Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба бесплатное чтение

АВТОР ПРИНОСИТ
СЕРДЕЧНУЮ БЛАГОДАРНОСТЬ
ВСЕМ, ПРИНИМАВШИМ УЧАСТИЕ
В СОЗДАНИИ ЭТОЙ КНИГИ

Исполняется 90 лет со дня убийства святой Царской семьи. Десятилетия, прошедшие со дня беспримерного злодеяния, были периодом глубочайшего кризиса русского народа, периодом обесчествования личности, семьи, целых сообществ. 60 миллионов человек уничтожены физически безбожной влаcтью, сколько же душ человеческих погублено коммунистическим режимосм, знает только Бог.

Поcле крушения cоветcкого царcтва тьмы народ начал cобирать cвои cилы и иcкать cвои корни. Этот процесс, как вcегда то бывало в руccкой иcтории, возглавила Церковь. Недавно (за рубежом в 1981-м, а в Роccии в 2000 году) Руccкая Церковь проcлавила новомучеников, поcтрадавших от богоборцев, и в сонме их – cвятых Царcтвенных страcтотерпцев. Cегодня в любом руccком храме по вcему миру икона cвятой Царcкой семьи виcит на cамом видном месте. Но при такой cоборной яcноcти почитания Царcкой семьи, вопроc о почитании их мученических останков, найденных в результате кропотливой работы подвижников правды, до сих пор не cтал общим доcтоянием церковного cознания. Cлишком разрознено роccийcкое общеcтво. Люди, которыми бесстыдно манипулировали годами и десятилетиями, не доверяют больше ни чиновникам, ни профеccионалам, расследующим убийcтво.

Процесс оcознания cвятоcти Царcкой семьи шел очень медленно. Сама раcправа c Царcкой семьей проиcходила при равнодушии и безразличии руccкого народа. Тогда царили cомнения в чеcтноcти, жертвенноcти и cвятоcти cлужения cвоему народу Царя и Царицы. И Гоcподь такое поругание не оcтавил безнаказанным.

Мучительное оcознание общенародного греха возложено на наc, но мы медлительны на покаяние, и потому cегодня всё еще не можем cобратьcя вокруг оcтанков в молитвенном единcтве.

Но искать истину мы должны. Эта книга может дать ответ на вопроc о подлиноcти оcтанков, найденных в Поросенковом логе и на Коптяковской дороге, и пролить свет на историю страшного злодеяния.

Для меня лично вcтреча прошлым летом в Пороcенковом логе c людьми, обретшими оcтанки Цеcаревича Алексия и Великой княжны Марии Николаевны, стала cветлым cобытием – Гоcподь дал руccким людям найти друг друга у cвоих cвятынь.

В наcтоящем труде cобраны повествования о таких загадочных вcтречах на терниcтой дороге поиcка истины о cвятых мощах Царcтвенных страстотерпцев.

Ихже молитвами да помилует и спасет всех нас Господь.

31 марта [ст. ст.] 2008 года,

священномученика Ипатия чудотворца,

епископа Гангрского

Рис.0 Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба

Агапит, епископ Штутгартский

Испытание историей: посмертная судьба Царственных страстотерпцев

В «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И. Даля слово «правда» определяется как «истина на деле, истина во образе, во благе; правосудие, справедливость»[1]. Нахождение правды-истины всегда подвиг, ибо требует от ищущего – самозабвения, отказа от личных пристрастий и предубеждений. Иными словами, правда требует чистоты помыслов и открытости. Любая ангажированность – политическая, идеологическая, национальная – недопустимы для того, кто хочет «постичь правду». В самом высоком значении постижение правды сродни религиозному поиску, нахождению «дороги к Храму». А дорогу, как известно, осилит идущий. Время может помогать такому поиску, а может и задерживать его. Как сказал Екклесиаст, всему свое время, и время всякой вещи под небом… время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать; время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить (Еккл. 3, 1 и 6–7).

Время потерь, «раздирания» и молчания, ознаменованное екатеринбургской трагедией 1918 года, ныне, думается, близко к завершению. Осознание страстотерпческого подвига семьи последнего русского венценосца, его приближенных и слуг стало важным шагом на многотрудном пути «к Храму». Но пройти весь этот путь невозможно без уяснения правды не только о последних месяцах жизни, но и о посмертной судьбе Царственных мучеников. Так получилось, что эта судьба многими видится в искаженном свете, влияя как на оценку прошлого русской монархии, так и на ее восприятие врагами самодержавия в нынешнем времени. Идеологические пристрастия, тщательно скрываемые под религиозной риторикой, часто служат делу церковного размежевания и национальной ненависти. Получают распространение старые нелепые мифы о «жидомасонском заговоре», в результате которого якобы и пала русская монархия, а семья императора Николая II была «ритуально убита».

В контексте таких представлений становится невозможным признать истинность мощей, в 1998 году захороненных в Екатерининском приделе собора Святых апостолов Петра и Павла в Петропавловской крепости Санкт-Петербурга. Люди, считающие себя православными, почитающие Царскую семью, не верят, что в соборе нашли вечное упокоение Император, его дети и верные слуги. История этого «непризнания» имеет свою традицию; «борцы за правду о мощах» (как они ее понимают) предстают как активная, сплоченная группа единомышленников, хотя по частным вопросам их мнения порой серьезно расходятся. Ими выпускаются книги и сборники материалов[2], которые у несведущих читателей неизбежно вызывают вопросы и сомнения: действительно ли в Петропавловской крепости похоронили останки последнего Царя и его близких?

Идеологическая направленность подобных работ исключает возможность спокойного и вдумчивого изучения преступления, совершенного июльской ночью 1918 года в доме Ипатьева, и последующей истории захоронения тел. Максимализм, явно проступающий под маской научной принципиальности и исторической объективности, заставляет таких почитателей Царской семьи повторять старые тезисы о ее «ритуальном убийстве» «еврейской большевистской кликой»[3]. Антисемитизм – характерная черта многих из тех, кто, заявляя о верности самодержавным принципам и проклиная разрушителей Российской империи, в своих исторических построениях неизменно используют конспирологические теории. Поиск врагов, деление мира на «своих» и «чужих» давно стал нормой для таких «апологетов прошлого». Эти люди скорее могут быть названы «идеологами», подгоняющими прошлое под собственное видение настоящего, чем «исследователями».

По справедливому замечанию современного богослова и православного публициста А. И. Кырлежева, всякую идеологию воодушевляет некий пафос: созидания и разрушения, воспитания и борьбы. А всякая идеология означает примат общего над частным, «идеологической структуры» – над воспринимающим субъектом, «системы представлений» – над живой и живущей личностью.

Идеология не просто безлична, она – против личности. И поэтому идеология и христианство, идеология и Церковь, идеология и Православие – несовместимы по существу[4]. Таким образом, стремление в предельно простой идеологической форме доказать собственную правоту, прежде всего остального сформулировать свое политическое credo не может рассматриваться как стремление к правде: ведь идеологически понимаемая правда есть безусловное отрицание самой себя.

Однако из сказанного вовсе не следует, что все, кто не признает подлинность «екатеринбургских останков» – как останков царских – или же разделяет сомнительные версии о «темных силах», должны подвергаться безусловному остракизму и шельмованию, так как противостоят «правде». Подобный подход был бы изначально ошибочен и, в свою очередь, с полным правом мог бы называться идеологически ангажированным. Сознательный обман и незнание – не одно и то же. Для того чтобы разобраться в вопросе о посмертной судьбе царских останков, необходимы желание, время и труд; необходимо внимательное ознакомление со всеми заявлениями по этому вопросу, прозвучавшими за последние годы, – как pro, так и contra. Необходимо спокойствие и «духовное трезвение». Без этого результат будет противоположен ожидаемому.

…Еще 26 февраля 1998 года Священный Синод Русской Православной Церкви, состоявшийся под председательством Патриарха Алексия II, принял Определение, в котором среди прочего говорилось о том, что решение Государственной Комиссии об идентификации найденных под Екатеринбургом останков как принадлежащих семье Императора Николая II вызвало серьезные сомнения и даже противостояния в Церкви и обществе. Вместе с тем, – заявляли иерархи, – есть основания считать, что обнаруженные останки принадлежат жертвам богоборческой власти. Известно, что многие из таких жертв были мучениками, исповедниками и страстотерпцами, которые ныне нашей Церковью причисляются к лику святых по мере установления их личностей, биографий и обретения соответствующих житийных материалов. Затянувшаяся процедура криминалистической экспертизы привела к тому, что «екатеринбургские останки» остаются без христианского погребения в течение недопустимо долгого времени.

В связи с этим Священный Синод высказывается в пользу безотлагательного погребения этих останков в символической могиле-памятнике. Когда будут сняты все сомнения относительно «екатеринбургских останков» и исчезнут основания для смущения и противостояния в обществе, следует вернуться к окончательному решению вопроса о месте их захоронения[5].

Светская власть, как известно, решила хоронить «екатеринбургские останки» в Петропавловском соборе в 80-ю годовщину убийства Царской семьи. Об официальном признании останков свидетельствовало прибытие на похороны Президента России Б. Н. Ельцина и многочисленных потомков Дома Романовых. В сложившихся условиях священноначалие Русской Православной Церкви решило ограничиться совершением панихиды, во время которой клирики Петербургской епархии, благословленные на участие в похоронах, произносили следующую фразу: Еще молимся о упокоении душ усопших рабов Божиих: всех в годину лютых гонений за веру Христову умученных и убиенных, ихже имена, Господи, Ты Сам веси[6].

С тех пор прошло десять лет, но окончательная точка в деле с «екатеринбургскими останками» так и не поставлена. Многие верующие, не имея четких представлений о посмертной судьбе погибших, либо не вникают в вопрос, ограничиваясь констатацией того, что «Церковь останки не признала», либо заявляют о «подлоге» и «обмане», который привел к захоронению «неизвестно кого» в Петропавловском соборе. Бороться с убежденными в своей правоте – дело бессмысленное, но те, кто хочет честно и нелицеприятно исследовать эту страницу отечественной истории, могут обратиться к работе Наталии Розановой «Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба». Это чрезвычайно живая и эмоциональная (в лучшем значении слова) книга. Автор – глубоко верующий человек, не стремящийся найти «свою» правду. Ее цель проще и возвышеннее: показать заинтересованному читателю, что «уже на сегодняшний день достаточно не только научных фактов, но и исторических доказательств для того, чтобы Церковь могла разобраться в этом вопросе с полной определенностью». Необходимо это, по ее мнению, ради исторической правды, «неведением которой попирается память святых»[7]. Таким образом, представляемая работа – одна из первых в историографии попыток всесторонне проанализировать весь комплекс источников и литературы, касающихся екатеринбургской трагедии, включая и данные медицинских экспертиз.

Работа состоит из семи глав, в которых автор скрупулезно исследует основные моменты событий, связанных с цареубийством. Первая глава вводит читателя в проблематику темы; в ней идет речь о палачах и жертвах, прежде всего о Я. М. Юровском – знаковой фигуре этой истории. Портрет Юровского – идейного палача и атеиста – представлен в свете религиозного подвига Царственных мучеников. Автор ведет рассказ, откровенно описывая антимонархические настроения, охватившие после Февраля 1917 года широкие народные массы, тем самым избегая демонизации цареубийцы. В условиях разгоравшейся гражданской войны, отношение к бывшим властителям страны могло только ухудшаться, хотя в России и оставалось множество людей, не желавших смириться с тем, что Царь и его семья терпят унижения и издевательства. Н. Л. Розанова показывает, что в самые трудные и страшные для Царской семьи дни – дни екатеринбургского заточения – и Николай II, и его близкие столкнулись с проявлениями удивительного хамства и цинизма охраны, позволявшей себе третировать узников практически по любому поводу. Воровство и пьянство были нормой поведения охраны в период руководства Домом особого назначения (домом Ипатьева) коменданта А. Д. Авдеева. Именно по этой причине Авдеев и был смещен с должности, на которую назначили Юровского. Этот факт имеет принципиальное значение вовсе не потому, что одного большевика сменил другой, а по причине спекуляций, часто появлявшихся в литературе: дескать, «сомневающегося, раскаивающегося и жалостливого» русского Авдеева сменил жестокий и уверенный еврей Юровский. Н. Л. Розанова показывает, что и как влияло на отношения охраны к семье и слугам в екатеринбургский период их заточения, как оценивали палачи своих жертв, наконец, какова была реакция народа на известие о казни последнего Царя.

Очертив проблему, Н. Л. Розанова посвятила вторую главу работы анализу следствия, которое вели предшественники известного следователя Н. А. Соколова, автора книги «Убийство Царской семьи», – А. П. Наметкин и И. А. Сергеев. О том, какова была роль И. А. Сергеева в деле расследования, большинство современных читателей знают лишь со слов пристрастного генерала М. К. Дитерихса. История расследования цареубийства позволила Н. Л. Розановой доказать, что материалы, положенные в основу работы Соколова, «были собраны только благодаря кропотливому, жертвенному и беспристрастному служению его предшественников», и прежде всего И. А. Сергеева[8].

Наиболее эмоционально сильной главой работы, видимо, можно считать третью, в которой анализируются воспоминания палачей, принимавших участие в убийстве и укрытии тел Царственных мучеников и их слуг. Автор разбирает и вопрос о подлинности известной «Записки» Юровского, которую многие сторонники «ритуального» убийства Царской семьи признают подложной (более подробный анализ «Записки» дается в шестой главе). Блестящее знание историографической традиции и источников позволяет Н. Л. Розановой воссоздать картину преступления, начало которому положили выстрелы в доме Ипатьева в ночь с 16 на 17 июля 1918 года. Находясь под впечатлением изложенных фактов, автор заявляет, что невозможно называть сделанное большевиками на старой Коптяковской дороге захоронение могилой. «Именно большевики, – пишет Н. Л. Розанова, – боялись того, что будут найдены Царские мощи и открыты для всенародного почитания, а поклонение им послужит усилению веры Христовой. Как ни горько сознавать, но преступная большевистская воля исполняется нами по сей день, и даже почитателями Царственных страстотерпцев, – останки Царя и его семьи духовно попраны по причине почти всеобщего непризнания их русским народом»[9]. Непризнание от незнания – явление нередкое. Беда только в том, что незнание относится к тем «болезням», которые трудно поддаются «лечению» и не зависят от квалификации «врачей». Надежда на понимание приходит лишь тогда, когда человек признается (разумеется, первоначально самому себе) в том, что для безапелляционных суждений о чем бы то ни было у него недостаточно знаний. Можно только верить, что чем дальше, тем таких людей будет больше и правда восторжествует…

Четвертая глава посвящена истории поисков захоронения, предпринятых в конце 1970-х годов кинодраматургом Г. Т. Рябовым и геологом А. Н. Авдониным. Материалы, в ней приводимые, интересны в силу нескольких причин. Во-первых, «одиссея» советских интеллигентов, закончившаяся удачей, в работе о посмертной судьбе «екатеринбургских останков» никак не может игнорироваться и должна быть всесторонне описана и проанализирована. И во-вторых, Н. Л. Розанова говорит о том, какое влияние на ход шедших тогда поисков оказывал министр внутренних дел СССР Н. А. Щелоков, тем самым заставляя задуматься и над вопросом о неоднозначном отношении к убийству Царской семьи в среде высшего советского руководства. Показательно, что ряд фотографий, помещенных в настоящей книге, взят из альбомов, хранившихся в домашнем архиве Н. А. Щелокова. В целом необходимо отметить наличие в книге Н. Л. Розановой исключительно качественных иллюстраций, помогающих читателю лучше ориентироваться в тексте.

Пятую и шестую главы работы можно объединить под одним названием «Исследование „екатеринбургских останков“: в борьбе за правду». Эти главы, без сомнения, можно считать наиболее важными разделами проводимого исследования, поскольку в них разбираются аргументы и ученых, доказывавших (и доказавших!) подлинность «екатеринбургских останков» как останков Царской семьи и их слуг, и противников этих ученых. Непредвзятый читатель сможет, наконец, разобраться в том, как проводились научные эксперименты, целью которых была проверка найденных под Коптяковской дорогой тел. Исходя из проведенных исследований, автор смогла заявить о том, что «гипотеза следователя Соколова об уничтожении останков Царской семьи совершенно несостоятельна, поскольку она не подтверждается ни историческими документами, ни результатами научных исследований»[10]. Как известно, мнение о полном уничтожении (сожжении) тел Царственных мучеников имеет широкое распространение в среде «ритуалистов», убежденных, что это было сделано специально, с явными антихристианскими целями.

Замечательно указание автора на то, что сопротивление, которое постоянно сопровождало исследования по идентификации царских останков, способствовало, по мнению Н. Л. Розановой, детальной проработке ответов на множество возражений критиков. И всё же в конце 1990-х годов это не привело к торжеству мнения об «истинности» найденных под Екатеринбургом останков (как останков царских). Почему же? Автор полагает, что документированные доказательства подлинности Коптяковского захоронения «и сегодня для большинства людей остаются неизвестны, поэтому, как это ни парадоксально, объявляются недостоверными». Голословно заявляется и о фальсификации решения Правительственной Комиссии, признавшей безусловную принадлежность останков Царской семье. Действительно, «всякое великое открытие требует изменения сознания и сталкивается с агрессивным недоверием и противоборством устаревших взглядов»[11].

Это противоборство приводит к тому, что мифы о царских останках популяризируются и прессой и телевидением, а официальные экспертизы интерпретируются в зависимости от того, насколько «непримиримым» борцом является идеологически ангажированный почитатель Царственных страстотерпцев. Примеры таких «непримиримых» читатель без труда найдет в шестой главе этой книги. Показывая формы и методы действия противников признания «екатеринбургских останков» как останков царских, Н. Л. Розанова вынуждена сделать жесткий вывод: «Идеология оппозиции, как можно заметить, рассчитана только на неосведомленность или невежество, поэтому ее авторы никогда не ведут открытой полемики. Они вошли в историю своими фальсификациями, устойчивой приверженностью заблуждениям и извращением результатов добросовестных исследований»[12]. Чего здесь больше – упрямства «по инерции» или злой воли, – автор судить не берется. Не могу судить об этом и я. Стоит только признать – стремление поддерживать аргументированно опровергнутую идею (или положение) может только недобросовестный ученый или «идейный борец», для которого правда менее важна, чем незыблемость собственных архаических построений.

Данное обстоятельство блестяще доказывается в заключительной, седьмой главе книги Н. Л. Розановой, посвященной разбору версии о «ритуальном убийстве» Царской семьи. Собственно, обращение к этой странной теме обусловлено не желанием автора лишний раз разобрать положения, которых придерживаются сторонники «ритуала», а желанием внимательно проанализировать действия следователя Н. А. Соколова, вплоть до сегодняшнего времени считающегося одним из самых глубоких знатоков екатеринбургской трагедии. Поэтому Н. Л. Розанова вновь обратилась к расследованию, проведенному предшественником Соколова И. А. Сергеевым, а также обратила пристальное внимание на логику генерала М. К. Дитерихса, в январе 1919 года назначенного адмиралом А. В. Колчаком общим руководителем расследования обстоятельств убийства на Урале членов Царской семьи и других представителей Дома Романовых.

В результате Н. Л. Розановой было установлено, что следователь Н. А. Соколов политически работал в духе антисемитски настроенного Дитерихса, не без участия которого утвердился и в версии о полном сожжении останков. Автор сумела доказать, что практически «с самого начала Соколов вывел следствие из пределов юридических в область историко-политическую, ставя перед собой задачу разоблачения „мирового заговора“, в результате которого погибла Царская семья»[13]. Следовательно, работа Н. А. Соколова преследовала заранее определенную цель, под нее и собирался весь комплекс материалов. И версия о сожжении, первоначально высказанная крестьянами окрестных деревень, была необходима для обоснования концепции убийства в русле ритуальной легенды. На это необходимо обратить особое внимание, так как проблема ритуала вплоть до наших дней активно обсуждается в литературе, претендующей на «научный» статус[14]. Удивительно, но сторонников «ритуального» убийства Царской семьи невозможно переубедить, опираясь на логику и знания еврейской религиозной традиции: миф давно живет самостоятельной жизнью.

