Ключевой вопрос бесплатное чтение

1

В дождливое октябрьское утро хорошо и долго спится.

Андрей Евгеньевич Маков проснулся, открыл глаза – половина десятого. Подмигнул картине в золотистой рамке на стене, где, недавно вышитая дочкой разноцветными нитками темноволосая девушка в светлом платье, сладко спит, положив голову на огромную лапу тоже спящего тигра. За ними часть берега озера или реки с деревьями и розовато-жёлтой зарёй. Закинул руки за голову, сладко потянулся и увидел на полу сына в красных трусах и белой майке. Светлые волосы дыбом, будто по дороге сюда волка встретил. Что-то вырезает ножницами из журнала «Культурная столица». Губы вытянул, щёки надул. Во всём лице его, в светлых волосах видна мамочка, и немного отцовского – в широких бровях и ровном, классическом носу. Возле ноги личный телефон и бело-голубая антиковидная маска.

– С добрым утром, Жень! Чем занят?

– Сам видишь, девушку вырезываю.

– Не вырезываю, а вырезаю. И для чего тебе?

– Понравилась. Даже поцеловал её.

– Покажи?

Он вскочил, протянул. Отец вгляделся, почмокал:

– Молоток! У тебя хороший вкус.

– Сам знаю.

– Но целоваться тебе ещё рано.

– Кто сказал?

– Я.

– Так я ж понарошку. Только показал ей, что нравится.

– Ну, если понарошку, сойдёт. А для чего тебе маска?

– Я с нею тренируюсь, чтобы не чихать. Когда надеваю, то обязательно чихаю.

– Ну и что?

– Тогда она мокрая. Как носить мокрую?

– У тебя на неё аллергический синдром. Чаще нужно чистить нос.

– Он и так чистый. Вот Катя в маске не чихает.

– У неё чистый нос. Кстати, а что наши девчонки?

– На кухне. Завтрак кухарят.

– Кухарят? Экое словцо. Откуда оно?

– Воспиталка по телефону говорит. Я запомнил.

– Солидный у тебя набор слов. Мне никто не звонил?

– Нет. Я твой телефон вырубил.

– Как вырубил, кто позволил?! – Андрей Евгеньевич резко отбросил одеяло, схватил с табуретки телефон. Включил его, но смотреть, кто звонил, не стал. – На будущее прошу этого не делать. У меня такая работа, что связь должна быть постоянной.

– Сам знаю. Но и поспать надо. Хотя бы в субботу. Мама говорит, сон – лучший доктор.

– Не лезь в мои дела, думай о своих. Везде, понимаешь, командиры. Даже дома. К тому же до смешного малолетние! Я, между прочим, твой телефон никогда не отключаю. И в голову такое не придёт.

– Мне и не звонят, как тебе. А если звонят, не вылетаю из дому, как ты. После каждого звонка. Мама говорит, папин телефон, как ошейник: кто захочет, тот и дёрнет.

– Можно подумать, ты и мама не знаете, какая у меня работа.

– Знаем, бандитов ловишь. Потом их судят. Катя говорит, что про твою работу в книгах написано. И читает дективы… нет, как их?

– Детективы. Или для краткости дюдики. Детектив, значит сыщик или расследователь.

– Да, Катька их любит. И мама тоже.

– Их любят не только мама и Катя. А знаешь, почему? Потому что в них всегда есть положительный герой.

– Какой герой?

– Положительный. Который всегда за правду, за справедливость и против зла. И делает всё, чтобы зло наказать.

– Следователь, что ли?

– Именно. Полтыщи лет назад жил итальянец Джордано Бруно. Он говорил: «Стремление к истине – единственное занятие, достойное героя».

– А что такое истина?

– Правда. Чистая, без всяких примесей, правда.

– Когда стану совсем большим, буду тебе помогать. Ты хочешь, чтобы я тебе помогал?

– Ты же хотел стать футболистом?

– А, прошло. Мой дед, когда был живой, то говорил, что теперь нет нашего футбола. А играют сплошные… забыл слово.

– Легионеры, что ли?

– Нет. Эти. Ворюги.

– Варяги?

– Да, варяги.

– Не все, конечно, хотя да, многие. И даже если команда побеждает, при чём тут мы? Выходит, чужая победа?

– Я и отдумал. С тобой буду.

– Хорошо бы! Вместе мы порядок наведём.

– Легко. Ты где учился, чтобы стать следователем?

– В нашем университете. Но ты и теперь мне помогаешь. Когда я смотрю на тебя и на Катю, или даже просто думаю про вас, чувствую, что у меня есть душа. И во мне растёт сила и решимость. Я действую, словно бы спасая вас от будущего зла.

– Тогда я хочу скорее вырасти.

– Не торопись. Наше детство никогда не повторяется, потому что остаётся с нами навсегда. Как самая лучшая пора жизни. Как драгоценный дар, без которого мы были бы вечными оборванцами.

– Согласен. Мы с Ваней давно это видим. Бывает, надоест писк и визг в нашей игровой. Так выйдем в коридор и уткнёмся в телефоны. Лучшая дружба получается. Ему хорошо со мной и мне тоже.

– То не дружба у вас, то гадость. Телефон гадость, если он тебя лишает твоей собственной жизни.

– Откуда ты знаешь?

– Твой дед Евгений говорил, что телефоном нужно пользоваться только при острой необходимости. Как спичками. Скоро год будет, как его не стало.

– Жалко, что его нет. У Вани два дедушки и две бабушки. Бывает, что они вместе приходят забирать его из садика.

– Богач твой Ваня. У меня вообще не было дедушек и бабушек.

– А дед мой тоже был следователем?

– Нет, разве ты не помнишь? Он был железнодорожником. Начальником пассажирского поезда. Всё время на колёсах! Видел совместно написанные буквы РЖД?

– И что?

– Они означают «Российские железные дороги». А твой дед говорил, что эти буквы прямо относятся к нему, к его профессии: «Редко живём дома». Представляешь?

– Нет, не представляю. Потому что он часто играл со мной в кубики и учил кататься на велосипеде. Зато я буду с тобой следователем. А бабушка моя кем работала?

– Поваром в кафе. Людей кормила. Хочешь быть поваром?

– Нет. Я уже сказал: следователем.

Отец встал, высокий, широкоплечий, с тёмно-каштановыми волосами и большими серыми глазами. Лицо бледное, щетинистое с едва заметными морщинками на лбу и крупным, ровным носом. Надел футболку, натянул спортивные тайтсы и снова взглянул на вырезанную девушку.

– Я вот что подумал. По-моему, ты уже вырос из детского сада. И он ничего не добавляет к твоему развитию, наоборот, тормозит его.

– Почему?

– Потому что нередко разговариваешь, как взрослый. Читаешь, как диктор телевидения. К тому же, целуешь журнальных девушек. И это на седьмом году жизни.

– И чего?

– Зря мы тебя в сентябре не отдали в школу. Был бы сентябрёнком.

Женя едва слышно помычал какую-то свою песенку, сунул нос в страничную дырку от вырезанной девушки и подтвердил:

– Тем более. Наша воспиталка и психичке так сказала.

– Не психичке, а психологу, не коверкай слова.

– У нас все так называют.

– И что твоя психичка?

– Сказала, что после детсада меня можно выгнать сразу во второй класс.

– Так и сказала? Когда это было?

– Ещё вчера. Когда я самый первый отгадывал загадки из книжки.

– Лёгкие были загадки?

– Для меня да. У нас дома такая книжка.

– Интересная жизнь в детсаде, – Андрей Евгеньевич спрятал подбородок в кулаке. – Мне бы к вам…

– Ага, чтобы все разбежались.

– Ты думаешь? Ладно, тогда повременю. Однако пора на кухню.

К ним в розовом коротком платье и зелёном переднике с жёлтыми подсолнухами, которые сама намалевала масляной краской, вошла Женькина сестра, шестиклассница Катя. Тоненькая и серьёзная, как драматическая актриса, она встряхнула упавшими на плечи светлыми волосами и негромко сказала:

– Между прочим, завтрак на столе. Мама… Ну, вы её знаете, Марина Глебовна. Так она велела позвать мужиков.

– Спасибо, Катенька, мы сейчас. Я вот смотрю на твою вышивку и всякий раз думаю, что будет с ними, когда они проснутся?

– Ничего не будет. На самом деле никакого тигра нет. Мы с мамой решили, что он ей снится.

– Как интересно: сон во сне?

– Да, потому что она мечтает о защитнике, чтобы её никто не посмел обидеть.

– Конечно, кто ж рискнёт, при таком защитнике! А кто художник?

– Не знаю. Мы с мамой эту картину в Интернете нашли, там про художника не сказано. И вышили.

– Вообще-то был у нас такой художник. Константин Сомов. Он любил изображать сонных девушек. Может, он автор?

– Да, мы видели Сомова. Но среди его картин не было девушки с тигром.

Отец и Женя привели себя в порядок и явились на кухню. Женька хотел включить телевизор, но мама нахмурила брови и усадила за стол. А на столе – горка блинов, кусочки курицы в тарелках и вишнёвое варенье в розовых розетках. На плите закипает чайник. Мама, чуть-чуть полноватая, светлая, с причёской каре и в зелёном переднике, но без подсолнухов, вытирает вафельным полотенцем вилки и ножи, и раскладывает их на скатерти. А запах самый свежий и аппетитный.

Рассматривал всё это Андрей Евгеньевич, поглядывал на детей и на жену, и думал о том, что кто-нибудь со стороны, мог тут увидеть образцовую семью. Даже позавидовать мог, настолько благопристойно и обстоятельно выглядит каждая в ней особа. Если бы не беда. А точнее, если бы не заноза в душе хозяина. Колющая, не отпускающая почти два месяца, не позволяющая ни на день забыть о выходке жены. И добро бы, какая-то простушка, а то ведь человек с высшим образованием, зав отделом статуправления. Родители сибиряки, научные сотрудники. Мама физик, кандидат наук, отец учёный палеонтолог; к несчастью, полтора года назад его не стало.

Маков с юношеских лет придавал большое значение связям с людьми, занимающими высокое положение. И был рад, что его девушка Марина из хорошей семьи, дочь известных учёных и сама прекрасно образованная для своих лет студентка. После университета они поженились и радовали друг друга своими служебными успехами. А когда родились дочка и сын, он увидел, сколь благодатными для них являются знания родителей, в особенности, матери. В обычном, казалось бы, общении, в простых разговорах проявлялась не только эрудиция родителей, но также их убеждённость в своей правоте. Андрей любил жену. А с рождением детей более всего стал ценить её редкостную материнскую особенность – быть равной с ними, но понимать чуточку глубже и видеть чуточку дальше. Она и в близких отношениях с мужем была искренней и открытой, и ему в голову не приходило, что может быть как-то иначе. И тут…

– Приступайте, ребятки. Накладывайте блины и ешьте сначала с курочкой, после с вареньем и чаем. Да, творог же! – вспомнила она и достала пачку из холодильника.

Женя рукой взял из горки два блина и положил на тарелку.

– Вилки не видишь? – упрекнула Катя. – И не рви ты их, для этого есть вот что, – подала ему ножик.

– Нет, пальцами вкуснее, – хихикнул Женя и взял кусок курицы.

– Не пойму, где он всего этого набирается? – вздохнула сестра. – По-моему, у них теперь не садик, а рассадик дикости. Когда я туда ходила, у нас такого не было.

– У нас ещё и не такое бывает. Особенно Вадик и Лёня. Из рогатки лампочку расколошматили.

– Упитанные такие? – спросила мама.

