Корона, климат, хроническая чрезвычайная ситуация. Военный коммунизм в XXI веке бесплатное чтение

Третье десятилетие нового тысячелетия началось с очередного набора стимуляторов склонного к мрачности воображения. В Австралии еще бушевали лесные пожары, охватившие площадь, превышающую размеры Австрии и Венгрии вместе взятых, они выбрасывали в небо 70-метровые языки пламени, погубили 34 человека и свыше миллиарда животных, а дым от них через Тихий океан дотянулся до Аргентины, попутно окрасив коричневым снега в Новой Зеландии, как вдруг на продуктовом рынке в китайском Ухане откуда ни возьмись выпрыгнул вирус[1]. На рынке торговали самыми разными дикими животными. Там можно было купить волчат, а еще цикад, ежей, белок, лисиц, виверр, черепах, саламандр, крокодилов и змей. Первые исследования указали на крыс как на источник вируса. Со своего природного носителя вирус «перепрыгнул» на некоторые другие виды – первыми под подозрение попали панголины, – а уже с них переместился на какое-то из циркулировавших между прилавками человеческих тел. Пациенты потоком устремились в больницы. Один из первых, в целом вполне здоровый мужчина в возрасте 41 года, работавший на этом рынке, неделю промучился от высокой температуры, сухого кашля, тяжести в груди и различных болей (в течение этой недели по совпадению температура в пораженных штатах Австралии скакнула выше сорока градусов), а потом его срочно доставили в отделение интенсивной терапии.

После этого вирус распространился по миру со скоростью импульса в сети высокого напряжения. В начале февраля 2020 года умирало около пятидесяти человек в день, главным образом от острой респираторной недостаточности, то есть от невозможности дышать; в первые дни марта число ежедневных жертв поднялось до семидесяти; к 1 апреля – до 5000, а ныне экспонента приобрела почти вертикальный вид. О хотя бы одном случае заражения объявили 182 из 202 стран, вирус пересек океаны и от Бельгии устремился в Эквадор. Пока наблюдалось все это, на Восточную Африку и Западную Азию обрушились такие стаи саранчи[2], которых еще не было на памяти живых, они покрывали землю, поедали растения и плоды, не оставляя после себя почти ничего зеленого. Безуспешно фермеры предпринимали попытки изгнать саранчу со своих полей. Стаи саранчи закрывали небо, а умирая, насекомые скапливались такими кучами, что мешали движению поездов. Одна из наблюдавшихся в Кении стай заполонила территорию, втрое превышающую площадь Нью-Йорка, и это при том, что нормальная стая должна занимать площадь в двадцать четыре раза меньше, но и она насчитывает до восьми миллиардов особей и способна поглотить столько пищи, сколько съедают в день четыре миллиона человек. В нормальных условиях такие стаи встречаются редко и далеко друг от друга. Обычно саранча придерживается привычного уединенного образа жизни в пустыне. Однако в 2018 и 2019 годах на эти пустыни вследствие аномальных циклонов обрушились ливни и там накопился такой избыток влаги, что личинки саранчи размножились в количествах, поставивших под угрозу обеспечение продовольствием десятков миллионов человек почти так же, как вирус.

Всадники Апокалипсиса не скачут поодиночке, чума не появляется в каком-то одном месте. Казалось, впереди язвы и гром, и мор, и гниющие реки, и дохлая рыба, и лягушки в квашнях. Сегодня, когда пишутся эти строки, в первые апрельские дни 2020 года, общее число зарегистрированных случаев коронавирусной пандемии вот-вот преодолеет миллионный порог, число смертей приближается к 50 тысячам, и никто не знает, чем все это закончится. Перефразируя Ленина, десятилетия оказались втиснуты в недели, мир движется на более высокой передаче, заставляя подвергать сомнению любые прогнозы. Однако если обналичить кое-какие чеки, выписанные воображению, то мы получим перегретую планету, населенную людьми с высокой температурой: глобальное потепление плюс пандемия, а трущобы, например в Мумбае, погружаются в море вместе с умирающими от пневмонии обитателями. В трущобном Дхарави уже выявлен первый заболевший коронавирусом. Там, в скученных кварталах, в условиях почти полного отсутствия санитарии, проживает миллион человек, и при каждом шторме трущобы грозит залить водой. Тогда появятся лагеря беженцев, в которых патогены «проедают» себе путь по скученным телам, словно горящий фитиль по бикфордову шнуру. Нельзя будет выйти на улицу и потому, что станет слишком жарко, и из-за обилия заразы. Поля потрескаются от солнца, и некому будет их обрабатывать, а с другой стороны, коронакризис начался с обещаний возвращения к нормальной жизни, причем обещаний непривычно громких и внушающих доверие, потому что болезнь, как казалось, угрожает системе гораздо меньше, чем, скажем, крах инвестиционного банка. Вирус – воплощение экзогенного шока. Он исчезнет месяцем раньше или месяцем позже. Возможна вторая волна, но уж после нее – все. Вакцина задушит пандемию. Все принимаемые против вируса меры, например отгораживающие улицы полицейские ленты, преподносятся как временные, и нам легко представить себе планету вернувшейся на круги своя. Улицы вновь заполнятся народом. Покупатели со вздохом облегчения выбросят маски и ринутся в торговые центры. Все подспудно мечтают начать ровно с того места, на котором остановились, когда ударил вирус, и мечта эта будет реализована с огромным удовольствием: авиалайнеры вновь бороздят небо, а за ними, как после зимы, распускаются белые инверсионные следы. Личное потребление станет еще притягательнее, чем когда-либо. Кто захочет после такого трястись в переполненном автобусе или поезде? Будут наращиваться все новые мощности автомобильных и сталелитейных заводов, шириться добыча угля, а запасы ресурсов начнут приводить в соответствие с цепочкой поставок. Скрытые от глаз, вновь заработают нефтяные буры.

