Прелюдия к большевизму бесплатное чтение
ALEXANDER KERENSKY
THE PRELUDE TO BOLSHEVIZM
THE KORNILOV RISING
© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2022
© Художественное оформление, ЗАО «Центрполиграф», 2022
Предисловие
Дорогие друзья!
Посылаю вам стенографические копии моего фундаментального исследования о мятеже Корнилова, которые удалось спасти от уничтожения, с недавно сделанными мною дополнительными примечаниями и объяснениями. Я отдаю эту рукопись в ваше распоряжение и прошу вас, если возможно, опубликовать ее, но при этом в точности, в настоящем ее виде. Это необходимо, хотя я сам вижу все ее несовершенства с литературной точки зрения. Но это не литературный труд, не «мемуары» для истории и не плод моих ограниченных творческих способностей. Это всего лишь документ, кусочек настоящей жизни, который может дать больше информации тем, кого на самом деле волнует правда о деле Корнилова, нежели целый том «мемуаров». Ибо, не навязывая кому-либо особое мнение, рукопись эта дает каждому возможность действовать в соответствии с линией следственной комиссии либо самому выполнить работу, отсортировывая наиболее важные факты о Корниловском мятеже и делая по этому поводу собственные выводы.
Мое единственное желание – позволить читателю объективно судить о событиях того времени. Мои самые последние примечания дополняют отчет, полученный следственной комиссией, теми материалами, которые могли быть отчасти забытыми или неизвестными тем, кто будет читать официальный текст моего исследования.
Разумеется, в этих примечаниях я не мог ограничиваться лишь изложением простых фактов самого дела Корнилова, узкими рамками рассказа о нем, хотя и старался воздерживаться от каких-либо отступлений от темы и, особенно, от выводов, ибо понимал, что в тот момент любой иной язык, кроме языка фактов и документов, был неуместен.
Почему? Вы знаете, как враги Февральской революции, мои враги справа и слева, воспользовались Корниловским мятежом, чтобы оклеветать меня, и как велико было число людей, чья вера ослабла из-за постоянных нападок на меня. Но я писал не для тех, кто намеренно клеветал и лгал – этих людей в чем-либо убедить невозможно, они сами прекрасно понимают, что искажают истину и глумятся над ней.
Я писал для тех, кто мало или ничего об этом не знал и кто в конечном счете поверил тому, что так высокомерно преподносилось как «правда» о деле Корнилова. Я не желаю их убеждать. Пусть они, спокойно ознакомившись с фактами и благодаря собственным размышлениям, откроют для себя истину, узнают если не всю правду о корниловском деле, то, по крайней мере, о моем отношении к нему.
Отнюдь не личный интерес побуждает меня в это ужасное время думать и писать о деле Корнилова. Нет, я видел и изучил так много людей не для того, чтобы узнать истинную цену народной любви и ненависти. В то время, когда я был на высоте и толпа склонялась предо мною, я тихо сказал своим друзьям: «Погодите, они придут и убьют меня». Так было всегда, так всегда и будет. Повторяю, не личный мотив, но общественный интерес побудил меня взяться за перо. А теперь, когда враги России и враги свободы достигли своих позорных целей, когда наша Родина лежит распростертая в грязи, обесчещенная и истерзанная, когда полное отчаяние охватило тех, у кого еще остались достоинство и совесть, – теперь тем, кто достиг своих целей, не должно быть позволено оправдывать свое Иудино преступление, лицемерно приписывая его «предательству и измене других»; память великой русской революции, которая создала новую жизнь для правды и искренности, не должна быть затенена ни малейшими сомнениями в честности тех, кто боролся за нее не на жизнь, а на смерть. Я хочу сказать еще несколько слов о генерале Корнилове. Я много чего написал против него. Но я не желаю, чтобы в моих словах обнаружили больше того, что я намеревался сказать, и поэтому я чувствую себя обязанным особенно подчеркнуть, что я никогда не сомневался в том, что он любил свою страну.
Я вижу причину его действий, которые грозили России катастрофическим переворотом, не в дурных намерениях генерала, а в недостатке понимания и в его полнейшей политической неопытности. Видя это, я много раз пытался сдержать его, вопреки подстрекательствам коварных врагов свободы или просто политических мошенников.
Мне это не удалось; человек, который по-своему страстно любил Россию, был обречен некой силой подарить победу тем, кто ненавидел и презирал ее.
А. Керенский
Р. S. Еще несколько слов о стенографической копии. Я давал свидетельские показания 8 октября 1917 года. На то, чтобы расшифровать записи с этих показаний, ушло несколько дней, и только за пять или шесть дней до 25 октября я получил их, чтобы просмотреть и подписать. Но у меня на это уже не было времени. Окончательный официальный текст моих свидетельских показаний перед следственной комиссией не был готов, когда началась большевистская смута.
Но, имея, по крайней мере, возможность просмотреть этот текст, я почувствовал себя вправе отредактировать его и поправить стиль, кое-где сократить, а в некоторых местах внести несколько дополнительных слов, разумеется не меняя значения и тона показаний. В двух местах я нашел целесообразным слегка изменить порядок записи таким образом, чтобы свести воедино отдельные фрагменты показаний по одному и тому же вопросу.
Я полагаю, что публикация официального отчета следствия полезна в качестве отображения судебного расследования над тем, кого генерал Алексеев называл «хозяин судьбы». Это позволит вспомнить то время, все еще близкое, но уже столь отдаленное, когда судебные допросы и суды чести были абсолютно свободны и независимы от власть имущих. Оживить в памяти краткую главу в истории России, когда «эти буржуазные предрассудки» в пользу непредвзятого суда еще не были поспешно затоптаны, чтобы вернуть страну к традиционному московскому периоду «Шемякина суда»[1].
Введение
После того как 19 июля 1917 года русский фронт был прорван недалеко от Тарнополя, было принято решение сместить командующего Юго-Западным фронтом генерала Гутора, а позже заменить и Верховного главнокомандующего генерала Брусилова. Выбор пал на генерала Корнилова. Временному правительству хорошо были известны как достоинства, так и недостатки Корнилова, однако в тот момент благодаря своим положительным качествам он оставался единственным подходящим кандидатом. А его недостатки, особенно стремительность действий и порыв к успеху, тогда, казалось, не предвещали никакой опасности. Более того, мнение, что он признан всеми, казалось, исключало всякую возможность конфликта. Генерал ратовал за прекращение дальнейшего наступления; он, единственный среди многих военачальников, возлагал ответственность за провал не только на одних солдат, но и на офицеров. Он с сочувствием высказывался о выборных организациях в армии, о комиссариатах и т. д. Следовательно, назначение Корнилова осуществилось по серьезным соображениям, а вовсе не из-за «безответственного влияния» премьера Керенского.
