Вокруг Москвы. Путеводитель бесплатное чтение

Северный

Северный – это не город, а поселок. Он совсем рядом с Московской кольцевой дорогой. До него идут автобусы от метро «Петровско-Разумовская». На них так и написано: «Поселок Северный». При этом автобусы – городские, в них действуют московские проездные документы.

Собственно, в административном отношении он относится к Москве и приписан к Северо-Восточному округу. Но нахождение поселка за пределами МКАД пока что мешает считать его органичной частью старинного города с почти тысячелетней историей.

Своим появлением на свет город обязан Северной водопроводной станции, которая была запущена в 1952 году. Вода к этой станции поступала из Волги и считалась достаточно чистой. Ее, правда, все равно хлорировали, и для питья она считалась не совсем пригодной. Сегодня ситуаций с водой гораздо лучше.

Собственно, поселок и возник при этой станции – чтобы ее работникам не слишком долго было ездить на работу. Они сразу же стали москвичами – прописка в паспорте была московская. Поселок Северный вышел эксклавом – его со всех сторон окружал Краснополянский район Московской области. Северяне называли свой поселок «кусок Москвы в Подмосковье». Впрочем, в 1991 году перешеек между основной территорией города и Северным был упразднен.

Строительство рабочего поселка Северный началось в 1948 году и в основном закончилось в 1956. Авторы проекта – Н. Селиванова, К. Кисловой и З. Государева – зодчие, не вошедшие в справочники туристических путеводителей. Скромные, так сказать, труженики.

Название же «Северный» возникло 12 июня 1952 года.

Один из основателей поселка, В. Г. Гейниц вспоминал: «В отличие от ранее построенного поселка Восточный с его регулярной планировкой и трехэтажной застройкой, на Северном предусматривалось строительство одноэтажных одноквартирных домов с приусадебным участком. Однако такое „расточительство“ земли не прошло, и окончательно был утвержден проект со 120 жилыми домами».

Строили этот поселок по немецкому проекту. Можно сказать, что среди красот подмосковной природы возникли коттеджи европейского типа – с водопроводом, канализацией, электричеством и центральным отоплением. А в 1955 году в поселок пришел газ, и северяне перестали совершать набеги в деревню Грибки – за керосином.

Строителями, как поселка, так и станции, были и вольнонаемные, и заключенные – оно находилось в ведении Министерства внутренних дел, а рабочую силу поставляло Главное управление лагерей железнодорожного строительства. Впрочем, в то время этим никого было не удивить. Один из строителей, А. А. Михеев писал: «Когда прибыло лагерное начальство, солдаты и вольнонаемные срочно стали огораживать зону: стали ставить столбы и натягивать колючую проволоку. Зона располагалась у д. Грибки, рядом со строительной площадкой. Как только она была готова, прислали рабочую силу (заключенных), сразу установили палатки и сборные деревянные бараки. Вскоре был построен мужской лагерный пункт. Лагерные пункты были возведены также у д. Заболотье (женский), у станции Лианозово, в районах строительства насосных станций Клязьма и Уча. В тесной увязке с лагерной администрацией „Севводстрой“ приступил к основным строительным работам. Так как техники не было, землю копали лопатами и отвозили тачками в отвал».

Действительно, по тому времени – достаточно распространенный менеджмент.

Оказавшись в Северном, можно потратить несколько часов для ознакомления с местными достопримечательностями. Конечно, от ГУЛАГовских свидетельств не осталось ничего – подобные следы стирались временем довольно эффективно. На территории поселка сохранилась усадьба Виноградово. Деревня Виноградово (альтернативное название Дубровка) в XVII столетии принадлежало Гавриилу Пушкину, одному из далеких пращуров великого поэта. Правнук Гаврилы Федор Матвеевич выступал против петровских реформ, и был через это повешен. Александр Сергеевич не обошел вниманием сей факт истории своего рода. Писал:

Главный усадебный дом был построен во второй половине XVIII века. В то время деревней владел печально известный А. Глебов, один из тех, кто выносил смертный приговор Емельяну Пугачеву, и которого Екатерина Великая называла «плутом и мошенником». Авторство приписывается Василию Баженову, но не исключено, что настоящим автором проекта был Казаков. К сожалению, дом был сожжен крестьянами во время революции 1905 года.

Еще раньше, в 1650 году была построена Владимирская церковь – поначалу деревянная, с годами выполненная в более прочных материалах. Дошедший до нашего времени храм относится к 1777 году постройки.

Любопытен деревянный дом купчихи Э. Банзы, построенный в 1911 году, а также дом ее зятя Р. Германа, выполненный годом позже в стиле модерн.

Любители военной истории могут сфотографироваться на фоне бюста маршала Г. Жукова. Любителей некрополя, возможно, привлечет Старо-Марковское и Виноградовское кладбища, на которых, впрочем, не найти могил людей известных, однако же очарование русского деревенского кладбища ценно само по себе.

Долгопрудный

Группа «Дюна» пела в «лихие девяностые» о своем родном городе:

А вместе с ней пела и вся Россия. Песня была убедительной – в то время Долгопрудненская преступная группировка считалась одной из самых влиятельных в стране. Так маленький подмосковный городок приобрел неожиданную и от того еще более ошеломляющую известность.

Долгопрудный был основан сравнительно недавно – в 1931 году и до 1938 года носил название Дирижаблестрой. Собственно, статус города он получил в 1957 году, до этого статус Дирижаблестроя-Долгопрудного определялся как рабочий поселок. В состав его вошли поселок Хлебниково, село Павельцево и рабочий поселок Шереметьевский.

Градообразующим предприятием Долгопрудного послужило Долгопрудненское научно-производственное предприятие, в то время «Дирижаблестрой», образованное в 1931 году при Главном управлении Главвоздухофлота. В комплекс предприятий вошли завод по производству водорода и эллинг для создания дирижаблей. В то время – с легкой руки «отца космонавтики» Константина Эдуардовича Циолковского за дирижаблями виделось будущее авиации – тихие, грузоподъемные, экономичные. Главным вдохновителем «Дирижаблестроя» был легендарный Умберто Нобиле, прибывший в Долгопрудный в 1932 году и задержавшийся здесь вплоть до 1937 года.

Цивилизация, однако же, пошла иным путем, и в 1951 году на месте утратившего актуальность «Дирижаблестроя» был создан «Долгопрудненский машиностроительный завод».

В 1985 году на Долгопрудном в очередной раз задержалось внимание общественности. В сборнике «Края Москвы, края родные», посвященном подмосковным городам, возникла скромная заметка под названием «Лидар исследует небо». Автор писал: «Эту необычную установку мы увидели в Долгопрудном – в одной из лабораторий Центральной аэрологической обсерватории Государственного комитета СССР по гидрометеорологии и контролю природной среды. Внешне она напоминала внушительных размеров мортиру – с коротким стволом большого калибра. Только кремовая окраска и приборы, расположенные в конусе ствола, говорили об ином применении этой пушки. Она действительно стреляет. Но не снарядами. И залпы ее нельзя уловить на слух. «Ствол» оказался телескопом с полуметровым диаметром зеркала, а «выстрелы» производятся из небольшого ящичка-блока, в котором установлен лазер.

Короткая вспышка в одну десятимиллионную долю секунды, и световой импульс со скоростью триста тысяч километров в секунду устремляется ввысь. За какие-то мгновения этот разведчик атмосферы успевает проделать такую работу, итоги которой в считанные минуты может подвести только электронная вычислительная машина».

С высот, достигнутых нами сегодня, не сразу и понятно, о чем речь. Лидар (гибрид радара и лазера, от того и название) собирал информацию о всевозможных явлениях в атмосфере земли, и эта информация использовалась в метеорологии, а также в прочих познавательных науках.

Из достопримечательностей в городе два древних храма. Первый – Спаса Нерукотворного, построенный в 1684 году, является усыпальницей князей Юсуповых. Здесь, в частности, покоится прах известного вельможи екатерининских времен Николая Борисовича Юсупова. Свою вотчину (она в то время называлась селом Спасское-Котово) он обогатил строительством кирпичного завода. В наши дни на территории города действует ОАО «Хлебниковский кирпичный завод», но он, однако, не имеет отношения к юсуповскому производству. Это бывший кирпичный завод Гаша, основанный в конце XIX века.

Второй храм посвящен Георгию Победоносцу и был построен в 1774 году.

Отдельного упоминания стоит поселок Хлебниково, известный с 1498 года. Хлебниково вошло в литературу. Ильф и Петров, давая в «Двенадцати стульях» экспресс-характеристики московских вокзалов, писали: «Самое незначительное число людей прибывает в Москву через Савеловский. Это – башмачники из Талдома, жители города Дмитрова, рабочие Яхромской мануфактуры или унылый дачник, живущий зимой и летом на станции Хлебниково».

С дачником было не совсем понятно. Почему унылый? Почему вообще он дачник, если живет в Хлебникове и зимой, и летом?

Судя по отзывам путеводителей, некая инфраструктура тут присутствовала – магазины, аптека. При станции – «весьма приличная парикмахерская, а роскошному с разнообразными яствами буфету предоставлен даже отдельный уютный зал».

Но главными были сугубо дачные красоты: «Открытые поляны и смешанный лес вблизи – все это дает удивительно разнообразные и красивые виды». А спортивная площадка в центре дачного поселка, как не трудно догадаться, «всегда переполненная физкультурниками».

До революции же дачников здесь завлекали объявлениями такого рода: «На реке Клязьме. Для одиноких сдается 1 комн. за 40 руб. или дача 8 на 12 арш. пополам, из 4-х комн., пятая кухня за 70 руб., по савеловской ж. д. ст. „Хлебниково“, 20 верст, от станции 15 мин., река рядом, лес в конце села».

Словом, поводов для уныния этого хрестоматийного дачника, не было. А впрочем, что с них, с гениев возьмешь.

Лобня

Лобня образована в 1902 году как пристанционный поселок. Впоследствии получила статус рабочего поселка, а затем и города. Это произошло в 1961 году. А спустя 15 лет к Лобне был присоединен дачный поселок Луговая, ничем, впрочем, особенным не примечательный.

Журналист Руслан Киреев вспоминал о Лобне того времени: «Выйдя из электрички, подымаешься на мост по деревянным, окантованным металлическим угольником скрипящим ступенькам, медленно возносясь над черными гирляндами нефтяных цистерн, над платформами с песком и досками, оранжевыми тракторами и поставленными на попа контейнерами, а также, случалось, над вагонами с живым – вернее, полуживым – грузом, что обреченно хрюкал, ворочался, пищал и взвизгивал, медленно вымирая от голода и жажды… Все три наших окна, включая кухонное, выходили на станцию, а это означало, что жили мы в круглосуточном громе, который усугублял рев самолетов: неподалеку был аэропорт, да не какой-нибудь, а Шереметьево. Спасаясь от шума и вони, я уходил в глубь городка, к небольшому водоемчику, на берегу которого и располагалась моя забегаловка. Здесь я не просто тянул дешевое разливное винцо, но… – работал».

Раньше, однако, все было не так. Путеводители начала прошлого столетия сообщали, что Лобня «может считаться одним из лучших дачных мест как по климату, так и в отношении красивой природы».

Славился здешний кирпичный завод (ныне Лобненский завод строительного фарфора). Сама Надежда Крупская писала в 1928 году своей соратнице (и, в скобках заметим, постоянной партнерши по советским анекдотам) Инессе Арманд: «Вот вчера была на открытии кирпичного завода (около Лобни в Московском уезде). Завод по последнему слову науки. Но до того резок контраст культуры и дикости, что мать ты моя! И когда мы свою первобытность изживем, Аллах ведает. Каждую минуту вспоминаешь, что Ильич писал в последних своих статьях о необходимости самой черной культурной работы».

Одна из достопримечательностей – Музей танка Т-34. Он был открыт сравнительно недавно, в 2001 году и представляет из себя собрание самых неожиданных материалов, посвященных этой легендарной машине – от личных вещей его создателей до коллекции макетов Т-34. Сами танки, разумеется, там тоже есть. Дата же открытия музея – 6 декабря 2001 года – была приурочена к 60-летию начала контрнаступления советских войск в Битве под Москвой.

В лобненском кинотеатре «Чайка» выступали знаменитости – Иосиф Кобзон, Людмила Зыкина, Валентина Толкунова, Клара Новикова, Нонна Мордюкова, Дмитрий Харатьян.

Самой же ценной достопримечательностью города, безусловно, является гиперболоидная водонапорная башня, построенная легендарным инженером Владимиром Шуховым.

Деденево

Поселок городского типа Деденево образован в 1970 году. Однако же история этого места не в пример более древняя. Первое упоминание поселка Деденево относится к 1504 году. А еще раньше, в 1295 году здесь, по преданию убили ордынского царевича Деденя (он же Дюдень, Тудан и Тудакан). Отсюда и название.

В XVIII столетии владельцами здешних угодий были легендарные Головины, бывшие Ховрины. Множество представителей этого рода играло огромную роль при дворе. Здесь же многие из них и проживали, барская усадьба была украшением Деденева.

Один из тех Головиных, Гавриил Павлович в середине XIX века ходатайствует об устройстве здесь женской монашеской общины. Так появляется Спасо-Влахернский монастырь (названный по древней Спасской церкви, находившейся в селе, а также чудотворной иконы Влахернской Божией Матери).

В 1901 году в поселке появилась железнодорожная станция «Влахернская» (с 1936 года – «Турист»). Правда ее со временем ощутимо понизили в статусе – сейчас это не станция, а всего лишь платформа. А монастырь закрыли еще в 1922 году. Правда, поначалу сестры попытались сохранить хотя бы некоторые черты монастырской жизни и зарегистрировали трудовую сельскохозяйственную артель «Влахернская». Но спустя два года власти закрыли артель, якобы «экономически себя не оправдывающую». Фортуна явно отвернулась от поселка.

Зато здесь находится гидроузел №4 Канала имени Москвы, а во время строительства этого гидротехнического сооружения в Деденеве находился один из руководящих штабов. Строили канал силами заключенных, однако стараниями начальника Дмитлага Семена Фирина, условия существования на строительстве канала были относительно приемлемыми для существования творческой интеллигенции. В то время, как обычные рабочие с лопатами в руках трудились от зари и до зари, артисты репетировали в помещении агитбригады, люди пишущие и рисующие выпускали журнал «На штурм трассы», а музыканты поднимали дух «каналармейцев» доступными им средствами. Попавшие в милость к Фирину всячески старались задержаться именно на этой стройке.

Вот, например, одно из писем, весьма красноречивое: «Тов. Фирин! Я еще не разобрался, какое со мной приключилось несчастье, и почему меня перебрасывают в другой лагерь. Здесь было все родное, привычное. Я здесь поработал почти полтора года и изо всей силы…

Тов. Фирин! Больше года под Вашим руководством работал. Вы знаете мои и хорошие, и плохие стороны. Я чувствую в этот момент особо покинутым и решил Вам написать, и прошу меня не забыть. Нет у меня другой жизненной опоры, кроме Вас. А жить сильно хочется».

Не удивительно, что Фирина арестовали еще до торжественного открытия канала имени Москвы. По абсурдному обвинению – будучи в 1926 году в Варшаве, он, якобы, сдал полякам советскую резидентуру. Фирина приговорили к смертной казни – и не только Фирина. Расстреляны были десятки «счастливчиков» – заключенных, пользовавшихся его особым расположением.

В 2007 году, к семидесятилетию со дня открытия канала, в поселке Деденево был открыт Музей истории и современности Канала имени Москвы». Тогда же заложили и часовню в честь Святых новомучеников, и исповедников Российских – мероприятия, по понятным причинам крепко связанные одно с другим. Освятили часовню в 2010 году. Действует в наши дни и монастырь.

