Паутина повилика бесплатное чтение

© Б. Агрис, 2021

© В. Шубинский, предисловие, 2021

© О. Балла, послесловие, 2021

© Ф. Данкевич, рисунок, 2021

© Г. Власов, фотография, 2021

© Центр современной литературы, 2021

Что значит слово я

Судьба Богдана Агриса необычна. Родившийся в 1973 году, этот поэт должен был дебютировать одновременно с Игорем Булатовским, Андреем Поляковым, Марией Степановой, Полиной Барсковой – а дебютировал четверть века спустя вместе с теми, кто на четверть века моложе. Но дебютировал – совершенно «готовым», «взрослым» поэтом, принадлежащим по существу своему биологическому, а не литературному поколению. С великолепным и легким техническим умением, изощренностью, культурой стиха, которая когда-то никого не удивляла, а сейчас иных почти раздражает у дебютанта, но и с тем, что в центонные 90-е было дано немногим, – собственным языком. Которым он за два-три-четыре года и написал то, что могло писаться все эти двадцать пять лет.

На самом деле я, конечно, упрощаю. Философ (преподаватель философии) по специальности, Агрис писал «для себя» и в молодости. Потом, после долгого перерыва, он вернулся к поэзии – и уделил много внимания тому, чтобы изучить изменившийся «культурный контекст» и найти в нем свою нишу. Путь, пройденный им с 2017, когда я от критика Кирилла Анкудинова услышал его имя и его стихи, огромен.

Поздние дебюты (как у Анненского, у Кузмина) по-своему полезны. Человек оказывается сразу в двух хронологических измерениях. А многомерность всегда на пользу. Сейчас это особенно важно и болезненно, потому что мы, возможно, живем на сломе больших поэтических эпох. То, что нарабатывалось с 1950-х годов, отработало полный цикл и дожило до осени – поколение, дебютировавшее в 1990-е, было именно «осенним». А дальше приходит новый язык и новые люди, связанные с прежними очень сложно и неоднозначно. Поэтому голос «старого» человека, начинающий полноценно и как будто без оглядки на изменившиеся времена звучать сейчас, в особенно уязвимом положении. И не потому, что он рискует услышать от формальных литературных сверстников сакраментальное «ОК, бумер», – а потому, что он обречен на известное одиночество. Я не о практической стороне дела сейчас (Богдан Агрис человек активный, общительный и легко нашедший место в литературном процессе, его первая книга была замечена и оценена, о нем спорят, что очень редко случается). А о том, что затруднен непосредственный диалог. Даже с, казалось бы, близкими по духу и типу авторами, дебютировавшими после 2000 года. Они (скажем, Алла Горбунова, Василий Бородин, Дмитрий Гаричев) и близкие, да в ином воздухе живут, иначе дышат.

Но если уж мы заговорили о собственном языке, то вопрос в том, каков этот язык. Что ж, попытаемся описать его поподробнее.

Вот, пожалуй, характерный образец:

  • и дом, подраненный в лакуне световой,
  • и снег, распластанный вдоль тени боковой,
  • и фонаря скрипучий подмалёвок.
  • о как же ты, зима, бываешь непроста,
  • когда проходишь вдоль покатого клеста
  • и подмороженного клёва.
  • в трамвайных прорезях, приплюснутых и узких,
  • тогда глядят на божий свет полярные моллюски.

В свое время у Гарри Каспарова спросили, выиграл бы он у великого шахматиста XVIII века Филидора. Каспаров ответил, что у Филидора выиграл бы даже современный перворазрядник. Но это не значит, что он лучший, чем Филидор, игрок: просто он знает больше дебютных вариантов. Агрис великолепно владеет техникой дебюта. Мало кто так глубоко усвоил тот набор возможностей, который дает традиция. Тонкие интонационные цитаты – от Тютчева до Юрьева – намекают на это усвоение. Но дальше… дальше идет сдвиг, структурный надлом мира. И этот сдвиг достигается уже собственными средствами. «Покатый клест», «подмороженный клев» – что это, о чем? Постепенно мы начинаем это видеть, и изнутри видения мир становится иным. Из разного, барочного, богато, по-мастерски украшенного – почти прозрачным, призрачным.

