Конца света не будет. Почему экологический алармизм причиняет нам вред бесплатное чтение

1. Конец близок

В основе этих статей и публикаций в других СМИ по всему миру лежит специальный отчет МГЭИК, которая является органом ООН, состоящим из 195 ученых и других представителей со всего мира, ответственных за научный анализ климатических изменений.

В 2019 году выходят еще два доклада МГЭИК, и оба снова предупреждают об ужасных последствиях: обострении стихийных бедствий, повышении уровня моря, опустынивании и деградации почвы. По словам специалистов, умеренное потепление на 1,5 °С нанесет «длительный или необратимый» ущерб, а изменение климата негативно скажется на производстве продовольствия и состоянии земель. «The New York Times» сообщила, что потепление на планете усугубит нехватку ресурсов, а «наводнения, засуха, штормы и прочие экстремальные погодные явления нарушат и со временем сократят мировые пищевые ресурсы»[13].

Одна из ученых NASA предсказала одновременный обвал продовольственных систем сразу на нескольких континентах. «Потенциальный риск отказа нескольких житниц растет, – призналась она газете The New York Times. Все эти явления происходят в одно и то же время».

В докладе МГЭИК об изменении климата и состоянии почвы, подготовленном более чем сотней экспертов из 52 стран в августе 2019 года, говорится о том, что «окно для устранения угрозы быстро закрывается» и что «истощение почвы происходит в 10–100 раз быстрее, чем ее формирование»[14]. Ученые предупредили, что фермеры не смогут выращивать достаточное количество продовольствия, чтобы прокормить человечество. «Не представляю, как мы обеспечим 8 млрд человек… или даже половину из них», – признался агроном[15].

Майкл Оппенгеймер из Принстонского университета, участник МГЭИК, заявил: «До какого-то момента мы можем адаптироваться к этой проблеме. Но наступление этого момента зависит от того, насколько заметно мы снижаем выбросы парниковых газов». Если к 2050 году выбросы возрастут, то к 2100 году повышение уровня моря, скорее всего, превысит 80 см, и тогда «вызов будет непосильным… проблема станет неуправляемой»[16].

По мнению экспертов, слишком сильное потепление может спровоцировать серию необратимых переломных моментов. Так, повышение уровня моря может замедлить циркуляцию воды в Атлантическом океане, что, возможно, приведет к изменению температуры поверхности[17]. Арктическая вечная мерзлота, покрывающая территорию размером почти с Австралию, оттает и выпустит в атмосферу 1400 гигатонн углерода[18]. Ледник на континенте Антарктида обрушится в океан. Если это произойдет, уровень моря поднимется на 4 метра[19].

Ученые предупреждают, что повышение уровня углекислого газа в атмосфере повлияет на химический состав океанов, в результате чего будет нанесен вред морским обитателям и произойдет их массовое вымирание. В частности, исследование, опубликованное в 2016 году в журнале Nature, показало, что из-за повышенного уровня углекислого газа виды рыб, обитающих на коралловых рифах, перестают обращать внимание на хищников[20].

В опустошивших Калифорнию лесных пожарах многие винят изменение климата. Число погибших в результате пожаров резко возросло – с одного в 2013 году до 100 человек в 2018-м. Из 20 самых разрушительных пожаров в истории Калифорнии половина произошла с 2015 года[21]. Сегодня сезон пожаров в Калифорнии длится на 2–3 месяца дольше, чем 50 лет назад[22]. Изменение климата усиливает засуху и делает деревья более уязвимыми для болезней и заражения. «Причина, по которой лесные пожары стали случаться все чаще и затягиваться все дольше, связана с изменением климата», – заявил Леонардо Ди Каприо[23]. «Вот наглядный пример изменения климата», – сказала член Палаты представителей США Александрия Окасио-Кортес[24]. «Это конец Калифорнии – такой, какой мы ее знаем», – заключил обозреватель The New York Times[25].

В начале 2020 года в Австралии произошло более 135 лесных пожаров, повредивших или полностью разрушивших почти 3 тыс. домов, унесших жизни 34 человек и миллиарда животных[26]. Дэвид Уоллес-Уэллс, автор книги «Необитаемая земля», предупреждал, что при повышении температуры на два градуса «ледяные щиты начнут разрушаться, дополнительные 400 млн человек будут страдать от нехватки воды, крупные города в экваториальной полосе планеты станут непригодными для жизни, и даже в северных широтах тепловые волны будут убивать тысячи людей каждое лето»[27].

«Что мы сейчас делаем, так это смотрим, сумеем ли мы сдержать климатические изменения до такой степени, чтобы они не уничтожили нашу цивилизацию. И в данный момент мы движемся в направлении, в котором этого не произойдет», – отметил писатель-эколог и активист по вопросам климата Билл Маккиббен[28]. Один из участников МГЭИК заявил: «В некоторых регионах национальные границы утратят всякий смысл… Вы можете построить стену, чтобы попытаться вместить 10 тыс., 20 тыс. человек, миллион, но не 10 млн»[29].

«Примерно в 2030 году, через 10 лет 250 дней и 10 часов, мы запустим необратимую цепную реакцию, неподвластную человеческому контролю, которая, скорее всего, приведет к гибели нашей цивилизации, какой мы ее знаем, – сказала в 2019 году климатическая активистка Грета Тунберг. – Я не хочу, чтобы вы надеялись. Я хочу, чтобы вы запаниковали»[30].

2. Повышение устойчивости

В начале 2019 года недавно избранная 29-летняя конгрессвумен Александрия Окасио-Кортес дала интервью корреспонденту The Atlantic. АОК, как ее сокращенно называют, выступила за «Новый зеленый курс» (Green New Deal), который помимо вопросов, связанных с изменением климата, будет направлен на борьбу с нищетой и социальным неравенством. Парламентарий выступила против критиков, утверждавших, что это будет слишком дорого. «Если мы не решим проблему изменения климата, через 12 лет наступит конец света, а вы беспокоитесь о том, во сколько нам это обойдется?»[31]

На следующий день репортер новостного сайта Axios позвонил нескольким ученым, специалистам по климату, чтобы узнать их реакцию на заявление АОК о том, что через 12 лет наступит конец света. «Все эти временные рамки – чушь собачья, – заявил Гэвин Шмидт, ученый-климатолог NASA. – Ничего особенного не происходит, когда “углеродный бюджет” иссякает или мы проходим очередной страшный для нас температурный ориентир, зато затраты на выбросы неуклонно растут»[32].

Андреа Даттон, палеоклиматолог из Висконсинского университета в Мадисоне, говорит: «По какой-то причине средства массовой информации ухватились за эту цифру – 12 лет (2030 год). Предположительно, они решили, что это усилит их послание о том, как быстро мы приближаемся к катастрофе и, следовательно, как срочно необходимо действовать. К сожалению, это привело к совершенно неверной оценке того, о чем говорилось в докладе»[33]. На самом деле в отчете МГЭИК и в пресс-релизе за 2018 год сказано: чтобы повысить шансы ограничить потепление до 1,5 °С с доиндустриальных времен, выбросы углекислого газа к 2030 году должны сократиться на 45 %. МГЭИК не упоминала о том, что, если температура поднимется выше 1,5 °С, наступит конец света или рухнет цивилизация[34].

Ученые негативно отреагировали на резкие заявления, сделанные «Восстанием против вымирания». Представитель Стэнфордского университета Кен Кэлдейра, специалист по атмосфере и один из первых ученых, кто поднял тревогу по поводу закисления океана, подчеркнул, что «хотя многие виды находятся под угрозой исчезновения, человечеству изменение климата не угрожает»[35]. Климатолог из Массачусетского технологического института Керри Эмануэль сказал мне: «Эти глашатаи апокалипсиса исчерпали мое терпение. Я не думаю, что описывать происходящее как апокалипсис полезно»[36].

Представитель АОК сказал Axios: «Мы можем спорить о способах выражения и называть это или экзистенциальной проблемой, или катастрофой. Однако мы видим множество [связанных с изменением климата] проблем, которые уже влияют на жизнь людей»[37].

Но если это так, то последствия сглаживаются 92 %-ым снижением числа погибших в результате стихийных бедствий с момента пика в 1920-х годах. За прошедшее столетие от стихийных бедствий погибло 5,4 млн человек, причем в 2010-х годах – 0,4 млн[38]. Более того, это сокращение произошло в период, когда население планеты выросло почти в четыре раза. Фактически, в последние десятилетия как богатые, так и бедные общества стали гораздо менее уязвимыми перед экстремальными погодными явлениями. В 2019 году журнал Global Environment Change опубликовал крупное исследование, которое показало, что уровень смертности и экономического ущерба за последние четыре десятилетия снизились на 80–90 % с 1980-х годов по настоящее время[39].

В то время, как уровень мирового океана поднялся на 0,19 метра в период с 1901 по 2010 год[40], по оценкам МГЭИК, к 2100 году его уровень поднимется на 0,66 метра по среднему сценарию и на 0,83 метра по высокому сценарию. Даже если эти прогнозы верны, медленные темпы повышения уровня моря, вероятно, успеют дать обществу достаточно времени для адаптации. У нас есть удачные примеры успешного приспособления к повышению уровня моря. Например, Нидерланды стали богатой страной несмотря на то, что треть ее суши располагается ниже уровня моря, а некоторые районы – на целых 7 метров из-за постепенного затопления ее земель[41]. Сегодня наши возможности по изменению окружающей среды намного шире, чем когда-либо прежде. Например, голландские эксперты работают с правительством Бангладеш над подготовкой к повышению территории страны над уровнем моря[42].

А как насчет пожаров? Доктор Джон Кили, ученый Геологической службы США в Калифорнии, исследовавший эту тему в течение 40 лет, сказал: «Мы изучили историю климата и пожаров во всем штате, и почти на всей его территории, особенно в западной половине, мы не видим какой-либо связи между климатом в прошлом и площадью, выгоревшей в какой-либо конкретный год»[43]. В 2017 году Кили и команда ученых смоделировали 37 различных вариантов регионов США и обнаружили, что «люди не только влияют на режимы пожаров, но и их присутствие может фактически отменять последствия изменений климата». Команда Кили обнаружила, что единственными статистически значимыми факторами, определяющими частоту и тяжесть пожаров на ежегодной основе, являются численность населения и близость к объектам[44]. Что касается Амазонских лесов, то The New York Times сообщила, что «[пожары 2019 года] были вызваны не изменением климата»[45].

В начале 2020 года ученые оспорили идею о том, что повышение уровня углекислого газа в океане делает некоторые виды рыб в коралловых рифах невосприимчивыми к хищникам. Семеро ученых, опубликовавших свое исследование в журнале Nature тремя годами ранее, задали вопрос морскому биологу, который сделал такие заявления в журнале Science в 2016 году. После расследования Университет Джеймса Кука в Австралии пришел к выводу, что биолог сфабриковал свои данные[46].

Когда дело доходит до производства продуктов питания, Продовольственная и сельскохозяйственная организация Объединенных Наций (Food and Agriculture Organization of the United Nations, FAO) приходит к выводу, что урожайность сельскохозяйственных культур при широком спектре сценариев изменения климата значительно возрастет[47]. Сегодня люди производят достаточно продовольствия для 10 млрд человек, то есть излишек составляет 25 %, и эксперты полагают, что несмотря на изменение климата мы будем производить еще больше[48]. По мнению FAO, производство продовольствия будет в большей степени зависеть от доступа к тракторам, ирригации и удобрениям, чем от изменения климата, как это было в прошлом веке. Эксперты этой организации прогнозируют, что сегодня фермеры даже в самых бедных регионах, таких как Африка к югу от Сахары, могут получить 40 %-ый рост урожайности исключительно за счет технологических усовершенствований[49].

В свою очередь, МГЭИК прогнозирует, что к 2100 году мировая экономика вырастет в 3–6 раз по сравнению с сегодняшним днем, в то время как лауреат Нобелевской премии экономист Уильям Нордхаус считает, что затраты на адаптацию к резкому (на 4 °С) повышению температуры сократят валовой внутренний продукт (ВВП) всего на 2,9 %[50].

Неужели это и впрямь конец света?

3. Апокалипсис сейчас

Любой, кто жаждет собственными глазами увидеть конец света здесь и сейчас, может посетить Демократическую Республику Конго в Центральной Африке. Конго готово продемонстрировать пророчества стран первого мира о климатическом апокалипсисе в перспективе. Я отправился туда в декабре 2014 года изучать влияние широкого применения древесного топлива на людей и дикую природу, особенно на легендарных горных горилл.

В паре минут езды от соседней страны Руанды в конголезском городе Гома меня поразили безграничная нищета и хаос: двухлетние малыши сидели на руле мотоциклов, которые пролетали мимо нас по дорогам с гигантскими выбоинами; дома напоминали жестяные лачуги; люди набивались как заключенные в крошечные автобусы с решетками на окнах; всюду мусор и гигантские бугры застывшей лавы по обочинам как напоминание о вулканическом гневе прямо под поверхностью земли.

В 1990-х и снова в начале 2000-х годов Конго был эпицентром Великой африканской войны, самого смертоносного конфликта со времен Второй мировой, в котором приняли участие девять африканских стран и в результате которого погибло от 3 до 5 млн человек, в основном из-за болезней и голода. Еще 2 млн были вынуждены покинуть свои дома или искать убежища в соседних странах. Сотни тысяч людей – женщин и мужчин, взрослых и детей – были изнасилованы представителями различных вооруженных формирований[51]. Во время нашего пребывания в Конго ополченцы сновали по сельской местности и убивали местных жителей, в том числе детей, с помощью мачете. Некоторые обвиняли террористов «Аш-Шабааб» из Уганды, но никто не взял на себя ответственность за эти нападения. Насилие, по-видимому, не было связано с какой-либо военной или стратегической целью. Национальные вооруженные силы, полиция и миротворческие силы ООН, насчитывающие около 6 тыс. солдат, либо не могли, либо не хотели ничего предпринимать в связи с террористическими атаками.

«Не путешествуйте в эту страну», – прямо заявил Государственный департамент Соединенных Штатов о Конго на своем сайте. «Насильственные преступления, такие как вооруженное ограбление, вторжение в жилище и нападение, хотя и не так часты по сравнению с мелкими преступлениями, но и не являются редкостью. Местной полиции не хватает ресурсов, чтобы эффективно реагировать на серьезные преступления. Нападавшие могут выдавать себя за сотрудников полиции или службы безопасности»[52].

Одна из причин, по которой я чувствовал себя в безопасности, путешествуя в Восточное Конго в компании своей жены Хелен, заключалась в том, что актер Бен Аффлек несколько раз приезжал туда и даже начал благотворительную деятельность в поддержку экономического развития. Я рассудил, что если Восточное Конго достаточно безопасно для голливудской знаменитости, таким же будет и для нас с Хелен. На всякий случай я нанял гида, переводчика и «менеджера» Аффлека – Калеба Кабанду, конголезца, известного тем, что он обеспечивает безопасность своих клиентов. Перед приездом мы поговорили с ним по телефону. Я сказал Калебу, что хочу изучить взаимосвязь между нехваткой энергии и ее сохранением. Ссылаясь на административный центр провинции Северное Киву, город Гома, шестой по численности населения город в Конго, Калеб спросил: «Можете ли вы представить себе город почти с двухмиллионным населением, которое использует древесину в качестве источника энергии? Это безумие!» По разным данным, 98 % жителей Восточного Конго используют древесину и древесный уголь в качестве основных источников энергии для приготовления пищи. Так живут девять из десяти из почти 92 млн человек в Конго, и лишь один из пяти имеет доступ к электричеству[53][54]. На всю страну здесь всего 1500 мегаватт электроэнергии, то есть примерно столько же, сколько потребляет в развитых странах город с 1 млн жителей[55].

Основную дорогу, по которой мы с Калебом обычно ездили из Гомы в населенные пункты вокруг парка Вирунга, недавно заасфальтировали, но инфраструктуры там почти не было. Большинство дорог оставались грунтовыми. Когда шел дождь, и асфальтированные, и грунтовые дороги, как и окружающие дома, оказывались затоплены из-за отсутствия систем защиты. Это заставило меня задуматься о том, сколь многое в развитых странах мы принимаем за само собой разумеющееся и даже не вспоминаем о том, что вокруг нас водосточные желоба, каналы и трубы, которые улавливают и отводят воду от наших домов.

Играет ли изменение климата определенную роль в продолжающейся нестабильности Конго? Даже если это и так, есть масса других, более важных факторов. Изменение климата, как отметила большая группа исследователей в 2019 году, «повлияло на организованные вооруженные конфликты внутри стран. Однако другие факторы, такие как низкое социально-экономическое развитие и отсутствие возможностей у государства, считаются гораздо более важными»[56]. Правительство в Конго едва ли можно назвать функциональным. Когда дело доходит до безопасности и развития, люди оказываются предоставлены сами себе. В зависимости от сезона фермеры страдают от слишком большого или недостаточного количества дождей. В последнее время наводнения случаются раз в 2–3 года и регулярно разрушают дома и фермы.

Ученые из Института исследований мира в Осло отмечают: «Демографические и экологические переменные весьма умеренно влияют на риск возникновения гражданских конфликтов»[57]. МГЭИК с этим согласна: «Имеются убедительные доказательства того, что люди во всем мире массово переселяются из-за стихийных бедствий, но доказательств того, что в этом виновато изменение климата или повышение уровня моря, крайне мало»[58].

Отсутствие инфраструктуры и дефицит чистой воды приводят к болезням. В результате в Конго одни из самых высоких показателей заболеваемости холерой, малярией, желтой лихорадкой и другими заболеваниями, которые можно было предотвратить.

«Низкий уровень ВВП указывает на высокую вероятность вооруженных конфликтов. Наши исследования показывают, что нехватка ресурсов меньше влияет на риск возникновения конфликтов в государствах с низким уровнем дохода, чем в более богатых государствах», – утверждают исследователи из Осло[59]. Если бы ресурсы определяли судьбу нации, то Япония, испытывающая их нехватку, была бы бедной страной и находилась бы в состоянии войны, в то время как Конго было бы богатым и мирным. Конго – удивительно богатая страна, если говорить о его землях, полезных ископаемых, лесах, нефти и газе[60].

Неблагополучие Конго объясняется несколькими причинами. Это огромная страна, второе по площади африканское государство после Алжира, и управлять ею как единой страной трудно. Конго был колонизирован бельгийцами, которые бежали из страны в начале 1960-х годов, не создав сильных государственных институтов, таких как независимая судебная власть и вооруженные силы. Перенаселен ли Конго? С 1950-х и 1960-х годов население восточной части страны увеличилось вдвое. Но главный фактор – технологический: одна и та же территория могла бы производить гораздо больше продовольствия и обеспечивать гораздо больше людей, если бы были дороги, удобрения и тракторы.

Конго – жертва географии, колониализма и ужасных постколониальных правительств. Его экономика выросла с 7,4 млрд долларов в 2001 году до 38 млрд в 2017 году[61], но годовой доход на душу населения в размере 561 доллара является одним из самых низких в мире[62]. В результате многие приходят к выводу, что большая часть денег, которая должна поступать людям, разворовывается. В течение последних 20 лет правительство Руанды забирало полезные ископаемые у своего соседа и экспортировало их, как свои собственные. По мнению экспертов, для защиты и сокрытия своей деятельности Руанда финансирует и курирует вялотекущий конфликт в Восточном Конго[63].

В 2006 году прошли свободные выборы. Народ с оптимизмом смотрел на нового президента Жозефа Кабилу, но он оказался таким же коррумпированным, как и прошлые лидеры. После переизбрания в 2011 он оставался у власти до 2018 года, когда назначил кандидата, набравшего всего 19 % голосов по сравнению с претендентом на пост от оппозиции, набравшим 59 %. Таким образом, Кабила и его союзники, по-видимому, продолжают править за кулисами[64].

4. Миллиарды не умрут

В передаче Newsnight на канале BBC Two в октябре 2019 года журналистка Эмма Барнетт спросила представителя «Восстания против вымирания» Сару Ланнон, как ее организация оправдывает ущерб, нанесенный жителям Лондона.

– Быть причиной того, что произошло, действительно очень, очень горько, – сказала Ланнон, приложив ладонь к сердцу, – и мне становится очень плохо, когда я осознаю, что разрушаю жизнь людей. Меня злит и раздражает то, что 30-летнее бездействие заставляет нас думать, что единственный способ, которым можно включить этот вопрос в повестку дня, – это предпринять такие шаги; если мы не будем действовать и протестовать таким образом, никто не обратит на это внимания[65].

Барнетт повернулась к мужчине, сидевшему рядом с Ланнон, Майлзу Аллену, ученому-климатологу и автору отчета МГЭИК:

– Как следует из названия «Восстание против вымирания», «скоро мы вымрем», – сказала Барнетт. – Роджер Халлам, один из трех основателей [Восстания против вымирания], в августе заявил: «Резня, смерть и голод шести миллиардов человек в этом столетии». Научных данных, подтверждающих это, не существует, не так ли?

Аллен ответил:

– Есть много научных данных, подтверждающих очень значительные риски, которым мы подвергнемся, если продолжим путь к…

– …но не для 6 млрд человек. Нет такой науки, которая вычислила бы это до такого уровня, не так ли? – осведомилась Барнетт.

Ланнон из «Восстания против вымирания» не дала ему ответить:

– Есть несколько ученых, которые заявили, что, если мы дойдем до 4 °С потепления (а мы к этому сейчас упорно движемся), они не знают, как земля сумеет прокормить не один миллиард человек: 6,5 млрд умрут!

Барнетт казалась раздраженной и прервала Ланнон:

– Прошу прощения, – сказала она, поворачиваясь к Майлзу. – Итак, вы собираетесь подкрепить научными данными прогноз, согласно которому в этом столетии нас ждут резня и голодная смерть 6 млрд человек? Просто хорошо бы нам это знать.

– Нет, – ответил он. – Все, что мы можем сделать как ученые, так это рассказать вам о рисках, с которыми сталкиваемся. Честно говоря, самые простые риски, которые можно предсказать, понятны. Например, как климатическая система реагирует на рост выбросов парниковых газов. Более серьезные риски связаны с тем, как люди будут реагировать на смену погоды, привычную с детства… Поэтому я полагаю, что они боятся реакции человека на изменение климата в такой же степени, в какой боятся самого изменения климата.

– Но я полагаю, дело в том, – настаивала Барнетт, – что если нет науки, которая это доказывает, понимаете ли вы, почему некоторые люди, симпатизирующие вашему делу, также чувствуют, что вы напуганы? Например, [соучредитель «Восстания против вымирания»] Роджер Халлам тоже заявил, что наши дети умрут через 10–15 лет.

– Мы теряем ту погоду, которую знаем с детства! – перебила ее Ланнон. – Все наше сельское хозяйство и качество продуктов питания основаны на погодных условиях, которые существовали последние 10 тыс. лет! Нет предсказуемой погоды – нет предсказуемых источников пищи. Мы рискуем многократно потерять урожай в мировой житнице. Это не еда!

– Роджер Халлам действительно сказал, – ответила Барнетт, – что наши дети умрут через 10 или 15 лет.

– Есть большая вероятность того, что мы потеряем не только запасы продовольствия, но и запасы энергии, – сказала Ланнон. – В Калифорнии в настоящее время миллионы людей сидят без электричества.

В конце ноября 2019 года я взял интервью у Ланнон. Мы проговорили целый час и обменялись электронными письмами, в которых она разъяснила свои взгляды. «Я не говорю, что миллиарды людей умрут, – сказала мне Ланнон. – Это не Сара Ланнон говорит, что миллиарды людей умрут. Научные данные указывают на то, что вскоре мы достигнем потепления на 4 °С, и такие люди, как Кевин Андерсон из Центра Тиндалла и Йохан Рокстрем из Потсдама, говорят, что такое повышение температуры несовместимо с жизнью цивилизации. Йохан сказал, что он не знает, как Земля после потепления на 4 °С сможет обеспечить жизнь миллиарда или даже полумиллиарда человек»[66].

Ланнон имеет в виду статью, опубликованную в The Guardian в мае 2019 года, в которой цитировалось высказывание Рокстрема: «Трудно представить, где разместятся на Земле миллиард человек, или даже полмиллиарда» при повышении температуры на 4 °С[67]. Я подчеркнул, что ни в одном из отчетов МГЭИК нет ничего похожего на слова, которые она приписывает Андерсону и Рокстрему. И почему мы должны полагаться на предположения этих двух ученых? «Дело не в выборе науки, а в том, чтобы оценить риск, с которым мы сталкиваемся. В докладе МГЭИК излагаются различные варианты развития событий из той точки, в которой мы находимся, и некоторые из них очень, очень мрачны», – сказала Ланнон[68].

Чтобы разобраться в утверждении «погибнут миллиарды», я взял интервью у Рокстрема по телефону. Он сказал, что репортер The Guardian неправильно его понял и что на самом деле он сказал: «Непонятно, как мы разместим на Земле 8 млрд человек или хотя бы половину этого», а не «миллиард человек». Рокстрем признался, что никогда не встречал своей неверной цитаты, пока я не отправил ему электронное письмо, и что он запросил исправление, которое издание внесло в конце ноября 2019 года. Но даже если так, Рокстрем предсказывал 4 млрд смертей[69].

– Я не вижу научных доказательств того, что планета, потеплевшая на 4 °С, сможет вместить 8 млрд человек, – сказал он. – По моей оценке, это научно обоснованное утверждение, поскольку у нас нет доказательств того, что нам удастся обеспечить пресной водой, пищей и приютом все сегодняшнее население мира в условиях повышения температуры. Кроме того, мое экспертное мнение состоит в том, что мы вряд ли обеспечим и половину этого, то есть 4 млрд человек[70].

