Суровая Родина. Нехороший путеводитель по Кемерово бесплатное чтение

Игорю очень хотелось привезти в Кемерово БГ (Бориса Борисовича Гребенщикова). Не насовсем, а с концертом.

Это была его голубая мечта с тех катушечных 80-х, когда он впервые услышал загадочную рок-группу из далёкого Ленинграда – «Аквариум». Сейчас это уже был не студент КузПИ Игорь, а Игорь Петрович Фромин – уважаемый член общества и руководитель большой сети общественного питания «Тысячелистник».

Игорь мечтал подарить своему родному городу Кемерово концерт БГ – поделиться тем самым чистым и прекрасным, что было у него в душе со времён студенческой поры.

Деньги на организацию концерта у Игоря имелись. И с площадкой – ДК «Москва» – он тоже уже давно договорился. Осталась только одна загвоздка – БГ. Вернее, даже не сам БГ, а его концертный директор – Таточка, которая всякий раз, когда Игорь Петрович интересовался, не появилось ли гастрольное окно у любимого артиста, говорила однозначно:

– Ну, Кемерово пока пусть дозреет. У нас тут в графике тура Москва, потом Владивосток, а дальше мы в Америку-у!

С Америкой Кемерово тягаться, конечно, не мог; доллары здесь тоже были, но далеко не в тех количествах. Собственно, Игорь Петрович уже и не надеялся на чудо, но однажды в августе 1998 зазвонил телефон, и Таточка сообщила:

– У нас тут Самара слетела, вы ещё хотите концерт БГ в Кемерово?

Игорь даже встал со стула и поправил зачем-то галстук:

– Конечно! Ждём!

– Хорошо, вечером пришлю райдер*, – быстро попрощалась Таточка и повесила трубку.

Игорь тут же позвонил любимой жене и, потея всеми частями своего хорошо тренированного боксёрского тела, сообщил:

– Олечка, тут у нас такое происходит…

– Что, налоговая наехала?

– Нет, наехал БГ, точнее, скоро он к нам наедет, то есть приедет с концертом.

– Котик, ты шутишь?

– Да какие шутки! Только что звонила Таточка – у них дырка в Самаре, через три дня он у нас.

Весь остаток дня булочки и шашлыки уже не шли Игорю в голову. Он мечтал.

Вечером, как и обещала Таточка, факс выдавил из себя райдер БГ.

Из него стало ясно, что БГ приедет один, без «Аквариума», и даст один единственный концерт. Далее следовал список требований для принимающей стороны: гостиница, трансфер, питание, гонорар, концертная аппаратура…

Игорь вызвал Рюшу, для всех других – Андрея Викторовича, главного по разным очень ответственным поручениям, и вручил ему райдер:

– Рюша, чтобы всё от сих до сих, ну ты понимаешь, как для себя и даже больше!

Рюша пробежал взглядом по скрученному свитку и спросил:

– А «это» где будем брать?

– Что «это»? Там же всё ясно написано!

– Игорь, тут в конце райдера стоит «настоящий сибирский самогон».

– Ну-ка, покажи, – Игорь был сегодня не расположен к шуткам друзей.

– М-да… Действительно…

– Вот я и уточняю, где брать-то будем? У меня дядька в деревне, конечно, гонит, но тут-то случай особый…

– Рюша, ну какой ещё дядька, тут же написано «настоящий»! Ты читал?!

Игорь был человек непьющий, то есть совсем непьющий, и, несмотря на то, что родился и вырос в сильно закладывающем Кемерово, слова «первач» и «настоящий сибирский самогон» были для него почти совсем пустой звук.

У Игоря как-то неприятно потянуло под ложечкой, и он вздохнул:

– Рюша, обзвони всех, найди лучший первач – завтра будем дегустировать. Проверять качество на себе, по-живому…

Если бы в райдере был Macallan или даже Louis XIII, ему было бы куда как проще…

Вечером следующего дня в кабинете Игоря на столе аккуратно стояли и играли закатными лучами 15 образцов сибирского первача в разнокалиберной и разноцветной таре – от прозрачно-белой, с наплывами серого стекла, и золотисто-жёлтой до загадочно зелёной, видимо, из-под чебурашки*. На тарелочках томилась разнообразная местная закусь: торчали пупырчатыми боками тёмно-зелёные солёные огурчики, томно переливались под сметаной с тонко порезанным лучком грузди, призывало к себе только что из морозилки хрустящее сало с нежной корочкой.

До приезда БГ оставалось 48 часов.

Игорь зашёл в кабинет и окинул взглядом дегустационную комиссию. Рюша собрал пять человек – самых проверенных знатоков сибирского первача на фирме. Дегустацию решили проводить по модному заграничному сценарию – «вслепую». По этим правилам распорядитель разливает объекты исследования по бокалам, не показывая бутылок и этикеток и не называя марок и производителей.

– Значит так, не увлекаемся. Наша задача – выявить лучший первач в Кемерово для дорогого гостя, – подвёл черту, как на планерке, Игорь. Сам-то он практически не пил, тем более первач, поэтому вся надежда была на знатоков. – Дело ответственное. От вас зависит репутация города на всероссийском уровне!

Мужики стояли навытяжку – пить с такой ответственностью им ещё не приходилось.

Рюша подготовил первую партию образцов и объявил:

– Ну, коллеги-дегустаторы, алкоголики не тунеядцы, приступим! Не пьянства ради, а культуры гостеприимства для! – произнёс он открывающий тост, расслабляя атмосферу.

Мужики, немного робея от самой мысли – пить первач в кабинете высокого начальства, неуверенно потянули руки к стаканчикам.

– Градус, кажись, маловат, – отметил Евгений Павлович, мужчина с большим опытом гаражных дегустаций, пригубив из стаканчика.

– И привкус какой-то смурной, – поддержал Иван Тихонович из транспортного отдела.

– Сплёвывать будем или глотать, как по старинке? – уточнил электрик Петруха с неожиданным эротическим подтекстом.

– Как пойдёт. Хороший продукт мой организм никому просто так не отдаст, – отреагировал Евгений Павлович и дёрнул по второму кругу.

Первый, второй и третий были исключены из отбора по разным признакам «питьенепригодности».

К четвёртому мужики уже освоились, хрустели огурцами и практически не замечали присутствия шефа.

К пятому образцу шеф и сам не выдержал своего положения алконеудачника:

– Ну-ка и мне плесните. Приму участие с риском для жизни.

К седьмому пошли анекдоты про рыбалку и секретарш.

– Короче, мужики, пьяные челябинские рыбаки ночью поймали русалку. Наутро оказалось, что это сом, и всем стало стыдно.

Игорь хлопал по спине Рюшу:

– Рюша, прямо хорошо идёт! Внутренняя энергия природы эликсиром сибирского ядра вливается в организм!

– Эка ты загнул про ядро, надо тюкнуть!

В тот вечер комиссия смогла оценить только 12 из 15 соискателей на звание «Самый очуменный первач из Кемерово».

Безусловным лидером был признан экземпляр под номером 7 из деревни Пугачи от какого-то неизвестного Иваныча.

Утро следующего дня. До приезда БГ осталось 24 часа.

Игорь появился на работе не к 8 утра, как обычно, а к 10, и сразу вызвал Рюшу, который, понимая всю пикантность ситуации, появился с литровой банкой полупрозрачной золотистой жидкости со скрюченным огурцом на дне.

– Рюша, ты как? Нормально? Я тоже ничего, но знаешь, пьянство – это, оказывается, тяжёлый труд. Но в целом мы с ним справились! Какой же замечательный у нас в Сибири народ! Гонит на совесть, без халтуры – хоть этой выдающейся черты советская власть не смогла убить в русском человеке.

Рюша в это время аккуратно разливал рассол по граненым хрустальным стаканам, в которых он заиграл ещё жизнерадостнее:

– Ну, Игорёк, за здоровье тех, у кого оно ещё осталось!

– Мы там вчера какой выбрали в «экспортном исполнении»? Из Пугачей? Выводи оставшиеся три из конкурсной программы. Берём тот, что из Пугачей, как его? От «Иваныча»! Проверено на родном коллективе, не щадя живота и его! – Игорь, похрюкивая, засмеялся своему каламбуру.

– Будет сделано, – отрапортовал Рюша и как кот Бегемот* растаял в воздухе.

До вечера Игорь был плотно занят суетой вокруг концерта; нужно было проконтролировать рекламу, аппаратуру и многое прочее. Уйти домой пораньше, как планировал, не случилось.

– Котик, ну что ты так поздно! Ты же вчера так нагружался на этой дегустации, – кинулась к нему с порога Олечка.

– А ты знаешь, сегодня у меня сил даже больше, чем обычно, и настроение какое-то звёздное весь день было. Всё-таки первач – это сила земли сибирской, а не водка какая вонючая из опилок, – парировал Игорь, обнимая жену.

Самолет из Москвы прилетел без опозданий. Игорь встречал драгоценного пассажира у трапа с большим букетом белых роз:

– Борис Борисович, приветствуем вас на кемеровской земле! – Игорь хотел добавить «и хвостами машем», но не стал.

БГ оказался совсем не барином, и с первых минут разговора всё накопившееся за прошедшие «страшные» дни напряжение куда-то ушло.

В машине БГ поинтересовался:

– А где у нас будет концерт, милейший Игорь Петрович?

– О, Борис Борисович, это очень особенное место – ДК Москва. Можно сказать – наше место силы! Одна из старейших достопримечательностей Кемерово. Построен в 30-е годы. Проявили особое отношение – сначала объявили конкурс на лучший проект. В нём участвовали архитекторы из Новосибирска и Кемерово. Кузбасс в 30-е годы быстро набирал вес как мега-промышленный центр Сибири, население под сто тысяч, а из культурных учреждений в Кемерово почти ничего – только Дворец Труда. По тем временам тоже, конечно, здание гигантское – 84 комнаты и зрительный зал на тысячу человек, но масштаб не тот. Вся культура Кемерово там была. На первом этаже – филармония, на третьем – музей, где-то сбоку драматический театр, снизу – культснаб и радиокомитет – короче, дом колхозника. Все сидели друг у друга на коленях.

– Ну хоть не стояли, и то хорошо, – пошутил БГ.

– Да! А население в Кемерово было уже свыше ста тысяч, я об этом уже говорил. Нужно было рвануть вперёд, сделать что-то замечательное. Нет! Грандиозное! И вот – «Москва»! Главный фасад с тремя арочными окнами, широкий балкон опирается на столбы портиков и центральные колонны. Внутри – огромные площади вестибюлей, лестницы, как во дворцах. Попадая в него, труженик проникался величием и державностью столицы; ощущения были – почти как на Красной площади постоять. Я впервые попал в него в 80-е, когда пионером был. Тридцатые и восьмидесятые – дистанция космос, но впечатление, конечно, было как от «Титаника» – плывёт по городу исполин, окружённый зеленью парка; чувствовалась в нём сила эпохи гигантов. Ну а для тех лет – вообще…

Игорь не преувеличивал, в те годы это был настоящий центр культурной жизни Кемерово: пионеры, шахматы, партактив, кино и тир «Ворошиловский стрелок» для полного комплекта – жизнь в «Москве» кипела.

– Представляете, там играли джаз! – воскликнул новоиспечённый экскурсовод. – Вокруг – грязь, где по колено, а где и по уши и две бани на город, в которые ещё не попадешь. Я вот посмотрел в Сибирской Советской Энциклопедии – в Щегловске, а так до 1932 назывался Кемерово, было в 1929-м два с полтиной квадратных метра жилой площади на человека. В 1937-м «Москву» открыли. Первый киносеанс – звуковой фильм «Зори Парижа». Кто бы мог подумать, в Кемерово, во глубине сибирских руд – кино про Париж! Вера Марецкая там играла. Купить билеты на сеанс было как в Большой театр попасть: бронь для партийцев, для ответственных работников исполкома, трестов. Простые работяги туда так запросто и не пролезали. Очереди выстраивались за билетами громадные, как за водкой.

– Выпивали? – спросил БГ, хитро прищурившись.

– Я? Да что вы, я с утра не пью и вообще я не…

– В «Москве».

– А… было дело. Власти хитрили – денег у рабочих была уйма, а купить нечего. Так в Кемерово часто завозили вместо водки коньяк. Ну, а водка, конечно, всегда была «королевой бала». Работяги говорили, что «борются с водкой как с социальным злом до полного его истребления!». Продавалась в таре 0,1 литра, называлась «пионер», 0,25 – «комсомолка» и 0,5 – «партиец». Настроение у людей в конце 30-х было такое радостное, все ждали перемен к лучшему, дома стали строиться многоквартирные – жили-то люди в основном в бараках и землянках, с продуктами получше стало… И вот – война, всё разом переменилось! В войну «Москва» работала практически круглосуточно – до четырёх утра. Люди падали от усталости на производстве, работали сверхурочно – давали стране угля, кокса, но хотели и культурно отдохнуть. Как ни крути, а человеку потанцевать с красивой девушкой важнее, чем узнать из газет о запуске новой домны. Ну нельзя всё время быть на войне, даже когда судьба страны висит на волоске. Днём там – кино, после последнего киносеанса – клуб и ночные танцы. Дамы приглашали дам. Кавалеры – на фронте. С гастролями в «Москву» приезжали всякие знаменитости союзного масштаба – Шульженко, Орлова. И даже в войну в «Москве» играли джаз – в Кемерово гастролировали Эдди Рознер, Утёсов. Вот теперь и вы в «Москве» прозвучите!