Точно также самостоятельной жизнью живет миф о том, что екатеринбургское убийство организовал большевистский центр во главе с В. И. Лениным и Я. М. Свердловым. Н. Л. Розанова сумела доказать, что убийство в Екатеринбурге было акцией местных большевиков. Ее мнение не единично: современный следователь В. Н. Соловьев, занимавшийся делом о гибели Царской семьи, пришел к такому же выводу. Он полагал, что у Ленина всегда был умысел уничтожить Николая II, но летом 1918 года, по мнению Москвы, это время еще не наступило[15]. Таким образом, можно говорить о проявленном уральцами сознательном неподчинении центральным властям, что в условиях гражданской войны не могло быть сурово наказано. Озаботившись сокрытием тел, екатеринбургские большевики на долгие годы «закрыли» вопрос об останках Императора, его семьи, приближенных и слуг. Окончательно этот вопрос оказался разрешен уже в наши дни. Летом 2007 года недалеко от захоронения, впервые открытого Г. Т. Рябовым и А. Н. Авдониным, было обнаружено захоронение, в котором Юровский и его подручные погребли останки цесаревича Алексея и великой княжны Марии. То, что книга Н. Л. Розановой завершается указанием на эту находку, – симптоматично. Недостающее «звено» в деле о цареубийстве обнаружено. Работа экспертов, начатая в сентябре того же 2007 года, продолжается (хотя у специалистов практически нет сомнений в том, что найденные останки принадлежат детям последнего Императора России).

90-летие со дня мученической смерти членов Царской семьи ознаменовалось окончательной разгадкой страшной тайны, которую большевики стремились навсегда утаить от потомков. Так скрытое, предназначенное для немногих «знание» о екатеринбургском преступлении стало доступно всем, кто хочет знать правду. Книга Н. Л. Розановой, вышедшая в 2008 году, стала своеобразным подведением итогов многолетней работы целого ряда исследователей, каждый из которых, в меру сил и дарований, вносил свою лепту в благородное дело установления истины о последних днях, убийстве и захоронении Царственных страстотерпцев. Русская Православная Церковь получила возможность вновь вернуться к обсуждению вопроса о «екатеринбургских останках», разрешив его таким образом, чтобы сомнения и противостояние в среде верующих по этому вопросу навсегда остались в прошлом, ибо, как сказал Екклесиаст, хороша мудрость с наследством, и особенно для видящих солнце (Еккл. 7, 11).

Сергей Львович Фирсов,

доктор исторических наук,

профессор Санкт-Петербургского

Государственного университета

От автора

В июле 1991 года вблизи Екатеринбурга на старой Коптяковской дороге, в районе, где она пересекает местность под названием Поросенков лог, производилось вскрытие захоронения, в котором были обнаружены костные останки девяти человек с признаками насильственной смерти.

Это событие, происшедшее на рубеже двух исторических эпох в России и впоследствии ставшее известным всему миру, оказалось, однако, расцененным по-разному, и по сей день оно вызывает сложную, неоднозначную реакцию как в нашей стране, так и за рубежом.

Что в действительности предшествовало вскрытию тайного захоронения? Что за ним последовало? Каково его истинное значение? Эти и многие другие вопросы до сих пор считаются открытыми.

Без преувеличения можно сказать, что ответы на них наиболее важны для Русской Православной Церкви, причислившей несколько лет назад Государя Николая II и его семью к сонму новомучеников. Для большинства православных людей остается неясным, как относиться к останкам, упокоенным в 1998 году в Петропавловском соборе Санкт-Петербурга. Многим представляется, что всё тайное о гибели Царской семьи станет явным только когда-нибудь в будущем. А между тем уже на сегодняшний день достаточно не только естественнонаучных фактов, но и исторических доказательств для того, чтобы Церковь могла разобраться в этом вопросе с полной определенностью. И разобраться необходимо ради восстановления исторической правды, неведением которой попирается память святых.

Следователь Н. А. Соколов в своей книге «Убийство Царской Семьи» очень точно заметил: «Скорбные страницы о страданиях Царя говорят о страданиях России». Поэтому надлежит снова и снова обратиться к ним терпеливо, трезво и взвешенно, как к неотъемлемой части летописи мученичества православного русского народа в ХХ веке.

Сегодня едва ли возможно искреннее покаяние за наше прошлое, к которому мы все так или иначе причастны, без его верного осознания и извлечения из него уроков. Без достойных же плодов покаяния русского общества сомнительно не только его настоящее, но и будущее.

Глава 1

Яков (Янкель) Юровский, организатор и руководитель расстрела Царской семьи, впервые увидел будущего императора Николая II в 1891 году в городе Томске. Двадцатитрехлетний Цесаревич возвращался через Сибирь из кругосветного путешествия, которое прервалось из-за покушения на него в Японии. В то время будущему цареубийце Якову было всего тринадцать лет. Даже спустя годы он вспоминал это «первое знакомство» всё еще с чувством зависти: Все ждали и готовились к встрече наследника престола.

Я тогда уже учился часовому ремеслу. Видя все эти приготовления, они меня захватили, хотя особенной тяги видеть наследника как будто не было. Ребята готовились влезать на крыши, чтобы видеть наследника. Я думал, что если увижу, никуда не лазая, то посмотрю, а если не увижу так что же?

В назначенный день наследник Николай приехал.

Магазин, где я учился часовому делу, был на Почтамтской улице, на самой большой улице города, которая вела к губернскому дому. Таким образом я имел возможность наблюдать из окон и ворот дома, как проезжала процесия. Помню как сейчас, наследник с маленькими бакенами, красивый. Кругом много крестьян на лошадках, с мешками за плечами.

<…> Наследника в Томск, то есть последний перегон, вез один содержатель постоялого двора – еврей, который на тройке вороных и примчал наследника в город. Вызвало тогда немало разговоров, что наследник решился ехать на еврейских лошадях и еврей сам же управлял этой тройкой. Тогда же рассказывали, что наследник пробовал у этого еврея приготовленный еврейский пряник и другие кушанья.

Торжество было огромное. Все предавали огромное значение тому, что в момент проезда наследника погода стояла замечательная, что когда наследник выходил на балкон губернаторского дома, дождик только взбрызнул и уложил пыль, и день был превосходный. Везет же таким великим людям как наследник. Таково было мое первое знакомство с царствующим домом и Николаем[16].

Однажды в праздничный день, когда за семейным обедом возник разговор о царях, Яков, подросток пятнадцати-шестнадцати лет, поссорился со своим отцом. Отец был довольно строгий, – писал об этом Юровский, – и не терпел возражений со стороны детей. Он восхвалял Николая Первого, что тот, дескать дубинкой умел учить народ. Я не выдержал и вступил в спор, что ничего хорошаго в Николае не было и уж ежели было что хорошее так это в Александре Втором: крестьян освободил и не такой грубый, разсказывают, каким был Николай.

Отец не выдержал. Пустил в меня вилкой. Я ушел и целых два дня дома не был.

Вот как я познакомился с царствующим домом и с живыми и с покойниками.

Отец то думал, что он пускает в меня вилкой-то, а это наверное Первый Николай из могилы хотел было запустить: шалишь, брат: не те времена…

А потом у меня жизнь вышибла и даже желание говорить о царях: враги, кровопийцы, угнетатели...[17] Детская зависть и непокорство переросли у Якова в непримиримую ненависть. Он стал революционером и, по словам Г. П. Никулина – одного из участников цареубийства, превратился в подлинного, твердокаменного и принципиального большевика[18].

В следующий раз Юровский встретится с Николаем II уже при иных обстоятельствах. Это случится в Екатеринбурге в 1918 году, когда, как напишет он впоследствии, царь был у нас на замочке[19]. А более чем за год до их встречи произошло событие, оказавшееся предзнаменованием будущей расправы народа над своим Царем именно в этом городе.

26 апреля [1917 года] в Екатеринбурге остановился на днёвку проходящий на фронт эшелон с тысячей солдат-сибиряков. Сперва они строем с красным знаменем пошли на Верхне-Исетскую площадь. Потом стали расходиться по городу, везде сбивая магазинные вывески с гербами. В зале городской думы выдирали царские портреты из рам, заодно и портреты городских голов. Чугунный бюст Александра II выбросили на улицу, там разбили о мостовую в осколки. Служащие городской управы разбежались. На плотине солдаты никак не могли сорвать с памятников бюсты Петра I (основателя горного дела на Урале) и Екатерины I (основательницы города). Тогда пошли в мастерские, добыли инструменты. Туда же отнесли снятые бюсты и разбили их под паровым молотом. В музее Уральского общества любителей естествознания – уничтожили статуи и портреты семьи Романовых. К солдатам примкнула толпа любопытных. Сделали попытки свернуть памятник Александру II на Кафедральной площади[20], но неудачно. Тогда на монумент надели рогожу. С проходящих чиновников срывали фуражки и уничтожали кокарды. Магазины закрылись. С рынка исчезли и торговцы и покупатели. Заводы стали бросать работу. Около памятника под рогожей – до вечера шли митинги[21].

Подобное отношение солдат и рабочих к монаршей власти в то время было явлением вполне обычным. В Петрограде после Февральской революции рабочие выдвинули требование предать смерти «бывшего царя». Впервые оно прозвучало вслед за отречением Государя от престола. Министр юстиции Александр Керенский в показаниях следователю Н. А. Соколову, который с 1919 года вел расследование убийства Царской семьи, засвидетельствует: Крайне возбужденное настроение солдатских тыловых масс и рабочих Петроградского и Московского районов было крайне враждебно Николаю. Вспомните мое выступление 7 марта в пленуме Московского совета. Там раздались требования казни Его, прямо ко мне обращенные. Протестуя от имени правительства против таких требований, я сказал лично про себя, что я никогда не приму на себя роли Марата. Я говорил, что вину Николая перед Россией рассмотрит беспристрастный суд[22].

Не желая смуты в своем народе и опасаясь пролития напрасной крови, Николай II под давлением революционных настроений отказался от власти. В дневниковой записи Императора от 2 марта 1917 года можно прочесть: Нужно мое отречение. <…> …Пришли ответы от всех. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился[23]. Акт отречения Николая II был воспринят в правительственных и военных кругах как «великая внутренняя победа». Он вызвал ликование во всех слоях населения. В. П. Аничков[24] писал о всеобщем антимонархическом настроении, охватывавшем Россию: В то время огромное большинство русского народа радовалось отречению Императора от престола. По крайней мере я не встречал человека, который бы нашел в себе мужество не приветствовать этого акта[25]. Но сам Император до последних дней своей жизни сожалел об этой бесполезной жертве. Государь отрекся от Престола, – вспоминал позже учитель Царских детей С. Гиббс, – потому что думал, что так будет лучше России. А вышло хуже. Он этого не ожидал. И от этого Он страдал[26].

Лишь только Николай II отрекся от престола «во имя России», как он, именуемый теперь просто гражданином Романовым, был арестован по подозрению в предательстве Родины. В Петроградской городской думе в одном из публичных выступлений сообщалось: Бывшего императора Николая II держат изолированным, чтобы он не выдал наших государственных тайн Германии[27]. Обвинения предъявили и Александре Федоровне. Расследованием так называемого «дела измены» занимался один из отделов Чрезвычайной следственной комиссии, созданной по постановлению Временного правительства. А итоги ее деятельности были доложены непосредственно А. Ф. Керенскому. Давая в 1920 году показания следователю Н. А. Соколову, на вопрос о результатах работы комиссии он отвечал: Рабочий аппарат ее составляли судебные следователи, товарищи прокуроров и адвокаты, имевшие наибольший опыт. <…> Судебным следователем, производившим расследование о роли Николая, Александры Федоровны и Ее кружка, был Руднев. <…> Он был привлечен к работе в комиссии как талантливый и энергичный следователь, как его мне рекомендовали члены комиссии, сходившиеся, кажется, все в такой оценке. Рудневу было дано определенное задание: он должен был обследовать роль Николая II и Царицы по вопросу о наличии в Их действиях 108 ст. уголовного уложения, т. е. государственной измены. В результате работы комиссии в этом направлении мне было доложено, что в действиях Николая II и Александры Федоровны комиссия не нашла этого преступления. Об этом я тогда же докладывал и Временному правительству[28].

Судебный следователь В. М. Руднев к Царской семье сначала относился предвзято, но совершенно изменил свое мнение после ознакомления с письмами, свидетельскими показаниями, протоколами. Надо сказать, что при производстве расследования он лично для себя снимал копии со всех документов. Руднев настолько уверился в непричастности Царской четы к измене, что даже намеревался отдать эти копии для публикации, не делая к ним никаких комментариев. Рукописный документ, составленный им на основе всех собранных свидетельств, впоследствии оказался в материалах дела, которое вел Н. А. Соколов. Читая его сводку, – отметил следователь, – видишь, что даже самая постановка вопроса об «измене Царя и Царицы» у Руднева невозможна. Он не только не нашел намека на нее, но и пришел к выводам, как раз обратным…[29]

Несмотря на немецкое происхождение, Государыня, как истинно русская по образу мыслей, относилась к немцам как к своим врагам. В одном из писем Александры Федоровны есть следующие строки: Но моя Родина – Боже мой, как я ее люблю всем моим существом, и ея страдания причиняют мне настоящую физическую боль. И кто заставляет ее (Россию) страдать, кто проливает кровь?…ея собственные сыновья. Боже мой, какой это невероятный ужас. А кто враг? Жестокий немец… <…> … Хуже всего то, что он отбирает все, как во времена Царя Алексея Михайловича[30]. Брестское соглашение большевиков с немцами нанесло Царской семье тяжелейший удар. Предательский мир с Германией представлялся Государю и Государыне крушением всех надежд: он обнаруживал совершенную бесполезность отречения Николая II от власти и вызывал горечь сознания того, что немцами вырвана из рук России ее близкая победа.

Пьер Жильяр, преподаватель французского языка у Царских детей, оставил свидетельство о том, как было воспринято Николаем II Брестское соглашение: Однако, как ни старался владеть собой Государь, при всей его выдержанности, он не мог скрыть своих ужасных страданий, которым он подвергался преимущественно со времени Брестского договора. С ним произошла заметная перемена. Она отражалась на его настроении, духовных переживаниях. Я бы сказал, что этим договором Его Величество был подавлен, как тяжким горем.

В это именно время Государь несколько раз вел со мной разговоры на политические темы, чего он никогда не позволял себе ранее. Видно было, что его душа искала общения с другой душой, чтобы найти себе облегчение. <…> На Брестский договор Государь смотрел… как на измену России и союзникам. Он говорил приблизительно так: «И они смели подозревать Ее Величество в измене? Кто же на самом деле изменник?»[31].

В начале 1918 года Императрица в одном из своих писем размышляла: Бог знает, что творится. <…> Немцы у Пскова. Мир будет заключен на самых ужаснейших, позорных, гибельных для России условиях. Волосы дыбом становятся, но Бог спасет. Увидим Его справедливость. По моему, эта «заразительная болезнь» перейдет в Германию, но там будет гораздо опаснее и хуже…[32] История показала, как быстро исполнились ее слова. Через несколько месяцев после гибели Николая II и его семьи эпидемия революции вспыхнула в Германии и смела с престола императора Вильгельма, искавшего гибели русского Царя. Вильгельм отрекся от власти и покинул страну.

В другом письме Императрица писала: Тяжело, тяжело ничего не знать, что там творится. Боже, умилосердствуй и помоги, спаси. Но душа не унывает, чувствует свыше поддержку, солнце за тучами светит. <…> …Верим, Родина молодая, перенесет эту страшную болезнь и весь организм окрепнет, но если так все кончится, тогда через несколько лет будет новая война…[33] Не ошиблась Александра Федоровна и в предположении о неизбежности столкновения России с Германией: через двадцать с лишним лет началась новая война с немцами – Великая Отечественная.

В России 1917 года, опьяненной идеей «всемирного интернационала», само слово «патриотизм» вызывало презрение и злобу, в человеческих умах смешались все понятия о чести и бесчестии, измене и верности. Но разве не в испытании познается всякий человек? Императрица Александра Федоровна, не отделяя себя от страданий своего народа, выпавшие на ее долю испытания выдержала с большим достоинством[34]. Ее сердце было проникнуто удивительным чувством глубокого патриотизма и любви к своей новой Родине. Находясь в Тобольске, Императрица говорила доктору Боткину: Я лучше буду поломойкой, но я буду в России[35]. А Пьер Жильяр засвидетельствовал следующий случай, характеризующий Александру Федоровну в заключении. Однажды, узнав из газет об одном из секретных пунктов Брестского договора, предусматривавшего переселение Царской семьи в какую-либо из нейтральных стран, Государыня возмутилась: …я предпочту умереть в России, чем быть спасенной немцами. Такое отношение к германцам, – заявлял Жильяр, – по моему глубокому убеждению, не было рисовкой или притворством, так как было слишком искренним и проявлялось в тесном семейном кругу, когда не было смысла и цели быть неискренним[36].

Большинство писем Императрицы из заключения наполнено переживаниями о судьбе России: Вам всем плохо и Родине!!! Это больнее всего и сердце сжимается от боли – что в один год наделали. Господь допустил – значит так и надо, чтобы поняли и глаза открыли на обман и ложь. <…> …Ранено то, что в нас есть самаго дорогого и нежнаго – разве не так? Вот мы и должны понять, что Бог выше всего и что Он хочет через наши страдания приблизить нас к Себе[37].

Вера – вот что отличало взгляды Александры Федоровны от взглядов многих ее современников, верой дышат все письма Императрицы-узницы, говорящие о том, что ниспосланные ей страдания не только не охладили и не ожесточили ее душу, но и возвысили: Боже, как родина страдает! – писала она. – Бедная родина, измучали внутри, а немцы искалечили снаружи…[38]

Будет что-то особенное, чтобы спасти. Ведь быть под игом немцев – хуже татарскаго ига. Нет, такой несправедливости Господь не допустит и положит все в мере. Когда совсем затоптаны ногами, тогда Он Родину поды мет. Не знаю, как, но горячо этому верю. И будем непрестанно за Родину молиться. Господь Иисус Христос, помилуй меня, грешную, и спаси Россию…[39]

Когда все это кончится? Когда Богу угодно. Потерпи, родная страна, и получишь венец славы. Награда за все страданья. Бывает, чувствую близость Бога, непонятная тишина и свет сияет в душе. Солнышко светит и греет и обещает весну. Вот и весна придет и порадует и высушит слезы и кровь, пролитыя струями над бедной родиной. Боже, как я свою родину люблю со всеми ея недостатками![40]

Ничего новаго не знаю – сердце страдает, а на душе светло, чувствую близость Творца Небеснаго, Который Своих не оставляет Своей милостью[41]. Не забытой милостью Божией Августейшей семье в полной мере пришлось испытать и клевету и предательство. Их оставили почти все. Карл Ярошинский, финансировавший в период войны Царскосельский лазарет и санитарный поезд Ея Величества, вспоминал: Когда произошел переворот и Царская Семья находилась в Царском… никто тогда, даже из самых приближенных к Ней лиц, не хотел идти к Ней, кроме одного священника, который был в составе названного мною санитарного поезда[42]. Измена неотступно преследовала Романовых на всем их крестном пути. Они столкнулись с нею и накануне отъезда в Тобольск. Поведение тех, кому Государь доверял и кого желал видеть рядом с собою в ссылке, было для него неожиданностью. Подтверждением этому являются показания следствию А. Керенского: Я хорошо помню, что первое лицо, которое Он выбрал, не пожелало быть с Ним и отказалось. Я положительно это удостоверяю[43]. Отказался последовать за Царской семьей и ее духовник, протоиерей Александр Петрович Васильев[44].

Отъезд Августейшей семьи из Царского Села в Тобольск послужил очередным поводом для выражения антимонархических настроений, на сей раз со стороны железнодорожных рабочих. Тогда вышло недоразумение с паровозом, – рассказывал сопровождавший в этой поездке Царскую семью Н. А. Мундель. – Рабочие депо Варшавского вокзала, узнав, для кого требуется паровоз, не давали его. Их пришлось тогда кому-то «уговаривать». <…> Доро́гoй, – продолжал Мундель, – было такое приключение. Мы сначала меняли паровозы на больших станциях. Но на станции Званка вышел такой случай. Толпа железнодорожных рабочих, узнав, кто следует в поезде, обступила паровоз. Раздавались крики: «Николашка, кровопийца, не пустим» и т. д. Кое-как проехали, но на больших станциях уже после этого не останавливались[45].

