Большие приключения маленького города бесплатное чтение

Рыбалка

После окончания средней школы № 54 в городе Иванове, в далеком 1972 году, я поступил учиться на дневное отделение ивановского текстильного института. Помимо учебы, которая отнимала много времени и сил, увлекся велосипедным спортом. Спортивную секцию при институте вел известный, в те времена, тренер Игорь Николаевич Кузьмин. Именно во время изнурительных тренировок я и познакомился со своей ровесницей, весьма симпатичной девушкой, по имени Наташа. Среднего роста и телосложения брюнетка старательно выполняла тяжелые упражнения, время от времени поглядывая и в мою сторону. Отношения развивались весьма быстро, по крайней мере, так нам обоим казалось.

И в мае 1975 года, в возрасте двадцати лет, мы поженились. Свадьбу справили достаточно скромно в избе ее родителей с небольшим количеством гостей. Отдельного жилья у нас не имелось, и мы временно поселились у моих предков в частном доме на улице 20-я Линия областного центра. Хоть и говорят, что Иваново-город невест, но моя избранница оказалась из Тейкова, где и проживали ее мать и отец. Это небольшой городок в тридцати километрах от столицы области. Супруга вскоре после свадьбы забеременела, и я развлекал ее, как мог, стараясь быть примерным мужем. В середине лета, этого же года, я предложил ей съездить к моей бабушке Прасковье Павловне Антоновой, в деревню Бушариху Тейковского района. Хотел показать, что такое настоящая рыбалка. Да и места там красивые, куда ни глянь, всюду лес или ухоженные засеянные поля.

В детстве, когда гостил у бабки в летние каникулы, мы частенько с местными пацанами бегали на речку Нерль. Проживал я тогда в одноименном поселке, с родителями и двумя младшими братьями, в десяти километрах от деревни. У всех мальчишек имелись самодельные удочки. Но, несмотря на примитивные приспособления, как мне помнится, рыбалка всегда оказывалась удачной… или почти всегда. Речка совсем не широкая и не глубокая, однако, с чистой, прозрачной водой. Она извивалась причудливой змейкой по Тейковскому району и все мое детство так или иначе связано с ней. Правда раз в год или два, спиртовой завод Петровский, стоящий выше по течению, сливал в воду какие-то отходы: она темнела на время, и по течению плыло много полуживой, а может просто пьяной рыбы. Ее местные жители, проживающие недалеко от реки, естественно те, кому не лень, набирали полные корзины или ведра. Интереса от такого сбора речной пищи, конечно, никакого. Ни утреннего тумана или вечерней зорьки, ни застывшего поплавка перед глазами, ни изогнувшейся удочки от тяжести, попавшей на крючок добычи. Но через несколько дней вода светлела, река оживала и возобновлялась обычная рыбная ловля. Как восстанавливалась популяция речных обитателей за столь короткое время, для меня всегда оставалось большой загадкой…

Пассажирским поездом из Иванова за пару часов мы добрались до поселка Нерль, где прошло мое детство, и все окружающие пейзажи до боли родные. Ну, а дальше на попутной грузовой полуторке по пыльной проселочной дороге направились в деревню. Машину «поймали» в центре поселения возле ткацкой фабрики, откуда они регулярно разъезжались по окрестным деревням. Жена разместилась в кабине рядом с водителем, а мне досталось отличное место сзади наверху в кузове. Я стоял в полный рост, держась обеими руками за наращенный деревянный борт. Теплый ветер дул в лицо, а за автомобилем клубилась поднятая им пыль. Порой казалось, будь-то мы, еле успеваем от нее умчаться. И слева и справа просматривалась настолько приятная глазу панорама, что сердце от радости и умиления, казалось, готово выпрыгнуть из груди. Вскоре показались Хлебницы, небольшая деревенька посередине пути от поселка Нерль до Бушарихи. Сразу за ней въехали в смешанный лес, где лиственные деревья росли вперемежку с соснами и елями. Справа виднелась любимая речка. Именно в этом месте она наиболее глубока и ради ее глубины мы пацанами на велосипедах ездили сюда купаться и ловить рыбу.

Промелькнули кусты орешника, ближе к осени здесь можно полакомиться орехами – фундук. А рядом стоят стройные березки, украшение всех российских лесов. Сколько про них всего написано стихов, рассказов, сколько глаз покрывается слезами при виде их после долгой, зачастую вынужденной, разлуки. Как только заканчивается лес, взору предстает моя малая Родина, уютная и тихая деревенька Бушариха.

С обеих сторон ее окружают сосновые рощи, которые местные жители почему-то называют «зименками». Деревья в них стоят достаточно старые, высокие и ярко-зеленые, круглый год. Чуть дальше, за колхозными полями, с левой стороны от дороги – довольно густой лес, точно такой же, из которого мы только что выехали. В его укромных местах за сезон можно набрать не одну корзину и грибов, и ягод. Помнится, что самое вкусное, что я пробовал в жизни – это земляничное варенье моей бабушки. Даже кусок черного хлеба, намазанный им, волшебным способом превращался во вкуснейшее пирожное.

Сама деревня состояла из старых рубленых хат, порядка полутора сотен, клуба, и магазина. Дома в целом казалось, разбросаны в каком-то беспорядке, но пара улиц определенно просматривалась. По ним зачастую не спеша вышагивали важные гуси, не обращая никакого внимания на постоянно что-то клюющих с земли кур или пробегающую мимо собаку самой распространенной породы «дворняга». До самых девяностых годов здравствовала и ткацкая фабрика, затерявшаяся на самом краю поселения, на которой работали почти все местные жители. Производственные одноэтажные цеха, выложенные из красного кирпича, прятались за высоким деревянным забором, поставленным по всему периметру. Прямо посередине деревни возле магазина и клуба росли точно такие же сосны, как и в «зименках», покрывающие всю землю вокруг упавшими шишками. В общем, обычная советская деревня, со своей размеренной жизнью и очень простыми в общении людьми.

Здесь я родился в деревянном двухэтажном доме, имеющем два или три подъезда. Он принадлежал ткацкой фабрике и предназначался для ее рабочих. В коммунальной квартире на три семьи, одну комнатенку занимала Прасковья Павловна и в ней же ютилась и вся наша семья. На тот период единственным ребенком оказался я. Хорошо помню общую кухню, на которой стояли три примуса – у каждой семьи свой аппарат. В них заправлялся керосин. На огне готовилась и подогревалась пища. Но отца, по-видимому, такая жизнь не устраивала и к трем моим годам, он построил своими руками дом в поселке Нерль и вскоре свою семью перевез туда. Прасковья Павловна осталась одна, и этот факт, наверное, ее не сильно огорчил. Однажды, фабричный двухэтажный дом сгорел дотла. В быстро распространившемся огне погибли ребенок и молодая сиделка, девочка-подросток. Причиной пожара оказался неисправный примус, по крайней мере, такая официальная версия выдвинута пожарными. Она казалась наиболее достоверной…

На средства фабрики очень быстро построили несколько щитовых домов на четыре семьи каждый и всех погорельцев расселили. Зато рабочие династии получили по отдельной комнате, а то и по две, кухне, кладовке и туалету – маленькой неотапливаемой клетушке в прихожей с прорезанным отверстием. И появилось еще одно достижение цивилизации – природный газ в больших баллонах, который регулярно привозили из районного центра, во избежание повторных пожаров. При этих домах имелись и небольшие огородики, на каждую семью по паре соток, на которых обычно сажали картошку, помидоры, огурцы. А вот воду набирали из уличных колонок ведрами, но в те времена такое положение дел всех устраивало. У бабушки, как я помню, дом значился за номером 16 квартира 1, а названия улицы просто не существовало. Почтальоны без формальных адресов точно знали, где кто живет.

К любезной близкой родственнице я без предупреждения, и завалился со своей молодой супругой. Прасковья Павловна меня всегда любила и жену мою приняла сразу и безоговорочно. Помню, мне хвалила ее: «Какая тебе, внучок, красивая жена досталась. Лицо, вон какое круглое». Круглое лицо, по-видимому, она считала эталоном женской красоты. Правда, почему совсем неполное лицо моей избранницы она называла «круглым», я никогда не понимал. Не исключено и то, что родственница просто шутила. Она обладала достаточно хорошим чувством юмора, которым щедро делилась с окружающими.

Приехали мы уже после обеденного времени, но бабушка накормила нас простой деревенской пищей, разогретой на газовой плите – каким-то супом, без названия, жареной картошкой и овощами. Наполнив наспех желудок, я сбегал в «зименки» за удилищами из орешника, который хоть и в небольшом количестве, но рос среди сосен. Лески, крючки, грузила купил заранее, еще в Иванове. За пять-десять минут изготовил две полноценных удочки для вечерней рыбалки. Опыт для этого, и немалый, у меня имелся. С детства помню, что рыба лучше клюет вечером или рано утром. Обеда, видимо, она не признавала.

