Девочка, которая играла в жизнь бесплатное чтение
От автора про котиков
Она очень любила котов. Мурчащих, толстых и пушистых. Трущихся щеками о ноги, выгибающих спину, и блаженно щурящих глаза на яркий свет. А он любил её. А котов… не очень. Они пахли, от них была шерсть, они мяукали в самые неподходящие моменты, лезли на столы и требовали ласки ночами и рано утром.
Кот у них был. Она его…выпросила. И он её так любил, что готов был этого кота терпеть. А потом отношения у них испортились. Они стали ссориться, и он стал кота… ненавидеть. Он на него проецировал своё раздражение и злость. Она переживала, он переживал, и кот решил уйти. На радугу. Не выдержал её переживаний и его раздражения. Он ушёл. А они – остались. Со своим раздражением и проблемами. Она после ухода кота съёжилась, обуглилась, почернела внутри. Захлёбываясь рыданиями от горя, обвинила во всем его. Злясь на себя страшно, ненавидя себя и её, он сказал: сама виновата.
Постепенно у них всё наладилось. Они научились друг друга слышать, и говорить, и ценить. И выяснилось, что он её сильно любит. Сильнее, чем прежде. И она его.
Только кота вот…не было. Толстого, мурчащего. Влезающего на коленки за лаской. Такого, чтоб его оба любили. Она – открыто. Он – потихоньку, ворча для приличия, но иногда тиская за пушистые щеки, и подкармливая вкусняшками. Не было и все тут. Она кота хотела. Но боялась. А вдруг… он не хочет. Выпрашивать тоже не хотела. Насильно мил не будешь, что уж там… Но зависала над каждой картинкой с котом, и над каждым котом, и вздыхала, глядя на котов. Она даже знала, какого хочет. Плюшевого. С прижатыми ушами. C мордой, как у кота из «Шрека». Полосатой окраски со смешным названием «Вискас». Знала – и мечтала втихомолку. Смирилась, что кота он не хочет. Она его и так любила. И заставлять не хотела нисколечко.
Он пришёл домой поздно вечером. Она вышла его встречать, а он вдруг запутался в кофте, стараясь что-то достать оттуда. Она приросла к полу и смотрела молча, как он сосредоточенно пыхтит. И вот в темноте прихожей раздался писк и из – за пазухи появился маленький комок. Полосатый. Плюшевый. С висячими ушами и виноватой мордой.
– На. – он неловко сунул комок ей в руки. – Пригрелся там, ни в какую не хотел вылезать. Только как его кормить, я не знаю. Мне сказали – как обычно, а я откуда знаю, как обычно – то!!! Ты держи, я в машину схожу, там всякое… лоток, наполнитель, игрушки разные! Я сейчас! Ты чего?! Ты чего, а?!
Она прижимала к себе кота и рыдала. Взахлёб. Так, что все тело дрожало. От счастья. От такого счастья, которое в себе уже держать невозможно. И улыбкой не ограничишься. Она рыдала, и по её светящемуся от улыбки лицу текли слезы водопадиками. И капали на полосатого плюшевого кота.
– Ну ты даёшь. Ну ты чего??? Подумаешь, кот! Ты ж хотела… Мне что, трудно, что ли?
Он гладил её по голове, и чувствовал её радость и любовь ладонями. Она улыбалась, и сама мурчала почти. Как кот. Который уютно расположился у неё на руке и довольно посматривал на них обоих. Потому что точно знал одно – он в этой семье будет всеобщим любимцем.
Этот рассказ я написала за 30 минут, прислонившись к стене магазина. У меня тряслись руки – так сильно слова просились наружу. Это был первый рассказ про отношения. Потом их стало много. Про обычных людей, обычные семьи. Они ссорятся, делают друг другу больно, мирятся. Эти люди просыпаются и понимают, что жили долгие годы не так, как им хотелось. Они плачут, теряют все и… находят. Себя, любовь, счастье.
Возможно, кто – то скажет, что у всех рассказов хороший конец и так не бывает. А я думаю – бывает. Все всегда заканчивается хорошо, нужно только уметь это хорошее видеть. Найти его в боли, страхе, отчаянии. Когда уже кажется, что вот оно – дно, и больше ничего хорошего и быть не может. Мне кажется, что секрет прост – нужно верить, что жизнь – она удивительная. И каждого из нас в этой жизни ждёт любовь, радость и СЧАСТЬЕ.
Этими рассказами я хочу показать тебе, мой читатель, что все может закончиться очень хорошо, даже когда кажется, что это немножечко – сказка.
Лёнька
– Опять проспал! Ну ты дебил, ну раззява, ну что ж за наказание такое!!!
Одеяло слетело со сладко спящего Лёньки, а остатки сна согнало подзатыльником.
– Я встаю, мам! Не кричи, все, встал уже, – пробормотал он, привычно потирая затылок и поплёлся в ванну.
Маму Лёнька любил. Он даже помнил, какая она была до того, как отец ушёл. Весёлая, красивая, целовала его постоянно и обнимала. А потом отец в один день собрал чемодан и сказал, что больше так не может. Вот просто так сказал и ушёл, тихо прикрыв за собой дверь. И, похоже, унёс маму с собой. За полгода она стала дёрганная и нервная, начала курить и пить на кухне тайком. Потом стали появляться мужчины. Они тискали Лёньку за щеку, как будто он малыш совсем, и дарили дурацкие игрушки. Уходили с мамой куда – то. Лёнька сидел один и украдкой посматривал на часы – ждал маму. Она приходила поздно, иногда весёлая, иногда в слезах. Мужчины менялись регулярно, никто не задерживался. И вот один раз мама в сердцах крикнула Лёньке:
– Что ж папанька тебя не забрал, спиногрыза?! Кто меня возьмёт такую, с довеском? Всем свои нужны, а ты, чужой, нафиг сдался? Так и останусь одна, на тебя всю жизнь загублю!!!
Лёнька тогда очень сильно обиделся и даже плакал в ванне, глотая рыдания, размазывая слезы и сопли кулаком по щекам. Он не знал, почему ушёл отец и почему ни он, ни мама ему, Лёньке, ничего не объяснили. Его счастливое детство с семейными прогулками по выходным, мамиными пирожками, книжкой на ночь, поцелуями и секретничаньем под одеялом закончилось. Мама больше не щекотала его за пятку утром, не целовала в румяные от сна щеки, не готовила ненавистную кашу на завтрак. Теперь она кричала, отвешивала ему пощёчины и затрещины. Завтракал Лёнька бутербродами, которые сам себе делал, а иногда вообще не завтракал, потому что мама забывала купить еду. Нет, он безусловно был уже взрослым – 10 лет – это, знаете ли, не шутка! Но ему до сих пор хотелось маминой ласки, её блинчиков, и каши даже, будь она неладна! Или с отцом поговорить, спросить, что делать, если Вовка из параллельного класса все норовит ему нагадить тайком. А получалось, что никого у Лёньки при живых родителях не было. Они сами по себе, он сам по себе.
И Лёнька принял мужское решение. Он решил о маме заботиться. Ну, раз отца нету! Он убирал в своей комнате, мыл посуду, мусор выносил. Один раз, когда в холодильнике было пусто 2 дня, разбил копилку и пошёл купил батон хлеба, пачку пельменей и колбасу. Наделал бутерброды, пельмени сварил. И уселся ждать маму с ужином. Мама пришла в слезах, на стол даже не взглянула. Накричала на Лёньку, что ботинки в прихожей валяются и захлопнула за собой дверь спальни. А Лёнька так торопился ей ужин приготовить, что совсем про них забыл, про ботинки эти несчастные!
Но он не сдавался. Вытирал подступающие слезы рукавом рубашки, шмыгал носом в конопушках и продолжал… заботиться. И мечтать, что однажды мама придёт к нему утром, пощекочет розовую пятку, поцелует макушку и скажет: «Лёнчиииииик!! Вставаааай! Ну вставай, соня, каша уже готова, давай, шлёпай умываться!» А он будет мычать и отбрыкиваться, и тогда она стянет его с кровати, прямо в одеяле, но будет смотреть, чтоб он не развернулся и не замёрз. И они будут хохотать, а потом он будет есть кашу, а она порхать по кухне, и каждый раз, проходя мимо, чмокать его то в щеку, то в шею, то в лоб, а он бухтеть: «ну мааааам!!!»