Однако сразу же после назначения Корнилова обнажились опасные черты его нрава. В телеграмме, в которой он принимал полномочия главнокомандующего, он сделал ряд заявлений относительно реформ в армии. По сути, эти реформы были в принципе одобрены и уже разрабатывались Временным правительством до назначения Корнилова; но генерал выдвинул свои требования в неприемлемой форме. Он интерпретировал свои права как Верховного главнокомандующего в еще более широком плане, чем даже великий князь Николай, и принял по отношению к Временному правительству такой непозволительный тон, что вынудил Керенского немедленно подать в отставку и выйти из Временного правительства. Тем не менее Корнилову было позволено сохранить пост главнокомандующего, отчасти из-за того, чтобы избежать перемен в Верховном главнокомандовании в столь критический момент, и отчасти оттого, что его поведение приписали влиянию авантюристов, окружавших его в Ставке. После событий начала июля 1917 года (прорыв фронта и выступление большевиков в Петрограде) Временное правительство предприняло ряд энергичных шагов, включая восстановление смертной казни на фронте, и занялось дальнейшим планированием мер по реорганизации армии. Несмотря на это, Корнилов, поддерживаемый Савинковым, развернул энергичную кампанию против Временного правительства. По прибытии в Петроград 3 августа для того, чтобы представить Временному правительству отчет о военной ситуации, Корнилов привез меморандум, в котором требовал провести ряд армейских реформ. Однако обсуждение предложенных изменений было отложено, а меморандум Корнилова вручили военному министерству для согласования с предложениями военного министра. Благодаря этому была предотвращена публикация меморандума Корнилова в его исключительно резкой и бестактной форме, что неизбежно привело бы к отставке генерала.
Между тем нападки на Временное правительство сторонников «решительных мер» продолжались. Меморандум Корнилова от 3 августа был вручен Савинкову – заместителю военного министра – для согласования его с планами военного министра. Савинков, который все время пытался проводить особую политическую линию, не учитывая указаний своего начальника, военного министра, пожелал воспользоваться этим случаем и с помощью Корнилова вынудить правительство быстро, en bloc[2], принять программу самых серьезных военных мер на фронте и в тылу, без санкции Керенского, военного министра, и даже без предварительного доклада о них военному министру.
Эта попытка, предпринятая непосредственно перед Московским государственным совещанием, не увенчалась успехом, но при этом возбудила большое волнение в политических кругах, что грозило проявиться на Московском совещании в острой форме. Правительство приняло меры для сохранения единства страны и защиты армии от возможных конфликтов. В результате Московское совещание прошло без помех. Генерал Корнилов произнес речь, которая не оправдала ожиданий экстремистов, поскольку отличалась от речи военного министра, излагавшей его программу, лишь бестактной формой и указаниями на необходимость «мер в тылу, на фронте, на железных дорогах и на фабриках».
Возрождение боеспособности армии стало задачей премьер-министра Керенского с того самого момента, когда он принял кабинет у Гучкова. Было необходимо ликвидировать тенденции армейских реформ, которые выработались в течение первых двух месяцев революции, однако в борьбе за это Керенский как военный министр не мог разрешить слишком резкие и преждевременные шаги, которые требовали безответственные сторонники «сильной власти». Такие шаги в той неуравновешенной обстановке, в которой находилась страна, могли привести лишь к отрицательному результату. После Московского совещания Савинков признал, что план реформ, набросанный военным министром, совпадал в основных чертах с его собственным планом и пожеланиями Корнилова. Он также признал, что его поведение накануне Московского совещания было нарушением дисциплины, после чего премьер-министр отозвал приказ об отставке Савинкова.
Однако опасность от деятельности этих чересчур торопливых «реформаторов» была ничтожна по сравнению с возможными трагическими последствиями тайной интриги, которая в то самое время плелась в Ставке и в других местах с целью организации насильственного coup d’etat[3]. Стоявшие за нею силы уже к моменту Московского совещания пытались приучить Россию и самого Корнилова к идее военного диктата последнего. Сведения о заговорах начали доходить до Временного правительства уже в июле 1917 года; прорыв фронта вблизи Тарнополя глубоко задел чувство национальной гордости народа. Более того, после подавленного большевистского выступления в июле многие думали, что хорошо организованное наступление на правительство наверняка увенчается успехом. Параллельно с открытой пропагандой идеи военной диктатуры продолжалась тайная деятельность. На первом этапе были созданы отдельные группы конспираторов, в которых активную роль играли некоторые военные элементы, и среди них члены Главного комитета старого Союза офицеров армии и флота. Позднее эти группы объединились, а техника заговоров усовершенствовалась. Некоторые сомнительные люди, такие как Аладин и Завойко, были приняты в ряды конспираторов; они обеспечивали связь между военными заговорщиками, гражданскими политиками и финансовыми кругами, поддерживавшими их. Таким образом, была создана настоящая организация, которая позже обрела такие определенные формы, что генерал Алексеев смог угрожать ей разоблачениями на суде над генералом Корниловым, если бы гражданские участники, оставшиеся неизвестными, не воздержались от финансовой поддержки семей арестованных конспираторов. Одновременно сторонники «сильной власти» начали зондировать позицию Керенского, однако, не встретив у него сочувствия, обратили внимание на Корнилова. «Керенский не желает быть диктатором, тогда мы ему его дадим», – говорил В. Львов (бывший член Временного правительства). Во время Государственного совещания в Москве 12–25 августа идея диктатуры Корнилова уже достаточно созрела, и подготовка к coup d’etat, предвосхищая сочувствие совещания, шла полным ходом. В Москву был вызван отряд «надежных» казаков, а кадетам – офицерам, охранявшим здание, где проходило совещание, – дали понять, что во время работы последнего возможно провозглашение диктатуры. Целый ряд организаций перед совещанием вынес угрожающие резолюции, призывавшие не допустить отставки Корнилова. Был организован торжественный въезд Корнилова в Москву; различные публичные люди «представляли» себя и свои «меморандумы». В Москве распространялся памфлет, озаглавленный «Корнилов – народный вождь».
Вопреки ожиданиям заговорщиков желание всех слоев населения объединиться вокруг сильного Временного правительства сделалось настолько очевидным на Московском совещании, что все расчеты на его сочувствие пришлось оставить. С другой стороны, приготовления заговорщиков к coup d’etat стали более интенсивными. Несколько дней спустя Аладин попытался через посредничество князя Георгия Львова получить аудиенцию у Керенского; когда это не удалось, он со своими друзьями решил использовать в этих целях В. Львова, зная, что его положение бывшего члена Временного правительства позволяло ему без затруднений получить аудиенцию у премьер-министра.