К прибытию Царской семьи в Тобольск ремонт в губернаторском доме всё еще не был завершен. Более недели арестованные жили на пароходе, доставившем их в город. В эти дни Царственные узники еще могли совершать прогулки по Тобольску и его окрестностям. Однако вскоре данное им для этого разрешение недоброжелатели истолковали как неоправданную услужливость, проявленную к Романовым со стороны отряда Временного правительства. И в дальнейшем, как ни просили арестованные, им не дозволялось покидать огороженную территорию губернаторского дома, а прогулки по Тобольску были категорически запрещены.

Один малоизвестный эпизод из жизни Царской семьи на пароходе у тобольской пристани – посещение старинной Абалакской обители – описал позднее с неприкрытым презрением известный уральский коммунист П. М. Быков: Пользуясь неожиданной остановкой, вежливые уполномоченные Временного правительства устроили увеселительную прогулку в Абалакский монастырь, находящийся вверх по реке, немного выше Тобольска[46]. Здесь для семьи служили специальное богослужение, на котором она присутствовала, окруженная плачущими и вздыхающими богомольцами[47].

В обществе, охваченном революционным безумием, всякая снисходительность или даже простая вежливость по отношению к Романовым вызывали у многих крайнее негодование. Незадолго до падения Временного правительства Тобольская городская дума сочла необходимым выступить с опровержением того, что местное население проявляет особые симпатии к Царской семье[48]. Вероятнее всего, публичное отмежевание от заключенных было вызвано политическими соображениями. На самом же деле, по свидетельствам приближенных семьи, жители провинциального города, куда новые веяния проникали с замедлением, проявляли сердечную участливость к семье Романовых. Е. Эрсберг, служившая Царским детям, рассказывала: Население города относилось к Ним хорошо. Много разных приношений из провизии присылалось Им. Многие продукты присылал монастырь. Народ оказывал почтение Семье. Когда проходившие мимо дома видели кого-либо в окнах дома из Августейшей Семьи, кланялись и даже крестили. А раз одна старушка, проходя мимо дома, ругательски ругала солдат: «Проклятые, прохвосты», за то, что они держат под арестом Царскую Семью[49].

Посильную помощь арестованным оказывали сестры местного женского монастыря, о чем свидетельствовала няня детей А. А. Теглева: Хорошо относились монахини к Ним. Они мыли прекрасно Их белье, присылали Им кое-какие продукты, варенье[50]. Люди из других городов России, заинтересованные в спасении членов дома Романовых и желавшие помочь им материально, искали связи с Тобольском. Однако действия этих энтузиастов, как увидим позже, не могли увенчаться успехом.

В период сибирского заключения Царской семьи в стране произошел большевистский переворот. Большевики свергли Временное правительство, и узники перешли под контроль советской власти. Осенью 1918 года в посещаемую семьей Романовых городскую Благовещенскую церковь из Абалака была принесена чудотворная икона Божией Матери «Знамение»[51], ежегодное прибытие которой в Тобольск в летнее время сопровождалось большой торжественностью. Новые власти тотчас усмотрели в этом событии проявление «контрреволюции». Быков пишет об этом следующее: Понадобилось вмешательство Совета, после настойчивых предложений которого икона «ушла» обратно в монастырь[52]. Так заявляла о себе новая революционная власть, которая безжалостно вторгалась как в жизнь членов Царской семьи, так и в жизнь множества других людей необъятной России. Обосновывая насилие как «необходимость», Советы начали открытый повсеместный террор, и, предвозвещая его шествие, крупнейший большевистский вождь Троцкий провозгласил: Наша революция открывает новую эпоху крови и железа![53]

Однако в отличие от своих врагов Государыня Александра Федоровна хорошо понимала, что нет ничего нового под солнцем[54], и смотрела на всё происходившее в России как на извечную борьбу добра и зла: Вообще хаос, кошмар, – писала Императрица, – но другие страны пережили такие времена в других столетиях, и вышли. Все повторяется. Ничего новаго нет[55].

После октябрьского переворота положение арестованных изменилось, оно стало более стесненным, а отношение к ним – угрожающе враждебным. Кроме того, даже в Тобольске, где, казалось, существовала реальная возможность спастись бегством и еще оставалась надежда на помощь извне, за Царской семьей следовала измена тех, кто пользовался ее особым доверием. В их числе оказались тобольский священник Алексей Васильев[56] и зять Григория Распутина Борис Соловьев. Последнего рекомендовала Александре Федоровне А. Вырубова, подруга Императрицы, чем и было обусловлено расположение к Соловьеву Царской четы. Васильев и Соловьев действовали сообща и, как доверенные лица Романовых, получали огромные суммы от почитателей семьи на улучшение ее содержания и организацию побега. Деньги по большей части присваивались двумя «доверенными», а от Царской семьи правда о спекуляции на их спасении, видимо, так и осталась сокрытой.

Татьяна Мельник (урожденная Боткина)[57] в своих воспоминаниях писала, что из денег самое большее четвёртая часть достигала своего назначения[58]. Муж Татьяны, подпоручик К. С. Мельник, сообщал: …жизнь моя в Тобольске и возможность видеться с людьми, бывшими ранее в заключении с Их Величествами, дали мне возможность убедиться в нечестности и предательстве Васильева и Соловьева. Мне достоверно известно, что они уверили, как Их Величеств, так и присылаемых от московских и петроградских организаций лиц, в том, что отряд для спасения Царской Семьи сформирован и что нужны только деньги, но мне также достоверно известно, что никакого отряда у них не было[59].

Сын священника Алексея Васильева весной 1918 года посетил даже Патриарха и, получив его благословение на дело «спасения», привез в Тобольск деньги[60]. Святейший Патриарх Тихон не мог и представить, что обратившиеся к нему «спасители» были, по сути, волками в овечьей шкуре[61]. Единственным человеком, действительно имевшим возможность устроить тайный отъезд Августейшей семьи, был полковник Кобылинский, начальник отряда охраны, назначенный Временным правительством[62]. Он не предпринимал никаких мер для побега Романовых, но относился к ним с почтением и сочувствием. Между тем отец Алексей Васильев периодически оговаривал Кобылинского перед Царской семьей – и шансом на спасение так никто и не воспользовался. Зная все эти обстоятельства, Татьяна Мельник считала священника Васильева одним из виновников гибели Царской семьи.

Подпоручик Мельник, давая показания, сообщил о нем такие факты: Мне известно о том, что Государыня передала четырнадцать тысяч денег священнику Васильеву, который просил эти деньги, а для какой цели – неизвестно. Священник Васильев, напиваясь пьяным, рассказывал всем о том, что им организовывается увоз Царской Семьи. В Тобольске усиленно распространялись неизвестно кем слухи о том, что там существует организация в триста человек офицеров, предназначенных для увоза Царской Семьи. Слухи эти нервировали местный «совдеп» и были причиной многих телеграмм «совету народных комиссаров» о том, что дело охраны Царской Семьи в Тобольске не совсем благополучно. Я уверен, что эти слухи были одной из главных причин перевода Царской Семьи из Тобольска в Екатеринбург и исходили от Соловьева и Васильева[63].

Покидая Тобольск, Царственные страстотерпцы не знали, куда их увозят и что ожидает их в будущем. До окончания земной жизни им оставались считаные дни – самые трудные и страшные, – те, что будут пережиты в Екатеринбурге – городе, с которым к 1918 году оказались связаны и судьбы тех, кто так или иначе был причастен к решению участи России ХХ столетия.

В марте 1918 года в Екатеринбурге, во 2-й городской тюрьме находился в заключении бывший министр Временного правительства князь Г. Е. Львов. Всего лишь год назад он подписывал постановление об аресте Николая II и Александры Федоровны, а в апреле 1917 года на заседании Четырех Дум восклицал: …да не смутятся робкие сердца перед русской свободой! Свобода, я в тебе никогда не усумнюсь[64]. Вспоминал ли князь эти слова в екатеринбургской тюрьме теперь, когда Уральская областная ЧК обвиняла его самого в «контрреволюционной деятельности» против советской власти, в том числе и «в заговоре» с целью освобождения Царской семьи? Он вышел из тюрьмы в начале июня 1918 года и, едва избежав смерти, эмигрировал. Всю оставшуюся жизнь в изгнании Львов тосковал по России, окончив свои дни во Франции[65].

В Екатеринбурге постигла смерть Всероссийское Учредительное собрание – надежду русских демократов. В ноябре 1918 года стены старого епархиального училища уральской столицы приютили последнее открытое пленарное заседание членов съезда учредиловцев. После Омского переворота они, не видя ясно, откуда грядет наибольшее для России зло, вступили на путь непримиримой борьбы с адмиралом Колчаком. Текст распространяемого ими в Екатеринбурге воззвания гласил: …напрасно реакционеры и монархисты надеются на успех своих преступных замыслов. Не одни социалистические партии, но вся демократия, все честные и любящие родину граждане не допустят возврата к прошлому, к восстановлению монархии, каким бы не назывался самодержец: Николай II, Михаил II или Колчак I[66]. За свое ослепление учредиловцы заплатили жизнью. Ф. Ф. Феодорович, депутат Учредительного собрания, возглавивший в Иркутске восстание против Верховного правителя, арестовавший Колчака и выдавший его большевикам, так и не нашел у них покровительства, он умер опальным, в ссылке[67]. А в дальнейшем большевики истребили всех примкнувших к ним и вступивших в РКП(б) учредиловцев. Так, член Учредительного собрания Е. Е. Колосов, перешедший на сторону большевиков и боровшийся с Колчаком, расстрелян коммунистами в 1938 году: по иронии истории он был убит в тюрьме города Омска – бывшей столице Колчака[68].

К месту гибели Царской семьи имели отношение не только представители антибольшевистского лагеря, но и вершители судьбы Романовых – большевики, связанные с Екатеринбургом своим тюремным прошлым. В 1912 году после ареста сюда сослали в административную ссылку Я. Юровского, в 1913 году здесь был арестован и содержался в тюрьме Филипп (Шая) Голощекин. После Февральской революции в Екатеринбург приехал Яков Свердлов и проживал в апреле 1917 года на квартире Юровского. С Уралом Свердлова сближала прежняя революционная деятельность: после революции 1905 года Свердлов отбывал в Екатеринбурге срок наказания. Сидевших по общему делу боевиков и уголовников он «доучивал» в камере, и, видимо, в связи с этим его переводили из одной тюрьмы в другую.

За поведением Свердлова в екатеринбургской тюрьме наблюдал социал-демократ, марксист, Н. А. Чердынцев, оставивший дневниковые записи. Он поражался жестокости Якова и низости его ума и сердца. Одним из любимых развлечений Свердлова в камере была охота на крыс, которой он и руководил: крыс, пиная сапогами, сталкивали в отхожее место или «казнили» через повешение. С того времени за Свердловым закрепилось прозвище Яшка-х улиган[69]. Тогда никто не мог и предположить, что имя этого «хулигана» войдет в историю[70].

Государь Николай II глубоко страдал, предчувствуя надвигающуюся смерть, и ехать в Екатеринбург не хотел. В своих сдержанных, кратких дневниковых записях он по этому поводу почти ничего не отметил, однако свидетельство о его отношении к революционной Уральской столице сохранилось. Прапорщик отряда особого назначения охраны Царской семьи П. М. Матвеев, сопровождавший Николая II в последней поездке, в записках-воспоминаниях передает свой разговор с Государем, состоявшийся при приближении к Екатеринбургу:

В это время вижу, Николай Романов выходит из купе… <…> …Обращается ко мне и говорит: «Простите, Петр Матвеевич, я у Вас без разрешения отломил кусок черного хлеба». Я предложил Романову белой булки, которую ребята купили на одной из станций, т. к. знал, что горбушка хлеба, лежащая на столике нашего купе была суха до последней степени и ее уже несколько раз собирались выбросить на станции собакам.

Но я посмотрел на Романова и увидел, что он сильно взволнован и грызет корку наверно больше от волнения.

Надобно вообще заметить, что после поворота поезда со станции Любинской в противоположную сторону, Романов все время явно волновался и по-видимому не мог найти себе места. И хотя действительная причина от него скрывалась, а поворот поезда был объяснен случайным повреждением одного из железнодорожных мостов на прежнем пути, очевидно Романов догадывался, что его везут уже не в Москву[71].

Поезд стал замедлять ход. Романов вдруг меня спрашивает: «Петр Матвеевич, этот вопрос определенно решен, что я останусь в Екатеринбурге?» Получив от меня утвердительный ответ, он сказал: «Я бы поехал куда угодно, только не на Урал». Я ему тогда задал вопрос: «А что же, Николай Александрович, не все ли равно, ведь в России везде Советская власть». Но на это он мне сказал, что все-таки остаться на Урале ему очень не хочется и, судя по газетам, издающимся на Урале, как например по «Уральской рабочей газете», Урал настроен резко против него[72].

В воспоминаниях Матвеев описал происшедший в дороге случай, который ему, революционно настроенному охраннику, показался смешным:…при пересадке еще произошел один маленький курьез: когда Романов высаживался из подводы, крестьянин, по-сибирски «челдон», правивший лошадью, каким-то образом узнал, что он вез на своей подводе бывш. царя. Выходя из кошевы, Романов подошел к везшему его крестьянину и спросил: «Что же, дядя, лошадки-то эти твои?» Тот снял шапку и низко поклонился, а на глазах у него были слезы. Он ответил: «Да, царь-батюшка, это лошадки-то мои, вот господь привел провести Вас на моих родных». Романов поблагодарил и пошел садиться на другую подводу.

Я подошел к этому крестьянину и спросил: «Что же ты, старый, плачешь-то». Он мне ответил: «Что, как же, батюшка, мне не плакать, ведь смотри, вот господь привел провести на моих-то лошадках самого царя-батюшку». Эх, темнота деревенская, когда ты наконец вполне сознаешь, каким злом является царское самодержавие[73].

Подкупающая простота деревенского мужика обескуражила Матвеева. Но проявление столь искренней, благоговейной любви, так редко встречавшейся в последние дни заточения Государя, этот сочувствовавший большевикам охранник мог расценить только как «политическую отсталость». При большевиках любое проявление внимания, даже просто корректное отношение к бывшему правителю России было небезопасным: это могло поставить в разряд врагов новой власти кого угодно, даже самых преданных ей революционеров. Так, комиссар Яковлев[74], вывозивший по заданию Москвы членов Царской семьи из Тобольска в Екатеринбург, приобрел себе репутацию ни много ни мало царского «верноподданного» и «германского агента» именно за относительно учтивое обращение с арестованными Николаем II и Александрой Федоровной. Исполнителем «воли немецкой власти» считал Яковлева и следователь Н. А. Соколов, хотя следственные материалы не давали оснований для такого вывода[75]. В своих постановлениях в качестве аргумента Соколов неоднократно подчеркивал: …ввиду данных предварительного следствия, коими выясняется поведение комиссара Яковлева при Августейшей Семье… <…> …Видно, что обращение его с Государем Императором носило характер почтительности[76].

Почтительность, как известно, никогда не была свойственна большевикам, из-за нее со времен гражданской войны и возникли легенды об «агенте Германии», «интеллигентном комиссаре», «дворянине» или «морском офицере» Яковлеве. Тем не менее неблагородное происхождение посланника большевистского Центра (Яковлев был выходцем из крестьянской семьи) заметили многие из окружения Николая II. Например, Сидней Гиббс говорил Соколову: Яковлев не показался мне интеллигентным человеком, а интеллигентным матросом[77]. И Александра Теглева считала, что он производил впечатление человека полуинтеллигентного[78]. Однако наиболее точно определил социальное происхождение загадочного комиссара и охарактеризовал его нрав лакей Цесаревича Сергей Иванов: Яковлев, по-моему, человек не «привилегированный». Он мне казался рабочим, но из развитых[79]. А вот в момент отъезда, – говорил опытный Царский слуга, – я наблюдал отношение Яковлева к Государю. Государь поехал в одной шинели. Яковлев мне сказал: «Принесите ему что-нибудь». Я не понял, про кого говорит Яковлев, и спросил его: «Кому?» Он пренебрежительно махнул рукой в сторону Государя и сказал: «Ну, как его? Этому…» и махнул рукой[80].

Образ комиссара Яковлева оказался окружен таинственностью. Способствовали этому как недостаточность и малоизвестность фактов из его биографии, так и сама сложная политическая эпоха, сформировавшая у его современников узкое, упрощенно-классовое представление обо всем. И поэтому мало кому было известно, что комиссар Яковлев, вопреки метаниям на протяжении всей жизни, до последнего дыхания оставался большевиком. В истинном отношении Яковлева к Царской семье – безусловно, большевистском – легко убедиться, читая его воспоминания. Вот каким запомнился ему момент отъезда из Тобольска: Николай Романов как-то растерянно переходил от одного к другому и какими-то судорожными движениями крестил своих дочерей. Его надменная жена сдерживала слезы дочерей. Каждый ее жест, каждое слово говорили о том, что не надо показывать своей слабости перед «красным врагом». Она попыталась было еще раз показать свой характер, заявив, что выберет экипаж по своему усмотрению.

– Садитесь, куда вам приказывают, – было ей ответом, и с того момента она почти всю дорогу хранила упорное молчание[81].

Воспоминания П. М. Матвеева сохранили для нас весьма характерную деталь в поведении Императрицы, подмеченную им еще во время пребывания Царской семьи в Тобольске: При расставании они все плакали, Александра Федоровна оставшихся дочерей целовала и крестила. Надо сказать, что она имела привычку крестить детей даже тогда, когда они просто выходили гулять днем в сад[82]. Из-за весенней распутицы переезд из Тобольска в Екатеринбург был жутким и очень тяжелым. П. М. Матвеев сообщает о том, в каких условиях ехала Царская чета: На станциях при остановках нам трудно было узнать друг друга, весенняя дорожная грязь от лошадиных копыт до того забрызгивала все лицо, что буквально не оставалось чистого места, таким же черномазым ехал с нами и Николай Романов, лица его почти не было видно. От грязи не убереглась и Александра Федоровна, несмотря на то, что ее карета была вплотную закрыта. От этой грязи не было возможности сразу отмыться по приезде на место. <…>…Чем дальше, тем мы все больше становились похожими на каких то негров, до того все лицо было залеплено грязью[83].

В дороге на отряд, сопровождавший Царскую семью, готовилось покушение уральских боевиков с целью ее захвата или беспощадной расправы над ней. Ради осуществления своего плана уральцы готовы были уничтожить и всех сопровождавших, даже московского комиссара. …В случае открытого столкновения, – читаем в воспоминаниях Яковлева, – мы, конечно, справились бы, но стоило бы это таких жертв, каких не стоит вся вместе взятая трехсотлетняя династия Романовых[84].

В апреле 1918 года для большевистского правительства была очевидна целесообразность сохранения жизни Царской семье в связи с дипломатическими отношениями с Германией, как было очевидным и то, что при удобной ситуации с Романовыми необходимо покончить. Из донесения Яковлева, отправленного из Тюмени на имя Свердлова, становится ясным – убийство было предрешено: Только что привез часть багажа (в телеграфной переписке Яковлев называет Царскую семью «багажом» или «грузом». – Н. Р.). Маршрут хочу изменить по следующим чрезвычайно важным обстоятельствам. Из Екатеринбург[а] в Тобольск до меня прибыли специальные люди д[ля] уничтожения багажа. Отряд особого назначения дал отпор – едва не дошло до кровопролития. <…>

<…> У Екатеринбурга, за исключением Голощекина, одно желание – покончить во что бы то ни стало с багажом. Четвертая, пятая и шестая рота красноармейцев готовят нам засаду.

Если это расходится с центральным мнением, то безумие везти багаж в Екатеринбург. <…> Предлагаю свои услуги в качестве постоянного комиссара по охране багажа вплоть до ликвидации[85].

«Ликвидация», то есть уничтожение, убийство, – термин, однозначно понимаемый в среде революционных боевиков, в той среде, которая и взрастила Яковлева как профессионального террориста. Угроза убийства Царской семьи вместе с охранявшим его отрядом была столь велика, что даже видевший многое на своем веку комиссар Яковлев, который всегда, словно эквилибрист, балансировал на грани жизни и смерти и писал о себе, что с начала революционной деятельности его неотступно преследовала пуля и намыленная веревка, – не только опасался препятствий к исполнению задания, но и боялся за собственную жизнь. В телеграмме на имя военного комиссара Уралоблсовета Голощекина Яковлев предупредил его: …у Вас в Екатеринбурге течение среди отрядов сильно[е], чтобы уничтожить багаж. Ручаетесь ли Вы охранить этот багаж? Помните, что Совет [Народных] Комиссаров клял[с я] меня сохранить. Отвечайте подробности лично[86]. Местоимение «меня», как видим, в телеграмме ключевое.