Однако оба эти взаимоисключающие сценария будущего на поверку оказываются одним и тем же.

Так есть ли все же выход?

Где расположены аварийные выходы

С целью обуздать или хотя бы замедлить распространение вируса страны по всему миру принимают экстраординарные – во всех смыслах слова – меры, чтобы удержать своих граждан дома. Локдауны осуществлялись с применением разной тяжести полицейских мер, местами драконовских. Европейские ограничения варьируются от встреч с не более чем одним человеком (Германия) до запрета выходить из дома без специального разрешения (Франция), покидать дом без родителей лицам, не достигшим 18-летнего возраста (Польша), запрещения перемещаться между муниципалитетами (Италия), а также устраивать пикники в парках, выпивать в барах, обедать в ресторанах и принимать гостей из-за границы (большинство стран). В начале апреля под своеобразный запрет попало само общение людей. И никогда прежде присущий позднему капитализму «бизнес-как-обычно» не оказывался в состоянии такой неопределенности.

Все усилия были направлены на борьбу с пандемией, функционирование в обществе начали различать по принципу «жизненно важное» или «не жизненно важное». Роскошный лондонский «Хэрродс» был отнесен к последней категории, открытый под бомбами во время Второй мировой войны, он закрылся 20 марта 2020 года. «“Старбакс” не жизненно важен»[3], – слова баристы из Филадельфии при подписании петиции сотрудников о закрытии всех точек в США. Страждущий первопроходец, Италия, распорядилась остановить работу всех «не жизненно важных» предприятий и организаций, сделав исключение только для супермаркетов, аптек и почтовых отделений. Неслыханный принцип: какие-то предприятия производства и торговли удовлетворяют базовые человеческие потребности, в то время как остальные не имеют права претендовать на бесперебойное поступление доходов и в любое время могут быть закрыты.

Из этого следует, что какие-то вещи производить важнее, чем другие. Одним из наиболее очевидно «не жизненно важных» для текущего момента оказалось производство автомобилей, к тому же любому заводу угрожала участь рассадника вирусов, и вот к середине марта мировые автомобильные гиганты, от «Фольксвагена» до «Хонды» и «Фиат-Крайслер», обесточили сборочные линии и отправили рабочих по домам. Цепочки поставок оказались нарушены. Однако производство автомобилей – это еще и прорывные технологии; непревзойденное умение мобилизовать робототехнику; инженерные решения и мастерство рабочих для выполнения новаторских задач; способность собирать детали в необычных комбинациях и производить самую современную продукцию в кратчайшие сроки – напоминанием тому может послужить перестройка автомобильный промышленности в годы Второй мировой войны. На сей раз потребовались не танки и бомбы, а некие штуковины наподобие вентиляторов: аппараты для закачивания воздуха в легкие и выкачивания оттуда углекислого газа, чтобы больной мог дышать. Президенту США Дональду Трампу эта идея изначально не понравилась. «Мы не та страна, которая намерена национализировать бизнес»[4], – заявил он, однако воспротивилась Торговая палата, и Трамп, сам того не заметив, применил Закон об оборонной промышленности, позволяющий президенту заставить частные предприятия во время кризиса выпускать важную для общества продукцию. «Дженерал Моторс» и «Форд» начали расчистку производственных площадей от лишнего оборудования[5] и занялись поиском необходимых деталей, а заодно и выяснением того, как производить аппараты ИВЛ со скоростью, способной угнаться за взрывным распространением пандемии. «Дженерал Моторс» поклялась отказаться от погони за прибылью.

