Юмор императоров российских от Петра Великого до Николая Второго бесплатное чтение

Пётр Великий и Европа

Долгий, но, надеюсь, не утомительный разговор о юморе наших правителей я решил начать с Петра Великого. Конечно, не потому, что до него острословов на Руси не бывало. Бывали. И отцу нашего первого императора принадлежит афоризм, не увядший и в наше время: “Делу время, потехе час”. Правда, он имел в виду исключительно охоту. Летописи сохранили веселые и афористичные высказывания наших древних князей. Некоторые из них не забыты и в наше время. Как не забыт глубокий сарказм Ивана Васильевича Грозного – первого нашего царя. Он, хотя и не был родней Петру Алексеевичу по крови, слыл такой же артистической натурой. Настоящим эксцентриком на троне. Но Пётр создал традицию на долгие годы, которая не прерывалась и не прерывается. На него равнялись несколько веков. Его шутки вошли не только в фольклор. Долговязый монарх уверенной походкой шествует по киноэкранам, он стал главным героем замечательного романа Алексея Николаевича Толстого, который тоже был великим мастером шутки. Неудивительно и то, что и первые сборники исторических анекдотов вышли в свет в России при Петре. Вероятно, он и сам любил этот жанр, любил упомянуть в беседах курьезные случаи из жизни известных людей.

27 июня 1709 года Пётр стал по-настоящему Великим. Победа в Полтавской битве стала венцом его долгих усилий по реформированию армии, по превращению России в тыл для своего войска. В результате победа в Северной войне изменила судьбу страны.

Он был не просто царем, не просто нашим первым императором. Около двухсот лет (уж точно – до Александра III) Россия считала его «отцом Отечества», образцом монарха, создателем нового государства. И даже представить было нельзя, чтобы главным памятником столицы был монумент другому человеку… «Он Бог был твой, Россия», – писал о Петре Великом Михаил Ломоносов, и это стало официальной точкой зрения. Наше поколение помнит, как в СССР относились к Ленину. С его наследием пытались соотнести любую реформу, самую противоречивую. Всех разоблачали, а Ленина – до 1990 года – берегли.

Так же десятилетиями в России относились к Петру. Прославляли действующего монарха – и Петра. Его роль в русской истории – и без того колоссальную – запальчиво преувеличивали.

Это середина XIX века, Владимир Бенедиктов, один из многих, не мысливших нашу страну без Петра, без его воли, без его побед и новшеств. И – не в последнюю очередь – без его юмора. Потому что жить без шутовских вывертов и загибов Пётр Алексеевич не мог.

Первый вертопрах

Пётр был первым очень во многом. В том числе – и как основатель императорского юмора… Это были грубоватые потехи богатыря, в которых главным умением считалось искусство удивлять, ставить собеседника (а порой и весь мир) в непривычное, непредсказуемое положение. Ох, и мастером на такие штуки был наш император! Неординарность поведения была для него образом жизни. Это неизменно сказывалось в России, где он выглядел подчас пришельцем с другой планета, но аукалось и на Западе, где царь-мастеровой разрушал все представления о степенности монарха. Ведь он и в Европе не терпел канонов. Не любил торжественных встреч, ритуальных обедов, стремился увидеть настоящую жизнь, без декораций… К тому же, Петр, прививая в России иностранные вкусы, ничуть не преклонялся перед заезжими всезнайками. И умел урезонить их в своем стиле. «На большом празднестве один иноземный артиллерист, назойливый болтун, в разговоре с Петром расхвастался своими познаниями, не давая царю выговорить слова. Петр слушал-слушал хвастуна, наконец не вытерпел и, плюнув ему прямо в лицо, молча отошел в сторону. Простота обращения и обычная веселость делали иногда обхождение с ним столь же тяжелым, как и его вспыльчивость», – писал Василий Ключевский.

Он знал цену крепкому слову. Самый длинный, воистину эпический матерный русский перебор не зря называется “Большим Петровским загибом”.

И, что бы ни говорили недруги, в народе уважали его крепко. В фольклоре – а это массовая культура того времени – он остался как царь-воин, царь-работник, сильный и справедливый, хотя подчас и видящий в человеке только солдата.

О нем – о первом из наших царей – стали ходить «исторические анекдоты». Это неудивительно: ведь и светская литература, и светская болтовня тоже берут свое начало из петровской эпохи. До Петра царский быт был слишком тесно связан с церковным – и вельможи редко упражнялись в юморе. Хотя, конечно, остроумных людей на Руси хватало во все времена. Так, юмор считался родовой чертой Нарышкиных – и Пётр вполне перенял его по материнской линии.

