Вельзевул за кулисами бесплатное чтение

© Александр Сергеевич Нейман, 2022

ISBN 978-5-0056-6999-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вельзевул за кулисами

КВН (Клуб Весёлых и Находчивых) – популярные телевизионные юмористические игры, в которых команды различных коллективов (учебных заведений, вузов, предприятий и т. д.) соревнуются в юмористических ответах на заданные вопросы, импровизациях на заданные темы, разыгрывании заранее заготовленных сцен и т. д.

Википедия

глава 1

Мне нравятся мои сны. Они настолько реалистичны, что порой, проснувшись, я думаю, что на самом деле я заснул и попал не в реальный мир, а в сон. Все переворачивается – земля становиться небом, а небо землей. Затем кровать начинает давить снизу вверх, стены опять становятся твердыми, потолок низким, а во рту появляется мерзкий вкус недотлевшего тела. Сон впитывается в подсознание, как вода в сухую землю, почти ничего не оставляя на поверхности кроме некоторого сожаления, которое окончательно убеждает меня в реальности происходящего.

Иногда случается так, что я встречаю во снах каких-то людей, которых никогда не видел, но, каким-то образом с ними знаком. Я чувствую себя беззаботным, но несколько опечаленным, мои попытки отыскать среди всех этих людей кого-то для меня дорогого, как правило, тщетны. Иногда мне кажется, что я только что видел лицо близкого человека, я пробираюсь сквозь толпу, но подойдя ближе разочаровываюсь, потому что никогда не нахожу того, кого искал. По правде говоря, кого ищу в этих снах я тоже не знаю. А место начинает незаметно меняться и становится совершенно другим, здесь, во сне это никого не удивляет, да и сами люди меняются, на смену одних приходят другие. И все продолжается: я делаю вид, что меня ничего не беспокоит, но продолжаю поиски. И вот, внезапно появляется чувство, что он где-то рядом, тот, кого я так жду, тот ради которого я еще здесь. Я не знаю и даже не догадываюсь, кто он, как выглядит, какого возраста и пола, но это определенно человеческое существо. Подобно тому, как мы, падая во сне, никогда не долетаем до дна пропасти, я никогда не встречаю в своих снах этого человека. Я просыпаюсь…. В квартире никого нет. Полная тишина. Я уже, почти забыл, что со мной происходило во сне, и кто мне снился, но где-то внутри, в том месте, которое на этой стороне жизни называют душой, остаются теплые и немного грустные чувства….

Это было вяло ползущее к обеду июньское утро. В моей квартире меняли окна, поэтому я спал с открытыми, точнее с отсутствующими окнами. Обычно новые окна ставят в тот же день, когда снимают старые, но незавидное финансовое положение не допускало таких капризов. Тополиный пух густыми клубами, словно перья из растерзанной подушки, вваливался в оконный проем, вовремя душных ночных сквозняков. Он облепил мое потное спящее тело из-за чего я всю ночь чесался, а утром мой нос зудел изнутри.

Пытаясь вырваться из той самой поэтической утренней солнечной неги, я, зевая и почесываясь, прошлепал на кухню, чтобы выпить кофе. Дом по-прежнему пустовал, и это вызвало во мне чувство дозволительной безответственности. Я широко заулыбался и подошел к оконному проему. Возле подъезда стояла пара машин, на лужайке выгуливала черепаху соседская девочка, по всему двору летали клубы пуха и рои наглой мошкары, ярко светило солнце и я стремительно ковырялся в своих мыслях, выискивая стоящий повод для ликования.

И вот наконец-таки раздался звонок мобильника. Как я и предположил – это был Егор.

Егор – это удивительный человек, который был способен приводить людей в бешенство и при этом становиться их другом. В число этих людей попал и я. Делал он все это специально, но мне абсолютно не было понятно, как, а главное зачем. Возможно, он считал это какой-то проверкой, своего рода тестом. Дружили мы не с самого детства, а примерно с подросткового возраста.

Прогуливаясь по городу я не раз был свидетелем того как он заводил беседу с какой-нибудь бабкой, торгующей вареной кукурузой или семечками, а мне оставалось ждать его переминаясь с ноги на ногу, глупо улыбаться и слегка краснеть, когда Егор начинал доставать бедную старушку интимными расспросами об ее бурной молодости. В такие моменты я просто хватал его за локоть и уволакивал дальше по улице. Частенько он разговаривал с какой-либо девушкой о том как она провела выходные или что с ее настроением на настоящий момент, показывал ей фотографии в своем мобильнике и тому подобное, а потом оказывалось, что он вообще ее не знает и завел беседу просто так, а вдруг повезет. Естественно он обладал врожденным обаянием, но его прямолинейность порой обезоруживала, ошарашивала, а иногда даже портила о нем мнение, не у меня, конечно, я то знал его достаточно хорошо, что бы вовремя парировать очередную выходку. Хотя и я, порой, подвергался кратковременному шоку. Кроме всего вышеперечисленного Егор воспринимал мир через некую призму сексуальности, и на этот счет у него даже имелась теория, в которой утверждалось, что секс вездесущ. Ничего нового в науку Егор не внес, но с учениями Фрейда он знаком не был, поэтому не стеснялся озвучивать свою туповатую теорию в компаниях недавно «осовершеннолетившихся» дамочек. Диссонанс, вносимый его косноязычием в итак уже бестолковый рассказ, предавал даже какой-то шарм и ему и всей ситуации. К тому же он был достаточно привлекателен, в меру широкоплеч, не сказать, что хорошо сложен, но имея красивые глаза, светлые волосы и рост метр девяносто восемь можно «покрывать самочек», как он часто говорил, в радиусе нашей солнечной системы.

И вот он стоит возле парочки малолетних девиц, преданно и почти искренне смотрит на них своими большими светло-голубыми глазами, убирает русые волосы со лба и заявляет о том, что его пенис длиннее эры водолея. Или читает короткую лекцию о том, что секс есть во всем, что бы мы в жизни не делали. В общем, его рассказы звучали каждый раз несколько по-разному, но формула оставалась неизменной: сначала какое-то действие, вследствие, которого результат – это и есть секс. Примеры из жизни были бесконечными, начиная от пресловутой починки автомобиля и заканчивая нашими попытками пробиться в «большой» КВН.

В это утро его голос звучал как никогда весело, а потому я подумал, что он достиг того, чего добивался. Дело в том, что мы решили попробовать найти деньги для очередной поездки на сочинский фестиваль команд КВН. Фестиваль должен был состояться только в январе, но учитывая, какая сумма нужна была для поездки и, тщательно взвесив ситуацию, было принято решение заняться поисками денег незамедлительно. Егор, как человек, считавший себя победителем во всем и везде, принялся разыскивать заинтересованных состоятельных людей и видно что-то нащупал.

– Привет, урод! – воскликнул он в трубку.

– Привет. Ну? Что ты приготовил?

– С чего ты взял, что я что-то приготовил? – слышно было улыбку в его голосе.

– Потому что ты обзываешь меня в первом предложении, только когда у тебя есть аргумент, доказывающий твое превосходство надо мной. Либо когда ты пьян. Но так как сейчас еще утро….. Я надеюсь, ты же не пьян!?

– Ты прав, у меня есть и аргументы, и факты и пьяненький я и вообще все прекрасно!

Только после такого длинного предложения я понял, что он действительно не трезв.

– Я встретился сегодня утром с господином директором рынка, – проговорил Егор, стараясь внятно произносить слова. Он вообще не любил, когда кто-то уличал его в нетрезвости и поэтому, а может и еще по каким-нибудь своим причинам, редко пил, – он… – тут он сделал длительную паузу – сказал… – он снова выдержал паузу, то ли подбирая слова, то ли нагнетая интригу, – что даст нам денег! Сколько, правда, не сказал, но это уже кое-что, времени у нас полно, если он даст хотя бы двадцатку, то будет отлично! Хороший он вообще мужик, спортсменам помогает…. Ну, в общем, посидели, поговорили, выпили коньячку бутылочку и дело сделано. Мне пора! – резко бросил Егор. – Увидимся на репетиции и порадуем ребят.

В конце последнего предложения Егор заплямкал, так словно был не прочь еще выпить, что совсем было на него не похоже, и положил трубку. В трубке запищало и треснуло. Передо мной повис образ Егора держащего телефонную трубку возле уха, блаженно улыбающегося и глядящего в будущее.

Поиски денег. Это утомительный и трудоемкий процесс, включающий в себя не только постоянную беготню из одной части города в другую. Не стоит забывать о долгих часах ожидания в приемных и коридорах. А так же о неприятном чувстве, какого-то нетипичного стыда, похожего на то состояние, когда совершив пакость, ты, еще надеясь на помилование, ждешь вознаграждения от своего родителя, но в глубине души понимаешь, что надежда на хорошее – это единственное хорошее, что с тобой может произойти. Ко всему прочему это еще и, просто-напросто, пустое занятие, отнимающее много времени и сил. А силы и время нужны, особенно тем людям, которые работают с утра до вечера, ходят на занятия, а оставшееся время тратят на творчество. Когда все сопоставляешь, то становится видно, что времени на творчество не так уж много. Именно поэтому большая часть наших идей рождалась в транспорте, на работе, все в тех же приемных и коридорах, в ванных и туалетах и, конечно в кроватях, в конце беспокойного суетливого дня, когда от обилия информации, мыслей, мечтаний, предвкушений и возбуждения не можешь заснуть.

Репетицию назначили на шесть вечера. Ну а пока был еще весь выходной впереди Егор и Булка отправились на поиски новых финансистов, а я и Ден собирались заняться записью отбивок к нашему выступлению.

Все называли его Булкой. Я иногда, в шутку, называл его Николаем Сергеевичем, но прозвище Булка прицепилось к нему еще со школы, а может и раньше. В небольших городах, даже если захочешь избавиться от своего, пусть маленького и безобидного прошлого, не так-то легко это сделать. Все вещи тут меняются, но, в то же время, остаются там же, где ты их оставил. Такое происходит не только с глупыми детскими прозвищами, но и с людьми, которые их носят или даже раздают. Кажется, что их давно уже нет в этих краях, что они сменили этот серый и безнадежный городской пейзаж на более кипучую, яркую и претенциозную местность. А потом случайно натыкаешься на какой-нибудь призрак из прошлого и, даже не сразу можешь вспомнить его имя, а про фамилию и говорить нечего.

Вот он является такой серый и обшарпанный, похожий на этот город, с уставшими глазами, мутными как окна в общежитии. Стою, жму ему руку и пытаюсь улыбаться. (Неужели и я так же выгляжу?) Он напоминает шахтера, который отработал смену под землей и выбрался из шахты на свет. Смотрит на меня как на солнце и искренне радуется, но тут же вспоминает, что завтра ему опять спускаться в душные недра и его улыбка слегка тускнеет. Мы стоим в магазине, я покупаю сигареты, а он ждет жену. Рыжая, с короткой стрижкой, она появляется в поле моего зрения, я замечаю, что она беременна, когда она медленно идет в нашу сторону. Это их семья: он в старом растянутом свитере, худой, с тонкой шеей, куртка из потрескавшегося кожзаменителя, черные грубые ботинки с тупыми носами и стесанным каблуком, но начищенные до блеска и темно-зеленые брюки с пузырями на коленях. Его жена похожа на небольшой холодильник «Славутич», и так же стоит поодаль в ожидании, когда кто-то (в данном случае муж) проголодается. А что это на ней надето? Я затрудняюсь…. Это абстракция. Днем он работает…. я прослушал где, кажется, что-то строит, а по вечерам таксует. Она сидит дома носит ребенка и ждет его окруженная слабоосвещенной кухней. Он возвращается к полуночи и ест свой ужин в компании двух холодильников и эмбриона. И такие видения возникают довольно часто. Ты их никогда не предскажешь, они всегда неожиданны, появляются из неоткуда и уходят, соответственно туда же. В нашем небольшом городе постоянно натыкаешься на старых знакомых, настолько старых, что не всегда можешь вспомнить откуда ты их знаешь.

Булка – это тень из моего прошлого, которая всегда рядом, но такая цветная, шумная тень, это тот призрак, которого всегда радостно видеть. Булка имел набор странностей, например: в бумажнике он носил портрет Америго Веспуччи и выдавал его за какого-то своего знаменитого предка. Ну, разумеется, не самого Америго, а его изображение. Для чего он это делал – оставалось тайной. Он был совершенно всеяден, то, что мы не доедали во времена наших студенческих пьянок или в поездках по всевозможным фестивалям КВН доедал Булка. Дело доходило до совершенно абсурдных вещей: кости от копченой рыбы и их же внутренности или вообще черт знает что. Я видел, многие люди съедают яблоко вместе с огрызком, но для меня непостижимо, макать арбузные корочки в сахар и хрустеть ими сидя похмельным утром на маленькой кухоньке в съемной квартире в каком-нибудь Саранске. Пожалуй, были в нем и положительные странности: распевание совершенно дурацких, но очень смешных песен на вымышленных языках, сопровожденных «псевдоэротичными» танцами. Это было забавно.

Ну как бы там ни было эти два совершенно разных человека – Егор и Булка – всегда вместе ездили попрошайничать к богатым дядям. Они довольно тяжело находили общий язык друг с другом и теряли его с молниеносной быстротой. И если уж общий язык вдруг потерялся, то лучше было не влезать, это двое умели ругаться, по-настоящему. Они и сами рекомендовали не влезать в их перепалки, порой даже настаивали. Я был совершенно спокоен и уверен в том, что скоро все встанет на свои места. Покоя они не давали Дену, ему вообще не было покоя, когда кто-то у нас в команде ругался. Сам он скандалить не любил и крайне редко это себе позволял. В такие моменты он укоризненно на меня смотрел и ждал, что я, как капитан команды предприму меры, но я сохранял нейтралитет, пока не возникала угроза смертоубийства.

Ден сидел за компьютером, когда я вошел. Он курил и что-то паял по схеме, висевшей на экране. К потолку поднимались два дымка, от горящей канифоли и сигареты, которую Ден зажимал зубами в уголке рта. Из колонок играла танцевальная музыка, которую Ден, скорее всего, «наваял» сам. Это был один из его повседневных образов: паяет что-то не очень нужное с сигаретой в зубах, под сопровождение заводной музыки лучше всего собственного сочинения, слегка прищурив один глаз от табачного дыма, в маленькой подсобке своего музыкального магазина. В этом же магазине работал и я.

– Привет, – сказал Ден, выпуская дым.

Молча улыбаясь, я прошел в полумрак подсобки. Я сотни раз заставал его вот за этим делом, с этим же сосредоточенным выражением лица и с сигаретой в зубах и, всякий раз мне хотелось широко улыбаться, глядя на него.

– Привет, – сказал я.

– Магазин бы открыть после обеда. Я договорился с Андрюхой, он тебя подменит.– Ден затянулся.

– Давай откроем завтра, – я встал возле столика, на котором лежал паяльник, и стояла баночка с канифолью.

– Сережа, у меня аренда до пятницы, и клиент должен придти за синтюком, – он указал на синтезатор Korg стоявший в торговом зале возле стены. Сам он его видеть не мог со своего стула, и, наугад, указал на его место расположения, сквозь стену.

– Ну ладно, тогда давай писать, – я посмотрел на часы в углу монитора, – уже двенадцать почти. Во сколько ты рассчитываешь открыться?

– После двух, в три может быть, – он задумчиво посмотрел на свою схему, затем потушил окурок в жестяной банке из под кофе, плюнул в нее и воскликнул, – Все! Давай делать!

Ден поспешно убрал недопаянную схему в ящик стола и стряхнул частички мусора и пепла в банку.

– Так, так…. Где у нас тут? – сказал он, близко наклонившись к монитору. – Вот послушай, какая тема, это я сам написал….

На некоторое время мы с головой окунулись в создание «саундтреков», так, с иронией, мы называли все звуки, для наших выступлений, которые создавались в этой коморке. Здесь писались не только шумовые эффекты, но и многие музыкальные фрагменты для отбивок после реприз и миниатюр. Благо Ден немного владел клавишами, недостаточно конечно для сольного концерта, но вполне сносно для пошагового написания фонограмм в несколько дублей и с небольшими репетициями. Я же играл на акустической гитаре, до фламенко мне было далеко, но как ритм гитарист, я был вполне пригоден. Дело оставалось только за качественным сведением фонограммы, но на помощь приходил наш старый знакомый звукооператор из городского клуба.

Вообще, возвращаясь к теме маленьких городов, одним из плюсов в них были обширные знакомства. В нашем случае было просто жизненно необходимо иметь много полезных знакомых. Так как денег катастрофически не хватало, тратить их приходилось с особой осторожностью, поэтому доставать, тот или иной необходимый реквизит по знакомству, за услугу или взаймы было для нас обычным делом. Ден был тут на своем месте. Если нужно было что-то где-то достать, то у него всегда имелся блокнот, в котором было около полутысячи имен и номеров телефонов. Время шло, имен и номеров становилось все больше и, чтобы не забывать, кто есть кто, он под каждым именем с номером писал краткую историю их владельца. Кто, где познакомились, где работает и тому подобное. Со временем часть номеров он перенес в мобильный телефон, но блокнот всегда был при нем. Такая скрупулезность являлась яркой чертой его характера, подчас сложного и необъяснимого, именно по этой причине с ним никто не брался спорить. Он никогда не кричал и редко повышал голос. Спокойный, чуть вальяжный, он всегда приводил веские аргументы по поводу того как нам следует поступать в той или иной сложившейся ситуации.

Во многом своим существованием наша команда была обязана Денису. Именно он в самый отчаянный момент, когда, казалось бы, уже все кончено для нашей команды, мог внезапно внести такое решение, которое являлось дождем в пустыне. Неоднократно, когда все мы держались за головы и нервно курили, решив, что не видать нам никакой четвертьфинальной игры, молча, вставал, доставал из сейфа пачку денег, отложенных им на аренду магазина, и клал на стол. Если же ребята считали, что он не прав, то чаще обращались с претензиями ко мне, чем к нему.

Я познакомился с Денисом на выпускном вечере, в лицее номер восемь. Он вел дискотеку после всех этих торжественных церемоний, а я закончил только что одиннадцатый класс и шатался меж танцующих сверстников по залу. Вообще-то в лицее было строго с дисциплиной, но в этот день взрослые смотрели на все сквозь пальцы и следили только за тем, чтобы выпускники не затевали драки. Благодаря этой праздничной халатности я прилично напился. У меня в желудке были смешаны все виды спиртного, о которых я когда-либо слышал, но львиную дозу занимала самопальная водка по пятнадцать рублей за бутылку. Я помнил, как начал пить, но как закончил, у меня совершенно вылетело из черепной коробки. Пришел в себя я, стоя на улице возле стены, и опираясь на нее рукой. Передо мной лежала кучка рвоты, а голова гудела и это гудение удобряла музыка, которая доносилась из окон над моей головой и вибрация, сотрясающая толстую полуметровую стену лицея. Я стоял в раздумьях: зайти мне внутрь или попробовать оставить на улице все, что еще находилось у меня в утробе. Свежий воздух немного привел меня в чувство, и я решил не пропускать веселья, к тому же мне хотелось найти своих одноклассников и выяснить какого черта они бросили меня одного на улице. Войдя внутрь, я почувствовал себя значительно хуже, я подошел к рукомойникам возле столовой и, совершенно не стесняясь стоявших там завучей, начал жадно пить воду. Должно быть, по моему внешнему виду они сразу поняли, что к чему, но мне было плевать. Я даже не посмотрел ни разу в их сторону. Я был пьян, самоуверен и у меня был праздник, черт возьми. Тогда мне все это казалось невероятно важным. После воды стало лучше, и я решил, что мне стоит покурить. Пошарив в пиджаке, я нашел сигарету в боковом кармане и, конечно же, сломанную.