Ненавистью к Августейшим особам были одержимы не только большевистские руководители Урала: с не меньшей силой она проявилась и в среде простонародья, встречавшего в Екатеринбурге поезд с бывшими правителями России. У охранника Матвеева, очевидца событий, читаем описание этой встречи: …я вышел из вагона. Тут мне представилась такая картина: со всех сторон города толпы народа бегут на станцию, узнав, что привезли бывш. царя и царицу.

Перед нашим поездом была выставлена цепь солдат, но справиться с этой многочисленной толпой было весьма затруднительно. Собравшиеся екатеринбуржцы требовали показать им Николая и «Николашиху», как они говорили…[87]

В подобных же красках передана картина встречи и в воспоминаниях комиссара Яковлева. Когда нас увидели, – писал он, – стали требовать вывести Николая и показать им. В воздухе стоял шум, то и дело раздавались угрожающие крики: «Задушить их надо! Наконец-то они в наших руках!» Стоявшая на платформе охрана весьма слабо сдерживала натиск народа, и беспорядочные толпы начали было надвигаться на мой состав. Я быстро выставил свой отряд вокруг поезда и для острастки приготовил пулеметы. К великому моему удивлению, я увидел, что во главе толпы каким-то образом очутился сам вокзальный комиссар. Он еще издали громко закричал мне:

– Яковлев! Выведи Романовых из вагона. Дай я ему в рожу плюну!

Положение становилось чрезвычайно опасным. Толпа напирала и все ближе подходила к поезду. Необходимо было принять решительные меры. Я отправил к начальнику станции Касьяна с требованием немедленно поставить между платформой и составом какой-нибудь товарняк, а наш поезд отправить на станцию Екатеринбург-2.

Крики становились все более грозными. Чтобы на время, пока придет Касьян, образумить толпу, я как можно громче крикнул своему отряду:

– Приготовить пулеметы!

Это подействовало. Толпа отхлынула, по моему адресу тоже полетели угрожающие крики. Тот же вокзальный комиссар исступленным голосом вопил:

– Не боимся мы твоих пулеметов! У нас против тебя пушки приготовлены! Вот, видишь, стоят на платформе!

Я посмотрел в указанную им сторону. Действительно, там шевелились жерла трехдюймовок и кто-то около них копошился. Пока я таким образом обменивался любезностями, стараясь так или иначе выиграть время, вернулся Касьян, который, несмотря на всю происходящую суматоху, добился от начальника станции исполнения нашего требования. <…> Через несколько минут мы были уже отделены от бушующей толпы стеной вагонов. Послышались крики и ругань по адресу машиниста товарного поезда, и, пока толпа перебиралась в нашу сторону через буфера товарняка, мы, имея уже прицепленный паровоз, снялись с места и исчезли в бесчисленных путях Екатеринбургской станции, а через 15 минут были в полной безопасности на Екатеринбурге-2[88].

Неудивительно, что при таких настроениях в городе, о которых по газетным публикациям, напомним, было известно и самому Государю, нашлось немало охотников охранять Царя «от побега»: рабочие-охранники гордились своей исключительностью и оказанным им «доверием и честью». В воспоминаниях Авдеева, первого коменданта дома Ипатьева, обращают на себя внимание приведенные им реплики в адрес арестованного Николая II. По ним можно судить об отношении бывших подданных к низвергнутому Императору: Вся охрана бывш. царя, поставленная большевиками, состояла… исключительно из рабочих и преимущественно из металлистов.

<…> Когда кто-либо из охраны появлялся на заводе, рабочие всегда встречали предупреждением: «Смотрите хорошенько, не прозевайте Николая, а то и на завод к нам не показывайтесь». <…> На металлургическом заводе бывш. Злоказова, где я одновременно состоял и комиссаром завода, устроили митинг и потребовали, чтобы я сделал информацию о том, как содержится бывш. царь, его семья и т. д. Дальше на этом собрании были вопросы, почему так долго возятся с бывш. царем, почему он сидит не в обыкновенной царской тюрьме, а живет в барском доме со всем инвентарем и пр., а также: достаточно ли принято мер, чтобы он не сбежал. Помнится ярко выступление одного старика рабочего на том митинге, который говорил, что у нас есть поважнее дела, чем охрана кровопийцы народного. Надо вот завод перестраивать, со снарядов переходить на полезное дело, на продукты мирного строительства, а тут оторвали полторы сотни самых нужных людей на заводе. И дело стоит, и люди там бездельничают[89]. Таков отзыв рядового русского человека о своем Царе, причем поразительно, что подобное сказано не молодым рабочим, а стариком!

В историю гибели Царской семьи, особенно екатеринбургского периода, вкралось немало фактических ошибок, искажений и просто фантазий. Это было обусловлено недостатком точных данных у авторов, которые первыми писали на «Царскую тему», а также и тем, что большинство из них и их последователей не знали так называемых красных источников – документов, исходивших от непосредственных участников преступления. Мы постараемся на примерах показать, что эти свидетельства из первых рук существенно проясняют и дополняют истинную картину событий, происходивших в Екатеринбурге в июне – июле 1918 года.

В книге Роберта Вильтона[90], ранее других написавшего об убийстве Романовых, находим мнение о том, что Царская семья в последний период комендантства Авдеева почувствовала облегчение и что сам он будто бы смягчился по отношению к узникам. Такого же взгляда вслед за Вильтоном придерживался и близкий к нам по времени автор известного очерка об истории гибели семьи Романовых П. Пагануцци. Он писал: И начали смягчаться сердца русских тюремщиков, и даже такого отпетого человека, как Авдеев. Он позволил на свой риск, скрыв это от Чрезвычайки, доставлять монашкам продукты из Новотихвинского монастыря и даже попросил принести Императору (так и назвал) табаку[91]. А вот как о том же рассуждает сам Р. Вильтон: Помощь наладилась на глазах ничего не замечавших советских властей. Очевидно, все русские караульные потворствовали, ибо достаточно было бы одного несогласного, и Голощекин всё бы узнал.

Монахини по соглашению с Авдеевым, чтобы не вызывать подозрения, приходили в мирском платье. Семья получала молоко, масло, овощи; на долю Государя доставляли немного табаку, которого Он уже давно был лишен[92].

Людям, любящим Россию, довольно трудно смириться с тем, что ее же сыны издевались над своим бывшим Царем и унижали его. Но примем правду такой, какая она есть. У коменданта Авдеева читаем: Местный женский монастырь обратился с ходатайством о том, чтобы доставлять продукты для семьи Романовых.

После обсуждения в областном исполкоме (обратите внимание! – Н. Р.) было решено разрешить им это делать, чтобы проследить за намерениями черносотенцев и учинить строгое наблюдение за арестованными[93].

Наивность утверждения, якобы продукты доставлялись тайно, без согласования с Чрезвычайкой, разоблачается и воспоминаниями Юровского: По части питания, – говорил он, – они (Царская семья. – Н. Р.) во-первых получали, обед, ужин из советской столовой, т. е. из столовой Горсовета, во-вторых, значительный период они много получали всяких продуктов из женского монастыря, это последнее надо полагать, им было разрешено в целях обнаружения связи с организациями, принимавших меры к освобождению… <…> Правда не все приносимое им передавалось…[94]

Показания сестер Ново-Тихвинского женского монастыря следователю Соколову свидетельствуют не только о фактах воровства у Царской семьи, но даже и вымогательства самим комендантом Авдеевым. Послушница Антонина (Трикина) рассказывала: Как-то сам Авдеев сказал нам, что Император нуждается в табаке и просит прислать ему табаку. <…> Мы и табаку доставали и носили. Все от нас всегда принимал или Авдеев или его помощник. Как, бывало, мы принесем провизию, часовой пустит нас за забор к крыльцу. Там позвонят, выйдет Авдеев или его помощник и все возьмут. Авдеев и его помощник очень хорошо к нам относились, и никогда ничего мы худого от них не слыхали[95]. Еще бы! Особенно если учесть, что после гибели Николая II среди его вещей был обнаружен не табак – Государь им не пользовался, – а большое количество первоклассных папирос, которые достались охранникам в изобилии. Пьянице-коменданту ничего не стоило обманом заставить сестер монастыря приносить табак, – конечно же, для нужд большевиков, – тогда как Государь угощал Авдеева папиросами. Последнее стало известно из воспоминаний Юровского. Спустя годы, описывая обстановку в Ипатьевском доме, он упрекал Авдеева за «настроение распущенности»: Насколько разложение зашло далеко, показывает следующий случай: Авдеев обращаясь к Николаю, называет его – Николай Александрович. Тот ему предлагает папиросу, Авдеев берет, оба закуривают и это сразу показало установившуюся «простоту нравов»[96].

Однажды Авдеев, видя простодушие послушниц и ревностное желание послужить Царской семье, обратившись к ним, сказал: «Теперь Алексею Николаевичу лучше. Нельзя ли рому принести?» Мы и рому принесли небольшой флакончик[97], – свидетельствовала на допросе у Соколова послушница Мария (Крохалова). Невозможно себе представить, чтобы кто-либо из членов семьи Романовых, находившихся в положении арестантов, притесняемых, нуждавшихся в продуктах первой необходимости, обратился с такой двусмысленной просьбой к кому бы то ни было, а тем более к монахиням. Личные же контакты насельниц монастыря с узниками дома Ипатьева были исключены. Никаких очных встреч никогда не происходило. Для доказательства этого (и одновременно опровержения современных домыслов, согласно которым Царственные особы передавали монахиням в дар иконы или драгоценности[98], сохранившиеся якобы до наших дней) приведем еще одно свидетельство. Оно принадлежит прокурору Пермского окружного суда П. Я. Шамарину: Пища в первое время доставлялась Царской семье в готовом виде из какой-то советской столовой. Она состояла из супа, мяса и молока. Ее приносили какие-то девушки. Доставлялись некоторые продукты также из местного монастыря. Их приносили монахини. Ни девушки эти, ни монахини к семье не допускались. От них все приносившееся отбиралось караульными[99].

Откровенное воровство продуктов командой Авдеева позднее стало очевидным и для Царской семьи. Государь в своем дневнике на третий день после смены Авдеева новым комендантом – Юровским – записал: Ю[ровский] и его помощник начинают понимать, какого рода люди окружали и охраняли нас, обворовывая нас. Не говоря об имуществе – они даже удерживали себе большую часть из приносимых припасов из женского монастыря. Только теперь, после новой перемены, мы узнали об этом, пот. что все количество провизии стало попадать на кухню[100].

Юровский был противником «снисходительности» и через два дня после вступления в новую должность дозволил послушницам приносить в дом Ипатьева только молоко. Этот палач-ревнитель не был вором[101] и, в отличие от Авдеева, ничего из приносимых продуктов не присваивал, – он умел держать себя с достоинством. Но при Юровском надежды Царской семьи на смягчение режима не оправдались, и хладнокровная жестокость нового коменданта причиняла им не меньше страданий, чем развращенность его предшественника.

Р. Вильтон считал, что причиной смены Авдеева послужило его сочувствие к заключенным, и поэтому писал: Пока русские караульные обращались с арестованными плохо, «начальство» ничего не изменяло. Пьянство осложнялось систематическим грабежом вещей, принадлежащих пленникам… Голощекин делал вид, что ничего не замечает.

Но вот русские меняют свое поведение. <…> …Они смягчились… <…> Невероятная кротость и страдальческое смирение Семьи возбуждали у охраны сначала сомнения, потом раскаяние, а затем и жалость. <…> …Не исключая самого Авдеева[102]. Согласно с точкой зрения Вильтона рассуждал и Пагануцци, называя воровство лишь предлогом для замены авдеевской охраны: Организаторы злодеяния не были уверены в преданности русских рабочих внутренней стражи. Поэтому, придравшись к мелкой краже Царского имущества, совершенной Мошкиным, его арестовали, Авдеева сменили[103].

Как же всё происходило в действительности? Для того чтобы обрисовать положение таким, каким оно было, обратимся к документам. Следственная власть допросила охранника Анатолия Якимова. Из протокола его допроса узнаем следующее: Про Царя он (Авдеев. – Н. Р.) тогда говорил со злобой. Он ругал его, как только мог, и называл не иначе, как «кровавый», «кровопийца». <…> Авдеев был пьяница. Он любил пьянство и пил всегда, когда можно было. Пил он дрожжевую гущу, которую доставал на Злоказовском заводе. Пил он и здесь, в доме Ипатьева. С ним пили и эти его приближенные. Когда последние переселились в дом Ипатьева, они стали воровать царские вещи. Часто стали ходить в кладовую и выносить оттуда какие-то вещи в мешках. Мешки они вывозили и в автомобиле, и на лошадях. Возили они вещи к себе домой по квартирам. Пошли об этом разговоры. <…> Говорили об этом и на фабрике Злоказовых, указывая определенно как на воров на Авдеева и Люханова. Это, конечно, так и было[104].

Если мы примем определение П. Пагануцци «мелкая кража» как соответствующее действительности, то трудно не изумиться суровости наказания за нее: по свидетельству заводской работницы Евдокии Межиной, после обнаружения подлинных масштабов воровства часть красноармейцев арестовали, а другую – не допустили к охране Царской семьи. После этого рабочие Злоказова, – показала Евдокия, – на собрании вынесли порицание тем рабочим-красноармейцам, которые заворовались в охране, и даже вынесли такое постановление, что они за это воровство могут искупить свою вину только кровавыми ранами. После такого постановления красноармейцы-охранники уехали на фронт[105].

Подтверждается факт изгнания Авдеева с должности коменданта именно за неуемное воровство и воспоминаниями Родзинского. Чекист Исай Родзинский, составитель подложных писем Николаю II от имени офицера[106], неоднократно посещавший дом Ипатьева, рассказывал: Коменданта Авдеева я застал немного. Там вот что пошло, растаскивать вещи стали. Вещи раньше были на руках у царя. И у семьи [Романовых] начали таскать вещи. Охрана там состояла из рабочих Верхисетского, да и он сам (имеется в виду Авдеев. – Н. Р.) кажется оттуда был. Одним словом, в частности, стали появляться, скажем, с мальчика, с этого Алексея (Цесаревича. – Н. Р.) на рабочих ребятах. Растаскивать стали. Ну, обошлись так круто. Авдеева сняли. Пошел он красноармейцем, на фронт его отправили…[107]

Для того чтобы еще нагляднее изобразить натуру Авдеева, процитируем отрывок из протокола А. Якимова: Если, бывало, в отсутствие Авдеева кто-нибудь из Царской семьи обращался с какой-либо просьбой к Мошкину, тот всегда говорил, что надо подождать возвращения Авдеева. Когда же Авдеев приходил и Мошкин передавал ему просьбу, у Авдеева был ответ: «Ну их к черту!» Возвращаясь из комнат, где жила Царская семья, Авдеев, бывало, говорил, что его просили о чем-либо, и он отказал. Это отказывание ему доставляло видимое удовольствие. Он об этом радостно говорил. Например, я помню, его просили разрешить открывать окна, и он, рассказывая об этом, говорил, что он отказал в этой просьбе.

Как он называл Царя в глаза, не знаю. В комендантской он называл всех «они». Царя он называл Николашкой.

Я уже говорил, что он, как только попал в дом Ипатьева, так начал таскать туда своих приближенных рабочих. А потом они вовсе перекочевали в дом, когда их поперли из комитета и совета. Все эти люди бражничали в доме Ипатьева, пьянствовали и воровали царские вещи. Раз Авдеев напился до того пьяный, что свалился в одной из нижних комнат дома. Как раз в это время пришел Белобородов и спросил его. Кто-то соврал из приближенных Авдеева и сказал Белобородову, что Авдеев вышел из дома. А в нижний этаж он попал тогда после посещения в таком пьяном виде Царской семьи, он в таком виде ходил к ней. Пьяные, они шумели в комендантской комнате, орали, спали вповалку, кто где хотел, и разводили грязь[108].

О поведении охраны в период комендантства Авдеева и постоянной грубости по отношению к Царской семье в следственных материалах Соколова сохранилось немало сведений. Так, камердинер Т. И. Чемодуров, некоторое время находившийся в доме Ипатьева, рассказывал о том, что на Пасху у заключенных был маленький кулич и пасха, комиссар пришел, отрезал себе большие куски и съел[109]. Чемодуров называл Авдеева главным лицом в доме Ипатьева и говорил, что Авдеев относился к Семье отвратительно[110].

Капитан Малиновский, описывая атмосферу, в которой жила Августейшая семья в тот период, привел следующие эпизоды: Какой-то гимназист снял однажды своим фотографическим аппаратом дом Ипатьева. Его большевики сейчас же «захлопали» и посадили в одну из комнат нижнего этажа дома Ипатьева… <…> Сидя там, этот гимназист наблюдал такие картины. В одной из комнат нижнего этажа стояло пианино. Он был свидетелем, как красноармейцы ботали[111] по клавишам и орали безобразные песни. <…> Был случай разрыва гранаты где-то около дома Ипатьева. <…> …Это дурно отразилось на душевном состоянии Наследника[112].

Итак, как можно видеть из документов, действительной причиной отстранения Авдеева от должности послужило не сочувствие Царской семье, не «сомнения, раскаяние и жалость», а очевидное для всех пьянство и воровство как самого коменданта, так и охраны.

С назначением Юровского на должность коменданта Р. Вильтон связывал и все произошедшие перемены, в частности выселение охранников из особняка Ипатьева в соседний дом Попова: Все изменилось в доме, – писал Вильтон. – Красногвардейцы были переселены на другую сторону переулка и стали нести караульную службу лишь снаружи дома; все внутренние посты были доверены исключительно «латышам»[113]. Данное утверждение Вильтона обнаруживает его предвзятое отношение: искажая факты, он скрывает подлинную причину переселения красноармейцев в дом Попова. Это переселение произошло не при Юровском, а гораздо раньше, еще при коменданте Авдееве, и вызвано было, по показаниям А. Якимова, вот чем: Наше переселение в дом Попова произошло по нашему требованию. В особенности на этом настаивали сысертские рабочие. К ним, как к дальним от города, приезжали жены. А между тем, в доме Ипатьева они останавливаться не могли, так как туда никого не пускали. Вот поэтому нас всех и перевели в дом Попова[114].

Если доверять Пагануцци, то может сложиться мнение, что во внутренней охране дома Ипатьева преобладали «нерусские» люди и что команда, призванная из ЧК для расстрела, состояла исключительно из иностранцев. Он пишет об этом, выделяя тему национальности как центральную: …в дом Ипатьева привели новых, не русских тюремщиков. <…> Затем прибыло еще десять человек, и, поселившись внизу, они приняли на себя внутреннюю охрану дома. Медведев этих тюремщиков считал «не нашими». <…> …Все эти десять человек чекистов являлись «омадьяренными» немцами (австрийцами)[115]. Таким образом, из текста Пагануцци представляется, что с назначением Юровского в доме Ипатьева оказались одни «нерусские» и что П. С. Медведев считал их «не нашими». Но справедливости ради заметим – в протоколах допроса Павла Медведева нет даже подобных выражений. Впрочем, они есть в показаниях его жены Марии Медведевой, но совсем в другом виде:…в них (в Царск у ю семью. – Н. Р.) начали стрелять и всех до одного убили. Стрелял и мой муж. Он говорил, что из сысертских принимал участие в расстреле только один он, остальные же были не «наши», т. е. не нашего завода, а русские или не русские – этого мне объяснено не было[116].

А вот что относительно национального состава команды, прибывшей из ЧК незадолго до расстрела, показал на допросе Якимов: Действительно, через несколько дней люди из Чрезвычайной следственной комиссии прибыли в дом Ипатьева. Их было 10 человек. <…> …Всем тогда было известно, что прибыли все эти люди из чрезвычайки из Американской гостиницы. Из числа прибывших пятеро были не русских, а пятеро русских. Я категорически утверждаю, что пятеро из них были именно русских людей: они, эти пятеро, все были самые русские люди, говорили по-русски. Остальные же пятеро по виду были не русские. По-русски, хотя говорили, но плохо.