До водной артерии надо идти около километра по болотистому месту. Однако местные мужики строили на болоте мостки из досок, и проблем для пешеходной прогулки никаких не возникало. За рекой находилось село Санково. Храм в нем давно разрушен до основания, но, тем не менее, поселение звали не деревней, а именно селом. Его жители также работали на фабрике в Бушарихе. На смену они вынуждены ходить теми же мостками, по которым и мы добрались до реки. Берега соединял деревянный мост, который местные жители звали «лавами». Шириной он метра полтора, ради экономии перила всегда ставились с одной стороны. Каждую весну, при разливе реки, деревянную переправу ломало ледоходом, и попасть с одного берега на другой можно только на лодках. Но от работы это обстоятельство никого не освобождало. Некоторые рабочие на время разлива даже снимали квартиры в моей родной деревне для того, чтобы не утруждать себя ежедневной заботой добираться домой, а на другое утро вновь на фабрику. Когда вода спадала, мост восстанавливали.

С этими «лавами» у меня связаны хоть и детские, но не совсем приятные воспоминания… Когда я в возрасте примерно тринадцати лет, приехал в гости к своей бабуле, то, как обычно, пошел на речку искупаться и заодно встретить своих друзей-погодок. На мостике стояла симпатичная девочка, по виду моего возраста, и хотела с него нырнуть в воду, но никак не решалась. Высота от водной поверхности около двух метров. Я раньше нырял с этого моста, причем неоднократно и всегда удачно. А для более красивого прыжка даже раскачивался на выступающей над водой доске. В этот раз мне сильно захотелось показать понравившейся девчонке мастер-класс… Обычно в этом месте достаточно глубоко и я, рядом с ней, подпрыгнул и полетел вниз головой. Как на грех, в тот момент ныряльщик забыл пословицу: «Не зная броду, не прыгай в воду». Мне думалось, что в полете я похож на изящного дельфина…но, наверное, со стороны больше напоминал неуклюжего бегемотика. Войдя в воду головой, сразу ощутил, что река обмелела, руками воткнулся в речной песок и почувствовал сильную боль в левом плече… Что-то хрустнуло. Вывихнул левую руку в плечевом суставе, хорошо, что не потерял сознания под водой. После того, как поднялся и пошевелил больной конечностью, кость с хрустом встала на место. Девочка, я думаю, тоже слышала неприятный звук поврежденного сустава, и нырять передумала. В дальнейшем, время от времени, вывих повторялся и, в итоге, стал хроническим. Когда подрос, то по этой причине мне даже выдали, как говорили в народе, белый или волчий военный билет, освобождающий от службы в армии. Каким-то образом данный факт повлиял на мои убеждения, и я стал убежденным пацифистом…

Между тем с этих лав всегда удобно рыбачить – и сухо, и крючок с наживкой можно закинуть ближе к середине реки. Туда я и направился со своей супругой. В одной руке держал две длинных удочки с намотанными на них снастями, в другой – банку с червями, которых предусмотрительно накопал у Прасковьи Павловны на огороде. Наташа несла пустой бидончик, его мы намеревались наполнить речной водой и пойманной рыбой. Наверное, я бы чаще рыбачил и с большим удовольствием, если бы не приходилось живого червяка одевать на крючок. Он при этом извивался, сопротивлялся, как мог…и ему, очевидно, очень больно. Да и пойманной рыбе, когда у нее изо рта выдергивался крючок, тоже приходилось не сладко. Кто-то не обращал на эти моменты никакого внимания, а я почему-то игнорировать их не мог…

Пришли на рыбное место мы около двадцати часов. На улице тепло, но не жарко, солнце клонилось к горизонту, небо ясное, где-где проплывали редкие облака. Где-то рядом слышно бесконечное кваканье лягушек и стрекот кузнечиков. Ветра почти не ощущалось. Состояние комфорта и беззаботности на душе. Размотали снасти, я насадил червяков на крючок и себе, и супруге. Пустили поплавки-перышки в свободное плавание по течению реки. Водой их быстро уносило и приходилось удочками постоянно поддергивать, чтобы вернуть пробку с пером в исходную точку. В воде на глубине виднелись жирные тела плавающих «красноперок», так мы их звали, будучи мальчишками, из-за красных плавников. Наши червяки проплывали под водой рядом с ними, но желанная добыча почему-то не хотела заглатывать наживку. «Или не подошло время ужина, или почувствовали опасность для себя», – подумалось мне. Виднелись и шустрые небольшие плотвички с бело-блестящей чешуей. Пацаны прозвали их верхоплавками, из-за того, что они плавали близко к речной поверхности.

И вдруг у Наташи поплавок резко ушел под воду, она потянула удочку на себя и подсекла небольшую плотвичку. При этом с радостным криком: «Вова – рыба!», перекинула леску с уловом через лавы, на другую сторону реки. Затем дернула удилище вверх и бедная рыбка на леске вновь совершила почти космический полет через мост. Только с третьего раза супруге удалось «приземлить» рыбешку на лавы. Я снял ее с крючка и опустил в бидончик, наполовину наполненный речной водой. Вскоре клюнуло и у меня пару раз и я, как опытный профессионал, поймал своих верхоплавок с первого раза. Однако на этом поклевка закончилась. Солнце уходило за горизонт, стало прохладно и горе-рыбаки не спеша вернулись тем же путем в комнату Прасковьи Павловны. Удивлять ее оказалось нечем, и мы обрадовались, что она не стала над нами подшучивать.

– Рыбы в реке стало мало – сказал я в свое оправдание.

– Да, недавно спирт-завод Петровский отходы спустил в реку – ответила бабушка – рыба, наверное, и передохла.

При этом посоветовала нам завтра с утра сходить на пруд, рядом с ее домом и половить карасей.

– Все местные рыболовы ходят туда – добавила самый убедительный аргумент.

Завели будильник на шесть часов утра, – во-первых, в это время, думали мы, меньше конкуренция, во-вторых, утренний клев всегда более активный. Проснулись, умылись холодной водой из умывальника, висящего на стене прямо в кухне, скушали простой деревенский завтрак, состоящий из пары поджаренных на газе куриных яиц. Газ в деревню подвозили регулярно в больших специальных баллонах, но только для приготовления пищи, а отопление осуществлялось обычными дровами. После завтрака пошли пешком на пруд. Путь пролегал по тропинке через небольшую дубовую рощу. Кроме дубов в ней росли и ольха, и осина, и много разных кустов. Тропинку окружала сочная зеленая трава, покрытая утренней росой. Отовсюду слышны голоса каких-то птичек. Для релаксации лучшего места и не придумать…

Пруд оказался небольшой, овальной формы, максимальным размером не более ста метров. Вокруг росли ивы, ветви которых опускались до самой воды, а в ней ближе к берегу – осока и камыш. Удочку приходилось закидывать дальше этой растительности, чтобы не зацепился крючок. Иначе, снимай штаны и лезь в холодную воду распутывать зацеп. Над водной гладью висел утренний туман, вокруг тишина, звенящая в ушах, иногда прерываемая пением деревенских петухов и птичек. И солнце, стоящее невысоко над горизонтом на востоке… Ветра практически нет, течения тоже – закинул удочкой поплавок подальше и сиди спокойно, жди поклевки.

Однако карась, рыба активная, с хорошим утренним аппетитом. Я еле успевал насаживать червяков на свой крючок и супруги. По рекомендации Прасковьи Павловны, под будущий улов мы в этот раз взяли не бидончик, а небольшое ведерко и примерно через час-полтора, наполнили его легкой добычей доверху. Правда, местечка хватило и для небольшого количества воды с этого же пруда. Конкуренции избежать нам все-таки не удалось. Кроме нас в это время сидело с удочками на берегу еще человек пять – шесть, и у всех оказался неплохой клев. Закончив рыбачить, пошли не спеша назад, гордясь своим уловом. Дома вывалили добычу в большой таз, который дала Прасковья Павловна, я сходил на колонку принес ведро воды и налил ее своим пленникам. Не хотел, чтобы они умирали задыхаясь. На вопрос бабки, что делать с рыбой, ответил:

– Давай подождем до следующего утра. Карасей, которые умрут, пожарим, а выживших… выпустим обратно в пруд.

Размеры среднего карася оказались примерно с человеческую ладонь. Когда мы их несли в ведерке, половина плавала «кверху пузом» и к утру, по теории, должна стать нашей пищей. Однако причиной такого плавания послужило или маленькое количество воды, или…караси просто притворялись.

Вечером сходили с Наташей в деревенский клуб, где регулярно организовывался показ российских фильмов. Об иностранных картинах мы имели весьма смутное представление, они были большой редкостью. Какое кино привезли в тот раз, уже и не помню. На просмотр пришло человек сорок среднего возраста, почти все из Бушарихи, многие мне визуально знакомы. При встрече здоровались и улыбались. Очень доброжелательные люди живут в российских деревнях. Зло здесь встретишь редко, оно все в городах, где вольно – невольно приходится бороться за свое выживание.