А в 1983 году недалеко от станции «Турист» произошла трагедия – не справившись с управлением автомобиля, погиб знаменитый горнолыжник Александр Жиров. Он прожил всего 24 года. На кладбище соседней деревни Шуколово есть его могила.

Яхрома

– Я хрома! – всплеснула руками матушка Екатерина Великая, неловко подвернув свою монаршую щиколотку. Якобы отсюда и пошло название города. Впрочем, это не больше, чем легенда. Город назван в честь реки, которая, естественно, приобрела свое название задолго до екатерининской эпохи. В переводе с мерянского «яхрома» значит «озерная река».

Информация о первых поселениях на этом месте относится к XVI веку. Поселок же возник в середине XIX столетия, а его градообразующим предприятием стала суконная фабрика – Покровская мануфактура купца Пономарева, основанная в 1841 году. Вскоре фабрика перешла к И. А. Лямину, который повел свое дело на широкую ногу – в поселке появились школа, храм и прочая инфраструктура.

Жизнь здесь была спокойная, провинциальная. В прессу город попадал довольно редко, да и то благодаря каким-то странным происшествиям. В частности, в 1909 году «Московская жизнь» сообщала: «Пастух Алексеев и официант Нестеров шли вместе со ст. Талдом, савеловской ж. дор., пешком в Москву. У Алексеева было 30 руб. и кое-какие вещи, у Нестерова же не было ничего. По дороге, в лесу, близ ст. Яхрома, Нестеров, угрожая револьвером и железной перчаткой, ограбил Алексеева. Позднее, подъезжая к Москве по железной дороге, Алексеев увидал в этом же поезде грабителя – и последний был задержан».

Но и такое случалось нечасто.

Статус города Яхрома получила в 1940 году – уже после того, как рядом проложили канал имени Москвы. Путеводитель по Московской области 1956 года сообщал: «Город Яхрома расположен в живописной местности на высоком холме близ канала имени Москвы. Въезд в город как бы открывают ворота шлюза канала. Шлюз этот по своему оформлению является одним из наиболее интересных на канале. Гранитные башни, обращенные к Дмитрову, увенчаны медными моделями кораблей – каравелл Колумба. Башни верхней стороны шлюза облицованы белым камнем и серым гранитом. Наверху – легкая колоннада с гербом СССР».

С момента запуска канала прошло два насыщенных десятилетия, однако же он все равно воспринимался как своего рода чудо света.

Сегодня в Яхроме действуют два старых храма – Троицкий (1895 год постройки, колокольня выполнена в 1908 году) и Вознесенский (1792 год). На Перемиловской высоте стоит памятник Советскому воину – в 1941 году здесь шли жестокие бои. Рядом с площадью Генерала Кузнецова имеется незначительный фрагмент городской исторической застройки. У любителей же «сталинской архитектуры» огромный интерес вызовет знаменитый шлюз №3 канала имени Москвы, украшенный колумбовскими каравеллами. Писатель Владимир Орлов определил их в начало эссе под названием «Далеко ли поплыли каравеллы»: «Под каравеллами Колумба я вырос. Есть такой город Яхрома. Матушка моя родом из Яхромы, и в детстве я каждое лето проводил в яхромском Красном поселке у тетки. Степенное Подмосковье, рядом княжеский когда-то Дмитров, березы, ели, орешник, бузина на склонах высот Клино-Дмитровской гряды, хлопчатобумажная мануфактура. И вот посредине текстильного городка вознеслись две бронзовые каравеллы. (Теперь-то выяснилось, что не бронзовые. Сталь, дерево, но крашены под бронзу) … Всюду вдоль канала возникали украшения, достойные декора эпохи – где монумент отцу народов, где девушка-небоскреб с чайкой в руках. А Яхрому на зависть соседей одарили каравеллами Колумба. Все сухопутные прежде места от Москвы и до Волги, получившие на канале хотя бы пристани, были объявлены отныне портами пяти морей, а моря, как известно, – племянники океанов. Во всей России лишь в Яхроме океанические ветры дули в паруса каравелл».

Других достопримечательностей в Яхроме нет.

Дмитров

Этот город основал князь Юрий Долгорукий – спустя семь лет после того, как он же основал Москву. В 1363 году Дмитров вошел в состав Московского княжества, а в 1389 сделался удельным центром. В 1781 году Дмитров получает статус уездного города, каковой, по сути, сохраняет по сей день. А под занавес девятнадцатого столетия в Дмитрове было открыто железнодорожное сообщение с Москвой.

Вот краткая история этого города. Теперь немного поподробнее.

Главная площадь города – Торговая. Она до сих пор используется по своему старому назначению – здесь, например, находится главный дмитровский универмаг. Торговая история Дмитрова довольно древняя – еще в 1714 году Петр Первый выпустил указ о высылке в Санкт-Петербург из Дмитрова «первостатейных купцов… на вечное житье». Естественно, для молодой столицы Петр по всей России выбирал самое лучшее.

Вскоре после этого по царскому распоряжению из Дмитрова в Санкт-Петербург были завезены саженцы яблонь, груш и слив. Приблизительно тогда же появился еще один указ – о закупке у дмитровчан прошлогоднего чесноку, «доброго и не тухлого, настоящего ценою без передачи на употребление больным матросам и солдатам».

А в 1716 году Петр позаботился и о Москве – велел перевести в первопрестольный град из Дмитрова «кожников, которые сами у себя кожи делали, а буде из того числа взять некого, выслать из природных посадских людей за поруками».

Правда, к началу прошлого столетия слава дмитровских торговцев и предпринимателей пришла в упадок. Писатель С. Подъячев сокрушался – дескать, жители города «занимались мелкой копеечной торговлишкой на базаре, мастерством сапожным и портняжным и т. п. Народ жил здесь бедный, словно отрезанный от мира, забитый, никогда не протестовавший, пуще огня боявшийся всякого начальства, хотя бы это начальство представляло собою какой-нибудь городовой «Морда»… Жизнь тянулась вялая, печальная, похожая на вечную осень: «ни день, ни ночь, ни тьма, ни свет…«».

И писатель вел свою мысль далее: «Все старое пошло насмарку… Всем как-то стало вдруг понятно, что „мы“ отстали, что все у нас нуждается в починке, что так жить нельзя… И вдруг вместо обычных слов и речей послышались какие-то незнакомые, чудные, непонятные слова: революция, конституция, партия…»

Что ж, революции явиться не замедлила.

Здесь же находится главная достопримечательность города – дмитровский кремль. Он, во-первых, уникален потому, что состоит лишь из одних валов – здесь нет ни стен, ни башен, ни ворот (некогда, правда, имелись стены и десяток башен, но, будучи сотворены из дерева, они, конечно же, до наших дней не сохранились).

Во-вторых, тут до сих пор стоят самые что ни на есть обыкновенные домишки – покосившиеся, незамысловатые и прокопченные. Кремль застроен деревенскими домами с огородами, сараями и даже не особо крупной живностью.

В-третьих, здешний кремль, в отличие от большинства таких сооружений, стоит не на горе, а, по большому счету, в яме. Объяснение тому достаточно простое – когда Юрий Долгорукий со своим семейством проходил по современной дмитровской земле (с не слишком благовидной целью – сбором дани), он очень сильно торопился, и заложил город наспех, не особенно задумываясь.

А в-четвертых, Дмитров получил название в честь новорожденного младенца. Князь Юрий Долгорукий назвал новенький российский городок по имени своего сына Всеволода, прозванного впоследствии Большим гнездом (у него родилось ни много, ни мало двенадцать детей). И никакого парадокса в этом нет – сын основателя имел два имени. Одно, светское – Всеволод, другое же, церковное – Дмитрий (он родился в день святого Дмитрия Солунского).

«В 1147 году родился Юрью сын Дмитрий бе бо тогда на реце на Яхроме и со княгинею и заложи град во имя его и нарече Дмитров».

Сам же город, как уже упоминалось, был построен в 1154 году.

Дмитровский кремль – одно из самых колоритных крепостных сооружений древности. Его размеры впечатляют – кремлевский вал в своей окружности составил 980 метров, максимальная высота стен около двух десятков метров, а пошло на эти стены 190 тысяч кубометров земли.

Дмитровскому кремлю приходилось несладко. Чего стоит хотя бы набег тверяков 1373 года: «Подойдя к Дмитрову вместе с литовцами, Михаил Тверской город пограбил, посад и села пожег, а бояр и людей многое множество с женами и детьми в Тверь свел и с города откуп взял».

Не отличалось особой гуманностью и так называемое смутное время, когда польские интервенты заняли Дмитров и устроили здесь бессмысленные и жестокие бесчинства: «огнем его пожгли, а московскую силу и посадских людей, жен и детей их посекли, а церкви Божии осквернили… с икон оклады сдирали, иконы метали, и книги пограбили, и церкви пожгли».

(Правда, поляки без особых проявлений героизма сдали дмитровскую крепость войскам М. Скопина-Шуйского. Сама Марина Мнишек поднялась на крепостную стену и стыдила польских воинов: «Что делаете, трусы, я женщина, а не растерялась». Но на поляков ничуть не подействовал этот пропагандистский прием).

Да и многочисленные эпидемии не слишком-то щадили Дмитров. В летописях то и дело попадались вот такие записи: «Того же лета бысть мор на люди по многим странам, а болесть такова: первое разболится человек, и руце, и нози прикорчить, и шею скривить, и зубы скребчеть, и кости хрустять, а съеставы в нем троскотаху; кричить, вопить; у иных же и мысль изменится, и ум отымется, иные один день поболевши умираху, а иные полтора дни, а иные два дни; а иных бог миловаше: поболевши три или четыре, и паки здрави бываху. Сею же болестью умирали в волостях во Ржевских, Волотьских, Можайских, Дмитровских, Звенигородских, Переяславских, Владимирских, Рязаньских, Таруских, Юрьевских, есть же инде и по Московским волостям».

В другой раз летописец записывал: «Того же лета мор бысть страшен зело на люди в Великом Новегороде, и во Пскове, и в Ладозе, и в Русе, и в Порхове, и в Торжку, и во Твери, и в Дмитрове, и по властем и селам. И толико велик бысть мор, яко живии не успеваху мертвых погребати… и многа села пусты бяху и во градах и в посадех и едва человек или детище живо обреташеся; толико серп пожа человекы, аки класы и быша дворы велици и силнии пусты, едва от многих един или два остася».

Главные достопримечательности здешнего кремля – Успенский храм и так называемый «административный комплекс», состоящий из здания Присутственных мест, тюрьмы и тюремной Елизаветинской церкви – как ни странно, самого нарядного из храмов города Дмитрова. Рядом с «административным комплексом» располагается дмитровская гимназия – единственная в городе постройка в стиле неоклассицизма.

А сравнительно недавно в дмитровском кремле открыли памятникКириллу и Мефодию. Два просветителя, похоже, в натуральный рост, смиренно смотрят на веселых экскурсантов. А те терзаются в догадках: неужели Кирилл и Мефодий родились в городе Дмитрове?

Одна из самых знаменитых достопримечательностей города Владимира – домик Олсуфьева, в котором на протяжении нескольких лет жил известный анархист П. А. Кропоткин. Он приехал в Дмитров после революции, вернувшись из долгой эмиграции. Писал свою книгу под названием «Этика», встречался с «болотниками» (членами Комиссии по изучению болот), помогал местному музею.

Кропоткин писал Вере Фигнер: «Вчера я выступал здесь на учительском съезде. Стремятся уничтожить наш… краевой музей, и я говорил о том, какую пользу молодые люди, сами добивающиеся образования, находят в таких музейных учреждениях, и рассказал о том, какую роль в моем развитии как естествоиспытателя сыграл Иркутский музей – сперва крошечный, как наш Дмитровский».

Вроде бы участие Кропоткина в действительности помогало сохранению музея.

Сам же Петр Алексеевич чувствовал себя спокойно и уверенно. В бывшем барском доме его сберегала охранная грамота: «Дано сие удостоверение… известному русскому революционеру в том, что советские власти в тех местах Российской Федеративной Советской Республики, где будет проживать Петр Алексеевич Кропоткин, обязаны оказывать ему всяческое и всемерное содействие. Ни его вещи, ни его квартира и всякий живой и мертвый инвентарь… ни в коем случае не подлежат ни конфискации, ни реквизиции…»

В начале 1921 года Петр Кропоткин заболел. Из Москвы прибыла бригада самых квалифицированных докторов. Но поделать ничего было нельзя – 8 февраля Кропоткина не стало. А за день до этого печального события председатель исполкома Дмитровского Совета отправил в Москву телеграмму с требованием выслать «гроб с полными принадлежностями».

После смерти Петра Алексеевича этот особнячок стали называть домом Кропоткина, а вовсе не Олсуфьева. Здесь проживало семейство инженера и мемуариста А. Н. Поливанова. По его воспоминаниям, своеобразное расположение особняка сказывалось при бомбардировках – жители прятались не в убежище, а под деревьями, в бывшем кропоткинском саду. Впрочем, иной раз прятались в подвале соседнего, милютинского дома (Загорская улица, дом №38).

Тогда же этот особняк сделался одним из общественных городских центров: «В октябре месяце в передней части дома разместился Райисполком, председателем которого в это время был Иван Васильевич Кириллин, человек, со слов мамы, отличных организаторских способностей, глубокой порядочности и душевности.

Наш дом стал центром деятельности народной власти. Все время раздавался стук пишущих машинок и телефонных звонков, приходили и уходили люди с серьезными и озабоченными лицами, в большинстве своем мужчины.

Много времени проводила там и наша мама, выполняя какую-то работу».

После революции судьба забросила в Дмитров еще одну незаурядную личность – бывшего московского городского голову Владимира Голицына. Он какое-то время работал библиографом в отделе народного образования Богородицка, уездного городка Тульской губернии. Его то арестовывали и сажали, то вновь выпускали. Запретили жить в Москве – пришлось уехать в Сергиев Посад, а затем в Дмитров. Но даже там он не утрачивал достоинства. Внук Владимира Михайловича вспоминал: «Летом мы обедали на террасе, примыкавшей к дому… и дедушка занимал за столом главное место. Он был во всем педант и, наверное, по его желанию массивная граненая солонка старого стекла никогда не убиралась со стола… Пунктуальность дедушки проявлялась и в том, как он каждый день проверял по радио свои часы… Как сейчас вижу дедушку, сидящим против двери в нашей средней комнате, и вперившим глаза в луковицу карманных часов, зажатых в кулаке на коленях. Другой рукой он постукивает ногтем по циферблату, а нас, детей, выгоняют из комнаты, чтобы не мешали слушать сигналы точного времени».

Хотя, казалось бы, куда он мог теперь-то опоздать?

В Дмитрове Голицын и скончался, 29 февраля тридцать второго, високосного года. Там же был и похоронен, на кладбище в селе Подлипичье. Оно впоследствии вошло в состав Дмитрова.

А в отдалении от центра города находится Борисоглебский монастырь. По преданию, он был основан самим Юрием Долгоруким. Так это или нет, никто не знает. Во всяком случае, первое упоминание о нем относится к 1472 году. А в семнадцатом столетии это была одной из провинциальных, тихих, но крепко стоящих на своих ногах обителей: «В Дмитрове на посаде Борисоглебский монастырь. На монастыре церковь каменная во имя Бориса и Глеба да в приделе Вознесения Господня Бога и Спаса нашего Иисуса Христа; другая церковь деревянная во имя Покрова Пречистыя Богородицы с трапезою да в пределе святого и всевеликого апостола Ивана Богослова да великого чудотворца Николы. У монастыря двор конюшенный, а в нем живут конюхи. Под монастырем слобода на монастырской земле, в ней бобыли 14 дворов. Да под монастырем же монастырская мельница на речке на Березовце, у мельницы двор мельника».