В самом дальнем крыле здания, которое являлось младшей школой, под лестницей, возле двери, ведущей в подвал, была знаменитая «детская курилка». Младшая школа находилась в удаленной от старших классов части здания, по понятным причинам. Само здание лицея было спроектировано более чем современно. Множество коридоров, которые могли становиться выше или ниже на одну или несколько ступеней и, поворачивая в любую сторону, пересекались с главными учебными корпусами. Такая архитектура могла запутать самого матерого следопыта. Мы шутили, что новичок здесь мог заблудиться и умереть от голода. В общем, внутри наш лицей был похож на огромный космический корабль, а с высоты птичьего полета на геометрически выполненного спрута. Я, было, направился в сторону младшей школы, как откуда-то выскочила высокая светловолосая женщина, в которой я узнал завуча по воспитательной работе. Она, оказалась ко мне спиной, танцуя с учителем черчения. Даже со спины было видно, что делала она это самозабвенно, и при этом никого не стесняясь. По ее откровенным движениям я понял, что она была уже достаточно навеселе. Она извивалась и колыхала своим большим задом. За фигуру ученики прозвали ее грушей. Про нее мой отец однажды сказал: «На такую задницу можно ламповый телевизор поставить». Я, не сводя с них взгляда, медленно, прячась за ее спиной, чтобы не попасть в поле зрения учителя по черчению, прокрался к коридору, ведущему в младшую школу.

Под лестницей, возле двери в подвал, стояли швабры и веники, сама дверь была слегка приоткрыта, и из подвальной темноты веяло затхлым теплом. Справа от двери стояло несколько эмалированных ведер, одно в другом, а за ними находилась батарея. На батарее были развешаны половые тряпки, батарея не работала, но тряпки, тем не менее, были сухими. Некоторые были прожжены сигаретами. Говорят, что эти тряпки однажды загорелись и, поэтому, курение в нашем учебном заведении особенно преследовалось. Неподалеку от ведер на полу лежала кучка рвоты, а рядом, опершись спиной на стену, сидел на корточках Ден. Когда я спустился, он медленно поднял голову и спросил: «Как мне отсюда выбраться?» Тут я понял, что его дела были куда хуже моих. Он не мог ровно держать голову и сфокусировать взгляд на мне, лицо его было бледным и напряженным из-за тошноты. Правее, в полуметре от него, я увидел еще одну кучку.

– Угости сигаретой, – сказал он, хотя за ухом у него была сигарета.

Я доломал свою сигарету до конца, высыпал остатки табака из обломка, продул до фильтра, вкрутил обломок другим концом в освободившееся место, вставил Дену в рот и поднес зажигалку. Мы покурили. После двух затяжек мне стало дурно, а Дену, почему-то, легче. Он пришел в себя и даже начал напевать что-то бессвязное, потом мы разговорились. О чем точно я не помню, но что-то про то, что он ди-джей и вся эта аппаратура принадлежит ему. Я помог ему выбраться из-под лестницы и довел до рабочего места. Там его напарник скручивал провода и, время от времени, почесывал красные глаза. Вокруг него и по всей площадке холла ходили завучи и классные руководители, выгребая из-под скамеек и столов пустые бутылки и всякий мусор. Дискотека была окончена. Мы втроем: я Ден и его напарник, которого он называл Димыч, собрали аппаратуру, сложили ее в гардеробе до утра и вышли на улицу. Время было к полуночи, мой класс собирался пойти в банкетный зал на набережной и там праздновать до рассвета и я, честно говоря, хотел поскорее к ним присоединиться. Мы вместе дошли до парка, Димыч собирался успеть на последний трамвай до центральной площади, а Ден так толком и не сумел объяснить, где он живет. Я думал, что сигарета, легкий подвижный труд и свежий воздух привели его в чувство, но оказывается он, просто, искусно притворялся в присутствии завучей и классных руководителей – он по-прежнему был сильно пьян.

– Слушай, как тебя зовут? – спросил Ден.

Тут я подумал, что мы уже пару часов тесно контактируем, но до сих пор не нашли времени, чтобы познакомиться.

– Серый, – сказал я.

– Спасибо тебе, Серега! – сказал Ден, совершенно по трезвому. – Меня зовут Денис, можно Ден. – он протянул влажную руку.

Вдруг он начал копошиться в своих карманах и, через некоторое время, достал тот самый блокнот, о котором я упоминал. Долго его перелистывая он что-то бубнил себе под нос, смачно слюнявя палец, затем поднял свое абсолютно пьяное перекошенное лицо и все тем же трезвым голосом сказал: Серега, дай мне свой телефон, ты… классный пацан. Я тебя отблагодарю. Скажи номер, я тебе звякну.

– тридцать пять, сорок четыре, ноль четыре.

– Тридцать….. сор… ок…… четырррреее…… Серый… выпускной…. Шнуры, провода….

Мне было видно, что писал он каракулями, быстро и неразборчиво и я решил, что, скорее всего, с утра он меня даже не вспомнит. Потом он попрощался и направился в ту сторону, где раньше была большая клумба, а полгода назад на ее месте сделали фонтан. Я стоял и смотрел ему в след, размышляя о том, как бы мне поскорее добраться до набережной. Ден остановился меньше чем в полуметре от бортика, пошатываясь, повернулся в мою сторону, махнул мне рукой и, развернувшись обратно, рухнул в фонтан, так уверенно, словно его дом находился где-то под толщей мутной воды.

Я помог ему выбраться и довел до дома, который оказался на самой окраине города. Перед тем как войти он виновато посмотрел на меня, слегка улыбнулся и сказал спасибо. Его лицо было по-прежнему очень пьяным, а теперь еще и сонным.

Я встретил рассвет на полпути от дома. Спал до четырех вечера, а ближе к шести позвонил Ден. Мы встретились на набережной и опять сильно напились.

Звякнул колокольчик, висевший на двери, оповещая о том, что кто-то пришел.

– Мы закрыты! – крикнул из подсобки Ден.

– Привет, привет! – раздалось из торгового зала.

– Андрюха пришел, – сказал Ден, – Андрюха, заходи!

Широко улыбаясь, в коморку вошел Андрей. Когда он улыбался, между ним и Деном было какое-то сходство, но с обычным выражением лица он слабо походил на своего старшего брата.

– Ну, квнщики, нашли бабло? – спросил Андрей, вытрясая из сланца песок.

– Пацаны поехали по спонсорам, обязательно здесь надо было это делать? – сказал Ден, глядя на песок, высыпающийся из сланца на пол – садись, не стой!

– Уже без пятнадцати, я может, пойду, открою магазин?

– Он же открыт или ты своим ключом открыл?

– Открыт… ну, в смысле, подниму ставни, включу рекламку, распахну дверь…

– Не надо дверь трогать, напустишь жару и мошкару всякую, этот пух…. Лучше включи кондиционер и сиди. И придет мужик за синтезатором, не скидывай ему цену, если будет просить…. Если вообще придет. Он уже месяц ходит, смотрит на него, никак не решит, жалко ему денег или не жалко. А то вычту из твоей зарплаты.

Ден встал и начал собираться. Он положил в сумочку пачку сигарет, ключи от машины и телефон.

– Чего это из моей?! Я тут у тебя вообще-то шабашу.

– Ну, значит, из Серегиной вычту, – улыбаясь, сказал Ден, и стал похожим на своего брата.

– Меня попрошу не впутывать, я тут между прочим по доброте душевной работаю. – ответил я и тоже заулыбался.

– Ладно, пошли, пообедаем. – скомандовал Ден и вытряхнул пепел и окурки из банки в мусорное ведро.

– Нет, я пойду домой, наверно.

Мы вышли из магазина, дверь за нами закрылась, и колокольчик снова приглушенно звякнул нам вслед. Некоторое время мы постояли на ступеньках, привыкая к солнечному свету и жаре. По мне пробежала легкая дрожь, я надел солнцезащитные очки и стал медленно шагать в сторону дома. Ден крикнул мне вслед, что в шесть собираемся в ДК и направился в другую сторону.

По дороге я неистово чесал свой и без того красный аллергический нос, а проклятых пух продолжал лететь со всех сторон. Легкий ветер усиливал эффект атаки, швыряя порции пуха мне в лицо. Я ускорил шаг и, от быстрой ходьбы и лишних резких телодвижений меня бросило в пот. Это мучение продолжалось в течение всей моей прогулки к дому. Я чихал, давился и растирал по потному лицу мохнатые тополиные семена.

Тогда у нас еще была дача – списанный с отцовской работы строительный вагончик на огражденной территории в шесть соток. Отец постоянно на ней что-то делал и, к нашему несчастью, брал нас с собой. Все свое свободное время он возился с этой дачей. Он вообще редко сидел без дела. Летом дача, зимой гараж и работа в депо круглый год. Возможно он начал все время занимать себя чем-нибудь после того как мама ушла. Я его другим не помню, вот Лиза помнит, но редко рассказывает. Когда мама нас бросила, мне было три с половиной года, а Лизке тринадцать, почти четырнадцать. Естественно тогда отцу было не до меня, и мной занималась она. Почему это произошло, я до сих пор не знаю. Лиза говорит об этом неохотно, невнятно, а иногда, вообще, делает вид, что не слышит моих вопросов. Раньше мы из-за этого часто ругались. Когда я, будучи еще ребенком, задавал вопросы о матери отцу, он либо переводил тему, либо отвечал, что-то неоднозначное и совершенно непонятное ребенку, а иногда добавлял: вырастешь, узнаешь. И все же я выучивал некоторые ответы отца, чтобы отвечать на вопросы о моей матери, когда кто-нибудь спрашивал меня о ней в школе или еще где-нибудь. Единственное, что я знал наверняка, это то, что звали мою мать Верой, и она уехала за границу. Потом я перестал спрашивать, а к пятнадцати годам моей жизни наши отношения стали сильно портиться. Я все чаще проводил время, болтаясь на улицах, в подъездах и на крышах домов, а отец после работы пропадал в гараже вместе с остальными гаражными усачами или на своей даче. Я сильно злился на него, сам толком не знаю за что, наверно потому, что он все время молчал. Молчал, когда меня сутками не было дома, молчал, когда я был дома, молчал о матери, а если он о чем-то и говорил, то, как правило, о моей учебе и домашних обязанностей. Злился потому, что у нас никогда не было денег, потому, что не было семейного ужина, как у других людей, злился, потому, что мы – я, Лиза и отец все дальше отдалялись друг от друга, а он ничего не делал, чтобы остановить это. Сейчас я понимаю, что в этом виноват не только он, но и мы, его дети. Мы должны были помочь сохранить в нем это родительское тепло. Он стал таким не потому, что хотел отдалиться от нас, а потому что мы отдалились от него. Мы с сестрой были заняты собой.

Три чужих человека в одной квартире. В коридоре повисла тишина и полумрак, из спальни доносится тихое шуршание книжных страниц, из детской слышен голос, бормочущий что-то в телефонную трубку, в зале работает телевизор без звука и видны движущиеся тени на противоположной стене. Я стою и, сквозь приоткрытую дверь вижу отца. Он лежит на кровати, положив под спину несколько подушек, и читает книгу. Некоторое время он смотрит на страницу, затем его взгляд уходит в сторону – он о чем-то задумался. Через секунду он возвращается из своих мыслей и снова принимается читать, но понимает, что не помнит о чем только что прочел, и ищет, в книге, то место, на котором погрузился в раздумья.

Я наблюдаю за ним долго. Мне хочется подойти и заговорить с ним. О чем? Не знаю. Просто заговорить на любую тему, так же как я делал это в детстве. Говорить все, что в голову взбредет. Задавать глупые вопросы и даже не получая ответов, видеть как он смеется и наигранно задумывается чтобы так же по-детски ответить. Но о чем мне говорить с ним сейчас? Он не поймет. Он уже не помнит себя, в моем возрасте.

Отец снова погружается в свои мысли, затем его руки медленно опускают книгу на живот, и он засыпает в полусидящем положении. Как обычно. Мне хочется тихо войти в комнату, взять книгу, положить ее на тумбочку, снять с него очки и положить их на книгу. Я люблю своего отца. Очень люблю. Но у меня не хватает решимости войти в спальню. Я не знаю почему. Я устал от этих мыслей и бессилия справится с самим собой. Переступить через свой характер и просто начать все с начала. Как бы я хотел….. Но как? А если не выйдет? Что будет тогда? Я устал от этих мыслей…..

Но все начало меняться само. Как то я вернулся с репетиции (они были у нас почти каждый день), отец был дома, не в гараже, не на даче…. Запах чего-то вкусного я уловил еще в подъезде, отец на кухне громыхал кастрюлями. Лизы еще не было, да и он пришел довольно рано.

– Здоров, – сказал отец, выглядывая с кухни.

Было жарко, в такую жару он обычно ходил по дому в семейных трусах, конечно, когда никого не было из посторонних. И сейчас на нем были семейники и Лизкин фартук.

– Привет, пап, – ответил я.

Он улыбнулся и опять нырнул в кухню. Проходя мимо, я заглянул туда: на всех четырех конфорках стояли кастрюли и сковородки, в которых что-то бурлило и потрескивало. Я прошел в зал и сразу увидел на полу коробку, коробка была уже открыта. Рядом стоял новый телевизор, а на нем проигрыватель для дивиди дисков. Через несколько минут в дверь вошла Лизка, которая была удивлена не меньше моего.

Мы сели ужинать, впервые за несколько лет, вместе. Отец пожарил свои знаменитые отбивные, приготовил два разных вида салатов, отварил картофель и потушил грибы с каким-то соусом. Первые несколько минут мы ели молча. Отец выжидающе посматривал на нас с Лизкой, я как всегда делал вид, что мне все равно. Потом Лиза нарушила тишину.

– Премия? – спросила она.

– Почти, – ответил отец. – Там в прихожей, в пакете еще диски лежат, – отец, снова улыбаясь, пробежался по нам взглядом и принялся резать мясо и, будто так, между делом добавил. – Шабашка.

– Что за шабашка? – вступил в разговор я.

– Да, там, на работе, кое для кого, сделал кое какую работу, – отец говорил, одновременно пережевывая мясо, – вы и не заметили, что меня неделю по вечерам не было.

– Мы думали, ты на даче, – сказал я.

– Или в гараже, – пожала плечами Лизка.

– Ну, я же трезвым приходил, – парировал он и улыбнулся. Мы с сестрой тоже улыбнулись и оба, почти синхронно опустили головы к тарелкам и, все еще улыбаясь, продолжили ужин.

– Посмотрим кино, сегодня? – спустя какое-то время спросил отец.

Мы, пожимая плечами, кивнули головой, опять, почти одновременно. Отец встал и начал собирать тарелки. Потом он всем налил чай и достал из холодильника торт. Уже за десертом беседа стала оживленней. Первой начала оттаивать моя сестра.

– Как там наша дача?

– В этом году не очень, помидоров почти нет…

– Можно подумать, что в прошлом были, – съязвил я и, тут же, мне стало стыдно, я опустил голову к чашке и начал пить чай, так плотно прижимая ее к лицу, что еще бы чуть-чуть и голова провалилась в нее целиком.

– Зато ягод много. Смородина, крыжовник, облепиха, ирга. Сереж, ты же любил раньше смородину, помнишь?

– Помню.

– Ты тогда маленький был…..

– Пап, ну хватит… – я уже хотел было встать и уйти, потому что решил, что наш разговор начинает приобретать прежние черты, но отец остановил меня.

– Сиди, сиди, ешь, – в полголоса сказал он и положил руку мне на плечо.

Как давно я уже не ощущал его рук. Я почувствовал, хоть мой характер и сопротивлялся этому, что мне очень приятно его прикосновение, такое теплое и родное. В этом коротком, легком касании собралась вся нежность отца к сыну, скопившаяся за годы размолвок и недопонимания. И мое подсознание не сопротивлялось, оно с жадностью приняло, то чего не хватало всему моему естеству, только мой характер, где-то там, в глубине, по-прежнему бурлил. Я сел и стал доедать свой торт.

– Ну, честно, пап, скажи, откуда все это? – спросила Лиза.

Отец замолчал ненадолго, разломал свой кусок торта на несколько маленьких, позвякивая ложкой, затем выдохнул и сказал, повернувшись к ней.

– Я машину продал.

Повисла пауза, потом Лиза, как бы совершенно не удивившись, сказала:

– А на чем ты будешь на дачу ездить?

– Да на автобусе, – ответил отец, – или на велосипеде. Может нам как-нибудь поехать всем вместе? Ты позагораешь, Сережка ягод поест.

– Пап, у меня работа, – ответила Лиза.

– У меня репетиции, – пробубнил я.

– Ну, давай поедем, когда не будет репетиций. А что вы репетируете, летом же, вроде нет игр? Давайте на выходных поедем. Там хорошо, свежий воздух, солнце уже не очень жаркое. Без ночевки, приедем днем побудем и вечером уедем. Автобус до семи ходит.

– Вы езжайте с Сережкой, а я на выходных занята, к тому же эти, всякие комары, мошки… нет, не хочу, а вы съездите.

– Ну, что скажешь, Серый?

– Поехали.

В субботу я с отцом поехал на дачу.

Почти месяц, до осени, два, три раза в неделю я с отцом ездил на дачу. Лизка ходила с нами, но редко, по выходным. Ей было двадцать семь, она хотела замуж, поэтому ягоды и картошка ее интересовали меньше всего. Не этого я ожидал, но после первой поездки я понял, что что-то изменилось. Не только в нем, но и во мне. С того самого дня, как он коснулся моего плеча. Такое чувство, будто меня достали из глубокого сугроба. Мне стало не только тепло и светло, но и дышалось легче. Весна. Вокруг была осень, а у меня весна. Впервые, с тех пор как я стал более самостоятельным, и начал воспринимать жизнь по своему, отец не занимался моим воспитанием в той раздражающей форме, как он это умел. Не читал мне морали и не смотрел с укоризной, молча, тем взглядом, от которого хотелось избавиться как от тяжелой ноши. Мы просто разговаривали, обо всем. О том, что нам было интересно, о рыбалке, КВНе, о даче (эти разговоры были интересны больше ему), и не лезли друг другу в душу, не пытались разобраться в прошлом, а просто, несколько раз в неделю уходили в наше настоящее. Вдвоем, отец и сын.

Холода наступили рано. Я позвонил в техникум и сказал, что болен, из трубки недовольный голос моего куратора произнес, что-то про то, что я еще поступить не успел, а уже пропускаю занятия. Но мне нужно было помочь отцу выкопать остатки той картошки, которую не успел съесть колорадский жук, убрать теплицу и всякие поливочные шланги перед наступлением холодов. Лизка была на работе.