На другой день мы проспали до девяти часов утра. К этому времени Прасковья Павловна успела приготовить нам завтрак – опять же яичница из собственного курятника…и одинокий жареный карась. Остальные весело плавали в тазу с водой, и умирать явно не собирались. Мы с Наташей весь вчерашний улов переложили в то же ведерко, и двинулись на пруд, но уже без удочек. А там, на берегу, сидели с раннего утра настоящие деревенские рыбаки, опять же – человек шесть. И вот представьте картину: они сидят в надежде на поклевку, а мы рядом, по одному, выпускаем карасей из своего ведерка. Смеялись все – рыбаки над нами, сердобольными, а мы над ситуацией, достаточно смешной, как нам тогда показалось.

Домой, в Иваново, вернулись в тот же день под вечер. До Нерли ехали так же на грузовой попутке, а до Иванова – вечерним поездом. Впечатлений оказалось много, но моим родителям о подробностях рыбалки, во избежание насмешек, рассказывать не стали. Такие мы с супругой смешные рыбаки…

От сумы, да от тюрьмы…

Произошла эта история в небольшом провинциальном городе на Волге в 1996 году. Бывший сотрудник милиции Сергей Владимирович Галкин, отдав любимой работе в органах внутренних дел двенадцать с лишним лет, после увольнения по семейным обстоятельствам, занимался частной юридической практикой. К моменту повествования целых четыре года и, причем довольно успешно. В принципе два высших образования – техническое и юридическое всегда давали шанс найти хорошую работу по той или иной специальности. Даже в эти тяжелые для страны годы. Конечно, если смотреть с точки зрения материального обеспечения. И бывший опер даже в страшном сне не мог представить, что когда-нибудь окажется в тюрьме. Никаких предпосылок для этого не имелось, скорее, наоборот, впереди маячили благоприятные перспективы совсем небедной жизни.

Его семья – жена Наташа, домохозяйка, сын Виктор и дочь Марина проживали в трехкомнатной квартире на центральной улице микрорайона «2-я фабрика» в ста метрах от самой знаменитой реки России. У Сергея имелась новая машина «Мицубиси Паджеро Спорт» и недалеко от дома – гараж в кооперативе. В те смутные времена он неплохо зарабатывал. Семья могла себе позволить и ежегодно отдохнуть в теплых странах у моря, и сделать определенные накопления на будущее. Как у многих людей, считавших себя успешными, глава семьи имел свое давнее хобби. С 12 лет занимался спортом – боксом, каратэ, рукопашным боем, причем ежедневно и без пропусков. Однако любил играть и в шахматы, даже выполнил норматив первого взрослого разряда. Человеком он считался коммуникабельным, и его окружало много друзей в родном городе, в котором он проживал на тот период почти семнадцать лет. До этого семья своего жилья не имела и вынуждена была жить в доме у родителей Галкина. Зато в областном центре, а не провинции. Так они себя успокаивали в тот период.

Однако непредсказуемая порой судьба забросила молодую семью в волжский город, полюбившийся с первых дней и на всю оставшуюся жизнь. Правда, долгое время жили довольно скромно, денег вечно не хватало. Но не хуже и не лучше других своих знакомых, можно сказать «как все». Известно, что «проклятые девяностые годы» кого-то загоняли в угол, а кому-то предоставляли радужные перспективы. Одним из везунчиков считал себя и Галкин. В описуемое время его хороший знакомый Михаил Ананьевич Козлов создал в городе благотворительный фонд «Селена». Он же стал его первым и бессменным управляющим. Неравнодушных к чужим бедам людей всегда хватало, и постепенно при фонде создался неплохой коллектив, состоящий в основном из молодых спортивных парней. Некоторые, как и Сергей увлекались боевыми искусствами, и они совместно арендовали пару раз в неделю спортивный зал в районе крупного завода «Автоагрегат». Для осуществления уставной деятельности общественной организации эти занятия никак не мешали, а сближению недавно познакомившихся людей даже способствовали.

Благотворительную помощь оказывали всем, кто приходил в «Селену», а порой активисты и сами выявляли людей, нуждающихся в их поддержке. А Галкина Козлов помимо этого попросил оказывать юридическую помощь, как членам фонда, так и его посетителям. Если, конечно, они в такой помощи нуждались. Управляющий придумал и неплохой источник доходов, как для проведения благотворительных акций, так и на заработную плату самих благотворителей. Ведь у них тоже имелись свои семьи, кушать, как известно, хотят все. В те времена с наличными деньгами в России образовались серьезные проблемы. Расплодившиеся в невероятных количествах новоявленные коммерсанты вынуждены были менять веники на утюги, утюги на сапоги, а последний товар умудрялись, наконец, продать. Причем с определенной прибылью. Наличные, без которых невозможно выгодно купить изначальный товар, брали под любые проценты, иногда до сорока в месяц!

Михаил Ананьевич и предложил при фонде создать некую кассу взаимопомощи конкретно для бизнесменов. Для этого пригласили их, естественно тех, кого члены фонда знали лично в офис «Селены» для беседы. Справедливости ради стоит отметить, что восемьдесят процентов из них были знакомы самому управляющему. Он длительное время до этого являлся генеральным директором двух страховых кампаний. Идея многим членам собрания понравилась, тем более что процент, под который предлагалось выдавать деньги на коммерческие проекты, озвучен довольно приемлемый – пятнадцать рублей с каждой сотни. Весь фокус заключался в том, что деньги в кассу вкладывали те же люди, что и брали их под проценты. Только вложив, скажем сорок тысяч рублей, из фонда можно взять при необходимости и сто, и даже двести тысяч, но …не более чем на два месяца и под обязательство своевременной выплаты ренты.

Таким образом, вокруг общественной организации образовался устойчивый круг коммерсантов, которые участвовали и в благотворительных акциях и зарабатывали деньги для себя за счет образованной кассы. Иногда к ним подъезжали местные рэкетиры с предложениями своей «крыши», то есть общего покровительства в делах за ежемесячную плату. В те времена подобное занятие стало модным брендом для лиц, освободившихся из мест лишения свободы. Тогда членам фонда приходилось заступаться – встречаться с «бандитами», так называли «крышевателей», на «стрелках» и мирно договариваться. Время от времени такие переговоры кончались конфликтами и даже драками, из которых спортивные парни, конечно же, выходили победителями. Городок по численности жителей небольшой и очень скоро все бизнесмены знали, что есть люди, готовые в любое время прийти им на помощь. Очевидно, что появление такой организации не приветствовалось местными преступными группировками. И их позиция казалась нам вполне понятной и логичной, однако почему милиции не нравилось, что кто-то выполнял за них работу, оставалось загадкой. Может быть, кто-то из сотрудников находился в доле с «бандитами» по вымогательству денег с коммерсантов? Или считал членов благотворительного фонда такими же вымогателями? Трудно сказать, но «Селена» определенно попала в поле пристального внимания правоохранительных органов.

В сентябре этого же года в офис общественной организации явился некто Михаил Баев. Благотворительный фонд находился в старинном здании прямо за Никольским мостом, если ехать из центра города. Посетитель чуть старше сорока лет, среднего роста и телосложения повел себя несколько странно. Галкин знал его по работе в милиции как негласного помощника в борьбе с преступностью, а если сказать по-простому, как «стукача». От таких людей можно ожидать любой провокации, и Сергей внутренне напрягся. Однако Баев бывшего оперативного сотрудника не вспомнил и предложил присутствующим членам фонда за умеренную плату изготовить огнестрельное оружие. Оно, мол, вам потребуется при конфликтах с местными «бандитами».

В офисе помимо Галкина в этот момент находились активные сотрудники «Селены» – Сергей Фурсаев, Игорь Шамалов, Михаил Шмелев и еще несколько человек, фамилии которых сейчас и не вспомнить. Шмелев, кстати, тоже когда-то работал в уголовном розыске, но уволился раньше Галкина. Кто-то из присутствующих стал задавать уточняющие вопросы «стукачу»:

– А какое оружие ты можешь сделать? А сколько будет стоить?

Возможно, проявлялся чей-то личный интерес, времена-то тяжелые. По слухам, то одного убьют в городе, то другого… Однако в любом случае, для членов благотворительного фонда в целом, необходимости вооружаться, никогда не возникало. Они старались закон не нарушать. А тот, кто проявил нездоровое любопытство, конечно, не знал о связи посетителя с операми милиции.

Сергей, чтобы прекратить очевидную для него провокацию, вытолкал незваного гостя на улицу. Изобличать его перед товарищами, конечно же, не стал. Считал подобный поступок нарушением служебной этики хоть и бывшего, но все-таки оперативного сотрудника. Однако настойчивый агент уголовного розыска с подачи своих милицейских кураторов, решил, по-видимому, довести дело до конца. Кстати сказать, Галкин никак не мог понять логики своих бывших коллег. Он размышлял примерно так: «Ладно «стукачок» меня не помнит и лбом пытается пробить стену, но опера-то направившие его должны понимать мою осведомленность. Почему работают так непрофессионально? Впрочем, начальник розыска и пара его подчиненных недолюбливающих меня за прямоту, мягко говоря, недалекие люди… Видимо «недалекость» и привела к явному абсурду».