Но уже в середине восемнадцатого века монастырь пришел в упадок: «В церкви иконы весьма ветхи, а на церквах кресты и кровли, также на архимандричьих и братских кельях и на ограде кровли все обвалились, и оттого бывает в церквах от дождя великая теча, а ограда каменная на несколько сажен обвалилась и кирпич от дождя и снега размок, а келии деревянные без кровли и все сгнили… не токмо жить, а и ходить мимо опасно… того ничего и исправить нечем, понеже с того монастыря вотчин деньги собираются в оную Коллегию экономии».

В 1926 году на территории монастыря расположился краеведческий музей. Затем, во времена строительства канала, его занимало управление Дмитлага, после – воинские части, всевозможные организации, обычные квартиры обывателей. Путеводители злорадствовали: «Если в 1778 г. иностранный путешественник Миллер отмечал, что „знатнейшее в городе строение суть Борисоглебский монастырь“, то теперь лучшими зданиями города являются учебные заведения: средние школы, детская музыкальная школа, строительный техникум».

А в 1993 году Борисоглебский монастырь вновь стал монастырем.

Дубна

На севере Москвы есть улица Дубнинская. Чаще всего ее название произносится неверно – с ударением на первый слог. Надо же – на второй. Ведь улица так названа в честь города Дубны.

В географическом смысле Дубна – остров, омываемый водами трех рек, Волги, Дубны и Сестры и канала имени Москвы. Дубна – единственный населенный пункт Московской области, расположенный на Волге. Дубна – крупнейший в России центр ядерной физики. В честь Дубны назван Дубний – 105-й элемент таблицы Менделеева. Дубна рождалась дважды. Сначала ее основал легендарный Юрий Долгорукий (первое упоминание о Дубне относится к 1134 году, она старше Москвы), в 1216 году Дубну сожгли воинственные новгородцы, а в 1956 году ее вновь основали, под тем же названием уже как наукоград.

Градообразующее предприятие Дубны – Объединенный институт ядерных исследований. С него, собственно, все началось. В создании этого института принимали участие 11 стран-учредителей, но 50 процентов вклада сделала Россия (а 20 процентов – Китай). С момента основания института ученые открыли 18 новых элементов таблицы Менделеева. Из них 10 обнаружены в Дубне.

Объединенный институт ядерных исследований – очень серьезная и авторитетная организация.

Дубна – наукоград, но мы намеренно оставим тему здешних научных разработок за пределами путеводителя. Во-первых, эта тема весьма сложна для понимания как автора, так и большей части читателей. А во-вторых, все самое интересное, скорее всего, засекречено. Так что мы ограничимся просто прогулкой по городу, не пытаясь проникнуть в те места, где нас не ждут, и правильно, вообще говоря, делают.

Город Дубна основан в 1956 году на месте старого села Иваньково. Это – крупнейший в стране центр ядерной физики, и градообразующим предприятием Дубны является Объединенный институт ядерных исследований. Не удивительно, что в честь Дубны назван 105-й элемент таблицы Менделеева – Дубний. К тому же Дубна примечательна тем, что это единственный подмосковный населенный пункт, стоящий на берегу Волги.

Город молодой, а вот название его довольно древнее. Первое упоминание о Дубне относится к 1134 году. Основал же Дубну, как и соседний Дмитров, Юрий Долгорукий. Впрочем, уже в 1216 году Дубну сожгли ратники новгородского князя Мстислава, а по прошествии четверти века дело его довершили монголо-татары. Остался всего лишь таможенный пост под названием Дубенское мыто.

О том, как по второму разу зарождался город, вспоминал один из его основателей, В. Батюня: «Когда в Дубну прибыла первая небольшая группа людей (преимущественно из Москвы и Ленинграда) для постоянной работы, никакого города Дубны, кроме реки, не было.

К деревне Ново-Иваньково (тогда Калининской области) примыкало несколько строящихся одноэтажных коттеджей и двухэтажных домов… «Административный» корпус занимал тогда часть маленького здания, где теперь детский сад. Напротив была городская поликлиника, в которой работал один врач (он же начальник). Он успешно лечил тогдашних жителей от всех болезней, тем более что тогда почти никто не болел, и врач был… зубной.

Несколько, позже на месте «поликлиники» открылись первые ясли. И вот тут возникла проблема: как набрать столько детей, чтобы их число было не меньше обслуживающего персонала. Проблема эта тогда не была решена. Школа в то время еще строилась, но вскоре ее выстроили, и занятия начались нормально. Детей в школе также не хватало».

А в 1962 году директор местного быткомбината сообщал в местной же газете: «Мы хотим организовать бюро добрых, услуг. Если вы пожелаете сходить в кино, театр или в гости, и вам не с кем оставить своих детей, к вашим услугам опытная няня. Если вы хотите, чтобы в вашей квартире натерли или вымыли полы, протерли окна, произвели стирку белья и утюжку, если вам нужно, чтобы вас разбудили ночью, или рано утром, принесли вам букет живых цветов, отвели или взяли ребенка из садика, яслей – обращайтесь в бюро добрых услуг.

Особое внимание мы хотим уделить молодоженам. Они могут без очереди воспользоваться услугами парикмахерской, взять на прокат посуду для сервировки стола, радиолу я многое другое».

Быт в городе налаживался.

Одним из главных развлечений была баня. Дубнинский житель Сергей Гор писал: «Мужское отделение бани занимало первый этаж, на втором располагалось женское. В одном углу просторного предбанника был буфет, окруженный деревянными пивными бочками, в другом билетная касса, с прорезью полукруглого окошечка. Купив один „взрослый“ и один „детский“ мы входили в раздевалку. Там в своем неизменном банном халате встречал посетителей банщик дядя Коля. Припадая на левую ногу, он провожал нас к шкафчику, успевая при этом сообщить отцу, что парок сегодня на славу, мол, ребята нынче постарались».

Одним из самых колоритны персонажей этой бани был уголовник Филя: «Фигура это была колоритная – не мужик, а вернисаж тюремной живописи. Все его каторжное тело было синим-сине от татуировок. Самыми примечательными были профили вождей на груди и кочегар с лопатой и кучкой угля чуть ниже спины.

Рот Фили сиял фальшивой, под золото, желтизной. За что он всю войну отбарабанил в лагерях – никто не спрашивал. Не принято тогда это было. Мужики не то, чтобы сторонились его, но и особо близко не подпускали, хотя и гнать не гнали. Видимо сказывалось, что военные годы провели они в разных местах».

Тот же Сергей Гор рассказывал о самом «статусном» питейном заведении Дубны – кафе Дома ученых: «Эта точка советского общепита была изначально устроена для избранных. Попасть туда могли люди с книжечкой члена Дома ученых. Могли и провести с собой пару человек, но при наличии мест и хорошего настроения дежурной у входа…

В Доме ученых было тихо, мирно, благообразно и вкусно. Нравился мне их бифштекс отчего, даже и сам не знаю. Там был всегда хороший выбор вин, как сухих, так и крепленых. Тихо, правда, было не всегда. Как-то довелось побывать на одном из новогодних вечеров. Дым стоял коромыслом. Прослойка гуляла так, как и породившие ее слои. С размахом, безудержным весельем, бывало и с мордобоем, к счастью, довольно редким и не таким умелым, как иногда демонстрировали это сыны и дочери фундаментальных слоев советских трудящихся».

А в 1966 году в городе появилось более чем странное транспортное средство – самодельная амфибия. Изготовил ее местный житель В. Бовыкин, он же на амфибии и разъезжал. На воде это был катер, но подплыв вплотную к берегу, из корпуса машины выползали три колеса – и она ехала уже по суше, как ни пойми что. Мотор у амфибии был мотороллерный, скорость она развивала не больше шестидесяти километров в час. В поверхности воды, естественно, гораздо меньше.

Перед зданием Дома культуры «Мир» – памятник Владимиру Высоцкому. Широко расставленные ноги, семиструнная гитара (кажется, в мире нет ни одного памятника Высоцкому без гитары). Автор – скульптор Олег Давидович Яновский, 2008 год.

Владимир Семенович много раз выступал в этом ДК. Он вообще питал симпатию к наукоградам и, в частности, к Дубне. А ученые отвечали ему совершенно безграничной любовью. Один из очевидцев вспоминал о концерте в дубнинском ДК: «На балконах народ не сидел – он висел гроздями. Куда только смотрели пожарные! Народ водрузился по нескольку человек на приставных креслах, сидел прямо на ступеньках. Проходы были забиты стоящей публикой, перед сценой тоже было перенасыщение. Зрители разместились, как в сельском клубе, вповалячку. Причем, в основном, они были с магнитофонами».

Но самый знаменитый памятник Дубны – громадная (37 метров вместе с постаментом) фигура Ленина на волжском берегу. Автор ее – скульптор Сергей Меркуров. Она была возведена в 1937 году. А напротив высилась такая же фигура Сталина. Ее снесли в 1962 году.

За спиной у Ленина – Иваньковское водохранилище, оно же Московское море. Назвали его в честь деревни Иваньково, притом саму деревню перенесли вниз по течению Волги и переименовали в Ново-Иваньково. Затем она стала рабочим поселком Иваньково, а в 1958 году получила почетный статус города. В этом статусе Иваньково просуществовало менее трех лет, после чего вошло в состав Дубны.

Естественно, в городе множество памятников в честь ученых – И. В. Курчатова, Д. И. Блохинцева, Г. Н. Флерова, Н. Н. Боголюбова. Среди них затесались памятники Владимиру Высоцкому и Михаилу Глинке, напоминающие о былом союзе-противостоянии физиков и лириков.

Есть в городе перехватчик МИГ-25 и штурмовик Ил-2, так же используемые в качестве памятников. Своеобразной достопримечательностью можно считать и Иваньковское водохранилище, оно же Московское море.

Талдом

Путеводитель середины прошлого столетия писал: «Город Талдом расположен в северной, низменной части Московской области, изобилующей лесами и торфяными болотами.

Природа Талдомского района своеобразна и очень живописна. Река Дубна, как бы разделяя район на две части, протекает в густых зарослях девственных лесов.

По берегам Дубны и у селений Нушполы, Николо-Перевоз, Квашенки, Тарусово и др. расположены археологические памятники, свидетельствующие о том, что талдомские места были заселены в глубокой древности. Здесь имеются памятники неолитической культуры, городища «дьяковского» типа, славянские курганы X—XIII веков».

Разумеется, сейчас экологическая ситуация несколько хуже, но Талдом и окрестности все равно притягивают отдыхающих.

Первое упоминание о Талдоме относится к 1677 году. Он в то время был деревней, состоявшей из семи дворов. А владел этой деревней отец Симеон, архиепископ Тверской и Кашинский. Городом же Талдом стал в 1929 году.

В недавнем прошлом Талдом был своего рода обувной столицей России. Здесь традиционно промышляли пошивом сапог и башмаков. При этом купеческое общество было весьма влиятельным. В частности, когда в 1901 году планировали пустить в стороне от Талдома железную дорогу Савеловского направления, именно стараниями местного купечества план был в последний момент изменен, и «железка» прошла через Талдом. Сколько и кому было за то уплачено, история умалчивает.

Местный же поэт Иван Романов посвятил здешнему промыслу стихотворение:

Вместе с этим Талдом был провинциален до предела. Здешний уроженец М. Е. Салтыков-Щедрин писал о талдомщине: «Местность, в которой я родился и в которой протекло мое детство, даже в захолустной пошехонской стороне считалась захолустьем. Как будто она самой природой предназначена была для мистерий крепостного права. Совсем где-то в углу, среди болот и лесов, вследствие чего жители ее, по простонародному, назывались „заугольниками“ и „лягушатниками“… Исстари более сильные люди захватывали местности по берегам больших рек, куда их влекла ценность угодий: лесов, лугов и проч. Мелкая сошка забивалась в глушь, где природа представляла, относительно, очень мало льгот, но зато никакой глаз туда не заглядывал, и, следовательно, крепостные мистерии могли совершаться вполне беспрепятственно. Мужицкая спина с избытком вознаграждала за отсутствие ценных угодий».

Земля была не слишком плодородна. Салтыков-Щедрин сетовал: «Равнина, покрытая хвойным лесом и болотами, – таков был общий вид нашего захолустья… Леса горели, гнили на корню и загромождались валежником и буреломом; болота заражали окрестность миазмами, дороги не просыхали в самые сильные летние жары; деревни ютились около самых помещичьих усадьб, а особняком проскакивали редко на расстоянии пяти шести верст друг от друга. Только около мелких усадьб прорывались светленькие прогалины, только тут всю землю старались обработать под пашню и луга».

Тем не менее, выживали.

После революции здешняя промысловая традиция еще довольно долго сохранялась. Ею заинтересовался М. М. Пришвин, и по результатам своего исследования написал сначала очерк, а затем и книгу «Башмаки». Он сообщал в предисловии: «Весною 1924 года Организационное Бюро центрально-промышленной области при Госплане командировало меня для исследования кустарных промыслов в Ленинск-Кимры».

Ленинском в то время назывался Талдом – он носил это почетное имя с 1918 по 1929 годы, будучи еще селом. А «Башмаки» пришлись по душе Горькому. Он писал Вячеславу Шишкову: «Пришвин очень угодил мне „Башмаками“. Хитрая вещь».

В другой же зарисовке, «История цивилизации села Талдома» Пришвин писал: «Оставляя местную историю и переходя к описанию современного быта, я рекомендую своим московским читателям, желающим купить недорого дамские башмаки, отправиться с первым утренним трамваем на Савеловский вокзал, найти там вблизи быв. трактир Кабанова, занять там столик и за чаем дожидаться прибытия поезда из Ленинска. Через несколько минут после прибытия поезда весь большой трактир наполнится башмачниками с корзинами обуви, каждый из них займет место за столиком, а кто не успеет – на полу, потом быстро все распакуют корзины, и весь трактир превратится в выставку женских башмаков и сандалий. Редко является сюда тот покупатель, кому нужно купить товар для личного потребления, покупают же те самые люди, которые в старое время стерегли мужика с хлебом на большаке и, скупив его, везли в город сами».

Промысел и тогда был поставлен на широкую ногу.

В городе действует литературный музей, расположенный в доме купца первой гильдии Волкова, построенном в конце XIX века в модном в то время стиле модерн. Это, кстати, первый талдомский каменный дом – до него строили сплошь деревянные. Имеется храм Архангела Михаила, освященный в 1808 году. Сохранилась фрагментарная историческая застройка. И уют провинциального города, который, собственно, и привлекает в Талдом немногочисленных, увы, туристов.

А неподалеку от Талдома – усадьба Спас-Угол. Ольга Михайловна Салтыкова – хозяйка калязинского села Спас-Угол и мать писателя Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина – была яростной и злобной крепостничихой. Конечно, не такой, как ее знаменитая однофамилица, легендарная Салтычиха. До смерти все-таки своих крестьян не доводила. Но порола всласть.

Иногда крестьяне выходили из повиновения. Тогда их отправляли к калязинскому исправнику. Конечно, с подробнейшим списком провинностей: «Позвольте мне вас покорнейше просить присеем посылая мою девку крепостную Наталью Иванову, за ея дерзости неповиновение и самовольную отлучку из дома моего, неизвестно куда, без всякой причины, и где пребывала до 16 дней в бегах отлучившись в отсутствие мое и наконец по возвращении вместо раскаяния оказывает явное ослушание не идет в дом служить мне и на спрос где была отвечает там где теперь меня нет, покорнейше прошу ее допросить… и наказать».

Ольга Михайловна порола заодно и собственных детей. Их она делила на две группы – на «постылых» и «любимчиков». «Любимчиков» тоже порола, но пореже и не слишком сильно. Шестой сын Миша относился именно к любимчикам. Но, тем не мене, всего увиденного было предостаточно, и русская литература обогатилась еще одним писателем-вольнодумцем.