– А «Питера» у вас случайно нет? – задал вопрос БГ и затянулся сигаретой.

– Питерские нам не по карману, – предвидя будущее, парировал Игорь. Когда в 1946-м партия сочла джаз вредным – «сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст», в ДК «Москва» продолжал выступать местный джаз-банд. Замаскировали его под «эстрадный квартет» без опасного слова «джаз»: на сцену выходила солистка в длинном платье с декольте и музыканты, которые играли уже «подпольный» джаз. Выступали перед вечерними сеансами кино и по выходным; изнурённые войной кемеровчане танцевали под музыку «толстых». Потом смотрели американские фильмы, которые нам присылали союзники. Ну и, конечно, заходили в буфет.

Я, кстати, подготовился, вот у меня есть цитатка из статьи «О музыке толстых» пролетарского писателя Максима Горького в газете «Правда»: «Но вдруг в чуткую тишину начинает сухо стучать какой-то идиотский молоточек – раз, два, три, десять, двадцать ударов, и вслед за ними, точно кусок грязи в чистейшую, прозрачную воду, падает дикий визг, свист, грохот, вой, рёв, треск; врываются нечеловеческие голоса, напоминая лошадиное ржание, раздаётся хрюканье медной свиньи, вопли ослов, любовное кваканье огромной лягушки; весь этот оскорбительный хаос бешеных звуков подчиняется ритму едва уловимому, и, послушав эти вопли минуту, две, начинаешь невольно воображать, что это играет оркестр безумных, они сошли с ума на сексуальной почве, а дирижирует ими какой-то человек-жеребец, размахивая огромным фаллосом.

Это – радио, одно из величайших открытий науки, одна из тайн, вырванная ею у притворно безгласной природы. Это – радио в соседнем отеле утешает мир толстых людей, мир хищников, сообщая им по воздуху новый фокстрот в исполнении оркестра негров. Это – музыка для толстых. Под её ритм во всех великолепных кабаках ”культурных” стран толстые люди, цинически двигая бёдрами, грязнят, симулируют акт оплодотворения мужчиной женщины.

Нечеловеческий бас ревёт английские слова, оглушает какая-то дикая труба, напоминая крики обозлённого верблюда, грохочет барабан, верещит скверненькая дудочка, раздирая уши, крякает и гнусаво гудит саксофон. Раскачивая жирные бедра, шаркают и топают тысячи, десятки тысяч жирных ног».

– Сильно он их приложил, – оценил БГ классика в битве с джазом.

– После такого хочется выпить! – подытожил Игорь.

– Не правда ли, славно, что кто-то пошёл за вином! – процитировал БГ самого себя.

– За пивом, Борис Борисович, за пивом! Да! И за всем этим следил лично товарищ Сталин. Он стоял в сквере перед кинотеатром в длинной шинели и с той самой газетой «Правда» со статьей Максима Горького в руке. После смерти Хозяина и развенчания культа личности, демонтировали его не сразу, кажется, только в 1959-м – в Сибири всегда присматриваются к событиям в Центре. А этих сталиных по городу штук шестьдесят стояло. Незадолго до этого местные шутники, а репрессированных и их потомков в Кемерово – считай каждый второй, засунули ему подмышку непочатую бутылку водки. Не пожалели для Иосифа Виссарионовича дефицит. Так он и стоял перед Москвой целых три дня с водярой – милиция охраняла, но не решалась отобрать пузырь у Вождя. После этого случая его быстренько ночью демонтировали, поколотили на куски и упаковали в утиль, чтобы впредь шалить неповадно было. Шутников особенно не искали. Что им предъявишь? Раньше бы – сразу к стенке – «расстрелять гадину», а сейчас: «Все о Сталине рыдали – аж мороз по коже! А теперь они сказали: «Слава ж тебе, Боже!».

– А что писатели?

– Писали. И не только доносы на коллег по цеху. Александр Волошин в 1950 году за роман «Земля Кузнецкая» был удостоен Государственной Сталинской премии второй степени. Роман прогремел на всю страну, был переведён на десятки языков. Денег у него было два больших чемодана и маленькая тележка, а душа широкая. Как-то в декабре вечером выходят зрители с вечернего сеанса из «Москвы», а перед кинотеатром стоит ёлка, которую Волошин нарядил палками колбасы и бутылками водки. А время голодное – послевоенное, товары в магазинах появились в избытке, это даже потом вспоминали как «сталинское изобилие», но денег у народа не было: «Налетай, честной народ, сталинскую получил – отметим!».

– Во благо всех живых существ! *

– Ом мани падме хум! * Тут оттепель, потом заморозки. Как-то пережили. В 70-е наша «Москва» – снова центр городской пижонской жизни, и снова можно джаз. И, что немаловажно, сюда завозят дефицитное бутылочное пиво, которого в магазине вовек не купишь. Выпить его, пенное, прохладное, стоя с товарищами в костюмчике из кримплена* на открытой веранде «Москвы» с видом на площадь перед кинотеатром и ещё не шумную улицу Дзержинского, было солидно! В малом зале показывали редкие советские и заграничные ленты: фестивальное кино, Тарковского.

– А как же акустика в этом прелюбопытном заведении?

– Звук в зале очень приличный. Проектировал какой-то «кулибин» из столицы – специально выписали.

– Отлично! Немного отдохну с дороги и сделаем саундчек*.

– Конечно, Борис Борисович.

День пролетел, как секунда: саундчек, обед, экскурсия по городу, концерт.

Это был полный аншлаг. О концерте объявили всего за три дня, а продали полный зал.

В зале Игорь Петрович с удивлением отметил, что публика пришла самая разнообразная: много людей за тридцать и в то же время совсем молодых – студентов и школьников.

– Да, некоторые люди светят, некоторые – греют, а некоторые – и светят, и греют, – вздохнул Игорь. Всё получилось, как он мечтал.

После концерта – ужин. Игорь поставил на стол две тёмно-зелёные бутылки без этикеток:

– Борис Борисович, как заказывали!

– А, не забыли – знаменитый сибирский первач, наслышан! Ну давайте, за ваш гостеприимный Кемерово!

– Борис Борисович…

– Для вас – просто Борис.

– Борис, к первачу рекомендуем солёные закуски – всё домашнее: капустка квашеная, огурчики… И обязательно попробуйте солёный папоротник. Из тайги!

Ужин прошёл легко и весело, Борис уже обращался к Игорю на «ты», Игорь чувствовал себя на седьмом небе.

– Игорь, а кто сотворил сию амброзию*? – спросил БГ.

– Иваныч! Живёт в деревне Пугачи, это недалеко от Кемерово, – ответил Игорь.

– А давай махнём к нему, в эти ваши Пугачи! – предложил БГ.

– А давай! – легко согласился Игорь.

Дело было уже к ночи, и когда БГ, Игорь и Рюша приехали в Пугачи, Иваныч собирался ко сну.

– Доброй ночи, Иваныч! Ты уж извини, что мы на ночь глядя, но артист завтра в Москву улетает и хотел с тобой познакомиться как с творцом настоящего сибирского первача!

Лицо Иваныча потеплело:

– Ну заходите, доброму человеку у нас всегда дверь отрыта!

– Меня зовут Борис, а вас как звать-величать, хозяин? – поинтересовался БГ.

– Уже лет адцать все в деревне Иванычем кличут, и ты не робей!

На столе появилась запотевшая бутыль первача, как скатерть самобранка стол украсился простой деревенской закуской.

– А вы по какой части артист-то будете?

– Это же тот самый, который «Город Золотой»! – поспешил вмешаться Игорь.

– Артист как артист. Народный —частично инородный. Иваныч, а в чём секрет вашего творения? – спросил БГ.

– Да какой уж тут секрет, что бабка даст, на том и ставлю – тут калинка, тут малинка, тут кака лесна травинка.

– Ну, может быть, вода какая-то особенная?

– Умный ты человек! Вода – да. Её специальные ходы под землёй ведаю.

– Игорь, а гитару-то захватили? – спросил БГ.

– Конечно!

– Давай сюда.

И БГ спел «Город Золотой» и про старика Козлодоева, а потом ещё и ещё. Они пили первач, закусывали хрустящими огурцами, и было им хорошо.

Под утро, на прощанье Иваныч сказал:

– Борис, ты как устанешь там в столицах колесо сансары крутить – приезжай к нам в Пугачи, отдохнёшь. «Откуда он знает такие слова?», – подумал Игорь.

На пути в аэропорт БГ уже через полусон заметил:

– А Иваныч-то наш, вылитый Де Ниро…

Через неделю БГ прислал Игорю новую песню – «Человек из Кемерова».

Когда Игорю говорят, что это про него, то он всегда сердится:

– Да при чём тут я? Это же про Иваныча…

Райдер – перечень условий и требований, предъявляемых артистом или музыкантом к организаторам выступлений.

Чебурашка – обобщённое название бутылок из-под лимонада объемом 0,5 литра. Возникло от названия популярного сорта лимонада «Чебурашка».

Louis XIII – коньяк, производимый французским коньячным домом Rémy Martin. Название коньяку дано в честь Короля Франции Людовика XIII, правившему в период, когда семья Реми Мартан поселилась в регионе Коньяк. Он был первым монархом, признавшим коньяк как отдельную категорию в мире коньячных спиртов. Производится в крю Grande Champagne (Гранд Шампань) региона Cognac (Коньяк), начиная от выращивания винограда и заканчивая дистилляцией и выдержкой спиртов. Купаж состоит из 1200 уникальных коньячных спиртов с виноградников Гранд Шампань возрастом от 40 до 100 лет. Розничная стоимость бутылки 0,7 литра – около 30 000$.

Macallan – (с англ. – «Макаллан») – шотландский бренд виски из региона Хайленд. Название The Macallan произошло от слияния двух слов на гэльском (древнешотландском) языке: magh – «участок плодородной земли», ellan или St. Fillan – «Святой Филлан». Ударение ставится на второй слог The Macállan. Под этой маркой на винокурне в деревне Крейгеллачи (графство Мори) выпускается элитный виски категории single malt, выдержанный в дубовых бочках из-под хереса и бурбона. В ноябре 2018 года бутылка виски The Macallan урожая 1926 года, запечатанная в 1986 году, была продана за рекордную для виски сумму в £1,2 млн. Менее чем год спустя этот рекорд побила другая бутылка того же выпуска, проданная на Sotheby's за £1,5 млн. Виски The Macallan из рядовых линеек в розничной торговле стоит от 80 до 1000$, в зависимости от особенной производства и жадности продавца.

Бегемот. Кот Бегемот – персонаж романа «Мастер и Маргарита», кот-оборотень и любимый шут Воланда. «А я действительно похож на галлюцинацию. … Я буду молчаливой галлюцинацией». Образ Бегемота имеет сходство с Чеширским котом – персонажем книги Льюиса Кэрролла «Алиса в Стране чудес», который постоянно улыбается, умеет по собственному желанию телепортироваться, быстро исчезать или, наоборот, постепенно растворяться в воздухе, оставляя на прощанье лишь улыбку.

«Во благо всех живых существ» – Борис Гребенщиков почти цитирует буддистскую мантру Всеблагого Ченрезига: «В Будде, Дхарме и наилучшей Сангхе Я принимаю прибежище до обретения просветления. Благодаря благим заслугам, рождённым созерцанием и чтением мантры “Да достигну я состояния Будды на благо всех живых существ”».

«Ом мани падме хум» – одна из самых известных мантр в буддизме: «Богатство (Бог, Всё – Ом) во всех его формах (драгоценных, ценимых, значимых – Мани) приходит (растёт, цветущий лотос – Падме) к тому, кто готов его принять всем своим существом (сердцем – Хум)». Игорь отвечает Борису Гребенщикову другой буддистской мантрой, тем самым показывая, что он тоже «в теме».

Кримплен – популярная в СССР в 1970-е французская легкостирающаяся и немнущаяся синтетическая ткань. Использовалась для шитья верхней одежды. Название произошло от названия долины Кримпл, в которой располагалась лаборатория компании ICI, в которой был разработан материал.

Саундчек (англ. Soundcheck) – процесс настройки звукового оборудования и аппаратуры, а также проверка звука перед началом мероприятия.

Амброзия (др.-греч. ἀμβροσία, ион. ἀμβροσίη – «бессмертие») – в Древней Греции – легендарная пища богов, дающая им молодость и бессмертие.

– Ты из Кемерово, а я – из Тагила. Мы – земляки! – мой случайный знакомый в сочинском баре просто светился от счастья, что встретил «земляка».

– Ну, Кемерово не так уж и близко от Нижнего Тагила, – попробовал уточнить я.

– Братан, да ты не понял. Знаю я где Кемерово – Сибирь, кедры-шахты, Новосиб у вас рядом. Ты в корень зри! Мы же духовные братья – соль земли русской! Тебя как зовут? Сергей. Будем знакомы – Виктор!

– Виктор, был я как-то в Германии, немцы спрашивают: «Ты откуда?» Я им: «Из Кемерово». Полезли они в интернет, нашли политическую карту мира с фокусом на Россию и прилегающие страны и говорят: «А, понятно, это почти Монголия!» – уточняю я географическое расположение Кемерово.

– Москва, Питер – там же русских уже нет вообще – одни пришельцы. А мы с тобой кто?

– Ушельцы? – развиваю я его мысль.

– Правильно! Вы их всех уйдём! – он залпом опрокидывает в себя вискарь. – Помнишь, как в 1989 ваши шахтёры весь союз расшевелили? Вся эта заваруха с вас и началась! Кузбасс – не продаст!