Точно так же, провалившись в дыру «нежизненноважности», такие модные бренды, как «Prada», «Armani», «Yves Saint Laurent» и H&M, переориентировали часть своих мощностей на производство товаров для здравоохранения: медицинской одежды, масок, защитных костюмов. Никаких вам больше болеро с разрезами или замшевых сапожек с леопардовым принтом. Производители алкоголя от Калифорнии до Дании модифицировали линии по розливу водки и виски под розлив санитайзеров для рук. Было запланировано и перераспределение трудовых ресурсов: в Швеции бортпроводники надолго застрявших на земле «Scandinavian Airlines» прошли обучение на курсах младшего медицинского персонала и получили направления в больницы, при этом, как отмечалось, массово выражая энтузиазм по поводу нового поля деятельности[6]. Никакой вам больше торговли духами и бижутерией в полетах. Все теперь про спасение жизней.

В условиях катастрофы заборы вокруг частных владений сдуло, словно соломенные хижины в ураган: Испания одним махом национализировала все частные медицинские учреждения и отдала распоряжение всем компаниям, потенциально способным производить продукцию медицинского назначения, работать по государственным разнарядкам. Британия почти национализировала железнодорожную систему, а в Италии государство прибрало к рукам флагманский перевозчик «Alitalia». Из всех сфер накопления капитала с наибольшим грохотом рухнула авиация. К началу апреля половина самолетов мира стояла в ангарах, лондонский Хитроу закрыл одну из своих взлетно-посадочных полос, а «Боинг» – свои заводы. Массовые перелеты были отнесены к эпохе до нашей (докоронавирусной) эры[7]. В прошлом осталось одно из самых безрассудно-расточительных спортивных событий – «Формула-1». Отменили Женевский автосалон. Не состоялось самое представительное мероприятие руководителей нефте- и газодобывающих компаний – CeraWeek в Хьюстоне; добычу ископаемого топлива парализовало. Спрос резко пошел вниз, и нефтяники позакрывали свои буровые платформы и скважины, ибо цены уже не покрывали затрат на добычу. Добыча практически остановилась. «ExxonMobil» объявила о сворачивании разработки Пермского бассейна на юго-западе США; «El Dorado» – нефте- и газодобычи на шельфе; в целом, две трети запланированных на 2020 год инфраструктурных инвестиций нефте- и газодобычи были законсервированы. «Это не просто самый крупный экономический кризис на протяжении нашей жизни, в его эпицентре находятся связанные с углеродом отрасли промышленности, такие как нефть, – прокомментировал «Goldman Sachs». – И, соответственно, нефть пострадала больше всех»[8]. Прочие аналитики утверждали, что нефтяной сектор столкнулся с худшим кризисом за столетие, что, в сущности, означает – за всю историю.

Поэтому резко упали выбросы. Первым очистилось небо над Китаем, родиной как первой вспышки вируса, так и наиболее масштабных выбросов CO₂. В течение февраля 2020 года сжигание угля снизилось более чем на треть[9], нефтепродуктов немного менее; одна из компаний сообщила, что продажи бензина упали на 60 %, а дизельного топлива – на 40. За две недели внутренние авиаперевозки сократились на 70 %. В совокупности выбросы CO₂ в Китае сократились на четверть за один месяц, это быстрее, чем когда бы то ни было, причем достижение это с неизбежностью повторится по мере принятия противопандемийных мер по всему миру, однако насколько глубоким будет падение, никому не известно, как и все остальное.

Все это сопровождается военной риторикой. Главы государств выступают как главнокомандующие своими нациями на тропе войны. «Мы на войне», – заявил президент Франции Эммануэль Макрон; «Мы на войне и сражаемся с невидимым противником» (Дональд Трамп); «Мы на войне, а ИВЛ – наше снаряжение» (Билл Де Блазио, мэр Нью-Йорка, эпицентра вспышки заболевания в США). Параллели со Второй мировой войной напрашиваются сами собой: «Назовите это мобилизацией» («Los Angeles Times» в статье о конверсии производства). Время нормальной политики истекло, это заставили принять и самых недовольных. «Там, где имеет место чрезвычайная ситуация, очень важно добраться до сути, и побыстрее, и мы сделаем то, что должны сделать», – допустил Трамп. За десять дней до того, как премьер-министр Великобритании Борис Джонсон показал положительный результат теста на коронавирус и ушел на самоизоляцию, а затем в госпиталь, он дал пресс-конференцию, на которой торжественно поклялся «действовать как правительство военного времени», с «глубоким осознанием ответственности». Глядя судьбе прямо в глаза, он заверил: «Да, этот враг смертельно опасен, но его можно одолеть. И мы знаем, что, следуя советам, которые сейчас дают нам ученые, мы его одолеем». Для некоторых глаз и ушей это выступление напоминало так и не воплощенный на экране сценарий телесериала.