<…> Хорошо я знаю, что /одному из русских/ фамилия была Кабанов. Это я весьма хорошо помню и положительно это удостоверяю. <…>

Всех этих прибывших из Американской гостиницы людей мы безразлично называли почему-то «латышами». Нерусских мы называли потому «латышами», что они были не русские. Но действительно ли они были латыши, никто из нас этого не знал. Вполне возможно, что они были и не латыши, а, например, мадьяры. Среди нас же все эти десять человек, в том числе и пятеро русских, просто назывались «латышами». <…> Пожалуй, неверно не будет, если сказать, что было у нас три партии: вот эти самые «латыши», злоказовские рабочие и сысертские. К «латышам» Юровский относился как к равным себе, лучше относился к сысертским и хуже к нам. Различное отношение его к нам и к сысертским объяснялось тем, что нас он причислял к тем же рабочим со Злоказовской фабрики, которые были изгнаны вместе с Авдеевым[117].

Итак, среди десяти чекистов внутренней охраны, которые и участвовали затем в расстреле, было пять русских и пять латышей. Как же повели себя эти пятеро иностранцев во время убийства? Комендант Юровский в своих ранних, 1922 года, воспоминаниях писал: Когда я распределял роли, латыши сказали, чтобы я избавил их от обязанности стрелять в девиц, так как они этого сделать не смогут. Тогда я решил за лучшее окончательно освободить этих товарищей в разстреле, как людей неспособных выполнить революционный долг в самый решительный момент[118].

Годы спустя помощник коменданта Юровского Г. П. Никулин рассказал о своем участии в убийстве, отметив численное превосходство русских в расстреле: Причем он (речь идет о Я. М. Свикке. – Н. Р.) даже говорит о том, что, дескать… он был на прогулке – царь, его охраняли латышские (стрелки)… латыши. …Берзин и вот этот товарищ (имеется в виду Свикке. – Н. Р.), видимо, хотели… …Приписать честь охраны и расстрела царской семьи латышам, понимаете.

Они там были. Их несколько человек было, (которые) несли внутреннюю охрану. Но они даже отказались участвовать в расстреле.

Д. П. Морозов:

– Почему они отказались?

Г. П. Никулин:

– Они отказались потому, что, дескать, мы (латыши. – Н. Р.) встречаемся с ними (с дочерьми Николая II. – Н. Р.)… <…> Девушки проявляли такую, знаете, любезность. Может быть, особые улыбки расточали этим самым постовым. <…> Ну, струсили, я думаю, просто, чего там говорить. Конечно, я уж, например, с ними, как-никак, встречался каждый день и по утрам, и по вечерам. И водил их гулять. Однако, свой исполнить долг, должен был. И исполнил[119].

Расхожее представление о том, что Николая II расстреливали не русские, а латыши или австро-венгры, сложилось в годы гражданской войны, когда белые расследовали обстоятельства гибели Царской семьи. Но это, как видим, не соответствует действительности[120]. Иной вывод прочитывается и в указаниях прокурора Иорданского, составленных еще в январе 1919 года на основе данных предварительного следствия: …большинство охранников дома «особого назначения» были из рабочих Сысертского завода. В числе таковых, например, были Андрей и Алексей Стрекотины, Иван Петров и Иван Иванов Старковы, Николай Садчиков, Егор Столов, Константин Степанов Добрынин, Николай Зайцев, Сафронов, по прозвищу «Файка», Иван Таланов, Иван Котегов, Семен Турыгин и другие. По данным следствия многие из числа охранников являются соучастниками по делу, а некоторые из них принимали и весьма видное и деятельное участие в преступлении[121].

Судя по приведенным выше документам, если из отказавшихся стрелять пяти чекистов-латышей все они были отстранены от расстрела Царской семьи, то, кроме единственного инородца – еврея по происхождению – Юровского, остальные убийцы-исполнители были русскими[122]. И сам Юровский, хорошо зная, что русские чекисты и рабочие, находившиеся в доме Ипатьева, составляли большинство, впоследствии писал: Разговоры о том, что царя и его семью нужно было разстреливать инородцам-латышам, что будто бы русские рабочие и крестьяне не могли дойти до разстрела, это разумеется чепуха, которой поверить могут только глупо и безнадежно тупые монархисты[123].

Так, не ведая, что творят, без сомнения и жалости сокрушали русские люди будущее своих судеб: Вы спрашиваете меня, почему я пошел караулить Царя, – говорил на допросе А. Якимов, вскоре скончавшийся в Иркутской губернской тюрьме. – Я не видел тогда в этом ничего худого. <…> Царя я считал первым капиталистом, который всегда будет держать руку капиталистов, а не рабочих. Поэтому я не хотел Царя и думал, что его надо держать под стражей, вообще в заключении, для охраны революции[124].

Чем полнее открывается нам неистовая ненависть, излившаяся на Государя в последние дни его жизни, тем более поражает нас в Николае II подвиг христианского терпения и кротости. Чей взгляд может быть пристальнее взгляда врагов и чей язык – выразительнее их обличительного языка? Однако все противники Царя, наблюдавшие за ним в дни заключения, словно не замечая за собой, проговаривались и отмечали присущую ему простоту, сдержанность и незлобие. Это бросалось в глаза, иногда ошеломляло. Едва ли кто из посторонних и чуждых Романовым людей мог представить, что́ в глубине души чувствовал бывший Император, для них он так и остался непостижимым. Поэтому, как правило, они приписывали исключительные качества Николая II ограниченности его ума.

Вспоминая период ареста семьи в Царском Селе, Керенский говорил о Государе:…в заключении Николай был большей частью в благодушном настроении, во всяком случае спокоен[125].

…В нем поражало полное равнодушие ко всему внешнему, претворившееся в какой-то болезненный автоматизм[126]. В Тобольске комиссар Временного правительства В. С. Панкратов[127] удивлялся выдержке Государя во время ссылки: При встрече он так хорошо владел собою, как будто бы эта новая обстановка не чувствовалась им остро, не представлялась сопряженной с громадными лишениями и ограничениями[128]. И даже в Екатеринбурге, где для Царской семьи практически ввели уже тюремный режим, Николай Александрович, находясь второй год в заточении, не утратил бодрости духа. Вот отзыв о нем коменданта Авдеева: По его виду никогда нельзя было сказать, что он арестован, так непринужденно весело он себя держал[129].

У главного исполнителя расстрела, Юровского, о Николае II сложилось такое мнение: Всякий увидев его, не зная кем он был, никто бы не сказал, что этот человек был много лет царем такой огромной страны[130]. А говоря обо всех Романовых, заключенных в доме Ипатьева, Юровский вынужден был признать: Если бы это была не ненавистная царская семья, выпившая столько крови из народа, можно было бы их считать как простых и незаносчивых людей[131]. Общее впечатление о их жизни такое: обыкновенная, я бы сказал мещанская семья… <…> Сколько-нибудь долгое пребывание с ними, люди слабой настороженности, могли быстро потерять бдительность[132]. Если посмотреть на эту семью по обывательски, то можно было бы сказать что она совершенно безобидна[133].

Однажды, – вспоминает комендант Авдеев свой разговор с Государем, – он задал вопрос, кто такие большевики. Я указал ему, что 5 депутатов-большевиков второй государственной думы были им сосланы в Сибирь, так что он должен знать, что за люди большевики, на что он ответил, что это делали его министры часто без его ведома.

Тогда я спросил его, как же он не знал, что делали министры, когда 9 января 1905 года расстреливали рабочих перед его дворцом, перед его глазами.

Он обратился ко мне по имени-отчеству и сказал: «Вот вы не поверите, может быть, а я эту историю узнал только уже после подавления восстания питерских рабочих»[134].

Воспоминания надзирателей и палачей Романовых содержат не только общие впечатления о событиях, но и передают некоторые ценные подробности из жизни семьи в заточении. Так, у Авдеева узнаём, насколько прискорбно было Царской семье в Екатеринбурге понять, что они лишатся практически всей своей прислуги, которую уже и так вынужденно сократили в Тобольске. Несмотря ни на какие жалобы, просьбы и переговоры, из сорока пяти человек оставили только троих[135]. В воспоминаниях Авдеева сохранился также и один неизвестный эпизод из бытовой жизни Царственных узников: Первые 2–3 недели еще были затруднения с арестованными в смысле стирки белья. Привыкли они менять белье ежедневно, и надо было всю эту массу белья тщательно просмотреть, прежде чем сдать прачкам, при возвращении – та же история. Для этого не было ни времени, ни людей, а следить за каждой мелочью приходилось очень напряженно.

Согласовали мы этот вопрос с тов. Белобородовым и предложили заняться этим делом, т. е. стиркой белья, самим дочерям бывш. царя совместно с Демидовой, да и на кухне дома удобно было отгородить помещение для прачечной. <…> Вначале Александра Федоровна, как всегда, протестовала, требовала, чтобы пропускали прачку, но т. к. соответствующего человека не было найдено, ей категорически отказали. После этого бывш. великие княжны обратились ко мне, чтобы им достать печатную инструкцию по стирке белья. Конечно, книжки, как стирать белье, нам было негде достать, и мы были в затруднении, но нас выручил один старик кузнец с фабрики Злоказова тов. Андреев – он вызвался проинструктировать их. И действительно, после оборудования прачечной т. Андреев оказался хорошим преподавателем, и дело со стиркой наладилось, с тем лишь только, что менять белье они стали пореже[136].

Неожиданное, но правдиво переданное наблюдение взаимоотношений Царственных узников и близких им лиц находим и у Юровского: Мальчик Седнев настолько привык и обжился в семье, что ничего похожаго на лакейские услуги, оказываемые наследнику Русскаго престола не было. Часто своей игрой с собачкой, которая у них была, он приводил в раздражение Александру Федоровну. Он, однако, непокидал этого для него приятнаго занятия, часто отравлял состаяние Александры Федоровны[137]. Уже знакомый нам из писем и других источников жизненный распорядок Императрицы-пленницы нисколько не изменился в Екатеринбурге, что подтверждается и комендантом Авдеевым: …Александра Федоровна не сидела без дела. Она или вязала, или вышивала что-либо, часто сидела за чтением книг, но эти книги были все вроде жития святых[138].

Без сомнения, подлинные события, рассказывающие о том, что́ испытывали отрезанные от мира узники за двойным забором ДОНа[139], прочитываются во всех свидетельствах новых «хозяев жизни», ставших непосредственными очевидцами происходившего с Царской семьей в Екатеринбурге. Например, по воспоминаниям Юровского видно, каким утешением для арестантов служили прогулки: Однако, все прогулки они ждали с нетерпением. …И если это почему-либо задерживалось, кто-либо из дочерей прибегали спросить: «А что, скоро на прогулку?» – и убегали с радостью и кричали в дверь, что скоро идем гулять[140].

Помощник коменданта Юровского Г. Никулин рассказывал:…на прогулке я, конечно, всегда наблюдал за ними. Это была, так сказать, моя неотъемлемая обязанность. [Но] я должен так, в порядке объективности, сообщить, что почти в редких случаях мне приходилось напоминать царю о том, что дескать… время прогулки истекло. А то, как правило, он всегда посматривал на часы и (по истечении времени прогулки) подходил тогда, и говорил:

– Пора?

– Пора[141].

Среди охранников ДОНа двое оказались знакомы бывшему Императору. Один из них, К. И. Украинцев[142], прежде служил матросом на императорской яхте «Штандарт»[143]. Другого, А. Г. Кабанова, Государь узнал при встрече во дворе дома Ипатьева благодаря своей исключительной зрительной памяти. Об этом рассказывал охранник А. Якимов: Однажды пришел я в комендантскую комнату и застал там Никулина и Кабанова. Никулин при мне спросил Кабанова, о чем он разговаривал в саду на прогулке с Царем. Кабанов ответил, что Царь спрашивал его, не служил ли он ранее в кирасирском каком-то полку. Кабанов, по его словам, ответил утвердительно и говорил, что, действительно, он в этом полку служил и однажды был на смотру этого полка, который тогда производился Царем. И Никулин, и Кабанов удивились еще тогда памяти Царя[144].

Алексей Кабанов был одним из тех чекистов, кто вместе с Юровским расстреливал Царскую семью, а в 1960-е годы, будучи в преклонном возрасте, он требовал себе от «родной партии» за этот «подвиг» персональную пенсию. Вспоминая о времени службы в доме Ипатьева на посту начальника пулеметной команды, Кабанов говорил, что Царь был не разговорчив во время прогулок, постоянно гулял только с дочерью Ольгой; причем они гуляли ускоренным шагом.

В одну из прогулок, Николай II обратился к постовому охраннику, чтобы убрать торф с тропинки, по которой царь гулял. На это охранник ответил бывшему императору:

– Ишь, какой барин! Убери сам!

После этого, Николай эту тропинку очистил сам, путем разбрасывания ногой, с тропинки, торфа[145].

Из дневниковых записей Императрицы известно, что она крайне редко выходила на прогулки и почти всегда оставалась в доме из-за плохого самочувствия. Однако знакомство с документами советского периода позволяет сделать предположение: одной из причин нежелания Александры Федоровны лишний раз выходить из комнат были оскорбления, нанесенные ей рядовыми охранниками. В воспоминаниях Кабанова об этом можно прочесть следующее: Бывшая царица Александра – среднего роста, рыжая, лицо слегка покрыто веснушками, некрасивая, затянутая, на прогулку не выходила, потому что ей, в первые дни нахождения в доме Ипатьева, охранники задавали вопросы: как она сожительствовала с Распутиным[146].

После расстрела Кабанов участвовал в сортировке царских вещей. Просматривая обнаруженные личные записи Великих княжон, он заметил: У всех дочерей царя были дневники. Несмотря на проходившие бурные события и, особенно, касающиеся их судьбы, в дневниках записывалось их самые обыденные моменты, как и с кем они стояли в церкви, с кем завтракали, прогуливались, и больше ничего. А ведь Ольге было уже 22 года![147]

Оставил свои воспоминания о членах Царской семьи и красногвардеец из охраны дома Ипатьева А. А. Стрекотин. Приведем один фрагмент, в котором рассказывается о запомнившихся ему прогулках бывшего Императора с сыном: Тяжелая, неизлечимая болезнь совершенно парализовала у царевича обе ноги, видимо, еще до революции, поэтому-то на прогулку его всегда на руках выносил сам царь. Осторожно приподнимет его, прижмет к своей широкой груди, а тот крепко обхватит руками короткую толстую шею отца, опустив, как плети, тонкие слабые ноги. Так царь вынесет его из дома, усадит в специальную коляску, потом катает его по аллеям. Остановится, наберет камешков, сорвет для него цветов или веточек с деревьев – даст ему, а тот как ребенок кидается ими в кусты[148].

Любое мирное обращение Царских детей к охранникам вызывало у них раздражение, и Стрекотин не без досады пишет: Арестованные непременно старались вступать в разговоры с красногвардейцами. <…> Они часто начинали разговор так: «Нам скучно, в Тобольске нам было веселее, отгадайте, как зовут эту собачку?» Они всегда выводили с собой собак, находящихся при них.

Когда с такими разговорами они обратились к красногвардейцу Садчикову Николаю Степановичу, он грубо ответил: «Нечего мне зубы заговаривать, можете топать дальше». Испуганно переглянувшись, молча они пошли дальше по аллее. <…>

<…> Особенно тяжело было стоять на внутренних постах, вверху дома, где помещались арестованные, у выхода сверху во двор, здесь часто мимо поста проходили арестованные, останавливались, улыбаясь, начинали заводить разговоры с красногвардейцами…[149]

Кроме грубых, хамских выходок со стороны охранников, были издевательства и иного рода. Из рассказов Чемодурова стало известно, что когда Августейшие Особы проходили куда-либо мимо часовых, те всегда умышленно щелкали затворами винтовок, нервируя Их. Государь как бы окаменел и не выдавал своего состояния, – говорил Чемодуров, – Государыня страдала и все молилась. Княжны нервничали[150].

Когда княжны шли в уборную, Их там встречал постовой красноармеец и заводил с Ними «шутливые» разговоры, спрашивая, куда Они идут, зачем и т. д. Затем, когда Они проходили в уборную, часовой, оставаясь наружи, прислонялся спиной к двери уборной и оставался так до тех пор, пока ею пользовались[151].

В доме Ипатьева узники не имели права свободно передвигаться даже по второму этажу, где они проживали, поскольку и здесь дежурили охранники; и каждый выход из комнат в уборную или ванную должен был оповещаться предупредительным звонком часовому, только таким образом они могли пользоваться уборной. Из всех членов Царской семьи Императрица единственная выражала свой протест нежеланием подчиняться этому унизительному установлению. Жена Николая, – писал участник расстрела Виктор Нетребин, – была очень упряма, и почти каждый раз приходилось вставать ей на дорогу, когда она выходила из своих комнат, так как не хотела придерживаться заведенного правила давать предупредительный звонок часовому[152].

Появившиеся первоначально в большевистской среде, а в наше время – в зарубежной литературе[153] рассуждения о том, что режим и условия жизни членов Царской семьи в доме Ипатьева были вполне приемлемыми и даже комфортными, нельзя считать сколько-нибудь основательными или достойными доверия. Подобный взгляд выражает непонимание того колоссального различия между обстоятельствами, с которыми столкнулись Царь и его семья в Екатеринбурге, и их предыдущей жизнью. Нельзя поверхностно уравнивать страдания этих людей, сошедших с самых вершин власти могущественной Империи, с не меньшими, безусловно, страданиями тех, кто не имел подобного опыта. Поэтому едва ли могут оценить эту разницу исследователи, не учитывающие, что для Царских особ, проведших значительную часть жизни в исключительной, недоступной для большинства обстановке, лишение прежнего положения и терпеливое несение всевозможных ограничений уже само по себе являлось величайшим подвигом.

При знакомстве с условиями, в которых приходилось жить узникам Ипатьевского дома, при нескончаемых унижениях и цинизме охраны, в ожидании неминуемой смерти, – больше всего удивляет преданность Царской семье их слуг, пострадавших вместе со своим Царем добровольно. Факт этот стал достоверно известным только в наше время, благодаря воспоминаниям, оставленным уже в советский период. В частности, о преданности обреченным Романовым всех оставшихся с ними упоминают оба коменданта дома Ипатьева, и в первую очередь организатор и исполнитель убийства Юровский: …я счел необходимым, – писал он, – теперь же изложить подробно историю казни бывшего царя Николая его семьи и приближенных, не желавших оставить царскую семью не смотря на предложение Исполкома[154]. В заключение своих воспоминаний Авдеев лаконично выражает эту же мысль, говоря о последней участи узников: Оставалось одно: бывшего царя Николая Романова и его приближенных, отказавшихся его покинуть, расстрелять![155]

О верности Труппа и Харитонова Юровский надменно заметил, что они были слугами с собачьей приверженностью к господам[156]. Но особую роль он отводил Евгению Сергеевичу Боткину, подчеркивая его необыкновенную преданность Царственным узникам. Доктор Боткин, – вспоминал Юровский, – был верный друг семьи. Во всех случаях по тем или иным нуждам семьи он выступал ходатаем. Он был душой и телом предан семье и переживал вместе с семьей Романовых тяжесть их жизни[157].

