложкой нельзя.

— Почему?

— Ты еще не готов.

— Знаешь, я поем позже. Мы погуляем с Наташей.

На улице было безлюдно. Оно и понятно — утро после праздников. Двор засыпан мусором от всевозможных фейерверков и хлопушек. На горки Наташа не захотела. Предложила сделать большой круг по району.

— Папа, посмотри, — дочка показала на скамейку. Свернувшись, словно зародыш, на ней лежал мужчина.

Я стал теребить его по плечу, однако он не просыпался. Совсем молодой парень. Лет восемнадцати. Наверное, перебрал.

— Папа, его еще можно спасти? — твердила Наташа.

— Ну, конечно, ты чего, — я стал бить его по щекам. Он резко открыл глаза. — Вставай, так жизнь свою простудишь…

— Я не хочу быть здесь больше. Пустите меня домой! — Начал резко и громко кричать.

— Эй, парень, спокойно…

Глаза его на удивление ясные. Он как ни в чем не бывало встал и, не оглядываясь, пошел прочь.

— Папа, а что мы купим мне в магазине? — спросила Наташа, дергая меня за руку.

— А что ты хочешь?

***

Оказавшись в кукольном театре на спектакле «Чиполлино», я не мог отделаться от навязчивой мысли увидеть Надин. Мы не разговаривали уже несколько дней. Я скучал.

Куклы с детства казались мне уродливыми. Неестественные по своей природе, они не оживали у меня на глазах. Спицы, подведенные, к их конечностям, определяли действия персонажа, его механику, его эмоцию. Может быть, они слишком похожи на меня?

Мой брак сам по себе был театральной постановкой. Возвращаясь домой, я прятался за ширмой, откуда управлял собственным персонажем. Возможно, представление было неплохим, ведь в роли непритязательного мужа и заботливого отца я смотрелся органично.

Во всем нужен баланс. Работа главного хирурга требует доминирования. Над ситуацией, над персоналом, над обстоятельствами. Над всем. А дом служит отдушиной.

Я всегда был ведом женщиной рядом со мной. Моей природой так уж было заложено, а я не сопротивлялся. Как знать — вероятно, это есть любовь в ее самом чистом смысле. Довериться тому, кто будет тебя впереди.

Последний год Аня стала понимать: её жизненный путь не будет усеян ожиданиями, которые она нарисовала, встретившись со мной. Ее прыжок в спокойную и размеренную среду только в начале подарил эфемерное ощущение гармонии. Молодость, проведенная на качелях раздора и порывистой увлеченности, все больше указывала в прошлое, где, как ей теперь казалось, она жила по- настоящему. Ей так хотелось разорвать паутину бесчувственности, что Аня стала предпринимать попытки духовной диверсии нашего уклада жизни. Но ее провокации растворялись кислотой моего молчания.

Аня уже давно не одевалась красиво. Скорее, практично. Даже в ее гардеробе не было места свободе. Размеренной грации и легкости, в которую я мог бы влюбиться. Вместо этого — усохший мир двух параллелей, спящих рядом.

Что нас связывало? Дочь? Пожалуй.

Наверное, нас все устраивает. И это не самая плохая жизнь. А война человекоподобных овощей и фруктов даёт новую тему для семейных разговоров.

— А кто хуже, сеньор Помидор или принц Лимон? — шепотом спросила Наташа у Ани.

— Оба плохие, — ответила мать.

***

Ночь прервалась странным волнением в ушах. Звон нарастал. Протяжным металлическим гулом, по перепонкам передавалось ощущение чего- то ужасного. Мое сердце забилось, а по телу выступил пот. Я привстал. Аня спала. Закинув одну ногу на одеяло, она не чувствовала, что наша комната находится в опасности. С каждым ударом волна тревоги выталкивала наружу остатки сна.

— Мы сейчас умрем. Нам нужно выйти из комнаты, — крикнул я, расталкивая Аню.

— Что? — сморщившись, спросила она.

— Нужно выйти из комнаты. Срочно.