31 августа В. Львов, который был соответствующим образом подготовлен Аладиным и Добринским, отправился в Петроград, где его принял премьер-министр. Однако он сам ограничился беседой общего характера относительно необходимости укрепления власти правительства путем включения в него новых элементов, за спиной которых стояла «сила». Керенский не придал никакого значения этому визиту, поскольку в то время многие приходили к нему с беседами подобного типа. Львов вернулся в Москву и немедленно отправился в Ставку с письмом от Аладина к Завойко. Значение этой поездки Львова к Керенскому, так же как и попытки Аладина побеседовать с премьер-министром, заключалось в том, что заговорщики хотели обеспечить себе пути контакта с премьер-министром, не зависящие от обычных каналов связи между Ставкой и правительством.
В то же время Корнилов и его друзья-сторонники в Ставке вырабатывали окончательный план «военного» давления на Временное правительство. Трудно точно определить, когда Корнилов сделался сознательным участником заговора и возглавил антиправительственное движение. В первых сообщениях о заговорах имя его не упоминалось, но уже 3 августа в беседе с Керенским Корнилов говорил о военной диктатуре как о возможности, которая может стать необходимостью. На Московском государственном совещании поведение Корнилова по отношению к Временному правительству было весьма провокационным. 23 августа в Ставке Корнилов резко говорил с Савинковым о Временном правительстве; он находил сохранение у власти Керенского предосудительным, ненужным и т. д. Однако на следующий день, 24 августа (6 сентября по новому стилю), перед отъездом Савинкова в Петроград, Корнилов сказал ему, что собирается лояльно поддерживать Временное правительство; он попросил его сообщить об этом Керенскому, и ободренный Савинков уехал. В то время работа конспираторов уже шла полным ходом.
Присутствие в Ставке заместителя военного министра Савинкова с 22 по 24 августа было вызвано, кроме других соображений, необходимостью прояснить условия перевода армии Петроградского военного округа в подчинение главнокомандующего, а также условия отправки военного отряда с фронта в распоряжение Временного правительства в связи с объявлением в Петрограде военного положения, что было вызвано возникновением новой военной ситуации после падения Риги, из-за чего фронт боевых действий оказался ближе к столице. Кроме того, назрела необходимость перевода правительственных институтов в Москву из-за увеличения числа беженцев из прибалтийских провинций и по разрешению Петроградского гарнизона. Также предлагался перевод других войск Петроградского военного округа под командование генерала Корнилова из-за возможности бунтов и попыток переворота слева и справа.
Все эти соображения вынудили правительство потребовать для своих нужд хорошо дисциплинированную армию. Савинков, передавая этот приказ Временного правительства главнокомандующему, указал, что строгое условие отправки войск в распоряжение Временного правительства состоит в том, чтобы не включать кавказскую Дикую дивизию, которая, с точки зрения правительства, была ненадежной, и чтобы генерала Крымова не назначили командовать ею. Генерал Корнилов определенно пообещал Савинкову 21 августа в точности выполнить предложение Временного правительства и не посылать в Петроград ни Крымова, ни Дикую дивизию. Однако на следующий день 3-й кавалерийский корпус уже двигался в сторону Петрограда с Дикой дивизией во главе и под общим командованием генерала Крымова, получившего ясные указания от Корнилова. Позже было доказано, что генерал Крымов, который был назначен командующим одной из армий Юго-Западного фронта, чтобы отвлечь от него внимание, уже некоторое время фактически разрабатывал в Ставке план военного давления на правительство. Благодаря событиям 26 августа (8 сентября по новому стилю), о чем будет упомянуто позднее, у Временного правительства было время, чтобы принять меры; армия Крымова не дошла до Петрограда (где его ожидали местные конспиративные организации), и он совершил самоубийство. Однако роль этого союза была настолько важной в разработке заговора, что, как только Корнилов узнал о судьбе 3-го корпуса, он принял действенные меры, чтобы положить конец авантюре.
В то время как подразделение генерала Крымова приближалось к столице, заговорщики попытались «легально» взять власть, терроризируя правительство. 26 августа (8 сентября по новому стилю) В. Львов, который прибыл в Петроград из Ставки, представил ультиматум премьер-министру от имени Корнилова. Временное правительство должно было в тот же вечер передать свою власть генералу Корнилову, который образует новое правительство. Керенский и Савинков должны были немедленно, в ночь с 26 на 27 августа, выехать в Ставку, поскольку Корнилов собирался предложить им должности министров в его правительстве. Он отказывался брать на себя ответственность за их жизнь, если они останутся в Петрограде. По просьбе Керенского Львов на месте записал требования Корнилова; затем Керенский попросил Корнилова прийти на переговоры по прямому телеграфному проводу, и Корнилов сам повторил ему предложение немедленно приехать, удостоверил полномочия Львова и косвенно подтвердил все, сказанное последним. Пытаясь выиграть время, Керенский пообещал Корнилову приехать в Ставку и в то же время предпринял немедленные меры, чтобы остановить мятеж в самом начале. Тем временем после приведенного выше «доброжелательного разговора» по прямому проводу наиболее выдающиеся политические деятели из оппозиции были приглашены в Ставку; была, наконец, определена окончательная форма диктатуры и достигнуто согласие по составу правительства. Однако на следующий день, 27 августа, была получена телеграмма от премьер-министра с приказом Корнилову немедленно сдать власть и прибыть в Петроград. Корнилов проигнорировал этот приказ и подтвердил Савинкову по прямому проводу, что отказывается подчиняться правительству. В тот же день появилось обращение Керенского к народу о мятеже Корнилова и обращение Корнилова, в котором говорилось, что его «спровоцировали» совершить восстание и что он выступал против правительства, которое подчинилось «большевистскому большинству Советов» и «работало в согласии с планами германского Генерального штаба».
Так началось вооруженное выступление против правительства. Два дня, в течение которых эта попытка была остановлена, разные «миротворцы» осаждали премьер-министра, пытаясь убедить его пойти на компромисс, поскольку «реальная сила на стороне Корнилова». Но уже 29 августа стало очевидно, что вся реальная сила страны – против Корнилова, и, как было предсказано ему лично Керенским несколько ранее, Корнилов оказался в абсолютной изоляции. 13 сентября мятеж был окончательно и бескровно подавлен. Корнилова не поддерживала ни одна сколько-нибудь значительная политическая организация, он не мог опираться на силу какого-либо класса. Из-за отсутствия у него политического опыта Корнилов и те офицеры, которые были вместе с ним, ошибочно приняли за настоящую силу недовольное брюзжание «человека с улицы», раздраженного революцией, но пассивного по природе, вместе с подстрекательством разных авантюристов и обещаниями поддержки со стороны отдельных политиканов. Финансовая помощь определенной группы банков искусственно преувеличивала размеры движения.