Конечно, я помнил, как 11 июля 1989 года в Кузбассе началась массовая забастовка шахтёров, которая вскоре распространилась на все угольные бассейны СССР. Профсоюзы не поддержали бастующих и встали на сторону руководства шахт. Возникла типичная революционная ситуация, впервые сформулированная В. И. Лениным в работе «Маёвка революционного пролетариата» (1913 года): «Для революции недостаточно того, чтобы низы не хотели жить, как прежде. Для неё требуется ещё, чтобы верхи не могли хозяйничать и управлять, как прежде». Стачкомы в шахтёрских районах фактически взяли на себя функции местной власти. Рабочие предъявили около 20 экономических требований (повышение дополнительной оплаты за вечерние и ночные смены и пособий семьям погибших шахтёров, совершенствование механизации и техники безопасности, улучшение снабжения, расширение строительства жилья, благоустройство городов).

– А потом, как вы Ельцину дали прикурить в 98-м, когда «легли на рельсы»? Мы в Тагиле на нашем заводе с мужиками за вас каждый второй тост поднимали. Сила силу гнёт, да?!! – Виктор не может остановиться в своей гордости за Кузбасс.

– За Тагил! И за Кузбасс! – мой новый друг заказал нам с ним ещё по сто вискарика и обнял меня за плечи как родного человека.

В 1998-м я – студент-историк и все события того времени были для меня «не из газет».

СССР пал в один день. Вчера мы жили в совке, а завтра —уже нигде. Проблемы, которые были при нём в шахтерских городах, никуда не делись и в конце 90-х.

1 мая 1998 года в Кузбассе в шахтёрском городе Анжеро-Судженске несколько горняков объявили голодовку с требованием выплатить огромные долги по зарплате. Этому никто не придал значения – подобные акции тогда были повсеместным явлением. Через несколько дней в голодовке уже участвовали десятки шахтёров, и она была перемещена к зданию местной администрации. Со стороны властей – нулевая реакция. С 10 мая во многих городах Кузбасса шли уже не голодовки, а шахтёрские митинги. Власть по-прежнему оставалась глуха.

13 мая «киндер-сюрприз» – премьер-министр Кириенко, выступая в Госдуме по поводу многочисленных акций протеста, заявил, что «такому давлению правительство не подчинится, а вместо этого продолжит “реструктуризацию” отрасли по требованиям Международного банка реконструкции и развития». Это и стало последней каплей.

14 мая шахтёры Кузбасса перекрыли движение по железным дорогам Кузбасса – началась «рельсовая война». На следующий день их примеру последовали шахтёры Ростовской области и Республики Коми. В последующие дни протест нарастал. Вся Россия оказалась охвачена волной перекрытий. Кроме шахтёрских регионов, были крупные перекрытия в Тюмени, Туле, Пермской области. Шахтёры требовали уже не возврата долгов по зарплате, а выдвигали требования отставки президента. Такое было впервые в истории. Впервые после окончания чеченской войны ежедневные сводки МВД начинались словами: «сегодня обстановка в России остаётся напряжённой». Наивысшего накала борьба достигла 20-21 мая 1998.

В Кузбассе власть фактически оказалась в руках шахтёрских стачкомов. Впервые возникло их название – Комитеты спасения. Газета «Трудовая Россия» назвала эти события генеральной репетицией Всероссийской политической стачки.

Власти через несколько дней наконец-то опомнились и отправили своих эмиссаров в шахтёрские регионы, дав им установку: обещать какие угодно уступки, лишь бы заставить шахтёров уйти с рельсов. Иногда доходило до совсем комичных ситуаций. Например, в одном из протоколов, подписанном между властями и шахтёрскими профсоюзами в Кузбассе, в первом пункте было сказано: «…отправить Ельцина Б. Н. в отставку. Срок исполнения – 1 июля 1998 года. Согласовано – вице-премьер Сысуев, губернатор Тулеев».11 июня 1998 г. в Москве у Дома Правительства РФ начался многомесячный пикет Независимого профсоюза горняков с требованием отставки Президента, получивший в СМИ название «Пикет на Горбатом мосту». Он угрожал Кремлю не меньше рельсовых войн.

Из Кузбасса в Москву приехали суровые сибирские мужики-шахтёры. Они долбили касками по Горбатому мосту у Белого Дома и требовали выплаты зарплаты и выполнения других требований. Это пугало Кремль. Позднее Борис Ельцин в своих воспоминаниях напишет:

«Может быть, сейчас уже мало кто помнит знаменитую “рельсовую войну” лета 98-го года, но уверен, что Сергей Кириенко, кстати, как и я, с содроганием вспоминает ту волну шахтёрских забастовок.

…Надо сказать, шахтёрские лидеры быстро оценили ситуацию. Они поняли, что в условиях надвигающегося кризиса их действия вызывают громадный политический резонанс, подобный тому, какой вызывали их забастовки в мою поддержку в 1990 году. Тогда они выдвинули лозунг: Горбачева в отставку, Ельцина в президенты!

…в 1998 году шахтёры использовали уже не только привычные экономические лозунги – возвращение долгов по зарплате и так далее. Впервые за последние годы, в столь массовом порядке, согласованно они вновь выступили с полномасштабной политической программой. Долой правительство! Ельцина в отставку!

…Это тяжелое противостояние продолжалось больше трех месяцев. Шахтерский пикет, который расположился в Москве, прямо у Дома правительства России, на Горбатом мосту, стучал касками, объявлял голодовки, развлекал журналистов.

…Но за шахтёрами, уныло сидевшими на Горбатом мосту, стояла огромная сила: озлобившиеся шахтёрские регионы, начавшие “рельсовую войну” с правительством». (Выдержки из книги Ельцин Б. Н. Президентский марафон. М., 2000. С. 207-208).

Председатель независимого профсоюза горняков А. А. Сергеев вспоминает: «11 июня мы высадились. В конце июня ФНПР принял решение о проведении акции с такими же требованиями. Дума начала процесс импичмента. Ушло правительство после 17 августа. А ведь мы предупреждали, если не изменить политику, будет крах. Ещё раз «обули» народ. 30 сентября мы провели переговоры с Маслюковым, и правительство сменило курс. Мы заставили это сделать. Предыдущее правительство мы убрали, поставили новое. Примаков внушает доверие. Задачу, таким образом, мы выполнили и ушли с Горбатого моста: Россию пробудили, властную элиту впрягли… А что нам было ещё делать? Брать штурмом Кремль и силой заставить Ельцина подписать отречение? Элита поняла, что пикет и рельсовые войны – это мирное развитие протеста. А что будет завтра?».

Следом, в августе 1998 года случился дефолт, и страна оказалась на грани реального экономического банкротства. Широкой рабочей солидарности в стране, оказавшейся на грани распада, не было. Шахтёры были вынуждены идти на компромиссы со сформированным коалиционным Правительством во главе с Е. Примаковым.

30 сентября 1998 года Первым заместителем Правительства РФ был подписан Протокол с представителями шахтёров, пикетирующих здание Правительства РФ. Для погашения задолженностей по заработной плате государством было выделено 1,98 миллиардов рублей, это составляло две трети от общей задолженности по их заработной плате.

– У нас в Тагиле тоже крепкая рабочая косточка, но всё же настоящий русский характер, он – в Сибири! А что, вот в Кемерово, да! У меня однокашник один в Москве осел – ну он из этих… – из «фартовых»*, говорит: «Кемеровским всегда в столице среди братвы – уважуха. Если с “кемерунцами”* по рукам ударил – так тому и быть. Никто в зад пятки не пойдёт».

Не стал я разубеждать Витьку, что по-разному бывало.

До начала 90-х слово «Кемерово» в СССР не звучало. «Где это?», – спрашивали в Москве. Москвичи часто ошибались и по созвучию Кемерово – Кемери думали, что речь идёт о престижном районе в Юрмале с соснами и песчаными пляжами.

Сначала о Кемерово заговорили, когда начались массовые шахтёрские забастовки, а потом, когда в лентах новостей появились кемеровские братки.

В отличие от коллег, например, из Екатеринбурга или Красноярска, кемеровская братва не дошла до уровня вертикально организованных группировок типа Уралмаш, которые контролировали всю жизнь в городе от мелкого бизнеса до промышленных гигантов или, например, до глобальных разборок типа Великой рэкетирской войны в Тольятти, в которой было убито более 400 человек.

– Вот у нас в Тагиле, чехи* всем хлебным* заправляют. Я тут с одним тёр* по своим делам, так он между прочим сказал «перед кемеровскими рот не разевай – вырежут гланды и не заметишь».

«Есть блатные, и есть спортсмены, а кто есть ты?»

Воровской мир Кемерово в 90-е был с мира по нитке – синие, спортсмены, чеченцы, грузины, ингуши. Центров силы было много, и несмотря на то, что время от времени на кладбище появлялись мощные монументы с фотографиями в мраморе и граните пацанов в кожаных куртках и ключами от мерседесов в руках, «по беспределу никто не борзел».

Многие из них начинали со стандартного рэкета ларёчников и челноков и поднимались до крышевания крупных региональных банков, выполняя при них одновременно роль службы безопасности и кредитных коллекторов —ничто не ново под луной!

Бизнес развивался, вместе с ним росли и аппетиты бандосов. Появились казино и ночные клубы, большие магазины, оптовые склады – все в той или иной мере платили «крышам». Те из авторитетных главарей, которые зону не топтали и были не связаны «воровским законом»*, активно присматривались к коммерсантам и сами начинали обрастать бизнесом.

Важно, что до определённого момента никто из них не ставил всерьёз целей единолично захватить всю власть в Кемерово и далее в области. Здесь была своя движуха, в Новокузнецке – другая, а в Осинниках не признавали ни тех, ни других. Группировки были вооружены не хуже московских коллег: автоматы Калашникова, «Agran-2000», пистолеты Макарова и Стечкина, снайперские винтовки, килограммы взрывчатки, гранаты и обрезы. Многие отличались религиозностью и регулярно посещали церковь. Считалось неприличным «работать» в святые праздники.

Единственная попытка стать «королём воров» в Кемерово, а далее – и в Кузбассе (итальянское: capo dei tutti capi – босс боссов) была сделана Владимиром Сивороновым. Начинал он свой путь с торговли водкой, одно время работал коммерческим директором Новокемеровского пивзавода. В 1993 году организовал бизнес-ассоциацию / крышу – «Союз бизнесменов Кузбасса», членство в которой давало предпринимателям возможность платить в «котёл» фиксированный процент с оборота вместо «договорняка» с другими ворами, который мог идти и по беспределу. Комерсам обещали иммунитет и решение их разных проблем не только с криминалом, но и в коридорах муниципальной и областной власти, помощь в банковском кредитовании. В Ассоциации был свой нотариус, юридический отдел, «оружейка»*.

Потом, кое-кто будет говорить, что Сиворонов был «не при делах и не из этих», а первым пытался сформировать цивилизованное бизнес-сообщество Кемерово. Ну да, фантастика в соседнем отделе.Некоторые обиженные высокими расходами «на подогрев»* предприниматели стали переходить на членство в ассоциацию, а значит, у других бригад касса не сходилась. Спустить такое без ответа было нельзя.

«Слышен денег легкий шелест, это лох идёт на нерест».

Обычная практика «прикорма клиента» была такая: приходит к коммерсанту на точку пара наглых и коротко стриженных ребят в чёрных кожаных куртках из породы борцов-боксёров, с переломанными ушами-носами и толстыми накачанными шеями и начинают «держать базар»*:

– Вы чьи, лошары*, будете?

– Мы работаем под Сергеем Легаром, – на этот случай внутри ларька на стене, которую не видно «с улицы», крупными буквами написано имя их «крыши» – «Сергей Легар» – чтобы с перепугу никто из продавцов не растерялся, не бубнил и не мямлил с кем же у них «подписан контракт» о праве на жизнь.

«Гонцы с добрыми делами»* прекрасно знали узкий круг «державших город»*, и названое имя давало им чёткий знак: «территория занята – валите отсюда», врать и лепить левую отмазку* ларёчник бы вряд ли решился – Кемерово – город маленький, это вам не Москва.

Формально, они делают вид, что «надо бы разобраться и перетереть»* и забивают стрелку*:

– Слышь, скинь своей репе*, чтобы завтра к 10 были здесь на месте. Перетрём, чё да как.

Ни завтра к 10, ни послезавтра никто от них не приходил. Пробьют по своим каналам «так ли это, как заявили лохи» и, убедившись, что место уже «пригрето»*, пойдут чесать Кемерово дальше. Город быстро был поделён между группировками, и уже к началу 90-х все «пчёлы»* были под процентом тех или других бригад.

Если бизнесмен по каким-то причинам хотел поменять крышу, то сделать это было непросто. «Пчела, твоё дело – мёд таскать, а моё – его есть. Иди пахай, а будешь рыпаться – накажу!» – говорил один из авторитетов мятежному предпринимателю в таких случаях.

В отличии от Москвы и Питера, деление Кемерово между рэкетирами происходило не по районному принципу, а стихийно – кто кого знает, кто с кем учился и так далее. Между собой за крышевание конкретного комерса группировки не воевали – «кто первый встал, того и бабки»*.

Стрелку на встречу поговорить за дела забивали где-нибудь в чистом поле. Так было безопаснее с точки зрения прослушки ментов или наезда коллег по цеху. Едешь, бывало, с утра в Новосибирск, и то там, то тут на сельских дорогах вдоль трассы стоят по три-четыре автомобиля, а братва стоит рядом с ними и перетирает – ставит друг друга в курс дел.