Ее глаза округлились. Она резко подскочила и побежала в комнату дочери. Я включил свет на кухне. Я подбежал в комнату к Наташе. Аня недоуменно смотрела на меня, ожидая дальнейших действий.

— Ей ничего не угрожает, ее комната в безопасности.

Аня поправила её одеяло.

На кухне я открыл окно и вдохнул свежий воздух. Смерть напомнила о своем присутствии одним касанием ладони до моего тела. Паника отступала. Четыре минуты назад мое сердце могло разорваться. Я очень четко это знал.

— Что это было? — спросила Аня, заметив, как мое дыхание восстанавливалось.

— Интуиция. Нам нужно было выйти оттуда. Иначе все…

Она не задавала вопросов и просто ушла в ванную.

***

Еду в квартиру Надин я заказывал. Она не любила готовить. Может быть, и не умела. «Женщина должна быть личностью, а не домохозяйкой», — часто повторяла она.

Ее новое увлечение растительной едой я воспринял, как всегда одобрительно. Надин здесь очень походила на Наташу, с энтузиазмом открывая что- то необычное в повседневных вещах. Справедливости ради, свои затеи она почти всегда доводила до конца.

Надин не заметила разлуки. Она практически не задавала вопросов. Делясь планами на этот год, Надин самозабвенно жестикулировала, предвосхищала те состояния, которые ей откроются, когда она достигнет цели.

Каждый раз она заново привыкала к прикосновениям. Ее неприученное к нежности тело слегка сопротивлялось моим рукам. Тонкая кожа покрывалась мурашками. Это смущало ее, она пряталась глубоко под одеяло. Я любил запах ее ладоней. Она разрешала насладиться им, неспешно касаясь моих щек. Ее тихое, но глубокое дыхание с каждой секундой повторяло мой ритм. Я мягко закусил мочку её уха — она сдавила руки сильнее, призывая наши организмы усилить порыв чувственной агрессии. Изгибы её тело становились все более рваными. Она обхватила мою голову и прижала к себе. Инициатива снова была за мной. Биохимия моего тела менялась. Природа не оставила меня, она пробивалась, заставляя оболочку подчиниться инстинктам. Словно клещами я вцепился в ее бедра. Эта неожиданность подстегнула ее больше, руки хаотично проминали кожу моей спины. За своей мощью я не заметил, как Надин попыталась отодвинуть меня. Гневно обрушившись на меня взглядом, она дала понять, что нужно остановиться.

— Что?

— Подожди, — выдохнула она. — Дай, я встану.

Прижимая к груди одеяло, Надин вытащила ногу. Зажмурившись, она начала проминать ее ниже колена.

— Что случилось? — Я немного напрягся.

— Нога. Она болит уже некоторое время.

— Здесь? — Я прощупал место, на которое она указывала.

— Не совсем, боль движется от самого колена и до пятки.

— А ходить тоже больно? В спину отдает?

— Спина не болит. Мне сложно тебе даже объяснить. Такой боли у меня раньше не было. Как будто внутри что- то…цветет.

— Цветет? — я не понимал.

— Да, как будто там что- то прорастает, чуждое мне.

— Почему ты молчала? Я же врач.

— А ты уверен, что это тебе под силу?

***

Домой я занес мысли о Надин. Было ли это последствием неоконченного удовлетворения или во всём виновата ее странная боль — я не знал. Наташа смотрела военный фильм. Она так пристально наблюдала за действиями танкистов, что не заметила, как я вошел. Аня готовила ужин.

Я опустил в наполненную ванну — чувство вины стало пробираться через редуты моих оправданий. Уйти?

Меня нигде не ждали. Я уже давно эволюционировал, стал просто функцией мужского рода. Для всех. Было бы здорово, если бы Аня нашла кого- то на стороне. Восполняла бы свой чувственный дефицит с кем- то другим.

Надин и вовсе никогда не претендовала на меня.

Может, это и вправду лимб с редкими вылазками в коридоры жизни.

— Консилиум светил медицины сегодня продлился дольше обычного? — не без едкой гримасы спросила Аня, когда я вышел из ванной.