Всепьянейший бражник

Юность и молодость Петра – время бражничества и кощунственных выходок. Шутки его тех лет грубы запредельно. Зная, например, что Фёдор Головин не выносит салата и уксуса, царь решил позабавиться. За обедом полковник Иван Чемберс «по царскому повелению схватил сего боярина и крепко держал, а царь наполнял в это время ноздри и рот Головина салатом и уксусом, пока тот не закашлялся так, что у него бросилась из носу кровь».

Шутка жестокая, в духе преданий об Иване Грозном. Пётр добавил к этой «самовластительной» традиции казарменные черты. Полюбив такие выходки смолоду, он оставался верен им и в зрелые годы. В 1721 году, присутствуя на свадьбе, Пётр, зная пристрастие отца невесты к желе, велел открыть ему рот пошире и стал вливать ему туда это лакомство, ругаясь, если тот закрывал рот.

Чем-то схож с фантазиями Грозного, а во многом – разительно от нее отличен «Сумасброднейший, всешутейший и всепьянейший собор» – пародия то ли на рыцарский орден, то ли на опричнину, то ли на саму церковь. Это была маскарадная потеха грандиозных масштабов – кощунственная и лихая. Тут, конечно, царь опирался на святочные традиции, на скоморошество, когда жизнь во время гуляний на время переворачивалась с ног на голову. Главой Собора считался «великий господин святейший кир Ианикита, архиепускуп Прешпурский и всея Яузы и всего Кокуя патриарх». И это шутливое прозвание, конечно, придумал сам Пётр. Но носил это звание не он, а любимый воспитатель царя Никита Зотов. Когда Зотов скончался, новому «архиепускупу», Петру Бутурлину пришлось жениться на его вдове. Такова была царская воля. Так он забавлялся.

Конечно, юмор императора был грубоват. На пиру по случаю рождения великого князя Петра Алексеевича (будущего императора Петра II) произошёл следующий случай. «На мужской стол подали пирог, из которого, когда его вскрыли, вышла хорошо сложенная карлица, совершенно голая, кроме головного убора и нескольких красных бантиков. Она обратилась к компании с изящной речью, налила в несколько стаканов вина, которое у неё было припрятано в пироге, и преподнесла несколько здравиц». Устраивал Петр и свадьбы карликов, на которые собирал десятки представителей низкорослого племени. Такие зрелища его – несмотря на цепкий ум – забавляли, давали отдохновение и разрядку.

Выпить царь любил – и токайского, и обыкновенной сивухи. И в разговорах нередко называл вина интимным прозвищем: «Хмельницкое» – отчасти в память о знаменитом гетмане, но по большей части – в честь Ивашки Хмельницкого, друга юности и отчаянного выпивохи. Так было заведено на Всешутейшем. Так продолжалось до последних его дней.

Петр испытывал потребность посмеиваться над самодержавной властью. Так, он назначил князя Федора Юрьевича Ромодановского князем-кесарем, то есть, почти императором, только полушутовским. Именно «полу» – потому что за многое Ромодановскому приходилось отвечать всерьез. Когда Петр выказывал князю знаки внимания, как монарху (даже руки целовал) – это, несомненно, была шутка, хотя и двусмысленная. Но, когда Ромодановский награждал Петра за воинские подвиги – это было всерьёз. Царь показывал подданным, что сражается наравне с ними. И награждают его не за царственное происхождение, а за самые настоящие заслуги. Так шутка оборачивалась серьезным государственным делом.

Все участники Собора носили прозвища, которые по словам Василия Ключевского, «никогда, ни при каком цензурном уставе не появятся в печати» и давали зарок не ложиться спать тверёзыми. Так хохотал над обычаями старины Петр. Главной задачей Собора считалось служение Бахусу. Но, вероятно, эти пародийные спектакли должны были еще и расшатать власть церкви, и так поколебавшуюся после раскола. Прежде всего – власть над умами, над образом жизни русских людей. При этом Петр немало пекся и о церковном Просвещении. Известны его почтительные высказывания о Писании…