С этими мыслями Лёнька почистил зубы, умылся, и поплёлся на кухню делать бутерброды. Мама сидела боком на стуле и с кем – то переписывалась. По её улыбке Лёнька понял, что появился очередной мужчина, и, скорее всего, мама будет приходить поздно, а потом опять злиться и плакать. Понял, и вздохнул украдкой. Мама вдруг аж засветилась, улыбка её затопила всю кухню и на минутку Лёнька увидел прежнюю маму. Она вскочила, позвонила начальнику, сказалась больной. Потом убежала переодеваться в комнату, выбежала нарядная, чмокнула ошарашенного сына в макушку и сказала, что придёт поздно, но скоро все будет хорошо!
Мама не пришла. Ни рано, ни поздно. Лёнька ждал её, пока не уснул от ожидания на диванчике. А ночью его разбудили крики и шум под окном. Окно почему – то было открыто настежь, когда Лёнька пришёл домой, в такой – то холод, и цветы мамины на окне помёрзли. Лёнька окно сразу закрыл и цветы припрятал – боялся, что мама увидит и расстроится, а она такая утром была! Весёлая!
Ещё не до конца проснувшийся Лёнька завернулся в плед, открыл окно и свесился вниз – посмотреть, что за шум. И увидел маму. Она лежала на земле, спрятанная от прохожих густыми кустами палисадника, неловко вывернув руку и ногу, совсем раздетая, в одном платье, том самом, нарядном.
«Её ограбили!» – перепугался Лёнька и побежал маму спасать. И пальто её прихватил – замёрзнет же!
На дорожке около подъезда громко причитала соседка Анна Ивановна, рядом стояли и курили мрачные муж Анны Ивановны и её сын Василий.
– Ой, не пускайте его туда! – заголосила Анна Ивановна, заметив Лёньку в пледе и с пальто наперевес.
Её муж поймал Лёньку за плечо.
– Стой, пацан. Не надо.
– Вы что?! – рванулся Лёнька. – Она же… Замёрзнет! Вы что стоите! Ей не помогаете?!!!
– Некому помогать, пацан, – сказал непонятно муж Анны Ивановны и выругался. – Уже некому.
Лёнька завис на минутку. Как это? Некому? Вон она же раздетая, холодно ей, и с земли её никто не поднимет! А потом понял. Про окно и красное платье на снегу. Правда упала на его голову как гильотина и поделила жизнь на две части. Мамы больше нет. Она сама… Сама все решила и от Лёньки ушла. Совсем. И не поцелует она его больше и не пощекочет пятку. И подзатыльник не даст. Осознав это все, Лёнька завыл страшно. В голос, по животному завыл. Анна Ивановна как – то сразу прекратила причитать, уволокла Лёньку к себе, налила в рюмку чего – то пахучего и заставила его это выпить, после чего он провалился в тяжёлый и вязкий сон.
А утром, проснувшись, он начал собираться в школу. Соседка попробовала оставить его у себя, но Лёнька хмуро и серьёзно сообщил, что маме не нравилось, когда он школу прогуливал. И что? Как её нету – так сразу лоботрясничать? Анна Ивановна всхлипнула, зажала рукой рот, но ничего не сказала.
Соцработники пришли за ним прямо на урок. В класс заглянула директор школы и попросила Лёньку выйти. За дверью его ждали двое полицейских и две тётеньки неопределённого возраста и квадратного телосложения. В том смысле, что их рост был равен их объёму. Тётеньки сообщили, что Лёньке надо собрать ранец и пойти с ними к нему домой. А там он соберёт вещи, и они вместе поедут туда, где он теперь будет жить.
– Куда? – спросил Лёнька и вдруг обрадовался. Это ж отец наверно узнал о случившемся и берет его к себе жить!
– В Центр содействия семейному устройству детей, оставшихся без попечения родителей, – сообщила одна из тёток.
– Это в детский дом, что ли?! – переспросил умный и догадливый Лёнька, у которого сердце в пятки упало от такого известия. – А… мой папа?! У меня же папа есть!
– Твой папа, – хрипло сказала директор и посмотрела куда – то в сторону, – Сказал, что не имеет возможности взять тебя к себе. У него нет ни бытовых, ни финансовых условий для этого. Поэтому тебе лучше поехать… с женщинами, Лёня. Что уж делать…
Лёнька опять разревелся. Прямо перед директором, полицейскими и квадратными тётеньками. Мама его бросила. Отец предал. И вышло, что он один остался в этом мире, в одночасье. Совсем один и никому не нужен…
В детдоме он прожил ровно неделю. И сбежал. Понял, что не может. В первую же ночь его побили, за то, что он тихонько плакал под одеялом. Тут было не принято грустить. У него отбирали еду и вещи, толкали, пинали и щипали при каждом удобном случае. Он пожаловался воспитательнице – ему устроили тёмную. И отобрали нательный крестик на цепочке – подарок родителей на Лёнькино крещение. И пообещали прирезать, если скажет. Лёнька был не пугливым малым, но тут… испугался. Блеск ножика был такой реальный. И шею, с которой содрали цепочку, саднило тоже реально. Всю ночь он пролежал, прислушиваясь к тишине – идут или не идут его резать? И вдруг вспомнил, что мать ему рассказывала, что у неё в Рязани есть тётка. Пока мать с отцом вместе жили, мать её все забрать к себе хотела – старенькая она была уже. Но тётка не ехала – у неё был свой дом и хозяйство, и бросать она его категорически не хотела. К утру Лёнька решил: надо ехать к тётке! Он ей все расскажет, она его, конечно же, возьмёт к себе, а он ей будет помогать с хозяйством! И так ему хорошо стало от этой мысли, что он уснул спокойно и проспал целых 2 часа, пока его не разбудили.
На прогулке он просто отделился от носящихся по двору детей и юркнул в дырку между прутьями. Лёнька знал, что есть такая площадь трёх вокзалов, откуда электрички ходят. И что до неё надо ехать на метро – до станции «Комсомольская»! А там уж он спросит в кассе, как ему до Рязани добраться. Денег у него не было совершенно, но он считал, что сможет купить билет в долг, а уж потом возьмёт у тётки немного и отдаст! Его блестящий план рухнул в билетной кассе на вокзале. В автобус и метро его пустили бесплатно. А вот на вокзале все пошло наперекосяк. Во – первых, злая тётка в кассе сказала, что в Рязань поезда ходят только с Курского вокзала! Это надо ехать на станцию метро «Курская»! Во – вторых, никто ему бесплатно билета не даст! И, в – третьих, для билета нужен документ! Правило такое! Есть у него документ?
Документа у расстроенного Лёньки не было, в чем он честно и признался.
– Из дома удрал? – поинтересовалась кассир недобро и Лёнька перепугался. – Удраааал, – констатировала она, увидев его полные паники глаза. – Вон, пацан, пришли за тобой!
Лёнька обернулся и увидел полицейских, уверенно двигающихся в его сторону. Он пискнул и бросился бежать. Бежал он долго, распихивая толпу, рыбкой ныряя между людьми и чемоданами. Оборачивался, видел, что преследователи не отстают, и бежал дальше. Уже на улице он поскользнулся на льду и упал навзничь, больно ударившись спиной о землю.
– Не расшибся, пацан? – сверху к Лёньке протянулась заскорузлая рука в грязной перчатке с отрезанными пальцами.
Лёнька потряс головой и увидел бомжа. Лохматого такого, покрытого коркой грязи, в непонятных лохмотьях, напяленных по принципу капусты и жутко, просто ужасно пахнущего.
– Меня полиция догоняет, – жалобно хныкнул он и начал вставать: приготовился опять бежать.
– Поооолииииицияяя? – протянул бомж и завертел головой по сторонам. – А ты чего натворил, пацан? Спёр чего?
– Из детдома сбежал, – проинформировал его Лёнька и тоже покрутил головой: выбирал, куда бежать. – Мама с собой покончила, отец к себе не взял. А в детдом я не вернусь! Поеду к тётке мамкиной, в Рязань!
– Ишь ты, – оценил бомж. – А она тебя ждёт, тётка – то?
– Не знаю! – крикнул Лёнька со слезами. – Только в детдом я не вернусь!
– Ишь ты, – ещё раз сказал бомж и добавил: – Ну пошли тогда.
– Куда? – испугался Лёнька
– Туда, – бомж ткнул пальцем куда – то в сторону помоек, прячущихся за вокзалом. – Пошевеливайся, пацан, вон они, твои друзья – полицейские тебя ищут!
Лёнька колебался меньше минуты. Бомж был страшный, грязный и пахло от него отвратительно. Но перспектива вернуться в детдом была ещё страшнее. Поэтому он побежал за бомжом.
– Ну проходи, пацан, – наконец бомж остановился около ступенек в подвал. – Холодно на улице.
– Меня Лёней зовут, – представился Лёнька.
– Ишь ты, – в третий раз сказал бомж и протянул ему руку. – А меня зови дядей Митей. И того… ко мне поближе держись, понял?