Кимры

Кимры – это уже Тверская область. Но находится совсем рядом с Московской. И так же, как соседний Талдом, Кимры славились в первую очередь сапожным промыслом. «Береги сапог кимрский от воды, иначе наживешь беды». Все, что говорилось о талдомских башмачниках, справедливо и по отношению к кимрскому мастеровому.

Временем основания Кимр считается 1546 год. В действительности город был основан раньше – просто к этой дате относится первое упоминание о Кимрах как о дворцовом селе Ивана Грозного. Городом же они стали в 1917 году, в соответствии с постановлением Временного правительства. А десятилетием раньше в селе открылась обувная фабрика – исторический промысел, в отличии от дикого Талдома принимал цивилизованные формы.

А парижанин Теофиль Готье в 1861 году восхищался: «В Кимрах меня удивил праздничный вид городка. Несколько изящных туалетов, подражавших французской моде, правда, с вынужденным опозданием, ведь все же от Парижа до Кимр далеко… Три девушки в маленьких андалузских шапочках, в зуавских куртках и вздутых кринолинах были поистине прелестны».

Особенно здешние обувщики отличились в Японскую войну. «Новости дня» сообщали: «Вчера в кремлевский склад поступило из Кимр от местных кустарей 500 пар сапог для солдат, превосходного качества и по сравнительно дешевой цене – 5 р. 50 коп. за пару. Этим же кимрякам склад заказал тысячу пар солдатских туфель по 2 р. 20 коп. за пару».

И та же газета, но несколько позже: «Вчера в 3 час. 40 мин. дня с специальным поездом по моск.-савеловской жел. дор. прибыли в Москву из села Кимры и других окружных сел 400 вольнонаемных сапожников и по моск.-казанской жел. дор. уехали на Дальний Восток для изготовления обуви на действующую армию».

Кимряки были патриотами.

Для туриста город представляет интерес в первую очередь сохранившейся исторической купеческой застройкой рубежа позапрошлого и прошлого столетий. Сохранились также храмы – Вознесения Господня, Спасо-Преображения. Привлекательны памятники деревянного модерна – купцы старались следовать архитектурной моде, но делали это привычными средствами. Цветастые избушки с башенками, с круглыми окнами от пола до потолка, с резным растительным орнаментом, да еще и с фахверком.

А в 1971 году в Кимрах установили обелиск с плитой и надписью на ней: «Здесь замуровано послание к потомкам. Вскрыть 9 мая 2071 года». Впрочем, нельзя сказать, что это самое послание слишком интригует кимряков и гостей города.

Мытищи

Поэт Борис Весельчаков писал:

Мытищи – промышленный город. Можно сказать, что его градообразующим предприятием является вагоноремонтный завод, основанный здесь в 1897 году, и существующий поныне – уже как большая производственная мощность. У истоков этого завода стоял известный меценат Савва Мамонтов, а также знаменитый инженер Александр Бари. Первоначальное его предназначение – производство вагонов и запасных частей для российских железных дорог. А в 1903 году ассортимент расширился – за счет трамваев и снегоочистителей.

Именно этому заводу поручили делать поезда для первой очереди московского метрополитена. Он в то время специализировался на трамваях и пригородных электричках, и создать метропоезд было, в общем, посильной задачей. Тем более, он создавался не с нуля – за основу был взят вагон Нью-Йоркского метрополитена образца 1932 года.

В 1937 году Мытищинский завод приступил к производству вагонов нового типа – «типа Б». В отличии от «типа А» они имели не красно-песочную, а голубую окраску. С тех пор голубой цвет надолго сделался фирменным цветом вагонов советской подземки.

Так оно и повелось – вагоны для метро традиционно изготавливали именно в Мытищах.

Кстати, в многотиражке этого завода в качестве литсотрудника служил знаменитый поэт Дмитрий Кедрин.

Известен и Мытищинский завод художественного литья. Многие знаменитые памятники были отлиты именно здесь. А двойной памятник Марксу и Энгельсу, уютною сидящим на лавочке в Петрозаводске, местные жители так и прозвали – «Рунопевцы из Мытищ», в честь места своего появления на свет.

Своего рода мытищинским курьезом было здешнее Потребительское общество. Сохранился документ – письмо, направленное его Правлением Владимиру Меллеру, московскому фабриканту несгораемых шкафов: «27 октября сего 1904 года приобретенный у вас несгораемый шкаф подвергался в нашем магазине в Мытищах в большом двух-этажном доме двоякому испытанию, во-первых, посредством огня, а во-вторых, по отношению ко взлому. Возник большой пожар, который длился более суток и уничтожил все здание. Шкаф был накален до крайних пределов, и мы не рассчитывали на сохранность содержимого в нем. Представьте же себе наше удивление и радость, когда после пожара и после пяти часов тяжелой работы лучших механиков Московского Акционерного Общества Вагоно-Строительного завода вскрыли этот шкаф и все содержание его оказалось в целости. Все без исключения: документы, значительная сумма денег, страховые квитанции оказались без повреждения, даже внутренняя окраска шкафа оказалась совершенно исправною».

Оптимизм погорельцев заслуживает уважения.

Первые сведения об этом месте относятся к XVI столетию. Здесь была застава и «мытная изба», откуда, собственно говоря, и пошло название. Развитию Мытищ послужил и тот факт, что этот населенный пункт находится на пути к Троице-Сергиевой лавре, месту традиционного паломничества москвичей. Паломники устраивались тут на кратковременный отдых, что, безусловно, способствовало развитию мытищинской инфраструктуры. Знаменитая картина В. Перова «Чаепитие в Мытищах» ярко демонстрирует подобный эпизод.

Этот ритуал был подробно описан Иваном Шмелевым: «А вот и Мытищи, тянет дымком, навозом. По дороге навоз валяется: возят в поля, на пар. По деревне дымки синеют. Анюта кричит:

– Матушки… самоварчики-то золотенькие по улице, как тумбочки!..

Далеко по деревне, по сторонам дороги, перед каждым как будто домом, стоят самоварчики на солнце, играют блеском, и над каждым дымок синеет. И далеко так видно – по обе стороны – синие столбики дымков».

Радостно было паломникам. Но, к сожалению, радость омрачалась своеобразием здешних ночевок. Тот же Иван Шмелев писал: «Я просыпаюсь от жгучей боли, тело мое горит. Кусают мухи? В зеленоватом свете от лампадки я вижу Горкина: он стоит на коленях, в розовой рубахе и молится. Я плачу и говорю ему:

– Го-оркин… мухи меня кусают, бо-ольно…

– Не мухи… это те, должно, клопики кусают. Изба-то зимняя. С потолка никак валятся, ничего не поделаешь. А ты спи – и ничего, заспишь».

Кстати, художник Суриков, когда работал над «Боярыней Морозовой» специально переехал из Москвы в Мытищи – чтобы иметь перед собой в значительном количестве типажи «божьих людей». Он признавался: «Самую картину я начал в 1885 году писать в Мытищах, жил в последней избушки с краю. Все с натуры писал: и сани, и дровни».

И людей, разумеется.

А купец Николай Варенцов вспоминал: «Весь путь в Лавру шел красивыми лесами, наполненными ягодами и грибами, с видами на дальние деревни и помещичьи усадьбы. Мы, богомольцы, углублялись с дороги в леса, собирали грибы, ягоды… На остановках пили чай с густыми сливками, ели жареные грибы в сметане».

Мытищи вошли в третий том «Войны и мира». Именно отсюда семейство Ростовых наблюдало знаменитый московский пожар: «Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1-го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ».

Мытищи из последних сил справлялись с нахлынувшим потоком вынужденных путешественников.

Для москвичей на протяжении долгого времени слово «Мытищи» было синонимом слова «водопровод». Здешняя вода, бьющая из подземных ключей, считалась очень чистой и вкусной. Особым вкусом обладала вода Громового ключа, якобы, появившегося вследствие удара молнии. В честь этого события даже возвели часовню со стихами Н. Языкова:

Еще во времена Екатерины было принято решение вести отсюда в Москву воду. Царица-матушка подписала указ: «Генерал-поручику Бауру произвесть в действо работы в пользу столичного града нашего Москвы».

Что и было со временем реализовано. На территории Москвы, в бывшем селе Ростокине сохранился уникальный инженерный памятник – Ростокинский акведук. Матушка Екатерина восхищалась им: «Он с виду легок, как перо… к тому же весьма прочен». И считала его лучшей постройкой Москвы вообще.

На протяжении долгого времени чистая мытищинская вода, заменившая мутную и неприятную из Москвы, Яузы и Неглинки, была своего рода брендом. В частности, в Отрадном находилось заведение некого Брехунова под названием «Трактир „Отрада“ с мытищинской водой и сад». Рекламный слоган гласил:

«Отрада» пользовалась популярностью, особенно среди паломников, благо Отрадное также располагалось на пути к Сергиеву Посаду.

В наши дни в состав Мытищ входит старый дачный поселок Перловка, основанный купцом Первой гильдии, известным чаеторговцем Василием Перловым. Путеводитель 1897 года сообщал: «Это новое подмосковное дачное место. Возле платформы на небольшой полянке стоит летний театр, красивое деревянное здание, в Мавританском стиле; за театром в лесу расположено много красивых дач».

Один же из гостей поселка писал в 1897 году: «Вот и он, этот уголок, этот подмосковный эдем!..

А жизнь в этих нарядных дачках… Ах, что это за жизнь!.. Перловцы составляют одну дружную семью; пьют только перловский чай, слушают только перловский оркестр и если позволяют в своем театре петь опереточной труппе «Пушкина», то потому лишь, что не желают отстать от «Пушкина» и конкурируют с ним изо всех сил. Перловцы гостеприимны, но в гостях разборчивы. Если вы не обладаете доходом тысяч в двадцать в год или если у вас нет какого-нибудь выдающегося таланта, вы никогда не попадете в гости к перловцу».

Что поделаешь – снобизм был свойственен многим дачным поселкам невдалеке от Москвы. Чего стоит одно только меню торжественного обеда по поводу освящения здешнего храма: «Суп-пюре из сморчков и жардиньер, пирожки: пети-буше, рисоли, волованы, крокеты, цыплята а Л'англез, соус провансаль; рябчики, перепела, куропатки; салат ромен и малосольные огурцы; спаржа-соусы: голландский и сабайон; парфе земляничное и буше; фрукты, кофе».

У здешних обитателей не редкость были и автомобили. Правда, иной раз они приносили несчастья. В 1911 году «Московский листок» сообщал: «9 июля, в 8 часов вечера, близ платформы „Перловская“, на переезде 14 версты Ярославской железной дороги, незадолго до прохода следовавшего в Москву дачного поезда №61, переездная сторожиха, крестьянка Клинского уезда Прасковья Михайловна Осипова, желая пропустить подъехавший автомобиль, открыла одну сторону барьера и перешла с той же целью на другую сторону. В этот момент автомобилист, заметив приближение поезда, дал быстрый ход и налетел на сторожиху, которая попала под автомобиль и получила ушибы руки, ног и спины. Пострадавшую оправили в железнодорожную больницу при ст. „Сергиево“. Автомобиль №724 был на месте происшествия задержан».

В состав Мытищ частично входит и Лосиный остров – в прошлом, также одно из популярных дачных мест. В начале двадцатого века здесь высились дачи, работали театр, библиотека, всяческие магазины, чайные, трактиры и даже выходило местное издание – «Лосиноостровский вестник».

Разве что вопросы безопасности в том маленьком оазисе природы несколько прихрамывали. Так называемая Вольная пожарная дружина все таки существовала, а с охраной от лихих людей дела обстояли значительно хуже. Вот, например, что сообщал путеводитель 1913 года: «Жители Лосиноостровской, расселившиеся по левой стороне, не принадлежали ни к городу, ни к деревне, среди окружающих их густых лесов, предоставленные всецело самим себе, уезжая на занятия в город, оставляли свои семьи исключительно под охраной собак, а в неприглядные осенние вечера предпочитали отсиживаться по своим домам, имея под рукой заряженное ружье».

Среди достопримечательностей, заслуживающих внимание туриста – железнодорожный вокзал (памятник архитектуры 1911 года), церковь Благовещения в Тайнинском, также вошедшем в состав города (памятник 1677 года), комплекс зданий Мытищинского вагоностроительного завода рубежа XIX – XX столетий, комплекс Мытищинской насосной станции на территории Лосиного острова. Для особых ценителей – памятник археологии XV – XVII веков, селище «Мытищи-1». Есть и любопытный современный памятник Мытищинскому водопроводу, состоящий из трех гигантских труб, увенчанных жизнерадостными разноцветными вентилями.

В городе имеются историко-художественный музей, Мытищинский музей охраны природы, Минералогический музей, а также картинная галерея. Словом, занятие для туриста найдется.

Королев

Юрий Визбор пел в шестидесятые годы:

Собственно говоря, Подлипок в то время уже не существовало – на базе этого поселка в 1938 году образовался город Калининград, впоследствии переименованный в Королев. Но станция Подлипки-Дачные свое название сохранила, а значит, всем было понятно, о чем в той песне идет речь. О дачном поселке на севере ближнего Подмосковья. Поселке обжитом, благоустроенном, известном еще с дореволюционных времен. Кстати, в ту стародавнюю эпоху здесь издавались специальные буклеты, где, среди прочего, сообщалось, что «для удобства публики к каждому поезду высылаются „Проводники“ в особой форме и с №, обязанные бесплатно показывать участки в поселках».

Дачный, сервис, в наше время немыслимый.

Город же Королев назван так в честь академика Сергея Павловича Королева, признанного основателя практической космонавтики. Не удивительно, ведь этот город, в свою очередь, признан космической столицей страны. Промышленная история места началась в 1918 году, когда сюда из Петрограда был переведен Орудийный завод. Затем здесь стали размещать закрытые предприятия, специализирующиеся на летательных аппаратах. Именно на здешнем аэродроме в 1940 году состоялся первый в СССР запуск аппарата с жидкостным реактивным двигателем. Впоследствии так называемые «почтовые ящики» (то есть закрытые исследовательские институты, у которых вместо адреса указывался лишь «п/я» – «почтовый ящик») развивались, появлялись новые. И со временем в городе образовался уникальный ракетно-космический комплекс, а сам он в 2001 году по праву приобрел статус наукограда.

Именно здесь, в Калининграде состоялся последний концерт Владимира Высоцкого. Это было днем 18 июля 1980 года. Он чувствовал себя прескверно, петь уже не мог. Спросил: «Можно я выйду без гитары?» Его встретили долгими аплодисментами, и Владимир Семенович, превозмогая себя, полтора часа говорил о театре, о своем отношении к авторской песни, о прочих серьезных вещах.

Через неделю он скончался.

Спустя три года выступала здесь другая знаменитость, писатель Юрий Маркович Нагибин. Он отмечал в дневнике: «В Калининграде все обычно: смесь убожества, трогательности, энтузиазма. И ужасно много некрасивых людей, особенно женщин».

Немало известных людей видели здешние улицы.

В состав современного Королева входит поселок Болшево, прославившийся так называемой Болшевской трудовой коммуной №1. Она была образована в 1924 году, и поначалу состояла из 33 подростков – бывших беспризорников – и 8 взрослых сотрудников. В задачи воспитателей входило обучение своих подопечных рабочим профессиям, а главное, воспитание их в коммунистическом духе.

Первое время здесь было всего-навсего две мастерские – столярная (в ней делали табуретки) и сапожная (там производили спортивную обувь). В 1930 году в коммуне заложили обувную фабрику, а спустя еще год – спортдеревообделочную, на которой наладили производство лыж и теннисных ракеток. Ассортимент стремительно расширялся – коньки, спортивная одежда и так далее.