Между тем примерно через неделю около одиннадцати часов дня Баев вновь пришел в офис благотворительного фонда. Он принес с собой какой-то металлический брусок и авторитетно, как ему казалось, заявил:

–Вот это высоколегированная сталь, из которой я реально могу сделать вам огнестрельное оружие. В прошлый раз вы, видимо, всерьез мои слова не восприняли. Такая наглость вывела Галкина из себя. Он, закипев изнутри, тем не менее пару раз вежливо попросил провокатора уйти и даже попытался опять вывести его на улицу. Но наглец оттолкнул юриста и заявил:

–Я не к тебе пришел, а к парням, которые заступаются за коммерсантов и рискуют своими головами.

Всего в комнате находилось человек шесть, друзей и соратников Сергея по благотворительности. Они с любопытством ожидали, чем закончится начавшийся явно не дружеский диалог. Как на грех Галкин в этот день оказался в плохом настроении, и с разворота нанес удар ногой в голову «стукача», лишив его на время сознания. В каратэ этот удар называют «маваши гери».

Когда агент правоохранительных органов очнулся и встал на ноги, то оказался рядом со Шмелевым. А тот, непонятно по какой причине, ударил его кулаком в живот, сломав при этом ребро. Именно этот факт и оказался для нас роковым. В итоге в милиции возбудили уголовное дело по факту причинения менее тяжких телесных повреждений гражданину Баеву. Следователь Белов, расследовавший это дело, регулярно вызывал на допросы всех членов фонда, присутствующих во время конфликта, но «нужных» показаний никто не давал. Кураторы негласного помощника, да и сам следователь, в общем-то, справедливо полагали, что виной несговорчивого поведения свидетелей является опыт Галкина, приобретенный за длительное время оперативной работы. Они, видимо, посовещавшись между собой, придумали как «лишить его возможности создавать помехи следствию» …

В начале октября, во вторник, Галкин, как обычно, тренировался в спортзале завода «Автоагрегат». Кроме него, присутствовали члены благотворительного фонда – Игорь Калошин и Иван Белов, мастер спорта СССР по боксу. В тот злосчастный и дождливый день они отрабатывали силу ударов на боксерских грушах. Сергей, при этом, «работал» и руками, и ногами. Примерно в полдень в зал вошли человек шесть-семь сотрудников милиции в форме. Однако, офицер – старший лейтенант, среди них оказался один. По-видимому, он являлся старшим группы задержания. Знакомых среди этих сотрудников у Галкина не оказалось. Офицер предложили ему проехать с ними. А тот, прекратив на минуту бить грушу, спросил:

–У вас постановление на мой привод или санкция на арест имеется?

Получив отрицательный ответ, ради озорства предложил:

– Или привозите соответствующий документ, или все вместе проведите со мной спарринг на ринге. Если кто-то останется через три минуты на ногах, я без сопротивления еду с вами.

Но сотрудникам милиции оказалось явно не до шуток. Офицер приказал подчиненным от каратиста не отходить ни на шаг, а сам вернулся в отдел милиции за соответствующими документами. Рядовые сотрудники с нескрываемым любопытством продолжали наблюдать за тренировкой. Галкин, в душе желая произвести на них впечатление, с полчаса стучал в снаряд с особым усердием. Хорошенько пропотев, пошел принимать душ. Милиционеры гуськом двинулись следом. Со стороны, наверное, эта процессия выглядела, довольно, забавно. Как только Сергей помылся и вышел в коридор, навстречу ему двигался уезжавший офицер. При нем находился официальный документ с санкцией на арест. Галкин отдал ключи от своей машины Калошину. Без сопротивления позволил старшему лейтенанту надеть на руки наручники и по его же требованию уселся в милицейский Уазик. Причем в клетку сзади автомобиля, в которой сам не раз доставлял в отдел задержанных граждан.

Машина тронулась не в сторону управления милиции, а на улицу Шуйскую, в следственный изолятор № 2. Данный факт несколько удивил бывшего оперативника, но от него уже ничего не зависело. Кстати сказать, путь от спортзала до СИЗО оказался коротким. Непродолжительное время постояли перед высокими металлическими воротами, а когда они с шумом открылись, заехали вовнутрь – в параллельный мир, о котором далеко не все знают. А там после тщательного обыска в приемном отделении и изъятия «неположенных вещей», арестованного поместили в «боксик», более напоминавший гроб, чем камеру. Он достоин более тщательного описания… Вход ниже человеческого роста, размеры внутри примерно метр на метр, высотой со среднего человека. Откуда-то сверху исходил очень тусклый свет, лишь добавляя мрачности этому невеселому месту. Имелась лавочка, на которую сесть оказалось невозможно, так как колени упирались в стену, и пришлось стоять на полусогнутых ногах. Изнутри и стены, и дверь обделаны железом. Причем оно словно пробито гвоздями насквозь, и острые края направлены, внутрь этого склепа. Мало кто поверит в существование таких пыточных мест в современном мире, тем не менее, это реальная правда. Видимо, предназначение подобных «боксиков» – унизить, сломить волю человека, дать ему понять, что он никто и что всецело зависит от своих истязателей.

Впервые в жизни Галкин ощутил на себе клаустрофобию – боязнь замкнутого пространства. Кровяное давление зашкаливало, появилось непривычное чувство паники и реальный шанс получить инсульт. Тело покрылось потом, как во время очень интенсивной тренировки… «Эх, знать бы хоть какую-то молитву, по слухам они помогают людям в подобных ситуациях», – подумалось Сергею. Однако молитвословий он не знал, и изобретательный ум усиленно искал хоть какой-то выход из критического состояния нервной системы. И в итоге нашел – юрист закрыл глаза и начал медленно считать по порядку: «Один, … два, … три, … четыре, … сто двадцать восемь…». При этом мысленно представлял себя не здесь в неволе, где очень тесно и неуютно, а там, на свободе, где хорошо и спокойно…

Почему-то всегда, когда пытался вспомнить лучший момент в своей жизни, ему всегда представлялась одна и та же картина. …Первый день летних каникул в школе. Сергей перешел в пятый класс. Около девяти часов утра он вышел из родительского дома в небольшом рабочем поселке Тейковского района, где в то время проживала семья. На светло синем небе ни облачка, яркое солнце щедро раздает свое тепло. Трава сочно-зеленая пестрит желтыми одуванчиками. Между ними порхают разноцветные бабочки и пчелы. Слышно пение беззаботных птиц. Воздух сладок и неподвижен, ветра практически нет. А Сергей в легкой простой одежке, – каких-то брючках и светлой рубашке с коротким рукавом, сандалиях на босу ногу вышел за калитку и спешит к своим друзьям на соседнюю улицу. Впереди – целое лето, впереди – целая жизнь…

«Четыре тысячи сто двадцать семь, … четыре тысячи сто двадцать восемь…». Воображение рисовало следующую картину из прошлой жизни. Галкин, жена Наташа и дочь Марина в Крыму, на Черном море. Они лежат на горячем песке, обласканные южным солнцем. Слышен шум набегающих волн. Дочери вскоре загорать надоело, и она берет Сергея за руку со словами: «Папа, ну пойдем уже купаться» … «десять тысяч пятьсот двадцать три… десять тысяч пятьсот двадцать четыре». Откуда-то издалека слышится команда: «Выходи», она повторяется несколько раз, и…юрист возвращается в ад, выползая из тесного склепа в коридор.

Двухместная камера, куда привел арестованного конвойный, после каменного гробика кажется хоромами. Металлическая «шконка» в два этажа у левой стены, так зэки называют кровать, небольшой столик с лавочкой и ведро в углу вместо туалета – вот и вся обстановка временного жилища. Сокамерник выдал о себе нелепую легенду, и Галкин понял, что оперативники не стали сильно утруждаться подбором агента для внутри камерной разработки. Бывшего сотрудника уголовного розыска такая небрежность даже несколько огорчила и в какой-то степени унизила. Сосед оказался примерно пятидесяти лет, невысокого роста, среднего телосложения без единого зуба спереди. В общем, производил впечатление опущенного во всех отношениях человека. Но при этом заявил, что некогда работал федеральным судьей в Нижнем Новгороде. Глядя на, якобы, работника Фемиды, невозможно представить его в черной мантии с пачкой документов в руках. Тем не менее, Сергей немного проэкзаменовать подсаженного гражданина во избежание поспешных выводов. Однако тот завалился на первых же вопросах – уголовный кодекс Российской Федерации (УК РФ) помнил плохо, а про уголовно процессуальный кодекс (УПК РФ), похоже, и не слышал. При этом настойчиво продолжал задавать вопросы Галкину по поводу его уголовного дела, предлагая помочь правильно построить защиту. Юрист молчал и просто смеялся «стукачу» в лицо, а когда надоело, резко произнес:

– Уйми свой пыл и помолчи, если не хочешь вдруг стать инвалидом.

«Судье» такая перспектива не понравилась и он, наконец, забрался на верхнюю «шконку», и замолчал.