Однако авантюра Корнилова, хотя и обреченная на провал, все же сыграла роковую роль в судьбе России, поскольку глубоко и болезненно ударила по сознанию народных масс. Это потрясение оказалось тем более сильным, что было неожиданным. Авантюра маленькой группы в воспаленном воображении масс превратилась в заговор всей буржуазии и высших сословий против демократии и рабочих масс. Большевики, которые до 13 августа были бессильны, 7 сентября стали руководителями Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов и завоевали там большинство впервые за весь период революции. Этот процесс повсеместно распространялся с быстротою молнии. Начались убийства офицеров; вновь назначаемые офицеры теряли власть. По всей стране, как в первые дни февральской революции, спонтанно появлялись организации, которые захватывали функции правительственной власти под предлогом борьбы с контрреволюцией. В солдатских и рабочих массах авторитет вождей, которые сражались против призыва «Вся власть Советам!» и защищавших идею национальной власти, основанную на воле всего народа, был подорван. Волна анархии прорвала русский фронт и захлестнула государство. Никому никогда не удастся поставить под сомнение роковую связь между 27 августа (9 сентября по новому стилю) и 25 октября (7 ноября по новому стилю) 1917 года.
Глава 1[4]
От назначения Корнилова главнокомандующим до московского государственного совещания. Реорганизация армии
Параграф 1[5]
[Следственная комиссия, специально назначенная Временным правительством по делу Корнилова, планировала свою работу, опираясь на широкую базу, которая охватывала весь период, предшествующий восстанию, с его начала 8 июля, когда генерал Корнилов был назначен главнокомандующим Юго-Западным фронтом.
Несмотря на то что, строго говоря, ни одно из событий, происшедших до августовских дней, не имело не-посредственной связи с движением генерала Корнилова 26–30 августа как предмета исследования, расширение границ судебного разбирательства позволило включить ужасные дни 3–5 июля, что имеет глубокое внутреннее значение.
Рамки действий следственной комиссии нельзя было сузить, потому что события тех июльских дней – дней первого выступления большевиков, дней тарнопольского позора – выдвинули генерала Корнилова на высший пост в армии и создали во всей России ту новую для нее атмосферу ущемленного патриотизма, который породил последующие события 26–30 августа.
Я не стану подробно задерживаться на событиях, которые предшествовали назначению генерала Корнилова на пост главнокомандующего Юго-Западным фронтом. Я думаю, что ни один русский не сможет забыть эти два дня – 18 июня и 6 июля 1917 года, этот великий порыв самопожертвования войск 18 июня и мрачную оргию разрушителей Тарнополя и Калуша.
Кто не помнит время, когда надежды на спасение и почетный мир, возродившиеся в России, были сметены двойным ударом, нанесенным русской армии германским правительством, встревоженным ее будущим? Вынеся падение канцлера Бетмана-Хольвега и либеральные тенденции в Вене после 18 июня, германские власти решили применить крайние меры, с целью предотвратить возрождение русской армии и развалить русский фронт.
Одного примера достаточно, чтобы дать представление о том, как эта работа была организована германским Генеральным штабом.
Я находился на Западном фронте недалеко от Молодечно во время большевистского «восстания» 3–5 июля. Наши войска готовились начать наступление. Посещая фронтовые траншеи, когда еще ничего не было известно о событиях в Петрограде, один из моих адъютантов взял у солдат свежий номер большевистской газеты «Товарищ», отпечатанной в Вильно германским Генеральным штабом для русских солдат. В этом номере имелась статья «Россия и наступление», датированная «Петроград, 3 июля» (20 июня по старому стилю), в которой со странным предвидением делалось следующее заявление: «В соответствии с новостями, полученными из России, наступление русских в Галиции вызвало великий гнев среди русского народа. Несметные толпы собирались во всех больших городах, чтобы протестовать против этого массового убийства русских сыновей. Негодование против Англии, которую все считают источником и причиной затягивания этой ужасной войны, растет с каждым днем. Керенский открыто объявляется предателем народа. Огромные манифестации прошли в Москве, куда были отправлены казаки, чтобы подавить беспорядки. Нынешнее положение не может продолжаться. «Русское слово» заявляет, что в Петрограде недавно было снова введено военное положение. Огромное количество левых социалистов было арестовано за последние несколько недель. Газета добавляет, что многие лидеры крайних левых были вынуждены покинуть Петроград и уехать в глубинки России».
Естественно, почва была хорошо подготовлена для того, чтобы во фронтовых окопах соответствующим образом восприняли вести о настоящих беспорядках 3–5 июля. Они были поданы известными и широко распространенными на фронте «русскими» газетами как восстание пролетариата против правительства «предателя Керенского», который продался английским и французским капиталистам.
Такого же рода нападкам с фронта и тыла подвергались русские солдатские массы на всем протяжении фронта – от Карпат до Риги.
Прорыв немцев под Тарнополем полностью вывел из строя наше Верховное командование – было необходимо сделать все возможное, чтобы восстановить фронт, и как можно быстрее. Генерал Корнилов, в то время командующий 8-й армией, был назначен главнокомандующим Юго-Западным фронтом.
Мои показания начинаются с этого момента; начало повествования, как не имеющее особого значения, пропущено.
Генерал Гутор, чье имя упоминается в начале показаний, в мае был назначен главнокомандующим Юго-Западным фронтом. Другими фронтами командовали: генерал Клембовский (Северный фронт), генерал Деникин (Западный фронт), генерал Щербатов (Румынский фронт); генерал Брусилов был Верховным главнокомандующим, а генерал Лукомский – начальником Генерального штаба.]
Керенский. Генерал Корнилов был назначен главнокомандующим Юго-Западным фронтом при следующих обстоятельствах. Генерал Гутор погиб, и Корнилов показался мне единственным человеком на фронте, способным немедленно заменить его. Тогда казалось, что опасные тенденции его характера – слишком большая стремительность в случае успеха, не представят опасности во время отступления. До того времени, когда эта тенденция станет опасной, было еще очень далеко. Отступление могло ввести в игру все его положительные свойства: решительность, организаторский талант, инициативу и независимость. Таковы были причины для назначения его командующим Юго-Западным фронтом. Другого ничего не было. Лично я считаю эти причины вполне достаточными.
[Решимость активно использовать широкие права военного командира, смелость действовать, не боясь ответственности, не прячась за спину другого, – именно такие качества были нужны в то время. К сожалению, такие качества редко обнаруживаются среди нашего высшего армейского командования. Не стоит забывать, что активная борьба против разрушения армии, против «трусов» и «мешочников», пораженцев и прогерманцев, борьба, которая часто делала необходимой использование вооруженной силы, почти полностью лежала на плечах комиссаров военного министра и армейских комитетов.