– Но есть ли научные данные МГЭИК, показывающие, что производство продуктов питания действительно сократится?

– Насколько я знаю, они ничего не говорят о том, сколько человек удастся прокормить при разной степени потепления, – сказал он[71].

– Кто-нибудь проводил исследование, пытаясь выяснить, каким будет производство продуктов питания в мире, потеплевшем на 4 °С? – спросил я.

– Хороший вопрос. Должен признаться, что таких исследований я не видел, – сказал Рокстрем, который является агрономом. – Какой интересный и важный вопрос![72]

Фактически, это исследование провели ученые, и двое из них были коллегами Рокстрема из Потсдамского института. Было обнаружено, что производство продуктов питания может вырасти даже при потеплении на 4–5 °С выше доиндустриального уровня[73]. И, опять же, технические усовершенствования, например использование удобрений, орошение и механизация, играют более значительную роль, нежели изменение климата. В отчете также содержалась следующая интересная деталь: политика в области изменения климата с большей вероятностью нанесет ущерб производству продовольствия и усугубит нищету в сельских районах, чем само изменение климата. «Климатическая политика», на которую ссылаются авторы, – та, что приведет к удорожанию энергии и к большему использованию биоэнергии (сжигание биотоплива и биомассы), что, в свою очередь, усилит дефицит земель и повысит цены на продовольствие. МГЭИК приходит к тому же выводу[74].

Аналогичным образом, Продовольственная и сельскохозяйственная организация ООН делает вывод, что производство продуктов питания к 2050 году вырастет на 30 %, за исключением случаев, когда будет принят сценарий, который она называет «рациональными практическими мерами», и в этом случае оно увеличится на 20 %[75]. Технологические преобразования значительно перевешивают значимость изменения климата в каждом из сценариев FAO.

5. Малая часть больших конфликтов

В 2006 году 37-летний профессор политологии из Колорадского университета в Боулдере организовал семинар для 32 ведущих мировых экспертов, чтобы обсудить, влияет ли спровоцированное человеком изменение климата на стихийные бедствия, делая их более яростными, частыми и убыточными. Профессор Роджер Пилке – младший проводил семинар совместно с коллегой Питером Хеппе, в то время руководившим отделом георисков мюнхенской компании по перестрахованию, которая предоставляет страхование самим страховым компаниям и имеет серьезный финансовый интерес в том, чтобы узнать, усугубит ли глобальное потепление стихийные бедствия.

Если и существует стереотип о профессоре экологических наук из Боулдера, штат Колорадо, то Пилке как нельзя лучше ему соответствует. Он любит походные ботинки и клетчатые рубашки, заядлый путешественник, лыжник и футболист, либерал, светский деятель и демократ. «Я написал книгу, в которой призываю ввести налог на выбросы углерода, – говорит Пилке. – Я публично поддержал предложенные президентом Обамой углеродные нормы EPA и только что опубликовал еще одну книгу, в которой решительно отстаиваю научную оценку МГЭИК в отношении бедствий и изменения климата»[76].

Группа собралась в немецком городке Хоэнкаммер неподалеку от Мюнхена. Пилке не был настроен оптимистично и не верил в достижение консенсуса, поскольку в группу входили как экологические активисты, так и скептики в отношении проблем климата. Однако… «К нашему удивлению и удовольствию, все 32 участника семинара, эксперты из академических кругов, частного сектора и правозащитных групп, достигли консенсуса по двадцати заявлениям о бедствиях и изменении климата», – отметил Пилке[77]. В Хоэнкаммере эксперты пришли к единогласному мнению, что изменение климата имеет место и люди вносят в него значительный вклад[78]. Но они также согласились с утверждением, что опасности подвергается все больше людей и имущества, и это объясняется ростом стоимости стихийных бедствий, а не тем, что они становятся все яростнее.

Обучая своих студентов, Пилке иллюстрирует этот момент фотографиями Майами-Бич в 1926 и в 2006 годах. В 1926 году в Майами-Бич было одно-единственное высотное здание, уязвимое для ураганов, а к 2006 году число таких построек выросло до нескольких десятков. Пилке показывает растущую, скорректированную с учетом инфляции стоимость ураганов в Соединенных Штатах, которая выросла с почти нуля в 1900 году до более 130 млрд долларов в 2005 году, когда на Новый Орлеан обрушился ураган «Катрина»[79]. Затем спикер показал нормализованные потери от ураганов за тот же период. Нормализация означает, что Пилке и его соавторы скорректировали данные об ущербе, учитывая массовое развитие береговых линий Америки, таких как Майами, с 1900 года. Если это сделать, то тенденция к росту издержек становится не видна[80].

Отсутствие роста нормализованных затрат соответствует историческим данным об ураганах в США, что вселяет в Пилке и его коллег уверенность в полученных ими результатах. Исследование показывает несколько больших всплесков потерь от ураганов, в том числе один рост до 200 млрд долларов с поправкой на инфляцию и развитие за 1926 год, когда на США обрушились четыре урагана, превысив ущерб в размере 145 млрд, нанесенный в 2005 году[81]. В то время, как Флорида в период с 1900 по 1959 год пережила 18 крупных ураганов, с 1960 по 2018 год на ее долю выпало всего одиннадцать[82].

Уникальны ли Соединенные Штаты? Нет. «Ученые провели аналогичный анализ нормализованных потерь от тропических циклонов в Латинской Америке, Карибском бассейне, Австралии, Китае и штате Андхра-Прадеш в Индии, – отмечает Пилке. – Ни в одном из случаев не были обнаружены тенденции к нормализованным потерям»[83]. И это не только ураганы. «Существует мало свидетельств того, что ураганы, наводнения, торнадо или засуха стали более частыми или интенсивными в США или во всем мире, – писал он позже. – Фактически нам повезло, и мы живем в хорошую эпоху, относительно экстремальности погодных условий»[84].

МГЭИК вторит: «Долгосрочные тенденции в потерях от экономических бедствий с поправкой на рост благосостояния и численности населения не были связаны с изменением климата, – отмечается в специальном докладе МГЭИК об экстремальных погодных условиях. – Но роль в изменении климата не исключается»[85]. Пилке подчеркивает, что изменение климата может способствовать возникновению некоторых экстремальных погодных явлений: «Например, некоторые недавние исследования наводят на мысль, что региональное потепление на западе США может быть связано с увеличением числа лесных пожаров»[86].

Однако изменение климата пока не привело к увеличению частоты или интенсивности разного рода экстремальных погодных явлений. МГЭИК «пришла к выводу, что существует мало свидетельств резкого увеличения частоты или интенсивности наводнений, засух, ураганов и торнадо». Так поясняет Пилке: «Было больше тепловых волн и интенсивных осадков, но эти явления не являются значительными факторами, влияющими на затратность стихийного бедствия»[87].

Насколько уязвимы различные страны к наводнениям, в основном зависит от того, есть ли у них современные системы защиты от воды, как в моем родном городе Беркли в штате Калифорния, или нет, как в Конго[88]. Когда ураган обрушивается на Флориду, он может никого не убить, но когда тот же самый шторм возникает на Гаити, тысячи людей могут мгновенно погибнуть утонув, а позже – от эпидемий болезней, например холеры. Разница в том, что Флорида находится в богатой стране с прочными зданиями и дорогами, передовыми методами прогноза погоды и управления чрезвычайными ситуациями. Напротив, Гаити – бедная страна, которой не хватает современной инфраструктуры и систем[89].

«Учтите, что с 1940 года в США 3322 человека погибли от 118 ураганов, которые обрушились на сушу, – написал Пилке. – Но когда в 2004 году на Юго-Восточную Азию в “День подарков” обрушилось цунами, погибло более 225 тыс. человек»[90].

Любой, кто считает, что изменение климата может убить миллиарды людей и привести к краху цивилизаций, удивится, обнаружив, что ни один из отчетов МГЭИК не содержит апокалиптических сценариев. Нигде эксперты организации не называют развитые страны вроде США «климатическим адом», по аналогии с Конго. Наши системы защиты от наводнений, электроснабжения и дорог будут продолжать работать даже при самых ужасных потенциальных уровнях потепления.

А как насчет заявления, сделанного спонсором МГЭИК Майклом Оппенгеймером, о том, что повышение уровня моря на 84 см станет «неуправляемой проблемой»[91]? Чтобы понять его доводы, я взял у него интервью по телефону. «В статье репортера допущена ошибка, – сказал он мне. – У него было 2 фута 9 дюймов. Фактическое число, основанное на величине повышения уровня моря в [Репрезентативной траектории концентрации МГЭИК] 8.5 для отчета [Специальный доклад об океане и криосфере в условиях изменения климата] составляет 1,1 метра, то есть 3 фута 7 дюймов»[92]

Я спросил Оппенгеймера, почему такие государства, как Бангладеш, не могут поступить так же, как сделали в Нидерландах. Он ответил: «Нидерланды потеряли много времени, не улучшая свои дамбы из-за двух мировых войн и депрессии, и начинали их модернизировать лишь после катастрофического наводнения 1953 года»[93]. Это чрезвычайное событие 1953 года унесло жизни более 2500 человек и побудило Нидерланды восстановить свои дамбы и каналы. «Большая часть человечества лишена такой роскоши, – сказал Оппенгеймер. – Таким образом, в большинстве мест они справятся с затоплением, возводя сооружения и постройки, устойчивые к затоплениям. Или отступят»[94]. Мой собеседник также отметил: «В 2012 году люди уехали из Нью-Йорка после урагана “Сэнди”. Я бы не назвал ситуацию неуправляемой. Скорее, временно неуправляемой. Это означает, что мы не сможем поддерживать социальные функции во всем мире, если повышение уровня моря приблизится к 120 см. Бангладешцы, возможно, попытаются покинуть побережье и попасть в Индию»[95].

Я напомнил, что миллионы мелких фермеров, таких как те, кто живет в низинах побережья Бангладеш, переезжают в города каждый год. Разве слово «неуправляемый» не предполагает постоянного социального распада? Он ответил: «Когда люди принимают те или иные решения потому, что вынуждены это делать, возникает то, что я называю “неуправляемой ситуацией”. Она приводит к экономическим потрясениям, потере средств к существованию, нарушению способности людей управлять своей судьбой, а также к гибели. Вы можете утверждать, что ситуации становятся управляемыми. Вы оправляетесь от бедствий. Но погибшие – уже никогда»[96].

Иными словами, проблемы, связанные с повышением уровня моря, которые Оппенгеймер называет «неуправляемыми», – это ситуации, подобные тем, что уже происходят, от которых общества восстанавливаются и к которым приспосабливаются.

6. Развитие vs климат

Отсталость Конго отчасти является следствием того, что у него одно из самых коррумпированных правительств в мире[97]. Однажды нас остановил полицейский. Я сидел на заднем сиденье машины, а Калеб – впереди, рядом с водителем. Когда полицейский заглянул в машину, Калеб слегка повернул голову в сторону мужчины и нахмурился. Офицер проверил документы водителя и махнул рукой, позволив нам ехать дальше.

– Что это было? – спросил я.

– Он пытался обнаружить какие-то нарушения, чтобы потребовать взятку, – объяснил Калеб. – Но я посмотрел на него своим специальным взглядом.

Калеб признался, что он, как и многие другие конголезцы, любил смотреть американский телесериал «24 часа» (2001–2014 года) об агенте вымышленной спецслужбы КТП, который сражается с террористами.

– Все в Конго любят Джека Бауэра! – заявил Калеб, имея в виду агента ЦРУ, которого сыграл канадский актер Кифер Сазерленд.

Я спросил Калеба, любят ли люди в Конго Сазерленда так же сильно, как Бена Аффлека, который не только более знаменит, чем Сазерленд, но и пытался помочь Конго. Калеб на мгновение замолчал, обдумывая вопрос.

– Нет, – сказал он. – В Конго Джек Бауэр более известен. Если бы Кифер Сазерленд приехал в Конго и дал пресс-конференцию с требованием, чтобы все вооруженные группы сдались через 24 часа, все боевые действия немедленно бы прекратились, – при мысли об этом Калеб радостно рассмеялся.

Мы ездили по сельской местности и брали интервью у случайных людей. Проводник использовал свое обаяние, чтобы успокаивать местных жителей, которые по понятным причинам с подозрением относятся к иностранцу, задающему вопросы об их жизни. Многие люди, с которыми мы беседовали, были расстроены тем, что бабуины и слоны из близлежащего национального парка Вирунга, охраняемой территории дикой природы, совершают набеги на их посевы. Учитывая повсеместный голод и нищету, потеря урожая из-за диких животных – это катастрофа. Мне сказали, что одна женщина была так расстроена потерей урожая из-за слона, что на следующий день умерла от сердечного приступа. А еще поведали, что недавно шимпанзе убил 2-летнего мальчика.

Один человек обратился ко мне с просьбой попросить чиновников парка Вирунга установить электрические ограждения, чтобы животные не заходили на поля. Несколько собеседников пожаловались, что, когда они обратились к менеджерам парка по поводу неприятностей, им было велено поймать животных-нарушителей и привести их в парк, что, по словам жителей деревни, невозможно и оскорбительно. За несколько недель до моего приезда группа молодых людей организовала марш к штаб-квартире национального парка Вирунга в знак протеста против бездействия в отношении набегов на урожай. В ответ парк нанял нескольких молодых людей, чтобы те отгоняли бабуинов.

У входа в национальный парк Вирунга мы с Калебом опросили людей из местного сообщества. Вокруг нас собралась толпа из 20–30 человек, и многие из них выразили возмущение по поводу уничтожения урожая. «Разве вы не можете убить бабуинов, поедающих ваш урожай?» – спросил я. Многие люди в толпе хором застонали и сказали, что за это их посадят в тюрьму, даже если животное находится на их земле, за пределами границы парка. В толпе была молодая мать с младенцем на руках. Я представился и спросил, как ее зовут. Это была Мами Бернадетт Семутага. Она попросила называть ее Бернадетт. Ей было 25 лет. Ее девочку звали Бибиш Себираро, это седьмой ребенок Бернадетт. Женщина рассказала, что накануне вечером бабуины съели ее сладкий картофель. Я спросил, не отведет ли она нас на свой участок земли, чтобы мы сами смогли увидеть, что произошло. Она согласилась, в машине мы продолжили разговор.

Я спросил Бернадетт о ее любимом воспоминании из детства.

– Когда мне было четырнадцать, я навестила своих двоюродных братьев в Гома, и они купили мне новую одежду, – сказала она. – Когда пришло время возвращаться в мою деревню, они заплатили за билет и дали денег, чтобы я купила домой хлеба и капусты. Домой я вернулась очень счастливой.

Дальнейшая жизнь Бернадетт оказалась трудной и наполненной испытаниями.

– Я вышла замуж в 15 лет, – призналась она. – Когда я познакомилась со своим мужем, он был сиротой. У него ничего не было. Трудностей всегда было много, а счастья – мало.

Когда мы добрались до ее небольшого участка, Бернадетт указала на ямки в земле, где раньше рос батат. Я попросил разрешения ее сфотографировать, она не возражала. На снимке женщина хмурится, но выглядит гордой. По крайней мере, у нее был участок земли, который она могла назвать своим. Затем мы отвезли ее обратно в деревню, и Калеб дал ей немного денег в знак нашей благодарности и в качестве компенсации за сладкий картофель.

Безусловно, нам следовало бы беспокоиться о том, какое воздействие изменение климата окажет на уязвимые группы населения. В адаптации нет ничего автоматического. И это правда, что Бернадетт более уязвима к последствиям изменения климата, чем Хелен и я. Но и сегодня она также более уязвима перед лицом погодных явлений и стихийных бедствий. Чтобы выжить, Бернадетт вынуждена заниматься фермерством, она несколько часов в день тратит на то, чтобы нарубить дрова, перетащить их, развести костры и приготовить на них пищу. Дикие животные поедают посевы. Женщине и ее семье не хватает элементарной медицинской помощи, а ее дети часто голодают и болеют. Вооруженные до зубов ополченцы бродят по деревням, грабя, насилуя, похищая и убивая. Понятно, что изменение климата не входит в ее личный список явлений, о которых стоит беспокоиться.

Таким образом, неправильно, когда экологические активисты ссылаются на таких людей, как Бернадетт, указывая на риски, которые ей принесет изменение климата, но не признавая, что уровень жизни и будущее ее детей и внуков определит экономическое развитие, а не степень изменения климата. Окажется ли затоплен дом Бернадетт или нет, будет зависеть от того, построят ли в Конго гидроэлектростанцию, системы орошения и снабжения дождевой водой, а не от конкретных изменений в структуре осадков. Определять, безопасен ли дом Бернадетт, будет лишь то, есть ли у нее деньги на обеспечение его безопасности или нет. А единственное, что даст ей достаточно денег, чтобы обеспечить свою безопасность, – экономический рост и более высокий доход.

7. Бунт преувеличения

В богатых странах экономическое развитие также перевешивает влияние изменений климата. Рассмотрим пример Калифорнии, чья экономика занимает пятое место в мире.

Калифорния страдает от двух основных видов пожаров. Во-первых, в прибрежных зарослях кустарника, или чапарале, где построено большинство домов, возникают пожары, вызванные ветром. Вспомните Малибу и Окленд: 19 из 20 самых смертоносных и дорогостоящих пожаров в штате произошли в чапарале[98]. Второй тип – лесные пожары в таких местах, как Сьерра-Невада, где проживает гораздо меньше людей. У горных и прибрежных экосистем противоположные проблемы. Слишком много пожаров в кустарниках и слишком мало контролируемых выжиганий в Сьеррах. Кили называет пожары в горах Сьерра «с преобладанием топлива», а пожары в кустарниках «с преобладанием ветра»[99]. Единственное решение проблемы пожаров в кустарниках – это предотвратить их и/или укреплять дома и здания.

До прибытия европейцев в Соединенные Штаты пожары уничтожали древесную биомассу в лесах каждые 10–20 лет, предотвращая накопление древесного топлива, а кустарники выжигались каждые 50–120 лет. Но за последние 100 лет Лесная служба Соединенных Штатов (USFS) и другие агентства потушили большинство возгораний, что привело к накоплению древесного топлива. В 2018 году Кили опубликовал статью, в которой отметил, что в Калифорнии сократились все источники пожаров, за исключением линий электропередач[100]. «С 2000 года из-за возгорания линий электропередач сгорело полмиллиона акров, что в пять раз больше, чем мы видели за предыдущие 20 лет, – отметил он. – Некоторые люди сказали бы, что это последствия изменения климата. Но никакой связи между климатом и этими крупными пожарами нет»[101].

Что же тогда является причиной увеличения числа возгораний? «Если вы признаете, что 100 % этих [лесных] пожаров вызваны людьми, и добавите 6 млн человек [с 2000 года], это послужит хорошим объяснением тому, почему происходит все больше таких пожаров», – сказал Кили[102].

А как насчет Сьерры? Кили утверждает: «Если вы посмотрите на период с 1910 по 1960 год, осадки являлись климатическим параметром, наиболее связанным с пожарами. Но с 1960 года осадки сменились температурным влиянием, поэтому за последние 50 лет весенние и летние температуры объясняют 50 % колебаний от года к году. Так что важна температура»[103].

Я пытался уточнить, разве это не тот же период, когда древесному топливу позволили накапливаться, подавляя лесные пожары? «Вот именно, – ответил Кили. – Топливо – один из сбивающих с толку факторов. Это проблема в некоторых отчетах климатологов, которые хорошо разбираются в климате, но не разбираются в тонкостях, связанных с пожарами»[104]. Я спросил, случались бы у нас такие мощные пожары в Сьерре, если бы мы не позволили древесному топливу накапливаться за последнее столетие? «Очень хороший вопрос, – сказал Кили. – Может, и не случались бы». Он сказал, что попробует это выяснить. «У нас есть несколько избранных водоразделов в Сьерра-Неваде там, где регулярно происходят пожары. Может быть, в следующей статье мы выберем водосборные бассейны, в которых не было накопления топлива, и посмотрим на взаимосвязь климатических пожаров и на то, изменится ли она»[105].

Аналогична ситуация и с пожарами в Австралии. Больший ущерб от возгораний в Австралии, как и в Калифорнии, частично объясняется более активным развитием пожароопасных районов, лишь частично – накоплением древесной массы. Один ученый подсчитал, что сегодня в лесах Австралии в десять раз больше древесного топлива, чем во времена, когда сюда прибыли европейцы. Основная причина заключается в том, что правительство Австралии, как и Калифорнии, отказалось проводить контролируемое выжигание (целевой пал), как по экологическим причинам, так и из соображений пользы для здоровья человека. Таким образом, пожары произошли бы, даже если бы климат Австралии не стал теплее[106].

Информагентства назвали пожароопасный сезон 2019–2020 годов худшим в истории Австралии, но это не так. По площади выгорания он занял пятое место. В сезоне 2019–2020 выгорело в два раза меньше площади, чем в 2002 году (а этот год занимает четвертое место по территории разрушений), а в худшем периоде 1974–1975 годов выгорело в шесть раз больше площади. Пожары 2019–2020 годов заняли шестое место по числу погибших. Они унесли вдвое меньше жизней, чем возгорания 1926 года, занимающие пятое место, и в пять раз меньше, чем самый сильный за всю историю пожар 2009 года. Хотя пожары периода 2019–2020 оказались на втором месте по количеству разрушенных домов, их сгорело примерно на 50 % меньше, чем в худшем году, во время сезона пожаров 1938–1939 годов. Единственный показатель, по которому нынешний пожароопасный сезон является наихудшим за всю историю, – это количество поврежденных нежилых зданий[107].

Паника по поводу климата, враждебное отношение журналистов-экологов к нынешнему правительству Австралии и непривычный дым, заметный в густонаселенных районах, по-видимому, являются причинами преувеличенного освещения данного явления в средствах массовой информации. Суть в том, что другие виды человеческой деятельности оказывают более значительное влияние на частоту и силу лесных пожаров, чем выбросы парниковых газов. И это отличная новость, поскольку она дает Австралии, Калифорнии и Бразилии гораздо больший контроль над их будущим, чем предполагают апокалиптически настроенные СМИ.

В июле 2019 года один из преподавателей естественных наук ученицы Лорен Джеффри бросил небрежный комментарий касательно того, в какой степени изменение климата может привести к апокалипсису. Джеффри было 17, она училась в средней школе в Милтон-Кинсе, городе с населением 230 тыс. человек, примерно в 80 км к северо-западу от Лондона. «Я провела исследование по этому вопросу и два месяца чувствовала себя очень встревоженной, – призналась мне она. – Я слышала, как молодежь вокруг меня говорит об этом. Они были убеждены, что наступит конец света и они умрут»[108].

Исследования показывают, что паника по поводу изменения климата способствует росту тревоги и депрессии, особенно среди детей[109]. В 2017 году Американская психологическая ассоциация диагностировала рост эко-тревожности и назвала ее «хроническим страхом экологической гибели»[110]. В сентябре 2019 года британские психологи предупредили о воздействии на детей апокалиптических дискуссий об изменении климата. В 2020 году крупный национальный опрос показал, что каждому пятому британскому ребенку снятся кошмары по этой теме[111]. «Несомненно, это оказывает на них эмоциональное воздействие», – сказал один эксперт[112].

«Я нашла много блогов и видео, в которых говорится о том, что скоро наступит катастрофа и мы все умрем. При этом называются конкретные даты: 2030, 2035 год… – говорит Джеффри. «Вот когда я разволновалась не на шутку. Поначалу я пыталась забыть об этом, но цифры все время всплывали в голове. Одна моя подруга убеждена, что в 2030 году произойдет крах общества, а в 2050 году „человечество вымрет“. Она пришла к выводу, что нам осталось жить 10 лет».

Активисты «Восстания против вымирания» всячески подогревали эти страхи. Они проводили устрашающие и апокалиптические беседы со школьниками по всей Британии. В одном августовском выступлении активист «Восстания против вымирания» залез на парту перед классом и стал рассказывать страшные вещи детям; некоторым из них на вид было не больше 10 лет[113].

Несколько журналистов выступили против распространяемой группой паники. Эндрю Нил взял на BBC интервью у явно «неудобного» пресс-секретаря «Восстания против вымирания» – 35-летней Зион Лайтс[114].

– Один из ваших основателей, Роджер Халлам, в апреле заявил: «Наши дети умрут в ближайшие 10–12 лет», – говорит Нил, глядя на Лайтс. – Какова научная основа подобных утверждений?

– По общему признанию, эти претензии были оспорены, – говорит Лайтс. – Некоторые ученые с этим согласны, а некоторые говорят, что это неправда. Но проблема в том, что эти смерти непременно произойдут.

– Однако большинство ученых с этим не согласны, – возражает Нил. – Я просмотрел [недавние доклады МГЭИК] и не увидел там никаких упоминаний о миллиардах людей, которые умрут, или о детях, которые погибнут менее чем через 20 лет…. Так как же они все умрут?

– Из-за продолжительной засухи в некоторых странах, особенно в Южной Азии, уже происходит массовая миграция по всему миру, – отвечает Лайтс. – Лесные пожары бушуют в Индонезии, в тропических лесах Амазонии, а также в Сибири и в Арктике.

– Это и правда серьезные проблемы, – говорит Нил, – и они могут привести к гибели людей. Но не миллиардов. И это не значит, что вся наша молодежь умрет через 20 лет.

– Возможно, не через 20 лет, – соглашается Лайтс.

– Я видел по телевизору юных девушек… они участвовали в вашей демонстрации. Они там плачут, полагая что умрут через 5–6 лет, не верят, что успеют вступить во взрослую жизнь, – говорит Нил. – И все же нет никаких научных оснований для заявлений, которые делает ваша организация.