В двадцать два часа – отбой, погас неяркий свет, идущий с потолка, остался еще более тусклый «ночничок» над дверью. Ночь прошла для Сергея в каком-то полузабытьи, полноценный сон не приходил, но и это состояние прервал стук в дверь с криком: «Подъем». «Значит, шесть часов утра», – подумал Галкин. Почти сразу лязгнул засов на двери, и сотрудник СИЗО скомандовал юристу:

–Со всеми вещами на выход.

Несмотря на ситуацию, Сергей улыбнулся, ведь все личные вещи одеты на нем. На запястьях щелкнули наручники, руки сзади, и усадили в специальную машину для перевозки арестованных, сидельцы зовут их «автозаками». Конвой оказался более чем серьезный – двое крепких сотрудников с автоматами и кинолог с собакой. Все трое за решеткой, отделяющей охранников от страдальцев и еще один автоматчик в кабине, помимо водителя. «С такой мощной охраной за свои личные вещи можно не переживать», – с внутренней ухмылкой подумал Галкин, направляясь в неизвестность. При этом он еще надеялся, что следователь Белов ждет его в своем кабинете, чтобы исправить ошибку – изменить меру пресечения на подписку о невыезде. Однако проезжая под мостом на Подшиваловской горе, «автозак» повернул не в сторону отдела милиции, а направо – в областной центр. «Значит, повезут в изолятор №1 на улице Болотной», – сделал вывод задержанный. На выезде из родного города машина вдруг остановилась, и …залязгали передернутые затворы автоматов. «Да, что ж вы напуганные-то такие?», – пронеслось в мозгу Сергея.

Много позже он узнал, что участковый инспектор Юрий Юрьевич Клоунов написал рапорт своему руководству, что Галкин «в совершенстве владеет приемами каратэ и может захватить заложников и совершить побег». Так в личном деле арестованного автоматически появилась красная полоса. Сильно усложнит она впоследствии тюремную жизнь юриста. Этот Клоунов частенько приходил на тренировки парней из благотворительного фонда, всех знал в лицо, а с Сергеем к тому же какое-то время вместе работал. Таких «принципиальных» людей юрист иногда встречал среди коллег в милиции. Их принципы оказывались открыто показными… до определенного жизненного момента. По увольнению, как правило, они становились обыкновенными осведомителями оперативных работников правоохранительных органов. Частенько опускались и ниже – до написания анонимок на своих соседей.

За окном с решеткой мелькали унылые лесные пейзажи, поливаемые мелким нескончаемым дождем. Впрочем, Галкина от этой мрачной картины отвлекала возрастающая боль в некогда вывихнутом плече и пухнущие руки от жестко застегнутых наручников. Каким-то внутренним чутьем он понимал, что просить охранников перестегнуть «браслеты» бесполезно. Юрист молча терпел. Наконец приехали… Долго ожидали перед большими железными воротами следственного изолятора. А когда оказались на его территории, то кинешемские конвойные вывели Сергея из машины. Под дулами автоматов сопроводили до помещения, где принимают вновь прибывших сидельцев. Сотрудники следственного изолятора тщательно обыскали прибывшего и поместили почти в такой же «бокс», как и при первичном приеме. «По видимому это визитная карточка всех российских изоляторов», – с грустью размышлял вновь прибывший. Только входная дверь оказалась в полный рост, и на лавочке внутри можно сидеть. Правда, если широко раздвинуть колени. Зато Галкин уже знал, как победить клаустрофобию. Закрыл глаза и начал считать, стараясь вновь своим воображением перенестись на волю. И это ему удалось. Одна приятная сердцу картина сменялась другой. Цифры уже пошли четырехзначные, а его все не выводили. Ему даже показалось, что он вздремнул, нервное перенапряжение давало о себе знать. И вот, наконец, дверь открылась и последовала долгожданная команда: «Выходи».

Сергея повели длинными коридорами в какие-то каптерки, где выдали матрац, подушку, белье, алюминиевую тарелку, кружку и ложку. Затем у камеры №38 прозвучала команда конвоиров:

–Стоять! Лицом к стене!

Все вышеперечисленное имущество находилось в руках у новоявленного зэка. Кстати сказать, по территории изолятора водили без наручников. «Кто там, за этой дверью?» – Думал юрист, – «такие же бывшие работники милиции, их положено содержать отдельно от обычных зэков, или все-таки нет? А может это «пресс-хата», о которых что-то «краем уха» слышал на воле?» Дверь открылась, и Сергей вошел вовнутрь. Камера, или как здесь говорят – «хата», рассчитана на восемнадцать человек. Свободной оказалась одна «шконка», справа от двери, на втором ярусе. Галкин бросил на нее все вещи, выданные в изоляторе, и поздоровался с сидельцами.

После того, как услышал недружные приветствия в ответ, осмотрелся… Слева от входа за занавеской на первом ярусе двухэтажной кровати развалился здоровый чеченец. «В нашей милиции они вроде не служат», – размышлял юрист. На втором ярусе, справа, сидели раздетые до пояса два мужика, разрисованные тюремными наколками. Слева, наверху, лежал одноглазый инвалид. Рядом пацан – явно малолетка, лет пятнадцати. «Общаковая или, как здесь говорят, «черная хата». Значит, хотят меня для начала попрессовать или припугнуть», – подумал Сергей и приготовился к худшему. Между тем, из-за занавески, с первого яруса «шконки» от самого окна, вылез довольно полный сиделец, лет тридцати. Он почему-то показался Сергею «опущенным». Может потому, что движения его казались чрезмерно плавными и глаза наглые до предела. Галкин недоумевал, как «опущенный» мог оказаться на почетном месте у окна, к тому же на нижнем ярусе. По его понятию, он должен находиться под «шконкой». И именно толстяк вдруг задал первый вопрос:

– Кто ты, откуда, и кем работаешь?

Сергей назвал свои данные, место жительства и сказал, что работает юристом.

– А до этого кем? – продолжал расспрашивать этот «скользкий» тип.

– Не скажу! – твердо произнес юрист.

Теперь ответу на такой простой вопрос сокамерниками придано принципиальное значение, и внимание всех присутствующих оказалось приковано к нему. У Галкина от внутреннего напряжения не выдержали нервы. Он резко разорвал на себе рубашку, встал в боевую стойку. Осмотрев своих оппонентов, с вызовом прокричал:

–Подходи по одному, у кого есть ко мне вопросы, отвечу всем!

– Каратист что ли? – подал голос чеченец.

– Подойди и узнаешь! – последовал ответ.

– К нам до тебя заходил один каратист, вон на ограде висит прибитый гвоздиком, – улыбаясь, выдал житель Кавказа. Галкин взглянул на стену, на ней висела часть копченой грудной клетки барана. Присутствующие засмеялись, а чеченец миролюбиво произнес:

– Красиво зашел. Теперь успокойся и привыкай к тюремной жизни.

Так Сергей познакомился с Шарипом, бывшим следователем милиции. Камера-то оказалась все-таки «ментовской», как ее называют заключенные. Те, кто имел наколки, «гостили» в СИЗО не первый раз, одноглазый оказался в прошлом военнослужащим, а малолетку сильно избили в своей камере и его перевели к бывшим правоохранителям.

Успокоившись, Сергей продолжил изучать временное жилище. Посередине стоял стол для принятия пищи, рассчитанный на десять-двенадцать человек. По обе стороны – металлические лавки, на которые сверху прикреплены доски. Ножки немудреной мебели вмурованы в пол. Справа и слева от него вдоль стен вплотную друг к другу расположены двухъярусные металлические кровати, основания которых также забетонированы. Ничто в камере не могло служить в качестве ударных орудий при конфликтах. В углу находился, огороженный грязными занавесками туалет, типа общественного городского, рядом кран с водой и раковиной. В общем, полный набор современных бытовых удобств. Имелись и два окна, на которых установлены толстые решетки. Камера частенько проветривалась открытием форточек, но запах, тем не менее, стоял крайне неприятный. Пахло табаком и не очень чистыми мужскими телами.

Но реально поразили Сергея сквозные дыры в толстых стенах между камерами, через которые можно легко при желании просунуть руку. Здесь их называли, почему-то, «кабурами», с ударением на первом слоге. Через них круглосуточно передавались записки – «малявы», в соседние камеры или продукты питания – чай, сахар, конфеты, хлеб. Писульки тщательно запечатывались в целлофан, с помощью спичек. Получался прямоугольник длиной пять сантиметров, шириной – один. Прямо на пленке указывается адрес – номер камеры, куда она предназначалась и фамилия или кличка, или как здесь говорят «погоняло» получателя. Снизу указывалась камера отправитель. Для продуктов сшивались из ткани специальные мешочки – «маслы», размером примерно двадцать на семь сантиметров. Прямо на ткани шариковой ручкой пишутся адреса – кому и от кого. При повторном употреблении, ненужное просто зачеркивается, и обозначаются новые координаты. Галкин, работая в уголовном розыске, даже и подумать не мог, что в СИЗО так легко согласовать защиту подельникам – лицам, проходящим обвиняемыми по одному уголовному делу.