В подвале было темно и пахло… как в помойке. И в этой вонючей темноте копошились люди.
– Располагайся, пацан, – сказал бомж дядя Митя. – Утро вечера мудренее.
И улёгся прямо на пол, подстелив только картонку. Лёнька подумал и тоже лёг, вдруг почувствовав, что он совсем… без сил.
Ночью Лёнька жутко замёрз. Замёрз так, что свело все конечности и начали стучать зубы. В поисках тепла он начал искать, к чему бы прислониться. Наткнулся на что – то большое и тёплое, прислонился к нему и уснул моментально.
Фёдор проснулся от непривычного тепла и тяжести в районе живота. Он открыл глаза и увидел маленький комок, свернувшийся клубочком и приткнувшийся к нему в живот головой. Сердце застучало часто – часто, дыхание перехватило. «Вот и глюки пришли,» – подумал Фёдор и осторожно потянулся – потрогать комок. Он был уверен, что рука сейчас провалится в пустоту и мираж исчезнет. Но комок был вполне себе реальный, мягкий и тёплый. От его прикосновения он зашевелился, запыхтел, перевернулся и оказался мальчишкой, лопоухим, с носом пуговкой и длинными девчоночьими ресницами. Сердце Фёдора снова забилось так сильно, что он даже за грудь ухватился – боялся, что выпрыгнет.
– Эй! – он потормошил мальчишку за плечо. Тот распахнул огромные серые глаза и уставился на него испуганно. – Ты кто?
– Я Лёня, – ответил мальчишка и отполз от него подальше.
Он был ещё вполне себе чистенький, опрятный, и Фёдор определил, что на улице он совсем недавно. Несколько дней, не больше. Проклятое сердце совсем не давало ему вздохнуть и сосредоточиться. Фёдор потёр руками лицо, сильно, до боли. Не помогло.
– Ты откуда тут взялся, Лёня?
К Фёдорову ужасу, серые глаза в девчоночьих ресницах налились слезами. Утешать ревущего мальчишку?! Ещё вот этого ему не хватало. Но мальчишка ничего, сдержался. Вытер глаза рукавом, шмыгнул носом.
– Мама у меня… умерла. Меня в детдом определили, а я сбежал. Не могу я там! Я к маминой тётке, в Рязань решил ехать. На вокзале мне сказали, что билет мне бесплатно не дадут, и вообще, я не на тот вокзал приехал! И полицию вызвали!
– А отец? Есть? – странно дрогнувшим голосом спросил Фёдор.
– Они с мамой не живут, – мрачным и дрожащим голосом ответил Лёнька. – И он сказал, что у него возможностей взять меня к себе нету!
– Е@#!!! – витиевато выругался Фёдор и Лёнька дёрнулся. Не привык к таким выражениям.
– Да заткнитесь вы уже! – раздалось из дальнего угла подвала. – Дайте поспать, а?
– Пошёл на х#@!!! – в сердцах рявкнул Фёдор, и выскочил наружу.
Эмоции его распирали и контролировать их он более не мог. Отец! Сказал!!! Что не может!!! Взять сына!! Своего сына! Вот этого вот, лопоухого, глазастого и с ресницами!!! Этот перепуганный птенец, так мужественно переносящий все, что на него свалилось, был так похож на… Фёдор запретил себе думать дальше. Мальчишка вдруг вскрыл в нем все, о чем Фёдор старался не вспоминать последние два года.
– Ты не пугайся, пацан, – из темноты подвала появился бомж дядя Митя. – Он у нас того… Странный.
Лёнька кивнул и спросил:
– Дядь Мить, а как бы мне денег на билет достать, а?
– Дееееенееееег? – протянул дядя Митя и поскрёб свалявшиеся волосы на голове. – Ето, пацан, если только с протянутой рукой стать на улице. Или стырить. Но лучше не тырить, если не умеешь.
– А… Где можно… Попросить?
– Да где хочешь. Где народу больше, там и стань. Лицо сделай пожалостливее. Слезу пусти. Вон, на картонке напиши, что мамка померла. Полицию увидишь – тикай. Сразу загребут.
– А где… Народу побольше?
– Да вон хоть у входа на вокзал встань. Народу тьма. Денег всегда в дорогу с собой есть. Подадут дитёнку, не звери, чай.
– Спасибо, дядь Мить! – Лёнька оживился. – А сколько мне… надо? На билет до Рязани? Я как насобираю, так сразу и поеду!
– Много вопросов, пацан. Я тебе что? Справочное бюро?
Фёдор не мог успокоиться. Мальчишка с пронзительными глазами и длиннющими ресницами не шёл у него из головы. И умирать ему вдруг расхотелось. И память услужливо подсовывала сценки из прошлого, которые он решил забыть навсегда. Потому что недостоин. Потому что преступник, предатель и убийца. Он пошатался по улицам. Посидел на набережной, глядя на серую и холодную Москву – реку. Выкурил сигарету, стрельнув её у поддатого прохожего. Не помогло. «Это твой шанс, идиот, – захлёбывался криком голос у него внутри. – Неужели не видишь?! Ты ему нужен, он один совсем!»
К полудню Фёдор от этого голоса совсем извёлся. Обкусал потрескавшиеся губы. Обгрыз черные от грязи ногти на руках. И принял решение. Что он за мужик такой? Если сдастся без боя? Тряпка, название одно, а не мужик!
А приняв решение, как – то сразу приободрился и зашагал к вокзалу. За Лёнькой. В подвале Лёнька не обнаружился, и Фёдор напрягся. Куда мог пойти мальчишка, который совсем не знает законов улицы, без денег и документов?
– Где пацан? – громко спросил Фёдор в пространство.
– Вчерашний, чтоль? – поинтересовался дядя Митя, вынырнув из алкогольного забытья.
Фёдор кивнул согласно.
– У входа на вокзал, на билет в Рязань собирает, – хохотнул дядя Митя. – Ему ж к тётке материной надо!
Фёдор окаменел. Иерархия мест попрошайничества на улице была строгая и нарушение её каралось беспощадно. Все самые людные места – вокзалы, аэропорты, центральные станции метро – были заняты профессиональными нищими. Они платили мзду полиции, местным авторитетам и ещё бог знает кому. Пришедшего не на своё место чужака били нещадно, а могли и убить, и покалечить, чтоб другим неповадно было. Возраст, пол, незнание уличной иерархии в расчёт не принималось.
– Ты… Ты как его отпустил туда, а? – просипел Фёдор голосом, который вдруг перехватило от ужаса.
– А пусть получит своего, да и идёт обратно в свой детдом, – спокойно ответил дядя Митя. – Не нравится ему там, гляди ты. Тепло, одевают, обувают, кормят. Спит на кровати. Вот пусть жизни хлебнёт на улице и топает обратно себе, в Рязань он собрался!!
– Вот ты ж дебил, – сообщил ему Фёдор и выскочил на улицу.
К полудню Лёнька почти насобирал на билет. Сидеть на картонке на морозе было холодно. Пальцы онемели совсем, ноги он чувствовать перестал. Зато в пластиковую банку регулярно падали монетки, а иногда и бумажки. Лёнька даже решил, что когда соберёт на билет, ещё немножко посидит, чтобы насобирать на кофе с булочкой в вокзальном кафе. Оттуда так упоительно пахло выпечкой, что у Лёньки, который со вчерашнего дня не ел, кружилась голова. От холода и голода зубы у Лёньки стучали, и немножко мутило. Но ничего. Он закрыл глаза и поплотнее запахнулся в куртку. Скоро все кончится, он сядет в тёплый поезд и поедет в Рязань!
– Как бизнес идёт, пацан? – услышал Лёнька хриплый голос. Рядом стоял подросток лет пятнадцати. В грязном ватнике, засаленной шапке со смешными ушами. В зубах сигарета, под глазом синяк. Лёнька почуял в нем угрозу, поэтому подтянул свою банку к себе поближе и вежливо сказал, что все хорошо.
– Много насобирал? – поинтересовался парень, кивнув на банку.
– Я уйду сейчас, – произнёс Лёнька и начал неуклюже вставать. – Мне только на билет собрать надо было, я все, ухожу уже!
– Никуда ты не пойдёшь, – не по – детски жёстко сказал ему парень, выплюнул окурок и свистнул залихватски.
Откуда – то, как из – под земли, рядом с ним возникли ещё трое таких же как он, грязных, оборванных, со злыми и острыми глазами.
– Вот тут у нас гастролёр, мужики, – сообщил им первый парень. – На билет он собирает, понимаешь ли. Давайте, что ли, правила ему объясним?