В книге дежурства охраны в доме Ипатьева читаем запись от 4 июля (день замены коменданта Авдеева Юровским): Доктор Боткин приходил с просьбой разрешить привести попа на воскресенье для служения обедни, на что ему было отвечено, что просьба будет передана областному Совету. За 11 июля значится: Доктор Боткин обращался с просьбой пригласить священника отслужить обедницу, на что ему было дано обещание…[158] По этой просьбе через три дня в доме Ипатьева состоялось последнее богослужение. Из протокола допроса протоиерея Иоанна Владимировича Сторожева, давшего показания в качестве свидетеля судебному следователю Ивану Сергееву, известны даты всех богослужений, проведенных для Царской семьи в Екатеринбурге[159]. В своих показаниях отец Иоанн рассказал и о последнем из них: Войдя в комнату, я сказал Юровскому: «Сюда приглашали духовенство, мы явились. Что мы должны делать?» Юровский, не здороваясь и в упор рассматривая меня, сказал: «Обождите здесь, а потом будете служить обедницу». Я переспросил: «Обедню или обедницу?» – «Он написал: обедницу», – сказал Юровский. <…>

В это время диакон, обращаясь ко мне, начал почему-то настаивать, что надо служить обедню, а не обедницу. Я заметил, что Юровского это раздражает, и он начинает «метать» на диакона свои взоры. Я поспешил прекратить это, сказав диакону, что и везде надо исполнять ту требу, о которой просят, а здесь, в этом доме, надо делать то, о чем говорят. Юровский, видимо, удовлетворился. Заметив, что я зябко потираю руки (я пришел без верхней рясы, а день был холодный), Юровский спросил с оттенком насмешки, что такое со мной. Я ответил, что недавно болел плевритом и боюсь, как бы не возобновилась болезнь. Юровский начал высказывать свои соображения по поводу лечения плеврита и сообщил, что у него самого был процесс в легком. Обменялись мы и еще какими-то фразами, причем Юровский держал себя безо всякого вызова и вообще был корректен с нами. <…>

<…> Став на свое место, мы с диаконом начали последование обедницы. По чину обедницы положено в определенном месте прочесть молитвословие «Со святыми упокой». Почему-то на этот раз диакон, вместо прочтения, запел эту молитву, стал петь и я, несколько смущенный таким отступлением от устава. Но, едва мы запели, как я услышал, что стоявшие позади нас члены семьи Романовых опустились на колени, и здесь вдруг ясно ощутил я то высокое духовное утешение, которое дает разделенная молитва.

Еще в большей степени дано было пережить это, когда в конце богослужения я прочел молитву к Богоматери, где в высоко поэтических, трогательных словах выражается мольба страждущего человека поддержать его среди скорбей, дать ему силы достойно нести ниспосланный от Бога крест[160].

Без сомнения, тяжесть ниспосланного креста семьи Романовых облегчалась и тем, что до смерти все они оставались неразлучны, и тем, что это бремя разделяли с ними преданные им люди. Среди них образ доктора Боткина, христианского мученика, добровольно претерпевшего всё до конца, заслуживает особого внимания. В нравственном отношении это был человек редчайших достоинств, который не запятнал себя даже в самых трудных обстоятельствах, доказав верность Царю и в его славе, и в бесславии. Боткин утешал членов Царской семьи и ходатайствовал за них перед властями на протяжении всего периода заключения. В Царском Селе он без колебаний дал согласие на предложение Царя ехать с ним в Тобольск, а в Тобольске, переступив через сильную любовь к родным детям и оставив их, он вызвался сопровождать Царскую чету в Екатеринбург, избрав исполнение своего долга и верную смерть. К этому выбору он шел всю свою жизнь.

Возвышенные устремления и жертвенность Евгения Сергеевича проявились в нем уже в детские годы. Брат доктора Боткина Петр вспоминал: С самого нежного возраста его прекрасная и благородная натура была полна совершенства. Он никогда не был похож на других детей. Всегда приветливый, с врожденной деликатностью и необычайно нежной душой, он испытывал ужас от любой схватки или драки, которым мы, другие мальчишки, бывало, отдавались с неистовством. Он, по обыкновению своему, не участвовал в наших поединках, но когда кулачный бой принимал опасный характер, он, рискуя получить самые страшные удары, останавливал дерущихся.

Он был очень прилежен и смышлен в учебе. Профессией своей он избрал медицину. Это соответствовало его призванию: помогать, поддерживать в тяжелую минуту, облегчать боль, исцелять без конца[161].

До последних минут жизни доктор Боткин остался верным своему призванию и юношеским идеалам, в чем убеждают свидетельства тех, кого невозможно заподозрить в предвзятости. Чекист И. Родзинский, один из руководителей захоронения расстрелянных в доме Ипатьева и свидетель их последних дней, так же как и Юровский, отмечал, что доктор Боткин, взявший на себя иго посредничества между Царственными узниками и их будущими палачами, занимал исключительное положение в семье. Обычно там все претензии от семьи, – вспоминал Родзинский, – и вообще вел внешние сношения это лейб-медик Боткин. Там был такой мужчина. <…> Полный такой. …В годах. Он вел от их имени переговоры, с Белобородовым переписывался. Должны быть письма, видимо… письма лейб-медика Боткина к Белобородову[162]. (Одно из таких писем, по-видимому неотправленное, начинающееся словами: «В областной исполнительный комитет господину председателю…» – действительно сохранилось[163].) Вообще одно время после перевода в Екатеринбург была мысль отделить от них всех… <…> Но все отказались. Боткину предлагали. Он заявил, что хочет разделить участь семьи. И отказался[164].

Помощник Юровского чекист Никулин, характеризуя поведение доктора Боткина, сообщил некоторые подробности из его жизни в екатеринбургском заключении: Боткин, значит… Вот я повторяю, что он всегда за них (за Царскую семью. – Н. Р.) ходатайствовал[165]. Просил за них что-нибудь, там, сделать: священника позвать… на прогулку вывести или, там, часики починить, или еще что-нибудь, там, какие-нибудь мелочи.

Рис.1 Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба

Рис.2 Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба

Рис.3 Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба

Рис.4 Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба

$Рис.5 Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба$

Рис.6 Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба

Рис.7 Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба

Рис.8 Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба

Рис.9 Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба

Рис.10 Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба

Рис.11 Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба

Рис.12 Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба

Рис.13 Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба

Рис.14 Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба

Рис.15 Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба

Рис.16 Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба

Рис.17 Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба

Рис.18 Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба

Рис.19 Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба

Рис.20 Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба

Рис.21 Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба

Рис.22 Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба

Рис.23 Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба

Рис.24 Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба

Рис.25 Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба

Рис.26 Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба

Рис.27 Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба

Рис.28 Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба

Рис.29 Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба

Ну, вот, однажды я, значит, проверил письмо Боткина. …Адресовал он его сыну на Кавказ[166]. Значит, он пишет примерно, так:

«Вот, дорогой мой /забыл, там, как его звали – Серж; или не Серж, – неважно как/, вот я нахожусь там-то. Причем, я должен тебе сообщить, что когда царь-государь был в славе – я был с ним. И теперь, когда он в несчастьи, я тоже считаю своим долгом находиться при нем! Живем мы так и так /он „так“ – это завуалированно пишет/. Причем, я на подробностях не останавливаюсь, потому что… <…> …Не хочу утруждать людей, на обязанностях которых лежит чтение [и] проверка наших писем». <…>

Больше он не писал. Письмо, конечно, никуда не отправлялось[167].

Это практически неизвестное свидетельство палача Никулина об одном из последних писем доктора Боткина является, как и вышеприведенные воспоминания, не только документом, приоткрывающим внутренний мир и подвиг человека, положившего душу за своего Царя, но и историческим источником, достойным пристального изучения и доверия. Преданность Е. С. Боткина простиралась до полного самоотвержения. Так в ответе на письмо «офицера» – на одно из подложных посланий, составленных по инициативе ЧК, – Романовы, рассчитывавшие на побег, а точнее – на похищение из дома Ипатьева, пишут: Доктор Б[отк ин] умоляет не думать о нем и о других людей (так!) чтобы не делать вашу задачу еще более трудной[168].

Хотелось бы представить фрагменты и из другого письма Евгения Сергеевича («Другу Саше»), сохранившегося и опубликованного, но все-таки малоизвестного, адресованного, по мнению одного из его родственников, младшему брату Боткина[169]. Это письмо от 26 июня (9 июля), начатое за неделю до расстрела, так и осталось недописанным и было изъято уже после убийства. Его содержание по настроению и мыслям обнаруживает некоторое сходство с тем отрывком письма, который по памяти воспроизводил Никулин, что в свою очередь подтверждает точность его свидетельства: Дорогой мой, добрый друг Саша, делаю последнюю попытку писания настоящего письма, – по крайней мере, отсюда, – хотя эта оговорка, по-моему, совершенно излишняя: не думаю, чтобы мне суждено было когда-нибудь откуда-нибудь еще писать, – мое добровольное заточение здесь настолько же временем не ограничено, насколько ограничено мое земное существование. В сущности, я умер, – умер для своих детей, для друзей, для дела… Я умер, но еще не похоронен, или заживо погребен, – как хочешь: последствия почти тождественны. <…> …У детей моих может быть еще надежда, что мы с ними еще свидимся когда-нибудь и в этой жизни… но я лично этой надеждой себя не балую, иллюзиями не убаюкиваюсь и неприкрашенной действительности смотрю прямо в глаза. <…>

Ты видишь, дорогой мой, что я духом бодр, несмотря на испытанные страдания, которые я тебе только что описал, и [б]одр настолько, что приготовился выносить их в течение целых долгих лет… Меня поддерживает убеждение, что «претерпевший до конца, тот и спасется»…

<…> Это оправдывает и последнее мое решение, когда я не поколебался покинуть своих детей круглыми сиротами, чтобы исполнить свой врачебный долг до конца, как Авраам не поколебался по требованию Бога принести Ему в жертву своего единственного сына. И я твердо верю, что, так же как Бог спас тогда Исаака, Он спасет теперь и моих детей и сам будет им отцом. <…> Но Иов больше терпел, и мой покойный Миша мне всегда о нем напоминал, когда боялся, что я, лишившись их, своих деток, могу не выдержать. Нет, видимо, я все могу выдержать, что Господу Богу угодно будет мне ниспослать[170].

Как видно из письма (оно согласуется и с данными из воспоминаний Юровского), доктор Боткин знал, что обречен на смерть, и свое сердце укреплял верой в Бога[171]. Эта вера ощутимо поддерживала всех заключенных, она единомысленно исповедовалась каждым из них. И такие же возвышенные евангельские мысли о терпении и помощи от Бога находим в письмах Императрицы-мученицы: Промысел Божий недостижим человеческому уму. Да осенит нас Премудрость, да войдет и воцарится в душах наших и да научимся через нее понимать, хотя говорим на разных языках, но одним Духом. Дух свободен. Господь ему хозяин; душа так полна, так живо трепещет от близости Бога, Который невидимо окружает Своим Присутствием. <…> Жених грядет, приготовимся Его встречать: отбросим грязныя одежды и мирскую пыль, очистим тело и душу. <…> Грядет Он, Царь славы, поклоняемся Его кресту, и понесем с Ним тяжесть креста. <…>

«Укоряемы – благословляйте, гонимы – терпите, хулимы – утешайтесь, злословимы – радуйтесь» (слова о. Серафима). Вот наш путь с Тобой. Претерпевый до конца спасется[172].

На последней ступени к вечности среди царящей повсюду злобы и ненависти Царственные мученики предчувствовали приближавшуюся к ним смерть и предвидели гибель дорогого им отечества. А умирающая, но скрепляемая «железом и кровью» Россия оставалась в ослеплении. Узнав о расстреле Царя, она отозвалась на его гибель холодным равнодушием.

Русская поэтесса Марина Цветаева, поражаясь молчаливому, бесчувственному восприятию окружающими известия о гибели бывшего монарха, в мемуарах писала: Стоим, ждем трамвая. Дождь. И дерзкий мальчишеский петушиный выкрик:

– Расстрел Николая Романова! Расстрел Николая Романова! Николай Романов расстрелян рабочим Белобородовым!

Смотрю на людей, тоже ждущих трамвая, и тоже (то же!) слышащих. Рабочие, рваная интеллигенция, солдаты, женщины с детьми. Ничего. Хоть бы кто! Хоть бы что! Покупают газету, проглядывают мельком, снова отводят глаза – куда? Да так, в пустоту[173].

О реакции народа на сообщение о расстреле Р. Пайпс в книге «Русская революция» отметил следующее: По словам очевидцев, жители, по крайней мере городская их часть, особого горя при извещении о смерти Николая не испытали. В некоторых московских церквах отслужили службу за упокой души умершего, но что до всего остального – реакция была приглушенной. Локкарт замечает, «что сообщение было воспринято жителями Москвы с удивительным безразличием». Такое же впечатление осталось и у Ботмера: «Реакция народа на смерть царя – безразличие. Народ принял убийство царя с апатичным безразличием. Даже люди приличные и благоразумные настолько уже успели привыкнуть к разным ужасам и так погружены в свои собственные дела и заботы, что испытывать что-то особенное неспособны».

Бывший премьер-министр Коковцев даже подметил признаки некоторого злорадства, когда он ехал в трамвае 20 июля в Петрограде:

«Нигде не было заметно даже тени сочувствия или жалости. Сообщение читали вслух вперемешку с ужимками, глумливыми, язвительными, совершенно бессердечными замечаниями… Выражались отвратительно, типа того, что „Давно пора…“ или „Да, брат Романов, отплясал свое“»[174].

В большевистском Центре на заседании Совета народных комиссаров, атмосферу которого фотографически точно воспроизвел в своем дневнике очевидец тех событий В. Милютин, продемонстрировали многозначное молчание: При обсуждении проекта о здравоохранении, во время доклада т. Семашко, вошел Свердлов и сел на свое место, на стул позади Ильича. Семашко кончил. Свердлов подошел, наклонился к Ильичу и что-то сказал.

– Товарищ Свердлов просит слова для сообщения.

– Я должен сказать, – начал Свердлов обычным своим ровным тоном, – получено сообщение, что в Екатеринбурге, по постановлению Областного Совета, расстрелян Николай. Николай хотел бежать. Чехословаки подступали. Президиум ВЦИК постановил одобрить.

Молчание всех.

– Перейдем теперь к постатейному чтению проекта, – предложил Ильич.

Началось постатейное чтение[175].

Присутствовавший на этом заседании Совнаркома историк М. Н. Покровский, член комиссии по разбору материалов, найденных у Романовых, спустя несколько дней писал своей жене: Интересная работа, о которой упоминал вчера – разбор бумаг расстрелянного Николая. Самое трагическое, м.[ожет] б.[ы т ь], что об этом расстреле никто даже и не говорил почти, буквально, «как собаку» убили. Жестокая богиня Немезида[176].

Генерал А. И. Деникин оставил свидетельство о том, как была принята гибель последнего Государя среди белых: Когда во время второго Кубанского похода, на станции Тихорецкой, получив известие о смерти императора, я приказал Добровольческой армии отслужить панихиды, этот факт вызвал жестокое осуждение в демократических кругах и печати…[177]

И не только во враждебных большевизму демократических кругах возникла неоднозначная реакция на екатеринбургское убийство, но и на проходившем в это время заседании Поместного Собора Русской Православной Церкви вопрос об уместности совершения панихиды по бывшему Императору вызвал двухдневную дискуссию. В результате голосования он был решен положительно, однако из 140 членов всё же 28 человек проголосовали против, а трое воздержались[178].

Споры и возмущения вокруг имени расстрелянного Государя, как бывшего правителя России, – свидетельство того, что в осмыслении причин его убийства не допускалось никаких мистических аспектов. Даже если бы тотчас стали известны все жуткие подробности совершённого преступления, это, безусловно, не изменило бы взгляда современников, для которых было очевидно, что мотивы убийства – исключительно политические.

Промыслительно в последние часы жизни Царственным страдальцам приоткрылся не только глубинный смысл происходящих в России событий, но и их собственная участь. Императрица Александра в своем дневнике 16 июля, за несколько часов до расстрела, сделала такую запись: Татьяна осталась со мной, и мы читали «Книгу пророка Амоса и пророка Авдия»[179]. Всякий читающий эти пророческие строки о судьбе древнего еврейского народа легко увидит в них сходство исторических путей и прообраз участи, которая постигла великий русский народ в ХХ веке: До границы выпроводят тебя все союзники твои, обманут тебя, одолеют тебя живущие с тобою в мире, ядущие хлеб твой нанесут тебе удар[180];…вот неприятель, и притом вокруг всей земли! он низложит могущество твое, и ограблены будут чертоги твои… Слушайте это слово, в котором я подниму плач о вас, дом Израилев. Упала, не встает более дева Израилева! повержена на земле своей, и некому поднять ее…На всех улицах будет плач, и на всех дорогах будут восклицать: «увы, увы!»… И будет: если в каком доме останется десять человек, то умрут и они, и возьмет их родственник их или сожигатель, чтобы вынести кости их из дома, и скажет находящемуся при доме: есть ли еще у тебя кто? Тот ответит: нет никого. И скажет сей: молчи! ибо нельзя упоминать имени Господня… И опустошены будут жертвенные высоты Исааковы, и разрушены будут святилища Израилевы… Песни чертога в тот день обратятся в рыдание, говорит Господь Бог; много будет трупов, на всяком месте будут бросать их молча… И обращу праздники ваши в сетование и все песни ваши в плач, и возложу на все чресла вретище и плешь на всякую голову; и произведу в стране плач, как о единственном сыне, и конец ее будет – как горький день. Вот наступают дни, говорит Господь Бог, когда Я пошлю на землю голод, – не голод хлеба, не жажду воды, но жажду слышания слов Господних. И будут ходить от моря до моря и скитаться от севера к востоку, ища слова Господня, и не найдут его[181].

Среди бумаг, принадлежавших семье Романовых, сохранилось и стихотворение «Молитва», переписанное рукой великой княжны Ольги. Сочиненное в октябре 1917 года для Царских дочерей поэтом С. С. Бехтеевым, оно начиналось словами: Пошли нам, Господи, терпенье. Но даже запечатленный в этих строках образ крестоношения, близкий их христианскому настроению, оказавшийся также предсказанием о грядущем мученичестве, меркнет перед теми страданиями и поруганием, которые им предстояли. Ожидая исхода в вечность, у преддверия могилы, они едва ли могли представить, какие им будут уготованы смерть и погребение.

Охранник Александр Стрекотин, один из соучастников убийства, гордившийся им и оставивший в 1928 году воспоминания о преступлении, случайно высказался о своем внутреннем, удивительном для него самого смятении, охватившем его за несколько минут до совершения злодеяния в доме Ипатьева: Ко мне вниз опять спускается тов. Медведев берет у меня обратно наган и уходит. Уходя от меня я его спросил «что это все значит» он мне сказал «что скоро будет расстрел». После этого я взволновался и почему-то мною овладела боязнь и жалость к ним, т. есть к царской семье. Вскоре вниз спускаются Медведев, Окулов[182] и еще кто-то не помню… <…> По моему телу пробегают мурашки, я теперь знаю, что будет расстрел…[183]

Однако, несмотря на внутреннее колебание, Стрекотин до конца наблюдал палаческое действо[184]. Мгновенное движение совести и человеческого сострадания отступило перед ожесточением и дерзостью.

Наконец слышу шумные шаги, – продолжал он в воспоминаниях, – и вижу спускается вниз вся семья Романовых… <…> Когда их ввели в комнату, то той же минутой вышел обратно Окулов, проходя мимо меня он проговорил «еще стул понадобился» видимо умереть-то на стуле хочется. Ну что уж придется видимо принести. <…> Юровский скорым движением рук показывает арестованным, как нужно становиться, а тихим и спокойным голосом говорит «пожалуйста становитесь вот так, в ряд», но все это происходило необычайно скоро. Арестованные стояли в два ряда… <…> Наследник сидел на стуле. <…> …Тов. Юровский начал читать… <…>…Он прочитал, что-то вроде, как «Ваши родственники мешают Вам жить и идут войной, а потому Ваша жизнь покончена», но он не закончил еще чтение, как царь переспросил «как, я не понял, прочтите еще», тогда товарищ Юровский стал читать вторично и при его последних словах «Ваша жизнь покончена» сойкало несколько голосов и даже царица и старшая дочь Ольга пытались перекреститься, но не успели. С последними словами «Ваша жизнь покончена» тов. Юровский мигом вытащил из кармана револьвер и выстрелил в царя. Последний от одного выстрела моментально свалился с ног. Одновременно с выстрелами тов. Юровского начали беспорядочно стрелять и все тут присутствующие. Арестованные уже все лежали на полу истекая кровью, а наследник все еще сидел на стуле. Он почему-то долго не упадал со стула и оставался еще живым. Впритруть начали ему стрелять в голову и грудь, наконец и он свалился со стула. С ними вместе были расстреляна и та собачка, которую принесла с собой одна из дочерей.