Здоровый образ жизни был одним из здешних приоритетов даже в номенклатуре производимых изделий. Неспроста – здешний контингент привык к физической активности, жизнь беспризорника к тому обязывала. Надо было направить неуемную энергию в цивилизованные русла.

Коммунары и коммунарки взрослели, здесь же создавали семьи – это поощрялось. Болшевский эксперимент приобретал мировую известность – сюда приезжал Бернард Шоу, а немецкая писательница Елена Кербер выпустила объемный очерк под названием «Как советская Россия борется с преступностью» (с предисловием наркома юстиции РСФСР Николая Крыленко). В нем Болшевской коммуне была посвящена отдельная глава: «Болшево – большой поселок. Там расположена коммуна, в которой живет и работает молодежь с тяжелым преступным прошлым, строящая себе новую жизнь… Я обхожу обширные цеха, в которых производятся различные спортивные принадлежности: лыжи, коньки, теннисные ракетки, спортивная обувь. Первоклассная работа составляет гордость коммуны. Имеются также текстильная фабрика и металлическое производство…

Мы проходим по широким улицам колонии, всюду нам встречаются коммунары, которые приветливо здороваются с воспитателем. Красивые обширные строения, широкие аллеи, большая теннисная площадка – все выглядит великолепно. Но действительно ли так велики достижения, или быть может успехи работы преувеличиваются? Я вхожу в дом с квартирами для семейных… У входа, на лавочках сидят матери со своими детьми… В комнате средних размеров стоит широкая кровать, сбоку – белая детская кроватка, у окна – небольшой рояль».

Немецкий товарищ-писательница была от коммуны в восторге.

Специальная газета информировала о «достижениях» людей нового типа. Вот, к примеру, одна из заметок: «Под дружный хохот коммунаров, были сброшены в 1931 году купола Костинской церкви. В облаке пыли, в грохоте падающих от ударов ломами кирпичей умирало еще одно из средств эксплуатации, еще одно из наследий капитализма.

А внутри здания лихорадочно кипела работа. Нужно было к 14-й годовщине Октябрьской революции установить и произвести монтаж радиоузла трудовой коммуны».

Увы, с той церковью не обошлось без происшествия: «В 1932 году, к дню 8-летия коммуны, решено было изменить архитектурные очертания бывшей церкви. Снова закипела работа, но в самом разгаре центральный купол, тяжестью в несколько сот тысяч килограмм, провалился внутрь здания, снес мастерскую второго этажа вниз, в студию, превратив радиоузел в груду развалин.

Но сердце радиоузла (аппаратная) осталась невредимой и снова, под руководством энтузиаста Андрианова, те же члены коммуны упорно как муравьи, камень за камнем стали растаскивать нагромождение».

Жизнь кипела, и газета соответствовала градусу того кипения.

Со временем число так называемых коммунаров превысило 4 000 человек. А в 1939 году коммуна была закрыта, и многие ее участники – как среди руководителей, так и среди воспитанников – репрессированы.

В том же 1939 году в Болшево поселилась только что возвратившаяся из длительной эмиграции поэтесса Марина Цветаева с сыном. Она писала в дневнике: «Постепенное щемление сердца. Мытарства по телефонам… Живу без бумаг, никому не показываюсь… Мое одиночество. Посудная вода и слезы. Обертон – унтертон всего – жуть. Обещают перегородку – дни идут. Мурину (так Марина Ивановна звала своего сына Георгия – АМ.) школу – дни идут. И отвычный деревянный пейзаж, отсутствие камня: устоя. Болезнь С. (мужа Цветаевой Сергея – АМ.). Страх его сердечного страха. Обрывки его жизни без меня, – не успеваю слушать: полны руки дела, слушаю на пружине. Погреб: 100 раз в день. Когда – писать??».

Ситуация усугубилась тем, что здесь, в Болшеве арестовали дочь поэтессы Ариадну и мужа Сергея. Цветаева писала: «Мы… остались совершенно одни, доживали, топили хворостом, который собирали в саду… На даче стало всячески нестерпимо, мы просто замерзали, и 10 ноября, заперев дачу на ключ… мы с сыном уехали в Москву к родственнице, где месяц ночевали в передней без окна на сундуках, а днем бродили, потому что наша родственница давала уроки дикции и мы ей мешали».

До самоубийства поэтессы оставались считанные месяцы.

В черте города Королева находится также и бывшая деревня Костино. Ей посчастливилось войти в историю как «ленинское место». Надежда Крупская, ленинская жена, писала: «Зимой 1921 – 1922 года Владимир Ильич чувствовал себя уже плоховато: плохо спал, уставал. Устроили его в Костино, в бывшем имении…

Владимир Ильич поселился в небольшом деревянном доме. Распорядок дня у него был очень уплотненным. Вставал он рано, завтракал, шел на прогулку. Если бывали большие снегопады, то Владимир Ильич брал лопату и расчищал дорожки, иногда он ходил на охоту в окрестный лес, интересовался, как ведется хозяйство совхоза. Встречаясь с местными жителями, он расспрашивал их о жизни, отвечал на вопросы».

Кстати, Владимир Ильич прибыл сюда на романтичном виде транспорта – на аэросанях. Впрочем, тогда это было оправдано. Старший конюх здешнего совхоза Ф. Ефремов привозил из Клязьмы воду – колодец на зиму замерзал. Он же снабжал семейство Ленина продуктами и топил печи. Была, естественно, и домработница.

Но, тем не менее, по дореволюционным меркам ленинский быт был скромен. Больше того – глава семейства собственнолично чистил дорожки от снега. Надежда Константиновна нисколько не лукавила – Ленин действительно придерживался так называемого демократического стиля.

Из достопримечательностей – как не трудно догадаться, музей Ленина, а также исторический музей и музеи живших здесь Марины Цветаевой, Сергея Дурылина и писателя Олега Куваева. Частично сохранилась и усадьба Костино, некогда принадлежавшая предпринимателю Александру Николаевичу Крафту. В ней сейчас тоже музей.

Скульптурные памятники Сергею Павловичу Королеву на одноименном проспекте, монумент в честь запуска первого искусственного спутника Земли на проспекте Космонавтов. Приятна сама атмосфера зеленого, вольно раскинувшегося наукограда. И самое, пожалуй, ценное – комплекс конструктивистских корпусов Болшевской трудовой коммуны. Они, по большей части, расположены на улице Дзержинского (что, в общем-то, неудивительно). Фабрика-кухня, стадион, учебный комбинат, больница, общежития, жилые дома, магазин – сохранилось, к счастью, многое. Это уникальнейшие архитектурные памятники – над зданиями Болшевской коммуны трудились архитекторы первейшего разбора – А. Лангман и Л. Чериковер.

Черкизово

Поселок Черкизово не имеет ничего общего со знаменитым московским Черкизовским рынком. Это древнее славянское поселение на севере Московской области. Предметом исследования археологов Черкизово стало еще до революции, в 1865 году. Их самые ранние находки относятся к VI столетию до нашей эры. Самый известный здешний археологический памятник – Черкизовское селище. Название же произошло от ордынского царевича Серкиза (он же Черкиз), владевшего здешними землями.

Но не только древностями славится этот поселок. Здесь, к примеру, зимой 1908 года студент Борис Илиодорович Россинский совершил один из первых в стране полет на управляемом планере собственной конструкции. Кстати, создавался этот аппарат здесь же, в Черкизове. В качестве материала использовался бамбук, выпрошенный молодым человеком на ляминской мебельной фабрики.

В качестве стартовой точки выбран был высокий берег реки Клязьмы. Для начала залили покатую, гладкую горку, с которой спустили сани с планером и летчиком. Какое-то время планер ехал на санях, после чего оторвался от них и полетел самостоятельно.

Россинский вспоминал о кульминации этого исторического события: «Посреди склона я почувствовал, что меня тянет в небо. Изо всех сил я оттолкнулся ногами от саней, встречный ветер подхватил меня, бросил вверх и я полетел. Полетел!»

Продолжался полет три минуты, испытатель, к счастью, остался цел и невредим, и в 1910 году именно он установил в Москве на Ходынском поле первый сарай для своего самолета. И после этого знаменитый ходынский аэродром начал стремительно разрастаться и совершенствоваться.

Борис Илиодорович прожил 92 года, имел значок летчика №1, также неофициальный статус дедушки русской авиации, а также звание «почетный пионер города-курорта Сочи» – во время показательных полетов над горой Ахун он продемонстрировал несколько петель Нестерова.

В доме по адресу Черкизовский парк, 5, в 1918—1920 годы находилась народная консерватория. Ее принято считать первым подобным учреждением в стране. Консерватория – детище местного интеллигента-энтузиаста В. Г. Чирикова.

В доме №7 по улице Новикова-Прибоя с 1934 по 1944 годы жил на даче, собственно, писатель Алексей Силыч Новиков-Прибой. Именно здесь он работал над известным романом «Цусима». Жил открытым домом, принимал гостей. У него бывали Александр Фадеев, Алексей Толстой, Леонид Леонов, Ольга Форш, Михаил Пришвин, Иван Козловский и многие другие знаменитости той сравнительно недавней эпохи.

Эта дача досталась писателю благодаря случаю. Как-то раз Алексей Силыч пожаловался своему приятелю, дипломату и писателю Петру Парфенову, что не может найти себе место, где бы спокойно работалось. Тот пригласил Новикова-Прибоя к себе в гости, в соседнюю Тарасовку. Всей компанией вышли побродить по окрестностям, и тут писатель понял: место найдено. «Здесь, только здесь будем строить дачу, – сказал он. – Ну, Парфеновы, уважили вы мое русское сердце и морскую душу».

По инициативе дочери Ирины (а писатель, кстати говоря, хотел назвать ее Цусимой) здесь в 1969 году открыт музей Новикова-Прибоя.

В доме 5 по улице Кедрина, а также по нескольким другим черкизовским адресам с 1931 по 1945 годы жил поэт Д. Б. Кедрин. Именно тут появилось на свет знаменитое стихотворение «Зодчие».

Кедрин поселился в Черкизове несколько раньше. Еще будучи литсотрудником Мытищинского вагоностроительного завода, он здесь жил в заводском общежитии. Общежитие нравилось Кедрину. Его дочь вспоминала: «Это был красивый деревянный особняк в два этажа с террасами, балкончиками, широкими лестницами. Отец мог выбрать любую комнату, так как они с мамой оказались чуть ли не первыми поселенцами, но Кедрина покорила маленькая, почти квадратная комнатка на втором этаже. Здесь с трех сторон открывался удивительный вид на реку Клязьму, на высокую церковь… Эта комната-фонарик оказалась террасой и к зиме ее пришлось утеплять, но отец очень полюбил эту комнату, из окон которой он, южанин, начинал постигать красоту центральной России, постоянно всматривался в высокие звезды, спокойную реку с поросшими ивой берегами, в подернутые голубой дымкой дали с деревянной мельницей и старым погостом».

Но затем Кедрин перешел в издательство «Молодая гвардия», и общежитие пришлось покинуть.

Поэт, однако, полюбил Черкизово, поэтому решил остаться здесь. Та же мемуаристка вспоминала: «Иногда, устав от работы, отец говорил маме: „Я пойду поброжу“. И часами ходил по Черкизову, подолгу стоял возле церкви, подняв голову и рассматривая голубые купола и высокую звонницу. Любил он подойти к быстрой Клязьме, заросшей высокими, свисающими к воде ивами, и наблюдать, как колышется у берега трава, как проплывают по реке отраженные в ней облака».

В этих же местах тридцативосьмилетний поэт погиб при неизвестных обстоятельствах. Его тело нашли рядом с платформой Вешняки, с переломанными ребрами и костями. Известно, что в день своего исчезновения он отправился в Союз писателей за гонораром, но обратно так и не вернулся.

Все три мемориальных дома сохранились.

Ивантеевка

Ивантеевка – своего рода текстильная столица северного Подмосковья. Еще до революции здесь открывались во множестве полотняные, бумажные, суконные, обойные и прочие фабрики сходного профиля.

Название этого города (этот почетный статус Ивантеевка приобрела в 1937 году) происходит от располагавшейся здесь ранее деревни Вантеево, якобы, названной так в честь ее основателя, Василия Вантея, сына легендарного боярина Андрея Кобылы. Однако самым ярким здешним жителем считается не Вантей (факт существования которого до сих пор подвергается сомнению), а известный русский писатель и актер Иван Федорович Горбунов. Здесь он родился и здесь же прошло его детство. Горбунов особенно прославился своими «Сценами из народного быта» и «Сценами из купеческого быта», которые сам же со сцены зачитывал. Разумеется, на них во многом повлияли детские, ивантеевские впечатления.

А. Ф. Кони писал о Горбунове: «Став в естественную, непринужденную позу, он, если это было в частном собрании, брался за спинку стула, откидывал со лба нависавшую прядь волос и глядел перед собою в пространство слегка прищуренными, живыми глазами, взор которых по ходу и смыслу рассказа ставился с удивительною легкостью то посоловелым, то комически-томным, то лукавым, то испуганным. Живая, непередаваемая игра физиономии Горбунова, – выражение его губ, то оттопыренных, то растянувшихся в сладкую или ехидную улыбку, то старчески отвислых, то презрительно сжатых, – его, редкий вообще, жест с растопыренными пальцами или выразительный удар могучего кулака в грудь, – наконец, удивительно-тонкие оттенки его, небогатого самого по себе, голоса, его шепот, всхлипыванья, взволнованная скороговорка, выразительные паузы – все это населяло его рассказы массою лиц, обрисованных яркими типичными чертами, различных по темпераменту, развитию, настроению и одинаковых по своей реальности, по своей тесной связи с своеобразными сторонами русской жизни и натуры».

В Ивантеевке есть памятник Ивану Федоровичу.

А в Великую Отечественную судьба забросила сюда еще одного видного сценического деятеля, Алексея Ивановича Фатьянова. Он был призван в армию в звании рядового, носил военную форму (которая, кстати, ему удивительно шла), но занимался, тем не менее, своим делом – выступал со сцены. Там же, на сцене местного театра, он и жил – в закутке, отгороженном ширмочкой.

Памятника Алексию Фатьянову в Ивантеевке нет.

Туристов сюда привлекает гостиница, расположенная фактически посреди леса. Из предприятий культуры – ДК «Юбилейный», историко-краеведческий музей, театр, выставочный зал, а также ресторан при упомянутой гостиницы. Среди архитектурных достопримечательностей – Георгиевский и Смоленский храмы.

Кстати, в Ивантеевке снимались культовые фильмы «Место встречи изменить нельзя» и «Визит к минотавру». Для любителей кинематографа – дополнительный повод побывать в этом провинциальном городке.

Пушкино

писал Дмитрий Кедрин, проживавший в соседнем Черкизове.

Своим названием Пушкино обязано одному из предков поэта Александра Сергеевича Пушкина. В XIV веке этой местностью владел Григорий Александрович Морохин, по прозвищу Пушка, от которого, собственно, и пошел известный российский род. Впрочем, это всего-навсего одна из версий, хотя и признанная на сегодня основной.

Пушкино развивалось сначала как промышленный центр с преобладанием ткацких ремесел, а затем и как дачная местность. В результате вышел очень даже комфортабельный поселок, на территории которого силами здешних предпринимателей создавалась инфраструктура – библиотека, больница, аптека, потребительская лавка, летний театр (он был истинным архитектурным шедевром, но, к сожалению, в 1993 году сгорел), земское училище, почтово-телеграфная контора, трактиры. Была даже своя пожарная дружина, чем мог похвастаться далеко не каждый поселок. Пушкинские улицы пестрели вывесками «Универсальный московский магазин», «Галантерейные товары», «Починка зонтов и обуви», «Чай Т-ва Караван».

