Пропавший сюжет бесплатное чтение

© Леонид Зорин

© Aegitas publishing house, 2022

Действующие лица

Дорогин Андрей Николаевич.

Вера.

Место действия: Одесса. Время: май 1906 года.

1

Вечер. Далекий паровозный гудок. Чуть слышен колесный стук. Откуда-то доносится музыка. Квартира Дорогина. Слева – та часть комнаты, где хозяин проводит большую часть времени. На подоконнике – граммофон. Тут же широкий диван, он же – ложе. Массивный стол. Справа – другая часть комнаты, отделенная от левой легкой раздвигающейся портьерой. Сейчас последняя как бы вдавлена в стену и комната смотрится как одно целое. На левой стороне лишь софа и крохотный столик. В середине комнаты – чуть выдвинутое вперед трюмо. В глубине, посередке, – дверь, ведущая в прихожую и кухоньку. Комната пуста. Слышен поворот ключа. Потом доносится хрипловатый баритон: "О, не буди меня, дыхание весны…".

После короткой паузы: "Нет, ты буди меня, дыхание весны…". Вновь пауза: "А, впрочем, Бог с тобою – не буди".

Входит Дорогин. Ему безусловно больше сорока. Он слегка подшофе, одет неряшливо, но не без изящества. Подходит к граммофону и запускает его. Граммофон послушно, голосом, похожим на дорогинский, во всяком случае, так же хрипловато, поет: "Пусть сердце ваше – льдинка, взгляните на меня".

Дорогин. Охотно.

Граммофон продолжает: "Я – кроткая блондинка, но полная огня".

Ах, так?

"Нам по пути: вы не пожалеете".

Дорогин согласно кивает головой. Граммофон: "Вы не посмеете мимо пройти. Ха-ха-ха".

(Останавливает иглу.) Мерси. Последняя строка гениальна. "Ха-ха-ха". Быка за рога. (Напевает.) "Слышен стук топоров, рубят лес на дрова, а любовь, а любовь, а любовь все жива". (Задумывается. Потом с неопределенной интонацией, выражающей не то удовлетворенность, не то удивление.) Мелькнула мысль. Ей-Богу, она. Полцарства за листок! (Находит на столе бумагу.) Ну, попалась, пташка, стой. (Пишет.) Гм-гм. Не худо. Теперь бы только не вымести его с прочим мусором. Намедни что-то я записал. Из ряда вон выходящее. Где оно? (Шарит по столу.) Нет, брат Дорогин, так не годится. Нужен порядок, побей тебя Бог.

Слышен звонок.

Однако ж. Кого это черт несет? (Идет в прихожую.)

Слышно, как открывается дверь. Негромкий, невнятный голос. Голос Дорогина: "Прошу вас, входите". Он возвращается вместе с очень худеньким и очень молоденьким существом. Шляпка, накидка, вуалетка, в руке – маленький саквояж.

Вошедшая. Я очень поздно, простите меня.

Дорогин. Не страшно, ночь еще начинается.

Вошедшая. Я – Вера.

Дорогин. Дорогин. Андрей Николаич.

Пауза.

Вера. Вам говорил обо мне Марк.

Дорогин. Марк? (Задумчиво.) Марк… (Вдруг хлопает себя по лбу.) Ах, Марк! Ну конечно же! Говорил. Непростительно стал забывчив. Приходится, верите, все записывать. Особливо ежели явится мысль. Счастье, что это не часто случается. Иначе было бы хлопотно жить. Впрочем, что ж я? Поставьте ваш саквояж.

Вера. Благодарю вас. Марк вам сказал, что я всего на одну ночь? (Снимает накидку, вуаль, остается в черном платье с кармашком.)

Дорогин. Да-да. Теперь я все уже вспомнил. Поди ж ты, прямо из головы вон… Был я, Верочка, в шумном месте. Одно легкомыслие и соблазн. Несколько, знаете, переусердствовал. Вы себе даже не представляете, как постыдно слаб человек.