Двойничество и похабство существовали всегда. Это неотъемлемая сторона жизни – в том числе самой благообразной. Но, в соответствии с традицией, ряженые «знали свое место» – как языческие пережитки в канве православных праздников. Как скоморошество. Лицедейства стало больше, чем прежде, уже во времена Алексея Михайловича – придворная жизнь на Руси усложнялась. Но Пётр в два счета превратил эту «темную» сторону в образ жизни. Безоглядно. Ему доставляло удовольствие время от времени жить под чужим именем, инкогнито. Он был прирожденным лицедеем. И, будучи еще и прагматиком, часто употреблял эти свои способности для развития ремёсел и вообще для политических нужд. Во многих ситуациях удобно иметь несколько лиц! Для нашей страны это было в новинку. В этой манере – одна из причин той демонической репутации, которую заслужил Пётр в ортодоксальных кругах. Прежде всего – среди староверов, но не только среди них. Оборотень, антихрист… Он же и в Великом посольстве участвовал инкогнито – под личиной урядника Петра Михайлова. В народе тут же появился слух, что в Европе царя подменили.

А еще в народе постоянно ходили анекдоты о том, как царь встретился с мужиком, и мужик его не признал. Потом этот сюжет перешел на других царей…

При все его похабстве, Петр был и просветителем. Торопливым, неутомимым. Одного из своих любимцев – храбреца Ивана Головина – он послал в Италию учиться кораблестроению. Тот вернулся совершенным неучем. Петр дал ему шуточный титул князь-баса за столь изрядное невежество. В результате князь взялся за ум и отличился в сражениях Северной войны, а потом и принял в командование галерный флот. Участвовал в победном для России Гангутском сражении, потом попал в плен к шведам, был выкуплен и продолжил служить – в том числе в адмиралтейств-коллегии. Так и переплетались в истории Петра шутки и победы, бражничество и отвага.

Он раздавал шуточные патенты – не жалея времени на такие потехи. Вот такую бумагу царь выдал думному дворянину Прокопию Ушакову:

«Потент любезнейшему и близнейшему свойственнику по отце, матери, жене и по протчим сродником и свойственником ево, яко неупрямому роду по обеим полам, господину господину думному дворянину, Прокопию Ушакову чернинькому мымричку дурачику – чку. Ведомо чиним всем, кому о том ведати надлежит, чтоб оного называли неупрямой фамилии веселинькой шутик или дурачик – чок; а хто ево назовет дураком, тем платить вышней саржи (по-французски – чина – прим.) по золотому, другим рубль, третьему полтина, четвертому пол-полтины, самым низким гривна».

На такие послания Петр не жалел часов, хотя всегда был удивительно бережлив к своему времени…

Потешиться, повеселиться было главной его страстью в молодые годы. Отсюда – потешные полки, ставшие колыбелью русской гвардии. А потешный флот на Плещеевом озере, с которого начинался русский военный флот? Потехи? Шуточки? Но именно так рождались традиции русской армии, в которой верность Отчизне, царю и флагу были превыше всего. И отделить одно от другого в исторической панораме непросто.

Царь-работник

Репутацию царя-работника наш первый император заработал честно. С его пристрастием к труду связано немало баек. Однажды Пётр I приехал на железоделательный и чугунолитейный завод немца Вернера Миллера, который находился в Боровском уезде, на реке Истье. Приехал для того, чтобы напроситься в ученики и освоить кузнечное дело. Вскоре он уже хорошо умел ковать железо и в последний день своей учёбы изготовил 18 стальных полос весом в один пуд каждая. Причём, все полосы были помечены личным клеймом Петра. Окончив работу, царь снял кожаный фартук, вытер пот с лица и пошёл к заводчику.

Памятник царю-плотнику

– А что, Миллер, сколько получает у тебя кузнец за пуд поштучно вытянутых полос? – дерзко спросил подмастерье у хозяина.

– По алтыну с пуда, государь – вежливо ответил тот необычному практиканту.

– Так заплати мне 18 алтын, – сказал царь-кузнец, и объяснил, почему и за что именно должен Миллер заплатить ему такие деньги.

Хитрый немец Вернер Миллер открыл конторку и вынул оттуда 18 золотых червонцев. Но Пётр категорически отказался от золота, и попросил заплатить ему именно 18 медных алтын. В копейках это 54 штуки – ровно столько, сколько платили прочим кузнецам, сделавшим такую же работу.

Получив свой законный заработок в 54 копейки, русский царь Пётр I смог позволить себе обновку – он купил новые башмаки. И потом, показывая их своим гостям, говорил: – Вот те самые башмаки, которые я заработал своими собственными руками.