Там наш враг

«Я хочу, чтобы вы впали в панику», – повторяла Грета Тунберг, объезжая важнейшие политические площадки мира в 2019 году. Лидеры самого разного толка, впрочем, не все купались в лучах ее прямоты и пытались сделать с ней селфи. Но чего-чего, а паники они совсем не хотели. Не принимали они к сердцу и предположение, будто климатический кризис являет собой чрезвычайную ситуацию, равнозначную войне. Уже многие годы на этом строится агитация ученых-климатологов и общественников-активистов, которые любят утверждать, что перед лицом реальной угрозы гибели общество должно отбросить все остальное и сосредоточиться на одной цели, тогда в условиях острого дефицита времени возможно победить врага; при этом они ссылаются на пример действий союзных войск. Самый цитируемый документ[10], посвященный тому, каким образом экономика США могла бы на 100 % заменить ископаемое топливо возобновляемыми источниками энергии, указывает на пример того, как «GM» и «Ford» выпускали в годы Второй мировой войны сотни тысяч самолетов. Тогда почему не ветровые генераторы или солнечные батареи? В 2011 году, когда этот документ был опубликован, неправительственные организации, представляющие самый широкий спектр экологических движений, призвали правительства США и Китая перестроиться на военный лад – в конце концов, ВОЗ, высший авторитет в вопросах здоровья человека, подсчитала, что глобальное потепление уже убивает боле 150 тысяч человек в год[11].

Мало кто из министров и иных высокопоставленных политических деятелей на глобальном Севере не слышал об этой параллели. На сегодня наиболее подробно это сравнение изложено в книге основательного ученого Лоренса Делайна, ныне работающего в Гонконге, «Стратегии быстрого смягчения последствий изменения климата: мобилизация в военное время как образ действий»[12], где он анализирует примеры того, как государства могут перераспределить свои ресурсы – деньги, труд, технологии – с тем, чтобы с нужной быстротой отказаться от ископаемого топлива. Один из читателей этой книги, Билл Маккиббен, являвшийся самым известным климатическим активистом, пока на борьбу не поднялась Грета Тунберг, добавил сравнению собственного риторического пыла, опубликовав в 2016 году очерк «Мир на войне»[13]; там он описывает последнее сезонное таяние арктического ледника как опустошительное наступление противника, а заполонившие новости засухи и огненные бури как вероломное нападение – и все это только ради того, чтобы метафора перестала казаться метафорой: «Глобальное потепление не похоже на мировую войну. Это и есть мировая война. Первыми ее жертвами, по иронии судьбы, стали те, кто меньше всего виновен в наступлении кризиса. Но мировая война нацелена на всех нас». Далее Маккиббен приводит доводы в пользу переориентации производства, как в прошлую мировую войну.

Маккиббен был одним из главных сторонников Берни Сандерса в избирательной кампании 2016 года. Сандерс ратовал за то, чтобы США «относились к этому так, будто мы на войне» – «перед нами враг», и, несмотря на то, что он проиграл выдвижение, Демократическая партия перед выборами официально приняла его требование мобилизации наподобие военной. Хиллари Клинтон обязалась оборудовать в Белом доме специальный «кабинет климатических изменений» по образцу «кабинета карт», откуда Франклин Д. Рузвельт управлял военными кампаниями. Одно из климатических движений США[14] разработало «план победы», его украшали силуэты американских солдат, вместо знамени поднимающих ветрогенератор; демонстранты несли широкий баннер с суровым лицом Дяди Сэма и текстом: «World War I, World War II, World War CO₂» («Мировая война I, Мировая война II, Мировая война CO₂). С образом не рассталась и генерация активистов, выдвинувшаяся на первый план в 2019 году – среди них Александрия Окасио-Кортес, – и вновь, подобно мячику, перебросила его высокопоставленным лицам, в частности Джозефу Стиглицу и Эду Милибенду, которые в том же году призвали ответить так, как отвечают в военное время[15]. И действительно, климатическая катастрофа и запрос на панику стали лейтмотивом 2019 года, получившим окончательное подтверждение, когда на обложке номера от 23 декабря «Time» поместил фотографию «Человека года» – Греты Тунберг, стоящей на вершине утеса, о который разбиваются волны. В этот день в Ухане 41-летний рабочий рынка еще лежал дома, задыхаясь и горя́ в жару.