– Я говорю это для того, чтобы напугать детей, – отвечает Лайтс. – Так они узнают о последствиях.

К счастью, не все британские школьники, желая услышать честную и точную версию последствий изменений климата, поверили «Восстанию против вымирания».

– Я провела исследование и обнаружила, что существует много дезинформации как со стороны тех, кто отрицает проблему, так и со стороны тех, кто пророчит всем нам скорую гибель, – говорит Лорен Джеффри.

В октябре и ноябре 2019 года она разместила на YouTube семь видеороликов и продвигала их в Twitter[115]. «Каким бы важным ни было ваше дело, – заявила Джеффри в одном из своих видеороликов, открытом обращении к «Восстанию против вымирания», – ваше настырное преувеличение фактов скорее навредит, чем принесет пользу. Вы подрываете психологическое равновесие моего поколения, а также его веру в научную обоснованность своих доводов»[116].

8. Конца света не будет

В ноябре и декабре 2019 года я опубликовал две пространные статьи с критикой паники по поводу изменения климата и освещением материалов, аналогичных тому, что я привел выше. Я сделал это отчасти потому, что хотел дать ученым и активистам, в том числе тем, кого я критиковал, возможность ответить или исправить любые ошибки, которые я мог допустить в своих отчетах перед публикацией данной книги. Обе статьи были прочитаны широкой общественностью, я позаботился о том, чтобы упомянутые мной ученые и активисты тоже с ними ознакомились. Ни один человек не попросил внести исправления. Зато я получил множество электронных писем с благодарностью за научные разъяснения.

Один из основных вопросов, который я получил, в том числе от репортера BBC, заключался в том, оправдана ли некоторая паника, если она поможет добиться изменений в политике. Вопрос подразумевал, что СМИ уже не преувеличивают реальное положение вещей.

Однако рассмотрим июньскую статью Associated Press. Она была озаглавлена так: «По мнению ООН, катастрофа неизбежна, если не остановить глобальное потепление». Это была одна из многих апокалиптических публикаций того лета об изменении климата. В статье «высокопоставленный представитель ООН по охране окружающей среды» утверждает, если процесс глобального потепления не будет остановлен в течение десяти лет, повышение уровня моря сотрет «с лица Земли целые народы». Неурожаи в сочетании с прибрежными наводнениями, по его словам, могут спровоцировать «массовый исход „эко-беженцев“, перемещение которых посеет во всем мире политический хаос. Ледяные пики растают, тропические леса сгорят, и мир нагреется до невыносимых температур. У правительств есть 10 лет, чтобы решить проблему парникового эффекта, прежде чем она выйдет за рамки человеческого контроля», – заявил представитель ООН.

И когда же агентство Associated Press опубликовало это апокалиптическое предупреждение от ООН? В июне 2019 года? Нет, в июне 1989 года. И катастрофические события, предсказанные официальным представителем ООН, ожидались в 2000 году, а не в 2030[117].

В начале 2019 года Роджер Пилке сделал обзор апокалиптического климатического трактата «Необитаемая Земля» для Financial Times. В этой работе Пилке описал механизм фильтрации, в результате которого журналисты, подобные тому, кто написал книгу, ошибочно трактуют научные исследования. «Научное сообщество создает тщательно продуманные сценарии будущего, от нереалистично оптимистичных до крайне пессимистических», – писал Пилке. Напротив, «освещение в СМИ, как правило, подчеркивает наиболее пессимистичные сценарии и каким-то образом преобразует из них наши наиболее вероятные варианты будущего». Автор книги «Необитаемая Земля», как и другие журналисты-активисты, попросту преувеличил то, что уже было преувеличено. Он «собрал лучшее из этих уже отобранных научных данных и нарисовал картину до того ужасную, чтобы заставить паниковать даже самых оптимистичных»[118].

А как насчет так называемых переломных моментов? Например, стремительная, ускоряющаяся и одновременная потеря ледяных щитов Гренландии или Западной Антарктики, высыхание и умирание Дождевых лесов Амазонии, изменение циркуляции Атлантического океана. Высокий уровень неопределенности по каждому из них и сложность, представляющая собой нечто большее, чем просто совокупность составляющих элементов, делают многие сценарии переломных моментов ненаучными. Это означает не то, что столь катастрофичный сценарий невозможен, а то, что нет никаких научных доказательств его большей вероятности и опасности, чем другие потенциально апокалиптические вероятности, в частности столкновение с астероидом, супервулканы или новый смертоносный вирус гриппа.

Подумайте о других угрозах, с которыми вынуждено сталкиваться в последнее время человечество. В июле 2019 года NASA объявило, что было застигнуто врасплох, когда астероид-«убийца городов» пролетел мимо, разминувшись с нами всего на одну пятую расстояния между Землей и Луной[119]. В декабре 2019 года в Новой Зеландии неожиданно произошло извержение вулкана, погиб 21 человек[120]. С начала 2020 года правительства всех стран начали борьбу с необычным смертоносным вирусом наподобие гриппа, который, по словам экспертов, может убить миллионы человек[121].

Достаточен ли вклад правительства в обнаружение и предотвращение катастроф от астероидов, супервулканов и смертельного гриппа? Может, да, а может, и нет. Хотя страны принимают разумные меры для обнаружения и предотвращения подобных бедствий, они, как правило, не предпринимают радикальных действий по той простой причине, что это сделает общества беднее и менее способными противостоять основным проблемам, включая астероиды, супервулканы и эпидемии.

«Чем богаче страна, тем она устойчивее, – говорит климатолог Эмануэль, – поэтому давайте сосредоточимся на том, чтобы сделать людей богаче и устойчивее».

Риск возникновения переломных моментов возрастает при более высоких температурах планеты, и поэтому нашей целью должно стать сокращение вредных выбросов, поддержание температуры на как можно более низком уровне без подрыва экономического развития. Эмануэль утверждает «Нужно найти какую-то золотую середину. Нас не должны заставлять выбирать между ростом и избавлением людей от бедности и внесением каких-либо изменений в климат»[122].

Хорошая новость заключается в том, что выбросы углекислого газа в развитых странах снижаются уже более 10 лет. В Европе в 2018 году выбросы оказались на 23 % ниже уровня 1990 года. В США в период с 2005 по 2016 год выбросы сократились на 15 %[123]. В США и Великобритании с 2007 по 2018 год выбросы углекислого газа в результате производства электроэнергии, в частности, сократились на невероятные 27 и 63 % соответственно[124].

Большинство экспертов по энергетике считают, что в развивающихся странах выбросы достигнут пика и начнут снижаться, как и в развитых странах, как только те достигнут аналогичного уровня благосостояния. Следовательно, глобальные температуры, по-видимому, с гораздо большей вероятностью повысятся на 2–3 °С по сравнению с доиндустриальным уровнем, а не на 4 °С, и риски, в том числе связанные с переломными моментами, на самом деле значительно ниже. Международное энергетическое агентство (МЭА) прогнозирует, что выбросы углерода в 2040 году будут ниже, чем почти во всех сценариях МГЭИК[125].

Стоит ли поблагодарить за эти сокращения выбросов 30-летнюю климатическую панику? Нет, не стоит. Общий объем выбросов от энергетики в крупнейших странах Европы – Германии, Великобритании и Франции, – достигнув пика в 1970-х годах, снижается, главным образом благодаря переходу с угля на природный газ и ядерные технологии, против которых выступают Маккиббен, Тунберг, АОК и многие активисты в области климата.

1. Легкие Земли

В августе 2019 года Леонардо Ди Каприо, Мадонна и звезда футбола Криштиану Роналду поделились фотографиями зеленых тропических лесов Амазонии, охваченных пламенем и окутанных дымом. Ди Каприо написал в Instagram: «Легкие Земли в огне». Роналду твитнул своим 82 млн подписчиков: «Тропические леса Амазонии производят более 20 % кислорода в мире»[126].

Газета The New York Times пояснила: амазонские джунгли часто называют «легкими» Земли, поскольку они выделяют кислород и накапливают углекислый газ, который удерживает тепло и является основной причиной глобального потепления[127]. Тропические леса, покрывающие более 5 500 000 км² Бразилии, Колумбии, Перу и других южноамериканских стран, вскоре могут «самоуничтожиться», как пишет The New York Times. Если это произойдет, это станет «кошмарным сценарием, при котором большая часть крупнейших тропических лесов в мире окажется стерта с лица земли… Некоторые ученые, изучающие экосистему бассейна Амазонки, называют этот процесс неизбежным»[128]. Другой репортер газеты написал: «Если значительное количество [амазонских] тропических лесов будет потеряно и не сможет быть восстановлено, эта область превратится в саванну, не способную накапливать углерод, а это значит, что емкость легких планеты сократится»[129].

Авторы сравнили пожары Амазонских лесов с ядерным взрывом. «Уничтожение Амазонии, возможно, гораздо опаснее, чем оружие массового уничтожения, против которого все выступают», – пишет репортер The Atlantic. Корреспондент The Intercept добавляет, что если еще 20 % тропических лесов Амазонии будет потеряно, у нас появится «бомба замедленного действия из накопленного углерода»[130].

СМИ, мировые знаменитости и европейские лидеры во всем обвинили нового президента Бразилии Жаира Болсонару. Европейские лидеры пригрозили не ратифицировать крупную торговую сделку с Бразилией. «Наш дом горит, в буквальном смысле», – написал в твиттере президент Франции Эмманюэль Макрон за несколько дней до встречи представителей Большой семерки во Франции[131]. Как сообщает Times, за пределами бассейна Амазонки, «в Центральной Африке охвачены огнем обширные участки саванны. Арктические регионы Сибири сгорают с такой скоростью, какой еще не знала история»[132]. Месяц спустя Грета Тунберг и другие студенты-активисты, защитники климата, подали в суд на Бразилию за то, что она недостаточно сделала для того, чтобы остановить изменение климата. «Бездействие Бразилии уже начинает разрушать нашу планету, – написали адвокаты активистов. – В своем нынешнем виде амазонские джунгли действуют как большой углеродный пылесос, ежегодно всасывающий четвертую часть углерода, поглощаемого лесами по всему миру»[133].

Как и у многих представителей поколения X, мое беспокойство по поводу уничтожения тропических лесов восходит корнями к концу 1980-х годов. В 1987 году экологическая группа из Сан-Франциско под названием Rainforest Action Network объявила потребительский бойкот гиганту быстрого питания Burger King, который покупал мясо для гамбургеров, произведенное в Коста-Рике, на земле, где прежде произрастал тропический лес. Чтобы производить говядину, фермеры в Латинской Америке и других странах вырубают тропические леса под выпас крупного рогатого скота. Я смотрел CNN и другие новостные каналы, в которых показаны драматические кадры, как горит лес, а коренные жители покидают родные дома. Расстроенный картинами разрушения, я устроил у себя на заднем дворе вечеринку в честь своего 16-летия с целью собрать деньги для Rainforest Action Network. Я взял с каждого гостя по 5 долларов, собрав в итоге около ста.

Сегодня, как и тогда, в качестве пастбищ для производства говядины и молочных продуктов человечество использует больше земной поверхности, чем для чего-либо другого. В частности, в два раза больше, чем для выращивания сельскохозяйственных культур. Для разведения жвачного скота, в том числе коров, овец, коз и буйволов, требуется почти половина общей площади сельскохозяйственных угодий Земли[134].

В Амазонии первыми, кто начал эксплуатировать лес, стали лесорубы, добывающие ценную древесину. За ними следуют владельцы ранчо, которые вырубают лес, сжигают его, а затем пасут скот, чтобы закрепить за собой право собственности. Поскольку производство говядины приводило к разрушению тропических лесов, я перестал ее есть и осенью 1989 года поступил в колледж, уже будучи вегетарианцем.

Для меня кошмар уничтожения тропических лесов уравновешивался ликованием: к октябрю 1987 года бойкот Burger King сети Rainforest Action Network увенчался успехом. Сеть ресторанов быстрого питания объявила о прекращении импорта говядины из Коста-Рики. В какой-то степени я чувствовал, что помог спасти тропические леса[135].

2. Это не подтверждено наукой

В 15 лет я открыл отделение «Международной амнистии» в своей средней школе. Учитель спросил моего руководителя клуба, школьного консультанта, коммунист я или нет. Два года спустя я подтвердил их подозрения, убедив директора школы разрешить мне провести осенний семестр последнего года обучения в Никарагуа, чтобы выучить испанский и стать свидетелем Сандинистской социалистической революции. После этого я путешествовал по всей Центральной Америке, налаживая отношения с мелкими фермерскими кооперативами.

Во время учебы в колледже я выучил португальский, чтобы жить в Бразилии и работать с «Движением безземельных крестьян» и Бразильской рабочей партией в штате Мараньян. В период с 1992 по 1995 год возвращался туда несколько раз. Я любил Бразилию и даже какое-то время представлял, как перееду туда навсегда и стану работать в «Движении безземельных крестьян» и в Бразильской рабочей партии.

Я присутствовал на саммите ООН по вопросам окружающей среды, состоявшемся в 1992 году в Рио-де-Жанейро, где вырубка лесов была горячей темой. Глава экологической организации Rainforest Action Network, которая пятью годами ранее вынудила Burger King изменить свою практику, устроила шумный протест. Меня охватило всеобщее волнение за страну, пережившую несколько десятилетий военной диктатуры.

Я возвращался в Бразилию еще несколько раз. Выполнял полевые работы в бассейне Амазонки вместе с мелкими фермерами, защищавшими свою землю от более крупных фермеров, стремившихся ею завладеть. Я встречался с бразильским режиссером-документалистом, который был связан с Рабочей партией и Левыми неправительственными организациями (НПО) в Рио-де-Жанейро. К 1995 году я взял интервью у ведущих деятелей прогрессивного движения Бразилии: у первого афро-бразильского сенатора и фавелады Бенедиты да Силвы, а также у Луиса Инасиу Лула да Силва, который был избран президентом в 2002 году.

Я продолжал писать об Амазонии на протяжении многих лет, и поэтому, когда в конце лета 2019 года о ней заговорили все СМИ, позвонил Дэну Непстаду, ведущему автору недавнего доклада МГЭИК об Амазонке. Спросил его, правда ли, что амазонские джунгли – наш основной источник кислорода на Земле. Он ответил: «Чушь собачья. Научно это никак не доказано. Амазонские тропические леса производят много кислорода, но поглощают такое же его количество в процессе дыхания, так что это все пустой базар»[136].

По словам исследователя-эколога Оксфордского университета, растения тропических лесов Амазонии потребляют около 60 % кислорода, который они производят при дыхании, биохимическом процессе, посредством которого получают энергию. Остальные 40 % потребляют микробы, которые расщепляют биомассу тропических лесов. «Итак, с практической точки зрения чистый вклад амазонской экосистемы (не только растений) в мировой объем кислорода фактически равен нулю, – пишет эколог. – То же самое можно сказать и о любой экосистеме на Земле, по крайней мере, в тех временных масштабах, которые актуальны для человека (менее миллиона лет)»[137].

Легкие поглощают кислород и выделяют углекислый газ. Напротив, Амазония и вся растительная жизнь накапливают углекислый газ, хотя и не 25 %, как утверждали активисты-студенты, подавшие на Бразилию в суд, а скорее 5 %[138]. Что касается фотографий, которыми знаменитости делились в социальных сетях, то на многих из них показаны вовсе не пылающие тропические леса Амазонии[139]. Снимок, размещенный Роналду, был сделан на юге Бразилии, далеко от амазонских лесов, в 2013 году, а не в 2019[140]. Фотографии Мадонны и вовсе было более 30 лет[141].

На самом деле почти все, что СМИ сообщали летом 2019 года о дождевых лесах Амазонии, было либо абсолютно неверным, либо подано так, что вводило в заблуждение. Вырубка лесов увеличилась, но эта тенденция началась в 2013 году, за целых 6 лет до того, как президент Болсонару вступил в должность. В 2019 году площадь лишенных растительности земель Амазонии составила всего четверть от площади земель, подвергшихся этому процессу в 2004 году[142]. Хотя количество пожаров в Бразилии в 2019 году действительно было на 50 % выше, чем годом ранее, потеря лесов была всего на 2 % больше, чем в среднем за предыдущие 10 лет[143].

На фоне ужасающей картины, изображающей лес Амазонии на грани исчезновения, целых 80 % его по-прежнему на месте. От 18 до 20 % тропических лесов все еще «готовы к захвату» (terra devoluta) и подвержены риску вырубки[144].

Однако несомненно, что вырубка делит тропические леса на части и разрушает места обитания видов животных, имеющих высокую природоохранную ценность. Крупным кошкам, таким как ягуары, пумы, оцелоты, и другим млекопитающим для того, чтобы выживать и размножаться, необходима непрерывная, нефрагментированная среда обитания. Многие тропические виды, в том числе обитающие в Амазонии, зависят от «первичных» старовозрастных лесов. В то время как млекопитающие могут вновь заселять вторичные леса, часто проходят десятилетия или даже столетия, прежде чем сами леса возвращаются к своему первоначальному изобилию[145].

Тропические леса в бассейне Амазонки и других частях мира можно спасти только в том случае, если принять и уважать необходимость экономического развития региона. Противодействуя многим формам экономического развития в Амазонии, особенно наиболее продуктивным, экологические НПО, европейские правительства и благотворительные организации ухудшили ситуацию.

3. Смотреть на бедных свысока

В 2016 году бразильская модель Жизель Бюндхен пролетела над тропическими лесами Амазонии с главой «Гринпис» Бразилии во время съемки телесериала National Geographic под названием «Годы опасной жизни». Сначала они летят над бесконечным зеленым лесом:

– Кажется, эта красота будет длиться вечно, – произносит голос Бюндхен за кадром, – но вот [Пауло из «Гринписа»] Адарио говорит, что мне пора подготовиться.

То, что она видит далее, приводит ее в ужас. Внизу – фрагменты леса рядом со скотоводческими ранчо.

– Все эти огромные вырезанные из ландшафта геометрические фигуры – все это из-за скота? – спрашивает она.

– Все начинается с небольших дорог, которые используются для заготовки леса, – объясняет Адарио. – Дорога остается, а потом приходит скотовод и вырубает оставшиеся деревья.

– При этом крупный рогатый скот даже не типичен для Амазонии! – восклицает Бюндхен. – Его здесь вообще не должно быть!

– Это верно, – подтверждает Адарио. – Представьте себе: этот прекрасный лес уничтожают, чтобы разводить крупный рогатый скот. Вот вы едите гамбургер и даже не осознаете, что он стал следствием разрушения тропических лесов.

Бюндхен плачет.

– Это шокирует, не так ли? – спрашивает Адарио[146].

Но действительно ли это настолько шокирующе? В конце концов, сельскохозяйственная экспансия в Бразилии происходит почти по той же схеме, как происходила в Европе сотни лет назад. В период с 500 до 1350 год леса, покрывавшие 80 % территории Западной и Центральной Европы, сократились наполовину. Историки подсчитали, что площадь насаждений во Франции с 800 до 1300 год уменьшилась с 30 млн гектаров до 13 млн В Германии в 900 году леса покрывали 70 % территории, а в 1900-м – всего 25 %[147]. И несмотря на это развитые страны, особенно европейские, которые разбогатели на вырубке лесов и ископаемых видах топлива, стремятся помешать Бразилии и другим тропическим странам, включая Конго, развиваться тем же путем. При этом немцы производят больше выбросов углекислого газа на душу населения, в том числе за счет сжигания биомассы, чем бразильцы, даже с учетом вырубки тропических лесов в Амазонии[148].

Хорошая новость заключается в том, что во всем мире леса возвращаются, а число пожаров сокращается: с 1998 по 2015 год произошло колоссальное сокращение годовой площади выгорания на 25 %, главным образом благодаря экономическому росту. Он создал для людей рабочие места в городах, позволив отказаться от подсечно-огневого земледелия. А фермерам экономический рост дал возможность расчищать леса для сельского хозяйства с помощью машин, а не огня[149].

За последние 35 лет во всем мире площадь прироста новых деревьев превысила потерю, что сопоставимо по размерам с Техасом и Аляской вместе взятыми. Площадь лесов общим размером с Бельгию, Нидерланды, Швейцарию и Данию в Европе выросла в период с 1995 по 2015 год[150]. А количество насаждений в Швеции, родной стране Греты Тунберг, удвоилось за последнее столетие[151]. В период с 1981 по 2016 год примерно 40 % планеты пережили «озеленение» – производство большего количества лесов и другой биомассы. Частично этому процессу способствует превращение бывших сельскохозяйственных угодий в пастбища и леса, а также намеренная посадка деревьев, особенно в Китае[152]. Эта тенденция прослеживается даже в Бразилии. В то время как внимание всего мира было сосредоточено на дождевых лесах Амазонии, зеленые массивы возвращаются на юго-востоке, более экономически развитом регионе Бразилии. Это связано как с ростом производительности сельского хозяйства, так и с мерами по охране окружающей среды[153].

Одна из причин, по которой планета зеленеет, кроется в увеличении содержания углекислого газа в атмосфере и потеплении[154]. Ученые обнаружили, что из-за более высоких концентраций углекислого газа растения растут быстрее. С 1981 по 2016 год они улавливали в четыре раза больше углекислого газа из-за ускоренного роста его объема, чем из биомассы, покрывающей большую поверхность Земли[155].

Существует мало свидетельств того, что леса по всему миру уже достигли оптимальной температуры и уровня углерода. Ученые обнаружили, что более высокая концентрация углекислого газа в атмосфере, доступной для фотосинтеза, вероятно, компенсирует снижение продуктивности фотосинтеза из-за повышения температуры[156]. Крупное исследование 55 лесов умеренного пояса показало превышающий ожидания рост, обусловленный потеплением и более длительным вегетационным сезоном, повышенным содержанием углекислого газа и другими факторами[157]. А ускоренный рост означает, что углекислый газ в атмосфере будет накапливаться медленнее.

Все это не свидетельство того, что рост выбросов углекислого газа и изменение климата не несут никаких рисков. Несут. Но мы должны понимать, что не все последствия окажутся вредными для окружающей среды и человека. Ничто из этого также не означает, что нам не стоит беспокоиться об утрате первичных старовозрастных лесов в Амазонии и других частях света. Беспокоиться стоит. Старовозрастные леса – это уникальные места обитания для различных видов. Хотя общая площадь лесного покрова в Швеции за последнее столетие удвоилась, многие новые леса были созданы в форме монокультурных древесных ферм[158]. Но если мы хотим защитить оставшиеся в мире старовозрастные леса, придется отказаться от экологического колониализма и поддержать страны в их стремлении к развитию.

4. Романтика и реальность

Бесчувственное поведение защитников окружающей среды развитых стран глубоко задевает меня, поскольку я жил бок о бок с мелкими фермерами, на которых Бюндхен смотрела свысока. Их жизнь была чрезвычайно трудной. Я рос в комфорте среднего класса и был не готов к крайней бедности, с которой столкнулся, когда подростком отправился в Никарагуа. Вместо горячего душа и привычного туалета я выливал на голову миски ледяной воды, ежился от холода и пользовался уборными, как и все остальные. Несколько раз меня сильно рвало, вероятно, от загрязненной воды. В стране шел девятый год гражданской войны, и люди все больше впадали в отчаяние. Однажды вечером моя учительница испанского пригласила своих учеников на ужин. Она жила в крошечной лачуге 10 метров длиной и 3 шириной. Я помогал готовить спагетти. Мы пили пиво и курили сигареты. Я бестактно спросил, сколько стоит такой дом, как у нее. В ответ она предложила мне купить его за 100 долларов. Я вернулся домой с кишечными паразитами и страстным желанием сделать все, чтобы улучшить жизнь этих людей.

Жизнь в Амазонии была во многих отношениях намного труднее, чем в Центральной Америке, потому что общины здесь гораздо больше отдалены друг от друга. Я жил в общинах в Бразилии, которые занимались подсечно-огневым земледелием: все начинается с вырубки деревьев в лесу, затем древесину и биомассу высушивают и сжигают. Пепел и зола удобряют поля. В них высаживают растения, которые дают очень скромный урожай. Люди, с которыми я работал, были слишком бедны, чтобы иметь много скота, хотя это была следующая ступень экономической лестницы. Рубить и сжигать деревья – тяжелый труд. При этом мужчины поглощали большое количество рома. Более прохладные и приятные послеполуденные часы мы проводили за ловлей рыбы на реке.

В Амазонии, северо-западных и центральных районах Бразилии так же жарко, как в Конго, среднегодовая температура составляет около 32 °С. Такие высокие температуры снижают производительность труда, что отчасти объясняет, почему страны с тропическим климатом менее развиты, чем государства с умеренным. Просто большую часть дня здесь слишком жарко, чтобы работать[159].

В Бразилии, как и в Никарагуа, мой энтузиазм по поводу социалистических кооперативов часто превышал энтузиазм мелких фермеров, которые должны были получать от них выгоду. Большинство людей, с которыми я беседовал, хотели обрабатывать свои земельные участки. Они могли дружить со своими соседями и даже приходиться им родственниками по факту рождения или брака, но они не хотели совместно заниматься фермерством. По их словам, не желали, чтобы ими воспользовался кто-то, кто работал не так усердно, как они. Я могу по пальцам одной руки пересчитать количество молодых людей, признавшихся, что хотят остаться на семейной ферме и работать на земле своих родителей. Подавляющее большинство хотели уехать в город, получить образование и устроиться на работу. Они мечтали о лучшей жизни, чем та, которую могло обеспечить малодоходное крестьянское хозяйство. Они хотели жизни, больше похожей на мою. Вот я, например, точно знал, что не хочу быть мелким фермером. Почему же я думал, что кто-то другой этого хочет? Реальность, в которой мне довелось пожить, заставила отказаться от своих романтических взглядов.