– Два толстяка. Воспиталка их пузотёрами зовёт.

– Может, бузотёрами? – спросила мама.

– Нет, пузотёрами. У них во такие пузы. Будто по футбольному мячу проглотили.

– Ужас! – хихикнула Катя. – Подальше от них, а то заразишься. Возьми, пожалуйста, вилку.

– Отстань, всё равно не буду.

– Эт-то ещё почему?

– Я кино про рыцарей видел, – жуя, проговорил брат. – Дак они там курицу руками держали и зубами грызли.

– То ж рыцари. А ты кто? Варвар, что ли?

– Я не знаю, кто такой варвар. Я рыцарь уже давно. Ваня даже Дедом Морозом хочет быть. Уже бороду примеривал.

– Чего её примеривать, когда ещё только октябрь? – не смогла удержаться Катя.

Мама посмотрела на мужа и подмигнула ему, – дескать, пускай рассуждают, за столом полезно. Андрей Евгеньевич положил ещё блинов, и тут дал себя знать телефон.

– Сиди, – встрепенулась Марина Глебовна. – Скажу, ты в ванне.

– Нет, сам, – проговорил он и взял сотовик. Мгновение слушал и стал кивать: – Был, был дома… Потому что сын отключил… И что теперь?.. Опера́ уже там? Нет, еду… Повторите… Запомнил, запомнил. Пока. Свяжемся.

Он сжал телефон в руке, мельком взглянул на блины и нетронутую курицу.

– Завтракайте. Ждут на улице Смоленской. Я помчался.

– Что за чушь? Куда, куда помчался? – встала Марина Глебовна. – Доешь, Смоленская подождёт.

– Спасибо, я потом. Пока.

– Я тоже хочу, – сказал Женя, беря в руки ножик.

– Со временем, сказал отец и выскочил из-за стола. Переоделся, выбежал на двор и сел в машину.

Событие, о котором сказали ему по телефону, для него не новое. В квартире на Смоленской обнаружен труп мужчины.

2

Николай Перекатов и Виктор Малинин с детства друзья. Перекатов среднего роста, плечистый, коротко стриженный. На слегка вытянутом лице ничего лишнего, никаких изъянов. Чуть-чуть курносый нос, выпуклый лоб и неширокий рот с некрупными губами; глубокие серые глаза смотрят прямо и почти не моргая. Малинин высокий, слегка сутулый, густоволосый и бородатый. Лицо как лицо, и только «лазоревые, живые и манящие глаза», как он сам их называет, говорят о том, что их владелец человек общительный и незаурядный. Учились они в одном классе, потом в одной группе на вечернем отделении экономического факультета. И работали в морском порту с паллетами – специальной тарой для транспортировки бананов из Эквадора. Николай изумлялся: – Вот жизнь настала: бананы дешевле картошки! – Временно, – обнадёживал Виктор. – Когда придём к нормальным отношениям с нашей родненькой сестричкой Украиной, всё будет как прежде. – Но придём ли? – сомневался Николай. – Обязательно придём! «Жаль только – жить в эту пору прекрасную уж не придётся ни мне, ни тебе», – цитировал Некрасова начитанный Виктор и посмеивался в ладонь. – Не пророчь, оракул, скушай банан, – улыбался Николай и освобождал ему экзотический фрукт от кожуры.

Свободное время, а это были, в основном, выходные, они проводили в дискотеке «Метро Центр» на Обводном канале. Хорошее, весёлое место. Если бы ещё официанты были чуть-чуть культурнее, а то не клиентам помогают, а тусуются между собой, будто привязанные друг к другу. Зато девушки – только успевай разглядывать. Одна беда: редко кто из них мог пригласить к себе домой для радости общения и прочих нежностей. Почти у всех родители, братики, сестрички – не до приёмов.

Стали друзья серьёзно задумываться, не снять ли им квартирку студию, а ещё лучше квартирку однушку на двоих. И таким образом решить вопрос о приюте. Уже почти договорились, начали торопливо подыскивать подходящий объект в Интернете. И радоваться, что предложений видимо-невидимо и на любой вкус.

Не успели. Николаю пришлось на год прервать обучение и послужить в армии. Виктора из-за плоскостопия не призвали, и он после университета остался в порту, в отделе экономики производства и затрат. А Николай после армии продолжил учёбу, и вскоре тоже пришёл в порт. Но как недавний военный получил специальное звание лейтенанта и сделался сотрудником таможенной службы.

Их дружба не прерывалась в армейское время Николая, а когда его демобилизовали, стала ещё крепче. На юбилее одного из руководителей порта они познакомились с двумя красавицами подружками: товароведом Ирой – тоненькой, изящной и весьма общительной брюнеткой, и бухгалтером Любой – рослой, с белой кожей и голубыми глазами блондинкой. В отличие от своей подруги, была она немногословной, вдумчивой и расположенной больше слушать, чем говорить. Не долго повстречались, и вскоре Николай женился на Ире, а Виктор на Любе. Причём обе свадьбы устроили в один день, в одном и том же кафе.

На их торжество приехала Любина мама Анна Семёновна, сельская учительница из Курской области. Стройная блондинка с голубыми глазами и едва заметным шрамом на левой щеке – однажды, ещё одиннадцатиклассницей, ехала с поля на подводе, а какой-то дядька вёз между колен косу. На рытвине не удержал её и коса, падая, задела носиком Анютину щёку. Отец Анны, сельский механизатор Семён в сердцах отметелил дядьку до потери сознания, но тот даже никому не пожаловался – понимал, что виноват. Горяч был дед Любы Семён Петрович, любую мелочь и невзгоду принимал с душевной страстью, оттого и пожил недолго. Девять лет назад, когда не было и шестидесяти, ушёл в мир иной.

Горячим оказался и Любин отец Константин, муж Анны Семёновны. Только в ином смысле. Работая в Курске на стройке прорабом, влюбился в молоденькую электросварщицу Лену и развёлся с Анной Семёновной. Так у Любы появился брат по отцу Игорь, которого она ни разу не видела.

После того как Люба уехала учиться в Петербург, Анна Семёновна стала жить одна. Как-то Люба спросила:

– Ты такая красивая, видная женщина, почему замуж не выйдешь?

– За кого, доченька? За кого-нибудь мне не надо, а хороший человек не часто попадается.

– Перебирайся в город, там много хороших людей. И обязательно встретишь. Твоя дочка тому пример.

– Нет, моя ласточка, я наших деток люблю. Не смогу я там без них.

Как же она обрадовалась за дочку, когда увидела её мужа Виктора. И пригож, и умён, и родители у него заслуженные люди: отец подполковник, преподаватель военного вуза, мать сотрудница аудиторской фирмы. Блеск парень! Дай Бог им счастья нескончаемого!

Отец Ирины Фёдор Михайлович и мама Лариса Владимировна местные, петербуржцы. Хотя сами называют себя ленинградцами. Ну, во-первых, родились в Ленинграде, а во-вторых, потому что их Северная столица – Город-герой Ленинград. – «И никто и никогда не переделает его в Город-герой Санкт-Петербург», – смеялся Фёдор Михайлович. Трудятся они в колледже при судостроительном заводе. Мама – преподаватель информатики, отец – мастер производственного обучения судовых маляров. Ещё у Ирины есть старший брат Сергей, который окончил Университет точной механики и оптики, и вкалывает теперь в конструкторском бюро оптико-механического объединения. Умный, красивый парень, которому жутко не повезло. Женился на студентке Луизе – маленькой, черноокой и чернобровой красавице. Сергей с отцом отремонтировали квартиру и дачу Луизы. Её родители ни словом, ни делом не стали помогать. Жили они на другом конце города в небольшой квартире своих умерших родителей. Была у них закадычная подружка Бутылочка, и, может, поэтому они крайне редко встречались с дочерью. А беременная дочка взяла академку в университете, и к несказанной радости Сергея, родила близняшек Инну и Кристину. Так бы и жили они, и растили своих дочерей, что более всего похожи на маму. Но…

Была и у Луизы подружка Лола (полное имя Лолита), которая знала, что дочек Луиза родила не от Сергея, а от заезжего эстрадного певца Альберта Сиянова. Однажды Лола, будто бы в шутку, сказала подружке Луизе, что Сергею вряд ли понравится, если она расскажет ему правду о «его» дочерях. И потребовала за своё молчание немалую сумму. Луизу возмутила эта, как она сказала, подлянка подруги, и она отправила её на все четыре стороны. Лола исполнила обещанную угрозу. После чего Сергей пригласил специалистов по ДНК, чтобы они установили отцовство и родство дочерей. Их анализ и экспертное заключение показали, что на девяносто девять и девять десятых процента дочери не его.

Сергей тяжело и небезопасно для психики заболел. Из весёлого, жизнерадостного парня, каким он был всегда, превратился в бессловесного, мрачного мужика. Жить вернулся домой. Родителям и сестре сказал, что просто у них с Луизой пока что не сложились «взаимоотношения», мол, надо немного подождать и всё образуется. И признался в своём несчастье только после того, как развёлся с Луизой. Она же после развода бросила ему в лицо лишь одно слово – «изверг»! Казалось бы, бросила и бросила, что ей оставалось? Но он воспринял это слово как удар хлыстом по его беззащитности, по оскорблённым чувствам только что пробудившегося в нём отца. И ничего не произнёс в ответ.

Ира утешала брата, предлагала познакомить со своими, как она говорила, самыми лучшими на свете девушками. Ноль внимания. Напоминала ему где-то услышанное изречение о том, что лучшее средство от любви новая любовь. Но Сергей не придавал ему никакого значения, – его орган слуха и равновесия отказался хоть как-то реагировать на инициативы сестры. И не оставил без внимания её слова про новую любовь: «Если новая любовь отменяет прежнюю и вытесняет её, то новая боль соединяется со старой и лишь усиливает её».

Однако сестра не успокоилась. «Глупости это! – возражала она. – Так рассуждают лишь горюны и непрушники». А когда родители уехали на дачу, она и Николай пригласили к себе подругу Ирины Свету Орлову, тоже экономиста. И позвали Сергея. Красивая, большеглазая и остроумная Света произвела большое впечатление на брата Ирины. Он разговорился, рассказал о новых открытиях в оптике, прежде всего о материалах, которые пропускают свет и тех, что его задерживают.

– Да, без света нам – как без воды: и ни туды, и ни сюды, – с улыбкой проговорила Света. А Ира подчеркнула:

– И без Светы тоже!

– Так оно и есть, – поддержал их Сергей. И, видимо, от смущения, тронул свой лоб и добавил первое, что пришло в голову: – Одно, интеллектуалы вы мои, настораживает – лысеть начинаю. И это всего лишь на двадцать шестом году жизни.

– Не переживайте, – сказала Света. – У лысых мужчин глаза выразительнее.

И всё. Они вместе ушли от гостеприимных Иры и Николая. А на следующий день брат позвонил и душевно поблагодарил её за такое «укрепляющее», как он сказал, знакомство.

Отцу Николая Фёдору Михайловичу и матери Елене Григорьевне, работающим на фабрике «Веретено» (они свою фабрику иногда простецки называют то шпулькой, то катушкой), их невестка Ирочка пришлась по душе. Лёгкая, весёлая, готовая к шутке и улыбке, она прибавляла семье радости и уюта.

А вот родители Виктора, прежде всего мама, не особенно приняли жену сына Любу. Её молчаливость и уравновешенность посчитали чем-то скрытным, будто бы она замышляет что-то недоброе против семьи и сына. Александр Васильевич сдержанно относился к замкнутости невестки, а Клавдия Викторовна не скупилась на замечания, причём, в присутствии сына: – «Почему это, помыв посуду, не вытерла её полотенцем?» – Хотя мытые тарелки Люба помещала в сушилку. – «Почему, выйдя из ванны, не погасила свет?»