Различия между короной и климатом: первый срез

Во всей этой массе откликов и аналогий не мог не возникнуть вопрос: почему государства глобального Севера начали работать по короне и не начали по климату? Или еще точнее: почему они в лучшем случае говорили о том, что вообще-то надо что-то делать с выбросами, но упорно уклонялись от любых конкретных мер – даже не помещали свое население под домашний арест, как это было с коронавирусным заболеванием, названным ВОЗ ковид-19? Этот вопрос много обсуждался на онлайн-форумах, к которым человечество оказалось приговорено в марте. Появилось огромное количество постов с самыми разными объяснениями. Первым следует рассмотреть заявление, под которым безусловно подпишется любой похожий на Дональда Трампа, а именно, что из двух проблем реально существует только одна. Это объяснение мы отставим. Есть и связанное с предыдущим убеждение, что ковид-19 представляет для человечества более важную, объективную угрозу, угрозу для здоровья. Это также сомнительно. Неослабевающее глобальное потепление сожжет основы жизни человека, не говоря уже о бесчисленных других видах. Ко-вид-19 такого сделать не может; даже если он совершит квантовый скачок и достигнет масштабов Черной смерти, убив половину населения Европы или какого-либо иного континента, он остановится на достаточно безопасном расстоянии от подобного исхода. В начале апреля ученые все еще дебатировали по поводу того, останется ли смертность зараженных в пределах 1 % или же поднимется до 10 %. Изменение климата не обещает такого коридора для выхода – это не то, от чего большинство может оправиться, поэтому нельзя объяснить масштабом опасности такой внезапный порыв ощутить себя в состоянии войны.

Не станет объяснением и состояние науки[16]. На деле в момент, когда государства ринулись действовать, изучение ковида-19 находилось на стадии полной неопределенности практически по всем аспектам – распространяется ли вирус по воздуху, распространяют ли его бессимптомные носители, иммунны ли выздоровевшие, почему так мало смертей в одном месте и так много в других, какая стратегия наилучшим образом обуздает вирус (отслеживание контактов, массовое тестирование, коллективный иммунитет, вселенский карантин)? Ничего напоминающего полный консенсус, всеобщее согласие, десятилетиями писавшиеся и критически анализируемые работы и библиотеки, забитые докладами, вновь и вновь подтверждающими фундаментальные выводы науки о климате. Народы начали активность с первым газетным заголовком, проигнорировав знания, накопленные в течение столетия (что, конечно, не значит, что первое было неправильно).

Кто-то предположил, что с парниковыми газами дело в том, что «их не видно, и запаха не чувствуется»[17], но никто и никогда не видел, чтобы по улицам скакали коронавирусы, и не нюхал, как они пахнут. Иные приводят довод, будто проблема коронавируса не в пример проще[18]. А в «обескураживающе сложном» климатическом лабиринте инициативы просто заблудились. Все понимают, как распространяется вирус – через контакты между людьми, – и ВОЗ предложила «пути немедленного реагирования» для смягчения угрозы, а в области климата эквивалентов этому нет. Между тем механизмы антропогенного изменения климата ничуть не более загадочны, чем капли, передающие ко-вид-19 от одного человека другому при кашле или чихании. И вовсе не так уж сложно уразуметь, что именно предлагают Межправительственная группа экспертов по изменению климата (МГЭИК, англ. IPCC, Intergovernmental Panel on Climate Change) и иные научные организации: прекратить выбросы. Очень просто.