Проблема тут, собственно, одна – в самовоспроизводимости этого личного языка, в возможной автоматизации приемов, в том, что богатая фактура стиха может стать непроницаемой для дыхания. И это возвращается снова и снова, на каждом новом уровне. Вот, казалось бы – поэт ушел от той гладкописи, которую одно время принято было называть «постакмеизмом», стал работать с нетривиальной пластикой, с более сложной системой языковых регистров. Ан нет – и это начинает окостеневать и тиражироваться. Оксюморонные определения? Ничто так быстро не автоматизируется, как они. Чем богаче инструментарий поэта, тем необходимее поиск нового. Особенно сейчас, когда ничто не работает само, когда любой традиционный прием нуждается в обосновании. Нельзя, например, просто писать ямбом, не зная, зачем и почему делаешь это. По крайней мере – не ощущая. А иначе – склероз стиха, накопление в его сосудах скверного холестерина.

Пока, однако (и слава богу) происходит другое: самые последние стихи Агриса живее, смелее, точнее и оттого легче прежних. Движение от первой ко второй книге тут отчетливое. Завидная, но небезопасная творческая продуктивность пока помогает, а не мешает. В стихах появляется ветер, появляется быстрое дыхание, разгоняющее вещи и просветляющее плотный мир.

  • – как в этой смерти непрямой
  • ты так поднаторел зимой
  • – летите долгие озёра
  • под жировой прослойкой льда
  • летите снобы и позёры
  • нецелевые города
  • летите голуби летите
  • вы упираетесь в юпитер
  • а мне – что значит слово я –
  • и делать нечего друзья

Агрис – мастер, но не хочется видеть в нем только изографа из русского XVII века, строгановской школы, виртуоза позолоченных мелочей или изощренного резчика по дереву. Он умеет быть таким, но умеет быть и еще много каким – беспечным и отчаянным, злым и саркастичным. Вот-вот он вырвется, кажется, из своего тончайше украшенного мира, сохранив его лишь в себе на молекулярном уровне, и отправится… куда?

  • мы молодой весны тельцы
  • мы засланы вперёд
  • мы угловые образцы
  • того как тает лёд

А что такая поэзия не всегда нравится особам, помешанным на «актуальном», или читателям, ждущим от организованного текста личной исповеди, – так и не должна нравиться. Завтрашний день в искусстве создаем мы своей работой – и в первую очередь те из нас, кто не бежит за модой и толпой. Именно в последних стихах Агрис становится очень современен, не потому, что приспосабливается к современности, а потому, что создает ее новую (собственную) версию. Не потому, что перестраивает свой дыхательный аппарат под воздух 2020-х годов, а потому, что меняет под себя состав этого воздуха. Что, собственно, поэт и должен делать.

А личное, житейское – лишь материал. Вот Агрис любит птиц, и их много в его стихах. Второе сейчас для нас важнее первого, текст не выражает жизнь, а впитывает, переживает и воплощает ее. В зависимости от подлинности, мастерства, смелости художника, конечно.

Здесь это есть – подлинность, мастерство, смелость. А уж о пропорциях первого, второго и третьего можно спорить. Они меняются.

«Что значит слово я»? – вопрос, заданный поэтом. В искусстве – именно это.

Валерий Шубинский

От автора

Это именно что книга, с внутренним сюжетом, а не просто сборник стихотворений, построенный хронологически, хотя первая треть ее (опять же – лишь в основном) написана раньше всего, а последняя – позже. Во второй же трети хронология отменена в принципе. Сюжет книги – путешествие по семи (или скольки там?) мирам, скольжение сквозь них по упомянутой в первом стихотворении древо-реке. Путешествию метафизическому соответствует в языковом плане путешествие по внутренним модификациям поэтического стиля.

Странника по волшебному лесу лес этот чарует и одновременно отторгает, ибо слишком уж он чужд и странен всему человеческому. Волей-неволей выходит странник за его пределы, оказываясь сначала в его же, но абстрактной, почти математической версии, вываливаясь после в мир околофольклорного, уже пугающего, гротеска, проходя затем миры тоски и отчаяния, заглядывая даже в край смерти.

Отталкиваясь от этой границы, пережив и усвоив ее, странник начинает свое возвращение к исходному миру, но уже иным, нашедшим ключи к изначальной закрытости своего леса. Дорога эта не менее протяженна, чем дорога ухода, внимательный читатель, думаю, легко отметит все миры-остановки на ней. Вернувшийся, герой этой книги видит, что его волшебный лес перестал быть чуждым ему, открылся в том числе и в человеческом измерении своем, не переставая от этого быть самосущим и волшебным.