— На глупые вопросы я могу ответить только глупостью. Кстати, а тебя не смущает, что наша дочь смотрит фильмы про войну?

— Я не могу разорваться, если ты не заметил.

— Заметил.

— Это, вообще- то, твой фирменный почерк. Замечать, но ничего не делать при этом.

Когда закончится зима, я обязательно найду выход. Стагнация поглощает не только меня, но и всех, кто находится рядом. Просто еще не пришло время. Нужно понаблюдать…

Есть не хочется, я закрыл дверь своего кабинета. Если что и следует изменить, так это убранство комнаты. К черту эти шкафы с книгами, этот громоздкий стол, выполненный под старину, обои, абажур — все!

В кабинет вошла Аня. Такая неслыханная дерзость вывела меня из себя.

— Ты что, не знаешь, что необходимо стучать? — взорвался я. — Это рука. Путем сокращением мышц ты можешь превратить ее в кулак. — Я встал и подошел ко входу. — А потом берется и делается вот так. — Я постучал по двери.

— Нам нужно в больницу.

— Для чего?

— Моя нога.

— Что с ней?

— Она болит. Уже несколько дней. Я думала- пройдет, но посмотри… — Аня подняла ногу на стул и подвернула подол юбки.

Все поверхность ноги ниже колена была синего оттенка. Я провел пальцами по коже.

— Как давно она заболела?

— Дня два- три.

— Почему ты молчала?

— Была просто боль. Ноющая, тянущая. Я думала, пройдет. А сегодня… Вот… Даже смотреть не могу. Как будто что- то инородное попало внутрь и начало…цвести.

— Цвести? — переспросил я, хотя слышал эту формулировку второй раз за сегодня.

— Как будто какие- то корни все больше и больше разрастаются.

— Нужно ехать, — констатировал я.

***

Глазные яблоки Ани казались больше, чем обычно. Неестественно большими. Я не хотел видеть ее такой. Мы сидели напротив друг друга в машине скорой помощи, и я хотел протянуть ей руку, но что- то меня сдерживало.

Ледяной туман стремительно окутал весь город. Машина неслась по улицы, а я не узнавал места. Беспокойство засверлило внутри. Конечности становились слабее. Паника циничным жестом указывала, что мой страх прикован не к состоянию жены. Я снова понял, что в опасности нахожусь именно я. Что вот- вот мое сердце перестанет биться. Все эти картины уступят место вечности. Где нет ничего, нет меня. Я не хочу уходить таким пустым. Я просто не имею право на это.

Аню увезли на каталке.

Коридорное ожидание — самое мерзкое из всех ожиданий. Из кабинетов выходили врачи. Они проходили мимо, в другой кабинет.

Я позвонил Надин. Она не брала трубку.

Я провел пальцем по слегка обшарпанной стене. На подушечке остался след известки. Я понюхал ее, но запаха не почувствовал. Я повторил — снова нет. Я прошелся по стене всей ладонью. Почему нет запаха?

Меня бросило в дрожь. Я лег на скамью. Свет ртутных ламп мигал. Я накинул на голову куртку, прячась от раздражающих сигналов. Туннель забирал меня отсюда.

***

Страшная сухость во рту продолжала издеваться надо мной. Не в силах противостоять я открыл глаза. Дневной свет прогнал остатки сна. Помещение пронизано белизной.

Вчерашний коридор сменился на палату. Я попытался вскочить, но жуткая боль пронзила ногу.

— Тихо- тихо, — Аня подбежала ко мне и положила руки на грудь. — Тебе нельзя сейчас резких движений.

— Твои волосы…

— Да, что… Что волосы? — непонимающе бормотала она.

— Как? Почему они снова длинные?

Аня крикнула врача.

— Почему я здесь?

— Ты только не волнуйся, хорошо? Ты уже дома, тебя доставили.

— Что со мной?

Я видел, как Аня пыталась подобрать слова.

— Что со мной?

— Ты получил серьезное ранение. И твоя нога…В общем, ее пришлось ампутировать.

Интуиция гонит меня из одного крыла. Я вывел их, но нашел снаряд в другом месте. Они несут меня на носилках. Потолок. Или, точнее, что от него осталось.