Есть мнения, будто глобальное потепление – это «дальняя перспектива», «отдаленная и не вполне вероятная угроза»[19]; а ковид-19, напротив, – проблема «не будущих поколений, а каждого, ныне живущего»[20]. Простая констатация факта: первое оказало серьезное влияние на нашу жизнь примерно 40 лет назад. К марту 2020 года ВОЗ, которую ныне во всем слушаются правительства, уже четыре десятилетия подряд насчитывала боле 150 тысяч смертей ежегодно вследствие изменения климата[21], причем кривая умерших и пострадавших неизменно ползет вверх. Всемирная метеорологическая организация (ВМО, англ. World Meteorological Organization, WMO) сообщает, что в 2019 году вследствие экстремальных погодных явлений вынуждены были переместиться 22 миллиона человек против 17 миллионов в предшествующем году[22]. Каталог современных климатических бедствий от Уругвая до Кении – доклад ВМО за последний год доковидной эры – включает перечисление многочисленных смертоносных повышений температуры, разрушительных наводнений, опустошительных циклонов, уничтожения урожаев засухами и вспышек заболеваемости лихорадкой Денге, а венец всему – лесные пожары в Австралии и саранча на востоке Африки. Ни к одной из позиций этого списка не применишь определение «вероятный» или «гипотетический». Столь же несостоятельно и утверждение, будто к глобальному потеплению нельзя отнести ни одно конкретное погодное явление[23] (такое мнение бытовало в научной среде до наступление нового тысячелетия), как и довод, что вирус является идеальным врагом, в то время как в климатических изменениях нет «единого, ясно видного врага, так кого винить в изменении климата?»[24] Между тем экологические движения уже достаточно давно следят за разъяснениями ученых и выявили врага. Враг – это деньги, которые делают на ископаемом топливе.

Все эти толкования – нереальность климатического кризиса, его сравнительно мягкий характер, неопределенность, неосязаемость, сложность; удаленность или отсутствие переднего края борьбы – следует отнести к области идеологии. Они рассматривают не фактические свойства явления, а его искаженное восприятие. Их истинное содержание состоит в озвучивании идеологических штампов, что само по себе тормозит реальные действия по климату; пассивности способствует не отсутствие врага, а вера в его отсутствие. То же применимо и ко взгляду, будто «будущее все равно будет плохим, независимо от того, какие шаги мы предпринимаем по поводу изменения климата. Это вызывает чувство безнадежности. Что же до коронавируса, то, похоже, меры, принимаемые сегодня, будут иметь реальные, ощутимые последствия»[25] – очевидно, последствия для «действий», а не для их причины. Если бы государства решительно действовали в области климата, у нас появилось бы много поводов для надежды; если бы государства позволили вирусу распространяться бесконтрольно, появилось бы отчаяние. Ощущение безнадежности, порожденное историческим самоустранением государства перед лицом опасности, начинает питать само себя, оправдывая подчинение неизбежному – но только в том случае, если оно активно и постоянно подтверждается. К такому ощущению привели десятилетия напряженных усилий врага.

Впрочем, существуют и гипотезы, заслуживающие более пристального рассмотрения, например, такая: изменение климата происходит постепенно, в то время как ковид-19 – неожиданный взрыв, какого мир еще не видел. Таким было самое популярное объяснение марта 2020 года, месяца великой развилки[26]. Вот реальное свойство глобального потепления: оно не появляется ни с того ни с сего и не исчезает внезапно, как ожидается от ковида-19. Однако к этому свойству вряд ли применимо определение «постепенно». Изменение климата полезнее представлять себе как оползень, прокатывающийся по всем земным системам, сметая все на своем пути и набирая скорость; он воздействует как угодно, только не «постепенно», если только под постепенностью мы понимаем медленное, не взрывное нарастание факторов, в результате чего на временной шкале момент Х ничем существенным не отличается от момента Y. При таком взгляде нет ничего постепенного в урагане, сметающем на острове всю инфраструктуру. Австралийский ад или нашествие саранчи в Кении не ощущается так же, или почти так же, как любой нормальный день. Это сокрушительный удар. В этом смысле можно счесть постепенными некоторые проявления глобального потепления, например подъем уровня моря, но впоследствии оно проявится как своего рода водяная бомба. В ноябре 2019 года Венецию накрыло наводнением с подъемом уровня воды почти на 2 м, которое сметало мрамор и кирпич, приводило площади и базилики в состояние «апокалиптического опустошения»[27], и мэр города, как и любой человек, не склонный отрицать очевидное, связал это с изменением климата. Это, по-видимому, общая форма процесса: лавинообразная реакция, берущая начало из единичного случая, как ковид-19, нарастает не постепенно, а является долговременным, длящимся десятилетия и века явлением, если его не остановить.