Был ещё случай, когда Любе совсем сделалось неуютно и одиноко в квартире Малининых. Как-то в субботу она решила приготовить обед. И принялась варить борщ и жарить котлеты. И увидела, что Виктор с отцом и матерью куда-то собираются. – «Только недолго, пожалуйста, скоро будет всё готово, – попросила она. – Ты кушай, кушай, – отозвалась Надежда Викторовна. – Мы где-нибудь перекусим».

Обедала Люба одна, а когда убрала стол и помыла посуду, вернулись они. Оказалось, Виктор и его родители были в кафе. И впервые она отважилась на решительный поступок – схватила кастрюлю с борщом и направилась в туалет. Но Виктор остановил, отнял кастрюлю и вернул на плиту.

Он не подавал виду, что обеспокоен обстановкой в доме. Хотя изредка стал подумывать о разводе. При этом испытывал некоторую неловкость: только-только поженились – и нате вам… Но тут выяснилось, что Люба в положении, и нежданная весть всколыхнула в нём глубинные чувства. Он поделился переживаниями с Николаем, а тот лишь развёл руками:

– Синхронные у нас с тобой дела. Моя тоже. Скоро станут мамашами, а мы кем? – спросил он и прищёлкнул пальцами.

– Ох ты! Понимаю так, что тебя несказанно радует подобная перспектива, – криво усмехнулся Виктор. – Но прости, пожалуйста, никак не вижу я тебя с детской колясочкой и в розовых подгузничках.

– Почему бы и нет? Неужели ты не понимаешь, что годы наши, как птички летят. Скоро по четвертаку отметим. Ты чуть раньше, я чуть позже.

– Само собой. Во всяком случае, для прикола, можем оба юбилея, как наши свадьбы, назначить на один день. И в том же кафе. Смотри – по моим расчётам, это нам обойдётся в полтора раза дешевле, чем ежели по отдельности. Но вот насчёт папаши лично я не совсем готов. Хочу предложить Любе подождать с детками.

– Аборт, что ли? – почему-то шёпотом спросил Николай.

– Вроде того. Понимаешь, первый, лирический азарт отношений с Любой прошёл. И теперь кажется, что Люба мне не люба. Это подтверждает всплеск моей души, выраженный стишатами. Вот слушай: «Красотка Любаша, красотка Любаша, заварена нами невкусная каша. И скажем сурово, без всяких прикрас, что выплеснуть нужно её в унитаз».

– Ну, выразил так выразил! – восхитился Николай. – Сам Пушкин такое не осилит. Особенно про кашу и унитаз!

– Молодец, узнаю твою иронию. Или ты понимаешь так, будто бы только со мной что-то нехорошо? Но и мама ею недовольна. А сама она ничего не замечает. Ни песенку не запоёт, когда по дому что-то делает. Ни пошутит по какому-нибудь поводу. Молчит, как рыба об лёд, и ходит на работу. Риторично говоря, типичный характер провинциальной наседки.

Николай не был готов к такому откровению и не знал, чем отвечать. За многие годы их дружбы ещё не случалось, чтобы он был в чём-то не согласен с Виктором. Он не попрекнул друга даже в тот день, когда Виктор избил своего соседа Славика, двадцатилетнего глухонемого, который, играя с братом, вылетел из подъезда и выбил из рук Витьки арбуз. Однако нужно было что-то ответить, и он сказал:

– Мой тебе совет, не переживай. Как я понимаю, у женщины, в отличие от нас, внутри больше, чем снаружи. Молчит, потому что копит слова для будущего малыша. И ты бы молчал, если бы…

– Серьёзно? Пустое, Коля, не в тему твой лепет, – перебил Виктор. – Я не знаю, что ты мне тут нагородил про женщину, а я тебе о другом, более жизненном. Ты помнишь нашу уникальную идею насчёт квартирки? Я до сих пор забыть не могу. И чем дальше, тем яснее становится, что однушка нам просто необходима. К тому же, давненько мы с тобой не заглядывали в «Метро Центр». А там по-прежнему жизнерадостно и кучеряво. Ты как? Ещё мне нахваливали какое-то кафе на Ваське (Васильевском острове), но для нас оно далековато.

– Почему бы и нет? Сдаётся мне, что теперь, когда мы женатые, можно с жёнами.

– Эге, в Тулу со своим пряником и самоваром, так? Ох, Коля, что-то портиться ты начал. Более вульгарного ответа я от тебя не ожидал. Или дряхлеть собираешься? – Виктор приобнял Николая и тут же отпустил. – Один сниму. Жаль, платить придётся вдвое.

– Стало быть, могу помочь, – сказал Николай. – Впрочем, нет. На что-нибудь другое дал бы, а на это…

– Не надо. Один справлюсь. Знаешь, какая самая большая разница между мной и тобой? Ты склонен поцелуи раздавать, причём, только одной женщине. А я их собираю, причём, коллекционирую. Как некоторые собиратели марок, значков и прочих раритетов.

– И что ты этим хочешь сказать?

– Для ответа на твой вопрос мне нужно повторить то, что я только что выразил.

– Стоит ли, – сказал Николай. – Я думаю, нехорошо врать кому-нибудь про себя, какой ты могучий. Но ещё хуже признаваться в том, что делает тебя меньше, чем ты есть на самом деле.

Виктор покачивал головой, силясь подобрать для друга не обидный ответ, но всё не находил. И решил похвалить:

– Спасибо, дружище, за ясность мысли и глубину разумения. Тебе армия многое дала. Глубоко сожалею, что не довелось и мне походить и побегать в сапогах.

– Мы бегали там не только в сапогах. Особенно, в спортзале.

Они смотрели друг на друга и улыбались, пока не поняли, что разговор окончен. И пошли по домам.

Больше месяца они только здоровались, встретившись во дворе или на работе. Но как-то приостановились, поинтересовались делами. Виктор с удовольствием сообщил, что квартиру он довольно быстро снял у пожилой вдовы, к тому же недорого, за пятнадцать тысяч. А недавно познакомился прямо на улице под жутким дождём с чудесной, сладкой женщиной. Намечается пылкий роман. Он прервал свой рассказ, полез в карман, вытащил плоский ключ и протянул другу:

– Держи, для тебя копию заказывал. Точный адрес дам по телефону, он у меня для памяти в блокноте. Кстати, съёмная квартира недалеко от нашего с тобой жилья.

– Неужели? А я бы, напротив, на твоём месте использовал её совсем иначе, – оживился Николай и опустил руку друга с ключом.

– Ну-ну, и что ты хочешь предложить?

– Послушай, Вить, позови свою Любу и без лишних разговоров перейди туда с ней. Может такое случиться, что наедине у вас, как по мановению волшебной палочки, пойдёт совсем другая житуха. И всё заладится. Бывает, родители только мешают деткам излишне правильными советами и занудными наставлениями. Это им не так и то не этак. Думают, что их деткам не положено жить собственной жизнью, а должны они целиком и полностью повторять жизнь своих родителей. Скажи, разве не так?

Виктор слушал и смотрел в сторону. Не поворачиваясь к другу, тоном старшего сказал:

– Коля, меня удивляет и настораживает твоя непонятливость. Раньше ты был сообразительнее. На тебя напала ныне популярная ковидная хворь, или только притворяешься?

– Да как тут сказать? Может, так и есть. Но при этом, чувствую себя вполне нормально. И тебе желаю скорее поправить здоровье.

– Ага, сейчас все желают друг другу здоровья. Как будто именно здоровье самое главное в жизни.

– Разве не так?

– Не скрою, какое-то время и мне так казалось. А теперь пришёл к выводу, что счастье всё-таки главнее. Здоровыми, к тому же молодыми и крутыми были Грибоедов, Пушкин, Лермонтов, Гумилев… Кто там ещё? А счастья не имели. И потому аут!

– Резонно, – сказал Николай. – Но, значит, не совсем здоровые, раз так подставились. Имею в виду их душевное состояние.

– Ничего себе. При чём тут душа? Смотри, дипломата Грибоедова убили религиозные персы-фанатики, когда ему было всего тридцать четыре года. Всё при нём: молодость, талант, карьера, богатство, красавица жена – дочка грузинского поэта. Не было только одного – счастья. И что? Где хвалёное тобой здоровье?

– Ты прав, тут есть над чем помозговать. Ты меня удивляешь и радуешь своими находками и творческой потенцией. Продолжай эту линию и не отступай от неё. Вдруг нам когда-нибудь пригодится.

– Рад стараться, ваше благородие! А как же? Только так! – Виктор сделал вид, что взыграл духом, услышав непритворную похвалу друга. И предложил, не откладывая дела, вместе побывать в «однушке». Но Николай с присущей ему любезной улыбочкой поблагодарил и отказался.

– Ты не думай, что я чего-то боюсь. Просто, не могу себе представить, как я вернусь домой после сеанса в снятой квартире. И как на меня посмотрит Ирка и мать с отцом.

Отказался он и от похода в «Метро Центр», чем не на шутку разозлил друга. Да ещё задал какой-то, будто бы не собственный вопрос: «Знаешь ли ты, что дороже всего обходится мужчине? Его член. А именно в том случае, если не ты им, а он тобой начинает управлять».

– Ты где это вычитал? – спросил Виктор, сохраняя тон старшего и более опытного собеседника.

– Нигде. В армии капитан Оршанский не ленился напоминать любителям самоволки.

– В том числе тебе?

– Было и мне один раз. К счастью, незадолго до дембеля.

– Видишь, замечательный капитан! – сказал Виктор. – Пушкин такое не осилит. Только интересно, говорил он это из собственного опыта, или всё-таки где-то вычитал. Или просто-напросто переделал знаменитое выражение «хвост виляет собакой»?

– Насчёт «вычитал» и «хвоста» не знаю. Но как предостережение помню. И тебе советую. Может, где-нибудь пригодится. Спорим, что да?!

Виктор не ответил. И решил, что в их отношениях наступил кризис, а значит, с контактами нужно повременить.

3

Юлия, двадцатипятилетняя работница кондитерской фабрики пятый год замужем за Борисом Козыревым. Она чуть выше среднего роста, длинноногая, светлые, подкрашенные волосы, пухлые, словно бы «сделанные» губы, – всё женственное и привлекательное. Если бы ей задали вопрос, любит ли она мужа, она бы мгновенно и честно ответила: ещё как! Боря служит охранником пятого разряда в крупном жилом комплексе, при неплохой стабильной зарплате. Хозяйственный, покладистый и непьющий, он с большой ответственностью взял на себя роль главы семьи и справляется с нею «на все сто»!

Познакомились они почти пять лет назад в ЦПКО имени Кирова. И, как выяснилось, совсем не случайно. Жарким июльским днём Юля и её подружка, бывшая соседка по дому, Нина Бабикова, что собралась замуж за пилота Гражданской авиации Юру Кривошеева, приехали сюда побродить по тенистым аллеям, покормить яблоком камерунских козочек в крошечном вольере, а возможно, и позагорать на Зелёном пляже у стрелки Елагина острова. «Стрелки» – потому что именно здесь, обтекая остров с обеих сторон, сливались Большая и Малая Невки и составляли начало Финского залива. Здесь же два огромных белых льва, поставив лапы на каменные шары, охраняли западную сторону Великого города. В Юлином детстве родители нередко выступали на сцене в ЦПКО с концертами и привозили дочку сюда на прогулку. Всякий раз Юля стремилась попасть не просто в парк, а на стрелку. Отсюда открывался неповторимый вид на залив, на белоснежные яхты и катера, что с многочисленными пассажирами на палубах и разнообразной музыкой, бороздили его синие воды. Но потом над этой частью залива навис массивный железобетонный путепровод Западного скоростного диаметра, и теперь была видна лишь его малая часть – «из-под моста». Он же перечеркнул собой и чудесные, неповторимые закаты.