В августе 2019 года в СМИ появились снимки тропического леса, охваченного пламенем, ставшего следствием действий жадных корпораций, ненавидящих природу фермеров и коррумпированных политиков. Меня эти снимки привели в ярость. Четверть века я понимал, что растущая вырубка лесов и пожары – это, в первую очередь, результат реакции политиков на народные экономические требования, а не отсутствие заботы об окружающей среде. Причина, по которой в Бразилии с 2013 года снова начали вырубать больше лесов, заключалась в серьезном экономическом спаде и ослаблении влияния правоохранительных органов. Избрание Болсонару в 2018 году стало как следствием увеличения спроса на землю, так и причиной роста вырубки лесов. Из 210 млн жителей Бразилии 55 млн живут в нищете. Еще 2 млн бразильцев стали нищими в период 2016–2017 годов[160].

Представление о том, что Амазония населена в основном коренными народами, ставшими жертвами пришлых, ошибочно. Лишь 1 млн из 30 млн бразильцев, живущих в регионе Амазонки, являются коренными жителями, и некоторые племена контролируют очень большие запасы[161]. Существует 690 заповедников аборигенов, занимающих поразительные 13 % территории Бразилии, и почти все они находятся в бассейне Амазонки. Какие-то 19 тыс. индейцев яномама фактически владеют территорией, превышающей площадь Венгрии[162]. Некоторые занимаются лесозаготовками[163].

Любой, кто хочет понять, почему Бразилия вырубает свои тропические леса для производства сои и мяса на экспорт, должен реально взглянуть на вещи. Страна пытается вывести четверть своего населения из бедности, сравнимой с бедностью Бернадетт в Конго. Нищеты, о которой защитники окружающей среды в Европе и Северной Америке забывают или, что еще хуже, которая им безразлична.

5. Огонь и пища

Где-то между 900 и 950 годами н. э. охотники-собиратели маори прибыли на лодках на острова, которые сегодня известны как Новая Зеландия. Вероятно, они приплыли с других тихоокеанских островов на северо-востоке. К своей радости, они обнаружили, что остров кишит моа, похожими на страусов птицами, достигавшими поразительных 5 метров в высоту. Летать моа не умели, и у них не было никаких других средств защиты от маори[164]. Чтобы поймать птиц, маори устраивали лесные пожары, которые подталкивали моа к опушкам леса, где их было легче убить. Люди употребляли моа в пищу, изготавливали из них инструменты и украшения, называя своим «основным источником». В сухую и ветреную погоду пожары опустошали обширные территории, массово изменяя природную среду и уничтожая места обитания других видов.

Хвойные леса в Новой Зеландии в жаркие и сухие летние месяцы быстро выгорали и не могли восстановиться; на смену им пришли папоротники и кустарник. Но это не положило конец практике маори разжигать лесные пожары. «Днем мы видели дым, ночью – огонь, – писал капитан Кук, – куда ни глянь»[165]. За 300 лет половина Новой Зеландии оказалась лишена леса, моа балансировали на грани исчезновения, а маори столкнулись с быстрыми экологическими и социальными изменениями. К тому времени, когда в 1770-е годы туда прибыл Кук, маори полностью уничтожили моа и были вынуждены заняться подсечно-огневым земледелием.

Эта история из Новой Зеландии – типичная картина того, что происходило 10 тыс. лет назад. Несколько миллионов человек в мире ежегодно убивали миллионы крупных млекопитающих, что приводило к вымиранию видов[166]. То, что сегодня мы считаем приятным природным ландшафтом – зеленые луга, окруженные лесом, с протекающей по ним рекой, – зачастую пейзаж, созданный человеком в результате его охоты на животных, ищущих водопой[167]. Использование огня для создания полян, на которых убивают животных, является одним из наиболее часто упоминаемых методов охотников-собирателей по всему миру. Луга в восточных лесах Северной Америки исчезли бы, если бы индейцы сжигали их ежегодно в течение 5 тыс. лет. А в Амазонии охотники-собиратели сжигали леса и внедряли новые виды растений.

Охота путем заманивания дичи более энергоэффективна, чем погоня за ней. Со временем отлов диких животных в замкнутых пространствах сменился приручением их в качестве домашнего скота[168].

Огонь сделал сообщества более защищенными от нападения людей и хищников, позволил им расширяться по всему миру и потребовал нового поведения в отношении еды, общественной организации и продолжения рода. Охота с огнем стала решающей вехой в создании как того, что мы называем национальными государствами, так и рынков, благодаря разграничению контроля со стороны отдельных лиц и групп, конкурирующих за еду. Действительно, огонь использовался по-разному в разных зонах: в качестве меры безопасности, для сельского хозяйства и охоты[169]. Пламя позволило создать моногамные семейные ячейки, использовать очаг как место для размышлений и дискуссий, а также для расширения социального и группового интеллекта.

По всей планете вырубка лесов из-за пожаров привела к развитию сельского хозяйства путем удобрения почв, благоприятных для выращивания черники, лесных орехов, зерновых и других сельскохозяйственных культур. Сегодня многим породам растений требуется огонь, чтобы из их семян выросли деревья. Как мы видели на примере Калифорнии и Австралии, огонь также необходим для очистки древесной биомассы от лесной подстилки.

Короче говоря, сжигание и вырубка лесов для производства мяса – это основные составляющие того, что сделало нас людьми[170]. Единственное объяснение тому, почему Адарио, Бюндхен и другие защитники окружающей среды испытали шок от подобного производства мяса в Амазонии, заключается в том, что они об этой истории ничего не знали. Для защитников окружающей среды XXI века словосочетание «дикая местность» имеет сплошь положительные коннотации, но в прошлом оно означало ужасное «место, населенное диким зверями». Европейские фермеры считали леса опасными местами, в которых обитали как страшные животные (волки), так и люди, например, разбойники. В сказке «Гензель и Гретель» двое детей заблудились в лесу и угодили в руки ведьмы. В «Красной шапочке» на гуляющую по лесу маленькую девочку нападает волк[171].

Именно поэтому ранние европейские христиане считали вырубку леса полезным занятием. Раннехристианские отцы, в том числе святой Августин, учили, что роль человечества состоит в том, чтобы завершить творение Бога на Земле и приблизиться к Нему. Леса и пустынные районы считались рассадниками греха; расчистка их для создания ферм и ранчо считалась богоугодным делом. Европейцы верили, что люди благословлены и отличаются способностью преобразовывать все вокруг. Монахи, которым поручали создать в лесу поляну, буквально воображали, что изгоняют дьявола с Земли. Они пытались создать не эдем, а скорее Новый Иерусалим: цивилизацию, в которой смешивались город и деревня, священное и мирское, торговля и вера.

Лишь после того, как люди перебрались в города и разбогатели, они начали беспокоиться о природе ради природы[172]. Европейцы, которые в XIX веке считали Амазонию «джунглями», средоточием опасности и хаоса, в конце XX века стали называть ее «тропическим лесом», исполненным гармонии и очарования.

6. «Гринпис» разделяет лес

Нечувствительность к потребности Бразилии в экономическом развитии побудила экологические группы, включая «Гринпис», пропагандировать программные меры, способствующие фрагментации тропических лесов и ненужному расширению скотоводства и сельского хозяйства. Экологическая политика должна была привести к «интенсификации», выращиванию большего количества продовольствия на меньших площадях. Вместо этого она привела к «экстенсификации» (расширению), политической и массовой реакции фермеров, что способствовало росту вырубки лесов.

«Вдохновителем моратория на сою был Пауло Адарио из “Гринпис Бразилии”», – сказал Непстад. Адарио – это человек, заставивший Бюндхен плакать. «Все началось с кампании “Гринпис”. Люди в костюмах цыплят прошлись по нескольким ресторанам McDonald,s в Европе. Это был яркий момент для международных СМИ»[173].

«Гринпис» потребовала ужесточить Лесной кодекс, изменив тот, что был введен бразильским правительством[174]. Эта и другие экологические НПО настаивали на том, чтобы землевладельцы сохраняли большую часть своей собственности, от 50 до 80 %, в виде леса в соответствии с Лесным кодексом Бразилии. Непстад сказал, что ужесточение Лесного кодекса обошлось фермерам в 10 млрд долларов упущенной выгоды и восстановления лесов. «В 2010 году был создан фонд Amazon Fund с капиталом в 1 млрд долларов от правительств Норвегии и Германии, но ни один доллар так и не дошел до крупных и средних фермеров, – говорит Непстад. – Агробизнес составляет 25 % ВВП Бразилии, и именно благодаря ему страна пережила рецессию», – отмечает он. «Когда земля отдается под выращивание сои, количество пожаров уменьшается. Малые города получают деньги на школы, ВВП растет, а неравенство снижается. Это не та сфера, с которой нужно бороться; это сфера, с которой нужно найти общий язык»[175].

«Гринпис» добивалась ужесточения ограничений на ведение сельского хозяйства в регионе тропической саванны, известном как серрадо, где выращивается бо́льшая часть сои в Бразилии. «Фермеры занервничали из-за того, что правительства собираются ввести еще один мораторий на импорт бразильской сои, – поясняет Непстад. – Серрадо дает 60 % урожая сои в стране; Амазония – 10 %. Так что это был гораздо более серьезный вопрос»[176].

Кампания экоактивистов побудила журналистов, политиков и общественность отождествить саванну серрадо с тропическими лесами Амазонии и, таким образом, поверить в то, что расширение территорий под выращивание сои в серрадо – то же самое, что и вырубка тропических лесов. Но существует гораздо больше экономических и экологических обоснований для вырубки лесов в серрадо. Эта тропическая саванна отличается меньшим биологическим разнообразием, а ее почвы больше подходят для выращивания сои, чем грунт в тропических лесах. Объединив два региона, «Гринпис» и журналисты раздули проблему и создали неправильное впечатление, что обе эти местности имеют одинаковую экологическую и экономическую ценность.

«Гринпис» – не первая организация, которая пыталась помешать Бразилии модернизировать и интенсифицировать сельское хозяйство. В 2008 году Всемирный банк опубликовал отчет, в котором «в основном говорилось о том, что красота в малом, что современное, технологически развитое сельское хозяйство (и особенно использование ГМО) – это зло», – писал тогдашний представитель Всемирного банка в Бразилии. В отчете говорится, что «путь, по которому следует идти, – это мелкое, экологически чистое и местное сельское хозяйство»[177].

Отчет Всемирного банка привел министра сельского хозяйства Бразилии в ярость. Он позвонил представителю организации с вопросом: «Как Всемирный банк мог подготовить такой абсурдный отчет?! Следуя своему “ложному пути”, Бразилия превратилась в сельскохозяйственную сверхдержаву. Мы производим в три раза больше продукции, чем производили 30 лет назад, причем 90 % этого объема приходится на рост урожайности!»[178]

Отчет подлил масла в огонь. Всемирный банк уже урезал 90 % своих пособий на развитие, которые должны были пойти на исследования сельского хозяйства Бразилии, в качестве наказания за то, что страна стремилась выращивать продовольствие теми же методами, что и богатые нации[179]. Бразилия смогла компенсировать помощь, в которой ей отказал Всемирный банк, за счет собственных ресурсов. После этого «Гринпис» оказал давление на продовольственные компании в Европе, убеждая их прекратить закупки бразильской сои[180]. «Это такая раздутая уверенность, высокомерие, – сказал Непстад, – попытка навязать свои правила игры, не задумываясь о перспективах самого фермера»[181].

По словам Непстада, большая часть мотивации прекратить заниматься сельским хозяйством и скотоводством носит идеологический характер. «Это антиразвитие, знаете ли, антикапитализм. На агробизнес направлено много ненависти. Или, по крайней мере, на агробизнес в Бразилии. Тот же стандарт, по-видимому, неприменим к агробизнесу во Франции и в Германии»[182].

Увеличение вырубки лесов в 2019 году в некоторой степени является выполнением предвыборного обещания Болсонару, данного фермерам, которые «устали от насилия, рецессии и этих вечных экологических проблем», – сказал Непстад. – Они все говорили: “Знаете, этого парня [Болсонару] изберут именно из-за его лесной программы. Мы все проголосуем за него”. И фермеры голосовали за него поголовно. Я вижу, что происходит сейчас, и избрание Болсонару является отражением серьезных ошибок в стратегии [защиты окружающей среды]»[183].

Я спросил Непстада, в какой степени негативную реакцию вызвали правительственные меры по ужесточению природоохранного законодательства, а в какой – такие НПО, как «Гринпис». «Думаю, что в основном это был догматизм НПО, – признался он. – В 2012, 2013 и 2014 годах мы и правда находились в интересном пространстве, потому что фермеры были довольны статьей Лесного кодекса, посвященной выплатам фермерам компенсации, но этого так и не произошло»[184]. Выращивающие сою бразильские фермеры были готовы сотрудничать с соблюдением разумных экологических норм, до того как «Гринпис» начала выдвигать более жесткие требования. «В основном фермерам нужна была амнистия на все незаконные вырубки леса вплоть до 2008 года, – сказал Непстад. – И, выиграв ее, они подумали: “Хорошо, мы могли бы соблюдать этот закон”. Тут я на стороне фермеров»[185].

События в Амазонии напоминают нам о том, что сосредоточение сельского хозяйства в определенных районах позволяет правительствам защищать лесную среду обитания, чтобы она оставалась относительно нетронутой, дикой и биологически разнообразной. Стратегия «Гринписа» и других НПО привела к тому, что землевладельцы стали вырубать леса в других местах, расширяя свое присутствие. «Я думаю, что Лесной кодекс способствовал фрагментации», – сказал Непстад[186].

«Зеленые» НПО оказали аналогичное влияние в других частях мира. После того, как экологи поддержали такую фрагментацию на плантациях пальмового масла в Юго-Восточной Азии в качестве меры, предположительно благоприятной для дикой природы, ученые обнаружили 60-процентное сокращение численности важных видов птиц[187].

7. Бери свои деньги и восстанови леса в Германии

Программа «Гринпис» четко вписалась в повестку дня европейских фермеров по исключению недорогих бразильских продуктов питания из Европейского союза. Страны, которые больше всех критиковали вырубку лесов и пожары в Амазонии, оказались двумя государствами, чьи фермеры больше всего сопротивлялись соглашению о свободной торговле Mercosur (общий рынок стран Южной Америки – Прим. пер.) с Бразилией. Это Франция и Ирландия.

«Бразильские фермеры хотят продлить [соглашение о свободной торговле] ЕС с Mercosur, – отметил Непстад, – но [президент Франции Эмманюэль] Макрон склонен его отменить, потому что сельскохозяйственный сектор Франции не хочет, чтобы в страну поступало больше бразильских продуктов питания»[188]. Действительно, именно президент Макрон за несколько дней до того, как Франция приняла у себя встречу G7, вызвал в мировых СМИ волнение по поводу вырубки лесов в Амазонии. Он заявил, что Франция не ратифицирует крупную торговую сделку между Европой и Бразилией до тех пор, пока президент Бразилии ничего не сделает для сокращения вырубки лесов.

В Брюсселе, столице Европейской комиссии, нападки на Бразилию со стороны Франции и Ирландии «удивили всех», отметил деловой репортер Forbes Дэйв Китинг. «Это также те две страны, которые наиболее активно выступают против соглашения Mercosur по протекционистским соображениям»[189]. По словам Китинга, «они обеспокоены тем, что их фермеры будут задавлены конкуренцией со стороны южноамериканских говядины, сахара, этанола и курицы. Говядина, основной продукт аргентинского и бразильского сельскохозяйственного экспорта, вызвала на этих торговых переговорах самые тяжелые споры. Ожидается, что ирландским фермерам, в частности, будет трудно конкурировать с притоком»[190]. «Я не сомневаюсь в искренности желания Макрона защитить Парижское соглашение, – сказал Китингу эксперт по торговле ЕС, – но мне кажется подозрительным, что именно эти две страны выдвигают возражения. Это заставляет задуматься, не используются ли пожары в Амазонии в качестве дымовой завесы для протекционизма»[191].

Нападки Макрона вызвали гнев президента Бразилии. «Немногие страны имеют моральное право говорить с Бразилией о вырубке лесов, – заявил президент Болсонару. – Я хотел бы передать послание моей любимой [канцлеру Германии] Ангеле Меркель. Забирай свои деньги и восстанавливай леса в Германии, хорошо? Там это гораздо нужнее, чем здесь»[192].

В гневе президента Бразилии на иностранное лицемерие не было ничего от «правого крыла». Бывший президент Бразилии, социалист, более 10 лет назад точно так же злился на двурушничество и неоимпериализм иностранных правительств. «Богатые страны очень умны, они утверждают протоколы, произносят громкие речи о необходимости избегать вырубки лесов, – сказал президент да Силва в 2007 году, – но все леса они уже вырубили»[193].

8. После паники вокруг Амазонии

Рост вырубки лесов в Амазонии должен побудить природоохранное сообщество восстановить свои отношения с фермерами и искать более прагматичные решения. Фермерам следует разрешить активное производство в некоторых районах, особенно в серрадо, чтобы уменьшить давление на другие области, а также их фрагментацию. В первую очередь это касается тропических лесов. Создание парков и охраняемых территорий идет рука об руку с интенсификацией аграрного комплекса. Недостаточно просто сделать сельское хозяйство и скотоводство более продуктивными и прибыльными и не защищать при этом природные территории. Охраняя некоторые районы и интенсифицируя деятельность на уже существующих фермах и ранчо, бразильские фермеры могли выращивать больше продуктов на меньших площадях и защищать природную среду[194].

Исследователи пришли к выводу, что производство говядины в Бразилии составляет менее половины ее потенциала, а это означает, что количество земли, необходимой для мясного рынка, может быть значительно сокращено. Менее известный Атлантический лес Бразилии, который потерял гораздо больше своей территории, чем тропический лес Амазонии, мог бы от этого сильно выиграть. «Здесь достаточно земли для крупномасштабного восстановления Атлантического леса, “самой горячей из горячих точек”, – писала группа ученых, – где можно восстановить до 18 млн гектаров [площадь вдвое больше Португалии], не препятствуя национальному развитию сельского хозяйства. Это более чем вдвое увеличило бы оставшуюся площадь данного биома, замедлило массовое вымирание видов и поглотило бы 7,5 млрд тонн углекислого газа»[195]. Непстад с этим согласен: «Там огромная площадь непродуктивных земель, на которой выращивают 50 кг говядины на гектар в год, и все это должно снова стать лесом».

В серрадо ежедневную прибавку в весе и выработку молока можно увеличить в три раза вследствие простого перехода на более быстрорастущие питательные травы и использование удобрений. Это дает дополнительное преимущество в виде двукратного сокращения выбросов метана, парникового газа, на килограмм мяса при одновременном сокращении площади необходимых земель[196]. «Давайте позволим аграриям преобразовать резервы, огромные и расположенные недалеко от городов, чтобы выращивать овощи, фрукты и основные продукты питания для городов Амазонии вместо того, чтобы импортировать помидоры и морковь из Сан-Паулу», – сказал Непстад[197].

Всемирный банк и другие учреждения должны поддерживать фермеров, стремящихся к интенсивному сельскому хозяйству. Исследования показывают, что получение технической помощи бразильскими аграриями являлось ключевым фактором в принятии ими методов, доказавших свою эффективность в повышении производительности[198]. Решимость журналистов-активистов и телепродюсеров представить вырубку лесов в Амазонии апокалипсисом необъективна и несправедлива. Хуже того, это еще больше поляризовало ситуацию в Бразилии, усложнив поиск прагматичных решений между фермерами и защитниками природы.

Что касается мифа о том, что тропические леса Амазонии обеспечивают «20 % мирового кислорода», то он, по-видимому, возник из статьи 1966 года, написанной ученым Корнеллского университета. Четыре года спустя климатолог в журнале Science объяснил, почему бояться нечего: «Почти во всех списках экологических проблем человека встречается пункт, касающийся снабжения кислородом. К счастью для человечества, его запасы не иссякают, несмотря на предсказания некоторых»[199].

К сожалению, не иссякают и источники для паники вокруг экологии.

1. Последняя соломинка

Летом 2015 года аспирантка, изучающая морскую биологию, сидела в лодке у побережья Коста-Рики и соскабливала со спины морской черепахи паразитов, когда вдруг заметила, что в ноздре животного что-то торчит. 31-летняя Кристин Фиггенер достала видеокамеру и попросила коллегу попытаться вытащить предмет.

– Отлично, я снимаю! Можешь начинать, – говорит она. – Вот черепаха обрадуется[200]!

Ее коллега берет плоскогубцы и тянет за предмет. Черепаха чихает.

– Ты когда-нибудь слышал, как чихает черепаха? – спрашивает Кристин.

– Что это может быть? – недоумевает коллега.

– Мозг? – предполагает другой мужчина.

– Червяк, – отвечает коллега.

– Фу, гадость! – восклицает Фиггенер. – О боже!

Черепаха корчится от боли, а ученый продолжает вытягивать плоскогубцами тонкий серый предмет.

– Какого хрена?! – кричит Фиггенер. Из ноздри черепахи капает кровь. – У нее кровь! Это анкилостома?

– Скорее, трубчатый червь, – отвечает ее коллега, который вытягивает предмет.

Черепаха широко разевает рот, будто хочет кого-то укусить, и шипит.

– Прости, малышка, но я думаю, что после этого тебе полегчает, – говорит Фиггенер.

– Не хочу тянуть слишком сильно. Я ведь не знаю, что там внутри, – говорит мужчина.

– Понимаю, – соглашается Фиггенер. – Да, у нее уже кровь. Может быть, это уже у нее в голове.

– Eso es un gusano, – произносит по-испански один из матросов. Это червяк.

– Да, – подтверждает Фиггенер.

Позже мужчина добавляет:

– Es una concha rara. Это какая-то странная раковина.

Вытащив часть предмета, они начинают спорить, с какой силой тянуть оставшийся в ноздре фрагмент. По стенке лодки стекает кровь. Наконец мужчина говорит:

– Es plastico. Это пластик.

– Это что, соломинка? Только не говори, что это проклятая соломинка! – кричит Фиггенер. – В Германии они такие, с черной полоской…

– Es un pajilla, – перебивает ее мужчина. Это пластиковая трубочка.

– Трубочка! Пластиковая трубочка! – кричит Фиггенер.

– Ya lo mordí y es plastico, – говорит мужчина. Я попробовал на зуб, и это точно пластик.

– Разве мы не обсуждали на днях, насколько бесполезны эти чертовы соломинки?! – спрашивает Фиггенер. – Вот почему от них стоит избавиться!

Они продолжают вытягивать трубочку.

– Мне так жаль, детка, – говорит Фиггенер черепахе. – Не понимаю, как она дышит с этим дерьмом внутри.

Черепаха шипит и извивается от боли. На восьмой минуте видео мы слышим чавкающий звук – ученый выдергивает из носа черепахи последний фрагмент трубочки.

– О господи! – восклицает Фиггенер. – Покажи мне, пожалуйста.

В последние секунды видео из носа черепахи капает кровь[201]. Вернувшись тем вечером домой, Фиггенер загрузила видео на YouTube[202]. В течение двух дней видеоролик просмотрели миллионы людей. К 2020 году оно набрало более 60 млн просмотров. Вскоре после того, как видео Фиггенер стало вирусным, город Сиэтл объявил о запрете на пластиковые соломинки. Затем его примеру последовали Starbucks, авиакомпания American Airlines и город Сан-Франциско[203].

В последующие месяцы и годы люди говорили ей, что стали использовать меньше пластиковых предметов, в том числе соломинок. «Конечно, я очень рада, – призналась Фиггенер позже. – Каждый может что-то сделать у себя дома, даже если это всего лишь один крошечный шаг»[204].

Возможно. Но если учесть, что пластиковые соломинки составляют всего 0,03 % из 9 млн тонн пластиковых отходов, ежегодно попадающих в океаны, запрет на них кажется весьма незначительным вкладом[205].

2. Стойкость пластика

Когда я в конце 2019 года разговаривал с Фиггенер по телефону, она сказала, что запрет на использование пластиковых соломинок стал «отличным первым шагом и началом дискуссии, но наши проблемы он не решит. Многое из того, что я нахожу в океане, – это одноразовый пластик, пенополистирол, стаканчики, полиэтиленовые пакеты»[206].

– Я сняла это [спасение черепахи] на камеру потому, что работаю с черепахами 13 лет, и все это время пластик сопровождает меня всюду, – призналась Фиггенер, получившая степень доктора в области морской биологии в Техасском университете A&M в 2019 году.

Пластиковые отходы могут значительно повысить уровень смертности морских черепах. Половина из них употребляет в пищу пластиковые отходы, а в некоторых частях мира пластик попадает в пищу 80–100 % черепах. Проглоченный пластик убивает животных, снижая их способность переваривать пищу, а также разрывая желудки[207].

– Они проглатывают целые пластиковые пакеты, – сказала Фиггенер, – а также фрагменты размером 5–10 см, которые образовывают в желудках заторы, перфорации, приводят к голоданию и внутренним кровотечениям[208].

В 2001 году ученые обнаружили, что мусор, в основном пластиковый, в 13 % случаев повинен в смерти зеленых черепах, за которыми наблюдали у берегов Бразилии[209]. В 2017 году исследователи обнаружили в кишечнике морской черепахи четырнадцать кусочков пластика, и ее шансы выжить составляли пятьдесят на пятьдесят[210]. И в такой ситуации не только черепахи. Весной 2019 года в Италии была найдена мертвая самка кашалота, в желудке которой оказалось более 22 кг пластиковых трубочек, посуды и пакетов. Большая часть пластика осталась целой, непереваренной. Он мог стать причиной гибели ее плода, который, по словам экспертов, находился «в продвинутой стадии разложения».