Почти весь штат высшего командования был, так сказать, «не годен» для всех практических целей в период с мая по июнь, когда предпринимались наиболее напряженные попытки восстановить боеспособность армии на всех фронтах. И все же истинное возрождение армии невозможно было достигнуть без авторитетных вождей, признанных всей армейской массой. Следовательно, было ясно, почему любая выдающаяся личность, любой инициативный и деятельный человек находил полную поддержку военного министра и получал продвижение по службе. Так же из этого следует, почему я быстро и решительно выдвинул генерала Корнилова, несмотря на изначально «ультимативные» методы его деятельности.
Если мы вспомним военно-политическую ситуацию в начале июля 1917 года, то станет очевидным, что своими требованиями генерал Корнилов не открывал Америки, – по сути это было не совсем этичное по форме требование мер, которые были отчасти применены, а отчасти планировались Временным правительством и которые полностью отвечали образу мыслей всех ответственных либеральных и демократических кругов.
Россия была потрясена и озадачена двойным ударом – попыткой большевиков «сломать внутренний фронт» в Петрограде и фактическим прорывом фронта 11-й армии под Тарнополем. Попытка большевиков была почти немедленно подавлена. Задача остановить вторжение немцев была труднее в сто крат. Необходимы были быстрые и героические меры, и их принятие было тем более легким, поскольку вся Россия была необыкновенно единодушна в своей оценке текущих событий и относительно мер, которые следовало предпринять против объединенного врага.
«Собрание комитетов Н-ского корпуса» (как говорилось в полученной мною телеграмме) «считает возбудителей недовольства, предателей и людей, которые подстрекают других к нарушению дисциплины и неповиновению боевым приказам, недопустимыми в наших рядах. Мы требуем от всех региональных комитетов немедленно арестовывать всех таких людей и отдавать их под трибунал военных комитетов. Мы требуем, чтобы все товарищи из наших полков задерживали каждого, кто появляется в траншеях или в частях соединений, к которым он не относится; все такие индивидуумы должны представать перед полковыми комитетами для установления личности».
Докладывая мне о ситуации, возникшей после 6 июля, в совместной телеграмме, датированной 8 июля, Исполнительный комитет Совета Юго-Западного фронта и комитет 11-й армии заявил, что члены фронтовых комитетов армии и комиссары «единодушно признают, что ситуация требует принятия самых крайних мер, поскольку настоятельно нужно не останавливаться ни перед чем ради спасения революции от гибели. Сегодня, с согласия комиссариатов и комитетов, главнокомандующий Юго-Восточным фронтом и командующий 11-й армией издал приказ расстреливать дезертиров. Пусть страна узнает всю правду. Пусть содрогнется и исполнится решимостью наказать малодушных, кто предает и уничтожает Россию и революцию».
11 июля Центральный исполнительный комитет социал-революционной и социал-демократической партии, а также Центральный исполнительный комитет Советов рабочих и солдатских депутатов издали прокламацию «ко всему народу» – крестьянам, рабочим и работницам, всем Советам и комитетам, к армии. В этой прокламации ЦИК сделал следующее заявление: «Мы признаем Временное правительство как правительство, спасающее революцию. Мы признаем, что это правительство наделено полной и неограниченной властью. Пусть его приказы станут для всех законом. Любой, кто не подчинится какому-либо боевому приказу Временного правительства – предатель. Для трусов и предателей пощады не будет. Помните, что только суровая борьба принесет мир России и всем народам. Отступая, вы потеряете и землю, и свободу, вы потеряете мир. Победившие германские империалисты заставят вас снова и снова сражаться за свои интересы. Так пусть же не будет ни предателей, ни трусов среди вас. Для вас открыт лишь один путь – вперед».
13 июля «Известия Советов рабочих и солдатских депутатов» опубликовали заметку, озаглавленную: «Перед лицом неминуемой гибели». «Работа безответственных демагогов уже породила свои кровавые плоды на поле сражений. Вражда и замешательство проникли в ряды армии. А силы армии и ее боеспособность развеялись, как призрак… Армия разобщена и надломлена, недосчитывающие бойцов полки бегут от врага… Наши армии отступают; и хуже того – они бегут прочь, обезумевшие от войны. Мы трепещем за судьбу России и революции и исполнены позора. Войска, которые храбро сражались под кнутом царизма, превратились в толпу жалких трусов сейчас, когда знамя свободы развевается над нами: это бесчестье».
Словно отвечая на чувство волнения и тревоги, захватившей все демократические центры, армейские комиссариаты Юго-Западного фронта с Б.В. Савинковым во главе направили следующую телеграмму: «Мы чувствуем себя обязанными своей совести заявить, какие следует принять меры. Выбора нет: смертная казнь для тех, кто отказывается рисковать своей жизнью за родину, землю и свободу». К этому времени мой ответ на процитированную выше телеграмму от Исполнительного комитета Совета Юго-Западного фронта был уже на фронте получен: «Я полностью одобряю истинно революционное и в высшей степени правильное решение, принятое Центральным исполнительным комитетом Совета Юго-Западного фронта в этот критический момент».
На гребне великой волны патриотизма, захлестнувшей всю страну, содержание телеграммы, посланной командующим 11-й армией (генералом Балуевым), было лишь естественным выражением общего чувства. «Ознакомившись с духом армии, я в ужасе, я потрясен от того, какая опасность и позор ожидают Россию. Время не ждет. Все высшее командование и офицеры не могут сделать ничего, кроме как принести в жертву свою жизнь. Параграф 14 Декларации (то есть право расстреливать на месте) исполнять нельзя, потому что командир в одиночку противостоит сотням и тысячам вооруженных людей, склонных к побегу… Как верный сын России, посвятивший свою жизнь служению моей стране, я считаю своим долгом заявить правительству, что русская демократия и революция в опасности». Далее генерал предлагает ряд мер, вплоть до смертной казни, и добавляет: «Я утверждаю, что запрещение смертной казни в армии было ошибкой: если правительство отправляет людей умирать от вражеских пуль, почему оно дает трусам и предателям возможность сбежать?»
Солидарность мнений отчетливо подчеркивается следующими выдержками из телеграммы генерала Балуева: «Вся литература, имеющая хождение на фронте, должна быть одобрена Советом рабочих и солдатских депутатов и армейскими комитетами».
Ничего удивительного, что генерал Корнилов, так же сильно переживавший, как всякий патриот, разделял общее мнение; однако с характерной для него эксцентричностью он завершил свою знаменитую телеграмму от 11 июля, касающуюся смертной казни, следующим заявлением: «Довольно! Я заявляю, что, если правительство не подтвердит меры, предложенные мне, и таким образом лишит меня единственного средства спасти армию и использовать ее для выполнения ее истинной цели – защиты страны и свободы, я, генерал Корнилов, самовольно покину свой пост главнокомандующего».