Вера. Нет, почему же. Я сожалею, что так обеспокоила вас. Но завтра утром я вас покину.

Дорогин. Ради бога. То есть, ради Бога, живите. Хоть ночь, хоть две. Рад вам служить.

Вера. Завтра утром.

Дорогин. Как будет угодно-с. Будете обитать вот здесь. (Широким жестом показывает на правую часть комнаты.) Портьера ходит, как занавес в театре. Вот – поглядите. Таким манером вы от меня надежно укрыты… (внимательно смотрит на нее и с видимым изумлением покачивает головой) что, верно, кажется вам нелишним, когда вы встречаетесь с нашим братом. Нет смысла утаивать, что ваш облик делает сильное впечатление. Впрочем, отчетливо ощущение некой монастырской ограды.

Вера (с усмешкой). Уверена, что я – в безопасности.

Дорогин. Не сомневайтесь. Пристойный дом. Хотя, разумеется, есть издержки. Вверху упражняется пианист, а по соседству – первая скрипка. Из оркестра – в курзале. Но не всегда. Место хорошее: близко ряды, фруктовые, птичьи, мясные, рыбные, – одним словом, известный Привоз. Отличный утренний моцион. А рядом – вокзал. Порой не спится, гудки поездов тревожат фантазию. Правда, неподалеку маячит архитектура бывшей тюрьмы. Все портит. Ничего не поделаешь.

Вера. Куда ж без нее? Нет, в самом деле, все очень удобно. Благодарю вас.

Дорогин. Теперь, как водится, выпьем чайку. Я сооружу самоварчик.

Вера. Это лишнее, Андрей Николаич.

Дорогин. Лишнего ничего не будет. Заверяю вас. Сейчас я вернусь. (Уходит.)

Вера подходит к софе. Достает из саквояжа халат, домашние туфельки, потом садится к столику, извлекает из кармана платья листок, кладет его перед собой, внимательно всматривается, словно изучает. Слышно, как в кухоньке напевает Дорогин: "Я – кроткая блондинка, но полная огня…". Вера подходит к окну.

Дорогин (возвращается с самоваром в руках, ставит его на стол). О самовар, о бог уюта. В последнее время я стал домовит. Возьмешь этак со стола "Курьер" (берет со стола газету, листает ее), взглянешь – и глаза разбегаются. Сколь искусительные возможности! Куда только тебя не зовут! (Читает.) "Вы можете кончить ночь в "Аркадии". Черт побери! Могу. Но – воздерживаюсь. Тянет к домашнему очагу. (Смотрит на Веру.) "И пальчиком она чертила на затуманенном стекле…". Вас не томит, что окно раскрыто? Ошеломительно теплый май. Весна, знаете, в этом году – манифик… Вы ведь приезжая?

Вера. Да.

Дорогин. Завидую. Все испытаете с остротой, которая уже недоступна нам, туземцам и аборигенам. Представьте, море совсем прогрелось. Прошу вас за стол. Вот калачи. А есть и бублики. Беру их у Друмова, что на Коблевской. На диво поджаристы – издают этакий упоительный хруст. Удостойте вниманием и ветчину. Здесь у нас на углу есть лавочка. Вроде бы неказиста на вид, а товар, знаете, первостатейный. За свежесть ручаюсь. Хотите сыру? От Чичкина. Отличного качества.

Вера. Я сыта. Вот чаю я выпью.

Дорогин. Бублички с маслицем – пища богов. "Я сыта"… Совершенно необязательно быть голодной, чтобы поужинать. Ужин прельстителен сам по себе. Это, радость моя, ритуал-с. А что наша жизнь без ритуалов? Во всякой обрядности есть свой смысл.

Вера. Отнюдь не во всякой.

Дорогин. Ах да, разумеется. Иначе – что же ниспровергать?

Звонок.

Вот это номер! Кто скачет? Кто мчится? Какой еще ездок запоздалый? Минуточку. Все будет улажено. (Идет в прихожую.)