Месяцем ранее ученые на Филиппинах обнаружили выброшенного на берег кита с 40 кг пластика в желудке. В 2018 году в Испании выудили 27 кг пластикового мусора из мертвого кашалота[211]. «На каждый килограмм тунца, которого извлекаем из океана, мы опускаем в океан 2 кг пластика», – сообщает ученый-океанолог[212].

В период с 1950 по 2010 год на 70 % сократилась популяция морских птиц[213].

– В первую очередь вымрут виды морских птиц, – говорит ведущий ученый. – Возможно, это случится не завтра. Но их численность резко сокращается. И пластик – одна из угроз, с которой они сталкиваются[214].

Морские птицы способны употребить количество пластика в объеме до 8 % своего веса, что «эквивалентно среднестатистической женщине, в утробе которой двое младенцев», отмечает другой ученый[215]. В 2015 году доля видов морских птиц, употребляющих в пищу пластик, возросла примерно до 90 %. По прогнозам изучающих этот вопрос специалистов, к 2050 году пластик окажется в желудках до 99 % видов морских птиц[216]. Одна из причин, по которой мы так сильно беспокоимся о пластике, заключается в том, что он чрезвычайно долго разлагается. В 2018 году Программа ООН по окружающей среде подсчитала, что для распада пенополистирола потребуются тысячи лет[217].

3. Мусор и нищета

Потребление пластика резко возросло за последние несколько десятилетий. Сейчас американцы используют в десять раз больше пластика на душу населения, чем в 1960 году[218]. Во всем мире производство этого материала увеличилось от 2 млн тонн до почти 400 млн тонн в период с 1950 по 2015 год[219]. Ученые полагают, что с 2015 по 2025 год количество пластиковых отходов возрастет в десять раз[220]. Одно из исследований показало, что только четыре развивающиеся страны – Китай, Индонезия, Филиппины и Вьетнам – производят половину всех неконтролируемых пластиковых отходов, которые могут легко очутиться в океане. Четвертая часть этих отходов приходится на Китай[221].

Подавляющее количество обнаруженных в море пластиковых отходов поступает туда из наземных источников. Это мусор, производственные материалы и отходы, связанные с прибрежной рекреационной деятельностью. Оставшаяся часть приходится на океанический мусор, такой как рыболовные сети и лески[222]. Именно они составляют половину всех отходов в печально известном Большом тихоокеанском мусорном пятне[223]. По словам Фиггенер, там были найдены «сети-призраки, плавающие в наших океанах», мешки из-под риса и другой «крупный мусор, в котором могут запутаться черепахи»[224].

– Утилизации, ресайклинга отходов не происходит, – объясняет Фиггенер. – На самом деле мы отходы не перерабатываем. А если и перерабатываем, то это, скорее, даунсайклинг (переработка со снижением качества – Прим. пер.), а не апсайклинг. Вы ведь знаете, что переработка пластика, в отличие от алюминия или стекла, возможна лишь несколько раз, если она вообще происходит, после чего он оказывается на свалках[225].

В Соединенных Штатах в 2017 году было переработано почти 3 млн тонн пластиковых отходов, 5,6 млн тонн было сожжено и почти 27 млн тонн отправлено на свалки[226]. Если сравнивать 2017 год с 1990, то количество свалок и сжигания отходов удвоилось, в то время как объем переработки пластика увеличился в восемь раз. В 2014 году в Европе было произведено более 25 млн тонн пластиковых отходов, при этом 39 % было сожжено, 31 % отправлено на свалки и 30 % подверглось переработке[227].

– Даже если вы бросили пластик в мусорное ведро, это не значит, что он останется здесь, в США, – говорит Фиггенер. – Его отправят в Китай и Азию, Индонезию и Малайзию, то есть в другие страны, в которых нет инфраструктуры для обращения с подобными отходами[228].

В 2017 году Китай внезапно объявил, что больше не будет принимать большие партии пластиковых отходов из богатых стран, таких как Соединенные Штаты. В то время Китай импортировал твердых отходов на сумму 18 млрд долларов в год. Отказ Китая стал частью его крупной реформы в области здравоохранения и охраны окружающей среды[229]. Несколько месяцев спустя Малайзия заменила Китай, став крупнейшей мировой свалкой твердых бытовых отходов, но менее чем за год шестикратное увеличение импорта твердых бытовых отходов вызвало массу внутренних протестов. «Все знают, что эти свалки незаконны, – заявил – The New York Times малазийский мясник. – Они нам не нравятся[230].

Судя по всему, другие страны принимают отходы менее охотно. Вьетнам объявил, что прекратит импорт отходов пластикового лома к 2025 году. Филиппины не дали разрешения на перевозку топлива на основе пластиковых отходов из Австралии весной 2019 года в том числе из-за его ужасного запаха[231]. Это не значит, что в развитых странах все идеально. Даже в привередливой Японии, где 70–80 % использованных пластиковых бутылок, пакетов и упаковок собираются и сжигаются или перерабатываются, от 26 до 60 тыс. тонн пластика попадают в океан[232].

После двух десятилетий роста сегмента переработки даже в богатых странах этому процессу подвергаются менее трети пластиковых отходов[233]. Фиггенер (Кристин родом из Германии, где сжигают большую часть своих отходов) отмечает, что «Германия до сих пор “перерабатывает” – ну, вы понимаете, в кавычках, и мы по-прежнему являемся одной из стран, экспортирующих предназначенный для переработки мусор в страны Азии и Африки. Мы сжигаем только те предметы, которые больше не имеют ценности на рынке вторичной переработки»[234].

Важнейшим решающим фактором в том, попадут отходы в океан или нет, является наличие в стране мощной системы сбора и управления отходами. Если государства не хотят, чтобы пластиковый мусор попадал в океан, им, скорее всего, придется сосредоточиться либо на захоронении отходов на полигонах, либо на сжигании. Как показывает опыт американских городов в период с 1980-х по 1990-е годы, когда начали внедрять системы переработки отходов, технологичное оборудование и методы сбора оказываются дороже простого сбора мусора – до 14-кратной стоимости одной тонны[235]. В конечном счете, производителям пластика попросту дешевле производить новую пластиковую смолу из нефти[236].

Для стран с низкими доходами, где уровень сбора составляет менее 50 %, первым шагом должен стать переход от открытых свалок к эффективному сбору и санитарному захоронению отходов. Грамотно разработанная и управляемая система утилизации мусора может стоить в десять раз дороже, чем открытая свалка, но такой подход необходим, если мы не хотим загрязнять реки и океаны[237]. Таким образом, многие эксперты считают, что, если богатые страны стремятся сократить количество пластиковых отходов в океанах, им следует усовершенствовать систему сбора мусора в бедных странах. «Совершенствование инфраструктуры управления отходами в развивающихся странах имеет первостепенное значение», – пишут авторы крупного исследования 2015 года. Это «потребует значительных инвестиций в инфраструктуру, особенно в странах с низким и средним уровнем дохода»[238].

4. Все разваливается на части

В период с 2007 по 2013 год группа из девяти ученых устроила 24 отдельных экспедиции по всему миру в попытках определить общее количество пластика в море. Они изучили все пять субтропических круговоротов (круговых течений в океанах), которые улавливают и накапливают пластиковые отходы. Ученые 680 раз буксировали сети за лодками, собирая отходы, которые вначале с помощью микроскопов отделили от природного мусора, а затем подсчитали и взвесили с точностью до 0,01 мг. Они 891 раз визуально исследовали отходы. И даже разработали модель распространения пластиковых отходов по океану, с учетом того, как ветер перемещает пластик по вертикали. Обнаруженное повергло ученых в шок: «Глобальный вес пластикового загрязнения на поверхности моря для всех классов и размеров, вместе взятых, составляет всего 0,1 % от мирового годового производства»[239]. Что еще более удивительно, они обнаружили в 100 раз меньше микропластика, чем ожидали.

Так куда же девается весь микропластик? Ученые назвали несколько предположений.

Во-первых, по мере того, как крупные пластмассы распадаются на более мелкие частицы, процесс их распада ускоряется, потому что «соотношение объемов резко возрастает, а уровни окисления становятся выше, что увеличивает их способность к биоразложению»[240]. Во-вторых, морские обитатели, поедающие пластиковые отходы, по-видимому, «упаковывают микропластик в фекальные гранулы, тем самым способствуя его погружению». Хотя употребление пластика в пищу может негативно сказываться на здоровье морских птиц и млекопитающих, оно также способствует «удалению мелкого микропластика с поверхности моря»[241].

В конце концов, ученые продемонстрировали, сколь много мы еще не знаем. «Вопрос “а где весь пластик?” остается без ответа», – заключили они, подчеркивая необходимость изучать процессы, которые играют определенную роль в перемещениях макро-, мезо- и микропластиков в мировом океане[242]. Пять лет спустя другая группа ученых предложила иной вариант, по крайней мере, для одной из самых неприятных форм пластиковых отходов: полистирола, пластика, который содержится в пенополистироле, пластиковой посуде и бесконечном количестве других предметов.

В 2019 году группа ученых из Океанографического института Вудс-Хоул в Массачусетсе и Массачусетского технологического института объявила об открытии: под воздействием солнечного света полистирол распадается в океанической воде в течение всего нескольких десятилетий[243]. О том, что солнечный свет способствует распаду пластика, такого как полистирол, было известно давно. «Взгляните на пластиковые игрушки для детских площадок, скамейки в парках или садовые стулья. Они быстро выгорают на солнце», – говорит один из ученых[244].

Но экологи уже давно решили, что отходы полистирола в океане разлагаются в течение нескольких тысяч лет, если не больше, поскольку не подвергаются воздействию бактерий. Поэтому, хотя доля полистирола в мировом пластике небольшая, его долгая жизнь в природе считается угрозой для окружающей среды, и он сразу бросается в глаза в виде фрагментов пенопласта, качающихся на волнах и разбросанных по пляжам.

В лаборатории ученые взяли пять образцов полистирола в морской воде и подвергли их воздействию света специальной лампы, имитирующей солнечный свет. Они обнаружили, что солнечные лучи расщепляют полистирол на органический углерод и двуокись углерода. Органический углерод растворяется в морской воде, а углекислый газ попадает в атмосферу. По завершении процесса пластик исчезает. «Мы использовали несколько методов, и все они приводили к одному и тому же результату», – говорит один из исследователей.

Та же особенность, что делает молекулы полистирола практически несъедобными для бактерий, позволяет им легко распадаться под воздействием солнечного света. Ученые заявили, что их исследование является первым прямым доказательством того, как и с какой скоростью солнечный свет расщепляет полистирол сначала на микропластик, затем на отдельные молекулы, а уж потом на элементарные строительные блоки[245].

Самая хорошая новость, появившаяся в результате исследования, заключается в том, что определенные добавки, придающие полистиролу гибкость, цвет и другие качества, могут ускорить или замедлить его распад под воздействием солнечного света в воде. Это открытие дает возможность изменить способ изготовления пластмасс, обеспечив более быстрый распад[246].

5. Слон в комнате

На протяжении тысячелетий люди во всем мире изготавливали изысканные украшения и другие предметы роскоши из панцирей морских черепах бисса (лат. Eretmochelys imbricata – вид морских черепах, единственный представитель рода Eretmochelys – Прим. пер.), подобных тем, которые Фиггенер и ее команда изучали в Коста-Рике. Ремесленники нагревали черепах над огнем, иногда живыми, чтобы отделить так называемый «черепаший панцирь». Животных без панциря порой возвращали в море. По оценкам ученых, с 1844 года люди убили 9 млн черепах бисса, или около 60 тыс. каждый год. Люди уничтожили так много этих животных, что резкое сокращение численности вида изменило функции экосистем коралловых рифов и морских водорослей на всей планете[247].

Во всем мире художники и ремесленники использовали тепло для придания плоской формы и выравнивания панциря, чтобы создавать из него различные предметы роскоши, такие как очки, гребни, лиры, украшения, шкатулки, а в Японии – кольца и чехлы для пениса, презервативы. В Древнем Риме черепаховый панцирь считался ценным. Поэтому Юлий Цезарь несказанно обрадовался, когда после вторжения в Александрию, Египет, обнаружил склады с этим материалом. Черепаховый панцирь он сделал символом своей победы[248].

Панцирь морских черепах отличался не только гладкостью и красотой, но и тем, что был настолько пластичным, что сразу снискал славу материала, которому легко придать нужную форму. Этот покров состоит из кератина, прочного белка, который защищает клетки от стресса и повреждений. Кератин также содержится в ногтях, рогах, перьях и копытах. Черепаховый панцирь примечателен тем, что его можно нарезать на тонкие листы и создать шпон, который останется твердым и водостойким. В случае поломки его можно даже починить, повторно подвергнув воздействию тепла и давления[249].

Подобно панцирю черепахи, бивни слонов также ценились за красоту и пластичность. Из них изготавливали предметы искусства и роскоши, включая гребни, клавиши пианино и бильярдные шары. Древнегреческий скульптор Фидий создал 9-метровую статую Афины, дочери Зевса и богини войны, из золота и слоновой кости. Она много лет выставлялась внутри Парфенона[250]. В Средние века из слоновой кости делали шкатулки, кубки, рукояти для мечей и труб. Спрос на этот материал значительно вырос в XIX веке, когда он стал использоваться в промышленных масштабах. В частности, он очень понравился американцам. С 1830-х по 1980-е годы один из крупнейших в мире заводов по переработке слоновой кости находился в Эссексе, штат Коннектикут. Город перерабатывал до 90 % всей слоновой кости, импортируемой в Соединенные Штаты[251].

Обеспокоенность по поводу нехватки слоновой кости возросла вскоре после окончания Гражданской войны в США. «Торговцы слоновой костью выражают серьезную тревогу по поводу того, что через несколько лет запасы слонов иссякнут, – сообщалось в газете The New York Times в 1866 году, – и они лишатся своего бизнеса». Репортер подсчитал, что 22 тыс. слонов убивают каждый год лишь «для того, чтобы снабдить столовыми приборами английский Шеффилд, включая рукояти ножей и другие производимые там столовые приборы»[252].

Спрос на бильярдные шары из слоновой кости уже превысил предложение. «Для некоторых предметов из слоновой кости (например бильярдных шаров) замены этому материалу не найдено, – сообщает The New York Times. – Крупный поставщик бильярдного инвентаря предложил вознаграждение в несколько сотен долларов любому, кто изобретет такой материал для бильярдных шаров, чтобы они получались более долговечными и дешевыми, чем шары из слоновой кости. До сих пор никто не ответил»[253]. Семь лет спустя, в 1873 году, репортер издания был разочарован тем, что достойная замена слоновой кости так и не была найдена. «Только подумайте, какая тишина наступит в стране, если нам не удастся раздобыть слоновую кость для изготовления клавиш пианино!» Репортер подсчитал, что спрос на слоновую кость в США привел к уничтожению 15 тыс. слонов[254]. Позже журналист вычислил, что британский импорт ежегодно приводит к уничтожению 80 тыс. слонов[255].

Рост цен побудил предпринимателей искать альтернативы. «Высокая цена слоновой кости, а также ее склонность к деформации и усадке привели к настойчивым попыткам найти какую-либо подходящую замену этому материалу». Среди этих альтернатив оказались зубы моржа и гиппопотама, а также белок выращенных в Андах пальм, который уже использовался для изготовления четок, игрушек и распятий.

В 1863 году в северной части штата Нью-Йорк молодой человек по имени Джон Уэсли Хайат узнал о предложении производителя бильярдных шаров выплатить 10 тыс. долларов любому, кто придумает замену слоновой кости, и начал экспериментировать в своем сарае с различными материалами. Шесть лет спустя он изобрел целлулоид из содержащейся в хлопке целлюлозы.

К 1882 году газета The New York Times предупредила о росте цен. «Последние 25 лет стоимость слоновой кости неуклонно росла, и сейчас она более чем в два раза дороже, чем 20 лет назад»[256]. Европа и Соединенные Штаты ежегодно потребляли почти миллион килограмм слоновой кости – около 160 тыс. животных. «Известный торговец слоновой костью, который с пессимизмом смотрит на проблему дефицита этого материала, уверенно заявил, что материал со временем станет настолько редким, что в грядущих поколениях кольцо из слоновой кости будет считаться одним из самых дорогих подарков, какие только может надеть на палец своей суженой состоятельный поклонник»[257].

Аналогичная динамика произошла и с черепаховым панцирем. После того, как в 1859 году Япония открылась для внешней торговли, в страну из Европы хлынули дешевые товары массового производства. «По мере того как Япония развивалась по западным образцам, – отмечает историк, – пластик заменил черепаховый панцирь во многих сферах применения, включая производство украшений для волос…»[258] Гребни стали одним из первых и самых популярных применений целлулоида. На протяжении тысячелетий люди делали их из черепахового панциря, слоновой кости, резины, железа, олова, золота, серебра, свинца, тростника, дерева, стекла и фарфора. Целлулоид заменил большинство из этих материалов[259].

К концу 1970-х годов слоновая кость более не использовалась для изготовления клавиш пианино. Некоторые музыканты заявляли о том, что предпочитают клавиши из слоновой кости, но большинство оценили преимущество пластика. «Я был рад, что это сработало, – признался газете The New York Times менеджер по контролю качества производителя клавиш для фортепиано в 1977 году. – С бивнями приходилось обращаться очень осторожно, а пластиковое покрытие, которое мы сегодня используем, гораздо более долговечно». И на вид пластик ничем не хуже. «Лучшая слоновая кость не имеет зернистости и выглядит точно так же, как пластик»[260].

Преимущество целлулоида заключалось в том, что он имитировал мраморный цвет, характерный для черепаховых гребней. Хайат выпустил брошюру, в которой превозносились экологические преимущества продукта и утверждалось, что «отпадет необходимость рыскать по земле в поисках материалов, которых становится все меньше»[261].

В нашей беседе, после того как я рассказал Фиггенер историю о том, как пластик помог спасти черепаху бисса, она рассмеялась. «Пластик – это чудо-продукт, понимаете? Я хочу сказать, что достижения в области технологий способствуют развитию. Без пластика это было бы невозможно. Я говорю откровенно и не хочу лгать. Я не настолько категорична в данном вопросе»[262].

6. Настоящие убийцы

В сентябре 2019 года мы с Хелен отправились в отпуск на Южный остров Новой Зеландии. Нам бы не хватило времени, чтобы увидеть и светлячков, и редких пингвинов, поэтому мы остановили свой выбор на последних.

Прежде чем отправиться в центр для посетителей, мы остановились пообедать в закусочной, которую рекомендовал путеводитель. В меню была рыба с жареным картофелем. Американцы не умеют готовить это блюдо, и оно мне никогда не нравилось, пока я не попробовал его в Британии несколькими годами ранее. «Держу пари, рыба с жареной картошкой здесь хороша», – сказал я, выжидательно глядя в лицо Хелен. Она кивнула, и мы сделали заказ.

Рыба, голубая треска, идеально обжаренная в легком кляре, оказалась восхитительна на вкус. Я с большим аппетитом проглотил свое блюдо, а Хелен пообедала тушеной рыбой. Через час мы были на Пингвин-Плейс, частной ферме, защищающей места гнездования желтоглазых пингвинов. Владелец фермы соорудил длинные траншеи с зелеными жалюзи, чтобы туристы могли наблюдать за пингвинами, не пугая их. Траншеи глубиной примерно 1,5 метра тянулись на километр по склону холма неподалеку от дикого побережья.

Я ничего не читал о пингвинах заранее, потому что был в отпуске и просто хотел насладиться пейзажем. Но перед экскурсией гид объяснил нам, что этот вид находится на грани исчезновения. Диаграмма, наклеенная на стене за спиной нашего гида, показывала популяцию желтоглазых пингвинов острова: она колебалась между тремя и четырьмя сотнями. Когда он заговорил о причинах бедственного положения пингвинов, над группой туристов повисла тишина, а меня начал охватывать ужас. Причин было несколько. Пингвинами питались внедрившиеся агрессивные виды, включая горностая, разновидность ласки, а также собаки и кошки. Но самая большая угроза в последнее время, по его словам, заключалась в том, что пингвины имели недостаточный вес. Им не хватало еды.

О нет, подумал я. Нет, нет и нет. Я знал, к чему он клонит. Большая проблема, о которой говорит наш гид, это наверняка чрезмерный рыбный промысел в районе, где кормятся пингвины. Люди попросту выловили всю рыбу, не оставив ничего пингвинам. А какую рыбу предпочитают пингвины? Ответ родился в моей голове прежде, чем его успел озвучить гид: голубая треска. Какой ужас, подумал я. Мы только что съели обед несчастных пингвинов.

Пингвин-Плейс начал брать пингвинов в неволю с единственной целью – откормить.

– Они могут оставаться здесь не более 3 месяцев, – сказал наш гид, – потому что, если останутся дольше, заболеют и умрут.

– Что именно с ними происходит? – спросил я.

Гид ответил, что животные испытывают сильный стресс, находясь рядом с людьми, и этот стресс, по-видимому, активирует заболевания, возбудители которых уже находятся в их организме. Красный список Международного союза охраны природы (МСОП) классифицирует желтоглазого пингвина как вид, находящегося под угрозой исчезновения. Популяция вида неуклонно сокращается. По оценкам МСОП, в дикой природе обитает в общей сложности от 2528 до 3480 птиц.

Другой серьезной угрозой для пингвинов является отсутствие среды обитания, ведь бо́льшая часть территории, на которой они гнездятся, захвачена ранчо и фермами. Также сокращению их числа способствуют инвазивные хищники и рыбаки. «Популяция желтоглазых пингвинов демонстрирует экстремальные колебания, – отмечает МСОП, – и стремительное сокращение на протяжении последних трех поколений (21 год) в результате постоянных угроз, таких как инвазивные хищники и рыбный промысел». То есть когда рыбаки случайно убивают пингвинов[263]. Из-за изменения климата вода в океанах становится теплее, загоняя рыбу на глубину. Пингвинам приходится погружаться глубже и расходовать больше энергии, что усугубляет их недоедание.

Первый желтоглазый пингвин, которого я увидел, жил в неволе. Здесь его откармливали рыбой. Гид велел нам вести себя тихо, чтобы не встревожить животное. Он отдыхал на досках во дворе: необычный, красивый, с желтыми кругами вокруг глаз, напоминающими маску. Наша группа примерно из 30 человек выглядывала из-за забора, шуршала камерами. Я в пингвинах не разбираюсь, но этот выглядел напряженным.

Мы расселись в два школьных автобуса и поехали ко входу в траншеи. Над нами – треугольный потолок, покрытый зеленым материалом и защищающий наши головы, справа и слева – земляные стены. Впечатление такое, будто входишь в подземный мир. Мы прошли около полукилометра по траншеям, и гид указал на одинокого пингвина, стоявшего примерно в 200 метрах от нас. А в 50 метрах, почти в противоположном направлении, стояла пара. Желтоглазые пингвины боятся не только людей: они боятся друг друга. Пара защищала яйцо и почти не двигалась. Пока мы наблюдали за ними, гид объяснил, что здесь каждая птица отмечена и у каждой есть кличка. На стенах внутри траншеи ученые разместили ламинированные листы с описанием каждой птицы и фотографиями, позволяющими их идентифицировать.

С учетом того, что вид находится под угрозой вымирания, Пингвин-Плейс внимательно следит за репродуктивным успехом своих обитателей. Таш, 15-летняя самка, успешно вырастила семерых птенцов. Джим, 25-летний самец, вырастил двадцать одного. А вот Тош, который на фотографии понуро смотрит вниз, не вырастил ни одного птенца, хотя ему уже шестнадцать. Гид признался, что среди пингвинов имеется пара геев. Ученый дал им яйцо, из которого успешно вылупился пингвиненок, и они вырастили его, как родного.

Затем мы отправились в местный информационный центр, чтобы посмотреть видео и ознакомиться с экспонатами. На стене висело изображение разлагающегося тела мертвой морской птицы, альбатроса, желудок которого был забит пластиковым мусором. Но из видеоролика мы узнали, что основными причинами смерти альбатросов являются рыбацкие лодки и агрессивные хищники, а не пластик. Видеоролик не врал. В 1970-х и 1980-х годах рыбаки использовали длинные лески с тысячами крючков с наживкой. Альбатросы съедали наживку, попадались на крючок и погибали. Кролики, коровы, свиньи и кошки также негативно повлияли на популяцию крупных морских птиц. Ученые полагают, что кошки и свиньи стали причиной локального исчезновения южного королевского альбатроса на Острове Окленд, а в данный момент препятствуют возвращению вида[264].

Что касается изменения климата, то, по словам ученых, если бы это было единственной угрозой для вида, то с пингвинами, скорее всего, все было бы в порядке, ведь по крайней мере один вид альбатросов чувствует себя комфортнее в более теплой воде. «В отличие от изменения климата, этими факторами можно управлять на региональном уровне», – отмечает один из ученых, занимающийся пингвинами[265]. В 2017 году ученые опубликовали результаты исследования, которые указывают на то, что «незаконный вылов рыбы гораздо сильнее, нежели климат, способствует сокращению популяции [чернобровых] альбатросов». Ученые обнаружили, что повышение температуры воды на поверхности моря «способствует успешному размножению»[266] альбатросов, чего нельзя сказать о морских черепахах.

Изучение черепах у южного побережья Бразилии позволило установить, что в результате рыбной ловли их погибло столько же, сколько и от пластиковых отходов[267]. «У нас огромные потери морских черепах в результате коммерческого рыболовства и браконьерства, – говорит Фиггенер[268]. – За 10 лет чуть более полумиллиона оливковых черепах погибло в рыболовных сетях, и это только в экономической зоне, а о том, что происходит в международных водах, нам ничего не известно. Вероятно, миллионы черепах ежегодно погибают на рыбных промыслах».