Что там с Сивороновым порешали-то по итогу?

Ему было сделано предупреждение: «Не груби, Володя. Без нужды не доставай, без бабы не всовывай».

Владимир не принял это всерьёз и следующим шагом уже стало покушение на него.

В 1996-м он срочно уехал в ОАЭ, залёг на дно, открыл там какой-то бизнес. С родины ему прислали весточку: «Володя, живи ровно, мы не в претензиях, но в Кемерово не ждём». Сиворонов чётко понимал возможный сценарий при возвращении в Кемерово и тихо жил в ОАЭ, но выдержки у него хватило ненадолго. Уже в 1997-м, думая, что всё улеглось и обиды «закопали», он прилетел на родину и ровно через неделю был убит. В тот день Владимир Сиворонов посетил коммерческую фирму «Савтос» на улице Мичурина, 13. Вечером он вместе со взрослым сыном вышел из здания и направился к своей машине. К ним подошёл неизвестный гражданин и трижды выстрелил в упор. Сиворонов от полученных ранений скончался на месте, а его сын был ранен. «Вова, ну мы же тебя предупреждали!».

«Хочешь много бабла – иди на завод!»

Особенностью кемеровских было по факту низкое проникновение в промышленный сектор. Они пытались влезть на шахты, наезжали на коммерческие отделы заводов по снабжению, чтобы подсунуть «своих» поставщиков, но и часто получали «ответки» – крупняк умел постоять за себя. Вагон селитры с Азота они, конечно, могли украсть, но кормиться с больших предприятий в постоянку им была не судьба.

Реальные пацаны из «красных директоров» угнали всё хорошее раньше их.

Прибыльные промышленные активы Кемерово быстро поделили московские олигархи и местные бизнесмены с такими связями в силовых структурах, как например – у Бориса Зубицкого – АО «Кокс» или у Олега Шарыкина – «Топкинский цемент», что дотянуться до них самодеятельным группировкам было не по зубам.

В 2004-м, когда СДС получил в управление ценный актив – Мариинский спиртовый комбинат, один из его руководителей признался: «Я думал, там (в Мариинске) придётся из танка руководить, а как-то тихо всё обошлось».

Что здесь ещё делить? Многие из них начали искать «хлебные места» за пределами города и области. Куда не приедешь, везде звучали «кемеровские» – Москва, Анапа, Сочи, Калининград. Авторитеты в 90-е стали одним из стратегических продуктов Кемерово на экспорт.

Два ОМОНовца разговаривают:

– Едем мы недавно на автобусе на задание, вдруг впереди Мерс по тормозам, наш водила не успел тормознуть – всю жопу ему разнёс.

– Ну а дальше чё?

– Ну чё, вылезают из Мерса братки…

– Дальше, дальше то чё?

– Да ничё, просто вылезают. Мерс-то разбитый, чё в нем сидеть…

Есть мнение, что в 90-е правоохранительные органы в Кемерово «ушли в тень» и самоустранились от борьбы с криминальными бригадами. Это не так.

Уже в 1993-м в Кемерово появился 6-й отдел по борьбе с организованной преступностью при УВД кемеровской области. Часть коммерсантов, имевших личные знакомства с сотрудниками шестого отдела, получали защиту от криминальных наездов. Их не трогали. Милиция не лезла активно в разборки между авторитетами, а занимала позицию наблюдателя за битвой «скорпионов в банке» – кто останется в живых, с теми и будем договариваться. Никаких крутых наездов на воровские сходняки, как в Москве – с шоу-программой для телевизора – «всем лежать мордой в пол», в Кемерово не устраивали.

Позднее выяснилось, что многие лидеры преступных группировок активно сотрудничали с органами и поставляли им информацию о состоянии дел в воровской среде. Свои информаторы среди «своих» были и у КГБ и у милиции. Проще всего органам было работать со «спортсменами», поскольку те были не связаны воровскими законами и понятиями, которые отрицали любое сотрудничество с «погонами»*.

Время от времени какой-нибудь «волосатый» авторитет неожиданно для всех навсегда исчезал с горизонта. Поговаривали, что у ментов существовал специальный «отстрельный отдел» для выборочной ликвидации ключевых фигур в фартовом мире – постепенно прореживали братву, чтобы «паханы» правили на зоне, а на свободе только отдыхали. А может и не было ничего такого. И то и другое – слухи. Многие из них сами сели на иглу, а век по наркоте – короткий. Другие – ушли в банкиры. Братва из 90-х не вписалась в новый век.

К 2000-му в Кемерово наступила новая эра – власть «погонов».

Фартовый (воровской жаргон) – удачливый, такой, которому всё сходит с рук. Фарт – для любого дела великая вещь. Будет удача – все пойдет, как надо, и даже лучше того. А не будет – сколько ни бейся, останешься ни с чем…

Кемерунцы (сленг) – обобщенное название всех кемеровчан, имеющих отношение к криминальным сферам.

Чехи (сленг) – чеченцы.

Хлебный (сленг) – Выгодный.

Тереть, тёрки (воровской жаргон) – вести переговоры, высказывать взаимные аргументы и претензии в споре.

Воровской закон (воровской жаргон) – неписанный свод правил и норм поведения в воровском обществе. «Правильный» вор в законе должен жить в скромности, не иметь квартир, машин и сбережений. Все средства отдавать в общую кассу, так называемый общак. Ворам запрещалось носить на теле дорогие украшения. Максимум – татуировки, подтверждающие статус. Считается, что это правило появилось в воровском кодексе одним из первых. Вор никогда не должен был брать в руки нож или пистолет. Всю «грязную» работу «законник» без зазрения совести мог поручить своим «подчинённым», стоящим рангом ниже. Им не разрешалось сотрудничать с правоохранительными органами, иметь семьи или работать.

Оружейка (сленг) – охранное предприятие с лицензией на хранение и использование огнестрельного оружия.

Подогревать, греть (воровской жаргон) – передавать на зону деньги из воровского общака и продукты для осуждённых, отбывающих наказание.

Пригреть (воровской жаргон) – в рэкете означает закрепить именно за собой право собирать деньги с определённого бизнесмена.

Держать базар (воровской жаргон) – разговаривать.

Лошара (воровской жаргон) – простодушный человек; жертва преступления. «Мама сейчас на отдыхе в Египте, звонит мне каждое утро и говорит: – Ну что, доча, ты на работу? – Да, мам. – А-ха-ха, лошара! Ну а я – на пляж! И кладёт трубку» (анекдот).

Гонцы с добрыми делами (воровской жаргон) – низкие по статусу рэкетиры – представители криминальной группировки, которых посылают к бизнесмену с ознакомительным визитом, чтобы объявить, что он находится в зоне их интересов и… должен платить.

Держать город (воровской жаргон) – собирать долю с оборота с работающих в городе предпринимателей и защищаться от попыток конкурирующих криминальных бригад лишить этой возможности.

Левая отмазка (сленг) – недостоверное или ложное обоснование отказа в чём-либо, например, платить долю с оборота рэкетирам.

Забить стрелу (сленг) – заранее договориться о встрече.

Репа (сленг) – 1. Широкая форма лица. 2. Человек, который представляет бригаду (лицо бригады) на стрелке с другими рэкетирами.

Пчелы (сленг) – все предприниматели, зарабатывающие деньги.

Кто первый встал, того и бабки (сленг) – право рэкетиров собирать дань с определённого бизнесмена подкрепленное исключительно тем основанием, что они первые на него «наехали».

Погоны (сленг) – обобщённое название всех сотрудников силовых ведомств.

Карл Иванович Блинов – главный снабженец коксохима – проснулся в приподнятом настроении.

За окном его новой трёхкомнатной квартиры в только что сданном доме на Весенней сияло июньское утро 1953 года. Все трудящиеся давно уже несли трудовую вахту, а он – нет. Он был в законном отпуске, который специально подгадал на июнь: любимая дочка Светочка должна была скоро родить, и от забот у Карла Ивановича кружилась голова. Даже с его связями обставить детскую и подготовиться к приёму нового члена советского общества было непросто. Вот, например, детская кроватка. Наши советские, конечно, были в продаже, но ему хотелось для внука солидную, из дуба, чтобы с первых же дней на белом свете он привыкал ко всему хорошему. Коллега из Новосибирска обещал поискать по базам немецкую – первые поставки из «нашей» Германии уже пошли, но что-то не звонил. «Надо бы ему набрать самому», – подумал Карл Иванович.

Он и имя внуку уже придумал – Максим в честь пролетарского писателя Максима Горького. Как гордо будет звучать – Максим Андреевич Блинов! Конечно, не Блинов, а Тихонов, но в голове он упорно называл его своей фамилией, а не отца. Со стопроцентной уверенностью внука ему никто, следует отметить, не обещал, но врач обнадёжил: «Дорогой Карл Иванович, не волнуйтесь, будет вам точно внук, обещаю – пятьдесят на пятьдесят».

– Если внучка – тоже хорошо, но всё-таки лучше внук. Так, куда же Варвара (жена Карла Ивановича) поставила кофе?

В дверь позвонили. «Кто бы это мог быть? Может телеграмма от тёти Аси?»

Оказалось – посыльный с запиской из горисполкома: «Тов. Блинов, просим срочно явиться к председателю горисполкома тов. Горюнову. Дата. Подпись».

Карл Иванович повертел её в руках: «Странно. Вроде ничего срочного, когда я уходил в отпуск, не было. Может быть, телефон! Он же просил поспособствовать в установке телефона в квартире. Нет, вряд ли бы они стали посылать по этому вопросу курьера… Всё-таки это странно …», – размышлял Карл Иванович.

С председателем горисполкома Константином Ивановичем Горюновым они были знакомы давно – ещё по партийной работе в Новосибирске, а потом – он вот вырос до головы Кемерово, а Карл Иванович – пошёл по хозяйственной линии и осел на Коксохиме, что было тоже неплохо – крупнейший комбинат Кемерово; с одной стороны, размах, с другой – начальников над тобой поменьше.

«Да если посмотреть в суть вопроса, и он и я – мы оба по хозяйству, только у него забот больше, а денег меньше», – немного позлорадствовал Карл Иванович. «Что же я ему так срочно понадобился?», – город частенько обращался к руководству крупных предприятий – то там помочь, то тут оказать содействие. «Ну а как иначе? Одно дело делаем».

Он отложил поиски кофе, быстро оделся и пошёл в горисполком – благо, было недалекою.

«Посмотрю заодно, как он там обосновался на новом месте – я ведь не был ещё у него в новом кабинете на площади», – горисполком занял основательное здание напротив строящегося Дома Связи, которое изначально предназначалось для НКВД, но потом курс партии изменился, и его отдали городским властям.

Прошёлся по Островского, свернул направо и через просторную площадь Пушкина, мимо гипсового бюста поэта на белом белёном постаменте в начале аллеи подошёл к горисполкому.

«Как быстро летит время… Ещё в начале 1949-го городские депутаты решили назвать площадь в честь великого русского поэта к 150-летию со дня его рождения – соорудили бюст по-быстрому, я же помню. А в 1950-м должны были установить памятник, но, видимо, закрутились – в городе столько новых строек, и голова у них полна забот», – Карл Иванович подходил к своей цели.

«Красавец у нас городской совет! Жаль, конечно, что Москва башню на нём срубила – как они хорошо бы вместе с Домом Связи смотрелись! Ну конечно, им же там в Москве виднее, если экономить – так сразу на Кемерово. Ни разу здесь не были, а указания слать – хлебом не корми. «Борьба с излишествами»! Башня им помешала! Да Касьяныч (Моисеенко Леонид Касьянович – один из ведущих архитекторов Кемерово 1940-50-х гг. В частности, по его проекту построена «визитная карточка» Кемерово – ансамбль Главпочтамт (Дом Связи) – Администрация города (здание управления НКВД) – С. К.) такое сильное решение на Советской запроектировал! Ночами не спит – всё чертит, макеты клеит, а они – раз шашкой – и нет вам башенки. Ну ладно, мы её ещё при случае достроим, не забудем…».

Зашёл в просторный вестибюль. Постовой с кобурой на ремне поинтересовался: «К кому»? Оказывается, пропуск ему уже был выписан. Ждут! Что же там случилось?

Поднялся на второй этаж. «Шикарно они тут устроились – с размахом!» Залитые солнцем холлы с высокими потолками были устелены свежими ковровыми дорожками. В приёмную председателя вели массивные дубовые двери. Карл Иванович потянул за бронзовую ручку с шишечкой, тяжелая дверь легко поддалась:

– Добрый день, Зиночка. У себя? Зайду?

– Здравствуйте, конечно, заходите. Вас ждут.

В огромном кабинете за массивным столом сидел председатель горисполкома. Кабинет был ещё не до конца обжит, и даже внушительный дубовый стол в нём терялся.

Увидев Карла Иванович, он встал из-за стола и сделал несколько шагов ему навстречу, расплываясь в улыбке:

– Карл, сколько лет, сколько зим! Как у тебя, говорят пополнение рода ждёшь?

– Спасибо, Костя! Всеми мыслями со Светочкой, врачи у нас в Кемерово, конечно, замечательные, но всё равно переживаем.

– Сколько осталось?

– Говорят, недели две.

– Ну, чтобы всё у вас благополучно!

– Что-то срочное?

– Да. Извини, что дёрнул тебя из отпуска. Но без тебя мы, кажется, не разберёмся.