Постепенность – надежда на то, что глобальное потепление подчинится законам линейной причинно-следственной связи, что оно, размеренно тикая, будто часы, будет добавлять одно малозаметное потрясение к другому в соответствии с обветшавшей догмой natura non facit saltum[28], – долго выступала в качестве пагубного идеологического фильтра, который прорвали ученые, наблюдавшие движущийся объект на границе поля исследования. Здесь не место для подробного обзора, как и почему это произошло. Достаточно отметить, что развитие идет настолько быстро, что в первые дни марта 2020 года было опубликовано несколько новых открытий: например, выяснилось, что 600 млрд тонн льда, отвалившиеся от Гренландии и рухнувшие в океан[29], стали следствием всего двух месяцев рекордной жары предыдущим летом. Одно это обрушение привело к подъему уровня мирового океана на 2,2 мм – серьезное добавление для дальнейшего всплеска. В одном из аналитических обзоров сообщается, что полярные шапки ныне тают в шесть раз быстрее, чем в 1990-е годы. 10 марта Nature Communications представило еще один гвоздь в крышку гроба постепенности – основанное на моделировании и эксперименте исследование о том, насколько быстро способны разрушаться региональные экосистемы, такие как дождевые леса Амазонки или Карибский коралловый риф, с использованием привычной временной шкалы (годы и десятилетия); заканчивается оно призывом готовиться к изменениям, происходящим «быстрее, чем мы предполагали ранее, исходя из традиционного линейного взгляда на мир». Это все больше напоминает нечто, противоположное постепенности: каскад резких разрушений.

И все же в ретроспективных временных профилях ковида-19 и климатических изменений имеется кое-что, чем можно объяснить такую разную реакцию на них. Что именно? Размышляя над этим вопросом, следует иметь в виду, что экспланандум[30] – это не различные популярные реакции: люди во Франции, Великобритании или Австралии не собрались вместе и решили объявить локдаун – все произошло слишком быстро для любых демократических обсуждений; точно так же они не принимали решения отложить значимые ограничения выбросов на некое лишенное смысла будущее, что соответствует требованию масс не больше, чем самоограничения. Мы ищем объяснения тому, почему наиболее развитые капиталистические страны так охотно загорелись борьбой с вирусом. Один из комментаторов отметил, что основные жертвы ковида-19 – в начальной стадии пандемии – это избиратели правого толка, пожилые белые люди[31]. «В отличие от климатического кризиса, вирус в подавляющем большинстве угрожает не миллениалам, а старшему поколению, традиционно поддерживающему правых», и никакое правительство не переживет следующих выборов, если они пошлют его к черту. Но это, как представляется, только часть истории.

Еще раз, тут все сложнее, потому что пожилые белые люди не избежали влияния глобального потепления. В 2003 году Европа едва не сварилась в самое жаркое в истории лето[32], пиковые температуры стали причиной смерти приблизительно 30 тыс. человек, половина из них – во Франции. В течение двадцати августовских дней массово погибала определенная часть французского населения, а именно люди старше 65 лет, страдающие хроническими заболеваниями, они становились жертвами смертоносного события, безусловно, связанного с общей тенденцией. Две волны жары летом 2019 года унесли около 1500 жизней французов, и вновь примерно того же возраста[33]. Дым от горящих лесов поражал легкие людей в Восточной Австралии, в самых пострадавших штатах за 19 недель он прикончил более 400 человек[34], в большинстве своем пожилых и страдающих сердечными или респираторными заболеваниями, они просто не могли дышать. Вредные твердые частицы, разумеется, могут иметь и иное происхождение, не только природные пожары. Когда в феврале 2020 года рассеялось облако загрязняющих веществ, плотно окутывавшее такие города, как Ухань или Шанхай, дышать стало настолько легче, что, по подсчетам одного из исследователей из Стэнфорда, были спасены жизни четырех тысяч детей младше 5 лет и 73 тысяч взрослых старше 70[35]. Таким образом, спасенных очищением воздуха жизней оказалось примерно в 20 раз больше, чем унес сам ковид-19. Неожиданным побочным эффектом болезни стало неизмеримо более масштабное спасение жизни. Всеми силами стараясь избежать вывода о том, что пандемия обернулась панацеей, этот исследователь просто хотел обратить внимание на «скрытые последствия для здоровья обычного положения вещей» и на то, что «наш привычный способ ведения дел, возможно, требуется изменить». Еще того абсурднее, многие предсказывали такое же соотношение – предупреждение загрязнения воздуха спасет больше жизней, чем предупреждение инфекции, – в европейских странах, в том числе во Франции, где один ученый сухо заметил, что наступило «очень занятное время»[36].