Среда обитания оливковых черепах, отмечает МСОП, сокращается из-за развития прибрежных районов, прудов для рыбоводства и стресса, вызванного ростом численности населения[269]. Таким образом, уделяя пристальное внимание пластику и изменению климата, СМИ и общественность рискуют отвлечь нас от других не менее (а возможно, и более) важных опасностей морской жизни, с которыми нам справиться легче, чем с изменением климата или пластиковыми отходами.

Например, чрезмерный рыбный промысел, по данным МГЭИК, «является одним из наиболее важных не климатических факторов, влияющих на устойчивость рыболовства»[270]. Количество рыбы и рыбной продукции, потребляемой человеком, возросло с 11 % в 1976 году до 27 % в 2016 году и, по прогнозам, увеличится еще на 20 % к 2030 году. По данным FAO, «начиная с 1961 года, среднегодовой рост потребления рыбы (3,2 %) опередил прирост населения (1,6 %) и превысил потребление мяса всех наземных животных, вместе взятых (2,8 %)»[271]. По данным МСОП, 42 вида акул находятся под угрозой исчезновения, им угрожает непосредственно рыболовство. А хищники, такие как дельфины и акулы, размножаются медленно, их популяции не выдерживают таких крупных потерь[272].

Что касается морских черепах, то для них самой большой угрозой остается человек. «Во всем мире все еще много стран, где по-прежнему потребляют черепашье мясо, панцири, жир, – говорит Фиггенер. – Есть пляжи, где забирают буквально 100 % всех отложенных яиц, предотвращая появление нового поколения. Они также разрушают гнезда»[273].

7. Пластик – это прогресс

Сегодня Фиггенер обеспокоена тем, что соломинки отвлекают нас от корня проблемы: «Не хочу, чтобы корпорации чувствовали, что можно легко отделаться, просто отказавшись от пластиковых соломинок. ‹…› Я надеюсь, что через 5 лет нам даже не нужно будет обсуждать пластиковые соломинки, потому что слишком много альтернатив»[274]. Она добавляет, что в Германии вместо пластика часто используют стекло[275].

Но действительно ли альтернативы пластику на основе ископаемых менее вредны для окружающей среды? Уж точно не с точки зрения загрязнения воздуха. В Калифорнии запрет на пластиковые пакеты привел к использованию большего количества бумажных и других более толстых упаковок, что обусловило рост выбросов углекислого газа из-за огромного количества энергии, необходимой для их производства[276]. Известно, чтобы компенсировать это воздействие на окружающую среду, бумажные пакеты необходимо повторно использовать 43 раза[277]. А пластиковые пакеты составляют всего 0,8 % синтетических отходов в океанах[278].

Из стеклянных бутылок, возможно, приятнее пить, но для их производства и переработки требуется больше энергии. Стеклянные бутылки потребляют на 170–250 % больше энергии и выделяют на 200–400 % больше углерода, чем пластиковые бутылки, в основном за счет необходимой в производственном процессе тепловой энергии[279]. Конечно, если энергия, необходимая стеклу, добывается из источников, не производящих выбросы, это другой вопрос. «Если под энергией подразумевается ядерная или энергия из возобновляемых источников, то стеклянные бутылки оказывают меньшее воздействие на окружающую среду», – отмечает Фиггенер[280].

Что касается биопластиков, они не обязательно разлагаются быстрее, чем обычные пластмассы, изготовленные из ископаемого топлива. Некоторые биопластики, в том числе целлюлоза, так же долговечны, как и пластмассы из нефтепродуктов. Хотя биопластики разлагаются быстрее, чем ископаемый материал, они реже используются повторно, и их труднее перерабатывать[281]. Отсутствие повторного использования и инфраструктура вторичной переработки снижают ресурсоемкость биопластиков, увеличивая как их воздействие на окружающую среду, так и экономические издержки[282].

– Люди считают, раз это «био», значит, лучше, – говорит Фиггенер, – а это не совсем так. То есть это также зависит от того, откуда берется сырье. Только потому, что предмет сделан из сахарного тростника, он не обязательно является биоразлагаемым[283].

Исследование жизненного цикла биопластиков из сахарного тростника показало, что они негативнее воздействуют на здоровье дыхательных путей, способствуют образованию смога, окисления, канцерогенов и сильнее истощают озоновый слой, чем пластик из ископаемых. При разложении биопластик на основе сахара выделяет больше метана, мощного парникового газа, чем ископаемые пластмассы. В результате разложение биопластика часто загрязняет атмосферу сильнее, чем отправка обычных пластмасс на свалку[284]. И поскольку биопластик получают из выращенных культур, а не из отходов нефтяной и газовой промышленности, он оказывает большое влияние на землепользование, равно как и биотопливо – от кукурузного этанола в Соединенных Штатах до пальмового масла в Индонезии и Малайзии, – где оно уничтожило среду обитания находящегося под угрозой исчезновения орангутана, одной из человекообразных обезьян[285].

Пластик изготавливается из побочных продуктов добычи нефти и газа и, таким образом, не требует использования дополнительной земли. Напротив, переход от ископаемого пластика к биоаналогу потребует увеличения сельскохозяйственных угодий в Соединенных Штатах на 5–15 %. Для замены ископаемого пластика материалом на основе кукурузы потребуется от 12 до 18 млн гектаров кукурузы, что эквивалентно 40 % всего урожая этой культуры в США или 12 млн гектаров проса[286].

Фиггенер надеется, что в ближайшие 5 лет компании разработают более подходящие альтернативы. Заметив мой скептицизм, Фиггенер добавляет: «Темпы изменений, которые они [компании] выбрали, слишком медленные для меня и моих черепах. Наверное, я просто немного нетерпелива»[287].

8. Мотовство до добра не доведет

Притча о пластике учит тому, что мы спасаем природу, не используя ее ресурсы, переходя на искусственные заменители. Эта модель сохранения природы противоположна той, что продвигает большинство защитников окружающей среды, сосредоточившихся либо на более рациональном потреблении природных ресурсов, либо на переходе к биотопливу и биопластику. Мы должны преодолеть инстинктивное желание считать натуральные продукты лучше искусственных, если хотим спасти такие виды, как морские черепахи и слоны. Подумайте, насколько опасным оказался этот инстинкт в случае с черепахами.

Быстрый экономический рост сделал представителей среднего класса Японии богатыми по мировым и историческим меркам и усилил их стремление к предметам роскоши, включая натуральный панцирь черепахи, большую часть которого Япония поставляла из Индонезии. Конвенция о международной торговле представителями дикой флоры и фауны, находящимися под угрозой исчезновения (Convention on International Trade in Endangered Species of Wild Fauna and Flora, CITES), окончательно запретила торговлю черепахами бисса в 1977 году. Сначала Япония отказалась присоединиться к запрету и смягчилась только в 1992 году[288]. По оценкам ученых, за 150 лет торговли черепаховым панцирем на протяжении одного лишь 15-летнего периода с 1970 по 1985 год были проданы шокирующие 75 % всех черепашьих панцирей. Значительная доля этой торговли принадлежит Японии[289].

Таким образом, искусственные заменители необходимы, но недостаточны для спасения таких диких животных, как морская черепаха бисса и африканские слоны. Мы также должны найти способ приучить себя видеть, что искусственный продукт порой превосходит натуральный. Хорошая новость в том, что в какой-то степени это уже происходит. Во многих развитых странах потребители осуждают использование натуральных продуктов, например изделий из слоновой кости, меха, кораллов и черепахового панциря. Человечество хорошо подготовлено к пониманию важной, парадоксальной истины: только приняв искусственное, мы сможем спасти натуральное.

Ближе к концу разговора мы с Кристин Фиггенер поспорили по поводу ее предложения о том, чтобы крупные компании, например Coca-Cola, брали на себя ответственность за управление отходами в бедных странах, таких как Никарагуа.

– Если в стране нестабильная политическая ситуация, – спросила она меня, – то кто будет заниматься отходами?

– Очевидно, в стране должно быть функциональное правительство, – сказал я.

– Никарагуа – лучший пример, – сказала она. – Сколько раз там менялось правительство? Сколько раз менялось правительство в африканских странах? Всегда хочется возложить ответственность на правительство, [но] в бедных странах часто нет политической стабильности.

– То есть вы хотите поручить каждой отдельной компании заниматься отходами, а не создавать единую систему управления процессом? – спросил я.

– В тех странах, у которых не так много вариантов, большую часть товаров производит либо Coca-Cola, либо PepsiCo, либо Nestle. То есть максимум две или три компании. Так что им придется взять на себя за это ответственность. Первым шагом может стать совместная работа, направленная на то, чтобы обойти правительство, зачастую коррумпированое.

– Итак, мы придем и скажем: поскольку ваше правительство сильно запуталось, – начал я, – мы заставим компании…

– Вы правда верите, что государство должно платить за управление отходами, создаваемым, компаниями? – спросила она.

– Во всем мире мы делаем это [сбор отходов] одинаково, – ответил я. – Вы говорите, что для того, чтобы проблема пластиковых отходов была решена, бедные страны должны делать это иначе. Я не уверен, что понимаю почему, помимо того что вы подозреваете правительства в коррумпированности.

– Но это все еще зависит от потребителя, – сказала она. – Если задуматься, то это сущее безумие. Я имею в виду, что вы платите за мусор, производимый компаниями, и даже не можете иначе, потому что альтернативы часто нет.

– Если вы заставите Coca-Cola заплатить за это [сбор отходов], разве они не переложат расходы на потребителя, задрав цены на свою продукцию? – спросил я.

– Да! И что тогда? Люди станут потреблять меньше колы? Что в этом плохого? – возразила она.

– Вы хотите, чтобы люди пили меньше газировки? – спросил я. – А я-то думал, вы хотите, чтобы была система управления отходами.

– Ну, это сокращение другим способом, – сказала она. – Потому что, вероятно, дело не только в удобстве и неудобстве, верно?

– Я думал, мы пытаемся решить проблему пластиковых отходов, – сказал я.

– Я всегда говорила, что стремлюсь к сокращению и соответствующему управлению, – объяснила она.

– Но большая разница, с точки зрения проблемы, которая беспокоит всех нас, заключается в том, действительно ли у вас есть сбор и обработка мусора, – сказал я. – Мне кажется, что нетерпение заставило вас искать решение, которое, по вашему мнению, окажется более быстрым и простым.

– Страны Африки, Центральной Америки и Азии не так хорошо справляются с уровнем бедности, коррупции и нестабильностью правительства, – сказала Фиггенер. – Поэтому все, что работает в Европе, не всегда будет работать в этих странах[290].

Хотя мы расходились во мнениях по поводу решений, я понимал, куда клонит Фиггенер. Когда я впервые приехал в Никарагуа в конце 1980-х, то был в ужасе от разбросанного всюду мусора. Пластиковые отходы, которые я вижу, путешествуя по бедным странам, не дают мне покоя до сих пор. Для защитника природы нет ничего более угнетающего, чем прийти пешком или приплыть в место, отличающееся необыкновенными природными красотами, и обнаружить там пластиковый мусор, либо оставленный несознательными людьми, либо прибывший туда через реки и океаны.

Однако для людей, жизнь которых в бедных и развивающихся странах напоминает борьбу за выживание, есть много всего, что угнетает их гораздо больше, чем неконтролируемые отходы. В 2016 году в Дели, Индия, я посетил поселок рядом с одной из главных городских свалок. Даже в маске и защитных очках я с трудом переносил гнилостный запах. Но люди, с которыми я беседовал, по понятным причинам больше, чем о вони, беспокоились о том, чтобы собрать достаточное количество металлолома и других материалов, чтобы им было что поесть перед сном.

Грамотное обращение с отходами приходит в результате экономического развития. В начале 2020 года ведущее агентство экономического планирования Китая разработало пятилетний план по сокращению производства и использования пластика. К концу 2020 года в супермаркетах, торговых центрах и службах доставки еды в крупнейших городах Китая больше не будут использоваться пластиковые пакеты. Примечательно, что Китай пришел к этому спустя долгое время после создания системы сбора отходов и управления ими[291].

В бедных странах создание инфраструктуры для современной энергетики, канализации и управления паводковыми водами окажется приоритетнее, нежели пластиковые отходы, как это было прежде в Соединенных Штатах и Китае. Отсутствие системы сбора и удаления отходов жизнедеятельности человека через трубы, канализацию и системы очистки представляет гораздо большую угрозу здоровью человека. Отсутствие программы управления паводковыми водами представляет гораздо большую угрозу для домов, ферм и общественного здравоохранения, чем отсутствие системы утилизации отходов, как мы видели в Конго. И, как будет показано в следующей главе, отсутствие современной энергетической системы в бедных странах представляет одну из величайших угроз как для людей, так и для исчезающих видов.

1. «Мы подвергаем опасности собственное выживание»

Более 6 млн человек ежегодно посещают Американский музей естественной истории в Нью-Йорке. При входе их встречает воображаемая доисторическая встреча хищника и жертвы: огромный барозавр, защищающий своих детенышей от атакующего аллозавра.

В ротонде Теодора Рузвельта, большом вестибюле музея, посетителей поджидает и более зловещее послание на бронзовой табличке: «Пять крупных мировых событий, которые привели к вымиранию видов и нанесли ущерб биоразнообразию с момента возникновения сложной животной жизни около 535 млн лет назад». «Глобальные климатические изменения и другие причины, включая, вероятно, столкновения Земли с внеземными объектами, были причиной массового вымирания в прошлом. Мы с вами живем в самый разгар Шестого вымирания, на этот раз вызванного исключительно преобразованием человечеством экологического ландшафта»[292].

Миллион видов животных и растений находятся под угрозой исчезновения из-за людей, согласно отчету за 2019 год, подготовленному так называемой Межправительственной научно-политической платформой по биоразнообразию и экосистемным услугам (Intergovernmental Science-Policy Platform on Biodiversity and Ecosystem Services, IPBES). Скорость исчезновения видов «уже по крайней мере в десятки, а то и сотни раз выше, чем в среднем за последние 10 млн лет», – говорится в сводке IPBES[293]. Эксперты предупреждают, что Земля может потерять 40 % всех земноводных, 30 % морских млекопитающих, 25 % млекопитающих и 20 % рептилий[294]. Отчет объемом 1500 страниц был подготовлен 150 ведущими международными экспертами от имени 50 правительств. На сегодняшний день это самый полный обзор сокращения биоразнообразия в мире и угрозы, которую оно представляет для человека[295]. «Утрата видов, экосистем и генетического разнообразия уже представляет собой глобальную и поколенческую угрозу благополучию человека», – сказал председатель IPBES.

Конечными жертвами, предупреждают многие, будем мы. Элизабет Колберт, автор вышедшей в 2014 году книги «Шестое вымирание: неестественная история», пишет: «Разрушая эти системы (вырубая тропические леса, изменяя состав атмосферы, окисляя океаны), мы ставим под угрозу собственное выживание». По словам антрополога Ричарда Лики, соавтора книги 1995 года «Шестое вымирание: закономерности жизни и будущее человечества», «Homo sapiens может не просто быть причиной Шестого вымирания, но и рискует стать одной из его жертв»[296].

Утверждения о том, что темпы вымирания ускоряются и «полмиллиона наземных видов ‹…› уже обречены на вымирание», основаны на так называемой «Модели ареала видов». Биологи, специализирующиеся на охране окружающей среды, Роберт Х. Макартур и Э. О. Уилсон создали эту модель в 1967 году. Она основана на предположении, что число новых видов, мигрирующих на остров, со временем будет снижаться. Идея заключалась в том, что чем больше видов будет конкурировать за сокращающиеся ресурсы, тем меньше выживет[297]. К счастью, предположения модели оказались неверными. В 2011 году британский научный журнал Nature опубликовал статью под названием «Соотношение видов и ареалов всегда завышает темпы вымирания в результате утраты среды обитания». В статье было доказано, что для вымирания вида «требуется потеря большей среды обитания, чем считалось ранее»[298].

Во всем мире биоразнообразие островов фактически удвоилось в среднем благодаря миграции «инвазивных видов». Появление новых видов растений в сто раз превысило число вымирающих[299]. «Захватчики» не вытеснили «туземцев», как опасались Уилсон и Макартур. «За последние три столетия в Европе появилось больше новых видов растений, чем было задокументировано в качестве исчезнувших за тот же период», – отмечает британский биолог[300].

Колберт признает несостоятельность «Модели ареала видов». «Двадцать пять лет спустя теперь все согласны с тем, что цифры Уилсона не соответствуют наблюдениям», – пишет она[301]. Колберт говорит, что несостоятельности этой модели «должны, возможно, больше стыдиться научные авторы, а не ученые»[302]. Однако для нее самой это оказалось недостаточно стыдным, чтобы изменить название своей книги.

По правде говоря, никому не нужно было знать, как работает эта модель, чтобы понять, что она ошибочна. Если бы модель ареала видов была верной, то за последние 200 лет в мире должна была вымереть половина видов, отмечает ученый-эколог[303].

2. Преувеличенное вымирание

Оказывается, IPBES не является основной научной организацией, изучающей виды, исчезновение видов и биоразнообразие. Этот статус принадлежит Международному союзу охраны природы, и он утверждает, что 6 % видов находятся на грани исчезновения, 9 % – под угрозой исчезновения, а 12 % могут оказаться под угрозой исчезновения[304]. Эксперты МСОП подсчитали, что 0,8 % из 112 432 видов растений, животных и насекомых, данными о которых они располагают, вымерли с 1500 года. Этот показатель говорит о потере менее двух видов в год при ежегодном уровне вымирания в 0,001 %[305].

Огромный рост биоразнообразия за последние 100 млн лет значительно перевешивает количество видов, утраченных в результате массового вымирания в прошлом. Число рождений (а это более мощный показатель биоразнообразия, чем только количество видов) за этот период времени почти утроилось[306]. После каждого из этих последних пяти массовых вымираний биоразнообразие в летописи окаменелостей падает на 15–20 %, но за каждым вымиранием следует гораздо больший рост[307].

Некоторые говорят, что ошибочные утверждения о Шестом массовом вымирании подрывают усилия по сохранению природы. «В определенной степени они утверждают, что это способ запугать людей и заставить их действовать из страха, хотя на самом деле, если то, что мы живем в эпоху Шестого массового вымирания – правда, то в природоохранной биологии нет смысла, – отметил один ученый. – Люди, которые утверждают, что мы находимся в стадии Шестого массового вымирания, не до конца осознают, что такое массовые вымирания, и не замечают логического изъяна в своей аргументации»[308].

Оказывается, защитники природы умеют содержать небольшие популяции животных, от желтоглазых пингвинов Новой Зеландии до горных горилл в центральной Африке. Истинная проблема заключается в увеличении размера их популяций. Дело не в том, что человечеству не удалось сохранить среду обитания. К 2019 году под охраной находилась территория Земли, превышающая площадь всей Африки, что эквивалентно 15 % земной поверхности[309]. Число обозначенных охраняемых территорий в мире выросло с 9214 в 1962 году до 102 102 в 2003 году и до 244 869 в 2020-м[310]. То же самое верно и для части Конго, Уганды и Руанды, известной как рифт Альбертин. Площадь охраняемых территорий в этой рифтовой долине выросла в период с 2000 по 2016 год с 49 до 60 %[311].

Настоящая проблема заключается не в исчезновении видов, а в сокращении популяций животных и их общей среды обитания. В период с 1970 по 2010 год популяции диких млекопитающих, птиц, рыб, рептилий и земноводных сократились примерно наполовину. Наихудшие последствия были отмечены в Латинской Америке, где наблюдалось сокращение популяций диких животных на 83 %, а также в Южной и Юго-Восточной Азии, где сокращение составило 67 %[312]. Под воздействием этой реальности некоторые защитники окружающей среды заявили, что виды исчезают из-за ископаемого топлива и экономического роста. Номинированный на премию «Оскар» документальный фильм 2014 года «Вирунга» показал, что бурение нефтяных скважин в парке Вирунга может стать серьезной угрозой для горных горилл и, следовательно, для туризма горных горилл.

Однако фильм «Вирунга» ввел зрителей в заблуждение. «В районах, где обитают гориллы, никогда не шла речь о перспективах добычи нефти», – говорит приматолог Аластер Макниладж из Общества охраны дикой природы. Макниладж впервые приехал в Уганду в 1987 году, чтобы изучать бабочек. «Гориллы живут на уступе, на склоне горы, поэтому им совершенно не грозит опасность, что кто-то захочет здесь бурить или беспокоить район их обитания, – говорит он. – И никто этого не объясняет. Многие боролись с нефтяными компаниями во имя горилл, но нефтяные компании попросту не заинтересованы в этих областях».

Опасность для горилл и других диких животных заключается не в экономическом росте и ископаемых видах топлива, как я узнал во время своего визита в декабре 2014 года, а скорее, в бедности и древесном топливе. В Конго древесина и древесный уголь составляют более 90 % первичных источников энергии в жилищном секторе. «Места обитания гориллы, – отметил Калеб во время нашего телефонного разговора, – расположены неподалеку от деревень, которым нужен древесный уголь для приготовления пищи»[313].

Действительно, когда мы с Хелен прибыли в коттедж в парке Вирунга, мы издали увидели дым от нескольких костров, горевших внутри парка.

3. Древесина убивает

Никто не знает наверняка, чувствовал ли Сенквекве, 225-килограммовая горилла с серебристой спинкой, запах, слышал или видел мужчин, которые убили его и четырех самок из его стаи в июле 2008 года. Даже если бы Сенквекве что-то почувствовал, у него не было причин для беспокойства. В конце концов, он и другие члены его семьи из двенадцати горилл привыкли к запаху биологов, специалистов по охране природы, смотрителей парка и туристов. Смотрители парка Вирунга обнаружили их тела на следующий день. Они быстро сообразили, что убийцам не были нужны части тела горилл. Также преступники не искали их детенышей, чтобы продать их в иностранный зоопарк; травмированного детеныша гориллы, отставшего от остальных, нашли в джунглях, съежившегося и перепуганного. Приматы, по-видимому, были убиты представителями мафии.

И это не первое подобное убийство. Месяцем раньше смотрители парка обнаружили самку гориллы, которая была ранена; ее малыш, все еще живой, жался к ее груди. Еще одна самка гориллы пропала без вести и предположительно погибла. Всего эти люди убили семь горных горилл. Местные жители несли приматов, в том числе гигантского Сенквекве с серебристой спинкой, на домотканых носилках. Некоторые из них плакали[314].

Несколько месяцев спустя директору парка Вирунга было предъявлено обвинение в получении взяток за то, чтобы он закрывал глаза на производство древесного угля в парке. Убийства, по-видимому, стали ответными действиями угольной мафии после того, как под давлением европейских защитников природы директор парка умножил усилия по прекращению производства этого вида топлива[315].

Люди предпочитают готовить пищу на древесном угле, потому что он легче, чище горит и не заражается, как дерево, насекомыми. Древесный уголь экономит труд: вы можете поставить кастрюлю с фасолью на огонь и заняться чем-то другим. И не нужно, как в случае с дровами, постоянно раздувать пламя. Целые районы парка Вирунга были захвачены производителями угля, обеспечивая им 2 млн человек в городе Гома. Чтобы изготовить древесный уголь, нужно медленно обжаривать древесину под землей в течение трех дней. В период убийства горилл торговля древесным углем приносила 30 млн долларов в год, в то время как туризм обеспечивал всего 300 тыс. долларов. К началу 2000-х годов 25 % старовозрастных лиственных лесов в южной половине Национального парка Вирунга были потеряны из-за производства древесного угля[316]. К 2016 году объем торговли топливом вырос до 35 млн долларов в год[317].

В целом 90 % древесины, заготовленной в бассейне Конго, используется в качестве топлива. «При “обычном” сценарии, – заключили исследователи в 2013 году, – поставки древесного угля в ближайшие десятилетия могут представлять самую большую угрозу для лесов бассейна реки Конго»[318]. Калеб с этим согласен:

– Единственное место, откуда людям приходится добывать дрова, – это Национальный парк Вирунга, – сказал он мне в 2014 году. – В такой ситуации нельзя ожидать, что гориллы останутся в безопасности.

Через несколько месяцев после того, как угольная мафия убила Сенквекве, конголезское правительство назначило Эммануэля де Мероде новым директором парка Вирунга. Мероде – бельгийский приматолог, ему около 30 лет. Он получил эту работу, предложив правительству Конго план экономического развития сообществ вокруг парка, финансируемого европейскими правительствами и американским филантропом Говардом Баффеттом, сыном легендарного инвестора Уоррена Баффетта[319]. Центральной частью плана Мероде было возведение небольшой плотины гидроэлектростанции, школ и завода по производству мыла из пальмового масла. Европейский союз, Фонд Баффета и другие спонсоры внесли более 40 млн долларов в замысел Мероде в период с 2010 по 2015 год[320].

«То, что делает Эммануэль, впечатляет и достойно восхищения, – сказал Майкл Кавана, который много лет жил в Конго и писал о нем репортажи. – Плотина мощностью 4 мегаватта – это немного, но для этого мира она огромна. Эммануэль всегда будет говорить, что то, что мы делаем сейчас в Конго – собираем пальмовое масло и отправляем его в Уганду для переработки и отправки обратно, – это настоящее безумие. Если бы у Конго была электроэнергия, оно могло бы построить эти заводы и обеспечить рабочие места»[321].

Одним из преимуществ плотины было то, что она сократит экономическую необходимость правительства в бурении нефтяных скважин в парке Вирунга. «Конго управляется небольшой группой элиты, – сказал Кавана, – и если вы сможете их заинтересовать и побудить не заниматься разведкой нефти, то они этого делать не будут».

