Фейрум бесплатное чтение

Эпизод I

История с островом

♬ Peter Gundry – She Cometh

– Закрой глаза, – с улыбкой сказал Вит.

Солнце светило ему в спину, рождая золотистый ореол. Ветер путался в волосах и уносился прочь – плясать на водной глади, рябью выводить загадочные письмена.

– И пропустить всю красоту? Издеваешься?

Липа сидела на корме и, чуть свесившись влево, касалась ладонью воды. Отчего-то это казалось важным. Все равно что сказать озеру «здравствуй» после долгой разлуки, напомнить о себе и попросить прощения.

– Таковы правила, Малёк. Остров любит гостей, если гости…

– …Уважают его волю, – отозвалась она эхом. Слова были знакомы с детства, но теперь, вернувшись после стольких лет, Липа понимала их значение.

В детстве это считалось игрой. Как прятки. Нужно было зажмуриться и сосчитать до ста, пока дедушка работал веслами и рассказывал новости под мерный плеск воды. Каждое лето – новое приключение, в котором остров – сказочная страна, а озеро…

Озеро – это мост. И оно же – ворота. И бдительный страж, требующий платы. Всего-то и нужно, что обменять минуты зрения на месяцы, полные волшебства. Достойная сделка. И справедливая: нельзя брать что-то, не отдавая взамен. Главное правило, которое дедушка вбил ей в голову.

– Еще минутку, и всё.

Липа честно поклялась. Сплела пальцы, как делали они с Витом, скрепляя договор: указательный лег на безымянный поверх среднего. Жест, означавший верность.

Она относилась к Виту как к брату – старшему, порой далекому и непонятному, но все же любимому. Для дяди он был слишком молод и, прямо говоря, легкомыслен. Даже Липа в свои семнадцать рассуждала более здраво, чем он в двадцать девять.

– Я слежу за тобой.

– Сама суровость. – Зачерпнув пригоршню воды, она брызнула ему на колени.

– Эй! Кто-то дошутится сейчас – за борт выброшу!

Вит непроизвольно дернулся и скинул сандалию. Липа с хохотом бросилась ловить обувку.

– Весла не потеряй!

– Да уж как-нибудь. Разошлась тут… а минута кончается.

Липа очнулась. Запрокинула голову. Улыбка померкла на губах. Озера было мало: ей хотелось вобрать в себя весь мир – запомнить его таким, каким он был вдали от бетонных стен и городской суеты. Ярким, полным, настоящим.

Сизое небо светлело ближе к горизонту, окрашиваясь в персиковые оттенки. Облака цеплялись за вершины Двуглавого Пика. Силуэты гор вырастали за кромкой дальнего берега. Там лежал Бранов, откуда Липа приехала на поезде – стальной гусенице, ползущей сквозь кедровые леса. Там, в Бранове, осталась мама.

Липа зажмурилась.

Почувствовала, как солнце касается кожи. Как Вит налегает на весла. Старое суденышко, принадлежавшее деду, медленно удалялось от берега. У деревенского пирса оставались рыбацкие лодки и катера – современные, но «без души». Слишком быстрые, слишком шумные. Вит морщился всякий раз, заслышав гул мотора. Именно в такие моменты он становился похожим на деда Анатоля – не столько чертами лица, сколько прищуром и едва заметным наклоном головы… Они с мамой были сводными: дети разных матерей, которые не росли вместе. Бабушка Фия умерла в тридцать пять.

Мама уже пережила ее на семь лет.

Первые симптомы появились два года назад, вскоре после того как Липе исполнилось пятнадцать. Беспокойство, замедленность реакций, а затем – паника, когда стало понятно, что болезнь неизбежна.

К шестнадцати Липа знала все о хорее Хантингтона, генетическом заболевании нервной системы, белковой мутации, передававшейся от матери к дочери. В детстве она не понимала многого. Знала, что бабушка умерла молодой. От чего? Слишком сложно, чтобы объяснить ребенку.

И еще сложнее – смириться.

Этой весной мама перестала ее узнавать. Тогда, в конце апреля, пришел страх. Настоящий. Будто два года до этого Липа только готовилась.

Она понимала, что не справится одна. Вит приглядывал за мамой, пока Липа была в школе. Чтобы не дать случиться страшному. Непоправимому. С каждым днем мама контролировала себя все хуже: провалы в памяти, рваные движения, отсутствующий взгляд…

Липа поежилась.

Сидеть с закрытыми глазами стало неуютно. Она хотела отвлечься, слушая плеск волн и песни лягушек в камышовой заводи, но снова возвращалась мыслями в позавчера.

Маму забрали утром.

Вит позвонил врачу – заведующему отделением в клинике, куда Липа водила ее на прием. Надежда оставалась: при должном уходе больные могли прожить еще пять, а то и десять лет. Сама мутация неизлечима, но таблетки притупляли симптомы. Это все, для чего они годились, – смягчить депрессию, чтобы пациенты не думали о суициде.

Вместо этого думала Липа. Каждое утро, каждый вечер. Она спала рядом с мамой, прислушиваясь к каждому вздоху и непроизвольному стону. Не могла иначе. Потому что они были только вдвоем – мама и Липка. Всегда. А теперь она не знала, чего ожидать.

И сколько еще.

Прошлую ночь – впервые за последний месяц – она провела в тишине, глупо пялясь в потолок. Только под утро Липе удалось ненадолго задремать. Спустя полчаса она вскочила, но проверять было некого: соседняя кровать застелена, Вит спал на диване за стенкой.

Не сумев больше заснуть, она стояла на пороге и слушала его размеренное дыхание. Это было так правильно, так успокаивающе и в то же время странно. Липа не могла расслабиться и приучить себя думать о хорошем. Им пришлось уехать из Бранова: Вит не мог оставить дом надолго.

Здесь дышалось иначе. Липа забыла, каково это: после смерти деда она ни разу не была на острове.

Вит бросил музыку, чтобы подарить этому месту – и себе – новую жизнь. Иначе всё было бы напрасно. Волшебство бы рассеялось, и магия острова погасла, сверкнув на прощание росчерком звезды.

– Мы уже близко.

– Добрались до камней?

– Да.

Они отчего-то говорили шепотом, и Липе это нравилось.

Это означало, что рубеж почти пройден: они у Стоячих Камней. Змеевы зубы – так называли валуны на острове.

– Достану?

– Если постараешься. Справа. Еще чуть-чуть.

Она протянула руку и кончиками пальцев дотронулась до гладкого бока валуна, нагретого за день солнцем. Это был своего рода ритуал: прикосновение к камню, как и к поверхности воды, дарило особое чувство – будто озеро отдавало ей частичку волшебства, признавало Липу своей и позволяло остаться.

Она сомневалась, что после стольких лет получит разрешение, но, видимо, озеро было не против. Камень отозвался влажным теплом на коже, и Липа улыбнулась.

– Скажешь, когда открывать.

– Теперь можно. Мы почти дома.

До суши оставалась сотня метров, однако пролив, отделявший остров от «большой земли», где лежали рассыпанные по холмам деревни и дачные поселки, они уже преодолели.

Остров всегда был особенным – слишком маленьким для хутора и слишком красивым для того, чтобы оставаться необитаемым. Он признавал только одного хозяина. Поколения сменяли друг друга, и остров привыкал к новым владельцам: наверняка успел привязаться к Виту. Может, и Липу полюбит, если она переедет насовсем.

Строить планы – сложнее всего. Впереди у Липы поступление в университет, а дальше она не загадывала. Кто знает, что случится до осени.

В первые дни июня лето кажется долгим – целая жизнь, наполненная солнцем, искрами на водной глади и запахом земляники. И жизнь эта начиналась прямо здесь. Сегодня. Сейчас.

Когда лодка мягко стукнулась о берег, Вит спрыгнул в воду и протянул племяннице ладонь, помогая сойти на землю.

– Осторожно, тут грязь после вчерашнего дождя, не испачкайся.

– Ай! – Она прыгнула как можно дальше. Качнулась, но устояла, схватившись за сильную руку. – Да тут галоши нужны! Зря надела босоножки.

– Это точно. Ничего, привыкнешь. Подержи рюкзак, сейчас возьму.

Протащив лодку чуть дальше, он привязал ее к колышку и догнал Липу.

– Я сама, он легкий.

– Не спорь, Малёк. Что скажет мама, если узнает, как ты тяжести носишь? – Он осекся на полуслове. – Прости. Мы ведь справимся, да? Ты и я?

Он протянул ей три сложенных пальца, и Липа ответила тем же. Она больше не улыбалась.

– Ты и я, – отозвалась она негромко.

Теперь только так, а хорошо это или плохо – покажет время. Все менялось, рано или поздно. Только остров оставался прежним, словно застывший слепок.

Оставшуюся дорогу до дома молчали.

Вокруг хватало звуков и без болтовни. Все, что они могли и хотели сказать друг другу, было сказано в стенах двухкомнатной квартиры на Речном проспекте в Бранове.

Липа шагала быстро, подстраиваясь под длинноногого Вита. Идти приходилось друг за другом: тропинка, уводившая вверх на холм, была слишком узкой. По обе стороны цвела жимолость. Чуть дальше, за низкой деревянной изгородью, виднелись кусты малины и черной смородины. У дальнего берега, в низине, близко к заводи, где стоячая вода напоминала болотце, разрослась ежевика.

Солнце уходило за скалистую гряду; лягушки хохотали нестройным хором. Над ухом звенели комары. День казался долгим. Дорога вымотала, и Липе хотелось поскорее лечь в постель, перекусив чем-нибудь на скорую руку, чтобы унять голод. Завтра все станет иным, потому что с ясной головой смотришь на мир другими глазами. Утром хочется жить – об этом Липа знала не понаслышке.

Впереди показался дом. Невысокий, крепкий, с четырехскатной крышей: беленые стены кое-где облупились, ставни распахнуты, окошко в мансарде приоткрыто – именно там, под самым сводом, находилось укромное место Липы, заполненное детскими вещами и игрушками. Она гадала, что же найдет внутри: прошло без малого шесть лет, и память не давала подсказок.

– Добро пожаловать домой! – Вит обернулся, торжественно повысив голос. И добавил уже тише, с хитринкой в глазах: – С возращением, Малёк.

Половица приветственно скрипнула, когда Липа шагнула в сени. В доме было прохладно. Пахло ландышами и чем-то терпким, но приятным. При дедушке в доме витал аромат табака, пропитывающий все вокруг.

– Чайник поставь, я сейчас.

Липа слышала, как Вит зашагал по лестнице – пошел относить ее рюкзак.

– Ну, здравствуй… те… – чуть подумав, она добавила этот короткий, но важный слог, здороваясь так со всем, что ее окружало. Не мытой давно плитой, пузатым чайником, носик которого засвистел спустя пару минут, деревянными стульями и длинной, почти до пола, расшитой скатертью. Маленькая кухня была сердцем дома: именно здесь находилась печь. Летом она, конечно, без надобности, но зимой… Гостья не рискнула бы лечь в мансарде, чтобы не стучать зубами под двумя одеялами. Зимой с моря приходила непогода, и тучи разбивались о горную цепь, принося с собой град и пургу.

Пока она хозяйничала в кухне, Вит затопил баню, а после ушел во двор: разговор за чаем не клеился. Липа принялась за посуду и застыла с чашкой в руке. По воде растекалось густое черное пятно, будто кто-то пролил чернила.

– Ви-ит!

Пришлось позвать три раза, прежде чем он услышал.

– Ты чего кричишь?

– Это что такое?

Черное пятно в тусклом свете единственной лампы казалось блестящим, а в глубине словно плавали искорки. Зеленоватые, крошечные огоньки. Липа моргнула. Наверное, показалось.

– Ты где воду брала?

– Ты же сам из колодца принес. – Она уставилась на него без упрека, но с изумлением.

– Странно. Ладно… – Он почесал затылок и махнул рукой. Заметно было, что Вит тоже вымотался и едва не засыпал на ходу. – Вылей ее, возьми теплую из кастрюли.

Неудивительно, что пятно забылось. Думать о нем не хотелось ни хозяину, ни гостье. Мысли в голове едва ворочались.

Вит убрал остатки посуды; Липа воспользовалась священным правом и убежала в баню. А когда вернулась – свет уже погас. Прокравшись к себе наверх, она взяла щетку с зубной пастой и спустилась обратно в сени, к умывальнику. Вода была ледяной, и Липа чуть не вскрикнула. Сдержалась. Вит наверняка уснул, пока она грелась, смывая с себя пыль и дневную усталость.

Брызнув в лицо пригоршню воды, она тут же покрылась мурашками – даже пританцовывать начала на месте. Не заболеть бы. Впрочем, вода закончилась слишком быстро. Открыв крышку умывальника, чтобы долить из ковша, Липа замерла. На этот раз черного пятна не было, но появилось нечто невиданное.

Тусклая лампа в сенях роняла блики на поверхность воды. В ковше плескалось… существо. Липа моргнула. Поставила ковш на стол. Склонилась чуть ниже.

Насекомое – или какая-то странная водоросль? – размером чуть больше мизинца с венчиком из мягких щупалец напоминало морскую актинию. Оно светилось мягким янтарным светом, безмятежно перебирало ножками и слегка колебалось. Дышало?

– Ну здравствуй, – прошептала Липа. – И что мне с тобой делать?

Существо не ответило, но внутри заплескалась горечь. В последние дни Липа держалась, глядя на Вита, а сейчас, оставшись одна, была готова расплакаться: от тоски, обиды, тревоги за маму – от всего разом. Еще и это чудо, неведомо откуда взявшееся…

– Что ты такое?

Липа заглянула в ведро – на всякий случай, – но больше ничего не нашла. Актиния оказалась единственной, с кем Липа могла поговорить, стоя ночью посреди темного дома.

– Ладно, пойдем.

Бросив полотенце на плечо, она зачерпнула существо кружкой.

Осторожно, стараясь не расплескать воду, стала подниматься наверх. Свет включать не пришлось: загадочная «водоросль» вспыхнула ярче, стоило Липе шагнуть в темноту.

– Так, допустим… – Она попыталась улыбнуться. – Настраиваемая яркость – это удобно.

Ни одна ступенька не скрипнула по пути. Оказавшись в мансарде, Липа затворила дверь и только тогда услышала шелест дождя. Подбежала к окну и опустила задвижку: по подоконнику растекалась лужа. Корешки книг, которые Вит хранил на столе, залило водой. Безобразное пятно исказило улыбку героини с обложки «Империи кривых зеркал». Коробка с цветными мелками съежилась. Плюшевый заяц, сидевший у окна, поник: левый глаз висел на нитке, из прорехи на плече выглядывал синтепон. Раньше хозяйка с ним не расставалась.

Липа зажгла настольную лампу и задернула занавеску. Негромко потянула носом. На глаза навернулись слезы – уже по-настоящему.

Актиния распушила щупальца, будто желая обнять ее за палец. От неожиданности Липа отдернула руку. Кружка опрокинулась на стол, обиженно зазвенев, крутнулась вокруг своей оси и замерла, накрыв светящуюся гостью.

Свет померк.

Остался стук, с которым капли ударялись о стекло. Больше ничего. Темнота.

В детстве Липа боялась грозы, когда от сильных раскатов начинали подрагивать стекла буфета, когда яблоня за окном гнулась под порывами ветра и водосточные трубы гнали вниз целые реки, а лужи вздувались на асфальте пузырями. В такие минуты мама рассказывала сказку – про котенка, которому дождь был нипочем, пока он рядом с друзьями. Липа зарывалась лицом в мамин свитер, и слезы на щеках высыхали… Если бы она могла вернуть то время! Сохранить его – для мамы. Чтобы не пришлось считать месяцы и дни.

Опустившись на край кровати, она беззвучно заплакала. Липа чувствовала себя бесполезной: она не могла бороться со временем, от нее ничего не зависело. Вздрагивая и глотая слезы, она будто спешила выплакаться, перед тем как… что? Вит не зайдет к ней ночью, а больше здесь никого не было.

Одиночество не чувство. Это звук падающих капель, который хуже самой тишины.

Липа отбросила одеяло и вытянулась на кровати. Спрятала голову под подушку – лишь бы не слышать. Дождь прекратился, а слезы продолжали течь. Одно воспоминание тянуло за собой другое, как звенья бесконечной цепи. Липа понимала, что она словно заранее оплакивает маму, но, как ни старалась, не могла остановиться: промочила край наволочки и тонкую простыню под щекой.

– Вставай, соня. – Ласковые пальцы коснулись щеки, убирая прядь волос.

Сон рассыпался на отдельные кадры, и Липа протестующе застонала.

– Ну мам… – Она зажмурилась крепче и отвернулась от окна. – Мне сегодня не в школу. Будь человеком, дай поспать.

Тишина. Неужели сдалась так быстро?

Липа приоткрыла один глаз. Ничего подобного. Мама сидела на краю постели, в руках держала две дымящиеся чашки – белые, с голубыми незабудками на круглых боках. Ее волосы были собраны в пучок, от глаз разбегались смешливые морщинки. Сегодня она выглядела бодрой. В последние два года это случалось нечасто.

Липа невольно улыбнулась.

– С корицей? – уточнила строгим тоном.

– Так точно, Ваше Высочество. С корицей и сливками. Одевайся и пойдем гулять.

Липа, уже принявшая вертикальное положение, поперхнулась кофе.

– Там же холод с утра!

Она не помнила, когда они последний раз гуляли с мамой – просто так, вдвоем. Без спешки и какой-либо цели.

– Ну и что? Ты посмотри, какой рассвет, – говорила мама шепотом, словно делясь секретом, которого больше никто не знал. В этот миг она напоминала девчонку – ровесницу Липы, которой все нипочем. Просто захотелось гулять.

– Ты серьезно?

Небо за окном было красивым: персиковая акварель с жемчужной дымкой по краю холста и брызги тающих звезд над крышами соседних домов. Но сколько их было, таких рассветов?.. И сколько еще будет.

– Мам?

Она вдруг перестала улыбаться. Взгляд застыл в одной точке. Уголок губ лихорадочно подрагивал. Ногти выстукивали по краю чашки рваный ритм.

– Мама?!

Чашка выскользнула из дрожащих пальцев, полетела на пол, разбрызгивая кипяток на светло-голубое, как небо, одеяло, и разбилась вдребезги. Осколки разлетелись по полу.

Кажется, на один из них Липа наступила, когда бежала к телефону.

До плеча мягко дотронулись.

«Ох, только не это!»

Липа подскочила на кровати. Звуки хлынули, накрыли волной, как если бы на приемнике выкрутили громкость на максимум. В комнате стоял не Вит. Незнакомец.

Вскрикнув, она замахнулась подушкой – единственным, что было под рукой. Удар вышел слабым. Следом полетела пустая рамка для фото, схваченная со стола.

– Эй! – Подушку у нее бесцеремонно отобрали. – Драться не обязательно.

– Вы кто такой?

«И зачем помешали мне реветь?»

Испугаться толком не вышло. Капля страха затерялась в океане горечи: слезы по-прежнему катились, плечи вздрагивали. Липа беспомощно вжалась в угол между стеной и кроватью.

– И́ гнас.

Она вытерла глаза тыльной стороной руки – злым, быстрым жестом. Комната, тонувшая в дымке, обрела четкость. Мужчина стоял у окна, заправляя край подушки обратно в наволочку. В глаза бросились потертая замшевая куртка и разноцветные шнурки на запястье: сплетение нитей и хитрый узор из узелков. Джинсы подвернуты, с ботинок на пол стекала грязь.

Липа вздохнула.

Незнакомец – «Игнас», поправила она себя, – напоминал то ли хиппи, то ли современного ковбоя. Высокий – макушка почти касалась потолочной балки, – худощавый, светловолосый. Мокрые пряди падали на лоб, капли дождя бежали по лицу, теряясь в недельной щетине. И только глаза, глубоко посаженные, Липа никак не могла разглядеть в тусклом свете.

– Вы к Виту?

Судя по возрасту, ночной гость был его ровесником. Лет тридцати, не больше. Друг? Бывший одноклассник? Сосед с «большой земли»?

– А кто это?

Он вскинул голову, и несколько секунд они оторопело смотрели друг на друга, пока Липа не вымолвила:

– Мой дядя. Вы как попали в дом?

– Через окно. – Не придумав, куда деть подушку, он положил ее на стол и присел рядом, на самый край. – У вас лестница приставная. Снаружи. Прости, что напугал. Я стучал, прежде чем…

– Ничего не понимаю.

Она беспомощно всхлипнула. Голова была тяжелой, как чугунный котел, и смысл происходящего терялся.

– Вы грабитель? Маньяк? Наркоман? Что вам нужно-то?

– Нет, нет и нет. Я здесь оказался случайно. По воле времени.

– В чужом доме, – уточнила Липа. – Посреди ночи. Через окно.

– Знаю, как это выглядит. – Он обезоруживающе поднял руки. – Но с тем же успехом я мог шагнуть в любое место. Именно поэтому я расцениваю твой дом как везение. Так проще – смотреть на вещи с яркой стороны.

Зареванная Липа не разделяла его оптимизма.

– Слушай, я правда… – начал он и спохватился: – Как твое имя?

– Липа.

– Как дерево?

– Угу. Сокращенно от Филиппины.

– Мне правда жаль, Филиппина. – На его губах мелькнула обнадеживающая улыбка. Так взрослые разговаривают с ребенком, который ударился в слезы. – Просто воронка открылась в вашем колодце.

– В смысле?

– Это что-то вроде разрыва. Они появляются благодаря анимонам, – пояснил он и свел пальцы на расстояние нескольких сантиметров. – Маленькие такие штуки, сияют изумрудными огнями. Видела?

– Чашку поднимите. – Она указала пальцем. – Только не изумрудное оно, а янтарное.

Игнас освободил «водоросль», и та вспыхнула, разрослась до размеров лампочки и взмыла в воздух, шевеля многочисленными щупальцами.

– Оно и летать умеет? – Липа округлила глаза, перестав всхлипывать.

Это уже не смешно.

– Он, – поправил Игнас. – Эта особь – еще малыш и потому пестрит желтыми оттенками.

Актиния вспорхнула к нему на плечо и зарделась солнышком.

– А, ну теперь понятно.

– Правда?

– Нет! Ничегошеньки не понятно! Воронки какие-то, анемоны всякие… Он ведь не из моря?

– Анимоны. Через «и». От латинского anima – «душа». В других мирах их называют по-разному, но мне нравится такой вариант – отражает суть. Видишь ли, эти создания влияют на человеческие эмоции – будят в душе самое важное. То, что необходимо человеку прямо сейчас. Радость, стремление к мечте, порой даже желание жить…

По лицу Игнаса пробежала тень. Анимон задрожал и, оттолкнувшись от «насеста», приблизился к сидящей на кровати Липе. Сердцевина, скрытая за венчиком щупалец, побледнела, замигала лимонными вспышками.

– И что это значит?

– Он извиняется, – ответил Игнас, пожав плечами, – за то, что заставил плакать.

– Так это из-за него…

Ну конечно! Липе полегчало. Не могла она сама так расклеиться.

– Юным особям редко удаются чистые эмоции – те, что связаны в сознании с определением счастья. Они действуют импульсивно и порой грубо: представь, каково рубить нитку топором вместо того, чтобы разрезать ножницами. Но суть от этого не меняется – они дают то, что тебе нужно.

Игнас понизил голос и добавил:

– Не знаю, что именно он вытянул из тебя, но… Мне жаль.

Липа отвела взгляд. Многие так говорят, когда узнают. Как правило, им не жаль. Простая форма вежливости. Однако в голосе Игнаса звучало нечто похожее на искренность. Меняло ли это ситуацию? Нет.

Он по-прежнему был чужаком на острове – странным, пришедшим непонятно откуда. Липа не желала вникать в его объяснения, обрушившиеся на нее волной. Хотелось закрыть глаза и проспать, не видя снов, до самого утра.

– Уходите, пожалуйста. Забирайте своего анимона, раз вы за ним пришли, – передайте заодно, что я на него не сержусь, – и уходите. Только через дверь на этот раз.

Липа зевнула. Вместе со слезами ушли последние силы. Слишком много впечатлений для одного дня. Она не могла сопротивляться сну, как не могла до этого бороться со слезами.

– Спокойной ночи, Филиппина.

Он протянул ей подушку, уже не опасаясь, что Липа снова ударит. Выключил настольную лампу быстрым щелчком – как-то слишком по-хозяйски – и, не говоря больше ни слова, вышел. Анимон мигнул напоследок и юркнул в щель между створкой и дверным косяком.

«Только бы Вита не разбудил…» Мысль показалась далекой и глухой, как звук, с которым закрылась входная дверь. Игнас ушел.

Натянув одеяло до подбородка, Липа почувствовала, как тяжесть сменяется легкостью. Будто пустоту, из которой выкачали всю влагу, заполнили воздухом.

«Интересно, как он выберется с острова? Да хоть вплавь, мне-то какое дело… лишь бы лодку не украл…»

Последний образ растворился тихо, без щелчка – не светильник, а свеча, которую бережно задули. Воздушный шар по имени Липа взмыл в ночное небо.

Там, в угольно-черной вышине, сияли изумрудные звезды.

Липа проснулась, когда солнце поднялось высоко, рисуя на дощатом полу прямоугольники света. Открыв глаза, она не сразу поняла, где находится. Села рывком и только тогда осознала, что не дома. На острове, с Витом.

Потерла веки и ощутила соль в уголках глаз. Значит, не приснилось. Рядом с кроватью лежала пустая рамка для фото. На столе – перевернутая чашка и стопка книг: подсохшие переплеты напоминали о ночном дожде.

Липа с ужасом взглянула на часы: начало девятого. Вит давно встал.

Она поспешно натянула чистую футболку и джинсы, кое-как причесала растрепанные светлые волосы, выбившиеся из косы, и опрометью бросилась вниз, скатываясь по перилам. Следы гостя высохли, но грязь кое-где осталась – крупицы влажной земли, которые она поспешила смахнуть. Из-под подошв Игнаса или ее собственных? Вряд ли Вит успел заметить, но сердце бешено стучало. Она не знала, как – и стоит ли – завести разговор о ночной чертовщине.

Прежде чем подойти к умывальнику, Липа заглянула во все емкости с водой: ни следа анимонов или странной черной жижи.

Выдохнула с облегчением. Утро началось удачно.

Липа умылась и поставила чайник на плиту. Она не видела Вита за морем зелени, разросшейся под окнами, но отчетливо слышала шаги, приближавшиеся по дорожке к крыльцу. Вот скрипнула калитка, подпрыгнул крючок на двери и…

– Доброе утро!

– Доброе, – отозвалась она. – Ты вовремя. Чайник вскипел.

– Третий за утро, – хмыкнул он.

– И когда успел?

– Ты бы дольше валялась, соня! – Сполоснув руки, он уселся напротив. – Хорошо спалось на новом месте?

– Только без шуток про невесту, будь добр, – буркнула Липа, разливая кипяток. – Тебе с малиновым? Или смородину достать?

– Ты не ответила.

– Ты тоже. Да нормально спалось.

– Тогда и мне смородину.

Рассмеялись в голос, и Липа вдруг поняла, как давно не хохотала просто так, над какой-нибудь глупостью. Вчерашняя пустота отзывалась эхом внутри, но теперь она знала, чем ее заполнить. Компания Вита шла на пользу.

– Я уж думал будить серенадой. Все равно инструмент простаивает, а так хоть польза.

– От твоих серенад у приличной принцессы, задремавшей в башне, волосы встанут дыбом. И кровь из ушей пойдет, – не осталась в долгу Липа.

Прибираясь на лестнице, она заглянула в комнату Вита через неплотно затворенную дверь. У стены стояли две красавицы-гитары: электро и акустика. На прикроватной тумбе лежал блокнот. Интересно, он часто играл, когда был один? Что-то подсказывало Липе, что да. Каждый день. Такие, как Вит, не забывают. Для них музыка – продолжение мыслей, а гриф со струнами – продолжение руки. Они дышат тем, что творят. Даже когда уходят на покой, достигнув пика, за которым идет крутой склон, больше похожий на обрыв.

– И то верно. – Вит ни капли не обиделся. – Но ты не такая, как остальные принцессы.

Он подмигнул, намазывая варенье на корку хлеба.

По всему выходило, что нет. Музыку группы Sentenced to Death она слушала с тех пор, как пошла в школу. Не всегда понимала смысл текстов и смеялась над тем, как непривычно голос Вита звучал под густые гитарные риффы и зловещий гул барабанов. В жизни он был другим: сочинял для племянницы не то смешные, не то страшные сказки и позволял заплетать себе волосы, но на сцене становился настоящей рок-звездой.

Конечно, она им гордилась. Хотя мама всякий раз морщилась, заслышав звуки хеви-метала. Она терпеть не могла группу Вита и все, что они делали. «Вырастешь – поймешь почему», – говорила она, доставая диск из CD-плеера. В те дни, когда Вит возвращался в Бранов и заглядывал к ним, они с мамой почти не разговаривали: не о чем было. Зато для Липы у него всегда находились подарки, привезенные из других городов.

Жаль, название оказалось пророческим: «Обреченные» распались после пяти лет, трех альбомов и сотни концертов. Липа выросла и поняла: наркотики. Из-за них группа лишилась басиста. Из-за них же в семье разгорелся скандал, после которого дед оказался в больнице, а остров остался ничьим. Она не спрашивала Вита напрямую: даже если он принимал, то перестал после смерти отца. И бросил все, чтобы вернуться.

– О чем задумалась?

Вит загремел тарелками, соорудив некое подобие Пизанской башни в раковине – такое же кривое и готовое съехать набок.

– О всяком. – Она подняла взгляд от чашки, на дне которой оставался последний глоток. В этой чашке накануне плавал анимон (Липа хорошенько вымыла ее с мылом на всякий случай). – Ты еще… сочиняешь?

– Бывает, – усмехнулся он и постучал по виску согнутым пальцем. – Здесь становится тесно от мыслей. Надо выплеснуть. Отпустить.

Она понимающе кивнула.

– Можно послушать?

– Пока сыро. Совсем. – Он качнул головой. – Но не переживай, ты услышишь первой. Быть может, к осени выберемся в «Легенду».

Бар «Легенда» на Речном проспекте был местом, где раньше собиралась группа. Уютное заведение с фонарями-светильниками и постерами рок-идолов восьмидесятых на стенах. Липа всякий раз испытывала восторг и чувство вины, оказываясь там среди взрослых фанатов, втайне от мамы.

– На концерт?

– Ну-ну, не гони коней.

Липа взяла его за руку и легонько сжала.

– У тебя все получится.

Вит улыбнулся скупо, но с благодарностью.

– Слушай, я кое-что видела ночью…

– Ты о чем?

– Я… – Она запнулась и махнула рукой. – Не знаю. Наверное, все-таки приснилось.

Слова вылетели прежде, чем Липа успела как следует подумать. К счастью, Вит сменил тему.

– Прогуляться не хочешь?

– Хочу!

– Тогда угадай, в какой руке. – Он спрятал кулаки за спиной.

В вазочке на столе лежала горсть леденцов со вкусом барбариса. Липа в них души не чаяла, когда была маленькой.

– А если не угадаю?

– Будешь мыть посуду. А потом пойдем.

– Куда?

– К дедушке. Вы с ним давно не виделись.

Липа кивнула. Целых шесть лет.

Они шагали вдоль берега по заросшей узкой тропе, которая ожерельем обхватывала остров. Солнце стояло высоко, почти не видное из-за мутной дымки. Здесь, вблизи от моря, ясная погода не задерживалась дольше пары дней. Липа любила это сочетание – серого с изумрудным. Весь остров был покрыт разнообразной зеленью – от мягкой и сочной июньской травы до бурого мха на шершавых камнях и крошечного семейства сосен.

Глядящие в небо стволы остались позади, когда они с Витом вышли к западному берегу. Склон был усыпан галькой; лишь у самой воды камешки сменялись песком. В тени холма высился памятник. Низко, почти касаясь белого гранита, склонилась над ним черемуха.

«Здравствуй, деда!» – Липа приблизилась к могиле. Оградки не было. Как и столика, за которым принято поминать ушедшего. Только узкая скамья, на которую она опустилась первой. Вит молча сел рядом. Каждый говорил про себя, и оба это знали.

«Слова – что дым» – любимая присказка деда Анатоля.

Глядя на эмалированное фото с двумя гвоздиками по бокам, Липа боялась, что снова расплачется, но нет – глаза оставались сухими, а пустота в душе постепенно заполнялась спокойствием, тихим ветром и запахом черемухи. Дед любил это место, и Липа знала: он бы не променял остров ни на что другое.

Они долго просидели так, прислонившись друг к другу плечами, а когда уходили, Липа оставила на скамье конфету. Ярко-алый леденец со вкусом барбариса.

На обратном пути она впервые прошла через сад. Вчера добежала только до бани, и то в сумерках; сегодня же, минуя низкий частокол и палисадник с ирисами, она оказалась в вишневом раю. Запоздалые лепестки сыпались на плечи, пока она бродила по дорожке, краем уха слушая Вита. Он что-то твердил об удобрениях и прочих штуках, в которых Липа ничего не смыслила, потом наконец затих, а через минуту разразился ругательствами.

– Ты чего? – Она вынырнула из-под крон и взглянула на дядю с удивлением. – Случилось что?

– Шайба слетела, – бросил Вит сквозь зубы.

Злой и ошарашенный, он стоял у колодца, держа в руках вороток, который еще вчера крепко держался, вращая колоду.

Липа нахмурилась:

– Сможешь починить?

– Наверное. Только принеси инструменты. Знаешь где?

– В сенях?

– На антресоли справа. Увидишь ящик, он не тяжелый. И стакан воды захвати!

– Хорошо! – крикнула Липа на бегу.

«Воронка в колодце…»

Настойчивая мысль возвращала к словам Игнаса. Замерев на крыльце, Липа обратила внимание на пятачок выжженной земли. И почерневший одуванчик, на который она вчера выплеснула воду с мерцающей маслянистой жижей.

В сенях царили тень и прохлада. Подставив табурет, Липа забралась на него и нащупала заветный ящик. Потянула за ручку и вздрогнула: из кухни раздался металлический звук. Половица скрипнула: на пороге стоял Игнас. При свете дня он выглядел иначе: не сказать, что хорошо. Лицо осунулось, на куртке появились грязные пятна. Интересно, где он спал этой ночью? Да и спал ли вообще…

– Вы почему тут? – шикнула Липа, покачнувшись на табурете. Если она повысит голос, Вит услышит. Или стоило закричать?

– Не могу уйти, пока воронка открыта.

– Так это вы сломали ворот? – Теперь, возвышаясь над ним на целую голову, Липа могла дать отпор. – Знаете, как это называется? Вторжение в частную собственность! И порча имущества. Гуляете, как у себя дома, и думаете, вам ничего не будет?

– Я могу заплатить… – Он потянулся к карманам. – За хлеб. Вряд ли твой дядя заметит. Давно не ел такого, у нас в ходу синтетический. Вот, смотри, у меня… – Он высыпал на ладонь горстку монет, не знакомых Липе, какие-то мелкие детали и крошечную отвертку. – Ничего полезного. Прости, Филиппина.

Липа чуть не выронила инструменты. Она смотрела на Игнаса, как если бы в кухне стоял пришелец. Неведомое существо с другого конца Галактики, которое потерялось и теперь страдало от голода и одиночества вдали от дома.

Может, в какой-то степени так и было.

Она не имела ни малейшего представления, что ответить и как поступить. Позвать Вита? Рассказать ему все?

– Лип! – окрикнули ее со двора.

Липа вскинула руку, чувствуя, как ножка табурета едет в сторону. Пальцы сжались рефлекторно, ухватившись за полку; под ногами образовалась пустота. Плечо болезненно хрустнуло. Ящик с грохотом полетел на пол. Еще секунда, и…

– Держу! – Игнас схватил ее под мышки и поставил на пол. – Цела?

Она кивнула. Плечо ныло, но это пройдет, а вот табурет являл собой жалкое зрелище.

– Липа! Тебя только за смертью посылать! Нашла, нет? – Голос Вита приближался, и Липа, не раздумывая, махнула Игнасу рукой в сторону мансарды.

– Наверх! Быстро!

Сама же бросилась собирать разлетевшиеся по полу гвозди и мотки проволоки, за чем ее и застал дядя.

– Ну и дела…

– Прости, пожалуйста, я не хотела.

– Ты оттуда… сама, что ли? – Он оглядел место происшествия и поморщился. – Блин, Липка… Сильно ушиблась?

– До свадьбы заживет. – Она улыбнулась, чтобы уверить: все в порядке. – Вот, держи свои инструменты.

Липа оглянулась: кухня, как и лестница за ней, была пуста.

– Поможешь? Не бойся, там ничего сложного, просто вдвоем веселее.

Сказать, что устала? Голодна? Хочет спать? Врать Липа не умела. Если начнет сочинять небылицы, Вит поймет, и тогда придется выложить все как на духу.

– Ну, раз веселее, – протянула она, отряхивая джинсы, – тогда идем!

Как только Вит отвернулся, она подобрала с пола оброненную монету и сунула в карман. Вернет позже. Ей такая плата не нужна.

Игнас ждал ее у окна. Он даже не коснулся застеленной кровати, зато книги наверняка просматривал. Липа поставила перед ним дымящуюся чашку.

– Чай. С мятой. Вода чистая, я проверила.

Она плотно затворила дверь и села напротив, поджав под себя ноги.

– Он еще с тобой? Анимон?

Могла бы не спрашивать. Янтарный огонек вынырнул из-под стола и подлетел так резко, что Липа отпрянула.

– Эй! Неужели рад меня видеть?

Лимонный цвет сменился на персиковый. Щупальца зарделись розовым.

– Так и есть, – подтвердил Игнас. – Он здесь один, а ты для него не чужая. После того как…

– Он питался моим страхом. Слезами. Это ведь так работает? Они… что-то вроде паразитов?

Анимон отпрянул. Будто Липа произнесла ругательство и оскорбила его до глубины кишечной полости – или где он переваривал страдания?

– В какой-то степени да, – замялся Игнас. – Это нелегко понять. Я знаю, что у тебя много вопросов…

– Не то слово! Может, ты не желаешь плохого мне или Виту… Я могу говорить «ты»?

– Конечно.

– Ты сломал ворот колодца. Зачем?

– Чтобы вы не заразились. Ты видела фейрит – черную маслянистую жидкость, напоминающая нефть, в которой плавают изумрудные искры. Ты его касалась?

Он отодвинул пустую чашку и подался вперед.

– Нет. – На самом деле она не помнила. – Выплеснула у крыльца, и все. Мне кажется, оно убило цветок. Ничего такого здесь раньше не было. Это какая-то химия? Оружие? Что значит «воронка» и как ты сюда попал? Скажи правду, Игнас. Не говори «случайно», я хочу понять!

Липа сдерживала себя, но поток вопросов вырвался наружу. Около минуты Игнас молчал, затем резко поднялся и вынул из внутреннего кармана куртки плоскую флягу.

– Проще показать, чем рассказать словами. Я могу взять тебя с собой: ты увидишь, как все устроено изнутри.

– Ты говорил, что не можешь уйти.

– Этически. Не физически. Если воронка мала, возможно, мы отодвинем Гниение от острова.

– Опять загадки?

– Больше нет. Вот это… – Он открутил крышку. – Слизь анимонов. Слегка жжется, но не опасно. Анимоны не существуют отдельно от фейрита – они слетаются к нему, как мотыльки на свет, но, в отличие от самого фейрита, продукты их жизнедеятельности не ведут к изменениям в организме. Они – проводники. Как кабель, по которому проходит ток. Понимаешь?

– Нет, – честно призналась Липа.

– Дай мне руку.

На подставленную ладонь хлынуло нечто холодное и скользкое. По спине побежали мурашки. Слизь обладала зеленоватым оттенком и напоминала некую странную субстанцию. Липа поморщилась, но стерпела.

– Закрой глаза.

Она подчинилась и с ужасом ощутила, как пальцы Игнаса (у человека бывают такие холодные пальцы?) коснулись век. Слизь потекла по щекам, склеивая ресницы.

«Что я творю?..»

– Это обязательно? – выдавила она, пытаясь моргнуть.

Игнас щедро смазывал лицо и руки, закатав рукава.

– Так безопаснее.

Только теперь Липа увидела то, чего не замечала раньше. Правая рука Игнаса двигалась не так ловко, как левая. Под бледной кожей проступали не вены, а нечто, похожее на металлические трубки. Протез? Она мало что смыслила в науке и не представляла, что такие штуки уже в ходу. Прямо как в кино.

– Готова?

Она пожала плечами.

Игнас коснулся стены. Провел ребром ладони и потянул на себя. Аккуратно, не спеша, как снимают скотч с заклеенных на зиму окон, чтобы не растрескалась краска, он снимал пласт реальности. Стена крепкого деревянного дома сворачивалась на глазах, топорщась щепками и вспучиваясь чернотой по ту сторону.

Внутри у Липы все заледенело, на лбу выступил пот.

«Все по правде, ты ведь этого хотела?»

– Обещай, что мы вернемся. – Она вцепилась в куртку Игнаса. – Иначе Вит с ума сойдет.

«Или я схожу прямо сейчас».

– Вернемся, когда захочешь. – Что-то в голосе Игнаса Липе не понравилось, но она не успела возразить. Дощатый пол исчез следом за стеной; комната вывернулась наизнанку. Подошвы кроссовок коснулись каменного пола.

– Где мы?

– Мы… мы… где? – издевательски отразилось от стен эхо.

– Мембрана, Прослойка, Периферия – названий много. Выбирай любое.

Они стояли посреди узкой пещеры, освещенной светом сотен (или тысяч?) анимонов. Изумрудные звезды, явившиеся прямиком из снов, покрывали вуалью чернеющие своды.

– Осторожно! – Игнас схватил ее за запястье, не позволяя сделать шаг. – Смотри под ноги. Поверь мне, наверху нет ничего интересного.

Липа оглядывалась по сторонам, и глаза постепенно начинали привыкать к контрасту черного и изумрудного. Пещера казалась прямой – ни поворотов, ни изгибов, – и все же Липа не видела ни конца, ни начала. Не было и потолка, скрытого рекой огней: будто Млечный Путь приобрел болотные оттенки, раскинувшись посреди… ничего?

– Это ведь не настоящая пещера?

– Нет. – Игнас терпеливо ждал, пока лавина первых впечатлений схлынет. – Происходит замещение: твое сознание достраивает картинку в соответствии с предыдущим опытом и ожиданиями. Человеческий разум не может постигнуть все сразу. Ему на помощь приходят защитные механизмы.

– А ты? Как ты видишь эту… Прослойку?

– У нее нет стен. – Игнас нахмурился, подбирая слова. Зеленые блики плясали на лице, делая его похожим на восковую маску. – Есть что-то вроде перегородок. Знаешь, чтобы ты могла представить, я попробую упростить. Идем, объясню по дороге.

Он подал ей руку.

– Просто старайся обходить лужи фейрита и не касайся анимонов.

– Они ведь не опасны?

– Вспомни, что испытала вчера. Это смог всего один, к тому же юный. Опасность анимонов заключается в другом: фейрит меняет физически, в то время как эти крошечные приятели зарываются в подкорку.

– Они, кажется, не обращают на нас внимания.

Всего несколько актиний парили в пустоте. Остальные, собравшись на стенах в небольшие стайки, источали слабое сияние. Дремали? На фоне оттенков зеленого выделялся их малыш-знакомый: он несся впереди, ловя воздушные потоки, резко тормозил и приплясывал на месте – ждал нерасторопных спутников. Странно, но присоединяться к сородичам он не спешил.

Липа шагала рядом с Игнасом, смотря под ноги, как было велено. Фейрит, стекавший по стенам, напоминал мазут; некоторые лужи приходилось перепрыгивать.

– Так вот, вернемся к началу. Представь себе початок кукурузы.

– Зачем?

– Для наглядности. Представила?

– Ну, допустим.

– Хорошо. Каждое зерно в початке – отдельный мир. Все они упорядочены в строгие ряды и соприкасаются друг с другом – почти. Их разделяет тонкая мембрана, соединяющая зерна и стержень. Представь, что стержень заполнен временем: с одного конца он утолщается, к другому сужается. Где-то зерна крупнее: развитие в таких мирах шагнуло далеко, и бег времени ускорился. Другие миры отстают и только формируются. Чем дальше друг от друга расположены зерна, тем сильнее различия, в то время как смежные миры почти идентичны.

Он сделал паузу. Липа молчала.

– Скажи что-нибудь. Я чувствую себя глупо, пытаясь сравнить Вселенную с кукурузой.

– Да нет, очень образно. Просто моему сознанию нужно время, чтобы достроить картину. – Она вдруг замерла. – Что будет, если я коснусь лужи? Прямо сейчас?

– Не стоит, – отрезал Игнас.

– Ты говорил, мы с Витом можем заразиться. Как это работает?

– В случае с воронкой достаточно глотка воды. Или непосредственного контакта с кожей. Я вряд ли смогу ответить на все вопросы. Я не ученый, Филиппина. Даже ученые не знают доподлинно, что такое фейрит и какова его природа. Он просто появляется и приносит с собой хаос. Его воздействие невозможно предсказать: кто-то погибает после контакта, а кого-то он меняет, перестраивая изнутри, и путей изменения бесчисленное множество.

– Ты говоришь о мутациях?

– Именно. В моем мире фейрит изучали в лабораториях, ставили опыты – все без толку. Его невозможно контролировать. Он – все равно что гниль, пожирающая зерно за зерном. Начав с одного края, однажды доберется до другого.

– Это нельзя остановить?

– Можно задержать процесс, но ненадолго.

– То есть… рано или поздно фейрит все равно окажется на острове?

– Может, в озере или в море. Никто не знает. У нас фейрит нашли на дне Марианской впадины, открыв тем самым ящик Пандоры.

– Твой мир стал первым?

– Никто не знает, – безучастно повторил он, – где находится исток.

– Но он же откуда-то взялся! Ничто не берется из ничего. – Мысли шли кругом. Липа силилась понять, но получалось плохо.

– А откуда взялся человек? – Игнас бросил на нее взгляд и отвернулся, уставившись на скопление анимонов. – Великие умы спорят до сих пор. Ломают копья и не могут выбрать: теория эволюции Дарвина или сотворение мира за семь дней? А может, инопланетный разум? Кто тогда создал инопланетян?

– Стоп! Перестань, пожалуйста, – взмолилась Липа, – слишком много всего.

– Не спеши. Подумай, а потом спрашивай – у нас есть время.

Подойдя к углублению, которое Липа не сразу заметила, он разогнал сонных анимонов. Те разлетались, возмущенно мигая. Некоторые приближались, заинтересовавшись Липой, но Игнас бесцеремонно от них отмахивался.

– Нам сюда. Хочу показать тебе смежный мир.

За пальцами Игнаса тянулась уже знакомая слизь.

«Ну вот, опять», – вздохнула Липа, зажмурившись. От вида пространства, сминаемого, как лист бумаги, ее начинало мутить.

– Мы что, вернулись назад?

Они стояли посреди мансарды. Теплый июньский вечер, запах дерева – все именно так, как должно быть.

– Приглядись получше. – Игнас указал на застеленную кровать.

Под ней не было ни сумки, ни тапок. На спинке стула не висела одежда, а столешница была покрыта слоем пыли. В этой реальности на острове не было ее, Липы.

– Погоди-ка…

Приоткрыв дверь, она замерла на верхней ступеньке. Из комнаты Вита доносилась музыка. Липа впервые слышала эту мелодию – сильную, как закручивающаяся спираль, и вместе с тем хрупкую, чарующую каждой нотой. То ли просьба, то ли крик о помощи.

– Нам нельзя тут задерживаться, – прошептал Игнас. Его рука легла на Липино плечо.

– Ему грустно. Он совсем один.

Она подняла глаза, ища поддержки, но Игнас лишь сжал челюсти. Желваки заиграли на скулах. Кажется, он собирался что-то ответить, но сдержался в последний момент.

– Идем. Вмешиваться нельзя. Я привел тебя сюда, чтобы показать. Чтобы ты поняла. На этом всё.

– Но если меня нет, значит, в этом мире мама не в больнице. Она здорова! – От этой мысли перехватило дыхание. Липа впервые осознала, что происходящее с ней не сон и не розыгрыш. Вселенная-початок действительно существовала за пределами «зерна», и ее возможности были безграничны!

– Это может означать что угодно. Точек отклонения – миллионы. Хотя математики или люди, знакомые с теорией вероятности лучше меня, назвали бы другое число. А теперь пойдем. – Голос стал ниже, настойчивее. – Твой дядя не должен нас видеть.

Липа позволила вернуть себя в хаос – вошла в него с широко открытыми глазами, все еще пребывая на грани между смятением и горечью чужого одиночества. Озарение было похоже на удар, вспышку жгучего света. Она не смогла бы внятно озвучить свое намерение, не понимая до конца сути фейрита, но все это – смежные миры, чудесные возможности, анимоны – могло стать ключом к маминому исцелению.

Теперь у Липы появилась надежда, и она следовала за Игнасом, чтобы получить ответы.

В этот раз они миновали Прослойку быстро: Липа не заметила момент переноса, потому что отчаянно терла глаза. Слизь стекала со лба, застывая в волосах липкой коркой. Она вспомнила слова Игнаса о жжении: кожу будто смазали «звездочкой» – и жар, и холод одновременно.

– Вот мы и дома. Не совсем там, где я хотел выйти, но вариант не худший, как думаешь?

Липа сглотнула. Обретя способность видеть, она окинула взглядом тесную комнату. В отличие от иллюзорных пещер, место выглядело реальным, но не поддавалось объяснению. В углах, подобно паукам, ютились анимоны – около дюжины или больше. Не сравнить с «созвездиями» Прослойки.

Посреди комнаты стояла кровать. Вернее, нет, не стояла, а вращалась на изящных колесах. Снова и снова, по бесконечному кругу, как стрелка, описывающая ось циферблата, да так, что подойти вплотную не представлялось возможным.

У Липы вскоре закружилась голова, но она успела понять, что на кровати лежит женщина. Молодая. Очень бледная и красивая – как Белоснежка из старой сказки. Темные волосы на белой подушке, тонкие пальцы на впалой груди поверх белой ткани. Платье? Или больничная роба? От запястий тянулись тонкие трубки, напоминавшие капельницу; изо рта выходила трубка потолще, соединяясь наверху с громоздкой конструкцией из колбочек, вентилей и проводов. Внутри сосудов мерно булькала черная жидкость. Фейрит.

Проследив за направлением ее взгляда, Игнас вздохнул.

– Прости. Не подумал. По первости это выглядит весьма неприятно.

– Кто она?

– Я не знаю. – Он пожал плечами. – Фейрумная.

– Что это значит? У нее нет имени?

– Когда-то было, как у всех. Но для обитателей Дома она просто Она. – Игнас потер переносицу, смахнув остатки слизи. – Видишь ли, фейрит – это чистое вещество. Как яд. Но фейрит, вступающий в связь с другими элементами, называется фейрумом – по крайней мере, в моем мире. Соединения могут быть разными: кислоты, щелочи, соли – и всякий эффект непредсказуем. Каждое свойство, которое приобретает человек после принятия фейрума, индивидуально. Оно может быть как физическим, так и ментальным. Некоторые обретают способность обходиться неделями без сна или дышать под водой. Другие гнут металл силой воли и перемножают в уме пятизначные числа.

– Разве это не чудо?

Игнас невесело усмехнулся.

– Скорее, проклятие. Многих фейрум убивает сразу. Тех, кто обретает свойство, – постепенно. Иногда свойство пассивно и не проявляет себя на протяжении долгих лет, но все же воздействует на организм, разрушая его на клеточном уровне. Фейрум – худший из наркотиков.

Он указал на «Белоснежку».

– Ее свойство – преобразование кинетической энергии. Грубо говоря, Она – perpetuum mobile, вечный двигатель, снабжающий энергией весь Дом.

– Но так нельзя! – Липа глядела на него с ужасом. – Использовать живого человека как батарейку!

– Это необходимо, Филиппина. В противном случае она может нести угрозу для всех. Включая себя. Я видел, что бывает в подобных случаях. Фейрумный либо не умеет сдерживать свойство, либо излишне контролирует его, пока сила не достигает пика и не вырывается на волю. С таким свойством, как у нее, можно рушить города, не говоря уж о Доме, поэтому Клирик поддерживает ее в кататоническом состоянии – грубо говоря, коме, – обеспечивая подачу фейрума.

– Ты себя слышишь? – произнесла Липа совсем тихо. – Говоришь о ней как о машине.

Она ощутила дурноту. Вращающиеся колеса, мигающие анимоны, бледный овал лица, будто посмертная маска… Комната давила, сжимая голову в тисках, и Липа почувствовала непреодолимое желание вырваться. Словно она сама оказалась прикованной к кровати и связанной щупальцами катетеров…

Сорвавшись с места, она потянула на себя ручку двери. В лицо ударил порыв свежего, ледяного воздуха. По инерции пробежав несколько шагов, Липа едва успела затормозить перед зияющим провалом. Игнас поймал ее за шиворот, как ребенка, и потянул назад.

Сердце бешено стучало.

– Не делай так больше. У Дома в запасе много причуд и ловушек. Без меня – ни шага в сторону.

Это была не просьба и не предостережение. Это был приказ.

Осмотрев дыру в полу, Липа не увидела ничего: ни лестницы, ни досок, ни предыдущего этажа. Только ветер завывал в разломе.

– Что это за место, Игнас? Мы еще в Прослойке?

– Больше нет. – Он ободряюще улыбнулся. – Мы внутри временного стержня. На границе Еще-Не.

Эпизод II

Дом, в который…

♬ Aviators – Sweet Dreams

Под балконом раскинулся сад. В отличие от реального мира, здесь царила осень. Клумбы утопали в жухлой траве, мощеные тропки были усыпаны листьями. Грозовое небо опустилось так низко, что деревья, казалось, согнулись под его тяжестью, приникли к земле и сплелись ветвями в хороводе пугающих силуэтов.

Липа провела ладонью по перилам. С южной стороны дом выглядел безобидно. Навевал мысли о старом особняке из какого-нибудь готического романа, кишащем призраками и нераскрытыми тайнами. Призраки – последнее, что ее беспокоило.

Все, что она сумела узнать у Игнаса, – это причину, по которой Дом прозвали Шатким. Иногда по нему пробегала рябь времени, схожая с подземными толчками при землетрясении, и тогда Дом менялся. Перестраивался, отращивал новые этажи и лестницы, украшал себя изящными фронтонами. Или, наоборот, «линял», как выразился Игнас: стряхивал черепицу – иногда вместе с чердаком – и освобождался от лишних окон. Пытался следить за модой, но безнадежно устаревал, мешая романский стиль с готикой, а классику – с сельским барокко.

Приглядевшись, можно было заметить, как стены тянулись вверх под уклоном; слегка скошенные, они чудом держали крышу. Липа обошла Дом с севера на юг по внешней галерее. Хотя стороны света здесь считались условностью – как и время, замершее на пороге.

Перед ней раскинулся ковер из плесени и мха. Ледяные ветры выли в трубах, а чуть дальше виднелось озеро, в глубине которого, подо льдом, угадывался исполинский силуэт. Кем бы ни был озерный пленник, Липа не хотела с ним встречаться.

С восточной стороны шумело море. Лизало фундамент, оставляя на камне узоры из пены. Липа ощущала мельчайшие брызги на коже и не могла понять: как иллюзия может быть настолько реальной? Как могут люди обитать в этом непостижимом месте, не то живом, не то мертвом, отрезанном от времени, будто собранном из разных пазлов?

И что в таком случае реальность?

Между деталями мозаики оставались пробелы, но Игнаса они не тревожили. Он заверил, что обитателей немного. Все они попали в Дом случайно, придя не по доброй воле. Кто-то обжился; другие, как Игнас, продолжали исследовать миры, пытаясь понять причину Гниения и остановить процесс. Или ради забавы. Дом объединил в себе разных людей, и каждый принес с собой частицу родного мира, родной культуры. Частицу себя.

– Как ты его нашел? Дом? – Липа обернулась к Игнасу. Ей нравился «танцующий» сад, но любоваться им вечно было нельзя.

– Долгая история. – Он стоял в тени, прислонившись плечом к оконному выступу. – Но если в двух словах, привели анимоны. Ученые в моем мире долго спорили, что первично: фейрит создает разрывы в Прослойке, привлекая анимонов, или же, наоборот, анимоны проделывают дыры, выпуская фейрит.

– И к чему пришли?

Улыбка Игнаса вышла кривой, и Липа кивнула:

– Понятно.

– Я был заражен, когда понял, что кроме привычной реальности существуют другие. Прошел через дюжину или больше, пока не оказался в Доме. Это место – как отель на перекрестке; удобно хранить вещи и можно перевести дух, прежде чем двинуться дальше.

– Погоди-ка, – перебила Липа. – Так ты фейрумный? Как Она?

– Не совсем как Она, но… да.

Липа резко выдохнула.

– И ты молчал! В чем твое свойство?

Он хмыкнул:

– Я ведь упоминал про пассивную фейрумность.

– То есть ты заражен, но выгоды никакой? Это как-то… – Слово «глупо» едва не сорвалось с губ, но Липа прикусила язык. – А как же полеты, суперсила, рентгеновское зрение? – Она оттолкнулась от перил и оказалась в тени, рядом с Игнасом. Он взглянул на нее, словно окатив ушатом ледяной воды.

Липа начала замечать перемены в его настроении. Вот Игнас улыбался, а через минуту в его глазах мелькнуло нечто пугающее: не столько угроза, сколько предостережение.

– Прости. Глупость сморозила.

– Ничего, – глухо отозвался он и, повернувшись к Липе спиной, зашагал по коридору. – Однажды поймешь. Не все сразу, а то через край польется.

– Ты о чем?

Она догнала его у поворота. Вниз вела лестница с высокими ступенями. Кое-где зияли провалы – как та дыра, в которую она чуть не угодила.

– О том, что важно рассчитывать силы. Нельзя перелить в кружку всю воду из ведра. Только постепенно, раз за разом.

Липа замерла на ступеньке.

– Ты чего?

– Страшно стало.

– Держись за меня, тут два пролета.

– Я не про лестницу. Про тебя. – Липа смотрела мимо Игнаса, в точку над его правым плечом. Осознание пришло внезапно, будто лампочка зажглась в голове. – Я не знаю о тебе ничего. Совсем ничегошеньки. Только имя, но представиться можно любым. Ты так легко говоришь о сложных штуках, но при этом не ученый. Кто ты?

– Я фейрумный, Филиппина. – Он развел руками. – Брожу от мира к миру, пытаюсь понять, как далеко распространился фейрит и остались ли зерна, им не тронутые. Я… – Он запнулся. – Как видишь, я один. Не знаю, сколько требуется слов, чтобы ответить на вопрос «кто ты?». Можно потратить часы, пересказывая жизнь год за годом, и если уж на то пошло, ты для меня тоже загадка.

Липа фыркнула.

– Вовсе нет.

– Да. Любой человек – загадка, если ты не читаешь мысли.

– А среди фейрумных бывают телепаты?

– Может быть. Я не встречал.

Лестница вывела их в новый широкий коридор. Старенькие обои в цветочек вздувались пузырями, отходили ближе к потолку, обнажая слой известки и серый бетон. На окнах висели тюлевые занавески. В горшках зеленела герань. От гвоздя, забитого над дверным косяком, тянулась бельевая веревка – пустая, если не считать полосатого коврика, висевшего в дальнем конце коридора. Там же притулился велосипед с ржавой цепью и снятым сиденьем. Возле одной из дверей выстроились в ряд банки из зеленого стекла, пара кастрюлек и бидон. Липа будто перенеслась в прошлое – в захламленную прихожую типичной коммуналки.

Из-за угла вдруг высунулась рожица – черная, будто измазанная сажей. Белки глаз в изумлении расширились. Игнас приложил палец к губам, и чумазый мальчишка повторил его жест, а через мгновение пропал, слившись с темнотой. Только топоток раздался за поворотом.

– Это Игошка, он безобидный. Всегда молчит, только слушает. Обезьянничает иногда. – Игнас улыбнулся. – Не знаю, откуда он появился, но сделал бы ставку на юго-восток Африки.

– Так он… – Ну конечно! Ей просто в голову не пришло: Липа не ожидала увидеть чернокожего мальчика. – А почему Игошка?

Игнас повел плечом.

– Баб-Уля назвала. Она его вроде как… увнуковила.

Он замедлил шаг.

– Тс-с-с. Нам сюда.

– А почему шепотом?

– Услышит. – Он кивнул на дверь. – Никакого намека на старческую глухоту. Ты вряд ли отправишься гулять по Дому без меня, но запомни: к Баб-Уле «на чай» ходить не стоит.

– Почему? Боишься, что она и меня увнуковит?

Он смерил ее серьезным взглядом.

– Я не шучу, Филиппина. Просто не надо, поверь мне.

– Хорошо.

Они миновали коридор. Хлипкая дверь с облупившейся краской выпустила их на лестничную площадку. Очередную.

– Не понимаю, как это возможно.

– Что?

– По логике, Дом должен кончиться. Снаружи он не кажется большим.

– Внутри он больше. Из-за ряби никто не знает, сколько здесь этажей, потому что количество все время меняется. Разве что Клирик, который помнит каждый закоулок.

– Ты упоминал о нем. – Липа бросила на Игнаса заинтересованный взгляд. – Там, в комнате со Спящей.

– Слышала про средневековых алхимиков?

– Немного.

– Наш Клирик от них недалеко ушел. – Игнас вздохнул. – Он ирландец. Отец О’Доннелл. Был когда-то ревностным христианином, а потом случился Дом, и взгляды изменились. Вера – штука тонкая. Она схожа с эликсиром: щепотка добродетели, унция сомнений и пузырек безумия – смешать и плавить на медленном огне до получения однородной массы.

– И что заставило его сомневаться?

– Сам Дом. Клирик почитает его как продукт некоего божества, существующего вне времени и властвующего над его ходом. Они с Бубновым Джеком твердят, будто у Дома есть хозяин, сокрытый в глубине, – хмыкнул Игнас.

– Ты в это не веришь?

– Я верю в то, что вижу своими глазами.

Липа нахмурилась. Существуют ли пределы человеческой веры – вот в чем вопрос. Еще вчера она помыслить не могла, что угодит в подобное «приключение», а вот же…

– Дом на всех оставляет печать. Клирик, попав сюда, проявил талант к науке. Некоторые вещи, которые он творит с фейрумом, и впрямь гениальны. Как бы дико это ни звучало, его теософия приносит плоды. А Джек…

Игнас замолчал и резко перегнулся через перила. Ахнув, Липа ухватилась за полы его куртки.

С нижнего пролета донесся смех.

– Ну же, приятель, заканчивай! Что там Джек? Мне интересно.

На подоконнике сидел парень, немногим старше Липы – на вид лет двадцати с небольшим. Симпатичный, несмотря на лопоухость, с правильными чертами лица и легкой улыбкой. Взгляд прямой и насмешливый. Русые волосы, давно не стриженные, были зачесаны назад. Узкие джинсы пестрели прорехами; на кожаной куртке – десятки значков, заклепок и булавок. Рядом – вместительный рюкзак, наполненный доверху.

– Вспомни Джека, он и выпадет[1]. – В голосе Игнаса послышалось неодобрение. – Что принес на этот раз?

– Всего понемногу. – Джек демонстративно застегнул молнию, скрывая содержимое рюкзака. – Реактивы для Клирика, свечи для Баб-Ули. Она еще свиные копыта просила. Я уж подумал: ну все, сатанинская месса грядет, но нет – холодец! А еще… – Он поднял голову и присвистнул. – Деревце! Ну наконец-то!

Их с Липой взгляды встретились, и улыбка Джека стала шире.

– Решила сменить прическу? Тебе идет.

Липа машинально провела рукой по волосам, снимая паутину липкой слизи. Коса превратилась в застывшую сосульку. Щеки вспыхнули. Ответить на шутку или обидеться? Она одновременно почувствовала смущение и раздражение: что за «деревце»?