Такова была воля страны ради собственного спасения. По-другому и быть не могло. Временное правительство не сомневалось в вероятности получения всеобщей поддержки, когда требовались решительные действия в самый критический момент.
Фронт 11-й армии был прорван к 6 июля; закон, признающий в государственной измене всех людей, виновных в подстрекательстве офицеров и солдат к неповиновению военным приказам в военное время, был издан в тот же день. Генерал Корнилов был назначен главнокомандующим Юго-Западным фронтом в ночь с 7 на 8 июля. Утром 8 июля я издал следующий приказ за номером 28: «Прочитав рапорты, представленные мне в связи с событиями на Юго-Западном фронте и в особенности из-за печальных событий, происшедших в 11-й армии, я считаю своим долгом вновь обратить внимание на безупречно отважное поведение командиров и офицерского состава, доказавших свою преданность свободе и революции, и их неизменную любовь к своей стране. Я приказываю восстановить дисциплину в армии с полным применением революционной власти, включая вооруженные силы, чтобы спасти армию. Разложение армии терпеть нельзя. Все преступные элементы, занятые письменной или устной пропагандой и подстрекательством к неповиновению и отказу выполнять боевые приказы, должны быть немедленно изгнаны из армии».
12 июля Временное правительство – от В.Н. Львова (обер-прокурор Святейшего синода; не путать с князем Львовым, прокурором, бывшим премьером) до В.М. Чернова – выпустило единодушную ноту, согласно которой предлагалось временно ввести вновь смертную казнь на фронте и учредить революционные военные трибуналы. 13 июля военный министр и министр внутренних дел обрели право закрывать газеты и журналы, «подстрекающие к неповиновению военным командирам, к мятежу и гражданской войне». Я также получил право закрывать собрания, распускать съезды и т. д. Целый ряд законов и мер был принят правительством менее чем за две недели.
Разумеется – должен снова повторить – все это становилось возможным благодаря полнейшему единодушию всех классов русского общества и благодаря доказательству глубокого понимания существующей ситуации со стороны всех правительственных, общественных и особенно демократических кругов. Это было началом отрезвления населения, быстрого роста осознания ответственности по отношению к государству, периодом неслыханного спада анархистско-большевистского влияния на массы. Задачей правительства стало укрепление этих тенденций для усиления единства общенационального фронта. В то же время правительство должно было быть крайне осмотрительным, иначе реакция против левого максимализма привела бы к максимализму справа.]
Я вспоминаю, что А.А. Брусилов (который, кстати, как все командующие офицеры и военные авторитеты, очень не доверял несколько наивной порывистости Корнилова) вначале не одобрил назначение его на пост Гутора, и я был вынужден прибегнуть к некоторому давлению, чтобы преодолеть сомнения Брусилова. Я привел Брусилову те же доводы в пользу Корнилова, которые предоставил вам.
Председатель. (Комиссия, которая допрашивала меня, состояла из следующих членов: председатель, главный военный и гражданский следователь Шабловский; назначенные члены: Колоколов, Украинцев, Раупах; избранные члены: члены Центрального исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов Крохмал и Либер. Допрос проводился в моем кабинете в Зимнем дворце.) Относительно совещания 16 июля в Ставке. Какие взгляды высказывались на этой конференции, и не стала ли она причиной, которая впоследствии привела к тому, что Корнилов сменил Брусилова?
Керенский. Совещание 16 июля, безусловно, сыграло роль в назначении Корнилова. Должен сказать, эта конференция произвела на меня и всех моих коллег (Терещенко, Барановского и других) удручающее впечатление, совершенно удручающее. Я созвал это совещание по собственной инициативе и попросил Брусилова пригласить всех военачальников, которых он мог собрать… Имена вы знаете. Нет нужды повторять их.
Председатель. Да.
[Вот кто присутствовал на совещании в Ставке 16 июля: Керенский, премьер, военный и морской министр; Терещенко, министр иностранных дел; генерал Алексеев, прикрепленный к Временному правительству; Верховный главнокомандующий Брусилов; его начальник штаба, генерал Лукомский; генерал Клембовский, главнокомандующий Северным фронтом; генерал Деникин, главнокомандующий Западным фронтом, его начальник штаба, генерал Марков; генерал Рузский, бывший главнокомандующий Северным фронтом; главный инженер Величко, Савинков, комиссар Юго-Западного фронта, чиновники военного министерства и штаба Верховного главнокомандующего.
Совещание было созвано для чисто стратегических военных целей. Оно имело важнейшее значение для Временного правительства и в особенности для военного министра, чтобы можно было сформировать обстоятельное и беспристрастное мнение о реальной ситуации на фронте и о стратегических последствиях прорыва фронта, обрисовать план будущей военной политики и т. д. Этот последний пункт был особенно важен для министра иностранных дел, поэтому он и сопровождал меня на совещании. Мы желали услышать мнение людей с трехлетним опытом военных действий, людей, которые прошли суровую школу краха 1915 года и несчастий года 1916-го. Наблюдения, касающиеся подготовки и осуществления наступления 1917 года, наполнили меня страхом и мрачными предчувствиями. И я хотел, чтобы были определены неотложные проблемы обороны, хотя бы в общих чертах, нынешними и, возможно, будущими военачальниками. Естественно, эти страхи породили определенные сомнения относительно сохранения за генералом Брусиловым поста Верховного главнокомандующего.
Увы! Ни одного военачальника не нашлось на этом совещании, ни даже обычного военного специалиста, который знал бы современные военные стандарты. Не было никого, и не из-за недостатка способностей у тех, кто присутствовал, но, как я твердо убежден, из-за недостатка желания обнаружить это. Желание свести старые счеты затмило все остальное. Все несчастья, катастрофы, позор, ужас первых трех лет войны для них больше не существовали. Первопричину всего этого, в том числе и июльских событий в Петрограде, они склонны были видеть исключительно и единственно в революции и ее влиянии на русского солдата. Зольдау, Варшава, Ковно, Перемышль, Сан, Ковель, Митава и так далее и так далее – всего этого как будто бы не было никогда… Вино ненависти ко всему новому бросилось в эти старые мудрые головы. Россия и Временное правительство не получили ни совета, ни помощи от военачальников. С другой стороны, здесь в первый раз генерал Деникин обрисовал программу «реванша» — этой «музыки будущего» военной реакции, которая вдохновляла многих и многих сторонников корниловского движения. Некоторые пункты программы Деникина уже были представлены Временному правительству в форме требований. Так, в самом начале тарнопольского прорыва в многозначительной телеграмме, переданной через Главный комитет Союза офицеров армии и флота и адресованной Временному правительству, говорилось следующее: «Мы настаиваем на восстановлении полной власти, авторитета и дисциплинарных прав командиров всех рангов».]