Автобус был битком набит дачниками пенсионного возраста и, если честно, я был рад, что через пару дней сезон закончится и больше не придется трястись в общественном транспорте и слушать истории о садовом инвентаре, садоводческих приметах, о том, что правильные дачники уже закончили сезон и прочем. Мне думалось, что за время этих поездок мое психическое состояние вернулось к исходному, но ради такого внезапного сближения с отцом я бы пожертвовал всем своим здоровьем.

Отец был в отпуске и уже четыре дня жил на даче. Он позвонил домой из управления дачным кооперативом и попросил меня приехать на подмогу. Воздух действительно был достаточно прохладным и в нем улавливался запах изморози, как будто тянущийся откуда-то из далека, где уже началась зима. По дороге я слушал тревожное пение птиц, видимо чувствовавших приближение холодов, и думал: интересно, что отец четыре дня делал на даче, если не успел сам со всем управиться? И как это он так легко согласился, чтобы я пропустил занятия, он вообще был ярый противник прогулов и долгов по учебе, благо, я только поступил и еще не знал, что это такое. Калитка была открыта, недалеко от входа располагалась почти упавшая теплица, возле вагончика стояли небольшие ведра с какими-то ягодами, отец возился в зарослях малины и кряхтел. Подойдя ближе, я рассмотрел его, он стоял на карачках, с секатором и обрезал кустарник.

– Привет, пап, – громко сказал я.

– Здоров, – ответил отец, поднимаясь с земли и кряхтя.

Когда он разогнулся, стала заметна сильная усталость, несмотря на прохладу, лицо его покрывал пот, а кожа была с бледным оттенком, хотя за время дачного сезона он стал почти бронзового цвета, от загара почти не осталось и следа.

– Как добрался? – спросил отец

– С бабушками, – ответил я.

Отец хмыкнул.

– Давай картошку выкопаем и домой. Хрен с ней с этой теплицей, ее можно и по холоду убрать. Картошки там немного, за час управимся, – отец стал выбираться из зарослей малины, – там за вагончиком лопаты уже стоят. Зайди в вагончик, справа, как войдешь, мешки на полу….. Там их четыре я приготовил, – он улыбнулся, – но нам наверно и одного хватит, вся ботва объедена…., – отец устало махнул рукой и, не договорив, стал медленно нагибаться за садовыми перчатками.

Я отправился за мешками. В вагончике пахло сыростью, старыми прогнившими досками, ветошью, которая раньше была моими и Лизкиными детскими вещами, сырой землей, чесноком и корвалолом. Я взял два мешка и вышел. Отец ждал меня с другой стороны вагончика. Он стоял там, где по идее начинался ряд, опираясь на лопату, на пол штыка погруженную в землю, и что-то оценивал.

– Па, давай… может, я буду копать…..

– Нет, сынок, я не нагнусь, а если нагнусь – не разогнусь, – он слегка ухмыльнулся.

Мы выкопали почти два мешка картошки. Отец стоял и тяжело дышал. Было видно, что ему не хорошо, он почесывал себе грудь, сильно, до белизны в пальцах, нажимая на нее.

– Пап, присядь, присядь на мешок.

– Сейчас, сейчас, сейчас, – торопливо заговорил он, – мне надо полежать немного и все, поедем домой.

Он подошел к кустам крыжовника, где возле колодца была небольшая поляна, на которой мы когда-то устраивали пикники. Возле колодца стояла старая ванна, в нее мы набирали воду для вечернего полива, если не успевали до отключения – в колодце обычно было не больше трех ведер или вообще сухо. Рядом стояла скамейка. Отец, опираясь одной рукой на ванну, а другой на скамейку лег на желтеющую траву.

– Пап, пойдем в вагон, тут холодно….

– Ты иди, собирайся, только сначала принеси мне там, в доме… на полке, корвалол.

– Сколько капать? – отец молчал, – пап, сколько капать?! – снова, громче спросил я.

– Ты принеси…. и воды. Я сам накапаю.

Я заскочил в вагончик, схватил с полки лекарство и зачерпнул из ведра ковшом, потом помчался к колодцу, расплескивая воду. Отец лежал, приподнявшись на локте.

– Мне уже лучше, – улыбнулся он, – куда ты столько? – он вылил немного воды и начал капать корвалол. – Картошку оставим пока, я потом на рабочей машине с мужиками заеду, заберу. Ты иди, занеси мешки внутрь, и шланги скрути, – он продолжал капать и, по-прежнему был бледен, на лице у него выступили вены, губы пересохли. Он выпил из ковша и принялся расстегивать верхние пуговицы кофты, потом снова лег, на землю тяжело дыша. – Иди, иди, собирайся, сейчас поедем, – он сделал тяжелый глоток слюны, как будто глотал смолу. Я поспешил скручивать шланги и закрывать вагончик. Скручивая, я не сводил глаз с кустов крыжовника, за которыми стоял колодец. Оттуда неслышно было ни звука. Я закинул мешки и лопату в вагон и направился к отцу.

Было около четырех часов вечера, ветер усилился, а зимний запах теперь чувствовался совсем явно. Солнце уже было близко к горизонту, но до сумерек оставалось еще около получаса. Сейчас оно совсем тускло светило сквозь высокие облака, но можно было различить его силуэт. По крышке колодца бродила трясогузка, возле скамейки на правом боку лежал мой отец.

– Пап… – я негромко окликнул его. – Пап! – он не отвечал. – Пап, скоро автобус, – кое-как произнес я дрожащим голосом, – следующий только завтра. – Пап, ты слышишь! Вставай! Вставай! Вставай, пожалуйста, папа……

Я бежал по проселочной дороге к въезду на территорию дачного кооператива, там, в управлении был телефон. Будто медленно падающие черные зерна, вокруг опускались сумерки. Птицы больше не пели. Я бежал очень быстро, мое тело работало, ноги выбрасывали тягучую энергию, касаясь подошвами земли, сердце качало кровь с невероятной силой и мне с каждой секундой становилось легче. Но только пока я был в движении.

Управляющий куда-то позвонил, потом спросил у меня номер участка и что-то еще, но я не услышал, я выскочил за дверь и помчался обратно.

Отец лежал так же – на правом боку, я подошел к нему и сел рядом. Я провел рукой по волосам, раньше я трогал его волосы только, когда был маленьким. Помню, как это было: мы сидели на диване, а я вскакивал, обеими руками зачесывал его густые жесткие волосы назад и восторженно вскрикивал: « папа – милый!» Потом носился по комнате кругами, снова подбегал и делал то же самое.

Я лег с ним рядом и обнял одной рукой. Я заплакал. Очень сильно. Я истерически выл, должно быть, долгое время, а к нам никто не ехал. Вокруг не было никого. Только мы вдвоем, отец и сын.

С тех пор, как умер мой отец, прошло семь лет. Мы с сестрой жили вместе и сблизились с ней почти так же, как тогда, когда я только родился, и она постоянно держала меня на руках и нянчилась со мной целыми днями. Ругались мы с ней редко, можно сказать никогда. Если мы оба чувствовали, что спор начинал перерастать в ссору, то просто доходили до точки и замолкали, как всегда, почти одновременно. Мы с ней были очень похожи. Разница в возрасте не давала нам возможности говорить по душам, но те времена прошли, Мне было двадцать четыре, а она на десять лет меня старше и мы давно уже общались на равных. Она работала на железной дороге в диспетчерской. Я работал в музыкальном магазине у Дена и учился в педагогическом институте заочно. Она занималась чтением книг, просмотром телевизора, приготовлением пищи и все так же, как и семь лет назад, хотела выйти замуж. Я повидал много ее парней, но, по моему мнению, никого стоящего среди них не было. Она тоже так считала, поэтому легко расставалась с ними. И никаких опрометчивых поступков – у нее было достаточно наглядных примеров среди подруг, неудачно вышедших замуж.

глава 2

КВН возник в моей жизни в самый подходящий момент, в одиннадцатом классе, как раз тогда в нашем доме были «заморозки». Это была неважная школьная команда, состоящая из бездарей, ищущих любой подходящий способ, чтобы прогулять школу. Собственно говоря, я и сам там оказался из-за своей нелюбви к учебе. На первых парах нами занималась завуч по воспитательной работе, та самая Груша, которая конечно в юморе ничего не понимала, но писала нам сценарии, состоявшие отчасти из бородатых анекдотов, а отчасти из шуток ее собственного сочинения. Шутки эти заслуживали отдельного внимания. Она приносила нам свои сценарии и, с упоением, читала эту ахинею, показывая все в лицах и не забывая вставлять удивительные по своей тупости ремарки. На первых двух – трех репетициях мне было совершенно безразлично, что она там выдумывала, и что вообще происходило вокруг, так как я был согласен на что угодно, лишь бы не сидеть на этих снотворных занятиях. Но потом, до меня стало доходить, что нам предстоит показывать весь этот бред перед людьми, среди которых будут учащиеся нашего лицея и других учебных заведений. Я совершенно не хотел участвовать в подобном и решил поднять бунт. Благо не я один понимал, что Груша свихнулась, было еще несколько ребят. Мы заявили, что напишем сценарий сами, как подобает настоящим квнщикам, на что Груша обиженно ответила: «я посмотрю, что у вас получится. Между прочим, это не так-то просто, этому нужно учиться».

Мы написали сценарий, а точнее я. По нынешним меркам смешного в нем было мало, но написан он был целиком при помощи фантазии, без использования анекдотов из местных газет. Именно это сделало наше первое выступление достаточно успешным. До конца года Груша сохраняла такой вид, будто я посягнул на нечто святое, что ни при каких условиях трогать нельзя! Святое не может быть не совершенным, оно потому и свято, что совершенно, а я позволил себе усомниться в этой святости. Как бы там ни было, но в скором времени я распрощался со школьной жизнью. Денег на институт не было, и я поступил в техникум. А наша команда КВН сохранилась и, после нескольких смен состава и поисков своего стиля, мы стали сборной города. Собственно, даже став сборной города, мы продолжали менять состав и экспериментировать с юмором. При всем том, что мы позволяли себе показывать со сцены, у нас были зрители, и мы сохраняли статус одной из лучших команд города. Мы хватались за любые фестивали, любые корпоративы, любую возможность выступить, а так как никто из нас не работал, все это давало нам возможность заработать немного денег. Все мы изначально были друзьями, объединенными одним общим увлечением.

Ден подрабатывал в местном Дворце культуры, в котором базировался наш клуб. Он предоставлял аппаратуру и оказывал услуги по монтажу осветительных приборов. Как-то, стоя на сцене, раскручивая провода и забавно кривляясь под какую-то песню, он был замечен ребятами из команды одного вуза. Они сделали ему предложение и, после недолгих раздумий, он согласился играть вместе с ними. Команда их вуза называлась «Дети некого Кузи». Я же в то время только начинал в школьной команде, в которой кроме меня играли Егор и Булка. С ними обоими я учился в параллельных классах. С Егором я был знаком по школьной курилке, той, что была под лестницей, а с Булкой я вырос в одном дворе.

Закончив одиннадцатый класс мы, естественно выбрались из школьной лиги. Поступили в техникум, опять-таки все втроем и продолжили играть за команду этого самого техникума. Мы маялись дурью: придумывали всякий абсурдный фарш и, не стесняясь, показывали его со сцены, по большей части, чтобы позлить наше руководство, ну еще и потому, что на самом деле не так уж мы любили тот слащавый, причесанный КВН, который шел по телевизору. Нам казалось, что есть огромное количество тем, на которые можно шутить, а многие команды этим не пользуются (чуть позже мы узнали, что это называется редактура). Все эти глупые песенки, сопровождаемые синхронными танцами, все эти заводные мальчики с челками и звонкими голосами, весь этот рахат-лукум был чертовски эффективным раздражителем. Были и те команды, которые просто приводили нас в восторг, своей непохожестью, оригинальностью, свежими мыслями, не выходящими за рамки того, что дозволено в высшей лиге и таким же абсурдом, который роился в наших головах. А всех, кто отдавал декоративностью, мы воспринимали как цемент между кирпичами, но почему-то очень толстыми слоями. Столько не нужно. Сами же кирпичи были теми на кого мы хотели ровняться, ни в коем случае не подражать, нет, а научиться хватать зрителя за все причинные места во время своего выступления, и держать от начала до конца. Мы хотели понять, как найти именно ту артерию, по которой проникнет в мозг публики наша свежая кровь, обогащенная всем тем, что просто уже не может держаться в молодых переполненных умах. Это было мучительно, с одной стороны, потому что большая часть того зрителя, что ходил на наши игры, не понимала о чем идет речь. Люди не понимали, о чем мы шутим, они просто были там, потому, что в их кругах это было модно, а нас считали одной из самых лучших команд в городской лиге, но с другой стороны, черт возьми, на наших выступлениях были аншлаги. Мы всегда собирали полный зал. Чего нам еще было нужно? После того как все заканчивалось в наши гримерки лезли толпы, чтобы просто сказать что сегодня было круто, а мы делали усталый вид, словно рок звезды после концерта и, лениво махнув рукой отвечали что-то невнятное.

Несколько команд кучковались в одной, как правило, самой большой гримерке и пьянствовали до-упаду. Иногда приходилось налить двухсотграммовый стакан водки сторожу и дать еще кусок выигранного торта на закуску. Как правило, этот прием срабатывал, и нам никто не мешал и дальше чувствовать себя рок звездами.

Так продолжалось несколько лет. Это нам нравилось, но все мы чувствовали, что чего-то не хватает. И я, и Булка, и Егор, и остальные ребята из нашей команды и команды Дена и все те, кого мы уже не помним, и кто стал тенями из прошлого, ощущали перемены, но не хотели знать, к чему они ведут. Мы просто стали чувствовать себя переростками в яслях. Мы больше не видели необходимости в подгузниках, нам было стыдно сосать соску, эти игрушки нам стали неинтересными, мы, наконец, стали лучше понимать значение фразы «опять обделался, гаденышь!». И нам стало не уютно. Мы росли, нам нужны били вещи побольше, мы хотели конструктор, а не кубики, мы хотели сами подтирать себе зад и огрызаться на воспитателя вместо тупого нытья. Но как? Многие не знали как, и не особенно старались узнать, они просто находили себе другие занятия. Мы же были уверены в том, что КВН – это навсегда! Это, то, что мы умеем и то, чем хотим заниматься. Ведь есть же люди, которые могут так. Да – их очень мало, но они есть. Мы долго боролись, доказывали всем вокруг, что у нас есть будущее, что мы сможем, что мы должны, что нельзя просто так все бросить. Но сами мы не знали, что делать, мы не знали «как?». Это было обидно, но потом мы поняли, что обида тут не причем – это отчаяние. Некого обвинять, не на кого положиться и некому пожаловаться, просто кто-то по ту сторону, а кто-то по эту. И мы смирили себя.

На часах было почти семь вечера. Мы сидели в кабинете дворца культуры, и вяло готовились к предстоящему финалу городской лиги. К очередному финалу, который мы опять должны были выиграть, но в последний раз. Мы так решили. Подавили в себе это чувство не законченности того, что начали. Но все же неприятное чувство, как будто я надевал штаны, не надел их до конца и в таком виде вышел на улицу, меня не покидало.

Материал был почти готов, несколько завершающих штрихов и некоторые «предвыступительные» приготовления и можно было начинать становиться другим человеком, меняться в угоду событиям и условиям. Мы все сидели, пили и думали об этом. Молча. У нас был общий организм, и этот организм испытывал душевные терзания. Иногда я вспоминаю все это, и думаю, какая же это глупость, просто чушь. Мы были молоды и совершенно бескорыстны и так же бескорыстно мы верили во все, что на самом деле даже не всегда давало основу для веры. Поэтому когда нашу веру у нас отнимали, мы не могли принять этого, не могли уложить в своих тогда еще светлых головах, в умах, не изуродованных действительностью, то, что происходило на самом деле за кулисами не только всех этих веселых и находчивых карнавалов, но и самой жизни. Мы были счастливы, ибо были наивны и были несчастны, ибо нас было легко обидеть.

Да, мы все в жизни перенесли определенные испытания. Булка был из бедной семьи и с самого детства знал, как и где лучше что-нибудь перепродать. Но вместе с этим он умел зарабатывать деньги обычным трудом. Брался за любую работу, которую мог совместить с учебой и своими увлечениями, своим главным увлечением. Не редко он опаздывал на репетиции, когда подрабатывал в пекарне, а однажды вообще не пришел на фестиваль. Его роль сыграл Ден, который тогда еще не был в нашей команде, но постоянно посещал наши репетиции. Позже мы узнали, что руку Булки зажевало в механизм, который перемешивает тесто и из его предплечья выдрало кусок мяса. С четырнадцати лет он подрабатывал вместе с отцом и с той поры сменил множество профессий. Иногда работники сцены просили его помочь с какой-нибудь декорацией. Столярное дело он знал отлично, как и многие другие ремесла.

Егор, в отличие от Булки, никогда не гонялся за работой. У него и так все было. Он ни в чем не нуждался, несмотря на то, что отца у него не было, точнее был, но игнорировал все свои функции, кроме биологической, ее он однажды выполнил. Егор жил с младшим братом, матерью и отчимом. Его дед по материнской линии являлся директором завода стальных конструкций, а мать, единственная дочь своего отца, была заместителем директора. Сам же Егор, иногда, выполнял работу курьера для своего деда. Работа не пыльная, учитывая наличия служебного автомобиля, впрочем, как и личного. Дедушка не был особо щедр, по отношению к внуку и Егор прикладывал массу усилий, чтобы найти спонсора для команды, потому, как и остальная семья ему свою помощь не предлагала. Самым незаинтересованным был отчим. Вместе с тем отчим оставался беспристрастным и, обладая некой мягкотелостью, в прямом смысле огибал Егора, его личность, интересы и вообще наличие в семье.

Дед был старомоден и суров. Он считал, что каждый должен зарабатывать деньги сам на свои нужды, будь то отдых или увлечение и интересы, поэтому денег просто так никому не давал. Пару раз мама Егора предлагала выступить на новогодних вечерах, проходивших на заводе, но Егор стеснялся своих солидных родственников, да и знал, что дед этого не одобрит. Дед говорил: умный человек не тратит время на глупости, а дурак только этим и занимается.

Очень жесткий, несгибаемый человек, словно деревянные столбы в водах Венеции, держащие на себе тяжелые каменные дома, Егоров дед и всех своих близких пытался сделать такими же. Несмотря на подобное воспитание, мама Егора создавала впечатление довольно интересной женщины, у которой была бурная молодость и она по-прежнему чувствовала себя молодой, но была строгой со всеми. Именно в пору своих студенческих лет она познакомилась с отцом Егора.