– Мы знакомы? – Липа смерила Джека взглядом, спускаясь по лестнице.

– Оу! Это наш первый раз для тебя. Прости, как-то двусмысленно прозвучало… Джексон Хиггинс. – Он протянул руку. – В миру Бубновый Джек.

– Не вздумай втянуть ее во что-нибудь. Даже не пытайся. Ты понял? – Игнас нетерпеливо обернулся. – Идем, Филиппина.

– Так точно, мистер Девятый. Ни малейшей попытки. Из нас двоих именно Деревце находит неприятности. – Он подмигнул Липе, когда та в растерянности перевела взгляд, и опустил ладонь, которую она так и не пожала. – Это ничего. Иди с Девятым. Уверен, у вас там важные дела. Еще увидимся!

Улыбка пропала, но что-то в голосе Джека заставило поверить: именно так все и будет. Они увидятся. Закинув на плечо рюкзак, он отсалютовал на прощание и взлетел по лестнице, перешагивая через две ступеньки. Липа осталась наедине с Игнасом.

– Ничего не понимаю, – севшим голосом проговорила она. – Он и правда меня знает? Откуда? Я этого Джека впервые вижу.

– Половину сказанного Джеком нужно пропускать мимо ушей. Сразу. Еще половину – разбирать по косточкам: может, под ворохом мишуры найдется что-то стоящее.

– Ты его не слишком любишь, да?

– Не то чтобы. Просто Джек довольно… своеобразен. Он любит хвалиться, что заключил некую сделку, и теперь прыгает сквозь время осознанно, а не вслепую.

– То есть…

– Не знаю. Он может, – намеренно подчеркнул Игнас, – говорить правду, если представить, что твое будущее – его прошлое. Тогда вы действительно встречались в каком-то из миров. Но ключевое слово здесь – «может». Джек может что угодно. И врет как дышит.

Липа перестала считать ступени, повороты и тоннели коридоров. Когда они остановились у запертой двери, она с благодарностью выдохнула.

– Пришли.

Игнас увидел на уровне глаз золотистую девятку и выругался сквозь зубы. Такие цифры обычно клеили, чтобы обозначить номер квартиры, – Липа не видела в этом ничего ужасного.

– А почему девятка?

Светлые брови нахмурились. Игнас отбросил сорванную с двери цифру.

– Это то, о чем я говорил. Шуточки Джека приносят радость только Джеку. – Он вздохнул, доставая из внутреннего кармана ключ. – Но, полагаю, ты должна знать. Это будет справедливо. Нельзя просить тебя о доверии, не рассказав, откуда я. Кто я. И как все это началось.

Щелкнул замок. Игнас толкнул дверь и хлопнул в ладоши. Комната за порогом залилась белым светом.

– Входи.

В первый миг Липа зажмурилась. Огни показались нестерпимо яркими после сумрака коридоров – холодные, с синеватым оттенком, напоминавшие о больничном ультрафиолете. От этой мысли сжалось горло – рефлекторно и болезненно. Однако Игнас ждал, и она шагнула внутрь.

Комната, как и сам Дом, могла похвастаться смешением стилей и эпох. Футуристическую белизну оттенял видавший виды кожаный диван. Рядом высилась стопка книг, на трехногом стуле была сложена одежда: пара рубашек упали со спинки на пол, и Липа машинально подняла их, вернув на место.

Большую часть стены напротив занимало что-то вроде аквариума. Обитавшие в нем анимоны не парили свободно, как в других помещениях Дома, они находились за стеклом, неподвижные, словно прилипшие к стенкам. Их было около сотни – сплошная изумрудная масса, от вида которой у Липы по спине побежали мурашки.

– Почему они там? – обернувшись, спросила она.

– Слизь, – коротко пояснил Игнас. – Без нее я потеряю возможность ходить через Прослойку.

Он скинул куртку и устало прислонился к стене.

– Я бы сказал «располагайся», но… – Он усмехнулся, не закончив мысль. Располагаться было негде. Кроме пресловутого дивана.

Липа остановилась у широкого стола, заваленного инструментами, о предназначении которых она могла лишь догадываться. Многочисленные емкости – от стеклянных с мерными делениями до старых, чугунных: тигель, горелка… Тут же лежали отвертки всевозможных размеров, платы и кабели.

– На случай, если понадобится ремонт.

– Твоя рука…

– Да, – кивнул Игнас. Следом за курткой он стащил рубашку, на рукавах которой засохли пятна грязи. Под белой футболкой Липа разглядела «шов» – место на плече, где протез крепился к суставу.

– Бионика. – Он сжал кулак, и искусственные мышцы предплечья напряглись. – Электроприводы, микропроцессор, распознающий импульсы, и в довершение – силиконовая оболочка. Издали не отличишь, а?

Липа почувствовала, как любопытство разъедает серной кислотой, но спрашивать в лоб было не лучшей затеей.

– Расскажешь? Не обязательно сейчас…

«Может, когда-нибудь», – хотела сказать она, но осеклась: «когда-нибудь» означало, что она останется с Игнасом надолго.

Он ведь сказал: «вернешься, когда захочешь», и Липа знала, что захочет скоро. Она соскучится по Виту и маме, пусть даже время для них течет иначе. Она непременно устанет от чудес, сквозь которые вел ее Игнас, не позволяя перевести дух.

Только сейчас она заметила, как малыш-анимон, следовавший за ними все это время, в нерешительности завис у двери. Он испускал тревожный прерывистый свет и не решался «войти». Может, его смущала стайка сородичей за стеклом аквариума?

– Расскажу. – Игнас всегда улыбался уголком губ, словно бы половиной лица, в то время как другая половина оставалась бесстрастной. – Этот парень, похоже, никуда от тебя не денется. Не хочешь дать ему имя?

Липа в удивлении подняла брови.

– А можно? Ну, в смысле, они же не питомцы.

– Обычно нет. Люди, живущие вдали от воронок, вообще не знают об их существовании, а те, кто знает, привыкли их не замечать. Я просто подумал, тебе захочется чего-то… вернее, с кем-то… Я плохо тяну на друга, Филиппина.

– Да уж!.. Водоросль, вызывающая истерики, куда лучше.

Рассмеявшись, он опустился на диван, прикрыв глаза. Похлопал рядом с собой.

– Садись. Расскажу то, что знаю. А решать только тебе. Прости, что ничего не предлагаю, плохой из меня хозяин. Но и Дом не лучшее место для чаепитий. Я не задерживаюсь тут надолго без надобности.

– Ты сказал, что мы вернемся, как только я скажу. Что получится отодвинуть Гниение от острова.

– Я… Не все так просто, Филиппина. – Игнас потер переносицу. Он выглядел так, будто не спал несколько суток, еще до их первой встречи в мансарде.

– И как это понимать? Ты соврал?

Она отодвинулась на край дивана. Липа глядела Игнасу прямо в глаза, пытаясь найти там правду, но видела лишь бесконечную усталость. Он и не думал отводить взгляд.

Липа впервые осознала, что глаза у него голубые, совсем светлые, с зеленоватым краем радужки.

– Нет. Я не врал. Помнишь метафору про ведро и кружку? Я не мог объяснить всего и сразу. Там, в моем родном мире, есть друг – ученый. Он занимается экспериментальными исследованиями фейрита. Когда мы виделись в последний раз, он, возможно, стоял на пороге прорыва.

– Возможно?

– Игры с этой штукой – как шаги по минному полю.

– То есть с твоим другом могло случиться что угодно. И мы просто идем в неизвестность?

– Я всегда хожу в неизвестность, Липа. – Он впервые назвал ее коротким именем. – В этом весь смысл. Но, надеюсь, мир еще держится, как и старина Лагард. Там мы сможем остановиться и сделать передышку. Но сейчас важно другое. Я хочу, чтобы ты понимала, кто я. Кем был там.

Замолчав, он поднял на нее взгляд. Филиппина сглотнула.

– Мне начинать бояться?

– Слушай. А потом решишь.

Игнас поставил локти на колени и сцепил пальцы в замок: живая ладонь и бионическая. На гостью он больше не смотрел, но она чувствовала волнение, которое он пытался скрыть.

– Они что-то значат? – Липа указала на нити на его запястье: разноцветные узоры и хитрые узлы складывались в плетеный браслет.

Игнас моргнул, не сразу поняв, о чем она.

– Индейская традиция. У коренных племен раньше не было письменности, они общались при помощи плетений. Один друг научил меня когда-то давно. С тех пор как я впервые попал в Дом, отмечаю ходки, чтобы не запутаться. Своеобразная летопись. – Он усмехнулся. – Или карта дорог.

– Научишь меня? – спросила Липа.

– Если захочешь.

Они молчали несколько минут.

Наконец Игнас повел плечом и, собравшись с мыслями, заговорил другим голосом, более глухим и низким:

– Кто-то сочтет эту историю простой, кто-то – запутанной, как знак бесконечности. Истина всегда посередине.

Все началось в две тысячи девятом, когда железяка под названием Нерей – символично, не правда ли? – достала со дна Марианской впадины новые образцы. Ил, бактерии, фейрит.

Название веществу дали не случайно: в черной жиже, отдаленно напоминающей нефть, плясали изумрудные искры. Живые огоньки, будто сошедшие со страниц сказок. Кто бы мог подумать, что ученые потянутся к волшебству совсем как дети, в руки которых попала новая игрушка?

Но за волшебство нужно платить.

Фейрит менял все, с чем соприкасался. Знакомые науке соединения оборачивались новыми загадками. Они порождали свойства. Пугающие, неизученные. Непредсказуемые.

Первый несчастный случай произошел спустя пару месяцев. Тогда-то фармацевтическая компания «Хай Джен» прибрала к рукам разработки Массачусетского университета. Общественность, конечно, возмутилась, включая ребят из Океанографического института штата, чей подводный аппарат обнаружил фейрит, но деньгам под силу заткнуть любой рот. Ответ для репортеров придумали заранее: неизвестное вещество может быть опасно для людей, необходимы тесты. Коротко и деловито, чтобы не спровоцировать дальнейшие вопросы. Пройдут недели, и пресса забудет, а люди, далекие от научной сферы, поглощенные другими проблемами, и вовсе ни о чем не узнают. Фейрит превратится в новый миф вроде затонувшей Атлантиды, и только «избранные» сумеют прикоснуться к тайне.

Отчасти так и произошло.

На смену металлам, жидкостям и газам пришли лабораторные мыши. Одни соединения фейрита отторгались сразу, другие провоцировали эффекты спустя какое-то время. Итог был один – смерть.

До тех пор, пока опыты с инъекциями не увенчались успехом – рождением у зараженной самки мышонка, устойчивого к любым воздействиям фейрита.

Стоит ли говорить, каким был следующий шаг?

Из двенадцати матерей, поставивших подпись добровольно, семеро были беженками. Еще пять – бездомными. Их некому было искать после того, как все закончилось…

Игнас впервые осекся. Плавный рассказ – будто из фантастической книги – разорвала пауза. Во взгляде Липы читались ужас и непонимание. От мысли, что каждое слово не просто красивая легенда о найденном «чуде», Липу бросило в холодный пот.

Каждое слово было свершившейся правдой.

Отголоском чужой реальности.

…Из двенадцати младенцев осталось четверо: три девочки и мальчик по имени Джим, которого называли иначе – F12-09, или попросту Девятый. Мальчик, который выжил. По форме – человек, но по сути – мышонок. Элджернон двадцать первого века.

Женский организм оказался более благосклонным к фейриту: ярче свойства, слабее откаты. Но ни одна из «сестер» не перешагнула порог совершеннолетия: свойства выпили их силы до капли.

Джиму повезло. Его способность оказалась пассивной. Фейрит в крови заставлял клетки организма обновляться снова и снова, уничтожал вирусы и яды; поврежденные ткани регенерировали с потрясающей быстротой.

Если бы Джим мог стереть эти годы – записать на нейрофлешку и выбросить в воды Хай-Ривер, – он бы это сделал. Но все, что он может на самом деле, – это скрываться. Год за годом после взрыва на фармацевтическом заводе, при котором Девятый потерял руку, и побега из Центра. Скрываться и наблюдать, как наркотик на основе фейрита занимает черный рынок, порабощая мысли людей. От последнего пьянчуги, желающего забыться, до представителей высших эшелонов власти, которые ищут единственное, чего у них нет, – вечную жизнь.

Может, их поиски не напрасны. Может, «Хай Джен» сумели восстановить биологические образцы Девятого, и даже взлетевшая на воздух лаборатория им не помешала, как не помешала созданию Сирен – живого оружия в лице послушных девочек.

Джиму неизвестно, как далеко зашла корпорация со времени его побега. Хочет ли он узнать – это уже другой вопрос.

В комнате повисла тишина. Только этажом выше то и дело раздавался стук.

– Ты сменил имя?

Игнас (или Джим?) кивнул.

– У меня не было выбора. Меня искали. Нас с Лагардом. Он помог мне уничтожить центр и сбежать. Наверное, ищут до сих пор.

– Почему Игнас?

– Игнас означает «незнание». Я этого хотел. – Он пожал плечами. – Я никогда не просил свойства и всего, что ему сопутствует. Извини, если запутал. Просто иногда мне кажется, что все это было слишком давно, в другой жизни. Тот Джим не я, и рассказывать о нем легче в третьем лице.

– Твое свойство… – Липа нахмурилась, размышляя. – У него есть пределы?

Игнас усмехнулся. Опять невесело, краешком рта.

– Я не бессмертен – практически. Как видишь, отрастить руку не сумел. Голову, при случае, тоже не смогу. Но если не считать механических повреждений… наверное, я могу жить долго. Гораздо дольше привычного срока.

– И никогда не болеешь?

– Это тоже относительно. Чтобы справиться с вирусом или бактериологической инфекцией, требуется время. Бывает по-разному. Но раны затягиваются быстро, если им ничто не мешает.

– А говорил, пассивное…

– Так и есть. Я не двигаю предметы мыслью и не разжигаю огонь – только поддерживаю свою жизнедеятельность на нужном уровне. – Игнас откинулся на спинку дивана. – Теперь твоя очередь, Филиппина.

– Что?

– Твой рассказ.

Липа растерялась. Она настолько глубоко погрузилась в историю Игнаса, пытаясь разложить все по полочкам, что идея говорить о себе казалась дикой.

– Это обязательно?

– История за историю. Все по-честному.

– И что потом?

– Потом мы отправимся дальше. – Игнас прикрыл глаза.

– Ты не уснешь?

Он покачал головой.

– Ладно.

Липа сдалась. Поерзав, она села чуть удобнее, прижала к груди подушку и начала:

– Эта история тоже началась давно. Задолго до моего рождения…

В устье каменных гор есть заветное озеро – Браново, колыбель сказок и легенд. Одна из них связана с маленьким островом, что стал домом для настоящей Звезды. Она упала с неба сотни, а может, и тысячи лет назад, но не разбилась, потому что озеро приняло ее в свои объятия. Та Звезда превратилась в юную девушку – никто не знает почему. Наверное, нелегко жить среди людей, когда ты – скопление раскаленных газов… Так или иначе, она выбралась на берег и повстречала юношу – Отшельника, жившего на острове. Они полюбили друг друга, согласно легенде. Такой любви – истинной – не нужны слова. И все бы хорошо, но…

Липа остановилась в замешательстве.

– Тебе обязательно заходить так далеко? – Игнас, сидевший с закрытыми глазами, улыбнулся.

– Не перебивай. Без легенды моя история будет самой скучной на свете. Слушай.

Собравшись с мыслями, она продолжила. В голове звучал голос деда – она лишь повторяла за ним слова, знакомые с детства.

Следом за звездой упал метеорит. Холодный камень из космических пустот. Он раскололся от удара: из него, как из яйца, выбрался Змей. Он поселился в прибрежных водах и рос с каждым днем, с вожделением глядя на сушу. Сердце Змея знало только зависть и злобу. Увидев прекрасную Звезду, он стал мечтать, что она полюбит его, но сам был не способен на любовь.

Однажды Змей стал таким огромным, что обхватил кольцом весь остров. Один удар хвоста – и домик Отшельника разлетелся в щепы. Змей увлек Звезду на дно озера, но к тому времени она стала настоящим человеком из плоти и крови и не могла долго дышать под водой. Юноша Отшельник бросился следом и убил Змея в неравном бою: тот остался лежать на дне – грудой камней, занесенных илом. Но было уже поздно…

Липа вздохнула.

– Звезда погасла, – прошептал Игнас, – из-за алчности и эгоизма.

– Змей хотел, чтобы его любили…

Игнас открыл глаза. Взгляд стал острым, непривычно колючим.

– Тогда в каждом из нас сидит свой Змей. Что было дальше?

Отшельник не мог оставаться на острове. Его тоска была так велика, что он отправился к Большой Земле и скитался, пока не потерял счет времени. Он встретил девушку, которая его полюбила, – прекрасную, но все же смертную. И любовь случилась обычная – земная.

Они вернулись на остров и прожили долгую жизнь. У них родились сыновья, а у тех – свои дети. Рано или поздно они покидали остров – женились, выходили замуж, перебирались в город, но продолжали помнить красивую сказку с несчастливым концом. Или счастливым – каждый решает для себя.

Но кто-нибудь – один из рода – всегда остается. Приглядывает за Звездой, что сияет со дна. Оберегает остров от небесных змеев.

Липа опустила взгляд.

Спустя века чудовище вернулось, только в другом обличье. Загадочный фейрит, отравляющий воды. Что, если Звезда, вновь превратившаяся в сгусток света, погаснет из-за него навсегда? Или уже погасла.

Игнас пристально смотрел на нее. Ожидал другого рассказа.

– Ну, хорошо.

Дочь предпоследнего смотрителя острова отправилась в Бранов двадцать лет назад. Ее очаровал большой город, и она решила остаться – наблюдать закаты с крыш в компании галок и бродячих котов. Она была художницей и видела мир разделенным на слои. Под каждой банальностью находила чудо, как монетку под старой половицей.

Однажды она встретила такого же чудака. Какое-то время они искали смыслы вдвоем, а затем появилась девочка… хотя все ждали мальчика, отсюда и имя. Думали, будет Филипп, а родилась Филиппина. Липка, если по-простому.

Бабушку она потеряла – остался только дед. Да и отца, если подумать, не знала. Видела последний раз в четыре года. Запомнила рыже-колючую бороду и пятна засохшей краски на ладонях, когда они вдвоем играли в «кулачки». Больше не играли с тех пор…

Каникулы Липка проводила на острове и была самой счастливой из всех девчонок. Пока и дед не ушел – как думалось девочке, в подводный мир, где зажегся новой звездой.

Шли годы. Слои, на которые художница делила мир, начали смешиваться, наползать друг на друга, рваться… Липка склеивала их, как могла, в единое полотно, но заплатанный холст в галерее не выставишь.

– Чем она больна? – внезапно перебил Игнас.

– Синдром Хантингтона. Это наследственное, бабушка тоже болела.

– Скажешь Лагарду, как доберемся. Он понимает в этом больше меня.

– Слушай, а твоя кровь… Есть ли какой-нибудь шанс?.. – Липа попыталась подобрать слова, чтобы просьба звучала уместно, но вскоре сдалась. От горечи – ее собственной, отраженной в глазах Игнаса, – в груди что-то дрогнуло, как запавшая клавиша пианино, и дрожь разлилась в воздухе. Одна-единственная нота – эхо сочувствия между двумя людьми.

– Прости. Это так не работает. Если бы я мог исцелять кровью или передавать свойство, у «Хай Джен» была бы армия бессмертных клонов. К счастью или сожалению, очень многое зависит от индивидуальных факторов. Это как лотерея. Ты можешь загадать десятизначное число, но какова вероятность?

– Слишком мала. – Липа кивнула. Она поняла. Но попытка не пытка. Если мир Игнаса шагнул дальше в развитии технологий, может, и с медициной дела обстоят лучше.

– Финал истории ты знаешь. Я оказалась с дядей на острове и встретила тебя. Конец.

Игнас покачал головой.

– Что?

– Никогда не говори «конец». Всегда думай «начало».

Одним движением он поднялся на ноги, будто не сидел в расслабленной позе секунду назад, и подал ей руку.

– Спасибо.

– За что? – Она удивленно взглянула снизу вверх.

– За то, что поделилась. Я это ценю. А теперь – пора.

Движения Игнаса стали быстрыми, отточенными. Казалось, он и впрямь избавился от усталости за время короткой передышки. Поверх футболки он натянул чистую рубашку и накинул куртку, проверив карманы. В верхнем ящике стола нашлась очередная бутыль со слизью и еще какие-то пузырьки, о назначении которых Липа могла лишь догадываться.

Анимоны за стеклом вели себя странно, будто волновались из-за приближения Игнаса. Прятались у дальней стены аквариума и меняли ярко-изумрудный цвет на темный, отдающий болотной тиной.

– Я придумала.

Игнас посмотрел вопросительно.

– Как назвать малыша-анимона. Раз уж он путешествует с нами.

– И как же?

– Акто.

Он не стал спрашивать почему. Просто кивнул и перебросил сумку через плечо.

– Идем.

Они вновь оказались в коридоре. За прошедшее время стены изменились: приобрели более темный оттенок. Пятна на обоях напоминали акварель, размытую кистью. Игнас повернул ключ в замке и, дойдя до конца коридора, плеснул на стену из фляжки. Заросший паутиной тупичок стал отслаиваться, обнажая черноту Прослойки. Игнас потянул за край. Липа до сих пор не понимала, как он это делает.

Прежде чем покинуть Дом, она оглянулась. Одинокая девятка осталась лежать на пыльном полу.

Эпизод III

2O48

♬ Linkin Park – Castle of Glass

Прослойка мигнула изумрудными искрами. Липе показалось, будто она сделала всего два шага и выпала наружу вслед за Игнасом.

Вой сирены. Тьма. Неоновые вспышки и воздух – холодный, колючий, с разлитыми в нем густыми запахами. Реальность ударила, окутала тревогой. Липе захотелось вернуться, спрятаться. Мир Игнаса оказался враждебным с первой секунды, которая была сродни погружению в ледяную воду.

– Прости, не подумал. – Игнас стянул куртку, набросив Липе на плечи. – Держи, только постарайся ничего не трогать в карманах.

Она кивнула.

– Спасибо. Где мы?

Они стояли на тротуаре, вдоль которого серой лентой, мокрой после дождя, тянулась дорога. Улица кончалась через сотню метров, упираясь в тупик. Слева – мусорные баки. Справа – двери. Бары, химчистка, ломбард… Липа с любопытством огляделась, стараясь приметить как можно больше, но смотреть было не на что. Трущобы. Ночь. Даже луна не показывалась из-за туч, а редкие огни в окнах были скрыты за плотными шторами.

Сирена умолкла вдали.

– Добро пожаловать в Фейртаун, северное боро Слэк-Сити, – буднично объявил Игнас. – Держись рядом и не отходи от меня. Эта часть города – прибежище фейрумных, а фейрум здесь вне закона. Приравнен к сильнодействующим наркотикам.

– То есть криминальный район? – уточнила она.

– Схватываешь на лету. А впрочем… – Игнас сделал паузу. – Наше будущее нельзя назвать радужным. Скоро сама увидишь.

– Но какой сейчас год? Ты не сказал.

– Сорок восьмой.

– Серьезно? Я пока не вижу разницы.

– Потому что будущее творится там… – Он указал на скопление башен-небоскребов на другом берегу реки, за исполинским мостом. – В исследовательских центрах «Хай Джен». А здесь – дно. Местный планктон подбирает объедки. Люди бунтуют из-за того, что им приходится жить бок о бок с фейрумными, но…

– Что?

– Не все так просто. – Игнас покачал головой. – Не все фейрумные выбрали этот путь. Обстоятельства бывают разные… Нам налево.

Они перешли на противоположную сторону улицы, и Липа замерла, прислушиваясь. За спиной нарастал гул, словно гигантский шершень летел между стен многоэтажек, грозя разметать проулок в клочья.

Игнас схватил ее за руку и резко притянул к себе. Выбил плечом хлипкую пластину заграждения и прижался к стене. Жестом показал: «молчи». Ей не пришлось повторять дважды.

Ночную тишину разорвал рев моторов. Автомобили пронеслись мимо, как смерч, взметнув веер брызг и кучи мусора. Хромированные чудища с хищными носами и языками пламени на капотах. Все произошло так быстро, что Липа не расслышала слов. Их было много – страшных людей, что высовывались из окон, надрывая глотки. Звон битого стекла, крики и порывы ветра – черного, вонючего, горького от дыма…

Она теснее прижалась к Игнасу, отступая глубже в тень, и закрыла глаза, считая до десяти.

– Бешеные Восьмерки, – прошептал Игнас, отстраняясь. – Одна из местных банд, контролирующая рынок фейрума.

– Очень… говорящее название.

– Да уж. Ребята стремятся к монополии, только Дядя Поджи выбирает не те средства. Я бы на его месте следил за кадрами – слишком много отморозков.

– Ты их знаешь? – Липа насторожилась.

– Держи друзей близко, а врагов еще ближе, – усмехнулся он. – Я знаю даже тех, кого предпочел бы не встречать. Но пока ты со мной, все в порядке. Что бы ни случилось, ты в безопасности.

Кажется, он чувствовал ее сомнения. Угадывал по малейшим переменам в голосе. При этом Игнас был прав: у Липы здесь никого не было, а значит, ей оставалось только довериться ему.

– Хорошо. Далеко до твоего друга?

– Нет. Пройдем через «Три монеты». Местное заведение для фейрумных, которое держит Безносый Хави, мой хороший знакомый. Публика там бывает разная, поэтому помни два правила: не отставай и ни с кем не заговаривай. Что бы тебе ни предлагали и о чем бы ни просили, поняла?

– Да.

Игнас выдохнул.

– Могу перегибать палку с предосторожностями, но не бойся. Не все так страшно. Я просто не привык быть… с кем-то.

– Понимаю. Я буду осторожной, правда.

Она протянула мизинец. По-детски наивный жест, но после того как скрылись Восьмерки, Липа почувствовала облегчение. Ей было известно самое верное лекарство от тревоги – посмеяться над страхами.

Искусственный палец обхватил и сжал ее собственный.

Игнас хлопнул Липу по плечу.

– Вот и молодец.

Лабиринты улиц тянулись на мили вперед – как щупальца до поры мирно дремавшего хтонического монстра из океанских глубин. Было время, когда Игнас, знакомый лишь с белизной и стерильностью лабораторий, познавал этот мир безраздельно, каждой клеткой, и Слэк-Сити казался ему живым.

Живым, но не бессмертным. Бессмертие принадлежало ему, Девятому по счету, но первому из альфа-фейрумных.

Первому из тех, кто выжил.

Он бросил взгляд на шагавшую рядом Липу. Старался быть честным с ней, но не мог рассказать всего. Не сразу. Не сейчас.

Она не примет его таким. Никто бы не принял. Пусть видит Игнаса и никогда не узнает Девятого.

Теперь все зависело от Лагарда. Даже если Энди ничего не нашел, Липа вернется домой. Он обещал, а значит, сдержит слово. Хотя бы в этот раз.

В баре было людно.

Они вошли через боковую дверь: неприметная вывеска без вездесущего неона и несколько слоев граффити на стене. Игнас кивнул Безносому Хави за стойкой и прошел вглубь, минуя свисающие с потолка ленты и китайские фонари, мигавшие нервным рыжим светом. Липа с любопытством разглядывала посетителей, касаясь пальцами его рукава.

Губы Игнаса дрогнули – восприняла совет держаться рядом буквально.

Шагая между столиков, они видели фейрумных: мужчин, женщин, черных и белых, совсем новичков и тех, из кого свойства выпили все соки, оставив оболочку из кожи и костей. Этот бар, как и десяток других в замкнутом боро Фейртауна, принадлежал им. Здесь не было нужды прятаться: изгои становились королями – на ночь или на месяц, как повезет.

Все они – афиши своего времени. Цветные иллюстрации фейрумных побочек.

Игнас не удивился, когда перед ним вырос гигант, напоминавший водяного из детских сказок, а вот Липа вздрогнула. Ей впервые пришлось увидеть внешнее проявление наркотика. Всю правую сторону лица и шеи бедняги покрывал ковер из полипов, терявшийся под воротником промокшей рубашки. Левый глаз заплыл. Поры сочились мутной водой, и запах – незабываемая смесь болотной тины и гниения – проникал в ноздри. Интересно, сколько ему приходится выпивать, чтобы не умереть от обезвоживания?

Игнас тактично уступил здоровяку дорогу с единственной мыслью: как бы дерьмово тебе ни жилось, всегда есть тот, кому хуже.

Или лучше. За столиком слева улыбалась девушка: болезненная кожа, лишенная пигмента, острые скулы, лихорадочные искры в глазах. В другое время он бы подошел спросить, какое у нее свойство, но сейчас не стоило задерживаться. Что бы там ни было, она наверняка счастлива. Тем мимолетным счастьем, которое объединяет всех принявших дозу. Пока не истек отмеренный срок, беспокоиться не о чем.

Завидев барыг у заднего хода, Игнас заслонил Филиппину плечом. Ни к чему ей смотреть на закулисные интриги банд. Пурпурные сильно рисковали, торгуя на территории Восьмерок, глава которых – непредсказуемый тип. Его память – сплошной калейдоскоп. Как ни поверни – новая мозаика. А все из-за фейрума, на который Дядя Поджи подсел одним из первых, когда наркотик прокладывал себе путь на черный рынок. С тех пор минули годы, и вот пожалуйста: противостояние Пурпурной Семьи с Восьмерками достигает разгара. Нет больше места перемириям и уступкам – в Фейртаун прибыл Всадник на рыжем коне[2].

Война за передел города обещала разрушить его до основания. Война за право контролировать фейрум на улицах, за разумы и жизни. Война против всего человеческого, что у них осталось – «у нас» – поправил себя Игнас, – помимо ампул с ядовито-черной жижей, отливающей на свету изумрудом.

Игнасу было все равно, кто выиграет раунд. Даже если банды Фейртауна перегрызут друг другу глотки, он вздохнет с облегчением.

Они вышли на задний дворик «Трех монет» и оказались на пустынной парковке. За сетчатым забором отыскалась ничем не примечательная дверь, на первый взгляд запертая. Ни замков, ни скважин. Окон в пристройке тоже не было – сплошная бетонная стена.

Игнас постучал трижды. Выдержал паузу и постучал еще. Трижды три – всего девять.

– Он там? – Липа подняла взгляд.

– Да. Нужно немного подождать.

Прошло около минуты, прежде чем лязгнул железный запор.

– А, Фрэнк! Забыл, что ты собирался зайти. Что за милая леди с тобой?

Голос, нарочито расслабленный и приятный на слух, с едва уловимым акцентом, принадлежал мужчине лет тридцати пяти. Высокий, подтянутый, бритый налысо. Острые скулы, высокий лоб, выступающий вперед подбородок. Игнас упоминал, что его друг – врач, но выглядел Лагард как человек, который привык не лечить, а калечить. Липа очень надеялась, что впечатление обманчиво – как и дружелюбный тон вопроса, потому что он посмотрел на нее вначале с удивлением, затем – с враждебностью. Глубоко посаженные глаза сузились. Липа сглотнула.

Сразу за дверью узкая лестница уходила круто вниз, в подвальное помещение, откуда лился свет. Хозяин не спешил уступать дорогу гостям. Казалось, сам вопрос и то, что Лагард назвал Игнаса чужим именем, был своеобразным сигналом. Предупреждением. Но о чем? Один долгий миг они вели безмолвную беседу, споря о чем-то одними глазами, а затем Лагард отступил.

– Племянница. Приехала с сестрой из Вермонта.

– Чудно. И как погода нынче в Вермонте?

Все трое начали спуск по лестнице. Дверь захлопнулась с тем же лязгом, отрезая их с Игнасом от внешнего мира. Он сжал ее запястье – не больно, но крепко, и Липа поняла, что надо ответить.

– Неплохо. Как обычно в это время года. – Что вообще происходило? Она не имела ни малейшего представления, что говорить и как играть в эту странную игру.

Они спустились вниз, и Липа увидела небольшую комнату – чистую, светлую, напомнившую приемный покой в больнице. Диван в углу, низкий столик, какая-то абстрактная картина на стене и шкаф, за стеклянными дверцами которого – пузырьки и блистеры, словно в аптеке.

– Проблемы? – послышался мужской голос из-за двери, и Лагард сделал знак молчать.

– Вовсе нет. Постоянный клиент заглянул. – Он нарочито громко распахнул дверцу шкафа, не сводя глаз с Игнаса. – Уже уходит.

– Ты знаешь правила, Лагард, я должен проверить. Миссис Голден захочет знать… – Вошедший осекся и замер на пороге. Крупный мужчина в костюме цвета мокрого асфальта. Золотая цепочка на шее. Рубашка кричаще пурпурного цвета. Его взгляд упал на Игнаса. Рука потянулась к поясу.

– Ты!..

Все произошло слишком быстро. Сбитая с ног Липа полетела на пол. Брызнули осколки. Она перекатилась на бок, ударившись об угол дивана, и накрыла голову руками, зажимая уши. В комнате раздался выстрел.

Пурпурный замешкался на миг. Игнас оттолкнул от себя Липу: главное – чтобы осталась жива. Он сдержит обещание.

Стол, отлетевший от пинка вперед, ударил Пурпурного под колени. Тот потерял равновесие, но не выпустил пистолет. Грянул выстрел. К счастью, в пустоту. Лагард оказался быстрее: кисть хрустнула, и Пурпурный выронил ствол.

– Эй! – Он остановил Игнаса жестом. – Мне не нужны проблемы с Эйдой Голден.

– Какого черта, Энди?! – Игнас больше не сдерживался. Играть «постоянного клиента» по имени Фрэнк в его планы не входило. – Что тут происходит? С каких пор?..

– А что мне оставалось? Тебя не было два месяца, Найнс[3]! Два месяца. Это у тебя время идет кверху задом, а здесь, знаешь ли, жизнь продолжается. Ты либо выбираешь сторону, либо банды стирают тебя в порошок.

– Ты что, теперь варишь для них? Фейрщиком заделался?

– Заткнись, Найнс. Ни черта не знаешь, а туда же.

Игнас почувствовал, как гнев закипает внутри. Липа тихонько застонала на полу. Ей ни к чему слышать этот разговор. И видеть все это…

Он подобрал пистолет, легший в ладонь как влитой. «Не привыкай, – шепнул внутренний голос, – тебе ни к чему».

– Тише… – Он помог девочке подняться. Оглядел ее с головы до пят, стряхнув мелкие осколки – куртка пригодилась. – Цела? Не поранилась?

Она качнула головой. Глаза, огромные от страха, глядели куда-то за его плечо.

«Проклятье!»

Они недооценили Пурпурного. Оказавшись на ногах, он точным ударом отбросил Лагарда. Тот влетел спиной в стеклянную дверь, и новая порция осколков брызнула на пол. Липа вскрикнула.

Игнас нажал на спусковой крючок.

Теперь наверняка. Пуля нашла свою цель.

Он опустил руку с самозарядным «Колибри», избегая взгляда Филиппины. Он виноват перед ней, но ни объяснять, ни извиняться не было сил. Игнас просто смотрел себе под ноги: зеркально-гладкий чистый пол был залит кровью – алое на белом.

Липа сидела на кушетке. По-прежнему дрожала – зубы клацали о край стакана. Лагард принес ей что-то горячее: напиток оказался густым, как кисель, но вполне терпимым на вкус. Отдавал мятой и чем-то кисло-сладким – кажется, апельсином. Интересно, в сорок восьмом пили чай или окончательно перешли на синтетику?

А еще он предложил успокоительное. Даже шприц достал – деловито и со знанием дела. Но Игнас прочел весь ужас в глазах Липы и увел друга за стену – туда, где лежал Пурпурный. Она не понимала, что это значит: для нее мертвец был просто мертвецом.

Впервые в жизни у нее на глазах убили человека.

Игнас убил. Тот, которому она доверила свою жизнь. Он защищал ее или себя? Пурпурный ведь узнал его – перед тем как потянулся к оружию. Липа это поняла по взгляду, в котором отразились страх и ненависть.

«Кто ты, Игнас?»

Поставив стакан на тумбу с медицинскими инструментами, она бесшумно соскользнула с кушетки.

Говорил ли он правду, рассказывая свою историю? Был ли жертвой обстоятельств, подопытным мальчиком, выросшим в лаборатории, или только хотел, чтобы она так думала? Чтобы проявила сочувствие и попыталась оправдать его действия.

Кем он был здесь? Не в Прослойке, не в Доме, а в родном мире, где сложнее спрятаться за туманными историями? Здесь, помимо них двоих, были другие люди со своей правдой.

Липа приблизилась к двери, стараясь ничего не задеть. Вокруг было слишком много вещей из звенящей стали и стекла. Горы стекла.

Про себя она назвала помещение «операционной». Очевидно, здесь хранились все приборы и запасы Лагарда. Помимо кушетки у стены, в центре комнаты стоял медицинский стол. Из ящиков выглядывали провода. На подносах были разложены инструменты: от привычных скальпелей до предметов, которым Липа не могла подобрать названия. «Сорок восьмой», – напомнила она себе.

Ничего, кроме страха, этот год ей не сулил.

Голоса звучали приглушенно. Она коснулась ручки двери – едва-едва, боялась выдать себя случайным скрипом. Даже дыхание задержала, будто это могло помочь.

– …Бросаешься обвинениями, а сам приволок очередную девчонку! Да что с тобой не так, Найнс?

– Ты не слушаешь!

– Как и ты! У тебя что, пункт на молоденьких? – В голосе Лагарда послышались ядовитые нотки. – Или это компенсация за прошлый раз? А она в курсе?

– Заткнись, Энди. По-хорошему говорю – замолчи.

Игнас говорил тихо и зло. У Липы подкосились ноги, и она схватилась за край стола, чтобы не упасть. Голова шла кругом. Что она здесь делает?.. В горле предательски запершило. Она ощутила, как подступают близкие слезы. Почему нельзя щелкнуть пальцами и в мгновение ока перенестись обратно? Домой, к Виту. И чем она только думала, когда решила последовать в чужой мир?

Липа огляделась по сторонам. Она понятия не имела, сколько комнат и коридоров в этой подземной клинике, напоминавшей бункер. Она заперта здесь. Дважды. Мало того что наверх вела единственная лестница, так еще и ход в Прослойку был закрыт. Только Игнас мог провести ее и вернуть домой. Только с ним она чувствовала себя в безопасности.

Вспомнив дурацкую клятву на мизинцах, Липа сглотнула.

Из кармана Игнасовой куртки выбрался Акто, о котором она успела забыть.

– Привет, малыш. Опять разводишь меня на слезы? – невесело усмехнулась она.

Анимон мигнул сочувственно-оранжевым и отстранился, словно говоря: «Я тут ни при чем». Он бойко облетел «операционную» и завис на уровне ее лица. Липе почудилось, что подвижные ножки изобразили подобие вопросительных знаков.

– Не знаю, Акто. Я уже совсем ничего не знаю…

За дверью стихли разговоры – слышался только шум. Липа догадывалась: собирали осколки и выносили труп. Что они сделают с Пурпурным, не ее забота. Липа не хотела об этом думать. Лучше поскорее забыть – убедить себя, что ничего не случилось, и поверить собственной лжи.

Сидя на краю кушетки, она раскачивалась вперед-назад, словно маятник, обняв себя за плечи. К стакану больше не притронулась – напиток остыл.

Липа не знала, сколько времени прошло, прежде чем вошел Игнас.

– Прости, что так долго. Надо было… прибраться. – Он устало вздохнул, глядя по-прежнему в точку над Липиным плечом. – Пойдем, провожу тебя в спальню. Лагард переночует в приемной, а я… тоже. Где-нибудь. Нам всем нужно выспаться.

Акто заплясал вокруг Игнаса – единственный среди них, кто был полон сил.

Липа безразлично поднялась с кушетки. Она не считала часы, проведенные в путешествии по Дому и Прослойке, и даже примерно не представляла, сколько времени прошло. Видимо, отдых – то, что ей необходимо. Но сможет ли она заснуть среди стерильной белизны, не получив ответов?

– Ванная с туалетом чуть дальше и налево. – Игнас провел ее по коридору и распахнул одну из дверей. – Лагард просил не трогать его вещи, он в этом отношении параноик.

Липа кивнула. На кровати предусмотрительно лежала стопка чистого белья. На тумбе рядом – полотенце.

– Спасибо, – сухо произнесла она, снимая куртку и возвращая ее Игнасу.

– Если что-нибудь понадобится, буди. Я буду там, где ты ждала. Запомнила дорогу?

Она снова кивнула. Машинально, не вслушиваясь в его слова. Ждала удобного момента, чтобы спросить… И не дождалась.

Ничего удобного здесь быть просто не могло.

– Что значит «очередная», Игнас?

– Ты о чем?

– Он сказал «очередная девчонка». Что это значит?

Она опустилась на кровать и поняла, что вряд ли отправится в ванную. Сил не осталось даже на то, чтобы умыться.

Игнас сел перед ней на корточки – так, чтобы их лица оказались друг напротив друга. Только сейчас она заметила на закатанных рукавах рубашки следы крови.

– У меня была подруга, – начал он осторожно, обдумывая и подбирая слова, – ее звали Черри. Альфа-фейрумная, как и я. Родившаяся со свойством.

– Что с ней стало?

Липа была готова к чему угодно. Вряд ли она сохранила способность удивляться. Даже страха не осталось – может, Акто постарался?

– Она потеряла отца. Вихо – тот индейский друг, о котором я упоминал, – был фейрщиком. Варил особый фейрум, усиливающий свойства. Это стоило ему жизни. А Черри… У нее был необычный дар. – Губы Игнаса дрогнули, но улыбки не вышло. – Она утверждала, будто слышит голоса. Общается с духами предков, которые заключены в предметах и пронизывают саму ткань мира – они повсюду… Это еще одна длинная история, Филиппина.

Он посмотрел ей прямо в глаза.

– Она жива?

– Я не знаю. Но хочу в это верить.

Акто будто почувствовал что-то: завис между ними, в нескольких сантиметрах от Липиного носа.

– Я хочу домой, Игнас. Все это… слишком.

– Я знаю. Мне жаль. – Он накрыл ее ладонь своей. – Тебе надо поспать.

– Ты обещал! Одно мое слово, и мы вернемся. Ты говорил о доверии, но как я могу после всего этого!

Палец Игнаса сжал ее мизинец.

– Спокойной ночи, Липа.

Поднявшись, он погасил верхний свет и затворил за собой дверь. Акто в темноте заменял собой ночник, пока Липа застилала постель. Ей казалось, что после пережитого она не сомкнет глаз, но липкая дрема утянула в омут сна, едва щека коснулась подушки.

Акто, потускнев, пристроился рядом. Сквозь янтарный свет анимона пробивались изумрудные искры.

Ей снились хищно поднимающиеся из воды Змеевы Зубы. Лодка качалась на волнах, но озеро было наполнено фейритом – черным, маслянистым, непроглядным, сквозь толщу которого не пробивался свет Звезды.

Липа перевернулась во сне и ударилась локтем о край тумбы.

Морщась, открыла глаза и вспомнила, что лежит не в своей постели. Вокруг не знакомая мансарда, а клиника Лагарда, куда не проникал солнечный свет.

Акто заплясал рядом, когда она встала. Липа вспомнила дремлющих анимонов, которых она видела в Прослойке, да и те, что жили в аквариуме Игнаса, не проявляли такой активности. «Акто еще ребенок, – напомнила она себе, – по меркам эмоциональных паразитов из другого мира». Или откуда-то извне вселенской «кукурузы», раз до сих пор неизвестно, где рождается фейрит.

Липа размяла затекшую шею и застелила постель. Помимо кровати в комнате находился массивный шкаф с книжными полками и комод. Разумеется, она не собиралась ничего трогать – зачем лишние проблемы?

Прихватив полотенце, она выглянула в коридор. Тихо. Пусто. Шаги отдавались глухим эхом, когда Липа шла в ванную. Там все оказалось более чем привычно: никаких новых изобретений.

Вода шла прохладная. Постояв под душем, Липа с наслаждением растерла кожу полотенцем. От частичек пыли и дыма не осталось и следа. Волосы, освобожденные от остатков слизи, мокрыми прядями упали на лицо. Жаль, сменной одежды с собой не было: пришлось натянуть те же джинсы и футболку.

Липа умылась. Во рту стоял горький привкус, пустой желудок отозвался урчанием. Пить хотелось нестерпимо, но сделать глоток из-под крана она не решилась. Кто знает, какая вода здесь, в сорок восьмом, в мире, отравленном фейритом. Не хватало пищевого расстройства или чего похуже.

Оставив полотенце на крючке, она перекинула волосы за спину и вернулась в коридор. Пройдя до самого конца, заглянула в уже знакомую «операционную». Кушетка пуста – Игнаса здесь не было.

Без солнечного света или простейших часов Липа не могла сказать, сколько проспала, – утро за пределами «бункера» сейчас или день.

– Встала? – Лагард выглянул из-за соседней двери.

Липа выдержала его прямой взгляд.

– Где Игнас?

– Ушел.

Сердце замерло. Этого она и боялась.

Как он мог оставить ее тут? После всех обещаний?

– Почему без меня? – Голос прозвучал бесцветно. Внутри все свернулось, как скомканная бумага – как пласт реальности при переходе в Прослойку.

– Сомневаюсь, что ты бы ему помогла, – хмыкнул он. – Найнс отправился уладить дела с Эйдой Голден, главой Пурпурной Семьи, и объяснить заодно пропажу одного из подручных.

Он закатил глаза.

– Да не бойся ты. Если все пройдет гладко, вернется через пару часов.

– А если нет?

– Он постарается решить проблему. Ты знаешь его без году неделю, так что поверь мне, Найнс умеет выходить сухим из воды. – Он махнул рукой. – Иди сюда. Может, ты и удивишься, но я не кусаюсь.

Впервые Липа видела на его губах улыбку. Широкую. Акулью. Привлекательную и отталкивающую одновременно. Она чувствовала себя неуютно наедине с этим человеком. Зачем Игнас ее впутал во все это?

Она вошла в кухню следом за ним – такую же белоснежную, как и остальные помещения. Несмело опустилась на стул.

– Слушай! – Лагард смотрел прямо на нее. – Не хочу, чтобы между нами были недомолвки. Напомни, как тебя зовут.

– Филиппина.

Он кивнул.

– Андре. Можешь звать по имени. Так вот, я твоему появлению здесь не рад. Считаю, ты должна знать. Так будет честно.

Она кивнула, соглашаясь. Куда уж прозрачнее.

– Черт, я даже не понимаю, зачем он тебя притащил! Но раз так вышло…

– Он сказал, что вы поможете. В моем мире появился фейрит. В месте, где я живу. Игнас сказал, вы проводите опыты и можете знать, как остановить Гниение.

Андре замер, переваривая услышанное, и лишь затем рассмеялся.

– Так и сказал? Шутник, однако. Он за кого меня принимает, за волшебника из детской сказки?

– Выходит, соврал?

– Я пытался, chérie[4]. Пытался в «Хай Джен», будучи интерном на испытательном сроке, и после взрыва тоже… Он поведал тебе эту слезливую историю?

– В общих чертах. Сказал, что вы помогли ему выбраться и что потерял при этом руку.

Лагард отвернулся, зазвенел посудой. Отмахнулся от любопытного Акто. В отличие от Липы, он обращал на него внимания не больше чем на назойливую муху.

– Не знаю, откуда ты и к какой еде привыкла. – Он поставил перед ней тарелку с вафлями и стакан уже привычного «киселя». – Если затошнит, ты знаешь, где туалет.

– Вы же врач.

– Ты не позволишь мне ничего сделать. Вчера вон как глаза вытаращила при виде шприца. – Он усмехнулся, садясь напротив.

Липа сглотнула вязкую слюну.

– Неужели никто не знает, как с ним справиться? С фейритом?

– Как в Средние века не умели справляться с чумой. Просто метили дома, где находили зараженных. Миры, которых касается фейрит, – как те дома. Они обречены.

Кусок вафли упал обратно в тарелку.

– Но ведь так…

– Что? – Он сощурился. – Хочешь сказать, не бывает? Нечестно? В сказках – да, а в реальности случается именно то, чего боишься. Я живу в угасающем мире, сколько себя помню. Просто первые годы «Хай Джен» сдерживал фейрит в лаборатории, а после взрыва он проник в город и положил начало фейруму – новому героину, уж прости за сравнение.

– Это из-за вас? Игнас так говорил о взрыве… – Липа вдруг сложила в уме два и два. – Он считает себя виновным. Думает, что выпустил фейрит.

Лагард поморщился.

– Никто не может утверждать. Лично я уверен, что наш мир не первый. Ему известно больше меня. Он показывал тебе схему?

Липа покачала головой. Акулья улыбка Лагарда стала скептической.

– Он пытается составить схему миров. Рисует свои «зерна» одно за другим, надеясь дойти до конца. До первоисточника, с которого все началось. Но лично я считаю теорию глупой. Первого мира может не существовать. Как не станет этого… кто знает, через сколько. Десяток лет? При лучшем раскладе.

– Значит, процесс не замедлить?

– Способы есть. Я много экспериментировал. Фейрит, прежде всего, – материя, состоящая из молекул, пусть и иного происхождения. Вступая в химические реакции, он либо ускоряет процесс деления, либо замедляет его. Проблема в другом. Проникнув в следующий по счету мир, заразив почву и воду, он не отступит. Если сдержать его искусственно в одном месте, он прорвется поблизости – рано или поздно.

Липа не моргая смотрела в пустую тарелку. Вафли встали в желудке неприятным комом. Она сглотнула, отгоняя тошноту.

– Так что мне делать? Я не могу вернуться домой без Игнаса и не могу вернуться с ним, потому что это безнадежно. Наш остров умрет первым, а за ним – все остальное.

– Не сразу. Как видишь, мы еще держимся. – Он пожал плечами, убирая посуду со стола. – Может, ты даже успеешь прожить жизнь и состариться к тому времени.

– Но кто-то не успеет.

– Кто-то всегда не успевает. Это закон.

В его голосе не было жестокости – только признание факта. Отстраненная профессиональность.

Липа вдруг вспомнила, что говорил ей Игнас. Насчет матери.

– Можно кое-что спросить?

– Слишком много вопросов, chérie.

– Это «да» или «нет»?

– Это зависит от вопроса. Раз я играю сегодня роль няньки, почему бы не развлечься?

Она намеренно пропустила последние слова мимо ушей.

– Дело в том, что… моя мама больна. Редким генетическим заболеванием нервной системы.

– Так… – В светлых, почти бесцветных глазах зажегся огонек интереса. – А конкретнее?

– Синдром Хантингтона.

– И как давно?

– Три года. В последнее время приступы участились, и ее забрали под постоянное наблюдение. Она перестала узнавать родных, забывает саму себя, и я не знаю, что делать.

– Скверно. Ничем не могу помочь отсюда. Не видя заключения, анализов, томограммы элементарно. Твоих слов мало, chérie.

– Вы бесполезны.

– Что, прости? – Он сделал вид, что ослышался.

– От вас никакого толку. Хотели быть честными – получайте честный ответ. Не знаю, какая дружба связывает вас с Игнасом, но мне вы тоже не нравитесь. И я не понимаю, что здесь делаю. Моей мамы скоро не станет. Моего мира скоро не станет, – чеканила она слова, пропуская мимо их смысл, – а я жую дурацкие вафли с каким-то ужасным сиропом.

– Он кленовый.

– Да неважно! – Липа понимала, что звучит как капризный ребенок, но ничего не могла поделать. – Какое это имеет значение, если всему придет конец?

– Рад, что ты поняла. Для твоей матери есть только один шанс, и – чисто для заметки – я не хотел этого говорить.

– Какой? – Она невольно подалась вперед.

– Фейрум. Все просто. Не знаю, говорил ли тебе Найнс, но он меняет саму структуру ДНК, перестраивая ее под собственные нужды. Кто-то приспосабливается, приобретая свойства, другие умирают в агонии. Шанс выжить примерно один к пяти. Не так уж мало, если подумать… Чуть выше, чем в «русской рулетке».

Липа вскочила со стула.

– Не смейте, слышите! Не говорите так больше. Это исключено. Это… – Она не могла подобрать верного слова. Неправильно? Опасно? Немыслимо? Травить маму этой дрянью… К такому не могло привести даже отчаяние.

– Выбор за тобой, – легко согласился он. – Не рад был поболтать, а сейчас мне нужно вернуться к работе. Найнс запретил тебя выпускать. Найдешь чем заняться?

Она промолчала.

– Ну вот и отлично.

– Подождите! – окликнула она его. – Вы знаете, что стало с Черри?

Вопрос вырвался сам собой и означал одно: она не доверяла Игнасу безраздельно. Он многое не договаривал, и Липа хотела понять, что именно.

– Найнс не сказал?

– Нет, – покачала головой она, – какие-то общие фразы и больше ничего.

– Подожди тут.

Он скрылся за дверью. Липа осталась в кухне – изучать белую стену напротив.

Лагарда долго не было. Она решила, что он забыл про нее и занялся делами, как обещал. Хотела пойти на разведку, но передумала: не стоило искать поводов для конфликта. Тем более что вернулся Андре в скверном настроении.

На стол перед Липой легло устройство. Плоское, совсем крошечное.

– Что это?

– Проигрыватель. – Он усмехнулся. – V-линк, конечно.

– Я не из настолько далекого прошлого, – парировала Липа.

– Я нашел один из старых чипов Найнса. Он меняет их время от времени, когда те начинают перегреваться и вызывать мигрени.

Липа наморщила лоб, пытаясь понять смысл сказанного.

– Хотите сказать…

– Да. У нашего друга не только рука аугментирована. Существуют NMC – нейрокарты памяти. В отличие от человеческого мозга они не ошибаются. У них не бывает пробелов и ложных воспоминаний.

– Но это все равно что копаться в чужой голове!

– Определись, chérie. Ты же хотела узнать.

– Да, но… – Она помедлила. – Это личное. Как вы можете распоряжаться памятью Игнаса без его ведома?

– Я экономлю время. Для него, в первую очередь. Думаешь, он горит желанием пересказывать тебе все в подробностях? К тому же… – Лагард пожал плечами. – У тебя нет передатчика, чтобы вживить нейрофлешку напрямую. Ты увидишь все со стороны – как кино от первого лица.

– А если бы передатчик был?

– Тогда – полное погружение. Все пять чувств, мысли, переживания… Ты стала бы им на какое-то время. Как во сне, когда действуешь в чужом теле.

На словах все просто. Липа порадовалась, что прогресс этого мира ее не коснулся. Никакое любопытство не стоило того, чтобы забирать кусок чужой жизни.

– Решай сама. Когда будешь готова, просто активируй. – Он приложил палец к крохотной консоли. – Вот так. Я буду у себя.

Липа не стала уточнять, где именно. Она даже не заметила, как Лагард вышел за дверь. Какая-то часть ее колебалась, пыталась отговорить, но любопытство взяло верх.

– Ну что, Акто, как думаешь? Не убьет он нас, когда вернется?

Улыбаться собственной шутке не хотелось. Липа протянула руку: прибор под пальцем завибрировал. Чип загорелся зеленоватым огоньком, и в воздухе повисла голограмма размером с лист бумаги. Четкая, будто вырезанная из реальности картинка. Липа осторожно коснулась угла и потянула на себя, раздвигая границы и приближая изображение. Акто пристроился над левым плечом.

Спустя миг Липа перенеслась в «Три монеты».

Игнас сидит за столом. Напротив ерзает парень: рыжие волосы, бегающий взгляд. Игнас называет его Занозой.

– Ты долго, приятель. – Он вертит стакан, оставляя разводы от пальцев на стекле. Оглядывается то и дело.

– Погода нелетная. – Игнас опускает локти на стол. Пальцы живой руки сплетаются с бионическими. – Карта с тобой?

Заноза кивает:

– Здесь тот фейрщик, о котором гудит весь город. – Взгляд его цепок, словно клещ, забравшийся под кожу.

– Кто еще знает?

– Только я. Ну и Ржавый Дон из переулка на Тридцатой – думаешь, кто мне его сдал? – Губы растягиваются, обнажая медяшки на месте передних зубов.

Рыжий протягивает NMC. Игнас, закатывая рукав, вставляет нейрофлешку в разъем на предплечье и закрывает глаза. Дважды просматривает запись, сделанную на углу Тридцатой улицы, прежде чем сохранить в собственной базе.

Заноза бросает на него встревоженный взгляд.

– Ты же его, ну… не это самое?

– Нет, – отрезает Игнас. – Только поговорю. На этом все.

Он встает из-за стола, не прощаясь, и выходит из бара под дождь.

Казалось, Игнас узнал это место, но Липа, вглядываясь в увеличенную картинку, не понимала, что именно его задело. Устройство, подчинившись легкому движению пальца, перемотало запись вперед. Мокрые улицы Фейртауна пронеслись перед глазами за считаные секунды.

…Угол Тридцатой встречает тишиной. Игнас замедляет шаг, вглядываясь в мерцающие огоньки вывесок: где-нибудь обязательно не хватает буквы. Одна тусклая «а» или «i» среди синевы и пурпура портят картину.

Над тяжелой, обитой железом дверью – пустота. Сама дверь заперта. Игнас обходит здание слева, перелезает через ржавую проволоку и оказывается во внутреннем дворе. Окна заколочены: в узкие щели видна лишь тьма.

Тихо выругавшись, он примеряется к доскам. Хлипкие отходят сразу, с другими приходится повозиться. Крошево стекла осыпается на пол, прежде чем он оказывается внутри. Глаза постепенно привыкают к темноте. Свет уличных фонарей не проникает внутрь, и чернота кажется плотной, вязкой. Тягучей, как фейрит. Она ложится под ноги, скрадывая скрипы ламинатных пластин. И она же ведет его сквозь комнаты, рисуя чернилами острые углы.

Он шагает за порог и замирает. Пальцы скользят по стене и находят выключатель, но Игнас медлит.

Тишина.

Только сердце бьется.

Три вещи происходят одновременно. Игнас оборачивается, нажимая на кнопку; светильник вспыхивает желтым светом, и пуля прошивает плечо. Ударяясь спиной о стену, он сползает вниз, находя единственное укрытие – бок массивного кресла.

– Вихо?

Аккумулятор искрит. Электроприводы протеза замирают, рука повисает бесполезной плетью.

– Вихо, я безоружен. Просто хочу поговорить. Это Джим. Девятый.

Тишина.

– Ну же, Вихо! Не будь это важно, меня бы тут не было.

– Вставай.

Голос девичий. Нарочито громкий.

– Вставай и выходи. Руки на затылок, чтобы я видела, и без выкрутасов. Второй раз не промажу.

Игнас поднимается. В дверном проеме стоит девчонка лет восемнадцати. Теперь он может ее разглядеть: широкие скулы, смуглая кожа, бусины, вплетенные в косы…

– Ты его дочь?

Дуло пистолета смотрит в грудь.

– Шаг назад. – Густые брови хмурятся, рука заметно дрожит. – Он не говорил ни о каких Джимах. Ты из Пурпурных?

– Нет.

– Тогда Восьмерка?

– Я сам по себе.

– Да неужели? – фыркает девчонка, продолжая его разглядывать. – Еще скажи, что не за фейрумом пришел.

– Поговорить, – повторяет он мягко, стараясь успокоить собеседницу, не дать совершить глупость.

– Тогда ты опоздал. Его больше нет. – Девчонка сглатывает. Резкие черты искажает гримаса. – Фейрума тоже нет, они все забрали.

– Кто?

– Ты мне скажи! – огрызается она. – Говорила ему, что добром это не кончится. Ваш фейрум – сплошное дерьмо! Стой где стоишь!

Вскидывает руку, однако на лице мелькает сомнение.

– Послушай… Как тебя зовут?

– Черри.

– Черри, – повторяет он, делая шаг вперед, – ты расскажешь мне, что случилось? С самого начала. Я постараюсь помочь.

– Ой, да что ты можешь! – Быстрым, злым движением она размазывает слезы по лицу. Но пистолет опускает, щелкая предохранителем.

Когда Черри наконец кивает, Игнас опускается в кресло, придерживая бесполезную руку.

– Его убили здесь, в соседней комнате. Вынесли все ценное: пробирки, оборудование, ящик фейрита… Смотри сам, раз интересно.

Она протягивает v-линк с дисплеем устаревшей модели.

– Не додумались вытащить чип.

– Где была ты?

– Не здесь.

Она скрывается за перегородкой. Спустя минуту оттуда доносится тихий звон посуды и грохот чего-то металлического.

Игнас листает воспоминания, делая короткие паузы. Последние минуты жизни Вихо пролетают сумбурной последовательностью кадров.

– Знаешь их?

Черри появляется снова – на сей раз с дымящейся жестяной кружкой.

– Нет. Прости, Черри, мне жаль. А где…

– Тело? На заднем дворе. Я похоронила его вчера.

В том, как она сидит – в осанке, наклоне головы, – есть что-то хищное. Чуждое.

– Тебе есть куда пойти? Родственники, знакомые?

Она качает головой.

– Хочешь позвать меня с собой?

– А ты согласишься?

– Ты ведь не такой, как остальные, – тихо отзывается она. – Я не сразу поняла, но теперь вижу. Слышу. Духи говорят со мной, как говорили с отцом, когда ваши дороги пересеклись. Ты – рожденный со свойством. – Черри впервые касается пальцев его живой руки. – Я тоже.

Липа дважды останавливала видео, чтобы разглядеть лицо: Черри казалась ее ровесницей, быть может, на пару лет старше, но в чертах пряталось что-то невыразимо древнее… принадлежавшее индейским предкам? Духам, с которыми она говорила?

В конце концов, изображение мигнуло и свернулось. Около минуты Липа смотрела в стену, пытаясь переварить информацию. Отчасти жалела, что видела лишь картинку, но не знала, о чем Игнас размышлял в тот момент, а его самого не было рядом, чтобы объяснить.

Стоит ли говорить ему об этом?

Липа осторожно коснулась v-линка пальцем. Картинка всплыла, но уже новая. Неровная, дерганая. Очевидно, Игнас привел Черри сюда, в клинику.

– А по-моему, девица просто свихнулась, – фыркает Лагард, копаясь в деталях бионической руки. – После пережитого немудрено.

Игнас шевелит пальцами.

– Мизинец подправь. Заедает.

– Ну, посуди сам. Любое свойство можно объяснить научно. Это всего лишь мутация, приводящая к тем или иным последствиям. Я могу поверить в абсолютную память, растяжение мышц или твою хваленую регенерацию – уж лучше бы девчонка попала в левое плечо, – но разговоры с духами? Какая-то муть, как по мне.

Он замолкает, сосредоточиваясь на починке протеза.

– Ты хоть подумал, что дальше? – Лагард отступает, любуясь на свое творение.

– Ей нужно найти новый дом. Она еще ребенок.

Игнас поднимается с кушетки, натягивая футболку. Приглаживает волосы, мокрые после дождя.

– Да уж, ребенок со взглядом дьяволицы! Но я про фейрит. Думаешь, кто-то из «Джен» сливает его на черный рынок?

– Очередной эксперимент, – пожимает плечами он. – Корпорация на грани краха. После январского хаоса они все равно что на ладони. Люди бунтуют – никто не хочет делить дома с фейрумными. Центры закрыты, репортеры рыщут, как крысы, в поисках сенсаций. Как думаешь, сколько лабораторий у них осталось?

– Одна, две… Откуда мне знать?

– То-то и оно. Фейртаун – всего лишь полигон. Нужен, чтобы выпустить на рынок новый, концентрированный фейрум, стравить банды между собой и посмотреть, что из этого выйдет. «Джен» останется в стороне: их репутация чиста, а в городе начнется хаос. Не все примут товар Вихо. Мы получим сотни трупов.

– Или тысячи.

– Да, – кивает Джим, прислушиваясь. За дверью – идеальная тишина.

– То-то Отдел повеселится. Фейрумная чума – неплохо звучит?

Но Игнасу не смешно.

– Они не знают. – Черри появляется на пороге внезапно, хотя наверняка слышала весь разговор.

– О чем?