Однако тогда само смягчение пандемии снизило смертность. Никто, разумеется, не знает, до чего она могла дойти. Существует подсчет, что при отсутствии противодействия ковид-19 за 2020 год убил бы 40 млн человек – поистине ужасающее количество[37] (в 20 раз больше, чем ежегодная общая смертность от загрязнения воздуха). Правительства столкнулись с перспективой, что мучиться и умирать в своих постелях будут сотни тысяч или даже миллионы людей. К началу апреля стало ясно, что потенциал массовой смертности на глобальном Юге еще выше – в местах вроде Дхарави, до которого ковид-19 в полную силу еще не добрался. К этому времени несколько тысяч человек уже умерли в Италии, Испании, Великобритании и США. И в этом-то, возможно, и кроется разгадка разного подхода – в том, что можно назвать временной шкалой распределения жертв. Как заметил Билл Маккиббен, война, развязанная теми, кто зарабатывает капиталы на ископаемом топливе, первые свои жертвы собирает среди тех, «кто меньше всего виноват в кризисе», то есть среди бедняков глобального Юга. В конечном счете эта «мировая война будет нацелена на всех нас», однако на богатых в последнюю очередь. Что же до ковида-19, то там временная шкала развернута в обратную сторону: первыми на выход значатся люди с богатого Севера. Мы может достаточно точно уловить момент, когда вирус превратился в глобальный кризис, и это случилось не тогда, когда он пронесся по Ирану, а тогда, когда сотнями начали умирать в Италии, точнее, в ее изобильной северной провинции – Ломбардии. Вот когда западные правительства охватила паника. И что еще хуже, болезнь свалила целую когорту знаменитостей и политических деятелей – Тома Хэнкса с женой, Пласидо Доминго, Кристофера Хивью, Патрика Дведжяна, Рэнда Пола, Харви Вайнштейна, принца Чарлза, князя Монако Альберта II, генерального секретаря ультраправой испанской партии «Голос» (Vox) и, разумеется, премьер-министра Великобритании; особое место в коронавирусном аду было зарезервировано для роскошных круизных лайнеров. Ни один из этих людей и ни одно из сообществ не испытывали подобной угрозы из-за климатического кризиса. МГЭИК не объявляла Европу его эпицентром, как это сделала ВОЗ в отношении коронавируса в марте 2020 года. Отметим, что есть совершенно определенная причина, по которой ко-вид-19 первые свои жертвы выбрал среди доминирующего класса и обитателей развитых капиталистических стран, и мы к ней еще вернемся. Сейчас важен другой вопрос: какое это имело значение?

Представим себе, что временная шкала жертв коронавируса приближена к временной шкале жертв климатического кризиса. Представим, что из Ирана в феврале 2020 года ковид-19 перепрыгнул в Ирак, прикончил пару тысяч человек в Басре и Багдаде, оттуда совершил гигантский прыжок на Гаити, убив еще 5 тысяч, оттуда перекинулся на Боливию и Мозамбик, отхватив и там и там по куску примерно того же размера, в то время как в Лондоне, Париже и Нью-Йорке количество больных ограничивается двумя-тремя сотнями. Вряд ли надуманным станет предположение, что в этом случае правительства глобального Севера предоставили бы вирусу размножаться, как ему нравится. Они могли бы направить гуманитарную помощь, предложить несколько списать долги, но не посадили бы капитализм на карантин, даже если бы его функционирование в обычном режиме способствовало дальнейшей передаче вируса, – зачем им это? Ведь это не их люди умирают, по крайней мере поначалу. В случае климата у Севера были десятилетия, для того чтобы привыкнуть к мысли, что, хотя мы то и дело сталкиваемся с экстремальной погодой и при этом неприятности могут стать серьезнее, пока еще, сегодня, это в первую очередь проблема другой половины планеты, просто фоновый шум в новостях о катастрофах на какой-то несчастной периферии. Отсюда и другие приоритеты.

Десять стран с наибольшим количеством смертей от ковида-19 в конце марта 2020 года по нисходящей были: США, Италия, Китай, Испания, Германия, Франция, Иран, Великобритания, Швейцария и Нидерланды[38]. Так уж вышло, что все эти страны, кроме двух (Иран и Швейцария), входят и в первую десятку территорий, ответственных за наибольший совокупный выброс CO₂, начиная с 1751 года[39]. Самые пострадавшие от пандемии страны в марте 2020 года оказались теми же самыми – во главе с США, – которые стали причиной климатической катастрофы, и это уже путь к объяснению. Временная шкала распределения жертв стала шоком. Это хорошо сформулировал один немецкий либерал: «Нам и в голову не могло прийти, что отделения интенсивной терапии могут лопнуть по швам, а нормального числа аппаратов ИВЛ окажется недостаточно. Лежать в коридоре переполненной больницы с высокой температурой и затрудненным дыханием представлялось фантастическим ужастиком. До сих пор мы думали: такой может быть повседневная жизнь в развивающихся странах, возможно, также в России, но не у нас!»[40]