Юля и Нина пришли на стрелку, отыскали себе местечко среди многочисленных загорающих и первое, что сделали, немного поплавали в Малой Невке. Выходя на берег, увидели высокого, спортивного сложения парня, который с нескрываемым интересом смотрел на них и будто бы собирался что-то сказать.

– Говорите уж, чего молчите, – сказала Нина.

– Привет, девчонки! – встрепенулся он. – Мороженого хотите?

– Интересный вопрос, – сказала Нина. – Один из тех, на который не бывает отрицательного ответа.

– Но мы пока ещё не думали на такую вкусную тему, – добавила Юля. – А что, у вас оно с собой?

– Сейчас будет, – сказал он, вглядываясь в Юлино лицо. – Какое предпочитаете? Пломбир? Крем-брюле?

– Да, пломбир.

– Сейчас будет, – повторил он и повернулся, чтобы идти.

– Стойте! – сказала Нина. – А покупалки?

– У меня есть, – моргнул он.

– Те, что у вас, ваши, – сказала Юля. – А мы хотим, чтобы за наши.

Пришли на место, где они разделись, и полезли в сумочки за деньгами.

– Девчонки, зря вы. Я хочу вас угостить. Потому что, не скрою, вы мне приглянулись.

– Отставить полемику! – по-военному приказала Нина. – Берите и действуйте.

Делать нечего, взял. И ушёл.

– Хороший парень, – сказала Нина. – Тебе как?

– Ты знаешь, согласна. И способ знакомства придумал необычный.

– Насколько я понимаю, ты ему понравилась, я видела. Он смотрел только на тебя.

– Это для отвода глаз. На самом деле…

– Не спорь со мной. Посмотрим, как он выглядит поближе.

Вскоре он пришёл, вручил мороженое и протянул сдачу. И сказал, что своё мороженое съел по дороге.

– Это ещё что такое! – повысила голос Нина, заметив, что сдача слишком большая. – Мы так не договаривались. Заберите лишнее.

– Ай, какие вы вредные, – сказал он. – Мешаете быть добрым.

– А вы нам – бескорыстными, – сказала Юля. – И ещё неизвестно, кто вреднее.

– Берите, берите. Иначе пожалуемся в Европейский суд, – пригрозила Нина. – Не пройдёт и сотни лет, как она там рассмотрит нашу жалобу. Вас как зовут?

– Борис. А вас?

– Я Нина. Такое у меня двойное имя – Нина и Янина. Моя подруга Юля. Желаю, чтобы наше небо и солнце остались с нами навсегда.

– Конечно, куда им ещё деваться, – сказал Борис.

– Хороший ответ, ценим. Но как вы здесь оказались в одно время с нами?

– Сам не знаю. С утра дома усидеть не мог. Живу у своей тётки Маргариты – сестры покойного отца. Рассуждаю на всякие темы. И представляю себе, как хорошо сейчас на Елагином острове, где я бывал неоднократно.

– И нас с Юлей представил, да? И подумал, до чего ж хороши!

– Нет, даже представить себе не мог, как хороши!

Нина и Юля переглянулись и с удовольствием принялись за мороженое.

– Вы сказали, живёте у тётки? А почему не у родителей? – спросила Нина.

– Отец, к несчастью, погиб в автокатастрофе. Был шофёром и учил меня водить машину. Мне тогда было семь лет, а ему тридцать. А мама живёт в деревне под Новгородом. И с ней сестра Тоня, школьница.

– Сочувствуем, – сказала Юля. – Тётка не давит?

– Нет, что вы. Она добрая и покладистая. В больнице сейчас, почки шалят. Вчера навестил, готовится к выписке.

– Учитесь или работаете? – спросила Нина.

– Работаю охранником в жилом комплексе. В позапрошлом году техникум закончил. Потом чуть больше года армия. Теперь думаю, в университет на заочное. Там видно будет.

Они ему тоже рассказали о себе. Нина только что окончила педагогический университет и готовится замуж за лётчика. Юля работает на кондитерской фабрике и местом своим вполне довольна.

В тот день они ещё дважды купались, но уже втроём. И Борис пришёлся им по душе. А когда Юля познакомила его со своими родителями, они сказали, что были бы рады назвать Бориса зятем. Отец уточнил: «Есть в нём что-то надёжное и неотступное»»

С той поры прошло почти пять лет. Живут Юля и Борис вдвоём. Юлины отец и мать – артисты разговорного стиля, утверждали, что утомились «держать публику». Нынешний «пошлый» современный юмор – тот, что, в основном, «ниже пояса» и «чуть выше бутылки», – не устраивает ни зрителей, ни актёров. Хотя зрители и посмеиваются, но и сочувствуют породнившимся с безвкусицей «юмористам». Юлины родители сказали «хватит искусственной жизни», и приняли, как они считают, разумное решение: два года назад оставили дочери и зятю квартиру и перебрались на жительство в Испанию. Купили домик недалеко от Барселоны и стали работать на пасеке у местного хозяина. Звали туда и дочь с мужем, но Борис категорически отказался, так как не представлял себе жизни без Питера, а главное, без родной деревни под близким к Питеру Новгородом. Юля со своим средним образованием тоже не видела себя в чужой стране. Родители, когда она заканчивала школу, пытались настраивать её на театральную стезю. Готовы были обратиться за содействием к своим знакомым актёрам и режиссёрам, чтобы те помогли внедрить её в какой-нибудь творческий вуз, но безуспешно. «Не хочу быть притворщицей, только собой», – был её однозначный и весёлый ответ. А когда стала работать на кондитерской фабрике, сразу почувствовала себя там «в своей тарелке». Потом любовь, замужество, взрослые отношения приносили радость и делали её счастливой.

Одно досаждало – жизнь без ребёнка. Четыре года они женаты, оба хотят детей, но почему-то ни девочка, ни мальчик не желают огласить радостным смехом их большую трёхкомнатную квартиру. А тут ещё лучшая подруга Нина Бабикова только три года как вышла замуж, и уже двое детей – Альберт и Альбина. Сперва она советовала ей провериться по «медицинской части», и, если «виноват Борька», сделать вывод. – «А если дело во мне? – спрашивала Юля. – Тогда живите, как есть. Или возьмите из детдома. Лично я бы так и поступила. Правда, есть ещё один способ, который называется «Из пробирки»». Но сойдёшь с ума, пока его применишь. Крайне трудоёмкая и нервно уёмистая штука. Уже не говоря о том, что суррогатная мать по карману только таким, как Пугачёва».

Для Юлии не новы подобные предложения. Она и сама нередко думала о мальчике или девочке «от государства». Но ещё оставалась надежда и на своих малышей. В конце концов, они молоды, здоровы, и, может, стоит ещё немного подождать. – «Если тебе и это не подходит, – не унималась подруга, – попробуй с другим. Мне мама рассказывала, что у неё есть знакомая, которая так и сделала. И стала матерью. Правда, сразу же развелась. А дочку вырастила – верх изящества и ума: в аспирантуре учится, пишет диссертацию».

Казалось бы, пустые слова, и Юле никак не подходят подобные советы. Заполучить чужого ребёнка и бросить любимого мужа – не её выбор. Она и мужу рассказала про Нинкин совет, а тот лишь усмехнулся и ничего не ответил. Но, думая об этом, она всё чаще стала представлять себе кроху у себя на руках. Даже чувствовала тепло и нежность прикосновения девочки, – ей почему-то казалось, что у неё обязательно была бы девочка. И стала замечать за собой, что нет-нет, да и вглядится в кого-нибудь из мужчин – «Не он ли?» Сладкая жизнь с точки зрения конфет, которые уже давно перестали быть желанными, не переходила в жизнь полноценную, материнскую. И Борис думал о том же. Бывало, тактично спросит, как наши дела, не чувствуешь ли в себе какого-нибудь обновления? Она смущённо пожимала плечами и говорила – нет, пока что нет.

Но для того, чтобы точно знать причину их с мужем плодоносной несостоятельности, она обратилась к врачам. И после несложной процедуры обследования обоих узнала, что с её здоровьем полный порядок. Причина в муже.

И надо же!

Осенним дождливым вечером, надев маску, она после работы быстро шла на автобусную остановку. Утро нынешнего дня было светлое, солнечное, и ей в голову не пришло захватить зонтик. В такую пору подобную вещицу нужно всегда иметь при себе, думала она теперь. Светло-серая удлинённая куртка с капюшоном потемнела, того и гляди промокнет. А дождь не только не убавлял азарта, но будто бы становился плотнее и весомее. И вдруг ливень кончился – над её головой оказался широкий мужской зонт – чёрный, с длинным стержнем в большой руке.

– Огромное спасибо, – опуская маску на подбородок, сказала она высокому бородатому парню, что держал зонт. – Я уже пришла на остановку, и попрошу вас убрать.

– Жаль, что остановка оказалась так близко. Я готов и дальше оберегать вас от всяческой непогоды.

– Ничего, спасибо. Теперь я буду ходить только с зонтиком.

– Насколько я понимаю, вы после работы?

– А что, заметно?

– Скорее, ощутимо. От вас пахнет шоколадом.

– Ну и нос! Я действительно работаю на кондитерской фабрике.

– Отлично! Сладкая женщина.

– По запаху. На самом деле у меня ещё та крутизна! – перешла она на басовитые нотки. – А вот и автобус…

– Всё в порядке. Меня зовут Виктором. Давайте встретимся послезавтра здесь же. И в это же время, – сказал он, поддерживая под руку и помогая встать на мокрую подножку. – Буду встречать с большим волнением и нетерпением.

Юля не ответила, но, поднявшись в салон, махнула ему рукой.

Дома приготовила ужин, и кое-что на утро, и не знала, стоит ли рассказывать Борису о зонтике. И решила, не надо. В конце концов, мало ли всяких случайностей в городской жизни, и чего о них распространяться. Ещё подумает, что она хвастает своей востребованностью.

Следующий день выдался ясным и солнечным. На работе всё шло своим чередом. Начальница Козлова порадовала, что многим работницам, в их числе Козыревой полагается премия. И получить её можно сегодня же после работы. Несколько раз Юля с непонятным чувством тревоги вспомнила вчерашний зонтик и его владельца, и то, что он пообещал ждать её сегодня. Однако дождя не предвидится и его зонтик не нужен. Нынче она и свой захватила на случай непогоды.

Завершив работу и получив премию, равную месячной зарплате, Юля покинула фабрику и пошла на остановку.

До чего же хороша нынешняя осень, особенно в предзакатную пору. Золотисто-рыжие берёзки, розовато-алые клёны, багряные липы и рябинки с красными гроздьями на ветвях – не наглядеться, не нарадоваться. Есть ли такое у моих в Испании? Мама и папа давно зовут, и они с Борисом готовы слетать, но пандемия и события на Украине не позволяют. Скорее бы уже договорились, нельзя так долго держать людей в страхе и напряжении.

Думая об этом, она позабыла Виктора, а он тут как тут. Идёт навстречу, улыбается, держит руку за спиной.