Справочник «Россия. Полное географическое описание нашего отечества – настольная и дорожная книга для русских людей», вышедший в 1899 году, сообщал: «На 28-й версте Ярославского жел. пути находится станция Пушкино на р. Уче, окруженная еловым лесом и прекрасными дачами, которых около Пушкина и находящейся в 2 вер., не доезжая до него, Мамонтовской платформы, считается до 700. Местность около Пушкина очень привлекательна: здесь есть маленькое озеро, общественные парки и летний театр».

А годом раньше «Дачный вестник» сообщал: «Из года в год Пушкино принимает все лучший и лучший вид и становится излюбленным местом всего Московского beau monde’a. Конечно, своим теперешним благоустройством и благосостоянием Пушкино обязано исключительно видному местному дачевладельцу Н. П. Пастухову, создавшему то, что теперь называется Пушкино. По части развлечений Пушкинский театр почти всегда идет во главе всех дачных театров… Следовало бы только упразднить „мещанскую“ танцевалку. Последняя совсем не гармонирует с таким „бонтонным“ уголком и является крайне темным пятном на светлом фоне скромных и семейных развлечений. Уже раз дело поставлено на „высшую“ ногу – надо его довести до конца, если только в „танцульке“ не кроется какая-нибудь „haute politgue“».

Здешний летний театр почитался первейшей достопримечательностью. Композитор Василенко вспоминал: «Я помню один замечательный спектакль в Пушкино под Москвой. Летом 1896 года, будучи на даче у Архипова, я отправился с ним к Пастухову, где был крохотный театрик. Опера „Паяцы“ шла под рояль. Выступали Мутин, Оленин, Собинов в роли Арлекино. Была чудесная лунная ночь. Театрик помещался в зарослях сосен и берез, голос Собинова звучал превосходно, и со стороны шоссе раздавались по его адресу бешеные аплодисменты дачников, не попавших на этот спектакль».

Среди особенно изысканных пушкинских развлечений были конкурсы красоты.

Городом же Пушкино стало в 1925 году.

Самым знаменитым здешним жителем считается Владимир Маяковский. Его пушкинский адрес известен любому начитанному россиянину – он идет эпиграфом к стихотворению Владимира Владимировича «Необычайное приключение»: «Пушкино, Акулова гора, дача Румянцева, 27 верст по Ярославской железной дороге».

По данным синоптиков, летом 1920 года, когда было написано это стихотворение, температура достигала 36,8 градусов по Цельсию. Долгое время это значение было абсолютным максимумом температуры воздуха в Москве.

Лиля Брик вспоминала: «Летом сняли дачу в Пушкино, под Москвой. Адрес: 27 верст по Ярославской ж/д, Акулова гора, дача Румянцевой. Избушка на курьих ножках, почти без сада, но терраса выходила на большой луг, направо – полный грибов лес. Кругом ни домов, ни людей. Было голодно. Питались одними грибами. На закуску – маринованные грибы, суп грибной, иногда пирог из ржаной муки с грибной начинкой. На второе – вареные грибы, жарить было не на чем, масло в редкость.

Каждый вечер садились на лавку перед домом смотреть закат».

Это был 1919 год.

Еще одно воспоминание Брик: «В Пушкино на даче мы нашли под забором дворняжьего щенка. Володя подобрал его: он был до того грязен, что Володя нес его домой на вытянутой руке, чтобы не перескочили блохи. Дома мы его немедленно вымыли и напоили молоком до отвала. Живот стал до того толстый и тяжелый, что щенок терял равновесие и валился набок. Володя назвал его Щен. Выросла огромная красивая дворняга».

После этого случая Лиля Брик стала называть Щеном самого Маяковского.

К сожалению, дачу Румянцевой постигла участь летнего театра – она погибла от огня. А стихотворение осталось в хрестоматиях.

Дошел до наших дней и памятник поэту на Акуловой горе. Он появился здесь, в общем, случайно. В 1950-е годы был объявлен конкурс на памятник Маяковскому в Москве. В конкурсе победил скульптор Александр Кибальников. Но в нем же участвовал и пушкинский ваятель Игорь Лурье, работе которого не посчастливилось занять первое место. Этот-то – несостоявшийся московский – памятник и был сооружен на родине ваятеля.

Затем поэт не однократно снимал дачи в Пушкине. Кто только здесь его не навещал! Помимо представителей писательского цеха попадались совершенно неожиданные гости. Одна из пушкинских дачниц, Нина Алексеевна Ульянова вспоминала: «Я жила на даче (Акулова гора) года три. Дачу меняли несколько раз. Среди этих дач была дача Вячеславова, в которой сейчас музей. Это была наша последняя дача в Пушкино. На следующий год заболела сестра, и мы больше в Пушкино не возвращались. Мебель осталась в доме. В комнате Маяковского (там жили мои дядя и тетя) стояла полуторная кровать, два венских стула с округленными спинками, на террасе – два складных стола. В комнатах – свечи в подсвечниках, на террасе – подвешенная керосиновая лампа…

Мы несколько раз встречали Маяковского, всегда в компании людей, редко – одного. Его дача стояла единственная в поле. К Маяковскому прилетал летчик, садился около его дачи. Самолет – чуть ли не бамбуковые палочки, обтянутые полотном, мотор – между ног. Мы кричали: «Габер-Влынский летит…» Почему так кричали – не знаю».

В действительности это был другой какой-то летчик. Адам Габер-Влынский к тому времени погиб.

Этим список здешних знаменитостей не ограничивается. На Писаревской улице жил художник Е. Камзолкин, автор эмблемы «Серп и Молот», которая на протяжении десятилетий была символом нашей страны. Камзолкин проживал здесь с 1910 по 1957 годы, вплоть до самой смерти.

Режиссер Константин Станиславский в 1898 году проводил тут, на даче купца Н. Архипова первые репетиции спектакля «Царь Федор Иоаннович» по пьесе Алексея Толстого. В том же году, тем же спектаклем открылся легендарный МХТ, что дает основание пушкинским жителям считать свой город родиной или, как минимум, колыбелью Московского художественного театра.

В Пушкине, дачником, жил писатель Паустовский. Сначала в центре, на Тургеневской, а после на окраине. Тихо мечтал о встрече с Маяковским: «Маяковский жил в то время на Акуловой горе и часто приходил к Асееву играть в шахматы.

Он шел через лес, широко шагая, вертя в руке палку, вырезанную из орешника.

Он показался мне угрюмым. Я старался не попадаться ему на глаза. Я был излишне застенчив. Мне казалось, что Маяковскому просто неинтересно разговаривать со мной.

Что я мог сказать ему нового и значительного?»

Недалеко от станции, на даче оперного певца Большого театра Николая Шарикова, бывали Собинов, Нежданова, Шаляпин и другие знаменитости. Они приезжали сюда для выступления на летней сцене и останавливались у Николая Михайловича как у коллеги и доброго знакомого. Отец же Шарикова был лесопромышленником и финансировал строительство уже упоминавшегося летнего театра, а также пушкинских церквей. Их было две, и в каждой пел Шаляпин.

Сама же станция была одной из лучших в Подмосковье. Дореволюционный путеводитель писал: «На 28 версте от Москвы. Станция 3-го класса. Это большое каменное здание с двумя залами: одна для пассажиров I и II классов и другая для пассажиров III класса. При первой – буфет с холодными закусками и горячими кушаньями… Возле станции всегда к приходу поезда являются извозчики, парные и одноконные, которыми можно пользоваться для сообщения с окрестными дачными местностями и селами».

В Пушкине бывал и Михаил Булгаков. Константин Паустовский писал: «Ему для одной из глав романа нужно было обязательно посмотреть снежные „шапки“ – те маленькие сугробы снега, что за долгую зиму накапливаются на крышах, заборах и толстых ветвях деревьев. Весь день Булгаков бродил по пустынному в тот год Пушкино, долго стоял, смотрел, запахнув старую облезлую доху, – высокий, худой, печальный, с внимательными серыми глазами. „Хорошо! – говорил он. – Вот это мне и нужно. В этих „шапках“ как будто собрана вся зимняя тишина“».

Впоследствии Пушкино «выстрелило» в «Мастере и Маргарите», в том эпизоде, когда исчезнувший и перенесенный Воландом на южный берег Крыма Степа Лиходеев, слал на место своей службы отчаянные телеграммы из Ялты“: „Тут администратор подпрыгнул и закричал так, что Римский вздрогнул:

– Вспомнил! Вспомнил! В Пушкине открылась чебуречная «Ялта»! Все понятно. Поехал туда, напился и теперь оттуда телеграфирует!»

По мнению пушкинских краеведов, прототипом чебуречной послужило здешнее кафе «Грибок».

Бывал здесь и писатель Анатолий Рыбаков. В результате Пушкино «вписалось» в его повесть «Кортик»: «В ближайшее воскресенье друзья сошли на станции Пушкино. В руках у каждого были лыжи и палки.

Вдоль высокой деревянной платформы с покосившимся павильоном тянулись занесенные снегом ларьки. За ларьками во все стороны расходились широкие улицы в черной кайме палисадников. Они замыкали квадраты дачных участков, где протоптанные в снегу дорожки вели к деревянным домикам с застекленными верандами. Только голубые дымки над трубами оживляли пустынный поселок».

И этот список можно бесконечно продолжать.

Среди здешних достопримечательностей – множество дач дореволюционной постройки, представляющих огромную художественную ценность. Уже упоминавшийся памятник Маяковскому на Акуловой горе. Очаровательное здание железнодорожного вокзала. Не менее очаровательная водонапорная башня 1903 года постройки. Почти игрушечная башенка въездных ворот Ивантеевской фабрики, ровесница водонапорной башни. Краеведческий музей, располагающийся в бывшей купеческой дачной усадьбе Рабенек-Михайловых, построенной в 1910 году из дерева в стиле модерн. Современный памятник Пушкину и Крылову, сидящим на лавочке на фоне кинотеатра «Победа».

Словом, турист, оказавшийся в Пушкине, скучать ни минуты не станет.

Мураново

Следующий пункт – Мураново – одно из пресловутых «литературных гнезд» Московской области. Это не город, не поселок, а усадьба. Соответственно, там нет ни фабрик, ни заводов, ни исследовательских институтов. Жизнь подобных населенных пунктов рафинирована. Да и населенным пунктом это, собственно, не назовешь.

История Муранова берет свое начало в 1811 году, когда здесь поселяется генерал-майор Л. Энгельгардт. После смерти этого высокообразованного боевого генерала и героя взятия Очакова, оно перешло к его дочерям, одна из которых была женой известного поэта Баратынского. Последний водил дружбу с богемным цветом того времени – Пушкиным, Дельвигом, Вяземским, Жуковским, Грибоедовым. Литературная судьба Муранова была предрешена.

Баратынский горячо любил эту усадьбу и ее окрестности. Посвящал Муранову стихи:

Таким вожделенным «углом» и было для него Мураново.

В 1841 году было закончено строительство нового, теплого дома. К счастью, он дожил до наших дней, и в нем – музей. Этот дом спланировал сам Баратынский, и спланировал весьма удачно. Поэт предусмотрел даже сущие мелочи. В частности, в доме была предусмотрена специальная комната для занятий детей, и в ней, чтобы не отвлекать их от процесса обучения, не было обычных окон – свет попадал сверху. Имелся и подземный ход – поэт был романтичен.

Пока шла стройка, Баратынский обретался в двух-трех верстах отсюда, в селе Артемове. Писал родственникам: «Мы живем в глубочайшем уединении, подмосковная зима – убежище мира еще более глубокого, еще более абсолютного безмолвия, чем деревни внутренних губерний России».

И по нескольку раз в день ездил в Мураново, следить за тем, как продвигаются работы.

Евгений Баратынский умер в 1844 году, вопреки своим планам, не под Москвой, а в Неаполе. Усадьба перешла к Н. В. Путяте – другу и родственнику бывшего владельца, также не чуждому литературного круга. Новый владелец был приятелем самого Пушкина, председательствовал в Обществе любителей российской словесности, сам писал в журналы – больше статьи критические, исторические. Круг посетителей Муранова расширился – Одоевский, Грановский, Соболевский, С. Аксаков, И. Аксаков, Тютчев, Гоголь. У последнего была здесь даже своя комната.

Путята так описывал одно из первых посещений своей – уже своей! – усадьбы: «В Муранове мы провели около двух суток. Поехали туда в воскресенье поутру, а возвратились во вторник вечером. Дом в Муранове прелесть, особенно внутреннее расположение. Оригинально и со вкусом. Тут все живо напоминает покойного Евгения. Все носит свежие следы его работ, его дум, его предположений на будущее. В каждом углу, кажется, слышим и видим его. Я не мог удалить из памяти его стиха:

Мураново было весьма привлекательным.

Мурановской усадьбе – когда там уже с большим комфортом проживала семья Тютчевых – было посвящено одно забавное стихотворение:

Его сочинила Софья Григорьевна Карелина. Она проживала по соседству с Мурановым, в имении Трубицыно, дружила с Тютчевыми, лишними средствами не располагала, зато выделялась среди современников своим остроумием. Софья Григорьевна при случае любила продекламировать этот стишок в кругу друзей и родственников.

Видимо, ватошный капот так и не добрался до Муранова. В отличие от его владелицы, которая регулярно навещала своих добрых друзей.

Подобная, щедрая на знаменитостей, биография не могла сказаться на дальнейшей судьбе легендарной усадьбы. Эта судьба была вполне благополучно, даже в самые непростые времена – Мураново в 1920 году было превращено в музей, посвященный стихотворцу Тютчеву. Сергей Дурылин, посетив этот музей, писал: «В мурановской оранжерее цветут персики и абрикосы. По стене оранжереи раскинулось родословное дерево – с тонким стволом… Весеннее солнце стучит лучами солнца в стекла оранжереи – и оттуда дышит на цветущие деревца – теплом и лаской».

Абрикосу было около ста лет, Дурылин умилялся: «Сто лет! Значит, абрикос этот, еще со свежей корой на стволе, цвел при Боратынском, цвел в пушкинском периоде русской истории, в золотом ее веке…»

А художник П. Радимов в Великую Отечественную вдруг сочинил стихотворение, которое так и назвал – «Мураново»:

Словно бы все это существовало и не в страшном 1942 году.

К сожалению, главное здание усадьбы в 2006 году сгорело.

Абрамцево

Усадьба Абрамцево имеет не столь древнюю историю, зато ее прошлое представляется более ярким. Если в Муранове писатели вели духоподъемные беседы и любовались окрестными красотами природы, то в Абрамцеве помимо этого многое делалось руками.

В 1843 году усадьбу приобрел Сергей Тимофеевич Аксаков. Он был в восторге. Писал: «Деревня обняла меня своим запахом молодых листьев и расцветающих кустов, своим пространством, своею тишиною и спокойствием».

А камердинер хозяина, Ефим Максимович, вспоминал: «Идут это, бывало, Сергей Тимофеевич с длинным, предлинным чубуком. В чубуке сигарка дымится, на глазах у них зеленый зонтик из тафты надет, который они от слабости глаз носили, а я за ними кресло ихнее складное тащу, удочки и всякую снасть. Сядут на бережку удить, я им червячков насаживаю, рыбу с крючка снимаю, и все это молча, чтобы рыбы не пугать. Строго они к рыболовному делу относились, настоящий были охотник; в дождик иной раз и то под зонтиком уживали».