Керенский. Корнилов на этом совещании не присутствовал. Он получил телеграмму из Ставки, которая, похоже, подразумевала, что его присутствие нежелательно. Я не могу вспомнить точный текст, но смысл сводился к следующему: «В свете критической ситуации на Юго-Западном фронте вы не можете приехать».
[Генерал Корнилов, упоминая об этой телеграмме в своих показаниях, говорит следующее: «Я получил телеграмму за № 5067 от Верховного главнокомандующего насчет того, что из-за положения на Юго-Западном фронте мое прибытие в Ставку считается невозможным и что меня приглашают высказать свои соображения».]
Среди этих обескураживающих мнений и предложений, высказанных присутствовавшими генералами, телеграмма Корнилова, казалось, пролила слабый луч света. Она была весьма властной, но все же в ней чувствовалось больше беспристрастного отношения к солдатской массе и командующему составу. Должен сказать, что все генералы, особенно Алексеев, Рузский и Деникин, проявили полный недостаток стратегического и политического мышления. По их мнению, настроение простых солдат было истоком всего зла. Например, один из них считал, что единственная реформа, способная отвратить солдат от дезертирства, – это введение салюта.
[Генерал, на которого я ссылаюсь в последнем предложении, – не Деникин.]
Таковы были высказываемые суждения. И на таком фоне мнение генерала Корнилова, что в нынешних бедствиях виновата не только деморализация солдат, но и давнишняя и изначальная нехватка командующего состава, и что поэтому одновременно с карательными мерами необходимо предпринимать немедленные шаги для чистки в рядах командующих органов, – такие высказывания создавали впечатление, что это человек с более глубокими и широкими взглядами на ситуацию, нежели его товарищи. Позднее мне стало понятно по стилю телеграммы, что она была составлена не им. Странно, но все назначения генерала Корнилова после того, как он стал Верховным главнокомандующим, опирались на превратные принципы. Он немедленно начал выдвигать и восстанавливать людей, придерживавшихся старых традиций. Возьмите, например, полное отстранение от должностей командного состава Юго-Западного фронта, которое произошло вскоре после того, как генерал Корнилов перевел туда генералов Деникина и Маркова. Они начали тотальное устранение всех командиров, сочувствовавших новым армейским организациям. Я был вынужден вступить в серьезный конфликт с Корниловым, который склонялся к тому, чтобы назначить на высокий пост генерала Лечицкого, офицера, совершенно неприемлемого в сложившихся новых условиях. В конце концов политика Корнилова вступила в полное противоречие с содержанием его же собственной телеграммы, представленной на совещании в Ставке 16 июля, так что я решил, что эта телеграмма была написана либо Савинковым, либо Филоненко; я не уверен, кем из этих двоих именно, но, явно, ее составил один из них.
[Постоянная тенденция генерала Корнилова назначать на посты высшего командования сторонников предреволюционных методов армейского управления и его пассивное отношение к абсолютно недопустимому поведению некоторых командиров в отношении солдат, его безразличие, мягко говоря, к кампании, затеянной некоторыми командирами и офицерами против армейских организаций, приводили меня в отчаяние. Я был совершенно озадачен, пока не понял, что у генерала Корнилова имелись две программы: одна для представления Временному правительству и другая – для повседневной практики. Например, в одном из рапортов его относительно армейских организаций, представленных Временному правительству, говорится следующее: «Несомненно, вызывает удивление, что молодые выборные органы не свернули с правильной тропы и так часто оказывались вполне соответствующими ситуации, даже в совершении высшего жертвоприношения кровью в своей доблестной военной деятельности. Комитеты, символизирующие в глазах масс существование революции, гарантируют спокойное принятие всех мер на фронте и в тылу, необходимых для спасения армии и страны». Между тем на практике фронт сражений, который был гораздо лучше организован (а именно Юго-Западный фронт), быстро развалился из-за курса, принятого генералами Деникиным и Марковым, рьяно поддерживавшим «муштровщика» генерала Селиванова и недавнего демократа, генерала Эрдели. И все же служба, которую сослужили Исполнительные комитеты Совета и комиссариаты Юго-Западного фронта в подъеме боеспособности армии и в борьбе против анархии во время прорыва, оказалась абсолютно неоценимой. Я сожалею, что был вынужден подтвердить следующую оценку политики генерала Деникина, указанную в резолюции Исполнительного комитета Совета Юго-Западного фронта: «С момента назначения генерала Деникина на пост главнокомандующего Юго-Западным фронтом штаб начал целенаправленно противостоять всем выборным армейским организациям… Явное пристрастие практиковалось в отношении командного состава. Офицеры, попирающие права, обретенные революцией, поощряются, в то время как те, что работают в контакте с выборными организациями, подвергаются преследованиям». Офицерский состав не только желает ущемлять эти права, но и на самом деле пытается восстановить телесные наказания и битье». Кстати, генерал Алексеев в своем хорошо известном письме П.Н. Милюкову приводит следующее объяснение враждебного отношения Исполнительного комитета Совета Юго-Западного фронта к Деникину и Маркову: «Комитет имеет основания урегулировать вопрос с Деникиным и Марковым, которые положили конец разворовыванию комитетом общественных денег». Я считаю своим долгом отвести эти полностью ложные обвинения. Исполнительный комитет Совета Юго-Западного фронта был одним из наиболее серьезных, самоотверженных и патриотичных армейских организаций, который после 6 июля поднял протест против «трусов» и авторитетно поддерживал правительство в его борьбе против самосуда солдат-большевиков.]
Председатель. Кстати, об этом совещании. Деникин принимал в нем участие?
Керенский. Да.
Председатель. Он показал, что его взгляды на немедленные реформы, необходимые армии, получили ваше одобрение.
Керенский. Нет. Деникин – хороший и смелый человек. Видите ли, когда я прибыл на совещание (не забывайте, что оно созывалось во время поражения, а не успеха), я сразу понял, что все затаенное возмущение против меня и нового режима готово было выплеснуться наружу. Однако Алексеев, Брусилов и Рузский, люди, больше искушенные в дипломатии, сдерживали себя, хотя и кипели от негодования, в то время как Деникин вел себя как простой прямолинейный вояка. Его речь была такова, что никто, ни при каком правительстве даже не осмелился бы так обратиться к главе правительства. Такую речь при старом режиме даже не стали бы слушать. В ней содержались личные нападки на меня… Итак, после речи Деникина, чтобы подчеркнуть, что я принимаю точку зрения о прямолинейном разговоре (который так отличался от речей, допустимых при старом режиме) и уважаю свободу мнений, а также чтобы избежать скандала (другие генералы пришли в замешательство), я встал, протянул ему руку и сказал: «Благодарю вас, генерал, за мужество и за то, что вы откровенно высказали свое мнение». Я хотел этим показать то, что ценю его поведение, но не его речь. Позднее я возражал против точки зрения Деникина и защищал свою собственную. Между тем Деникин лишь резко выразил мнение, которое молча разделяли все остальные. Немедленный роспуск всех выборных органов, уничтожение всех прав, провозглашенных в Декларации, передача всей власти и дисциплинарных прав командующим офицерам, включая восстановление военного приветствия – салюта, – такова была программа генерала Деникина. [Одним словом, это означало немедленный возврат к старому порядку в армии.] Однако даже присутствовавшие на совещании сторонники Деникина признавали, что такая полная реакция невозможна в столь короткий период.