– Рад нашей встрече, дорогая… Ах, я же не знаю вашего имени, – сказал он и достал из-за спины букет белых роз.

– Что вы, что вы… Зачем? – проговорила она, принимая цветы. – Юлия.

– Красивое имя, летнее.

– Да, родилась в июле. Папа с мамой решили, что и назвать меня надо по-летнему.

– Интересная идея. А если бы в марте или в мае? Была бы Мартой или Майей?

– Выходит, так.

– А если бы в декабре или январе, то Декабрина или Январина?

– Тоже неплохо, – согласилась она и оба рассмеялись. При этом она протянула букет обратно: – Возьмите, пожалуйста, я никогда ещё после работы не приходила с цветами.

Он взял и снова переместил их за спину.

– Вот и хорошо. Не хотите же вы, чтобы у меня из-за случайного букета испортились отношения с мужем?

– Так вы замужем?! Ах, и колечко. Боже, как интересно! И я женат, но ведь и друзей никто не отменял, правда ведь?

– Друзей да, но не более, – сказала она.

– А что, по-вашему, «не более»?

– То же, что, по-вашему.

– Хорошо, классный прикол. Будем жить, чтобы дружить. Вы работаете только днём или посменно?

– Да, в три смены.

Он вздохнул, вытащил и понюхал цветы, и продолжал интересоваться:

– Выходит, и в ночную?

– В ночную тоже.

– И, судя по всему, нынче вы после дневной смены?

– Ну да, а что?

– Уточнил для ясности. Есть интересный проект, только нужно его совместно и как следует обдумать.

– А что это вы в рабочее время не на работе, а на улице?

– Хороший вопрос. Но сегодня у меня местная командировка. Отвозил бумаги в одну контору. Теперь свободен.

Они пришли на остановку. Виктор заметил мусорную урну и собрался опустить в неё цветы. Юля остановила:

– Зачем вы, это нехорошо! Давайте. Скажу Борису, что на работе мне вручили вместе с премией.

Помолчали. Автобус не подходил.

– Вы когда-нибудь бывали в Метро Центре? – спросил Виктор.

– Нет, не приходилось. Но слышала, что есть такой ночничок.

– Так я и думал. Могу пригласить. Если будет желание.

– Но…

– А вы подменитесь. Попросите какую-нибудь подружку подменить вас, и рванём в Метро.

Она присмотрелась к Виктору – лёгкое тёмно-синее полупальто со стоячим воротником, светло-коричневое кашне, жёсткие усы, чёрная борода и светлые улыбающиеся глаза под узким козырьком коричневой кепки. Всё современно, по моде – внешний вид и лицо располагают к общению. И разговаривает поучительно, по-взрослому. Как будто она ребёнок.

– Нет, это нескладно, – сказала она, при этом сожалея, что приходится отказываться. – К тому же, я замужем и…

– Все замужем. И я женат. И супруга моя в положении. Но и друзья бывают не лишними. Сколько дней ещё у вас дневная смена?

– Три.

– И лады. Послезавтра буду ждать вас в это же время на этом же месте. Вот и автобус, так что до встречи, Юленька! Да, вот вам ключик, я потом скажу, от чего он.

Юля уехала. И сначала разозлилась на себя так, что, выйдя на остановке, протянула цветы низенькой старушке. Та удивилась и даже конфузливо отвернулась. Но Юля тронула её за руку и успокоила:

– Берите, милая, берите. Я уезжаю. Они меня отяготят в дороге. И старушка взяла.

И ключ Юля хотела отправить в урну, но передумала и опустила в маленький матерчатый кошелёк с деньгами. А подходя к дому, вдруг рассмеялась, поняв, что неожиданный знакомый предлагает ей окунуться не только в новую жизнь, но и в новое для неё состояние. К тому же такие простые, прямодушные слова: «супруга моя в положении». И сходу отказаться от грядущих событий было бы смешно и нелепо.

«Там видно будет», – решила она, признаваясь, что есть у неё и другой, заманчивый смысл. И открыла дверь.

4

Борис Козырев услышал звонок в прихожей и проснулся. И понял, что позвонила Юля: уходя в утреннюю смену намного раньше, она иногда в шутку будила мужа звонком. Он полежал, поглядывая в окно, не идёт ли дождь. Негромко запел чаще других приходившую в голову песенку: «Серая лошадка в чистом поле скачет…» Сделал хорошую зарядку с гантелями и резиной, и стал собираться на работу. Посмотрел на себя в зеркало и остановил взгляд на губах. Вчера вечером почувствовал, что они посохли, да и теперь будто не отошли. «…может, кто украдкой обо мне заплачет…» – не унималась песенка. Вспомнил, что в ящике туалетного столика жены есть бесцветная помадка, и решил обмазать. Открыл, а там обычные тюбики с кремом, розовые пудреницы, щёточка для ресниц, складная бритва-опаска Юлиного деда, без футляра. А в самом уголке – золотисто-зелёный матерчатый кошелёк с медной молнией. Расстегнул – на руку выпал плоский английский ключ с зубцами только с одного края и неглубоким желобком по центру. Но помадки не оказалось и в кошельке. Он бросил туда ключ и направился в ванную. И тут же вернулся, и снова достал. Откуда здесь подобная вещица? Раньше её не было. Похоже, от старого замка, сейчас такие почти не пользуют. Попробовал вставить в свой дверной замок – не подходит. Нужно поинтересоваться.

Ещё не зная, для чего, решительно сунул ключ в карман, положил кошелёк на прежнее место и задвинул ящик. И собрался не думать о своей находке. Но ключ, как назло, не отпускал, требовал действия, хотя не понятно, какого. И вспомнил, что в соседнем доме на первом этаже есть мастерская по ремонту всяческих металлоизделий, в том числе по изготовлению ключей. Вышел, сладил копию, затем вернулся и положил Юлин ключ в кошелёк. «…Серая лошадка в чистом поле скачет…» По дороге на службу то и дело возвращался мыслями к Юле и её ключу. А служил он охранником жилого комплекса в Московском районе. Работа сменная, не слишком кропотливая, так что хватает времени на размышления. Впрочем, и размышлять особенно не о чём. Всё в нём житейское, раз и навсегда заведённое. Тётка Маргарита недавно умерла от ковида, завещав ему свою двухкомнатную квартиру у станции метро «Чёрная речка». Они с Юлей собирались привести её в порядок и сдать, чтобы иметь в распоряжении чуть больше денег, чем сейчас. Его отец – почтовый служащий давно погиб на автотрассе. Мама и Тоня – младшая сестра Бориса, зоотехник сельскохозяйственного предприятия, живут в деревне, рядом с Новгородом. Тоня как будто собирается замуж за местного фельдшера Никиту. Зимой и весной они редко приезжают к нему в город, а летом и осенью часто. Привозят на рынок огурцы, помидоры, яблоки и прочую снедь вроде смородины и грибов. И ему с Юлей перепадает немало, за что они их искренне благодарят. Уже и деньги для подарка на их свадьбу приготовлены – каждому по хорошему велосипеду. Молодчина Юлька, подсказала, какой нужен подарок. Пускай себе мерят просёлочные дороги не только шагами, но и педалями. А песенка длилась: «В белое пространство заманила вьюга и непостоянство солнечного круга…»

Нынче его рабочий день начался, как обычно, с проверки дворов, детских площадок и автоматически закрывающихся калиток. Жители открывают их с помощью ключа-таблетки, так что для постороннего проникнуть сюда немалая проблема. Как минимум, он должен подождать кого-нибудь с таблеткой. Одно плохо, что с утра и почти до обеда горят десятки фонарей. Борис помнил подростковую книжку Игоря Ефимова «Таврический сад», в которой когда-то прочитал: «Фонари были такие экономные, так мало потребляли энергии, что их не выключали даже днём».

Он позвонил электрику, и свет погас.

На детской площадке пожилой седовласый мужчина, похоже, дедушка осторожно раскачивает внука на подвесных цепных качелях. Шаг раскачки совсем короткий, и можно сказать, малыш не качается, а просто болтается, чуть поворачиваясь то влево, то вправо. Капризно просит посильнее, но дед боится и не слушает его.

– Придайте ему чуть больше скорости, – посоветовал Борис. – От качелей детям большая польза.

– Откуда вам это известно?

– Читал. Укрепляются мышцы спины, формируется осанка.

– А мозгам ребёнка на пользу?

– Про мозги не знаю. Но думаю, тоже имеется. Хотя бы потому, что мать, пока носит его в себе, тоже раскачивает. Потому дети и любят качели. Они напоминают им то счастливое время, когда, находясь внутри у матери, были защищены со всех сторон.

– Уж это прямо сказать. Но убедили. Сейчас попробуем.

Дед слегка добавил скорости, малыш смеётся и просит ещё. Борис несколько мгновений следит за ними и проходит дальше. А ключ не отпускает, берётся за своё. И зачем ей ключ? Работает в три смены упаковщицей конфет на кондитерской фабрике, и никакие ключи ей не нужны. Можно, конечно, позвонить и спросить, но он усомнился, что это простой ключик. Похоже, в нём содержится некая тайна, которую он должен раскрыть. Было же, что однажды она после вечерней смены осталась и в ночную. Как она говорила, по просьбе начальницы цеха Козловой, так как не хватало работниц. А план нужно выполнять.

«Выполнять, так выполнять, – вздохнул он и решил ни о чём Юлю не спрашивать, а постараться разведать её производственные и прочие устремления. – Так тому и быть! И сделать это проще пареной репы. Если она заявит, что ей снова на две смены, проверю. В конечном счёте должен я знать, что там с нею происходит, или нет?»

5

Следователь Андрей Евгеньевич Маков прикатил на Смоленскую, припарковал машину к полицейской Ауди с мигалкой и поднялся на третий этаж. Дверь в квартиру не заперта, он вошёл и увидел своих помощников – грузного, розовощёкого капитана Дорофеева и высокорослого, изящного лейтенанта Хмелёва. Ему рассказали, зачем они здесь: позапрошлой ночью в этой квартире покончил с собой двадцатишестилетний сотрудник оранжереи Малеев. Как выяснилось, жил один, увлекался наркотиками и, по словам матери, «таял на глазах». Она отдельно проживала с младшей дочерью и тремя внуками. Часто приезжала к сыну, умоляла его одуматься, начать лечение, но безрезультатно. А тут целых два дня не могла дозвониться. Всполошилась, перенервничала, и когда приехала, увидела сына мёртвым – из травматического пистолета он выстрелил себе в висок. Прочитала на столе короткую посмертную записку, где он «от всей души» благодарил маму за то, что дала ему жизнь, и просил прощения за свой поступок. Она позвонила в скорую, и когда та примчалась вместе с полицией, увидели её без сознания на полу. И повезли в больницу. А сына в морг.

– Ничего удивительного, – сказал лейтенант Хмелёв и окинул Макова беспечным, ребячливым взглядом. – Наркоманы однолюбы, им легче расстаться с жизнью, чем с наркотиками.

– Графологам отослали? – спросил Маков, разглядывая скромное убранство двухкомнатной квартиры. Всё обычное, столы, кровати, в каждой комнате по шкафу. Окна без штор и занавесок, старинные венские стулья, а под батареей две ржавых гантели.

– Да, нашли его блокнот и отправим вместе с запиской, – сказал Хмелёв. – Но и мы, вглядевшись в почерк, поняли, что рука одна и та же. Вы то зачем сюда? По-нашему, дело не сложное, накропаем рапорт.

– Не доверяет нам, – усмехнулся Дорофеев.