Интересные воспоминания оставил и Д. М. Погодин: «Живо вспоминаю я сельцо Абрамцево, летнее местопребывание Аксаковых, где я в молодости часто бывал. Господский дом стоял на пригорке, внизу протекала рыбная и довольно глубокая речка, дом был, сколько помню, одноэтажный, длинный, окрашенный в серую краску…

Глава семейства, Сергей Тимофеевич, был в то время уже совсем седой старик, высокого роста, с необыкновенно энергичным, умным лицом, несколько отрывистою речью, всегда прямой и на словах и на деле, вел семью по-старинному, деспотично, и слово его для всех было законом. Супруга его, Ольга Семеновна, была добрая, толстенькая, низенького роста старушка, большая хлебосолка и редкого ума женщина; на ее плечах лежал весь дом и все сложное запутанное хозяйство. А семейка была-таки благодатная – три сына: Константин, Григорий и Иван Сергеевичи, да шесть дочерей. Обыкновенно все они толпились в кабинете Сергея Тимофеевича, в котором стоял синий туман от Жукова табаку и воздух дрожал от постоянных литературных споров отца с сыном Константином».

Здесь были написаны знаменитые «Записки об ужении рыбы», а также «Записки ружейного охотника», «Семейная хроника», «Детские годы Багрова-внука» и самое знаменитое аксаковское произведение – «Аленький цветочек». А Гоголь писал здесь второй том «Мертвых душ».

И, разумеется, в Абрамцеве гостили знаменитости аксаковской эпохи – помимо Гоголя бывали Тютчев, Тургенев, Загоскин, Погодин – всех не пересчитать.

Тут же Сергей Тимофеевич провел последние годы своей жизни. Горевал о том, что многие привычные радости становятся для него недоступными:

В 1859 году Аксаков скончался. А в 1870 году жизнь усадьбы резко изменилась. Ее купил предприниматель, меценат, один из самых богатых и самых энергичных людей своего времени Савва Иванович Мамонтов. Новый владелец писал: «22 марта 1870 года я с женой и с Ник. Сем. Кукиным отправились утренним поездом по Троицкой дороге в Хотьково, сели в сани и поехали в Абрамцево.

День был ясный, солнце весело играло, весна сильно чувствовалась в воздухе и на душе должно быть очень хорошо. Въехав в просеку монастырского леса и увидав на противоположной горе уютный, серенький с красной крышей дом, мы стали восхищаться местоположением. В усадьбе жил старик, бывший камердинер Сергея Тимофеевича, звали его Ефим Максимович, он нас и водил по имению… В доме оставалась кое-какая аксаковская мебель, портреты и рисунки. Рассказы старого слуги и все это вместе прибавляло прелести и без того симпатичному дому».

В Абрамцеве появились новые имена – Нестеров, Врубель, Коровин, Серов, Левитан, бас Шаляпин, актриса Ермолова. Мамонтов тяготел не столько к писательской, сколько к художественной и артистической богеме.

Атмосфера была искренней, домашней. Музицировали, делились рассказами, демонстрировали всевозможные театральные сценки. Несколько выдавался Федор Иванович Шаляпин. Уже вошедший в свою славу, заматеревший, привыкший к всеобщему поклонению, он ждал, чтобы его долго-долго уговаривали, и только потому снисходил до своих слушателей. Однажды гости сговорились и, против обыкновения, не стали вообще просить Шаляпина о выступлении. Развлекались сами, будто бы его и не было. Тот терпел, терпел, и, наконец, не выдержал. Вдруг заявил: «А что это, братцы, такое? Что же я, хуже всех? А не спеть ли?»

И пел в этот раз до утра.

Аксаково – «родина» серовской «Девочки с персиками». Именно здесь Верочка Мамонтова позировала ему для портрета, ставшего впоследствии хрестоматийным. Слово «Абрамцево» – не редкость на табличках картинных галерей – «Летний сад в Абрамцеве» Репина, «Пруд в Абрамцеве» и «Осень в Абрамцеве» Левитана. А Виктор Васнецов писал: «Абрамцевский чудодейственный воздух так благотворно влиял на меня, что именно в этом уголке земли написались, живописно осуществились лучшие мои работы».

Именно здесь он вдохновился на одно из своих самых известных полотен – «Богатырей». Признавался: «Как это ни кажется, может быть, на первый взгляд удивительным, но натолкнули меня приняться за „Богатырей“ мощные абрамцевские дубы, росшие в парке. Бродил я, особенно по утрам, по парку, любовался кряжистыми великанами и невольно приходила на ум мысль: „Это ведь наша матушка-Русь! Ее, как и дубы, голыми руками не возьмешь! Не страшны ей ни метели, ни ураганы, ни пронесшиеся столетия!“»

Именно он – автор эскизов, по которым строилась здешняя Спасская церковь. Виктор Михайлович, относился к этой работе с особой любовью и старанием. Он вспоминал: «Все мы художники: Поленов, Репин, я, сам Савва Иванович и семья его принялись за работу дружно, воодушевленно. Наши художественные помощницы: Елизавета Григорьевна, Елена Дмитриевна Поленова, Наталья Васильевна Поленова (тогда еще Якунчикова), Вера Алексеевна Репина от нас не отставали. Мы чертили фасады, орнаменты, составляли рисунки, писали образа, а дамы наши вышивали хоругви, пелены и даже на лесах, около церкви, высекали по камню орнаменты, как настоящие каменотесы… Подъем энергии и художественного творчества был необыкновенный: работали все без устали, с соревнованием, бескорыстно…

Теперь любопытные ездят в Абрамцево смотреть нашу маленькую, скромную, без показной роскоши, абрамцевскую церковь. Для нас – работников ее – она трогательная легенда о прошлом, о пережитом, святом и творческом порыве, о дружной работе художественных друзей, о дяде Савве, о его близких».

А Василий Дмитриевич Поленов писал Мамонтову слова благодарности: «Вспоминаю мое первое посещение Абрамцева осенью 1873 года… Оно неизгладимо запечатлелось у меня в памяти… Пребывание в Вашей деревне озарило меня таким чудным лучом света, что он до сих пор светит мне путеводной звездой».

«Абрамцевское общество» стало понятием нарицательным. Критик В. Стасов писал: «Дружеские собрания, художественные беседы, чтения книг и журнальных статей, интересовавших всех членов этого молодого, талантливого общества, – все настраивало новых художников на творения важные и оригинальные, все устремляло вперед и окружало их атмосферою самой счастливою».

Прославилась на всю Россию Абрамцевско-Кудринская мастерская, организованная Е. Поленовой, сестрой известного художника Василия Дмитриевича Поленова. Здесь обучались и работали резчики из окрестных сел. Таким образом решались две задачи – поддержка русского народного искусства и трудоустройство местного населения. Впрочем, отметим, справедливости ради, что далеко не все были в восторге от подвижничества госпожи Поленовой. Выдающийся историк и искусствовед А. Греч писал: «Тщетными оказались попытки, производившиеся здесь (в Абрамцеве) Е. Д. Поленовой, возродить старорусское прикладное искусство, приспособив его к нуждам современности… Все эти резные и точеные, висячие и стоячие шкапчики, резные и расписные столы и стулья, разрисованные балалайки, шкатулки, вышивки, безделушки, производящие фурор на заграничных выставках и в обеих столицах, быстро выродились в пошлую безвкусицу, насаждавшуюся многие годы кустарным музеем Московского земства и Строгановским училищем».

Как и всякое выдающееся явление, деятельность Поленовой вызывало дискуссии.

Кстати, по одной из версий, именно Абрамцево является родиной русской игрушки – матрешки. Якобы кто-то привез в «абрамцевское общество» хитрую японскую поделку – старичка Фукуруму, внутри которого располагалось все его семейство. Старичком заинтересовался художник Малютин, и сделал три эскиза Фукуруму на русский деревенский лад – с петухом, с караваем, и мужской вариант. По этим эскизам токарь Звездочкин (который, собственно, и почитается как изготовитель первой матрешки) выточил «действующие образцы».

Сразу же после революции усадьба была национализирована, в ней открыли музей. В этом – музейном – статусе Абрамцево пребывает и поныне.

В наши дни туристам предлагается традиционный усадебной набор – главное здание, храм Спаса Нерукотворного Образа, «Избушка на курьих ножках», регулярный парк. Но поскольку эти достопримечательности своим появлением обязаны художникам весьма незаурядным – Васнецову, Поленову – то и рядовым этот комплект назвать нельзя. Абрамцево, безусловно, отличается «лица необщим выражением». И надолго запоминается многочисленным туристам.

Кстати, главное усадебное здание до сих пор является предметом для научных дискуссий. Многие исследователи полагают, что его постройка датируется 1830 – 1840-ми годами. Однако, существует письмо С. Т. Аксакова от 1849 года: «Наш деревенский дом также меня очень беспокоит: ему уже под 80 лет, и последние 4 года он сильно постарел». Да и некоторые архитектурные элементы – в частности, лестница – свойственны скорее XVIII, нежели XIX столетию. Так что, Абрамцево, помимо всего прочего – еще и подмосковная загадка.

Сергиев Посад

Сергиев Посад, один из самых знаменитых подмосковных городов. Появился он благодаря Троице-Сергиевой лавре. Можно сказать, что этот монастырь является градообразующим предприятием Сергиева Посада.

Сам монастырь основан был в 1345 году. В 1392 году умирает его основатель, преподобный Сергий Радонежский. В 1422 году его канонизируют, а в 1744 году монастырю присваивается почетный статус лавры. С 1930 по 1991 годы город имел название Загорск. Вот, вкратце, история.

Александр Дюма, побывавший здесь в 1858 году, писал: «Трудно представить себе что-либо более ослепительное, чем этот огромный монастырь, величиной с целый город, в такое время дня, когда косые лучи солнца отражаются в позолоченных шпилях и маковках.

На подступах к Троицкому вы проезжаете по довольно обширному посаду, возникшему вокруг монастыря, он насчитывает тысячу домов и шесть церквей.

Местность вокруг монастыря холмистая, что придает ей еще более живописный вид, чем это свойственно русским городам, обычно расположенным на равнинах; сам монастырь возвышается над всем; он окружен высокой и толстой крепостной стеной с восемью сторожевыми башнями.

Это живое средневековье – совсем как Эгморт, как Авиньон».

Правда, двадцатью годами раньше монастырь посетил скандально известный маркиз де Кюстин. Его впечатления были несколько иными: «Несмотря на дурное настроение, я во всех деталях осмотрел знаменитую лавру. Она, в общем, не имеет внушительного вида, свойственного нашим древним готическим монастырям. Конечно, люди стекаются к обители не для того, чтобы любоваться архитектурными красотами. Но, с другой стороны, наличие последних не умаляет их святости и не лишает заслуг набожных пилигримов.

На плоской и незначительной возвышенности стоит город, окруженный мощными зубчатыми стенами. Это и есть монастырь. Подобно Москве, его позолоченные главы и шпили горят на солнце и издалека манят паломников. По гребню стен идет крытая галерея. Я обошел по ней вокруг всего монастыря, сделав около полумили. Всего в лавре девять церквей, небольших по размерам и теряющихся в общей массе построек, разбросанных без всякого плана. Все православные церкви похожи одна на другую. Живопись неизменно византийского стиля, то есть неестественная, безжизненная и поэтому однообразная».

Впрочем, этот путешественник прославился именно тем, что относился к Российскому государству скептически и предвзято.

Монастырь жил по уставу. Регламентировался даже прием пищи. «Чин братской трапезы» выглядел так: «1. По троекратном ударе в колокол, висящий у образа Божией Матери, Наместник… благословляет трапезу и чтеца, имеющего читать житие дневного Святого и Четьи-минеи.

2. Когда сядут все и воцарится тишина, чтец начинает читать житие. При чем, во время всей трапезы не допускается никаких разговоров, но все кушают молча, внимая читаемому и помня, что они находятся в храме Божием, где имеют возможность питать тело и душу.

3. На перемену кушанья Наместник ударяет в малый колокольчик, а перед последним кушаньем трапезарь ударяет в колокол, висящий у Божией Матери, – при чем все встают для выслушивания молитвенных слов, произносимых Наместником, который провозглашает: «Молитвами Святителя Стефана, Епископа Пермского и Преподобного отца нашего Сергия, Господи, Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас,» – чтец отвечает: «Аминь». Затем опять все садятся и продолжают кушать. Так же и чтец продолжает читать житие Святого.

4. В конце трапезы ударяют три раза в колокол и все встают. Наместник читает молитву: «Благословен Бог милуяй и питаяй нас от юности нашея»… Затем поют: «Ублажем Тя преподобне отче Сергие».

Здесь же располагалась и Московская Духовная Академия, переведенная в Лавру в 1814 году. Цель перевода была очевидна – максимально удалить учащихся от «вредных развлечений» крупного. И эта цель была достигнута, что называется, на сто процентов. Один из студентов, В. Я. Соколов, писал: «В провинциальной глуши посада, между тем, наша академия мало могла доставить студентам средств, чтобы „разнообразить и подцветить“ скучную жизнь… В нашем захолустье не было не только театров, но даже и мало-мальски порядочных улиц… Мы бродили по нашим Вифанкам, Переяславкам и Кукуевкам по снегу, пыли или жидкой грязи, непременно по середине улицы, так как за отсутствием тротуаров хождение по незамощенным краям наших проспектов было часто очень рискованным. Предметом наших наблюдений были лишь посадские извозчики, крестьянские подводы базарных дней, да вереницы богомольцев и богомолок с котомками за плечами; а любоваться нам приходилось старыми, каменными торговыми рядами, мелкими лавочками желто-фаянсовой посуды и игрушек местного кустарного производства, да единственным в то время колониальным магазином, витрина которого украшалась жестянками консервов, колбасами, виноградом и яблоками».

Дух протеста проявлял себя разве что в трапезной: «Во время обеда и ужина очередной студент читал житие дневного святого. Чтения никто решительно не слушал, а иные из проказников приносили с собой смешные рукописные сказания о том, как один монах, исшед из обители, узрел диавола, едущего на свинье, или как Михаил Архангел был пострижен в монахи. Все хохотали, вот и назидание!».

А развлечения студентов были самые что ни на есть невинные. То же мемуарист вспоминал: «Пели песни, устраивали театр… ходили за монастырь смотреть на посадские хороводы. При нашем приближении непременно запевали:

Разумеется, здесь была сильно развита паломническая инфраструктура. В первую очередь, конечно, лаврские гостиницы. Их было две. Первую выстроили 1825 году на главной площади. Сервис, увы, оставлял желать лучшего. Маркиз де Кюстин сетовал: «Монастырское подворье, расположенное вне ограды лавры, оказалось довольно внушительным зданием с просторными и по внешнему виду вполне подходящими для жилья комнатами. Но, увы, внешность была обманчива. Не успел я улечься с обычными предосторожностями, как убедился, что на этот раз они меня не могут спасти, и вся ночь прошла в ожесточенной битве с тучами насекомых. Каких там только не было! Черные, коричневые, всех форм и, боюсь, всех видов. Смерть одного, казалось, навлекала на меня месть всех его собратий, бросившихся туда, где пролилась кровь павшего на поле славы».

И здесь он, по всей видимости, не лукавил.

Впрочем, насекомых вскоре вывели. И прибывший вскоре за Кюстином Теофиль Готье писал: «Я признаюсь, что мой сон не потревожил ни один из тех агрессоров, чье мерзкое ползание превращает кровать путешественника в поле кровавой битвы».

А в 1864 году возникла «Новая гостиница». После чего ее старшая сестра сразу же получила прозвание «Старой». В «Новой гостинице» помимо номеров располагались сберкасса, буфет, булочная и превосходный трактир. Николай Щапов вспоминал: «В гостинице обедаем. Порции огромные, провинциальные; полторы-две порции хватает на четверых. Жирные борщ или солянка, неуклюжие большие котлеты».

Словом, все то, что нужно истинному богомольцу.