– Ну, давай, рассказывай…

– Помнишь, в 49-м мы новую площадь, которая на Орджоникидзе, постановили назвать в честь Пушкина? И памятник решили установить в следующем году.

– Конечно, сегодня шёл мимо – вспоминал.

– Ну закрутились, понимаешь, тут сначала это НАТО образовалось в 49-м, потом этот штатовский самолёт сбили в 50-м. Все же на нервах постоянно – вдруг новая война. Не мне тебе рассказывать – мы же куём оборону страны. Ну а потом – Корея. 19-ый съезд партии. И тут Сталин умер. Не до памятника нам было.

– Я тебя понимаю.

– Так вот, в 49-м мы поставили бюст Пушкина и в городском бюджете выделили на памятник почти 400 000 рублей.

– Так. Ой-ой – ой, вот это уже совсем нехорошо…

– Правильно понимаешь, сейчас 53-й, а памятника – нет. Мой человек в Москве услышал, что через месяц будет у нас комиссия с ревизией из Центра. Понимаешь, чем дело «пахнет»?

– Да уж понимаю, сколько, говоришь, бюджет? 400 000? Тут строгачом можно и не отделаться…

– Вот я тебя и прошу, организуй нам этот памятник. На тебя одного надежда. Наш снабженец-то совсем зелёный. Ну пошлём мы его с заданием. И что? А тут – каждый час дорог!

– Ну, у меня же дочь! Ты знаешь!

– А я тебе кто – сирота приблудная? Выручай! Тебе телефон, кстати, я уже договорился – проведут! И если всё гладко будет, я тебе по партийной брони сделаю автомобиль – «Победу».

Карлу Ивановичу дали три дня на сборы. «Вот ведь какие дела. Хорошо иметь больших начальников в друзьях, но и какие большие от них проблемы…», – грустно размышлял всемогущий снабженец.

Где искать этот памятник, он понятия не имел. Но у него была записная книжка, в которой можно было найти ответ на любой вопрос.

Назавтра он уже сидел в кабинете главного архитектора:

– Карл Иванович, по телефону ты ничего не решишь – нужно ехать. Я бы начал с Тбилиси – у них хорошая самобытная школа скульпторов, потом поискал бы в Ленинграде, ну и, если ничего нигде не получится – остаётся Москва. Есть там такой – Манизер. Толковый дядька, но он всегда загружен заказами, поставит тебя в план на следующую пятилетку, а у тебя, как я понимаю, вопрос не терпит отлагательств.

Тбилиси встретил Карла Ивановича коктейлем летних кавказских ароматов. «Хорошо в Тбилиси, где нас нет», – подумал Карл Иванович.

Записная книжка привела его в Тбилисскую академию художеств.

Высокий, статный директор академии – Вахтанг Асташвили встретил его как давнего друга, хотя и видел впервые:

– Дорогой Карл, для Кузбасса – обязательно найдём! Везде тебе скажут: приходите завтра, а у нас – пожалуйста, есть Пушкин! Забирайте хоть сегодня!

«Какая удача, – вот сейчас договор подпишем – и домой. Всё оказалось не так уж и сложно» – Карл Иванович обрадовался неожиданному повороту дел.

– Можно взглянуть?

– Можно обсмотреть всего с головы до копыт – пойдём, дорогой!

Ангар со скульптурами был пристроен к зданию академии. В высоком помещении стояли чьи-то большие головы, отдельные руки, ноги, девушки с вёслами и без, атлеты и пионеры с горнами. Вахтанг провёл его в дальний угол, где в полумраке виднелась массивная скульптура, заставленная другими произведениями монументального искусства.

Когда они подошли поближе, Карл Иванович увидел конную скульптуру с сидящим на ней верхом великим поэтом. Левой рукой он сжимал поводья, а правой касался уха, за которое было по замыслу автора заложено длинное гусиное перо, напоминающее уже по размеру павлинье. Без сомнений, это был Александр Сергеевич – профиль, бакенбарды, курчавая шевелюра:

– Конь?..

– Не просто конь – Орловский рысак*! Ты посмотри, как он гордо идёт! – правая нога коня была приподнята и согнута в колене, собираясь сделать шаг. – Он же как птица в небе летит, только по земле – цок-цок, цок-цок. Бери! Будет в Кемерово как в Ленинграде – Медный Пушкин.

– Вахтанг, мне нужно обсудить это с начальством.

– Слушай, там ещё в комплекте есть кот, который цепью надо приковать к постаменту. Ну ты помнишь: «И днём и ночью кот ученый, всё ходит по цепи кругом …»

– Кот тоже орловский?

– Вах, шутишь, дорогой! Кот ваш —сибирский!

– Кот —это хорошо. У нас любят котов …. Позвоню и всё опишу.

– Конечно, переговори. Бронза! Передай ему, что пусть тоже приезжает – возьмём барашка, поедем в горы, будем читать его стихи и пить молодое вино за великого советского поэта – Пушкина!

Из-за разницы во времени сегодня звонить было уже бесполезно – в исполкоме никого не было. Карл Иванович вышел на связь с Кемерово следующим утром:

– Костя, нашел я Пушкина…

– Ну, я верил в тебя! Подписывай договор и домой к дочке!

– На коне и с котом.

– Кто на коне, с каким котом? – Карл Иванович почувствовал, как на другом конце провода напряглись не только провода.

– Пушкин.

– Карл, ты пьян?

– Нет, есть конная скульптура. Пушкин сам на себя похож, я его узнал – это точно он. Конь породистый, с родословной – орловский рысак. Кот – сибирский …

– Карл, если ты шутишь, то это не смешно. А если нет, то тем более не смешно. Пушкин – не маршал Жуков. Ищи дальше! Удачи! – и собеседник повесил трубку.

Карл Иванович подумал: «Да, у всех нервы… Понятное дело – ревизия на носу…».

Перезвонил Вахтангу и вежливо отказался. Сказал, что в Кемерово в принципе не против коня, но по крайней мере двойки, запряженной в карету, а так – не подходит. Вахтанг предложил ещё раз хорошо подумать и порывался сам позвонить в Кемерово, чтобы объяснить, какой шедевр они упускают, но Карл Иванович убедил его этого не делать.

Следующим пунктом в поисках солнца русской поэзии в бронзе или на крайний случай в чугуне был Ленинград. Знающие люди сказали, что есть только одно место, где можно попробовать его найти – это Творческие мастерские имени И.А. Крылова.

– Здравствуйте, я из Кемерово. Меня интересует памятник Пушкину.

– Очень приятно. У нас очень широкий выбор памятников и многие есть в готовом виде – Гоголь, Маяковский и, конечно, Пушкин.

– Пушкин на коне?

– Ну, зачем же сразу на коне… Пешком. Хотя, если нужно…

– Ой, хорошо-то как. Да я тут только что из Тбилиси – так у них Пушкин на коне, представляете? Думаю, может, какое распоряжение было, чтобы повыше как-то выглядел, посолиднее.

– А! Это работа Ираклия Гурадзе. Известный мастер. Неоклассицист. Постоянно переосмысливает заржавевшие догмы искусства.

– А у вас какой Пушкин?

– Обычный. Задумчивый.

– Отлично! Можно взглянуть?

Хранилище готовых памятников находилось не в Ленинграде, а в Выборге. Договорились встретиться там завтра. Карл Иванович тотчас забронировал билет на вечерний рейс на Москву и дальше в Кемерово и в предвкушении скорого возвращения домой отужинал в ресторане, выпил за «Сергеича», как он теперь по-дружески называл Пушкина, водочки и довольный собой пошёл спать.

На огромном складе, где опять нужно был продираться через лес чьих-то отделённых и прикреплённых рук и ног, перед Карлом Ивановичем предстал памятник поэту, который заставил его усомниться в правильности отказа от грузинского предложения. Пушкин стоял в окружении зайцев, один из которых, видимо, самый наглый, сидел у него на плече, другие окружали его плотной группой слева и справа. Карл Иванович насчитал их 12, потом сбился и бросил эту затею.

– А зайцы чьи? – грустно спросил он, понимая, что домой он не полетит.

– Некрасова. Памятник задумал для советской выставки во Франции наш молодой перспективный скульптор Дмитрий Петров. Символизирует преемственность русской поэзии от Пушкина к Некрасову – связь времён, так сказать. Некрасов, как и всякий литературный новатор, был крепко связан с традициями своих великих предшественников, и больше всего – с традициями Пушкина. К сожалению, этой преемственной связи не замечали читатели-современники. Противопоставляли, в сущности, выдуманного, небывалого Пушкина выдуманному, небывалому Некрасову. А ведь именно из произведений Некрасова крестьяне узнали, как им плохо живётся. А кто предтеча? Пушкин! Он был чувствителен к ним во многих местах:

Зима!.. Крестьянин, торжествуя,

На дровнях обновляет путь;

Его лошадка, снег почуя,

Плетётся рысью как-нибудь.

Заметьте, не бежит и не скачет, а именно «плетётся», символизируя угнетённое положение крестьян и лошадей при царизме.

И Некрасов через годы протягивает ему руку соратника, осуждая эксплуатацию кучкой дворянства широких народных масс:

Однажды, в студёную зимнюю пору

Я из лесу вышел; был сильный мороз.

Гляжу, поднимается медленно в гору

Лошадка, везущая хворосту воз.

Чувствуете, как Некрасов подхватывает и развивает тонко замеченное Александром Сергеевичем? Сани явно перегружены дровами. А почему? Разрываясь между барщиной и оброком, крестьянин не мог позволить себе уделять должного внимания собственному хозяйству, и тем самым он перегружал лошадь. Среди советских литературоведов есть мнение, что он пишет о той же самой лошадке, что и Пушкин! Памятник – единственный такой в своём роде. Очень смелое решение – ваш город, как его? Кемерово? – не пожалеет!

Карл Иванович понял, что без звонка на родину он на себя такую ответственность не возьмёт и взял паузу до завтра.

Соединили с горисполкомом неожиданно быстро:

– Есть в Ленинграде один вариант, – начал бодро Карл Иванович и вкратце описал скульптуру из самого культурного города СССР.

– Ой… Карлуша, только зайцев нам не хватало. Я скоро сам уплыву куда-нибудь на льдине – наверное, прямо под лёд. Комиссия, оказывается, уже через две недели будет в Кемерово. Найди нам нормального Пушкина. Разве я много прошу? Умоляю!

Карл Иванович и сам понимал, что Пушкин с зайцами – слишком смелый вариант, сдал билет на Кемерово и уехал на вечернем поезде в Москву.

Столица приняла его неласково – в творческом союзе советских скульпторов сказали, что единственный человек, который может ему помочь, – это Матвей Генрихович Манизер, но он заслуженный и именитый, лауреат государственной премии, и к нему очередь на годы вперёд. Вряд ли он возьмётся: «Попробуйте, но шансы у вас невелики».

Манизер действительно был «узким» специалистом по Пушкину. В 1937г. у Чёрной речки, на месте дуэли поэта, установили барельеф Пушкину его работы. Это стало началом большой «Пушкинианы» Манизера. Скульптор выполнил статую А.С. Пушкина для нового здания вокзала в городе Пушкино, другую – для фойе Государственного академического Малого театра. Большие монументальные работы Манизер осуществил для Московского метрополитена. Наиболее известна станция «Площадь Революции» (1939), где в низких углах арочных проходов размещены большие фигуры с атрибутами различных родов деятельности – пограничник с собакой, птичница с курицей, молодой рабочий с шестерёнкой, чиновник с лопатой и т. д.

Карл Иванович понял, что это и есть тот последний шанс, упустить который просто нельзя. Нужно было найти какой-то особенный подход к скульптору, чтобы он не отказал ему дежурной фразой: «Я занят. Приходите в следующем году».

Карл Иванович купил в магазине бутылку коньяка, палку колбасы и заперся в номере. «Промашки быть не должно. Нужно думать, думать…». Пил коньяк из горла и рвал колбасу не режа- зубами. И тут его осенило!

Он решил написать Матвею Генриховичу Манизеру письмо от имени трудящихся Кемерово и как делегат народа – умолять его изваять памятник.

Весь вечер он сидел в гостинице, даже не поужинав, пил коньяк уже из стакана и писал «послание пролетариев Манизеру». Пол в номере плотным ковром устилала скомканная бумага черновиков. Нужные слова не находились – то получалось слишком официально, то чересчур дерзко: «Не то, не то! Всё какая-то липа!»

Наконец, он нашёл, как ему показалось, правильный тон «крика о помощи» и сел за чистовик.

«Дорогой Матвей Генрихович, обращаются к Вам труженики Кемерово. Мы живём и работаем на благо нашей родины – СССР в Сибири. Город у нас чистый, красивый, но, конечно, не Москва и не Ленинград. А мы ведь тоже тянемся к культуре. Хочется после рабочей смены культурно прогуляться по городу, сходить в библиотеку. Детишки пусть вырастут культурными – станут учёными и, может быть, кто-то станет таким же известным скульптором, как Вы. Нет в нашем городе памятников великим русским писателям, как у Вас в Москве!

Мы все чтим память об Александре Сергеевиче Пушкине. Ведь именно он стал буревестником Великого Октября:

Во глубине сибирских руд

Храните гордое терпенье,

Не пропадет ваш скорбный труд

И дум высокое стремленье.

Только терпение наше на исходе, а памятник – отсутствует. Сколько раз мы писали и в горисполком, в и горком партии, и в Москву тов. Молотову. Все обещают разобраться, но только завтраками кормят!

Надеемся на ваше участие!

Матвей Генрихович, помогите нам с памятником Пушкину. Кемерово век Вас не забудет!»