Внезапно же обнаруживает он, что раскол и конфликт между лесом и иным ему отображены в устроении самого же леса, едва ли не лесом и навеяны, наколдованы. Но песни темной тоски, которые этот метафизический раскол вызывал у странника, когда тот находился вовне, здесь звучат как песни светлой печали. Странник обрел свой дом. Завершается книга своего рода эсхатологической кодой, в которой звучит надежда на когда-нибудь-грядущее воссоединение и примирение двух конфликтующих планов существования.

Понимаю, что предыдущие три абзаца кому-то напомнят предисловие Блока к его «Нечаянной радости». Но книга неспроста посвящена Александру Александровичу. Она тоже вторая… и посвящена попытке разобраться с тем же самым вопросом – что делать насельникам волшебных урочищ-сидов, когда издалека в эти урочища вторгаются звуки бытия проблематичного, самоотстранившегося от сердцевины – звуки мира потомков Миля и Эремона?

С сим остаюсьвсегда ВашБогдан Агрис

Голос Богдана Агриса доносится изнутри деревьев и птиц, времен года, отблесков зари и туманов (всего, в чем бьется жизнь). Поэт говорит с читателем всем мирозданием, скрепленным сосудами авторских, очень узнаваемых метафор.

Его образы и смыслы принадлежат поэзии вообще – в платоновском смысле, а не какому-то течению или группе, и генезис его – от истока; в этом вневременная ценность этих поздних, хрупких и невероятно красивых стихов.

То, как Агрис говорит и мыслит, позволило ему занять свое место на ветвях поэзии вообще – сесть птицей, которых он спасает и выхаживает. Слова, которые он спасает и выхаживает точно так же, роятся внутри жизни, вокруг нас, но еще невидимы, неведомы. До тех пор, пока вы не откроете книгу – и не (пере)откроете окружающий мир.

Владимир Коркунов

Кажется, что «сборник» – неподходящее слово для новой книги Богдана Агриса. Эти стихи не собираются – слишком это механически для такого рода поэзии, ориентированной прежде всего на натуру. Речь, конечно же, идет не о характере, а о той природе, которую порой необходимо «вытаскивать» наружу – из-под коры, камней, воды и травы, зачастую игнорирующих подле них наблюдателя («И все становится нараз обострено. / Объемы пригнаны друг к другу без зазора. / Но контур у Луны теперь – веретено, / И то, что вырвалось в проем берестяной, / Вот-вот обвалится в бескрылые озера…»).

Неудивительно, что стихи Агриса воссоединяются в структуру, подобную рыбьей чешуе, а не калейдоскопу или витражу, так или иначе уже в нее включенным. Воссоединение мистической сущности естества с его привычным для читателя лицом – вот что интересует Агриса сегодня: «не успеешь впопыхах / под поскрипыванье ставень / на сиреневых стихах / погадать о ледоставе / как за долькою луны / в затяжном и странном свете / ждут тебя отворены / те кого ты не заметил». Думаю, что эта задача не может не радовать.

Владимир Кошелев

Александру Александровичу Блоку

«мир взорвавшийся тыльной травой…»

  • мир взорвавшийся тыльной травой
  • оборвавшийся в кровь налегке
  • мы не знали о нём ничего
  • мы стояли на древо-реке
  • был он выветрен, верен и прям
  • костью скал замыкая луну
  • мы забыли его с декабря
  • мы в иную впадали страну

«Каменный уголь, сланец, скат затяжной тайги…»

  • Каменный уголь, сланец, скат затяжной тайги…
  • Кто от кого посланец в но́чи, что недолги?
  • Слишком недо́лги ночи. Скос зазеркалья слеп.
  • Кто здесь кого морочит? Чей там на небе серп?
  • Кто здесь кого обводит на́ спор и второпях?
  • Те, кто в стволы уходят, встали на всех путях.
  • Не по погоде время, не по аршину свет.
  • Кто же его измерит? Кто не с тобой в родстве.
  • Замкнутый и колючий, скрыт вековой корой,
  • он времена обучит в новый облечься крой.