Однажды мы с Калебом посетили строящуюся плотину гидроэлектростанции возле города Матебе. Мы познакомились с 29-летним испанским инженером Даниэлем, который руководил строительством плотины. Калеба охватил мальчишеский энтузиазм:

– Как только этот проект будет реализован, – сказал Калеб, – Баффет будет подобен Иисусу.

Когда мы шли от офиса Даниэля к плотине, Калеб держал Даниеля за руку, как делают все конголезцы-мужчины, когда дружат. Я спросил Даниэля, женат ли он.

– Да, на своей работе! – засмеялся он в ответ. – Это сооружение – моя жена, любовница и дети!

Даниэль добавил, что завершит проект вовремя и в рамках бюджета. Люди, с которыми мы беседовали в парке Вирунга, знали о планах Мероде построить плотину и были рады получить электричество, которое, по их словам, они будут использовать для освещения, зарядки мобильных телефонов, глажки и электрических плит.

И все же угроза насилия оставалась постоянной, в том числе когда мы с Хелен побывали там в 2014 году. Ранее в том же году Мероде покинул здание суда в Гома и возвращался в парк Вирунга на своем Land Rover. Он был совсем один, если не считать автомат АК-47. Примерно на полпути к штаб-квартире парка Мероде завернул за угол и заметил в 200 метрах от себя боевика. «Приблизившись, я увидел, что он поднял винтовку, а в лесу притаились еще двое мужчин, – сказал Мероде репортеру. – В этот момент в машину полетели пули, и я пригнулся»[322].

Мероде был ранен, а также пострадал двигатель его машины, и она заглоха. Мероде схватил свой АК-47 и выскочил из автомобиля. Спрятавшись в кустах, он начал стрелять. После того, как потенциальные убийцы скрылись из виду, Мероде, спотыкаясь, выбрался на дорогу и стал размахивать руками, призывая помощь. Он был весь в крови, но автомобили гуманитарных агентств проносились мимо. Наконец два фермера на мотоцикле остановились, скинули свой урожай на обочину и пристегнули его сзади. «Было жутко больно, ведь меня везли на заднем сиденье мотоцикла по ухабистым конголезским дорогам», – вспоминал Мероде[323].

Фермеры отвезли его на армейский блокпост и погрузили в грузовик. Но в скором времени кончился бензин. «Мне пришлось залезть в карман и дать им 20 баксов», – сказал Мероде, который в тот момент истекал кровью[324]. Затем грузовик сломался. Его пересадили в другую армейскую машину, и наконец, он прибыл в больницу. 44-летний Мероде перенес экстренную операцию и каким-то чудом выжил.

Все это вызывает вопрос: если Мероде так много делал для людей в парке Вирунга, почему кто-то пытался его убить?

4. Сохранение колоний

В 470 году до н. э. Ганнон, путешественник и мореход из Карфагена, города на севере Африки, расположенного неподалеку от современного Туниса, принял группу горилл за людей. Местные проводники привели его на остров посреди озера у подножия гор (это место сегодня называется Сьерра-Леоне), «населенный какими-то грубыми на вид людьми, – писал Ганнон. – Самок было намного больше, чем самцов, и у них была грубая кожа. Наши переводчики назвали их гориллами».

Ганнон решил поймать нескольких в качестве образцов и бросился вместе со своими людьми в погоню.

«Мы преследовали группу, но так и не сумели поймать ни одного из самцов. Все они с легкостью вскарабкались на вершину пропасти и принялись закидывать нас камнями. Мы взяли три самки, но они так отчаянно боролись, кусали и разрывали своих захватчиков, что мы их убили, сняли с них шкуры и отнесли в Карфаген. У нас закончилась провизия, и двигаться дальше мы не могли»[325].

Соратники Ганнона, должно быть, также восхищались этими существами, потому что, когда римляне вторглись в Карфаген 300 лет спустя, шкуры все еще были выставлены напоказ.

Интерес к горным гориллам возрос среди европейских колонизаторов в XIX и XX веках. Горные гориллы Центральной Африки получили свое видовое название (Gorilla gorilla Beringei) в честь немецкого офицера Фридриха Роберта фон Беринге, который убил двух из них в 1902 году. В 1921 году шведский принц убил 14 горных горилл. Между 1922 и 1924 годами один американец убил и захватил в плен 9 обезьян. В течение следующих 25 лет охотники ежегодно убивали до двух горилл, якобы для научных исследований[326].

Переломный момент наступил, когда в 1921 году натуралист, работавший в Американском музее естественной истории, убил 5 горилл и его охватили сожаления. «Когда он лежал у подножия дерева, – писал Карл Экли, – мне потребовалось призвать на помощь весь мой научный пыл, чтобы не чувствовать себя убийцей. Это было великолепное существо с лицом доброго великана, который не причинил бы нам никакого вреда, разве что в целях самообороны или защиты своих друзей». Экли отправился в Бельгию и встретился с королем Альбертом. Так совпало, что король только что побывал в недавно открытом Йеллоустонском национальном парке в США и вдохновил Экли на защиту горилл, предоставив им свой собственный парк, назвав его Национальным парком Вирунга[327].

Охота не прекращалась: зоопарки в Европе, США и других странах хотели, чтобы гориллы выставлялись на всеобщее обозрение. Но Экли был прав насчет горилл: они готовы отдать свою жизнь, защищая детенышей и членов семьи. Только в 1948 году 60 приматов были убиты за то, что защищали 11 детенышей, которых люди собирались отдать в иностранные зоопарки.

Несмотря на то, что горных горилл убивали иностранцы, а не местные жители, европейские колонизаторы стремились изгнать местных из отведенных под парки районов. Американские защитники природы, включая основателя Sierra Club Джона Мьюра, в 1860-х и 1890-х годах успешно выступали за то, чтобы правительства выселяли коренных жителей из парков Йеллоустона и Йосемите. Король Бельгии Альберт применил ту же модель к одноименному рифту Альбертин, где проживало множество людей, а 200 тыс. лет назад родилось человечество. Рифтовая долина Альбертин потрясающе красива и разнообразна: в ней есть леса, вулканы, болота, источенные эрозией долины и горы с ледниками. Здесь обитают до 1757 видов наземных позвоночных, половина всех птиц Африки и 40 % ее млекопитающих[328]. Сегодня горных горилл можно встретить в Национальном парке вулканов Руанды, парке Вирунга в Конго и в Национальном парке Бвинди в Уганде.

Однако создание этих парков повлекло за собой выселение местных общин, что вызвало сопротивление и насилие. «Парк Вирунга был создан в колониальные времена, – отмечает Хельга Райнер, защитник природы и участник программы „Большие обезьяны“. – Земля – это ресурс, лежащий в основе конфликта, и именно европейские колонизаторы изменили систему землевладения и сделали ее запутанной»[329]. По оценкам ученых, от пяти до «десятков миллионов» людей были изгнаны из своих домов защитниками природы с момента создания Национального парка Йосемите в Калифорнии в 1864 году. Социолог из Корнеллского университета подсчитал, что европейцы обеспечили не менее 14 млн беженцев одной только Африке[330].

Изгнание людей с их земель было не случайным следствием мер по сохранению природы, а скорее, их центральным пунктом. «Перемещение людей, которые пасли скот, собирали дары леса или возделывали землю, являлось основным пунктом охраны природы в XX веке в Южной и Восточной Африке и Индии», – отмечают ученые[331].

В начале 1990-х годов правительство Уганды и защитники природы изгнали группу коренных африканских племен Тва из парка Бвинди в Уганде. По мнению защитников природы, их охота за мясом диких животных угрожала гориллам[332]. «Целые народы, такие как Тва в Уганде, – пишет Марк Дауи, автор исследования 2009 года. – Беженцы, жертвы природоохраны, превратились из независимых и самодостаточных в глубоко зависимые и нищие общины»[333]. Народы, ставшие беженцами в результате мер по охране природы, зачастую испытывают сильнейший стресс, состояние здоровья людей ухудшается. Ученые взяли образцы слюны у 8 тыс. коренных жителей Индии, которых правительство выселило из деревень, чтобы создать на их территории заповедник для львов. Исследователи обнаружили укорочение теломер – признак преждевременного старения в результате стресса. И это несмотря на то, что людям была выплачена компенсация и предоставлены новые жилища[334].

Нечто подобное произошло с племенами Тва в Уганде. Поскольку они на протяжении веков занимались сбором мяса, меда и фруктов в парке Бвинди, то не знали, как создать новую жизнь в качестве фермеров. «Следовательно, – отмечали ученые 10 лет спустя, – другие члены сообщества воспользовались бедностью Тва и принялись их эксплуатировать»[335].

Вернувшись в США из Конго, я взял интервью у Франсин Мэдден, защитника природы, которая работала над урегулированием конфликтов между человеком и дикой природой в Уганде в начале 2000-х. Я рассказал ей о том, как бабуин съел сладкий картофель Бернадетт, и о многочисленных жалобах местных жителей на набеги на урожай.

– Люди приходят в парки и просят выплатить им компенсацию за то, что животные выходят за пределы заказника, уничтожая их посевы, – говорит Мэдден, – что во многих отношениях вполне разумно. Если бы коровы вашего соседа пришли и уничтожили ваш урожай, вам бы тоже захотелось получить компенсацию. Но немногие парки могут создать управляемую систему выплат компенсаций.

Другие защитники природы соглашаются с тем, что набеги на посевы представляют собой серьезную проблему.

– В Уганде уничтожение посевов было одной из самых больших проблем, с которой сталкивались защитники природы, – отмечает Макниладж, – и самым главным источником конфликтов с общинами, наряду с доступом к ресурсам того или иного рода. Так что неудивительно, что именно об этом вам и говорили люди[336].

В 2004 году исследователи из Общества охраны дикой природы обнаружили нечто интересное: две трети опрошенных в районе парка Вирунга сообщили, что бабуины поедают их посевы раз в неделю. Значительная часть местных жителей сообщила о набегах горилл, слонов и буйволов на посевы[337]. Другой приматолог, Сара Сойер, изучала горилл в Уганде и в Камеруне, который, как и Конго, слишком беден, чтобы извлекать выгоду из экотуризма.

– Местные жители [в Камеруне] считают, что сохранение природы – это когда тебя выгоняют с твоей земли, и никаких денег ты за это не получаешь. Я привыкла, что в Камеруне и в других странах меня называют «белым человеком», а на нашем полевом участке нас называли «охранники природы», и звучало это крайне уничижительно. Это больно. «Нам здесь охрана природы не нужна», – говорили они[338]. Разговоры об охране казались там лишними, потому что местные жители считали охрану природы лишь способом отобрать у них ресурсы. Беседовать с ними о сохранении горилл – все равно что разговаривать на разных языках. Это напомнило мне о том, что я читала в аспирантуре – о сохранении природы как неоколониализме[339].

5. «Бороться с местными жителями – проигрышное дело»

Похоже, к 1990-м годам большинство защитников природы усвоили урок, что «бороться с местными жителями – проигрышное дело». НПО решительно заявили о поддержке местного населения: они работали над тем, чтобы улучшить коммуникацию с людьми, живущими рядом с охраняемыми территориями или на них. Агентства международного развития, такие как Агентство США по международному развитию (United States Agency for International Development, USAID), потратили миллионы долларов на защиту пострадавших коренных народов и других людей, живущих вблизи парков и охраняемых территорий.

В 1999 году МСОП официально признал право коренных народов на «устойчивое традиционное использование» своей земли. В 2003 году Всемирный конгресс парков принял принцип «не навреди» и пообещал предоставить финансовую компенсацию бедным и развивающимся странам, защищая природные и дикие территории, такие как Вирунга. В 2007 году ООН одобрила решительное заявление о поддержке прав коренных народов, затронутых природоохранными мероприятиями. Сегодня экологи указывают на усилия НПО по продвижению альтернатив древесному углю и успешного туризма в парки, где обитают гориллы, в качестве доказательства того, что меры по сохранению могут окупаться и снижать нагрузку на среду обитания[340].

Однако, по словам приматолога Сойер, «мало таких видов, как горная горилла, ради которых относительно богатые иностранцы готовы потратить тысячи долларов, чтобы только на них посмотреть». Сегодня в Руанде за один час наблюдения за гориллами придется выложить 1500 долларов[341]. «И даже с этими видами возможности экотуризма иссякают, когда нет инфраструктуры, гарантий безопасности и экономического развития»[342].

Эндрю Пламптр из Общества охраны дикой природы и его коллеги провели в начале 2000-х интервью с людьми, представляющими 3907 семей, живущих вокруг парков рифта Альбертин, и обнаружили, что мало кто извлекает выгоду из туризма. «Когда людей спрашивали о выгоде, которую лес приносит им лично или их общинам, туризм оценивался очень низко, – писали они. – Польза туризма воспринималась лишь для страны [в целом]»[343]. Тем временем усилия НПО по продвижению альтернатив древесному углю, например древесных гранул и специальных печей, потерпели крах. «Гранулы нигде не прижились, – говорит МакНиладж. – Я не знаю ни одного места, где они стали бы популярными»[344]. С этим соглашается и Пламптр:

– Всемирный фонд дикой природы уже давно осуществляет программу высадки деревьев для целевого использования, но она никак не повлияла на извлечение угля из парка, – говорит он. – Причина в том, что местные жители использовали плантацию для изготовления более прибыльных столбов, подпорок, применяемых в строительстве, а не для использования древесного топлива в качестве угля[345].

– Необходимость перехода на современные виды топлива – яблоко раздора, – говорит доктор Хельга Райнер из программы «Большая обезьяна». – То, что мы все еще говорим об энергосберегающих печах, разочаровывает[346].

Ситуация становится все более безнадежной. В ходе изучения жителей вокруг парка Вирунга Пламптр и его коллеги обнаружили, что половина исследуемых сообщили об отсутствии достаточного доступа к дровам[347].

Опыт работы в местах, где защитников природы не жалуют, заставил ученого Сару Сойер задаться вопросом, стоят ли того ее усилия:

– Когда я впервые попала в [природоохранную биологию], то подумала: «Нужно найти наиболее уязвимые места и защитить их. Теперь я вижу, что это дело, возможно, и не безнадежное, но во многих местах сохранение природы является последним в списке приоритетов. Нужно быть осторожным с тем, что пытаешься сохранить. Те места, где можно получить наибольшую отдачу от вложенных средств, далеко не всегда являются местами, где что-то сработает. Я думала: «Нельзя допустить исчезновение видов с Земли», но тут следует другой вопрос: «Стоит ли спасать этот вид ценой социальных, политических и экономических издержек со стороны человека?». Или лучше сказать: «Будем надеяться, что этот вид выживет, но сейчас у нас другие приоритеты»[348]?

Пламптр опасается, что передача управления парком Вирунга иностранцам ослабит местную поддержку.

– Проблема в том, что, когда все видят, как сюда приходят посторонние и начинают всем распоряжаться, парк начинают рассматривать как площадку для экспатов. И поэтому, когда приходят угрозы, они получают мало поддержки.

Сам Мероде, директор национального парка Вирунга, – бельгийский принц, женившийся на представительнице знати, семья которой занимается охраной природы. Его жена Луиза – дочь Ричарда Лики, который предупреждал о Шестом вымирании, и внучка приматолога Луи Лики, который раскрыл эволюционное происхождение человечества в Альбертинской долине[349].

Первой важной задачей Мероде на посту директора было расправиться с мелкими фермерами, занимающимися посадками в парке Вирунга. Напомним, что из-за отсутствия удобрений, дорог и системы орошения люди в этом районе отчаянно нуждаются в земле. «Он сократил численность смотрителей парка с 650 до 150 человек, а затем попытался развязать войну с людьми, угрожая им оружием и вытесняя с территории», – говорит Пламптр[350]. Жесткая позиция Мероде удивила природоохранное сообщество.

– Он защитил докторскую диссертацию по сохранению общин, и поэтому для нас стало настоящим шоком, что он стал выгонять людей, нацелив на них оружие, – говорит Пламптр. – Хотя ранее он работал с общинами[351].

Репрессивные методы Мероде дали обратный результат.

– После этого в парке оказалось гораздо больше людей, – сказал Пламптр. – Это была огромная ошибка. Идея состояла в том, чтобы повысить заработную плату за счет тех же средств, но они сократили число [смотрителей парка] так радикально, что те уже не могли контролировать парк[352].

Мэдден, изучавшая набеги на поля с урожаем, подчеркивает, что агрессивные природоохранные методы в прошлом приводили к тому, что местные жители убивали диких животных. «Если люди чувствуют, что их не уважают, а их потребности не признают, они будут мстить, и эта месть может оказаться непропорциональной», – говорит она. Журналисты и ученые документировали такое поведение на протяжении десятилетий[353].

Пламптр считает, что враждебность, которую разжег Мероде среди местных жителей, привела к гибели до 250 слонов.

– Мы провели перепись и обнаружили, что в парке Вирунга осталось всего 35 слонов, хотя в 2010 году их было 300, – говорит Пламптр. – Возможно, каких-то слонов перевезли в Парк королевы Елизаветы в Уганде, но мы не обнаружили в Уганде ни 240, ни 250 новых слонов, хотя внимательно все проверили по обе стороны границы[354].

– Отомстить правительству человек не может, – говорит Мэдден. – Зато может отомстить дикой природе за то, что правительство пытается ее защитить. Это символическое возмездие. Это психологическое возмездие типа «Да пошли вы!».

Я спросил Пламптра, почему Мероде выбрал такие жесткие методы в отношении местных жителей.

– Он чувствовал, что в парке живет много людей, которых там быть не должно, и знал, что одна из задач – попытаться установить контроль над парком, – сказал он. – Полагаю, он не понимал, как сильно нужна поддержка местных традиционных вождей. Они были вовлечены в незаконную деятельность, а он, вероятно, решил, если ему не придется иметь с ними дело, это сильно упростит задачу[355].

Мэдден считает, что личные черты и характеры многих ученых, занимающихся природоохранной деятельностью, подрывают их отношения с местными жителями. Такие ученые, как правило, «крайне интровертны и аналитичны», говорит она. «Они хотят самостоятельно принимать важные решения, объединяясь с людьми, которые мыслят так же, как они, а затем передавать их местным жителям, которые воспринимают это как навязывание. Это не значит, что они нарочно действуют как засранцы. Они хотят все сделать правильно. Просто у людей разные ценности, их решения кажутся неуважительными, и народ взрывается».

В период с 2015 по 2019 год участились случаи захвата урожая животными парка Вирунга. В конце 2019 года местный фермер сказал Калебу: «Парк должен защитить наши фермы, построив электрическое ограждение, чтобы животные не нападали на наши посевы».

– Парк должен взять на себя ответственность за то, чтобы держать животных подальше от местных ферм, – соглашается Мэдден. – Когда я была там, то наблюдала повсеместное восстание против набегов на урожай. Горилл убивали и отправляли в Конго на барбекю. Люди получали травмы, у некоторых была вырвана половина бедра. Это было на грани анархии.

Камерун также служит Конго предупреждением о том, что все может стать еще хуже, чем было, считает приматолог Сара Сойер.

– Когда я прибыла в заповедник [в Камеруне], там говорили о том, что ему требуется дополнительная защита, – говорит она. – Когда я уезжала, там шла речь о лицензии на лесозаготовки.

Любой, кто знаком с такими книгами, как «Шестое вымирание», такими документами, как отчет платформы IPBES 2019 года, и такими фильмами, как «Вирунга», наряду с разросшейся вокруг них рекламой могут вполне справедливо прийти к выводу, что для защиты дикой природы требуются ограничения экономического роста, строгое соблюдение границ парков и борьба с нефтедобывающими компаниями. Хуже того, эти источники могут создать у аудитории развитых стран впечатление, что африканские парки дикой природы лучше всего управляются европейцами.

– Когда парком Вирунга управляли конголезцы, – говорит Пламптр, – там было больше крупных млекопитающих, меньше политических проблем и меньше случайных посетителей, хотя и близко не было таких средств, какие есть сейчас. Сегодня здесь есть вся инфраструктура, но численность млекопитающих резко сократилась, и в парке много возделываемых земель, которых не было 5–6 лет назад.

6. 360-килограммовая горилла

В 2018 году парк Вирунга закрылся после того, как вооруженная группа убила 25-летнего смотрителя парка и похитила троих человек, двое из которых оказались британскими туристами. Через два дня похитители освободили туристов и их конголезского водителя. Жертвой была одна из 26 женщин-смотрителей, работавших в то время в парке[356]. После закрытия на 8 месяцев парк Вирунга снова открыл свои двери для туристов в начале 2019 года, но уже через несколько недель местная вооруженная группа убила еще одного смотрителя[357].

Что касается Бернадетт, то к ней пришли вооруженные люди с явным намерением похитить или убить ее мужа, и они были вынуждены бежать. Я узнал об этом после того, как в конце 2019 года нанял Калеба для последующего интервью с ней. Калеб принялся ее искать и, наконец, нашел. Они встретились лично, и Бернадетт рассказала, что ее муж стал мишенью по политическим мотивам.

– Мой муж – внук вождя, – объяснила она, – которого бандиты увели в буш и убили.

Его сын захватил власть, но бандиты убили и его. Брат старшего убитого вождя занял его место, но агрессоры расправились и с ним. Следующий в очереди наследования бежал в Гома. Именно тогда бандиты пришли за мужем Бернадетт[358].

Мы проснулись от того, что кто-то пытался проникнуть внутрь. Мой муж испугался, а я еще крепко спала. Он осторожно встал и пошел в комнату дочери. Я проснулась и окликнула его: «Папа Джексон! Папа Джексон!» Никто не ответил. Мне стало страшно. Затем я услышала, как они пытаются открыть дверь, и сказала себе: «Вот еще одна женщина, которая умерла вместо своего мужа, когда за ним охотились. Сейчас меня убьют выстрелом в голову». Я медленно встала и взяла своего ребенка, она заплакала. Бандиты слышали, как я передвигаюсь в спальне дочери. Вдруг я обнаружила, что там стоит мой муж. Я встала рядом с ним. Не знаю почему, но бог надоумил его взять телефон, чтобы проверить, который час. Услышав телефонный звонок, они испугались и вышли за дверь.

Они вышли из парадной двери и пошли за дом, и мы услышали, как они зовут друг друга. Мы сидели тихо, не кричали. Так просидели всю ночь до утра, боясь пошевелиться. Три дня спустя проснулись оттого, что эти парни снова пытались взломать дверь. Мы встали и ушли в спальню дочери, потому что боялись, что они начнут стрелять. Муж достал телефон и сделал вид, что с кем-то разговаривает, и тогда мы услышали, как они ушли.

На следующий день свекровь Бернадетт убедила их бежать.

– Муж сказал: «Нет. Мой отец умер! Как я оставлю тебя одну? С кем я тебя оставлю?» Его мать ответила: «Мы уже соскребли достаточно мозгов твоих братьев. Хватит. Просто уходи. Бог обо мне позаботится».

Бернадетт оставила своих семерых детей у свекрови, и они с мужем и тремя детьми отправились работать на чужие фермы. Когда Калеб брал у нее интервью, Бернадетт выглядела подавленной.

– Чтобы здесь выжить, приходится на кого-то работать, – сказала она Калебу. – Чтобы было, что есть, нужно очищать и возделывать землю. Это сплошные страдания, а не жизнь.

Когда я спросил Калеба, что случилось бы с Бернадетт, если бы ее похитили, Калеб ответил:

– Когда они похищают женщин, их насилуют. Мужчин избивают. Они звонят родственникам и включают громкую связь, чтобы вся ваша семья слышала, как вас пытают.

Но как такие бедные люди смогут заплатить выкуп? Он сказал, что это делается за счет продажи их земли и заимствования у родственников.

7. Почему Конго нуждается в ископаемом топливе

В конечном итоге, чтобы люди перестали использовать древесину и древесный уголь в качестве топлива, им потребуется доступ к сжиженному газу, который производится из нефти, и дешевой электроэнергии. Исследователи из Индии доказали, что субсидирование сельских жителей гималайских деревень сжиженным газом привело к сокращению вырубки лесов и позволило восстановить лесную экосистему[359]. Некоторые защитники природы, в том числе Макниладж из Общества охраны дикой природы, считают неизбежным, что в один прекрасный день конголезское правительство начнет бурение нефтяных скважин в национальном парке Вирунга и что результаты могут оказаться положительными.

– На мой взгляд, шансы, что они оставят нефть под землей на неопределенный срок, довольно мизерны. Цены на нефть сильно упали, и, возможно, именно поэтому они продвигаются не так быстро, как в Уганде. По оценкам, там от 2 до 3 млрд баррелей; не все из них можно будет восстановить. Но добыча там может быть от 30 до 60 тыс. и даже до 250 тыс. баррелей в день. Это способно оказать колоссальное влияние на региональные потребности в топливе[360].

Коллега Макниладжа Пламптр соглашается:

– Если бы у них была гидроэнергетика и нефть и если бы можно было экологически чистым способом вырабатывать электроэнергию и газ вместо древесного угля, это было бы очень хорошо для окружающей среды.

Макниладж признает, что его точка зрения считается спорной среди защитников природы.

– Существует две концепции, две точки зрения, – говорит он. – Одна из них заключается в том, что это незаконно. Это объект Всемирного наследия. В идеальном мире мы делаем все возможное, чтобы этому воспрепятствовать, и это правильно[361]. Другая точка зрения (и лично я придерживаюсь именно ее) заключается в том, что, если это все равно произойдет, будет лучше, чтобы British Petroleum или наиболее ответственная нефтяная компания выполняли свою работу наилучшим образом с минимальным воздействием и максимальной выгодой для местного населения, прозрачно и все такое[362]. Если вам удалось отпугнуть Soco (лондонскую нефтяную компанию, которая пыталась пробурить скважину в парке Вирунга), означает ли это, что все пойдет по наихудшему сценарию и у вас будет, например, компания из Азии? Менее ответственная организация станет вывозить нефть, и ей будет наплевать, что об этом думает мир? По-моему, часто мы получаем кого-то хуже, кого меньше заботит опасность[363].