Отца Егора звали Виктором, он учился со своей будущей женой в одной группе в каком-то институте, где-то в Поволжье. Как говорил сам Егор, у отца душа к учебе не лежала, он был художником, бардом, стихоплетом и просто душой компании, эдакий «рубаха – парень», от которого были без ума все девчонки с факультета, а парни хотели завести с ним дружбу. В общем, его отец и мать умудрились пожениться, хотя дед, конечно, был против и всячески хотел этому помешать. Он не любил своего зятя и не скрывал этого. Он добивался того, чтобы у его дочери был нормальный мужик, у которого в кармане всегда лежит кошелек с деньгами, от которого пахнет крепким одеколоном, у которого есть работа, которой можно гордится. И даже после того, как родился Егор, нападки тестя продолжались, зять не устраивал его по всем статьям. Единственной, кто мог сдержать деда, была бабушка, поэтому их семья просуществовала некоторое время, но после того, как ее не стало, дела их сильно ухудшились. Дед в буквальном смысле не давал прохода отцу Егора. Он подкарауливал его сидя в служебной машине возле подъезда, заставлял уйти из семьи по добру по здорову, предлагал деньги и всячески угрожал. Он досаждал и своей дочери, грозился отобрать у нее квартиру и выгнать с работы, переселить с ребенком в общежитие и так далее. В конце концов, родители Егора приняли решение развестись. Они решили, что так будет лучше для их сына. Отец не хотел, долго перебирал варианты, предлагал уехать, но ничего не вышло. Мать сильно переживала за судьбу сына. Они развелись. Егору было пять лет, откуда он знал столько подробностей, я не знаю. Возможно от отца, но сам Егор говорил, что с ним почти не общается.

Судьба Виктора не сложилась, он не мог долгое время принять, то, что произошло. Не мог поверить, что на земле могут быть такие люди как его тесть. Но он действительно любил свою жену и своего сына, именно поэтому он ушел. Это странно, но он оставил семью, потому что понял, что живет ради них, а значит должен их оставить. Никакой нормальной работы он найти не мог, поэтому брался за все подряд. И пил, конечно. Снимал квартиру недалеко от того же дома, где жила его семья, чтобы видеть их чаще, чем раз в месяц. И никак не мог смириться. Когда видел сына идущего в первый класс, когда видел свою единственную любовь уходящую утром на работу. Квартиру он потерял, переехал в общагу. Потом за пьянство выгнали и из общаги. Он переехал поближе к своей семье, на теплотрассу в их дворе. Больше ему некуда было пойти. Собрал пожитки, которые еще не успел пропить и обосновался в будке из железобетонных блоков, через которую проходили трубы с водой. Он уже ничего не боялся, да и стыдиться ему было уже нечего. У него ничего не осталось. Он просто хотел быть немного поближе к тому единственному источнику тепла, который греет ему душу – своим близким. Он устроил там себе жилье, как обычный бездомный. Мать Егора знала об этом, но она уже давно работала на своего отца и воспитала в себе такую же суровость, поэтому не подавала вида, хотя ей было не менее тяжело. Каждое утро, проходя мимо теплотрассы, она оставляла возле люка пакет с едой и сигаретами. Осенью, возвращаясь с работы, она могла зайти в магазин и купить там свитер или еще, что-нибудь теплое и оставить утром вместе с едой возле всегда приоткрытой крышки. Она знала, что он там и, что с ним все в порядке. И дед Егора это знал. Наверно спустя годы он понял, что все пошло не так как он хотел. Стал старее, мудрее и упрямее и из-за этого упрямства не мог переступить через себя. Но говорят, будто он предлагал отцу Егора работу и квартиру, но тот отказался.

Порой я представлял, как он сидит в этой пещере, и каждое утро видит мать своего ребенка сквозь щели и дыры в стенах, чувствует еле уловимый запах ее духов, сквозь затхлые подвальные испарения и мечтает пробудиться от этого сна.

Должно быть, ему было трудно привыкнуть. Кто знает, что было у него в голове. Во дворе никто и не помнил уже, кто он и откуда. Он жил рядом с ними и никому не мешал. Все его называли просто Витя. Весной он сидел на этих трубах курил и грелся на солнце, а вокруг бегала целая стая собак разных мастей, которая в холодные зимы грелась на теплотрассе вместе с Витей. А потом мама устала быть наполовину одинокой и вышла замуж, за кого-то с работы. Я предположил, что дед ей нашел мужа по своему вкусу. Не знаю, как отреагировал на это Витя, Егор не упоминал. Он относился к своему отцу не так как я к своему. Все потому, что он помнит его дома, в семье, очень смутно, он помнит лишь его ежемесячные посещения, которые становились все реже, а потом вообще прекратились. Поэтому отец им больше воспринимался как вечно пьяный бездомный, который греется на солнышке сидя на трубах, дымит сигаретой, улыбается, глядя на своего взрослого сына, а вокруг бегает свора собак.

Это была пятница или суббота, я точно не помню. Обычно в один из этих дней проводились игры в нашем дворце культуры. Мы бродили за кулисами и слушали сквозь занавес прибывающую толпу. Громкость звука нарастала, народу становилось больше и, даже стоя за кулисами, мы чувствовали жар человеческих тел, скапливающихся в зале. Начало последнего финала. Мы не задумывали его как нечто грандиозное, просто еще одно выступление, в которое мы, как и во многие другие вложили всю изобретательность и новаторство, которым мы, собственно и пробили себе дорогу в чемпионы провинциального городка. Мы не скрывали того, что это наш последний выход на сцену и слухи об этом расходились весьма стремительно. Буквально через неделю все те, кого интересовала судьба КВН в нашем городе и те, кто был знаком с нашей командой лично, уже знали о последнем финале. И вот гримерка, в которой мы готовились к выходу много лет, ничем не отличалась и сегодня: много народу, суета и толкотня. Она напоминает переполненный автобус, в который пытаются влезть люди.

Наша команда насчитывала восемь человек, среди которых только я, Булка и Егор были основным составом, остальные люди приходили и уходили по мере своей заинтересованности. По сути, нам даже было все равно, нам казалось, что мы вправе приглашать и выгонять из команды кого нам будет угодно. Мы были ее основателями, и мы принимали решения. Никакой диктатуры с нашей стороны не было, мы втроем писали сценарии и приносили их на репетиции. Там мы их тщательно разбирали, обдумывали и голосовали, а если кого-то что-то не устраивало, мы выясняли, в чем причина и все взвешивали. Несколько раз приходилось выгонять из команды, но, то были наглые самодовольные идиоты, которые выходили на сцену только для поднятия собственного кобелиного рейтинга. А в основном в нашем коллективе царила дружественная атмосфера.

Был среди нас парень по имени Сева – высокий худощавый, он не имел никакой пластики и был настолько неуклюж, на сколько, это было возможно, если нужно было где-то смахнуть с тумбы дорогую вазу, то он обязательно появлялся в этом месте. Мы часто безвкусно шутили, что он плохо кончит, сев в тюрьму за не преднамеренное убийство по причине неуклюжести и рассеянности. Прозвище у него было Зингер. Причины было две, первая это то, что он очень быстро говорил. Тараторил так, что действительно напоминал звук швейной машинки. Мы никак не могли его отучить от этой манеры подачи текста, поэтому он постоянно играл роли экспрессивных, суетливых и неловких людей. Вторая причина была в том, что он весь был покрыть шрамами, половиной из них были глубокими ранами, которые пришлось когда-то зашивать. Лицо, лоб, затылок, руки, ноги и все тело имело шрамы. На лице они были маленькими и почти не заметными, но в гримерке, во время переодевания мы часто наблюдали другие, более серьезные швы. И самое главное, что получил он большую часть этих увечий по своей собственной неуклюжести.

Эффектную сценическую пару создавали два брата Трофим и Тихон. Они были двойняшками и, как и все двойняшки были очень похожими, естественно мы этим пользовались первое время и строили кое какие номера на них двоих. И характеры у них обоих были одинаковые, людей с более тяжелыми характерами я не встречал и по сей день. Заставить их что-то играть было просто невозможно. Они сами хотели выбирать роли. Хорошо, что им не были интересны заурядные персонажи, они стремились к чему-то более сложному и эти образы у них всегда получались. Ну, почти всегда, иногда мы все-таки ругались.

Нужно было кому-то выполнять работу клерка, например: напечатать сценарий или составить список необходимого реквизита и костюмов. Для этих целей у нас был Вова. Роли ему выдавались, но боязнь сцены, которой он обладал, странным образом, соседствовала с непреодолимым желанием играть в КВН, поэтому, во избежание «аварий», роли у него были очень небольшие.

Конечно, была среди нас женщина. Маленькая, щупленькая девочка по имени Полина. И обладала она соответствующим ее внешности тоненьким писклявым голоском, которым она совершенно без выражения произносила тексты своих, таких же, как у Вовы, немногочисленных ролей.

Все эти люди очень хотели играть в КВН и готовы были отдавать ему много времени и сил.

Мы вышли на сцену, просто, даже ничего не сказав, вышли под музыку и зал взорвался аплодисментами. Я никогда не мог понять, почему это приводило весь зал в восторг. Мы ведь не звезды, мы простые ребята, мы отыграем и поедем домой на общественном транспорте или пойдем пешком, если будем пить после игры. А пить мы будем и будем допоздна, поэтому пойдем пешком, и по пути нам могут повстречаться хулиганы, и может завязаться драка, и мы как обычные пацаны будем самозабвенно бить морды своим обидчикам. Или они нам. Но пока мы просто стоим несколько секунд, молча, и ждем, пока смолкнет музыка, чтобы подать первую репризу в зал, которая, конечно, тоже сорвет аплодисменты.

В конце последнего конкурса – музыкальное домашнее задание – мы пели финальную песню, когда над нами зажегся фейерверк, и искры посыпались нам за шиворот. Мы делали вид, что все в порядке, а сами отчетливо чувствовали запах паленых волос и вспоминали добрым словом директора дворца культуры, которая заявила, что на нашем последнем выступлении должен быть фейерверк.

За день до этого она заглянула к нам на репетицию, так как до нее тоже дошли слухи о нашей самоликвидации, и изъявила желание присутствовать. По окончанию репетиции, которая была генеральной, она вскочила, взъерошила себе волосы и воскликнула: «Я провожу вас как следует! У меня через три дня мероприятие, для которого на сцене заряжен фейерверк, но пошли они нахрен! Мы подожжем его завтра!» И выскочила вон довольная своим спонтанным творческим решением. Мы называли ее Лаской, но не за нежное отношение к кому-либо из постояльцев дворца, а за скорость, суету и некоторую неуловимость, которые были присущи и ей и этому юркому зверьку.

Как у большинства жителя планеты земля у Ласки в голове была прорезь для приема пищи. Но, по всей видимости, в тот самый момент, когда господь завершал сотворение этой дерганой особы, очередная нетерпеливая судорога сместила ее физиономию и свято лезвие прорезало ротовую полость на несколько сантиметров выше, чем наметил творец, поэтому во время улыбки обнажалась ее верхняя десна и пара жалких сантиметров верхних резцов, обрамленных тонкими рубцами изжеванных губ. Остальная часть айсберга покоилась в сальном кожаном мешке вместе с подбородком.

Фейерверк подожгли, естественно сработало не все, по краям авансцены должны были загореться фонтаны, но их так никто и не увидел, зато водопад искр сыпал нам на головы и шеи, а мы продолжали петь. Затем неуверенно сделали попытку подойти ближе к зрителям, но свет рампы был не менее горячим, и нам пришлось делать шаги взад вперед, имитируя танец, чтобы как-то регулировать атаку. Находясь на сцене в такой нелепой ситуации, я гадал, как мы смотримся – эффектно или по-идиотски.

Балку, на которой размещался заряд, опустили слишком низко. Управляла занавесом, светом за сценой, регулировкой высоты балок и прочими нехитрыми механизмами Вера Филипповна – ветеран художественной самодеятельности, с длиннющей косой, которую она на манер калача укладывала на голове. Год за годом Вера Филипповна теряла сноровку. Если волосы на ее голове все еще напоминал хлебобулочное изделие – это значило, что она сегодня трезва как стеклышко и беспокоится не о чем, но если коса была уложена бесформенной кучей – техническую работу Вере Филипповне лучше было не давать. В этот момент она стояла, глядя в сторону сцены, и подпевала нашей команде, будто знала слова. Ее отрешенный взгляд был направлен куда-то сквозь нас, и она ничего не замечала или делала вид, что не замечает. Со стороны казалось, что она ест кашу под музыку и о чем-то мечтает. В этот момент, как и всю вторую половину дня, ее прическа походила на миниатюрный архитектурный ансамбль из коровьего дерьма. Члены жюри, будто тоже ничего не замечали, с глупым видом они пялились на нас и улыбались, как блаженные на ярмарке.

В жюри обычно сидели люди из администрации города, кандидаты в депутаты разных дум и местные деятели культуры, а председателем всегда выступала деректриса дворца культуры. Именно она делала все подсчеты и в конце выходила на сцену, чтобы озвучить количество баллов и огласить победителя.

Мы получили высшие балы, стали победителями и ушли со сцены с чувством полной неудовлетворенности. Вечер, как и планировалось, протекал с большим количеством алкоголя и табачного дыма. В тяжелый воздух помещения швырялись фразы обсуждений прошедшей игры. Мы и все наши товарищи, плюс ребята из других команд сидели в гримерке и шумно болтали. Все присутствующие невольно разделились на группы по три – четыре человека и что-то обсуждали в разных частях тесной комнаты. Из нашей команды на месте были все, кроме Егора. Он, впрочем, как всегда, куда-то исчез. Я собирался отправиться на поиски, но он явился сам. В изрядно подпитом состоянии, в обнимку с местным кандидатом в депутаты.

– Ребята! – начал Егор, – Ребята! Я бы хотел представить вам члена сегодняшнего нашего жюри, – он сделал паузу, подбирая нужные слова, – но все вы его, конечно, знаете – это Кузнецов Анатолий Ильич, наш депутат, депутат нашей областной думы, я так скажу.

В гримерке окончательно повисла тишина. В углу парочка обронила последние фразы своей беседы, и тоже примкнула к собравшимся.

– Позволь, Егор, позволь я скажу. – Не менее пьяным голосом проговорил депутат Кузнецов. – Сегодня я впервые попал на ваше выступление, нет, слышал я о вашем клубе достаточно, но, ни разу не видел. Я пришел, посмотрел и мне понравилось. Я понял, что вы все здесь талантливые люди, а талантливым людям надо помогать. – он слегка коснулся плеча и груди Егора, как будто приобнимая его. – И я решил помочь сегодняшним чемпионам. Я отправлю их в Сочи, на международный фестиваль КВН!

Последние слова он произнес особенно торжественно, и приподнял обе руки, призывая собравшихся к овациям. Но как только начали аплодировать он тут же, движениями обеих рук всех утихомирил.

– Я выделяю сто тысяч на эту поездку и организую интервью на нашем телевидении и в газетах.

Он достал телефон и, уже не громко, что-то начал говорить Егору, тот достал свой телефон и они обменялись номерами. Я же отнесся к этому скептически: один не трезвый человек, обещает другим не трезвым людям светлое будущее. Мне кажется, что все это как то нелепо. А как же наше решение? Решение закончить «веселую» и «находчивую» деятельность.

По окончании вечера у меня с Егором состоялся разговор. Я вывел его из кабинета, мимо нас прошел пьяный Ден, он направлялся в сторону вахтерки и нес полный пластиковый стакан водки и небрежно отрезанный кусок торта, положенный на салфетку. Мы спустились с Егором под лестницу, подобно той, что была у нас в школе и закурили. Некоторое время стояли молча. Егор смотрел на меня с выжидающей улыбкой, а я не знал с чего начать. Когда я выводил его из кабинета, я четко представлял себя наш разговор, буквально минуту назад я знал, что начну выяснять, то ли это, чего мы хотели. Хотел ли кто-то из нас продолжения или мы окончательно смирились со своим положением? Возможно, ли нам было двигаться дальше? И вообще, какого черта!? Какой депутат, после того как мы во всеуслышание заявили, что уходим?! Но в свете спички я увидел глаза Егора полные огня, не отражение горящей серы, а того огня, с которым мы когда-то воплощали свои мечты и мысли перед публикой. Такой огонь бывает только тогда, когда человек чувствует в себе искру, ту самую, что поджигает бикфордов шнур, ведущий к тонне взрывчатки. Почему я решил, что мы смерились? Это я смерился. Я решил искать себя в чем-то другом, а у этих людей больше ничего нет. Они начали свой творческий путь здесь и не знают ничего, чем они могли бы заняться там. У них все еще была надежда, они держатся до последнего за любую щепку, которая позволит им сделать хотя бы еще один глубокий вдох. Все эти мысли пронеслись в моей пьяной голове за секунды, моя сигарета не успел истлеть даже на четверть. Егор, как будто услышал то, о чем я думал.

– Ну что, плохо? – неуверенно улыбаясь, но, все же, ощущая себя правым в этой ситуации, спросил Егор, – плохо разве, что есть такой шанс? Видишь, не все потеряно.

Я стоял, молча, и все еще не знал с чего начать. Мне было немного не по себе и, даже немного стыдно. Я понял, что я единственный, кто все похоронил – закопал и прихлопнул пару раз лопатой, а теперь все это кто-то эксгумирует у меня на глазах. Представьте, что вы что-нибудь выкинули в мусорное ведро, а потом поняли, что вам это понадобиться, и приходится лезть голой рукой в переполненный отходами контейнер. Достаете, копошась в останках, и думаете: а нужно ли мне это настолько?

– Где ты его встретил? – наконец что-то выдавил из себя я.

– Кого? Депутата? Зашел в кабинет к Ласке, я же там свой, – с этими словами он наиграно встал в горделивую позу и широко улыбнулся, выдвинув вперед нижнюю челюсть, – а у них там пьянка. Меня усадили за стол, прям напротив него, а дальше…. мм.. я на разливе, ему побольше себе поменьше. Вышли покурить, ну и завязался разговор, мол, вам нужно продолжать, так оставлять нельзя, я и сам в молодости мечтал…..

– А сколько ему лет?

– Лет тридцать пять, я думаю. – Егор глубоко затянулся. – Ну, что ты решил?

– Я еще ничего не решил, я думаю.

– Чего тут думать? Времени мало, через полтора месяца фест! Нам деньги дают, Сережа! Ты спроси кого угодно, к кому-нибудь подходил пьяный депутат и говорил: вот ребята вам деньги, за просто так, езжайте в Сочи! – его лицо напряглось, а брови сильно надвинулись на глаза. – Я для себя, что ли стараюсь? Я для всех! Ты подойди к пацанам, спроси, хотят они ехать или нет. Что они скажут? Конечно, они хотят! – он подошел ко мне почти вплотную. – Давай соберем толковых ребят, из старой сборной, у них и связи есть, нам помогут, подскажут. Я думаю – они не откажутся в Сочи прокатиться.

Я курил уже почти фильтр, Егор достал из пачки еще по сигарете. Мы подкурили от моего окурка, и я затушил его о батарею. Я молчал, а Егор смотрел на меня сквозь дым, слегка склонив голову на бок. Прищурившись, он затягивался и выжидающе сверлил меня взглядом. От второй сигареты подряд мне стало немного дурно, но я продолжил курить.

– Так ты хочешь сделать новую сборную? Выездную? Из более опытных людей со связями. А что будет со старыми людьми? – Спросил я.

– Посмотрим по деньгам… – тут он резко остановился, – Серж, ну ты сам подумай, кого брать? Я да ты, да мы с тобой?

– Почему? Булка….

– Булка, Дена я предлагаю взять, – он стал загибать пальцы на руке, – ты, я. Все! Кого Полину? Она же деревянная. Зингера? Да, он смешной, но он не игрок, из него актер никакой, он визуально смешной…. Ну кто еще? Трофим и Тихон? Ты хочешь, чтобы мы там с ними дрались каждый день? Про Вову я вообще молчу, он тут пять лет играет и каждый раз боится на сцену выходить, его пол зала лично знает, когда он выходит, а он все равно ссыт. – он приблизился ко мне еще ближе. – Ты пойми, Сережа, они могут быть нашими друзьями, если деньги позволят, мы можем взять их туда, в Сочи, на экскурсию, но команды мы с ними не сколотим. И обижаться тут не на что. Если они наши друзья – они поймут, если они хотят, чтобы наша команда попробовала свои силы – они поймут.

– Ну, что нам ста тысяч не хватит? Мы можем все поехать, хотя бы посмотреть, узнать, что это такое. Может мы и не захотим продолжать.

Я все еще был не уверен в затее, даже не знаю почему, но говорить старался ровно и четко, хотя соображал так же туго, как если бы меня разбудили среди ночи и начали спрашивать таблицу умножения.

– Ты подожди, это он сегодня говорит сто тысяч, а завтра может сказать пятьдесят.

Егор положил руки мне на плечи, опустил голову на уровень моей и, глядя в глаза, сказал:

– Мы ничего не теряем. Самое главное, мы ничего не теряем. – повторил он почти по слогам. – У тебя, что, были какие-то планы? – спросил он уже с какой-то претензией в голосе. – Наш план – не попасть в армию после учебы. И ты прекрасно знаешь, что планов у тебя никаких нет. И я это знаю. Ну да, я помню твои разговоры о загранице, о работе, это понятно. Но все это никуда не денется – Англия, Италия, Америка – они никуда не денутся, а молодость пройдет. И быть может, придется жалеть, в будущем. Нам всем придется. Потому что без капитана я никуда не поеду, и они не поедут, а деньги этот Кузьмин, Кузьмичев или как там его, отдаст другой команде. Вот так. – Егор живо выпрямился и скрестил руки на груди.

– Хорошо. Я согласен. Мы должны попробовать. Если бы мне было плевать на все это, я бы так сильно не переживал. – я улыбнулся, а Егор просто оскалился в улыбке и кинулся меня обнимать. – На то она и молодость, чтобы пробовать! – сказал я сдавливаемый в объятиях одного из самых своих близких друзей.

– И вы решили попробовать стать гомосеками? – раздался голос Булки.

Он свесился с перил и тупо улыбаясь, смотрел на нас. Следом за ним спустился Ден.

– О! Они тут обнимаются! Булка давай обниматься тоже! Я ваш друг вы обязаны взять меня в Сочи. – Сказал Ден и начал лезть к Булке.

Булка принялся отбиваться от него и кряхтеть как старушка. Мы все рассмеялись и начали подниматься наверх. Время было позднее, и сторож наверняка успел выпить не один стакан водки и съесть не один кусок торта. Пора было сворачиваться. Мы прошагали один пролет, а Булка развернулся и пошел в обратную сторону – под лестницу.

– Ты куда? Мы идем домой! – окликнул его Ден.

Булка, остановился под лестницей, поднял свою голову, с выпученными глазами, громко испортил никем не востребованным «подлестничный» воздух и ринулся в погоню за нами. А мы, дико хохоча, старались убежать от него, топая шестью пьяными ногами по коридору. Наше шумное эхо разлеталось по всему Дворцу культуры металлургов, в котором уже давно никого не было, кроме спящего сторожа. Его гулкий, раскатистый храп сменял звук наших удаляющихся шагов и разгонял тьму по углам.

глава 3

Я слегка опаздывал, поэтому решил воспользоваться услугами общественного транспорта. Подъехала маршрутка. Я редко ездил в общественном транспорте, по этой причине навык правильной посадки у меня отсутствовал и я, от всей души, ударился головой о пластиковую панель над дверью. Я устроился на сиденье, почесывая ушибленное место. На следующей остановке вошла женщина лет тридцати и села рядом со мной. На ней была легкая блузка и босоножки из кожзаменителя, скорее всего все с центрального рынка. На руке два кольца – обручальное и перстень, и ободок на волосах, убранных в хвост. На лице ее не было никакой косметики, но оно все равно было приятным и успокаивающе добрым. Мне показалось, что от нее пахло бигусом и отравой для тараканов. Я решил, что она работает в детском саду.

Внутри было не выносимо жарко, жарче, чем на улице. Окна были открыты, но с улицы врывался воздух, который не охлаждал, а поглощал своими горячими кисельными потоками пассажиров. Все вокруг выглядели изможденными от небывалой жары. Я забился как можно глубже в угол, чтобы спрятаться от солнца и прикрыл глаза. Через минуту мне стало темно и прохладно, как бывает, когда лежишь в тени с закрытыми глазам и, вдруг, начинает дуть легкий ветерок.

Я сижу в тени дерева, вокруг снуют люди, идет дождь и светит солнце, дует прохладный ветер. Он несет знакомый запах, запах сказочной весны, наступившей сразу после осени. Как будто зимы и не было никогда. Запах опавшей листвы и сырой земли в сочетании с ароматом молодой травы утоптанной босыми ступнями. Запах высыхающего на холодном солнце лесного мха. Запах, который ветер несет из далека, попутно собирая все новые и новые нотки, чего-то знакомого и в то же время неизвестного.

Сидя на скамье, с ногами, опущенными в прохладную лужу с чистой водой, я поднимаю голову к солнцу и, закрыв глаза, вдыхаю этот удивительный воздух. Сквозь веки я вижу, падающие на меня тени, проходящих мимо людей, ощущаю колебание густого прохладного воздуха. Одна из теней останавливается передо мной и не уходит. Я чувствую, что знаю, чья это тень, но не могу вспомнить. Пытаюсь открыть глаза, и никак не получается. Внезапно прохлада уходит, исчезает этот дивный воздух, тяжесть с моих век куда-то улетучивается и я, наконец, открываю глаза – напротив меня сидит пожилой мужчина в старомодных солнцезащитных очках, на нем клетчатая рубашка с коротким рукавом, на его лице усы. Женщина из детского сада, от которой пахло коллективным детством, только что вышла, и я видел в окно, как она переходит дорогу от остановки к противоположному тротуару. Проследив за ней взглядом, я заключил, что мне следовало бы выйти вместе с ней, но я проспал. На часах было без семи шесть, то есть спал я всего около восьми минут и проснулся чуть позже, чем нужно было.

Все собрались на сцене, в главном зале дворца, потому что там было прохладно. Слабо светил репетиционный свет. За левой кулисой стоял чуть выкаченный на сцену рояль на сломанной ножке. Рояль всегда немного торчал, его было тяжело двигать, поэтому работникам сцены было гораздо проще сильнее выдвинуть кулису, чем выкатывать или закатывать такую тяжесть.

Ждали только меня, но прохладно отреагировали на мое появление – все были увлечены очередной байкой известного «квнщика». Он рассказывал о том, как в одном из гастрольных туров им довелось путешествовать на пароходе вместе с иностранцами. Эту историю я уже как-то слышал, поэтому, молча пожав всем руки, тихо сел, чтобы не мешать.

Депутат Кузнецов почти сдержал свое слово, вместо ста обещанных он дал нам восемьдесят тысяч. Этого было более чем достаточно. Мы собрали состав, в который вошли несколько человек из старой городской сборной. Среди них были люди, игравшие за наш город задолго до нас. Когда-то они играли в командах, которые впоследствии стали успешными и были переформированы в единую сильную областную сборную, но только они не дотерпели до этого счастливого времени. По разным причинам: кто-то собирался завести семью, но так и остался на стадии сборов или вообще бросил эту затею, кто-то уехал работать в столицу, кого-то забрали в армию, кому-то просто не повезло и ему не хватило места в составе перспективной команды с телевизионным будущим. Но все они по-прежнему возвращались к своему давнему увлечению и были частыми гостями не только на наших играх, но и на репетициях. Не редко мы совместно писали какие-то номера или даже целые сценарии. Ну, в общем, как и предлагал Егор, мы подключили более опытных и зрелых людей. В новый состав влилось два человека «взрослых квнщиков» и один второкурсник нашего «технаря», на которого мы положили глаз еще за год до создания этой сборной.

Высоким и худощавым, но, в то же время, создающим впечатление очень сильного человека был Руслан. Он успел поиграть, как минимум в пяти командах и даже в начальном составе областной сборной, и, в ее же составе побывать в Сочи. Для нас его опыт был бесценен, ибо мы понятия не имели, что ждет нас там, не имели понятия с каким материалом нужно ехать и вообще, как попасть в состав команд участниц фестиваля.

Слава – следующий «взрослый» – не знаю, насколько хотел играть и насколько еще любил КВН, но поехать в Сочи ему очень не терпелось. В написании сценария он не принимал никакого участия, но присутствовал на всех наших «собраниях», будь, то репетиции или сочинение материала. Его ценили за обладание поставленным голосом, отличной дикцией и очень свободным, раскованным поведением на сцене. Он запоминал тексты, прочитав их один раз или на слух, единожды услышав.

Руслан же не был так пластичен и внятен, но обладал живой фантазией и виртуозным мышлением. В этой области он был как Ахиллес в схватке, только с лицом пьяного клоуна. Казалось, если он начинал развивать какую-то мысль, то его было не остановить. Образы, репризы, ситуации, неожиданные оригинальные решения, все это как будто окружало его, невидимое для нас. Ему оставалось только хватать все эти подручные инструменты и использовать как оружие против публики. Уморительно смешное оружие. У них со Славиком была целая серия миниатюр для двух человек. Руслан выдумывал все эти номера и вместе со Славой они показывали их тут же, еще горячими. Моим любимым номером стала серия миниатюр, главной героиней которых была Доктор Куин, женщина – врач. Идея была в том, что в миниатюрах сама доктор Куин, женщина – врач никогда не появлялась по разным причинам, но, тем не менее, серия миниатюр называлась именно так. Это были доведенные до критического абсурда номера, во многих вызывавшие отторжение как юмористический материал. В КВН такой вид юмора назывался космосом, а команды, шутившие в таком стиле – космонавтами, но мне очень импонировал этот стиль, и быть космонавтом не виделось зазорным. Тогда мы не предавали значения этим глупым ярлыкам, нам просто нравилось сочинять тот юмор, который был смешным и нам самим.

Как-то я задал вопрос Руслану и Славику:

– Почему вы не попали в высшую лигу? Ты умеешь писать юмор. То, что ты делаешь очень смешно, не просто смешно, но еще и оригинально, как-то свежо и не лишено ума. А Славик очень органичный и яркий, умеющий исполнять любые роли. Ваш дуэт просто уникален в своем роде.

На что Руслан мне ответил:

– Мы там были не самыми лучшими. Были намного лучше нас.

Именно в тот момент мне привиделась некая недосягаемость. Показалось, что наш уровень намного ниже этого дуэта, а там, куда мы собрались и этот уровень далеко не предел. Во мне зародились опасения не оправдать надежд, не только наших собственных, но и тех, кто в нас верил и помогал. Опасения и сомнения, вот что меня стало тревожить, но, как оказалось позже, это было только начало всех тревог.

Состав был почти укомплектован, оставалось нанести пару штрихов. Одним из важнейших этих штрихов был ученик второго курса нашего техникума. Каждый, кого мы брали на заметку, обладал какими-нибудь полезными для команды свойствами, но чаще всего их нужно было либо выявлять, либо развивать. К Артему это не относилось.

Артем был человеком никогда в жизни не состоявшим ни в каких самодеятельных организациях, но при этом обладавший специфической внешностью и чувством юмора. Он не вписывался ни в какое сообщество, из тех, что были в нашем техникуме, да и в городе. Бескомпромиссный во всех отношениях, ибо он мог себе это позволить, заработавший достаточно спортивных наград, за участие в боксерских матчах и готовый на любую авантюру. И это далеко не все.

Его фразы становились в одно мгновение крылатыми. Мы сразу же растащили самые удачные из них на репризы для номеров. Человек с его внешностью вообще производил впечатление совсем иного характера. Он наголо брил голову, носил бороду и серьги в ушах. Вес его составлял порядка ста сорока, а может и больше килограммов при росте в один метр и восемьдесят три сантиметра. Глядя на него, пропадало всякое желание шутить. Но у самого Артема желание шутить было не отнять. Он делал это легко и непринужденно, даже в самые не подходящие моменты, в самых неподходящих местах. Иногда очень грубо, остро и даже по-черному, но всегда с интеллигентным выражением своего увесистого лица и всегда с интеллектуальной подоплекой. Такой человек в КВН мог стать обманным ходом, своего рода, маленькой сенсацией, шоком и инновацией одновременно. Мы заполучили его. Поймали, в переносном смысле конечно, в коридоре «технаря», и просто спросили, не хочет ли он в нашу команду. Он широко улыбнулся и просто сказал: «Давайте». Обменявшись номерами и улыбками, мы разбежались до ближайшей необходимости встретиться. Потом мы совместно провели несколько праздников в нашем учебном заведении, из корыстных целей, конечно – нам за это проставили зачеты по особо сложным предметам. Тогда-то мы и узнали обо всех талантах Артема.

Получив перечисление на наш счет от депутата Кузнецова, мы подали заявку на участие в фестивале и получили приглашение. Тогда мы еще не знали, что все эти заявки, скорее всего, рассылаются автоматом, после внесения вступительного взноса, но мы, по своей наивности хотели верить и верили, что лично руководитель проекта подписал приглашение и отправил нам, ну или его секретарь отправил. Как бы там ни было, состав для поездки имелся, приглашение и деньги тоже. Осталось написать сценарий. Вот тут-то Руслан и обратился к своему другу, с которым они начинали в школьных лигах, затем в нескольких городских и областных сборных, игроку прошедшему несколько официальных лиг, а ныне достаточно известному квнщику, игравшему в высшей лиге.

Мы ждали его в полном составе в холле дворца, он опаздывал на два часа. Новенькая вахтерша подозрительно поглядывала на нас. Мы сидели, развалившись в пластиковых креслах, и зевали. Иногда кто-нибудь из нас лениво поворачивал голову в сторону настенных часов и, почти не шевеля губами, бурчал: «семнадцать часов двадцать пять минут». Наконец сквозь стеклянную дверь тамбура мы увидели, как, скрипнув пружинами, отварилась тяжелая старая деревянная входная дверь. В ее проем влетели хлопья снега, а следом за ними вошел известный квнщик. Подходя к нам, он бодро воскликнул глухим баритоном: «Привет всем!» Он шел еще метров пять от тамбура до нашей команды с совершенно невозмутимым видом, такой вид может быть у второстепенного языческого Бога, либо у человека, которого вся страна регулярно видит по телевизору и узнает на улице. Мы же стояли, смущенно улыбаясь и в то же время, ощущая величие момента для нашей команды. Затем стали пожимать протянутую нам руку, поочередно мямля кто привет, а кто сдавленное «здрасте», иногда всовывая ему в ладонь по две или три влажные кисти разом. Его пожатия были слабыми и безвольными – он плевать хотел на наше почтительное отношение к нему. Мы все знали его, он же не знал никого. Спокойным оставался только Руслан. Я приветливо улыбался, но старался делать это не слишком широко, чтобы не придавать себе глупого вида. Под мышкой левой руки я зажимал большую, потрепанную тетрадь для лекций, взволнованно барабаня пальцами правой руки, по ее поверхности. В этой тетради был собран почти весь наш материал за три года.

После недолгих приветствий мы направились в гримерку. Команда шла впереди, известный квнщик с Русланом шли за нами и, хихикая о чем-то болтали. Вообще-то я рассчитывал, что мы дадим ему прочитать наши сценарии, а он, в свою очередь, применив немного воображения, скажет нам, что подойдет для конкурсной программы фестиваля, а что нет, над чем нужно будет поработать, а о чем нужно будет позабыть и не вспоминать никогда. Но известный квнщик не собирался ничего читать, он сел на стул, закурил и рявкунл: «Показывайте!». Я повернулся к остальным, они все еще продолжали дебильно улыбаться и не сразу поняли, что конкретно нужно показывать. Честно говоря, мы были совершенно не готовы, ко всякого рода просмотрам, и начали торопливо перелистывать тетрадь.

– Показывайте, то, что недавно показывали, – сказал известный квнщик.

Как нам было объяснить ему, что последнее, что мы делали, это миниатюры жанра черного юмора, которыми мы шабашили в клубах и злили руководство нашего техникума на всяких студенческих праздниках. Так же у нас были домашние задания, в которых юмор особенно смешным был только в контексте всей мизансцены и совершенно не годился для фестивальной программы. Известный квнщик начал медленнее курить, как будто давал нам дополнительное время. К счастью у нас в запасе имелось около двадцати реприз и вопросов на разминку, вместе с ответами.

– Ну, хорошо, а миниатюры у вас есть? Я думаю должны быть, – известный квнщик очень сосредоточенно смотрел на нас, и, казалось, почти не моргал.

– Есть кое-что….– замялся Ден. – Но они не совсем подходят…. Они больше для ночников…

– Вы показывайте, а я скажу вам, что подходит, что не подходит, – с этими словами он слегка шлепнул себя ладонью по животу и развалился на стуле, в ожидании шоу.

Началось. Мы показывали ему все, миниатюра за миниатюрой. Сначала он равнодушно, не отводя глаз, смотрел наш материал, который нам самим по ходу демонстрации стал казаться несколько идиотским. К концу шестой или седьмой миниатюры он смотрел на нас с таким лицом, как будто его заставляют нюхать цветы, лежащие в помойном ведре, но глаз по-прежнему не отводил. К этому времени у меня уже зашкаливало давление, впрочем, как и у многих присутствующих. Мы все, даже те, кто не принимал участия в этом представлении, были красными от стыда, а глаза бегали в поисках какого-то однотонного мягкого фона, который бы не напоминал нам о том, где мы сейчас находимся и что делаем и уберег бы от встречи с глазами известного квнщика. Хотелось впериться в кремовую стенку гримерки, растворится в ее нежной краске, расслабиться, а потом заснуть и проснуться где-нибудь на песчаном берегу лесного озера под плакучей ивой.

– Ребят, – известный квнщик сделал паузу, начал было опускать голову, но тут же резко поднял ее и встал. – ничего из этого не подойдет,

Он стал расхаживать по комнате короткими шагами. Сам он был не высокого роста, поэтому и шаги были не большими. Лицо его было комичным, но, в то же время гордым, когда он нахмуривался оно делалось строгим и задумчивым. Как в эту самую минуту.

– Вам нужно написать четыре минуты хорошего, плотного юмора. Четыре минуты, именно столько отведено каждой участвующей команде для показа своего материала. Вся эта чернуха, она не для КВН. Понимаете, КВН – это радость, молодость, праздник, море, Сочи!

С этими словами он импульсивно, но не наигранно изображал веселость и жестами и интонацией.

Наши миниатюры кишели прокаженными, электрическими стульями, ассенизаторами и прочей дребеденью. Все это в тот момент нам казалось настолько нелепым, что я даже почувствовал тяжесть от этих мыслей, а от этой тяжести жуткую усталость. Я снова подумал о песчаном береге, лесном озере и иве. Затем подумал о том, нужно ли нам это участие, этот фестиваль, эти попытки или может отказаться, вернуть деньги депутату и разойтись, оставшись просто друзьями…

– Вот давайте сейчас подумаем! Напишем несколько шуток, как это делали мы, в моей команде….

Громкие возгласы квнщика вывели меня из раздумий.

Нет, пожалуйста, только не сегодня, я слишком устал, чтобы выдумывать что-то смешное. Мне вообще не до смеха, сейчас….

– Все садимся за стол по кругу! – он продолжал восклицать, суетливо всех усаживал и раздавал шариковые ручки. – Берем бумажки! —

Он взял нашу тетрадь и открыл первые страницы – они были исписаны, он открыл ее с конца – там тоже было исписано, затем он наслюнявил палец и открыл почти середину, немного ближе к концу, безжалостно выдрал оттуда пару листов, потом разорвал их на несколько частей, а клочки раздал сидящим за столом.

– Все пишем первую строчку, затем передаем соседу, он должен дописать и так далее по кругу!

Все так же суетливо объяснял известный квнщик. Сам он уселся с нами и сразу что-то принялся писать. Мы же первое время сидели в замешательстве. Спустя какое-то время все стали что-то неторопливо выводить ручкой.

– Доставайте сигареты, кладите на стол, сейчас будет много куриться! – воскликнул квнщик.

На стол упали четыре пачки сигарет. Все курили и что-то писали, время от времени поднимая голову, и поглядывая друг на друга.

– Ну!? Вы поняли! Пишите, передаете и пишите, пишите, передаете и пишите. Мозговой штурм!

Декламировал он и передал свой клочок бумажки Артему. Затем он затушил сигарету в пустой пачке, лежавшей на столе, и всем своим поведением дал нам понять, что ему пора. Все сделали вид, что расстроились, в том числе и я, но на самом деле я тогда подумал о том, какое это облегчение. Как будто не нам нужен был наставник, как будто не по нашей инициативе его попросили придти.

– Так, давайте завтра после восьми, – предложил он. Мы согласились. – Ну, тогда всем пока! Посидите, поработайте.

Выходя, он остановился в дверях.

– И не пишите шутки по ночам, по ночам вечно всякая дурь в голову лезет. Пишите с утра и днем, когда голова еще свежая.

С этими словами он наспех пожал нам руки и вышел из гримерки.

Последующие пару недель мы продуктивно писали материал к фестивалю, попутно стараясь отучиться от наших прошлых пристрастий в юморе. Даже, кажется, что-то получалось. Естественно не без помощи известного квнщика. В присутствие него нам было тяжело озвучивать свои мысли, он, сам того не ведая, сильно давил своим авторитетом. Абсолютно бескорыстно, каждый день он приходил во дворец культуры и работал с нами. Отчасти это было связано с давней дружбой между ним и Русланом, но все-таки здесь играло не маловажную роль, то почитание, которым мы его потчевали. Поначалу мы этого не замечали, слушали его, раскрыв рты, и не сопротивлялись тому направлению, которое он задавал. Мы приносили разнообразные задумки, самые интересные идеи, которые нам только приходили в голову, фразы, реквизит, в общем, все, что можно было использовать. Он безжалостно отстригал почти все. И мы снова принимались за работу. Каждый день в течение трех недель мы придумывали все новые и новые заготовки для создания фестивального сценария, но до окончательной обработки доходили единицы наших усилий. Между тем, сами мы уже перестали понимать, где смешно, а где нет. Подобно тому, как от переедания теряешь вкус к пище. В итоге мы создали сценарий, который, по словам известного квнщика, годился для сочинского фестиваля, мы, в свою очередь, уже не понимая, того, что мы создали, полностью положились на его опыт и интуицию. Единственное, что мы тогда отчетливо ощущали – это ажиотаж от предстоящей поездки, легкое волнение и энтузиазм, который почти полностью перекрыл умственную усталость. Волнение усилилось во много раз, когда мы сошли с поезда на Сочинском вокзале. Но до этого нам еще предстояло добыть билеты на поезд, которых в кассах не оказалось в требуемом нами количестве.

глава 4

Ден около получаса копошился в своем блокноте. Иногда он поднимал голову, смотрел куда-то вдаль, прищурившись, что-то бубнил и снова принимался копошиться. Мы сидели в ожидании в коморке нашего музыкального магазина, в которую не поместились Руслан и Артем. Наконец Ден нашел то, что искал – номер телефона какого-то своего однокурсника, отец этого однокурсника являлся каким-то начальником на железной дороге. После долгого телефонного разговора Ден объявил нам, что и сам его однокурсник теперь тоже не последний человек на «железке» и согласен помочь начинающим дарованиям.

В ночь перед выездом я не мог заснуть. Ворочаясь в постели, я представлял наше выступление и реакцию зрителей, положительную, конечно. Представлял, что мы будем смотреться на фоне других команд необычно и неожиданно свежо. Представлял, что все будет легко и непринужденно, потому что это наше призвание, потому что мы талантливы и умны, потому что обладаем богатой фантазией, изобретательностью и незаурядным чувством юмора. Потом я вспомнил про ребят из команды, из нашей старой сборной, до формирования нового состава.

После принятого решения о создании новой сборной я обзвонил всех: Зингера, Трофима и Тихона, Вову и Полину. Мы собрались все там же, в нашей незаменимой гримерке и я, как капитан, озвучил решение сторожил. Недолгая пауза сопровождалась покашливанием, назальным шмыганьем и кряхтением Полины, пересаживающейся с ненадежного стула на более крепкий. Затем каждый цивилизованно высказался.

От Вовы я ничего внятного не услышал, кроме того, что он рад, что появился такой шанс и пожелал удачи команде. Зингер был обижен и разочарован в нас. Мы с ним всегда были просто товарищами, но никогда не были близки, настолько чтобы считать друг друга друзьями. Возможно, он считал по-другому, возможно он имел свое понятие о дружбе, поэтому он был расстроен и счел не честным собирать команду без согласия остальных. Где-то он был прав, но я думал, что та часть команды, которая собралась сейчас в гримерке никогда по настоящему не была одним целым с остальной командой. Они никогда не принимали участия в написании сценария, но критиковали его (особенно Зингер) с особым смаком и это меня сильно бесило. Они никогда не пытались проявить самостоятельность, стоя на сцене и репетируя роль, постоянно ждали, пока кто-нибудь им скажет, что нужно делать, как говорить, куда идти. Они никогда не оставались дольше, чем на то время, которое было отведено для репетиций администрацией дворца. Это был такой пластичный материал, из которого можно было лепить кое-что, но перед этим нужно было его как следует размять, так, что нередко руки чертовски уставали. Иногда они просто утомляли своей непробиваемостью и упрямством, но они очень хотели играть в КВН. Порой казалось, что они этого желали, просто потому, что так было модно.

Кроме Зингера обиделась еще Полина. Ее мне было легче понять. Она, хоть и не умела играть, но была искренней. И со всей этой искренностью не стеснялась говорить о том, что она бездарность в КВН, но ей он очень нравится. Я всегда успокаивал ее, говорил, что у нее много других талантов, и они у нее действительно были.

Трофим и Тихон просто с тупым и одинаковым выражением лица заявили, что им в Сочи ехать некогда, потому, что со среды нужно помогать отцу, строить баню.

Я сделал еще несколько попыток объяснить им, что их никто не выгонял, что мы всего-навсего взяли в команду несколько толковых людей, и, что в Сочи они не едут только потому, что у нас не хватает средств, чтобы брать всех. Но нам нужны гарантии, того, что мы попадем в официальную лигу, для этого нужно хорошо выступить и именно поэтому едем мы – основной состав и они – толковые ребята из нового, перспективного состава. А когда попадем в официальную лигу, мы будем ездить на игры все вместе.

Высказавшись и не добившись результата, я понял, что они просто не хотят больше играть и не хотят давно, но не знали как нам сказать об этом. Боялись, что мы не поймем…. А теперь подвернулся случай уйти из команды и не стать «врагом народа», более того стать мучениками, жертвами несправедливого отношения. Это несколько меня опечалило, а потом я подумал: «плевать, у меня есть цель и, если кто-то не разделяет мои интересы, пускай катится к чертям».

Вот о чем я думал в ночь перед выездом. А потом я заснул, неожиданно для себя, и мне ничего не снилось или я не помню….

Весь день мы собирали недостающий реквизит и костюмы, а в восемь вечера встретились на железнодорожном вокзале. Нас было восемь: Руслан, Егор, Ден, Артем, Славик, Булка, я и известный квнщик. Булка прибежал на перрон, где мы стояли в ожидании поезда, кинул свою сумку возле нас и снова куда-то убежал.

На улице было холодно, весь перрон, казалось, будто дымился: белые клубы исходили от пассажиров, вновь прибывших и тех, кто торчал из тамбуров или спустился покурить. Вдоль поезда стояли пассажиры, накинув куртки на полуголые тела, зажав сигареты в зубах и пританцовывая от холода. Они прятали руки в карманы и, выпуская сигаретный дым, поднимали к верху свои оплывшие заспанные лица, чтобы дым не попадал им в глаза. Рядом с ними, у входа в вагоны стояли пухлые проводницы среднего возраста и проверяли билеты новых попутчиков. Некоторые из них курили вместе с пассажирами, успев познакомиться за время пути, некоторые любезничали с провожающими, а некоторые покупали что-то у снующих торгашей. Торгаши катали тележки с товаром, тяжело дышали и выкрикивали саморекламу, белых клубов от них было вдвое больше, чем от остальных, да и самих торгашей было как будто больше, чем пассажиров.

Мы стояли у двадцать первого вагона, именно там мы договорились встретиться с начальником поезда, на которого нас вывел однокурсник Дена. До отправления оставалось около пятнадцати минут, и я немного нервничал от того, что мы еще не внутри. Булка бросил свою сумку, скрылся из виду и не возвращался уже долго. Скорее всего, он побежал за спиртным, чтобы сделать путь короче. Начальник поезда тоже не появлялся. Мы стояли полукругом, лицом к вагону, среди всего этого пара и сигаретного дыма, ноздри слипались после каждого глубокого вдоха, щеки на морозе стали румяными и хотелось спать, но, тем не менее, улыбки не сходили с лиц. Егор и известный квнщик что-то обсуждали в полголоса. Рядом с Егором стоял его младший брат, который, под предлогом проводить старшего брата, пришел поглазеть на знаменитость. Артем курил, улыбаясь вовсю ширь своего лица и молчал. Руслан и Славик общались с кем-то по телефону, их голоса слабо долетали до моих ушей, да и вообще все звуки смешивались в одну густую морозную какофонию и обволакивал все вокруг, словно талое мороженое с кусками острого льда. Ден стоял рядом со мной молча, переминался с ноги на ногу, глядя в сторону головы поезда. Внезапно он быстрым шагом направился вдоль состава и остановился через вагон от нас возле женщины в железнодорожной форме.

За неделю до встречи на вокзале Ден вел переговоры по поводу нашей поездки. Добыть необходимое количество билетов нам так и не удалось и, поэтому мы соглашались на любые условия транспортировки, лишь бы добраться до места назначения. Каждый день я краем уха слышал, как Ден договаривается с начальником поезда, но я и представить не мог, что начальником окажется женщина лет сорока с густым макияжем и невероятно пышным начесом гидроперитных волос, в стиле восьмидесятых. Она и Ден остановились на расстоянии одного вагона от нас. Ден стоял к нам спиной, слегка склонившись к ее уху, он что-то говорил, периодически указывая большим пальцем на нас через плечо. Некоторое время она, молча, слушала, пережевывая жвачку и поглядывая в нашу сторону, когда Ден закончил, она закивала головой и поманила нас всех за собой.

В одной руке я держал свою сумку, в другой сумку Булки и медленно оглядывая, перрон негромко матерился. Булки нигде не было видно. Ко мне подбежал Ден.

– Слушай, где он ходит!?

Я пожал плечами, все еще оглядываясь по сторонам.

– Он, что, псих? Нас ждать никто не будет, – он швырнул руку в сторону начальницы поезда.

Начальница поезда разговаривала с проводницей. Ребята уже были внутри.

– Посчитает всех кто вошел в вагон, и отправит, она же тоже там с человеком договаривается….

– Он наверно за водкой побежал, – сказал я.

– Вот и будет ее пить тут, на вокзале. Еще пара минут до отправки, не придет…

– Позвони ему! – перебил я его.

Ден вздохнул.

– Иди, устраивайся, клади вещи, я позвоню ему пока.

Проводница уже стояла на ступеньках, начальница поезда удалялась к локомотиву в районе семнадцатого вагона. Я подхватил обе сумки и направился внутрь, проходя мимо одного из окон вагона, я увидал сосредоточенное лицо Егора. Затем проводница крикнула над моей головой, когда я подошел к ступеням:

– Вы едите?!

– Сейчас! – Ответил Ден и, приложив телефон к уху, побрел в нашу сторону.

Он остановился напротив нас, но не поднимался. Я стоял на нижней ступеньке, а проводница выглядывала из тамбура на улицу. В других вагонах двери уже были закрыты. Поезд зашипел, затем раздался гудок.

– Поднимаемся! – выкрикнула проводница.

– Вот козел! – выругался Ден.

– Пошел он к черту! – я, не менее чем Ден, был зол и раздражен. – Что, совсем мозгов у него нет!

Поезд дернуло, и он качнулся. Я начал подниматься. Ден положил трубку и последовал за мной. В этот момент мы услышали:

– Стойте! Пацаны, стойте!

С трудом поднимаясь по ступеням, из подземного перехода выбегал Булка. В одной руке у него был черный пакет, и нам, даже с такого расстояния и сквозь грохот трогающегося состава было слышно, как в нем что-то опасно позвякивало. В другой он держал открытую бутылку пива. Дубленка его была расстегнута, волосы растрепаны, он по-дурацки хихикал, задыхаясь, бежал за поездом, который уже медленно начал катиться и, при этом, отхлебывал пиво из бутылки. Ден протянул руки и забрал у него пакет, потом подал руку Булке. Мы вдвоем затащили его в тамбур, и нам, внезапно, стало тесно. Проводница начала кричать, что с пивом в поезд нельзя, поэтому мы все сделали по несколько глотков захлебываясь от смеха и наплевательски вышвырнули бутылку в набирающую скорость морозную тьму.

Проводница – женщина лет тридцати пяти – тридцати восьми, совершенно некрасивая, с лицом, покрытым темно-коричневой конопатостью, повела нас в вагон.

Вагон был плацкартного типа, люди сидели на нижних полках по пять – шесть человек в зависимости от комплекции. На верхних полках лежали по двое и на багажных полках расположенных под самым потолком тоже лежали люди, в основном женщины, видимо потому, что они легче. Стояла вонь, собравшаяся в букет из самых разных запахов: перегар, ноги, пот, различная пища и лекарства. Наверно так выглядели вагоны в военное время. Всюду были очень пьяные люди, некоторые из них просто сидели, некоторые продолжали пить, некоторые танцевали в тамбуре, в конце вагона и ходили туда-сюда, хлопая дверьми и добавляя к прочим запахам запах грязного туалета. Стоял галдеж, как на рынке, кто-то постоянно пьяным голосом выкрикивал чьи-то имена и нецензурно бранился в адрес их владельцев. В середине всего этого безумного вагона на нижней полке в компании пьяного курсанта военного училища и двух полуголых мужиков сидел Артем и все так же, как на перроне, широко улыбался, и только глаза его выражали изумление. На руках он держал свои вещи и почти весь реквизит, рядом, ближе к окну, лежали вещи Егора, Руслана и Славика. На верхней полке кто-то храпел. Над ним, на багажной полке, разместилась пожилая женщина. Она лежала головой к проходу, и седые пряди длинных волос свисали с края над ногами храпящего. Егора, Руслана, Славика и знаменитого квнщика не было. Создавалось впечатление, что нас обманом заманили в Ад.

– И эта женщина, на входе еще пошутила, что с пивом в поезд нельзя. – сказал Булка, и на его лице образовалось то же выражение, что и у Артема.

Артем подвинулся, и мы втроем присели. Половина зада Булки повисла над затоптанным проходом. Проходящие цепочкой по вагону пьяные пассажиры по очереди толкнули его в плечо, при этом проворчав что-то недовольное в его адрес. Если бы Булка не был так растерян, в связи со всей сложившейся ситуацией, то тут завязалась бы драка, но он, лишь, после некоторого недоумения, пересел на противоположную полку. Места на ней хватило ровно на столько, чтобы его зад не свисал в проход. После того как он ушел я сразу почувствовал ледяной сквозняк из-за нескольких открытых окон и постоянно открываемой двери в туалет.

– Где остальные? – негромко спросил я Артема.

– Пошли по вагонам искать свободные купе. – ответил он, не отводя глаз от заваленного всяким мусором купейного стола.

Кроме окурков сигарет, которые, судя по всему, курили прямо здесь, а так же требухи от сушеной рыбы, скомканных целлофановых пакетов и огромных хлебных крошек, на столе стояла недопитая двухлитровая бутылка водки и пластиковые стаканы.

– Сказали, как найдут, позвонят.

Ладно мы, но известный квнщик, уж конечно, в таком бардаке не поедет. Время над нами издевалось – оно отказывалось идти, телефон молчал, мы сидели как статуи, не шевелились и не разговаривали. Половина нашей команды находилась в эпицентре картин Босха. В соседнем купе ребята с Кавказа пели и громко барабанили по столу и любым попавшим под руку поверхностям. На боковой полке, рядом снами, сидел мужчина с внешностью монгольского пастуха. Он находился в полудреме, постоянно что-то бубнил будто бы в наш адрес и временами опускал голову на грудь, пуская слюни в нагрудный карман, съехавшей набекрень байковой рубашки. Затем он снова просыпался и посылал угрозы в наш адрес на непонятном языке.

– Артем, позвони Егору, спроси долго еще, – попросил я.

Артем полез в карман за телефоном, в этот момент подошел проводник, который, видимо, сменил ту конопатую женщину. Он наступил на край полки, прямо возле моего бедра, чтобы подняться повыше и начал трясти, спящую в «багажном отделении» пассажирку.

– Женщина, проснитесь! Проснитесь! – сказал он. – Слышите!? Вставайте! Подъем! – крикнул он.

– Подъем! Подъем! – эхом отозвались пьяные пассажиры и начали стучать в стену

Женщина проснулась.

– Опускайтесь, – сказал проводник, – теперь здесь будет спать вот эта женщина. Ее очередь.

У него за спиной стояла другая женщина примерно такого же вида, как и та, что спускалась сверху. В тот момент я подумал, что все пассажиры этого вагона выглядят одинаково.

Артем, отвернувшись к окну, еле слышно разговаривал с Егором по телефону. Тем временем одну женщину заменили на другую. Некоторое время, совсем не долгое, меня интересовало, где была до этого та женщина, что пришла только что, и куда ушла эта, но потом я отвлекся, потому, что в соседнем купе началась драка. Стена, на которую мы облокачивались, ходила ходуном. Монгольский пастух снова проснулся, и начал сыпать проклятиями во всех кого видел. Я сидел ближе всего к нему и старался не обращать внимания на его слюнявый рот, который постоянно шевелился, произнося нечленораздельные фразы, из которых понятными были только маты. С другого конца вагона послышались топот и крики, с начала я решил, что это милиция, но мимо нас пробежали те пассажиры, которые ранее толкнули Булку в плечо, проходя мимо. С их приходом драка приобрела более разрушительный характер. Артем продолжал говорить по телефону, все сильнее отворачиваясь к окну. Откуда-то сверху на стол упала сумка с вещами. За стеной кто-то взорвал петарду, и на мгновение стало тихо. Поначалу мы решили, что это выстрел. Никто из нас, в силу самых разных причин не служил в армии, поэтому мы понятия не имели какие звуки издает оружие при выстреле, наши знания ограничивались кинофильмами и документальными съемками о военных действиях. Нам стало не по себе. Притихли все: полуголые мужики, которые переговаривались и иногда о чем-то тихонько спорили с курсантом, монгольский пастух, мы вчетвером и участники драки. У всех на лицах возникло неожиданное недоумение, кроме курсанта – он улыбался, глядя куда-то в пустоту пьяными полуприкрытыми глазами, и наливал водку в пластиковые стаканы, проливая ее на стол. Для него, видимо, этот звук был родным.

Артем склонился к моему уху, через сидящего между нами Дена, и произнес:

– Они нашли купе, через семь вагонов отсюда, но в него пустят только после двенадцати, если никто не сядет, на какой-то крупной станции.

На часах было десять тридцать вечера. За стеной начали ругаться и кричать, до драки пока не доходило. По всему вагону пахло почти как на следующее утро после Нового года – перегаром, объедками и порохом. Я надеялся, что никто не сядет в наше купе, и мысленно проклинал предполагаемого конкурента.

– А сами они где? – спросил я Артема, подозревая, что себе купе они уже нашли.

– Стоят в тамбуре того вагона, в котором купе обещали.

– Я бы тоже хотел стоять в тамбуре, хоть до самого Сочи.

– Егор сказал, что начальница поезда просила до полуночи никуда не шастать. – ответил Артем.

Мне захотелось в туалет, но я решил потерпеть полтора часа. Стену, на которую мы опирались спинами, перестали шатать, Ден снова оперся на нее и закрыл глаза, скрестив руки на груди. Булка последовал его примеру. Я же постоянно поглядывал на часы, и глаз не смыкал – спать в джунглях я счел опасным. Монгольский пастух начал что-то бормотать, глядя только на меня, я скрестил руки на груди, как Ден и отвернулся. Только сейчас я заметил человека на противоположной верхней полке. Он лежал, поднявшись на локте, и смотрел на меня. Я закрыл глаза и попытался отвлечься. Сейчас я чувствовал усталость. Она спускалась по телу, подскакивала точно лодка на горных порогах на моих суставах, погружалась целиком в мои мышцы, как в бурлящий поток и, разбившись на две большие части и много незначительных щепок, осела в пояснице и ступнях.

Вдруг в вагоне появился Руслан.

– Пойдемте, – сказал он, – на выход с вещами, – добавил он и улыбнулся, глядя на наши несчастные лица, видимо, понимая, каково нам пришлось.

Это было неожиданно. Черт, мы были счастливы, на часах еще не было даже одиннадцати. Булка и Ден успели задремать и, проснувшись, они начали смешно суетиться, собирая второпях свои вещи.

Каждый пройденный нами вагон становился все приличнее и приличнее. Купейные вагоны вообще были как из сказки. Возможно, все это было связано с резкой сменой обстановки. Проводницы здесь были улыбчивее и красивее, даже те, что были уже не молоды. Про запах и говорить нечего. Мне казалось, что мы прошли уже больше семи вагонов. Артему и Руслану было несколько тесновато в коридорах купейных вагонов. На пути нам почти никто не попадался, была ночь и многие уже спали, только пару человек, курили в тамбурах и проводницы, выглядывая из своих купе, улыбались нам так, как будто уже видели нас по телевизору.

Наконец наша колонна остановилась, и мы по очереди вошли в купе. Вагон оказался спальным, и в нашем распоряжении было всего две нижние полки. Две полки на восемь человек – это в тысячу раз лучше, чем ехать в том аду, из которого мы только что сбежали. Внутри было светло и тихо, только стук колес тактично доносился снаружи. Стены были обшиты цветастой тканью, глядя на которую на душе становилось по-детски уютно. На койках лежали красивые одеяла, свернутые в рулон. В купе сидели Славик и известный квнщик. Квнщик рассказывал очередную байку про свой опыт путешествий на поездах и ночевок на вокзалах, Славик разделывал на столе неизменную вагонную пищу – вареную курицу. Когда мы вошли квнщик повернулся к нам и широко заулыбался. Мы расселись на койках, Булка достал бутылку водки. Лицо известного квнщика несколько обеспокоилось, но потом прояснилось.

– Да! – воскликнул он, – Нужно немного выпить, чтобы снять стресс.

В купе вошел Егор.

– Марина Казак сказала, что после часа будут еще три места, правда в разных купе и в разных вагонах, – доложил он, присаживаясь рядом с нами.

– Марина Казак, я так понимаю, это….

– Это наша проводница! – перебил меня Егор.

– Он уже ее имя узнал. – заметил Булка.

– Оно было написано на ее груди. – ответил Егор.

– И до груди уже добрался. – сказал Руслан. – Она же тебе в матери годится.

– Нет, не годится, она не настолько сексуальная.

– Так чего же ты тогда с ней флиртуешь? – спросил я.

– Моя мать уже занята! – воскликнул Егор и заулыбался.

– Извращенец. – негромко вставил Ден.

Булка поставил на стол еще одну бутылку.

– Две – это слишком! По чуть-чуть и спать, завтра репетиция. – сказал известный квнщик, – лучше поешьте. Как приедем, будем гостиницу искать, так что позавтракать можем не успеть.

Булка разлил по всем стаканам. Мы чокнулись, выпили за успех мероприятия и закусили курицей. Только сейчас мы обнаружили, что очень проголодались. После третей рюмки картины Босха остались где-то позади, за семь – восемь вагонов отсюда, им на смену пришли картины Кандинского. Всем стало хорошо, в том числе и известному квнщику, он спустился на одну ступень ниже, стал более простым, утратил свой авторитетный пресс или пока упразднил его, но мы все почувствовали себя немного посвободней.

Все-таки добрались до второй бутылки, но на этом решили остановиться, хотя в пакете у Булки лежала еще третья бутылка и четвертая. Мы начали засыпать на ходу, но до предоставления спальных мест оставалось еще около получаса. Я и Ден сидели в коридоре напротив открытой двери купе на раскладном стуле. В купе сидя спали Славик и Руслан.

В назначенное время проводница распределила по свободным местам Артема, Дена и Булку. Я, Руслан, Славик, Егор и известный квнщик остались в СВ. Все наши вещи были там же. Мы достали сумки, пакеты, мешки с реквизитом и сложили их между койками, так, чтобы можно было лечь поперек – головой на одну койку, ногами на противоположную. Укладываясь, мы выключили свет. Известный квнщик лежал рядом со мной. Он ворочался, от того, что действительно было очень неудобно. От нашего веса сумки прогибались, и задница проваливалась вниз, когда голова и ноги были на одном уровне. Получался уголок из пяти изможденных, сонных тел. В темноте, над моим ухом раздался хитрый, тихий голос известного квнщика:

– Всем говори, что до Сочи добирались в СВ, только не говори «как».

Эти слова были услышаны всеми и из последних сил мы рассмеялись. Через минуту раздался мелодичный хоровой храп с интервалом в малую секунду, сопровождаемый легким чавканьем.

глава 5

На улице было непривычно тепло. Я стоял в шапке, шарфе, куртке и перчатках и мне было жарко. Клумбы покрывали экзотические, для нас растения и пальмы, везде были пальмы. Были, конечно, и ели, и сосны, и еще какие-то деревья, но кто из нас их не видел.

По вокзалу разгуливали люди и предлагали приезжим гостиничные услуги. Известный квнщик разговаривал неподалеку от нас с женщиной, располагавшей недорогими номерами в частной гостинице. Затем он повернулся к нам, сказал, чтобы мы его ждали и ушел. Мы простояли на вокзале полтора часа. Наконец мы увидели его, идущего по алее в нашу сторону, с довольным выражением лица.

За кустарником оранжерейных растений, возле ограды, стояли высокие кривые сосны, под ними стоял мангал прямо на каком-то подобии детской площадки. Дальше шел низкий декоративный забор из ровных тонких досок, который сменялся металлическим каркасом, утопающим в невысокой каменной стене, стена перерастала в калитку. За калиткой, кривая дорожка, вела к входу в трех этажный коттедж. Возле входа был расположен небольшой фонтан, рядом с ним была клумба, от которой шла еще одна дорожка к спортивной площадке. На ней были турник, брусья и шведская стенка.

Наша команда ожидала, со всеми своими вещами возле калитки, пока комнату подготовят к нашему въезду. Там мы обнаружили, что забыли часть реквизита, когда в спешке покидали тот адский прицепной вагон.

На третьем этаже, с двумя входами через балкон и по лестнице внутри коттеджа, располагалось наше пристанище на ближайшие пять дней. Меня, Артема и Дена поселили в трехместный номер, а известного квнщика, Руслана, Славика и Егора в два двухместных номера. У нас была общая гостиная, она же кухня и, там же располагалась кровать, специально принесенная для Булки. Мы предлагали поставить раскладушку в нашем номере, чтобы не платить за отдельную комнату, но в гостинице раскладушки предусмотрены не были, были только кровати, таких размеров, которые приходилось разбирать, чтобы занести в комнату и собирать после вноса. А в дверь гостиной из общего коридора, кровать с некоторыми усилиями, но все же, проходила. После некоторых уговоров нам разрешили поставить кровать прямо рядом с кухонным столом. Булка был не против, как он сам выразился, ему приходилось спать и не в таких условиях. Условия, честно сказать были неплохими. Все хотели спать, ибо ночь выдалась не из легких, к тому же к вечеру нужно было придти в гостиницу «Жемчужина», где должна была состояться жеребьевка команд.

«Жемчужина» была осью, которая сама вращала вокруг себя весь фестиваль, как гимнастический обруч. Вся жизнь протекала именно здесь. По условиям организаторов команды должны были селиться в «Жемчужине», либо в гостиницах, которые они указывали в приглашении. В противном случае команда лишалась определенных льгот, среди которых была бесплатная ночная дискотека и что-то еще, не сильно нас интересующее. Клуб веселых и находчивых в первую очередь позиционировал себя как клуб, поэтому здесь считалось важным не только участие, но и общение.

Выспавшись и поужинав чебуреками, мы отправились на жеребьевку. В холле гостиницы околачивалось множество народу, преимущественно квнщики. На полу стояли сумки, на которых сидели только приехавшие и заметно уставшие участники, меж них сновали другие, живые, шумные, успевшие выспаться. Были и те, кому хватило место на диванах и креслах, те, что были побогаче сидели в кофейне или в лобби баре в конце холла. Некоторые стояли возле регистратуры, с унылыми лицами, держали открытые паспорта, в которых эти же лица были несколько веселее. Другие, забыв про изматывающую поездку, фотографировались с любым большим, ярким или блестящим предметом, стоящим в холле и друг с другом на фоне этих предметов. Наша команда не спеша двигалась среди этого балагана к старому кинотеатру, находящемуся внутри здания, который использовался организаторами для просмотра и отбора команд для гала-концерта.

Чтобы попасть в гала-концерт, нужно было пройти три этапа, после этого команду могли взять «в телевизор». Большинство команд останавливались на первом этапе, получали определенную оценку и распределялись по официальным лигам. Официальные лиги же были разбросаны по городам страны и ближнего зарубежья. Во второй и третий тур попадали самые наилучшие, те, кто не один год доказывал свои юмористические способности. Нам, конечно, это не светило, но в глубине души мы на это надеялись. Хотя бы на второй тур.

Мы уселись на верхнем ряду всемером, известный квнщик решил повидаться со своими товарищами, поэтому его с нами не было. Спать ему не хотелось и, приняв душ, он сразу же умчался по своим делам, и, между этими делами, взялся оформить нашу команду на участие в фестивале.

Долго собирались участники, их были буквально тысячи, потом выяснилось, что это еще не все, кто подал заявки. Многие вели себя, как дома и вообще были очень раскованны. Рассказывали друг другу различные смешные истории, сопровождая их показушной актерской игрой, расхаживали взад вперед по залу, изображая чрезвычайную занятость, некоторые делились друг с другом впечатлениями о том, как тут все изменилось с прошлого фестиваля, давая понять тем, кто их слышит, что они уже бывалые, другие просто вели себя как кретины. Наконец стало более-менее спокойно, но люди потихоньку продолжали прибывать.

Слово взял какой-то главный в данной ситуации человек. По телевизору я его не видел, поэтому решил, что он, скорее всего, какой-то редактор. Вначале он представился, но я не разобрал, ни слова, ни из его имени, ни из приветственной речи. Потом я немного привык к его манере разговаривать, но все равно, не все мог расслышать. Он рассказал о правилах поведения во время проведения фестиваля, о том, как будет проходить смотр команд и обо всем том, о чем нам уже поведал известный квнщик. После его речи началась жеребьевка. Выбрали девушку из зала, которая должна была из коробки вытягивать бумажки с названиями команд. Командам присваивались номера, под которыми они должны выступать. У девушки периодически возникали проблемы с прочтением названия команд, а редактор забывал называть номер, поэтому постоянно приходилось напряженно прислушиваться и считать самим. Возле нас то и дело, кто-нибудь сбивался со счета и переспрашивал окружающих, тем самым сбивая со счета их. Через пятнадцать минут я утомился от этого дела. Ребята сидели и считали. Спустя пару минут после того как я умыл руки назвали нашу команду. Номер восемьдесят три.

В завершении официальной части редактор предложил отметить старый новый год. По поведению окружающих я понял, что это делается традиционно. Зазвучала музыка и два известных редактора (их я по телевизору видел) вкатили стол, на котором стояло около двадцати бутылок шампанского и множество пластиковых стаканов. На редакторах были надета белая униформа официантов, выкатывая стол, они энергично пританцовывали. Музыка стихла. Редакторы широко улыбались, глядя в толпу.

Один из них начал:

– Дорогие участники, от своего лица и дирекции клуба веселых и находчивых поздравляю всех с Новым годом! – в зале поднялся одобрительный вой. – Поздравляю всех с открытием очередного международного Сочинского фестиваля! – снова раздались аплодисменты. – Хочу добавить, – продолжил редактор, – что в этот раз мы будем судить строже, так как команд много.

– Мы узнали, что зарегистрировалось более шести сотен команд, – добавил второй редактор, в зале опять завыли, засвистели и захлопали. Редактор выдержал паузу. – Поэтому время для каждой команды будет четко ограничено, – с этими словами первый редактор поднял вверх небольшой предмет белого цвета.

– Вот это замечательный прибор, который скажет и вам и нам, когда нужно закругляться, – последнее слово он произнес по слогам. – Сейчас я напомню…. Ну, кому-то напомню, а кто-то услышит впервые, какой звук даст нам понять, что пора петь финальную песню и освобождать место для других команд.

Редактор нажал на кнопку на белом приборе и тот издал высокий звук, напоминающий электронный будильник. Снова раздался вой толпы, выражающий досаду. Редактор выключил прибор и продолжил:

– Хочется обратиться к особо беспокойным гражданам. Ребята, давайте без несчастных случаев, давайте не портить впечатление тем, кто приехал сюда впервые, давайте культурно отдыхать и наслаждаться юмором.

– Которого, я думаю, будет целое море, – вмешался его коллега.

– Будем надеяться! А теперь все подходите, не стесняйтесь, отметим сразу два праздника!

Снова зазвучала музыка, и толпа с верхних рядов ринулась в низ. Вскоре и стол, и шампанское, и редакторов скрыли подвижные людские тела. Сквозь толпу иногда мелькали их белые пиджаки и руки с переброшенными полотенцами, наливающие шампанское в очередной стакан.

Мы сидели на своих местах неподвижно глядели на всех и улыбались. Кто-то улыбался восхищенно, кто-то презрительно, моя же улыбка была растерянной. Этот клуб был совершенно не похож на наш местный, по сравнению с этим, нашего клуба, можно сказать, и не существовало никогда. Да, многие здесь себя вели как придурки и выскочки, и это было заметно с первой минуты нашего присутствия в «Жемчужине», но создавалась невероятная атмосфера праздника, возникала какая-то зыбучая энергетика, которая при малейшем движении начинала затягивать. И именно поэтому мы невольно улыбались и одновременно с этим хотели покинуть это место – притягательное и отталкивающее одновременно, словно секта.

Вернувшись в гостиницу, мы предприняли кое-какие попытки по приготовлению пищи. Естественно не обошлось без спиртного. В холодильнике охлаждались третья и четвертая бутылки из булкиного пакета, дожидающиеся своего часа. Мы решили распить их за ужином, а потом заняться придумыванием коды для нашего выступления. Собственно программа была готова, но известный квнщик сказал, что для хорошей шутки всегда найдется место.

Булка стоял у плиты, точнее лежал на своей кровати с большой ложкой и иногда подскакивал к плите, чтобы помешать спагетти и соус. Из простыни, тонкого матраса, который лежал поверх более толстого и одеяла Булка, ворочаясь и вскакивая, создал себе подобие гнезда. Постельным бельем, которое он получил сегодня днем, это трудно было назвать. Это был измятый, скрученный и вывернутый клубок тряпок, на котором он лежал с довольным видом, облизывая испачканную в соусе ложку и поглаживая свое пузо. Готовил он изумительно, но смотреть на этот процесс не рекомендовалось, дабы не испортить аппетит. Артем, Ден, я и Егор, лояльные к подобным зрелищам, сидели за столом, и пили пиво. Руслан и Славик остались в «Жемчужине», чтобы поучаствовать в жизни клуба.

Я предполагал, что это была основная причина их приезда сюда – прикоснуться к тому, к чему они когда-то были так близки, но так и не достигли. К тому же Руслан, как друг знаменитого квнщика, имел доступ в те места, где собиралась богема КВН, Славик же имел доступ в эти места, как друг Руслана. Мы были наслышаны о тех злачных местах, для которых нужны были специальные пропуска или связи. Различные закрытые для простых смертных вечеринки, где разыгрывались кубки черного юмора, ночные бары, куда впускались либо знаменитости, либо те, у кого есть достаточно денег, чтобы купить этот бар со всеми присутствующими. Невозмутимыми оставались я, Артем и Булка, Егор и Ден не отказались бы побродить среди элиты.

Булка выключил газ и мы стали накрывать на стол, в этот момент громко разговаривая между собой вошли Руслан, Славик и известный квнщик.

– …. А он стоит, такой в кожаном пальто с меховым воротником, я ему говорю, подвинься! А он головой крутит, чтобы я его рассмотрел получше, думает, что я его не узнал. Начинает мне говорить, что-то. Я его даже слушать не стал! Я говорю, иди отсюда, пока красивый! Ну, и тут двери открылись, я вышел из лифта и так слегка толкнул его плечом…. О, да тут ужин готов! – воскликнул известный квнщик, – кто повар?

– Все тут повара, в восемь рук готовили, – ответил Булка, почесывая брюхо.

Руслан заглянул в кастрюлю.

– Макароны!? – воскликнул он, – Ну, а это – начал он притворно пьяным голосом, – где сто грамм?

– Никаких сто грамм! – вмешался известный квнщик, – едим и придумываем коду!

– Не, не, – опять пьяным голосом начал Руслан, – без ста грамм не получится.

– Ну, только, пацаны, я вас прошу, много не пейте, мозги завтра свежие нужны. Я вам с утра пойду делать пропуска, а вы встаете и сразу репетировать, пока меня не будет! Приду, проверю! – добавил с шуточной строгостью известный квнщик. – Ну что! Давайте есть!

Булка всем поровну наложил в тарелки спагетти с соусом из курицы и мы, выпив по одной, принялись жадно есть.

После еды мы все убрали со стола, который был овальным и большим, а потому удобным для совместных раздумий, обсуждений, споров и предложений. На столе осталась недопитая четвертая бутылка водки, виски известного квнщика, а так же пластиковые и один стеклянный стаканы. Известный квнщик уже закрыл глаза на то, что мы продолжали пить. Но мы были совершенно трезвыми и бодрыми, хотя опять ничего не могли придумать из-за авторитетного давления квнщика. Мы пытались придумывать шутки, но большая часть из них отметалась опытным человеком, который потягивая виски и глядя на всех хитрыми глазами, вносил свое предложение, и все машинально-подхалимски реагировали смехом. Вскоре я устал от такого метода сочинения шуток. Егор, видимо, тоже, поэтому он внес предложение – разделится на группы и сочинять маленькими компаниями. Время было позднее. Известный квнщик сказал, что мы, скорее всего, будем выступать либо завтра к вечеру, либо послезавтра с утра. Поэтому время еще есть и все могут пойти отдохнуть, так как завтра предстоит тяжелый день – с утра репетиции, а к вечеру возможное выступление.

Я проснулся в восемь утра. Из гостиной доносился голос известного квнщика. Он пел, специально очень плохо и специально очень громко. Чувствовался запах яичницы. Я открыл дверь, в гостиной стоял густой чад, возле плиты снова был Булка, за круглым столом сидел Ден, он курил и пил кофе, известный квнщик разгуливал взад вперед и пел на опереточный манер, какую-то дурацкую песню в стиле шансон. У всех были еще сонные, чуть припухшие лица. На известном квнщике из одежды были только пляжные шорты.

– Доброе утро, капитан! – воскликнул он и смешно зыркнул глазами в мою сторону. – Ребята пошли покупать дополнительный реквизит, а мы сейчас будем думать коду. А потом, когда они придут, сядем, позавтракаем и репетировать, репетировать, репетировать! – последние слова он произнес с особой экспрессией, при этом интенсивно крутил рукой, как бы заводя автомобиль через маховик.

По задумке, в начале нашего выступления должен был выходить Артем и разбивать молотком маленькое косметическое зеркало. Этой аллегорией мы собирались выразить нашу верность только тому юмору, который несет КВН. В то время телевидение вывело на передний план множество не качественных юмористических программ, которые своим количеством пытались выжить с экранов качественные. Эти программы часто эксплуатировали находки, задумки, а нередко и шутки из КВН. Разбивание кривого зеркала, сопровождаемое репризой, которая была смешной, конечно, только в контексте, должно было возыметь нужный результат. Конкретно какой, мы еще не знали, но были уверены, что делаем все правильно.

Вместо маленького косметического зеркала, в круглой пластмассовой оправе, ребята купили два куска большого прямоугольного и стеклорез. Стеклорезом, естественно, никто пользоваться не умел, да и времени на это у нас не было.

Оставался открытым вопрос с тапером. Постоянного звукооператора мы не имели, сажали за пульт кого попало. На репетициях перед поездкой на эту роль любезно согласился известный квнщик, но во время самого просмотра он сидеть за пультом не захотел.

Мы репетировали в коридоре, мешая остальным жильцам спокойно пребывать в своих номерах, а известный квнщик сидел в гостиной-кухне, обзванивая всех, кто мог нам помочь со «звукачем» и поглядывал в нашу сторону через открытую дверь. Иногда кто-нибудь из жильцов проходил мимо нас с широкой улыбкой и в такие моменты мы снова чувствовали себя так, как будто нас уже показывали по телевизору.

Функции тапера оставались такими же, как и во времена немого кино, только рояль сменил ноутбук. Без тапера картина происходящего на сцене оставалась невыразительной, безэмоциональной и пустой. Энергетика от правильно подобранной музыки иногда бывает почти физически ощутимой. Ну, в общем, тапер – необходимый человек.

Известный квнщик переговорил с кем-то и к двум часам дня пришел парень с ноутбуком, по имени Арам. Он был чуть ниже меня ростом с узкими плечами и несколько великоватой, для своей комплекции, головой. Лицо у него было немного растерянным, но уже через пару минут он нашел подходящее место для ноутбука, подключил его к сети и скинул наш материал. Обычно на адаптацию тапера уходило три-четыре дня, но Арам оказался профессионалом (позже мы узнали, что его работа была плотно связана со звуком), чтобы выучить весь наш звукоряд ему хватило трех прогонов.

Известный квнщик снова позвонил кому-то в «Жемчужину» и ему сообщили, что выступает команда под тридцать вторым номером. Было четыре часа вечера. Смотр команд начался в десять утра и должен был продолжаться до десяти вечера. Становилось понятным, что сегодня выступать мы не будем, а значит, у нас было время, чтобы что-нибудь добавить в наше выступление. Коду мы придумали, но юмора в ней было мало, она больше была похожа на напутственные слова старых друзей друг другу, поэтому размышления в этом направлении неофициально велись и принимались любые идеи. Известный квнщик предложил нам пойти в «Жемчужину» и показаться нескольким авторитетным людям. Мы согласились, так как была возможность посмотреть фестиваль и вообще прогуляться с пользой.

Погода стояла превосходная. Солнце ярко сияло и, тем самым, старательно согревало и тело и душу. Немного прохладный ветерок с моря раскачивал пальмы и кустарники южных растений. Мы спустились на набережную и стали двигаться вдоль берега, проходя мимо магазинчиков и маленьких летних кафе, которые, не смотря на январь, обслуживали клиентов на уличных площадках. Я чувствовал себя хорошо. Оглядев остальных, мне стало понятно, что они тоже довольны. Известный квнщик шел впереди широко шагая, порой он оборачивался и глядел на нас хитрыми веселыми глазами. Я понял, что у него тоже было отличное настроение.

Еще на набережной, но, уже поравнявшись с Жемчужиной, мы встретили другую знаменитость. Это был высокий заметный человек, который, видимо, пытался скрыть свою заметность, поэтому на нем была черная куртка с высоким воротником, широкие солнцезащитные очки и кепка с опущенными отворотами для ушей. Не смотря на все это не узнать его было трудно. Он держал под руку молодую женщину, которая видимо была его женой. Коротко поздоровавшись с нами, он и известный квнщик принялись обниматься. Мы стояли поодаль и наблюдали, как две звезды сливаются в одну. Славик начала доставать телефон с камерой, но я схватил его за руку и заставил спрятать телефон в карман. Славик послушно и растерянно засунул аппарат в куртку, но я заметил, что мысль о том, чтобы запечатлеть знаменитость в непосредственной близости от себя его не покидала.

После негромких переговоров и похлопываний друг друга по плечу звезды разошлись по своим галактикам. Наша галактика направилась в гостиницу «Жемчужина».

Картина была почти такой же, как и до этого: сразу, на входе в гостиницу начинались толпы еще прибывающих команд. Они по прежнему занимали все диваны, кресла и кафе. На полу грудились сумки, на которых сидели, иногда лежали квнщики и квнщицы. По мере нашего продвижения вглубь гостиницы картина менялась. Просмотр команд проходил в кинотеатре этажом выше, туда пускали по проходкам, которые выдавали каждый день по три штуки на команду и только при наличии пропуска. А на первом этаже в ресторане «Хрустальный» стояли столы и стулья, перед которыми, в одном конце зала находился большой телевизор, а в другом конце устанавливали проектор и вешали белый экран. Там можно было смотреть прямую трансляцию из кинотеатра. Так же в номерах гостиницы на определенном канале телевизора шло прямое вещание из зала, где проходило выступление команд.

Многие художественные руководители, коих мы повидали, использовали в своих корыстных целях возможность оказаться на фестивале – они воровали шутки. Воровали и продавали командам, которые брали под свою опеку. Эти команды выступали только на локальном уровне и в официальных лигах угрозы не представляли, так как своего юмора у них не было, и принять участия в них они не могли, но в своем родном городе, а может даже области или районе они были чемпионами. И все благодаря неисчерпаемому источнику, на который вышли их художественные руководители.

Поначалу использовались блокноты и ручки, но прогресс приносил свои плоды. В номерах устанавливались, специально привезенные для этих целей, видеомагнитофоны и, с помощью обычных проводов, простонародии известных как «тюльпан», все, что транслировалось с десяти утра до десяти вечера в течение четырех-пяти дней, фиксировалось на обычную видеокассету. Такого объема материала хватало на несколько лет, потому что на фестиваль все команды привозили самый лучший материал, собранный за год, поэтому даже четырехминутное выступление кишело отборными шутками. А если он заканчивался, то всего, лишь нужно было зарегистрироваться как участник фестиваля, купить билет, найти видеомагнитофон, запастись кассетами и пивом.

Шутки эти стоили не мало. Однажды, еще за долго до нашей поездки в Сочи, мы были приглашены в соседний город для разыгрывания областного кубка. Во время генерального прогона мы были озадачены качеством и количеством шуток многих команд. Все эти команды были восприняты на ура, мы же остались не удел и расстроенные уехали домой. Через пару дней судьба внесла некоторую ясность в это дело – половину из тех шуток, что мы услышали на областном кубке, показали по телевизору в гала-концерте сочинского фестиваля.

В «Хрустальном», казалось, царил хаос, но если провести там некоторое время и последить за присутствующими, то определенный порядок имелся. Около шестидесяти человек сидели на пластиковых стульях перед натянутым экраном, на который, в не очень хорошем качестве, проецировалось выступление команд. Еще человек сорок стояло за сидящими. Ближе к входу располагались торговые лотки с пирожками, хот догами и разливным пивом. Было, конечно, и бутылочное пиво, но разливное пользовалось большим спросом. С почти равным интервалом из толпы стоящих, словно из густых зарослей бамбука выползали люди и шли к торговым лоткам за пивом и едой. Они разминались с теми, кто возвращался с купленным пивом обратно в «человеческий лес». «Лес» постоянно колыхался и бурно реагировал на происходящее, на экране. Если было что-то хорошее, то толпа одобрительно хохотала и рукоплескала, если плохое или же безвкусное, с точки зрения этики КВН, то толпа реагировала нарочито негативно. По периметру стояли столы с диванами. На них тоже сидели люди, но скорее всего те, которые насмотрелись выступлений еще в первой половине дня, так как с их мест не было видно того, что происходило на экране и особого интереса они не проявляли к происходящему в той части зала. Разве, что изредка, во время особо бурной реакции толпы на шутку, кто-то, на секунду заинтересовавшись, поворачивал голову. В этой половине ресторана сидели, так сказать, игроки команд среднего звена. Еще, временами, из толпы стоящих и сидящих за столиками по периметру, выделялись люди, которые чаще остальных бегали в туалет. Их было человек десять, все парни и все достаточно яркой внешности, поэтому они особенно примелькались. Чуть позже я наткнулся на двух из них в туалете. В другой половине зала сидели игроки уже известных команд. Они смотрели фестиваль на большом телевизоре, пили кофе и реагировали менее бурно и редко. Их было меньше, чем простых, пока никому не известных квнщиков. Остальные представители квновской элиты предпочитали смотреть фестиваль, сидя, непосредственно в зале кинотеатра, а так же в баре, расположенном на том же этаже, что и кинотеатр или в своих номерах.

В один из таких номеров, где два игрока высшей лиги мирно лежали на диване и смотрели игру, нас привел известный квнщик, чтобы получить их авторитетное мнение о нашей программе. С начала он искал кого-нибудь из уважаемых игроков высшей лиги в «Хрустальном», но не найдя никого, сделал пару звонков и вот мы оказались на пятом этаже, в маленьком двухместном номере.

Я, Булка, Ден и Егор вошли внутрь вслед за известным квнщиком. В одну секунду в номере стало тесно. После того, как вошли Руслан, Славик и Артем номер стал напоминать каторжный вагон. Мы поздоровались с обитателями, которые широко улыбались, оценив сложившуюся ситуацию и типажи нашей команды. На переднем плане стоял я – невысокого роста, с растерянным выражением лица. Рядом Булка – чуть повыше меня, выпячивая брюхо. Ден – такого же роста, что и Булка, с озадаченным круглыми глазами, которые бегали на чуть бледном лице. Завершал первый ряд «каторжников» высокий, худощавый Егор, который улыбался настолько широко, насколько позволяли размеры номера. С боку выглядывал квадратного телосложения, черноволосый, со смешным лицом Славик. На заднем плане стояли рослый, и широкоплечий Руслан с узковатыми глазами и, не менее рослый, плотный, лысый и бородатый, превышая весом половину нашей команды – Артем.

– Давайте, показывайте, – скомандовал известный квнщик.

И мы, после недолгого замешательства, начали, по возможности, показывать. Нам приходилось репетировать в самых неудобных местах, но показываться в неудобных местах известным людям, нам не приходилось. Наверно каждый из нас про себя решил, что будь, что будет, деваться некуда, и мы начали. Возможности расхаживать мы не имели, поэтому просто стояли спиной, а когда кому-то нужно было по сценарию выходить на сцену и подавать реплику, тот просто поворачивались и говорили. Если в миниатюре предполагался какой-то реквизит или еще какая-то особенность необходимая для лучшего понимания сцены, которой мы не располагали, тогда известный квнщик не громко пояснял «зрителям», что и где. Не знаю, как это выглядело со стороны, но уважаемые жильцы номера смеялись. Возможно, они просто оказали любезность своему соратнику по высшей лиге. Я предпочел об этом не думать.

Мы попрощались, поблагодарили за аудиенцию и стали покидать номер. Покидая, я услышал, как включили телевизор на том канале, где шла трансляция. После смолкших аплодисментов, уже перешагивая порог, до меня донеслось: «команда „Витебские партизаны“, Витебск. Номер сорок восемь!» Была половина седьмого вечера.

В конце дня, после всей этой репетиционной беготни, после встречи со знаменитостями, обилия информации и прочих стрессовых мелочей на меня снова навалилась усталость. Она опять прокатилась по всему телу и стала опускаться к пояснице, и, словно затонувший корабль, тяжело ударилась о дно. Вслед за поясницей ноги ощутили жжение в районе ступней и нытье под коленками. Информация о состоянии моего организма бумерангом вернулась в мозг, как в орган способный ощущать боль, с небольшим опозданием, но вскоре, переварив ее, голова стала болеть.

Наше выступление явно переносилось на следующий день, и известный квнщик позволил нам немного поболтаться по «Жемчужине», чтобы мы окунулись в этот «мир дружбы, веселья и всеобщей радости». Мы направились в «Хрустальный», чтобы выпить по пиву, посмотреть, пусть даже через чьи-то головы и стоя на носочках, выступления некоторых команд и «повариться в общем котле».

Отстояв длинную, но подвижную очередь за пивом, мы встали сразу за тем самым «человеческим лесом». Мне почти ничего не было видно, да и слышно было очень плохо. Толпа перед нами продолжала неустанно реагировать и их реакция мне казалась чудовищно громкой. Когда я дошел до середины стакана, усталость в пояснице и ногах приобрела более терпимое состояние. К концу стакана, до которого я добрался слишком быстро, я стал чувствовать себя намного лучше и решил, что еще один будет не лишним. Через десять минут, отстояв очередь, я снова находился на своем месте со стаканом пива. На половине второго стакана, я начал лояльнее относиться к орущей толпе, а ближе к его дну все окружающие стали казаться мне невероятно симпатичными, и, без всякой причины, я начал испытывать теплые чувства к любому, кто просто мельтешил передо мной.

Вскоре мне захотелось в туалет. Туалет, несмотря на то, что мероприятие было заявлено как культурное, и собравшийся народ не походил на быдло, был очень грязным и противным. Вернувшись, я обнаружил, что из наших на прежнем месте был только Артем. Я предложил ему выпить еще пива, и он согласился.

Я снова стоял в очереди, Артем остался в толпе, чтобы как-то сохранить хотя бы стоячие места, так как народ продолжал пребывать, а убывать, как будто и не собирался.

В ресторане был полумрак, спиной к выходу стояли толпы молодых парней и девушек, их взоры были обращены в сторону натянутого экрана. Над ними, в свете проектора клубился густой табачный дым, на переднем плане суетливо передвигались все те, кто уже насмотрелись юмора на сегодняшний день и просто продолжали быть гостями вечеринки. Справа от выхода в самом эпицентре пивной очереди стоял я и наблюдал за двумя вызывающими молодыми людьми, стоящими передо мной.

Ребята были достаточно пьяны и в каждом предложении, произносимом ими, пытались остроумно шутить по поводу всего, что попадалось им на глаза. Мы продвинулись вперед. На розливе стояла молодая девушка и принимала заказы не только на пиво, но так же и на всякие закуски, сигареты, зажигалки и прочую мелочь. Вид у нее был изнуренный, она весь день простояла на ногах: глаза раздражены от густого табачного дыма, бледное лицо, возможно от нехватки свежего воздуха, волосы, слипшиеся и лоснящиеся в тусклом отблеске галдящего ресторана от постоянного приглаживания исчезающей прически. В помещении чувствовалось присутствие кондиционеров, но, видимо, они не справлялись с таким натиском.

– Мадам, налей-ка нам пива! – сказал один из парней.

– Или ты мадемуазель? – бойко поинтересовался второй, и оба начали по идиотски хихикать.

Девушка молчала.

– И вон ту штуку, что это там? Орешки? – он указал на корзину за ее спиной, в которой лежали различные пакетики.

Девушка кивнула головой, еле слышно сказала «сейчас» и продолжила наливать.

– Дай сюда орешки! Ты не слышишь?

Девушка тяжело вздохнула, поставила почти наполненный стакан и повернулась за орешками, в этот момент один из парней протянул руку и взял пиво. Девушка повернулась с маленьким пакетиком, а пьяный, веселый и находчивый нагло смотрел ей в глаза и пил пиво.

– С вас восемьдесят шесть…. – начала она.

– А мне пиво!? – сказал второй. – Вместе считай нас! Мы друзья!

Она принялась наливать еще один стакан. Один из них открыл пачку и ел орехи, кидая скорлупу на пол. У меня возникло непреодолимое желание набить им обоим морды. Я не мог и подумать, что среди квнщиков есть такие уроды. Сделав полшага назад и немного в сторону, я решил применить способ, которым задиры на провинциальных дискотеках провоцировали людей на драки. В подростковом возрасте я достаточно часто видел применение этого способа.