Вера становится за трюмо, опустив руку в карман платья. Из прихожей доносится неясный разговор, потом отчетливый женский голос: "Можешь себя не утруждать!" Хлопает дверь. Возвращается Дорогин. Он смущенно покачивает головой. Вера выходит из-за трюмо.

За стол. Возобновим нашу трапезу.

Вера. Еще раз прошу меня извинить. Мое присутствие нарушает ваш распорядок.

Дорогин. Ay? Беспорядок – это вы хотели сказать? Порядка нет, да и быть не может. От чего, собственно, все несуразности. Однако забудем этот визит.

Вера. Марк говорил, что такое возможно.

Дорогин. Вот как? Он вас предупреждал? Похвально. Рыцарь идеи, но сплетник.

Вера. Бог с вами, он и не думал сплетничать. Речь шла о другом.

Дорогин. Я понимаю. Насколько покоен сей приют. Ешьте, ангел мой. Эти бублики вознаградят вас за все волнения. Есть два благодетеля человечества. Один – Томас Альва Эдисон, знаменитый изобретатель, и тот безвестный, но быстрый разумом, однажды придумавший пить чай с бубликами. Отужинаем – и отдыхайте. И чувствуйте себя по-домашнему.

Вера. Я постараюсь, благодарю.

Дорогин. Квартирка, в сущности, недурна. Но требует хозяйского глаза. Присмотра, ухода и так далее. Сказывается отсутствие женщины.

Вера (выразительно взглянув на прихожую). И впрямь.

Дорогин. Ах, это? Это не то… Это, дитя мое, коловращение. Еще один источник разора.

Вера. Вы были женаты?

Дорогин. Неоднократно-с. Гражданским браком, само собою. На свободомыслящих дамах.

Вера. Странно – при вашей любви к обрядам.

Дорогин. Ничуть. Я слишком их уважаю, чтоб легкомысленно нарушать. А уж это было бы – неминуемо. Я-то знаю свой подлый нрав. Впрочем, женщины потеряли не много. Я далеко не всегда весел. Хотя и всегда навеселе.

Вера. Сочувствую.

Дорогин. Ничего печального. Тем более есть у меня граммофон. Живем с ним, можно сказать, душа в душу. Томас Альва – золотой человек. Голова совершенно непостижимая. Как я говорил вам, принцип фонографа. Но вместо цилиндра – всего-навсего диски из эбонита с выемками. Пластинка вибрирует, игла движется, перемещаясь по спирали. Крайне приятен как собеседник. Я ему – мысль, а он мне – шансон. Я спрашиваю, а он отвечает.

Вера. Было б, наверное, поучительно – подслушать подобный диалог.

Дорогин. Поверите, я обязан ему лучшими своими сюжетами. Я ведь, коли вам Марк говорил, литератор-с. Сотрудничаю не без успеха в юмористических изданиях, благо их развелось до черта. Почти как свободомыслящих дам. Есть "Пчелка", есть "Маяк", есть "Оса". Я среди них выделяю "Пчелку", охотней всего печатаюсь там. Как видите, у нас с граммофоном одно назначение – тешим людей.

Вера. Каждый по-своему…

Дорогин. Он мне сегодня исполнил одну славную песенку. Как это?.. "Я – кроткая блондинка, но полная огня. И жажду поединка в любое время дня". Не так… я несколько переиначил. Но это не важно. Смысл сохранен.

Вера. О чем же вы пишете?

Дорогин. Все – о нас. О том, как грешим из-за хлеба насущного. Как любимся, женимся, терпим от тещ. Как мы зависимы от начальства и самых ничтожных обстоятельств. Получается довольно смешно. Да вот на днях был один сюжет. Некая девушка – синий чулок, крайне решительная, эмансипе – приехала на вакации к тетке. А к той захаживает сосед, этакий бильярдист по призванию. И вот наша юная суфражистка начинает бить кием по шарам, чтоб доказать свою равновеликость.

Звонок.

Будь ты неладно! Ну кто там еще?

Вера. Откройте – увидите.