– Не в этом суть, зачем ерунду городить? Просто по долгу службы позвонил подполковник. И не только это. Ещё он таким образом готовит вас на повышение.

– Нет, я думаю, решил, что дело сложное, а тебе он в таких случаях больше благоволит.

– Лишние слова, не одобряю, – поморщился Маков. – Блинов, понимаешь, не дали поесть.

– Сочувствуем, но я тоже не завтракал, – сказал Дорофеев.

– Я вообще не завтракаю, – сказал Хмелёв. – Я всегда плотно ужинаю, поэтому завтрак пропускаю.

– А как же насчёт мудрого предписания: «Завтрак ешь сам, обедом поделись с другом, а ужин отдай врагу?» – спросил Дорофеев.

– Подобная мудрость для толстяков. А я, как видите, изящен и светловолос. В университете МВД Прожектором звали.

– Ещё хорошо, что не лазером, – не удержался Дорофеев, полагая, что ехидный коллега намекает на его комплекцию. – Ты всегда так изящно себя нахваливаешь. Как женщина. У тебя женский ум.

– Спасибо за комплимент, буду соответствовать. Я думаю, женский ум отличается от мужского так же, как женская грудь от мужской. В нём больше жизненного, животворящего.

– О-ох-хо-хо! – рассмеялся Дорофеев. – Андрей, ты слышишь? По-моему, наш коллега собирается менять пол и готовит…

– Ничего он не готовит. Просто являет нам с тобой человека с аналитическим складом ума. У него большое будущее.

– Спасибо, Андрей Евгеньевич. Вы нашему коллеге объяснили это в двух словах. А мне пришлось бы потратить часа полтора, не меньше.

– И это, несмотря на аналитический ум?

– Всё, друзья, завершаем встречу.

Они вышли на лестницу. Хмелёв замкнул дверь и сказал, что передаст ключи матери в больницу. Маков поинтересовался, куда они сейчас.

– В отдел. Ты с нами? – спросил Дорофеев.

– Обойдётесь, у меня выходной.

– Да, и блины. Ох, давненько я блинов не кушал.

– Поехали, жена много напекла.

– Спасибо, но придётся в другой раз, – облизнулся Хмелёв и вскочил в машину.

Андрей Евгеньевич сел в свой Фольксваген и вырулил на проспект. Поначалу думал о самоубийце, у которого не сложилась жизнь из-за пагубной страстишки. О его матери, которая на исходе лет лишается последних сил в переживаниях за сына. Ещё слава богу, что у неё дочь и внуки, есть о ком заботиться и любить. Это в случае, если свалившееся горе её саму не загонит в могилу.

Но вот его мысли вернулись к себе, к Женьке и Кате, что росли каждый месяц по сантиметрам и радовали своими безмерными успехами. И тут же в сознании возникало красивое, с недавних пор раздосадованное лицо жены, которое вызывало у него не чувство радости и прочности жизни, как прежде, а скорбь и обиду за её необдуманное поведение. Суть беды в том, что у Марины, как ему казалось, возник так называемый служебный роман, который и привёл в смятение чувства обоих… Летом, в разгар проклятой ковидной пандемии, когда в городе ежедневно тысячи людей заболевали этой заразой, мать Марины – Анастасия Ильинична, которая не так давно похоронила мужа и жила одна, предложила привезти ей в Новосибирск Женьку и Катю. Она ужасно соскучилась по внукам и желала заполучить их на непродолжительное время. Так и сделали. Марина в начале августа полетела с детьми на родину, оставила их там до сентября и вернулась. Но до сентября не получилось – бабушка сама тяжело заболела. Передала внуков дальней родственнице и позвонила в Петербург: срочно забирайте.

В то же утро Марина и Андрей решили, что полетит Андрей. Без проблем купили электронные билеты с маршрутными квитанциями туда и обратно. Она поехала на работу и, созвонившись, встретились в аэропорту. Андрей направлялся к входу в аэропорт, когда рядом с ним затормозила Тойота, и он увидел в ней Марину. Она и водитель вышли из машины, и Марина представила его:

– Мой сотрудник Артём Григорьевич Воробьёв. Узнав, что я тороплюсь в аэропорт, вызвался отвезти. Без всяких метро и автобусов, за что ему большое спасибо.

Это был смуглый невысокий парень лет тридцати пяти, в белых кроссовках, узких джинсовых брючках, рубашке в разноцветную клетку и светлой ветровке с множеством карманов на молниях. Его не стриженные много месяцев, а может, и лет, тёмные, крашенные «под каштан», волосы забраны в массивную кичку на макушке, похожую на вторую, только маленькую, голову. Большие серые глаза смотрят внимательно и как будто ждут какого-то приказа.

После регистрации на рейс они остановились, чтобы попрощаться, и к ним подошёл сосед Андрея и Марины по этажу – розоволицый, упитанный Павел Сысоев. Он работал в мясном отделе ближнего к ним магазина «Лента», и они не только часто видели его за прилавком, но и покупали курицу и мясное филе. Поинтересовался, кто и куда летит, полюбовался кичкой Воробьёва и сказал, что он и сам только что проводил отца в командировку. И предложил Марине подбросить её домой – он тут на машине. Марина поблагодарила и отказалась – ей необходимо вернуться на работу.

Попрощались. Андрей улетел. Через день вечером вернулся с детьми. В аэропорту взяли такси и покатили домой. А когда вышли из машины, встретили Сысоева. Увидев Андрея Евгеньевича, тот отозвал его в сторонку и по-дружески сказал:

– Я вот кумекаю, говорить тебе такое щекотливое дело или нет, но всё-таки надумал сказать. Вчера утром, сидя в машине и ожидая дочку, чтобы самому отвезти её на спорт, увидел, как из нашего подъезда вышла твоя жена и этот, с кичкой.

– Т-ты не ошибся?

– Нет, Андрюша. У меня есть все основания так говорить. Их ни с кем не спутать. Кому другому я бы не сказал. А говорю тебе, так как давно уважаю.

– Сможешь подтвердить, если придётся?

– Безупречно. Из уважения к тебе. И что ты с ней теперь сделаешь?

– При чём тут она? Тут не она, тут судьба виновата.

– Чья судьба?

– Моя, конечно. С ней и буду разбираться.

– Ну-ну, конечно. Если она позволит. Интересно ты устроен.

– Ладно. Дети ждут.

Андрей Евгеньевич посмотрел на Катю и Женьку, и пошатнулся от неприятности, которую услышал от Сысоева.

– Па, идём! – позвала Катя и первая направилась к подъезду.

– Да, Катенька, я с вами, – сказал он, идя вслед за дочерью и сыном. Поднялись в лифте на шестой этаж. В квартире бельё на сушилке и работающий телевизор – уходя, жена не выключила его.

Когда она вернулась после работы и, радостная оттого, что видит сына и дочку, бросилась их обнимать, Андрей Евгеньевич сжал губы и ушёл в другую комнату. Хотелось пойти и отнять детей, чтобы она не пачкала их, не оскорбляла своим прикосновением. Но сдержался. Где-то глубоко в сознании ещё была мизерная надежда, что Сысоев, если не соврал, то ошибся, приняв другую пару за тех, о ком он сказал такую грязь. Но злая обида брала своё. И почему-то вспомнилась их первая встреча много лет назад на борту теплохода, что вёз их на остров Валаам. Оба они студенты, он юридического факультета, питерский парень, она экономического, сибирячка. Солнечный день, голубое небо, синяя вода Ладоги… Большие карие глаза Марины, её негромкий смех и нарастающая радость, что они вдвоём, что уже вместе…

– А где наш папочка, почему не с нами? – услыхал он голос жены. – Расскажите, как долетели, хорошо ли было у бабушки?

Андрей Евгеньевич вышел к ним, стал слушать.

– Хорошо было, – сказала Катя. – Каждый день пели песни и ели мороженое.

– И в зоопарк ходили, – добавил Женя.

– Каждый день? – пошутила мама.

– Нет, два раза. Мне там рысь понравилась, – вскинул руку Женя. – Хвостик такой маленький, даже нельзя помахать. И ушки с кисточками. Нам бы такую!

– А мне понравился тигр. Большой, красивый и не страшный. В общем, как на моей вышитой картине. Смотрел на меня и улыбался, будто уже давно меня знает.

– А как вам бабушка? Понравилась?

– Ну да, – сказал Женя. – Она песни поёт лучше всяких артистов. Обещала к нам приехать.

– Да, теперь её очередь – подтвердила Катя.

– Обязательно приедет, – сказала мама. – Но что-то папа молчит. Устал с вами за дорогу?

Он не хотел участвовать в разговоре. Держался так, будто ничего не произошло, и всё идёт, как раньше, как было всегда. Боялся, что не сдержится и рявкнет на жену как на изменницу.

– Как долетели, Андрюша? – спросила она и положила руку ему на плечо.

– Хорошо долетели, ты же видишь. С ними общаться одно удовольствие. Катя такая развитая, столько всего знает.

– Да, читает много. И хорошие книги. И мы с нею часто беседуем на различные темы. И учителя у неё отличные. Помнишь, их классная сказала, что, если дело с учёбой и дальше так пойдёт, она вполне может стать кандидаткой на золотую медаль. Столь ответственные слова просто так не произносят.

– При чём тут медаль? – не выдержал он. – Катя только в шестом классе, и не нужно ей дурить голову медалями.

Марина отошла, озадаченно посмотрела на мужа.

– Да, – всё-таки ты устал, – сказала она. – Сейчас покушаем и на отдых.

После ужина дети отправились спать. Марина стала гладить бельё, настороженно поглядывала на мужа, который смотрел что-то по телевизору, не включив звук. Он же в это время думал о том, к чему приведёт разговор на столь чувствительную тему, как измена. Главное – дети. Если разрыв, с кем они будут? Если с ним, полбеды. А если с матерью?

– Тебя что-то беспокоит? – не выдержала она.

– Есть одна закавыка, – сказал он, не оборачиваясь. – Какие у тебя отношения с этим… Шариковым?

– Не знаю я никакого Шарикова.

– Или как его? Что с тобой провожал меня в аэропорту.

– Воробьёв, что ли? Только тише, пожалуйста, дети спят.

– Да, он самый.

Марина отставила утюг, рассмеялась:

– Что значит, какие? Служебные, вместе работаем. Почему ты спросил?

– Мне Сысоев поведал, что видел, как утром вы вместе выходили из нашего подъезда. Поставь утюг на подставку, а то пахнет палёным.

– Ну да, ночевал у нас. Поссорился с женой и попросился переночевать. Спал в гостиной на диване. Я сама тебе хотела сказать.

– И всё?

– А что ещё? И как всё это понимать? И ты в силу своей профессии ведёшь расследование? В чём-то подозреваешь?

– Не только я, но и Сысоев.

– Неужели ты думаешь, что, если у нас кто-то переночевал, то обязательно с двусмысленной целью?

– Так было или нет?

– Не было, Андрей. И не могло быть. Тебе не в чем укорить меня. И скажи этому ублюдку… нет, сама скажу. И дам по морде. Бескорыстный сплетник и осведомитель.

Андрей выключил телевизор и встал.

– Ты права, Сысоев дерьмо. Он не знает Шекспира. Великий классик где-то устами своего героя говорил: «Не обманут тот, кто не знает, что его обманули». А Сысоев вскрыл обман.

– У Шекспира не совсем так. У него: «Не может быть обманут тот, кто сам не хочет быть обманут». Но оба они – хоть брось: и Сысоев, и твой Шекспир. Недаром наш Лев Николаевич Толстой ни во что не ставил этого любителя остренького.