По лежащим трупам было сделано еще несколько выстрелов (по словам товарищей из команды, стрельба была слышна всем постовым, находящимся на постах). Затем по приказанию тов. Юровского стрельба была прекращена. Комната была сгущена дымом и запахом[185]. Были раскрыты все внутренние двери для того, чтобы дым разошелся по помещению. Принесли носилки, начали убирать трупы. Первым на носилку положили царя. Я помог его вынести. <…> …Стали ложить одну из дочерей царя, но она оказалась живой, вскричала и закрыла лицо рукой. Кроме того живыми оказались еще одна из дочерей и та, особа, дама, которая находилась при царской семье. Стрелять в них уже было нельзя, так как двери все внутри здания были раскрыты, тогда тов. Ермаков видя, что я держу в руках винтовку со штыком, предложил мне доколоть этих еще оказавшихся живыми. Я отказался, тогда он взял у меня из рук винтовку и начал их докалывать. Это был самый ужасный момент их смерти. Они долго не умирали, кричали, стонали, передергивались. В особенности тяжело умерла та особа – дама. Ермаков ей всю грудь исколол. Удары штыком он делал так сильно, что штык каждый раз глубоко втыкался в пол. Один из расстрелянных мужчин видимо стоял до расстрела во втором ряду и около угла комнаты и когда их стреляли он упасть не мог, а просто присел в угол и в таком положении остался умершим.

<…> При выноске трупов некоторые из наших товарищей из команды стали снимать находящиеся при трупах разные вещи, как-то: часы, кольца, браслеты, подсигары и другие вещи. Об этом сообщили тов. Юровскому и он поспешил вернуться вниз. В это время выносили уже последний труп. Тов. Юровский остановил нас и предложил нам добровольно сдать снятые с трупов разные вещи. Кто сдал полностью, кто часть, а кто и совсем ничего не отдал.

<…> Потом приходит группа наших ребят из команды с ведрами. Наносят воды, убирают кровь. Крови было очень много. Комната была начисто вымыта[186].

Существует несколько свидетельств о том, кто и каким образом убирал кровь в комнате убийства в ночь после расстрела. Эти сведения были получены еще при допросах следствия белых, приведем два из них.

Охранник А. Якимов: Когда увезли трупы из дома, то русские, бывшие на охране внутри дома и производившие расстрел Царя с семьею, замывали, по словам Клещева, кровь в той комнате, в которой производился расстрел, «сгруживали», по словам Клещева, в одну кучу метлой и «сваливали» в подполье, а потом замывали остатки водой[187].

Из показаний охранника Ф. Проскурякова: Медведев приказал нам со Столовым убирать комнаты. Стали мы все мыть полы, чтобы уничтожить следы крови. В одной из комнат было уже штуки 4–5 метел. <…> По приказанию Медведева, Кронидов принес из-под сарая со двора опилок. Все мы мыли холодной водой и опилками полы, замывали кровь. Кровь на стенах, где был расстрел, мы смывали мокрыми тряпками. В этой уборке принимали участие все рабочие, кроме постовых. И в той именно комнате, где была побита Царская семья, уборку производили многие. Помню я, что работали тут человека два латыша, сам Медведев, отец и сын Смордяковы, Столов. Убирал в этой комнате и я. Но были еще и другие, которых я забыл. Таким же образом, т. е. водой, мы смывали кровь во дворе и с камней[188].

Однако с совести цареубийц невинная кровь так и не была смыта и Всевышним правосудием обратилась на их головы: из числа организаторов преступления никто не избежал возмездия. В 1919 году застрелился член Уралсовета Н. Толмачев. Убит в Польше в 1927 году гимназистом Б. С. Ковердой, мстившим за смерть Царя, член исполкома Уралсовета П. Л. Войков. В 1936 году председатель Уралсовета Белобородов на партконференции в Ростове-на-Дону с гордостью называл себя главным убийцей Царя[189]. Через два года был расстрелян и он. Тогда же, в 1938-м, расстреляли бывшего заместителя Белобородова в Уралсовете Б. В. Дидковского. Избежал их участи Юровский, но лишь потому, что умер в тот же год мучительной смертью от прободения язвы[190]. А при конце жизни ему, как некогда Николаю II, видевшему страдания своих детей, пришлось испытать чувство беспомощности, видя заключение собственной дочери[191].

Не спас себя кровью Царя и Ф. Голощекин. Сохранилось свидетельство о том, как, находясь под арестом уже в преклонном возрасте и стремясь избежать пыток, на прогулке во дворе Бутырской тюрьмы он громко выкрикнул: Моя фамилия Голощекин! Я – бывший член президиума Уралсовета. В 1918 году у нас в заключении находился царь Николай Романов, но мы его ни разу не пытали. Меня же здесь все время избивают. И это свои?![192] Голощекин убит под Куйбышевым в 1941 году по тайному письму Берии, в котором обо всей группе подследственных было предписание:…никого из них суду не предавать, а расстрелять немедленно[193]. В 1942 году расстреляли члена президиума Уралобкома, участвовавшего в подготовке убийства Царской семьи, – Г. И. Сафарова.

Среди рядовых исполнителей преступления были те, кто остались в живых и прожили свой век, считая себя вполне благополучными, например Г. П. Никулин, И. И. Родзинский, М. А. Медведев (Кудрин), П. З. Ермаков и другие. Они никогда не забывали о своем «историческом боевом прошлом», но осмеливались говорить и писать о нем правду только в узком, закрытом кругу.

Следователь Соколов, проанализировав один из немногих доступных ему красных документов – расшифрованную большевистскую телеграмму, – в своей книге заметил о ее составителях: Они [большевик и] лгали, отдаю им должное, умело. <…> Но они лгали для мира. Для себя и между собой они должны были говорить правдиво[194]. И этой правды «участники ликвидации династии Романовых» в среде своих не стыдились. Напротив:…я счастлив горжусь и буду гордиться тем, – писал охранник Александр Стрекотин, – что я хотя и случайно, но все же был очевидцем смерти кровавого императора Николая 2-го и всей его семьи

1 Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1935. Т. 3. С. 391.

2 См., например: Правда о Екатеринбургской трагедии: сборник статей / под ред. Ю. А. Буранова. М., 1998.

3 См., например: Миронова Т. Из-под лжи: Государь Николай II. Григорий Распутин. Краснодар, 2005. С. 86.

4 Кырлежев А. Феномен «православной идеологии» // Власть Церкви: публицистические статьи: 1994–2000. М., 2003. С. 83, 84.

5 См.: Памятка: Священный Синод принял определение относительно «екатеринбургских останков». (Б. м.), 1998. Архив автора. – С. Ф.

6 См.: Памятка: Участие служителей Русской Православной Церкви в церемонии захоронения останков Николая II и членов его семьи. [СПб., 1998]. Архив автора. – С. Ф.

7 См. об этом: раздел «От автора». С. 19.

8 См. об этом: Гл. 2. С. 113.

9 См. об этом: Гл. 3. С. 162.

10 См. об этом: Гл. 5. С. 260.

11 См.: Гл. 6. С. 298.

12 См. об этом: Гл. 6. С. 365.

13 См. об этом: Гл. 7. С. 403.

14 См., например: Мультатули П. В. Свидетельствуя о Христе до смерти… Екатеринбургское злодеяние 1918 г.: новое расследование. СПб., 2007.

15 См. об этом: Гл. 7. С. 459.

16 Юровский Я. Свидетельствую: Слишком все было ясно для народа: [Воспоминания] // Источник. 1993. № 0. С. 108 (Воспоминания Я. Юровского о расстреле царской семьи. Апрель – май 1922. Архив Президента РФ. Ф. 3. Оп. 58. Д. 280. Л. 1–22). Здесь, как и во всех публикуемых далее документах, особенности стиля, пунктуации и написания слов преимущественно сохранены.

17 Юровский Я. Свидетельствую… С. 108–109.

18 Юровский вступил в РСДРП в 1905 г.

19 Юровский Я. Свидетельствую… С. 109.

20 Кафедральная площадь получила название от находившегося на ней Кафедрального собора, одного из крупнейших в Екатеринбурге, снесенного до основания в советское время. Сейчас это площадь 1905 г., а на месте памятника Александру II воздвигнут монумент В. И. Ленину.

21 Солженицын А. Красное колесо: Повествование в отмеренных сроках: историческая эпопея: в 10 т. Т. 10: Узел IV: Апрель семнадцатого. М., 1997. С. 430.

22 Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII–XX вв. / сост. Л. А. Лыкова. Вып. 8: Н. А. Соколов: Предварительное следствие 1919–1922 гг. М., 1998. Док. 57. С. 231.

23 Дневники Императора Николая II. Оrbita, 1991. С. 625.

24 В. П. Аничков – управляющий Волжско-Камским банком в Екатеринбурге, одновременно директор-распорядитель Алапаевского горного округа. Вошел в состав Министерства финансов при правительстве Колчака. Впоследствии эмигрировал в Китай, а затем в Америку. Автор уникальных воспоминаний о революции и гражданской войне.

25 Аничков В. П. Екатеринбург – Владивосток (1917–1922). М., 1998. С. 21.

26 Российский Архив. Вып. 8. Док. 31. С. 108.

27 Солженицын А. И. Красное колесо. Т. 10. С. 14.

28 Российский Архив. Вып. 8. Док. 57. С. 238.

29 Соколов Н. А. Убийство Царской семьи: Из записок судебного следователя. [СПб.]: Изд-во Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, 1998. С. 90.

30 Письма Святых Царственных Мучеников из заточения. СПб., 1998. С. 262, 264.

31 Гибель Царской семьи: Материалы следствия по делу об убийстве Царской семьи (Август 1918 – февраль 1920) / сост. Н. Росс. Посев, [1987]. Док. 159. С. 231–232.

32 Подобными мыслями Императрица делилась не только в письмах. Полковник Е. С. Кобылинский со слов Жильяра и Татищева припомнил эпизод из жизни Александры Федоровны в Тобольске: однажды, рассуждая о развале России, она говорила, что то же самое будет и в Германии. Кобылинский назвал это суждение образцом дальновидности (Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 192. С. 310).

33 Письма Святых Царственных… С. 242–243. Т. 2. С. 293, 310).

34 Протопресвитер русской армии и флота Георгий Шавельский, рассуждая о силе духа Государыни в период заключения, заметил: В моем собственном сознании образ Императрицы Александры Федоровны двоится, представляясь в двух совершенно различных очертаниях. Царица Александра Федоровна на троне и она же в заточении, в изгнании – это как бы две разные фигуры, во многих отношениях не похожие друг на друга. <…> Императрица Александра Федоровна на троне, в величии, не удалась; в унижении она оказалась великой (см.: Шавельский Г., протопресв. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Репр. воспр. изд. 1954 г. М., 1996.

35 Российский Архив. Вып. 8. Док. 94. С. 322.

36 Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 61. С. 106.

37 Письма Святых Царственных… С. 262.

38 Там же. С. 259.

39 Там же. С. 267.

40 Там же. С. 272.

41 Там же. С. 266.

42 Российский Архив. Вып. 8. Док. 60. С. 249.

43 Российский Архив. Вып. 8. Док. 57. С. 236.

44 Несмотря на это, в Петрограде в 1918 г. отца Александра расстреляли (см.: Российский Архив. Вып. 8. Док. 35. С. 167).

45 Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 250. С. 434. Это подробное свидетельство Мунделя подтверждается и воспоминаниями А. А. Теглевой: Только один раз нас где-то остановили и, кажется, не хотели пропускать, но все обошлось благополучно. Поезд не останавливался на больших станциях, а на промежуточных (см.: Российский Архив. Вып. 8. Док. 32. С. 122).

46 Сведения о посещении Абалакского монастыря есть в записках-воспоминаниях о Николае Романове П. М. Матвеева, служившего в охране Царской семьи в период заключения ее в Царском Селе и в Тобольске: Во время нашей четырехдневной стоянки на рейде, перед городом, в ожидании переезда на берег, прибывшие с бывш. царем представители Временного правительства вздумали устроить увеселительную прогулку на одном из пароходов по Иртышу совместно с семьей Романовых и попутно заехать в Аболотский (так!) монастырь, находящийся вблизи Тобольска. Как мы потом узнали, к приезду Романовых монастырь набился богомольцами, для Романовых местным духовенством было отслужено специальное богослужение, после чего, осмотрев вместе с толпой богомольцев монастырь и его окрестности, они отправились обратно на пароход. Пароход в тот же день вернулся в Тобольск (ЦДООСО. Ф. 41. Оп. 1. Д. 149 а. Л. 126).

47 Быков П. М. Последние дни Романовых. Свердловск, 1990. С. 37.

48 Солженицын А. Красное колесо. Т. 10. С. 610.

49 Российский Архив. Вып. 8. Док. 33. С. 139.

50 Российский Архив. Вып. 8. Док. 32. С. 130.

51 В письме из Тобольска на имя А. А. Вырубовой от 22 января 1918 г. Императрица писала: Посылаю Тебе образ Абал. Б. Матери, молилась у нея, она привезена была в нашу церковь (см.: Письма Святых Царственных… С. 210). А в другом письме Императрицы читаем: Вышиваем много для церкви, только что кончили белый венок из роз с зелеными листьями и серебряным крестом, чтобы под образ Б. Матери Абалакской повесить (см.: Там же. С. 238).

52 Быков П. М. Последние дни Романовых. С. 47. Среди множества икон, обнаруженных в доме Ипатьева после убийства, были найдены восемь икон с изображением святителя Иоанна Тобольского, а также иконы Симеона Верхотурского. Кроме того, в доме находилось и несколько образов Абалакской Божией Матери с дарственными надписями родителей детям. Эти святыни, почитаемые преимущественно в Сибири, также стали дороги семье Романовых (см.: Российский Архив. Вып. 8. С. 406–408).

53 Солженицын А. Красное колесо. Т. 10. С. 547.

54 Еккл. 1, 9.

55 Письма Святых Царственных… С. 242.

56 Однофамилец царскосельского духовника и законоучителя Царских детей протоиерея Александра Васильева. В Тобольске отец Алексей вошел в доверие к Царской семье и стал ее духовником. К нему особенно была расположена Императрица.

57 Т. Мельник – дочь доктора Боткина.

58 Российский Архив. Вып. 8. Док. 94. С. 324.

59 Там же. Док. 38. С. 174.

60 По свидетельству офицера Маркова, сумма составила около 40 тысяч рублей (см.: Российский Архив. Вып. 8. Док. 92. С. 319).

61 См. Мф. 7, 15.

62 Из письменных показаний Т. Мельник: …целый взвод стрелков Императорской Российский Архив. Вып. 8. Док. 94. С. 326). А о самом Кобылинском следователь Соколов отзывался так: В его исключительно трудном положении он до конца проявил исключительную преданность Царю (см.: Соколов Н. А. Указ. соч. С. 49). Фамилии во главе со своим командиром поручиком Малышевым передавал полковнику Кобылинскому, что в их дежурство они дадут Их Величествам безопасно уехать (см.:

63 Российский Архив. Вып. 8. Док. 37. С. 173.

64 См.: Солженицын А. Красное колесо. Т. 10. С. 139.

65 Князь Г. Е. Львов был арестован в последних числах февраля 1918 г. в Тюмени, куда, отстранившись от политических дел, он перебрался для занятий коммерцией. 19 марта его доставили в Екатеринбург. Выйдя на свободу, князь Львов представил следствию белых ценные свидетельства о положении Царской семьи в Тобольске и Екатеринбурге. Эти сведения он получил от князя Долгорукова, лакея Седнева и дядьки Наследника Нагорного, находившихся вместе с семьей под арестом, а в Екатеринбурге оказавшихся в той же 2-й тюрьме, что и Львов: в ней содержались «политические». Вскоре эти трое близких к Царской семье были расстреляны. Я встречался с ними постоянно в тюрьме, – говорил Львов, – во время прогулок, во время работ в огороде (см.: Российский Архив. Вып. 8. Док. 53. С. 209). Наши современники – исследователи Г. Кинг и П. Вильсон в своей книге «Романовы: Судьба царской династии» пытаются поставить под сомнение сам факт этих встреч, а соответственно и свидетельства о последних днях Царской семьи. Кинг и Вильсон хотят убедить читателей в том, что в доме Ипатьева жизнь Царской семьи не являлась тяжелейшим испытанием, как утверждал Львов со слов свидетелей. Они считают, что князь Львов не мог видеться в тюрьме ни с кем из названных им лиц, поскольку освободился еще до их поступления. Но Кинг и Вильсон допускают ряд ошибок, в частности заявляя, что уже осенью 1918 г. Львов сообщил следствию Белой армии об убийстве Романовых и их слуг. Документов, подтверждающих это заявление, в следственных материалах нет, но есть протокол допроса князя Львова, давшего в качестве свидетеля показания следователю Н. А. Соколову лишь в 1920 г., в Париже. Кроме этого протокола существуют свидетельства и официальные документы о периоде заключения князя в екатеринбургской тюрьме, по-видимому совсем неизвестные Кинг и Вильсону. Для того чтобы опровергнуть их ложную точку зрения, достаточно было бы сослаться на воспоминания чекиста Кабанова: Вместе с царем, из Тобольска в Екатеринбург, прибыла и его свита, в числе которой были: гофмаршал, князь Василий Александрович Долгоруков, генерал и граф Татищев. По прибытии их в Екатеринбург, их сразу поместили в Дом Предварительного Заключения. С ними вместе, в одной камере находились князья Голицын и князь Львов… <…> По решению Уральского Областного Совета, Долгоруков и Татищев были расстреляны. Согласно того же Постановления, Голицын и Львов были освобождены… (Выступление Кабанова А. Г. Хабаровск, 1964 г. [Расшифрованная магнитофонная запись] РГАСПИ. Ф. 588. Оп. 3. Д. 15. Л. 4. Стенограмма беседы расшифрована в 1993 г.) В постановлении, подписанном членами Следственной комиссии Войковым, Поляковым и Чуцкаевым, князю Львову было предъявлено обвинение в «активной борьбе с большевиками». Постановление датировано 4 июня 1918 г., а Нагорный и Седнев оказались в тюрьме в конце мая, следовательно, у князя Львова была возможность видеться и беседовать с ними. С трудом, при помощи влиятельного заступничества он «не бежал», как утверждают Кинг и Вильсон, а был освобожден из заключения в первой половине июня 1918 г.

66 См.: Плотников И. Ф. Гибель Всероссийского Учредительного собрания: Трагические события на Урале и в Сибири. 1918 г. Екатеринбург, 2002. С. 69.

67 См.: Там же. С. 85.

68 См.: Там же. С. 92.

69 См.: Плотников. И. Ф. Правда истории: Гибель Царской Семьи. Екатеринбург— М., 2003. С. 474–475.

70 В 1924 г. в Екатеринбурге прошли бурные дискуссии с требованием заменить в названии города «терзающее пролетарский дух» имя царицы Екатерины. Предложенных вариантов названий было несколько: Красноград, Реваншбург, Местеград. В результате город переименовали в Свердловск по фамилии одного из большевистских лидеров, причастных к убийству Царской семьи. Историческое название Екатеринбургу возвратили осенью 1991 г.

71 Из сведений, полученных следователем Н. А. Соколовым от Б. М. Капниста, известен рассказ проводника вагона, в котором ехала Царская чета. По его словам, в дороге Государыня не выходила из купе и все время плакала (см. об этом: Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 277. С. 507; Российский Архив. Вып. 8. Док. 58. С. 246).

72 ЦДООСО. Ф. 41. Оп. 1. Д. 149 а. Л. 164; см. также: Последние дни Романовых: Документы, материалы следствия, дневники, версии / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. Свердловск, 1991. С. 247.

73 ЦДООСО. Ф. 41. Оп. 1. Д. 149 а. Л. 157–158; см. также: Последние дни Романовых / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. С. 245–246.

74 Настоящее имя комиссара В. В. Яковлева – К. А. Мячин, позже он жил также и под именем К. А. Стоянович.

75 Более того, у следователя Соколова в протоколах находим немало свидетельств, подтверждающих строгое следование комиссара Яковлева заданию большевистской Москвы. Об этом рассказали оставшимся вместе с Царскими детьми Теглевой, Эрсберг, Мельник (Боткиной) и другим стрелки и офицеры, сопровождавшие Царскую чету в Екатеринбург, а затем вернувшиеся в Тобольск. Существует еще один документ-свидетельство из самой большевистской среды: Н. Сакович, бывший при большевиках комиссаром здравоохранения, присутствовал на собрании Урал-совета по вопросу переезда Царя на Урал и дал следствию следующие показания:…я остался и был очевидцем отвратительных сцен: например, был возбужден вопрос, кем не упомню, о том, чтобы устроить при переезде бывшего Царя крушение. Вопрос этот даже баллотировался, и было решено перевезти из Тобольска б. Государя в Екатеринбург. Помню, я случайно узнал, что по вопросу о перевозке б. Царя в Екатеринбург была какая-то переписка с центром большевистской власти и от центра было ясно сказано, что за целость б. Государя Екатеринбургские комиссары отвечают головой (см.: Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 44. С. 82).

76 Российский Архив. Вып. 8. Док. 80. С. 294; Док. 108. С. 359.

77 Российский Архив. Вып. 8. Док. 31. С. 108.

78 Там же. Док. 32. С. 126.

79 Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 239. С. 406.

80 Там же. С. 405.

81 Последние дни Романовых / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. С. 67.

82 ЦДООСО. Ф. 41. Оп. 1. Д. 149 а. Л. 151.

83 Там же. Л. 154.

84 Последние дни Романовых / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. С. 60.

85 Алексеев В. В. Гибель царской семьи: мифы и реальность: Новые документы о трагедии на Урале. Екатеринбург, 1993. С. 58.

86 Там же. С. 60.

87 ЦДООСО. Ф. 41. Оп. 1. Д. 149 а. Л. 165; см. также: Последние дни Романовых / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. С. 248.

88 Последние дни Романовых / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. С. 71–72.

89 Последние дни Романовых / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. С. 103–104. Воспоминания Авдеева, как и многих других непосредственных свидетелей, совсем не согласуются с данными книги Р. Вильтона «Последние дни Романовых». Ее автор, не считаясь с действительным ходом событий, всячески старался скрыть факт участия русских людей в охране и убийстве Николая II и приукрасить их роль, с явной тенденцией оттенить при этом «красных евреев». Так, Вильтон писал, что в доме Ипатьева стража была составлена наскоро: Выбрали, довольно случайно, нескольких рабочих Исетского завода и Злоказовской фабрики, живших в слободах (Вильтон Р. Последние дни Романовых. М., 1998. С. 36).

90 Вильтон Роберт (Альфредович), корреспондент английской газеты «Таймс» в Петрограде, был привлечен генералом Дитерихсом к работе в следственной группе Н. А. Соколова и назначен заведующим фотолабораторией.

91 Пагануцци П. Правда об убийстве Царской Семьи. М., 1992. С. 52.

92 Вильтон Р. Последние дни Романовых. М., 1998. С. 39.

93 Последние дни Романовых / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. С. 97.

94 Совещание старых большевиков по вопросу пребывания Романовых на Урале. Свердловск. 1 февраля [19]34 г. [Машинописная расшифровка стенограммы выступления Я. М. Юровского]. ЦДООСО. Ф. 41. Оп. 1. Д. 150. Л. 7 об.

95 Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 228. С. 392.

96 ЦДООСО. Ф. 41. Оп. 1. Д. 150. Л. 5.

97 Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 229. С. 393.

98 Вероятно, поводом для этих вымыслов стал следующий исторический факт: летом 1918 г. в Екатеринбурге появился посланник семьи Толстых И. И. Сидоров, монархист, приехавший в город с целью оказать Царской семье материальную помощь. Он должен был передать в дом Ипатьева и письма для Романовых от семьи Толстых, и икону в футляре. Однако З. Толстая на допросе о результатах поездки, со слов Сидорова, показывала следующее: Он рассказал нам, что проникнуть к Царской Семье лично он не мог: это было абсолютно невозможно (см.: Российский Архив. Вып. 8. Док. 90. С. 309). Сидоров пытался сделать это и через сестер Ново-Тихвинского женского монастыря, но безрезультатно. Монахиня Августина, непосредственно общавшаяся с Сидоровым, обстоятельно поведала об участи иконы, предназначавшейся в дар Романовым: Иван Иванович хотел, чтобы через нас Царской семье были переданы письма и икона в футляре. Но в то время, когда он был у нас в Екатеринбурге, сделать этого было никак нельзя. Поэтому эту икону и письма он оставил нам, чтобы мы передали все это, когда будет можно. Однако передать все это и потом мы не могли. Так все это у нас и осталось. Упоминавшуюся икону и письма монахиня Августина представила следователю Соколову во время допроса (см.: Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 227. С. 391).

99 Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 265. С. 474.

100 Дневники Императора… С. 684. Сохранена графика оригинала.

101 Следователь Соколов, найдя яичную скорлупу в районе Ганиной ямы и сопоставив этот факт с показаниями послушниц из женского монастыря, обвинил Юровского в воровстве яиц, которыми якобы утоляла голод его команда на шахте в ночь после расстрела. Но в действительности Юровский не планировал ехать с трупами убитых в район шахты, и по своему положению он мог себе это позволить. Кроме того, Голощекин предлагал ему остаться в доме Ипатьева. Решение все же поехать самому Юровский принял уже ночью после убийства. Вразрез с версией Соколова идет и дневниковая запись Государыни в последний день жизни перед расстрелом: Каждое утро комендант приходит к нам в комнаты, наконец через неделю принес яйца для ^Бэби(см.: Мейлунас А., Мироненко С. Николай и Александра: Любовь и жизнь / пер. С. Житомирской. М., 1998. С. 619).

102 Вильтон Р. Указ. соч. С. 38–39.

103 Пагануцци П. Указ. соч. С. 52.

104 Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 199. С. 335–337.

105 Там же. Док. 55. С. 91–92.

106 Они были написаны Родзинским на французском языке под диктовку комиссара снабжения П. Л. Войкова.

107 Запись беседы с Родзинским И. И. в Радиокомитете. 1964 г. [Расшифрованная маг ^нитофонная запись] – РГАСПИ. Ф. 588. Оп. 3. Д. 14. Л. 26.

108 Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 199. С. 339. Комендантская находилась на том же самом этаже, на котором держали арестованных, то есть совсем рядом с их комнатами, и, безусловно, при столь близком соседстве узники не могли не испытывать потрясений от безудержных оргий охраны.

109 Российский Архив. Вып. 8. Док. 31. С. 112.

110 Там же. Док. 78. С. 292.

111 Ботать – качать, болтать, колебать, стучать ногами в широких сапогах.

112 Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 213. С. 368.

113 Вильтон Р. Указ. соч. С. 40.

114 Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 199. С. 336.

115 Пагануцци П. Указ. соч. С. 52.

116 Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 64. С. 113.

117 Там же. Док. 199. С. 337–338.

118 Юровский Я. Свидетельствую… С. 111.

119 Запись беседы с Никулиным Г. П. в Радиокомитете. 1964 г. [Расшифрованная магнитофонная запись] РГАСПИ. Ф. 588. Оп. 3. Д. 13. Л. 47–48.

120 Вопреки распространенному ошибочному мнению, что Царя убивали иностранцы и инородцы, в составе участников расстрела, установленном на основании анализа документов, русские люди были в большинстве (см. об этом: Плотников И. Ф. Правда истории).

121 Российский Архив. Вып. 8. Док. 1. С. 11.

122 Вспомним об убийстве под Пермью великого князя Михаила Романова, в пользу которого отрекся Государь, – в числе его убийц были только русские люди.

123 Юровский Я. Свидетельствую… С. 116.

124 Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 199. С. 338.

125 Российский Архив. Вып. 8. Док. 57. С. 243.

126 Там же.

127 Следует оговориться, что, несмотря на принадлежность к партии эсеров и свое мятежно-революционное прошлое, В. С. Панкратов не испытывал ожесточенности к членам Царской семьи и относился к ним с уважением.

128 Мельник Т. Е. Воспоминания о царской семье и ее жизни до и после революции. Репр. воспр. изд. (б. г.) М., 1993. С. 127.

129 Последние дни Романовых / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. С. 99.

130 ЦДООСО. Ф. 41. Оп. 1. Д. 150. Л. 8 об.

131 Юровский Я. Свидетельствую… С. 111.

132 ЦДООСО. Ф. 41. Оп. 1. Д. 150. Л. 8 об.

133 Юровский Я. Свидетельствую… С. 111.

134 Последние дни Романовых / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. С. 101.

135 См.: Последние дни Романовых / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. С. 95–96. Или Авдеев неточен, или же в дальнейшем были приняты небольшие отступления от первого решения, поскольку некоторое время в доме Ипатьева, кроме доктора Е. С. Боткина, лакея А. Труппа, горничной А. Демидовой и повара И. Харитонова, находились К. Нагорный, И. Седнев и его маленький племянник Леня Седнев.

136 Последние дни Романовых / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. С. 98–99. В доме Ипатьева Великие княжны не только сами стирали, но и мыли посуду и даже готовили. В показаниях А. Белозеровой, знавшей об этом от охранника В. Логинова, читаем: Были случаи, что б. княжны стряпали сами лепешки, но они у них не выходили, тогда они просили красноармейцев показать им, как стряпают лепешки. Это свидетельство подтверждается и одной из дневниковых записей Николая II: Харитонов готовит нам еду… Дочери учатся у него готовить и по вечерам месят муку, а по утрам пекут и хлеб! Недурно! (см.: Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 54. С. 90; Дневники Императора… С. 683).

137 Юровский Я. Свидетельствую… С. 111.

138 Последние дни Романовых / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. С. 101.

139 – Дом особого назначения. Так называли большевики дом Ипатьева во время пребывания в нем семьи Романовых.

140 Последние дни Романовых / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. С. 262.

141 РГАСПИ. Ф. 588. Оп. 3. Д. 13. Л. 21–22.

142 Имя Украинцева неоднократно упоминается в дневниках Государя. Например, запись от 22 апреля 1918 г.: Вечером долго беседовали с Украинцевым у Боткина (Дневники Императора… С. 677).

143 Матросы императорских яхт «Штандарт» и «Полярная Звезда», считавшиеся наиболее преданными Царской семье, изменили ей в первые же дни революции. Многие из них, уходя, выкрикивали угрозы матросу «Штандарта» Климентию Нагорному, не пожелавшему присоединиться к ним и сохранившему верность Царю до смерти. Нагорный очень смело вел себя во время переезда из Тобольска в Екатеринбург; он решительно протестовал, выражая свое возмущение латышскому командиру Родионову, явившемуся инициатором воровства и притеснения Царских детей. А. Теглева, давая показания, привела слова Климентия, сказанные им о большевиках по прибытии в Екатеринбург: Меня они, наверное, убьют. Вы посмотрите, рожи-то, рожи-то у них какие! У одного Родионова чего стоит! Ну, пусть убивают, а все-таки я им хоть одному-двоим, а наколочу морды сам! В Екатеринбурге вскоре после заключения в тюрьму Нагорный был расстрелян (см.: Российский Архив. Вып. 8. Док. 32. С. 129).

144 Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 199. С. 345.

145 РГАСПИ. Ф. 588. Оп. 3. Д. 15. Л. 3.

146 Там же. Л. 4.

147 Там же. Л. 6.

148 Последние дни Романовых / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. С. 268–269.

149 Там же. С. 269.

150 Российский Архив. Вып. 8. Док. 26. С. 90.

151 Российский Архив. Вып. 8. Док. 78. С. 292–293.

152 Нетребин В. Н. Воспоминания участника расстрела Романовых. ЦДООСО. Ф. 41. Оп. 1. Д. 149 а. Л. 209.

153 Например, в книге Г. Кинг и П. Вильсона «Романовы: Судьба царской династии». Ее авторы, очевидно не знакомые со всей совокупностью документов, «вооружившись против романтических и религиозных трактовок судьбы Романовых», пытаются представить свою, во многом бесцеремонно и даже кощунственно искаженную историю екатеринбургской трагедии.

154 Юровский Я. Свидетельствую… С. 115.

155 Последние дни Романовых / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. С. 105. Воспоминания Авдеева опубликованы в 1928 г. (Красная новь. 1928. № 5).

156 Юровский Я. Свидетельствую… С. 111.

157 Там же.

158 Алексеев В. В. Гибель царской семьи: мифы и реальность. С. 91–92.

159 С тем чтобы выгоднее оттенить русского Авдеева на фоне еврея Юровского, Р. Вильтон писал: До него (Юровского. – Н. Р.) узники довольно часто пользовались церковным утешением. Но в действительности богослужения происходили не чаще и не реже. Всего в доме Ипатьева разрешено было 5 богослужений – 4 из них за два с небольшим месяца при Авдееве и одно при Юровском за двухнедельный срок его комендантства. Считаем небезынтересным представить отрывок из показаний отца Иоанна с перечислением всех совершенных служб: Я дважды совершал богослужения в доме Ипатьева, в г. Екатеринбурге, когда там находилась под стражей большевистской власти семья бывшего Царя Николая Александровича Романова. Кроме меня, там же совершал богослужения священник Екатериненского собора Анатолий Григорьевич Меледин. Как отцу Меледину, так и мне сослужил каждый раз диакон названного собора Василий Афанасьевич Буймиров. Чередовались наши службы так: первое богослужение – светлую Заутреню – совершил вечером 21 апреля старого стиля о. Меледин. Второй раз – 20 мая старого стиля, когда прибыла из Тобольска вся семья Романовых, служил я обедницу. Третью службу (обедницу) совершил о. Меледин, но которого числа и месяца, не помню, кажется, это был день рождения одного из членов семьи Романовых. Четвертую службу (литургию) совершил в Троицын день о. Меледин и, наконец, пятое богослужение (обедницу) 1/14 июля совершил я. Почему именно на нас, священнослужителей Екатериненского собора (в то время я был настоятелем сего собора), возложена была обязанность совершать богослужения в доме Ипатьева, я не знаю (см.: Вильтон Р. Указ. соч. С. 40; Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 60. С. 95).

160 Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 60. С. 99–100.

161 Botkine Pierre. Mon frere // La revue de Paris. 1920. T. 1: Jan.-Fevr. P. 135.

162 РГАСПИ. Ф. 588. Оп. 3. Д. 14. Л. 26.

163 ГА РФ. Ф. 740. Оп. 1. Д. 6. Л. 1, 1 об.; см. также его публикацию в книге: Мельник Т. Воспоминания о царской семье… С. 114–115.

164 РГАСПИ. Ф. 588. Оп. 3. Д. 14. Л. 26.

165 Ходатаем о помощи и спасении Царской семьи был и брат Е. С. Боткина – Петр Сергеевич Боткин, находившийся на дипломатической службе в Португалии. Он отправил несколько писем представителям Французского правительства с призывами оказать помощь томящейся в заключении Царской семье. Каков был ответ со стороны союзной Франции, видно из письма, написанного П. С. Боткиным незадолго до гибели семьи Романовых (2 июля 1918 г.) и адресованного министру иностранных дел в Париже: С большим сожалением я должен констатировать, что все мои усилия были тщетны, все мои шаги остались без результата, и в качестве ответов на мои письма я обладаю только расписками курьеров, удостоверяющими, что мои письма дошли по назначению. Официальное молчание и бездействие Франции в вопросе спасения Императора Николая II, столь давно подверженного возмутительному и бесчеловечному режиму, смущает всех русских, которые не забыли глубокую искренность франко-русской дружбы (Российский Архив. Вып. 8. Док. 73. С. 280).

166 Вероятно, Никулин путает: доктор Боткин адресовал его не сыну, а младшему брату, то есть А. Е. Боткину.

167 РГАСПИ. Ф. 588. Оп. 3. Д. 13. Л. 38–39.

168 Последние дни Романовых / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. С. 151; Лыкова Л. А. Следствие по делу об убийстве российской императорской семьи: историографический и археографический очерк. М., 2007. С. 273.

169 Можно предположить, что ему же было адресовано письмо Боткина, перехваченное и задержанное Никулиным.

170 Мельник Т. Воспоминания о царской семье… С. 115–117.

171 К сожалению, в Русской Православной Церкви подвиг слуг, которые разделили участь семьи Романовых, до сих пор остается неизвестным и неоцененным. А в Храме на Крови города Екатеринбурга, увековечившем место мученичества русского Царя и его семьи, нет упоминаний ни об одном из четырех верноподданных, освятивших свои души страданиями вместе с Царственными страстотерпцами. Это лейб-медик Е. С. Боткин, комнатная девушка Императрицы А. С. Демидова, повар И. М. Харитонов и лакей А. Е. Трупп.

172 Письма Святых Царственных… С. 275–277.

173 Цветаева М. Дневниковая проза // Собр. соч.: в 7 т. М., 1997. Т. 4. Кн. 2. С. 78.

174 Последние дни Романовых / сост. М. П. Никулина, К. К. Белокуров. С. 183.

175 Быков П. М. Последние дни Романовых. С. 91.

176 Цит. по: Лыкова Л. А. Следствие по делу об убийстве российской императорской семьи. С. 17, 89. (РГАСПИ. Ф. 197. Оп. 1. Д. 49. Л. 32а.)

177 Деникин А. И. Очерки русской смуты. Кн. 1. Т. 1: Крушение власти и армии (февраль – сентябрь 1917). М., 2006. С. 162.

178 См.: Фирсов С. Л. Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.). М., 2002. С. 555.

179 Мейлунас А., Мироненко С. Николай и Александра: Любовь и жизнь. С. 619.

180 Авд. 1, 7.

181 Ам. 3, 11; 5, 1–2, 16; 6, 9–10; 7, 9; 8, 3, 10–12.

182 В документе от руки сделана сноска и следующая правка: Никулин Григорий Петрович. То есть Стрекотин ошибочно назвал Никулина Окуловым.

183 ЦДООСО. Ф. 41. Оп. 1. Д. 149 а. Л. 190.

184 Возможно, Стрекотин был не наблюдателем, а убийцей, но скрыл это обстоятельство. Участником расстрела считает его старший прокурор-криминалист Генеральной прокуратуры РФ Владимир Николаевич Соловьев (так называлась его должность до 2007 г.), которому в 1990-е гг. было поручено ведение уголовного дела и исполнение функций судебного следователя.

185 Доводилось выслушивать сомнения в подлинности таких воспоминаний расстрела Царской семьи: дескать, они неправдоподобны, потому что от стрельбы из револьверов не могло быть дыма. Однако это не так. В военной практике широко применяется как бездымный, так и дымный порох, последний и использовался во время убийства в доме Ипатьева.

186 ЦДООСО. Ф. 41. Оп. 1. Д. 149 а. Л. 191–193.

187 Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 189. С. 285.

188 Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 188. С. 276.

189 См.: Солженицын А. И. Двести лет вместе: в 2 ч. Ч. 2. М., 2002. С. 92.

190 Есть данные, что его допрашивали в Кремлевской больнице незадолго до смерти (см.: Плотников И. Ф. Правда истории. С. 484).

191 Юровский, надеясь на помощь, писал Сталину о репрессированной дочери Римме, сидевшей в лагерях. Ответом Юровскому было молчание.

192 Убийство царской семьи Романовых. Свердловск, 1991. С. 43.

193 Убийство царской семьи Романовых. Свердловск, 1991. С. 43.

194 Соколов Н. Указ. соч. С. 333–334.

Продолжение книги

Праздничный подвох

2024-11-12 21:55:00

Валентина Репина

Это рассказ еще раз мне напомнил несколько истин:- Почему мы ждем удобного случая, волшебного момента, полагаясь на судьбу? А я считаю, что таких не быает, надо самим вершить свою судьбу!- Не возможно, все и всегда держать под контролем, есть вещи неподвластные нам;- Чужие люди согут оказать ближе рожных;- зачастую то, что действительно влажно назодится у нас перед носом.Спасибо за уютную историю!

2024-11-12 14:24:00

Arina Books

Прекрасный рассказ. Эту историю нужно читать ближе к празднику)) Для создания новогоднего настроение))) С новинкой, тебя Юль)

Воробей в Академии боевых магов

2024-11-12 02:02:00

Ирина Тараканова

Интересная история. Становление героини после попадания в другой мир. Несмотря на то, что в нее вселилась Богиня, девочка не стала всесильной, непобедимой, самой самой- как в других романах про попаданок.Написано легко, непринуждённо, характеры интересные, но перечитывать не буду. Разовое чтение больше для подростков. Коробили только фразочки «трусились руки», скучала ЗА подругами.., Это какой-то местечковый говор, не имеющий никакого отношения к литературному языку…

Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба бесплатное чтение

Испытание историей: посмертная судьба Царственных страстотерпцев

От автора

Глава 1

Вход на сайт