Против коррупции и тараканов

Зимой на Неве ставились рогатки, чтобы после наступления темноты не пропускать никого ни в город, ни из города. Однажды император Петр I решил сам проверить караулы. Подъехал он к одному часовому, прикинулся подгулявшим купцом и попросил пропустить его, предлагая за пропуск деньги. Часовой отказывался пропускать его, хотя Петр дошел уже до 10 рублей, суммы по тем временам очень значительной. Часовой же, видя такое упорство, пригрозил, что будет вынужден застрелить его.

Петр уехал и направился к другому часовому. Тот оказался сговорчив и немедленно пропустил Петра за 2 рубля. На следующий день был объявлен приказ по полку: продажного часового повесить, а полученные им рубли просверлить и подвесить ему на шею. Добросовестного же часового произвести в капралы и пожаловать его десятью рублями.

Петр Алексеевич, как известно, не чаял души в Меншикове. Однако это не мешало ему частенько поколачивать светлейшего князя палкой. Особенно – за мошеннические выходки нашего великого коррупционера. Как-то между ними произошла изрядная ссора, в которой Меншиков крепко пострадал – царь разбил ему нос и поставил под глазом здоровенный фонарь. А после чего выгнал со словами:

– Ступай вон, щучий сын, и чтоб ноги твоей у меня больше не было!

Меншиков ослушаться не смел, исчез, но через минуту снова вошел в кабинет… на руках!

Ну, а в знаменитых “Анекдотах о императоре Петре Великом, слышанные от разных знатных особ и собранные покойным действительным статским советником Яковом Штелиным» есть такой эпизод.

Петр Великий, бывши некогда в Сенате и услышавши о некоторых воровствах, случившихся в короткое время, весьма разгневался и во гневе вскричал:

– Клянусь Богом, что я прекращу это проклятое воровство!

Потом, оборотившись к тогдашнему генерал-прокурору Павлу Ивановичу Ягужинскому, сказал ему:

– Павел Иванович, напиши тотчас от моего имени указ по всему государству такого содержания: что всякий вор, который украдет на столько, чего веревка стоит, без замедления должен быть повешен.

Генерал-прокурор взял уже перо, но, выслушав строгое сие приказание, сказал государю: «Петр Алексеевич, подумай о следствиях такого указа». «Пиши, – отвечал государь, – что я тебе приказал». Но Ягужинский не начинал еще писать и смеясь говорил: «Однако ж, всемилостивый государь, разве хочешь ты остаться императором один, без подданных? Все мы воруем, только один больше, а другой меньше». Государь, выслушав его размышления, засмеялся сему шуточному замыслу и оставил приказание свое без подтверждения.

Штелин добавлял: “Известно сие от самого графа Павла Ивановича Ягужинского”. А уж верить ему или не верить – дело наше.

А лейб-хирург Ян Гофи сообщил Штелину следующее: «Петру Великому не было ничего противнее тараканов. Сей, впрочем, не весьма брезгливый государь, увидевши где-нибудь в комнатах сию гадину, уходил в другую комнату, а иногда и совсем из дому. Его Величество на частых путешествиях по своему государству при перемене лошадей не входил ни в какой дом, не пославши наперед кого-нибудь из своих служителей осмотреть комнаты и не уверившись в том, что там нет тараканов. Некогда один офицер угощал его в деревне недалеко от Москвы в деревянном доме. Государь весьма был доволен хорошим его хозяйством и домашним распоряжением. Севши уже за стол и начавши кушать, спросил он у хозяина, нет ли в его доме тараканов. «Очень мало, – отвечал неосторожный хозяин, – а чтобы и совсем от них избавиться, то я приковал здесь к стене одного живого таракана». При том указал на стену, где приколочен был гвоздочком таракан, который еще был жив и ворочался. Государь, увидевши столь нечаянно сию ненавистную ему гадину, так испугался, что вскочил из-за стола, дал хозяину жестокую пощечину и тотчас уехал от него со своею свитою». Этот факт стал широко известным.

Шутовская вереница

Пётр – один из первых на Руси – держал при своей особе шутов. Его любимцем стал Ян д’Акоста – выходец из Португалии, с которым царь не только забавлялся, но и вел серьезные разговоры о Священном Писании. Он – попавший в Россию уже немолодым человеком – слыл не самым словоохотливым шутом, но однажды смертельно разозлил Александра Меншикова каким-то каламбуром, и Данилыч пригрозил шуту, что забьёт его до смерти. Перепуганный Д’ Акоста прибежал за защитой к Петру I. – Если он и вправду тебя убьёт, я велю его повесить, – с улыбкой сказал царь. – Я того не хочу, – возразил Д’ Акоста, – но желаю, чтобы ты, государь, велел повесить его прежде, пока я жив.