Лёнька затравленно оглянулся. Понял, что сейчас его будут бить. Не увидел ни одного полицейского, втянул голову в плечи и закрыл глаза в ожидании удара.
Фёдор издалека увидел маленькую фигурку, окружённую уличными подростками, и перешёл с быстрого шага на бег. Перехватил руку самого старшего с занесённым над непокрытой Лёнькиной головой кулаком, заломил её за спину. Мельком отметил, что за два года уличной жизни мышцы ещё не атрофировались, а все помнят. Сжал руку нападавшего посильнее, так, что тот взвыл. И негромко, угрожающе произнёс:
– Валите – ка отсюда, щенки. Подобру – поздорову. Со мной этот мальчишка, ясно? Увижу, что кто его тронет – переломаю и руки, и ноги.
Щенки покивали согласно и покинули поле несостоявшегося боя, посулив Фёдору все возможные беды и кары. Фёдор выдохнул и посмотрел вниз. А снизу на него пялился Лёнька, в глазах – восхищение, рот открыт. Фёдор почувствовал себя глупо.
– Есть хочешь? – спросил он, потому что надо было что – то спросить.
Голодный Лёнька согласно кивнул и начал подниматься с картонки. Непослушными пальцами выгреб в карман мелочь из коробки. Долго пытался расправить затёкшие и замёрзшие ноги. Фёдор крякнул, глядя на него, сгрёб под мышку и отбуксировал в ближайшую чебуречную, где было тепло, подавали душистый чай и огромные беляши с пылу с жару. Фёдор съел один, оголодавший Лёнька – три. Сыто икнул и немедленно начал зевать и тереть глаза.
– Слушай, Лёня, – осторожно начал Фёдор, и Лёнька вдруг сразу прекратил зевать и уставился на него внимательными глазищами. – У меня длинная и трудная история… Если вкратце, то я убил своего сына. Ему было 10 лет. Тебе же тоже примерно столько?
Лёнька кивнул автоматически и поинтересовался:
– Как это – убил?
– Я поехал забирать его из школы. На машине. Школа на соседней с нашим домом улице, и я посадил его на переднее сиденье и разрешил не пристёгиваться. Когда мы подъезжали к светофору, в нас врезался потерявший управление водитель. Саня вылетел на дорогу через лобовое стекло и погиб мгновенно. – Фёдор рассказал свою самую большую боль, вину и стыд так спокойно и монотонно, что сам поразился. До недавнего времени он и думать не мог о произошедшем.
– А потом? – вдруг спросил Лёнька.
– Потом? Я так и не смог сказать жене, что это я – причина гибели нашего единственного сына. Она узнала об этом после похорон, когда нас обоих вызвал следователь на допрос. И вот тогда она на меня ТАААК посмотрела… что я встал, ушёл из кабинета и больше не вернулся. Ни к следователю, ни домой.
– И вы все это время живете на улице? – поразился Лёнька. – И не пытались ни поговорить с ней, ни прощения попросить?!
– Я убил нашего ребёнка! – повысил голос Фёдор. – Как я к ней пойду? Уже ничего не поправить!
– Вы её бросили, – сурово сказал Лёнька, глядя ему прямо в глаза. – Оставили её одну с бедой. Не утешили, а… бросили!
И разревелся. Фёдор шагнул к нему, прижал к себе хрупкое, содрогающееся от рыданий тельце, уткнулся носом в макушку.
– Пойдёшь со мной? – спросил он. – Ко мне домой? Моя Оля… Она чудесная. Строгая, но такая… Удивительная! Мы тебя будем любить, так сильно, как сможем! Пойдёшь, а, Лёнь?
И замер в ожидании ответа. Лёнька затих и кивнул.
– Вот и отлично! – обрадовался Фёдор. – Вот и замечательно! Пошли, пацан, нам ещё пару дел надо сделать и домой поедем! У меня дом есть. С камином! Там сейчас так здорово, как в сказке!
А дальше начали происходить удивительные вещи. Сначала Лёнька с Фёдором доехали до станции метро Пушкинская и Фёдор уверенно пошёл в банк – красивое здание с колоннами. Охранник на входе попытался Фёдора не пустить, но тот начальничьим голосом сказал, что он клиент и потребовал управляющего. Охранник попробовал его выгнать, но Фёдор опять повысил голос и сказал, что если сейчас его не пустят, то он, охранник, лишится работы! На шум прибежала девушка – сотрудник и тоже попробовала Фёдора упросить выйти, пока полиция не приехала.
– Пусть приезжает, – согласился Фёдор, прижимая к себе Лёньку, который опять испугался при слове «полиция». – Только если приедет, и вы, милая девушка, и ваш сторожевой пёс работы лишитесь. Здесь должны обслуживать любого клиента, даже если он непрезентабельно выглядит и пахнет от него не дорогим парфюмом! Позовите управляющего, если ваше место вам дорого!
Девушка похлопала на него глазами, подумала немного. Фёдор выглядел так уверенно, что она куда – то убежала, и вернулась с очень стильным дяденькой в очках и безупречно сидящем костюме, Дяденька при виде Фёдора и Лёньки нахмурился и спросил, почему до сих пор никто не вызвал полицию и его по таким пустякам от работы отрывают?
– Это что же, Николай Ильич, – сказал Фёдор строго. – Когда я брал вас на работу, я вам говорил, что в этом банке должны обслужить любого клиента вне зависимости от уровня его доходов и его внешнего вида. Получается, вы об этом забыли?
Управляющий вдруг побледнел, засуетился, забормотал:
– Фёдор Николаевич, это вы? Как же это, вот неожиданность, не ждали мы вас, вот ведь радость!
– Ну хватит, – оборвал его Фёдор. – Мне нужно снять деньги со счета. А вы, Николай Ильич, перечитайте должностную инструкцию, потому что если ещё раз я узнаю о том, что в этом банке кому – то отказали в обслуживании, я вас уволю!
А потом они ехали в электричке, и Лёнька успел поспать, уткнувшись Фёдору в подмышку. А на станции в цветочном магазине купили букет пушистых разноцветных астр, потому что Фёдор сказал, что он к жене без цветов никогда не ходил!
Потом ехали в автобусе и шли через лес по дорожке, и, когда Лёнька продрог до костей, вышли к большому деревянному забору.
– Вот и посёлок, – сказал Фёдор и вошёл в калитку.
Охранник вышел из будки, внимательно посмотрел на них и Лёнька уже приготовился, что их опять будут выгонять.
– Доброго дня, Фёдор Николаевич, – сказал охранник. – Как вы, однако, колоритно выглядите!
– Здравствуй, Алексей, – улыбнулся Фёдор, протягивая ему руку. – Да уж, начудил! Как Ольга Владимировна?
– Моё дело маленькое, – сообщил охранник. – Но так, ничего. Помогаю ей, если нужно бывает!
– Спасибо, Алексей! – с чувством сказал Фёдор. – В долгу не останусь! Теперь вот мы с Лёнькой о ней уж позаботимся!
– Алексей, – протянул охранник Лёньке руку. – Ты обращайся, если что.
– Лёня, – ответил Лёнька на рукопожатие очень серьёзно.
Около красивых кованных ворот Фёдор остановился. Посмотрел на звонок, шумно втянул воздух. И нажал на кнопку. Они с Лёнькой немного послушали переливы звонка.
– Вы к кому? – наконец спросил мелодичный женский голос из динамика.
– Оля, это я, – хрипло сообщил Фёдор. – я вернулся.
В динамике послышался сдавленный «ох» и повисла тишина. Фёдор занервничал, Лёнька тоже. Наконец, калитка приятно щёлкнула, пуская их на участок. Дорожка вела к дому, сложенному из круглых брёвен. На крыльце дома стояла невысокая женщина; на ногах – оранжевые войлочные валенки, на плечах – тулуп, судя по размеру – Фёдора. Пепельно – русые завитушки в беспорядке рассыпаны по плечам, лицо – растерянное.
Фёдор подошёл к крыльцу, крепко прижал к себе Лёньку, посмотрел на жену. Она посмотрела на него. И молчание нарушила первая.
– Это и правда ты, – произнесла она. – А я думала, кто – то шутит.
– Это я, – подтвердил Фёдор.
Хотел ещё сказать, что он дурак и прощения ему нет, но не стал. Зачем говорить то, что и так известно?
– Это вот… Лёня! – Фёдор ещё крепче притиснул Лёньку к себе, так, что тот крякнул. – Он меня… отчитал по всей строгости, что я с тобой поступил непорядочно, вот оно как!
Ольга перевела взгляд на Лёньку, который даже дышать перестал – так боялся, что она их сейчас выгонит взашей – и спросила:
– Цветы мне?
– Что? – не понял Фёдор. – А! Да!
Он шагнул вперёд и сунул ей букет неловко.
– Мои любимые, – оценила Ольга, развернулась и ушла в дом.
– Что? Все? – чуть не плача, спросил Лёнька. – Обратно, что ли, ехать?
– Подожди, – велел Фёдор, сжав зубы. Не может быть, чтобы он в ней ошибся!
Ольга вышла через 5 минут. В одной руке у неё была стопка одежды, в другой – чёрный пакет.
– Баня натоплена, – сообщила она. – Идите, отмывайтесь. Вашу одежду – сюда. – она показала на мешок. – Завтра сожжёшь её, Фёдор. Потом будем ужинать.
Лёнька опять чуть не расплакался – на сей раз от облегчения.
– Ждала кого – то, что баня натоплена? – спросил Фёдор, не сдержался.
– Сегодня суббота, – легко ответила Ольга. – Ты всегда ходишь в баню по субботам. Идите. Лёня замёрз совсем!
И опять ушла в дом.
– Твою мать, – тихо сказал Фёдор. – Это что же? 2 года? 2 чёртовых года она каждую субботу топила баню и ждала меня?!
И носом хлюпнул.
– Ты что, ревёшь? – поинтересовался Лёнька почти весело. Такой большой дядька – плачет!
– Снежинка в глаз попала, – буркнул Фёдор, потерев глаза кулаками. – Пошли отмываться!
В бане они парились долго. Фёдор рьяно тёр себя щёткой, сдирая слои уличной грязи. До царапин, до красноты. Лёньку по уши сунул в душистую пену, потом в жаркую парную, потом в ледяную купель и опять в парную. Потом завернул в огромное махровое полотенце и посадил на деревянную скамью – отдыхать. Лёньку от тепла, запаха дерева и шампуня так разморило, что он уснул, сидя на скамье. Глядел, как Фёдор сбривает бороду и клочковатые волосы на голове, превращаясь из потрёпанного бомжа в молодого сильного мужика, прикрыл глаза на минуточку, и как в мягкую вату провалился.
Проснулся он от того, что кто – то щекотал его за пятку и за шею около щёк, и приговаривал:
– Лёнчик, просыпайся! Ну хватит уже спать, соня! Мы ужинать тебя ждём, не садимся, а ты все дрыхнешь!
Лёнька сел в кровати (как он в ней оказался, не помнил совсем). Потёр сонные глаза, похлопал ресницами и спросил:
– Мама? Мам, это ты?!
– Ну если ты позволишь, – дрогнувшим голосом ответила Ольга, быстро смахнула слезинку со щеки и чмокнула Лёньку в макушку. – То я буду тебе мамой. Пойдём ужинать, галчонок, все стынет уже!
Закончить и начать сначала
Здравствуй… любимый. Вот я и дошла до точки. Переполнилась. Какая мерзость, эти наши ссоры. У меня в такие минуты возникает ощущение, что тебя укусил оборотень, и ты перевоплощаешься. У тебя появляется пена на губах, глаза стекленеют, а с губ срывается такое… такие слова, что… я каждый раз сгораю дотла и корчусь в муках, с обожжённой кожей, без всякой защиты. А потом ты молчишь. Выматывающе. Душевынимающе. Просто молчишь неделями. И я уже знаю, что если ты прервёшь молчание, то для того, чтобы сказать что-то мерзкое, с издёвкой. А потом ты вдруг заговоришь. Типа тебя отпустило. Вроде ты простил меня. Или себя. За то, что ты говорил и делал.
Я жила в этом 16 лет и больше не хочу и не буду. Все мои эмоции оставались внутри меня, вбитые обратно мне в горло твоим «заткнись!!!!! Закрой пасть!!!!!» И ещё много чем. Они жгли меня изнутри, меня, заранее приговорённую, осуждённую и обвиноваченную. У меня не было права на обиду, на гнев, на отличное от твоего мнение. Иначе – крик, скандал, потом «закрой рот» и недельное молчание. И я никогда не знала о твоих эмоциях. Как и ты – о моих. Со временем я мастерски научилась врать, играть, и скрывать. Делать покер фейс. Потому что мои эмоции и проблемы – это… ну, смотри выше.
Так не живут, мне кажется. Это не семья. Сорвался – извинись. Объясни причину. Подумай, что тебя к этому привело. Поговори со мной об этом! Я всегда при ссоре думала о том, как мои слова подействуют на тебя. Заденут или нет. Ты же бьёшь по больному. За долгие годы вместе ты изучил все мои болевые точки. И знаешь как и куда нажать, чтобы меня уничтожить. Какой бы я ни была сильной, осознанной, мудрой – ты делаешь так, что я после ссоры ощущаю себя беззащитным ребенком, которого обвинили, не дали высказаться и отправили в комнату учить уроки, лишив сладкого.
В моем понимании муж – он сильнее жены. Он может выслушать все эти её эмоции, обиды, страхи и догадки, и решить все одним проверенным веками способом: подойти, обнять, поцеловать в макушку. Сказать, что любишь, и сунуть шоколадку под нос. Потому что мудрый мужчина знает – женщина соткана из эмоций. Она ими живёт. Пять минут назад орала «ненавижу!!!!» А потом обнимает и любит – не может. Сейчас она железная бизнес – леди, а через 5 минут плачет при виде бездомного котёнка. И если её мужчина не слушает все её бредни, эмоции, поток сознания, и не пропускает это вот все через призму «да – да, дорогая, конечно, так и сделаем» – и потом делает как считает нужным, женщина делается нервной, злой, бросается на мужчину и на окружающих. Просто потому, что ей некуда деть свой негатив. Ей страшно и больно, и просто вот сейчас она не знает, как ей самой себе помочь. Потому что она слабее мужчины, не может пойти – и этот свой негатив куда – то слить сама.
А ты… Ты со мной сражаешься. Как будто я – мужчина. Или ты – Дон Кихот, а я – ветряные мельницы. Или как будто мы два мушкетёра на дуэли. Стремишься меня задеть, «уделать», испортить мою жизнь по полной (это я тебя цитирую), используешь принцип «глаз за глаз» и вообще, делаешь как можно больнее, зная все мои слабые места. Понижаешь самооценку и страшно злишься, что я не позволяю это делать. Не соглашаюсь с обвинениями, не молчу, запихивая эмоции обратно внутрь себя, и как ершистый воробей прыгаю вокруг и стараюсь узнать, что же произошло, проговорить, обсудить!
Мне очень непонятно и страшно, что когда мы не в ссоре – то ты лучший в мире муж. Заботливый. Нежный. Каменная стена, на которую можно опереться. За которого я бы вышла замуж ещё раз. И еще. И еще. А то и 10! А как скандал – то ты из моей жизни сливаешься. Перестаёшь быть мужчиной, становишься маленьким мальчиком. Которого обидели, и который должен нашкодить побольше, чтобы мама поняла, КАК она перед ним виновата. Ну блин, как это? То есть вчера – ты незыблемая стена и я защищённая со всех сторон, а сегодня – я одна, и тебе в принципе пофигу на все мои проблемы. И я знаю, что пока ты молчишь, у меня никого нет. Я могу попасть в аварию, меня могут ограбить в тёмном переулке, могу замёрзнуть и промокнуть, и знать совершенно точно – мой муж, который ещё вчера приехал бы и забрал меня аж из самого ада, сегодня может просто не взять трубку или сказать, что это мои проблемы, и он не может мне помочь.
Замкнутый круг: мои эмоции – ссора – я одна – молчание – замалчивание проблемы (ну ладно, я уж так и быть заговорю) – ты думаешь, что я виновата – я думаю, что ты – накапливаемое недовольство – мои эмоции и опять по новой.
Я отчётливо понимаю. Со мной так нельзя. Я так больше не хочу. Я не буду запихивать в себя все, что я чувствую, во имя мира в семье. Такой мир – он… притворный. От него тошно обоим. Я же вижу, любимый. Я начала говорить обо всем, что чувствую. Неудобные вопросы начала задавать. И тебе это не нравится. Царапает. Ты кричишь. Пытаешься заткнуть мой поток неприятных вопросов. Потом молчишь. И я не знаю, согласен ты со мной, и просто не признаешь это, или у тебя тоже ко мне… претензии, но ты уже заранее решил, что не хочешь мне их высказывать, бесполезно, да и я буду спорить, а ты так не любишь что-то доказывать!!!
А твоё молчание вынимает мне душу. Выжигает дотла все человеческое. Пелена падает мне на глаза, злое застилает душу и разум. Мне страшно и противно от моей реакции на твоё молчание. Я представила себе ещё неделю жизни в этом липком ужасе. И изнутри меня наружу проявилось что-то страшное. Часть меня, которая никогда раньше не проявлялась. После того, как на мою жалобу, что телефон не заряжается, ты вместо помощи решил меня во обвинить, унизить, смешать с грязью, со мной что-то случилось. И я хлестнула тебя проводом. Чтобы тебе стало так же больно, как и мне. Чтобы ты меня услышал! Твоя реакция растоптала меня совершенно. Ты решил дать сдачи. Мне. Женщине. Тоже проводом по рёбрам. Ты решил, что имеешь право хлестнуть того, кто слабее. Я даже не пробовала увернуться – и предположить не могла, что ты на это способен. Я не святая. Совсем не святая, и не всегда мудрая. У меня есть… эмоции. Они могут зашкалить. И в этот момент я полагаюсь на твою мудрость.
Я до сих пор не знаю, что произошло. И причину того, что ты молчишь. Потому что я сказала, что чувствую? Если так, то … не знаю даже, что сказать. Получается, что мои эмоции – тебе не нужны.
У меня болят ребра. И душа. И сердце все в крови. Как будто я карабкалась на гору, старалась, радовалась тому, что сейчас доберусь, а ты подошёл, наступил на пальцы ногой и посмотрел, как я скатываюсь вниз, к началу пути, и с чувством победителя ушёл. Молчать. Ах нет. Ты предложил мне … съе…ся, если мне что-то не нравится. Употребив при этом все те слова и оскорбления, которые я тебя уже несколько лет регулярно и методично прошу не употреблять. Видимо, тебе нравится чувствовать, что ты можешь меня победить.
Как будто я мужчина. И ты со мной сразился и победил.
А я лежу, стараюсь дышать, и понимаю, что … это все не для меня. Мир, где ты обещаешь разговаривать. Спокойно обмениваться эмоциями, находить решение. Быть всегда мужчиной, а не только когда все хорошо. Не оскорблять. Не унижать. Где мне безопасно рядом с тобой, где я не боюсь того, что мои вещи будут разбиты и выкинуты, где перед мои носом не окажется запертая дверь нашего дома и я должна буду искать гостиницу ночью. Ты все это обещаешь, но потом в тебя вселяется оборотень, и все превращается в замкнутый круг. И молчание, где я никогда не узнаю о твоих эмоциях. И о том, что ты думаешь о нас и наших отношениях. Я больше не могу бороться с ветряными мельницами, потому что я не Дон Кихот. Я не могу тебя менять, и не хочу. И ты, похоже, не хочешь… Иногда кажется, что хочешь. Но чаще – что нет. Что тебе уютнее в мире молчания, отговорок про «некогда», «это не для меня», «это бесполезно» и молчания. Молчать легче, чем выворачивать душу наизнанку.
Прости меня за провод. Мне жаль. А вот тебя за этот провод я простить не могу. Ты мне показал, что мне надо тебя бояться. Как жить с человеком, которого любишь, но боишься, не понимаешь, который от тебя закрыт, с которым невозможно говорить и делиться…
Не знаю, как. Правда, не знаю. Поэтому ухожу, потому что внутри пусто, и я не вижу больше дороги дальше.
Аня поставила точку. Глубоко вздохнула, прочитала написанное ещё раз. Прислушалась. Внутри было тихо. Спокойно, не больно, и…пусто. Как в квартире, из которой вывезли все вещи.
Аня ещё раз вздохнула. Отправила мужу письмо везде, во все мессенджеры и соцсети, чтобы он его прочитал. Потому что в последнее время он не только не разговаривал, но и не читал её сообщений. Отправила, выключила компьютер, и пошла собирать вещи. Муж приехал, когда она вытащила в коридор последнюю сумку с вещами. Посмотрел и спросил:
– Съё…ся?
– Я уезжаю, – максимально спокойно ответила Аня. Поняла, что он не читал. Её длинное излияние души. Надоело. Она в последнее время очень часто её изливала, душу. – Устала очень.
– Не затягивай с вывозом вещей, – неприятным голосом сказал муж. – Я тебе не хранилище. Сколько тебе нужно, чтобы увезти все? Не хочу даже вспоминать, что ты здесь была.
– Хорошо, – согласилась Аня, поражаясь своему спокойствию. – За 2 недели я вывезу все.
– И не жди, что я за тобой побегу, – продолжил муж. – Я тебе не собачонка.
– Конечно, – опять согласилась Аня и посмотрела на часы: долго там ещё до этой службы переезда? Времени оставалось ещё час. И Аня вздохнула в душе тихонечко. Муж начал заводиться и ей уже хотелось уехать.
Она пошла на кухню включила чайник. Чудно. Её кухня уже не её. А его. Чужая. А чайник они вместе выбирали и радовались ему, как дети. И чашки она выбирала непременно такие, тяжёлые, большие, грубоватые. Знала, что он любит чай из больших кружек, представляла, как будет ему приносить этот чай за рабочий стол и подсовывать незаметно. Пол – интернета облазила, пока не нашла нужные. Половину этих чашек он разбил… Знал, как она их любит. И бил их перед ней. Об пол. Со всей силы. На полу оставались щербинки – раны на теле их дома. Его дома. Если думать о доме, как о своём, невозможно будет. И дыхание кончится. На оставшиеся чашки ей было больно смотреть.
Вон на конфорке варочной панели белёсые пятна – они грели уголь для кальяна. Кувшин с оббитым носом. Свалился в раковину, когда они занимались сексом на столе. И больше это все не её. К горлу подкатили непрошенные слезы. Аня поморгала и решительно сглотнула. Она решила. Если сейчас она не уйдёт, это все не закончится и будет продолжаться до бесконечности. Как один дурной повторяющийся сон.
Этот дом был первый Анин дом. Свой. До этого был дом её матери. И дом его матери. А этот – свой. До последнего гвоздя. Сделанный с нуля. Как она хотела. Он привёл её сюда как хозяйку, и она за ним ухаживала, за домом, обставляла, тащила сюда все по одной ниточке. В своё гнёздышко. Когда начались их безобразные скандалы, Аня умирала понемногу каждый раз от каждой разбитой чашки. От искорёженных и выброшенных светильников. От каждого разрушения, произведённого им в этом гнезде. Которое она теперь … старалась не ощущать как гнездо. Когда Аня год назад вдруг поняла, что дальше так жить нельзя, они с мужем много говорили. Он обещал, она обещала. Она просила держать себя в руках. Не оскорблять. Не кричать. Не унижать. Слушать и говорить. Он соглашался, два раза держался, на третий – срывался. Аня опять шла, говорила, просила… А теперь не могла больше. Просилка… иссякла. Ну сколько можно взрослому человеку говорить, если он не хочет понять? Да и зачем? Захотел бы – понял сразу. Аня отхлебнула горячий чай и опять посмотрела на часы. Ещё 15 минут. Ещё немножко.
– А быстро ты собралась, – не выдержал. Пришёл язвить. А может не язвить. Ему было больно, Аня знала. И что он её любил, знала. Просто… Он был такой. Вспыльчивый. Она долго терпела… А больше не могла. Вот эту вот черту – в гневе говорить и делать всякие страшные вещи. И… сливаться.
Аня пожала плечами. Ей не хотелось начинать разговор, который рисковал перейти в очередной скандал.
– Заранее все спланировала, да? Продумала по – тихому!
– Я ничего не планировала, – тихо сказала Аня и аккуратно отставила чашку – его чашку. Больше не её. – Я целую вечность просила тебя… себя контролировать. Достаточный срок, чтобы понять, можешь ты это делать или нет. Просила быть мужчиной, даже если зол. Ничего не поменялось. А я больше так не могу. Мне постоянно больно. Я слабая, я не хочу терпеть боль.
Телефонный звонок избавил её от дальнейших объяснений.
– Извини, – сказала Аня и попросила грузчиков подняться за сумками.
На мужа она старалась не смотреть. Боялась не выдержать и повиснуть на шее. Она его любила… сильно очень.
Он сидел за компьютером и старался не смотреть и не слушать, как женщина его жизни эту жизнь покидает. Стоит на каблучках посреди прихожей теперь уже его дома и негромко рассказывает дюжим парням в комбинезонах, куда и как грузить её вещи. Улыбается, прямо держит спину. Аня всегда вызывала в нем бурю эмоций. Её нрав и привычка спорить и доказывать свою правоту его бесила. Застилала глаза кровавой пеленой. Но жить без неё он не мог. Её смех, заливистый и искренний, оптимизм, присутствие духа, манера бурно выражать радость, гнев, возмущение – это все было как наркотик. Она заряжала его этими эмоциями, как аккумулятор, вечный двигатель. Но вот её характер! Этот характер!!!! Он же мужик, она должна его слушать! А не вот это вот, независимая спина, каменное лицо и отсутствующие глаза. И слова, слова, которые растаптывали все его доводы, превращающие его из обвинителя в обвиняемого! Он изо всех сил пытался сдержаться и не мог. Не мог, черт возьми!!! Ну вот как она не поймёт, что он её любит, и когда даже орёт, все равно любит! Почему она не может остановиться, когда её просят?!!! Его затрясло, и он схватился за телефон, чтобы не вспыхнуть прямо здесь. Телефон показал ему непрочитанные письма. И самое первое письмо – от неё. Он его везде удалил, это письмо, изо всех мессенджеров, не хотел опять читать, какой он дебил. А тут гляди ты, осталось.
Он помедлил. Ткнул пальцем – решился. Открыл. Через 15 минут, когда он прочитал письмо два раза, поразился тому, сколько боли он успел ей причинить, в квартире уже было пусто. Он не заметил, как вынесли последнюю сумку, и она ушла тоже. Ругнувшись, он бросился к окну на кухне – посмотреть, уехала или нет. Нет, машина ещё стояла, и грузчики копошились в кузове. Опрокинув на ходу стул, он метнулся к двери. В голове билась одна мысль: не отпустить. Не дать уехать, а то ему – конец. Краем глаза он отметил – ключи она оставила на полочке под зеркалом.
«Ду – рак, ду – рак», – стучала кровь в висках, пока он бежал по лестнице, преодолевая по 2 пролёта разом. Машина уже тронулась, когда он выбежал из подъезда. В окне проплыло её напряжённое лицо: она сидела рядом с водителем. Практически не думая, он выбежал на дорогу перед грузовиком. Водитель ударил по тормозам, и «Газель», как в американских фильмах, остановилась, чуть толкнув его бампером.
– Ох…ел совсем?! – заорал водитель, высунувшись в окно.
Но ему было все равно на эмоции водителя. Он смотрел на неё. На её побелевшее лицо, расширившиеся глаза. Трясущиеся от страха губы.
– Аня, – громко произнёс он. – Не уезжай.
Она сжала губы и помотала головой.
– Не уезжай, – повторил он. – Дай мне шанс, Аня!!! Я дебил, идиот! Но я тебя люблю! И я сделаю все, чтобы ты была счастлива!!!!
Она опять покачала головой и теперь у неё в глазах показались слезы. Её решимость рассыпалась на глазах. Водитель посмотрел на неё и спросил:
– Бьёт?
– Что?! – повернулась в нему Аня. – Нет!! Вы что?!!! Орёт… Много. Обзывается. Не помогает… Не защищает, особенно, если зол, так его вообще как нет в моей жизни!!!
– Делаааа, – протянул водитель. – Ну как бы это… мы все орём. Не оправдание, конечно. Что вот не помогает, это не дело! Мужик он или нет?! Ну ты как решишь, хозяйка. Посмотри. Вон он, в носках выбежал, видишь? Торопился тебя остановить. Понял что- то, наверное. Поговоришь, может?
– Я уже столько говорила!!! – закричала Аня – Столько!!! И что? Все как есть осталось!
– Ну, как скажешь, – сказал водитель, бибикнул осторожно и рукой мужу помахал: отойди, мол, с дороги.
Лицо у мужа исказилось. Страшно. И он остался стоять на месте.
– Ну тогда я задом, – пробубнил водитель и переключил рычаг.
«Газель» поехала назад, муж понял, что… Аня уезжает. Совсем. Руки у него опустились, глаза потухли. Как будто воздушный шарик, из которого выпустили воздух. Все 30 метров, которые машина ехала, Аня, не отрываясь смотрела на мужа. И отчаянно старалась заглушить голос внутри. «Стой. – сказало ей сердце на повороте. – В носках он за тобой на улицу ещё не бегал. С тебя не убудет узнать, что он хочет сказать.»
– Стой, – сказала Аня водителю.
– Ага, – водитель обрадовался. – Ты только не торопись. Я подожду.
Аня почему-то даже не удивилась радости незнакомого человека. В её новом мире люди переживали и радовались за других просто так. Без причины. Она открыла дверцу «Газели» и соскользнула с сиденья на землю.
Муж этого всего не видел. Он как раз увидел, что стоит в носках в луже на асфальте, и чувствовал себя полным идиотом. И припечатав себя этой печатью, он пошёл к подъезду.
– Подожди, – окликнула его уехавшая Аня.
Он развернулся, не веря своим ушам, да так и остался стоять, держать за ручку подъезда. Она подошла, остановилась около палисадника, засунув руки в карманы яркого пальто. Она всегда любила яркие вещи.
– По лбу получишь, – предупредила его и показала пальцем на подъездную дверь.
– Ань, – он подошёл ближе. – Ань, я дурак.
Она молчала. Ждала продолжения.
– Я тебя никуда не отпущу, ясно? – сказал он с силой.
Она вздёрнула брови. Ему немедленно захотелось её убить. Потом он вспомнил про то, как побежал догонять её в носках и убивать передумал.
– Ань, я… люблю тебя, очень. – каждое слово, непривычное и чужое, жгло ему язык и горло. – Ты меня прости, ладно?
– А дальше? – изменившимся сиплым голосом спросила она. – Что дальше, а?
– Я билеты купил. В Сочи. И отель забронировал. В Красной Поляне. И взял машину в аренду. И ещё на диск записал Bon Jovi. Буду тебя катать на машине по горам с открытыми окнами и «Runaway», включённым на полную мощность. Ну, если ты поедешь, конечно.
Аня всхлипнула. Села на заборчик палисадника. Это был удар ниже пояса. Про краснополянские горы она мечтала уже полгода. Именно так. На машине и с Bon Jovi, включённым на полную мощность. «Нуууу, если Сочи… – сказало ей сердце. – А в носках за тобой ещё никто не бегал! Сильно догнать хотел, наверно!»
– Слышь, мужик, – сказал рядом водитель «Газели». – Я твой адрес знаю, короче. Если ты её обидишь, и она меня опять вызовет вещи грузить, не серчай, мужик. Набью морду. Сильно. Эй! – свистнул он в сторону кузова. – Разгружай!!!
Игра в блинчики
Самолёт коснулся шасси взлётной – посадочной полосы и Лика вздохнула глубоко. В иллюминатор было видно солнце, зелень и кусочек моря. В двух часах лета осталась заснеженная Москва, небо, укутанное серым ватным одеялом облаков, голые ветки деревьев. Лика вышла из самолёта и счастливо сощурилась на солнышко. На выходе из аэропорта спросила охранника:
– Как мне доехать до моря?
Охранник посмотрел на неё странно. На часах 7 утра. Встала, небось, на рейс ещё затемно. Легла за пару часов до подъёма. Вон – синячищи под глазами. Зато улыбка на пол – лица и эти самые глаза сияют, как два бриллианта на витрине ювелирного. Багажа нет, один рюкзачок за плечами. Ей бы в такси и в отель. Спать. А она к морю хочет. Нафига оно ей, море в марте в 7 часов утра? Не искупаешься в нем, на пляже небось окурков куча и бутылки валяются, зябко, сыро…
– Я из Москвы, – вдруг сказала ему Лика, потому что у неё в голове весь этот молчаливый монолог охранника отозвался странным эхом. – Понимаете? У нас нам 25 марта, снег лежит, ветки голые. Температура +1. Я море хочу. Очень.
Охранник похлопал глазами в изумлении. Он был молодой и симпатичный. «Жалко, – весело подумала Лика. – Что у меня… обстоятельства. Очень он даже ничего».
– Вон там автобус, – показал ей охранник пальцем на остановку. – Он идёт мимо побережья. Выйдете, где вам нужно.
– Спасибо, – от души поблагодарила его Лика и пошла к остановке. Не спеша, медленно, подняв лицо к тёплым лучам солнышка.
В кармане зазвонил телефон. Лика посмотрела на экран. Потом ещё раз. Подумала. Выключила звук и убрала телефон обратно в карман. Телефон завибрировал снова. Лика села на скамеечку на остановке. Она знала, кто звонит. И зачем. Но ей пока нечего было ответить. Она ничего не решила.
Рядом затормозил автобус. «Красная поляна» – было написано на лобовом стекле. Лика уставилась на ярко – красные буквы задумчиво. Вспомнила горы, уходящие в ярко – голубое небо, за заснеженные вершины которых цепляются пушистые облака. Шумящую по каменному руслу Мзымту. Цветущую вишню, цепляющуюся за края полуразрушенной и заброшенной автомобильной дороги. Решительно встала, поправила рюкзачок на плече и села в автобус.
Через минуту рядом с ней на сиденье плюхнулся молодой человек в яркой шапочке, широких штанах и лыжной куртке кислотно – розового цвета.
– Кататься? – спросил он её, ослепив белоснежной улыбкой.
– Медитировать, – сообщила ему Лика вежливо.
Лике было тридцать пять. Она знала, что выглядит лет на 10 моложе. Что она подтянутая, ухоженная, и яркая. Привлекает к себе взгляды и вызывает желание собою обладать. Только вот она всегда… Не понимала мужского внимания к себе. Ей казалось, что её недостатки перевешивают достоинства. Что мужчины видят её насквозь. Когда – то давно она себя придумала. Потому что себя не любила и не принимала той, кем она была. Она придумала сильную женщину, красивую, вызывающе сексуальную, дерзкую. Которой не нужна ничья помощь, она справлялась со всем сама, играя мужчинами, перешагивая через них, чтобы обязательно встретить своего принца. Рискового, с тяжёлой судьбой, немного опасного. Как Лоренцо Ламас в сериале «Отступник». Который сначала будет её покорять, завоёвывать, а она его возненавидит, но потом он выручит её из большой беды, и она посмотрит на него другими глазами. Даст ему шанс, и у них случится большая, всеобъемлющая любовь, которая непременно закончится свадьбой.
А потом все. Дальше Лика этот роман не придумывала. В её мечтах все заканчивалось свадьбой. А какая она будет – семейная жизнь – она не думала уже. Ей казалось, само собой все сложится, она же красавица, и с характером, а он тоже такой брутальный и с характером, но он же её любит. А значит, уступать во всем будет, и случится у них полная гармония и любовь.
Лика ушла в свой придуманный мир лет в 15, в разгар подросткового кризиса, когда проблемы с лишним весом, кожей и самооценкой стали невыносимыми. У неё были стройные одноклассницы, которые целовались, курили тайком, а некоторые и девственность теряли. Ходили на дискотеки и в кино, а Лику, толстенькую, в очках, с прыщами, никто на свидания не звал. Она отчаянно страдала, чувствовала себя персоной нон – грата, чужой в жизни. И потому придумала себя. Симбиоз Лары Крофт и Кармен. Наложницы из гарема и Анжелики, которая в стране чудес.
Фантазия у Лики была развита замечательно. И это позволяло ей жить в своём придуманном мире, который вдруг… стал реальностью. Гадкий утёнок стремительно похорошел. Вокруг неё стали увиваться мужчины разных возрастов и характеров. Она обращалась с ними соответственно придуманной сюжетной линии – дерзко и вызывающе. И ждала: когда же они начнут её завоёвывать? Но таких почему – то не находилось. А случалось другое. Лика влюблялась. А насчёт этого в её придуманной жизни ничего не было. Потому что по сюжету, когда она влюблена, то её герой влюблён в неё уже давно и по уши, и при первом же знаке благосклонности с её стороны они идут в ресторан, а потом он везёт на Мальдивы и там делает предложение на пляже, под шум прибоя, став на одно колено. А что делать с тем, что она влюблена, а он… ну не очень, Лика не знала. Поэтому бросалась в чувства с головой, а предмет её страсти вдруг исчезал с горизонта. Она страдала, говорила себе, что эта любовь навсегда, и теперь она умрёт в одиночестве, потому что больше никогда не полюбит.
А потом появился он. Идеально подходящий под её фантазию. Бедовый, бритый налысо. С бицепсами и впалым животом с кубиками пресса. Уверенно пошёл на неё в атаку. Она ушла в оборону, но он не сдавался. Штурмовал её бастионы снова и снова. Немного неуклюже, по – слоновьи, но решительно. И она сдалась. Утонула в придуманной сказке, ставшей былью.
Правда, случались моменты, которых в её романе не было. Например, они ссорились, и он молчал неделю. Потому что считал, что она виновата. Или не обнимал её, когда она плакала. И Лика бежала ситуацию исправить. Чтобы сказка продолжалась дальше. Стремилась натянуть на него образ главного героя и злилась, если он не влезал в рамки. Подрихтовывала себя под героиню. А потом… очнулась. Как Нео из Матрицы рывком села на кровати среди ночи, вся в холодном поту. Её семейная жизнь катилась под откос последние 5 лет, стремительно грохоча колёсами, как товарный состав, потерявший тормоза. Она старательно пыталась замедлить этот полет. Вставляла палки, пыталась на ходу починить тормоза. Обвиняла то себя, то его. Иногда у неё получалось. Но потом состав снова набирал ход. И вот она поняла. Что все придуманное ею сбылось. Вот она. Она стала такой, как себя придумала. Яркая, фигуристая, притягивающая взгляды. С острым языком. Умеющая достичь всего сама. И… совершенно не знающая, что со всем этим делать. Потому что она никогда не придумывала дальше того момента, когда её героиня выходит замуж. То есть, когда она снимает доспехи, вешает в шкаф, отдаёт мужчине ключи от их совместной жизни и говорит – ну, дорогой, рули… Она хотела сильного мужчину, чтобы быть рядом с ним слабой. Чтобы приходить домой с работы, падать щекой на его бицепс и наслаждаться ощущением защищённости. Или вообще не работать и ждать его дома с ужином. Она хотела взаимопонимания, уважения. Чтобы ценил и носил на руках. Но… не знала, как это сделать. Она продолжала играть роль Лары Крофт, не понимая, что он, в свою очередь, не понимает, что ему делать с амазонкой в своей постели. Которая стремится сделать все сама.
Лика некоторое время пожила с мыслью о том, что она… ненастоящая. Попримеряла её на себя. Запуталась ещё больше. Мозг и тело привыкли к другим установкам и сопротивлялись изменениям со всей страстью. Но Лика была упрямая. И если уж ей что – то было нужно, её было не остановить. Она не чувствовала себя счастливой, и перед ней стояла цель – стать таковой. Поэтому мозг был временно выключен. Доводы разума во внимание не принимались. Лика упорно искала то, что нужно изменить, чтобы её жизнь ей понравилась. ЕЁ жизнь. Настоящая, а не придуманная.
И вот она едет в автобусе, смотрит в окно на встающие на горизонте краснополянские горы и улыбается от тепла внутри. Потому что знает – она найдёт здесь ответ. А в кармане непрерывно жужжит телефон. Это он, муж Паша. Видно, проснулся и увидел её записку на столе. Что ей надо подумать, и она уедет на несколько дней. Хочет ей сказать, какая она … ненормальная, эгоистичная, больная на всю голову! А ей нечего ему сказать. Да, ненормальная. Эгоистичная и больная. Потому что пока не знает, куда ей идти. Шла – шла до этого… казалось, что все так хорошо и радостно. А потом раз – и улетела вниз. Сорвалась с обрыва на кучу камней и поняла, что шла не тем путём. Лгала себе. И теперь надо идти заново. Только уже по новой дороге. Ну как ему это все рассказать? Если она сама ещё не понимает, что за каша у неё в голове творится. Вон она, вышла из дома с намерением погулять и подышать, а очнулась… в аэропорту, потому что поняла, что ей жизненно необходимо на море. И теперь едет в горы. Точно… е… ненормальная.
– Конечная остановка, – объявил водитель и из автобуса посыпались люди в разноцветных куртках и штанах, с лыжами и досками в обнимку.
Лика тоже вышла, вдохнула терпкий воздух. Посмотрела, закинув голову вверх, на Розу Пик. И опять улыбнулась.
– У меня тут машина, – сообщил ей её сосед. – Хотите, отвезу в удивительное место. Для медитации самое оно.
Лика покосилась на него с сомнением. Лет 25, смазливый, похож на Пола Уолкера из первого «Форсажа». Такой же худой, взъерошенный и очень крутой. Лика всех мужчин моложе своих 35 лет воспринимала как детей. Которым можно снисходительно улыбнуться и сказать: ой, приходи поговорить лет через несколько… Но матрица явно дала сбой. Лика с удивлением ощутила, что Полу Уолкеру можно верить. Что он основателен и надёжен, как Дуэйн Скала Джонсон. И не будет к ней приставать с непристойными предложениями. Внутренне хихикнув от того, что её потянуло на ассоциации с киногероями, Лика сообщила, что с удовольствием с ним поедет. Потому что очень хочет в красивое и спокойное место. Пол Уолкер обрадовался. Гостеприимно открыл ей дверь машины. Всю дорогу болтал, не замолкая, рассказывая про горы, лыжи и трассы. Лика не перебивала, слушала внимательно, улыбалась и кивала головой.