Перевал Дятлова

1

  • где бог слепой горы
  • и племя левых плевел
  • по реперу коры
  • идет меловый север
  • слоятся города
  • окаменело око
  • каленая вода
  • у ложного потока
  • и под проломы хвой
  • на перегоне марта
  • граничный вестовой
  • подкладывает карту

2

  • вот что начертано на воде
  • имя мое нигде
  • имя давно потерялось там
  • где хорошо клестам
  • кедр односложный клейменый ветр
  • что там за километр
  • если за кедром земля висит
  • господи пронеси

«ты восходящий вне…»

  • ты восходящий вне
  • по облаку лекала
  • смотри как наравне
  • зегзица возникала
  • выплескивала плоть
  • звучащую резную
  • а время потекло
  • в закраину лесную

«К золоту, брошенному на сердцевину рек…»

  • К золоту, брошенному на сердцевину рек,
  • Останцам каменноугольным вопреки,
  • Смотри – подмешан краеугольный снег,
  • Вытянутый по образцу руки.
  • По образу золота – чуть взлохмаченный диск,
  • Прячущийся за взвешенной пеленой.
  • Воды идут себе, плавно идут на риск,
  • Тонкий, двоякодышащий, затяжной.
  • На обоюдоострые зеркала,
  • Выкроенные из череды долин,
  • Падает, обратно врастая в себя, скала –
  • В ней резвится дельфин.
  • Кто распахнет контуры облика моего?
  • Кто заведет в самую глушь вещей?
  • К расщебетавшейся отмели вековой,
  • Где обрывается всякое «вообще».
  • Согнуто время по образу ртутных жил.
  • Выгнуты реки по слову «наперечет».
  • Так оно будет, сколько бы ты ни жил.
  • И ничего. И тишина течет.

«Когда мы живем по точеной траве…»

  • Когда мы живем по точеной траве,
  • На самой зеленой канве,
  • Тогда возникает, высок и лесист,
  • Из воздуха зоркого лист.
  • О как же он прям в затяжной немоте,
  • А мы уже будто не те.
  • Как будто не та уже наша канва,
  • Как будто она не права…

«о мы плывем в крестоцветы сквозь сон сквозь соль…»

  • о мы плывем в крестоцветы сквозь сон сквозь соль
  • до-ре-ми-ля и вот корнеплод фасоль
  • мшистый уклон вороньей воды фасон
  • о мы туда сквозь волокнистый сон
  • там где ряды прикорневой руды
  • там где пруды о горе нам пруды
  • там где живет каркас лучевой звезды
  • там где растет карась дождевой воды
  • о кто вошел так напрямик вошел
  • в сердце его полый и тонкий вол
  • о мы плывем сквозь ось в оторви-да-брось
  • сквозь лисохвост видимые насквозь
  • да мы плывем

Звезда-молочай

  • О звезда-молочай дрожит в травяной воде.
  • О звезда-молочай, похоже, везде-нигде.
  • Шелестит свое «несть» в лишайниковом дожде.
  • Ты-звезда-молочай, мы-звезда молочай, оно…
  • То-то некое ночью белесо сквозит в окно.
  • То-то скрипом исходит дрянное веретено.
  • Подними себе веки – там стоит звезда-молочай.
  • Отведи свое имя – там будет шептать свеча.
  • И в сетчатке бьется широкий узор сыча.
  • О звезда-молочай, ты выходишь себя вовне.
  • Ты цветешь свое олово в это большое вне.
  • Ты стоишь себе посолонь в сверхсветовой весне.

«где полынный, вековой…»

  • где полынный, вековой
  • промежуток ветровой,
  • где горит-болит ольха
  • в серой опромети мха,
  • где живет сорокопут,
  • в костяные льны обут,
  • а коряги в три обхвата
  • лыбятся шероховато –
  • там гуляет по-над лесом
  • тиходом, лишенный веса.
  • тихоход он, тиходом,
  • над лишайниковым льдом.
  • защебечет соловей –
  • багровеет до бровей.
  • и шевелит берестой –
  • ненадписанной, простой.
  • тиходом где цапель скаты
  • где ежи полны покаты
  • где галактика тонка
  • не шурши меня пока

«на траве лучиярь осторожный овин…»

1

  • на траве лучиярь осторожный овин
  • а в предполье сыча
  • все выходят к объему проростки руин
  • под звездой молочай
  • в хрящевой подоснове усталой воды
  • остья этой звезды
  • а по склону лениво крадутся сады
  • в кругозор лебеды
  • где под мнимым углом прободал тиходом
  • посвист да бурелом
Продолжение книги