Далее шли подписи.

Карл Иванович накупил чернил разных фабрик и несколько перьевых ручек, которые сразу немного «подправил», чтобы было похоже, что они давно в ходу, и сел подделывать подписи.

Конечно, обманывать было нехорошо, но, по существу, он же всё написал, как есть, а подписи… – ну, все кемеровчане действительно мечтали об уютной площади в центре города с памятником солнцу русской поэзии, так что где тут обман? Он – всего лишь «меч» в руках народа.

Сначала он вспоминал фамилии и имена своих знакомых. На двадцатой странице в ход пошла фантазия – и в подписных листах появились Синебрюхов, Красномаков, Попугаев, Краеухов и многие другие «жители» Кемерово.

За полночь, исписав разнокалиберными подписями около 50 листов, Карл Иванович сказал: «Будь, что будет!», упал в кровать и отрубился – коньяк и мозговой штурм – лучшие снотворные.

Наутро, проснувшись ровно в семь, он был необычайно бодр, несмотря на то, что проспал всего шесть часов. Его наполняла уверенность, что действовать нужно именно так, как он вчера и решил. Перед именитым московским скульптором должен предстать не ловкий «выбивала», а делегат от кузбасского трудового народа – немного смущённый порученной ему миссией, но непобедимый в своей прямолинейной правоте.

Карл Иванович не сразу пошёл к Манизеру, как вы подумали, а сперва направился в ГУМ. Там он купил за 90 рублей самый обычный мешковатый костюм фабрики Большевичка, каких у него самого отродясь не бывало. И ботинки не то от «Красного Обувщика», не то от фабрики «Скороход», которые тоже не состояли на службе в его привычном гардеробе.

После этого он вернулся в гостиницу, оделся во всё новое и долго перед зеркалом искал такое выражение лица, чтобы в нём были и почтительное уважение к скульптору, и застенчивость человека из Кемерово в столице, и главное – твердая решимость не уйти от него без памятника поэту. Дополняло образ пенсне, которое постоянно сползало с крупного носа и возвращалось на место суетливым движением, что должно было продемонстрировать волнение просителя.

Отрепетировав «ходока из народа», наш «товарищ Бендер» с чувством внутреннего страдания надел новые скрипучие ботинки и пошёл на «взятие Манизера».

Скульптор работал в домашней мастерской, когда на пороге его квартиры появился исхудавший за время метаний по стране Карл Иванович с потупленным взглядом и растрёпанной, исписанной сотнями подписей пачкой бумаги в руке. Он вышел к гостю в длинном кожаном фартуке со свежими следами глины:

– Говорите быстро и по делу, я работаю.

– Матвей Генрихович, меня к вам послали трудящиеся Кузбасса с огромной просьбой, помогите! – для эффекта он немного присел при финальном «помогите» – это точно должно было сработать.

Его пригласили зайти. В кабинете он аккуратно сел на краешек стула, показывая тем самым своё смущение и робость перед лицом великого деятеля искусства, осторожно положил на край стола пачку скрученной бумаги с обращением к скульптору трудящихся и их пёстрыми подписями и рассказал ему в красках всю историю памятника Пушкину в Кемерово. Как в 49-м обещали и установили временный школьный бюст на площади, как потом совсем про него забыли и прошли годы, а памятника всё нет, и нет… Про ревизионную комиссию из Москвы, он, конечно же, умолчал.

– М-да, оторвались, мы, конечно, здесь в Москве от народа… Живём, как на Марсе. Непременно нужно помочь. Я думаю, исходя из вашего рассказа о площади, вам подойдёт памятник метра на 3-4 высотой. Полагаю, за год управимся. Готовьте договор.

– Никак нельзя, Матвей Генрихович, за год – трудящиеся волнуются.

– Уважаемый, как вас там, Карл Иванович? Я вам буквально памятники ведь не рожаю. У нас, понимаете ли, тоже есть производственный цикл. Обязательства.

– Ну может быть есть какой-то выход… – Карл Иванович выжал при этом густой росой на скульптора буквально весь свой заготовленный образ.

– Ну, если вам уж так крайне срочно необходимо – недавно я делал для Малого театра скульптуру Пушкина – могу отлить копию. Но она будет весьма небольшого размера – почти в его натуральный рост. Вам, наверное, это не подойдёт.

– Ещё как подойдет! – взмолился Карл Иванович.

– Готовьте договор.

– Вот, уже со мной, пожалуйста. Только сумму вписать!

– Хорошо, я посчитаю, подпишу и завтра заедете – заберёте. Только имейте в виду – лишней скульптурной бронзы у меня нет, доставайте сами где хотите. Это уже ваши хлопоты.

– Конечно, Матвей Генрихович, это как раз не вопрос, – из Карла Ивановича, воспользовавшись сладким ощущением победы, попытался вылезти сидевший взаперти пройдоха-снабженец, но его быстро затолкали обратно.

Назавтра Карл Иванович, уже в своём привычном гардеробе ответственного хозяйственника, был в Главкультснабе: «Что тут у вас с бронзой для товарища Пушкина?» С ней тоже всё оказалось очень сложно. Бронза для дела требовалась специальная, обладающая повышенной пластичностью и вязкостью для передачи тонких деталей скульптур. Все пути к ней вели к одному поставщику – заводу цветных металлов в Мытищах, куда он и направился.

На заводе он долго сидел в предбаннике у приёмной и ждал «своего часа». Потом вёл долгие разговоры с директором и начальником отдела сбыта про фонды, недобросовестных поставщиков, «про Кузбасс, и про Кавказ» и про трудности везде и во всём. Заводчане понимали его интерес к предмету переговоров и прощупывали, какую бы побольш выгоду поиметь с сибиряка за сверхплановую продукцию. В иной ситуации он развернул бы все эти привычные вымогательства москвичей и в два счёта легко получил бы желаемое – ещё бы сами должны остались. У него были нужные рычаги «где надо». Но сейчас он почувствовал, что очень сильно устал – он хотел побыстрее вернуться в родной Кемерово к будущему внуку и дочке Светлане. Вся эта «дипломатия» ему смертельно надоела, и тут он вспомнил про обещанную ему награду – автомобиль:

– Бронза, бронза… а если трудящиеся Кемерово вам в плане шефской помощи передадут автомобиль?…

– Да? У вас есть такая возможность? А какой? – вялый и безразличный ещё минуту назад директор, вдруг проявил живой интерес к делу Карла Ивановича.

– «Победа»*, – спокойно и твердо ответил он.

– О-о-о!.. Карл Иванович, что ж вы нам сразу-то не сказали, как важен памятник Пушкину для Кемерово? Кстати, сколько бронзы? Всего-то тонна? Приходите завтра, мы подготовим все документы.

Через три дня Карл Иванович уже был дома. Успел. Светлана его дождалась, как и обещала.

А ещё через три дня она родила богатыря – 3 600!

Дед настоял, чтобы внука назвали Александром и всем доказывал, что Александр Андреевич Блинов, то есть, конечно же, Тимофеев, звучит гораздо изящнее и современнее, чем Максим. Ну, вы понимаете, в силу каких обстоятельств он изменил своё решение.

Матвей Генрихович Манизер отлил скульптуру точно в срок, как и обещал.

15 декабря 1953 года, тщательно упакованная, она прибыла в Кемерово в железнодорожном вагоне.

Константин Иванович благополучно пережил ревизию и остался главой города.

6 ноября 1954 года на площади по случаю торжественного открытия памятника А. С. Пушкину собрались кемеровчане, партийцы и немногочисленные кемеровские деятели искусств. За ходом митинга лично наблюдали товарищи Ленин и Сталин, портреты которых окружали слева и справа герб СССР на трибуне.

Поэт стоял весь в белом. Праздничную речь произнёс первый секретарь обкома КПСС, потом – горкома, далее – председатель горисполкома – Константин Иванович Горюнов.

Верёвки обрезали – белые одежды пали, и Кемерово увидел «нашего» Пушкина.

С площади вёл прямую трансляцию корреспондент областного радио Миша Ялин:

– Наш микрофон установлен на площади имени Пушкина. Сегодня, 6 ноября, здесь открывается памятник великому сыну русского народа, гениальному писателю Александру Сергеевичу Пушкину. На торжественное открытие памятника собралось несколько тысяч трудящихся областного центра. Пришли представители советских, партийных, профсоюзных и комсомольских организаций, рабочие заводов и фабрик, студенты, учащиеся школ и ремесленных училищ. Многие из них в знак любви к великому поэту принесли огромные венки, живые цветы.

Карл Иванович обошёл вокруг памятника, в судьбе которого он принял такое живое участие, и оценил его:

– Совсем как живой. Ну, здравствуйте, Александр Сергеевич!

Орловский рысак или Орловская рысистая – порода легкоупряжных лошадей с наследственно закреплённой способностью к резвой рыси, не имеющая аналогов в мире. Ее история неразрывно связана с именем Алексея Григорьевича Орлова. Он также был горячим поклонником петушиных и гусиных боев, являлся одним из авторов орловской породы кур. Занимался тонкорунным овцеводством, охотился с борзыми и гончими, вывел породу легавых собак (до наших дней не сохранилась). Есть сведения, что граф очень ценил канареечное пение.

«Победа» – автомобиль ГАЗ М-20 «Горьковского автомобильного завода». Выпускался с 1946 по 1958 годы. Первым оценил новинку И. В. Сталин. 19 июня 1944 года ему показали образец будущего серийного автомобиля. Главный конструктор «ГАЗа» предложил назвать автомобиль «Родиной». Вождю название не понравилось, и он иронично спросил: «И почем у нас будет Родина?» Тогда родился второй вариант «Победа». Сталин, глядя на автомобиль, улыбнулся: «Ну, не велика “Победа”…» Но потом добавил: «Пусть будет “Победой”». Обеспеченные советские люди могли выбирать между «Москвичом-401» (9 тысяч рублей) и «Победой» (16 тысяч).

Спекуляция в СССР была уголовно наказуемым преступлением. Статьёй 154 УК РСФСР 1960 года за неё предусматривались следующие меры ответственности: либо лишение свободы на срок до двух лет с конфискацией имущества или без таковой, либо исправительные работы на срок до одного года, либо штраф до 300 руб. Мелкая спекуляция, совершённая повторно, наказывалась исправительными работами на срок до одного года или штрафом до 200 руб. с конфискацией предметов спекуляции, а спекуляция в виде промысла или в крупных размерах – лишением свободы на срок от двух до семи лет с конфискацией имущества.

Закон был суров, но поскольку дефицитом в СССР стали практически все товары высокого качества, советский человек умел «крутиться». Отношение к спекуляции в обществе было нейтральное. В спину спекулянтам не плевали и «по идейным соображениям» в подворотнях не били.

Всё детство я провёл у бабушки, которая жила на Сибирском переулке, это пройти чуть вглубь частного сектора от перекрёстка нынешней улиц Соборной (экс-Тимирязева) и Сибиряков-Гвардейцев.

В одной трамвайной остановке от нас был городской базар или, по-народному, барахолка. Сейчас на его месте – Знаменский собор. Поход на базар был обязательным развлечением по выходным дням. Здесь собирался весь Кемерово.

В будние дни базар не работал, только какие-то совсем алчные бабки торговали семечками у закрытого входа.

Все разнообразие товаров и продавцов частной торговли города Кемерово умещалось на квадрате примерно 100 на 100 метров.

Итак, пошли!

Слева, вдоль трамвайных путей, собачий ряд. У высоких тополей продавали щенков, собак и редких кошек. Кошки в то время не считались товаром – моды на экзотические породы ещё не было (пожалуй, только сиамская), а дворовые плодились и размножались сами по себе. Основной товар – овчарки, охотничьи и декоративные. Там, в этом собачьем ряду, произошло моё первое грехопадение – я продал друга.

Каждый советский мальчик откровенно или втайне мечтал о немецкой овчарке.

Овчарка была культовой собакой всесоюзного масштаба. Она украшала все фильмы и книги про войну, пограничников и уголовный розыск. Крепкая. Умная. Подтянутая.

Существует две близкие породы – немецкая и восточноевропейская овчарка. Базовой породой для выведения восточноевропейской послужили немецкие овчарки, вывезенные из Германии в СССР в 1930-е годы.

Ценились обе породы, но немецких овчарок уважали даже больше чем европеек, несмотря на то, что они были «немецкими». И даже эсэсовцы со шмайсерами и с овчарками на длинных поводках в фильмах про недавнюю войну и Штирлица не смогли испортить этой собаке её безупречную репутацию. Она была образцом верного служения родине и советскому народу.

Моё несчастливое детство прошло под завывания: «Хочу собаку!».

Я хотел её так сильно, что готов был ради неё на всё – учиться только на отлично, регулярно убираться в своей комнате, ходить к бочке за квасом столько раз в день, сколько скажут, – в общем, быть идеальным ребёнком. Родители, если бы захотели, могли под это маниакальное желание вить из меня корабельные канаты, но им это в голову не приходило. Я устраивал им бойкоты и голодовки, не разговаривал с ними днями и неделями, лежал под одеялом и тихо рыдал.

Я хотел не просто собаку, а такую большую, с умными глазами, внимательно наклоняющую морду и чутко реагирующую на мои команды. Немецкую овчарку!

Моя «собачья история» началась рано утром в ноябре 1976-го.

Я – ученик 1 «А» класса школы №31 города Кемерово. Учусь с первой смены.