Сам генерал Деникин в телеграмме от 27 августа № 145, обращенной к Временному правительству, по поводу освобождения Корнилова от поста главнокомандующего, ссылается на свою речь на совещании в Ставке 16 июля следующим образом: «16 июля на совещании с членами Временного правительства я заявил, что рядом актов оно разрушило и разложило армию и втоптало наши боевые знамена в грязь». Он был так твердо убежден, что ни одно правительство не стало бы терпеть такую открытую критику и нападки со стороны подчиненного, что «решил: то, что ему позволили остаться на посту главнокомандующего – знак того, что правительство признается в своем тяжком грехе…». Он так и не понял, что правительство, действуя по принципу правды и справедливости, должно и может спокойно выслушивать каждое честное и независимое мнение.
[Какая ирония судьбы! Генерал Деникин, арестованный как соучастник Корнилова на Юго-Западном фронте, был спасен от ярости обезумевших солдат членами Исполнительного комитета Совета Юго-Западного фронта и комиссарами Временного правительства. Я помню, с какими эмоциями незабвенный Н.Н. Духонин и я читали отчет о том, как горстка бравых людей сопровождала арестованных генералов Маркова, Деникина и других через весь город, сквозь толпу из тысяч солдат, жаждавших их крови; как они посадили генералов на поезд и, силой расчистив пути, в целости вывезли их из Бердичева. В высшей степени несправедливо утверждение генерала Алексеева в его письме к Милюкову, что «страсть и ненависть грубой толпы и солдатни Бердичева были искусственно возбуждены нечистоплотной и дрянной личностью господина Н. и разложившимся персоналом комитета, выказывавшего демагогические тенденции». И далее, «если бы основные агенты в Бердичеве, играющие на грубых страстях грабителей, провалили бы свою игру – военные трибуналы и казни в Бердичеве, – то у них были бы иные средства в их распоряжении, а именно линчевание оскорбленными демократами». Судьба Н.Н. Духонина дает поразительный пример того, как вожди на самом деле играют страстями толпы. Жертвы в таком случае обречены на гибель.]
Председатель. А разве это совещание не дало основание для последующей замены генерала Брусилова Корниловым?
Керенский. В некотором роде, да. В общем, у нас был весьма ограниченный выбор. По моему мнению, генерал Брусилов не мог остаться. Кроме того, он казался в полнейшей растерянности и не знал, что делать дальше, поэтому явно был не способен продолжать опираться больше на простых солдат, чем на командные органы. Между тем ситуация была такова, что события могли бы развиться с катастрофической неожиданностью, если бы не было твердой руки, способной контролировать весь фронт. Мы ожидали дальнейшего развития германского наступления. С другой стороны, я был вынужден учитывать тот факт, что назначение приверженца политики Деникина спровоцирует одновременный мятеж среди всех войск. Эти доводы решили вопрос.
Председатель. А не было ли намеков, возможно, политических соображений определенного рода, указывающих на реакционные тенденции генерала Брусилова или даже контрреволюционные стремления? Или никаких таких данных не было, ничего, кроме нерешительности и колебаний?
Керенский. Я еще раньше замечал, что до переворота в Ставке плана не было', не было стабильности; казалось, никто не предчувствует грядущие события, что все идет своим чередом. Например, я помню, озабоченность Брусилова, когда наступление не стало развиваться так быстро, как ожидалось. Я видел, что он совершенно не способен распутать ситуацию на всех фронтах, взятых как единое целое. Однако не было никаких данных о том, что Брусилов был контрреволюционер. Просто я считал невозможным для него оставаться во главе армии из-за недостатка у него определенной ориентации. На этом совещании он не высказал ни одного собственного аргумента в противовес тем, что были выражены командирами [пассивно подчинился общей тенденции].
Все это создавало такую ситуацию, что, если бы Брусилов остался, мы могли бы столкнуться с надвигающимися событиями в полной неизвестности относительно того, что нам предпринимать дальше. Мы не могли бы сказать, что бы случилось с армией, какой курс нам нужно было бы принять завтра, стоит ли нам одновременно продвигаться во всех направлениях и т. д.
[План наступления в июле 1917 года состоял из серии атак, которые следовало провести на позиции врага на всех фронтах поочередно, таким образом не давая ему сконцентрировать силы на месте атак. Успех общего наступления зависел от его быстрого развития, но в реальности все расчеты были опровергнуты с самого начала. Связь между операциями на разных фронтах оказалась затруднена, и вследствие этого наступление было сорвано. Как только состояние вещей стало очевидным, я посоветовал генералу Брусилову перед 6 июля остановить общее наступление. Но я не встретил никакой поддержки. Отдельные наступления продолжались на разных фронтах, но в них уже не было ни духа, ни смысла. Ничего не оставалось, кроме инерции движения, которая приводила к дальнейшему усугублению краха и разложению армии. Я помню, что телеграмма Корнилова от 11 июля, указывающая на необходимость «немедленно прекратить наступление на всех фронтах», сыграла важную роль в его назначении на пост Верховного главнокомандующего.]
Параграф 2
Председатель. Не состоялась ли данная беседа о совещании между Савинковым и Филоненко в железнодорожном вагоне, что объясняет наш предыдущий вопрос?
Керенский. Я не знаю, о какой беседе вы говорите. Бесед было несколько.
Председатель. Насчет замены Брусилова Корниловым.
Керенский. Я хотел бы сказать, что Савинкова следует отличать от Филоненко. Насколько я помню, на этом совещании меня сопровождал Савинков.
…О нет, он прибыл с Юго-Западного фронта [хотя это я его вызвал]. В то время он был комиссаром. Сначала я даже не знал, что Филоненко находится в Ставке. Я был знаком с деятельностью Савинкова на Юго-Западном фронте; я говорил с ним, в то время как лично с Филоненко я был едва знаком. Я в первый раз встретился с ним в Ставке. После совещания 16 июля в железнодорожном вагоне и в самом деле проводились беседы. Я не помню, присутствовал ли на них Филоненко, но не думаю, что он мог выступать так же,