– Толстой сам гений. Он может так о другом гении. А я, не вдаваясь в подробности, вспомню его сонет:

  • Заботливо готовясь в дальний путь,
  • Я безделушки запер на замок,
  • Чтоб на моё богатство посягнуть
  • Незваный гость какой-нибудь не мог.
  • А ты, кого мне больше жизни жаль,
  • Пред кем и золото – блестящий сор,
  • Моя утеха и моя печаль, —
  • Тебя любой похитить может вор.
  • В каком ларце таить мне божество,
  • Чтоб сохранить навеки взаперти?
  • Где, как не в тайне сердца моего,
  • Откуда ты всегда вольна уйти.
  • Боюсь, и там нельзя укрыть алмаз,
  • Приманчивый для самых честных глаз.

– Да, красиво перевёл Маршак. Мы с тобой давно знаем эти стихи. Но запомни: я не алмаз, меня нельзя похитить. И даже купить. Я собака, которая никогда и ни за что не предаст своего владыку.

Андрей и сам не заметил, как внутри у него стало что-то меняться, теплеть и разливаться по всему телу. Он не знал, откуда это вдруг возникшее тепло, пока не понял, что от жены. Точнее, от её слов, которые заставляли думать, что не могла столь умная и развитая женщина позволить себе недостойный поступок. Однако спать в их комнату не пошёл. Сказал, чтобы она постелила ему в гостиной.

– Я действительно устал за дорогу – туда и обратно, – сказал он. – В особенности, обратно.

Теперь, сидя в машине, он думал о том, что надо сдержанно вести себя с женой – в доме дети.

6

Ранним утром Виктор перед выходом из дому решил поговорить с Любой, но она была в ванной. Родители последний раз в этом сезоне уехали готовить дачу к зиме, и вернутся только вечером. Он слонялся по квартире, подыскивал и тихонько произносил нужные слова, чтобы как можно убедительнее разговаривать с женой, но всё не находил. И даже сомневался, что такой разговор нужен именно сейчас, когда она занята не тем, чем занят он. Но боялся, что, если не поговорит сегодня, то уже и вообще не поговорит. Дождавшись, когда Люба выйдет из ванной, позвал её в комнату, сели на диван. Посмотрел в розовое после ванны лицо жены, чуть склонил голову к плечу и ласково улыбнулся. Взял и поцеловал руку.

– С лёгким паром, любимая! Ты прекрасно выглядишь! – сказал он глаза его засветились от радости.

Люба давно не слышала от него подобного обращения и насторожилась. Погладила жёлтый халат на груди, стала ждать.

– Красивая, зрелая осень пришла – глаз не отвести. Дождики, солнышко, всё нам в усладу, представляешь? А деревья нынче какие! Что ни утро, всё золотистее и золотистее. Будто по ночам их расписывает невидимый нам талантливый… нет, гениальный художник. Тебе нравится осень?

Вкрадчивый тон, ласковые слова мужа сулили нечто новое, ранее им непроизносимое. Можно было смолчать и подождать других речей. Но Виктор ждал ответа, и она сказала:

– В общем, да. Хотя, когда затяжные дожди и город без неба, то бывает зябко и неуютно.

– А помнишь классику: «Октябрь уж наступил, уж роща отряхает последние листы с нагих своих ветвей…»

– Да, в школе проходили.

– Пушкин, конечно, титан, только с чего он взял, что в октябре на ветвях уже последние листы? Я вчера пригляделся – почти все листы на месте. К тому же красоты неописуемой.

– Так ведь у нас только первые числа октября, а может, он писал свой стих в последние.

– Хорошее, точное замечание. Прямо в сердцевину. Животворящая природа меняет времена, а вместе с ними и всё, что нас окружает. И все мы придаём этому большое значение.

– Да, конечно. Только, я уверена, что самим временам абсолютно всё равно, придают им значение или нет. Они идут себе и пускай идут. Для них у нас есть разная обувь и одежда.

– Хороший ответ, ценю. Я вообще, высокого мнения о твоих мыслительных способностях. Иногда мне кажется, что ты окончила не один университет, а, минимум, два или даже три. У тебя широкий диапазон и могучая опора на эрудицию. Я думаю…

– Витенька, ну что ты всё вокруг да около? Говори прямо, что ты хочешь сказать?

– Ух, какая нетерпеливая. Тебе сразу и всё выложи в готовом виде. Но, как ты сама понимаешь, для серьёзного разговора нужен небольшой разбег. Или разминка, чтобы чётко подготовить и сохранить мышцы и дыхалку для интенсивной и длительной работы. Меня этому на протяжении всей нашей совместной жизни учил мой спортивный отец. Ты согласна?

– Согласна, хорошее наставление.

– Вот и я говорю. Среди многих достижений человечества есть такие, что способствуют созданию уравновешенной, деятельной жизни. Здесь и культура, и спорт, и наука, и многое другое. Например, медицина. Ей дано приходить на помощь тому, кто в ней позарез нуждается.

– Например? – посмотрела она в глаза. – С тобой что-то не так?

– И со мной тоже. Но прежде всего с тобой. Теперь сделай глубокий вдох и ещё более глубокий выдох. Тебе не кажется, что нам пока ещё рано становиться родителями?

– Даже так? Обижаешь, милый, – заставила она себя улыбнуться. – А когда ты предлагал выйти за тебя, думал об этом?

– О нет! Честно говоря, нет. То есть, женатому быть хотелось, это факт. Но и в голову не приходило, что нужно будет возиться с пелёнками и распашонками, сосками и колясками. Честно говоря, я плохо представляю себе меня, толкающего по многолюдной улице детскую коляску. Этакий разгуляй папаша питерского разлива.

– И что ты имеешь в виду?

– Повременить. Скажем, отложить на пару-тройку лет, а там взвалим на себя родительские обязанности. И под руку вдвоём покатим наш кабриолетик в светлое будущее. Клянусь моей незапятнанной жизнью…

– Ты в самом деле? – спросила Люба и застегнула верхнюю пуговицу халата, словно бы ей вдруг стало холодно. – Ты с Ирой и Николаем советовался?

Виктор поджал губы и недовольно сказал:

– Ещё чего! У меня своя сообразиловка. Мне их советы и прочие наставления ни к чему. И не понимаю, зачем такие шутки?

Люба прошлась по комнате, остановилась у окна. Внизу детская площадка, крошечный мальчик в синем комбинезоне с трудом взбирается на красную горку. Рядом мама, помогает ему преодолевать высокие ступени.

– Чего ты молчишь? – подошёл он. – Сейчас, насколько я знаю, легко освобождают…

– Полно, Витя! – перебила она. – Тебе не кажется, что это стыд и унижение? Впервые я подумала, есть ли у тебя сердце? Я замечала, что ты остываешь ко мне. Хочешь, чтобы я подала на развод?

– И куда потом? К мамульке в деревушку Линяево?

– Может быть. Для тебя она только деревушка и только Линяево. Хотя, когда мы были в ней, ты восхищался её красотами. А для меня родина. Не сомневайся, не пропаду.

– А ребёнок?

– И ребёнка воспитаю, можешь не переживать. Прости, пожалуйста, но ему не нужен такой кисляй!

– Я так и знал, – вздохнул он. – Люба, не заводись и не становись в позу обиженной. Ты изумительно красивая, но при этом какая-то слишком не смелая. По-видимому, нет у тебя решимости сделать что-то неординарное, «выйти из себя», показать своё…

– Всё ясно, дорогой Витенька. Но вот что я тебе скажу. Не нужно меня дробить на мелкие части. Я такая, как есть. И не собираюсь рассыпаться перед кем-либо. Даже перед тобой. Особенно в той теме, которую ты столь ясно и бессовестно обозначил.

– Ну, чудачка! Я ж хочу, как лучше, как подсказывает мне моя душа. Ты посмотри, какая обстановка. Одна Украина чего стоит. А ковид?! В какую страну и в какое время мы выпустим своего ребёнка? Ты думаешь, он обрадуется и скажет нам спасибо?

– Полно, Витя, не надо. Ты, желая ему пользы, собираешься его убить. И что ты будешь думать потом?

Он сел на диван, локоть поставил на колено, подбородок на кулак – типичный роденовский мыслитель. И продолжал настаивать:

– Конечно, женщину украшает сдержанность и расчётливость. Но не до такой же степени! Распусти члены, посмотри на жизнь с другой стороны бинокля. И увидишь, что абсолютно всё на самом деле меньше, чем тебе кажется. В том числе и наше предполагаемое отцовство-материнство. Разве я глупости предлагаю?

– А я предлагаю другое. Пускай он родится, поживёт с нами, посмотрит на нас, а мы на него. И если в тебе сохранится его неприятие, мы уедем к маме.

Виктор повертел головой и отчего-то быстро-быстро заговорил:

– Ты удивляешь меня своим непониманием. Я же не против него родившегося и подрастающего. Я же за то, чтобы отложить на несколько лет само рождение.

– Нет, Витенька, не сомневайся. Я отлично всё понимаю. Ты не столько против ребёнка, сколько против меня. Но неужели ты думаешь, что я могу отважиться и пойти… Даже не знаю, как это выговорить. Боже, как мне жаль, что у нас такой разговор. Лучше бы не начинали. А ты представь себе, что вот он родился. И растёт. И похож на тебя и немножко на меня. И радуется, что у него есть мы с тобой, папа и мама.

– То-то и есть, что не имеешь ты желания вести разговор на серьёзную тему, – сказал он и встал. – Ну, как хочешь., в данном случае ты хозяйка положения. И, поскольку ты против, убеждать не буду. Словом, решай сама. И не сердись, у нас всё ещё впереди, – он посмотрел на часы. – Однако пора. А у тебя прошу прощения.

Он ушёл.

Чтобы не расплакаться, выпила стакан воды. Позвонила Ира, спросила, как дела. И тут же стала говорить о своих делах – о нескончаемой работе, прытко растущих ценах в магазинах, и, главное, о том, как она себя чувствует в «интересном положении».

– Представляешь, всё время хочется селёдки с картошкой. И дома, и на работе, и в транспорте. Иногда ем, но чаще запрещаю себе. Николай подозревает, что наш будущий сын станет капитаном дальнего плавания – любит солёное. А что у тебя с этим?

– Нет, всё нормально. Думаю, как будет дальше. Такое беспокойное время. И наши никак не могут договориться с этими. Всё думаю, родятся дети, а что их ждёт? Какая жизнь, если всё так шатко?

– Любочка, не бери в голову. Захотят жить по-человечески – поладят. Коля говорит, что, бывало, и не таким вставляли мозги и этим вставят. Не сомневайся.

– Лихо ты, – рассмеялась Люба. – Если бы от меня зависело, я бы тебя главным начальником страны поставила.

– Так ставь, не подведу. Уж если мы с тобой в себе деток комплектуем и готовим их на выход, то и со страной как-нибудь управимся. Что называется, не боги горшки обжигают.

– Ладно, оптимистка, не задавайся. Кто-нибудь со стороны, послушав наш разговор, подумал бы, что мы слегка того. А может, и не слегка. Давай о чём-нибудь другом.

– И я того же мнения. Коля недавно мне говорил, что у него с Виктором какие-то разногласия. Они теперь почти не общаются. Это при том, что раньше и дня не могли прожить друг без друга.

– Не знаю. Мой молчит. Хотя, да, раньше всё время вспоминал Николая. А теперь перестал.

– Может, слегка поостыли? И мы с тобой частично отняли их друг у друга. Надо вчетвером встретиться. Хочешь, у меня?