Около 6 утра зазвонил телефон. Это было очень странно – таких ранних звонков у нас никогда не было. Дом спал. Мама взяла трубку и сквозь сон спросила:

– Кто это?.. Собаку, какую собаку?

Я услышал «страшное» слово, моментально вскочил с постели:

– Собаку, давай собаку!

Мама, ещё не проснувшись, честно призналась:

– Звонила моя студентка, у неё ощенилась собака, – и ушла досыпать.

Маму, конечно, я дожал. Не помню, через сколько дней, но мы поехали за собакой. Взяли с собой старую кроличью шапку черного цвета.

Кролик был самым близким другом советского человека – «не только ценный мех, но и три – четыре килограмма диетического, легкоусвояемого мяса». Кроличью шапку хулиганы на улицах не снимали с прохожих даже в самых дерзких районах Кемерово – это было западло. В каждой семье на антресолях валялись поношенные, затёртые, засаленные кроличьи шапки. Выбросить их было жалко, а носить уже стыдно.

Приехали. Собака оказалась болонкой. Поговорили, завернули собачий комочек в шапку и – домой! Она была беспаспортная, и имя мы могли ей выбрать любое. Нарекли – Фенькой!

Первые полгода я был не седьмом небе от счастья – ухаживал за ней, гулял, кормил. Фенька росла и из маленького комочка превратилась в прелестную лохматую белую болонку. А я опять начал «скулить». Собака оказалась собаке рознь! Я-то хотел овчарку, чтобы дрессировать её, учить всяким командам, задерживать хулиганов и даже, возможно, шпионов.

А эта – издевательство какое-то, а не собака.

Настроение моё всё больше портилось. Я понял, что суровая судьба сыграла со мной злую шутку – подсунула мне «ни то, ни сё» вместо овчарки.

Уже второклассник – Сергей Колков, принял первое важное решение в своей жизни – продать собаку.

В воскресенье я проснулся в гостях у бабушки и твёрдо сказал:

– Я иду на базар продавать Феньку!

Бабушка относилась к Феньке спокойно и без личной привязанности, как всякий деревенский человек относится ко всему живому – скотина она скотина и есть.

Моя идея была такая – продать Феньку и купить щенка овчарки, чтобы всё в моей жизни стало «по-настоящему».

Я быстро оделся, взял Феньку на поводок и двинулся в сторону базара, бабушка покорно засеменила за мной.

Пришли на базар. Я занял свободное место у тополя в собачьем ряду. Вокруг меня моментально собрались люди. Вид сильно кучерявого мальчика с такой же кучерявой, но только белой болонкой в ряду взрослых продавцов был необычным.

Какой-то рослый пацан, сплюнув шелуху от семечек на землю, спросил, сам себе ответив:

– Чё, друга продаешь?

Я промолчал. Мне не хотелось рассказывать какому-то чужому мальчику как обманула меня злодейка-судьба.

Стою. Мне сильно стыдно, но отступать уже нельзя. Было стрёмно не от того, что продаю Феньку, а стыдно вообще – продавать.

Вскоре появился перспективный покупатель – женщина средних лет:

– Сколько стоит собака?

Это было неожиданно.

Продать-то я Феньку решился. Моё решение было твёрдым, но и абстрактным одновременно. Ни с мамой, ни с бабушкой я это не обсуждал. О цене вообще не думал.

До этого я ничего и никому в своей жизни не продавал, даже за пять копеек.

Женщина мне сразу понравилась, она была симпатичная и «городская».

– Мальчик, и сколько же стоит? —повторила она вопрос.

А вот сколько? Я чуть-чуть подумал и выпалил:

– Пятьдесят!

Почему «пятьдесят»? Это была самая большая купюра, которую я видел до этого в своей жизни – зелёная, хрустящая, с серьезным дедушкой Лениным в пиджаке.

Бабушкина пенсия была 40 рублей. Она ахнула:

– Деньжищи-то какие!

В её голове не укладывалось, что бесполезная в хозяйстве собака может вдруг стоить таких серьёзных денег.

Покупательница не торговалась:

– Хорошо, беру.

Достала те самые пятьдесят рублей одной хрустящей бумажкой и вручила их мне.

Дальше всё было как в тумане – я положил их в карман, отдал женщине поводок с Фенькой, развернулся и пошёл домой. Бабушка засеменила за мной. В тот день я был не в состоянии прицениваться к щенкам овчарок. Больше Феньку я никогда не встречал.

Всё случилось по-настоящему – настоящие деньги за настоящее предательство.

А базар жил своей жизнью.

На пятачке перед входом стоял автобус пазик – продавали музыку на открытках. Шлягеры зарубежной эстрады местные умельцы «пилили»* на целлулоиде, потом скобой крепили к открытке «С новым годом!» и пускали зарубежные хиты в народ.

Слушать такую открытку можно было достаточно долго. Одна песенка – 1 рубль. Из автобуса звучали шлягеры Аббы, Бони М, Чингиз Хан, Африка Симона и прочая вкуснота. Крутили песни по чуть-чуть, секунд по тридцать, основной мотивчик и куплет. Нужно было стоять рядом с автобусом и ловить какую-то самую клевую песню, потом бежать к окошку и объяснять: «Мне вот эту: капа-да-па-дапа, да-да-да, а дуля кукарера, шозадела!».

Хит-парад у пиратов был на мировом уровне – хотелось купить каждую вторую песню. Названий исполнителей и групп толком никто не знал. Советская музыка была у них не в почёте – не помню, чтобы на открытках продавали хоть какую-нибудь советскую песню. Дельцы из автобуса хорошо разбирались во вкусах кемеровчан. Торговля шла бойко.

Потом одного из руководителей кемеровской Рембыттехники, которая долгие годы и занималась этим аудиопиратством, арестует ОБХСС. При обыске у него, в числе прочего, найдут стартовый спортивный пистолет, переделанный под патрон «мелкашка» и, самое страшное, золотое кольцо с американским национальным девизом, выгравированным внутри – «In God we trust». Из-за этого кольца газета «Комсомолец Кузбасса» напишет о нём почти как об изменнике Родине.

Чуть позднее, с появлением первых кассетных магнитофонов, на этот же пятачок перед входом на барахолку втиснется ещё и легковушка. Сидящий в ней в «строгаче»* дядька будет продавать кассеты с записями. В конце 70-х годов в его ассортименте впервые появятся «наши люди»: Высоцкий, Галич и Жванецкий. Кассета будет стоить 10 рублей.

Самоё козырное место базара – входные ворота – территория цыган. Толстые весёлые цыганки в цветастых юбках с полным ртом золотых зубов – «королевы торговли» – трясут полиэтиленовыми пакетами Березка*, Монтана, Пугачева. Самые крутые – с задницами, обтянутыми джинсами, и грудастыми ковбойскими девчонками, доходят в цене до шести рублей, те что попроще – по трёшке. Второй по коммерческой значимости цыганский товар – жвачка. «Лёлек и Болек» из Польши, редко – штатовский «Дональд Дак». Когда появилось производство в Москве – добилась жвачка «РотФронт»: мятная и клубничная. Самопальная тушь для ресниц, хна для окраски волос, помада, колготки.

В глубине рынка, в ряду под навесом, рядом с аквариумными рыбками, торговали и жвачкой местного кустарного производства. «Лёлек и Болек» стоил от 1,5 до 3 рублей. Местная жвачка – 20 копеек. Выглядела она так: литровая банка с водой, в которой лежали на дне коричневые кусочки чего-то похожего на ириски. Тётка-продавец ловко цепляла её вилкой и клала на листочек фольги. Как-то раз мы с бабушкой её купили. Ну что сказать? Это была какая-то разновидность гудрона, скрещенного с ириской. Повторить желание не возникло.

Заходим на рынок. Слева – торговые ряды. Вкопанные в землю деревянные столбы, застеленные сверху досками. За ними стоят женщины и бабки. Мужиков почти нет. Торговля как частная, так и государственная была в Кемерово женским делом. Продается всякая всячина. И ношеные вещи, и самошивные, посуда, часы, овчинные шубы, шали, вязанные носки и варежки – буквально всё! Чтобы занять хорошее место, нужно прийти пораньше.

В этих рядах, помимо торговок всякой самодельщиной, встречались и мелкие спекулянты из интеллигенции. Схема была такая: если в семье был автомобиль, то нужно было ездить по глухим деревенским магазинам и искать там что-то такое дефицитное, что в деревне никому не интересно. Например, модный портфель-дипломат. Его можно было купить в сельпо рублей за 20, а продать на базаре за 30-40.

Роли в семейном бизнесе делились так: муж гонял в поисках дефицита по дальним деревням, а жена продавала его на базаре.

Все где-то работали и жить одной спекуляцией в Кемерово было невозможно – это же не Москва. Встретить на базаре коллегу по легальной работе, продавая дефицит с накруткой, было не криминально, но всё-таки стыдно. Поэтому многие врачи, преподаватели вузов и прочая «прослойка» время от времени пыталась таким образом подзаработать, но в регулярный заработок это не превращали. Было и страшно. ОБХСС же всё-таки стоял на страже социалистической законности. Весь городской рыночный народ был на этом квадрате как на ладони, и попасть в поле зрения милиции было запросто. Да и достать что-то ценное в деревнях тоже было непросто и не всегда получалось – сельские тоже хотели жить и выглядеть как городские.

Случаев вынесения приговоров и осуждения граждан Кемерово на реальные сроки за продажу какого-либо штучного предмета на базаре, пусть даже по завышенной цене, не было. Могли оштрафовать, или согласно ст. 33 УК РСФСР (Общественное порицание заключается в публичном выражении судом порицания виновному с доведением об этом в необходимых случаях до сведения общественности через печать или иным способом) написать письмо на работу – дескать, а ваш-то сотрудник – «махровый»* спекулянт.

Дела по ст. 154 милиционеры шили без фанатизма, потому что звёздочку за мелкого спекулянта не получишь: «Ну купил гражданин Петров ковёр за 200 рублей и перепродал за 300. Мелкое правонарушение». Им гораздо интереснее были крупные перепродажи, совершаемыми должностными лицами в торговле и общепите: продажи дефицитных товаров с баз – минуя магазины – скупщикам, махинации в ресторанах. Но там была другая проблема: большинство советских директоров в торговле и общепите были хорошо «вписаны» в систему, и голыми руками их не возьмёшь. У каждого из них были «свои люди» среди партийцев, милиционеров, прокуроров и т.д.

Вдоль ограды базара слева – продавцы ковров. Ковры входили в тройку сакральных желаний советского человека: ковёр-хрусталь-дублёнка. Ни одного, ни другого, ни третьего никто никогда не видел на прилавках магазинов, но у всех на стенах и в сервантах «это» было. Ковры большими цветными парусами висели на деревянном заборе. Те, кто не успел занять место на заборе, продавали с земли, отогнув край ковра для демонстрации узора и расцветки.

Вперёд от входа по центру – бабки с семечками. Торговок шесть в ряд. Щегловские кулацкие морды. Зимой – в тулупах, закутанные в плотные коричневые и серые шали. Летом – опять в чём-то чёрном и замотанные в платки. На земле стоят большие холщовые кули-мешки с жареными и сушёными семечками, за ними на скамеечках необъятные торговки. Одна из них негромко зазывает покупателей:

– Сёмки, сёмки, налетай! В моде свежий урожай!

Стакан – 20 копеек. Здесь самая бойкая торговля на базаре – покупает каждый второй. Двадцатник – сущая мелочь, найдётся у всякого. Для ментов бабы с сёмками – «колхозная шушера», а на самом деле – воротилы теневой экономики! Какие деньги поднимали…

Весь базар был покрыт шелухой от семечек. Принято ходить по базару, шёлкать и сплевывать шелуху на землю. Осенью и весной здесь под ногами сплошное месиво из грязи и шелухи.

Как всегда, в бизнесе доступная цена и массовый спрос творили чудеса. Немногие из страждущей до заработка бабла молодёжи понимали, что настоящие капиталы куются у них под носом через стакан за 20 копеек. Им грезился Адидас, финские куртки и японские часы с семью мелодиями как предметы для перепродажи. У них в ходу были сложные схемы – слетать в Таллин, купить там у поляков дешевую бижутерию и перепродать её в Кемерово или привезти из Калининграда вязаные финские шапки Karhu. Считали, что где импортное, там и барыши, дурачки. Таких «молодых, да ранних» и прихватывал ОБХСС. Настоящим искусством начинающего барыги при этом было незаметно «скинуть»* товар, пока менты вели его к своей будке, которая располагалась в глубине барахолки. Деньги он, конечно, на этом терял, но важнее было уйти «сухим» без протокола.

Шумит базар! Справа – ряды с аквариумными рыбками, всякими мелкими домашними животными, типа хомячков и морских свинок. Далее направо – поросята, кролики. Ещё чуть глубже – гашёная и негашёная известь, корма для домашней скотины, какие-то клетки, самодельные деревянные лопаты, мётлы, веники…

Дальше по прямой – «алики» – парни из Средней Азии с прилавками помидоров и огурцов. Тоже неприметные советские миллионеры. Ну сколько заработаешь на помидорах? Много!

У бабушки в доме была свободная комната, которую регулярно снимали «алики». Привозили овощи машинами. Ассортимент был небольшой, но проверенный. Сорили деньгами перед местными девчонками, ходили обедать по ресторанам.