– О настоящей угрозе.

Лагард складывает руки на груди. Пятна света от медицинских ламп ложатся на гладко выбритую макушку. На губах играет акулья усмешка.

– А кто знает? Духи предков?

Черри смотрит на Игнаса. Во взгляде, прямом и непримиримом, читается отчаяние.

– Ты должен пойти со мной. Сейчас.

Липа знала наперед: он выполнит просьбу. Просто потому, что в доме Вихо она не выстрелила, хотя могла бы.

Доверие в обмен на доверие.

Она откинулась назад, почувствовав лопатками холод белой стены. Плечи затекли, Липа осторожно повела головой. В разговоре Игнаса и Андре она понимала не все, но цепочка постепенно начала выстраиваться.

Тот самый индеец, Вихо, отец Черри, которого Игнас знал прежде, где-то раздобыл рецепт особого фейрума и поплатился за него жизнью. Игнас пытался найти виновного и ингредиенты, чтобы погасить новую «чуму», как сказал Лагард. Интересно, это было до путешествий через Прослойку?

Жаль, она не могла задать вопросы прямо сейчас. Липа ощутила легкий укол обиды. Или то была ревность? По-хорошему, Черри можно было только посочувствовать: она потеряла отца и лишилась дома, – но Липа завидовала. У Черри был дар. У нее, Филиппины, не было ничего.

Она стиснула зубы. Мог бы найти кого-то более подходящего.

…Черри приводит его на границу Пустоши. Туда, где кончается обитаемый мир Фейртауна, к черте между двумя вселенными.

– Ты не был там с тех пор, – произносит она. Это не вопрос – утверждение.

Кажется, она знает о нем все. Каким-то непостижимым образом читает, словно книгу, но вопросы Игнаса о природе ее свойства остаются без ответа. Черри просто смотрит в пространство – не на, а сквозь – и становится совсем другой, словно входит в транс. Уже не напуганная девушка, потерявшая отца, а нечто большее. Нечто цельное, сосредоточенное, идущее к цели.

– Зачем мы здесь?

Игнас соглашается: он действительно не возвращался к месту катастрофы. Ни разу за десять лет. Ему и без того хватает кошмаров.

Для него Пустошь – безликая, выжженная – олицетворяет сердце, к которому тянется сеть артерий со всего Слэк-Сити. До тех пор, пока оно бьется, заразу не остановить.

– Ты понимаешь. Это хорошо, – кивает Черри. – Нам нужно внутрь.

– То есть за забор?

– То есть в самую… нутрь, – запинается она, сомневаясь, донесла ли суть.

– Тогда идем.

Найдя подходящее место, он ныряет под колючую проволоку и помогает пробраться Черри. Голая земля под подошвами ботинок превращается в податливую грязь. Взлетают и садятся брызги луж – угольно-черные, с зеленоватым отливом.

Они быстро добираются до первого корпуса, однако Черри продолжает шагать. Она ориентируется на территории комплекса так легко, что Игнас перестает удивляться, смирившись с обитателями тонкого мира.

– Отец рассказывал тебе про Великого?

– Просил не гневить. Я не знаю, что это значит.

– Его имя – Унетланви. Всемогущий, вездесущий, всеведущий. Только он может жить вечно.

– Я, знаешь ли, свойство не выбирал, – бросает Игнас.

– Знаю. За тебя решила Уяга, живущая внутри. В тебе, во мне, во всех нас. – Она резко замолкает, замерев у разрушенного входа. – Нам туда.

Игнас пробирается сквозь завалы первым. Черри неслышно ступает позади. Лужи под ногами сменяются кляксами на бетонных плитах. В густом ночном воздухе порхают изумрудные искры.

– Слушай, я не то чтобы разбираюсь в вашей мифологии…

– Тебе и не нужно. Она живет в земле и оскверняет все, что создает Великий. Пожирает заживо и оставляет после себя только Скорбь. Растревоженная однажды, она будет брать, пока не насытится.

Темные коридоры сменяют друг друга, и разводы на стенах сплетаются причудливыми узорами. Игнас присматривается, замечая, как рисунки выходят за рамки двухмерной плоскости. Они живут, расцветая буйным цветом, и тянут побеги к незваным гостям.

– Что это значит – Уяга?

– Горечь, боль, отчаяние, скорбь. Имена не определяют нас: я не плод, а ты не ключ[5]. Как ни назови, суть останется неизменной.

– Тогда к чему это? Что я должен понять?

Весь подземный этаж освещен зеленым светом – тысячами огней, плетущими сеть вокруг живого сердца.

– Джим… – Пальцы Черри хватают его руку.

Замирая в страхе, она вновь становится испуганным ребенком, столкнувшимся с необъяснимой силой, в которую ее приучили верить. Она цепляется за Игнаса, и он сжимает ее ладонь в ответ. Взорвавшись мириадами огней, черное сердце раскрывает лепестки, рождая первый вздох.

– Ее время пришло, Джим.

Липе не требовался передатчик, чтобы впитать мысли и чувства – атмосферу заброшенной лаборатории. Вместе с Игнасом она ощутила себя зверем, загнанным в ловушку, на висках выступил холодный пот.

Липа не успела понять, что случилось. Ее выбросило из головы Игнаса, будто он мог контролировать процесс: дал ей увидеть события до определенной черты, не больше. Прибор не реагировал на прикосновения. «Память» кончилась. Она извлекла и выронила раскалившийся чип. Только сейчас заметила, как дрожат пальцы. То, с чем Игнас и Черри встретились в здании лаборатории, было живым. Дышащим, бьющимся, голодным… Раз Игнас стал первым выжившим ребенком, оно – или она, как говорила Черри, – жило в нем.

Это существо пришло в мир благодаря Игнасу. Он выпустил ее из лаборатории и потому винил себя. Весь ужас понимания обрушился в один миг: фейрит не то, чем его привыкли считать. Не вещество, не наркотик, а живое существо из глубин.

Лагард знал. Он упоминал про деление. Значит, так оно разрастается и проникает сквозь мембрану, завоевывая новые миры. Оно обладает разумом.

Липа вскочила с места, и Акто, уловив ее волнение, устремился следом. Они нашли Лагарда в приемной, где он сортировал пузырьки и банки, уцелевшие после вчерашней драки.

– Что было после?

Он не обернулся на голос.

– Отвечайте, Андре. Черри выжила? Что с ней случилось?

– Я не знаю. Она не вернулась, Найнс пришел один.

– Что он рассказывал?

Лагард красноречиво пожал плечами.

– Он был… немного не в себе. Нес околесицу про индейских богов.

– Раз он вернулся один, значит, Черри что-то забрало! Может, это связано с ее свойством? – Не в силах устоять на месте, Липа все быстрее и быстрее расхаживала за спиной Лагарда, чем изрядно его нервировала. – Она ведь говорила про зов или что-то вроде…

– Если ты посмотрела полностью, то знаешь, что я не доверял девчонке. Честно говоря, она мне нравилась еще меньше тебя. Ты хотя бы не лопочешь о всяком потустороннем.

– Но вы знали! Все это время! Ни вы, ни Игнас не удосужились сказать, что фейрит – живой.

– Это что-то меняет?

Лагард обернулся и встретил ее взгляд. Липа задохнулась от сдерживаемых эмоций.

– Это меняет ВСЕ! У него есть разум, а значит, и цель.

– Ты глупее, чем я думал, chérie. Уж прости, – усмехнулся он. – Это не означает ровным счетом ничего. Фейрит питается нами. Да, это новая форма жизни, а вовсе не минерал и не жидкий металл, как мы думали вначале. Но скажи мне, есть ли высшая цель у спорыньи, уничтожающей посевы? Можно ли с ней договориться?

Липа рывком опустилась на диван и сжала виски. Она пробыла «внутри» Игнаса так долго, что голова раскалывалась.

– Это слишком сложно, Андре, – выдавила она, глядя в пол, – я чувствую себя бесконечно глупой. Самой маленькой на свете чашкой, в которую льют уже не из ведра, а из водовоза.

– Узнаю Найнса. – Он хмыкнул. – Нашего любителя аналогий. Собирайся, chérie. Нам пора.

Он бросил на кресло белый халат и накинул куртку – серую, с капюшоном, ничем не примечательную.

– Куда? – Липа спохватилась, вспомнив, что так и не спросила. – Который час?

– Начало десятого. Ты проснулась в четыре.

Сколько же она проспала?

– Надень это. – Он протянул ей толстовку, свою или Игнаса. – Иначе замерзнешь.

– Куда мы идем? – Кофта оказалась велика, пришлось подвернуть рукава.

– Найнс ушел десять часов назад с твердым намерением вернуться к ужину. Кажется, хотел тебе что-то поведать – очередная «длинная история» и все в таком духе. Раз он не здесь, значит, план не сработал.

– Мы отправимся за ним?

– В особняк Голденов? Глупость и отвага не мой конек. Если там что-то произошло, слухи уже разнеслись по Фейртауну. Нужно знать места, где ими торгуют. Готова?

Липа пожала плечами. О том же спрашивал Игнас – там, на острове.

Она оказалась не готова.

Стальная дверь «бункера» захлопнулась за их спинами. Акто скользнул в карман толстовки: Липа ощутила пульсацию сквозь плотную ткань.

Над крышами высоток не было ничего, кроме туч, скрывавших небо. Слэк-Сити совсем не видел звезд, и если они не отыщут Игнаса – она их тоже не увидит.

Эпизод IV

Видоизмененный фейрит

♬ Dead By Sunrise – Walking in Circles

Промышленные кварталы Слэк-Сити тонули в смоге. Фейртаун раскинулся севернее, на много миль до кромки побережья – должно быть, самое большое гетто из когда-либо существовавших.

На первый взгляд, он ничем не отличался от других трущоб. Те же многоэтажки – кирпичные «праджекты», построенные в конце прошлого века, – открытые рынки, многочисленные забегаловки и уличные воры. Вот только грабителями дело не ограничивалось. Вдоль Двадцать третьей улицы пролегала незримая межа: к западу от нее лежали владения Восьмерок, к востоку – территория, подвластная Пурпурной Семье.

Он должен был встретиться с Эйдой, иначе они повесят смерть соклановца на Энди. Сам Игнас мог уйти в любой момент, но Лагард наотрез отказывался покидать родной мир. Хотел увидеть конец своими глазами – еще одна горькая шутка среди прочих.

Время здесь текло быстрее. Игнас не рассчитывал на два месяца и тем более не ждал, что банды доберутся до Энди и воспользуются его разработками. Потенциально он мог дать им гораздо больше, нежели другие фейрщики, среди которых встречались профессионалы, но все же они были ограничены в средствах и нередко разбавляли фейрум перед продажей. У Энди же были связи на черном рынке, где он добывал редкие лекарства и оборудование.

Сказать, что Игнасу не нравилась ситуация, в которую они угодили, значило не сказать ничего. Старый чероки Вихо тоже варил особый фейрум – и где он сейчас?

Игнас сжал зубы. Участие в разборках Голденов и Дяди Поджи в его планы не входило. Чем скорее он разделается с неприятной задачей, тем быстрее приступит к следующему шагу и сможет вернуться к Липе.

За неимением других вариантов он привел ее в клинику – еще один подпольный уголок Фейртауна, где некогда подающий надежды доктор из «Хай Джен» штопал уличных бойцов и пришивал конечности таким, как он, Девятый.

Лагард продолжал использовать номер из вредности – каждый раз, когда Игнас называл его Энди. Уязвленная французская гордость не позволяла остаться в долгу. Игнас терпел. Если разобраться, он был обязан Лагарду жизнью. Свободой. Тем немногим, что у него осталось.

Андре – единственный, кому он смог довериться в стенах лаборатории. И после – когда «большой мир» обрушился на них обоих. План Игнаса сработал лишь отчасти и привел к куда более серьезным последствиям, чем он рассчитывал. После взрыва на месте комплекса образовалась Фейрумная Пустошь – токсичное пятно на теле города, к которому со временем примкнул Фейртаун. Изнаночный квартал, отданный на откуп маргиналам. Даже полиция со временем признала поражение: отдел по контролю фейрума терпел неудачи одна за другой.

Уже почти десять лет город жил по своим законам.

В то время как богатые боро Слэк-Сити наслаждались благами прогресса, в Фейртауне жизнь замерла. Нищета, наркомания, проституция – время вернулось обратно, к рубежу веков, на полсотни лет назад, будто ничего и не было, – словно хронозмей, кусающий себя за хвост. Фейрум заменил собой прочие наркотики, а безработные винили в бедах новейшие образцы искусственного интеллекта. Быть может, за ними будущее – за бездушными андроидами, не подверженными воздействию фейрума. Правда, футуристы ошибались: те немногие модели, которые Игнас видел, были похожи на людей не более чем жестяные ведра.

Утренний город просыпался. В ноздри настойчиво лезли запахи: пыль, прибитая дождем к тротуарам, краска, подсыхавшая на двери магазина электрозапчастей, китайская лапша и острый соус – от терпкой смеси свербело в носу. Игнас потер переносицу и тихо выругался. Стоило застирать рукава куртки, пока была возможность, но он предпочел потратить время на сон, хотя его организму не требовались стандартные семь или восемь часов для восстановления. Глиальные клетки съеживались, расширяя межклеточное пространство, и токсичные белки покидали мозг гораздо быстрее, чем у обычного человека, благодаря чему он не чувствовал усталости.

Все-таки у альфа-фейрумности были свои преимущества. В отличие от бета-зависимых, Игнасу не требовалась постоянная доза.

Все термины были придуманы для удобства: альфа-фейрумные рождались от зараженных родителей, как сам Игнас или Черри, чья мать тоже умерла при родах. Она упомянула об этом вскользь, когда он потребовал объяснений, но дала понять, что дальнейшие расспросы ни к чему не приведут.

Что до бета-фейрумности, ее можно подцепить, как любую заразу. Через кровь или слюну. Как вариант – при приеме большой дозы за раз, если выживешь. Шанс примерно один к пяти. После этого фейрум не требовался, свойство переходило в постоянное пользование.

Игнас не делился своими догадками, но был уверен: Андре думает о том же. Уникальных способностей нет. Свойства повторялись время от времени – в зависимости от ингредиентов и индивидуальных особенностей организма. Это означало, что рано или поздно появится второй Игнас. Чем больше фейрумных, тем выше шанс.

Бессмертие для всех, даром… Это ли не мечта? Или, наоборот, конец мечтаниям?

Игнас пересек железнодорожные пути. Рельсовые линии тянулись на запад, огибая мили городских свалок. Прежде здесь ходили электрички, но ветка наземного метро, связывавшая Слэк-Сити с пригородами, была закрыта в начале века. Шпалы кое-где провалились под грунт и заросли жухлой травой. Земля казалась высушенной, безжизненной, словно в пустыне Мохаве.

Сразу за путями начиналась автомобильная свалка. Пирамиды ржавых остовов громоздились друг на друга, взбираясь все выше, заслоняя собой сумеречное небо. Здесь, в своеобразном музее декаданса, можно было отыскать экспонаты из разных эпох: раритетные «Шеви», которым сравнялся без малого век, обшарпанные минивэны и жемчужина коллекции, возвышающаяся над сестрами по забвению, – белоснежная «honda accord», сохранившая товарный вид. Разве что колес недоставало.

Игнас обходил стороной оторванные бамперы и перешагивал через остатки кожаных сидений. На окраине свалки тлел огонек: должно быть, здесь ночевали бездомные – жгли покрышки, чтобы согреться. Приближаться Игнас не стал. Не все бродяги были настроены дружелюбно, к тому же он спешил.

Особняк Голденов стоял на пустыре, окруженный живой стеной из плетистой розы. Стебли с острыми шипами, лишенные бутонов, тянулись вверх. Из-за особенностей климата и экологических катастроф времена года в Слэк-Сити не сменяли друг друга. Вернее, внешне они ничем не отличались: в городе царила вечная осень, замурованная в тучах, как в латном доспехе, с постоянно увядающими полуголыми деревьями. Мир действительно гнил на глазах.

Стоило ему ступить на подъездную дорожку, как прожектор над воротами ожил, прорезав сумерки лучом. Мигнул огонек камеры. Игнас поднял руки ладонями вперед – в знак добрых намерений.

Долго ждать не пришлось: ворота распахнулись через минуту. Двое Пурпурных тщательно обыскали его, после того как Игнас высказал желание говорить с хозяйкой.

– Я от Андре Лагарда. По поводу дальнейшего сотрудничества. Передайте миссис Голден, что я хочу с ней встретиться. Разговор важный.

Его завели внутрь; тяжелые створки со стуком сомкнулись у него за спиной.

– Жди здесь.

Вместе с ним в холле остался один провожатый: второй скрылся наверху, взбежав по широким ступеням. Игнас огляделся. Золоченые перила, бархат и картины в старинных рамах. Мебель под стать отделке: Эйда, славившаяся своим вкусом и любовью к редкостям, наверняка выкупала образцы из частных коллекций. Если снаружи имение Голденов производило гнетущее впечатление, то изнутри оно напоминало замок зажиточных аристократов – вычурность причудливо сочеталась со сдержанностью и темными, приглушенными тонами предметов интерьера.

Игнас не считал себя знатоком искусства – несмотря на то что в его памяти хранилось множество сведений, от античной эстетики до авангарда. «Хай Джен» проектировала человека идеального во всех смыслах – как физически, так и умственно развитого, поэтому знания из различных областей – целое наследие, собранное за века существования человечества, – методично укладывалось в голову Девятого, пока он рос в четырех стенах.

В глубине холла распахнулась дверь. Один из Пурпурных пересек коридор, бросил на Игнаса быстрый взгляд и, обменявшись с провожатым парой слов, скрылся во дворе. Лицо показалось знакомым; Игнас рассеянно перевел взгляд с высоких потолков на окна-витражи, пытаясь вспомнить, но не вышло.

Как ни странно, все, о чем он думал, – это спящая Липа. У нее появились вопросы, и каждый ответ рождал сотню новых. Игнас пытался выстроить мост доверия, но что она подумает, когда проснется и не увидит его рядом? Что он ее предал? Бросил в чужом мире?

Стоило оставить записку или голосовой трек. Хоть что-нибудь. И склянку со слизью в придачу. У нее бы получилось, Игнас не сомневался. Пусть не сразу, но получилось бы вернуться в Прослойку, чтобы…

Он отбросил нелепую мысль. Она бы не нашла дорогу к Дому и тем более – домой. Плутала бы в небытии или вовсе попала в чужой мир, где Игнас не смог бы ее отыскать. Разве что Джек… Этот пройдоха способен на все, но прибегать к его помощи – последнее дело.

– Миссис Эйда тебя примет. Сюда. – Провожатый показался на лестнице. Игнас устремился за ним.

Второй этаж был светлее первого: бордовые оттенки сменились бежевыми, а монументальность – легкостью. Глядя на окружавшие его вещи, Игнас даже представить не мог, какое состояние перешло Эйде после смерти Грегори Голдена, чей отец основал Семью еще в конце прошлого века. До того как на рынке появился фейрум, Пурпурные уже стояли во главе наркобизнеса Слэк-Сити.

Провожатый отворил дверь; Игнас переступил порог кабинета. Обстановка здесь была аскетичной и сугубо деловой – ничего лишнего.

Эйда Голден стояла у окна. Стройная, моложавая, одетая в элегантное темно-пурпурное платье. Было в этой женщине что-то от ведьмы: рыжие кудри, кошачья грация и глаза… Вся правда крылась во взгляде. Игнасу не доводилось прежде встречать главу Семьи лично, но он мог представить, как эта женщина сумела удержать в руках «империю» после смерти мужа. Такие люди, как Эйда, были созданы для власти. Они упивались ею. Дышали, как воздухом.

– Проходи. – Она опустилась в кресло и мягко кивнула на место напротив, проведя своеобразную черту между собой и гостем: их разделял дубовый стол шириной в полтора ярда.

Игнас отметил, что провожатый замер у двери, явно не собираясь оставлять их наедине. Без сомнения, он был вооружен, но проверять не хотелось.

– Джим, верно? – Она улыбнулась. Холодные синие глаза рассматривали его с нескрываемым интересом. – Или предпочитаешь другое имя?

– Джим подойдет, мэм. Я не отниму у вас много времени. Просто хочу прояснить детали вашего сотрудничества с Андре.

– Выходит, ты теперь его официальный представитель? – Кажется, ситуация ее забавляла. Игнасу, напротив, было не до лукавств и пустого флирта. Он знал, кто сидит перед ним. Отнюдь не молодящаяся вдова, скучающая по мужскому обществу, но расчетливая, умная стерва, готовая пойти по головам, если цель того стоит.

– Не совсем так, мэм. Я здесь, чтобы объяснить неприятную историю, произошедшую между мной и членом Семьи прошлой ночью. Мы не поняли друг друга, мне жаль.

– Где Марко?

Взгляд Эйды лишился игривости, будто по щелчку пальцев. Шутки закончились.

– У Лагарда. В этом нет его вины. Стрелял я. Ответственность за смерть вашего человека лежит на мне.

– Что ж, весьма благородно, Джим, – произнесла она после короткой паузы. – Только весть о смерти мужа и отца придется доносить мне, а не тебе.

– Сожалею.

– Брось. Ты не только с повинной пришел, есть кое-что другое.

– Зачем вам Андре? Он врач, а не фейрщик. – Игнас подался вперед. – Неужели война с Восьмерками зашла так далеко?

– Для третьей стороны ты слишком хорошо осведомлен. Думаешь, можно наблюдать со стороны, как дети резвятся в песочнице, и при этом не запачкать руки? Ведь именно этим ты занимался в последние годы. Бессмертный Девятый, легенда Слэк-Сити! – Эйда усмехнулась, и ее улыбка не сулила ничего хорошего.

Игнас подобрался, почуяв движение за спиной, но провожатого и по совместительству телохранителя больше интересовал вид из окна поместья.

– Ждете еще кого-то? – прозвучал риторический вопрос.

Игнас вспомнил, почему физиономия Пурпурного, увиденного в холле, показалась ему знакомой. Тот был вчера в «Трех монетах». От него и пары других приятелей Игнас заслонил Липу на пути к черному ходу. Разумеется, Эйда не могла предвидеть смерть Марко, но знала, что Девятый снова в городе.

Своим появлением здесь он сделал ей крупное одолжение.

– Как давно вы сотрудничаете с «Хай Джен»? Неужели они просто закрывают глаза на торговлю фейрумом под самым носом? Должна же быть выгода.

– Она есть, Джим, поверь. – Эйда постукивала длинным ногтем по столешнице, словно отмеряя оставшиеся секунды. – Восьмерки возомнили о себе слишком много, а меж тем они всего лишь гнойный нарыв на лице города. Я смогу поднять Фейртаун с колен – ты и сам видишь, во что он превратился, – но для этого нужна поддержка сверху. Взамен я предоставлю главам корпорации то, что они ищут. Кого они ищут вот уже десяток лет.

Он загнал себя в ловушку. Игнас прекрасно это понимал. Сколько у него времени? Бежать бесполезно. Драгоценные минуты шли, пока они с Эйдой обменивались любезностями. Играли в игру, при которой оба казались расслабленными, однако на самом деле Игнас чувствовал, как натягивался до предела каждый нерв, пока мозг искал путь к спасению. Голден наверняка ощущала то же. Она не знала, что выкинет Девятый, и потому ждала подвоха, подспудно сомневаясь, сможет ли телохранитель гарантировать ее безопасность. За дверью наверняка ждали несколько Пурпурных, вооруженных до зубов, – в противном случае Игнас бы сильно удивился.

– Вы можете пообещать одну вещь, мэм? – недрогнувшим голосом спросил Игнас и посмотрел на Эйду прямо, не лукавя, без малейшего трепета.

– Если она касается мсье Лагарда, то не бойтесь. Он мне нужен.

Игнас кивнул. По крайней мере, «Хай Джен» не получит Энди. Он сможет присмотреть за Липой, пока Игнас не вернется.

Он уловил шаги в нескольких ярдах от двери. Быстрые, отточенные, опасные. Как и сами Сирены – живое оружие «Хай Джен». Второе поколение подопытных мышат, сочетавшее в себе наиболее удачные свойства. Сильные, быстрые, смертоносные – девочки, выращенные для грязной работы, преданные хозяевам до последнего вздоха.

Игнас встал, обернувшись к двери.

Их было трое. Высокие, стройные, затянутые в кожаные комбинезоны, они выглядели клонами – пластмассовыми куклами, лишенными индивидуальности. Две блондинки – совсем юные, Игнас не знал их имен – остановились чуть позади, а брюнетка шагнула вперед.

– Здравствуй, Майя. – В голосе Игнаса читались тоска и сожаление.

– Привет, братец. – Тонкие губы растянулись в искусственной улыбке. – Тебя долго не было.

Краем глаза он заметил, как Голден поднялась из-за стола и отступила вглубь комнаты. Надеялась сыграть роль зрителя.

– Не думаю, что ты скучала.

Майя качнула головой.

– Речь не обо мне. Ты нужен отцу, не заставляй его ждать. – В руке Сирены возник пистолет-игольник.

– Это ни к чему. Я пойду сам, по доброй воле.

Она цокнула языком, явно не веря ни единому слову.

– За кого ты меня держишь, Джим? Так не пойдет, ты знаешь правила. – Палец лег на спусковой крючок, и в шею Игнаса вонзился тонкий дротик.

Он упал, зажимая место укола, но тяжелая подставка для книг уже летела в голову одной из блондинок. Та уклонилась в последний миг, продемонстрировав чудеса реакции. Игнас бросился вниз, заранее предвидя, куда полетит следующая игла. Что бы там ни было, он мог сопротивляться действию препарата, пока доза не была критичной. Организм справится, если только…

Пурпурный выстрелил. Игнас, отвлеченный Сиренами, заметил пулю слишком поздно, когда она вошла в бок, окрасив футболку алым.

Майя достала его следующим ударом: игла вонзилась в грудь, и мир качнулся под ногами. Два заплетающихся шага, и он оказался на полу. Игнас не чувствовал боли. Наоборот, хотелось смеяться, перевернувшись на спину и запрокинув голову к потолку. Долго, громко и зло.

Дурак, на что он надеялся? По сравнению с обученными Сиренами он был слаб, как младенец, хоть и условно бессмертный.

В следующий миг сознание выкинуло его из тела – слишком быстро для обычного транквилизатора. Скверный поворот. Теперь возвращение к Липе займет гораздо больше времени… И, возможно, ему понадобится помощь.

Эпизод V

Город слепых и безумцев

♬ Lacuna Coil – Swamped

С неба сыпала мелкая морось, оседая каплями на волосах. Насколько Липа успела понять, для Слэк-Сити дождливые дни были нормой. Интересно, когда местные жители в последний раз видели солнце?

Она шагала за Андре, стараясь не отстать. Огни светофоров отражались в лужах разноцветным калейдоскопом. Китайские фонарики, развешенные гроздьями вдоль улиц, восполняли нехватку света: город компенсировал отсутствие естественных красок искусственной мишурой.

Липа перестала считать улицы, у которых не было названий – только номера. Они с Андре пересекли несколько дорог и подземных переходов, удалившись от «бункера» на приличное расстояние. Сделав ей знак подождать, Андре приблизился к одному из уличных торговцев. Со своего места Липа не могла расслышать слов – только быструю французскую речь, после чего Лагард протянул что-то собеседнику. Маленький сверток мигом исчез в кармане торговца, и они попрощались.

– Ну, что там?

Она нагнала его спустя десяток шагов.

– У нашего с Пьером общего знакомого могут быть сведения. Он шпионит для Восьмерок: крутится поблизости, выполняя для Семьи мелкие поручения.

– И где его искать?

– Тут недалеко. – В голосе Лагарда звенели недовольные ноты. – Но тебе придется подождать поблизости – вон в том сквере, например.

– Это почему? – возмутилась Липа.

– В «Сирену» не пустят несовершеннолетнюю, а у тебя мало того что ID-номера нет, так еще и на лбу написано…

– Что написано? Мне восемнадцать!

– Да неужели? – Он вскинул бровь.

– Ну… да. Скоро исполнится.

– В общем, постой в сторонке и не связывайся ни с кем. Вспомни лекции, которые читал тебе Найнс, представь, что я сказал то же самое. Будь умницей, chérie. Иначе он мне не простит.

– Ладно. Идите уже.

Липа разглядела неоновую вывеску через дорогу. Соблазнительная русалка выгибала хвост, сидя на дне бокала. Трое мужчин, куривших у входа, зашли в клуб следом за Лагардом.

Липа осталась на пустынной улице одна, под моросящим дождем. Толстовка, висевшая на ней, как на чучеле, не спасала: пока они шли сюда, девушка успела вымокнуть до нитки. Волосы облепили щеки, завиваясь крутыми кольцами. Акто по-прежнему сидел в кармане, не высовываясь, – хоть кому-то из них было уютно.

Переминаясь с ноги на ногу, она поглядывала по сторонам. Прохожих было немного, а те, что встречались, выглядели не лучшим образом. Кто-то едва плелся, кто-то устраивался спать прямо у обочины, подстилая ветошь на мокрый асфальт. Из-за угла слышались стоны и девичий смех. С противоположной стороны улицы доносилась отборная ругань.

Стоя в тени раскидистого дерева, Липа считала минуты и мысленно просила, чтобы Лагард узнал что-нибудь полезное. Чем больше времени проходило в ожидании Игнаса, тем сильнее рос подсознательный страх не вернуться домой.

– Эй! – За плечом раздался свист. – Да ты, ты, не верти головой. – Нахальный голос принадлежал молодому парню, который не поленился перелезть через кованую ограду и теперь шагал к Липе прямо по газону. – Сколько берешь?

– Нисколько. – Озираясь в поисках кого-нибудь, чтобы позвать на помощь, она отступила назад.

– Бесплатно? Да ты прям находка, – осклабился он. Луч фонаря выхватил из тьмы крупные черты лица и взгляд, который бывает после пары выпитых пинт. Он явно понимал, что делает, но не отдавал себе отчет о последствиях. Хотя оставался и другой вариант: он просто был отморозком – по жизни.

– Я здесь не одна, – предупредила она, стараясь придать уверенности голосу. – Сделаешь еще шаг – закричу.

– Ну давай! – Он широко раскинул руки. В угрозу, очевидно, не поверил.

Надо было на что-то решаться. Часть Липы считала бегство единственным выходом: вблизи она не отобьется, не хватит сил. Другая искала способ потянуть время до момента, когда выйдет Лагард. Не мог же он сидеть в этом клубе вечно. Какова бы ни была неприязнь между ними, он обещал Игнасу присмотреть за спутницей. Но если побежит – может потерять Андре. Обратной дороги до «бункера» она не помнила.

– Ну, чего молчишь? – с усмешкой проговорил он, приближаясь. – За язык тебя не тянули, сама сказала – ниско…

Мелкий камешек, будто насмешка, ударил парня в висок. Следом еще один – в ухо.

– Эй! Что за черт, твою мать!..

Он обернулся через плечо и получил камнем в зубы. В следующий миг он уже сплевывал кровь, а Липа бежала через дорогу, решив сделать круг, чтобы дождаться Лагарда у другой стороны дома. Отвлеченный внезапным вмешательством обидчик не обратил внимания, в каком направлении она свернула. Его гораздо больше заботила собственная челюсть.

Юркнув за угол кирпичного здания, Липа уперлась руками в колени, пытаясь отдышаться. Сердце гулко стучало под ребрами. Она не могла припомнить, чтобы когда-то в жизни бегала столь быстро.

К счастью, вокруг никого не было. Крошечный дворик, заставленный мусорными баками, оказался пуст.

Шаги по лужам. Быстрые, неотвратимые.

Тень, подсвеченная маревом неона, легла на землю. Длинная и какая-то неправильная, будто принадлежала вовсе не человеку.

«Беги!»

Не успела она сорваться с места, как чужие руки обхватили поперек живота. Липа ударила локтем наугад. Обладатель тени охнул.

– Ты чего дерешься, глупая? – Ее развернули лицом, по-прежнему сжимая в объятиях; в нос ударил терпкий аромат мужского парфюма. – Это же старый добрый Джек. Чего испугалась-то?

Это действительно был он, Бубновый Джек, только выглядел иначе. Не так, как при первой встрече в Доме. Тяжелые ботинки на рифленой подошве, кожаная куртка с росчерками молний, стрижка маллет, небритый подбородок. Он напоминал рокера, явившегося прямиком из восьмидесятых. Может, так оно и было.

– Старый добрый, говоришь? Только я тебя не знаю! – Новый тычок, теперь уже кулаком, пришелся в то же место.

– Эй!

– Руки убери!

– Злюка, – довольно усмехнулся он и разжал объятия. – Даже «спасибо» не скажешь?

– За что?

– За типа, который сейчас ползает по земле, собирая зубы. Если не хватит денег на протез, будет есть через трубку. И это он легко отделался, заметь. Без глаз живется куда хуже. – Если в голосе и звучало превосходство, то совсем чуть-чуть. Джек просто озвучивал факт.

– Само благородство, – хмыкнула Липа. – Ты что тут делаешь?

– Пришел за тобой… – Он пожал плечами. – По просьбе нашего общего знакомого, которого задержали дела.

– Ты про Игнаса? – ахнула она. – Но как?

– Из будущего, конечно.

Ну «конечно». Для него это было чем-то само собой разумеющимся.

– Что с ним, Джек? Он в опасности? Почему не вернулся… – Липа едва не произнесла «ко мне», но тут же себя поправила. – Вовремя?

– Прости, не хочу пересказывать дважды. Где этот, ну, французик, как его там, запамятовал…

– Лагард, – подсказала она, указав рукой на вывеску. – Ушел в клуб, искать кого-то из Пурпурных. Или Восьмерок. Не смотри так, сама толком не вникла, местная банда какая-то. Игнас отправился к ним, но до сих пор не вернулся.

– Значит, подождем. – Джек выглянул из-за угла и ободряюще улыбнулся. – Не бойся, не пропустим.

Липа ощутила укол вины за то, что ударила его. Дважды.

Улыбка Джека казалась искренней. Теплой. Будто он и впрямь был рад ее видеть.

– Слишком долго.

Липа окончательно продрогла, а Лагарда все не было. Тревога нарастала: что за замкнутый круг? Сначала Игнас, теперь Андре.

Она невольно придвинулась к Джеку, как если бы он собирался уйти, оставив ее жизнь на откуп случаю.

– Пойдем. – Джек заговорщицки махнул рукой и двинулся вдоль стены. Они обогнули здание, в котором находилась «Сирена». Липа увидела черный вход за сетчатым забором. На стоянке поблизости были припаркованы фургоны, но ни одной живой души она не заметила. Только гул музыки слышался отчетливее.

– Ты первая. – Джек подсадил ее легким, почти изящным движением, будто проделывал такое каждый день. – Не спеши, сейчас поймаю.

Липа перекинула ногу через забор. Джек перемахнул на другую сторону и помог ей спуститься, не зацепив края железных прутьев.

– Спасибо, – выдохнула она, оказавшись на земле. – И за того типа тоже.

Неблагодарной Липа себя не считала. Да, Джек был странным, но, в конце концов, он ей здорово помог.

– К твоим услугам, Деревце.

– Не называй меня так.

– Время рассудит. – Джек загадочно улыбнулся.

– И что это значит?

– Тс-с-с! – Он приложил палец к губам. За дверью послышалась возня. Двое мужчин вышли с тяжелыми коробками и направились прямиком к фургонам, негромко переругиваясь.

– За мной! – Джек схватил ее за руку и потянул за собой. – Скорее, не оборачивайся!

В подсобных помещениях клуба было душно и темно. От запахов табака, пота и еще чего-то гадкого к горлу подкатил ком.

– Что будем делать?

Липа озиралась по сторонам. Из коридора вели двери – больше десятка, – над головой гудела ритмичная музыка, из-за которой она не слышала собственного голоса, пол вибрировал под ногами.

– Импровизировать.

Джек уверенно вел ее вперед, хотя вряд ли бывал тут раньше. Липа подозревала, что причина в другом: ее новый-старый друг был просто безбашенным. Даже в такой ситуации, как эта, он относился к происходящему как к игре, которую в случае неудачи можно пройти заново. Опасное качество, но Липе пришлось ему довериться.

Это начинало порядком раздражать – все время зависеть от кого-то.

Выглянув из-за угла, Джек ринулся назад и прижал Липу к стене. Жестом показал «молчи». Не шевелясь, они сливались с тенью, пока мимо проходили люди и хлопали двери туалетов. Липа уткнулась носом в куртку Джека, лишь бы не чувствовать запахов перегара и рвоты. Она едва сдержалась, чтобы не застонать. «Зачем ты ушел, Игнас? Почему заставляешь меня через это проходить?»

Несправедливо.

– Сюда!

Дождавшись, когда стихнут шаги, они поднялись по лестнице.

На втором этаже тоже звучала музыка, но более мелодичная, приглушенная. Джек прислушался. Вытянулся, словно борзая, взявшая след. Нахмурился.

– За поворотом двое, – прошептал он в самое ухо. – Говорить буду я, не вмешивайся.

– С чего ты взял, что он здесь?

Здание представлялось большим. Липа навскидку не могла сказать, сколько здесь помещений – помимо главного зала и приватных комнат.

– Интуиция. – Он снова непринужденно пожал плечами.

Липа промолчала. Если это поможет найти Лагарда, она примет любые условия. К тому же роль «деревца» – или скорее бревна – оказалась простой. Что бы ни происходило вокруг, она оставалась в стороне, лишь наблюдая. От нее в этом мире ничего не зависело. Или почти ничего.

Они вошли в коридор на втором этаже, Липа держалась за спиной Джека. Она с трудом разглядела охранников, играющих в кости. Черты терялись в неярком свете напольных ламп, однако лица были азиатские, это без сомнения.

– Вечер добрый, господа! – Джек поднял руки, демонстрируя пустые ладони. – Не поможете нам сориентироваться?

– П-опуск, – с сильным акцентом протянул первый, перекатывая во рту жвачку.

– П-иватная зона, – пояснил второй, напрягшись. Очевидно, готовился спустить их с лестницы, если сами не уйдут.

На рукавах курток змеились языки пламени. Эти ребята – китайцы, очевидно, – были из Восьмерок.

Это плохо. Особенно если им встретился Лагард. Особенно если они знают о его сотрудничестве с Пурпурными.

– Ах да, пропуск! – Джек хлопнул себя по карманам и изобразил на лице искреннее сожаление. – Боюсь, его нет. Стоп-стоп, не спешите! Мы всегда можем договориться. Думаю, мне есть что предложить вашему боссу.

Китайцы переглянулись. Тот, что сидел справа, заржал, едва не подавившись жвачкой.

– Идти бы ты с твоей девахой на большой feh feh pi goh, – разразился он витиеватым ругательством.

– Как думаешь, что это значит?

– Я не стану это повторять.

– Вот и правильно. – Кажется, Джека это раззадорило. – Просто проводите нас за дверь – туда, где этот… ну, французик. Он наш друг и мы заодно, что бы у вас ни творилось в этом чокнутом мире.

Липа едва не закатила глаза. Прямо образец дипломатии, что тут еще скажешь.

Китайцы опять переглянулись. Смеяться никто не стал.

– Ты – Пу-пуный?

– Чего?

– Нет, он не Пурпурный. Но я знаю Лагарда. Знаю, где он варит фейрум для Эйды Голден. – Она с удовольствием отметила, как меняются лица охранников, и решила пойти ва-банк. – Дядя Поджи здесь?

– Только мисс Лю. – Правый сплюнул жвачку.

На сей раз переглянулись Липа с Джеком.

– Значит, нам к ней, – подытожил он.

Андре сидел спиной к двери. В висок ему смотрело дуло пистолета.

– Это еще кто? – Рот мисс Лю скривился в недовольной гримасе.

Протеже Дяди Поджи оказалась молодой китаянкой. Высокой, изящной, с тонкими чертами лица и заряженной пушкой в руке.

– Ни хао ма? – Джек блеснул белозубой улыбкой. Двое Восьмерок, стоявших в углу, направили на него стволы. – Ну ладно, ладно, уже и вежливость проявить нельзя. Позвольте представиться, господа… – Он обвел присутствующих взглядом и очаровательно улыбнулся мисс Лю. – И прекрасная дама, конечно же… Джек Хиггинс. Бубновый Джек. Путешественник, предсказатель и решатель проблем по совместительству. Пришел разрулить одну из них. Кривить душой не буду, нам нужен этот малый. – Он указал пальцем на Лагарда.

Сам Андре, обернувшись, уставился на Липу. Явно не ожидал, что она явится с подмогой.

– Это что, шутка? – Лю подняла тонкую бровь и качнула пистолетом. – Эй! Кто впустил этого клоуна?

– Зачем вы так, мисс? Клоуны не отвечают на сокровенные вопросы. Вы же хотите кое-что узнать, разве нет? – Он подмигнул с самым заговорщицким видом. – Вашим ребятам не обязательно быть в курсе – все строго между нами. Я просто отвечу «да» или «нет», а вы отпустите мсье Лагарда. Какая вам от него польза?

– Он варит фейрум для Пурпурных. Ты ведь не местный, болтун? Каждый фейрщик на вес золота, и тот, кто не с нами, – угроза для Восьмерок. Поджи будет недоволен, если я дам ему уйти. – Лю по-прежнему говорила настойчиво, однако женское любопытство брало верх. К тому же Липа заметила, как смягчился ее голос при упоминании главы Восьмерок. Их явно связывало нечто большее, и Джек поспешил ухватиться за эту связь.

– Думаю, его обрадует другое. – Одним ловким движением он извлек из кармана колоду карт с пожелтевшими рубашками. Карты оказались старыми; они лежали в его пальцах пухлой стопкой: кое-где были загнуты края, рисунок выцвел. Не похожи на Таро и уж тем более на игральные.

Он достал из середины одну карту и продемонстрировал Лю.

– Buneng[6]! Это же hunyin de xiangzheng[7]! – На карте была изображена ветвь цветущего персика. Липе приходилось видеть такие цветы прежде. – Выходит, он все же… нет. Это какой-то трюк? Балаганный фокус? Отвечай!

– Это ответ «да» на ваш вопрос. – Джек пожал плечами. – Ваше право, прислушиваться или нет.

Лю опустила пистолет – явно в сомнении.

– Мы не можем их отпустить, furen[8]. – Один из телохранителей шагнул вперед. – Этого уж точно. – Он ткнул пистолетом в Лагарда.

– Может, хватит? Не слишком-то вежливо! Особенно когда я вас не понимаю.

– Наш друг у Пурпурных, – произнесла молчавшая до этого Липа. – Он убил одного из членов Семьи прошлой ночью, так что сотрудничеству конец. Вы должны нам поверить, мисс Лю. Он… – Липа запнулась, но все-таки продолжила: – Он важен для меня. Как для вас важен мистер Поджи.

Джек с Лагардом уставились на нее с изумлением. В глазах первого читалось восхищение, второй был скорее раздражен: его по-прежнему держали на мушке.

– С каких пор ты заговорила по-китайски?

– У Деревца множество талантов, – ответил Джек, прежде чем она успела вставить слово.

– Но я не…

– Ну так что, мисс, вы договорились там по-женски? Позволите нам забрать лягушатника?

– За языком следи!

– С одним условием. – Лю убрала оружие и скрестила руки на груди. Удивление отступило, она снова держала ситуацию под контролем.

– Ты. – Она кивнула Лагарду. – Переходишь под протекцию Восьмерок. Пурпурные не доберутся до тебя, если будешь исправно работать на нас. Те же ингредиенты, в том же объеме. Что скажешь?

Лагард застонал. Липа невольно шагнула к нему. Понимала, в каком незавидном положении тот оказался.

– Да что там думать! Согласен, конечно! – Джек хлопнул по столу ладонью, будто скрепляя сделку. – Приятно иметь с вами дело, мисс Лю. И с вами, камрады.

Китайцы в ответ скривились, но пистолеты убрали.

Липа не могла поверить, что этот театр имени Бубнового Джека возымел действие и все закончилось удачно. Вопрос Лагарда не давал ей покоя. Правда была в том, что Липа не знала по-китайски ни слова.

– Что она сказала, когда увидела карту? – шепнул Джек едва слышно, когда они втроем покидали этаж.

– Что-то про символ брака. Ты что, не расслышал? Кажется, Поджи собрался сделать ей предложение.

Он присвистнул.

– Вот это да! На такой эффект я даже не рассчитывал.

– Но ты же сказал, что знаешь заветный вопрос. Ты телепат или… что-то вроде? – Липа осеклась. Джек расхохотался, продемонстрировав ей ту самую карту.

Поверхность была чиста. Ни персикового дерева, ни малейшего намека на какой-либо рисунок вообще. Пустой картон.

– Нет, Деревце. Я просто талантливый шулер.

– Кто этот тип и что происходит? – На скулах Лагарда заиграли желваки.

Они спешно покинули «Сирену» и оказались в том самом сквере, где Липа ждала поначалу. Она от души поблагодарила Вселенную за то, что дождь кончился и вода не стекала за шиворот. Правда, холодок все равно пробежал вдоль позвоночника, стоило ей разглядеть на дорожке темные капли крови. Для шулера и балагура Джек весьма хладнокровно лишал противников зубов.

– Я вообще-то здесь. – Липа впервые услышала в голосе Джека надменные нотки. – Бубновый Джек. Уж прости, что не жму руку: ты мне не нравишься.

– Это взаимно, connard[9].

– Эй! Хватит на сегодня ругательств. – Липа замерла на месте. – Лучше расскажите, что удалось узнать. А потом расскажет Джек. Он тоже ходит между мирами, как Игнас.

– Тоже фейрумный?

– Я в вашем жаргоне не секу, так что будь поконкретнее.

– Ты заражен? Фейритом, – раздраженно пояснил Лагард. – Свойство есть?

– Уйма. Одно из них – умение переходить к сути. Полезное такое свойство, знаешь ли.

– Вот ведь говнюк.

– Андре, – поторопила Липа, от волнения переходя на «ты», – ты встретился с Пурпурным?

– Да. Пако, мой информатор, успел смыться из-под носа Восьмерок: ему повезло чуть больше. Подробностей не знает, но говорит, что у Голден договоренность с главой «Хай Джен» о поддержке в войне банд. Это значит, что ответной услугой стал…

– Игнас, – прошептала Липа севшим голосом. – Он теперь у них.

То, от чего Джим скрывался на протяжении десятка лет, его все-таки нашло.

– Что плавно подводит к началу моего рассказа. – Взобравшись на перекладину забора, Джек уперся рифлеными подошвами в ближайшее дерево. – Ваш дружок нашел меня в Прослойке. Выглядел он неважно.

– Что с ним? Он хоть что-нибудь рассказал?

Липа шагнула ближе, и Джек нахмурил лоб, вспоминая.

– Просил найти вас и проводить в Дом. А, ну еще что-то про бессмертие, погони, корпорации… Скукота. Прости, но я слушал вполуха.

– Идиот. – Лагард закатил глаза.

– Эй! Я могу оставить тебя здесь и забрать только Деревце, потому что…

– Я тебе не нравлюсь, я помню, – усмехнулся Лагард. – Вы мне тоже оба не нравитесь, если на то пошло.

Взгляд Джека стал серьезным.

– Этот лягушатник тебя обижал?

– Вовсе нет, – заверила Липа. – Наоборот, он был честен со мной.

– Его счастье. А иначе бы…

– Нет, Джек, правда. Все нормально.

– Заткнитесь-ка оба, – не выдержал Андре, – ворковать потом будете. Найнс не говорил, что ему нужна наша помощь?

– Сказал, управится сам и отыщет вас в Доме – чтобы никто не потерялся.

– Как нам туда попасть?

– Слизь осталась у Игнаса, – вспомнила Липа.

– Она нам не нужна. Зачем ехать в гору на осле, если есть внедорожник? – Глаза Джека лукаво заблестели. Он сжал Липины пальцы в своих и скомандовал: – Возьмитесь за руки и крепко держитесь.

Уже знакомым пассом Джек извлек колоду. Пробежался по ребрам карт и вытянул одну. В свете фонарей Липа разглядела перевернутую хижину посреди болот: она кренилась в сторону, готовая упасть – вырывая корни, подобно дереву, из топкой трясины.

– Добро пожаловать… – торжественно начал шулер.

Карта вспыхнула в его пальцах и рассыпалась изумрудным пеплом. Земля под ногами ухнула вниз. Кажется, Липа закричала, но не услышала собственного голоса в глухой темноте. От страха она впилась ногтями в чужие руки – сжала так крепко, что ощутила боль в костяшках.

Они летели сквозь Прослойку, ввинчиваясь, подобно штопору, во временной стержень… А потом все внезапно закончилось. Пятки ударились о пол. Джек подхватил Липу, не давая упасть, и потянул за собой.

– В Плюй-комнату!

Вытолкнув обоих в коридор, он захлопнул дверь и опустил щеколду. За створкой раздался недовольный рык и странные булькающие звуки, словно огромный зверь сетовал на судьбу, оставшись без обеда.

– Да, она нас выплюнула. Буквально. – Джека забавляло выражение их лиц. – Закройте рты, камрады, это только начало. Шаткий Дом и старина Джек скрасят ваше ожидание незабываемыми впечатлениями!

Эпизод VI

Филиппина в Стране чудес

♬ Shinedown – Her Name is Alice

С их последней встречи Дом изменился: серые обои посветлели и покрылись изящным золотым рисунком; на лестнице появился старый, некогда алый, а теперь выцветший от времени ковер. Дом встречал гостей деловито: сквозняки приветственно хлопали дверьми, пороги скрипуче пели, стоило на них наступить, под потолком порхали анимоны. Акто впервые после «бункера» выбрался наружу, но не отлетал далеко от Липы, привычно держась рядом с левым плечом.

Джек вел их наверх. Эта импровизированная экскурсия была настолько странной и дикой, что еще недавно Липа сбежала бы отсюда с криком, но теперь… Наверное, смирилась. Ей нужен был Игнас, и ради этого она пошла на многое. Небольшое ожидание – мелочь по сравнению с тем, через что он проходил.

Разумеется, он заверил Джека, что справится сам, но не было ли это чистой воды упрямством? Отрицанием правды?

– Сюда лучше не заглядывать. – Джек захлопнул очередную дверь перед носом Лагарда. – Неужели запаха не чуешь? Встретим Клирика – спрошу, что у него там сдохло… Испортилось. Думаю, вы с ним поладите.

– Дай угадаю: он тебе тоже не нравится?

– Сложный вопрос. Мы с ним… скажем так, не сходимся в некоторых вопросах.

– Ты про Хозяина? – уточнила Липа, вспомнив о том, что говорил ей Игнас.

Джек сделал страшные глаза и приложил палец к губам.

– Про кого?

Если Липа уже бывала здесь и знала о Доме хоть что-то, то Андре терялся в догадках. Ему было все в новинку: каждую новую «чудь» он встречал с удивлением, лишь затем включая скепсис.

– Это все сказки, – отмахнулся Джек, – местный фольклор. Если интересно – спрашивай Клирика, он будет счастлив поболтать о сокровенном.

Лестница вдруг покачнулась. Липа, шедшая последней, схватилась за перила.

– Спокойно. Малая рябь, ничего серьезного. Идем дальше.

Пока они поднимались, пришлось объяснить Лагарду, что такое рябь, – в общих чертах. Липа давно сбилась со счета, сколько пролетов они миновали, но ступени с каждым этажом становились выше, дыхание участилось. Дневной – на самом деле небывалый – свет лился из окон под самым потолком.

Плюй-комната, в которую они перенеслись, находилась в подвале Дома. В небольшом «кармане», за которым начиналась узкая винтовая лестница вниз. «Неужели к Хозяину?» – Липе отчего-то стало смешно. Она бы не удивилась, найдись отсюда тайный ход в Преисподнюю или что там существует вне времени. Джек старательно избегал расспросов. Липе казалось, из-за Лагарда. Будь они вдвоем, он рассказал бы больше, а так – экскурсия в основном состояла из заброшенных комнат и «стабильных» помещений, приспособленных жильцами под хозяйственные нужды.

По дороге она успела заглянуть в дюжину кладовок, где причудливо соседствовали садовые грабли, автомобильные запчасти, стоптанные валенки, изъеденные молью шубы, портреты в сломанных рамах, банки с соленьями, ящики со свежей землей и целый выводок молодых анимонов, среди которых она едва не потеряла Акто.

Некоторые комнаты, как рассказывал Джек, были «транзитными». Сквозь них все время проходили люди – путешественники по доброй воле или нет, – достаточно удачливые для того, чтобы миновать Прослойку. Иногда от них что-нибудь оставалось на память: шляпа-котелок времен эдвардианской Англии, ритуальная чаша полинезийского жреца или айфон офисного клерка.

Жильцы собирали подобные артефакты: самые интересные оставляли себе, другие относили «на склад». Насколько Липа успела понять, целые комнаты – пограничные, которые могла затронуть рябь, – были отведены под мусор. Неудивительно, что нижние этажи Дома оказались забиты хламом.

– Что с ними происходит потом? Они не остаются?

– Кто, транзитники? – Джек пожал плечами. – Уходят, как и пришли. У меня есть теория, конечно. Они просто не могут остаться. Дом не дает. Прячет двери, рождает иллюзии… Да что угодно на самом деле.

– Но зачем?

– Регулирует популяцию, – усмехнулся Джек.

– Я серьезно.

– Я тоже, Деревце. Кто его разберет. Иногда мне кажется, он выбирает: с неугодными прощается, а тех, кто по нраву, оставляет себе, как коллекционер – особо редкие экспонаты.

Сравнение Липе не понравилось. Она и раньше понимала, что Дом живой, но подобная избирательность была признаком разума. Разве не то же она думала о фейрите?

Лестница кончилась так внезапно, что Липа едва не уткнулась носом в спину Лагарда. Коридор принял знакомые черты: все та же бельевая веревка, натянутая из конца в конец, разобранный велосипед и банки с вареньем на полу. Обитель Баб-Ули.

– Зачем мы тут, Джек?

– Знакомиться с домашними! Ну то есть мы можем, конечно, посидеть в сторонке – где-нибудь в чулане, – пока Девятый не вернется. Но не лучше ли провести время за приятной беседой?

– На пару слов. – Она потянула его за рукав, отводя в сторону. – Это безопасно?

Липа понизила голос, вспоминая слова Игнаса о том, какой чуткий слух у старушки за стеной.

– Да что может пойти не так? Девятый наговорил тебе каких-то баек?

– Нет, ничего конкретного… Просто предупреждал, чтобы не пила чай у Баб-Ули, если она станет предлагать.

Джек прыснул.

– Что смешного?

– Ну это прописная истина. Не бойся, я тебя в обиду не дам. «Чаепитие», в конце концов, – всего лишь слово. Хороший повод узнать соседей.

Он подмигнул им и отворил дверь с облезшей краской и кривым шпингалетом.

– Игош, а ну зови Баб-Улю, я гостей привел!

Послышался знакомый топоток: негритенок пробежал мимо них, молча скрывшись за занавеской. Спустя мгновение оттуда раздался грохот и звон посуды.

– Фу ты, чертенок, напугал! Кого там принесло так рано? Обед еще не готов! – Старческий голос звучал громко: так обычно говорили плохо слышащие люди.

Джек жестом пригласил их войти, и Липа осмотрелась. Обитель хозяйки изнутри производила такое же впечатление, как снаружи. Будто Липа провалилась в прошлое. Старенький телевизор на ножках в углу – наверняка черно-белый… Интересно, его вообще кто-нибудь смотрит? И что здесь транслируют вне времени? Липа вспомнила про Нее – ту фейрумную, что обеспечивала Дом энергией, и погрустнела. Ничего интересного она больше не нашла: полосатые коврики под ногами, застеленный пледом диван с горкой подушек и вышитые гладью салфетки на пустом столе, посреди которого стояла изящная ваза. Простенько и неуютно.

Липа не помнила родную бабушку. Ей не с чем было сравнивать.

Акто, догнавший их в коридоре, теперь забавлялся со стеблями герани, подплывая время от времени к Джеку. Кажется, Хиггинс вызывал у крохи-анимона неподдельный интерес.

Сам Джек уселся рядом с Липой – в подтверждение своих слов. Диван просел под его весом, и Липа скатилась к середине.

– Извини. – Она неловко отодвинулась.

– Тебе ли извиняться, Деревце?

– Прекрати!

– Прекратить что?

– Вот это! – Она не сразу подобрала слово. – Делать вид, будто знаешь какую-то тайну. То, чего не знаю я.

– Так и есть, если подумать. Ты просто еще не дожила.

Лагард, сидевший в кресле напротив, закатил глаза.

– И когда это случится? Когда доживу? – Липа понизила голос. – Как вообще вышло, что ты знаешь мое будущее?

– Не всё. – Лицо Джека стало серьезным. – Только некоторые эпизоды, связанные со мной. Просто представь две кривые линии, которые изредка пересекаются, а потом расходятся, каждая в своем направлении. Точка пересечения слишком мала по сравнению с длиной линии. Мы еще поговорим об этом… Но не сейчас. Не будем смущать достопочтенного мсье.

Они с Лагардом обменялись недружелюбными взглядами.

– Премного благодарен, юноша.

В кухне за занавеской опять раздался грохот, а затем – свист чайника.

В дверь деликатно постучали, и маленький Игошка бросился открывать. За щекой он держал леденец на палочке: петушок из жженого сахара. Липа любила такие в детстве. Наблюдать за ним было любопытно. Двигался мальчишка быстро, как-то по-кошачьи. Ни башмаков на маленьких ступнях, ни даже брюк на нем не было. Худые ноги с розовыми росчерками шрамов на коленках виднелись из-под растянутой футболки, явно с мужского плеча. На тонкой шее висели стеклянные бусы. Жесткие черные волосы курчавились на макушке.

Он словно почувствовал взгляд Липы и впервые посмотрел на нее – без всякого страха, но настороженно. Судя по тому, как он повторял движения за Игнасом, к остальным жильцам мальчик давно привык, а Липы дичился: она была не просто чужой, но и девчонкой. Других девчонок, насколько она успела понять, в Доме не было. Да и в целом женщин, не считая Баб-Ули.

Шпингалет на двери щелкнул, звякнула цепочка, и в прихожую вошел высокий человек. Отец О’Доннелл.

Клирик был довольно молод – вряд ли старше Лагарда. По рассказам Игнаса Липа отчего-то представляла ирландского священника иначе: седеющим, сухопарым, с морщинами на высоком лбу… Однако перед ней стоял красавец, напоминающий звезду черно-белого кино: темные волосы, волевой подбородок, широкие плечи. Черная рубашка с закатанными до локтей рукавами, строгие брюки и начищенные до блеска туфли. Единственное, что смущало, – это излишняя бледность и холодный взгляд. Цепкий, проницательный, словно дающий оценку – Липа не смогла дольше пары мгновений смотреть в карие глаза Клирика. Покрасневшие, воспаленные – так бывает при болезни или после нескольких ночей, проведенных без сна.

Джек дотронулся пальцами до ее ладони. На миг почудилось, что она услышала голос: «Все окей, Деревце, расслабься». Разумеется, голос принадлежал ей самой: телепатом Джек не был – всего лишь карточным шулером. К тому же Игнас говорил, что не встречал людей с подобным свойством.

– Представишь новых постояльцев, Джеки-бой? – произнес Клирик со сдержанной улыбкой, обаятельной, но холодной.

– Отчего же нет, падре!

В обращении Джека чувствовалась фамильярность. Очевидно, что к «падре» Клирик относился так же, как Игнас – к своему номеру, но лицо ирландца осталось невозмутимым. Должно быть, привык.

– Перед тобой друзья Девятого. Мсье Лагард из А9-3 и мадемуазель Филиппина, G7-1. Новая клетка добавилась к схеме.

– Сочувствую… – Липа не сразу поняла, что О’Доннелл обращается к ней. – Что Гниение затронуло ваш мир, юная леди. А вы, полагаю, знакомы с фейритом не понаслышке. – Он протянул Андре руку и крепко пожал.

– Я же говорил, что они споются, – шепнул Джек и принюхался. – Чую, пирогом пахнет. Баб-Уля на подходе.

Он запоздало скинул куртку, оставшись в белой майке с рваным воротом. На предплечье красовался фиолетовый кровоподтек.

– Концерт AC/DC в Детройте, четырнадцатое ноября восемьдесят первого года. – Он покачал головой. – Лучше не спрашивай.

– Не буду, – ответила она так же тихо. – У меня в запасе сотня вопросов – гораздо важнее этого.

– А ну-ка все за стол! – Командирский голос Баб-Ули трудно было игнорировать.

Мужчины встали с мест: отодвинули кресла, вынесли стол на середину комнаты, расставили стулья. Липа отступила в угол, чтобы не мешать. За окном виднелся уже знакомый танцующий лес: изгибы голых деревьев и стена колючего кустарника внизу. На стареньком комоде, помимо вышитых салфеток и гребня для волос, она заметила фотокарточку. Черно-белую, с неровными краями и полосой посередине, на месте сгиба. С фотографии глядели трое: высокий мужчина – блондин в толстых очках в роговой оправе – держал на руках двухлетнего мальчика; рядом стояла брюнетка в строгом платье.

На обороте размашистым почерком синей ручкой было выведено: «Эйхман Ульяна Демидовна, 1965 г.». В приоткрытом ящике виднелись корешки книг с заглавиями на английском и обложки тетрадей, но заглядывать внутрь Липа не стала. По меньшей мере это было невежливо. Положив на место фотокарточку, она села рядом с Джеком.

Спустя минуту на цветастой скатерти выросла гора тарелок. Джек помог Игошке принести посуду: стаканы, кружки, салатницу… Все выглядело не слишком-то чистым: на краях кое-где засохли потеки, под ручками скопилась пыль. Неужели ими так давно не пользовались и это первое масштабное чаепитие домочадцев? Чем дальше, тем больший смысл приобретали слова Игнаса. Но Джек был полон энтузиазма, и Липа позволила себе расслабиться.

Вместо салфеток на стол легли полосатые полотенца – застиранные, с желтыми пятнами. Казалось, в этой квартире все было таким, и Липа перестала обращать внимание. Тем более что в дверях кухни показалась хозяйка с большим дымящимся подносом.

На вид Баб-Уле было лет шестьдесят пять. Максимум семьдесят. Дряхлой она не выглядела. Дородная, широкая в плечах, мало чем напоминавшая женщину на фото. Разве что взгляд из-под низких бровей остался тем же. В остальном – цветастое платье, поверх которого повязан белый передник; седеющие волосы – что называется, соль с перцем – собраны в пучок на затылке острыми шпильками. На правой стороне лица виднелось пятно. На ожог не похоже; скорее родимое, но в молодости у Ульяны Демидовны ничего похожего не было.

– Игошка, а ну не крутись под ногами, бесенок! Опрокину – мало не покажется!

Поднос и впрямь опасно накренился, но все обошлось. Баб-Уля водрузила ношу на край стола и, придирчиво щурясь, оглядела собравшихся.

– Ба, только погляди, каких гостей задуло! Жек, твоя, что ль? – Она так внимательно разглядывала Липу – будто червяка под лупой, сквозь которую печет солнце, – что девушке стало неуютно.

– Знакомься, это Липа, – гордо произнес Джек, ничуть не смутившись. – Уже бывала в Доме, но Девятый увел с собой, ни с кем не познакомив. Вот, исправляю ситуацию.

– И правильно! Нечего красу прятать. – Она звякнула посудой. – Да ты не стесняйся, детонька, мы тут не кусаемся. Одни малость с придурью… – Липа поняла, что Баб-Уля не о себе. – Но в целом люд неплохой. Уживаемся как-то. – Поохав, она грузно опустилась на стул.

Игошка сел на пол, скрестив ноги, так что над столом виднелась только макушка. Он продолжал украдкой разглядывать Липу, но под его взглядом она не ощущала неловкости.

В центре стола оказалось блюдо с чем-то, отдаленно напоминавшим ватрушки. В салатнице лежали нарезанные дольками соленые огурцы, а рядом стояла тарелка с холодцом. Несмотря на то что Липа не ела после «бункера», пробовать закуску не хотелось.

Кипяток разлили по кружкам. Самая большая – с венком омелы на боку и надписью «Frohe Weihnachten!»[10] – досталась Джеку. На Игошкиной был изображен мультяшный дом с черепичной крышей, утопающий в кустах сирени. Лагард и Клирик получили одинаковые чашки в серо-зеленую клетку. У Липы в руках оказалась белая: край возле ручки отколот, вместо синих незабудок – солнечные маргаритки. Или то были ромашки?

Липа моргнула.

Вдребезги.

Одна простая вещь отбросила ее назад – в то утро, когда персиковая акварель растекалась по небу и брызги звезд таяли над крышами домов.

«Вставай, соня».

Мамин голос прозвучал так близко, будто она сидела рядом с Липой на диване, по обыкновению поджав под себя ноги и заправив за ухо седеющую прядь – одну-единственную в волосах цвета донникового меда.

– Мам? – Кажется, она произнесла это шепотом, одними губами. Никто не услышал. Вспышка цветного калейдоскопа мелькнула и пропала. Растворилась их квартира на Речном проспекте: уютная синь занавесок и мебель из натуральной сосны, – ее место заняла гостиная Баб-Ули. Пальцы дрогнули от прикосновения горячей керамики, и Липа не удержала чашку.

Та крутнулась на краю стола и замерла на долгий миг – будто в фильме, поставленном на паузу, – раздумывая, не упасть ли. Несколько капель, горячих, но не обжигающих, упало на колени.

Путь от порядка к хаосу – односторонний, как говорил в своих лекциях знаменитый физик[11]. Энтропия возрастает со временем. Разбитая чашка не соберется из осколков, хаос никогда не станет порядком. Жизнь необратима.

Глухо звякнув, кружка упала на бок, выбрав безопасный путь – не пол, а скатерть, по которой растеклось пятно цвета жженой умбры. Джек, не медля, подхватил ее и протянул Липе кухонное полотенце.

– Не обожглась?

Она мотнула головой, глядя перед собой в пространство – туда, где на стареньких обоях белел кружок часов. Стрелки не двигались.

– Все нормально.

Не вдребезги. Просто маленький скол – привет из прошлого.

Баб-Уля охнула и, потянувшись через стол, долила заварку. Детонька сдавленно поблагодарила. Для остальных происшествие прошло незаметно.

Джек снова спас положение, заведя разговор о ряби и кратко пересказав историю, благодаря которой Липа с Лагардом оказались в Доме. Клирик поинтересовался, как прошел переход, на что Джек пожал плечами:

– Карт еще много.

Значение фразы от Липы ускользнуло – как и дальнейший разговор. Джек с О’Доннеллом обсуждали загадочную схему: судя по тому, как кивал Лагард, он быстро втянулся в беседу, а вот ей стало скучно. Никто не спешил ничего разъяснять, как это делал Игнас. Сильнее прежнего захотелось, чтобы он перешагнул порог. Целый и невредимый. Неведение было хуже всего, и чайная церемония напомнила пир во время чумы – как в рассказе По. Жаль, что Лагард, которого Игнас считал другом, так не думал.

Глядя на остальных, она потянулась к чаю, но рука Джека ее остановила. Мягко и незаметно для остальных. Дождавшись момента, когда Баб-Уля встряла в разговор, вспомнив свое знакомство с фейритом и незаметно переключившись на истории молодых лет, когда она преподавала в школе английский, Джек выплеснул содержимое чашки в горшок с геранью. Судя по состоянию цветов, их и раньше поливали… разным. Не только водой.

Игошка проследил за маленькой хитростью, но промолчал. Он всегда молчал. Липа не спрашивала почему. Вдруг это обычай его племени или что-то вроде того. Может, он не хотел делиться словами.

Вернув чашку на место, Джек шепнул:

– Не смертельно, но после первого раза может скрутить. На себе испробовал, потом привык. Подожди немного, ладно?

Ватрушки с ее тарелки он тоже отдал: Игошка принялся жевать с довольным видом. Некоторое время на Липу не обращали внимания, пока Баб-Уля не повернулась к гостье.

– А ты чего молчишь, детонька? Ну-ка расскажи, как все началось.

Она тут же грохнула кулаком по столу и запустила в Игошку полотенцем, прикрикнув:

– За скатерть не тяни, ирод, кому говорила! Одно слово – нехристь.

Липа откашлялась. Ей не хотелось начинать в повисшей тишине, да и в целом было странно пересказывать события последних дней. Сколько прошло с тех пор, как она шагнула за Игнасом в Прослойку? Двое суток? Больше? Вряд ли это интересовало собеседников, которые привыкли жить вне времени.

– Липа вовсе не обязана, – начал Джек, но она перебила.

– Я расскажу. Как получится. Все началось с колодца на острове…

Сложно было лишь пару минут. Дальше – легче. Липа не хотела говорить о болезни мамы. О Вите тоже; семья – это слишком личное. Она вкратце описала появление фейрита, свое знакомство с Акто и встречу с Игнасом. Путешествие через Прослойку, краткую экскурсию по Дому и неприветливому миру сорок восьмого года. Стоило ей запнуться, как Джек подхватывал мысль: за это она была благодарна.

– Игнас обещал, что вернет меня домой, – закончила Липа. – Сколько нам ждать?

Она перевела взгляд с Джека на Андре. Через первого Игнас передал послание, а второй знал его больше десятка лет. Оба молчали.

– Что, если он не справится сам? В прошлый раз вы сбежали из «Хай Джен» вместе, – обратилась она к Лагарду, – а сейчас он один.

– Он жив, chérie. Это я могу гарантировать со стопроцентной уверенностью. Найнс – самое ценное, что корпорация когда-либо имела.

– Но он нам нужен. Мне нужен! – Она повысила голос. – Вы что, не понимаете? Можете дальше распивать чаи, раз ваш мир обречен, но я не хочу ждать, пока и мой умрет. Не хочу видеть, как он превратится в тот ужас, который я видела!

– Эй, Деревце, тише…

– Не надо! – Она выдернула пальцы из руки Джека.

– Слушай, ты права, ладно? Ты вправе злиться на нас, но вот что я скажу: здесь, в Доме, мы обладаем всем временем Вселенной. Девятый глазом не успеет моргнуть в своем мире, понимаешь? А мы что-нибудь придумаем, так, камрады? Вы вроде неплохо поладили, а две головы лучше, чем одна. Ученый и теософ, француз и ирландец, чтоб мне пусто было! Сможете?

Клирик качнул головой.

– При должных знаниях…

– Я знаю много о прежней «Хай Джен», – с нажимом произнес Лагард. – Однако за прошедшие годы в корпорации многое изменилось: большая часть штата исследователей, новые комплексы, система охраны… Это огромный риск.

– Думаешь, он разрулит все сам? – Джек поднял бровь.

– Найнса не стоит недооценивать.

– Ну уж нет! – Липа резко встала. – Мы обязаны ему помочь.

По лицу Лагарда пробежала тень: он хотел бросить ответ, но сдержался.

– Андре? Он же ваш друг. Обещайте, что придумаете что-нибудь!

– Есть пара мыслей. – Он откинулся на спинку стула, скрестив на груди руки. – Но для начала мне нужно узнать как можно больше о возможностях Дома и нюансах переноса.

– Отлично! С этого момента объявляю вас, камрады, командой «бета». Займитесь тем, что вы умеете, пока мы с Деревцем – команда «альфа», все верно, – прогуляемся снаружи. Нужно кое-что обсудить. – Он ненавязчиво ей подмигнул, но Липа не оценила. Мысли были заняты другим.

Игошка, сидевший на полу, кинул на нее просящий взгляд.

– Что такое? Хочешь пойти с нами? – Голос Липы смягчился, будто внутри ослабла натянутая пружина. Ей удалось добиться своего: план действий сдвинулся с мертвой точки.

– Я буду лишним. Просто не ходи за Остроглазым, когда он позовет.

– Кто?

– Рогатый Змей. Хозяин из глубин.

За столом воцарилась тишина. Только Баб-Уля закашлялась. Она глядела на Липу с суеверным ужасом. В глазах Клирика, наоборот, читалось восхищение. Джек опустил голову, избегая ее взгляда.

Казалось, никто не мог найти слов.

– Что это значит? Почему вы молчите?

– Что он сказал? – Андре выглядел озадаченным, как в тот раз, когда она заговорила с мисс Лю.

– Я не…

– Господь милостивый!.. Мы уж думали, немой! – всплеснула руками Баб-Уля.

– Он не говорил ни разу с тех пор, как появился в Доме. Ни с одним из нас, – пояснил Клирик. – Я даже представления не имею, из какого племени он родом.

– Найнс знал? Почему не предупредил меня?

– О чем? – Липа начинала терять терпение.

– А ты, Джеки-бой? Знал, что твоя подружка – фейрумная? – Во взгляде О’Доннелла появился хищный блеск. – Или вы водили нас за нос?

– Джек? Я не понимаю…

– Конечно, знал. – Он поднял голову, довольно улыбнувшись. – У Деревца – особое свойство. Талант к языкам. Просто она об этом не догадывалась.

– Да где она? Черт голову сломит!

Джек переворачивал ящики в комнате Игнаса. Липа сидела на кожаном диване и глядела на анимонов в аквариуме. Ощущение было такое, будто ее стукнули по голове.

Она не задавалась вопросом, как понимала окружающих, как говорила с ними все это время… Глупое деревце, не видящее дальше своего носа. Это ведь не сказка: только в сказках отважные девочки попадают в чужие миры – через кроличьи норы или унесенные ураганом – и не нуждаются в переводчиках.

В другое время она бы обрадовалась. Новое свойство означало, что для нее не существует границ. Мозг каким-то неведомым образом перерабатывал информацию и выстраивал языковые модели незаметно для нее самой. Дело в фейрите, пояснил Джек, когда они направлялись в комнату Игнаса. Фейрит проникал сквозь миры: его клетки могли хранить неограниченный объем данных, а свойство – всегда лотерея в каком-то смысле.

Липе повезло. Так он считал. Сама она ни в чем не была уверена.

В отличие от большинства фейрумных, ей не требовался наркотик для поддержания сил: чтобы стать бета-фейрумной, хватило одной дозы. Выходит, первый контакт все же состоялся – перед тем как она выплеснула жижу под крыльцо. Или раньше, когда они с Витом пили чай.

Липу прошиб холодный пот.

– Джек?

– М-м? – Он отчаянно сражался с заклинившей ручкой.

– Что, если мой дядя тоже заразился в тот день?

– Даже не думай, – отрезал он. – Он ведь не видел Акто?

– Нет, но…

– Тогда забудь. С ним все в порядке. А тебе очень сильно повезло, что малыш-анимон оказался рядом.

– Игнас упоминал, что если большая доза попадает в кровь, шанс выжить – один к пяти. Но фейрум разбавлен, а я наткнулась на чистый фейрит…

– Он спас тебя. – Джек улыбнулся, бросив взгляд на танцующего в дверях Акто. – Очистил, если хочешь. Ты наверняка это почувствовала.

– Я просто ревела, – пожала плечами Липа, – ничего не могла с собой поделать. Мне было плохо, Джек. Очень плохо, и эта сосущая пустота внутри…

– Благодаря ей ты жива. Пустоту всегда можно заполнить. Нашел!

Он извлек из глубины ящика рулон бумаги и расстелил на полу, усевшись рядом.

– Иди-ка сюда. Смотри…

После чаепития все расходились, потрясенные, и, чтобы избежать расспросов, Джек увел Липу за руку, как маленькую. Мастерски отпер замок отмычкой и, подняв с пола валявшуюся в пыли цифру «9», вернул на место. Для пущей ясности мог бы нацарапать на двери «здесь был Джек», чтобы не осталось сомнений.

Липа не спорила, погруженная в размышления. Вспоминала первый день на острове. Прокручивала в голове каждый час и минуту. Каждое слово, сказанное Игнасом. Как много он еще скрывал?

Например, эту схему, о которой раньше упоминал Андре.

Липа присела на корточки рядом с Джеком и склонила голову, потому что линии шли под углом: размашистые, сделанные от руки и оттого слегка кривые. Они пересекались в одном конце и расходились в противоположном. Пространство между ними было заполнено рядами клеток-миров – зерен на початке вселенской кукурузы. Об этом Липа догадалась сама. Куда уж проще? Клетки у «хвоста» были густо заштрихованы, в то время как другие оставались чистыми. Сверху и снизу тянулись пометки координат, как на математическом графике или шахматной доске: буквы, цифры, вопросительные знаки…

Липа нашла ряд G7 и первую клетку сверху – совершенно чистую, – ее собственный мир. Игнас не успел его пометить, но соседний квадрат был заштрихован. Он знал заранее, где окажется очаг фейрита – та самая воронка – в следующий раз.

– Он побывал везде? Во всех этих мирах?

– Сомневаюсь, – скептически отозвался Джек. – Не пойми меня неправильно… Мы с Девятым не то чтобы друзья.

– Это я уже поняла.

– Просто делимся подобными штуками. Всем, что может оказаться полезным для других обитателей Дома. Не думаю, что это возможно физически: побывать всюду, даже если у тебя в запасе все время мира – что, конечно, не так. Достаточно пройти пару рядов, чтобы понять – за ними ничего не осталось. Эти цифры – просто фикция. Никто, включая Девятого, не знает настоящее число миров – зараженных или здоровых.

– Тогда зачем схема?

– Для самоуспокоения. – Джек пожал плечами. – Ну, знаешь, как в античные времена пытались изображать звезды, ничего о них не зная. У древних греков не было телескопа. Возможно, мы тоже не располагаем чем-то важным, о чем не подозреваем.

– Лагард говорил, требуются десятилетия. Мир не гниет в одночасье. Но что остается после? Безжизненная пустыня? Или море, полное фейрита? Что случается с людьми в тех мирах, которые зачеркнуты?

– Не думаю, что тебе стоит видеть.

В голосе Джека читалась озабоченность. Казалось, он прикидывал в уме варианты.

– Погоди-ка… Ты можешь туда попасть? Можешь показать мне? – Липа вскочила на ноги.

– Я бывал в таких мирах, это правда. Моего давно не существует.

– Мне жаль, Джек.

Он кивнул и поднялся с пола. Чтобы принять решение, ему потребовалось не более минуты.

– Уверена, что хочешь этого?

– Не делай так. – Она поморщилась. – Игнас так делал. Что за манера задавать дурацкие вопросы?

– Тогда прошу вашу руку, миледи.

Джек достал знакомую колоду, и Липа крепко сжала его ладонь.

Пока длилось ожидание, у нее был шанс во всем разобраться. Понять существо по имени Фейрит.

Эпизод VII

Спасти рядового Таннера

♬ Lee Miles – Take Me Home, Country Roads

Третий день моросит. За тучами не видно звезд, и Джек шагает почти вслепую. Оскальзывается, шлепая подошвами солдатских сапог по липкой грязи, чертыхается и поправляет лямку заплечного мешка. Сапоги ему велики: снял с лейтенанта Роудса взамен своих прежних, дырявых. Тому уже без надобности, а Джеку послужат.

Индейская горная тропа не щадит пеших дураков в такую погоду. Середина лета больше напоминает осень. Шелестят березовые кроны, белеют во мраке стволы – деревья будто тянут призрачные руки, изгибаясь в причудливом танце. В другое время он бы поделился славной байкой – одной из тех, что принято рассказывать у походного костра под треск поленьев, но Джеку, у которого – все в полку знали – язык был подвешен как надо, требовались слушатели, благодарно внимающие и заглядывающие в рот в ожидании концовки, а салага Таннер на эту роль не тянет.

Джек оборачивается и переводит дыхание.

Илай Таннер по кличке Песий Язык плетется ярдах в тридцати. Хлюпает носом. Рот по обыкновению открыт; дышит часто и тяжело. За то и получил насмешку от старших: мол, какие там перебежки, какая «тактика зуавов», когда пять шагов сделает – и уже выдохся. Джек зубоскалил вместе с остальными, вот и аукнулось: из всех уцелевших Бог послал ему «Давидова воина», больно грамотного и поминающего Писание не к месту[12].

В последний раз, на привале у ручья Сенека-Крик, когда Таннер процитировал строки про воровство и покаяние, Джек ласково пообещал лишить поганца зубов. Тем самым «краденым» сапогом.

Убеждать он умел. Почти так же хорошо, как рассказывать небывальщины.

За последние часы Таннер не проронил ни слова, только старательно пыхтел, нащупывая твердые участки дороги. Так-то лучше.

Джек отворачивается, извлекая из внутреннего кармана флягу с водой. Три глотка – и пересохшее горло перестает саднить. Жизнь уже не кажется такой паршивой. Насколько это возможно в нынешнем положении.

Потеряв сотню человек в перестрелке, они бежали из Рич-Маунтин: удирали, словно зайцы от своры гончих, поджав хвосты. После того как федералы во главе с Роузкрансом, черт бы его побрал, отрезали путь снабжения, идущий через дорогу Стаунтон-Паркерсберг, судьба южан была решена. Подполковник Пергам, если и остался жив, то угодил в плен. Многие оказались в окружении. Спаслась лишь горстка людей, ушедших в сторону Беверли. Джек видел их из-за угла амбара, который стал ему убежищем на время перестрелки. С разряженной винтовкой долго не повоюешь.

И нет, мук совести рядовой Хиггинс не испытывает. Ни на йоту.

Мораль Джека проста: спасение жизни не трусость. Желание выжить не мародерство. Если кто вздумает его судить – пусть для начала свою безгрешность докажет. В пустые слова о храбрости и самопожертвовании он верит в последнюю очередь. Как и в то, что война – доблестное дело. Ни черта подобного. Война – это кровь, пот и дерьмо. И барахтанье в грязи на проселочных дорогах, пока командование греет задницы за стенами фортов. Уж это Джек за прошедшие месяцы уяснил накрепко. Ни о чести, ни тем более о честности тут речи не шло.

Выжил – твое счастье, а нет – заменят очередным безусым юнцом в самодельном мундире. Лишь «синие» могли позволить себе форму, а в Конфедерации штопали мешковину. Рекруты – сплошь сыновья фермеров и городские босяки. Такие как Джек.

Он усмехается своим мыслям. Сколько ни делился байками, а правду не знал никто из боевых товарищей. Для них Джек Хиггинс был занятной выдумкой. Каждый раз новой, если компания подбиралась незнакомая. Он и сам не сумел бы сосчитать, сколько жизней прожил. Некоторые были не в пример лучше собственной.

За спиной раздается треск. Удар.

Джек едва сдерживается, чтобы не застонать.

Таннер сидит в луже, размазывая по лицу грязные полосы. Нога неловко подвернута. Подбородок дрожит – вот-вот заплачет.

– Эй! – Джек опускается рядом на корточки. – Давай-ка тебя подымем.

Никакой реакции.

Бог знает, о чем думает малец, но взгляд стеклянный. Смотрит куда-то в пустоту над Джековым плечом, даже не моргает.

– Ла-адно… – тянет Хиггинс и бьет наотмашь.

Таннер вскрикивает. Прижимает ладонь к щеке. А ведь не сильно бил, плашмя. Хотя мог бы кулаком.

– А ну встал! – рявкает Джек, будто за прошедшие часы его как минимум повысили до капрала. – Нечего сопли разводить. Дойдем до лагеря – там хоть мамку зови, хоть цитируй Завет. Всем будет плевать.

Он подхватывает размякшего спутника за шкирку и тащит вниз, к ручью. Умыть порося, отрезвить водой.

Каменистый берег идет под уклон. Галька хрустит, отзываясь на шаги; березы сменяются колючим кустарником. Сенека-Крик катит воды с тихим, почти умиротворяющим плеском. В заводи поют лягушки, над ухом звенят комары. Джек машинально отмахивается. Таннер снова оседает на землю.

– Сукин сын.

На то, чтобы злиться, нет сил. Он просто озвучивает факт.

Спускается к воде, уже готовясь достать из мешка походную миску, и замирает. В чернильной воде плавают зеленые искры – как отражение звезд, скрытых за тучами.

– Это что за dolah’ish chaah? – В памяти смутно всплывает ругательство на языке навахо.

Джек опускает руку, чувствуя прохладу. По коже бегут мурашки – от пальцев до самого плеча. Ночь окрашена в два цвета: черный и глубокий изумрудный. Будь на его месте Таннер, наверняка бы крестился.

Джек зачерпывает пригоршню воды. Нюхает пальцы. Не мазут и не масло. Никакого запаха. Попробовать на вкус он не решается, но наполняет водой миску и возвращается на пригорок. Плещет Таннеру в лицо, смывая грязь.

– Давай-ка сам. Я в дуэньи не нанимался.

А зря! Может, платили бы больше. Шесть долларов в месяц – сущие гроши. Болтали, мол, рядовым северянам подняли жалование до тринадцати. Даже тут их обошли!

Джек сплевывает в траву. Штанины намокают от капель дождя и ночной росы. Заночевать бы… Только не здесь. Не стоит оставаться на съеденье комарам. Говорят, в болотах Луизианы водится нечисть пострашнее – не то что в родной Вирджинии, – но даже эти кровопийцы добавляют мороки. Шея под воротником чешется. Последний раз Джек чувствовал себя так погано лет в двенадцать, когда завшивел. Пришлось бриться наголо и больше не соваться в южный квартал Ричмонда. Теперь же хочется одного: добраться до тепла и брюхо чем-нибудь набить.

– Вставай.

Он вытирает пальцы, с которых срываются чернильные капли, о куртку и протягивает Таннеру ладонь. Тот недоверчиво поднимает глаза.

– Зачем тебе?

– Да вот… Не хочется нарушать шестую заповедь, – отвечает с напускной веселостью. – Сдохнешь же. Как пить дать.

Колеблется. Недолго, правда. Сжимая зубы до скрежета, наступает на больную ногу. Джек, мысленно проклиная все и всех, подставляет плечо. Вместе они бредут вверх по дороге шауни – туда, где узкая тропа превращается в торговый путь, по которому снуют повозки. Не сейчас, так среди бела дня. Главное – дотерпеть.

Из груди Таннера вырываются хрипы, на лбу выступает испарина. Он бормочет что-то несвязное под нос, но Джек не слушает. Очевидно, что у парня жар. Не просто усталость от скверной погоды, а Бог знает что еще. Глаза его лихорадочно блестят, и в глубине зрачков Джеку мерещатся зеленые искры.

Ручей позади неспешно катит волны: звезды сияют ярче изумрудов.

К лагерю они выходят на рассвете. С облегчением человека, узревшего свет Божий в подземном тоннеле, Джек узнает, что части южан под командованием генерала Гарнетта удалось спастись. Последняя миля далась с боем: Таннер едва переставлял ноги, свесив голову на грудь. Хоть и тщедушный, а тяжелый, собака, и не оставишь ведь. Он, может, и вор, согласно библейским законам, но не паскуда, чтобы своих бросать.

Джек передает салагу двум крепким бойцам с носилками и переводит дыхание. Дошли. Сдюжили. Шагает, слегка пошатываясь, мимо тлеющих костров и палаточных зевов. Кто-то останавливает его. Ведет в другом направлении. Голова кружится в хмельном танце, и мимо проносятся обрывки снов: чьи-то перчатки, усы, знамена и жесткая мешковина под щекой. Подушка. Наконец-то. Слова «доложить», «генерал» и «тропа шауни» исчезают в водовороте. Кажется, он произносит их сам, и ему отвечают, прежде чем… что?

Он резко садится. Проводит по лицу рукой, стирая остатки сна, который слишком быстро минул и не принес долгожданной сладости. Зевает до хруста в челюсти. Осматривается по сторонам, выбираясь из-под тонкого шерстяного одеяла и натягивая сапоги, а затем и куртку. Снаружи снова темно. Неужели проспал весь день?

Дым от костров не плывет над лагерем. Значит, северяне где-то близко – наверняка донесли разведчики. Вечернюю тишину вспарывают лишь стрекот сверчков и отдаленные голоса, на звук которых Джек направляется. Первым делом – раздобыть еды, а потом уже вызнать, как там Таннер.

У Таннера все плохо.

Полевой госпиталь устроен под навесом; вместо коек – застеленные дерюгой топчаны. На дальней лежанке кто-то стонет, да так жалобно, будто жилы тянут. Джек передергивает плечами. Кивает медбрату у входа. Тот сетует на нехватку питьевой воды, мол, раны промыть нечем. В ручье какая-то дрянь завелась: никто не поймет, в чем дело, да только солдаты слегли один за другим после перехода от Рич-Маунтин. Кто сыпью покрылся, кто бляшками гнойными, и кровью начали харкать. Худое дело нехитрое. Симптомы у всех разные – черт голову сломит, а он, лейтенант Финч, не медик даже, от отца нахватался знаний по вершкам, когда тот занимался частной практикой в Фэйрфаксе, и диагнозы ставить не берется – только грех на душу брать, да и лечить нечем, не считая спиртовых настоек.

Джек хмыкает, слушая вполуха. Говорят, что у него язык медом мазан, но и Финч – по виду его ровесник, лет двадцати с небольшим – не промах. Сразу видно: человеку надо выговориться.

– Так и рехнуться недолго. Заразное оно или нет – кто скажет? Может, через пару дней мы все тут…

– Не накликайте, лейтенант. Я собираюсь жить долго и счастливо. И помереть в окружении внуков.

Такие у Джека шутки.

– Ты сам-то… – Финч спохватывается. – Товарища на собственном горбу тащил, как мне передали. Жара не чуешь? Слабость, тошнота?

– Никак нет. Только жрать охота, – признается честно.

Финч с пониманием кивает.

– Это из палатки и налево. Роузен вчера кашеварил, а сегодня мы на холодном пайке. Ветер северо-западный, дым издалека видно.

– Да уж. Заметил.

Джек наклоняется к Таннеру: вроде дышит. Как всегда, через приоткрытый рот. Хоть что-то в этом мире неизменно. На висках вздуваются вены – будто синие змеи с загнутыми хвостами. Глазные яблоки мечутся под веками, ресницы дрожат, рука тянется, хватая Джека за лацкан.

– Девятка… направо, – хрипит Таннер. – Не ври, когда время придет… Час… и век… все будет для тебя едино.

– Эй, дружище! Полегче.

Он с трудом разжимает крепкую хватку, думая, не позвать ли Финча на подмогу, пусть даст салаге что-нибудь, хотя бы спиртовую настойку, а то видно же – бредит. Несет бессвязную чушь, глаза пучит так, что черты искажаются, теряя сходство с человеческими, будто Таннер решил обратиться в монстра из местных легенд.

К подобной ерунде Джек относился с недоверием: сам байки переиначивал да страху нагонял, – а тут холодным потом прошибает. Насилу выдергивает руку, отшатываясь.

«Дружище».

Сухо сплевывает на земляной пол. В горле саднит.

– Приглядывайте за ним, лейтенант. Как бы себе не навредил случайно.

– Бывало и такое, – соглашается Финч, выкручивая марлю. – У меня не сотня глаз – за всем не уследить, ну да с Божьей помощью.

Джек, не оглядываясь, выходит из-под навеса. С низких туч по-прежнему сеет. Зябко по-осеннему, и листья тонут в грязи, как если бы на смену июлю явился октябрь.

Мир сходит с ума, думает Джек. С каждым годом все больше погружается в хаос.

Он никогда не был уверен в завтрашнем дне, сколько себя помнит. Война лишь сменила декорации. Вместо трущоб Ричмонда – поля и горные тропы. У индейцев шауни была своя присказка насчет перевала: кто минует его, тот пройдет испытание. Приблизится к Папоткве-облаку – верховному женскому божеству, что создала Землю на спине огромной черепахи и дала людям двенадцать заповедей.

Куда ни кинь – везде предписания: у христиан ли, у язычников. Поэтому Джек держится подальше от любых конфессий. Вера – все же не религия, это другое.

Зато сказки индейские он любит. У каждого племени свои порядки, свои божества и защитники.

Своей заступой Джек считает единственную вещь – гвоздь на шнурке, спрятанный под воротом рубашки от посторонних глаз. Нет в этом талисмане ни хваленой магии, ни заговора на удачу, только воспоминание десятилетнего мальчишки, который попал на ярмарку и впервые в жизни увидел бродячих артистов. Гвоздь, подобранный в пыли, он просто носил в кармане – на случай, если придется начертать бранное слово на двери амбара Толстобрюхого Джо. И пусть бы кто подумал его устыдить: ворчуна Джозефа Лэйни ненавидела вся округа. И это было взаимно.

Но в тот день – вопреки ожиданиям – находка послужила чему-то хорошему.

Он до сих пор помнит белозубую улыбку силача – чернокожего гиганта, который возвышался над толпой, подобно башне, и играючи гнул подковы. Что ему какой-то гвоздь! Джек и сам не помнил, как оказался в круге. Кто-то из сверстников решил подшутить, толкнув в спину, чтобы расшиб нос на потеху толпе.

Джек-Полпальца. Так они его звали. Когда ты самый мелкий щенок в своре – сносишь тумаки и помалкиваешь. Правда стаи. Закон джунглей.

То-то он удивился, когда сильные руки подняли его – сначала на ноги, а потом еще выше. Утирая кровавые сопли, Джек сидел на плече великана, глядя с высоты семи футов на чужие макушки. Чей-то громкий веселый голос расписывал достоинства «маленького храбреца», решившего помериться силой с самим Амгембой. Кто-то смеялся и улюлюкал, кто-то подбадривал и хлопал в ладоши, а Джек вдруг забыл про них, запрокинув голову: небо – голубое, с лебяжьим пухом облаков – было близко, как никогда раньше…

Уже после, когда на Ричмонд опустились сумерки и народ стал разбредаться, он с огромными от восторга глазами смотрел, как Амгемба сгибает гвоздь в ребристое кольцо.

– Сердце сильный, – сказал великан, с трудом выговаривая английские слова, – память долгий.

Так и вышло.

У Джека отродясь не было ничего своего – вещей, которые принадлежали бы только ему, – кроме этого талисмана. Он сам наделил безделушку удачей, решив, что отныне ему будет везти во всем. Но везение – штука своенравная. Порой остаться в живых – уже подарок Вселенной.

Шагая через лагерь, Джек кашляет в кулак. Нестерпимо хочется пить, а фляга пуста.

– Эй! – Он останавливает рядового. – Не покажешь, где найти Роузена?

Тот машет рукой, и следующие минуты проходят в тщетном поиске кухни. Вокруг мелькают незнакомые лица. Джек видит палатку командования и частично вспоминает события прошлой ночи. А ведь и впрямь выстоял! Успел отчитаться, прежде чем некуртуазно отошел ко сну.

– Хиггинс! Живой, мать твою!

Его хлопают по плечу, и Джек оборачивается.

– Бутч! Ну хоть кто-то!

Крепкие объятья сдавливают ребра. В нос ударяет запах табака. На широком, заросшем бородой лице Бутчера играет щербатая улыбка.

– А ну двигай за мной, расскажешь, что да как. Ты один?

– С Таннером.

В ответ раздается фырканье.

– Он в лазарете.

– Господь, спаси салагу. – Бутч шагает впереди. Серый мундир почти теряется в сумерках, и только голос не дает ошибиться. – Мы с парнями решили скрасить вечерок за игрой в фаро[13], а тебя зовут любимчиком фортуны. Мол, Бубновый Джек не проигрывает.

– Захотели убедиться? – усмехается он.

– Не обессудь. Любопытство – та еще зараза! Да и застряли мы тут, пока в верхах не созреет новый план.

Что Джеку нравится в Бутче, так это легкость и живой ум. Грамотный сын рабовладельца, он говорит складно, как по писаному – в отличие от многих. Джек привык заводить друзей с прицелом на выгоду. Так проще жить.

– У вас глотнуть чего найдется?

– На сей счет не переживай, – хохочет приятель.

Общая палатка встречает их светом керосиновых ламп. Иллюзия тепла просачивается за воротник, и Джек скидывает куртку. Глотает из протянутой фляги: крепкое пойло, настоянное на ягодах, обжигает пищевод. Он с трудом сдерживает кашель, занюхивая рукавом под одобрительно-приветственные возгласы.

За столом сидят четверо. Трое одеты в форму Конфедерации; самый старший из них – усатый капрал. Джек кивает и садится рядом, следуя примеру Бутча. Субординация в таких случаях – штука весьма условная.

Он скользит взглядом по лицам и останавливается на четвертом. Не солдат, явно из коренных: глубоко посаженные глаза, широкие скулы, красноватый оттенок кожи, черные волосы убраны в косу. Улыбка напоминает хищный оскал. Одет как белый человек, и манеры, на удивление, щегольские. Джек внимательно подмечает детали: то, как пришлый держит трубку, набивая табаком, как ловко гоняет между пальцами выцветшие карты…

– Ты – любимец удачи? – Голос оказывается низким и глубоким. Чистый южный выговор.

– Так говорят. – Джек пожимает плечом. – Не я прозвал себя Бубновым Джеком[14].

Ответом становится одобрительная усмешка.

– Сыграем?

– Отчего же нет! Бутч говорил, фараон у вас в почете. Только бы знать для начала, с кем играю.

Рядовые представляются первыми: братья Кларк – Джимбо и Кеннет. Усатый капрал по фамилии Дженкинс закуривает, откидываясь на спинку стула.

Индеец молчит. Тени за его спиной колышутся: темное пятно напоминает не человеческую голову, а песью или шакалью, с вытянутой мордой и ушами торчком.

– Среди мудрых моего народа меня кличут Койотом, – произносит он. – Настоящее имя – не для посторонних ушей.

И то верно. Джек смиряет любопытство, не пускаясь в расспросы о том, как гость оказался в лагере конфедератов-мятежников. Слаб тот, кто проявляет нетерпение. Надо будет – сам расскажет.

Играть ему все равно с кем.

Или против кого.

Сначала в игру вступают братья: оба проигрывают в первом раунде. Капрал держится дольше, но загаданная карта ложится направо, и старинные часы на цепочке – явно фамильная ценность – достаются индейцу.

Джек наблюдает цепко. Краснокожему нравится роль банкомета: карты мелькают в пальцах ловко и быстро, как у фокусника. Кто-то полагает, что в фараоне невозможно смухлевать – только уповать на удачу. Глупцы. Джек знает с полдюжины приемов: от слипшихся «случайно» карт до более тонких вещей, не говоря уж о метке на загаданной карте. Только банк на сей раз держит не он.

– Проклятье! – Бутч прибавляет к ставке два доллара, и карта уходит направо. – Отыграйся за нас, старина.

От дружеского хлопка по спине Джек едва не заходится кашлем – как от ядреной настойки чуть ранее.

Улыбка Койота становится шире.

– На что ставишь?

– Пиковый туз.

Кто-то из братьев присвистывает. Смело.

У Джека нет денег. Карманы пусты. Из всего имущества – только крепкие сапоги, да и то чужие.

Ставит их. Туз падает налево, и товарищи ликуют. Победа понтера.

– Еще! – В глазах Койота появляется недобрый блеск. Тени мечутся, словно неприкаянные.

– Восьмерка треф.

На сей раз Джек ставит чужие доллары и снова выигрывает. Хорошо пошло! Он уже давно не испытывал такого азарта, бурлящего в крови.

Две стопки карт растут. Налево ложатся короли, шестерка и дама. Часы капрала переходят к Джеку.

– Девятка треф.

Лампы потрескивают. То ли хмель ударяет в голову на пустой желудок, то ли выигрыш пьянит, но Джеку становится душно. Он оттягивает ворот рубашки и смахивает волосы со лба, а в следующий момент карта предательски идет направо. Победа банкомета.

Товарищи не сдерживают разочарованного вздоха.

– Еще! – Джек хлопает ладонью по столу. Последнее слово останется за ним.

– Как скажешь. – В голосе Койота звучит насмешливое превосходство. Как красная тряпка для el toro[15]. Джек ненавидит уступать. Пускай он не лучший боец: не самый быстрый, не самый ловкий, – но за карточным столом его никто не обходит. Он знает уловки. Он умеет врать с непроницаемым лицом. У него превосходная память.

…И он проигрывает.

Банк переходит к сопернику.

– Что скажешь теперь, любимец фортуны? – Койот слегка подается вперед. – Готов поставить на кон свой талисман?

Джек опускает глаза. Прячет гвоздь обратно под рубаху.

– Нет.

– Что ж… Тогда, думаю, мы закончили, господа. Желаю славного вечера.

Взметнувшись в яростном порыве, тени опадают.

– Стой, – цедит сквозь зубы Джек. Если бы не хмурые взгляды Бутча и остальных, не стал бы задерживать. Пускай катится к индейской бабушке! По тропе шауни до божественного облака. А так – подвести товарищей не позволяет совесть. Те ее зачатки, которые есть у Джека.

Снимая шнурок, он кладет дар Амбембы на стол. Одна безделушка против целого банка. Кто мог предсказать час назад, чем закончится вечер?

– Бубновый валет, – чеканит Джек, глядя индейцу в глаза – два черных омута, лукавых, хищных.

Тот вдруг начинает хохотать.

– О, этого никто не ожидал! Поведаешь, мастер Джек, как оказался здесь? Прежде чем мы поставим точку в нашем споре.

– Как и все. – Он пожимает плечами. Промедление заставляет нервничать. Хранить внешнее спокойствие становится сложнее. – После апрельского приказа.

– Доброволец, значит?

Джек кивает, но собеседнику этого мало.

– Ну же! Все любят славные истории. Какова твоя? Полна горестей? Или грез о ратных подвигах?

Глумится, краснокожий сукин сын. Снова бьет Джека его же оружием.

Хрустят костяшки. Ему хочется вытянуть руку, присвоить колоду, сыграть по своим правилам… Но нельзя. Терпение, говорят, – первейшая из добродетелей.

– Мои подвиги совершались на ином поле. – Джек поднимает бровь, стараясь говорить размеренно, с ленцой. – Была – да и есть! – у ричмондского держателя ломбарда юная женушка, миссис Чэдвик. Вроде взглянешь на нее – вся хрупкая, миленькая, с глазами, как у трепетной лани; веснушки на носу и кудри каштановые падают на фарфоровый лоб. Красота. А как рот откроет – хоть вешайся. Зловреднее мегеры не видывал свет.

Бедный мистер Чэдвик после каждой ссоры бежал с позором в ближайший кабак – «лечить нервы», а вдогонку ему летели проклятия столь изощренные, что сапожники краснели.

Юная Изабелла, казалось, ненавидела весь мир и мстила ему от души. За брак, устроенный родней, и поруганные мечты о светлых чувствах. За нелюбимого мужа, что был вдвое старше и совсем не разделял интересы жены. За скучное существование в четырех стенах и непроходимую тупость служанок. За сплетниц соседок, которых она могла заткнуть за пояс метким словом, и за все хорошее, что могло случиться, но так и не произошло.

День за днем она отравляла чужие жизни и расцветала лишь при виде монет. Деньги – пусть на время – развеивали скуку Изабеллы. Она баловала себя кружевными платьями, посещала светские приемы, знакомилась с заезжими артистами. С некоторыми – достаточно близко, чтобы по городу ползли слухи. Впрочем, при любой попытке обвинить жену в неверности на Чэдвика обрушивался шквал проклятий, и все опять заканчивалось кабаком. Так и продолжалось… Вплоть до нашей встречи.

Джек держит театральную паузу. Кто-то из братьев Кларк присвистывает. То ли понимающе, то ли с завистью.

– И что она в тебе нашла? – подначивает Бутч.

Джек расплывается в улыбке. Вовлеченный слушатель – дар для рассказчика. Не этого ли хотел краснокожий? Пусть получает!

– Мое безграничное обаяние, старина. Против этого деликатного напора не устоит ни одна ще… щедрая барышня.

Солдаты смеются. Огонек в ближайшей лампе подрагивает.

– Словом, оттаяла моя Изабелла. Нрав как у тигрицы, носик вздернут, а в глазах – бесенята. Ух! – Джек глотает из чужой фляги, смачивая горло. – Но, как водится, счастье было недолгим. Не успела миссис Чэдвик вкусить счастья, как ее благоверный сговорился с судьей. Слухи по Ричмонду ползли, что змеи, и вот уже на вашего покорного слугу повесили два ограбления. В ломбарде золота недосчитались.

Он морщится, продолжая отыгрывать роль без вины осужденного.

– И что?! Под суд?

– Помилуй, дружище. Пусть бы изловили сначала!

– Ай да Джек! – восклицает Бутч и снова хлопает его по плечу. – В добровольцы пошел.

– Ну так… – Он переводит взгляд на держателя банка. – Утолил я твою жажду историй?

– Враньем? – фыркает Койот. – Что из сказанного тобой правда, любимец удачи? Что у мистера Чэдвика, живущего в Ричмонде, и впрямь есть жена по имени Изабелла? Ты всех кормишь одной сказкой или каждый раз новыми по настроению?

В палатке повисает тишина.

Бубновый валет ложится справа от индейца.

У Джека холодеют руки. Не может быть, чтобы его – его – карта подвела.

– Да кто ты такой? – цедит Джек.

Недавний азарт превращается в ярость. Это не похоже на привычные карточные фокусы, которыми он сам промышляет. Индеец играючи разгадал его ложь, будто видел насквозь.

«Девятка… направо… – запоздало всплывают в голове слова Таннера. – Не ври, когда время придет».

Откуда он мог знать? Это лишь бредни хворого салаги. Джек чувствует, как пол под ногами качается и встает на место, мир на какое-то мгновение переворачивается вверх дном. Он смаргивает. Выбрасывая руку вперед, переворачивает левую стопку. Карты разлетаются, трепещут узором рубашек и падают обратно на столешницу. Только валет остается там, где лежал. Во рту разливается горечь.

– Где настоящая? Это ведь обманка. Спрятал в рукаве?

– По себе других судишь? – Койот щурится и обводит широким жестом южан. – Думаю, господа согласятся, что выигрыш честный. Просто не каждый умеет принимать поражения достойно. Это я могу понять.

– Черта с два ты понимаешь!

– Эй, Джек, – удерживает его Бутч, – ты охолонись. Нам ссориться не к месту. С правилами игры все соглашались, так что выдохни, дружище. Все по-честному.

Джек качает головой. Отвечает злой усмешкой – под стать оскалу гостя.

– Откуда ты взялся? Потешь нас «славной историей», покажи, как нужно.

– О нет. Правда за правду. Око за око. Ты соврал, Джексон Хиггинс. Ты у меня в долгу. – Смуглая ладонь накрывает гвоздь, согнутый в кольцо, и шнурок с талисманом исчезает. Не теряется в кармане победителя, а пропадает без следа, будто его и не было.

– Ты…

– Нет… – Он дергает щекой. – Не колдун. Не фокусник и не мастер иллюзий. Узко мыслишь, но это поправимо.

По щелчку пальцев Койота огни в лампах гаснут. Затихают все звуки, на которые Джек не обращал прежде внимания: голоса солдат в отдалении, стрекот сверчков и вздохи ветра. Лагерь погружается в тишину, густую и липкую, как та чернильная жидкость в ручье.

– Эй, Бутч? Ребята?

Ответа нет. Джек озирается по сторонам. Ждет, пока глаза привыкнут к темноте.

Раздается треск лучины. Крошечное пламя отбрасывает чудовищную тень. Койот по-прежнему сидит напротив, только на плечах – голова зверя. Серый мех с рыжими подпалинами, стоячие уши, острые клыки. «Не колдун и не фокусник. Оборотень!»

– Вот тебе пр-равда. – Человеческий голос срывается на рык. – Дер-ржи подар-рок. Она тепер-рь твоя. Отдашь свой долг с последней кар-ртой.

Чудовище протягивает игральную колоду. Джек трясет головой.

– Не должен я ничего. Ты забрал оберег, мой чертов гвоздь! И деньги парней, так что проваливай, понял? Мы квиты!

– Однажды я услышу «спасибо», – растягивается зубастая пасть. – Ты уже мер-ртв, Джексон Хиггинс. Пр-росто пока не осознал этого – у тебя будет мно-ого вр-ремени. Вы все здесь мер-ртвы. Твой долг – собир-рать по мир-рам истор-рии. Они – плата за ср-рок.

«Час и век – все будет для тебя едино».

Порыв ветра залетает в палатку, кружит в вихре палые листья. Стылый осенний воздух обнимает разгоряченное тело. Джек вскакивает на ноги.

Лучина гаснет, и вокруг – никого.

Он сжимает в руке чужую колоду. Бубновый валет, лежащий сверху, рассыпается изумрудным пеплом, и Джек проваливается в бездну. Летит сквозь водоворот, сжимаясь всем своим существом до размера ничего не разумеющей букашки, пока ноги не находят опору. Темные коридоры и низкий свод лабиринта показываются впереди – и тысяча звезд, сияющих оттенками зелени.

Эпизод VIII

Вокзал потерянных слов

♬ Shawn James – Through the Valley

– Так я получил колоду.

Голос Джека казался далеким и бесстрастным – чужим. Ни горечи, ни сожаления.

Они по-прежнему держались за руки. Не так крепко, как при переходе: мизинцы едва соприкасались, но Липе не хотелось его отпускать.

Нет, она не пожалела о своей просьбе. Не захотела сбежать, вернувшись обратно. Просто в первые минуты ощутила застывшее время – буквально, словно колючие снежинки садились на кожу и не таяли. Она как завороженная слушала рассказ Джека: он говорил легко, а ей требовалась передышка. Путешествие между мирами непросто давалось тем, кто не привык. Дыхание перехватывало, и внутри становилось тесно: будто всю душу скручивали в узел и выворачивали наизнанку мокрой тряпкой.

Сколько он так? За время своей долгой жизни? Туда и обратно… Как персонаж английских баек Викторианской эпохи – Джек-попрыгунчик. Липа не могла вспомнить, где о нем слышала, но сравнение не восхищало, а скорее пугало.

– Что было дальше? – спросила она шепотом.

Казалось, в этом мире любой громкий звук будет неправдой. Кощунством. Он спал уже давно – истлевший, пустой, как сгнившая оболочка. Яблочная кожура, в которой не осталось ни капли сока, и даже черви уползли на поиски новой пищи.

Перед ними лежал город. Ветхие одноэтажные постройки, бедняцкие лачуги. Вдалеке виднелся перекресток: на площади, где сходились дороги, высилась ратуша. Чуть дальше – городской суд. С окраины в серое небо глядела башня церкви.

Этот Ричмонд не принадлежал Джеку.

Он пояснил, что карты помогают перемещаться в чужие истории – чужую память, в которую ему когда-то распахнули дверь.

– Дальше я делал то, что умел лучше других – выигрывал. В питейных домах и казино. В Штатах и Европе. В Лас-Вегасе и Баден-Бадене. В прошлом и будущем. Сначала был растерян и напуган, впервые оказавшись в Прослойке. Потом понял, как пользоваться колодой. Нашел Дом в междумирье, где время не властно. Где его попросту нет. Люди проигрывали мне, и всякий раз я требовал истории в уплату долга. Чьи-то жизни казались мне скучными, другие – достойными того, чтобы по ним сняли голливудскую драму. Власть, богатство, неразделенная любовь… Самые яркие рассказы становились картами взамен утраченных. – Джек усмехнулся. – Они только со стороны кажутся обычными, а на деле – суть иная.

– Как в тот раз, с мисс Лю?

– Ее желание было светлым, несмотря на грязь, в которую Дядя Поджи впутал свою подругу. Почему бы не подыграть? Хотя это так, баловство.

Он шагнул вперед, увлекая Липу за собой.

Мертвая земля необычно пружинила. Крошечные облачка взлетали из-под подошв и оседали обратно: частицы пепла и некогда живой травы, листьев, насекомых. Воздух был недвижим. Ни намека на ветер. Липа протянула руку, чтобы коснуться перил, ведущих на крыльцо ближайшего дома, и почерневшее дерево рассыпалось трухой.

– Теперь ты знаешь, что остается после.

– Здесь нет анимонов.

– Верно. Им нужна органика. Здесь же – нет ничего.

– Чей это город, Джек? Чья история?

– Таннера. Он выжил. Стал бета-фейрумным, как говорит Девятый. Со свойством предсказания. – Снова кривая улыбка. – Ну и кто после этого счастливчик?

Джек рассеянно смотрел на линию горизонта, избегая взгляда в глаза.

– Война в моем мире так и не кончилась.

– Но Игнас говорил, что Гнили требуются десятилетия.

Он пожал плечами.

– Может, азиатам или африканцам повезло чуть больше. Все началось тут, на территории Вирджинии, которую позже назвали Западной. Забавно было узнать об исходе из смежных миров. Одно ключевое сражение выиграно, и вот уже отмены рабства не видать, и Линкольн такой молодой…

– Значит, история шла по-разному в других мирах?

– Так всегда. Возможностей – бесконечное множество. Где-то победу одержали федералы, где-то – мы. Где-то и вовсе диктатура Третьего рейха. Думал, Девятый тебе растолковал.

– Не все. – Она покачала головой. – У нас было мало времени. Не знаю, когда у меня кончатся вопросы. И кончатся ли.

– Не парься, Деревце. На тебя просто свалилось всякое. Если хочешь – уберемся отсюда подальше, а то тлен сплошной.

– Ответишь сначала на вопрос? Только честно.

– Ну давай! – Тон шутливый, а плечи напряглись.

– Ты жил где-то здесь?

Вздох. Черная пыль закружилась перед лицами.

– Вон там.

Липа оглянулась. На противоположной стороне улицы стоял приземистый дом с двускатной крышей. В деревеньках под Брановом такие звали полуземлянками.

– Вместе с шестью кузенами. Только дядюшка Пит был не подарок. Лупил своих до кровавых соплей, что уж обо мне говорить… Отца сроду не видел – говорили, пришлый. Перекати-поле. А мать была хороша – на такую грех не заглядеться, – да помню смутно. – Он невесело усмехнулся. – Вышла замуж за фермера из Чарльстона. Обещала забрать к себе, как пообвыкнется на новом месте. С тех пор не видал. Потом – лет двенадцать мне было – сбежал из дома. Решил, отыщу.

– Нашел?

– Куда там! О фермере по имени Джон Миллс в округе не слыхали. Миллс! Еще бы Смитом назвала свою выдумку. – Джек махнул рукой.

– Мне жаль, что так вышло.

– Брось. Быльем поросло двести лет назад. Я привык выживать на улицах. До того как взял карты в руки, обыгрывал народ в камушки.

– Били?

– Еще как! – Потухшие глаза Джека оживились. – Хотя не так сильно, как дома. Выбор был невелик. По юности пытался зарабатывать честно, помощников в мастерских всегда не хватало. Но знаешь, как это бывает, когда кривая тропка желаннее мощеной дороги? – Он улыбнулся своей оговорке. – Конечно, не знаешь, Деревце. Тебе и незачем. Я не оправдываюсь, просто поверь: в открытую я никого не грабил. Все, что получал, проигрывали добровольно.

– А что насчет истории с ломбардом?

– Пф! Ну была у Чэдвика женушка раза в два младше старика. Насчет нее не соврал: мегера похлеще моей тетки Эдит. Приукрасил слегка. Такая вертихвостка мне бы… – Он осекся. – В общем, не было ничего. Охотники за головами мой портрет не печатали, на столбах не расклеивали. А зря! Такие рожи иногда глядели с плакатов – жуть. Моя все-таки лучше.

– А Койот? Вы с ним встречались после?

Липа остановилась на перекрестке. Здесь, под взглядами пустых оконных глазниц, было как-то особенно тоскливо. Похоже на то, как Акто выпивал ее досуха, но в ту ночь боль и страх уходили прочь, а сейчас – все равно что стоять посреди кладбища. Погост – и то живое место по сравнению с этим: там птицы поют, кузнечики в траве, и до людей – живых, настоящих – рукой подать.

Она догнала Джека и сжала его ладонь.

– Время не пришло. Не все истории рассказаны. Так что ждет краснокожий свое «спасибо». Если не забыл с тех пор.

– Тебе не страшно?

Джек поднял бровь.

– Чего бояться, Деревце? Я столько прожил, что другим и не снилось. В могилу не тороплюсь, но бегать надоело. Уяснил, что всему свой черед. Эй, не хмурься! Тут ведь не угадаешь: окончательно помрешь или так, на время. Все решает случай, а удача иногда сильнее смерти. Вон, Таннер тому пример!

– У Таннера было свойство. Ты не договариваешь, Джек. Не бывает у простых людей – пусть даже индейских шаманов – таких колод.

Между ними протянулась тишина – как невидимая паутинка, тронувшая губы липким поцелуем.

– Может, он божок с замашками иллюзиониста, – произнес Джек, – а может, талантливый трюкач с замашками божка. Увижу – спрошу, да только не ответит. Посмеется волчьей пастью. Считай его индейским Прометеем, принесшим вместо огня способ прыгать через Прослойку.

– Джек?.. – Липа смотрела ему прямо в глаза.

– М-м?

– У тебя есть моя карта?

Он сжал зубы. На лбу пролегла морщинка.

– И да и нет. Если захочешь узнать ответ, лучше начать с принятия правды.

– Какой?

– Возьми. – Он резко, будто опасался передумать, протянул колоду. Липа запомнила ее целой, однако сейчас стало заметно, что историй – не больше полдюжины. Как «веер» для игры в дурака.

Несколько секунд она колебалась, но все же взяла. Зажала в ладони, не решаясь перевернуть. На рубашке было изображено сплетение древесных корней – плотный узор, напоминающий клубок змей. Красиво и в то же время пугающе.

– Посмотри на меня.

Липа подняла голову.

Отшатнулась.

Мир поблек, как если бы на пленке обратили цвета: черный и белый. Силуэт Джека почти сливался с фоном. Кожа истончилась и напоминала сухой пергамент. Вместо глаз – пустые провалы, горящие изумрудным огнем. Но даже так во «взгляде» – в повороте головы и плечах, опущенных под истлевшим солдатским мундиром, – чудилась боль. Не оттого, что он был таким, а оттого, что ей пришлось это увидеть.

– Больше никакой лжи, Деревце. Никаких прикрас. – Живой мертвец развел руками. – Это правда, которую я доверил только тебе. Если не хочешь смотреть – не надо.

Он протянул ладонь.

Липа прижала колоду к груди. На ресницах дрожали слезы.

От резкого перехода она покачнулась, еле устояв на ногах. В первый миг на Липу обрушился шум – невозможно громкий после тишины пустого мира. Она в ужасе зажала уши. Зажмурилась.

«Не хочешь смотреть – не надо».

И все же она видела. Джек не был человеком.

Вернее, когда-то был. Глупо думать, что проклятие времени его не изменило, и в то же время боязно открывать глаза.

– Деревце… – Ее мягко взяли за запястья, отведя руки в стороны. – Здесь не страшно. Уже нет. Обещаю.

Карты снова были у Джека, а значит… Да, он стал собой. Привычным балагуром из плоти и крови, уже не напоминающим мумию из фильмов ужасов. Серо-зеленые глаза, тонкий шрам на подбородке, родинка над левой бровью – она будто впервые видела его лицо.

Впервые разглядывала так близко.

– Прости меня.

Липа шагнула вперед и, кажется, наступила ему на ногу. Неловко обняла, прижавшись щекой к плечу.

Джек замер.

– За что?

– За то, что испугалась.

Чуть не заплакала, как маленькая. Как объяснить ему, что не из жалости?

– Вот глупая. – Джек расслабил спину. – Я думал, ты ко мне на пушечный выстрел не подойдешь после такого спектакля.

Она шутливо толкнула его локтем.

– Ты же не виноват.

– Ну, вообще-то…

– Да, соврал. Все врут. Просто не всем попадаются индейские божества. – Липа запрокинула голову. – Зато ты честен со мной.

– Было еще много…

– Не хочу слушать!

– Ты даже не представляешь, как далеко простирается мое коварство!

– Говоришь как мультяшный злодей.

Он рассмеялся. Почему-то стало хорошо. Липа поймала себя на мысли, что после пережитого страха – после всего случившегося за последние сутки – она чувствовала себя в безопасности. Настолько, что могла шутить. Это выходило естественно: пустые реплики срывались с губ, легкие, как воздух. Разве не о таком должны говорить люди в ее возрасте? Уж точно не о гибели миров, стоя непонятно где. Обнимая не-живого солдата армии Конфедерации, Ходящего-между-мирами…

Она отстранилась.

– Где мы?

Липа наконец огляделась и не сдержала вздоха удивления. На фоне рыже-алых скал вырисовывался водопад невозможной, неземной красоты. Так вот откуда грохот! Минуя несколько каменных ступеней, вода разливалась лазурным озером у подножия горы.

– Водопад Хавасу, жемчужина Большого Каньона. – В голосе Джека звенели гордые нотки. Как у экскурсионного гида, чья задача – влюбить приезжих туристов в местные красоты.

– С ума сойти, – прошептала она, прежде чем сорваться с места и вбежать в воду, подняв фонтан теплых брызг.

Хотелось завизжать во все горло от переполнявшей грудь радости. От того, насколько ярким, живым и настоящим было это место после гиблого Ричмонда. От того, как сверкали капли на ладонях и тонкая полоска радуги тянулась над головой.

– Почему здесь никого нет?

Она задорно плеснула водой, и Джек не остался в долгу.

– Заповедная территория. Десять миль от резервации племени хавасупай. Индейцы считают это место священным. Нужно получить от них разрешение, чтобы идти дальше.

– Выходит, мы нарушили запрет?

– Вроде того.

Джек догнал ее у скалистого уступа и удержал, не дав оступиться. Липа закричала. Так было гораздо приятнее отпускать эмоции на волю. Брызги в лицо, смех, сильные руки, обхватившие поперек живота… И ответный клич, раздавшийся с вершины скалы.

Липа замерла. Лазурная вода обнимала ее за щиколотки, и не хотелось прощаться.

– Нам пора?

– Да, Деревце, – хохотнул Джек. – Не ожидал, что местные охотники окажутся такими проворными. Но не беда! Нас ждет много интересного.

Очередная карта мелькнула в руке и рассыпалась искрами.

Липа моргнула.

Они стояли на мысе, клиновидном, уходящем далеко в морские волны. Или то был океан? Справа тянулась песчаная коса, слева высился маяк. В вечернем небе полыхало северное сияние. Несколько потоков – зеленый, голубой и нежно-розовый – сливались в одну реку и причудливым зигзагом уходили ввысь.

– Это Норвегия?

– Исландия.

С губ сорвалась струйка пара. Липа ощутила мороз, покалывавший кожу.

– Идем дальше, пока ты не замерзла.

– Стой! Нельзя же так… сразу. – Она старалась вобрать как можно больше. Жалела, что в руках нет фотоаппарата – пусть даже старенькой «мыльницы». Память слишком ненадежна: она искажает события, подобно кривому зеркалу. Эти мгновения хотелось сохранить и носить с собой всегда, как напоминание о волшебстве. О простом, но значимом чуде.

– Простудишься – я буду виноват, – заключил Джек и, не слушая возражений, щелкнул пальцами. Зажатая в них карта исчезла.

Каким по счету был этот прыжок? Третьим? Голова кружилась, как после «мертвой петли» на американских горках.

– Фух! – Она перевела дыхание. – Сейчас стошнит.

– Не стошнит. Посмотри на небо.

Липа не знала, способно ли что-то превзойти северное сияние. Она будто очнулась после сна… И попала в другой. Сотни воздушных шаров летели над долиной, а раскинувшийся рядом каменный город с вырубленными в скалах окошками и лестницами напоминал убежище сказочного народца.

– Мы точно на Земле?

– Не сомневайся. Это Каппадокия, одна из турецких провинций. Ты когда-нибудь летала на шаре?

Она покачала головой. Наверное, ей было бы страшно – совсем немного – и до мурашек волнительно. Столько разноцветных точек в небе, ярких, непохожих друг на друга. Среди каплевидных, более привычных глазу, летели забавные шары в виде зверей и сказочных героев.

– Мы могли бы…

– Джек.

– Или, если хочешь…

– Джек! – Она повысила голос и заглянула ему в глаза. – Спасибо тебе. Правда. За всё. Я даже выразить не могу, что сейчас происходит тут. – Липа положила ладонь на грудь. – Я бы в жизни не увидела и половину этой красоты.

Он склонил голову набок.

– Ох, Деревце. Сейчас по законам жанра последует «но»?

– Да. Не знаю, что это: проявление твоего «коварства» или попытка отвлечь, но на вопрос о карте – моей карте – ты ничего не ответил. Если там что-то плохое, я хочу знать. Скажи правду.

– Плохого нет. В этом можешь мне довериться.

– Но?

Джек вздохнул. В синем небе за его спиной взмывали аэростаты.

– Все немного сложнее. Дай мне отвести тебя в еще одно место. Там я смогу рассказать – и показать, о чем просишь.

Пальцы подрагивали, когда он доставал карту.

– Джек… Она что, последняя?

– Предпоследняя. Не волнуйся, Деревце. Хочешь забавный факт? За свою долгую жизнь я где – и когда – только не бывал, но увидеть Париж так и не довелось.

– Почему?

Он пожал плечами.

– Знаешь, как говорят?

– «Увидеть Париж и умереть»? Типун тебе!

Джек расхохотался.

– Самое лакомое всегда оставляют напоследок. Такова человеческая натура. Да и к тому же… – Он привлек ее к себе и обнял. – Мне не хотелось любоваться Триумфальной аркой в одиночестве. Держись!

Снова шум. Голоса, автомобили, гудки поездов.

– Осторожно! Désolé[16]!

Джек нырнул в толпу, увлекая Липу за собой. Они перебежали по белой разметке пешеходного перехода через широкую улицу и остановились в тени деревьев. Мимо спешили пешеходы и велосипедисты. Судя по моде, они перенеслись в недавнее прошлое, в самый конец двадцатого века.

– Мы правда в Париже?

Казалось бы, пора перестать удивляться, но атмосфера оживленного города, от мелодии уличных музыкантов до запаха сдобы из кондитерской лавки на углу, полностью поглотила Липу. Оглянувшись, она увидела величественное каменное здание: фасад был выполнен в форме триумфальной арки, в центре находились часы, а чуть ниже – скульптуры на резных колоннах. «Gare du Nord», – прочитала она.

– Северный вокзал, архитектурная гордость столицы. Каждая из восьми главных статуй символизирует внешние направления, от Лондона до Амстердама. Те, что поменьше – внутренние ветки, северо-запад Франции.

– Для человека, не бывавшего здесь, ты хорошо осведомлен.

– Мне приходилось слышать эту историю, Деревце.

– И чья она?

– Одного эмигранта. Встретились в Неваде. Блефовал неплохо, но зря пошел va banque[17].

– Чем все закончилось?

– Даже не пытайся. Что происходит в Вегасе, остается в Вегасе. Нам сюда.

Они миновали еще одно здание. Липа послушно шагала вперед, не отнимая руки. С удовольствием разглядывала прохожих и ловила обрывки разговоров на певучем языке – прежде незнакомом, но теперь понятном благодаря свойству.

– В той стороне индийский квартал. – Джек указал за плечо. – А еще пивная и семейное бистро.

– Ты собрался обедать?

– Именно! Мы с тобой идем в «Terminus Nord». Демократичные цены и традиционная кухня, если мсье Эжен не соврал.

Липа не успела моргнуть, как ее галантно усадили за столик у окна. Молодой официант принес меню и приборы. Джек в типично американской манере закинул ногу на ногу и заявил:

– Дама выбирает.

Липа поперхнулась. Поймала на себе внимательный взгляд.

– Чай, пожалуйста! – Французские звуки рождали непривычные ощущения во рту. – Черный. И венские вафли с шоколадом.

– А ты сладкоежка! – Джек подмигнул, когда официант удалился. Сам он заказал тосты и с величайшим сожалением отказался от красного вина.

Она пнула его под столом.

– Что? – Джек шутливо вскинул руки – сама невинность. – Я просто хотел послушать, как ты parles français[18].

– И как?

– Красиво, – произнес он без доли насмешки. Мягко и с какой-то тоскливой нежностью.

Сколько еще тайн хранил этот человек? За прошедшие часы Липа узнала многое о Джеке Хиггинсе, и все же этого было недостаточно. У него за плечами – столетия жизни. Сколько еще историй – не чужих, а своих – он мог бы рассказать!

– Ты тоже красивая, Деревце. Особенно когда злишься. Такой я тебя запомнил, – подмигнул он, – когда увидел впервые.

– Расскажешь мне, как это было? Для тебя.

Она водила пальцем по салфетке, отчего-то избегая смотреть прямо в глаза. Вспоминался взгляд у водопада.

– Узнаешь. – Он расплылся в улыбке, точно такой же, как на лестнице Дома, когда они встретили его с Игнасом. А ведь тот предостерегал: не хотел, чтобы Хиггинс «втянул ее во что попало».

«Он может говорить правду, – всплыло в памяти, – и тогда вы действительно встречались в каком-то из миров. Но ключевое слово “может”. Джек может все что угодно. И врет он как дышит».

– Это значит, что…

– Мое прошлое – твое будущее.

Липа сжала виски, тихонько застонав.

– Ты невозможен, Джек. Абсолютно невыносим. Ну почему все настолько запутанно?

– Время – это змей, кусающий себя за хвост. Иногда он свивается в спираль и становится знаком бесконечности. Глупо считать, что кто-то из смертных может его подчинить. Сейчас слушай внимательно и не перебивай.

Напускная бравада исчезла, Джек говорил сухо и серьезно.

– Вызовешь в памяти образ Дома и вернешься обратно. Падре с Лагардом наверняка нашаманили план по спасению Девятого. Следуй за ними и не рискуй зря. Обо мне не беспокойся.

Он потянулся к нагрудному карману.

– Вот то, о чем ты просила.

Джек перевернул карту рубашкой к себе.

– Она пустая, – выдохнула Липа.

– Так и должно быть. Однажды ты расскажешь историю целиком, и здесь появится что-то. – Он повел плечом.

– Почему не показал сразу?

– Сразу – неинтересно. Можешь мне пообещать?

– Смотря что.

Взгляд Джека сделался под стать голосу – острым, как лезвие ножа.

– Хорошо. Обещаю.

– Береги ее. Она – последняя ниточка.

В голове будто щелкнуло. Каша из мыслей и впечатлений мешала услышать очевидную вещь.

– Ты прощаешься! – Липа резко отодвинула стол, ударив по нему ногой. Звякнули приборы, задрожал графин с водой. – Зачем, Джек?! Время сделки истечет с последней картой, и ты потратил их на ерунду!

– Тише, Деревце. Люди оглядываются.

– Пускай! – Она пристально смотрела в серо-зеленые глаза, пытаясь запомнить, вобрать в себя, как северное сияние.

– То, что приносит радость, не ерунда. Ни секунды не жалко.

– Так нельзя! Почему мы не вернулись вместе? – От злости и бессилия запершило в горле.

Он накрыл ее пальцы своими и вложил карту в руку.

– Не забывай, что конец – это только начало. Все в твоих руках, Липа-Филиппина.

В следующий миг Джек Хиггинс исчез.

– Votre thé, mademoiselle[19]! – Подошел официант с дымящейся чашкой.

Липа не ответила. В груди лопались воздушные шары и рвались на цветные полотна.

Эпизод IX

Сто мгновений одиночества

♬ Marlisa – Nothing Else Matters

Переход был тяжелым. Муторным. Будто из Липы всю жизнь выкачали, как воздух из тех шаров, – ничего не осталось.

Она прислонилась плечом к холодной стене и глубоко вдохнула. Закашлялась. Ощутила тянущую боль под ребрами и тошноту. Прикрыла глаза. Вдох. Выдох. Еще раз.

Липа не знала, в какой части Дома оказалась. Не знала, как ей удалось. Там, в ресторане «Terminus Nord» осталась сидеть незнакомка. Та часть ее не испытывала страха, не чувствовала вины или гнева. Она просто делала то, что должна: сфокусировалась на карте, представив «полет» через Прослойку и ту картинку Дома, которую уже видела у Джека: перевернутую хижину, тянущую корни из топкой трясины.

И вот она здесь.

Дом, милый Дом.

Темень – хоть глаз выколи. Судя по отсутствию окон, ее занесло в подземелье.

Липа сделала опрометчиво широкий шаг и споткнулась о ступеньку. Лестница. Значит, наверх – держась ладонью за шершавую стену, кое-где отсыревшую и покрытую влажным ковром плесени, навевающую мысли о средневековых застенках, где томились узники.

Камень под ногами содрогнулся.

«Спокойно! Малая рябь, – как говорил Джек, – ничего серьезного».

Сквозняк ударил в спину. По лестницам и коридорам Дома прокатился вздох – протяжный стон из самых глубин, от которого все тело покрылось мурашками. Она забыла спросить у Джека главное: кем был Хозяин из глубин, о котором все говорили. Игошка назвал его Остроглазым. Рогатым Змеем.

«Не ходи за ним, когда позовет».

Что ж, она получит ответы. Если не у мальчика, то у отца О’Доннелла. Липа сжала кулаки и ускорила шаг, стремясь добраться до обитаемых комнат. Она не позволит им больше говорить загадками, смотреть на нее, как на комнатный цветок, глупый и непонятно для чего нужный. Она спасет Джека, а потом они вместе помогут Игнасу. И тогда…

Ступенька ушла из-под ног. Липа успела выбросить руки вперед, чтобы не приложиться носом, – оцарапала ладони и ушибла локоть.

В темноте покачивался огонек, похожий на тонкое пламя свечи. Только самой свечи не было.

Анимон. Взрослая особь, непохожая на малыша Акто.

– Хочешь, чтобы я пошла с тобой?

Огонек заплясал и сорвался с места.

– Постой!

Липа с трудом поднялась. Прижала к себе ушибленную руку и негромко выругалась. К счастью, лестница кончилась через десяток шагов: по обе стороны от площадки тянулся коридор. Здесь было много «актиний» – почти как в Прослойке, их призрачный зеленый свет наполнял пространство.

Поворот налево, затем – направо. Двери, попадавшиеся на пути, были заперты или вовсе не являлись дверьми: искусная подделка, рисунок на обоях – злая ирония Дома. За одной из них обнаружилась «матрешка»: створки распахивались одна за другой, шершавые и гладкие на ощупь, дощатые или обитые кожей, с круглыми и продолговатыми ручками. Липино терпение иссякло на двенадцатой. За ней была короткая лестница, ведущая в сад. Пляшущие стволы обнимались на фоне неба – будто детская аппликация на серой бумаге. Исполинские корни змеились по ступеням.

Липа не знала, сможет ли выбраться этим путем и отыскать вход снаружи. Конечно, ее съедало любопытство: было ли у Дома крыльцо? Замки? Колокольчик над дверью? Или он не утруждал себя формальностями?

После недолгого раздумья она вернулась в коридор и прибавила шаг, чтобы не потерять проводника. Подземная часть Дома напоминала лабиринт: двери были заперты, стены соединялись с потолком под необычными углами, словно заваливаясь набок.

За очередным углом ее ждал тупик. На крепкой деревянной двери не было ни щеколды, ни замочной скважины. Только узкое окошко с железными прутьями. «Как в тюрьме», – поежилась Липа. Нужно было разворачиваться и шагать обратно – искать лестницу наверх, чтобы найти Лагарда и остальных. Где-то там, в комнате Игнаса, остался Акто. Ей не хватало его подбадривающего сияния.

По какой-то несчастливой закономерности Липа теряла тех, кто ей важен. Коснувшись холодного металла, она впервые подумала о том, что будет, если…

Ладони взмокли. В висках запульсировало.

Что, если с помощью карты Джека у нее получится вернуться домой? К маме и Виту. Пустой кусок картона не рассыпался пеплом после перехода, как все прочие. Он не был одноразовым билетом. Скорее проездным.

– Сомневаетесь, мисс? – донесся из-за двери звучный голос. – Пр-равильно делаете. Сомнение – ключ к вер-рному пути. Только вам р-решать: куда бр-росите клубок, туда и потянется путеводная нить.

– Это вы! – Липа ударила кулаком по решетке. – Что с Джеком? Где он сейчас?

– Вопр-росы, – с досадой прорычал Койот во тьме. – Нет чтобы пр-редложить мне пар-рочку ответов, юная леди.

Он чиркнул спичкой, алая точка сигареты зажглась у лица. Или морды. Липа по-прежнему не видела собеседника.

– Это каких же?

– Ну, напр-ример… Вы хотите спасти мир-р? G7-1, если не ошибаюсь? Хотя все эти номера не более чем фикция. Забава вашего бессмер-ртного др-руга.

– Вы знаете Игнаса?

Взмах сигаретой.

– Пр-риродное любопытство. Пр-редпочитаю быть в кур-рсе событий. Ну так что, мисс Филиппина?

Быть может, это было подвохом, игрой, и один неосторожный ответ навлечет на нее беду, какое-нибудь очередное проклятие, и все же…

– Да, – кивнула она и облизала пересохшие губы, – хочу. – На первый взгляд все казалось простым. – Теперь ваш черед. Правда в обмен на правду. Вы ведь цените ее, насколько я успела понять.

Во мраке раздался смешок.

– Полагаться или нет на солдатские байки – выбор-р ваш. Но, так и быть, если судьба свела нас в этот момент… Уместно говор-рить «момент» там, где не существует вр-ремени?

– Вы мне скажите. Но сначала – чего хотите вы, мистер Койот? Если не спасти миры, то… Уничтожить? Или есть другая выгода? Зачем вам сделки?

– О, это гор-раздо больше, чем один вопр-рос. Жаль, я не в силах откр-рыть эту двер-рь. Мы бы с вами сыгр-рали лицом к лицу… – Сквозь почву иронии проклюнулся росток мечтательности.

Только этого не хватало.

– Почему не в силах? Вы же индейский бог или что-то вроде.

– Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совер-ршает благо[20]. И желания мои сильны и пер-ременчивы, как ветер-р в пр-рериях. Сегодня я хочу войны, а завтр-ра мир-ра. – Кажется, он безучастно пожал плечами. – Если считаете меня злодеем, то зр-ря. Не в этой истор-рии.

– Тогда помогите!

Койот зашелся хриплым лающим смехом.

– Помочь в чем, мисс Филиппина?

«Спасите маму».

Разве не этого она хотела? Не за этим шагнула в Прослойку вслед за Игнасом? Избавление миров от фейрита – звучит красиво, но это для героев, а Липа не считала себя героиней. Просто Деревце, куда ей?

– Ну же! – Его голос прозвучал ближе. – Помочь в чем? Слова имеют силу. Нужно только попросить.

– Остановить Гниение. Если вам все равно, то почему бы не захотеть мира?

– Иногда, – донеслось из темноты, – наблюдать со стор-роны гор-раздо веселее. Не ведаю, «насколько вы успели понять», – передразнил он слова Липы, – но я здесь запер-рт. В этой тесной клетке, где нет даже кр-рыс. Только др-рожь и сквозняки.

– Заперт кем?

– Сном безвр-ременья.

– Значит, вы не знаете, что стало с Джеком?

Разговор уводил ее все дальше от цели, и Липа теряла терпение.

– Из него вышел сквер-рный игр-рок: др-ругой бы использовал колоду с большим умом. – Огонек сигареты дотлел и погас. – Как, впр-рочем, и из меня. Число ответов нер-равно между нами.

– Спрашивайте. Потом я уйду.

– Куда, мисс? – уточнил он лукаво и вкрадчиво. – Ах да, спасать! С кого начнете? С «др-руга», по милости которого увязли в этой паутине? Или с шулер-ра, оставившего метку?

– Что это значит?

– Все кар-рты стр-ремятся быть написанными. Пустая таит в себе опасность. Она напр-рямую влияет на вашу судьбу.

– Почему я не могу ее… Создать? Заполнить?

– Истор-рия не окончена.

– Другим же удавалось! Они не исповедовались Джеку на смертном одре! Просто случайные встречи, после которых жизнь шла дальше.

– Она не только твоя, потому и не можешь. – Короткий ответ, совсем человеческий, будто во тьме Койот сбросил звериный облик и перешел на «ты», легко и непринужденно. – Время выбора, мисс Филиппина: правда или ложь. Честность перед собой снимает оковы с души. Ты была не до конца откровенна… Понимаю. Тебе поведали далеко не лучшую историю обо мне, – он, должно быть, оскалился, скрытый тенями. – Но я умею прощать. Умею быть милосердным. И награждаю тех, кто мне нравится.

Он выдержал паузу, но Липа промолчала.

– Что ж, ладно! За оскорбление заплатишь. У тебя есть вещь, принадлежащая мне.

Повисла тишина. Дом содрогнулся от глубинного стона – более протяжного, чем прежний.

– Договаривайте.

– Это монета.

– У меня нет с собой денег. – Липа вывернула карманы, чтобы показать: не врет. Нащупала что-то твердое под слоем подкладки.

Игнасова горсть монет! Он уронил одну на кухонный пол, когда хотел расплатиться за еду, а Липа подобрала, спрятав от глаз Вита. То было будто не с ней, в другой жизни. Тонкая материя треснула, и кругляш звякнул о камень. Закатился прямиком под дверь.

– Славный выбор, – произнесла тьма по ту сторону двери, и петли скрипнули. Щелкнул невидимый замок.

Липа перешагнула порог камеры – пустой, еще хранящей запах зверя. Влетевшая следом горстка анимонов осветила стены, покрытые символами и рисунками, чей смысл она улавливала интуитивно благодаря свойству. Подвиги Койота, описанные во всех красках: защитник традиций своего народа, повеса и шутник. Знать бы, зачем ему понадобилась монета… И не выйдет ли беды.

Ниша в дальней стене оказалась потайным ходом. Стоило коснуться выемки в центре рисунка, как со скрежетом камень отошел, подняв волну пыли. Чихнув и проморгавшись, Липа увидела винтовую лестницу – столь узкую, что вдвоем не разминуться. Но, в отличие от других подземных уголков Дома, она казалась теплой благодаря стенам из красного кирпича.

«Будь что будет».

Сделав шаг, она обнаружила на восьмой ступеньке прощальное послание от мистера Койота. Две игральные карты.

Бубновый валет.

И девятка без масти.

Восхождение было недолгим. Мышцы ныли после бега по коридорам. Ушибленный локоть пульсировал тупой болью. Спустя несколько витков спирали Липа нащупала рычаг в тусклом зеленом свете. Что-то громыхнуло. Механизм не спешил срабатывать.

За каменной кладкой раздались мужские голоса.

– Эй! – Она ощутила дуновение сквозняка сквозь узкую щель и поморщилась от привкуса пыли. – Это я!

– Chérie?

– Андре! – позвала громче. – Тут что-то заклинило, вытащите меня скорее!

Пауза. Затем раздались глухие шорохи. Наверное, обследовали стену в поиске решения. Липа сделала глубокий вдох. Раз, два, три… Иногда ей действительно помогало: сосчитать до десяти, как они делали когда-то с мамой, а потом еще раз – пока маленькая Липа не засыпала на диване в маминых объятиях, измученная походами к детским врачам.

Скрежет. Стук. Потеряв равновесие, Липа полетела вперед. К счастью, не на пол, а в руки отца О’Доннелла.

– I dtigh diabhail[21]! Ты как там оказалась?

– По зову сердца, – буркнула Липа, приняла вертикальное положение и отряхнулась. Она не хотела грубить, но и не соврала, по сути. – Спасибо.

Она огляделась, чтобы понять, в какую часть Дома привели ее подземные тропы. Здесь было окно – уже хорошо. Сквозь красноватые стекла лился свет: снаружи стоял пасмурный день на изломе сумерек. Лампы на стенах давали холодный оттенок. Комната напомнила обитель «Белоснежки», которую они с Игнасом видели в самом начале: такое же скопление трубок и проводов. Стол в центре помещения напоминал операционный. Рядом с ним на подвижных полках блестели инструменты, от внешне безобидных до навевающих жуткие мысли.

Должно быть, так выглядела лаборатория Клирика. «Некоторые вещи, которые он творит с фейрумом, – говорил Игнас, – и впрямь гениальны».

А еще ему было известно о Хозяине из глубин, и Липа не собиралась упускать такой шанс. Кто знает, когда ей предоставится следующий.

– Где Джеки-бой?

Пока она собиралась с мыслями, отец О’Доннелл взял разговор в свои руки. Одарил ее цепким взглядом, словно ожидая, что Джек покажется из потайного хода следом за ней.

– Я не знаю. У него кончились карты.

Липа оглянулась. Со стороны комнаты дверь пряталась за тяжелой этажеркой с книгами, несколько пожелтевших томиков валялись на полу. Очевидно, ими давно не пользовались.

– Go ndéana an diabhal dréimire do chnámh do dhroma![22]

Она невольно втянула голову в плечи. Человек, стоявший напротив, был мало похож на сдержанного священника, с которым она сидела за одним столом. Скулы еще больше заострились, а покрасневшие глаза на худом лице горели углями.

– Где вас носило?! Все, о чем шла речь, – это свойство. Он должен был втолковать тебе одну простую вещь, а не таскать по треклятым мирам! – Клирик чеканил слова, и те отлетали, словно свинцовые пули.

– Что с ним теперь?

Липе не нравилось, как тихо – почти жалобно – звучал ее голос. Но еще больше не нравилось молчание в ответ.

– Я слышала стоны. Там, под землей. – Она ткнула пальцем вниз. – Почему не расскажете? Кто такой ваш Хозяин? Как с ним связано Гниение? Почему все это происходит?

Она перевела взгляд на Лагарда, отчаянно ища поддержки, но тот стоял, скрестив руки на груди и держась на одинаковом расстоянии от обоих. Лицо – вытесанная из камня маска.

– Андре! Вы разве не хотите знать?

– Это поможет Найнсу? Или вернет меня домой?

– У него спросите! Где ваши хваленые идеи?

Клирик уже отвернулся. Будто она была досадным недоразумением, как зудящий над ухом комар. Несмышленый ребенок, устроивший истерику на ровном месте, топавший ногами и отвлекавший взрослых от действительно важного дела.

– Джек сказал, чтобы я следовала за вами, – бросила она в спину О’Доннела, – следовала плану. Но я вам не верю, отец.

– Неверие идет от невежества, дочь моя, – не остался в долгу он. Усмешка исказила правильные черты. – Без Хиггинса мы не попадем в «Хай Джен». Не знаю, на что этот безумец потратил колоду, но, по всему выходит, что он сделал выбор за остальных.

– Что насчет слизи? – Липа смотрела теперь только на Лагарда. – Благодаря ей мы оказались в сорок восьмом. Но у Игнаса ее нет, раз он до сих пор не вернулся. Значит, дело плохо.

– Мы прикинули варианты. Попасть прямиком в исследовательский центр не выйдет. Слизью анимонов мог пользоваться только Найнс.

– Как насчет вас, падре?

– Я не покидаю Дом.

Это была простая констатация факта. Без доли человеческого упрямства или личной неприязни. Просто, как дважды два. Как Земля, что вращается вокруг Солнца. Если она сойдет с орбиты, жизни не станет. Что будет, если Клирик покинет эти стены, оставалось лишь гадать. Как и о резкой перемене настроений, ведь при первой встрече О’Доннелл отнесся к Липе неплохо. Даже посочувствовал, узнав о причине попадания в Дом.

– Я могу попробовать! – Вскрыть реальность, чтобы попасть в Прослойку, поначалу казалось ей диким, но Липа понемногу принимала законы временного стержня. – С картой же получилось!

Клирик фыркнул. Андре заинтересованно шагнул навстречу.

– Сможешь показать?

Липа покачала головой. Вот еще! Джек просил беречь «нить Ариадны», и она собиралась сдержать обещание.

– Карта одна, и она пустая. Я просто подумала о Доме и перенеслась сюда.

– Откуда?

– Из Парижа.

Лицо Лагарда вытянулось. Клирик недобро рассмеялся.

– В прошлый раз мы вместе с Джеком вышли через Плюй-комнату, а сейчас я почти заблудилась на нижних этажах. Не знаю, как это работает.

– Думаешь, получится представить Слэк-Сити?

– Ну, вашу клинику смогу… – Она поколебалась немного и добавила: – И «Три монеты», если это поможет.

– Однозначно нет. Риск не оправдан.

– Мораг… – начал Лагард, – нам придется рассчитывать на то, что имеем. Если пойти на сделку с дьяволом – заключить новый договор с Поджи и его Восьмерками…

«Надо же, – промелькнула мысль в голове Липы, – у падре есть имя».

– Твои предположения верны в случае, если «Хай Джен» стояла на месте десяток лет. Это абсурд. Убить двух зайцев одним выстрелом не выйдет.

– Тебе ведь нужен катализатор?

– Разумеется!

– Тогда готовь фейрумные капсулы.

Липа вгляделась в кипу бумаг, лежавших на столе. Схемы, наброски, рисунки, сделанные от руки. Колбы и реторты лучились изумрудным светом, многочисленные линзы преломляли его, преобразовывая в синий, аквамариновый, лиловый… На выходе оставался густой черный фейрит без намека на сверкавшие в нем огоньки.

Она не заметила в лаборатории ни одного анимона.

– О чем вы? Что за катализатор?

– Разработка корпорации. Мы пришли к выводу, что она может помочь в перспективе.

– Дать погибшим мирам второй шанс, – сухо добавил Клирик. – Но если мисс Филиппина не доверяет моему плану, ей ни к чему знать подробности.

Липа сощурилась. Страха она больше не испытывала. Наоборот, пришла легкость от осознания: что бы она ни сказала, вряд ли будет хуже. То, за что она пыталась бороться, у нее отняли. Сначала мама и Вит, потом Игнас и Джек. Без них ничего не имело смысла.

Невозможно противостоять времени. Его можно лишь принять.

Как и некоторые обстоятельства – абсурдные, напрочь лишенные логики, подобно всей ее нынешней жизни. Джек стремился показать красоту привычных земных вещей, но что, если и в хаосе неопределенности крылось свое очарование?

– Вы не так просты, отец О’Доннелл. Проводите эксперименты с фейритом, не покидаете Дом… А ваша подопытная? «Вечный двигатель»? – Она переняла сухой тон, перечисляя факты. – Как далеко вы ушли от Церкви в своих поисках?

– Не пытайся гадать. Я не Джек, чтобы травить слезливые байки о детстве.

– Сурово. Вас не волнует, спасем ли мы Игнаса, верно? Да и Джек необходим только для загадочного «катализатора». – Воздух между ними звенел от напряжения, но Липа не хотела отступать. – Вам есть дело хоть до кого-нибудь? Баб-Уля, Игошка, транзитники… Что вы собираетесь делать с Домом?

Смешок стал точкой в разговоре.

– Ты даже не представляешь, что такое Дом. Девятый в тебе ошибся.

Как пощечина наотмашь.

Она ведь хотела по-хорошему. Теперь попыталась иначе. Глядя в полубезумные глаза Клирика, Липа видела настоящую ошибку: в этот момент он был близок к одержимости. Вит когда-то вел себя так же, словно в нем уживались два разных человека.

Что ж, придется ослушаться наставления Джека, даже если это означает действовать в одиночку. Как говорят в голливудских фильмах, к черту план!

– Chérie? А ну стой! Merde[23], мне отвечать перед Найнсом!

Сорвавшись с места, она пробежала мимо Лагарда. Увернулась, когда тот сделал попытку ухватить ее за локоть.

Коридор дохнул в лицо запахом сырости. Встретил рябью, от которой сотрясся этаж. Липа упала на колени, но тут же вскочила. Быстрее, еще! Пока хватало воздуха. Мимо проносились пестрые обои, ступени, сквозняки, пороги, крошка штукатурки и половицы Баб-Ули…

Когда в правом боку закололо, Липа перешла на шаг. Прислонилась виском к холодной стене, а затем и вовсе сползла по ней на пол. Вытянула ноги в порванных кроссовках. Закрыла глаза. Сдержала всхлип в груди.

Это пройдет. Всего лишь обида. Горечь несправедливости. Как в тот самый вечер, когда она встретила Акто. После радости – детского восторга, испытанного в путешествии с Джеком, – пришла пустота. Даже он, Ходящий-между-мирами, мог запросто попасть в любое время, но не остановить его, не сохранить для себя, как Липа мечтала сделать с северным сиянием.

Что бы ни происходило вокруг, жизнь продолжалась: она никого не ждала и ни о чем не жалела.

– Ты правильно сделала, что не пошла на зов.

Она вздрогнула, распахнув глаза.

Рядом стоял Игошка. С большим гнездом кудряшек на голове, в той же растянутой футболке. В руке держал леденец на палочке – янтарного петушка из жженого сахара.

– Хочешь?

Липа покачала головой.

– Как ты меня нашел?

– Просто шел. – Он махнул рукой через плечо. – А они не найдут.

– Почему так думаешь?

– Мы спрячемся.

Кажется, мальчик привык к ней и уже не дичился, говорил легко, без стеснения, будто не молчал до этого вечность. Липа улыбнулась.

– Даже знаю где. Можешь отвести меня в Плюй-комнату?

– Глотай.

– Чего? – опешила она, поднимаясь на ноги.

– Ну, у тебя же есть рот, – терпеливо пояснил негритенок, для пущей наглядности зажав конфету между зубов. – Когда наружу – плюешь. Когда внутрь – глотаешь.

– Та-ак… И если Комната меня проглотит, я смогу попасть к Джеку?

– С картой? – Игошка спросил деловито, будто речь шла о проездном билете в электричке.

– Да. Он оставил последнюю.

Мальчишка задумался. На курносом лице читалась взрослая озабоченность, будто что-то могло пойти не так.

– Игош… Мне очень надо его вернуть.

– У меня имя есть, так-то. – Он передернул худыми плечами. – Просто они его не понимают. Не выговаривают. Все Игошка да Игошка, – хохотнул он без обиды, скорее снисходительно.

– И как мне тебя называть?

– Мэйтата Абидеми. Сокращай как хочешь.

– «Нарушитель спокойствия, рожденный в отсутствии отца», – хмыкнула Липа. – Твой язык очень…

– Сложный?

– Я хотела сказать содержательный. Столько смысла в двух частях имени. Надо же, – улыбнулась она пришедшей в голову мысли, – никогда не думала, что лингвистика может быть занятной.

– Быть деревом тоже неплохо.

В другое время она бы расхохоталась, но собственное прозвище возвращало к Джеку. А ведь поначалу злилась на него.

– Ладно, пошли. – Игошка-Мэйтата протянул ей руку, будто из них двоих она была маленькой. – Отведу.

Ладошка была теплой.

Изнутри поднялась волна благодарности. Хоть кто-то здесь не считал ее лишней, просто принимал и был готов помочь.

– Там дыра, не наступи. – Провал, в который она едва не шагнула, когда Игнас ее удержал, кто-то заботливо прикрыл половицей, чтобы не дуло.

За окнами вечная осень пригибала стволы деревьев к земле, дышала хмарью и навевала атмосферу готических романов. Сколько всего успело произойти после знакомства с Домом! Нашлись какие-то ответы, но в целом вопросов стало больше. Хаос внутри Липы рос с пугающей скоростью – почти как Гниль на поверхности «зерен», – поглощая ядрышки рациональности одно за другим.

– Стой-ка! – Липа задержала Игошку у поворота. Там виднелась дверь с отвалившейся – снова – цифрой «9». Подарок Джека никак не желал держаться на месте. – Мне нужно зайти.

Тот пожал плечами и поплелся следом, не разжимая пальцев.

– Из-за ряби, – пояснил он, – шатать будет сильно.

– Время волнуется раз, время волнуется два…

Липа толкнула незапертую дверь. В комнате царил беспорядок, который они с Джеком оставили после себя: на полу разложена схема, на столе разбросаны инструменты и кабель, одежда Игнаса свисает со спинки дивана.

В щеку ударилось что-то влажное.

– Акто!

Как же она по нему соскучилась!

– Время волнуется три. Фигура на месте замри!

Что означали переиначенные строки из детской игры, она не знала. Все внимание поглотил анимон, который радостно плясал в воздухе, нарезая круги рядом с Липой. Венчик щупалец тянулся к волосам, и было видно, каких трудов малышу стоило сдержать порыв нежности. Липа вспомнила, как в сердцах назвала его паразитом – «вызывающей истерики водорослью». Есть за что устыдиться.

– Прости, что исчезла, – прошептала она. – Тебя не хватало, приятель.

«Приятель» зарделся, как карманное солнышко. Его собратья в аквариуме тоже вспыхнули, привлекая внимание гостей.

– Чего это они?

– Заперты, – отозвался Игошка. – Тебя посади – тоже мигать начнешь.

– Игнас говорил, они нужны для слизи.

– Не только. Половина правды – не вся. Они приносят и другую пользу.

Он догрыз леденец и теперь просто посасывал палочку.

Наверное, если бить в одно место, оно рано или поздно откажется воспринимать боль. Кожа станет толстой, как у слона. Игнас и здесь решил что-то утаить.

«Пускай, – вздохнула она, – все одно».

– Какая еще польза?

– Лекарство. Забирает боль. – Он посмотрел на нее многозначительно: мол, все через это проходят, ты и сама знаешь.

Липа знала. Испытала лишь однажды, когда тоска сменилась пустотой, но если проделывать такое постоянно – это верный путь к зависимости. С пустотой жить чуточку легче, чем с болью. С виной за жизнь Черри, за взрыв и Фейрумную Пустошь… Кто знает, что еще пережил Игнас?

Пальцы коснулись стенки аквариума. Анимоны отпрянули.

«В каждом из нас сидит свой Змей», – сказал Игнас, когда она рассказала ему историю острова. Змей, который хочет лишь одного – чтобы его любили.

Липа сжала виски, опустившись на край дивана. Стул, одежда, стопка книг… В этом месте чувствовалось присутствие Игнаса, и все же оно было холодным. Как искусственная кожа на ощупь. Как бионический протез вместо живой человеческой руки.

Она ужаснулась сравнению и тряхнула головой. Сердце защемило, но не от жалости, а от близости – понимания того одиночества, которое Игнас носил внутри. Если он вырос в лаборатории, какое детство у него было? Явно не то, о котором мечтал бы любой мальчишка, неважно, в прошлом или в будущем. Человек определяется свободой, а у них – подопытных объектов – свободу отняли. Это ли не самое страшное?

Осуждения не было. Ни капли. Даже если эмоциональное воздействие было для Игнаса наркотиком, кто она такая, чтобы не согласиться? Отталкивать нельзя. Так было с Витом. Мама долгое время не разговаривала с ним, даже после распада группы, когда тот ушел в завязку. Для Липы же он всегда оставался собой. Витом, которого она любила. Неважно что. Неважно как.

Не-важ-но.

Липа сплела пальцы и приложила к груди: указательный на безымянный. Жест, означавший верность. Ей было пять или шесть, когда они с Витом его придумали. Так и клялись, что бы ни натворили – маме ни слова.

Мама.

Все время мира не стоило одного единственного слова.

Она откинулась на спинку дивана. Акто взволнованно распустил венчик.

– Не поможешь мне? Как в первый раз?

Все, что ей было нужно, – минута покоя, прежде чем двинуться дальше. Своеобразная перезагрузка системы. Пусть вся горечь, страх и сомнения уйдут. Проще заполнить пустоту, когда ничто не сдерживает. Да, она идет по стопам Игнаса. Пусть. Сейчас она давала себе разрешение и полный отчет.

Липа прикрыла глаза, провалившись в глубокую, мягкую тьму.

Она менялась. Перестраивалась. Подобно Дому, стряхивала с себя лишнее и отращивала новое. Столь пугающий и одновременно завораживающий процесс трансформации.

Прежняя Филиппина хваталась за воспоминания. Барахталась в чернильной жиже, захлебывалась изумрудными звездами. Она приняла фейрит. Он жил в ней. Так почему она, бета-фейрумная, понимавшая сотни земных языков, не могла понять его?

Вдох. Еще глубже.

Задержав дыхание, она погружалась туда, где не было света. Воздуха. Жизни. Мелькали картинки мертвого Ричмонда, разноцветных шаров, лазурной воды и брызг водопада. Ничего этого нет.

Было.

Больше не будет.

Тонкая грань между тем, что реально, а что – отголосок другого времени, другой Филиппины. Кадры кинопленки: смех, удивление, слезы – одни можно вырезать, другие оставить, и они поблекнут со временем. На место эмоциям придет спокойствие. Безмятежность. Не бурный водопад – стоячая вода с белым жемчугом лилий.

Одиночество – это не чувство. Это возможность проникнуть в глубину. Отвернуться от других и обратиться к себе.

Одиночество – необходимость. Разве не это повторяла ей жизнь? Смирись, Филиппина. Отпусти. Разожми кулак. Не борись со временем. Оно – вечный океан, а ты – всего лишь капля на поверхности. Качайся на волнах и отпускай…

Дорожка света плясала на воде и уводила к солнцу: каждая волна казалась ступенькой в небо. Если бы люди ходили по морю ногами. Или по воздуху. Или, взмахнув руками, отталкивались от земли и летели…

Липа сощурилась, глядя на закатный нимб – разноцветный, как леденец на палочке. Рыжее кольцо внутри алого, а в сердцевине – белый кружок. Она знала легенду об Икаре: мифы Древней Греции венчали список литературы на лето, с которым она управилась еще в июне. На дворе стоял август, через два дня Филиппине исполнялось двенадцать.

Сидя на берегу, она перебирала мелкую гальку – бесцельно, просто потому что камни, поцелованные солнцем, были теплыми. У кромки моря они переходили в песок. Липа уже исполнила свою мечту – нашла куриного бога, чтобы повесить на шнурок, когда они с мамой вернутся домой. Говорят, такие камни приносят удачу. Оберегают владельца. А ракушки, найденные на берегу, просто красивые. Будут лежать на книжной полке и радовать глаз.

Она оглянулась через плечо. Мама загорала на животе: от лопаток до поясницы тянулась дорожка из песчинок и соли. Читала остросюжетный детектив, что-то связанное с тайнами искусства и религиозной символикой. Она любила такое и почти всегда разгадывала головоломку на середине книги. Иногда пересказывала Липе сюжеты и устраивала походы-квесты по городским музеям и выставкам. Маму знали в каждой галерее. Ее картины в прошлом месяце нашли покупателя: тетраптих[24] «Сезоны жизни» отправился в другую страну. Сложное слово – тетраптих, но Липа запомнила его сразу. Она смеялась, глядя на сияющую маму, когда та кружилась по комнате в длинной шелковой юбке с красными маками, и едва не визжала от счастья, узнав, что они едут на море.

Море в августе особенное. Над ним росчерками облаков висела близкая осень и дышала горячим ветром. У Липы мурашки бежали по коже от осознания значимости момента. Море. Впервые в жизни. Что-то очень большое, вечное и близкое – на целых десять дней.

Здесь, на берегу, под пение прибоя и смех сотен других туристов она станет на год старше. Взрослее. Весь мир раскинулся перед ней, как этот берег. Любая ракушка, коряга, камень с изумрудными прожилками – память о нем. Частички прошлого, которые останутся с ней.

– Купаться идешь, соня? – Мама села, заложив страницу в книге фантиком от конфеты. Шоколадный «Мишка», ее любимый.

– Я не спала!

– Да ну? А мне кажется, дремала сидя. – Мама вдруг начала ее щекотать, и они обе повалились на песок. Края тонкого покрывала возмущенно сморщились.

– Перестань! А еще взрослая женщина! – Липа со смехом поползла прочь.

– Я только притворяюсь. – Нарочито громко вздохнув, она первой забежала в воду, окруженная фонтаном брызг, как древнегреческая богиня Амфитрита[25]. Мокрые волосы хлестали по спине. Компания парней, игравших в пляжный волейбол, как по команде обернулась ей вслед. Липа поморщилась. Только для вида, потому что знала: мама у нее – самая красивая.

Тонкое кружево пены касалось пальцев ног. Теплое, как лимонад, который разливали по стаканам в гостиничной столовой. Пузырьки от него поднимались вверх, будто воздушные шарики, и лопались в носу.

Липа до сих пор не умела плавать.

– Не бойся, тут неглубоко, – сказала мама в первый день, – сначала вместе, а потом сама.

Липа старалась. Мамины руки, скользкие под водой, как щупальца, держали ее снизу. Она чувствовала их голым животом и пыталась грести по-собачьи – барахталась на мелководье и с завистью оглядывалась на старших ребят, которые подбрасывали друг друга в воздух, сцепив ладони в замок, и ныряли после кувырка под одобрительный хохот друзей.

У нее ничего не получалось: проплывала два метра и хваталась за мамину руку.

– Дай встану.

Мама отпускала. Липа пятками ощупывала песок, прежде чем подняться на ноги, тонкие водоросли оплетали лодыжки. Понадобились дни, чтобы привыкнуть: поначалу казалось, что это усы морского чудища. Липа вздрагивала от любых прикосновений – боялась жгучих медуз, но радовалась безобидным малькам, которые подплывали и осторожно хватали за пальцы.

«Я только притворяюсь».

Что, если притвориться, будто ей нестрашно? Что она уже умеет плавать, подобно русалке с чешуйчатым хвостом, и что с морским рогатым змеем можно подружиться.

Два шага, три, четыре… Липа зашла в воду по грудь и неожиданно для себя самой нырнула. Сделав сильный гребок руками, открыла глаза и увидела мамины пятки в облаке взметнувшегося песка.

Дорожка света преломлялась. Отсюда казалось, что солнце движется на запад в другом мире, полном красок и отчетливых звуков. Под водой мерный шум превращался в зов глубины, и Липа оттолкнулась ото дна.

На какое-то время она поверила, что справится. Притворилась, что может.

Без чьей-либо опоры и помощи.

Сама.

– Кхм. Ты еще долго?

Слова проникли сквозь толщу воды, и Липа не сразу поняла их смысл. Она всплыла резко, глотнув воздуха, который обжег легкие, и закашлялась. Акто плясал у самого носа, словно спрашивая, все ли в порядке. От поглощенных эмоций он сиял сплетением цветов, как небо над Исландией: зеленым, голубым, темно-лиловым.

Игошка переминался с ноги на ногу. Кажется, ему наскучило разглядывать схему и играть с колпачком маркера.

– Прости. Идем.

Напоследок она оглядела комнату: вдруг что-то могло пригодиться. Инструменты Липе ни к чему, она в них ничего не понимала, но пузырек слизи опустила в карман. Поколебавшись, сдвинула тяжелую крышку аквариума, не думая, что скажет Игнас, когда вернется. Это действие было в какой-то мере символичным: она выпускала на волю анимонов, чтобы Игнас мог выйти из лаборатории «Хай Джен». Сам или с помощью друзей.

Снова сжав мальчишечью ладонь, она позвала Акто, и втроем они покинули комнату. Цифра «9» осталась лежать на пыльном полу.

Внутри было гулко. Непривычно. Легко. Будто Липа носила под кожей груду камней и они разом высыпались. Стало непонятно, что делать с невесомым телом, готовым подпрыгнуть и улететь. Может, сказывалась компания Игошки, который бежал по ступенькам с веселой непосредственностью: маленький проводник, знакомящий гостью с Домом.

Можно ли познать его целиком – вот в чем вопрос.

Игнас говорил, что для Клирика нет потайных мест, но об отце О’Доннелле думать не хотелось – он был частью груза. Большим ирландским булыжником, который она достала и скинула с помощью Акто.

Дверь Глотай-комнаты оказалась ничем не примечательной. Из-за нее не доносилось жутких звуков, которые напугали Липу в прошлый раз: ни ворчания, ни утробного рыка. Идиллия.

– Нам сюда?

Игошка неопределенно качнул головой.

– Оттуда только выходят. Выплевываются, – уточнил он. – Мы через сквозную пойдем.

Не мешкая, он потянул на себя другую дверь.

Акто первым ворвался в сокровищницу – иначе не назвать. Джек упоминал о транзитных помещениях, где копились вещи из разных эпох, но тут… Словно коллекции разных музеев собрали в одном месте. Ценности были свалены, брошены, забыты как ничего не значащая рухлядь. Мраморная пыль покрывала пол, на покосившемся подоконнике стояли бюсты, рядом лежали скатанные в рулоны полотна и бесконечное число томов в старинных переплетах, раскрытых страницами внутрь, а на широком столе из темного дерева высилась пирамида из монет.

Рукотворный хаос.

Одно время Липа была увлечена фотографиями частных коллекций: собирала распечатки и вырезки из журналов – хобби, которое она переняла от матери. Подобные собрания диковинок называли кабинетами редкостей: традиция уходила корнями в эпоху барокко. Врачи, аптекари, ученые-натуралисты и просто богатые аристократы, питавшие страсть к необычным вещам, создавали музеи в собственных домах. И чего в них только не было!

Под стеклом хранились старинные манускрипты и тропические бабочки размером с ладонь, пронзенные булавками. На полках лежали морские раковины, куклы со всех концов света, ритуальные маски, бутыли с порошками и эликсирами, статуэтки племенных богинь, резные шкатулки из дерева и кости – и сами кости. Черепа всех форм и размеров: птичьи, бараньи, человеческие. Все вместе составляло сложную картину, словно калейдоскоп, в котором каждая деталь находила свое место, – пугающее и вместе с тем завораживающее полотно.

Липа могла часами разглядывать снимки. Ее интересовали экспонаты, но еще больше – их владельцы. Люди представляли собой настоящую загадку, а коллекции служили ключом, пропуском в сокровенное место. Вещи, так или иначе, отражали человека: его мечты, стремления и даже страхи, от которых одни пытались убежать, а другие лелеяли, находя осколки кошмаров в старинных зеркалах. Пыль и позолота. Частицы других миров на подушечках пальцев. Липа еще пару дней назад не поверила бы, что прикоснется к сокровищам вживую. Чего не отнять у таких комнат, так это способности завораживать зрителя.

Она шагнула ближе к столу. Монеты были те самые: одна из них освободила Койота. Или он просто разыграл перед ней спектакль: вряд ли что-то могло всерьез удержать бога-трикстера. Очередным посланием служила третья карта: дама червей, недвусмысленно напоминающая в профиль саму Филиппину.

Что ж… Она хмыкнула, опустив напоминание в карман к валету и девятке.

«С кого начнешь?»

Он словно смеялся, заставляя ее выбирать. Все на свете служило ему забавой: иногда безобидной, но чаще – жестокой.

Она решила взять с собой несколько монет. Вдруг пригодятся. Если Койот как-то связан с этим индейским – майянским? – кладом, осторожность не помешает.

Липа обошла старинные напольные часы с огромным циферблатом. Тяжелый маятник качался, слегка поскрипывая, но стрелки стояли на месте. На стене висели скрещенные рапиры, чуть дальше – богато расшитый восточный ковер. При желании в комнате можно было провести много часов, разглядывая диковинки и находя все новые мелочи в комодах, ящиках и под грубой холщовой тканью, укрывавшей экспонаты в дальнем углу.

Там стоял астрариум: планетарные диски, колеса, шестерни. Вершина небесной механики. Среди деталей внимание привлекла одна вещица – явно из другой эпохи.

– Что это? – Липа подняла гладкий продолговатый предмет размером с шариковую ручку. Цельный металлический корпус, лампочка в навершии. – Какой-то фонарик?

– Звуковая отвертка. На кнопку лучше не нажимай – можно оглохнуть.

Сама не зная зачем, Липа сунула находку в карман.

– Остальное хлам, – заключил Игошка. – Наши иногда находят что-то полезное, а неполезное остается тут.

Он задумчиво почесал кончик носа.

– Ну или оседает у Баб-Ули. Ты сама видела.

Вспомнив заставленный – и завешенный – вещами коридор, Липа кивнула. Ульяна Демидовна знала толк в антиквариате.

Взгляд Липы упал на африканскую маску, довольно жуткую, но Игошка не выказал к ней никакого интереса.

– Знаешь, кто это?

Он пожал плечами.

– Не моего племени.

– А откуда ты?

Ей было и впрямь любопытно. Нечасто вот так встретишь жителя другого континента – загадочной Африки, которая с детства казалась чем-то недостижимым и почти сказочным, с людоедами, крокодилами и обезьянами в джунглях. Упрощенная схема – одна из тех, которыми люди заполняли слоты в голове и упорядочивали понятия, опуская их до своего уровня. В передних «ящичках» – то, что может пригодиться в повседневной жизни. Туда приходилось заглядывать часто. Зато на дальних полках и в шкафах, куда не доходили лучи света, прятались такие вот знания. Про Африку и законы Ньютона.

Прежде Липа не подумала бы так. Она даже мыслить начала, как Игнас. Умными аналогиями.

– С Черного Берега. Я не знаю, как твой народ зовет мою землю. Я вырос на берегу озера и видел оттуда Гору, которая сверкает.

– Сверкает? Это как?

– Она высокая. Самая высокая из всех. Снег на вершине не тает. Горит на солнце. Как корона в алмазах. – Мэйтата Абидеми улыбался, гордый и восторженный.

– А твоя семья?

– Племя. Я плохо помню. – Он насупился. – Долго здесь. Не знаю, как попал. Был обряд, праздник, отец вернулся с охоты… А дальше – мор у соседей. Вода в озере черная. Страшно. Думал, что спасся.

– Ты пытался вернуться?

Липа интуитивно потянулась к мальчишке, погладила спутанные кудри. Он осторожно обнял ее. Все еще ребенок – мудрый, но не повзрослевший, запертый в маленьком теле.

– Зачем? Там ничего нет.

«Как в Ричмонде, – закончила Липа про себя, – и в десятках других миров, судя по заштрихованным клеткам на схеме». У каждого из беженцев, которых приютил Дом, был свой Ричмонд. Пепел и тлен, ничего живого. Никакой надежды.

Ее приходилось искать в других местах.

– Ты готова? – Мальчик поднял голову и заглянул Липе в глаза.

– Пойти за Джеком? Да.

Сомнений не осталось. Быть может, другая на ее месте не рискнула бы искушать судьбу. Да что там! Прежняя Филиппина не выдержала бы взгляда пустых глазниц. Не сумела бы перешагнуть через себя и обнять того, кто выглядел живым мертвецом. Не всегда внешняя оболочка важна, если под ней… что?

Об этом она не задумывалась дольше чем на секунду. Всегда находились дела поважнее: они бежали – куда-то или от кого-то, – летели сквозь Прослойку и решали проблемы с бандами Слэк-Сити. Ей некогда было перевести дыхание, чтобы понять, что на самом деле скрывалось за намеками Джека. Привязанность? Странная симпатия, взявшаяся из неведомого ей прошлого? Или нечто большее, чему она не могла подобрать верного слова?

Его отношение смущало. Поначалу вызывало неприятие, потом пробуждало интерес. Сочувствие, разделенная боль, радость и восторг – чем больше нитей связывало ее с Джексоном Хиггинсом, тем сильнее крепла уверенность в следующем шаге. Липа была благодарна ему. И все же Джек ошибся, когда оставил свое Деревце.

Она это исправит.

Там, где не существует времени, – никогда не поздно.

Игошка все понял и толкнул боковую дверь. Они миновали очередной зал и шагнули в коридор, за которым ждала Глотай-комната. Он показался Липе бесконечным. Извилистый, с узкими окнами под потолком, сквозь которые проникал свет. В нишах хранились странные экспонаты: гипсовые слепки лиц, подушечки с ржавыми булавками, клубки шерсти, больше напоминавшие змей, сухие цветы, тронутые тленом, пучки трав и извилистые корни. Запах влажной земли забивал ноздри.

Полусгнившие половицы скрипели от каждого шага. Красно-бурые, покрытые чешуйками краски, они вздувались ступенями, через которые Игошка успешно перепрыгивал. У Липы так не получалось. Пол шел под уклон, и ей казалось, что она вот-вот споткнется.

Липа невольно потянулась к стене в поисках опоры, но через миг отдернула руку. Обои были покрыты жуками и мокрицами. Из-под ближайшей рамы выползла сколопендра.

Всего картин на левой стене было четыре. И столько же – на правой. Они словно отзеркаливали друг друга, менялись лишь оттенки: от холодной бирюзы до огненного янтаря. Липа подалась вперед и, преодолев отвращение, коснулась пальцами холста. Липкая краска была свежей, как если бы художник-сюрреалист только что покинул коридор. Как если бы он знал ее маму. Видел «Сезоны жизни» – разглядывал человеческие воплощения времен года, чтобы потом извратить идею в своих работах. Не было больше юной весны и осени с рыжей копной листьев-волос, не было лета с мягкой улыбкой и задумчивого старца-зимы. В силуэтах с трудом угадывалось нечто человеческое. Они были сплетены из узлов и корней, болезненно скрюченные, вывернутые наизнанку. Алые плоды напоминали сердца, древесный сок – сочащуюся кровь, а дупло – утробу, в которой зарождалась новая, заведомо обреченная жизнь.

Липа отступила, вытирая руку о джинсы. Если смотреть на картины не прямо, а сбоку, чуть под углом, они казались объемными, трехмерными, будто выступали за рамки и отрицали всяческие границы. Стремились стать реальностью. Из всех чудес Дома это по праву могло считаться самым гадким.

Вздрогнув, Липа повела лопатками и бросилась догонять Игошку. Тот ждал ее у двери: ладонь опущена на костяную ручку в виде оскаленной морды какого-то мифического зверя.

– Лучше зажмурься.

Так Липа и поступила, достав из кармана нужную карту. Ее мягко толкнули в спину, и она полетела вперед – в мягкий влажный зев, представляя смешинки в уголках светлых глаз и сильные руки, что обнимали ее у водопада Хавасу.

Бубновый валет в руке превратился в пыль.

…Полет был долгим. Внутренности скрутило узлом, и Липа обрадовалась, что давно ничего не ела. Ни во время Баб-Улиного чаепития, ни в ресторане «Terminus Nord», где не успела прикоснуться к вафлям. По всему выходило, что синтетический «кисель» Лагарда был ее последней пищей.

О том, как отразятся на ней частые прыжки между мирами, не хотелось думать. Она не проклята, в отличие от Джека, и не бессмертна, как Игнас. Все, что подарил Липе фейрит, – это лингвистические способности, которые предстояло использовать с умом.

Ноги бесшумно коснулись ковра. В комнате царила аристократическая роскошь: алый бархат, золотые рамы и множество витых свечей в канделябрах. Где бы она ни оказалась, это место напоминало дворец и явно принадлежало богатым людям. Вот только насладиться интерьером не вышло. Раздался щелчок. Липа обернулась.

Серо-зеленые глаза Джека стали вторым, что она увидела.

Первым – дуло револьвера, направленное ей в лоб.

Эпизод X

Гордость и похищение

♬ L’Orchestra Cinématique – Once Upon a December

Джек выглядел чужим.

Он был одет в черный бархатный фрак и узкие брюки. Алый жилет с золотыми пуговицами и белые перчатки дополняли непривычный облик джентльмена. Русые волосы зачесаны набок – не так небрежно, как в их первую встречу: ни одной упавшей на лоб пряди, ничего лишнего. Щегольские усы довершали образ. В колючем взгляде читалось недоверие.

– Говорите, миледи. – Он качнул револьвером. – Кто вы и как оказались за закрытой дверью. Свойство перемещения?

– Джек… – начала она негромко, – это же я, Липа. Филиппина. Опусти пушку. Не знаю, что происходит, но мы все решим. Где мы? В каком времени?

Он дернул уголком губ в раздражении. Взгляд метнулся – от Липы к двери и обратно, – словно Джек просчитывал возможности.

– Решать некогда. Вы, дамочка, не вовремя. И, судя по этому… – Он обвел широким жестом ее джинсы и толстовку. – Из будущего. Транзитница? Через Дом сюда прыгнули? Не ведаю, как обо мне узнали, но если от старины Хиггинса что-то нужно, вы не по адресу.

Он продолжал держать ее на мушке, но уже не глядя в лицо, словно потерял всякий интерес. Вместо этого рыскал в ящике стола свободной рукой. Искал что-то поспешно, почти с остервенением.

Внутри оборвалась пружина. Повисла, закачавшись… Липа ошиблась. Она нашла не своего Джека, а старого, из прошлого, который ее не знал, и теперь не имела ни малейшего представления, как поступить. Уйти без него она не могла.

Пальцы сжались в кулаки. Разница в отношении – даже во взгляде – кольнула иголкой. Превращаться из Деревца в «дамочку» она не желала.

– По адресу, – произнесла Липа тверже. Расправила плечи и подняла подбородок. – Я не просто из будущего. Я из твоего будущего, Джексон. И ты не станешь от меня отмахиваться.

Он обернулся. Подозрительный прищур, взмах револьвером. Больше картинный, нежели с угрозой. Липа не сомневалась в умении Джека обращаться с оружием, но пускать его в ход он пока не собирался.

– Я должен поверить на слово? У меня тут дело, если ты не заметила.

– Какое? Ты же говорил, что не опускался до краж. Все, что получал, выигрывал по-честному.

– Ну, прямо рыцарь в сияющих доспехах! – хмыкнул Джек. – Обычно я говорю другое, чтобы впечатлить барышень. Но речь идет не о цацках и не о фунтах стерлингов. Это личное.

«Значит, все-таки Англия, – заключила она про себя, – и что-то важное привело его сюда».

– Так что давай ближе к делу, Липа-Филиппина. Без лирических отступлений и попыток воззвать к морали. Это лишнее.

«Все в твоих руках, Липа-Филиппина».

Вот почему он назвал ее двойным именем в Париже! Он помнил. Сколько бы времени ни прошло для него.

Это светлое воспоминание почти затмило сиюминутную грубость.

Почти, но не совсем.

– Хочешь доказательств? – Она не заметила, как повысила голос. Больше всего на свете хотелось встряхнуть наглеца, чтобы тот уступил место привычному, родному Джеку. – Хочешь, чтобы я рассказала тебе о Ричмонде? О цирковом силаче и согнутом в кольцо талисмане? О небе, которое висело так низко? О тропе шауни? О бубновом валете?

Жесткая ладонь зажала ей рот. Джек почти налетел на нее, и они покачнулись оба, едва устояв на ногах.

– Замолчи, – горячий шепот в ухо.

За дверью раздались приглушенные шаги. Ближе, еще ближе… Джек затаил дыхание.

Липа невольно почувствовала себя соучастницей преступления, о сути которого даже не подозревала. Чей это дом? О каком «личном» шла речь?

Поравнявшись с порогом комнаты, шаги направились дальше по коридору.

Она мотнула головой, пытаясь освободиться, но лишь стукнулась затылком о стену. Джеку тоже досталось: локтем под ребра. Он охнул, отступив на шаг. Револьвер пропал, как исчезают предметы в руках опытных фокусников.

Липа молчала. Джек глядел на нее широко распахнутыми – знакомыми – глазами.

– Кто ты такая? – Севший голос выдавал растерянность. – Фейрумная телепатка? Не верю, что мог сказать это… Хоть кому-то.

Он провел по лицу ладонью, будто снимая пелену, желая удостовериться, что на него не навели морок или хитрую иллюзию.

– Я уже сказала – Липа. Ты называл меня Деревцем. Говорил, твое прошлое – мое будущее. Теперь, видимо, все наоборот. Ты нужен мне, Джек.

Долгое мгновение протянулось между ними незримой нитью. Глаза в глаза. Сомнение. Мольба. Что-то вспыхнувшее из глубин памяти и передавшееся через взгляд.

«Пожалуйста, поверь мне».

За окном раздался колокольный звон. Часы на каминной полке пришли в движение: заиграла мелодия, закружилась между деревянными створками хрупкая плясунья. Таких часто помещали в музыкальные шкатулки; Липа обожала их в детстве.

Джек первым нарушил молчание. Хохотнул, будто говоря «да ну к черту».

– Доверие за доверие, Деревце. Я не могу сейчас уйти. Не с пустыми руками. Тебе придется мне подыграть.

– Ну уж нет! Никаких авантюр, пока не вытащим Игнаса.

– Кого? – Он вскинул брови.

– Ты не встречал его в Доме?

– Там ошиваются толпы транзитников. Я что, должен помнить каждого?

– Это важно!

Пальцы Джека сомкнулись на Липином запястье.

– Не сомневаюсь. Но пока – играем по моим правилам.

Приоткрыв дверь, он убедился, что коридор пуст, и рывком вытащил Липу за собой. Они пробежали до поворота и миновали лестницу. Вдалеке послышались голоса и высокий женский смех.

Липа не успела опомниться, как ее втолкнули в комнату поменьше и не столь роскошно обставленную. Судя по кровати – гостевую спальню.

– Мигом за ширму.

– Не хочешь поделиться правилами? – огрызнулась она.

– По ходу дела – непременно. Раздевайся.

Липа опешила. Угол ширмы скрывал от нее часть комнаты, но она слышала, как Джек любезно говорил с прислугой.

– Дженни, душа моя, непредвиденные обстоятельства. Дождливая погода, нерасторопный кучер… Моей спутнице необходимо платье взамен испорченного. – Скрипнула дверь, и часть разговора утонула в постороннем шуме. – Буду премного благодарен!

Кажется, Джек что-то передал девице – веснушчатой, не старше Липы, в традиционной одежде горничной с белым передником.

– Слугам принято дарить подарки, – вздохнул он, когда они остались вдвоем. – Часть викторианского этикета. А еще здесь принято опаздывать на светские приемы и курить только после заката. Чертовы англичане!

Липа только сейчас заметила, что Джек старательно имитировал британский выговор. Для нее почти не существовало разницы: все языки слышались как родной, с едва отличимыми нюансами.

Он поднял глаза.

– Ты издеваешься? Почему до сих пор одета? Вот уж воистину бревно! Сейчас Дженни вернется. Все надо делать в темпе вальса.

Толстовка полетела ему в лицо. Джек снес безропотно. Брошенные джинсы сначала уложил на кровать и лишь затем, чертыхнувшись, отправил за окно, впустив волну холодного воздуха.

Липа задрожала, сцепив зубы. Покосилась на служившие ей верой и правдой кроссовки.

– А с ними что делать? – Липа выставила ногу из-за ширмы.

– Юбкой прикроешь. Следи только, чтобы шнурок не развязался.

Она обняла себя за плечи, пытаясь согреться.

– Что дальше, Джек?

– Званый ужин. В пригласительной карточке сказано про танцы и спиритический сеанс. Еще одна причуда местной публики. Ах да, мы в лондонской резиденции Герберта Глэдстоуна, младшего сына премьер-министра. Гости соответствуют статусу хозяина. Сливки общества: от политиков до интеллектуальной элиты и Уильяма Йейтса с его очередной музой.

– И что ты здесь забыл?

Из-за ширмы раздался смешок.

– Засчитано.

– Мы не соревнуемся. – Хотя со стороны могло показаться именно так. – Та комната… Если не деньги и не ценности, тогда что?

– Рукописи, – ответил он неохотно. – Расшифровка алхимических манускриптов.

– Для Клирика?

Он издал странный звук.

– Еще чего! Ты знакома с падре?

– Благодаря тебе.

– Я, смотрю, времени не терял. Что ж в тебе такого, а, Деревце?

Риторический вопрос прозвучал безобидно, но и считать его комплиментом не стоило – скорее размышлением вслух, поэтому Липа промолчала.

Следом за деликатным стуком в дверь вошла служанка: Джек рассыпался в признательностях. Поразительно, как быстро менялся его голос: от резкого и требовательного до мягкого и располагающего к себе – как у профессионального актера. Или шулера.

– Вы наша спасительница, Дженни. Непременно замолвлю за вас словечко перед миссис Глэдстоун: хозяевам стоит напомнить, какой чудесный цветок растет под их крышей.

Липа ждала и мерзла, закусив губу. Жаль, под рукой не оказалось книги или подсвечника: нечем было запустить из-за ширмы. Осталось только кашлянуть, напоминая о себе.

Дженни справилась, не требуется ли миледи помощь, и, получив отказ, засеменила прочь. На Липу же свалился ворох одежды.

– Ты издеваешься? – Она весьма точно скопировала интонацию Джека. – Я не собираюсь наряжаться капустой и задыхаться в этих корсетах… корсажах… да чтоб тебя! – Она выронила пояс и запуталась в складках. На лбу мигом выступил пот. Кажется, перед Прослойкой она не пасовала так, как сейчас. От взгляда на дамские роскошества комок подступал к горлу.

– Там все просто. С панталонами и сорочкой разберешься. Далее – корсет и нижняя юбка. С крючками, так и быть, помогу, только шевели пальчиками, у нас не больше пятнадцати минут. Как и говорил, у аристократов принято опаздывать – на торжества никто не приходит вовремя, но во всем нужна мера. Согласно старине Парацельсу, одна лишь доза делает яд лекарством и лекарство ядом.

Он замолчал, прислушиваясь к тишине.

– Деревце? Ты там не усохла?

– Убита наповал. Ненавижу тебя, Джек.

– В самое сердце! Не знаю, как раньше, но сегодня ты в ударе.

Липа не удостоила его ответом.

Сорочка и впрямь налезла без проблем, а вот панталоны ставили в тупик: две штанины оказались раздельными и соединялись на талии завязками, оставляя шаговый шов открытым. Вот вам и нравы. Хотя с другой стороны… должны же как-то леди справлять нужду. Хоть с чулками и поясом разобралась – уже хорошо.

– Кажется, помощь понадобится раньше, чем я предполагал.

– Стой где стоишь.

Он рассмеялся.

– Не стану посягать на честь дамы. Но завязывай сзади.

– И откуда такие познания в женском белье? – Она была готова взвыть от неудобства. Спина под сорочкой чесалась, как назло.

– О! – Джек явно наслаждался ситуацией, несмотря на спешку. – Так ты хочешь знать? Если нет – подумай дважды, прежде чем спрашивать.

Она смахнула со лба влажную прядь, решив сосредоточиться на юбке с воланами и жестком корсете. Крючки действительно застегивались сзади. Ушибленная рука ныла, и от боли в глазах темнело: не хватало совсем чуть-чуть. Ну же!

Кажется, она застонала.

– Повернись и выйди на свет, – деловито и собранно, без прежней насмешки сказал Джек.

Она подчинилась. Бросила взгляд в зеркало: растрепанная и злая, с горящими щеками и в нелепых панталонах до колен. Такой, значит, он ее запомнил.

– Вдохни глубоко, – посоветовал он, – чтобы не было больно.

Она набрала в грудь побольше воздуха, чувствуя прикосновение пальцев через тонкую ткань. Джек ловко находил металлические петли, продвигаясь вдоль позвоночника, и управился за несколько секунд. Что ж, туго, но не смертельно.

– Юбку сама. Турнюр сверху.

– Орудия пыток, – ворчала она, барахтаясь в кружевах, пока Джек стоял наготове с «подушкой». – Так сойдет?

– Вполне.

Он притянул ее за талию ближе к себе. Липа стоически снесла крепление турнюра, а затем шнуровку корсажа. Верхнее платье, принесенное Дженни, оказалось глубокого фиолетового цвета – с вышивкой золотой нитью на лифе и кружевами на подоле. В другое бы время она залюбовалась, сейчас же хотела лишь одного: чтобы все поскорее закончилось.

– Не кривись. Чем пышнее, тем лучше – скроет твои кроссовки, – заметил Джек.

Да уж. Комедия – нарочно не придумать. Леди в «Найках».

В какой-то момент она позволила себе расслабиться – довериться рукам Джека, пока он делал за нее всю работу, но сейчас, когда последняя пуговица была застегнута, тревога вернулась. Из зеркала на нее смотрела та же растрепанная девица, которую не спасало платье: ее облик так и кричал: «Глядите, я путешествую во времени!»

– Любезная Дженни принесла еще кое-что.

Джек вложил в ее руку гребень. На трюмо были разложены шпильки.

– У нас пять минут, поторопись.

– Джек…

Он поймал ее взгляд и поднял бровь.

– Я не слишком… ну…

– Аристократично бледная? Да брось. Румянец тебе к лицу, Деревце. Представлю как свою знакомую или дальнюю родственницу из Восточной Европы, и никто из напыщенных мамзелей не взглянет косо. Для пущего эффекта заверю, что ты не разумеешь английского, так что улыбайся и кивай. Ничего сложного.

– Гениальный план.

– Чую сарказм, но не спеши. В том, что касается связей с общественностью, мне нет равных.

– Джек…

– Ну что еще? – Он подал ей очередную шпильку, пока Липа воевала с волосами, пытаясь поприличнее уложить скрученные пряди вокруг головы.

– Что в тех манускриптах?

– Возможно, что ничего. Я ищу ответы о создателе колоды. Ты ведь наверняка видела карты, раз знаешь о проигрыше и об остальном.

– Сколько времени для тебя прошло?

Отражение Джека в зеркале повело плечом.

– Вначале я пытался вести счет, но это гиблое дело. В Доме нет времени, а за его пределами – свое в каждом мире. Годы ничего не значат, когда ты не стареешь. Не меняешься. Ходишь туда-сюда, пытаясь отыскать, сам не зная что.

– Правду?

Острая шпилька кольнула кожу, когда Джек развернул ее вместе с пуфом. Склонился так близко, что между их лицами осталось несколько сантиметров. Липа ощутила его дыхание на шее.

– Не повторяй чужих слов, Липа-Филиппина. Не попадешься в капкан чужих суждений.

– Я тебя не виню, Джек, и мне жаль, что приходится повторять это снова, потому что…

– Твое прошлое – мое будущее.

– Именно. – Она не отводила взгляда, не собираясь проигрывать в импровизированные гляделки. – Твоя правда – не правда Койота. Я это понимаю. Ему нравится играть с нами, ставить перед выбором. Для него нет черного и белого, он с удовольствием жестокого ребенка наблюдает за тем, как фейрит проходит через миры и Гниль уничтожает все живое.

Джек моргнул первым.

– Ты встречала его?

– В Доме. Когда искала путь… или способ тебя вернуть.

За дверью раздался колокольчик.

– Пора. Мы еще продолжим этот разговор.

Липа поднялась и натянула белые перчатки. Вложила руку в ладонь Джека. Видимо, это их общее проклятье: пытаться рассказать друг другу то, что уже – или еще не – случилось, донести что-то важное и неизбежно терять, наблюдая, как детали цветного калейдоскопа всякий раз рассыпаются, как ни старайся их удержать. Они обречены блуждать между мирами, искать каждый свою правду и быть разделенными временем, снова и снова меняясь ролями.

Но здесь, сейчас они были рядом.

Вместе.

Золото и пурпур, бархатные занавески и блеск массивных люстр: фигурки в бронзе, майолика, подвески из хрусталя. Величие и сдержанность. Мимо проплывали богато украшенные салоны и картины в дорогих рамах – наверняка подлинники. Познаний Липы в сфере искусства не хватало: он могла восхититься работами прерафаэлитов и гравюрами Густава Доре, но дальше дело не заходило. К счастью, план Джека не подразумевал бесед с гостями о высоких материях.

«Кивай и улыбайся. И помалкивай, играя роль».

В первой же просторной зале они встретили джентльменов, занятых обсуждением политических вопросов: жаркие дебаты шли на тему роспуска парламента и раскола в либеральной партии. Войдя, Джек обошелся парой сдержанных фраз; «кузина из Боснии мисс Кнежевич» присела в неловком книксене. Впрочем, к ним быстро потеряли интерес, и Липа выдохнула.

– Кто ты для них, Джек? – шепнула она, чинно держа его под руку. – Тебя ведь не существует в этом мире.

– Лейтенант Королевского инженерного корпуса, баронет Джексон Моулд к вашим услугам, миледи. Не обремененный семьей, но подающий большие надежды на службе. Блестящий техник и стратег. Кандидат на вступление в герметический орден «Золотой зари». – На последних словах он еще больше понизил голос. – Я здесь за этим, Деревце, так что будь осторожна и не мешай мне.

– С тем же успехом можно сказать «будь осторожен» человеку на минном поле.

– Считай меня сапером.

– Ты «инженер», – поддела она его беззлобно и скорее по инерции, продолжая разглядывать обстановку вокруг. Разодетые гости представляли ничуть не меньший интерес, чем интерьеры резиденции. Интересно, сколько здесь всего этажей и комнат? И сколько требуется слуг, чтобы содержать в порядке такое великолепие.

– Я универсал. Как видишь, человеку будущего легко стать в прошлом кем он пожелает.

– Ты хвастун. – В каком-то смысле было забавно вести эту тихую перепалку, лавируя между группами людей. – И, если на то пошло, родился раньше большинства присутствующих. В тысяча восемьсот сороковом? Я угадала?

– Два – ноль, Липа-Филиппина.

Джек наклонился ниже. Его губы коснулись пряди волос над ее ухом.

– Тогда назовем меня человеком вне времени. Homo temporalis или как там… Никогда не считал себя фанатом латыни.

– Главное – не переусердствуйте, мистер Моулд. Я ваша кузина. – Она отодвинулась, принимая из его руки тонкий фужер. – Это обязательно?

– Можешь пригубить для вида. Не бойся, не отрава. – Джек сделал глоток. – Французский мальбек, его часто используют как аперитив. In vino veritas[26].

– In aqua sanitas[27].

– Удобно, должно быть, говорить на всех языках.

Она пожала плечами.

– Только на одном, милорд. Хотя, если не ошибаюсь, Босния сейчас аннексирована Австро-Венгрией, и приходится соответствовать эпохе. Wie schade[28]!

Мимо проходящие дамы одаривали их заинтересованными взглядами, но Липа избегала смотреть в ответ. Будь ее воля, она бы и вуаль опустила – при наличии подходящей шляпки. Скорые сборы в четыре руки ее не красили: за спиной то и дело раздавались шепотки, от которых хотелось стиснуть зубы.

– Думай о том, что все временно. – Джек похлопал ее по руке, затянутой в белую перчатку. – Все преходяще и скоро кончится. Как неприятный визит к врачу.

Она рассеянно кивнула, никак не прокомментировав сравнение.

Все временно. Все преходяще…

Где он сейчас? Ее Джек?

Сможет ли она вернуть его или так и будет собирать по мирам былые отражения?

К ним кто-то подходил. Липа протягивала руку. Машинально кивала, не следя за предметом разговора и всецело отдавшись на волю спутника. Часы на каминной полке тикали, силуэты мелькали, звучала музыка.

И все-таки он искал правду. Эта мысль не давала покоя. Джек стремился разгадать природу чудесных карт и их создателя. Это был ключ к проклятию – а значит, к спасению.

Выходит, он сдался спустя много лет… или веков. Ее Джек Хиггинс сдался, решив посмотреть, что из этого выйдет. Но почему именно теперь? Когда они – вместе – могли бы противостоять Койоту и не только. Если учесть, что фейрит разумен, и принять на веру, что Дом – проекция некоего божества, существующего вне времени, они могли бы связать ниточки воедино.

Липе казалось, что она близка. Вот-вот дотянется, поймет, но все время что-то мешало. Как сейчас.

Очередной звон колокольчика вернул ее в реальность. Сигнал возвестил начало званого обеда – или ужина?

– Джек…

– Я здесь, Деревце.

– Я не знаю этикета.

В нем же наверняка можно голову сломать – как в предметах туалета, давление которых Липа начинала ощущать. Корсаж хотелось ослабить, а лучше – сорвать, но досточтимая публика не одобрила бы такое представление.

– Просто повторяй за мной и не усердствуй.

Да куда уж! И без того тесно. Она с трудом собрала юбки, когда Джек элегантным жестом отодвинул стул: проклятый турнюр!

Хозяин лондонской резиденции сидел во главе стола – так далеко, что не удавалось разглядеть лицо. Кажется, у мистера Глэдстоуна были усы, а с портрета на гостей взирал его высокопоставленный отец: строгие черты лица, седые волосы, орлиный нос. Премьер-министр выглядел именно так, как, по разумению Липы, и должно выглядеть правой руке королевы Виктории. Как человек, способный удержать в руках Британскую империю со всеми отдаленными колониями.

Джек сидел справа. Липа бросала на него аккуратные взгляды, чтобы не привлекать лишнего внимания. Держала спину прямо и старалась не разглядывать сидящих напротив джентльменов. Они были молоды – едва ли старше Джека. Отпрыски влиятельных семей, находившиеся на военной или государственной службе. Несмотря на то что Липа отчетливо слышала и понимала каждое слово, их разговоры казались столь же бессмысленными, как жужжание роя шмелей.

Гораздо больший интерес представляли смена блюд и в целом сервировка стола: раньше ей приходилось видеть подобное только в кино. Кипенно-белая скатерть, накрахмаленные салфетки, хрустальные графины в центре стола и множество приборов, которые важно не перепутать. А впрочем, что ей терять?

На званом приеме боснийская леди была белой вороной. Если что пойдет не так – это на совести Джека. Он не посвятил ее в детали плана, так отчего она переживает? Подумаешь, уронила горошину на подол. Невелика беда.

– Ваша кузина столь скромна, мистер Моулд. – Женский голос источал кокетство, как спелый персик – сладкий аромат. Он был звонок и ласков, только обласкать хотели отнюдь не Липу. – Ей стоит задержаться в Лондоне, чтобы посетить салоны, побывать в Ковент-Гардене[29]… Вы знакомы с постановками Россини[30]? Если нет, я вынуждена настоять. Незабываемо!

– Боюсь, мы не представлены, миледи.

Нужно было знать Джека, чтобы заметить фальшь улыбки и ленивый взгляд, скользнувший по красавице с медовыми кудрями и невероятно длинным носом.

– Баронесса Пэджет, Клэр-Мари. – В произношении явно слышался французский акцент.

Или всему виной аденоиды, решила про себя Липа. Определенно они.

– Вы наверняка слышали о заслугах полковника Пэджета перед Короной. – Девица стрельнула глазками туда, где, очевидно, сидел ее отец – грузный лысеющий пэр с рыжеватыми бакенбардами.

Джек учтиво склонил голову. Ширина стола не позволяла припасть губами к ручке новой знакомой, но иронизировать ему не мешало ничто:

– Мое почтение, Ваша Милость! Невозможно спорить с вашим вкусом: гений мэтра Россини не знает себе равных. Его «Золушка» знаменита оригинальным прочтением. Чего стоит хитроумный план принца, переодевшегося камердинером, чтобы оценить невест! – Ох уж эта усмешка на губах. Говоря о герое оперы, он, конечно, восхвалял собственный маскарад. – И какой непревзойденный урок получил барон Маньифико, когда розыгрыш открылся! Бедняжки дочери, куда подевались их «искренние» чувства…

Джека несло. Он поймал кураж и обращал на себя все больше внимания.

Разговоры за столом смолкали. Сидящие по обе стороны гости оглядывались, с интересом вникая в подробности постановки. Оставалось дивиться, откуда Джек знал о сюжетных перипетиях и злоключениях итальянской Золушки по имени Анджелина. Неужели и впрямь бывал в лондонских театрах, а не только на концерте AC/DC в Детройте? Как говорится, талантливый человек талантлив во всем, а умелый шулер может заболтать кого угодно – и вовсе не обязательно за карточной игрой.

Липа незаметно для посторонних глаз толкнула его коленом под скатертью.

– Hör auf, mein lieber Cousin[31].

– Кажется, ваша кузина не разделяет любви к опере. – Баронесса Пэджет поджала тонкие губы. То ли проглотила Джекову завуалированную остроту, то ли не приняла на свой счет.

А зря. В словах Хиггинса почти всегда крылось двойное дно. Кроме тех моментов, когда он был убийственно серьезен – как во время их прощания в ресторане «Terminus Nord».

«Все в твоих руках, Липа-Филиппина».

Его последняя фраза стала мантрой – почти что молитвой, которую она повторяла про себя, чтобы помнить. Не забыть ту надежду и теплоту в голосе, которой был лишен нынешний – или, вернее сказать, прошлый – Джек Хиггинс.

– Моя кузина обладает рядом других достоинств и талантов. – Он изобразил широкую улыбку, ставя тем самым точку в разговоре.

Липа почувствовала тычок ноги под столом. Око за око, колено за колено.

К счастью, взоры дам и джентльменов обратились к хозяину, что встал во главе стола: тонкий звон серебряной ложечки о край бокала действовал безотказно. Слова благодарности, формальные приветствия… Жаль, нельзя пропустить все лишнее. Липа слушала вполуха, отвлекаясь на тихие комментарии Джека, который описывал высокопоставленных гостей с присущей ему иронией. Половина умозаключений, скорее всего, была догадками, но оттого не менее смешными. Если на взятках и борделях Липа еще сдерживалась, то при взгляде на леди Мод Гонн, «обещанную» музу Йейтса, прикрыла рот ладонью, чтобы не захохотать. Дама, конечно, была колоритной: ирландская революционерка, феминистка, актриса и просто красавица. Жаль, поэту дала от ворот поворот. Трижды.

– Причем со словами «мир должен благодарить меня за то, что я за вас не вышла». – Джек продолжал забавляться, благо их места в конце зала позволяли. Это как последний ряд в кинотеатре, только при ярком свете.

– Сурово, – отозвалась Липа шепотом, – надо будет запомнить.

– Тебе-то зачем, Деревце? Тоже в феминистки метишь?

– Вдруг кто замуж позовет… – Она повела плечом. – Однажды.

– Ну-ну. Не разбивай его сердце.

«Мое бы кто поберег». Конечно, она не стала произносить это вслух. Только сделала крошечный глоток из фужера. К закускам после неловкого случая с горошиной больше не притронулась. Между тем в речи мистера Глэдстоуна мелькнуло слово, от которого по коже поползли мурашки.

– «Порченые»? Этот мир тоже заражен?

Джек кивнул.

– Поначалу к ним относились как к чумным в Средние века, потому что видели только внешние проявления. Наросты, лишаи, изменения в структуре тела… Ты и сама знаешь, если ходила за пределы Дома. Потом узнали о свойствах, которые могут быть полезны. Теперь пытаются переобуться на ходу: внедрить законы, урегулировать проблемы с экспериментами на «живых образцах» и бла-бла-бла… Ты ешь оливки?

Он со смаком наколол одну на вилку.

– Фу, – только и выговорила Липа. Ее гораздо больше интересовало отношение к фейрумным в викторианской Англии, нежели гастрономические изыски. Раз уж она здесь оказалась, нужно понимать условия игры.

– Джек… – шепнула совсем тихо.

– М-м?

– Какого рода эксперименты?

– Ох, Деревце, я не ученый, чтоб выложить как на духу. И не привязан к этому миру, что бы ты ни думала.

– Только в оперу ходишь на досуге, верно?

– Три – ноль, вы только поглядите! – хмыкнул он. – Но если серьезно, то как везде. Свойства пытаются исследовать. Любым способом, включая вивисекцию.

Липа вздрогнула. Аппетит окончательно пропал.

– Никто не говорил, что это радужный мир. Я бы утолил твое любопытство после приема, но, помнится, ты торопилась. Услуга за услугу. Перед началом спиритического сеанса мне понадобится помощь.

– Я и так по уши в твоих «услугах», Джек. Прямо сейчас.

– Считай это маленькой просьбой внутри другой, чуть побольше. – Он вскинул бровь, изобразив саму невинность. – Как сюрприз в праздничной коробке. Ну же, кузина, прояви немного фантазии! Будет весело!

Весело не было. Ничуточки.

Сердце гулко стучало, пока Джек вскрывал дверь одной из гостевых комнат. Какой по счету – Липа не знала. Может быть, та, где она его застала, была не первой. В погоне за чужими манускриптами он не гнушался ничем. Он бесцеремонно вынул ее шпильку – Липа даже моргнуть не успела, и прядь волос теперь падала на лицо, закрывая обзор.

– Давай скорее!

– Я шулер, а не вор-домушник, имей терпение!

Кричать шепотом друг на друга входило в привычку.

Липа то и дело оглядывалась, стоя за спиной Джека: ждала, что в конце коридора покажется кто-нибудь из слуг, та же Дженни, например, – но крыло было безлюдно. Они попали сюда через галерею; после официальной части Джек вывел кузину на балкон под предлогом «глотнуть воздуха после обильного ужина» – на самом деле подальше от любопытных глаз и баронессы Пэджет, которая не преминула бы воспользоваться шансом и потанцевать с лейтенантом Моулдом.

Липа не удивилась бы, окажись он хорош и в танцах: Джексон Хиггинс раскрывался перед ней как увлекательный роман в нескольких томах. Разве что страницы были вырваны, а главы перемешаны самым причудливым образом. Чтобы собрать недостающие куски, могла понадобиться вечность, которой у них не было.

Безвременье мог подарить только Дом.

Она вернет его туда. Обязательно. После «маленькой просьбы».

…Публика и впрямь переместилась в просторную залу с зеркальными потолками и роскошным роялем, в то время как они упражнялись в остроумии, споря о том, как лучше улизнуть с балкона. Липа выиграла. Хотя бы раз он согласился на предложенный ею вариант, и все потому, что идея самого Джека была рискованной. Больше, чем обычно. Лезть через перила в пышных юбках и корсаже она была не намерена.

– Ты же в кроссовках, женщина!

Он получил ощутимый тычок в плечо.

– И в турнюре!

– Ах, простите великодушно!

Замок наконец поддался. Из груди Липы вырвался вздох облегчения.

– Ты знаешь, где искать? Или все кончится, как в прошлый раз?

– Не драматизируй. Метод проб и ошибок имеет свои преимущества. Особенно когда имеешь дело с мистиками.

Липа оглядела комнату, в которой они оказались: довольно мрачное место, с портьерами из черной парчи на окнах и мутным старым зеркалом, занимавшим едва ли не половину дальней стены. На кровати брошены плащи – мужской и женский; рядом с комодом – дорожные саквояжи.

Перед зеркалом была разложена атрибутика: вполне стандартная, такую можно встретить в каждом втором готическом романе или фильме ужасов. Доска Уиджа для связи с душами умерших, витые свечи, пучки засушенных трав для окуривания и бутафорский череп – искусная, но все же подделка. Опасение вызывали только стилет – изящный короткий клинок с посеребренной крестовиной – и покрытая загадочными письменами чаша.

Липа не сдержала любопытства и наклонилась ниже, стараясь разобрать древний алфавит. Шумерский? Аккадский? Она могла лишь предположить, потому что свойство не делало ее знатоком древней письменности – она улавливала лишь общий смысл.

«Боги Земли склоняются в страхе перед ним,

Боги Небес смиренны перед ним…»

Ей стало не по себе, словно нахлынуло забытое на время чувство, которое Липа испытала в Слэк-Сити, погрузившись в воспоминания Игнаса. То же липкое прикосновение страха, словно щупалец анимона, – пока далекое, едва различимое. Липа осознавала его скорее на подсознательном уровне и вряд ли сумела бы объяснить словами.

Она поспешила вернуть чашу на место. Рука дрогнула, осколки разлетелись по полу. Острые края и керамическая пыль. Слово «небеса» раскололось надвое, словно разделенное росчерком молнии.

Джек резко обернулся.

– Прости, я не…

– …специально. Давай мыслить трезво. – Он потер переносицу уже знакомым жестом, означавшим раздумья. – Мы не спрячем следы своего пребывания здесь, верно? Они все равно догадаются.

– Объяснишь, кто они?

– О, миссис Флоренс Фарр, очередная актриса, прошедшая посвящение в храме Исиды-Урании – метит на место Верховного адепта Англии, – и мистер Сэмюэль Мэзерс, ее патрон, один из основателей «Золотой зари». Переводчик знаменитых «Ключей Соломона» и прочих средневековых гримуаров.

– Значит, оккультисты?

– Они зараженные, Деревце. Посвящение есть не что иное, как принятие популярного нынче лауданума[32] с каплей чистого фейрита. Кто выжил – считай прошел инициацию. Причастился.

– Хочешь сказать, что вся эта богема, включая знаменитых авторов вроде Йейтса… фейрумные?

– В этом мире – да. Орден собрал среди своих адептов неплохую компанию: Мэйчен, Андерхилл[33]… Алистер Кроули собственной персоной.

Если бы Липа умела свистеть, непременно присвистнула бы.

– Ничего себе!

– А я о чем толкую! Но вернемся к нашим осколкам. Часики тикают.

Она ощутила волну жаркого стыда.

– Думаешь, кто-нибудь слышал?

– Как ты грохнула горшок? Вряд ли. – Джек, не теряя времени, перетряхивал содержимое комода. – Но «дискотека» скоро кончится, и они придут за своим добром для Хэллоуина.

– Самое время озвучить план.

– …Которого нет. Я ведь не ждал черепков, разбросанных по полу.

– Три – один, – нехотя признала Липа. – Но у Бубнового Джека всегда должен быть туз в рукаве. Или даже не один.

– Лесть тебе не к лицу, даже не пытайся.

– Я не…

Она не успела договорить. Джек едва не сбил ее с ног, подхватил на руки и закружил в ураганном порыве.

– Нашел? – только и смогла выдавить, хватая воздух.

– Оно самое, Деревце! – Он поставил ее на пол и хлопнул себя по ладони книжицей в переплете из черной кожи, отдаленно напоминавшей молитвослов. Но, разумеется, содержимое томика представляло куда больший интерес для Ходящего-между-мирами, чем молитвы. – Я готов поверить, что ты приносишь удачу!

– Несмотря на черепки? – осторожно осведомилась она.

– Да плевать на них!

Лицо Джека сияло неподдельной, почти детской радостью, и Липа поймала себя на мысли, что видеть его такого – сейчас, в это мгновение – было безумно приятно. Не так, как у водопада Хавасу или в Исландии, но все же.

– Мы можем теперь уйти отсюда?

К чему относился вопрос – к особняку мистера Глэдстоуна или к миру фейрумного Лондона, Липа не стала уточнять. Ей было все равно. Слишком многое пережито и не меньше приключений ждало их впереди.

Она нашла Джека. Джек обрел то, что искал.

Пора двигаться дальше.

– Скоро.

– Джек…

– Эй! – Он поймал ее руку в белой перчатке. – Просто доверься мне, Деревце. Как Анджелина-Золушка доверилась принцу-камердинеру, – прибавил он, хохотнув.

– Ты и впрямь был в Ковент-Гардене или это очередной трюк?

– Мастера не раскрывают секретов. Держи!

Он бросил ей монетку.

– Зачем это?

– Мы должны представить наш визит настоящим ограблением. Проще списать пропажу вещей на слуг, чем подозревать именитых гостей.

Липа повертела монету в руках. Подлинный британский пенни с профилем королевы Виктории – не какое-нибудь там индейское сокровище.

– У меня даже карманов нет.

Джек недвусмысленно посмотрел на вырез платья с кружевными оборками.

– Ну уж нет! – Липа вспомнила, как безотчетно сунула под корсет звуковую отвертку, выпавшую из кармана толстовки. Это была единственная вещь, которую ей удалось пронести с собой, и потому она добавляла уверенности.

– Только подумай: мы с тобой как Бонни и Клайд, – подмигнул он, извлекая нитки бус и золотые браслеты из саквояжа миссис Фарр, – викторианские Бонни и Клайд!

– Вневременные.

– Так даже лучше.

– Куда ты собираешься это деть?

– Не волнуйся, слуги повсюду. Укромных местечек в этой громадине не меньше, чем в Доме.

Она заметила ствол револьвера под фраком, когда Джек повернулся спиной, наводя беспорядок. Ну конечно, он не заставил его чудесным образом исчезнуть: все сюрпризы держал при себе.

– Нам пора возвращаться.

– Желаете станцевать шоттиш[34], миледи?

– Это еще что?

– Нет? Ну хотя бы мазурку, – издевался он с серьезным лицом, – на балах это принято. Говорят, что лучше вальса только…

Джек осекся на полуслове. В замочной скважине повернулся ключ.

За порогом комнаты стоял мужчина: высокий джентльмен не самой яркой внешности. Идеальный пробор, усы и легкая лопоухость делали его похожим на типичного британского клерка, но в глубоко посаженных глазах таилось нечто темное, тревожное, и от прямого взгляда, которым тот наградил грабителей, Липа выронила монету, беззвучно упавшую на ковер.

Мистер Мэзерс, поняла она.

Основатель герметического ордена «Золотой зари».

Наступил поздний вечер. Редкие капли дождя превратились в шумевший за окнами ливень, хотя с тех пор как Липа с Джеком спорили на балконе, прошло не больше получаса. В этом заключался парадокс жизни: где-то время стоит недвижимо, словно застывшая в янтаре стрекоза, а где-то несется скорым поездом – механическим чудовищем, пожирающим все на своем пути.

В салоне царил полумрак: верхний свет погашен, плотные шторы задернуты. Только дюжина свечей отбрасывала тени на лица собравшихся за столом гостей.

Участников спиритического сеанса тоже было двенадцать. Священное число, магическое, как подметил Сэмюэль Лидделл Мэзерс. Для завершения «круга» ему как раз не хватало двух участников: кого-то останавливали страх и суеверия, другие были слишком богобоязненными членами англиканской церкви. А тут такая удача! Юный мистер Моулд и его очаровательная кузина! Не иначе как судьба проявила благосклонность.

Липа поймала взгляд Джека. Тот едва заметно качнул головой: «не чуди, ты всего лишь иностранка». Его лицо казалось восковым в дрожащем свете, и Липа поняла: он ждал момента – готовился принять удар на себя, вызнав что-то полезное. Нельзя было предугадать, что творилось в голове у Джека Хиггинса. Липу волновало лишь одно: она не видела при нем колоды. Карты служили ключом к спасению, если что-то пойдет не так.

Хотя, по ее мнению, весь вечер шел не так, и Липа сомневалась, стоит ли продолжать лицедействовать. Под взглядом оккультиста она ощущала себя словно на приеме у врача-рентгенолога. Маска кузины из Боснии дала трещину, а значит, и прикрываться ею не было смысла.

К чести Мэзерса, он не стал поднимать шум, узнав о вторжении. Не стал звать слуг и уж тем более втягивать в конфликт хозяина дома, занятого политическими диспутами в противоположном крыле. Мистика сопровождал лишь смуглокожий гигант, наверняка родом с одной из островных имперских колоний. Лакей и телохранитель, чьи огромные кулаки могли запросто проломить чей-то череп, – с таким аргументом не поспоришь.

Забавно, что сам Мэзерс будто ждал их. В сдержанной манере отвесил пару комплиментов талантам мистера Моулда и пригласил последовать за ним – на «самое важное событие вечера».

– Вы ведь этого ждали, не так ли? – Шагая впереди, он обращался в пустоту и вместе с тем напрямую к Джеку. – Истина не прячется на страницах рукописей, она лежит глубже… Гораздо глубже. Равноценный обмен – вот что мне по душе. Мудрость, – многозначительная пауза и стук каблуков, – в обмен на мудрость. Знание в обмен на знание. Будущее в обмен на прошлое.

Липа вздрогнула от этих слов.

– Не хотите узнать, что вас ждет?

– Дайте угадаю: тринадцатый аркан[35]? – усмехнулся Джек. – Или продемонстрируете «пирамиду»[36]?

– Вы сами – суть тринадцатый аркан, хотя напоминаете Шута[37]. – Мэзерс остался невозмутим. – Но я спрашивал у вашей спутницы.

Джек бросил на нее предостерегающий взгляд. Липа промолчала.

Мистик улыбнулся, распахивая перед ней дверь салона, в котором горели свечи.

– Все ждут только нас.

И тут же добавил громче:

– Леди и джентльмены, прошу прощения за небольшую заминку. Мистер Моулд и мисс Кнежевич составят нам компанию.

Во главе круглого стола сидела молодая женщина: прекрасное лицо, открытый взгляд, черные кудри. Флоренс Фарр, без сомнения, обладала утонченной красотой женщины, привыкшей к роскоши и почитанию, замужней и все же свободной. Из краткого рассказа Джека Липа поняла, что мистер Фарр отбыл в Америку, да так и не вернулся, а поклонников у леди было хоть отбавляй, в том числе ученых мужей из ордена.

– Мы как раз закончили приготовления. – Она обворожительно улыбнулась, протянув к Липе тонкую руку. – Bitte kommen Sie her, Fräulein Kneschewitsch[38]. Рядом со мной как раз есть свободное место.

Липа опустилась на мягкое сидение, запоздало поправив подол, чтобы прикрыть носки кроссовок. Благо в темноте никто ничего не увидел.

Флоренс внимательно изучала ее лицо – все с той же блуждающей полуулыбкой. Даже придвинула ближе подсвечник, по медному боку которого катилась восковая слеза.

– Sind Sie bequem[39]?

– Ja, vielen Dank[40]. – Ответная улыбка вышла напряженной, и миссис Фарр рассмеялась.

– Ваша кузина очаровательна! Столь прелестный юный бутон, который вот-вот раскроет лепестки. Берегите ее, мистер Моулд, не ждите плодов раньше времени и не подвергайте лишнему риску. – Она погрозила пальцем. В тусклом свете блеснули драгоценные камни.

Джек, которого Мэзерс усадил напротив, склонил голову.

– Всенепременно, миледи. Ваши талант и красоту может затмить только мудрость.

– Ах, оставьте! Мы здесь не за этим.

Присутствующие обменялись взглядами.

Липа узнала их недавнюю собеседницу – мисс Пэджет. Кто бы мог подумать, что любительница театра окажется в круге оккультистов. Конечно, здесь была и товарка Флоренс Фарр – мисс Гонн – в компании самого Йейтса. «Певец кельтских сумерек» вблизи оказался хорош. Ему невероятно шли очки на тонкой цепочке: добавляли образу характера. Мужественность и интеллигентность – прекрасное сочетание. Липа не была знатоком поэзии и вряд ли сумела бы прочесть его стихи наизусть, но запомнила увиденный некогда портрет ирландского творца. Он не передавал и сотой доли харизмы оригинала.

Поймав на себе ответный взгляд, она сделала усилие и не отвела глаза. Наоборот, выпрямила спину, желая показать остальным: она не столь наивный «бутон», каким хотела представить ее Флоренс.

Прочих мужчин и женщин она не знала. Возможно, Джек мог рассказать много интересного о каждом из присутствующих, но их разделял стол, в центре которого находилась знаменитая доска медиумов.

– Как насчет аперитива перед основным блюдом? Вы не против, миледи? – Мэзерс извлек колоду Таро.

Фарр благосклонно махнула рукой.

– Напротив, милорд, мне весьма любопытно. Мы давно не слышали от вас предсказаний. Поведайте, что уготовила судьба счастливчику.

Пламя свечей дрогнуло, на стенах взметнулись тени.

– Мисс Кнежевич? – Голос Мэзерса звучал почти мягко. – Как насчет трех карт? Классический расклад: прошлое, настоящее, будущее. Непрерывная цепь причин и последствий. Что привело вас в нынешний момент? Какие препятствия стоят на пути? К чему вы стремитесь? – Слова растекались жидким золотом, медленно, тягуче, утягивая в водоворот непостижимой тайны.

Это было похоже на гипноз, которому Липа не могла противостоять. Все взгляды обратились к ней, когда она протянула руку. Пальцы дотронулись до колоды, на миг соприкоснувшись с ладонью Мэзерса.

– Ну же, смелее! Выбирайте ту, на которую укажет ваше сердце.

Он знал, что она понимает каждое слово. И ждал, пока «жертва» сделает выбор, с предвкушением голодного хищника – плетущего кружевную словесную вязь паука, чьи сети были сколь привлекательны, столь и опасны.

Удар сердца. Первая карта легла на стол рубашкой вверх. Серебристо-алый орнамент не имел ничего общего с изображением на колоде Джека, но Липа видела, как тот напрягся.

Следом она извлекла еще две.

– Можете перевернуть, – подбодрил ее Мэзер. – Я лишь проводник за этим столом, ваше будущее в ваших руках.

Борясь с накатившей сонливостью, Липа подалась вперед, запоздало вспомнив о «равноценном обмене». Значило ли это, что мистик потребует чего-то взамен?

Запах трав и благовоний щекотал ноздри; веки постепенно тяжелели, и Липа ощутила, как комната качнулась на миг.

Она открыла левую карту.

Ничего похожего на привычные арканы Таро. С изображения на Липу глядела звезда. Одинокая. Падающая в озеро, чьи темные воды почти сливались с небом.

Та самая. Из легенды.

Липа поежилась. Порыв ветра распахнул окно: тяжелые портьеры вздулись парусом, и кожи коснулись капли дождя. Кто-то из мужчин бросился запирать раму, пока стекла не разлетелись брызгами осколков, но Липа уже не смотрела. Она не могла отвести взгляд от картинки.

– Летящая комета, – произнес Мэзерс.

Откуда он мог знать?

– Говорят, люди загадывают желания, глядя на падающую звезду, – певуче произнесла Флоренс. – Должно быть, вы чего-то очень сильно желали, мисс Кнежевич, и эта жажда привела вас в настоящий момент.

С тех пор как Липа шагнула в Прослойку следом за Игнасом, она все время прятала желание глубоко, под навесной замок, то и дело повторяя себе, что есть более важные дела, более насущные проблемы. И нет, это было не желание спасти мир, как решил Койот, или спастись самой, как того требовал здравый смысл. И даже не возвращение Джека, хотя это стало ее нынешней целью. Все самое ценное – изначальное – заключалось в стремлении избавиться от маминой болезни. Если не исцелить ее, то хотя бы выиграть больше времени. Липа наивно полагала, что фейрит – та созидательная его часть, которая пробуждала свойства, – могла ей в этом помочь.

Вот что было истинной причиной. Не любопытство. Не геройство – для этого Липа была трусихой. Не благородство или человеколюбие. Просто надежда, эгоистичная в своей сути и невероятно сильная, вопреки всему.

– Ваше молчание так таинственно, – не унималась Флоренс, – что с каждой минутой мне все больше хочется услышать ваш голос.

– Не усердствуйте, дорогая, – одернул Мэзерс, – наша гостья сама принимает решения. Могу лишь сказать, что прошлое не приговор. Оно определяет, кто мы есть, но не препятствует тому, кем мы станем.

Она была Филиппиной с острова, затерянного в Брановом озере. Дочерью, племянницей, славной девочкой во всех отношениях.

Она стала фейрумной – такой же, как они, члены ордена «Золотой зари», сидевшие с ней за одним столом в чужом мире, который отличался от ее собственного и сотен других миров. Она научилась ходить между реальностями, но что это дало? Счастье? Только на время, пока они путешествовали с Джеком. Пока не кончились карты.

– Дело за настоящим, мисс Кнежевич. – Мэзерс по-прежнему не касался карт, позволяя ей действовать, но цепко следил за реакцией.

Глубокий вдох. Липа игнорировала чужие взгляды, как и шум грозы, разошедшейся не на шутку.

На второй карте был изображен «половинчатый» человек: правая сторона принадлежала прекрасному юноше, левая – мертвецу, от которого остались лишь кости да ошметки плоти, свисавшие с ребер.

Над столом пролетел чей-то вздох. Кажется, впечатлительная мисс Пэджет закрыла рот рукой, не посмев встать и покинуть комнату.

– Мертвый принц, – произнес Мэзерс, постукивая указательным пальцем по столу.

Его ладони были сцеплены в замок, тени ложились на лицо причудливой маской, скрывая глаза, оставляя только глубокие провалы. Почти как у Джека. У настоящего, не-живого Джека.

– Усмехается он хитро

Духу жизни, ее круговерти;

Ему знакомо смерти нутро —

Человек сам создатель смерти[41], – впервые заговорил мистер Йейтс, а затем наступила поистине зловещая тишина.

Липа пыталась поймать взгляд Джека, но тот смотрел в центр – на карту. В кривой усмешке читалась явная, неприкрытая ненависть. Таким он был страшен. Гораздо страшнее, чем после откровения в Ричмонде, когда умолял взглянуть на него снова, отнимая ее ладони от лица.

И все же Липа не боялась.

Раз тут собрались викторианские любители мистики, переворачивая третью и последнюю карту в раскладе, она прошептала:

– Nevermore[42].

Мэзерс довольно хлопнул в ладоши.

– У вас потрясающее произношение, мисс. Ну что, завершим сеанс таромантии? Ох, и мощный, впечатляющий расклад!

На последней карте красовался змей, оплетенный побегами: острые и наверняка ядовитые зубы в разинутой пасти, кожистые крылья и рога, напоминавшие драконьи, – серо-стальной цвет терялся на фоне зелени; лиловые цветы распускались по краям.

– Небесный змей.

– Великий змей, – эхом повторила Флоренс. Она, казалось, была взбудоражена больше прочих и подалась вперед, сжав Липину ладонь.

– У вас впереди непростое испытание, дорогая. Не пытайтесь перехитрить судьбу, и она ответит вам честностью. Все двери открыты перед распахнутым сердцем. Не сомневайтесь в себе.

Липа заглянула в глаза прорицательницы. Неужели та говорит искренне и не желает зла? Слова миссис Фарр были слишком туманны, как и всякое предсказание, чтобы принимать их за чистую монету. Гадание Мэзерса оставляло тревогу и ощущение, которое усиливалось со временем: все связано. Ее маленький остров и старая легенда, Джек, Дом, Хозяин из глубин…

– Как мне его найти?

– Найти кого, милая? – Маски были окончательно сброшены, когда Липа заговорила, и теперь Флоренс напоминала заботливую подругу или старшую сестру, готовую вселить надежду в «юный бутон».

– Небесного змея.

Главы ордена переглянулись.

– Прислушайтесь к Зову, когда придет время.

– Ух! Даже не знаю, хотела бы я оказаться на вашем месте или нет… – Флоренс потянулась к доске Уиджа. – Спросим у духов? Им известно многое.

– Довольно.

Голос Джека показался Липе глухим, надтреснутым. За стенами особняка прокатилась громовая волна – будто небо раскололось надвое.

– Ваш спектакль был весьма впечатляющ, но нам пора.

– Как же так, мистер Моулд. – Флоренс театрально всплеснула руками. – Разве вы не хотите узнать правду?

– От вас? Помилуйте, миссис Фарр.

– Лейтенант Моулд предпочитает добывать ответы самостоятельно, – перебил актрису Мэзерс, и она недовольно поджала губы. – Боюсь, наша помощь больше не требуется. Разве что…

Огоньки свечей колыхнулись. Тени не просто плясали на стенах – они будто сошли с ума, густые, осязаемые, стекавшие с потолка чернильными пятнами.

Изумрудное пламя зажглось в глазах Мэзерса.

Кто-то из дам завизжал, уронив тяжелый подсвечник. Скатерть занялась, и стол опрокинулся, когда гости сорвались с мест.

Хаос – вот что наступило после. Мисс Пэджет взвизгнула, сбивая искры с рукавов платья. Кто-то из мужчин скинул сюртук и принялся тушить огонь. Другие бросились к выходу, но не могли отыскать дверную ручку в темноте.

Только Мэзерс стоял недвижимо посреди комнаты, раскинув руки в позе распятого Христа. Под кожей струились ручейки изумрудных искр – текли вместе с кровью по венам и меняли тело таролога. Конечности удлинялись, огрубевшие черты лица напоминали ту африканскую маску, которую Липа видела в Доме. Словно вырезанный из дерева и покрытый шершавой корой, пустивший корни, Сэмюэль Мэзерс стал воплощением первобытной дикой силы, что противостояла Змею на третьей карте.

Это ужасало и в то же время завораживало.

– Думаете, вам сойдет с рук воровство, мистер Моулд? – раздался глубинный звук, потусторонний, мало похожий на человеческий голос. Стопы Мэзерса оторвались от ковра, и теперь он парил в нескольких дюймах над полом. – Я слишком долго любезничал с вами, но так и не получил взаимности. Как жаль.

В волне вспыхнувшего изумрудного света Липа увидела десяток силуэтов. Хаос разрастался подобно колючим побегам, и в этой кутерьме она с трудом нашла Джека, сжав его холодные, мертвые пальцы. Она не понимала, как именно действует свойство Мэзерса: показывает истинную суть или влияет иначе, – но Джек выглядел собой. Вечным Ходящим-между-мирами, которого она увидела в Ричмонде.

– Бежим, – шепнула она, – сейчас.

И он послушал.

– Взаимность – дело тонкое, Мэзерс. – Никаких больше «мистеров» или «сэров». Дерзкий ответ в духе Джека Хиггинса. – Ты не в моем вкусе.

Не выпуская Липиной руки, он бросился к окну. Прогремел выстрел: она и думать забыла о револьвере, который Джек носил с собой. Брызнули осколки.

– Ты что делаешь?!

Она ощутила странное сопротивление, будто кто-то вцепился в платье сзади. Липа отмахнулась наугад, но хватка не ослабла: мисс Пэджет! Ей-то что за дело? Повисла, царапаясь, как озлобленная фурия.

Время сжалось до единого мгновения, как уже случалось: нужно было действовать и принимать решения на ходу. Липа запустила руку под корсаж, вытаскивая звуковую отвертку.

– Это вам, миледи. Простите великодушно, нам пора бежать.

В руках Пэджет вещица ожила: видимо, та нажала заветную кнопку. Первой загорелась лампочка, а затем волна звука, сравнимого лишь с воем сирены, накрыла салон. Люди падали, зажимая уши. Что-то кричала миссис Фарр, но ее голос, как и все остальные, терялся в оглушительном звоне.

Липа не оглядывалась на Мэзерса: дыхание перехватило, когда ветер ударил в лицо.

– Прыгай! – закричал Джек, и она поняла его интуитивно. Весь мир слился в шумовое пятно; ослепительная молния прочертила небо.

Он подтолкнул ее, и Липа заскользила по скату крыши. Одноэтажная пристройка, покрытая гладкой черепицей, оказалась кстати, но юбка за что-то зацепилась – опасно затрещала ткань. Джек удержал Липу у самого края.

– Держись!

Увидев впереди водосточную трубу, Липа зажмурилась. Дождь и без того заливал глаза, превращая мир в сюрреалистичный акварельный рисунок. Рывок, за которым раздался глухой удар. Ощутимый толчок. Руки Джека поймали ее над землей.

Они снова бежали – на сей раз по лестнице, вниз, вниз, все дальше, и только звон в ушах не стихал.

– Джек! Какого черта ты не использовал карту? Мы ведь могли перенестись отсюда!

Она задыхалась. Сердце колотилось о ребра под тугим корсажем.

– Не знаю, как тебе сказать, Деревце… – Он подхватил ее на крыльце, не позволив оступиться. – Но карт у меня нет.

Они бежали под дождем по промокшему ночному Лондону. Тусклые звезды фонарей светили в спину. Лужи под ногами, улицы и перекрестки, редкие попрошайки и проезжавшие мимо кэбы, скрип колес и стук копыт по брусчатке… Липа радовалась способности слышать, которая постепенно возвращалась. Только спустя несколько кварталов они позволили себе перейти на шаг и отдышаться. Резиденция мистера Глэдстоуна скрылась за фасадами и крышами других домов.

Когда ливень прекратился, перейдя в мелкую морось, они оба уже вымокли до нитки. Белесые змейки тумана клубились под ногами. Липа пыталась унять дрожь, но от этого лишь сильнее стучала зубами.

– Ты не испугалась, – сказал Джек, когда они свернули с оживленной улицы.

– Я видела тебя, ты… сам мне показывал.

Он качнул головой, не веря до конца.

– Все хорошо, Джек. Правда. Ты – это ты. – Она сделала попытку улыбнуться. – Несмотря на все коварства, в которых пытаешься меня уверить…

– Вот это ближе к истине!

– …И безумные планы, которые едва не стоили нам жизней.

– …А то развела тут сырость непонятную. Ее вон вокруг хватает.

– Я вижу, что ты пытаешься делать.

– Неужели? – Он вернул шутовской тон, но между слов сквозила горечь.

– Да, и это не поможет.

Липа остановилась. По левую руку начинался мост через Темзу, катившую свои воды под мглистой вуалью тумана.

– Где карты, Хиггинс?

Шум над головой заглушил ответ Джека. Это был не очередной раскат грома: в небе над Лондоном парил дирижабль. Огромный аэростат с полужестким каркасом направлялся к причальной мачте. Столь величественно и неспешно, что хотелось молча проводить его взглядом – как очередное чудо из тех, что Липа успела повидать.

– При Ее Величестве Виктории даже загнивающий мир может похвастать пугающе бурной жизнью. На смену паровым технологиям приходит фейритное топливо. Не знаю, на сколько хватит этих двигателей, но Империя старается.

– Да уж. Стимпанк, который мы заслужили.

– Нравится?

– Любопытно, каково это – полетать на нем. – Она отказалась от путешествия на воздушном шаре в Каппадокии и сейчас немного жалела. Могла бы немного продлить момент в воспоминании.

– Трясет в гондоле сильно, – пожал плечами Джек, – особенно при посадке.

– Ты и тут успел!

– А я о чем толкую. Я здесь вроде как заперт. Подумал, что тебя прислал падре, когда услышал о Доме, вот и взъелся поначалу.

Джек оперся о перила. С моста открывался мрачный, но не лишенный очарования вид: затянутая густым промышленным смогом столица на изломе веков казалась больной. Еще не умирающей, отнюдь – крепко стоящей на земле, ищущей исцеление в ядах, как завещал алхимик Парацельс. Обреченный Лондон, несмотря ни на что, казался прекраснее футуристичного Слэк-Сити, куда не хотелось возвращаться.

– Ты же не мог их отдать. – Она подняла взгляд. – Карты. Они как продолжение тебя. Так что случилось?

Липа видела, что бывает, когда колода оказывается в чужих руках. Джек сам сказал: она стала первой, кому он доверился.

– Поспорили с Клириком. Крепко поспорили.

– Значит, я была права? Это он отправил тебя за манускриптом?

Джек дернул плечом. После побега его фрак уже не выглядел таким нарядным: бархатная ткань испачкалась, на рукаве зияла прореха.

– И да и нет. Эта штука… – Он извлек добычу из внутреннего кармана – без рисовки или хвастовства, простым усталым жестом. – Нужна нам обоим. Просто для разных целей.

Он помедлил, но все-таки протянул томик в черном переплете.

– Взгляни, если хочешь. У тебя очень интересное свойство, Деревце. – Джек улыбнулся, вытирая со лба бегущие капли. – Откаты бывают?

– Вроде нет. Я не подозревала вначале, что могу говорить на всех языках. Ты помог мне понять.

Повисла короткая пауза.

– Так забавно, – сказал он, усмехнувшись. – Будущий я по-настоящему тебе доверял. Тот Джек вроде как… лучше, да?

– Ты – это ты, – повторила Липа, на сей раз тверже.

– Все мы меняемся. Кого-то время гнет, а других ломает.

«Только не тебя», – хотела она убедить собеседника, легонько коснувшись его плеча, но поняла, что это будет ложью. Возможно, ее Джек из прошлого не сломался, не проиграл, но бросил карты, чтобы увидеть, что на руках у соперника.

Какой из Джеков лучше – странный вопрос. Все люди – цельные, со своими светлыми и темными гранями, шрамами и скелетами в шкафах. Она начинала принимать Джека таким, каким он был. Независимо от времени.

Перелистнув несколько страниц расшифровки, Липа нахмурилась. Света газовых фонарей едва хватало, чтобы разобрать рукописный текст. Строчки кое-где шли под уклоном, наползая друг на друга, отдельные фразы были зачеркнуты или терялись на фоне рисунков. Перевод Мэзерса пестрел алхимическими терминами, названиями веществ, фазами планет, датами лунных затмений… Она могла понять слова, но не смысл. Целое не желало складываться из отдельных частей.

– Думаешь, Мэзерс тоже встречал Койота? Его колода не похожа на обычное Таро.

Джек фыркнул.

– Не знаю насчет прошлого и будущего, но второй картой он попал в яблочко, а? Склонный к театральности сукин сын. Прости. – Он выдохнул, сжимая пальцами перила. – Не знаю, за какие заслуги он ее получил и от кого. Может, сам создал после обретения свойства.

Догадка сверкнула росчерком молнии.

– Хочешь свою?

– Должна быть закономерность, понимаешь? В том, как чужие истории обретают материальную суть. Воплощение. – Он взмахнул рукой. – В том, как они сгорают и становятся пылью при переходе. Наш падре твердит, что фейрит можно познать, но к черту падре! Это не магия и не наука, а что-то посреди! – Его глаза лихорадочно заблестели. – Если я избавлюсь от проклятия…

Липа отвела глаза; от Джека это не укрылось.

– Вот как. Значит, не избавлюсь.

Он запрокинул голову, глядя в небо, где уже не было дирижабля – только тяжелые грозовые тучи.

– Отвратно знать свое будущее, не так ли? Ты целиком не рассказывай, пусть будет сюрприз.

Липа шагнула вперед. Положила ладонь на его плечо.

– Не буду, – пообещала. – Мы еще можем многое исправить. Вместе.

Джек закрыл глаза. Несколько минут они просто стояли: две крошечные фигурки на каменном мосту. Без слов и высказанных вслух надежд. Без обещаний. Без спешки.

Секунды мглистой тишины и криков пароходов вдалеке.

– Ты сказала, что видела его.

– Койота? Да, в подземелье Дома. Он дал мне выбор. – Уже не стесняясь, она достала из-под корсажа оставшиеся две карты. Дама и девятка. С виду ничем не примечательные.

– И что ты выбрала?

– Найти тебя.

Она видела его смятение. Внутри Джека боролись две силы, и одну из них Липа могла поддержать.

– А это… – Следом в ее руке появилась пустая карта. – Это дал мне ты. Назвал «последней ниточкой».

Он протянул руку, но остановил себя, не коснувшись.

– Значит, береги. Она твоя.

– Джек… Что я должна сделать? Как правильно рассказать историю?

– Давай это выясним. Перенеси нас обратно в Дом. Теперь ты умеешь, Деревце.

Во второй раз пришлось не легче. Липа оглянулась на Темзу, словно прощаясь с фейрумным Лондоном. Он был не слишком гостеприимным, но дал ей главное – Джека.

Что-то пошло не так.

Она поняла это в момент перехода: вместо знакомых коридоров Дома, вместо лица Игошки, который ждал ее за дверью Глотай-комнаты, в голове возникло другое воспоминание.

Черное сердце раскрывало лепестки, словно чудовищная пасть.

«Ее время пришло, Джим», – механический голос с записи принадлежал Черри. Той самой Черри, которую Липа никогда не встречала, но удивительным образом ощущала родство – через память Игнаса.

Она протянула руку сквозь темноту.

«Где ты?»

«Всюду».

Час от часу не легче. Рядом не было Джека. Совсем никого. Липа не видела собственных ладоней, вокруг была разлита темнота. Она находилась посреди Ничего, словно мушка, угодившая в паутину.

«Черри? Ты помнишь Игнаса?»

Тишина. Вязкая патока лилась в уши и рот. Липа не использовала речь – проговаривала слова про себя. И допустила ошибку, ведь Черри знала его под другим именем.

«Джим, – с мысленным напором донесла она, желая, чтобы темнота прислушалась, – он ищет тебя».

Пространство всколыхнулось. Дрогнуло.

Откуда-то повеяло холодом, звенящим, неземным. По-своему прекрасным – на уровне ощущений. Липа не знала, как это описать. Ни в одном из языков, которые были ей доступны, не нашлось бы подходящего слова.

Ледяной вихрь, тревога, желание. Острая чужая потребность.

«Где он?»

«Его забрали в “Хай Джен”. Ты можешь нам помочь?»

Тишина. То ли дрожь, то ли вибрация. Сумрак укачивал пленницу. Баюкал заботливо и ласково, как мать в колыбели.

«Черри?» – Липа сделала еще одну попытку. Кем бы ни стала подруга Игнаса, стоило рискнуть и достучаться до нее: пока жив разум, будет жить и чувство.

«Помоги мне. Прошу. Ты сможешь встретиться с ним».

Тишина.

«С Джимом».

Крик. Пространство сотряслось в агонии. Это было похоже на взрыв – на белую вспышку среди черноты, и Липа согнулась, подтянув колени к груди, закрывая уши ладонями. Больше всего на свете она хотела отгородиться от этого звука, полного боли, спрятаться за невидимой стеной, если нельзя сбежать. Не видеть, не слышать, не чувствовать ее терзания, ее боль, ее… Скорбь.

Уяга. Так Черри назвала древнее индейское божество, пожиравшее все, что принадлежало руке Создателя. Гниение было процессом, обратным творению. Только в здоровом мире жизнь бесконечно воспроизводила себя: за зимой следовала весна, и деревья зацветали вновь.

Цикл нарушился. Вот почему за тленом шла пустота – это конечная точка. Миры достигали ее, и их бытие прекращалось.

Липа сделала над собой усилие, оттолкнувшись от загустевшей тьмы. Она должна была вернуться и все исправить.

Шаг за шагом.

«Отпусти меня. Тебе больно – мне тоже. Я хочу остановить эту боль. Позволишь мне?»

Темнота молчала. Обдумывала ее слова. А затем выплюнула из своего чрева прямиком в Прослойку. Туда, где полыхали звезды анимонов.

– Жива? – Джек оглядел ее с тревогой. – На тебе лица нет.

– Слегка промахнулась. Нам надо спешить. – Она рванулась вперед: раздался треск материи. Липа застонала, вспомнив, что по-прежнему одета в викторианское платье. С чувством оторвала полоску кружев. Несмотря на дождь и отчаянный спуск по крыше, платье демонстрировало удивительную прочность.

– Напомни не дарить тебе деталей туалета.

– Можно подумать, ты собирался.

– Ну знаешь! Никогда не загадывай. И не зарекайся.

– Это уж точно.

Теперь вела она, а Джек следовал за ней шаг в шаг. Липа глубоко дышала, собирая силы для следующего «прыжка». Пальцы сжимали пустую карту. Разум менялся, усложняя модели восприятия, и был готов принять реальность во всем ее великолепии. Прослойка теперь напоминала не пещеру, а сводчатые залы мрачного замка без конца и начала: они тянулись, перетекая в узкие галереи, и анимоны порхали мотыльками над головой, протягивая к людям венчики щупалец. Она не отстранялась. Наоборот, приветствовала их. Пусть забирают горечь, сомнения, скорбь. Пусть возвращают в материнский цветок за пределами «стержня».

Где-то между Временем и Безвременьем, в пресловутом Еще-Не, жила Уяга.

Где-то в недрах, под Домом, спал Небесный Змей.

Что будет, если пробудить обоих?

Эпизод XI

Над пропастью во лжи

♬ Hidden Citizens ft. Erin McCarley – Out of Time

Свет ксеноновых ламп становится ярче, и навязчивая мелодия будильника проникает в голову. В немецком языке есть забавное слово – der Ohrwurm, «ушной червь», и Джим считает его весьма подходящим.

Открывая глаза, он видит одно и то же. Изо дня в день. Холодная белизна потолка. Джим полагает, что сейчас утро – людям положено просыпаться по утрам, – но в стеклянном лабиринте «Хай Джен», разделенном на отсеки и индивидуальные боксы, не бывает солнца. Не бывает неба, радуги, звезд или дождя – тех простых вещей, о которых Джим читал в книгах. Только регуляторы температуры и яркости освещения.

«Внешний мир враждебен», – твердят им изо дня в день, и слова, повторяемые как мантра, оседают взвесью на подкорке.

Джим сбрасывает тонкое одеяло и одним прыжком оказывается на полу. Три подхода по десятку отжиманий, гигиенические процедуры и насыщенный протеинами завтрак на подносе с цифрой «9». Все автоматизировано, отточено до секунды. Было время, когда маленький Джим желал в пустоту доброго утра, еще не зная, в каком месте расположены камеры, и разговаривал сам с собой – разыгрывал диалоги из книг, сочинял собственные истории или вовсе бездумно озвучивал действия, – но позже тяга к социализации сошла на нет. Вместо нее пришло понимание, что отец навестит их, когда сам пожелает. До тех пор – бесполезно звать.

Служащие «Хай Джен» исполняют любые просьбы, не противоречащие нормам безопасности. С ранних лет в распоряжении Джима были не только учебники и архив видеозаписей на карманном v-линке, но и мольберт с кистями и красками, и сборные модели, на которые уходило от нескольких минут до пары часов. Джим демонстрировал высокий коэффициент обучаемости и склонность к кинетическому восприятию.

Ежедневное посещение спортзала и бассейна под присмотром AI-ассистента приносит ему ни с чем не сравнимое удовольствие. Выходя за пределы стеклянного куба, Джим ощущает себя почти свободным. Аутоиллюзия, в которую он беззаветно влюблен. Прикосновение воды – кристально чистой, с легким запахом хлора – к разгоряченной коже рождает мурашки. Он смахивает светлую челку со лба: капли текут, оставляя дорожки на щеках и шее.

Джим шлепает по плитам босыми ступнями. Задерживается у зеркальной панели. Поводит плечами и скидывает полотенце. Отражение хмурит брови. Оно мало чем отличается от модели двенадцатилетнего пловца из руководства по физической культуре. Длинные ноги, узкие бедра, развитая грудная клетка. Только взгляд жесткий. Оценивающий. Недетский.

Сто двадцать два шага отделяют его от комнаты. Двести шестнадцать футов по коридору мимо пустых боксов, где раньше находились «сестры». Шестая встречала Джима кивком, Первая не поднимала глаза и только Четвертая то показывала язык, то ухмылялась в зависимости от настроения. Ее перевели последней. Он не знал, куда именно: отец лишь обмолвился, что свойства нестабильны и могут нести опасность для окружающих. Если их удастся взять под контроль, девочки вернутся. С того разговора прошло сорок недель.

Джим не замечал за собой ничего необычного. Он терпеливо сдавал отцовские тесты, физические и ментальные. Скорость, внимание, реакция – они пробовали все. Отец делал пометки, отмечая, что для своих лет Джим необычайно развит. На этом все. Никаких свойств.

Джим и сейчас продолжает гадать, что будет дальше. Если он бесполезен, как долго его продержат в стенах «Хай Джен»? Теория о врожденном иммунитете не подтвердилась результатами анализов. Отец потер переносицу под тонкой оправой очков и заявил, что нужно больше времени. В последний год он навещал Джима все реже.

Теперь, проходя мимо бокса, где раньше жила Четвертая, он видит девочку лет пяти, не больше. Темные волосы, большие черные глаза. Жует кончики волос и глядит в пространство перед собой, не моргая. На ней такая же роба, как у Джима, только меньшего размера.

Он замечает, что номер «Ф12-04» исчез, вместо него появилась надпись «S8-Maia».

Замечая его, Майя встает с кровати и подходит к стене из органического противоударного стекла. Прикладывает к его поверхности ладошку. Не улыбается. Молча изучает незнакомца. Взгляд оценивающий. Уже-не-детский.

– Здравствуй, Майя.

Он повторяет жест, прикладывая свою ладонь с внешней стороны. AI-ассистент мигает лампочками, призывая поторопиться.

Джим нехотя опускает руку, чувствуя желание что-то сказать и не находя нужных слов. Оглядывается в конце коридора, прежде чем войти в распахнутую автоматическую дверь. Маленький силуэт по-прежнему темнеет за стеклом.

Она будет ждать.

Звон в ушах. Навязчивый писк приборов. Der Ohrwurm – «ушной червь», которого Джим представлял в детстве, – заползал все глубже. Сознание путалось, приходили обрывки снов, далеких или близких. Он помнил, как лежал на полу в особняке Эйды Голден. Кажется, и впрямь зло хохотал, пока не отключился. С его метаболизмом нужна ударная доля транквилизатора.

И пуля в бок.

Второе средство – более верное.

Игнас пошевелил пальцами ног, затем – кистями. Дрогнули ресницы. Над ним навис давно забытый холод белизны.

– С пробуждением, братец.

Он скосил глаза, и тошнота подкатила к горлу. Пришлось сделать над собой усилие и проглотить вязкий ком, хрипло выговорив:

– Майя.

Уже не та кроха с большими карими глазами, что встречала его, прижимаясь носом к прозрачному стеклу, протягивала ладонь и глядела так, что становилось ясно: у них есть Тайна. С большой буквы. Одна на двоих. Сколько лет прошло? Пятнадцать? Или больше?

Она склонилась над ним – так низко, что темные пряди волос щекотали лоб. Хищный разрез глаз, заостренные черты, широкие скулы – то была страшная, почти инопланетная красота: сирена из древних мифов во плоти.

– Я скучала по тебе, Девятый. – Острый ноготок прочертил линию вдоль его щеки. – Веришь?

Игнас сделал попытку поднять голову. Белизна качнулась. У Майи вдруг стало три головы. Они плыли, теряя четкие контуры, и недовольно цокали языком.

– Не торопись. Нам нужно о многом поговорить.

– Нам? – произнес он с трудом.

– Мне, тебе… отцу. – Она многозначительно поправила трубку капельницы. Игнас понятия не имел, что вливают ему в кровь. Профессор Голдсмит скоро окажется здесь. Навестит его лично – спустя десять лет и один комплекс «Хай Джен», сгоревший дотла. Занятный будет разговор.

– Тебе нравится? – спросил он еле слышно.

– Что именно? Смотреть на тебя вот так, не через стеклянную перегородку? Да.

Она гладила его по волосам. Если закрыть глаза, то можно было наслаждаться прикосновениями длинных тонких пальцев. В детстве Джим не раз воображал, как мать – настоящая женщина из плоти и крови – обнимает его, прижимая к груди, шепчет, что все будет хорошо, или поет колыбельную. Какие у нее были глаза? Пронзительно голубые или другого цвета? Какой голос? Как она смеялась? Кем была до того, как поставила подпись? Что именно толкнуло ее на участие в эксперименте?

Все эти вопросы останутся без ответов. Джима больше не было. Он сам выбрал новое имя, чтобы отсечь все лишнее.

Правда приносит боль. Это непреложная истина. Боль бывает острой, резкой, как от ножевого ранения. Бывает мучительной и постоянной, как от ноющей мозоли при каждом шаге. Человек ко всему привыкает рано или поздно – в том числе жить с болью. Носить ее внутри себя как часть целого. До тех пор, пока не случится одно из двух: либо она одержит верх, вытеснив прочее, либо он научится жить без нее. Казалось бы, что проще? Но на деле без отпущенной боли задыхаешься, ищешь ее какое-то время, пытаешься вернуть, пока не решил, чем заполнить пустоту.

Игнас знал толк в подобных исканиях. Десять лет он потратил на… что? Погоню за правдой, ведущую к новой боли? Цикл за циклом – вот что называется порочным кругом. Он бежал, искал, чертил никому не нужные схемы, надеялся вернуть Черри и помочь Энди, снова бежал, как тот пресловутый мышонок в колесе.

Стоп. Здесь его конечный пункт. Точка возврата. Сделав круг, он финишировал на старте, в стенах лаборатории «Хай Джен». Почти как блудный сын из старой притчи, что «был мертв и ожил, пропадал и нашелся».

– Нет. – Он пошевелил головой, ожидая новую волну тошноты, но ее не последовало, только язык ворочался во рту так же тяжело, как и в первые секунды после пробуждения. – Я о другом, сестренка. Тебе нравится эта жизнь?

– Другой у меня нет, – отрезала Майя и отстранилась. Отошла в противоположный угол бокса, вдавила кнопку на приборной панели.

– Зовешь кого-то к нам в компанию?

– А стоит?

– Не знаю. Ты же скучала. – Он сдавленно закашлялся. – Вот и рассказала бы…

– О жизни после твоего побега? О том, как чудом выжила при взрыве? Хотя постой, это чудо – всего лишь свойство, раскрывшееся целиком во время опасности. После отец рассказал мне, что случилось.

– Ну разумеется.

– Я любила тебя, Девятый. Мы не были родными, но я любила тебя.

– Мы общались жестами. Через чертово стекло.

Майя пожала плечами.

– Для ребенка это неважно. Отец был моим богом: иногда строгим, иногда снисходительным…

– Метод кнута и пряника.

– Это воспитание.

– Это дрессура! – Он резко привстал на локте, отчего трубка капельницы опасно натянулась. Запищали приборы. – Посмотри на себя, Майя! Ты больше похожа на AI, которые безропотно выполняли наши приказы, чем на человека, на ту девочку, которую я увидел в комнате Четвертой. Те одиннадцать – мое поколение – они все мертвы. То, что Сирены обладают смертоносными свойствами, не делает вас лучше. Вы для него не дочери. Оружие. Любым оружием можно жертвовать.

Он откинулся обратно на подушку.

– Все сказал? – холодно осведомилась Майя. – Ты не пытался пойти в проповедники? За десять лет мог бы собрать приличную паству. То, что ты вырвался отсюда, – она сделала акцент на последних словах, – не делает тебя лучше. Уясни это, Джим. Ты больше не тот, на кого я смотрела как на кумира пятнадцать лет назад. Почти взрослый, сильный, знающий. Мой полубог. Герой из комиксов. Нет. Ты – всего лишь трус.

– Трусость – не пытаться что-то изменить. Слепо подчиняться, вместо того чтобы идти своим путем.

– О, мы будем спорить о тонкостях трактовок? Или, может, заглянем в словарь? Все равно коротать время, пока ты не придешь в себя.

– Пока отец не почтит нас своим присутствием.

– Да, – не стала отрицать Майя. Она разглядывала его со смесью жалости и презрения: так смотрят на дождевого червя, раздавленного по неосторожности.

– Если бы не это… – Он кивнул на катетер в вене. – Я бы уже справился с пулевым ранением.

– Не переживай. Это для твоего же блага.

Требовалась непрерывная подача препаратов, угнетающих нервную систему, чтобы удержать его в этом состоянии: с одноразовой инъекцией Девятый справится шутя.

Ничего. Придется попотеть.

Он закрыл глаза, погружая себя в короткую медитацию. Навык, на отработку которого Игнас потратил годы. Контролировать собственный разум – нелегкая задача, особенно в ситуациях, когда на кону стоит жизнь или свобода. На то, что они по-семейному поболтают и разойдутся, Игнас не рассчитывал. У Джеффри Голдсмита были свои планы относительно каждого из «детей».

В темноте мысли текли ровнее. Свет не резал глаза, лампочки приборов не отвлекали от главного. Он отключал внешний мир постепенно, слой за слоем. Сначала зрение. Затем слух: первыми Игнас убрал щелчки датчиков, затем мерный писк приборов жизнеобеспечения. Остался голос Майи. Поскрипывание ее перчаток. Запах волос – отнюдь не женственный, терпкий. Она говорила что-то об отце, но он уже не слушал: пропускал слова и позволял им течь, тише, еще тише, за пределы слышимости.

Он отдалялся от нее с каждым вдохом. И выдохом. Внешне расслабленный и в то же время сосредоточенный. Он перестал чувствовать металлический укол иглы и шершавую ткань простыни, а затем – и собственное тело.

В такие минуты, отпуская разум, Игнас становился кем-то большим.

Чем-то большим.

Врываясь в единый поток, он искал ответы на свои вопросы. Пути решения. Сейчас он жалел, что без тела не может напрямую перенестись в Дом. Как там Энди? Филиппина? Он обещал, а значит, должен сдержать слово.

Они с ней похожи, несмотря на разные миры и десятилетия, в которых были рождены. Липа ощущала вину перед матерью – то же чувство, которое он испытывал к Черри. Их желания были одинаковы. Если бы Игнас мог выбирать, он назвал бы сестрой вовсе не Майю, а ту, кого хотелось уберечь. Сжать мизинец в дружеском жесте и сказать, что они спасут ее реальность. Вместе.

Решение пришло само. Как всегда случалось в такие моменты, озарение стало мягким откликом на воспоминание – о том, как Липа смотрела на его бионическую руку. С интересом, но без отторжения. Как говорил кто-то из мудрых – кажется, то был Аристотель в знаменитой «Метафизике», – мы больше, чем сумма наших частей. И можем использовать эти части во благо.

Обратный путь происходил чуть быстрее: Игнас наслаивал реальность, возвращая слух и тактильные ощущения, выныривая из медитации на поверхность. Только глаза не спешил открывать. Волевым усилием разгонял энергию по телу. Скоро она ему понадобится – вся, без остатка, – если Девятый хочет совершить задуманное.

Правильно выбранное время – половина успеха в любом деле.

И все-таки мешали сомнения. Игнас не знал, чем обернется для него встреча с Голдсмитом. Предпринять попытку сейчас или дождаться разговора, все возможные варианты которого он прокручивал в голове на протяжении десятка лет?

– Что-то ты притих, Джимми. Неужели заснул?

– Если хочешь бодрого собеседника – умерь дозу.

Майя рассмеялась. Чистым, звонким смехом. Почти человеческим.

– Хитрый. А впрочем… Что я теряю? – Присев рядом с ним на корточки, она извлекла иглу, оставив на сгибе локтя полоску пластыря. Живая рука Игнаса отозвалась тянущей болью, когда он согнул ее.

– Спасибо.

– Ты же не станешь глупить.

Не вопрос. Утверждение. Майя переоценивала названного брата, но в одном была права: того, кем восхищалась пятилетняя девочка, больше не было.

– Поможешь встать?

– Если тебе нужно…

– Нет, не за этим. – Игнас не дал договорить, поняв, к чему она ведет. – Просто хочу встретить отца на ногах.

Только трусы остаются в кроватях – те, кто привык смотреть снизу вверх. У Девятого было много недостатков, но трусость в их число не входила.

Майя колебалась долю секунды. Потом протянула руку.

Разряд.

Для подобного фокуса пришлось оторвать палец. Буквально и молниеносно, прежде чем Сирена разгадала его план. По-детски линейный. Опрометчивый. Чтобы обнажить биоэлектрический стержень и перенаправить энергию, потребовалось отключить датчики мышечной активности. Рука повисла бесполезной плетью.

Майя, забившись в конвульсиях, вцепилась в него мертвой хваткой, прежде чем потерять сознание. Игнас подхватил ее, не позволив упасть на пол. Электроожог второй или третьей степени: он не собирался убивать сестру. Сердце под ладонью билось медленно, неровно, но организмы Сирен созданы для перегрузок – не стоило ожидать большой форы. Игнасу надо было спешить.

Встав на ноги, он пошатнулся. Пальцами живой руки пробежался по дисплею, выяснив, что находился под капельницей шесть часов и девятнадцать минут. Его одежда и вещи находились явно не в стерильном реанимационном боксе. Затянув потуже тесьму на больничной робе, он сделал несколько шагов. Уверенности прибавилось, тело работало, как кузнечный мех, на лбу выступили капли пота. Хороший знак.

С дверью проблем не возникло. Высокомерие Сирен сотворило чудо: Девятого никто не охранял. Стерильную пленку он приложил к ладони Майи. Отпечатки пальцев могли пригодиться не единожды. Из кобуры на поясе ее защитного костюма вынул пистолет-игольник, проверив число оставшихся зарядов. Хватит, чтобы обезвредить пару человек. В новом комплексе все было иначе. Игнас не знал расположения комнат и медицинских отсеков, а значит, мог надеяться только на собственную интуицию. И удачу.

Любимцем фортуны он не был. Все приходило к Девятому через старания и упорную борьбу, но сейчас что-то подсказывало свернуть направо и шагать прямо по коридору, а затем – налево.

Он безропотно подчинился по одной причине: внутренний голос напоминал полузабытое эхо. Будто Черри вела его вперед.

«Ты должен пойти со мной. Сейчас».

Игнас шагал вдоль белых стен, но ему казалось, что вокруг – Фейрумная Пустошь. Прошлое наслаивалось, пряча под собой кусок настоящего. Прошлое, от которого отчаянно хотелось избавиться.

Замещение информации при травматическом опыте – так говорил Энди, светя ему в зрачки фонариком после того, как Игнас вернулся один, без Черри. Он не владел собой, как будто был под действием наркотика или психического шока, с которым сознание не до конца справилось. Несколько часов оказались вырезаны из памяти, словно лоскут материи, на месте которого осталась дыра с рваными краями.

Был ли он виноват в том, что случилось? Возможно.

Знала ли Черри об исходе, когда звала его с собой? Вряд ли. Последнее, что он помнил, – это страх в ее голосе. Она держала его за руку. Дальше – вспышка изумрудных огней и черная сущность, похожая на цветок. Неизвестная науке органика.

Черри назвала ее Уягой. Скорбью.

За поворотом раздались шаги. Игнас моргнул, прогоняя с глаз остаточную пелену. Он уже давно не ощущал беспомощности. Страшное слово, если ты к ней не привык.

Первая игла вошла в шею женщине: врач или практикантка, невысокая, худенькая, отключилась почти мгновенно, осев по стене на пол. Со вторым выстрелом случился промах. Крупный мужчина, одетый в химкостюм, успел разбить стекло аварийного щитка. Дротик вонзился в плечо, но тот сумел нажать на кнопку и даже развернулся, чтобы атаковать нарушителя.

От удара Игнас уклонился с трудом. Кулак, затянутый в перчатку, вскользь проехался по уху. Он не видел лица противника за маской. На нижнюю подсечку не ушло много сил. Соперник был неповоротлив, и спустя секунду Игнас прижал его к полу, найдя коленом чувствительную точку под ребрами. Сорвал маску и успел взглянуть в расширенные зрачки, прежде чем рукоятью пистолета ударил в висок.

Откатился назад, восстанавливая дыхание. Уже понимая, что все зря. На этаже зажглись красные лампы, сирена вибрировала на высокой ноте. Скоро здесь будет охрана.

«Ты должен пойти со мной».

Пошатываясь, он поднялся на ноги.

Налево. Быстрее.

Первая распахнутая дверь вела на лестницу. Игнас заглянул через перила: ход свободен. Значит, вниз.

В любом здании выше одного этажа надо всегда иди вниз, если не хочешь попасться в ловушку. Где-то там находился путь к свободе. Белый мышонок Элджернон, потерявший лапу, бежал сквозь лабиринт в первый раз. Без подсказок и посторонней помощи. Один.

«Ты должен пойти…»

Он крепче стиснул зубы. Со всей силы впечатал пленку в интерактивный дисплей. Панель мигнула зеленой вспышкой: «Доступ второго уровня активирован». Интересно, откуда шла градация? По нисходящей или наоборот? Скорее всего, первый уровень единолично принадлежал отцу. Профессор Голдсмит любил во всем быть первым, если не единственным.

Помещение, в котором оказался Игнас, было слабо освещено. Вдоль стен находились стеллажи с образцами. Флуоресцентные трубки – лампы черного света – крепились к потолку. Ионизированный воздух проникал в легкие.

Игнас сделал несколько шагов. Огляделся в поиске другого выхода: возвращаться на лестницу было худшей идеей. Неприметную панель выдавала ручка – белоснежная, как и все в этом центре. Он приложил усилие, потянув дверь на себя, и не мешкая скользнул внутрь.

«Ты должен…»

Стены были покрыты светящимся ковром анимонов. Пол – черными плетьми побегов, влажными, слегка подрагивающими. Эти «щупальца» сходились к единому узлу в центре комнаты.

За прошедшие годы цветок стал больше – футов десять в диаметре как минимум. Бутон раскрылся, и края лепестков трепетали, осыпая изумрудную пыльцу. Где-то в глубине, в завязи, пульсировало сердце. Противоположной стены не было: корни уходили далеко за пределы лабораторной комнаты – вглубь, быть может, ниже фундамента комплекса, он мог лишь догадываться, насколько.

– Если ты Скорбь, – выговорил он хрипло, – тогда почему выбрала эту форму?

Сочетание прекрасного и ужасного рождало куда более сильный эффект, чем если бы Уяга была чудовищем – одним из тех, что предстают в мифах.

– Зачем ты забрала Черри?

Он приблизился; анимоны плясали вокруг. Хоть что-то было привычным.

Интересно, как скоро Голдсмит обнаружил Ее в недрах Пустоши и дал новый «дом»? Пытался вмешаться или просто наблюдал, позволяя Скорби быть? При всем интеллекте их отец был ограничен рамками мира. Он даже не представлял, что происходит за пределами A9-3. Не видел того, что видел Игнас, путешествуя между «зернами» единой Кукурузы.

Он и сам не помнил, откуда пришло сравнение. Поначалу оно казалось забавным, а после… Так было проще объяснять. Спрячь сложную идею в простую картинку – и тебя поймут.

Понимание – вот что важно.

Липа поняла его с первого слова, хотя ее родным языком был не английский. Ее уникальное свойство, аналогов которому он не встречал, пришлось бы кстати сейчас, но Игнас мог рассчитывать только на себя.

– Ответишь мне?

Ровный голос, без агрессии и обвинений. Гнев был заперт глубоко внутри.

Времени осталось мало. Счет шел на минуты – или секунды – до тех пор, пока Девятого не обнаружили.

Игнас усмехнулся. Ему любезно открыли дверь. Даже Сирены со вторым уровнем доступа вряд ли будут допущены в святую святых. Голдсмит пригласил его, решив провести очередной эксперимент и узнать, что будет. Как поведет себя Девятый в компании иномирной гостьи. И выживет ли после аудиенции.

– Я должен, помнишь? – сказал он тише. – Я пришел.

Ему хотелось обратиться к Черри, думать, что она его слышит. Ждет где-то там.

Лепестки шевельнулись. Сердце застучало быстрее. Игнас протянул руку; страха не было. Его окутали холод и темнота.

Дом, милый Дом.

– Не думал, что когда-нибудь буду скучать по этому месту. – Джек откашлялся. – Над техникой надо поработать.

– Техникой чего?

– Перемещения. – Он подмигнул. – А ты о чем подумала?

Липа тряхнула головой. После лондонских приключений она отказывалась думать. Зато Джек был настроен игриво. Кажется, после разговора на мосту у него сработал защитный механизм, отсюда и многословие.

– Как думаешь, мы сможем вздремнуть пару часиков, прежде чем…

– Что?

– Ну, грандиозные планы, спасение мира. Хотя нет. Сначала я вмажу падре от души, чтобы челюсть хрустнула, а потом уже все остальное.

Липа ответила невнятным протестом и подхватила пышные юбки. Только драк им не хватало!

Со стороны они наверняка напоминали парочку навеселе: нетвердая походка, несмешные шутки и общий потрепанный вид.

– Будто из канавы, честное слово.

– Мы все равно прекрасны, Деревце. Как там в песне было? You’re a shooting star I see.

– We’re like diamonds in the sky[43], – подхватила Липа.

Они рассмеялись в унисон.

Прислонившись к стене, Липа хохотала и не могла остановиться, пока не настигла боль в солнечном сплетении, под тугим корсетом.

Джек смотрел на нее, не отводя взгляда.

– Это было то еще приключение.

– Хочешь, повторим как-нибудь? You and I, you and I…

– Ну уж нет!

Он, конечно, дурачился, но у Джека был красивый голос. А она, будто назло, не умела петь. Только тихонько мурлыкать что-нибудь под нос, будучи в хорошем расположении духа.

Не сейчас, напомнила она себе.

Даже использовать безвременье Дома не выйдет, чтобы отдохнуть. Она все равно не сможет провалиться в сон, пока не получит подтверждение своим догадкам.

– Акто!

Малыш вынырнул из-за угла и на радостях запутался в мокрых волосах. Липа только сейчас огляделась по сторонам, пытаясь понять, на каком этаже Дома они находятся. Песенное настроение сдуло порывом сквозняка.

– По этому коридору мы шли к Глотай-комнате.

– Плюй-комнате.

– Неважно! – Она махнула рукой. – Значит, лаборатория О’Доннелла в той стороне.

– А кто «мы»?

– Меня Игошка провожал.

Джек усмехнулся.

– Нашла общий язык с чертенком? Никто из наших не сумел, только Баб-Уля подкармливает, как родного.

Липа улыбнулась, вспомнив про «увнуковление». Ее знакомство с Домом было таким далеким… и все было в новинку: дико, страшно, непонятно. Хотелось прижаться к Игнасу и стоять, пока иллюзия не рассеется.

– Джек? – Он смотрел на нее уже серьезно. – У тебя есть своя комната?

Раз у Игнаса была – и у Баб-Ули, – то наверняка каждый обитатель дома мог выбрать для себя подходящий уголок.

– Решила все-таки вздремнуть?

– Да нет, я бы… – Липа перестала подбирать слова и сказала как есть. – Мне нужна твоя одежда.

– Motörhead или Metallica?

– Чувствую себя как на модном показе. Давай «Метлу».

Джек протянул ей футболку и отвернулся. Какое же счастье снова оказаться в человеческой одежде! Даже если она больше на несколько размеров. Прикосновение белого хлопка к коже и ощущение свободы – вот ради чего она жила последние часы.

От верхнего платья и юбок Липа избавилась сама: они лежали на полу грудой тряпья. С крючками и шнуровкой помог Джек. На сей раз без шуток и «тонких» намеков. Молча и сосредоточенно.

Его комната находилась под крышей. Чем-то напоминала ее мансарду на острове, хотя сиренью здесь не пахло. Если бы не сырость и творческий беспорядок, жилище было бы уютным. Низкая кровать, встроенный в стену шкаф с двумя полками, кипа журналов, которые Джек вряд ли читал – скорее прикрывал дыры в полу, – и мягкое кресло-пуф, в котором он сейчас развалился.

– Говорил же, запасы небогатые.

– Все нормально, спасибо. – Расправив низ футболки, которая больше напоминала платье, Липа надела джинсы и потуже затянула ремень. Подвернула штанины до щиколоток. Довольно крутнулась вокруг своей оси. Благо лондонские лужи были нестрашны верным кроссовкам. – Ну как?

– Тру. – Он одобрил пальцем вверх. – And nothing else matters[44].

– Классика! У меня дядя был металлистом. Пел в группе Sentenced to Death, пока ребята не распались. До сих пор бережет свои гитары.

Он кивнул не без уважения.

– Считаю, ты обязана нас познакомить.

– Мы не на той стадии отношений, Хиггинс.

– Эй! Ты стоишь в моих джинсах. В моей спальне.

– Весомый аргумент.

– А то! – Он резко и быстро вскочил из кресла. – Готова?

Расчесав пятерней подсохшие волосы, она заплела их в косу и перекинула за спину.

– Теперь да.

– Время наведаться к падре. И узнать, for whom the bell tolls[45].

Акто летел впереди, словно маленькое знамя. Его цвет темнел, становясь все ближе к изумрудному и теряя теплые оттенки, но даже так он напоминал Липе о северном сиянии.

– Вернулась! – На лестнице раздался топоток. Игошка догнал их, размахивая стеклянными бусами. Вместо петушка на палочке он держал тяжелый разводной ключ.

– А это еще зачем?

– Бульквак.

– Кто? – Она округлила глаза.

– Ну, бульквак, – пояснил он терпеливо, словно был единственным взрослым среди присутствующих. – Плесень мутировала, лезет в погреб, а там у Баб-Ули соленья, варенья всякие… Словом, мрак.

Джек глядел на них, едва сдерживая смех. Он ни слова не понимал, но тем забавнее выглядела ситуация. В Доме не существовало понятия «странный». Здесь все было странным. По умолчанию. От временной дрожи до Плюй-комнаты и загадочного Бульквака, любившего повидло. Будто у Алисы в Стране чудес.

Липа замерла. Почему-то эта мысль раньше не приходила в голову, а ведь должна была – как наиболее очевидная.

Она просто принимала чудеса на веру. Да, не сразу, с боем и отрицанием. Но даже допустить не могла, что она до сих пор на острове – сходит с ума, совсем как мама. Забывает простые и понятные вещи, замещая их иллюзией Дома и его обитателей. Путешествия через время и чужие миры – что может быть фантастичнее? Или приятнее для нездорового разума, желающего сбежать от проблемы.

Хорея Хантингтона – наследственное заболевание, и у Липы были все шансы принять эстафету. Что, если в тот вечер она «выпала» в мир грез? Придумала Акто, Игнаса, фейрит… А после и Джека, и Дом как средоточие фантазий.

Что, если она не гостья здесь, а хозяйка? Просто не знает, как обернуть мираж в свою пользу.

Она прислонилась лбом к холодной стене.

Игошка растерянно замолк. Джек тронул ее за плечо.

– Деревце, ты чего? Если нужен отдых…

– Нет, – бросила чуть жестче, чем следовало. – Все нормально.

– По тебе не скажешь.

– Все. Будет. Нормально. Джек.

– Как скажешь. – Он поднял руки в примирительном жесте.

Игошка, будто вспомнив о чем-то, унесся по коридору. Так люди бегают при пожарах и атаке зомби. Может, что-нибудь из этого происходило на других этажах.

– У тебя бывало чувство, что все это понарошку? Что не существует Дома, и Прослойки, и проклятья…

– Так вот в чем дело! В самом начале – постоянно. Думал, что меня подстрелили у Рич-Маунтин и я лежу в полевом госпитале, а кошмар все длится. Ты не переживай, это пройдет.

– Утешил, – хмыкнула она.

– Мы слишком хороши для снов, Деревце. Прими этот факт.

Липа улыбнулась. Действительно, если бы ее подсознание решило вообразить спутника для путешествий между мирами, он наверняка был бы похож на какого-нибудь голливудского актера – рыцарь без страха и упрека. Ее идеальный друг не выглядел бы живым мертвецом в изумрудном свете.

– Там, в Лондоне… – Она сменила тему, чтобы совсем не расклеиться. – Какое свойство было у Мэзерса?

Джек повел плечом.

– Не удивлюсь, если после принятия фейрума Флоренс научилась слышать мертвых, а Мэзерс… С ним сложнее. Мне раньше не встречались зараженные с букетом свойств, но не исключаю, что это возможно. Через ритуал, как сказали бы члены ордена.

– А на самом деле? – Ее интерес был неподдельным.

– Я так и не вступил в их ряды, помнишь? Для того чтобы попасть на прием, мне потребовалось… Пара недель мне потребовалась.

– Джек.

– Что?

– Сколько ты там провел?

– Сущие пустяки, короткий отпуск. Влажный климат, благоприятный для здоровья…

– Джек!

– Ну хорошо! Четыре месяца.

Он удержал ее на верхней ступеньке лестницы, когда по Дому прошла рябь. За окнами раздался грохот.

– Черепица сыплется.

– Ты заметил, что дрожь накатывает все чаще?

Джек взглянул на нее с сомнением.

– Прости, все время путаю.

– Меня с моей будущей версией?

Она кивнула.

– Я слышала стон, когда была в подземелье. Как думаешь, его можно разбудить? Того, что под Домом?

– Теоретически да. – Он почесал переносицу. – Фактически – произойдет все что угодно. Временной стержень схлопнется, миры сколлапсируют… Откуда мне знать?

– В мой первый визит сюда Игнас сказал, что вы с Клириком верите в Хозяина.

– Что ж, когда познакомлюсь с твоим Игнасом, потолкуем по душам.

– Кстати, об этом.

Джек разочарованно сузил глаза.

– Он и есть твое неотложное дело. То, зачем потребовалась моя помощь. Надо же. Меня разрывают противоречивые чувства. То ли быть благодарным за то, что вытащила из викторианской ямы, то ли начать ревновать.

– Не стоит. Все очень запуталось, Джек. Во времени, в жизни, в голове. Я просто хочу его вытащить.

«И рассказать про Черри, – мысленно добавила она, – может, у нее остался шанс».

Шансы необходимо использовать. Даже если это возможность разрешить давний дружеский спор.

Стоило им войти в лабораторию О’Доннелла, как Джек, не сбавляя скорости, прошагал метра три и ударил Клирика в челюсть. Молча. Метко. Вложив всю силу. Тот не устоял на ногах, и на секунду Липа испытала странное чувство удовлетворения. После слов, высказанных при последней встрече, ей было до сих пор обидно.

– Джек, какой сюрприз, – выдавил Клирик, приложив ладонь к лицу и осторожно подвигав подбородком, желая убедиться, что кости целы. Оперевшись на локоть, он поднялся на ноги – не без помощи Лагарда, чья растерянность сменилась раздражением.

– Что за черт?

– А это кто? – Джек обернулся к Липе, желая услышать ответ от нее.

– Андре Лагард, друг Игнаса из сорок восьмого.

– Тысяча девятьсот?

– Бери выше. – Лагард решил вмешаться. – Ему что, память отшибло?

– Он из прошлого. Это не тот Джек, который вытащил нас из Слэк-Сити и привел сюда. – Она перевела взгляд на Клирика. – А вы? Как вы могли оставить его без колоды? Где карты?

Отец О’Доннелл нахмурился, пытаясь сопоставить что-то или вспомнить. Бледное лицо осунулось еще больше. На скуле ярким пятном расцветал кровоподтек.

– Не может быть… Сколько прошло с тех пор? – Бормотания вдруг сменились ясным взглядом, устремленным на Джека.

– Ты достал их? Расшифровки.

– Вашими молитвами, падре, – ухмыльнулся Джек. – Но что-то подсказывает мне, что мы изменили сценарий.

– Верно. Филиппина вмешалась в ход вещей, перенеся тебя сюда.

– Это значит, их нет?

– Конечно, нет! За кого ты меня принимаешь? Я отдал их тебе – вместе с проклятой историей, – а ты потратил все до последней!

Джек и Липа переглянулись. Последняя пустая карта была при ней как неотъемлемая часть ее, как самое большое сокровище.

– И ничего не узнал? – бросил Джек нарочито равнодушно.

– Ну почему же… – О’Доннелл поправил колоратку. Удивительно, что спустя столько времени, проведенного здесь, он все еще придерживался старых привычек и носил одеяние ирландского священника. – Хочешь углубиться в метафизику прямо сейчас?

– Покороче можешь? Я четыре месяца дышал лондонскими миазмами по твоей воле.

– Господь всемогущий! Это было давно, Хиггинс. Так давно, что Дом трижды сменил фасад. Я отдал тебе – другому тебе – колоду. Вы сами создаете временные парадоксы, а я потом расхлебывай.

– Не много расхлебал, – бросил Джек.

– Достаточно. Твои карты невозможно повторить: создать аналогичные не выйдет с помощью фейрита. Потому что их материя – за пределами алхимии, как и связанное с ними проклятие. Это проекция, столь искусная, что способна запечатлевать реальность и рвать ткань миров. Тебя обыграл бог, смирись уже с этим. Форма наказания – всего лишь шутка.

– Вся наша жизнь – игра, – тихо вымолвил Джек после повисшей паузы. Но тут же воспрянул, оглядев остальных. – Ну что ж, дама и господа, карт у нас нет. Каков план?

– Карта есть, – удивилась Липа. – Она пустая, поэтому не исчезает.

– Ох, Деревце, святая простота. Пусть сначала выложат, чего хотят.

Джек опустился на край стола, игнорируя стулья. Щелкнул переключателем: свет мигнул и сменился красным, как в проявочной комнате.

– Да у вас тут спецэффекты!

– Верни как было, – бросил Клирик. Он разложил на столе рулон бумаги. – Андре?

Лагард вышел вперед, глядя на Липу.

– Мы возвращаемся обратно. Смотри! – Палец уперся в точку на карте. – Схему я сделал вручную: возможна погрешность, но суть ясна.

– «Три монеты»?

– Верно. Если банды хотят войны, они ее получат. Происходящее в городе отвлечет руководство «Хай Джен», мы же тем временем отыщем Найнса.

– Звучит просто.

– Вот именно. Где конкретика, док? – Джек встал на сторону Липы, почуяв ее сомнения.

– Действуем по ситуации. Вам уже приходилось иметь дело с мисс Лю. Сделать маленький тактический ход не составит труда. – Лагард обвел на карте владения Восьмерок и подвел стрелку к Пурпурному кварталу.

– Объясню по дороге, – шепнула Липа, отвечая на взгляд Джека. – Ты ей понравился. Помог нам при помощи карты.

– Ого. Льстит. Бесспорно.

Лагард усмехнулся.

– Учитывая натуру Дяди Поджи, я бы не доверял вкусу этой дамы. И не обольщался.

– Принято.

– В чем заключается ход, Андре? – Липа придвинулась ближе.

– У Поджи необычное свойство, попробуем его заинтересовать. Он, конечно, ублюдок, но не прячет свою суть, а что касается миссис Голден… На ее фоне грешники ада покажутся святыми.

Липа закусила щеку. Эйда Голден сдала Игнаса корпорации и должна за это ответить. Она редко испытывала к кому-то столь негативные чувства – ненависть пополам с презрением, и от этого багажа следовало избавиться как можно скорее.

– Ты можешь перенести нас сейчас? Детали плана обговорим на месте.

– В «Монеты»? Думаю, да.

Липа достала из кармана карты. Джек не удержался от комментария:

– Занятно. Наш товарищ трикстер продолжает радовать.

– Да брось. То, что исчез валет, – хороший знак. Я нашла тебя. Теперь мы поможем Игнасу.

– Когда окажетесь в «Хай Джен», не забудьте про катализатор, – подал голос Клирик после продолжительного молчания, и Лагард кивнул. Липа заглянула в его темные глаза: угольки, горевшие на бледном лице, не казались ей безумными, как прежде.

– Теперь я вижу, отец О’Доннелл. Знаю, чего вы хотите добиться.

– Уверена, Филиппина? – Ни намека на угрозу в голосе, даже раздражение испарилось.

– Да, – ответила она твердо, без колебаний и страха. – Вы хотите пробудить Хозяина.

План был прост и в то же время запутан, как знак бесконечности.

Липа вспомнила сравнение, которое привел Игнас, прежде чем начать свою историю – от рождения и до побега из «Хай Джен». Тогда они сидели на кожаном диване в его комнате: путь Липы сквозь время только начинался.

Теперь они с Джеком сидели в баре в ожидании Восьмерок.

Он перекатывал монету между пальцами, как заправский фокусник, ничуть не переживая об исходе разговора. Зато Липа была натянутой струной. Лагард взял на себя самый сложный пункт плана.

– Заделался двойным агентом, – прокомментировал Джек.

Тот бросил в ответ:

– C’est la vie[46].

Прямая связь с корпорацией была только у Пурпурных. Если Эйда Голден хотела заполучить нового фейрщика, он станет им – и даже не на словах. Для этих целей у Лагарда была припасена ампула с искристо-лиловой жидкостью. В лаборатории Клирика они не теряли времени зря, вопреки заявлению Джека.

Прощание вышло сухим и скомканным. Отрицать ее догадку О’Доннелл не стал. «Ты поймешь, что мы на одной стороне», – сказал он, вкладывая в ее ладонь два пузырька разных цветов.

– Что это?

– В первом – чистый фейрит. Во втором… Я называю это «бустером». Усиливает любое свойство, эффект временный.

– Насколько долгий?

– От часа до суток – в зависимости от организма и естественных факторов.

– Главное, чтобы Поджи заинтересовался, – добавил Лагард. – Последствия нас уже не коснутся.

– Андре, ты разве не собираешься оставаться в Слэк-Сити? Игнас говорил…

– Что я патриот до мозга костей? – На лице расцвела акулья улыбка. – Только не теперь, когда милостью нашего переговорщика я обещан обеим бандам.

Джек отмахнулся:

– Не вали с больной головы на здоровую. То был не я.

– Что сделано, то сделано, – поспешила вмешаться Липа. – Действуем сообща, чтобы не было сюрпризов.

– Они будут, Деревце. Не думай, что я каркаю, но доверься опыту – сюрпризы неизбежны.

Ожидание затягивалось. Джек уронил монету: та, звякнув, завертелась на ребре.

– Давай в «правду или действие»?

– Нет.

– Как категорично! Ну, тогда демона вызовем.

Липа поперхнулась глотком воды. В подобном заведении она бы не рискнула заказывать коктейли, но вода, по крайней мере, выглядела чистой и ничем не пахла.

– Это что, шутка?

– Ну почему. Никогда в жизни не был так серьезен. Наш падре баловался подобным. Кризис веры нехило по нему ударил, но что было, то прошло. Кануло в Лету, ищи по свету.

– Отец О’Доннелл для меня сложнее всех, – призналась Липа. – Он как закрытая книга.

– А тебе всегда нужно докопаться до сути? – с грустью усмехнулся он.

– Разве это плохо?

– Это прекрасное качество, Липа, – Джек неожиданно назвал ее коротким именем. – Цени его и не потеряй. Ни в коем случае.

Она выглянула в окно, где за потоками дождя колыхались кляксы неона. Фейртаун был частью большого города, как и каждый из них был частью чего-то большего. Миллионы микроорганизмов служили человеческому телу, как миллионы анимонов – Хозяйке Скорби. Всегда было что-то большее. То, чему ты принадлежал.

Может, ей и впрямь стоило поступать на биолога или врача. В другой, прошлой жизни.

– Так что с Клириком? У тебя есть его история?

– Была. Как только выберусь отсюда, найду лазейку в свой таймлайн. Без колоды жизнь не та. – Джек потер пальцем лоб, отгоняя непрошеную мысль. – Так вот. Падре проиграл в «Двадцать пять»[47] еще на заре моего пребывания в Доме, а правило для всех одно: проигрываешь – плати правдивой байкой.

Джек сделал глоток из кружки.

– Если в двух словах, славный мальчуган по имени Мораг родился в Килларни: юго-западная провинция, махонький городишко. Бедная семья, отец-тиран. Из тех, что топят за рабочую партию, по выходным уходят в запой и поколачивают безропотных жен. Проза жизни, как она есть. На желание сынишки стать ученым и уехать в Дублин глава семьи положил… кхм, запрет. Ты уж прости, Деревце, но о таких людях мягко нельзя, так и норовит слететь с языка.

– Понимаю, – кивнула она, лишний раз убеждаясь в том, что все корни уходят в детство. Все неприглядные черты и проблемы, с которыми человек сталкивается в жизни. Никто не становится маньяком, безумцем или алхимиком просто так.

– Суть в том, что в один субботний вечер мистер О’Доннелл покалечил жену. Мораг заботился о парализованной матери, снося его пьяные выходки. Когда ему исполнилось шестнадцать, он заколол отца ножом для разделки рыбы. В день своего рождения.

Липа уставилась на него, округлив глаза.

– Ты говоришь об этом так спокойно.

– А что мне переживать? Это ты чуткая душа, а как по мне – старый кретин заслужил.

– Что было дальше?

– Как ты уже догадалась, в университет Дублина падре не поступил. Два года провел на острове Спайк в колонии для малолетних преступников, потом вернулся домой, став послушником в аббатстве Макросс. Мать к тому времени скончалась, дальняя родня продала дом и фермерские владения О’Доннелов. Да, история, достойная голливудской экранизации. «Падре: Начало».

Джек усмехнулся. Было видно, что рассказ не доставляет ему удовольствия, но он пообещал быть честным с Филиппиной.

– Наш юный еще-не-падре меж тем пристрастился к трудам в монастырской библиотеке. Не только к святым писаниям, но и к средневековым мистическим текстам. Завел переписку с людьми на континенте, жаждал новых знаний. Кое-что испытывал на практике, но это уже детали. Когда в Килларни открылась воронка, он счел фейрит посланием свыше.

– Посланием от кого? – уточнила Липа.

– Я же говорил: кризис веры. Оказавшись в Прослойке, падре решил, что угодил в преисподнюю, но не стал отчаиваться. Что для пессимиста кара, для оптимиста – возможность познания.

– Если он столкнулся с фейритом и выжил, значит…

– Да, в этом вы с ним похожи.

– У Клирика есть свойство? Он не упоминал.

– Потому что нечем хвастаться. Он жив, пока находится в Доме. Стоит оказаться за его пределами, как… – Он хлопнул в ладоши. – Ну, в общем, Бог рассудит.

– Не понимаю. У свойства бывают побочки, но должна быть и выгода.

– Скажем так, его грезы меняют пространство. Все, что происходит в Доме, не случайно. Не сами перестраиваются стены и этажи, исчезают и появляются комнаты, дерево становится камнем, а окна – глухими стенами. Поэтому он спит редко и встает по будильнику. Не позволяет себе погружаться в глубокую фазу. Кто знает, что тогда произойдет.

– Так вот о чем он говорил.

«Ты даже не представляешь, что такое Дом».

Джек кивнул.

– Они с Беатрис поддерживают в нем подобие жизни. Двое изгнанников из родного мира, чьи свойства обернулись проклятием… Разве не поэтично? Как там было у Томаса? «Не уходи безропотно во тьму, будь яростней пред ночью всех ночей, не дай погаснуть свету своему!»[48] – продекламировал он с чувством.

– Постой. Кто такая Беатрис?

– Она – его все, – буднично заметил Джек, пожимая плечами. – Как для Данте его Беатриче. Первая и единственная – разумеется, платоническая – любовь. Видимо, наш падре смотрел не только в манускрипты. И «случилось, что чудотворная госпожа предстала перед ним, облаченная в одежды ослепительно белого цвета»[49]. Вкус у него есть.

Трудно было не согласиться.

– Она очень красивая, – вымолвила Липа, вспомнив Белоснежку, увитую щупальцами проводов и стеклянных трубок. Первая из обитателей Шаткого Дома, которую она встретила, не считая Игнаса, и единственная, с кем не могла поговорить.

– Игнас не называл ее имени. Не упоминал, что они связаны. Только то, что он поддерживает ее в искусственной коме и что она опасна.

– Так и есть. Девятый не выигрывал у Клирика в карты, откуда ему знать подробности? Зараженная фейритом, Беатрис уничтожила родной Килларни. Стерла с лица Ирландии и даже не вспотела. Пуф! – Джек изобразил, как рушится карточный домик. – Неудивительно, что он забрал ее с собой. В следующий раз, расстроившись, она могла и от Дублина камня на камне не оставить.

Липа поморщилась. Ей захотелось стукнуть Джека, чтобы тот не превращал трагедию в анекдот. Почему-то судьба Беатрис отзывалась в сердце, резонируя с чем-то внутри: она сочувствовала незнакомке, похожей на героиню старой сказки, с того момента, как увидела ее. Спящую, запертую в своем «гробу», такую молодую – и впрямь как Беатриче, что умерла в двадцать четыре года. Липе довелось прочитать жизнеописание Данте, когда они с мамой проходили гравюры Боттичелли и Доре, ставшие иллюстрациями к «Божественной комедии».

– Все это ужасно. Никто такого не заслуживает.

– Не заморачивайся. Это сложный симбиоз, и, в конце концов, мы все куда-нибудь уходим. Что случится раньше – бесполезно гадать. Даже за пределами времени должно быть что-то.

Липа промолчала. В этом «что-то» сейчас находился будущий Джек. Он не мог исчезнуть насовсем – она отказывалась в это верить.

– Так что насчет Гоэтии? – спросил он, вернув шутливый тон. – Вызовем какого-нибудь Повелителя мух[50]? И я вовсе не про Голдинга[51] сейчас.

Жестом нелегального торговца он извлек из кармана книжицу в черном переплете. Трофей, добытый у Мэзерса.

– Решил оставить себе?

– У падре есть свой экземпляр. – Джек повел плечом. – Да и я заслуживаю моральную компенсацию за бесцельно прожитые месяцы.

– Так уж и бесцельно? Ковент-Гарден, опера, балы… – Она изобразила романтичный девичий вздох.

– Не делай так, Деревце. Ты даже не знаешь, чего мне это стоило. – Их взгляды встретились, и стакан выскользнул из пальцев Липы.

– Черт! – На футболке с логотипом «Металлики» растеклось пятно. – Ну вот.

– Так даже лучше.

Джек откинулся на спинку углового дивана, закинув ногу на ногу. В выражении его лица было что-то лукавое.

– В смысле?

– Когда ты косплеишь Золушку-до-превращения в моих старых джинсах, гораздо проще не думать о мазурке или вальсе. С корсетом была вовсе беда. Цени мою выдержку.

– Ты имеешь в виду… – В горле пересохло, но стакан был пуст, и Липа отодвинула его подальше.

– А ты бы согласилась?

– На танец?

Джек рассмеялся. Легко и добродушно. Его серо-зеленые глаза казались изумрудными из-за неонового освещения.

– Да, Деревце. На танец.

– Но ты не пригласил.

– Исправлю это упущение, как только выпадет шанс.

Она представила, каково это. Рука в руке – привычное дело, но чтобы вместе двигаться под музыку, угадывать движения партнера, подстраиваться под его шаг… Липа танцевала последний раз в детстве. Полгода ходила на занятия и бросила: мальчишки в группе были на полголовы ниже и глядели в пол, умудряясь при этом наступать ей на мыски туфель. Приятного мало. Но там, в бальной зале особняка Глэдстоуна, все было бы иначе.

Она тряхнула головой. Неужели соскучилась по адскому платью? По жутким воланам, кружевам и, помилуйте, турнюру. По чутким пальцам, что легко, словно играючи, управлялись с петлями крючков.

«Так ты хочешь знать? Если нет – подумай дважды».

Фантазии как ветром сдуло. Липа не хотела знать, как «мистер Моулд» проводил свои месяцы в Лондоне. Поджав губы, она отвернулась, а потом и вовсе направилась к выходу.

– Эй! – Джек непонимающе развел руками. – Что я сказал не так?

Не сейчас. Тогда. Но объяснять она не видела смысла, как и ждать подходящего шанса.

– Душно здесь. Проветрюсь.

Ее остановили на полпути к двери. Полдюжины китайцев и Дядя Поджи. Последнего она узнала сразу – даром что видела впервые. Глава Восьмерок был весьма… харизматичен. Коренастый, лет сорока на вид; передние зубы блестели золотом. Густая борода, вязь татуировок на шее. Пальцы были украшены перстнями, больше похожими на импровизированный кастет, в зубах зажата сигара.

– Ты от нового фейрщика? – Он смерил Липу тяжелым взглядом и кивнул на столик за ее спиной. – Сядь.

Она послушно вернулась на место. От исхода переговоров зависела судьба Игнаса.

– Буэнос ночес, господа, – примерил деловой тон Джек, но остался сидеть в расслабленной позе, – или вернее сказать ваньшан хао?

– Мейлин говорила о тебе.

– О, не сомневаюсь, мисс Лю осталась довольна моим талантом. – Он осекся, услышав хруст костяшек. – Талантом предсказателя, конечно. Все ради прекрасной дамы. Берегите этот цветок лотоса, мистер Поджи.

– Все сказал?

За угловым столиком стало тесно: со стороны Джека сели два китайца, остальные остались у входа. Липа потеснилась к окну, чтобы избежать прикосновения: главарь Восьмерок по-хозяйски опустил локти на стол.

– Теперь потолкуем.

Шутка про двойного агента была не смешной. Андре с превеликой радостью вернулся бы во время, когда банды Фейртауна в нем не нуждались. Но, как это бывает, одна нить тянет за собой другую, и вот уже у твоих ног лежит спутанный клубок.

Мимо проносились улицы Слэк-Сити: нищета окраинных боро сменилась высотками бизнес-центров. Новый комплекс «Хай Джен» находился на пересечении Сорок восьмой улицы и Пятой авеню. Головное здание корпорации словно кричало: мы на виду и занимаемся легальными разработками, нам нечего скрывать от граждан Федерации Восточных Штатов. Черта с два!

Андре бросил взгляд на алые цифры, горящие на дисплее часов. В запасе оставалось девять минут.

Его разговор с Эйдой Голден вышел коротким и довольно скомканным. Рыжеволосая фурия держала лицо, но при Лагарде была вынуждена ответить на срочный звонок: предупреждение об атаке Восьмерок на склад в доках. Затем еще одно: взрыв на частной территории особняка.

– Мсье Лагард, – произнесла Эйда, постукивая по столешнице острыми ногтями, – мы можем перейти к главному?

– Разумеется, мадам. Партнерство подразумевает умение искать компромисс даже в сложных ситуациях. Таких, какая вышла с Джимом.

– Девятым? – Она вздернула бровь. – Он был беглым преступником, разыскиваемым корпорацией, и я поступила сообразно ситуации – передала его в руки закона.

– Сирены не полиция.

– Он убил члена Семьи. Между прочим, при вашем содействии, мсье Лагард. – Напряжение между ними росло. – Вы должны быть благодарны за то, что получили право находиться здесь.

– Потому что я тоже беглый преступник?

– Потому что вы полезны, – отрезала она. – Итак, перейдем к сути. Дела клана требуют моего участия.

– К слову, об этом. До меня дошел слух, что Восьмерки не ищут перемирия. На сей раз Поджи не ограничится парой взрывов в порту. Он намерен стать единоличным королем Фейртауна.

В смехе Эйды послышалась фальшь.

– Что ж, пускай попробует. Та разработка, о которой вы говорили… Я жду, мсье Лагард.

– Фейрум 2V. – Андре протянул ампулу с лиловой жидкостью. – Срок действия дольше, откаты слабее. Провоцирует преимущественно физические свойства. Думаю, члены Семьи останутся довольны.

– Позвольте мне решать. Он протестирован?

– Так точно, мадам. Но вы же понимаете, реакция всегда индивидуальна.

Эйда поморщилась.

– Цена. Назовите, во сколько мне обойдется партия.

– Мне необходимо сырье высокого качества. Если ваши связи с «Хай Джен» столь крепки…

Она колебалась недолго. Андре увидел за окном далекую алую вспышку – эпицентр нового взрыва. Тут бы самое время проснуться совести, но Лагард успокаивал себя мыслью, что Восьмерки громят склады Пурпурных. Мирное население Фейртауна не их цель.

– Тони и Дон вас отвезут. – Эйда Голден стремительно и вместе с тем изящно поднялась из-за стола. – Будьте осторожны, мсье Лагард, не наделайте ошибок. По прибытии на место вас встретит человек по имени Рубен. Возьмите что необходимо. Ровно столько, сколько нужно, – произнесла она с нажимом, – и возвращайтесь. Не хочу, чтобы вы попали в беду. Думаю, не стоит объяснять, что в столь неспокойное время лучше придерживаться одной стороны.

– Разумеется, мадам. – Он кивнул.

Она взглянула на него с удивлением, словно ждала чего-то еще. Не дождавшись, первой покинула комнату переговоров. Только под дулом пистолета он стал бы желать удачи той, по чьей вине они потеряли Найнса, – из практических соображений.

…Фургон затормозил. Сложная система подъездных дорог привела Пурпурных в подземный гараж комплекса. Осталось две минуты. Андре ударил ногтем по шприцу. Первым к нему обернулся Дон, опустив заградительную сетку между водительским и пассажирским сидениями.

– Карета прибыла, фейрщик!

Тонкая игла вошла в смуглую шею над воротником. Округлившиеся в первый миг глаза закатились. Пурпурный обмяк. Тони чертыхнулся, потянувшись к кобуре, но не успел. Старые добрые барбитураты не подвели: необходимая доза – и нервная система парализована на час-другой.

Андре надеялся, что этого хватит.

Парадокс времени заключался в том, что люди искусственно создали для него рамки. Меры. Ограничители. Часы существовали исключительно для удобства, чтобы не повергнуть мир в хаос. Чтобы синхронизировать все и всех – заставить жить по единой модели. Уместно ли говорить при этом о свободе? Вряд ли. Как считал Лагард, свобода – истинная, а не относительная – невозможна в принципе. Это лишь метафизический абстракт. К тому же он врач, а не философ.

Что ему действительно интересно, так это механизм временного стержня. Оказавшись в Шатком Доме, где не действовали законы времени, Андре понял, что границ не существует. Если земные законы отрицаются по щелчку пальцев, разве можно быть уверенным в завтрашнем дне? В прежних убеждениях? Хоть в чем-то? Где находилась точка невозврата между наукой и чудом? И была ли разница?

Часть ответов он получил от Морага. Ирландец был занятным собеседником: современный алхимик, теософ, бета-фейрумный. Его идеи граничили с безумием – так поначалу казалось. Андре был готов довериться теории множественных миров, но сказки про мстительные божества – это уже слишком.

Он собирался остаться в родном мире до конца. Увидеть, что будет после, каким бы разочаровывающим ни был последний кадр. Пока не идут титры, всегда есть надежда, так?

Теперь Лагард ни в чем не был уверен. Хотелось ли ему жить? Разумеется, да. Пуля в лоб от Семьи или Восьмерок – не то, на что он рассчитывал. Но она неизбежна после сегодняшнего вечера, даже если удача повернется к ним лицом и они покинут здание «Хай Джен». Войти – половина дела. Отыскать Найнса и выйти – вот здесь начнутся проблемы.

Он взглянул на часы. Пятьдесят восемь секунд. Ровно в одиннадцать часов его встретит человек Эйды, Рубен, и лучше бы Филиппине со своим дружком-янки поторопиться.

Андре распахнул дверь и вышел из электрокара, держа под мышкой мини-кейс, заполненный ампулами. За поясом – заряженный пистолет. Он оглянулся у дверей: тонированные стекла скрывали Дона и Тони. Пусть отдыхают.

Цифры на дисплее сменяли друг друга. В небе черными тенями мелькали дроны. Первый беспилотник пронесся мимо. Лагард проследил за ним взглядом: алые точки на горизонте росли. В порту Слэк-Сити пылали пожары.

Липа стояла под козырьком и глядела на лужи. В ночь, когда все началось, тоже шел дождь. На острове пахло свежестью и сиренью, а здесь – густым обволакивающим дымом. Улицы футуристичного Слэк-Сити напоминали калейдоскоп со сломанной линзой: яркие детали мозаики, рассыпанные в самых неожиданных местах, пестрые вывески, люди и фейрумные всех национальностей. Кипящий сплав языков, культур и политических убеждений. И они только что подлили масла в огонь.

Гротескный мегаполис был для Липы чужим и неуютным, и все же она не желала ему гибели. Не хотела, чтобы город Игнаса стал похож на Ричмонд. В любом месте можно отыскать что-то значимое – мелочь, за которую его можно полюбить, будь то забавный аквариум в витрине через дорогу или музыкальный ритм, лившийся из ретро-автомата.

Липа закрыла глаза, вслушиваясь в шорох капель. Она ждала Джека. Тот заявил Поджи, что некоторые вопросы стоит решать в сугубо мужской компании. Видел, как ей отчаянно хочется на воздух. Липа была за это благодарна.

Рядом – в двух шагах от парковки – курила Мейлин. Не одна, конечно, в окружении верных телохранителей.

– Тому, кто участвует в деле, – все потемки, – произнесла она, затушив сигарету. – Тому, кто смотрит со стороны, – все ясно.

Китаянка поймала взгляд Липы.

– Мудрость моего народа. Говорят, у китайцев все – от летящей птицы до камня на дороге – заслуживает собственной пословицы. Моя nainai[52] находила притчу на каждый мой проступок. Десять правил Дао… Кажется, я нарушила их все.

Мейлин улыбнулась. Она была ненамного старше Липы, но обладала чертами так называемой роковой женщины. Это либо есть, либо нет; сложно объяснить, но между ними лежала пропасть. Одна заправляла преступным миром Фейртауна, а другая просто была Деревцем.

– Молчишь? – Она хмыкнула. – Ты ведь понимаешь меня.

– Я понимаю всех. В этом мое свойство. Но принципы Дао мне неизвестны – только десять заповедей.

– Везде одно и то же. Святость и лицемерие. Если пойдешь за своим Джеком – заплатишь, как я заплатила когда-то. Все мы мним себя королевами – богинями, но при этом покорно следуем за мужчинами.

Хотелось возразить, но по всему выходило, что Мейлин права. Только у монеты две стороны: если идешь по доброй воле, жаловаться не на что.

– Инь и ян, – ответила Липа. Хоть что-то ей было известно.

Мейлин кивнула.

– Великий предел, исток всего сущего. Разделение на прошлое и будущее, начало времени и всех начал. Если выбрала свой Путь, не сворачивай с него.

Отсветы фонарей плясали на ее бледной коже. Капли дождя катились по щеке. Минуты ожидания напоминали кадры из фильма – столь ярким и насыщенным было происходящее. Столь крепкой показалась нить, протянувшаяся между ними, такими разными. Мейлин наклонила голову, достав из-под ворота кожаной куртки цепочку. Щелкнул изящный карабин.

– Носи на удачу, Mei Mei[53].

На ладони китаянки лежал стальной феникс. На безымянном пальце красовалось кольцо с зеленым камнем, должно быть, нефритом.

– Отказ приравнивается к оскорблению. Пусть он освещает твой мир и возрождает веру. Без веры все бессмысленно.

– Спасибо, госпожа Лю. – Липа не знала, что еще сказать. Эта короткая беседа стала для нее откровением: мелодия дождя – созвучие мыслей.

Колокольчик над дверью рассеял магию. Дядя Поджи вышел первым, за ним следовал Джек. Подмигнул Липе – значит, все прошло удачно.

Ровно в одиннадцать вечера они должны увидеться с Андре – стоило поспешить.

– Отправьте Меченого в доки, остальных подтяните к углу Тридцатой и Шестой, – распорядился глава Восьмерок. Двое подручных сели в бронированный электрокар. Глаза Поджи азартно блестели: на миг почудилось, что в них заплясали лиловые искры, когда он, подхватив Мейлин на руки, закружил ее в объятиях.

– Ну что, готова?

– Всегда.

Кажется, перед ними рождался священный союз: король и королева Фейртауна перед захватом власти.

– Хоть у кого-то хэппи-энд, – шепнул Джек, утягивая Липу за собой. – Мне любезно предоставили байк, так что прокатимся с ветерком, пока наши голубки не спалили город.

Хромированное чудище смотрело на них глазами-фарами. Липа на всякий случай уточнила:

– Ты когда-нибудь им управлял?

– Не таким. Зато дружил с крошкой Харли[54] в восьмидесятых. Славная была девочка. – Джек мечтательно улыбнулся, опуская ногу на педаль. – Уверен, и с этим амиго найдем общий язык. Держись крепче!

Липа сцепила руки и прижалась щекой к спине Джека, когда они сорвались с места. Поездка по ночному мегаполису была похожа на стремительное падение – или полет через Прослойку.

Ветер, дождь и скорость. От страха и пьянящего восторга все замирало внутри, сворачиваясь в тугой клубок: Липе хотелось кричать, но вместо этого она лишь крепче прижималась к Джеку. Улицы сливались в серые полосы с вкраплениями ярких пятен и огней светофоров. На авеню они разогнались так, что Липа забыла, как дышать. Казалось, еще чуть-чуть – и хромированная «стрекоза» взлетит, расправив крылья.

Она открыла глаза, когда ход замедлился. Джек свернул направо, не доезжая до высотки из стекла и металла с надписью «Хай Джен» над парадным входом. Парковка перед комплексом была закрыта; огоньки сигнализаций мелькали, предупреждая о датчиках камер. Вся надежда была на Лагарда, и он не подвел.

Автоматические ворота распахнулись: «черный» подъездной путь, предназначенный для производственных поставок, вел в поземный гараж. Выбросив ногу, Джек затормозил, и Липа слезла с мотоцикла, вдохнув полной грудью.

Навстречу из кабины управления шагнул Андре.

– Опаздываете.

– Погода нелетная. – Джек пригладил волосы и оглядел пространство вокруг. – Это кто?

– Это Рубен, – представил Лагард.

Рубен был в отключке. Подельник Эйды Голден сидел у стены: очки бедняги сползли на кончик носа. На молодом симпатичном лице застыло обиженное выражение. ID-карты его лишили, как и фирменного халата, который пришелся Андре впору.

– По моим подсчетам, у нас около часа. До полуночи должны управиться. Что там с Восьмерками? Все по плану?

Джек кивнул.

– Думаешь, мы сделали верную ставку?

Они обменялись взглядами.

– Чтобы строить новое, нужно разрушать старое. Империя Голденов свое отжила.

– Что ж, «парадокс вагонетки» неразрешим. Так или иначе, кто-то пострадает: на этом построена история человечества.

– На выборе?

– На страданиях. Они ведут к борьбе, прогрессу и бла-бла. Бесконечный цикл, который полетел коту под хвост после прихода Гнили.

Липа шагала позади, не участвуя в разговоре: ей хотелось скорее миновать пространство гаража – открытое, гулкое – и оказаться внутри.

Полсотни шагов. Еще. Сканер сработал, распахнулись двери лифта.

– Мы знаем, куда ехать? – прервала она разговор, ушедший далеко за грань философии.

– Если предпочтения доктора Голдсмита не изменились.

Андре колебался несколько секунд, после чего нажал кнопку с буквой «F» вместо цифр. Он то и дело сверялся с дисплеем электронных часов на запястье.

– Aut vincere aut mori[55].

Кабина лифта пришла в движение и мягко поехала вверх.

Чернота была всепоглощающей, словно Игнас опустился на дно холодного антрацитового моря. Тишина. Колебания материи. Он не находил никакой опоры – просто существовал вне физического мира, и в каком-то смысле это было облегчением, временной передышкой.

«Черри?»

Здесь не существовало звуковых волн, потому слова отзывались усилием в голове. Игнас беззвучно кричал, надеясь, что она откликнется.

«Черри, ты здесь?»

Покачивание стихло.

«Зачем ты вернулся, Джим?»

«Черри! Я не вижу тебя!»

«Ошибаешься».

Холод скрутил его, больно обжег кожу и повлек за собой.

«Здесь нет начала и нет конца. Все, на что ты смотришь, – я. Все, что ты чувствуешь, – тоже я. Черри больше нет, но я – повсюду».

Неправда. Он отказывался в это верить. Она звала его за собой. Такая же пленница, потерянная во тьме.

«Ты лжешь».

«Не измеряй меня человеческими мерками. Это вы лжете друг другу, предаете раз за разом, бросаете и разбиваете сердца. Вы погрязли в скорби. Таков ваш выбор».

«Если она где-то есть, внутри тебя, передай, что мне жаль. Что я прошу прощения и хочу все исправить».

Тишина. Гул морозной пустоты.

Когда-то Черри назвала его особенным – не таким, как остальные, – потому что тоже была альфа-фейрумной.

«Мы похожи», – повторил он про себя сказанные слова.

Громче. До боли в черепной коробке.

«Ты должна пойти со мной, Черри. Слышишь? Ты должна пойти со мной!»

Темнота скрутилась яростным водоворотом, а затем расступилась. Освободила пленника, позволив ему упасть.

Он оказался в Прослойке: здесь что-то изменилось с последнего визита, не было привычных стен-перегородок, по которым Игнас ориентировался, когда хотел попасть в новый мир. Анимоны не порхали над ним, или он вконец ослеп, перестав различать что-либо, кроме неясных сгустков – теней и силуэтов.

Раздался звук капели. Далекое шуршание. Шаги.

– Глядите, наши люди в Голливуде! Какими судьбами, Девятый? Выглядишь паршиво.

Болтун Джек. Ну конечно.

Над Игнасом склонилось небритое лицо; патлы были длиннее, чем обычно, на плечах – кожаная куртка с заклепками. Бубновый Валет при параде.

– Я тоже рад тебя видеть. – В его тоне не было ни грамма сарказма, настолько он был разбит. – Заплутал?

– Да вот… Одна историйка вышла неоконченной. Занесло не по адресу.

– Твои карты – эпизоды чужих жизней. Обрывки. Как они могут быть окончены?

С видимым усилием Игнас поднялся, прижимая к ребрам недействующую руку, и тут же пожалел, что задал вопрос.

– Ну не скажи! Каждая хорошая история укладывается в пятиактную структуру: экспозиция для затравки, цепляющая завязка, растущий вплоть до кульминации саспенс, развязка – на которой можно выдохнуть – и то, что драматурги называют «новым равновесием». Есть еще арки героев, но эта заумь вне моей компетенции. Видать, в этот раз не хватило равновесия.

– Или умения вовремя замолкнуть.

– Да брось, в диалогах кроется вся суть! Вся наша жизнь – диалоги. Вот если бы мы десять минут обсуждали последний сингл Тейлор Свифт или вкусовые качества жвачки Bubble Yum – это был бы чистый Тарантино, а так…

– Заткнись прямо сейчас и слушай внимательно.

– С какой стати?

– Это касается Липы.

Джек переменился в лице.

– Выкладывай, куда втянул Деревце.

– Она в моем мире, А9-3. Ты видел схему.

Тот кивнул, мигом теряя налет шутовства.

– С ней мой друг Энди. Он позаботится о ней, но будет лучше, если ты перенесешь обоих в Дом. Безопаснее для нее.

– А ты?

– Мне нужно решить одно последнее дело в «Хай Джен».

– У-у, злая корпорация, проблема отцов и детей. – Джек хмыкнул, поправляя сумку за спиной. На этот раз она была почти пуста. – Держи, Девятый. Да пребудет с тобой Слизь.

Он вложил флакон в здоровую руку Игнаса и отсалютовал на прощание. Вспыхнула карта – и Джек исчез.

Игнас вздохнул. Осталось решить проблему.

Холодная белизна потолка сменяется ярким дисплеем. В первой половине дня обучающие ролики и тесты для проверки знаний; после ланча – час свободного времени перед тренировками. Эти шестьдесят минут принадлежат только ему. Джим листает книги и электронные журналы: его интересует история двадцатого века. Изредка набрасывает комиксы – стилусом на гладкой поверхности планшета. В его воображаемой вселенной супергерой Девятый наделен несколькими свойствами. Не как Супермен, это слишком скучно. Вторично. Джим мечтает быть особенным. Хочет услышать слова одобрения вместо половинчатой улыбки или сдержанного кивка.

– Ты отлично поработал над разделом термодинамики. И с тригонометрией все в порядке. Как насчет «Сердца тьмы»?

Джим послушно цитирует отрывок из произведения Джозефа Конрада о европейце, что путешествует по Центральной Африке, сталкиваясь с чуждыми для него порядками: «Дикая глушь жестоко отомстила Куртцу за фанатическое вторжение. Думаю, она шепотом рассказала ему о нем самом то, чего он не знал, и этот шепот зачаровал его и гулким эхом отдавался в нем, ибо в глубине его была пустота…»

– Превосходно! На сегодня всё.

Девятый молчит. В похвале отца ему слышится та же пустота. Когда он уходит, оставляя у кровати стопку книг, пустота остается, поселяясь в боксе с цифрой «9», – неприхотливая соседка, о которой редко кто вспоминает.

Джим рисует комиксы и читает статьи об экспериментах Третьего рейха. По ночам ему снится река из «Сердца тьмы», вдоль берега которой он бредет, слушая чарующий шепот.

– Ты очнулся.

Нет, он заплутал в собственных кошмарах. Каждый сон – отдельный мир, и в каждом из них он – Джим, Игнас, Девятый – искал то, чего не мог обрести. Словно Небесный Змей из легенды, рассказанной Липой.

Разве это справедливо? Она теряла мать, которую любила. Он обрел отца, которого ненавидел.

– Не торопись, тебе нужно многое усвоить. Но и не делай вид, будто меня здесь нет. – Голос профессора стал отчетливее, пробился сквозь мутную пелену и проник в голову. У него была особая манера говорить: с расстановкой и четкими акцентами, будто в любой момент жизни он вел непрекращающуюся лекцию или выступал на научной конференции. Уверенно, с хорошо поставленной дикцией, не допуская сокращений или оговорок. Академическая речь, ровная и бездушная.

Не открывая глаз, Игнас напряг мышцы, пытаясь понять, не накачали ли его снова препаратами. Ощутил пустоту на месте бионической руки. Вот, значит, как.

– Вынужденные меры. Майя в порядке, но мне бы не хотелось повторения фокуса. Электрический ожог не самая приятная вещь.

Ресницы дрогнули и снова сомкнулись.

– Тебя хоть раз, когда-нибудь, интересовало, чего хотелось мне?

Риторический вопрос обреченного. Игнас осознал, что находится в комнате с флуоресцентными лампами, надежно зафиксированный в капсуле жизнеобеспечения. Судя по всему, кроме Голдсмита здесь никого не было.

– Не делай из меня монстра, F12-09.

– У меня… Есть… Имя, – процедил он, чувствуя, как слабость расходится по телу. Он не ощущал боли, но помимо отсутствия руки было что-то еще.

– Джим. Все верно.

– Ты и есть монстр. Не Она. – Он указал взглядом в сторону дверной панели, за которой находилась Скорбь. – А ты.

Усталость и опустошенность. Все эти годы им двигало желание: исследовать другие миры, а затем и Дом, понять, по каким законам устроен мультиверс, поделиться знанием с Энди и найти решение, спасти Черри. Теперь же бессилие захлестнуло с головой. Ему долго удавалось прятаться от самого себя: не замечать зависимости, раз за разом нуждаясь в эмоциональной «чистке». Он улыбался Липе и твердил, что сможет помочь, но даже себя был не в состоянии вытащить – он заперт в капсуле, словно жук за стеклом, приколотый булавкой. Жуки с одним крылом не летают.

Голдсмит, словно прочтя его мысли, шагнул ближе. Взгляд голубых глаз за очками-половинками не таил в себе тепла. Ни намека на сочувствие или сожаление.

– Я совершал ошибки, не стану отрицать. Сегодня я исправил одну из них.

– Что это значит? – Внутренности сжало в спазме, перед глазами заплясали черные пятна.

– Я столько лет отдал изучению фейрита и функционированию свойств… Половину жизни. – Впервые Игнасу показалось, что голос профессора дрогнул. – Одни эксперименты закончились успехом, другие – неудачей. Я хочу, чтобы ты знал: я никогда не считал тебя неудачей, Джим. На основе твоей ДНК были созданы Сирены, и это стало огромным прорывом для корпорации. Для меня – в первую очередь.

Голдсмит снял очки и потер глаза усталым жестом.

– Иномирный образец, найденный в Пустоши спустя годы после взрыва, позволил понять: мои решения – временны. Конец предопределен, ведь так?

– Спрашиваешь меня?

Игнас отвернулся, не желая больше смотреть на «отца». Его откровения ничего не значили.

– Ты вступал в контакт с Соцветием: так я назвал организм, продуцирующий фейрит. Наблюдение принесло свои плоды, но я не решался…

– Потому что трус.

Голдсмит кивнул, возвращая очки на место.

– Каждый имеет право на мнение и на свободу. Ты сделал выбор в ту ночь, двенадцатого февраля тридцать восьмого года. Сегодня я принимаю твое решение. Не пугайся, слабость пройдет, как только тело адаптируется к новому статусу.

– Что ты… – Мышцы снова напряглись под эластичными жгутами, вены вздулись синими росчерками на бледной коже. – Что ты сделал? – выдохнул Игнас.

– Ты свободен, Джим. Свободен от свойства.

«Доступ запрещен».

Ну конечно, глупо было надеяться, что все кончится так же удачно, как началось. Бедняга Рубен, скорее всего, был лаборантом – знал, куда соваться не следует.

Запертые в лифте, они молчали. Алая лампа тревоги мигала на потолке. Ощущение было знакомым: нужно действовать быстро. Липа глубоко вдохнула. Нащупала в кармане бутылек со слизью. Поймала вопросительный взгляд Джека и шепнула:

– Попробую нас вытащить.

Если у Игнаса получалось, то и она сможет. Девятки больше не было: из карт, подаренных Койотом, осталась только дама. С этим она разберется позже.

Липкая субстанция обожгла кожу: холод и покалывание, как от «звездочки». Снять верхний слой реальности – что может быть проще? Липа шагнула сквозь. Провела рукой и потянула, представив, как открывает створку двери.

Реальность схлопнулась. Прослойка. Два шага. Обратно.

Она стояла в коридоре, освещенном холодными лампами. Над плечом парил Акто. Липа перестала замечать, когда кроха анимон следовал за ней, а когда терялся, словно отлучаясь по неотложным делам. Но кое-что бросалось в глаза: он почти перестал отличаться от сородичей. Только цвет был мягче: не изумруд, а скорее аквамарин.

– Ты изменился, приятель.

Он вспыхнул и крутнулся вокруг своей оси.

– Я не говорю, что это плохо. Мы все становимся… – Липа не договорила.

– Не двигайся! – Красивый женский голос не сулил ничего хорошего.

Липа обернулась.

– Я сказала: не двигайся, – процедила брюнетка, бесшумно появившаяся со стороны лестницы. В руках она держала пистолет с тонким стволом. Наверняка заряжен не пулями, а «перышками» наподобие тех, что были у Лагарда.

– Я ищу Джима, – просто сказала Липа и медленно подняла руки. – Можешь отвести меня к нему?

Преодолев секундное смятение, девушка хмыкнула:

– А мне нравится твоя прямота. Не думала, что за Девятым придет подружка. Он сейчас немного занят.

– Что это значит?

– Переживает потерю свойства. И руки. – Она поморщилась.

– Но как? Разве это возможно?

– Отец нашел способ, как обернуть процесс. – Брюнетка пожала плечами. – То, что мне нравится твоя смелость, не значит, что мы тут делимся секретами «между нами, девочками». Шагай. – Она указала на конец коридора. – Передам тебя охране, пусть делают свою работу.

Липа подчинилась и шагнула.

Без свойства Игнас был смертен, уязвим, а значит, не сумеет восстановиться, если ему причинят вред.

– Прости.

Она резко сбилась с шага и, сорвав пласт реальности, потянула девушку за собой – в Прослойку. Соперница была сильной, но на стороне Липы играло время – в кои-то веки. Вдох и выдох. Туда и обратно.

Боль от хватки резануло предплечье. Чужой крик – и тишина.

Все закончилось быстро.

– …Мы все становимся другими, – договорила Липа, не глядя на Акто.

К добру или нет. Она не знала, что именно изменилось, но внезапно поняла: ни одна сила во Вселенной не сможет ее остановить. Ни двери лифта, ни то, что стояло между ней и Игнасом.

– У нас гости. – Голдсмит перелистнул голограмму, выведенную с камер наблюдения.

Сквозь кокон безразличия проступила единственная эмоция – смесь надежды и тревоги. Словно искра, вспыхнувшая на пепелище.

– Как думаешь, твои друзья знакомы с правилами этикета?

Игнас сжал зубы. Боль прошила виски.

– Вот и я полагаю, что нет. Иначе бы не заявились без приглашения. Полагаю, мсье Лагард среди них. Он всегда был костью в горле… – Профессор цокнул языком. – Острой и откровенно лишней.

– Право, – прохрипел Игнас, подавляя новый спазм. Тело оказалось не готово. Всю жизнь он полагался на свойство, считая любые ранения и болезни пустяками, и вот судьба отыгралась за это. Как говорила Черри, только Унетланви – великий Создатель – может жить вечно.

– Что, прости?

– …На свободу. Дай им уйти.

– О нет, Джим, боюсь, ты путаешь понятия. Когда в твой дом вторгаются, ты тоже имеешь право – на защиту.

– Ты вторгся в Ее дом гораздо раньше. «Дикая глушь жестоко отомстила Куртцу».

– «Сердце тьмы»? Надо же! Сколько лет прошло, а ты по-прежнему помнишь вызубренные строки.

– Потому что в них – правда. Конец предопределен.

Веки смыкались, сознание было готово отключиться, и только воля не угасала: Игнас должен был увидеть остальных: Липу, Энди…

Безумцы. От этой мысли искра разгорелась, угли запылали ярче. Пока жив – живи, разве не так? Игнасу хотелось засмеяться сквозь боль.

Он не видел, чем занят Голдсмит, но чуял суету в движениях. Тело ныло от невозможности пошевелиться. Игнас все-таки сомкнул веки, начав считать про себя в обратном порядке: девять, восемь, семь… Что случится, когда он дойдет до одного? Кто знает. В детстве он спасался мантрой от белизны потолка. Это была его «колыбельная», особая медитация на грани сна и яви. Игнас расслабил каждую мышцу, каждый нерв. Он так давно не видел хороших снов.

«…Ибо в глубине его была пустота…»

Алые цифры на дисплее менялись: время утекало, как жидкий фейрит. Андре все больше нервничал.

– Остынь, камрад. – Джек сидел на полу лифта, привалившись к панели плечом, – Я вот в Деревце не сомневаюсь. Хоть и знаю ее всего ничего, – хмыкнул он. – Свалилась как снег на голову, глазищи огромные, твердит, мол, я – твое будущее, Джексон Хиггинс. Как тут устоять?

Лагард покачал головой. Чужие чувства его мало занимали. Чтобы выжить, им необходимо управиться до полуночи, как Золушкам на балу. После двенадцати карета превратится в тыкву, здание «Хай Джен» взлетит на воздух. Уходить, так красиво – Восьмерки с этим помогут.

Датчик пискнул на панели, створки лифта разъехались.

– Идемте.

Липа развернулась на пятках. Анимон преданно следовал за ней.

– Эй! – Джек догнал ее в коридоре. – Что здесь произошло? На тебе лица нет.

– Все хорошо, Джек. – Ровный голос. – Со мной все хорошо. Но Игнаса лишили свойства.

– Найнс жив?

– Надеюсь, что да. – Она подняла взгляд и указала на камеру. Не задумываясь, ввела пароль, используя цифры «12» и «9». – Нас ждут.

– Хорошо.

Вооруженная охрана останется у выхода. Зная профессора, Лагард для начала ожидал академическую лекцию. Если Голдсмит синтезировал «обратную» сыворотку, он не упустит шанса об этом поведать. Сомнений не было: все люди науки похожи. Сам Андре не исключение.

Дверь с тихим шипением отъехала в сторону. Свет флуоресцентных ламп залил пространство. Первым он увидел Найнса: без руки, в больничной робе и, судя по всему, без сознания. Вторым – крестного отца всех фейрумных Слэк-Сити. Белая рубашка и жилет, аккуратно подстриженная бородка, волосы, не тронутые сединой. Глава «Хай Джен» выглядел моложе своих лет. Для генетика его уровня почти не осталось нерешенных проблем. Кроме одной.

– Не скажу, что рад, но вынужден приветствовать. Уважаемая дама… – Он скользнул взглядом по Филиппине, затем сдержанно кивнул. – Господа!

Рука Голдсмита легла на дисплей. Одно нажатие – и что потом?

– С возвращением, мсье Лагард.

Выстрел показался особенно громким в тесном помещении. Андре целился в отражатель – невидимый на первый взгляд, но установленный точно на пересечении диагоналей: алгоритмы остались прежними спустя десяток лет. Вторая пуля вывела консоль из строя, и лишь третья вошла в горло профессора.

– Спасибо, док.

Слушать лекцию он был не намерен.

До полуночи оставалось чуть больше пяти минут.

– Просыпайся.

Жгучая боль растеклась по лодыжкам и запястью, а за ней пришла легкость. Что-то влажное коснулось щеки. Игнас с трудом вытянул себя из дремы, как из сладкой патоки: там, в первом за долгое время сне, была Филиппина. Она звала его по имени.

– Игнас, очнись.

– Давай, приятель! Слушай chérie, нам надо спешить.

Энди? Ресницы дрогнули, свет обжег роговицу глаза.

– Сможешь встать?

Она действительно была тут. Живая. Не сон.

Капсула накренилась, принимая вертикальное положение. Он был свободен, но проклятая слабость шла по телу, поднимая к горлу ком тошноты.

– Держу! – Она обхватила его за пояс, подставляя плечо. Помогая сделать первый шаг, затем еще один. Когда-то он произнес это слово – для нее.

– Вы пришли. – Мышцы не слушались. Язык царапал нёбо, как наждачная бумага. – Я…

– Побереги силы. – Энди по-хозяйски укладывал ампулы с сывороткой в мини-кейс. Игнас на мгновение замер, увидев отца на полу: тот лежал ничком в луже собственной крови. – Не станешь оплакивать?

Он отвернулся. Лагард взял на себя риск, на который у Игнаса, возможно, не хватило бы духу, даже после пережитого. Сделанного не отменить.

– Ты как? – Он опустил руку на плечо Филиппины и обнял ее как сумел. Она осторожно прижалась к правому боку: боялась потревожить культю.

– Нормально. А ты?

– Я тоже. – Неважно, что тело Игнаса умирало. На месте прежних угольков горел ровный, сильный костер. – Нам туда. – Он указал на дверь, ведущую к Скорби. Энди и Джек, которого он увидел только сейчас, переглянулись.

– Уверен? У нас две минуты.

– Снаружи хода нет. – Игнас закашлялся. – Это наш шанс.

– Думаешь, мы встретим ее там? – спросила Липа. – Черри.

– Откуда ты…

– Я видела записи с нейрофлешки. Твои воспоминания. – Она бросила взгляд на Лагарда, словно просила не вмешиваться, беря вину целиком на себя. – Я очень хотела разобраться, понять, с чего все началось. Ты не сердишься?

В другой раз он бы рассмеялся, но сейчас не хватило сил.

Разве он мог исправить увиденное? Нет. Игнас должен был рассказать все сам. Теперь для историй слишком поздно.

– Это… ничего.

Их мизинцы на миг соприкоснулись. Вдвоем они шагнули через порог. Липа бесстрашно потянулась к Соцветию, словно делала это не в первый раз. Возможно, так и было. Им стоило многое друг другу объяснить, а времени в запасе оставалось все меньше.

«Ты должен пойти со мной».

Он шел. Вперед, сквозь тьму. В живой руке Девятого пульсировало черное сердце.

Эпизод XII

Зов Унктехи

♬ Tommee Profitt ft. Sam Tinnesz – With You ‘til the End

Она исчезла в темноте.

Игнас потерял Липу. Вместо тепла обнимавших его рук остался только холод. Он не мог вернуться назад и продолжал идти, не видя куда. Держал на ладони сердце и протягивал Ей.

«Возьми».

Тьма колыхнулась, обретая форму. Женский силуэт. Тугие косы. Скуластое лицо. Черри шагнула ему навстречу, щуря раскосые глаза.

«Чего ты хочешь?»

«Покоя».

«Для себя?»

«Для тебя. Десятки миров ты уже поглотила. Неужели до сих пор голодна?»

Черри повела бровью.

«А ты? Все еще хочешь любви? Заботы? Ласки? Или смирился с тем, что никому не нужен? Ты – ничей мир, Джим».

В ее взгляде промелькнула грусть. Неподдельная, человеческая.

«Неправда».

Раньше так и было. Он рос в одиночестве и искал эмоциональной связи хоть с кем-то в отсутствие родителей. Отрицал нужду, но легче от этого не становилось. Теперь все иначе. То, что друзья пришли на помощь, стало лучшим доказательством.

«Ты сказала, мы похожи, но дело не только в свойствах. Я больше не фейрумный, и мне недолго осталось. Может, тут все и кончится».

Черри слушала, склонив голову набок. Перышки, вплетенные в косы, делали ее похожей на хищную птицу. Даже здесь, посреди ничего, она была красива – редкой, дикой красотой.

«Ты тоже потеряла многое: отца, дом… Но Вихо любил тебя. Я бы многое за это отдал. Ты должна радоваться, а не скорбеть. И знаешь, это неправда, что люди только лгут и предают, бросают и разбивают сердца. Мы можем по-другому. – Он не знал, как выразить все в одном слове. Красноречие отнимало много сил. Обычно Игнас говорил с позиции логики, и выражение чувств давалось ему невероятно сложно. Слово за слово – как петли, которые он нанизывал в надежде протянуть нить к настоящей Черри.

«Докажи».

Одна короткая просьба.

«Как?»

«Впусти меня».

Черри шагнула ближе и положила руку на его ладонь. Они стояли почти вплотную: между сплетенными пальцами билось то живое, что принадлежало Соцветию. Семя, из которого рвался на волю побег.

Жестокая ирония. Когда любишь – пускаешь в сердце. Принимаешь целиком и без остатка. Но разве можно полюбить чудовище, чей яд уничтожает миры?

«Так я и думала».

Разочарование и боль.

«Нет, постой!»

Он сжал руку Черри, не собираясь ее отпускать. Там, где жила скорбь, должна быть и надежда. Иначе все не имело смысла.

Он исчез в темноте.

Липа потеряла Игнаса. Мгновение назад они шагнули в неизвестность, и вот она стояла среди каменных стен – одна. Сквозь стрельчатые окна лился лунный свет. Впервые за все время существования Дома снаружи была ночь.

– Где оно?

Обернувшись, она увидела отца О’Доннелла, но едва узнала его. Кожа побелела, как у фарфоровых кукол, и покрылась сетью трещин. Глаза запали глубже, лицо стало похожим на слепок, посмертную маску.

Он стоял посреди лаборатории и держал на руках Беатрис, прижимая к груди. Хрупкая, тоненькая, почти прозрачная в своем белом одеянии, она по-прежнему беспробудно спала. Черные волосы укрывали плечи. На губах застыла легкая, по-детски невинная улыбка.

– Сердце? – Липа невольно попятилась. – Оно у Игнаса.

Ответ пришелся Клирику не по душе. Опустившись на колени, он бережно уложил Ее на каменные плиты пола. Задержался на мгновение, дотронувшись до век Беатрис и убрав со лба тонкую прядь. Поднялся на ноги и, скрежетнув зубами, зажег огонь в керосиновом фонаре. Языки пламени были алхимические, насыщенного синего цвета.

– Идем.

– Куда? – Липа хотела возразить, что наедине с Морагом никуда не пойдет, но Дом вздрогнул от подземного толчка такой силы, что она едва устояла на ногах. С полок падали книги, реактивы, бились стеклянные реторты, пока все не стихло. Это точно не было похоже на малую рябь, которую они ощущали прежде. – Что происходит?

– Граница истончилась. Дом рушится от основания.

Развернувшись, он зашагал к двери.

– А как же Она?

– Это уже не имеет значения.

– Стойте! Где остальные? Почему я перенеслась одна? – Липа была уверена, что Андре и Джек последовали за ними.

– Мне неведомо. Каждому свое место – и свое время.

– Я знаю о вашем свойстве!

Он остановился у лестницы, но не повернул головы.

– Тогда тебе известно, что я связан с Домом. Это единственное место, с которым мы совпали снами.

– Вы же меняете пространство. Почему не можете его спасти? Сохранить в целости? – Липа силилась понять, но суть ускользала подобно живой темноте.

– Разве ты можешь сохранить себя от старости? Спасти от смерти?

– Но здесь нет времени. Оно не движется, просто стоит.

– А почему? Ты задумывалась, что значит Еще-Не?

– Безвременье.

Он покачал головой.

– Возможность. Перспектива. То, чего пока не случилось. Произойдет или нет – никто не знает, и в этом выборе суть мироздания. Загадка божественной игры.

– Это жестокая игра.

– Все равно что жаловаться на горячее солнце или холодный лед. – Клирик начал спуск по крутым ступеням, и Липа старалась не отставать и не покидать круг света. – Мы с детства усваиваем правила: принимаем цвет неба или запах скошенной травы. Устройство времени не сильно отличается. Люди следуют определенной схеме, и стоит им выйти за пределы, как происходит слом сознания. Сдвиг границ. Когда мы спим, наши видения зыбки.

Рябь времени. Проекция.

Липа споткнулась.

– Дом – это сон, верно?

– Мыслительный конструкт. Воплощенная фантазия. Называй, как больше нравится. Сны переменчивы: в них нет ничего постоянного. Люди приходят и уходят, совершают поступки, как на сцене театра, и только Он наблюдает за нами.

– Небесный Змей.

Так долго она билась над загадкой Хозяина, и вот он – ответ. Все детали мозаики собрались воедино. Карта Мэзерса предсказала ей будущее – там, в Лондоне, за гадальным столом.

«Не пытайтесь перехитрить судьбу, и она ответит честностью. Все двери открыты перед распахнутым сердцем…»

Миссис Фарр, возможно, сама того не ведая, дала ей лучший совет.

– Он ждет внизу?

– Он и есть основа времени, – отозвался Клирик. – Долгое время я отрицал саму концепцию, пытался воззвать к христианским доктринам, но есть универсальные смыслы, не имеющие с религией ничего общего. Есть Высшее Сознание – люди зовут его Яхве, Унетланви или тысячами других имен, – и есть Время. Для кого-то это река, что рождается на востоке и умирает на западе. Для кого-то – змея, кусающая себя за хвост. Бесконечный цикл перерождения.

– …Который был нарушен, – закончила Липа. – Миры не обновляются. Они умирают.

– Все так. Более или менее. Сон затянулся.

– Но отец О’Доннелл, – она с трудом поспевала за широким шагом, – вы искали сердце Скорби. Зачем?

– Спящего можно поднять при помощи будильника, – усмехнулся он. – Но это уже не имеет значения. Тебе придется найти другой способ.

– Мне?!

– За этим ты здесь.

Вдоль стены, за которую держалась Липа, прошла трещина. Вздох и стон хтонического существа сотрясли дом.

– Наземные этажи рушатся, – пояснил Клирик.

В свете алхимического пламени она видела, как кожа падает с лица Морага сухими чешуйками: ни ран, ни сочащейся крови. Он таял, осыпаясь, подобно гипсовой скульптуре.

– Вы знали, что погибнете вместе с Домом, и все равно к этому стремились.

– Считай это добровольной жертвой. Каждый может стать злодеем для другого. – Бескровные губы тронула усмешка. – И каждый – герой собственной истории.

История. Сможет ли она рассказать ее целиком в этот раз? Липа достала из кармана две карты: пустую и даму червей.

– А что будет после? С Игошкой? Баб-Улей?

Джеком, Игнасом, Андре.

– Зависит от тебя. И немного от них.

Лестница кончилась. Они стояли в самой нижней точке Дома – у тяжелой двери, обитой железными пластинами. Липе вспомнилась давняя шутка про вход в преисподнюю, но смешно уже не было.

– Удачи, Филиппина.

– Прощайте, Мораг, – отдала она дань Клирику, назвав его по имени. Какие бы ошибки О’Доннелл ни совершал в прошлом, сейчас он получил искупление.

Стон. Выдох. Дом сотрясся в агонии. Керосиновый фонарь упал на нижнюю ступень, стекло разбилось, и синеватое пламя, вспыхнув напоследок, погасло.

Липа поняла, что осталась одна. Холод металлической ручки обжег ладонь. Дверь поддалась нехотя: пришлось приложить всю силу.

«Все в твоих руках».

Перед тем как исчезнуть в Париже, Джек сказал одну важную фразу: «Не забывай, что конец – это только начало».

История Филиппины закончилась здесь.

И она же – началась.

Свет луны отражался в зеркальной поверхности льда. Липа шагала по замерзшему озеру. Оглянувшись, она увидела руины Дома. Шум прибоя по другую сторону стих. Исчезли силуэты танцующих деревьев.

Стояла звеняще холодная ночь. Джек ждал ее на середине озера.

– Ты смогла. – Он широко улыбался, глядя, как она приближается – почти бегом, но боясь поскользнуться, оступиться, провалиться под лед. Неужели она до сих пор хоть чего-то боялась?

– Джек! – Липа задыхалась, ловя ртом холодный воздух. – Это ты?

– Кто же еще? – Он рассмеялся, но почему-то не шагнул навстречу, не попытался обнять. – Скажи мне, что чай в «Terminus Nord» был вкусным. А иначе – зачем это все?

Липа замерла. С губ сорвалось облако пара.

Это был ее Джек.

Но не реальный. Проекция, фантазм, воплощенное желание. На смену радости пришло опустошение, плечи поникли.

– Эй, Деревце, ты чего? Ты нашла меня. Помнишь предсказание Мэзерса? «Мертвого принца»? Проклятье снято, прямо как в сказке. – Он ободряюще подмигнул. – Осталась последняя карта.

– Она сможет вернуть тебя по-настоящему?

– В твоих руках она может все. Никогда – слышишь, никогда – не сомневайся в себе. Истории могут разрушать миры и строить их. Они возвращают забытых и исцеляют мертвых. Дают надежду там, где ее быть не должно. Они вечны, как и сны, – истории живут вне времени.

Джек ударил каблуком по корке льда: та покрылась сетью трещин.

– Готова?

Раньше этот вопрос ставил Липу в тупик, не вызывая ничего, кроме раздражения, но теперь… Она сжала кулон с фениксом, подаренный Мейлин. Символ возрождения и веры грел ладонь.

– Всегда.

Лед треснул.

Спящий Змей пробудился.

…Когда-то в прошлом она была летящей кометой. Звездой, упавшей в озеро. Сотни – а может, и тысячи – лет назад. Приняв человеческий облик, Звезда полюбила юношу Отшельника – той любовью, над которой не властно время.

Каким-то чудом она не тонула и продолжала дышать, двигаясь сквозь толщу воды, как недавно – сквозь живую тьму, говорившую голосом Черри.

Липа протянула руку, коснувшись огромной чешуйчатой морды, которую венчала корона из рогов. Змей просыпался: в его уютный сон вторглась чужая история.

Чужая ли?

Легенды менялись, теряя часть правды. Люди охотно верили в добро и зло, но Змей из сказки вовсе не был плохим. Он жаждал любви и горевал не меньше Отшельника, когда понял, что обрек любимую на смерть. В глубокой скорби он укусил себя за хвост и повернул время вспять. С тех пор он стал символом перерождения, нового цикла, конца и начала. Он желал все исправить, но Звезда погибала… и рождалась вновь. Тогда обессиленный Змей уснул, а Скорбь цвела, пуская побеги далеко за пределы изначального мира.

Змеиное веко дрогнуло. Янтарный глаз взглянул на рассказчицу.

«Здравствуй. Я пришла тебя разбудить».

Тяжелый вздох всколыхнул воду. Хозяин заворочался в слое придонного ила, медленно, но неотвратимо готовясь вынырнуть на поверхность.

«Ты долго спал и видел Дом…»

Дом, которого больше нет.

Отшельник не вернулся после того, как Змей разрушил его жилище. Не привел на остров другую, смертную женщину. Не в той жизни. Просто легенды должны заканчиваться хорошо – легко и понятно.

Он отправился странствовать по земле, а может, и по времени – то было давно.

Наверное, он умер. И снова родился. Забыл, кем был прежде, но часто смотрел на небо, чувствуя, как не хватает ему чего-то важного. Он искал Ее в прошлом и в будущем, сменил множество имен, услышал множество историй. Свою не рассказывал никому, предпочитая выдумку, но в каждой лжи есть доля правды.

Змей моргнул. Оттолкнувшись ото дна, он всплыл, увлекая Липу за собой: она осторожно держалась за рог, обняв его, как ствол большого дерева.

Луна серебрила воды, освободившиеся от льдин, и отражалась в гладкой чешуе.

На берегу цвели деревья: согнутые стволы тянулись ввысь, из набухших почек рождались белые бутоны. На смену вечной осени приходила весна, и Липа вдруг поняла: все не напрасно.

«Спасибо. Как мне называть тебя, Хозяин времени?»

«Унктехи».

Исполинский змей выбросил ее на узкую кромку песка. Она завороженно смотрела, как чудовищное тело показывается из воды целиком, свивается тугими кольцами, оживая после долгого сна. Янтарный взгляд был обращен к ней: Остроглазый ждал продолжения.

…И пока Отшельник ходил по мирам, он видел Скорбь повсюду. Голодную, жадную до человеческих чувств, как ядовитый цветок – прекрасный и смертоносный одновременно. Богиня, чья суть заключается в боли, изменяла людей, даруя им волшебную силу, но карая за проступки, и некому было доказать ей, что помимо страданий есть радость. Надежда. Любовь.

Она была одинока.

Змей спал. Ему виделось многое: что было давно и чего не случалось. Чем он жил и не мог обладать. Судьбы, люди, этажи… Одни оставались, другие уходили. У них были жизни за пределами грез.

Липа перевела дыхание.

Она смотрела в глаза Змея, словно спрашивая: «Можно?»

Он склонил голову, позволяя коснуться золотой чешуйки у основания рогов. «В каждом из нас сидит свой Змей», – сказал однажды Игнас.

И еще кое-что: «Никогда не говори “конец”. Всегда думай: начало».

Они с Джеком оказались правы. Если ее история воплотится в реальность, это будет прекрасным началом. В любом из миров.

Все связано – и все связаны – в не-времени.

Женщина, ставшая хранительницей Дома, вернулась к мужу и сыну – в те времена, когда была Мам-Улей и учила детей английскому. В ее кухне вкусно пахло ватрушками, а на подоконнике цвела герань…

Будущий охотник, чье имя означает «нарушитель спокойствия», увидел Черный Берег и Гору, которая сверкает на солнце, – самую высокую из всех. Он встретил отца и вместо стеклянных бусин получил на празднике костяное ожерелье…

Сирена, оказавшаяся в Прослойке, отыскала путь к родным берегам…

Доктор, в чьих руках оказалась сыворотка, продолжил работать над исцелением тех, кого отравила Скорбь…

А в городе Килларни на юго-западе Ирландии родился мальчик. Мать назвала его Морагом – «великим», и это вовсе не девичье имя, кто бы что ни думал…

Чувство вины и тревоги сменялось покоем.

Они уходили прочь: темные силуэты скользили вдоль берега, пока не растворились в лунном свете. Баб-Уля оглянулась и всплеснула руками. Игошка помахал на прощание. Лагард произнес:

– До встречи, chérie. – Она могла угадать его интонацию на любом расстоянии. Клирика с ними не было, но Липа знала, что он ушел вместе с Домом. Это место – сад, берег, озеро – тоже перестанет быть, прежде чем она сосчитает до трех.

Лунную ночь сменила темнота.

Скорбь встретила проснувшегося Змея. Попыталась оплести побегами, как когда-то давно: страшным было столкновение двух сутей, не предназначенных для человеческих глаз. Вот только вместо черных цветов распустились вишневые бутоны. Исчезли изумрудные огни – все, кроме одного. Он следовал за людьми, шагавшими по звездной дороге в мир, где жива надежда.

Потому что иначе все не имело смысла.

Липа едва сдерживала слезы, провожая Акто: он ластился к тыльной стороне ладони, не желая уходить. Совсем взрослый – изумрудный маячок с янтарной сердцевиной. Исчезнут ли анимоны вместе с Гнилью? Вряд ли. Прослойка будет всегда – тонкая мембрана между клетками миров. Но как же сложно прощаться, играя роль наблюдателя и стороннего рассказчика в последнем акте пьесы. Ей хотелось обнять Игнаса напоследок, но в его левой, единственной, руке лежала ладонь Черри. У него получилось.

Кто знает, может, в одном из сотен миров, столь разных и все-таки похожих, у Джима есть младшая сестра. Она любит его. И протягивает мизинец в знак доверия, что бы ни случилось.

Скорбь не исчезла, просто приняла поражение, ведь Уяга и Унктехи не могут существовать друг без друга, как день без ночи: там, где время не стоит на месте, оно неизбежно приносит горечь. Потери. Новую жизнь. В конце концов, ничто не кончается. Жизнь – не история.

Упавшая звезда родится снова – и Отшельник ее дождется. Они станцуют, как хотели когда-то, и время пойдет своим чередом, потому что Небесный Змей узнал, каково это – быть любимым. Он осуществил чужую грезу. А счастливый ли финал у истории – каждый решит для себя.

Раздался звук аплодисментов.

Последняя карта из колоды – уже не пустая – рассыпалась пеплом.

Она сидела за игорным столом в тесной комнате.

Сознание возвращалось понемногу: требовалось время, чтобы вспомнить, как ее зовут.

Липа. Филиппина. Деревце.

Пространство казалось зыбким, словно она еще находилась вне времени. Вне рамок. Вне постижимой реальности, где сражались – и приходили к согласию – два божества.

Она моргнула и подняла взгляд. На нее смотрели черные, как угли, глаза. Ловким жестом Койот разделил колоду.

– Решила меня обхитрить, мисс Филиппина? Тебя ведь предупреждали.

«Не пытайтесь перехитрить судьбу…»

– «Все двери открыты перед распахнутым сердцем», – повторила она чужие слова. – И еще: «слова обладают силой». Вы сами дали мне подсказку. Я ею воспользовалась. И говорила от души. Правду. Так в чем обман?

– В том, что хватила лишнего. Тебе мало своей истории? Решила использовать дар, чтобы пообщаться с богами? Не только устроить судьбы друзей, но и перекроить заново реальность?

– Только вам можно? – огрызнулась она. – Унктехи не сам решил уснуть, вы заточили его в «стержне» подо льдом. Решили посмотреть, что будет. Понравилось?

– Было занятно, не скрою. – Трикстер пожал плечами, двигая половинки колоды к центру стола. – Загадывай карту.

Дама червей – последнее, что у нее осталось, – легла в правую стопку, слева от Койота. Выигрыш понтера. Вот только банка у них не было.

– Где Джек?

– Это все, о чем ты просишь?

– Для начала – да.

– Немногие смертные так со мной говорили. – Он хрипло, по-волчьи рассмеялся. – Просто чтобы ты понимала, Филиппина… Мне претят однобокие концовки. Счастья для всех не существует. Но признаю: мне по нраву твоя смекалка. Умение бросить все корешки в один котел.

Он собрал карты эффектным веером.

– Хочешь узнать, что было на последней?

Она помедлила. Качнула головой.

Там была их общая с Джеком история – этого достаточно. Не все знания идут на пользу. Со временем она научится отделять зерна от гнилых плевел, но пока Филиппина стояла в начале пути. И в его конце. Как гвоздик на шнурке, согнутый в кольцо. Эта двойственность отчего-то была приятной: наполняла изнутри силой и лихим запалом. Ведь ничто не кончается.

– Как пожелаешь. – Койот повел плечом. Колода растворилась в воздухе. Вместо нее он держал в пальцах пузырек из мутного стекла. Внутри переливалась жидкость цвета дегтя. – Берешь? Или тоже откажешься?

– Для чего?

– Вспомни о главном желании, которое ты упустила. Все другим – ничего себе. – Он по-звериному фыркнул, явно осуждая.

Мама. Там, у озера, она не надеялась вернуться – перестала быть Липой из Бранова, – но теперь…

– Это ей поможет? – Она смотрела на флакон, как на опасное насекомое.

– Ты сама знаешь: фейрит – яд, и он же лекарство. – Трикстер не остался в долгу, подбросив блестящую монету. – Все по вере твоей, сказочница. Приготовься отправиться домой. Не только Бубновый Валет может гулять между мирами.

Койот щелкнул пальцами.

Мама спала на больничной койке: руки по-детски сложены под щекой, светлые волосы разметались по подушке. Край одеяла сполз, и Липа села на корточки, чтобы поднять его с пола. Как же сильно она скучала…

– Я не могу.

– Да брось, ты ведь думала об этом много раз, но оттягивала решение. Бежать больше некуда, мисс Филиппина. От себя не убегают.

В груди болезненно сжалось, когда она дотронулась до маминого плеча, легко, чтобы не потревожить сон. Если она откроет сейчас глаза, вспомнит ли свою Липку? Назовет ли ее по имени?

– Так я и думал. Вы, смертные, любите трагедии на пустом месте. Ваша вера то льется водопадом, перекраивая миры, то даже каплю не выжать.

Койот повернулся, чтобы уйти.

– Стойте! – Липа зажмурилась. Сейчас или никогда. Она должна сделать выбор. – Давайте флакон.

«Всякий эффект непредсказуем», – говорил Игнас, объясняя ей суть фейрита. Она могла нанести непоправимый вред. Или до конца жизни жалеть о том, что не попыталась все исправить.

Липа ощутила тяжесть холодного стекла на ладони, а следом – прикосновение чего-то влажного и немного жгучего.

– Акто!

Он все-таки не оставил ее. Парил над кроватью, выбравшись из Липиного кармана, и взволнованно мигал оттенками зеленого.

– Я тоже рада, малыш. Помнишь нашу первую встречу? Как ты спас меня в ту ночь?.. Сможешь повторить?

Акто взмахнул щупальцами. Совсем скоро его не станет: анимоны как спутники Скорби исчезнут из этого мира, но Липа верила, что ему под силу сотворить еще одно, последнее, чудо.

За спиной раздался щелчок: Койот не прощался.

Эпилог

♬ Tyrone Wells – Give It Time

В Бранове отцвели липы.

Она сидела на скамье в тихом сквере; солнце светило в спину. Ветер путался в волосах и уносился прочь – плясать на водной глади, ловить брызги фонтанов. Перелистнув страницу учебника, Липа закрыла глаза. Уже не считая до ста, как в детстве, просто зная: все будет хорошо.

Маму выпишут через два дня – когда будет готова история болезни. Никаких признаков психоза, нарушения координации и уж тем более атрофии коры головного мозга. Врачи разводили руками и, кажется, собирали консилиум, но после функциональной томографии сдались.

При встрече мама ее узнала.

– Привет, соня, – улыбнулась она краешком губ. Осунулась после лекарств, но взгляд был ясным.

Липа сжала ее ладонь и едва не разревелась. Как на острове, только по иной причине. В ночь знакомства с Игнасом она считала себя никчемной, неспособной бороться со временем. С тех пор многое изменилось. Ей потребовалось несколько слов и твердое намерение все исправить.

– У тебя ресница на щеке. Загадывай желание.

Пришлось исполнить маленький ритуал и сдуть ресницу с маминого пальца. Липа призналась, что желание – самое главное – она загадала чуть раньше.

Это все, что она на радостях запомнила из того дня, не считая разговора с Витом по телефону: спешила поделиться новостями. У него через месяц намечался сольный концерт в «Легенде»: билеты раскупили за несколько часов.

Липа покидала остров со смешанными чувствами. Фейрит исчез – никакого намека на воронку, – но стоило ли доверять Койоту? Вот что тревожило. В итоге между верой и неверием Филиппина выбрала первое, а дальше – жизнь покажет.

На закрытые веки легли чьи-то ладони. Липа инстинктивно вскочила. Ударила не глядя, но запястье перехватили и бесцеремонно отобрали книгу.

– Помилуйте, миледи! Если это роман девятнадцатого века, я сочту, что вам не хватило приключений.

Джек перемахнул через спинку скамьи и уселся с краю.

– Пособие по микробиологии? – Глянув на обложку, он изобразил крайнюю степень разочарования. – Ты в медицинский решила поступать? Или впрямь не хватило?

Она глядела на него, не смея моргнуть. Джек. Настоящий. Не проекция, не сон. Кожаная куртка со значками, а на шее – шнурок с кольцом-гвоздиком.

– Чего молчишь? – Серо-зеленые глаза сощурились. – Если не скучала, так и скажи. Пойду себе…

– Дурак.

Он расплылся в довольной улыбке.

– Так-то лучше. Красиво тут у вас: солнышко, зелень, птички поют. Скучно на первый взгляд, но для совместной старости – самое то.

Она не сдержалась, прыснув от смеха. Планировать старость не в Джековой натуре, но как же приятно было видеть его таким – небрежно-обаятельным, балансирующим на грани серьезности и шутки.

Она скучала.

– Где ты был? Расскажешь?

– Даже если это займет все время до старости?

– Даже если так.

– Учти: никакой учебы. Ни встреч с друзьями, ни киношек с попкорном. Будешь слушать старого Джека, пока не позеленеешь от скуки.

Она толкнула его в плечо.

…И не пустишь корни, сидя на лавке. Потому что такова плата за историю о стране Фантазии[56].

– Я готова принести эту жертву.

– Как скажешь! Обратной дороги не будет. Все началось давным-давно, в лето тысяча восемьсот сороковое от Рождества Христова. Оно же семь тысяч триста сорок восьмое от сотворения Мира…

Джек говорил о чем угодно, но не отводил от нее взгляда, пристального и теплого, словно свет, проникавший сквозь листву.

– Да к черту! Истории подождут. Вашу руку, миледи.

– Исправляешь упущение?

– Надеюсь, еще не поздно.

– Учти: никакого шоттиша.

– Значит, мазурка!

Поймав ее ладонь, он закружил Липу в ореоле солнечного света. Учебник остался сиротливо лежать на скамейке.

Воскресный вечер гудел перебором струн и хором голосов. Посетители толпились у барной стойки, выходили на крыльцо с напитками в руках, смеялись, спорили, фотографировали друг друга на фоне кирпичных стен с постерами Slayer и AC/DC. Целые компании с трудом помещались на кожаных диванах. Все столики в «Легенде» были заняты к восьми часам.

Вит уже находился на сцене: настраивал инструмент, подключал аппаратуру. В такие минуты он казался собранным, как хирург перед операцией, без права на ошибку. Липа ободряюще улыбалась или показывала большой палец, когда он оборачивался, ловя ее взгляд. Она ни капли не сомневалась в дяде: талант и мастерство не уходят, меняются лишь темы, на которые творец – художник или музыкант – хочет поговорить с публикой.

Творчество – это всегда диалог. Разделенный опыт, боль, тоска, восторг, связующая нить между людьми, чьи роли могли меняться по щелчку пальцев, – и вот уже автор становился слушателем, привнося что-то свое в понимание сути. Как говорил один мудрый писатель, цель любого искусства – почувствовать себя менее одиноким[57].

Липа перевернула страницу книги. Конец параграфа был заложен конфетным фантиком – еще одна привычка, которую она переняла от мамы. Та осталась дома. Не потому, что не хотела поддержать Вита: они говорили больше часа накануне, после того как ее выписали. Сидели вдвоем за кухонным столом: белые чашки на скатерти, желтеющие клены за окном и поток машин, несущихся по проспекту. Липа встретила дядю на пороге, крепко обняв, а после – ушла в ближайший сквер с учебником под мышкой. Не стала мешать.

Маме не стоило пока переутомляться, она постепенно привыкала к людным местам и сравнивала себя с ребенком – шутила про социальную адаптацию. Этим вечером впервые взялась за кисти и палитру. Еще одна причина, по которой Липа без страха оставила ее дома одну, веря, что все будет в порядке.

Дважды перечитав абзац про фазово-контрастную микроскопию, Липа сдалась. Думала, перед началом концерта закрепит теорию – подготовится к завтрашнему опросу. Гиблое дело. Белый шум на фоне не помогал, как это обычно бывало. Отвлекали мысли, не имевшие ничего общего ни с учебой, ни с концертом.

За окнами стемнело. Лампы потрескивали над головой, почти не слышные в симфонии сентября; их свет не достигал углов и растворялся в тени, подобно акварели на холсте. Фонари напомнили ей о «Трех монетах».

Все было связано. Монеты трикстера служили метафорой, как золото из сказок, охраняемое драконом, – напоминание о том, что за все нужно платить. Даже богам. И в то же время возможность выбора существовала в любой момент жизни, на любом повороте. Орел или решка? Сон или реальность? Правда или ложь?

Прошло три месяца – целое лето, а Липа все ждала, что однажды в ее спальне появится малыш Акто. Прислушивалась в дождливые дни, надеясь различить шаги Игнаса на лестнице. Глупое желание, по-детски наивное. Липа знала, что этого не случится, и не делилась этим с Джеком. То, что он был рядом, – само по себе чудо, а в остальном… Венди Дарлинг следовало забыть о Неверленде[58]. Такова трагедия взросления.

Бросив взгляд на часы, она поднялась и вышла на крыльцо. Оставила на стуле куртку и тяжелый рюкзак с книгами, чтобы никто не занял ее место. Джек опаздывал.

С козырька падали капли дождя. Рябь касалась луж, затянутых бензиновой пленкой, листья кружились на воде, как балерины в музыкальных шкатулках. Липа спустилась на ступеньку ниже, вытянула руку и поймала лист за черешок. Алый, с золотистыми прожилками. Крутнула в пальцах. Повела плечами. Стыло. Зябко. Осень шла в наступление, разыгрывая козыри.

– Внутрь! Срочно. – Джек, появившийся из-за спины, взял Липу за руку и потянул за собой. – И не выходи без куртки, чего как маленькая?

– Я тебя ждала!

– А я давно здесь. Вернее, там. – Он указал на неприметную дверь за сценой: подсобное помещение служило музыкантам одновременно гримеркой и складом. – Нужно было кое-что подготовить. Репетиция – это основа успеха. Так говорил Шекспир перед выходом на сцену «Глобуса»[59].

– Правда?

– Нет. Не знаю. Может, я это выдумал только что.

Он усадил ее обратно за столик.

– Значит, вы с Витом приехали вместе? Это сговор?

Джек хмыкнул.

– Не сговор, а сюрприз. Поэтому ты не должна его пропустить. Грейся и пей кофе, начинаем через две минуты.

Он легко запрыгнул на сцену, проигнорировав ступени. Липа накинула на плечи кожаную куртку с заклепками и значками на груди – широкую в плечах, но такую родную. В чашке дымился карамельный латте. Она улыбнулась: запомнил. Простой жест, говорящий так много.

Взвизгнул микрофон. Разговоры затихли. Вит поприветствовал «легендарных» гостей, и бар взорвался криками. Липа улыбалась, хлопая громче всех.

– Две песни в этот вечер я хочу посвятить родному человеку. – Вит повернулся к Липе. – Без нее не состоялся бы этот концерт – первый за черт знает сколько лет… Дамы и господа, если у вас в стаканах хоть что-то плещется, поднимите их за Филиппину!

Люди оборачивались к ней, возгласы снова сменились аплодисментами.

– Ты моя героиня. Наша героиня. – Вит подмигнул ей и обернулся к Джеку, который уже сидел на барном стуле, держа гитару на коленях. – Сегодня и всегда.

От первой ноты защемило сердце. Неспешный блюз лился по капле, живительный и нежный, набиравший силу с каждым аккордом. Липа была уверена, что именно над этой мелодией работал Вит, когда привез гостью на остров. «Не переживай, ты услышишь ее первой».

Эта музыка не требовала слов. Она жила сама по себе – в двух голосах, что идеально дополняли друг друга. Липа оказалась права: Джек поладил с дядей. Маму он тоже очаровал при встрече, представившись студентом по обмену. Не было на свете вещей, которые не удавались бы Джексону Хиггинсу. Он подобно фокуснику вытягивал новые таланты из рукава. Впрочем, деньги тоже. Уверял, что не садился за игорный стол ни разу за время, проведенное в Бранове, – вместо этого обыгрывал одноруких бандитов[60].

«У меня тут новая жизнь, Деревце. Я не дурак ее портить».

И она верила.

Последний аккорд прозвучал не точкой, а многоточием. Липа завороженно слушала тишину – несколько секунд понадобилось публике, чтобы вернуться в реальность, и снова смех, и звон стаканов…

Шальная улыбка Джека мелькнула в луче света, когда Вит объявил следующую песню. Кавер на Lime Tree Arbour Ника Кейва недвусмысленно намекал на ее прозвище. Для Деревца это стало обещанным сюрпризом.

I put my hand over hers down in the lime tree arbour…[61]

Даже если бы день закончился на этом моменте, он остался бы в памяти навсегда, как северное сияние или бирюзовые воды Хавасу. Одним из тех дней, которые делят жизнь на «до» и «после».

And I do love her so[62], – голос Джека опустился до шепота, ставя точку в финале.

В жизни Филиппины начинался новый сезон.

Special 01

Колыбельная

♬ Lisa Hannigan – Amhrán Na Farraige[63]

Осенние костры горели на окраинах Килларни. В канун Мабона[64] горожане готовились к ежегодному фестивалю. Праздник урожая, по мнению Беатрис, был подобен лесному пожару: пламя вспыхивало в разных уголках города – от благотворительной ярмарки близ собора Святой Марии до вечернего концерта на стадионе Фитцджеральда.

В этом году она пропустит выступление и не поднимется на сцену вместе с хором. Сестра Аннора отговорила ее от репетиций после Лугнасада[65] – не в церкви, а в собственной кухне, за поеданием черничного пирога. Сказала, что волнение, даже приятное, может навредить ребенку. На что Беатрис только улыбнулась. Иногда она думала, что у нее не одна мать, а по меньшей мере дюжина: так члены прихода заботились о ней. Не все, конечно. Многие до сих пор смотрели косо и переходили на другую сторону улицы, завидев «дочь Иезавели[66] с Хай-стрит».

Поначалу эти взгляды приносили почти ощутимую боль, как если бы в нее бросали камни. Но однажды мать крепко взяла ее за руку и отвела во двор. И там, пока они вдвоем вязали изгородь из камыша, сказала:

– То, что случилось с тобой, – бесчестно. Но это не делает тебя плохим человеком. Или твоего малыша. Запомни это крепко, девочка, и никогда не трать силы на оправдания. На попытки что-то доказать. То, что дают тебе другие или бросают вослед, – не твой выбор. Твой – принимать или нет.

Беатрис сжала зубы. Выбора у нее никогда не было: католическая Церковь поддержала поправку к конституции о запрете абортов. Она бы не смогла избавиться от ребенка, не нарушив закон. Не то чтобы она всерьез об этом задумывалась…

– Ты все поняла?

– Да, мама.

В их семье не спорили. Это правило установила прабабка Лиадан, к которой Беатрис направлялась. Они с бабушкой Синид были похоронены рядом, у северной дороги, огибавшей кладбище. Тропы сходились на перекрестках и снова разбегались. Беатрис шагала вдоль обочины, придерживая платье на животе, чтобы не раздувало ветром.

В день, когда сутки разделены пополам, было принято поминать покойных женщин в семье. Эту традицию успешно возрождали язычники-виккане, но Беатрис не видела противоречий. Некоторые идеи, заповеди или ритуалы могли существовать в любой религии, потому что в основе их лежало нечто простое, объяснимое без слов. Ghrá[67]. Привязанность и уважение.

Из-за туч показался край солнца. Озерная гладь поблескивала вдалеке. Беатрис спустилась в овражек: туфли из тонкой кожи заскользили по влажной земле, на подоле остались колючки. Знала бы сестра Аннора, чем она тут занимается!

В ладонь лег большой лист, резной по краям, наполовину алый, как сердцевина костра. Следом она опустила в карман еловую шишку и несколько желудей. Еще одна традиция – украшать дом собственноручно собранными букетами. Беатрис помнила, как они всей семьей устраивали пикники, когда она ходила в начальные классы. Ее поделки – желудевые человечки с руками-ветками и глазами из пластилина – занимали призовые места на школьной выставке.

Повинуясь порыву, она достала желуди из кармана. Черешки выпросила у бузины. Игольчатое платье для куклы отдал тис. На пальцах осталась липкая смола, на губах – совершенно детская улыбка.

Поделку Беатрис оставила на каменной плите, рядом с памятником бабуле Синид, расчистив его от сора и палых листьев. Тут же положила кусок тыквенного пирога, украшенного семечками, и ожерелье из рябины.

– Это тебе. У нас все по-старому. Мама поехала к дяде Киану и тете Фло – проведать и передать гостинцы. А я вот – сюда…

Порыв ветра ударил в лицо. Тени от крестов тянулись к дороге. Беатрис поднялась с колен и отряхнула промокшее платье. Через несколько секунд она поняла, что это не вечерняя роса. Оглянулась на город.

От кладбища до больницы – путь неблизкий.

Он родился на рассвете, когда ночь встречала день.

Крепкий мальчик весил больше половины стоуна[68]. Акушерка шутила, что вырастет сильным, как Финн Маккул, но Беатрис подумала: она всем так говорит, чтобы успокоить матерей – особенно рожающих впервые – и заставить улыбнуться.

На вопрос об имени она качнула головой. Все потом. Беатрис слишком устала. Радость от того, что ребенок родился здоровым и двенадцать часов схваток остались позади, уступила место дреме.

Во сне она спускалась с холма в красивом и легком платье – белом, как бутоны ландышей. У Беатрис такого никогда не было. На берегу озера, у самой воды, ее ждал мужчина. Темноволосый, с красивыми и строгими чертами лица, но очень бледный – так выглядят люди, недавно перенесшие болезнь.

Когда она подошла ближе, незнакомец улыбнулся. Дотронулся ладонью до щеки Беатрис.

– Ты знаешь, как его назвать. Смотри на солнце, – сказал он, прежде чем уйти в туман.

– Постойте!

Она хотела подобрать платье и бежать следом, но запуталась в складках. Проснулась, сбив одеяло набок. Рядом зашаталась капельница. Беатрис вздохнула. Увидев полоску пластыря на левой руке, опустилась обратно на подушку.

– Плохой сон?

Мама стояла у окна, держала на руках спящего внука. Солнце светило ей в спину, из-за чего Беатрис не видела лица.

– Нет. Просто странный – будто вещий. У тебя такое бывало?

– Много раз. – Она подошла ближе, не сводя глаз с младенца. – Так похож на твоего отца.

– Мам… – Охрипший спросонья голос звучал не так ясно, как хотелось бы. – Мы не станем называть его Томасом.

– Что за глупости? Конечно, станем. – За мягким тембром скрывалось фамильное упрямство. – Или у тебя есть вариант получше?

– Да. – Беатрис протянула руки. Ей хотелось прижать его к груди, а когда проснется – спеть колыбельную, которую впервые услышала от бабушки много лет назад. Про море между мирами.

Они до последнего не знали, кто появится на свет: мальчик или девочка. Беатрис не спешила загадывать, но сейчас, глядя на солнечные реки, затопившие палату, сказала:

– Мораг. Его будут звать Морагом.

В семье О’Лири не спорили.

До этого дня.

Special 02

Дикий новый мир

♬ Red – Not Alone

Вихо мастерил ожерелье из бусин. Ловкие пальцы нанизывали вампумы[69] на шерстяную нить.

– Помнишь детскую сказку о добыче огня? – От уголков его черных, как угли, глаз тянулась сеть морщин. – О холодных временах, когда наш народ не мог согреться?

– Там была Горихвостка, – ответила Черри, – волшебная птица, которая принесла пламя на хвосте.

– Верно. Она сказала, что огонь достанется самому терпеливому и выносливому.

– Тому, кто не отказывает другим в помощи и совершает добрые дела, – добавила она шепотом.

– …И люди бежали за птицей, неся в руках смолистые ветки. Целое племя – от детей до стариков. Они шли через горы, болота и реки. Сдавались рано или поздно и сворачивали с пути. Думали, что маленькая птичка требует слишком многого. Даже огонь не стоит таких мучений.

Он замолчал, и Черри продолжила:

– В конце остался один. Он обрадовался тому, что другие повернули, и возомнил себя хозяином огня раньше времени. Потребовал награду, но ничего не получил. Тогда Горихвостка вернулась на брошенную стоянку и увидела в вигваме молодую женщину… – Черри вытерла щеку. – И спросила: «Почему ты не последовала за своим племенем?» Та ответила: «Я не могла оставить больного отца». Тогда Горихвостка доверила ей огонь…

– …Которым женщина поделилась с другими, когда те пришли домой, усталые и замерзшие. Не забывай об этом, Птаха. – Он продел нить сквозь последнюю бусину и завязал узел.

Никто не называл ее так, кроме отца. Ничьих ушей не касалось это прозвище. В детстве она все, что имела, меняла на перья. Даже еду. В Слэк-Сити не было птиц: только охотники, прибывавшие из западных Штатов, торговали подобной редкостью.

Черри до сих пор помнила, как носила за ухом перо фазана. Недолго, около часа. Потом ей выбили зуб в переулке, чтобы не задавалась. Она расстроилась, но несильно. О подарке жалела больше.

– Пересматриваешь записи?

Оглянувшись, она увидела Джима на пороге. Спешно нажала на дисплей v-линка, скрывая изображение. Черри не услышала, как он поднялся по лестнице.

– Да. Раньше я могла говорить с ним, когда захочу.

Теперь это в прошлом: она перестала слышать духов. Привычное разноголосье боли, жалоб и советов ушло. После смерти люди почти не менялись: каждый оставался к чему-то привязан. Каждый злился и сетовал на судьбу. Или старался помочь – вставал между ней и Скорбью, щедро делясь воспоминаниями о светлых днях.

Черри поднялась из-за стола и шагнула к Джиму.

– Как успехи?

Его правый рукав по-прежнему висел вдоль тела.

– Энди почти закончил. Завтра еще одна примерка.

Она кивнула. С тех пор как началась война между бандами, Док окопался в подвале ее дома на углу Тридцатой улицы. Работал с бионикой, доводил до ума формулу «обратного» фейрума. Глядел на нее с настороженностью и неприязнью, стоило Черри возникнуть в поле его зрения. Как на бомбу с часовым механизмом.

Этот взгляд ее откровенно смешил. Если Энди думает, что она снова обернется божественной сутью, истребляющей миры, – пускай. Дважды камень в одну воронку не падает. Тем более в масштабах оренды[70].

Черри до сих пор не знала, в какой мир они вернулись: в свой собственный или смежный, почти не отличимый по событиям и течению времени. Изумрудный малыш, который вел их через Прослойку, исчез. Как и другие спутники Джима. Иногда он вспоминал о них и становился задумчивым. Иногда вглядывался в ее лицо – не так, как Лагард, не проверяя, а считывая настроение в чертах, пытаясь сохранить в сознании ее образ.

Отчасти она его понимала. Память – хрупкая вещь. После всего, что они пережили, сознанию требовалось подтверждение: я здесь, я есть, и остальные тоже. Духу требовалась поддержка.

Она взяла его руку и повернула ладонью к себе. Плетеный браслет на запястье едва держался: нити потеряли краски, узел ослаб. Карта его путешествий через миры выцвела и потускнела.

– Хочешь, сделаем новую? – предложила Черри. – Из вампумов. Я ни разу не плела сама, но наблюдала за ним всякий раз.

Джим не успел ответить. Стекла в доме задрожали, со стены упала картина. Вихо ее любил: на холсте были изображены два волка – черный и белый. Еще одна легенда, которую не следовало забывать.

– Похоже, Восьмерки сдвинули баррикады. Третий взрыв за сутки, не считая вчерашнего пожара. Надеюсь, за чертой Поджи притормозит. – Джим нахмурился, отдернув занавеску. За окнами лил дождь.

– А иначе? Пойдешь с ним толковать? – Она достала ящик с ракушками и теперь раскладывала их на столе, выбирая подходящие.

– Кто-то ведь должен.

– Это не твоя война, Джим.

– Люди страдают в перестрелках. Гражданские. Дети.

– …Но так бы поступил хороший человек, – закончила она и ободряюще улыбнулась.

«Мы есть, мы живы, мы вместе».

Хорошие люди всегда делятся огнем, а что до войны… Война никогда не меняется.

Special 03

Выбор

♬ Sam Tinnesz, Zayde Wølf – Man or a Monster

Миг назад Джек Хиггинс исчез.

Париж, испуганная Филиппина, звон посуды в ресторане «Terminus Nord» – все это принадлежало миру живых, а он – больше нет.

«Вот дурак. Торопился напомнить о главном, а заказ не оплатил, – пришло в голову запоздалое откровение, – теперь Деревцу придется выкручиваться».

Джек осмотрелся. Холщовая палатка встретила его светом керосиновых ламп. За столом сидел старый друг: скалил пасть, не прячась за человеческим обликом.

– Давно не виделись. – Он усмехнулся и выглянул наружу. Две тропы без конца и начала сходились на перекрестке, делили пустошь на четыре части. Небо и земля почти не отличались оттенками серого. В воздухе парили бледные, лишенные цвета анимоны. Наспех сотворенная иллюзия говорила об одном: творец устал, фантазия иссякла.

– Тебе надоело, да? – Джек опустился на свободный стул. – Наскучила самая большая игра из тех, что ты когда-либо затевал?

Койот невозмутимо раскладывал карты: одну себе, другую Джеку, и снова – пока не кончилась колода.

– Ты же бог обмана, – продолжал наступать Джек, – хитрости, веселья… Почему так любишь правду? Выискиваешь, как маньяк с лопатой, в надежде добраться до золота. Ради чего?

– Попр-робуй ответить сам. – Он подвинул стопку карт. – Снимай.

У Джека выпала десятка, у Койота – король, и он забрал обе карты.

– В этом твое веселье, да? Заглядывать в нутро, копаться в сокровенном. Обман – это шелуха, а правда горька и неприглядна. Правду говорят в отчаянии. От безысходности. Когда не остается сил – или поводов – плести очередную ложь.

Валет против дамы. Джек терял карты, его стопка уменьшалась с каждым ходом.

– Ты все потр-ратил.

– Я мог сделать это и раньше. На мой век хватило историй. Если хоть одна из них тебя позабавила… Что ж, я страдал не зря, – добавил он с иронией.

– Думаешь, искупил свой долг?

– Думаю, да.

– Снял пр-роклятие?

– Не сам. Она мне помогла.

Койот по-звериному фыркнул. Джек пожал плечами. Правда за правду, око за око. Он не врал на сей раз, не прикрывал пустоту колодца кружевной сетью выдумки.

Час и век – все было едино, пока он не встретил Деревце. Повидал десятки стран, собрал сотни историй, а поди ж ты, зацепила одна. Как тот самый гвоздик – амулет на удачу, – острой веточкой да по Джековой совести. По сердцу, которое билось, не сгнило до сих пор.

– Что дальше?

– Ты мне скажи. – Следующие две карты Джек забрал себе. Игра продолжалась. – Я бы предпочел вернуться. Ты же можешь щелкнуть пальцами, сделать божественное тайми-вайми и все разрулить?

Рассказывая Липе байку о несчастном эмигранте, мсье Эжене, пошедшем ва-банк в Неваде, он осудил беднягу за глупость. Сейчас Джек действовал так же: бросал противнику вызов. Что ему терять?

Удача иногда сильнее смерти.

– Ты же сказал: меня влекут стр-радания. Какой р-резон в счастливом финале?

– Баланс. Ты не добро и не зло, но вынужден уравновешивать чаши весов, я угадал?

– Хаос, баланс… Не всегда выбор-р очевиден.

– Но он должен быть.

Два хода они провели в тишине.

– Что, если я задам ей вопр-рос? Как думаешь, мисс Филиппина пр-редпочтет спасти тебя или мать? Или вовсе выбер-рет девятку, забыв про валета?

Джек снял верхнюю карту: ею оказалась девятка треф.

– Я ведь предупреждал тебя, ты не послушал. – На месте Койота сидел Таннер. В несвежей, пропитанной кровью рубахе, со вздувшимися венами на шее. Подбородок салаги дрожал, глаза слезились. – Почему ты не послушал?!

Он с неожиданной силой грохнул по столу кулаком. Карты разлетелись. Джек инстинктивно зажмурился, а когда открыл глаза – взглянул на свое отражение.

– Нравится? – подмигнул Джексон Хиггинс. Он поправил воротник куртки, сдул невидимую пылинку с рукава. – Мисс Филиппина будет в восторге. Готов поспорить, она не заметит разницы.

– Знаешь, в чем твоя проблема? – Джек откинулся на спинку стула.

Чтобы сдержать сиюминутный порыв, ему понадобилась воля. Огонь не тушат дровами, его заливают водой.

– Увести девчонку у старого друга – как-то мелко. Ну согласись, это пшик после апокалипсиса. Вот где была мощь, размах, широта идеи…

Койот изящно повторил его движение.

– За многословием ты прячешь страх. Неприятно смотреть на самого себя и видеть клоуна, который всегда скрывается за маской, бравадой, мишурой.

– Ну почему. С кем еще я могу вести увлекательные философские беседы? Кто еще постигнет мою душу, филигранно высмеяв недостатки и подчеркнув достоинства? Кто не пожалеет времени, заявившись в эту бездну мира… Где мы, кстати?

– Еще-Не. Место, где ничего нет. И где рождается все.

– М-м, здорово. Как в старой рекламе: ваши мечты в ваших руках. – Джек поднялся и вышел из палатки.

Он шел по тропе, пока не увидел двойника, следовавшего за ним.

– В этом вся суть. – Он указал на горизонт. – В том, чтобы идти. Простой выбор. Может, самый простой из всех. А проблема – в зависти. Вы, боги, все через одного ранимые снежинки. Но если без шуток… – Джек внезапно остановился. – Ты говорил, что настанет день и ты услышишь мою благодарность.

Койот оказался прав. Джек понял это спустя одну жизнь и колоду карт.

– Спасибо, – произнес он без намека на иронию.

Не будь он проклят, не оказался бы в Лондоне, а еще раньше – в Доме. Не встретил бы Деревце, и пути-тропинки не сошлись бы во времени. За это стоило благодарить. В конце концов, кого ты видишь в отражении, тем и становишься. Врагом или другом.

Выбор был прост. Правда – легка и приятна.

Послесловие автора

Я рада, что вы прошли этот путь вместе со мной. Первый драфт «Фейрума» – под названием «Дом в Еще-Не» – был написан осенью 2018 года в рамках NaNoWriMo (National Novel Writing Month). Второй – спустя три года. За это время я успела поработать над другими проектами, но мыслями все равно возвращалась к Деревцу. История, задуманная как жанровый эксперимент, как разноцветная мозаика из вещей, которые я люблю, проросла в сердце и требовала финального аккорда.

Песни, упомянутые перед эпизодами, не только служили вдохновением, но и дополняли историю. Можно целиком послушать плейлист и посмотреть буктизер по ссылкам:

https://music.yandex.ru/users/DaryaCherkessova/playlists/1001

https://youtu.be/qR4XSM-BNZc?si=1YxeTFv4upSg1h2K

Мне очень хотелось передать вам атмосферу Дома и эмоции, которые заряжали меня во время написания.

Теперь я точно знаю – историям под силу все.

Здорово, если наши увлечения совпали, а отсылки к любимым произведениям, найденные в тексте, заставили вас улыбнуться. Пишите мне, делитесь впечатлениями, рассказывайте друзьям, и да пребудут с вами хорошие книги. И музыка. И грезы. Ведь, как говорил великий классик, «мы созданы из вещества того же, что наши сны, и сном окружена вся наша маленькая жизнь». Мечтайте. Творите миры.

И напоследок: этот ключ от Дома теперь ваш.

Возвращайтесь в любое время!