В каждой камере выбирался среди зэков старший или «смотрящий». Решение принимали сами арестованные. Как правило, «смотрящий» наиболее уважаем среди сидельцев. Он следил за порядком, улаживал внутри камерные конфликты, назначал дежурных на сутки, а также ответственных за питание и «дорожников». «Дорожниками» называли лиц, обеспечивающих круглосуточную работу тюремной почты. В «хате» № 38 «смотрящим» являлся Шарип, бывший чемпион Чечни по каратэ и безусловный авторитет для всех сидельцев. Питались в камере с «общака», то есть все передачи с воли сдавались назначенному лицу, который отвечал за справедливое распределение продуктов между сидельцами. Правда, каждый мог оставить себе небольшое количество сигарет и конфет. С «общака» все делилось поровну, несмотря на то, что передачи регулярно приходили далеко не всем. По этой причине покушать досыта никому не удавалось. Тюремная кухня, которую регулярно привозили «баландеры», настолько невкусная, что не каждая собака проявит к ней интерес. Пару раз, скорее из любопытства, чем по нужде Галкин ее попробовал. Однако открывшаяся хроническая язва на желудке сразу дала понять опасность таких гастрономических экспериментов.

Еще Сергей заметил, что, то один, то другой сиделец подходит к баночке, стоящей на тумбочке возле одной из «шконок», и тщательно намазывает тело какой-то мазью.

– А это что? – спросил он у Шарипа.

– Узнаешь сам,– лаконично ответил тот.

Узнал… Тело чесалось так, что от ногтей оставались кровавые царапины. Четко просматривались две точки, по всему организму. Юрист тоже воспользовался спасительной мазью из баночки. «Зато теперь неделю нельзя будет принять душ или ванну, а также сходить в бассейн», – с ухмылкой подумал он. В таких местах инфекция распространяется очень быстро, избежать ее практически невозможно. Заболел один – заболели все. Подъем по расписанию в шесть часов утра, но в СИЗО №1 режим в целом не строгий, обычно спали до восьми. Потом – туалет, утренняя проверка. Во время нее всех арестованных выводили в коридор, кроме дежурного. Несколько офицеров следственного изолятора, как правило, с разных подразделений выясняли просьбы, жалобы, пожелания сидельцев. Затем всех помещали обратно в «хату» и комиссия следовала к следующей камере.

До обеда, или сразу после него покамерно сотрудники учреждения выводят зэков на прогулку в тюремный дворик. Ходили, правда, не все, а только те, кто хотел сам. Дворики прямоугольные, кирпичные, размером четыре на два метра. Вместо крыши – решетка. Выражение «небо в клеточку», наверное, пошло отсюда. Обычно сидельцы просто стояли и курили. Однако Галкин в углу, чтобы никому не мешать, отрабатывал удары ногами в стену и руками по воздуху. В противоположном углу проводил подобную тренировку Шарип. Как он смотрелся со стороны, Сергея нисколько не волновало, но однажды сокамерники настойчиво попросили каратистов показать настоящий бой. Чеченец и Сергей провели между собой спарринг, но, конечно, не в полную силу. Об этом они открыто договорились в самом начале поединка. Правда и этого хватило, чтобы авторитет среди сидельцев у обоих укрепился.

Реальная радость в следственном изоляторе одна – баня. По сути это обычная душевая на восемь-десять леек. Но имеются и лавочки, и тазики, и хозяйственное мыло, которое выдают небольшими кусочками. Возле бани – единственная большая площадка на свежем воздухе, где сверху нет решеток. К тому же имеется пара клумб с красивыми цветами и…самая обычная трава возле асфальтовых дорожек. Конечно, к октябрю вся растительность заметно увядала, и от былой яркости остались довольно блеклые краски.

Однако для тех, кто двадцать четыре часа в сутки видит вокруг себя толстые каменные стены, покрашенные в унылые цвета, и такие картины радуют глаз. Водят на помывку строго по графику, раз в неделю. Никто не пропускает, …если, конечно, не борется с чесоткой. Некоторые арестованные устраивают в бане стирку личного белья и одежды. Справедливости ради стоит отметить, что вещи можно сдать и в прачечную при СИЗО. Принимают грязную одежду, выдают чистой, те же «баландеры», что развозят еду.

Примечательно то, что порядок в изоляторе поддерживают не только сотрудники, но и сами сидельцы. Помимо «смотрящих» в каждой камере, есть «смотрящие» за левым и правым крылом каждого корпуса, над ними старший по корпусу в целом. А в самом верху местной иерархии – «смотрящий» по тюрьме. Он вольно или невольно постоянно поддерживает отношения с администрацией следственного изолятора. Большую часть споров и конфликтов, возникающих между сидельцами, разрешают не работники изолятора, а выбранные авторитетные люди. Тех, кто нарушает «общаковый» порядок, то есть «понятия», наказывают тоже они, иногда физически. Самые уважаемые среди арестованных «черные хаты» – это обычные камеры, где сидят обычные люди. Их в изоляторе примерно девяносто процентов. Менее уважаемые – милицейские или ментовские «хаты», где «отдыхают» бывшие сотрудники правоохранительных органов. Еще ниже – «хаты» баландеров, затем – отдельно сидящие выявленные «стукачи» и в самом низу этого «табеля о рангах» – камеры опущенных. Если кто-то из сотрудников изолятора грубо нарушит негласные договоренности с сидельцами, то «смотрящий» по тюрьме может объявить общий бунт. В этом случае все зэки начинают стучать в двери ногами, руками, посудой, громко кричат, создавая невероятный шум даже в ночное время. Недоразумение улаживается старшим офицером СИЗО и «смотрящим» по тюрьме через переговоры.

Время от времени по тюрьме проводятся обыски. Сидельцев выводят из камеры вместе с матрацами, бельем и одеждой в коридор, а все, что остается в «хате» тюремщики переворачивают «кверху дном». Но так должно быть в принципе, согласно внутреннему положению… На практике же, в ивановском изоляторе в те времена выходили в коридор только самые законопослушные сидельцы, остальные оставались в камере. Их небрежно обыскивали на месте. Кстати сказать, это одно из многих «негласных договоренностей». О которых упоминалось выше. Из развлечений в «хате» имеются шахматы, шашки, домино. Игральные карты под жестким запретом. При следственном изоляторе есть и библиотека, в которой можно взять книгу для чтения. Телевизоров в те времена в камерах не имелось, а вот радио практически вещало от подъема до отбоя. Выключить его никто даже не пытался. Особенно любили слушать передачу «Облака», специально для зэков и о зэках, о жизни в неволе. Шарип как-то предложил Галкину сыграть в шахматишки, про первый разряд своего оппонента он тогда не ведал. Проиграв несколько партий подряд, кавказец вышел из себя, разбросал пластмассовые фигуры по камере. Некоторые из них при этом сломались. Успокоившись, горячий житель гор собрал их с пола, склеил с помощью спичек, и игра началась сначала.

Просидев неделю в этом веселом заведении, Сергей написал заявление в районный суд об изменении ему меры пресечения, на подписку о невыезде. Мол, соскучился по дому, надоело бесцельно проводить время, да и преступление-то совершил весьма незначительное. Чтобы подкрепить обоснованность своих утверждений, он, на всякий случай, объявил бессрочную голодовку, полагая, что такая акция «напугает» следственные органы и вынудит их выполнить требования сидельца. Но даже для начала голодовки, чтобы она оказалась документально зафиксированной, потребовалось заявление на имя начальника следственного изолятора. Причем страдальцу дается еще двое суток на размышление. То есть, он находится вместе со всеми, но пищу не принимает. Для девяноста процентов такое испытание становится невыносимым, и они отказываются от своих намерений. Однако если сиделец упорный и не передумает, его из «хаты» выводят в одиночный карцер. Перед этим взвешивают на весах у фельдшера в кабинете, меряют кровяное давление, пульс, интересуются самочувствием. Галкин пошел до конца и впервые познакомился с карцером…

Карцерные камеры полуподвальные, по самое окно они находятся под землей. В них холодно и сыро в любое время года. Размеры внутри: примерно четыре на полтора метра. Дверь двойная, с внутренней стороны решетка во весь дверной проем. Над ней круглосуточно горит тусклая лампочка. Слева от входа туалет типа городского без каких-либо занавесок. Он должен в любое время просматриваться через небольшой глазок в двери. На ней еще имеется и специальное окно – «кормяк», для подачи пищи. Оно обычно закрыто, открывается только «баландерами» со стороны коридора. Справа очень маленький круглый столик для принятия пищи, без табуреток и лавочек, кушать можно только стоя. Но Галкину подобные неудобства казались неинтересными, он собирался реально голодать. Слева к стене приделан деревянный лежак для сна. В шесть часов утра подъем и с помощью специального приспособления спальное место поднимается и пристегивается к стене. Днем ни сидеть, ни тем более лежать не на чем. Но это для тех, кто наказан за какое-то нарушение внутреннего распорядка, а голодающим «шконку» не пристегивают и днем. Забирают только белье и матрац. На небольшом оконце толстая решетка, вместо стекла – целлофановая пленка, чтобы никто с тоски не мог сам себя поранить. На стене, под окном – кран для подачи воды. Однако отрывается он только снаружи «попкарем» (сотрудник изолятора – прим. автора) сразу после подъема и перед отбоем – в двадцать два часа. Ни тетрадей, ни ручек, ни радио – ничего, что могло бы служить развлечением. Кажется, что время здесь останавливается и совсем не движется. В общем, для клаустрофобии Галкина местечко оказалось в самый раз.