Путь от отчаянья до принятия я преодолел за сутки. Память возвращала картинку за картинкой, ощущение за ощущением.

— Я должен тебе кое в чем признаться. — Аня расправляла шторы, давая утреннему солнцу залить палату. — У меня есть женщина.

— Знаю, — ответила она и опустилась рядом.

— Откуда?

— Я ведь тоже женщина, — ответила она, досадно выдохнув.

— Почему молчала, если знала?

— Мне нужно было время.

— И что будем делать дальше?

— Вначале лечить тебя. Потом привыкать жить в новых условиях, а дальше, — Аня улыбнулась, — я не знаю.

— Меня нигде не ждут.

Даже не знаю, зачем я это сказал.

— Меня тоже.

***

Вначале они остригли мне волосы. Причем, сделали это наспех, оставив небольшой клочок на затылке. Это заметил Семен, мой помощник. Извинившись, они достригли. После чего нас проводили в кабинет. Покореженный временем госпиталь умирал, осыпалась штукатурка, а на потолке образовалась плесень. Война казалась уместным гостем для стен этого заведения. Она сглаживала физические борозды на теле госпиталя, маскируя его брошенность военным положением.

Мы обустроились и налили себе чай.

— В последнее время я полюбил чай с чабрецом, — сказал Семен, иронично вздохнув.

Несколько месяцев мы оперировали пачками прибывающих солдат. Холод войны просачивался в мою жизнь, а я как мог закрывал створки своего восприятия. Оставаясь наедине, я гнал от себя все сильнее вопрос: «А для чего?».

Была ли это попытка сбежать?

За двадцать минут до Нового года начался обстрел нашего района. Огни артиллерийских снарядов мелькали в окнах госпиталя.

— В прошлом году салют был ярче, — хмуро пошутил Семен. — Как бы не оказаться героями этих чертовых передач в телеке.

— Сплюнь, — ответил я.

Орудийные раскаты усиливались. Сопровождаемые протяжным громом они приближались к нам.

— Господи, пусть эта земля будет добра к нам, и да пощадит нас, — прошептала фельдшер.

Солдата с осколочными в брюшной полости нам доставили около часа. Он был еще в сознании.

— Я не хочу быть здесь больше. Пустите меня домой! — бормотал он сквозь муки.

Он скончался на операционном столе.

Огонь не прекращался. Звон нарастал. Протяжным металлическим гулом по моим перепонкам передавалось ощущение чего- то ужасного. Мое сердце забилось, а по телу пробежал пот.

— Нам срочно нужно выйти из кабинета! — крикнул я. — В другое крыло!

Семен недоуменно посмотрел на меня.

— Живей! — заорал я, и весь персонал выскочил из операционной. Семен закрыл дверь. — А его нужно перенести!

Переложив парня на каталку, мы отвезли его в морг в соседнем корпусе.

— На улице небезопасно, — Семен смачно затянул сигарету около входа в госпиталь.

— В здании тоже, — сухо заметил он.

— И все же лучше возвратиться.

Выкинув окурок, мы зашли в здании.

Разрывающийся бетон имеет свой крик, это я усвоил на всю жизнь. Его ужасный рев настолько рванул мои перепонки, выдернув меня из реальности, что я не сразу ощутил, как оказался под плитой. Звенящий звук сверлил меня, приносил ощущение хаоса и невозможности противостоять. Когда шум в ушах стал немного утихать, бессилие уже поглощало мою плоть. Вначале не слушались пальцы, затем туловище. Я видел кровавое месиво в том месте, где должна быть моя нога. Собрав остатки сил, я крикнул Семена. Во время взрыва он был рядом…

Я не знаю, сколько времени я пролежал там, но они нашли меня. Семен был жив. Повернуться я не мог, но слышал его приободряющие слова. Мой взгляд был устремлен только на ногу. Запах известки и гари.

Затем они как- то освободили меня. Пыль все еще витала, словно в здание пустили сгусток тумана. Наконец- то я не думаю о себе. Голос становится тише. Наступает молчание.