Макниладж помог французской нефтяной компании TotalEnergies SE вести устойчивую добычу нефти в крупном национальном парке Мерчисон-Фоллс в Уганде, к северо-востоку от парка Вирунга в Альбертинском рифте. «Я всегда исходил из того, что хочу создать возможности для стран, в которых работаю, чтобы они могли сами выполнять эту работу и осознавали ее важность, – сказал он. – Это принципиально верный подход»[364]. Мотивация Макниладжа в работе с нефтяными компаниями основана на сочетании реализма и гуманизма.

– Я понял, что мы гораздо сильнее погрязли в кризисе, чем предполагалось. Нефтяная промышленность обладает потенциалом, и масштаба доходов более чем хватает на содержание парка. Потенциально они могут приносить большой доход, если задействованные нефтяные компании будут стремиться защищать районы, которые разрабатывают. Если они сделают все правильно, это может принести пользу для рекламы, или вред, если они где-то устроят беспорядок[365].

Бурение нефтяных скважин проходит на удивление спокойно.

– Уровень тревоги легко определить, – сказал Макниладж. – Животные стараются уходить подальше от тех мест, где производятся какие-либо операции. Но это не сильно нарушает жизнь парка в целом, если компания принимает меры предосторожности, стараясь свести свое вмешательство к минимуму. И им это удалось. Воздействие, которое оказывалось на животных, было временным[366].

Тем не менее Макниладж признает, что это было нелегко:

– Было реально трудно заставить компании делать то, что они должны. Работать с Total было неприятно, поскольку это огромная бюрократия.

Я спросил Макниладжа, как этот опыт изменил его с тех пор, как он впервые прибыл в Конго более четверти века назад изучать бабочек.

– Не думаю, что я стал принципиально другим человеком, – сказал он, – просто теперь я гораздо менее наивен.

8. Сила для прогресса

Что касается плотины Вирунга, построенной Мероде на деньги Говарда Баффетта и ЕС, большинство экспертов считают, что ее нелегко расширить.

– Этот проект не может быть скопирован по всей стране, – говорит Кавана, репортер. – У вас есть богатый спонсор, вкладывающий деньги. У вас сложилась особенная ситуация из-за горилл и парка, а также из-за Эммануэля. Вирунга – это практически вотчина ICCN, которой управляет Эммануэль. Они могут обойти то, что обычной компании не обойти[367].

В конечном счете плотина обеспечит электричеством 20 тыс. человек, но это капля в море, если учесть, что только в Гома проживает 2 млн граждан[368]. А высокая стоимость электроэнергии, выработанная на плотине парка Вирунга, приведет к тому, что только относительно состоятельные люди смогут себе это позволить. Первоначальная стоимость подключения к сети в размере 292 долларов США для большинства является неподъемной суммой[369]. Напомним, что средний годовой доход населения составляет 561,79 доллара.

– Это помогает людям открывать фабрики, гаражи и шлифовальные станки, но люди из низшего класса не могут себе этого позволить, – признался Калебу один из жителей. – Поэтому эксплуатация парка в качестве источника древесного угля не прекратится. Древесный уголь по-прежнему тащат из парка. Цель программы заключалась в прекращении вырубки деревьев в парке, чтобы их больше не использовали для получения древесного угля. Но сейчас электричество стоит очень дорого. Пока это так, люди будут продолжать добывать древесный уголь из деревьев в парке.

Эксперты сходятся во мнении, что для Конго самый простой и дешевый способ производить большие объемы дешевой электроэнергии – это давно запланированное возведение дамбы «Гранд Инга» на реке Конго. «У Инги потенциал в 100 тыс. мегаватт, – говорит Кавана, – этой энергии хватит на всю Африку». Инга будет в пятьдесят раз больше плотины Гувера, которая обслуживает 8 млн человек в Калифорнии, Аризоне и Неваде[370]. Но для того, чтобы дешевая электроэнергия и сжиженный газ самоокупались, а не зависели от благотворительных пожертвований европейских правительств и американских филантропов, Конго требуются безопасность, мир и индустриализация такого рода, какие в прошлом вывели из нищеты целый ряд стран.

1. Война с модой

Осенью 2019 года, во время Недели моды в Лондоне, сотни активистов «Восстания против вымирания» протестовали против влияния модной индустрии на климат. Некоторые залили себя фальшивой кровью и разлеглись на улице. Перед показом мод от Виктории Бекхэм они подняли таблички с надписями: «Мода=экоцид» и «Бизнес убивает жизнь на Земле»[371]. Представитель экоактивистов сказал: «Как раса, мы – в буквальном смысле – стоим в шаге от конца света»[372]. Около двухсот протестующих устроили фальшивые похороны с гигантским гробом и марширующим оркестром. Они спустились по улице Стрэнд в центре Лондона и перекрыли движение. Они скандировали речевки и раздавали брошюры, указывавшие на то, что модная индустрия отвечает за 10 % всех выбросов углекислого газа[373].

Более полудюжины активистов, одетых в кроваво-красные платья и с белой краской на лице, протестовали перед розничным магазином H&M в Лондоне, торгующим недорогой, «быстрой модой»[374]. Сообщение на странице «Восстания против вымирания» в Facebook гласило: «Модная индустрия по-прежнему придерживается архаичной системы сезонной моды, что усиливает необходимость постоянно создавать новую одежду из новых материалов»[375]. На сайте «Восстания против вымирания» написано: «В глобальном масштабе мы производим до 100 млрд предметов одежды в год, нанося страшный урон планете и людям, которые эту одежду производят. Но хуже всего то, что новые отчеты предсказывают: к 2030 году производство одежды и обуви вырастет на 81 %, что создаст беспрецедентную нагрузку на и без того опустошенные ресурсы планеты».

Протесты, похоже, не прошли даром. Недавнее исследование показало, что более 33 % клиентов перешли на бренды, которые считают более рациональными, и 75 % указали, что экологическая рациональность важна для них при покупке одежды[376]. Кто-то утверждает, что индустрия моды и другие отрасли потребительских товаров нерациональны по своей сути, поскольку ориентированы на рост потребления. «Прекращение потребления людьми – действительно единственный способ оказать какое-либо влияние на данный момент, и многим людям трудно принять это послание», – заявил активист «Восстания против вымирания». «Как инструмент коммуникации мода очень влиятельна, – добавил другой протестующий. – Мы все должны носить одежду, в этом и есть сила»[377].

Защитники окружающей среды нацелили свой удар на широкий спектр потребительских товаров, а не только на обувь и одежду. В 2011 году активисты «Гринпис» протестовали против производителя кукол Барби, американской компании Mattel в Калифорнии. В своем заявлении экоактивисты сообщили газете The Washington Post и другим журналистам, что принялись за Mattel потому, что данный производитель игрушек использует материалы индонезийской целлюлозно-бумажной компании Asia Pulp & Paper, которая, по словам «Гринпис», закупает целлюлозу из древесины, имеющей происхождение из тропических лесов Индонезии[378].

Во время акции протеста активистка «Гринпис», одетая как Барби, управляла розовым бульдозером. «Как вы думаете, мне разрешат припарковаться в торговом центре?» – спросила она у зевак. Активистка забралась на крышу штаб-квартиры Mattel в Эль-Сегундо, Калифорния, и развернула баннер с унылым лицом куклы Кена и подписью: «Барби, все кончено. Я не встречаюсь с девушками, которые занимаются вырубкой лесов»[379].

Но Mattel вряд ли является главным злодеем, уничтожающим леса. По сравнению с ежедневными газетами, Mattel потребляет минимальное количество бумаги. Причина, по которой «Гринпис» взъелся на Mattel, кроется не в том, что эта компания использует много бумаги, а в том, что Барби – признанный бренд. Нападение на компанию по производству игрушек наверняка привлекло бы к себе внимание СМИ.

С одеждой и другими потребительскими товарами, производимыми на фабриках в бедных и развивающихся странах, все обстоит совсем не так, как заявляют представители «Восстания против вымирания» и «Гринпис». Фабрики – вовсе не главные виновники уничтожения лесов, а были и остаются двигателем их спасения.

2. Уход с фермы

В 1996 году я бросил аспирантуру в Санта-Крус, штат Калифорния, и вернулся в Сан-Франциско, чтобы участвовать в кампаниях активистов Global Exchange, Rainforest Action Network и других прогрессивных экологических организаций. В те времена росло беспокойство по поводу воздействия производства одежды и других товаров, от кукол Барби до шоколадных конфет, на рабочую силу и окружающую среду. Поэтому мы решили запустить то, что назвали «корпоративной кампанией» против одной из крупнейших и наиболее прибыльных транснациональных компаний в мире. За образец мы взяли бойкот Rainforest Action Network, устроенный сети питания Burger King, на который я собирал деньги в старшей школе. Наша стратегия состояла в том, чтобы нацелиться на крупный, хорошо узнаваемый бренд. Недолго думая, мы выбрали Nike.

В то время компания Nike только начала продвигать свою обувь, связывая ее с расширением прав и возможностей женщин через спорт. Мы с коллегами из Global Exchange решили сосредоточиться на правах женщин. Global Exchange пригласила рабочего фабрики Nike из Индонезии совершить поездку по Соединенным Штатам и публично рассказать о работе на фабриках швейной компании, что вызвало широкую огласку по всей стране. Мы подготовили открытое письмо Филу Найту, основателю и тогдашнему председателю Nike. Разослали послание лидерам феминистических движений и предоставили копию в The New York Times. В письме мы попросили Nike разрешить местным независимым наблюдателям проинспектировать их фабрики в Азии и повысить заработную плату рабочим. Например, фабричные рабочие этой компании во Вьетнаме в то время зарабатывали всего 1,60 доллара в день.

Осенью 1997 года газета опубликовала статью с заголовком «Nike поддерживает женщин в своей рекламе, но не на своих фабриках, как считают некоторые организации». Репортер писал: «Коалиция женских групп атаковала компанию Nike, назвав ее лицемерной в связи с выпуском новых рекламных роликов с обувью для спортсменок. Что-то здесь не так, ведь компания призывает расширить права и возможности американских женщин, но при этом плохо оплачивает свою зарубежную рабочую силу, в основном женскую»[380].

Наша кампания казалась успешной. Мы создали столько негативной рекламы, что нанесли ущерб бренду Nike. Мы отправили сообщение другим корпорациям, что они будут нести ответственность за условия труда на фабриках, с которыми заключили контракт за рубежом. «Я возвращаюсь в 1997 год, и первое, связанное с этим [корпоративной социальной ответственностью] событие, которое приходит мне в голову, – бойкот Nike, оказавший большое влияние на компанию», – говорит Джеффри Хил, профессор Бизнес-школы Колумбийского университета[381].

Не все согласны с тем, что кампания против Nike прошла успешно. Некоторые, например Джефф Баллинджер, который имел дело с индонезийскими фабричными рабочими еще в 1988 году, считает, что Nike рекламировала «экологическую рациональность» как инструмент связей с общественностью, чтобы затмить продолжающуюся эксплуатацию человека. «Парадигма перемалывания аутсорсинга все еще действует на большинстве низкоквалифицированных производств», – писал Баллинджер[382]. Между тем эксперты по охране окружающей среды и активисты говорят, что компании, производящие потребительские товары, не сделали ничего существенного для улучшения своей экологической практики. «Миссия устойчивой моды с грохотом провалилась, и все мелкие и постепенные изменения оказались затоплены взрывоопасной экономикой добычи, потребления, отходами и постоянным злоупотреблением рабочей силой», – заявили активисты в 2019 году[383].

В июне 2015 года, через несколько месяцев после посещения Конго, Руанды и Уганды, я решил съездить в Индонезию и сам посмотреть, как там обстоят дела у работников фабрик. В качестве сопровождающего я нанял 24-летнюю индонезийскую журналистку по имени Сьярифа Нур Аида, которая называла себя Айпе. Она писала о проблемах с рабочей силой на фабриках и недавно раскрыла коррупцию в вооруженных силах[384].

– В прошлом году меня избили после того, как я рассказала, как военные офицеры скупили землю по низкой цене, – сказала она. – Мои родители жутко перепугались, но они никогда не настаивали на том, чтобы я бросила работу.

Айпе организовала для меня встречи с несколькими фабричными рабочими, одной из которых была 25-летняя Супарти, приехавшая сюда из маленькой прибрежной деревушки. Вначале она работала на фабрике Барби, затем – на шоколадной. Мы встречались дважды, сначала в офисе профсоюза Супарти, а потом у нее дома. На ней был ярко-розовый хиджаб, который она скрепила большой брошью.

– Каждое воскресенье мы проводили, играя в воде, но я так и не научилась плавать и никогда не погружалась в воду с головой, – сказала она. – Я жила в строгой исламской общине, где мы даже не могли пойти на общественные собрания, если там присутствовали мужчины.

Поездки на пляж случались нечасто.

– Мы редко ходили на пляж, потому что всегда было очень много работы[385].

После школы Супарти вместе со своими родителями, братьями и сестрами работала на полях.

– Наша семья была бедной по сравнению с другими домами в общине. В доме было четыре комнаты, и он был построен из бамбука. У нас не было электричества или телевизора, готовили на рисовой шелухе.

Ее семья выращивала рис и немного баклажанов, чили и стручковой фасоли. Чтобы удобрять почву, они чередовали посевы риса и сои. Супарти помогла родителям вязать шпинат в пучки и продавать на местном рынке. Одними из самых больших угроз, с которыми сталкивались Супарти и ее семья, были дикие животные, болезни и стихийные бедствия. Однажды в деревне вырвались на волю дикие собаки.

– Родители беспокоились, что они съедят наших кроликов, – объяснила женщина. – Во время эпидемии птичьего гриппа родители волновались за своих цыплят, но с ними все оказалось в порядке. Все боялись цунами и землетрясений, потому что мы жили очень близко к морю. Некоторые были так напуганы, что перенесли свои вещи в горы. Но потом извергся вулкан Мерапи. Богатые люди, перенесшие пожитки на склон горы, потеряли свое имущество. Его накрыло лавой. Мы чувствовали себя очень уязвимыми перед природой.

В конце концов Супарти потянуло в город.

– В детстве я слышала от своей тети о том, каково это – работать на фабрике, и представляла, что буду там трудиться. Мои родители этого не хотели. «Оставайся здесь, занимайся хозяйством и жди хорошего мужчину, который на тебе женится», – говорили они. Мама очень не хотела, чтобы я уезжала. Я объяснила, что буду присылать им деньги.

И вот, когда ей исполнилось 17 лет, Супарти ушла из дома[386].

3. Производственный прогресс

Когда молодежь вроде Супарти уезжает с фермы в город, им приходится еду покупать, а не выращивать ее. Вследствие этого сокращающееся число фермеров в бедных и развивающихся странах вынуждены производить еще больше продовольствия.

В Уганде у меня состоялся разговор с женщиной средних лет, которая работала в нашем эко-домике, куда мы во второй раз приехали посмотреть на горилл. Я сказал ей, что только двое из ста американцев занимаются сельским хозяйством, в то время как двое из трех угандийцев являются фермерами.

– Как же вы выращиваете достаточно еды? – спросила она.

– С помощью очень больших машин, – ответил я.

На протяжении более 250 лет сочетание производства и растущей продуктивности сельского хозяйства являлось двигателем экономического роста для стран по всему миру. Фабричные рабочие, такие как Супарти, тратят свои деньги на покупку продуктов питания, одежды, других потребительских товаров и услуг, в результате увеличивается рабочая сила, общество становится богаче и может похвастать более разнообразными сферами занятости. Сокращение числа работников, необходимых для производства продовольствия и энергии, благодаря использованию современной энергии и оборудования повышает производительность, развивает экономику и делает рабочую силу более разнообразной.

Хотя несколько богатых нефтяными месторождениями стран, таких как Саудовская Аравия, достигли очень высокого уровня жизни, никогда не занимаясь производством, почти все другие развитые страны мира, начиная с Великобритании и США, Японии и до Южной Кореи и Китая, преобразовали свою экономику с помощью заводов. Рост благосостояния за счет производства – то, что позволяет странам строить дороги, электростанции, электросети, системы борьбы с наводнениями, санитарии и управления отходами. Это и отличает богатые страны, такие как Соединенные Штаты, от бедных стран, таких как Конго.

Тем временем города затягивают человеческое население и предоставляют все бо́льшую часть сельской местности дикой природе. Города занимают чуть более половины процента свободной ото льда поверхности земли[387]. Менее половины процента земли покрыто тротуарами или зданиями[388]. По мере того, как фермеры становятся более продуктивными, луга, леса и дикая природа возвращаются и вновь берут свое. Во всем мире темпы восстановления лесов приближаются к темпам замедления процессов истребления насаждений[389].

Потребление древесины человечеством достигло своего пика и вскоре может значительно сократиться[390]. Использование земли человечеством для сельского хозяйства, вероятно, тоже приближается к своему пику, после чего начнет снижаться[391]. Это прекрасная новость для всех, кто заботится о всеобщем процветании и защите окружающей среды. Главное – производить больше еды на меньшей территории. В то время как количество земель, используемых под сельское хозяйство, увеличилось с 1961 года на 8 %, объем производимых продуктов питания вырос на небывалые 300 %[392].

Хотя территория пастбищ и пахотных земель увеличилась на 5 и 16 % соответственно с 1961 по 2017 год, максимальная площадь всех сельскохозяйственных земель приходилась на 1990-е годы и с тех пор значительно сократилась, в основном из-за уменьшения пастбищ на 4,5 % с 2000 года[393]. В период с 2000 по 2017 год производство говядины и коровьего молока увеличилось на 19 и 38 % соответственно, даже несмотря на то, что общая площадь, используемая во всем мире под пастбища, сократилась[394].

Замена сельскохозяйственных животных машинами значительно сократила площади, необходимые для производства продуктов питания. Перейдя от лошадей и мулов к комбайнам и тракторам, США урезали площадь земель, необходимых для производства кормов для животных, на территорию размером с Калифорнию. Эта экономия земли составила целую четверть от общего объема земель США, используемых под сельское хозяйство[395]. Сегодня сотни миллионов лошадей, крупного рогатого скота, волов и других животных все еще используются в качестве тягловых животных для земледелия в Азии, Африке и Латинской Америке. Отсутствие необходимости выращивать корм для этих животных могло бы освободить значительные площади земли для исчезающих видов, как это было в Европе и Северной Америке.

Технологии становятся все более доступными, и урожайность сельскохозяйственных культур будет продолжать расти, даже если температура на планете повысится. Модернизированные сельскохозяйственные методы и ресурсы позволят увеличить урожайность риса, пшеницы и кукурузы в пять раз в странах Африки к югу от Сахары, в Индии и развивающихся странах[396]. Эксперты говорят, что фермы в африканских странах к югу от Сахары могут повысить урожайность почти на 100 % к 2050 году просто за счет доступа к удобрениям, ирригации и сельскохозяйственной технике[397]. Если бы каждая страна повысила производительность своего сельского хозяйства до уровня своих самых успешных фермеров, мировые урожаи продовольствия выросли бы на 70 %[398]. Если бы каждая страна увеличивала количество урожаев в год, достигая максимума своего потенциала, урожайность продовольственных культур могла бы вырасти еще на 50 %[399].

В отношении других природоохранных мер дела движутся в правильном направлении. Уровень загрязнения воды снижается в относительном выражении на единицу продукции и в абсолютном выражении в некоторых странах. Потребление воды на единицу сельскохозяйственного производства сокращается, поскольку фермеры стали более умело использовать методы орошения. Высокоурожайное сельское хозяйство производит гораздо меньше загрязненных азотом сточных вод, чем низкопродуктивное сельское хозяйство. В то время как богатые страны производят на 70 % больше урожая, чем бедные, они используют всего на 54 % больше азота[400]. Со временем у разных стран получается все лучше использовать азотные удобрения. С начала 1960-х годов Нидерланды удвоили урожай, не увеличив количество удобрений[401].

Высокопродуктивное земледелие лучше влияет на почвы: 80 % всех деградировавших почв располагаются на территории бедных и развивающихся стран Азии, Латинской Америки и Африки. Темпы потери почвы в развивающихся странах вдвое выше, чем в развитых. Благодаря использованию удобрений богатые европейские страны и Соединенные Штаты приняли методы сохранения плодородия и нулевой обработки, предотвращающие эрозию. В Соединенных Штатах эрозия почвы снизилась на 40 % всего за 15 лет, с 1982 по 1997 год, в то время как урожайность возросла[402].

Таким образом, покупая дешевую одежду и, следовательно, повышая производительность сельского хозяйства, мы помогаем таким людям, как Супарти в Индонезии и Бернадетт в Конго, одновременно создавая условия для возвращения и защиты природной среды, включая тропические леса.

4. Великий побег

Супарти была счастлива и стремилась уехать из своей деревни в большой город.

– Я помню, как волновалась, когда ехала на автобусе одна, – рассказывает она. – Мы выехали в 5 часов дня и прибыли в 8 утра на следующий день. От волнения я поспала всего два часа. Меня встретили тетя и сестра, которые жили в 30 минутах ходьбы и работали на фабрике. Мое первое собеседование состоялось всего два часа спустя в 10 утра, и я все испортила, потому что не знала своего адреса. Я неделю прожила в доме своей тети, а затем отправилась на собеседование на фабрику Mattel.

Сотни молодых женщин начали выстраиваться в очередь в 5 утра только для того, чтобы получить билет на участие в лотерее, из которой будут отобраны кандидаты для собеседования. Супарти пришла на пару часов позже, когда билеты уже закончились, но тайком проникла на фабрику с подругой, когда охранник отвернулся.

– Часть интервью была посвящена тому, чтобы мы надели одежду и аксессуары на куклу Барби, – рассказывает она. – Нас оценивали по скорости. Будучи девочкой, я играла с поддельными куклами Барби. Кроме того, я знала, что будет такой тест, и была морально готова. Другие испытания включали в себя завязывание хвостика и надевание туфель на куклу.

Испытания начались в 10 утра, и пять часов спустя они объявили, кого берут на работу.

– Я оказалась проворнее других и получила работу, – говорит Супарти. – Я была счастлива, но не удивилась, потому что верила, что справлюсь.

Но работа, как и культура на фабрике Mattel, оказалась совсем не такой, как представляла себе Супарти.

– Физического насилия ни разу не было, но были постоянные крики, – говорит она, – а на меня никогда в жизни никто не кричал. На Яве говорят медленно и тихо, на Суматре говорят громко. Они не хотят кричать, просто так разговаривают. Я не могла это выносить. Я привыкла ложиться спать в 7 вечера, а тут работала допоздна. Однажды я уснула на линии, менеджер подошел и дернул мой стул, сказав: «Проснись!» Каждый день после работы я плакала. Мои родные сказали: «Все в порядке. Все люди разные. Имей терпение и ищи новую работу. Мы же тебе говорили», – такого я от них ни разу не слышала.

Вскоре после того, как Супарти исполнилось 18, она нашла работу на шоколадной фабрике. Вначале разливала жидкий шоколад в формы и упаковывала его. Затем ее повысили, и она стала доставлять шоколад и другие товары в другие части фабрики на тележке, и, наконец, она получила работу за столом, где печатала этикетки продуктов, пластиковую пленку и даты истечения срока годности, а также штрих-коды для розничных торговцев[403].

Во всем мире на протяжении сотен лет молодые женщины переселялись из родных мест в новые. Они переезжали в города из сельской местности не потому, что считали городскую жизнь утопией, а потому, что там предлагается гораздо больше возможностей для улучшения качества жизни. Урбанизация, индустриализация и потребление энергии всегда влияли на человека положительно. С доиндустриальных времен до наших дней продолжительность жизни увеличилась с 30 до 73 лет. Младенческая смертность снизилась с 43 до 4 %[404].

До 1800 года, отмечает Стивен Пинкер из Гарвардского университета, большинство людей жили в нищете. «Средний доход был эквивалентен таковому в беднейших странах сегодняшней Африки (около 500 долларов в год в международных долларах), – пишет он, – и почти 95 % населения мира жили в условиях, которые сегодня считаются „крайне нищенскими“ (менее 1,90 доллара в день)». Пинкер подчеркивает, что промышленная революция стала «великим избавлением» от бедности[405].

Великий Исход продолжается и сегодня. С 1981 по 2015 год численность людей, живущих в условиях крайней нищеты, резко сократилась с 44 до 10 %[406]. Наше процветание стало возможным, благодаря использованию энергии и машин, в результате чего все меньшему количеству людей приходится производить продукты питания, энергию и потребительские товары и все больше людей могут выполнять работу, которая требует применения разума и даже придает смысл и цель нашей жизни.

Переезд в город дает женщинам больше свободы в выборе партнера для брака.

– Мои родители поощряют ta’aruf, мусульманскую модель брака, – говорит Супарти. – Это когда ты рассказываешь о себе религиозному учителю или проповеднику, и он знакомит тебя с тем, кто, по его мнению, тебе подходит. Но все равно решение за тобой. Я в этом плане непокорная и хотела бы познакомиться с мужчиной до брака.

Города и фабрики несут в себе и другие положительные моменты. Темпы роста численности населения достигли пика в начале 1960-х годов наряду с ростом продолжительности жизни и снижением младенческой смертности[407]. Общая численность населения скоро достигнет пика[408]