Сергей сам придумал развлечение – с закрытыми глазами идти от двери к окну, затем махание руками по воздуху в стиле бокса. После этого – разворот и к двери, там отработка ударов ногами, но опять же по воздуху. Это хоть как-то убивало время и заодно согревало. Обычно в карцере в своей одежде находиться не разрешают. Но ввиду холодов и во избежание обморожений сидельцу позволили взять с собой в камеру даже верхнюю одежду и шапочку. Когда Галкин уставал от придуманного им развлечения, то просто сидел на «шконке» и размышлял о своей жизни, стараясь припомнить смешные моменты. Такие воспоминания скрашивали будни узника, и время шло чуть быстрее…

…5 октября 1983 года все опера уголовного розыска отмечали свой профессиональный праздник в ресторане «Волга» возле главпочтамта. Естественно выпили алкоголя, но в меру, не до потери сознания. В самом заведении никаких конфликтов не произошло и это Сергея радовало, драк без серьезной причины он не любил. Возле восемнадцати часов Галкин со своим коллегой Володей Панкратовым уже стоял на остановке автобуса «Главпочтамт». В милицейские времена Сергей любил носить светлый плащ и такую же шляпу с большими полями. Напротив сотрудников милиции стоял абсолютно трезвый парень, лет двадцати пяти, среднего роста и телосложения и внимательно наблюдал за ними. Вдруг, не сказав ни слова, он подошел к Сергею и… ударил по его шляпе. Та улетела прямо в большую лужу на дороге. Мотивацию данного поступка с точки зрения здравого смысла объяснить довольно трудно. Реакция опера на необъяснимую агрессию оказалась мгновенной. Незнакомец улегся без сознания рядом с головным убором. Опера уехали на подошедшем автобусе, не дожидаясь, когда очнется нервный гражданин… Даже шляпу пришлось предоставить свободному плаванию по водной стихии. «И все-таки эта история не очень смешная», – с грустью подумал сиделец, посмотрев в сторону окна, за которым осталась свобода и его прошлая жизнь…

Ну, а днем часовая прогулка в обычном тюремном дворике. Только находился в нем Сергей один. Правда, все дворики, как и стены внутри СИЗО, имеют пробитые отверстия – «кабуры». При желании пообщаться с соседями вполне реально, однако Галкину обычно оказывалось не до разговоров. Во время прогулок на свежем воздухе, несмотря на голодовку, юрист проводил свою обычную тренировку. Судя по весам у фельдшера, к которому его водили раз в два-три дня, от такого образа жизни он таял, словно снеговик весной. Забегая вперед – за семнадцать дней, что провел в карцере, потерял шестнадцать килограммов живого веса! Для стороннего наблюдателя похудение тела вполне заметно. Перед сном, чтобы хоть как-то согреться под одеялом из «меха бразильской обезьяны», узник вновь тренировался. Только в условиях узкого каземата, приходилось привыкать к определенной специфике нанесения ударов. Затем прямо в одежде и даже спортивной шапочке на голове Галкин ложился на жесткие нары под тонкое покрывало и пытался уснуть. Через три – четыре часа, иногда и раньше, холод будил его, и сиделец вновь махал руками и ногами – запасался теплом на следующие три – четыре часа…

Однажды произошла довольно забавная история. Около трех часов ночи юрист поднялся с постели и стал проводить уже привычную согревающую тренировку. По мере повышения температуры тела снимал с себя одежду, чтобы потом быстро одеть на себя и залезть под одеяло. Но в этот день он так увлекся ударами ног и рук, что стал делать их на громком выдохе. Эти звуки услышал дежуривший сотрудник. Он открыл «кормяк» и увидел Сергея голого по пояс резко наносящего удары по воздуху.

– «Крыша» от карцера поехала? – спросил он растеряно.

– Да нет, просто спать сильно хочется – ответил юрист.

Понял ли его дежурный сотрудник неизвестно, но Галкина он больше не беспокоил.

Наконец наступил день рассмотрения вопроса о мере пресечения в октябрьском районном суде. Сергей подготовил полноценное выступление в своей голове, но…его слушать никто не стал. Заседание шло не более восьми минут и настолько формально, что в душе осталась какая-то пустота. Таких безразличных людей, как судьи, видимо, выращивают в парниках, а не рожают. Но поделать с судебной системой, повлиять на нее, ни Галкин, никто другой не в силах, остается только смириться. Продолжать и дальше тяжелую голодовку не имело смысла. А прекратить ее оказалось очень просто – достаточно нажать на кнопочку вызова дежурного, которая есть в каждой камере. Его необходимо информировать о прекращении добровольного истязания организма. Через пять – десять минут конвойный вернет страдальца в ту «хату», откуда он и попал в карцер.

…Когда Галкин появился в камере № 38, минут на пять воцарилась полная тишина. Видимо, внешний вид сильно похудевшего Сергея впечатлил даже самые черствые души. Шарип сварил компот из кураги и весь отдал юристу для плавного выхода из голодовки. Двое суток тот пил только его, не принимая твердую пищу. Затем по теории можно принимать легкие салаты из овощей. А где их взять? И у Галкина вновь открылась хроническая язва на желудке. На очень сильные боли жаловаться некому, да и бесполезно. У каждого своя беда…

Однажды у юриста спросил совета один из сидельцев – тот, который в наколках, с Тейкова, почти земляк Сергея, по имени Михаил. Он хотел прямо в изоляторе расписаться со своей любимой женщиной. Причем арестовали его за то, что приревновал к ней одного мужчину и ударил его ножом в грудь. Потерпевший умер до приезда скорой помощи. Предыдущая судимость, с его слов, оказалась по той же причине. Только женщина, объект ревности – другая. Наказание отбывал в Нижнем Тагиле полностью «от звонка до звонка» – целых десять лет! И вот опять…Галкин посоветовал отказаться от регистрации брака до отбытия нового наказания.

– Почему? – прямо спросил Михаил.

Юристу бы промолчать, а он откровенно ответил:

– А что ты сделаешь, если жена тебе изменит? Убьешь обоих?

– Именно так и поступлю! – ответил Михаил.

– Тогда подумай сам, ты получишь большой срок, а жена будет скучать. У подруг – то день рождения, то другие праздники. Выпьют алкоголь. Ты же сам знаешь, пьяная женщина своему телу не хозяйка. Ждать она тебя будет лет восемь, а то и десять?

Михаил задумался, а со второго яруса кто-то спросил:

– А мне уже дали семь лет, что и меня жена по твоему разумению не дождется?

– Нет,– ответил жестко Сергей.

Подобные вопросы посыпались от остальных сидельцев, тема-то оказалась для всех «больная». Вместе с вопросами и сами задающие посыпались со всех сторон и окружили каратиста явно не для душевной беседы. Шарип молча слушал, пока обстановка не накалилась, а потом встал с кровати и резко сказал:

– Ну, быстро успокоились, а то всех сейчас уложим на пол.

Двух специалистов рукопашного боя сокамерники могли и не одолеть и все разошлись по своим местам…

Однажды жене Галкина следователь Белов разрешил краткосрочное свидание. Для этого в изоляторе есть специальная комната. В ней стоят длинные столы, посередине разделительная перегородка из плексигласа и по обе стороны телефоны внутренней связи и длинные лавки. Все переговоры открыто прослушивает специальный сотрудник СИЗО. При этом разговоры об уголовном деле запрещены. Жена Наташа сообщила Сергею, что ходила на прием к прокурору нашего города Игнатову. Тот рекомендовал Галкину написать заявление на перевод в кинешемский следственный изолятор № 2. Тогда прокурор, якобы, вызовет его к себе и изменит меру пресечения через суд. И юрист поверил. Главное, кому? Потом сам на свою наивность удивлялся и на всю оставшуюся жизнь зарекся верить работникам прокуратуры…

В день этапирования Галкина сотрудники СИЗО разбудили в три часа ночи. Полусонного повели по бесконечным коридорам. Затем надолго усадили в одиночный «боксик». После этого – в «автозак» и к шести часам утра привезли на железнодорожный вокзал. Кроме юриста в машине находилось человек двадцать обычных арестованных, но наручники на руках оказались только у него. Красную полосу в личном деле никто не отменял. Мать Галкина ранее передала ему в изолятор новый матрац, на казенных спать тяжело из-за ватных «шишек» по всему спальному месту. Чтобы как-то нести материнский подарок, он попросил конвойных одеть «браслеты» спереди. Кроме матраца имелась и сумка с накопившимися личными вещами. Пошли навстречу – ослабили режим. Отправление поезда к месту назначения около десяти часов утра! Найти хоть какую-то логику в такой страховке по времени нормальному человеку невозможно. Задолго до того, как подойдут к поезду на посадку обычные граждане, арестованных загрузили в специально оборудованный «столыпинский» вагон. Он представлял собой раздельные отсеки, но огороженные по всей длине вагона толстой решеткой. Открывалась она для каждого купе по отдельности. Кроме юриста на лавках разместилось человек шесть обычных зэков из «черных хат». Всех сильно интересовал вопрос, за какие заслуги Сергея «наградили браслетами». Однако на этот момент он и сам ответа толком не знал. О любой отметке в личном деле сидельцев не информируют, тем более о ее причине. За все время стоянки в туалет не вывели ни разу, хотя необходимость возникла у всех, но… пока поезд не тронулся – не положено. Кто-то разузнал, что конвой в вагоне с города Владимира. Старшим у них был невысокий вредный очкарик. Он буквально смеялся над желающими посетить уборную, предлагал справить нужду друг другу в карман.