Рядом с крепостной стеной – торговые ряды, памятник начала позапрошлого столетия, несколько напоминающий московский ГУМ, построенный тогда же. Торговля здесь была в почете, процветала во все времена. Путеводитель сообщал: «В большие монастырские праздники, когда сюда стекаются тысячи народа, площадь принимает вполне ярмарочный характер. Тут появляются возы, нагруженные овощами, мукой, хлебным зерном, деревянной и глиняной посудой, железными изделиями и всякой крестьянской утварью, тут же открываются новые балаганы с красным деревенским товаром, чулками, лаптями, обувью, и вообще всем, чего требует неприхотливый крестьянский обиход; все это загромождает площадь, и торг ведется целый день в полном разгаре».

Доходило до курьезов. Вот, к примеру, любопытный документ, направленный книготорговцем С. Масалиным Сергиево-Посадскому начальству: «Переходят с место на место или раскладывая свой товар на земле; или же нося на себе, куда идет богомолец, и он (разносчик) туда же, или встречает его на каждом месте, предлагает ему своей товар, навязывая каждому. Не довольствуясь сим, они ходят по номерам меблированных комнат, а также и по трактирам и блинным, как зимой, так и летом».

Масалин, разумеется, был недоволен чрезмерной активностью своих конкурентов.

Даже здешняя железнодорожная станция – исторический памятник. Железная дорога, связавшая Москву и Сергиев Посад была открыта в 1862 году. Сам митрополит Филарет одобрил это начинание. «Сколько употреблено искусства, усилий и средств для того, чтобы вместо пяти ехать полтора часа».

Естественно, обогатились местные извозчики. Путеводитель сообщал: «У станции парные извощики, таксы на них не существует, и во время большого стечения народа они берут 60 коп. за тот конец до монастыря, который в обыкновенное время можно проехать за 20 коп.».

Впрочем, можно было при желании прогуляться: «От станции к монастырю идет мощеная дорога, она… спускается оврагом к мосту на Московскую улицу. По обеим сторонам оврага тянутся дома, а в самой его низине, под Красной горой, стоит часовня над колодцем Преподобного Сергия, окруженная сорным кустарником, в чаще которого течет загрязненный ручей – речка Кончура».

А впереди – лаврские купола.

Увы, не все здесь было благостно. Вот, к примеру, заявление Родиона Андреева, лаврского служащего: «Сего марта 24-го дня пополуночи в 12-м часу, шедши я из Лавры домой, нес свои сапоги взятые лаврской семинарии риторики у учеников для починки и, поравнявшись против питейного дома, называемого Залупиха, что в Кокуеве, увидел вышедших из оного Сергиевского посада цеховых голову Ивана Никитина Щербакова, Герасима Малютина и Михаила Загвоскина, которые, остановивши меня, проговаривали такие слова, что-де им велено таких людей ловить, которые производят мастерство, а потому и требовали чтоб я оные сапоги заложил во оном питейном дому и их поил вином. А как я им оных не дал, то они и начли у меня силою отнимать, почему и принужден я был от них бежать, из коих Щербаков и Малютин, догнавши меня у самого моего двора, стали держать, а Загвоскин начал меня бить палкою, которая имеется и теперь у меня, и они, конечно б, меня прибили до полусмерти, если б не сбежались на крик соседи».

Да, подобное случалось практически во всех российских городах, но здесь выглядело особенно дико.

Один из самых знаменитых жителей Посада – философ Василий Васильевич Розанов. Он перебрался сюда после революции, в надежде спрятаться от голода и прочих неприятностей, сопровождавших «новый быт». И поселился в домике по адресу улица Полевая, д. 1.

Непрактичность философа здесь достигла своего апогея. Сергей Дурылин вспоминал: «Однажды в холодную осень 1918 г., вижу, он, в плаще, худой, старый, тащится по грязи по базарной площади Посада. В обеих руках у него банки.

– Что это вы несете, В. В.?

– Я спасен, – был ответ. – Купил «Магги» на зиму для всего семейства. Будем сыты.

Обе банки были с кубиками сушеного бульона «Магги». Я с ужасом глядел на него. Он истратил на бульон все деньги, а «Магги» был никуда не годен – и вдобавок подделкой».

Василий Васильевич болел, голодал, терял в весе. Жаловался: «Творожка хочется, пирожка хочется». Иной раз признавался: «Сегодня сыт: а знаете, милого творожку я съел чуть, – не более раз 4-х за зиму. Хотя покупал, но – детям и жене. Они так жадно накидывались и поспешно съедали, что жаль было спросить: „Дайте и мне“. А – ужасно хотелось».

Он все чаще приговаривал: «Безумно хочу сметаны!», «Безумно хочу щуки!», «Безумно хочется тепла!». С теплом тоже были проблемы. Зато уж если Розанов дорвется до него, всем становилось жутко. Дурылин вспоминал: «Василий Васильевич влезал в топящийся камин с ногами, с руками, с головой, с трясущейся сивой бороденкой. Делалось страшно: вот-вот загорится бороденка, и весь он, сухонькой, пахнущий махоркой, сгорит… А он, ежась от нестерпимого холода, заливаемый летейскими волнами, лез дальше и дальше в огонь.

– В. В., вы сгорите!

Приходилось хватать его за сюртучок, за что попало, тащить из огня…

– Безумно люблю камин! – отзывался он, подаваясь назад, с удивлением, что его тащат оттуда».

В отношении еды он не был столь эгоистичным: «Сегодня сыт: а знаете, милого творожку я съел чуть, – не более раз 4-х за зиму. Хотя покупал, но – детям и жене. Они так жадно накидывались и поспешно съедали, что жаль было спросить: „Дайте и мне“. А – ужасно хотелось».

Погубила Розанова как раз страсть к теплу. В ледяной ноябрьский день 1918 года он отправился погреться в баню. На обратном пути голова закружилось, Василий Васильевич без сознания упал в сугроб, начал в нем замерзать. Случайные прохожие каким-то чудом его опознали, отнесли домой.

Приключение окончилось параличом всей левой части тела. Розанов лежал, укрытый горой теплого тряпья, тихонечко покуривал, иной раз приговаривал:

– Сметанки хочется. Каждому человеку в жизни хочется сметанки.

Его дочь вспоминала: «Последние дни я, 18-летняя, легко переносила его на руках, как малого ребенка. Он был тих, кроток».

Розанов скончался 23 января 1919 года. С исповедью, причастием, соборованием. Похоронен он был здесь же, в Сергиевом Посаде, в Черниговском скиту.

Жил тут и Павел Александрович Флоренский. Он писал о своем обиталище: «Дом сейчас одно из необходимых условий достойного существования, не как имущество, а как психологическая почва для работы научной и для воспитания детей».

А работалось ему здесь вдохновенно: «Выйдешь безлунной ночью в сад. Потянутся в душу щупальца деревьев: трогают лицо, нет преград ничему, во все поры существа всасывается тайна мира. Мягкая, почти липкая тьма мажется по телу, по рукам, по лицу, по глазам и огустевает, словно осаждается на тебе, и ты – уж почти не ты, мир – почти не мир, но все – ты, и ты – все… В корнях бытия – единство, на вершинах – разъединение. Это единство особенно чувствуется, когда идешь по сельской дороге безлунною-беззвездную летнею ночью. Движешься – прорезываешь густую смолу, а расширившиеся, вросшие друг в друга вещи так и мажут по щекам, по лбу. Первооснова сущего открыла недра свои, и не знаешь, к чему нужна личность».

Одна из достопримечательностей Сергиева Посада – Художественно-педагогический музей игрушки. Это один из старейших музеев России. Дата его рождения – 1918 год. Музей начал свое существование как частная коллекция, принадлежавшая Николаю Дмитриевичу Бартраму. Это был увлеченнейший собиратель игрушки – в первую очередь, кустарной, а не сделанной фабричным способом. Собирателя в первую очередь интересовали мастера из Богородского и Сергиева Посада.

Не удивительно – ведь здешняя игрушка издавна славилась на всю Россию. Путеводитель по лавре писал: «Некоторые из кустарей вместе с приготовлением от руки резных деревянных игрушек, приготовляют и деревянные ложки, которые, по словам преданья, послужили основанием игрушечного промысла в Посаде. Большинство же кустарей занимается изделием бумажных игрушек и бумажных масок».

Восхвалял этот промысел и писатель Михаил Осоргин: «Раскрашенные куклы монахов и монахинь ходко шли на ярмарках, и купец Храпунов выделывал их на своем кустарном заводе в Богородском уезде Московской губернии, а также заказывал кустарям-одиночкам, которых было много в игрушечном районе близ Сергиева Посада. Делали монахов деревянных с раскраской, делали и глиняных, внутри полых, с горлышком в клобуке – как бы фляга для разных напитков».

Кроме того, здесь было несколько работ самого Николая Дмитриевича.

Дальнейшая история музея в большой степени типична. Она пополнялась уже не на деньги создателя, а силами государства. При этом одним из вернейших источников были экспроприированные коллекции менее угодных новой власти собирателей. В 1924 году под музей отвели большой дворец в центре Москвы (ныне в нем расположен музей А. С. Пушкина). А перед войной власти вдруг изменили отношение к этому непонятному с точки зрения идеологии учреждению культуры, и Музей игрушки был «сослан» в Загорск.

Александров

Происхождение города Александрова полностью криминальное. До 1564 года это была всего лишь заурядная великокняжеская слобода, каких в тогдашнем государстве – море разливанное. Но в один прекрасный день царь Иван Грозный отдает распоряжение о смене места дислокации. Царский двор переезжает сюда из Кремля. Переезжает капитально – прихватив всю казну, важную государеву документацию, практически весь царский гардероб, немало дорогой церковной утвари из храмов города Москвы. Одно только конное войско, переехавшее в Александровскую слободу, насчитывало 40 000 бойцов и размещалось на 4 000 санях. Александровская слобода становится, по сути, столицей государства. Именно здесь принимают иностранных послов, которые приходят от увиденного в легкое недоумение. Один из них, датчанин Яков Ульфельдт, в частности, писал о русском государе: «Князь их отличался таким гордым и надменным нравом, что без конца поднимал брови, выпячивал грудь, раздуваясь всем телом, когда выслушивал свои титулы… В руке он держал золотое яблоко величиной с детскую головку, оно все было отделано драгоценными камнями».

Под яблоком, ясное дело, подразумевалась держава.

К этому моменту разум государя пришел в бедственное состояние. Он оборудовал своего рода шутовской монастырь. Сам объявил себя игуменом, а приближенных – иноками. Вставала братия чуть свет, утро проводила в молитвах, затем трапеза с большим количеством вина, затем опять молитвы, затем снова трапеза. И до самого позднего вечера – пьяные оргии и прочие, отнюдь не красящие самозваного игумена поступки.

Здесь же зародилась знаменитая опричнина – личное войско царя и самая криминальная из всех российских государственных силовых структур. Вся Россия разделилась на две части – опричнину и земщину. Опричников заставили принять присягу – вовсе не общаться с «земскими». Им выдали знаки отличия – по метле и по собачьей голове. Первое – чтобы выметать крамолу, второе – чтоб ее же выгрызать.

Избранные дворяне, призванные стать царскими телохранителями сделались разбойниками. Они без труда находили крамолу (чаще всего – в зажиточных домах), «виновников» казнили, а имущество делили между собой. Для развлечения иной раз собирались в ватаги и отнимали товар у купцов на дорогах – покровительство Ивана обещало безнаказанность.

Главным же «подвигом» опричнины был новгородский погром 1570 года. Царю донесли, что в городе готовится восстание. Тот, конечно, поверил и выехал с войском – карать.

Шесть недель продолжался погром. Царские отряды ездили по улицам, хватали всех, кого ни попадя и сразу же казнили. Обливали, например, горючей смесью и поджигали. Или привязывали к быстро бегущим саням. Сбрасывали в ледяную воду. Сажали на кол.

Опричник, иностранец Генрих Штаден, вспоминал об одном из «визитов»: «Наверху меня встретила княгиня, хотевшая броситься мне в ноги. Но, испугавшись моего грозного вида, она бросилась назад в палаты. Я же всадил ей топор в спину, и она упала на порог. А я перешагнул через труп и познакомился с их девичьей.»

Отправился Генрих в поход с одной лошадью, а вернулся без малого с полусотней, из них двадцать две везли сани с добром. За все за это царь Иван благодарил опричника и дал ему почетный титул.

Впрочем, больше всего истязаний, пыток и расправ происходило прямо в городе. Одна из наиболее изысканных – «обшить медведно». Жертву помещали в шкуру только что убитого животного, и выпускали свару псов, натасканных именно на медведя.

Здесь же, в александровском пруду царь Иван Грозный утопил свою супругу, пятую по счету, Марию Долгорукую. Правда, не самостоятельно – с помощью своего верного помощника Малюты Скуратова. Было тут совершено еще одно известное убийство – в 1581 году царь, посохом в висок убил своего сына. И сразу же раскаялся в содеянном. Труп погрузили на подобие катафалка, впрягли лошадь, повезли в Москву. Иван Грозный пошел следом, на своих двоих. И больше не вернулся в Алекснадров.

В Смутное время, на заре семнадцатого века здесь обосновался лагерь военачальника Скопина-Шуйского. В 1654 году на месте царской резиденции основан был Успенский женский монастырь. Чем это было? Актом покаяния? Или, наоборот, актом признания заслуг Ивана Грозного перед отечеством? Замаливание грехов за игры государя в монастырь? Или, наоборот, легализация той шутовской обители?

Бог весть. Наверное, не то и не другое. Просто с заброшенной, абсолютно ничьей территорией, застроенной храмами, нужно было, наконец, что-то решать. Устройство тут монастыря само собой напрашивалось – не завод же в таком месте возводить. Решение, скорее всего, было не политическим, не идеологическим, а так, хозяйственным.

Впрочем, этот монастырь использовался как тюрьма, притом именно политическая. Здесь содержали и царевну Марфу, сестру Петра Первого, и его дочь Елизавету (правда, ей все-таки разрешалось выходить за монастырские пределы, да и без пострига обошлось).

В 1923 году Успенский монастырь закрылся – на его базе разместился «Историко-бытовой музей». У истоков его создания находился легендарный реставратор Петр Барановский. Специально ради этого он в 1923 году перебрался в город Александров.

Музей существуеит по сей день – он делит территорию с возрожденным сравнительно недавно монастырем.

В городе действует литературно-художественный музей Марины и Анастасии Цветаевых, расположенный в бывшем доме учителя математики А. Лебедева. Младшая сестра Анастасия – Ася – проживала здесь в 1915 – 1917 годах, а старшая Марина приезжала к ней гостить.

Бывал здесь также Осип Мандельштам, в 1916 году. Марина Цветаева писала об этом своей близкой родственнице: «Он умолял позволить ему приехать тотчас же и только неохотно согласился ждать до следующего дня. На следующее утро он приехал. Мы, конечно, сразу захотели вести его гулять – был чудесный ясный день, – он, конечно, не пошел – лег на диван и говорил мало. Через несколько времени мне стало скучно, и я решительно повела его на кладбище… День прошел в его жалобах на судьбу, в наших утешениях и похвалах, в еде, в литературных новостях. Вечером – впрочем, ночью, около полуночи, – он как-то приумолк, лег на оленьи шкуры и стал неприятен… В час ночи мы проводили его почти до вокзала. Уезжал он надменный».

А еще сюда за пропитанием – вскоре после революции – ездил из соседнего Сергиева Посада философ В. В. Розанов. Писал в дневнике: «В Посаде мера картофеля (августа 12-го 1918 года) – 50 рублей. Услышал от старушки Еловой, что в гор. Александрове, близ Посада, мера – 6 руб. Спешу на вокзал справиться, когда в Александров отходят поезды. Отвечает мастеровой с бляхой: