Казённый дом для самых маленьких бесплатное чтение

В семь лет я поняла, что ужасно богата. Во-первых, у нас появилась собственная целая квартира – двухкомнатная, в двухэтажном деревянном доме («со всеми удобствами во дворе» – как говорила бабушка), а у всех соседей было только по комнате в таких же квартирах. Это потому что у нас была самая большая семья! И это богатство было даже важнее, чем квартира. Ведь мои мама и папа и бабушка были самыми умными и добрыми, и вообще самыми лучшими на свете, а ещё у меня были две сестры и два брата – тоже самые лучшие. Когда мы вместе выходили во двор, сразу получалась команда, и все ребята бежали к нам решать, во что будем играть. Жили мы в замечательном «геофизическом дворе» на окраине Тюмени, тут же была работа всех наших родителей, и техника их полевых разведочных партий здесь же хранилась и ремонтировалась. У нас всё время гостили командировочные из северных партий – молодые, красивые, весёлые, шумные. Все говорили об открытиях газа и нефти, которые будут совсем скоро. Мне казалось, что готовится большой праздник, и мы всем двором будем на нём главными!

А неподалёку, рядом с сетевязальной фабрикой, был детский дом. Я знала, что там живут дети, у которых нет пап и мам – и не могла представить, как такое может быть. Но однажды увидела там, за забором, вереницу молчаливых деток в темных неуклюжих пальтишках и одинаковых шапках, печально бредущих вдоль дома. – вот тогда я и поняла, как это ужасно – быть такой богатой и не знать, как помочь тем, у кого ничего нет…

Лет через 30 история повторилась. Теперь я с мужем-геофизиком и тремя детьми жила в первом «нефтяном городе» Тюменской области – Урае, работала в редакции местной газеты. Квартира у нас была на окраине города, почти в таком же доме, как у родителей 30 лет назад, но уже трёхкомнатная (и «со всеми удобствами» – не во дворе). Неподалёку от нашего дома шла стройка – сюда должны были перевести дом ребёнка из Ханты-Мансийска. Стройка затягивалась, и наконец, партийное руководство решило «сдать объект» не завершая строительство – к какой-то важной дате. Дом на пустыре окружили забором и завезли детей. Журналистов на «режимный объект» не допускали. И тогда я решила, что на этот раз могу и обязана хоть чем-то помочь детям, оставшимся без родителей.

1. Детки в клетке

20 марта 1986 г.

Главврач моему заявлению с просьбой о приеме на работу удивилась: «Из редакции да горшки мыть?» Я не стала рассказывать о своих далеко идущих журналистских планах, но предъявила диплом о высшем педагогическом образовании и школьное свидетельство о квалификации медсестры-воспитателя яслей и младших групп детских садов. А также сослалась на то, что текучка редакционной жизни не дает мне всерьез заняться задуманной книгой о тюменских первооткрывателях газа и нефти, материал для которой давно собран, поэтому я и хочу пару месяцев поработать няней, не загружая голову откликами трудящихся на призывы партии и освещением итогов соцсоревнования. «Ну, зачем же няней – с высшим педагогическим образованием… У нас сменных воспитателей не хватает», – неохотно призналась моя новая начальница. Наверное, я вызывала у нее некоторые опасения. С другой стороны, домашний корреспондент в хозяйстве тоже может пригодиться – видимо, придя к такому выводу, главврач повела меня по всему Дому, указывая на строительный брак, недоделки и уж совсем вопиющее: «Канализация, бойлерные, даже электричество – всё работает с перебоями, не успеваем чинить!» И я сразу допустила «ляп», сказав, что за строителями глаз да глаз нужен. Главврач обиделась: «Такой надзор не входит в мои служебные обязанности!». Я подумала, что на ее месте еще и консультантов со стороны бы приглашала, ведь самой во всем не разобраться. Но, конечно, на нее «давило» партийное руководство, заставляя принимать эту ударную недостройку на всех этапах. Не понравилось мне еще обилие ковров, диванов, кресел в служебных помещениях. В Доме так многого не хватает – неужели не жалко было денег на эти, вряд ли нужные детям, предметы? Хотя, тоже ясно: деньги надо было «освоить» до определенного срока, а ничего более подходящего ни достать, ни заказать не удалось.

Но тогда-то мне было не до этих сомнений-подозрений, я все ждала: когда, наконец, дойдем до группы, и я увижу детей. Некоторых из них я знала: полгода назад писала о мамашах, которых тогда собирались лишать прав материнства, и даже надеялась, что мое выступление поможет им опамятоваться. Я тогда всерьез поверила в отчаяние одной из них, совсем юной и очень хорошенькой. Она клялась, что завтра же пойдет в наркологический кабинет, не будет пить, устроится на работу, никаких мужиков к себе больше не пустит, уже не пускает… Только подруга ей мешает, вот ее надо прав лишить, та и сама собирается оставить ребенка, которого скоро родит. У обеих подруг было тогда по трое ребятишек. Старших дочек той, с которой я беседовала, забрали отцы, младшая здесь, в Доме ребенка. Вторая, вернувшись из роддома, заперла своих, уже четверых, мальчишек в квартире и исчезла на неделю. Старший мальчик, наученный матерью, не отпирал и не отзывался, но маленькие плакали. В конце концов, соседи вызвали милицию, взломали дверь… Малыши тоже в этом Доме, а старшему уже семь лет, его будут отправлять в детский дом другого города, но пока там нет мест, держат в нашей больнице.

Главврач разрешила заглянуть в грудную группу (от рождения до двух лет), в которой я буду работать. Но, поскольку я еще не проходила медосмотр, дальше порога меня не пустили. С этой позиции все показалось прекрасным! Очень светло и просторно; детки, чистенькие, в ярких ползунках и рубашечках, ползали по манежу среди разноцветных игрушек. Понравились воспитательница и няня – улыбчивые, дружелюбные, очень женственные. Главврач попыталась остудить мою восторженность словами: «Дети бичей и алкоголиков. Среди них нет нормальных – с такой-то наследственностью!» Уж лучше бы молчала – я тут же решительно усомнилась не в детях, а в ее профессиональной пригодности. Но дальше она завела меня в инвалидную группу. Тоже светло, чисто и ярко от цветных пеленок. Только дети не ползают, лежат по кроваткам – парализованные, изломанные, изуродованные… Вот тут главврач сама предложила подойти к кроваткам, а на меня напал столбняк. Она говорила что-то безнадежно жестокое – наверное, в качестве прививки для меня. Я отвечать не могла, но всей душой была против – и ее слов, и всего, что стояло перед глазами. Я не могу в это верить! Потом уже решила, что врачам и медсестрам, работающим с такими детьми, необходима какая-то психологическая самозащита, профессиональный цинизм – иначе с ума сойдешь.

2 марта

Свершилось – я сменный воспитатель Грудной группы! Название, конечно, условное, просто у нас самые маленькие дети. Группа одна, а подгруппы две: до года и до двух. Мои – старшие. Самый интересный возраст!

Когда я пришла на свою первую смену, дети полдничали. Ползунков напоили молочком и высадили в манеж. Трое деток постарше самостоятельно доедали печенье за столиком. Один из них посмотрел-посмотрел на меня, выбрался, подошел и протянул полпеченюшки… Это был Тимоша, предпоследний из четверых братьев, которых чуть не уморила мамаша. «Конечно, они привыкли дома делиться, – объяснила няня. – Старший Алик сам голодом сидит, а братишек накормит…» И я сразу полюбила и Тимошу, и Алика. Младший из четверки, Матвейка, тоже в нашей группе, хотя у другой воспитательницы. Вернее, за самыми маленькими, до года, ухаживает медсестра. Няня одна, общая, на обе подгруппы. Поскольку у нас только спальни разные, работаем мы сообща, и дети «общие». Матвейка, конечно, очень истощен, крохотный, слабенький. Для него принята на работу кормилица, но он так плохо сосет и так сильно срыгивает, что и грудное молоко ему не помогает. Но няня уверяет, что «и не таких выхаживали». Показала двух мальчиков, Рустами и Диму, оба были по 900 граммов, недоношенные, вот про них никто не думал, что выживут.

Дима уже большой мальчик, ему третий год, но он не ходит. С большой неохотой согласился пройти, придерживаемый за ручки. Кажется, у него ножки болят. И не говорит. Но у него такая обворожительная улыбка, что верится – все понимает. А хорошенького черноглазого Рустамчика забегали проведать воспитательницы из других групп. Он всеобщий любимец, и сегодня у него трудный день: отлучение от соски. Ему тоже почти два года, но от ложки и «твердой пищи» он до сих пор наотрез отказывался. А с сегодняшнего дня соску ему было решено не давать вовсе. К ужину он уже не решался выплюнуть картофельное пюре, но и проглотить не мог, так, с набитым ртом, и вопил от голода. Няня положила его на спину и стала заливать пюре водой. Я боялась, что ребенок захлебнется, но нет, сглотал все и успокоился. Только в отместку перекусал в манеже всех, кого успел. Он еще тоже не ходит.

Еще две ползунишки – Ира и Лиля, но они годовалые. Перед ужином дружно капризничали, на всех обижались, пришлось положить их в кроватки, где они мигом уснули. Зато когда все остальные легли спать, на них напало веселье. Ползали в манеже наперегонки, друг через друга, бодались, боролись, смеялись, визжали… Очень славненькие!

Остальные детки уже на своих ногах. Сегодня я, конечно, еще не во всех всмотрелась. Запомнила хорошенькую кубышечку с японскими глазками – неночку Наташу, хитренького шалуна и неслуха Ваську. У них мамы есть. Васькины родители лечатся от туберкулеза, у Наташи пятнадцатилетняя мама кончает ПТУ. Еще одна девочка, Женя, сегодня вернулась из больницы. Она очень много плакала, возможно, из-за смены обстановки. Но строгая няня Ира, в качестве опытного работника знакомившая меня с детьми и правилами обращения с ними, уверяла, что «просто ее в больнице затаскали, забаловали», и пыталась не давать мне ее утешать. Мне, в свою очередь, казалось, что она, «не обращая внимания на капризы», только добавляет причин для истерики. Боюсь, что в таком поведении няни была виновата я: ей явно казалось, что я сразу принялась «затаскивать и забаловывать», вот она и пыталась нейтрализовать мое вредное влияние.

А я вспомнила, как лежала в больнице моя старшая дочка – ей тогда и года не было, но я уже вышла на работу в школу. Я, конечно, не хотела отдавать ее в больницу одну, но педиатр очень строго сказала: «У ребенка, возможно, пневмония, дома оставлять нельзя. Но вы же грудью не кормите. Если все мамаши станут с детьми в больницах лежать – кто работать будет? Вас ученики ждут!», и я устыдилась. Через сутки меня к дочке не пустили: «Уснула. А увидит вас – расстроится, раскричится!» – «Но я же слышу – она плачет!» – «Это не она». Но на следующий день меня, можно сказать, пригласили на госпитализацию, положив заодно и старшего сына с банальным ларингитом: дочке стало хуже. В какой ужас я пришла, увидев свою малышку! За полутора суток Иночка, казалось, уменьшилась вдвое, истаяла. У нее не оставалось сил даже плакать, и обрадоваться нам, хотя бы улыбнуться, она тоже не могла. Она и дышала прерывисто, словно через силу. Родители из других палат рассказали, что первые сутки она кричала, не переставая, ничего не ела, но медсестры никому не разрешали к ней заходить, «потому что избалована, пусть привыкает!» Но Инка никогда не была капризной, даже болея. Просто испугалась, оставшись одна, и пришла в совершенное отчаяние оттого, что мама не приходит. Когда ее забирали с «пневмонией», у нее был только кашель, а за это время и температура поднялась, и жидкий стул, рвота появились. До сих пор считаю, что если бы после этого я не носила ее месяц на руках, выхаживая, оживляя, что угодно могло бы случиться, но только не выздоровление! Вот и этим детям, по-моему, больше любых лекарств, питания, ухода, нужны ласковые руки, возможность прижаться, почувствовать себя любимыми, защищенными.

Няня Ира – молодая, незамужняя, бездетная, специального образования не имеет, но она работала в таком же учреждении в другом городе. И весьма начитанная девушка, особенно в области педагогики – совсем как я в юности. Конечно, ей мое высшее филологическое образование и опыт воспитания собственных детей не указ и не авторитет. Может, лучше бы она была совсем неопытная? Тогда ничего доказывать и завоевывать бы не пришлось. Но, надо признать, детей она любит. Мне уже успели сообщить, что она пыталась удочерить девочку из самых маленьких (мать отказалась от нее при рождении), но возник отец, который забирать дочку не стал, так как некому за ней ухаживать, но оформил все документы, закрепляющие его отцовские права…

Мне кажется, что любой из этих детей может составить счастье женщины – они так готовы любить, так тянутся к ласке, так благодарно сияют в ответ на слово, улыбку, один только взгляд… Неужели их мамам пьяные объятия нужнее, чем детская любовь?

Всех «своих» малышей я подержала на руках. Они прямо-таки расцветают от удовольствия и благодарности. Но, конечно, никто не говорит, и речь понимают плохо. С ними надо много разговаривать. И специальные занятия нужны, конечно.

7 апреля

В группе изменения. Тимошу вывели в изолятор: жидкий стул. Возможно, он просто переел: после голодовки, что устроила ему и братьям бывшая мамаша, он никак не мог наесться. Но здесь положено при первых же подозрениях на любую инфекцию отправлять «виновника» в больницу. Чтобы не нарушать инструкции, мы пишем, что стул был не жидкий, а «кашицеобразный», и выводим в изолятор. Странная система – кого мы обманываем?

Поступила новенькая девочка с французским именем Луиза. Худенькая, с пупочной грыжей, но все равно хорошенькая. Ходить еще не может, но зато говорит. Всего одно слово: «Мама!»

К «младшим грудничкам» добавили сразу двоих. Вернулась из больницы дочка юной алкоголички, с которой я знакома – девочка просто прелестная (хоть бы она больше ничем не напоминала свою маму!). И перевели из инвалидной группы шестимесячного мальчика – слепого. Теперь я боюсь к ним заходить: страшно видеть этого несчастного ребенка. Если бы я хоть чем-нибудь могла помочь!

В нашей группе весь день плакал Илюша. До сих пор я его как-то не замечала, только отметила, что ребенок весь покрыт диатезом, а сегодня вдруг увидела, что он очень похож на моего сына. И не только внешне. К Илюше два дня назад приезжали родители – они лишены прав только «на время». Мать он не узнал или не захотел узнавать, а отцу обрадовался отчаянно. Папа лил слезы и хвалил здешние порядки. Мать говорила, что они больше не пьют и скоро Илюшу заберут. Родители накормили ребёнка конфетами и уехали, а Илюша все это время тоскует, не откликается ни на ласку, ни на игры. А ведь ему всего-то год и четыре месяца! Когда моему сыну было столько же, наш папа уехал в длительную командировку, и мой Павлик вот так же тосковал…

Начала ходить Лиля. Делает первые шажки Иринка. Да и Рустам может обойти вокруг кроватки, цепляясь за сетку. Самые неходячие – Дима и Луиза, но зато они подружились. Их кроватки стоят рядом, и они играют, дотягиваясь друг до друга ручками. Такие моменты заинтересованности друг другом у малышей очень редки, потому и умиляют. Но чаще все получается совсем наоборот. Чего мои детки совсем не умеют, так это жалеть друг друга. Главные обидчики – Рустам и Васька (этого разбойника назвать Васенькой язык не поворачивается). И толкнут, и стукнут, и игрушку отберут, и, еще хуже, кусаются! От манежа нельзя отойти. «Ходунков» я стараюсь туда вовсе не сажать, но наша группа не приспособлена для разгуливающих детей. Во-первых, здесь пять дверей, за которые им нельзя. Во-вторых, поскольку мебели почти нет, некуда спрятать термометры, краски, дезинфицирующие растворы и прочие опасные предметы. В-третьих, опасна и сама мебель. Васька вчера уронил тумбочку с игрушками. На наше с ним счастье, она упала удачно, никого не задев, а Васька с перепугу потом до самого вечера вел себя тихо.

Пластиковых, легко моющихся, игрушек у нас очень много – только успевай собирать в таз выброшенные из манежа и подавать чистые. Их тоже немедленно выкинут. Другое дело, если я с детьми играю, тут каждая игрушка приобретает смысл, ею занимаются, исследуют, всем она становится нужна. Да и без игрушек можно играть во всякие «ладушки», «полетели-полетели», а вот без воспитателя получаются одни неприятности. Если со мной няня, уследить еще можно, но то и дело я оказываюсь одна – тогда приходится засаживать всю компанию в манеж и стараться не слышать несущихся оттуда воплей. Мою, кормлю, меняю ползунки… Тех, кто оказывается под рукой, стараюсь приласкать, но этого так мало!

Больше всех возмущается таким положением Васька. Вчера мы весь день с ним конфликтовали, а вечером он так долго ныл в постели, что я решила смерить ему температуру самым тщательным образом. Достала из кроватки, поставила градусник и, чтобы он не вырвался, поднесла к окну.

Еще только начинало темнеть. От снега, засыпавшего оттаявшую было землю, мир за окном был четок, как нарисованный на альбомном листе. Машины, бегущие по недалекой дороге, мальчишки, играющие за воротами, прохожие между домами… Васька смотрел жадно. И отчаянно заплакал, оторванный от этого зрелища.

8 апреля

Каждый раз, идя на смену, вижу в окнах первого этажа ребятишек старшей группы – они, похоже, целыми днями сидят на подоконниках. Других возможностей знакомиться с внешним миром у наших детей нет. Мои малыши бывают на улице только спящими в колясках. Старшие гуляют по неимоверно грязному двору (сдали без благоустройства) и тесному двору от крыльца до веранды и ничего-то не видят. А ведь им сейчас столько бы надо узнать! Для своих детей, когда они были в таком же возрасте, я каждую прогулку превращала в путешествие с открытиями, ведь смотреть и слушать дети умеют до того, как научатся ходить. Я катила коляску и рассказывала обо всем, что нам встречалось. Потом дома мы в книжках находили изображения увиденного или я сама рисовала. Ну а уж когда ребенок стал на ноги, и может сам пройти по дорожке, потрогать травку, понюхать цветок, побежать за голубем, покатить коляску – сколько восторга и изумления! Наблюдать знакомство малыша с миром – уже счастье, а если попытаться вспомнить или представить, какую бурю чувств сам переживал в такой момент… Неужели никак невозможно впустить моих подопечных в Большой мир? Как-то я читала про детские садики в ГДР и запомнила, какие там коляски в младших группах: шестиместные, и еще шестеро детей ее катить могут. Мне бы такую! Только к ней еще и дорожки нужны, и в нашем дворе, и в прилегающих районах. А летом всю эту компанию надо обязательно вывозить в лес, к речке – хотя бы посмотреть. Машина у Дома ребенка есть, но на ней возят только грузы, не знаю, можно ли ее приспособить для детей. Между прочим, в штатном расписании есть ставка конюха – лошадка с тележкой была бы даже лучше машины, но почему-то главврач не собирается ее приобретать.

Заменить наблюдения книжками? Они их вмиг раздерут и съедят. Телевизор бы в каждую группу, цветной, с большим экраном. Вместо него рисую картинки на фанерках и покрываю лаком, чтобы краску не слизали. Детям мои художества нравятся, только я за их запросами не успеваю. Нам бы таких немнущихся-нервущихся, да еще и моющихся картинок надо иметь много-много и про все на свете. Пока играем с кубиками. Я на глазах детей построила из них «высокую башенку» и «бухнула» ее – всем очень понравилось. Наташа подобрала кубики и пыталась составлять сама. Вася, Илюша и Дима приносили кубики мне. Вслед за Димой стала подавать и Луиза. Но остальные предпочитали схватить по кубику и лизать их.

На последней летучке сказала, что меня Дима беспокоит: вялый и температура каждый вечер 37,2. А медсестры стали возмущаться тем, какой он ленивый, и главврач подвела итог: «У него мозги жиром заплыли». Ну, как может врач такое говорить? Да разве может здоровый ребенок не стремиться ходить? Видно же, что ему больно! Я как пришла в группу, стала водить его за ручки – по манежу, по полу. Он смеялся и всячески выражал свое удовольствие. Но пройти через всю группу для него – предел сил и выдержки. И то может заплакать и сесть.

Рустам все еще скандалит по поводу своего меню: он, так и быть, соглашается пить молоко с ложечки, но что-либо более густое – ни за что! А ночью не может уснуть от голода. Исхудал бедняга, изнервничался, а все орет и плюется. Дома мама переводила бы его на общий стол постепенно: днем кормила бы фруктовым пюре и сладкими кашками, а ночью давала бы бутылочку с молоком – и не было бы никаких трагедий. А тут – дисциплина: положено перейти на «общий стол» – и все, никаких сосок! Конечно, он очень запоздал с этим делом. Да и вообще сильно отстает в развитии от своих домашних сверстников. Ну, Рустам и Дима родились недоношенными, но и остальные детки как будто на полгода младше своего возраста. Воспитатели говорят: «Конечно! Из таких-то семей!» Но как же тогда Тимоша? Он в своей семье пробыл дольше других, и мама его едва не уморила – а самый умный из всей нашей группы. Правда, тоже не говорит, но хорошо понимает речь, с готовностью выполняет просьбы и поручения, умеет делиться. Воспитательницы, с которыми я обсуждала эту проблему, считают, что воспитателем Тимоши был его старший брат Алик. Дима, второй по возрасту из братьев, говорит, что к маме не хочет, а хочет к Алику. Но в домах ребенка детей содержат только до четырех лет. Алик пока живет в детском отделении больницы, потом его отправят в детский дом – в другом городе. Зачем это надо? Я ходила в больницу к Алику (едва добилась разрешения), отнесла ему альбом и фломастеры, попросила нарисовать картинки для братиков. Отдавая альбом, он серьезно и старательно, как отличник перед доской, объяснил, что, где и для кого нарисовано. А наша главврач говорила, что не может взять его уже потому, что он предложения без мата не составит. Не могу понять, для чего эти братья должны воспитываться врозь. Похоже, Алик справлялся с воспитанием братишек не хуже нас. Ему, конечно, трудно было, но разве во вред? И разве правильно, что Дима и Тимоша не видят друг друга в нашем Доме? По-моему, нынешнее объединение детей в группы по возрастам имеет больше минусов, чем плюсов. Во-первых, будь группы разновозрастные, не приходилось бы уничтожать семьи. Во-вторых, больше внимания уделялось бы самим маленьким – не только воспитателем, но и старшими детьми. И старшие от этого бы только выгадали: ответственность, самостоятельность, умение пожалеть, помочь, поделиться, воспитывались бы естественным образом. Работать с такой группой воспитателю будет, конечно, труднее: каждому ребенку необходим индивидуальный подход соответственно не только характеру, но и возрасту, чужие заготовки на всю группу разом применять не получится, придется каждый день и каждый час самой все придумывать и изобретать – но это же гораздо интереснее и для детей полезнее!

10 апреля

У нас есть «дневные» (или «старшие») воспитатели, работающие с 9.00 до 15.00 часов – они работают практически так же, как в детских садах-яслях, и «сменные» – работающие, как правило, вечернюю и ночную смену подряд, то есть с 15.00 до 9.00, да еще подменяющие «дневных», когда у тех выходные. Я – «сменная». График работы и отдыха у нас весьма сложный, круг обязанностей шире и размытее, но зато они менее формальные, ближе к обычным материнским. «Дневные» воспитатели почти всегда работают с нянями (разве какое ЧП случится), на вечерние смены зачастую нянь не хватает, а на ночную и не положено. Ночью работы, конечно, гораздо меньше, чем днем, и она вспомогательная – уборка, стерилизация всего на свете, починка, заполнение документов, оформление (я по ночам рисую и дневник веду). Трудно только то, что спать совсем нельзя, а с 6-ти, когда дети начинают просыпаться, сразу столько наваливается, что надо быть очень бодрой. Утром няня приходит к 6.00, помогает поднять и накормить детей завтраком, провести все утренние процедуры, убрать группу. Но, бывает, что няня приходит только вместе с дневной сменой. Тут уж я, наверное, совсем бы заплюхалась, если бы не мои напарницы – медсестры из младшей подгруппы. Все они – отличные работницы, делают все аккуратно, быстро, четко. Когда нет няни, успевают у себя всю ее работу переделать, и мне помочь. Мне, конечно, помощь не лишняя, особенно утром, да и отказаться от нее – обидеть человека, искренне желающего добра и детям, и мне, «новенькой». Но вечером я вполне могу обойтись без помощи: посуда, горшки и всякие там замачивания и маркировки могут подождать, когда дети заснут. И я, неблагодарная, ворчу себе под нос, но в адрес помощницы: «Шла бы ты лучше к своим малышам, потрясла для них погремушки, потормошила Ксеню, поговорила с Зиной, поводила за ручки Максима – когда еще для этого время выпадет?» Увы, медсестры, как и няни, убеждены, что детей нельзя брать на руки: они от этого «портятся». Даже кормить детей надо не на руках, а подкладывая соску, и не стоять над кроваткой, не отвлекать. Жалеть, утешать плачущего – тоже вред: приучится капризничать. Все время наши младенцы лежат – либо в кроватках на спинке, либо в манеже – на животике. Какое уж тут развитие? Ясно, что все они будут отставать и физически, и интеллектуально, и эмоционально. Я пытаюсь говорить об этом – никто не спорит, но, видимо, только потому, что подобные рассуждения считаются тут нерабочими и потому внимания не заслуживающими.

Естественно, моей напарнице совершенно не нравится, что дети моей «подгруппы» бродят вокруг кроваток и столиков, норовят влезть в шкафы, суются во все двери, в том числе и ведущую к ее смирно лежащим подопечным. Чтобы беды не случилось, я пытаюсь изолировать не детей, а потенциально опасные предметы: запираю двери на задвижки, загораживаю ненадежную мебель стульчиками – напарница сердится и все раскрывает, потому что ей так неудобно. Похоже, такая же тихая война между воспитателями и медсестрами идет и в другие смены.

Надо сказать, еще совсем недавно говорить о воспитании в доме ребенка вообще не приходилось: детей здесь только содержали и лечили, был медперсонал и няни. Всего-то полгода назад в штат были введены воспитатели. В нашей подгруппе воспитателями работают учителя. Я с ними встречаюсь только на пересменках, но и в эти моменты есть чему поучиться. Прихожу, например, на дежурство, сразу бросаюсь выяснять, кто, да как, да что – а Расима Рамазановна подводит ко мне Лилю: очень уж та мне радовалась, а я и не заметила. Стыдно стало. Потом я посмотрела, как ее встречают дети, как она приветила каждого. Дети ее очень любят, а она с каждым и поговорит, и на ручках поносит, и побаюкает, и поводит, и игрушку подходящую найдет. Валентина Александровна, чем бы ни была занята, не смолкает: песенки, сказки, стихи-потешки, просто ласковая речь так и льется. И так это ладно у нее получается – сама заслушиваюсь. Дети при ней спокойнее, она их просто очаровывает. А как бросается «злодей» Васька навстречу Лидии Александровне! Прижмется, затихнет… Конечно, она его балует, выделяет из всех, но нельзя же человеку быть в ссоре со всем миром – это «баловство» научит его добру больше, чем наказанья, наставленья и прочие педагогические «меры».

Но и с воспитателями я не всегда соглашаюсь. Непонятен, например, совет сложить мои картинки в «оформленную коробку». Ведь вместе с игрушками они постоянно в ходу, а сделаешь их «наглядными пособиями» – не каждую неделю будут доставаться. Или альбомы разработок занятий – опять же должны быть «оформленные». Труд и время на такой альбом потратишь, а какой толк от него детям? С нашими детьми я бы вообще работала не по ежедневным планам, общим для всей группы, как это делается в детских садах, а по картам индивидуально-психического развития, которые мы пока просто «ведем».

Пошла советоваться к нашему старшему воспитателю Любовь Ивановне. Она тоже учитель, но в Доме работает давно, переехала в наш город вместе с ним. Мои сомнения она поняла, но предположила, что они от недостаточного знания, дала мне несколько книг по дошкольному воспитанию. Я старательно прочитала, но, увы, ничего нового и полезного для себя и моих подопечных в них не нашла. Все это я проходила еще в школе на занятиях по профессиональной подготовке. Вообще-то, «детоводство» стоило бы сделать обязательным предметом школьного образования – эту науку нужно знать всем. Но книги и учителя могут преподать ее теоретические азы, а чтобы стать профессионалом, надо самому растить ребенка – родного, любимого, от всей души желая ему счастья и здоровья. Поэтому я и считаю, что гораздо большему меня научили собственные дети. Им, между прочим, «дошкольное воспитание» в соответствующих учреждениях решительно не нравилось, они от него болели и всегда стремились остаться дома. Сын говорил, что «в садике нечего делать, только на стульчиках сидеть», дочки тоже считали, что в садике скучно, книжек не дают, игрушек мало, занятия неинтересные, еда невкусная. Пока мы жили в Тюмени, рядом с сестрами, братом, их семьями, все наши дети очень часто вместо садиков оставались в большой квартире дедушки и бабушки, под присмотром одной из мам – для детей это всегда была большая радость. Но дежурной маме приходилось вовсю крутиться – за няню, воспитателя, методиста, повара, завхоза…

Вот и тут я пытаюсь оставаться воспитателем, сколько бы дополнительных дел на меня не свалилось. Пробегая мимо манежа, на ходу распеваю «ладушки» – все радостно хлопают. Улучила момент, чтобы «бухнуть» башенку – общий восторг. Если остановиться у бортика – столпотворение: все лезут друг через друга, тянут ручки, таращат глазки, и вообще очень хотят общаться! Приласкать каждого можно, усаживая на горшки и переодевая ползунки, а заодно тут же выяснить, где у кого ручки, глазки… (Тут я засомневалась: не сочтут ли дети сидение на горшке единственной возможностью общения с воспитателем?). На сон грядущий я решила спеть колыбельную – дети, по-моему, сильно удивились, едва утихомирила потом. Но, может, мое пение будет способствовать эстетическому развитию, если уж в качестве успокоительного не срабатывает?

14 апреля

Няни нет уже несколько вечерних смен подряд, поэтому к обычным делам добавилось еще и купание. Няни с этим делом справляются очень быстро – пять минут отчаянного рева под краном, и ребенок чист. И я бы так могла, но опять вспомнила своих детей: им купание доставляло огромное удовольствие – почему мы лишаем его этих ребятишек? Времени для игры в ванной у меня, конечно, не было, но хоть поплескаться водичкой в тазике… Оказалось, дети уже напуганы этой гигиенической процедурой до водобоязни! Двоих успокоить так и не удалось, но четверых я все-таки уговорила посидеть в воде, и они даже поиграли немножко с губкой и мыльной пеной. Этим пришлось ограничиться.

Колыбельные слушают уже хорошо, перестают вопить в кроватках, лежат тихонько и слушают. Но не засыпают! Пела-пела – никак не спят! Ушла мыть горшки. Думала, опять начнется скандал. Нет, на этот раз умиротворяющее действие колыбельные сыграли: детки тихонько возились в кроватках, что-то сами пели, качались, но никто уже не протестовал. А, может, непривычное купание их так уморило.

Ночью воспитатели из других групп позвали меня пить чай. Получилась неформальная педагогическая пятиминутка. Они рассказывали о своих подопечных, перечисляли: вот тот, и тот, и этот пришли «хорошими», а уже «испортились»: и «качаться» научились, и в истерики на пол кидаться… Я удивилась: почему они пришли хорошими из неблагополучных семей, и кто их здесь портит? Ответили неубедительно: дескать, семья – она и есть семья, тем более, там их не баловали, а тут дети смотрят на других и примеры дурные перенимают. Все равно непонятно: хорошее поощряется, плохое осуждается – ребенок должен перенимать хорошее. Простое инстинктивное закрепление. Нет, причина в чем-то другом. Тогда решили, что просто бывшие «хорошие» освоились, перестали стесняться. Но это тоже только одна из причин.

Взять это «качание» – «госпитальный синдром», как его тут называют. В нашей группе «качается» одна Иринка, а сосунки – все, даже слепой Виталик, которому «дурного примера» никак не увидеть. А что ему еще остается делать? Только соску жевать. Эмоциональным, интеллектуальным голодом вызваны и «необъяснимые» капризы у детей постарше. Ведь пищу для ума, для души дети должны получать регулярнее, чем для желудка, которому отдых необходим. Голова и сердце пустовать не могут. Что такое – два занятия в день? Для малыша каждый миг должен быть наполнен познанием! Если духовной пищи не дает воспитание, дети ищут ее сами, любым путем, в том числе и в конфликтах с другими детьми, и даже с самим собой. И если желудок расстраивается от недоброкачественной пищи, то что уж говорить об интеллекте, о психике, развивающихся «самотеком»?

Я вовсе не хочу сказать, что воспитатели мало или плохо работают с детьми, но – меньше, чем мамы! Во-первых, потому что с маленьким ребенком надо работать постоянно и индивидуально, а мы – по сменам и с целой группой. Во-вторых, спрос идет не с характера, психики, интеллекта подопечных, а с того, что можно «пощупать»: планы, наглядные пособия, оформление группы и так далее. Но для детей все это может быть абсолютно бессмысленно и бесполезно.

Много непонятного и с усыновлением. Несмотря на то, что Алик и его братья теперь воспитываются порознь, усыновлять их можно только всех вместе, чтобы …не разлучать! Нельзя усыновлять тех детей, чьи родители пребывают «в бегах» или сидят в тюрьмах – родительские права в этом случае, почему-то, сохраняются. Не подлежат усыновлению дети, в здоровье которых врачи не уверены. Но рождаются ли еще на свет стопроцентно здоровые дети? Боюсь, что по этому критерию ни один из моих собственных, родных, детей для усыновления бы не подошел – у каждого есть свои болячки. Мы их преодолели. Не думаю, что было бы лучше, если бы лечение проводилось в больнице и без моего вмешательства

Утром опять не было няни. Я носилась от горшков к посуде, вниз на кухню, меняла ползунки, заправляла постели, разливала кашу, кормила, мыла… Напарница мне помогала, управившись, как обычно, со своими быстрее, и мне было очень стыдно за свои вечерние неблагодарные мысли. Чтобы доставить ей удовольствие (да и обезопасить детей, поскольку она, разумеется, все двери раскрыла), я засадила весь свой десяток в манеж. Они немедленно повыкидывали оттуда все игрушки и стали орать. Я со страшной скоростью мыла посуду и пыталась не обращать внимания. А когда выскочила из мойки, обнаружила, что Женечка вжалась в угол и в ужасе отмахивается от крохотного, рядом с ней, Рустамчика. А тот преспокойно ловит ее руки, ноги и кусает. Я просто возненавидела этого мини-садиста! До самого ухода видеть его не могла без раздражения, и очень хотелось отшлепать. Так же кусается и Васька. Только он хитрее: обязательно посмотрит, помешает ему воспитатель или нет. Я его обычно застаю уже распрямившимся с кроткой улыбкой над вопящей жертвой. Первая моя реакция – гнев. Очень хочется треснуть злодея, особенно если сама уже раздражена, устала. Но какой от этого может быть толк? Разве что символически шлепнуть, чтобы подкрепить строжайшее «Нельзя!» Но, главное, надо, чтобы они знали, что такое «больно», чувствовали чужую боль, жалели того, кому больно, как себя. Моя старшая дочка кусалась, и никакие строгости не помогали, пока она сама не увидела на плече брата следы своих зубов, и не поняла, что ему больно, и это сделала она. Вот и наши вампиры начинали кусаться в знак протеста, от обиды и раздражения, а сейчас уже больше из интереса к шумным результатам, не понимая, что делают, не умея ни сочувствовать, ни жалеть плачущего, обиженного. Этому учить надо. А если воспитатель (няня, медсестра) сует упавшего и стукнувшегося малыша в кроватку, да еще рявкает: «Не ори! Некогда тут с тобой!» – дети видят и учатся жестокости.

18 апреля

В Дом пришла ветрянка. Сначала заболевших пытались выводить в изолятор, но там лежат дети с подозрением на кишечные инфекции, осталось только приспособленное помещение без всякого персонала – его назвали «верхним изолятором», и «изолированных» в нем обслуживаем мы сами. От нас туда попали Ира и Вася. Кроме того, там наш новенький – еще один Дима, неизвестно откуда привезенный. Истощенный, весь в синяках и коросте, и совсем дикий, общаться не хочет или не умеет, сидит в кроватке, закинув головенку, и тоненько подвывает, как волчонок. Конечно, мы бегали к своим больным малышам, когда могли оставить группу, но этого совершенно недостаточно! До чего было жалко их – измученных температурой и зудом, постоянно то мокрых, то грязных, залитых зеленкой, истосковавшихся. Уходить от них было ужасно! Это немыслимо, невозможно – оставлять одних больных детей! Но в группе еще десяток ждет…

20 апреля

Для разнообразия в вечернюю смену со мной была няня – зато не было медсестры у «младших грудничков». Но няня Ира справляется ничуть не хуже любой медсестры и не может мне запретить ворковать с «грудничками», так что с ней даже лучше. В обеих группах появились новые для меня ребятишки. В нашу, «старшую», вернулся из больницы еще незнакомый мне Сережа – его оперировали по поводу хронического ларинготрахеита. Теперь он дышит через трубочку, выведенную над ямкой между ключицами. Врачи обещают, что годам к трем-пяти он излечится, трубочку можно будет убрать. Но пока с него глаз спускать нельзя: трубочка может забиться слизью, и он задохнется, может ее вырвать (в больнице это однажды случилось), могут потащить ее дети… К младшим из изолятора перевели трехмесячную хорошенькую девочку с умными и веселыми глазками – еще одна Наташа. Она с рождения все в больнице лежала. Кроме того, в приспособленном «верхнем» изоляторе, который без персонала, вылеживают карантинный срок еще двое новеньких младенцев (ветрянщиков перевели в нижний) – тоже постоянно навещать надо. Да еще у всей младшей группы вдруг открылся понос. Ира еле успевала отмывать попки и переодевать малышей, на бегу высказывая предположения, отчего бы эта беда могла приключиться, и кто виноват. Я все время кого-нибудь кормила: из двадцати человек есть самостоятельно могут только трое. Всех старших пришлось столкать в манеж, и они там голосили. Сережу посадили за столик. Он сидел-сидел и вдруг начал задыхаться. Мы бегаем мимо него и не видим, а крикнуть-то не может! Хорошо, что как раз зашла медсестра, унесла его, прочистила трубочку…

Какое было счастье, что в этот раз мне не надо было оставаться в ночную смену, и как я сочувствовала Лидии Александровне, которой предстояло дежурить совсем одной на всю эту компанию! Но еще до ее прихода малыши заснули, старших я тоже уложила, и они, хотя еще хулиганили в кроватках, уже не кричали. Посуду я домыла, уже сдав дежурство. Шла домой и думала, что сегодня чувствовала себя воспитателем, ведущим детские души, два раза по пять минут – первый раз, когда Илюша меня поцеловал (я ему ползунки меняла, а он так обрадовался, что его взяли на руки, говорят с ним, ласкают), и второй – пока над новенькой Наташей с бутылочкой стояла. Быстрее было бы просто подложить соску, но я хотела получше ее рассмотреть, поэтому кормила и разговаривала. Она в ответ таращила глазки, выгибала спинку, улыбалась, что-то «гукала». Я, не без задней мысли, подозвала Иру, все еще плачущую о несостоявшейся дочке, и мы вместе полюбовались очаровательной девчушкой, поудивлялись, что мать – проститутка, алкоголичка (она местная и всем известная), и ребенка пыталась вытравить, а Наташка ничему не поддалась – вот как хорошо реагирует на улыбку, ласковые интонации. Моя ученая няня ответила: «Да, она адекватна своему возрасту».

К 8 утра – на субботник. В группе бледная, дрожащая Лидия Александровна: «Наташа умерла…» Рассказала, что через полчаса после моего ухода подошла к ней с бутылочкой – Наташа лежала, перевернувшись на живот, уткнувшись носиком в подушку, как будто крепко спала. Была еще теплая, но спасти ее уже не удалось. «Может, она не могла перевернуться и задохнулась? Пока я ходила в изолятор, пока грела кефир…» Я перепугалась до онемения. Я сама выкладывала Наташу на живот – она была очень довольна, поднимала попку, вертела головкой, находила позу поудобнее… А вдруг повинно молоко, которым я поила ее – мог в нем, например, оказаться кусочек стекла? Но как бы он прошел через соску? Надо было успокоить, утешить Лидию Александровну – она совсем испереживалась, а я забилась в туалет и выходить оттуда боялась, и разговаривать ни с кем не могла. И страшно, и жалко до слёз было и девочку, и Лидию Александровну, и Иру (она плакала где-то рядом), и себя – до того, что хотелось потерять сознание и не знать о том, что случилось.

Потом в двери начали заглядывать школьники, тоже пришедшие на субботник. Они прибирали сначала двор, потом лестницы и постепенно добрались до групп – им очень хотелось познакомиться с малышами. Пришла главврач – мрачнее тучи – и шуганула их. А потом заглянула старшая медсестра и предложила дать школьникам покатать наших малышей в колясках. Я начала одевать ребятишек – девятиклассники перессорились из-за них. А после прогулки не только девочки, но и двое парнишек говорили: «А можно каждый день приходить гулять с ними? Я бы работать сюда пошел!» Но главврач нас потом выругала за то, что школьники малышей на руки брали, и пускать их запретила.

21 апреля

Главврач на планерке объявила, что у Наташи была опухоль вилочковой железы – она была обречена. И что эта смерть – не последняя, мы должны быть готовы. Будут умирать дети в инвалидной группе. И даже наши, которых мы считаем «совсем хорошими», наделены, благодаря родителям, кто явными, кто скрытыми пороками и болезнями, зачастую неисправимыми и неизлечимыми. Было решено больше не допускать дежурств одного воспитателя на две подгруппы, поскольку тут физически не успеть доглядеть за всеми.

Я дежурю сегодня в ночь со своими «старшими грудничками». К моему приходу только Дима не спал, но и он быстро успокоился. Зато у «младших грудничков» Зина плачет до сих пор. Этим детям на ночь дают снотворное – и не спроста. Дети алкоголиков, зачатые и выношенные пьяной матерью, они и сами, по сути, становятся врожденными алкоголиками. «Им давай по чайной ложке водки, – говорит дежурная медсестра, – и они прекрасно будут себя чувствовать, и спать спокойно». Удастся ли отучить их организмы от привычки к алкоголю?