Дорогин. И не подумаю. Немножко потренькают и уйдут.

Звонят долго, настойчиво, но в конце концов смиряются.

Думаю, одна певчая птичка, я ей иной раз пишу куплет. Имеет успех, полна благодарности. Здесь вообще-то достаточно тихо. В дни обретения места под солнцем я пошатался по номерам, по меблирашкам и прочей дряни. Жил, так сказать, во всех городах. В "Базеле" – на Большой Арнаутской, в "Марселе" на Нежинской, в "Венеции" – на Екатерининской, в "Константинополе" – на Греческой. На ней же – в "Лувре", в "Версале". Вот где был вечный круговорот! (Кивнув на дверь.) Простите. Не обращайте внимания. У этих созданий неважный вкус. Почему и читают мои рассказы.

Вера. Не скромничайте. Такое кокетство не лучше женского.

Дорогин. Справедливо. Поза-с. Влияние кулис. Я ведь еще театральная крыса. В свободное время кропаю пьески – всякие квипрокво в одном действии. Для дачных театров и летних гастролей. Приносит некоторый доход. Вы, разумеется, в театр не ходите?

Вера. Нет, почему же, однажды в сезон к нам приезжает Московский Художественный. Какое-то время внушал надежды Театр Веры Федоровны Комиссаржевской.

Дорогин. A-а, это не по моей части. Вы – благородная северянка. Стало быть, высоки и строги. А я – легкомысленный южный фрукт. Петрополя вашего не перевариваю. Сырость и ранний полумрак. Нда-с. Полумрак и полусвет. Каламбур сомнительный, не для ваших ушек. Так или иначе, дорогая, но вреден север для меня. Южане на севере быстро старятся. Я, видите ли, человек сиесты. Вы знаете ль, что такое сиеста? Это такой блаженный час, когда светило стоит в зените и о работе не может быть речи. Задергиваются жалюзи, дабы спастись от полдневного жара, и вы возлежите, как Адам. Или Ева. Либо же отправляетесь к морю. Часок потолкуете с Понтом Эвксинским о вечности и земной тщете, и две стихии – вода и солнце – сделают вас неуязвимым. Впрочем, ежели вам потребны не столь высокие собеседники, то можно посидеть и с приятелями у Печесского в городском саду. А коли хотите – у Дуварджоглу. Здесь много таких уютных местечек, созданных для музыки жизни. Короче, это юг, дорогая. Мне уже сорок годочков с хвостиком, а я чувствую себя молодым.

Вера. Я рада.

Дорогин. Я тронут. Сколько вам лет? Гимназию кончили, но недавно?

Вера. Кончила, но давно.

Дорогин. Ну, не очень. Для вас молодость – это, можно сказать, естественное состояние. А я послеживаю за собой. Хожу в гимнастический институт Пытлясинского. А также в яхт-клуб, что на Садовой. Громаднейшее открытие сделал: плоть устойчивее, чем дух. Стал забывчив. Мелькнет мыслишка, надо немедленно записать. Всякие горестные заметы горестнохрупкого ума. Ночные гостьи. Лежишь во мраке, а рядом – листочек и карандаш. Вот давеча явился сюжетец. Занятно, что скажет столичная штучка? (Озабоченно.) Но где ж бумажка? (Ищет.) Вот старый пес… Куда я ее подевал? Досадно.

Вера. Присядьте. И постарайтесь не мучиться. Вспомнится само по себе.

Дорогин. Легко сказать. Такие сюжеты – раз-два, и обчелся – пришло озаренье! О чем-то задумались?

Вера. Нет, ничего. Как, в сущности, все меж собой несхожи. Сколько людей – столько миров.

Дорогин. Резонно. Хотя это и не значит, что сколько голов, столько умов. Много дурней, решающих, как нам жить. Куда ж я заткнул этот чертов листок?

Вера. Я говорила о том, что в каждом заключены особые свойства. От них-то в конце концов и зависят и наше место, и наши действия.

Дорогин