– Давай у тебя. Но, полагаю, они сами разберутся. Наше дело думать о другом. Всё, пока. До следующего контакта.

Люба убрала телефон и стала собираться на работу.

7

Ирина не ограничилась разговором с Любой. Почувствовав, что подруга не в себе, позвонила мужу и выказала тревогу. Николай поначалу предложил перенести обсуждение на вечер, но, решив, что это обидит её, сказал, что у Любы и Виктора есть давнишние проблемы, с которыми сиюминутно никак не разобраться. А вот с чем они связаны, говорить не стал.

– Погоди-ка. У тебя с ним раскол? – спросила Ира.

– С чего ты взяла?

– Мне кажется, в последнее время вы как-то отдалились друг от друга. Встречаться перестали, не звоните. А где тогда ваша легендарная мужская дружба?

– Конечно, меньше контактируем. Оба взрослеем, стали серьёзнее ко всему относиться. К тому же много работы, семья. Ты ведь тоже с Любой не так часто встречаешься.

– Ну так это из-за вас, ребятушки. Из-за того, что вы утеряли один к одному приятельский интерес. Ты бы поговорил с Виктором.

– О чём?

– Если у вас немного разладились отношения, не допускайте большего. Хочешь, вместе поговорим? И не нужно откладывать дело в долгий ящик. Боюсь, как бы не зашло у них слишком далеко.

– Ты о чём?

– Всё о том же. Не нравится мне Любино настроение. Вы там вместе на работе, загляни к нему, ладно?

– Мы вместе, но мы не эти… которые не разделены друг с другом.

– Сиамские близнецы?

– Да, ксифопаги.

– Тоже придумал! При чём тут ксифопаги? Я имею в виду, что Любу надо поддержать. Она молчаливая, но порывистая, мне давно известно. Может учинить такое, чего от неё никто не ждёт.

– Например?

– Того и гляди, возьмёт и повесится.

– С какой стати? – спросил он, хотя понимал, что у Виктора с Любой назревают малоприятные развороты. – Говорят, время лечит. Будем надеяться. А ты не бери в голову и не паникуй. У Любы достаточно ума, чтобы разобраться в семейных делах.

– Ох, я думаю, тебе этого не понять, милый Коленька. Ты слишком благополучный. Этакий красивый городской фонтанчик с кристально чистой водичкой. А время лечит только то, что само проходит.

Она отключила телефон, а Николай сходил в управление за образцом Соглашения о транспортной безопасности, и на обратном пути заглянул к Виктору. Тот удивился, но не обрадовался другу. Вышли на лестницу. Виктор спросил:

– Что-то случилось?

– В целом, ничего особенного. Твоя Люба с Иркой по телефону общалась. Короче, Ирка сказала, что Люба как будто в плохом настроении. Боится, чтобы чего-нибудь не выкинула.

– Так вот откуда сквозняки. Да, чуткая и отзывчивая у тебя жена, позавидовать можно. Только скажи Ирочке, что напрасно она переживает. Просто сегодня малость поговорил с Любой насчёт того, чтобы повременить с ребёнком. Она ни в какую. Поэтому будем носить.

– Не надумал пожить с ней отдельно от родителей? Квартиру ты снял, оба работаете. А родится малыш, назад переберётесь. Бабушка и дед помогут взращивать потомка. Не знаю, как тебе, а мне бы это подошло.

– Нет, Коль, шутки и я люблю. Но шутки, а не глупости. Я ещё до конца не разобрался в своих чувствах к Любе, но, если честно, понимаю так, что не быть нам вместе. Не быть, до тебя это доходит? Женившись, я не увеличился в размерах, а сделался как будто меньше. Тебе это о чём-то говорит?

– Становись отцом, станешь вдвое больше.

– Или, наоборот, вообще стану мандариновой долькой, – рассмеялся Виктор, довольный своим остроумием. – Ведь по жизни как выходит? Чем больше у матери детей, тем величественнее мать. А если при ордене, то мать-героиня. А чем больше детей у отца, тем меньше отец. И никакого ордена. Ты разделяешь моё понимание?

– Я не хочу это слушать, давай оставим. Ты в своём уме?

– Как ни странно, да. Пока что своего хватает. Или, если всё-таки быть с Любой, то крайне короткое время. Подобный исход мне давно подсказывает моя интуиция. Ирине, конечно, огромное спасибо за участие, но здесь уже ничего не поправить. И тебе спасибо, ты настоящий друг. Хотя в последнее время ощутимо сказывается твоя солдафонская сущность.

Николай выпрямился, не ожидал он таких слов.

– Солдафонская?

– Именно. – И не лезь не в свои дела.

– Что ж, ваше суверенное право. Хотел, как лучше, но…

– Извини, ждут в отделе, и потому до новой встречи. Привет Ирине, у тебя отличная жена!

Николай ничего не ответил и пошёл к себе. И что тут ответишь, когда не только ему, но и всей медицине не по силам вернуть друга в нормальное состояние. Хотя, если провести встречу вчетвером, возможны какие-то подвижки. Но согласится ли он?

8

Андрей Евгеньевич позавтракал вместе с женой и детьми, отвёл сына в детсад и приехал в следственный отдел. Первый, кого он встретил, был капитан Дорофеев.

– Как дела? – спросил Маков. – По Смоленской разобрались?

– Там нет особых сложностей, – сказал Дорофеев и энергично потёр себе виски. – Графологи подтвердили, что прощальное письмо изобразил именно самоубийца.

– Укажите в рапорте и отдайте секретарю.

– Нет секретаря, ушла в декретный отпуск.

– Ага, я так и думал. И кто теперь вместо неё?

– Пока никто. Скачков решает.

– Тогда мне. Что с мамашей? Она то хоть жива?

– Жива. Отпустили её из больницы. Хмелёв передал ей ключи. Потеряв сына, в короткий срок стала буквально седая. Значит, что-то было не так в твоих с ним отношениях. – сказал Дорофеев и снова потёр виски. – Я бы судил таких дамочек за преступную халатность в отношении детей. Тогда и другие бы задумались, как нужно обращаться с детками.

Два года Маков работает с капитаном Дорофевым – исполнительным и чётким, готовым, не щадя сил и времени, заниматься розыскным делом. И многое им удаётся даже в самых, казалось бы, трудных ситуациях. Надо – значит надо, и весь вопрос. Хотя в одном не идеален – любит выпить. И сейчас Маков понял, что его помощник накануне слегка перебрал, поэтому излишне критичен в отношении несчастной женщины. Легче всего теперь ткнуть пальцем в самого близкого к покойнику человека и обвинить его в недосмотре. И не обмолвиться о тех, кто влияет на нас, кроме наших отцов и матерей. Разрушительно влияет. И где государство, способное противостоять этому? И где люди, которые, по вменённой им обязанности должны ограждать растущие особи от роящихся вокруг них изъянов и пороков?

– Суровый ты в отношении матери, – сказал он. – А что мы, так называемое государство, сделали, чтобы оградить от беды нестойкую душу? В продовольственных магазинах бывал? Слышал, как там полки пищат и трещат от водяры, всяких висок, коньяков и прочей бодрости?

– Товарищ майор, прошу без намёков. Они тоже считаются продуктами. Их потребляют вместе с колбасой, рыбой, курицей и даже пельменями. Разве не так? Кроме того, все мы отдали и продолжаем отдавать дань зелёному змию.

– Очень может быть. Но…

– А что касается меня, вчера двоюродный брат из Краснодара приехал. Пять лет не виделись. И что, прикажешь нашу встречу ром-бабой с простоквашей отмечать? – Дорофеев привычно потёр виски, понюхал пальцы и рассмеялся: – У меня был один знакомый пенсионер, кстати, тоже следователь, но бывший. Так он, когда у него спросили, сколько спиртного принял за свою жизнь, на время задумался, в уме посчитал и брякнул: «Если совсем откровенно, вёдер сто пятьдесят набежало».

– Так и сказал?!

– Ну да, сто пятьдесят. Я спросил, а почему он счёт на вёдра ведёт? Не из ведра же он водку хлебал? Он в ответ, мол, так быстрее, а если на бутылки, то слишком долго считать.

– Экий оригинал! Сколько же всего наберётся, если перевести на бутылки?

– Смотря какое ведро. Обычное – литров десять, а то и двенадцать. А закуски, если перевести на килограммы, и того больше. Тонны выйдут!

– Ничего себе, – сказал Маков. – Выходит, мы таким неординарным способом легко и просто присоединяем хорошее и полезное к дурному и вредному. Я уж не говорю о сигаретах и другой стандартной радости вроде вина и пива. И всё это общедоступно и легально.

– Да, но были же попытки сухого закона – и к чему это приводило? Только росло число покойников от сивухи и палёнки.

– Тогда, может, не надо совсем запрещать, но как бы слегка отдалить от нас зелёного змия, – усмехнулся Маков. – Убрали бы в особые лавочки. Скажем, в подвальные. И всех потребителей спиртного при входе радостно встречали бы красочно изготовленные забулдыги с орденами «Сизого Носа» на испитом табло. При этом нахваливали: «Ага, подстаканник двуногий! И ты пошёл на рекорд вместе с нами!»

– Смешно, – хихикнул Капитан Дорофеев.

– Постой, доскажу. Или, наоборот, учинили бы алкогольную лавочку на пятнадцатом или даже двадцатом этаже. И без лифта. И чтобы по ступенькам туда и обратно. А для поощрения наиболее активных покупателей учредили бы почётное звание «Мастер спирта»! – весело и в то же время несколько смущённо рассмеялся Маков. Он и сам не ожидал от себя, как ему показалось, столь отклонённого от здравого смысла остроумия.

– Наивная и вместе с тем жестокая идея, – ответно усмехнулся капитан Дорофеев. И постарался придать их полемике разумный ход: – Спиртное законом не запрещено. К тому же мальчик нашей седовласой мамы не просто выпивоха, а наркоман. А это, как говорится, две большие разницы. И почти всегда – с приветом!

– Ясно, – сказал Маков. Ты осуждаешь, но не порядки, при которых становятся наркоманами, а мамочку. Теперь к вопросу о тебе. Ты женатый и горячо любишь свою Регину. Да или нет?

– Ну да, а что?

– Мой дружеский совет: не тяни время, заводи детей. При детях, говорю это из собственного опыта, как-то стыдно ставить на стол бутылку и наливать из неё. Потом с ними же вести беседу и воспитывать их заплетающимся языком. Они слушают и снисходительно посмеиваются. А иногда и просто тебя жалеют, что ещё хуже. Выходит, привыкли мы к тому, что всё давным-давно устаканилось, и, значит, не следует ничего менять. И лимит на революции, дьявол бы их побрал, исчерпан.

– Ох, майор, какой-то нынче ты взъерошенный. Или что-то случилось? Божусь, твоё классическое внутреннее устройство подвергается немалой коррозии и намекает на то, что взведён курок на…

– Не строй догадки, ничего особенного. Просто набралась в голове масса докучливо-панических мыслей, бульдозером не разгрести. Придётся пылесосом пройтись.

– Хорошо сказал. И бульдозер с пылесосом приплёл. Но мне спиртное не мешает. Оно никому не мешает, если знать меру. Главное, не допускать перебору.

– Ты прав, ни в чём не допускать перебору. В том числе в словах. А мы в данный момент допускаем. Скачков здесь?

– Да, тебя ждёт. Хочет чем-то обрадовать.

– Чем?

– Сам скажет. Не могу отнимать у него впечатление от твоей безмерной радости.

– Даже так? Интересно. Тогда пока.

Продолжение книги