Высоко ценил Пётр и язвительные шутки князя Юрия Федоровича Шаховского. Впрочем, он был и серьезным вельможей, вершил государственными делами, носил титул ближнего боярина при дворе Санкт-Петербургского губернатора Меншикова… Но во время пирушек и забав он становился шутом. Князь Борис Куракин говорил о нем: «Был ума немалого и читатель книг, токмо самый злой сосуд и пьяный, и всем злодейство делал с первого до последнего». То есть, в шутовском колпаке резал неприглядную для товарищей правду-матку.

Пётр, во хмелю по-прежнему любил шутки диковатые, в высшей степени «парвенюшные». Датский посланник и мореплаватель Юст Юль вспоминал об одном из его пиров: «В числе их были и два шута-заики, которых царь возил с собою для развлечения: они были весьма забавны, когда в разговоре друг с другом заикались, запинались и никак не могли высказать друг другу свои мысли… После обеда случилось, между прочим, следующее происшествие. Со стола еще не было убрано. Царь, стоя, болтал с кем-то. Вдруг к нему подошел один из шутов и намеренно высморкался мимо самого лица царя в лицо другому шуту. Впрочем, царь не обратил на это внимания». Конечно не стоит безоглядно доверять датчанину, который тоже руководствовался правилом «не соврешь – истории не расскажешь» и был изрядным мифотворцем.

Пётр, несомненно, был остроумным человеком. Русским языком владел отменно – как опытный фехтовальщик шпагой. Вот он, петровский штиль: «Все прожекты зело исправны быть должны, дабы казну зрящно не засорять и отечеству ущерба не чинить. Кто прожекты станет абы как ляпать, того чина лишу и кнутом драть велю». Слово и дело. И без кнута – никак.

Переписка Петра – для нас стилистически, конечно, архаичная – полна иронических замечаний. Он предпочитал речь образную. Если уж говорил о Выборге, то называл ее «подушкой Петербургу». «Место здешнее так весело, что мочно чесною тюрмою назвать, понеже междо таких гор сидит, что солнца почитай не видеть; всего пуще, что доброва пива нет», – жаловался он Екатерине Алексеевне из Познани, проходя лечение на водах.

Он умел припечатать не только кулаком да топориком, но и словцом. Правда, если проигрывал в словесной дуэли – не мог себя сдержать, доставал верную дубинку. Так было со знаменитым острословом Балакиревым. Между прочим, шутом он при Петре Великом не был. Был приближенным, придворным слугой, носил комический титул «хана касимовского», пока не угодил в опалу, но в шуты попал только при Анне Иоанновне. А острил, конечно, уже при Петре. Известно, как однажды он ответил на вопрос государя: «Что говорят в народе о строительстве Санкт-Петербурга?». Будущий шут ответил молниеносно: «А что говорят? С одной стороны море, с другой – горе, с третьей – мох, а с четвертой – ох». Петр не долго думаю вытащил свою знаменитую дубинку и начал колотить ею своего верного слугу, приговаривая: «Вот тебе море, вот тебе горе, вот тебе мох и вот тебе ох!» Но в этой дуэли император, увы, проиграл.

Юмор международного значения

Пётр ввел в обычай русской придворной жизни постоянные пирушки и возлияния. Пушкин писал почти в сказочной манере:

Не случайно это стихотворение – «Пир Петра Великого» – частенько издавали для детей, с картинками. В жизни всё было чуть обыденнее. Пили при петровском дворе в раблезианских масштабах.

Но застольные речи и шутки Петра с годами становились тоньше. Французский консул с изумлением сообщал своему патрону из России: «Несколько времени тому назад царь пил за здоровье шведского короля. Один из его любимцев спросил его, зачем он пьет за здоровье своего врага, на что Его Величество ответил, что тут его собственный интерес, так как покуда король жив, он постоянно будет ссориться со всеми». Это настоящий политический юмор. Такие изречение пересказывали по всей Европе, они повышали авторитет России.

Во время визита Петра на берега Туманного Альбиона Английский король Вильгельм III Оранский в честь своего высокого гостя устроил в акватории Портсмута крупные морские манёвры. От этого величественного зрелища, от мощного ветра в тугих парусах, от грохота орудий и слаженных действий британских моряков царь получил неописуемое удовольствие. Пётр Алексеевич так восхитился, что в полный голос произнёс слова, вошедшие в историю: – Если бы я не был русским царём, то я хотел бы быть английским адмиралом!