Центральный пятак, прямо в центре базара – здесь торгуют «тёртые калачи»: бесцветные неприметные лица, очки в модных оправах, одеты неброско, но дорого; как остальные торгаши, товар на показ не выставляют – нужно спрашивать «что есть»: джинсы, дублёнки, импортный трикотаж, финские сапоги, спортивные костюмы и кроссовки Адидас. Товар хранится в машинах, припаркованных где-нибудь на соседних улицах. Примерка и расчёт – там же. Их немного, всего человек десять, выглядят они самоуверенно, особенно ничего не боятся – у них с ментами всё давно «подхвачено»*. Их не берут под белые руки и не ведут к будке общественного позора; если планируется операция по борьбе со спекулянтами, то в этот день они просто не выходят на работу.

Фирменная черта центровых – «бегающий» тревожный воробьиный взгляд – как настоящие шпионы они всё время отслеживают пространство вокруг себя – «нет ли на горизонте ментов?». Кого им тут бояться? Все же «свои»! Это у них такая продуманная часть стресс-имиджа, чтобы клиент понимал, что покупает уже не просто дефицит, а идеологически вредный товар с загнивающего, но чертовски ароматно пахнущего Запада, и поэтому платить за него нужно дорого – не торгуясь.

Торговали центровые не только фирмой, но и продукцией теневого сектора советской экономики – «цеховиков». «Цеховка» в СССР была разной по качеству – от явной «палёнки», когда на страшные кустарные вещи пришивали лейблы Puma и Adidas, до продукции высочайшего качества, которую было невозможно отличить от оригинальной. Правда, и стоил такой товар, как настоящий. Центровые, конечно, если уж и толкали «цеховку», то только высшей пробы.

Позднее, их назовут фарцовщиками, но какие они были «утюги»*? В Кемерово «фромов»* отродясь не бывало! Фарцовщик – это тот, кто скупал товар у иностранцев, комбинируя нелегальные валютные и товарные операции. Промышляли в Москве, Ленинграде и портовых городах, куда приезжал интурист. Спекулянт же работал исключительно за рубли, покупая дефицит через работников торговли, у перекупщиков в столице или у моряков в портах. Ну и под статьей он ходил, в отличие от фарцовщиков, – «мягонькой», а за валюту в УК были уже совсем другие расценки.

Самый ходовой товар у центровых —джинсы.

Джинсы бывали американскими – Levi’s, Montana, Wrangler, Lee или итальянскими – Super Rifle, RIORDA. Последняя марка появилась в Кемерово в самом начале 1980-х. Но, пожалуй, по популярности и массовости её можно поставить на 2-е место, после Super Rifle. «Супер Ружьё» увидело свет в 1958 году в Италии. Отцы-основатели – братья Фратини, которые были поклонниками американского денима и в 1950-е годы часто мотались между Италией и США, торгуя одеждой. Для перевозки груза они использовали старые ящики для хранения оружия. На ящиках было написано RIFLE (винтовка по-английски). Так и родилось название компании. В СССР итальянский деним был популярен чуть ли не так же, как и штатовский. Итальянские джинсы была достойного качества и хорошо вынашивались или «пилились», как тогда говорили.

«Те» джинсы стояли «колом»! Именно так и никак иначе! Ноги в новых джинсах просто не сгибались, но это только в первые дни, а затем они постепенно разнашивались. Энтузиасты стирали их в разных химиях, тёрли кирпичной крошкой, чтобы придать поношенный вид.

Какие марки джинсов в СССР становились популярными? В первую очередь те, которые продавались в магазинах «Берёзка»*. Ассортимент в них был сформирован из лучших мировых брендов одежды и бытовой электроники – ведь их задача была реально конкурировать с магазинами в Европе и Азии, чтобы советские загранработники и иностранные дипломаты тратили чеки и валюту в Москве, а не мимо советской кассы за бугром. Предметом народного фетиша, среди тех, кто за границей не бывал и чеков «Берёзки» отродясь не видел, были бело-зелёные полиэтиленовые пакеты Beryozka Rosinvaluttorg – Moscow. Купить их можно было у цыган за пять рублей. Чтобы пакет не порвался и ходил долго, внутрь него вставляли прочную советскую «авоську»*, а сам пакет берегли и носили как дамскую сумку, нежно протирали, чтобы не вылупились предательские потёртости на краске.

В конце 80-х появились и первые советские «экспериментальные» джинсы для бедных: «Тверь» и «Верея». Их качество было на порядок ниже зарубежных. Шили-то их не из денима, а из уплотненного текстиля, изготавливаемого в Ивановской области. Стоили они в столичных магазинах 45 рублей и до Кемерово не докатывались. Ещё были убогие болгарские штаны марки «Рила», получившие кличку «Рыло».

Мой друг Витька Попов в июне 1985 получил в подарок от родителей на день рождения джинсы. Точнее – решение их купить.

Вместе с мамой они пошли на базар и начали присматриваться к товару. Семья у них была не бедная, поэтому в цене подаренных штанов существенных ограничений не было – всё в рамках разумного.

Цена на джинсы в СССР – вопрос удивительный. В 1980-м их средняя стоимость по стране была 180-200 рублей – хоть в Москве, хоть в Кемерово, а к 1985-му опустилась до 120-150. Это за классику – прямые джинсы «трубы». В это время появляется их конкурент – новый модный силуэт «бананы», которые стоили сильно дороже.

Витька стоял рядом с дядькой в синей джинсовой куртке и внимательно слушал, как тот демонстрировал свой товар молодому парню, явно студенту – выворачивал штанину наизнанку – «строки должны быть ровными, внутренний шов – фабричная оверлочная строчка», показывал штамповку на обратной стороне болтов*, клёпки с микрорельефом. Цену джинсов продавец обозначил в 150, но говорил, что «уступит, если точно будешь брать».

У Витьки до этого уже были настоящие джинсы – прямые, деревянные, пахнувшие «не по-нашему». Их ему привезла тётка из Пакистана, муж которой работал там на строительстве чего-то важного по контракту.

Витька слушал и мотал на ус – как проверять джинсы на «палёнку» и как торговаться.

И тут он обратил внимание на скромную девушку, которая держала в руках какие-то совсем необычные джинсы —широченные сверху и зауженные к низу. Таких он раньше в Кемерово не видел.

– Здрасьте, а что это у вас за джинсы?

– Это бананы. Муж моряк привез из плавания, вот не подошли – продаю, – девушка явно стеснялась продавать и тем самым вызывала доверие.

– Можно посмотреть? – у этих джинсов, в отличии от классики, была масса новых для Витьки необычных фишек – на бедре чуть повыше правого колена – прострочен карман с закрывающей его золотой молнией, снизу зауженные штанины тоже застегивались на золотые молнии, собирая или распуская штанины. Деним был правильно «вонючий». Сзади – шершавая коричневая этикетка с красным принтом – Super Perry’s.

– Откуда?

– Штатовские. Супер Периз. Недорого отдам, за 400, – сумма повергла Витьку и его маму в шок. Классические стоили 150, ну пусть даже 180 за Levis. А тут – четыре сотни.

Видя их ступор от неожиданно высокой цены, девушка добавила:

– Я к родителям приехала в Кемерово из Риги. Скоро уезжать домой. Хорошо, Вам уступлю за 350.

Это ещё больше расположило к ней Витьку и его маму. Да, это было действительно очень дорого, но модные штаны им обоим сразу сильно понравились. И такие деньги у них были.

– А какой размер? – спросила мама, показывая готовность к покупке. – У сына – сорок восьмой.

– Сейчас померим, – девушка достала матерчатый метр и ловко обхватила Витьку за талию

– Нет. Эти ему явно будут большеваты… Но у меня дома есть ещё одна пара точно вашего размера. Давайте встретимся завтра у фонтана на Драме, – предложила замечательная новая знакомая.

– Договорились, – счастливые, что хорошо сторговались, они пошли с базара домой, уже не прицениваясь к другим вариантам.

Назавтра, ровно в 11 они сидели как два солдата на скамейке у фонтана перед театром Драмы. Девушка чуть опоздала:

– Здравствуйте! Вот, всё как обещала, – в руках у неё был обычный белый пакет.

Достали из него джинсы-бананы. Точно такие же как вчера на базаре, но правильного Витькиного размера. Ещё раз измерили Витьку, потом джинсы по талии – всё точно – они идеально подходили друг другу. Вывернули штанину, как учил дядька на рынке, – проверили строчки, посмотрели болты спереди и сзади – джинсы были точно «фирма».

– А можно примерить? – мама всё-таки хотела на все сто убедиться в правильности размера.

– Конечно, – втроём они направились через арку в ближайший двор на улице Весенней и зашли в один из подъездов; тогда подъезды не закрывались на замок – заходи кто хочет. Поставили Витьку на картонку, надели на него «бананы» – великолепно!

– Вот умеют же люди за границей шить, – восторженно заметила мама.

– Покупаете? – уточнила девушка.

– Да! Берём!

Мама отсчитала девушке семь новеньких полтинников, и, довольные удачной покупкой, они поехали домой.

Дома, прямо с порога, Витька снова начал изучать джинсы – они были прекрасны: вонючая ткань, матово-золотые толстые молнии с хвостиками, на которых было выдавлено Super Perry`s. Померил, прошелся по комнате – он полюбил их уже больше старых пакистанских. Хотелось побыстрее пойти к товарищам, чтобы на вопросы «что это за чудо?» небрежно ответить:

– Да вот, предки на днюху подогнали. Я их даже и не просил…

Витька снова их снял и начать пристально изучать дальше. И тут он зачем-то вывернул наизнанку молнию на ширинке, которая была плотно прикрыта джинсовой тканью.

На сердечнике молнии стоял маленький, хорошо известный всем советским людям пятиугольник – знак качества СССР.

Пилить (сленг) – наносить на гибкую заготовку из полиацетата звуковую дорожку музыкального произведения путём резки каждой заготовки индивидуально на специальном станке. Виниловые пластинки, в отличие от этого способа, производятся методом прессования. Сначала изготавливается матрица со звуковой дорожкой, а потом этой матрицей штампуется заготовка из полимера. Виниломаны говорят, что «вот в 80-е пласты были потолочные, а сейчас – дерибас!».

Строгач (сленг) – классическая модель костюма Adidas. Минималистичный тёмно-синий костюм из гладкого полиэстера с тремя полосками на рукавах и брюках. Слева на груди – небольшой трилистник (сейчас – логотип Adidas Originals). Цена на базаре в разные годы от 300 до 700 рублей. Чтобы носить строгач, нужны были не только деньги, но и признанный обществом «авторитет» в городской среде. Без «авторитета» срок носки мог стать очень коротким. У одного из кемеровских блатных был такой костюм с аккуратно заштопанной дырочкой от ножевого пореза. Костюм достался ему от прежнего владельца.

«Берёзка» – фирменная сеть розничных магазинов в СССР, реализовывавших товары и продукты питания за иностранную валюту (иностранцам) и сертификаты, позже чеки Внешторгбанка, которые получали как часть зарплаты советские загранработники, дипломаты и военные) Магазины этой торговой сети существовали только в Москве, Ленинграде, столицах союзных республик и крупных портовых городах – Севастополе и Ялте.

Махровый (перен.) – проявляющееся в самой высокой степени какое-либо отрицательное свойство. «Самые махровые патриоты – те, у кого гражданство другой страны» (народная мудрость).

Болты (сленг) – пуговицы на джинсах. Джинсы бывают на зипе (другое название: на гусеницах) – на молнии или на болтах – ширинка застёгивается на пуговицы.

Авоська (сленг) – неубиваемая сетчатая, сплетённая из суровых нитей, хозяйственная сумка, используемая в СССР преимущественно для посещения рынков и магазинов. В свёрнутом виде – невесомый предмет. Граждане всегда носили её в кармане, на случай, если в магазине «выкинут» дефицит.

Утюги (сленг) – фарцовщики. Неспешно прогуливались по верхней галерее ГУМа и смотрели: ага, идет интуристская группа, через двадцать пять минут они будут у часового отдела. Всё это походило на рыбалку – утюг спокойно спускался, и начиналось шоу. «Ой! Вам не помочь? Вы ищете часы «Ракета Ноль»? Нет в магазине? Слушайте, тут такое дело: купил отцу как раз такие, по руке не подходят, а мама сказала, что убьет, если не верну деньги, не хотите?». Бинго.

Фромы (сленг) – обобщенное название фарцовщиками всех иностранцев. Происходит от английского выражения: Where are you from? – Откуда будете? Мир тогда делился на фромов и совков. Фромы были разные – стейцы (США), бундесы (ФРГ), пшеки (Польша), дыровцы (ГДР), южки (Югославия), бритишá (Великобритания) и финики, или турмалайцы (Финляндия).

Подхвачено (сленг) – означает предварительную договорённость о чем-либо между заинтересованными лицами. Договорённость, как правило, скреплялась определённым денежным интересом.

Скинуть товар (сленг) – выражение может употребляться в двух смыслах – быстро продать товар по более низкой цене или избавиться от товара при милицейском задержании – незаметно выкинуть в сторону, не дожидаясь личного досмотра.

1986 год. В жизни неожиданно стало происходить столько интересного! Журнал «Огонёк» вдруг стал походить на издание «Посева»*. Каждый его новый номер нёс такие открытия, что «страшно» было читать. Страшно интересно! А «Московские новости»? Они стали «ещё хуже». Да и само название-то уже какое говорящее: «Московские (!) новости». И всё это – в твоём личном почтовом ящике в подъезде, а не через вой глушилок по ночам с голосов. Учителя на истфаке в университете учили «новую» историю по газетам и журналам вместе с нами, а вот преподавали пока – старую. Команды «кругом, марш!» ещё не поступало.