Между тем поезд тронулся, и стали покупейно выводить в отхожее место. Когда вывели последних страдальцев, первым захотелось опять, но… «терпите до приезда в кинешемский изолятор». А поезд шел со всеми остановками, и средняя скорость оказалась не более тридцати километров в час. Наконец приехали в родной город и сидели еще минут сорок на своих местах, пока обычные люди покинут перрон. Местный конвой «автозак» подогнал вплотную к вагону, опять же покупейно стали выводить. Галкин с матрацем в руках и целлофановым пакетом с вещами шел самым последним, вразвалочку и не спеша. Сзади его сопровождал старший владимирского конвоя. При этом он торопил Сергея покинуть вверенную территорию. Когда юрист одной ногой шагнул в «автозак», очкарик грубо толкнул его в спину. Мозги у Галкина мгновенно «перекрыло» – он бросил матрац и пакет на пол, развернулся и резко рванул в сторону обидчика. Тот понял, что просто побоями дело может не кончиться и побежал вдоль «столыпинского» вагона. Сергей – за ним… В вагоне человек десять конвойных, но остановить его никто не пытался, даже подножку не поставил. Или им самим очкарик надоел, или хотели посмотреть, чем это закончится. Пролетели через весь вагон и вот – тупик. Конвоир съежился в ожидании удара, но… сзади мертвой хваткой кинешемские сотрудники обезвредили нападавшего арестанта.

– Четыре года за нападение на конвой решил себе добавить? – спросил кто-то из них. Когда Сергея силой привели в «автозак» зэки с уважением уступили ему место на общей лавочке. Они поняли, «браслеты» сидельцу одели не зря.

После обыска в местном изоляторе Галкина поместили в четырехместную «ментовскую» камеру на первом этаже. Когда он вошел, трое бывших сотрудников кинешемской милиции встретили стоя, кто-то предложил выбрать любое место. Сергей выбрал слева на первом ярусе, один из сокамерников поспешно убрал свой матрац и белье. «Хата» оказалась маленькая, примерно четыре метра на два, две двухъярусные «шконки», небольшой столик посередине, две лавочки по обе стороны и…никаких удобств. В углу стояло пахучее ведро. Крана с водой в камере не наблюдалось. Но Галкина такие условия проживания уже не пугали. Режим соблюдался жестко – подъем строго в шесть утра, вывод в туалет напротив. Там по левой стене несколько кранов с холодной водой, а прямо – обычные четыре дырки, как в «дремучем колхозе». В первый день сокамерники почему-то бежали бегом, стараясь занять место подальше от стояка. Сергей не мог понять, что происходит и без спешки занял свободное место. Когда от стояка стал исходить характерный шум чего-то падающего сверху, все опять же бегом, не успев надеть штаны, рванули к двери. Галкин по незнанию «умирал со смеха», но… недолго – когда что-то упало вниз, из каждой дырки вверх поднялся «фонтан». Самый большой оказался под юристом. Такого отвращения он ни разу в жизни не испытывал. Тщательно и долго потом отмывал одежду, умывался сам… Вот она не киношная, правда, тюремной жизни. Когда вернулись в свою «хату», Сергей дальнее место от стояка, «забронировал» так, что никто не посмел возразить.

Между тем, он стал внимательно присматриваться к сокамерникам, понимая, что кто-то их них «стукачок». Один из сидельцев, Александр Лимонов, бывший сотрудник патрульно-постовой службы (ППС) попал под подозрение. У него даже кличка имелась – Лимон. Очень уж часто его выводили из «хаты», причины назывались им самим самые разные, зачастую явно недостоверные. А возвращался всегда с новостями с воли… Во время очередной прогулки Сергей отозвал Александра в сторону и тихо прошептал:

– Я знаю, что ты работаешь на оперов. Однако если ты со своим «гражданином начальником» договоришься о переводе нас в камеру с водой и туалетом, то разговор останется между нами.

Лимон заметно побелел лицом, но… обещал попробовать. После последующего вывода его из «хаты», шепнул Галкину, что на другой день после прогулки нас переведут в камеру с удобствами. И ведь не обманул! Перевели в восьмиместную «хату» № 16 на первом же этаже. Вот только раньше-то там находился подельник Сергея – Михаил Шмелев, и куда его поместили догадаться не трудно. По негласному закону подобных мест если кому-то стало лучше, значит кому-то – хуже…Как он потом кричал и ругался…

Сергей осмотрел новую камеру, размером примерно шесть на четыре метра. Слева от входа – кран с барашком для воды, можно пользоваться в любое время, дальше туалет – типа общественного городского. Справа от входа – стол для принятия пищи на шесть человек, а прямо двухъярусные нары, рассчитанные на восемь человек. Над входом висит радио. «Да это пятизвездочный отель», – с уместным сарказмом подумал Галкин. Сергей занял место на первом этаже, прямо у правой стены, подальше от туалета. На столе лежали шахматы и домино, чтобы сидельцы не заскучали, а со скуки не завыли. Но они и сами придумали дополнительное развлечение. Галкин знал, что до переезда в «хате» находилось шесть человек, значит, двоих к вечеру должны вернуть. Они, по-видимому, находились на каких-то следственных действиях вне изолятора. И новые жильцы решили разыграть прежних. Первым вошел высокий, здоровый парень, лет двадцати. Увидев незнакомых ему людей, он явно растерялся.

– А где те, кто до вас здесь находился? – спросил он.

– Так здесь «менты» до нас сидели, их перевели в другую «хату», – ответил юрист, – ты уж не из них ли случайно?

– А вы кто? – с явным напрягом спросил новичок.

– Я-то «Вагон», меня в городе вся шпана знает, – наугад представился Сергей, – и мне с «ментами» сидеть в одной хате никак нельзя.

Вошедший даже матрац свой еще не положил на место, стоял вместе с ним. По внутреннему распорядку, когда кого-то вывозят из изолятора, например, для проведения следственных действий или в суд, все постельные принадлежности сдаются. При возвращении выдаются вновь. Здоровяк нажал кнопку звонка. Открылся «кормяк» и дежурный сотрудник спросил:

– Что надо?

– Извините, – интеллигентно начал здоровяк, – вы меня не в ту камеру определили.

– Теперь тут будешь сидеть! – раздалось в ответ, и «кормяк» закрылся.

– Ну и что мне делать? – спросил интеллигент.

– Стели свой матрац у туалета, теперь тут будет твое место, – безжалостно произнес Галкин.

Вошедший еще раз позвонил в дверь. «Кормяк» опять открылся.

– Ну что мне вас на… послать, чтобы вывели отсюда, – сказал он, с явным напрягом употребив матерное слово.

Оскорбление сотрудника, а мат их почему-то всегда оскорбляет, сиделец сделал умышленно. Видимо рассчитывал, что за такое деяние его определят в одиночный карцер. Видя, что шутка зашла далеко, Сергей подошел к «кормяку», извинился перед работником изолятора за поведение вновь прибывшего арестанта. А тому назвал свою фамилию. Здоровяк выдохнул из себя воздух и расслаблено сел на ближайшую «шконку». Про артистов говорят: «Он стал, узнаваем на улицах»,… а фамилия Сергея узнаваема всеми сидельцами в следственных изоляторах понаслышке, заочно. «Невеселая аналогия», – подумал он про себя. Новенького звали Рудольфом, проживал в Наволоках, это маленький городишко рядом с Кинешмой. Служил в ППС Москвы, местных сотрудников не знал, арестован по подозрению в убийстве. Последнюю информацию он сообщил по своей инициативе. Расспрашивать в следственных изоляторах об уголовных делах не принято. Иногда интересуются статьей уголовного кодекса, ведь некоторым категориям преступников не положено по понятиям ни есть, ни спать с остальными.

А вот припозднившегося шестого сидельца так разыграть не удалось, несмотря на то, что Рудольфа попросили спрятаться под одеялом. Заходит невысокий паренек, лет двадцати шести, красивый – в наколках весь такой, расслабленный и с улыбкой на лице.

– Парни, я в следственный изолятор попадаю уже в третий раз, и все эти приколы знаю, – опередил он вопросы новых сокамерников.

Звали его Виктор, жил до ареста в Заволжске, это город на другом берегу Волги от близкого сердцу Галкина города. Статью свою обозначил сам, среди «плохих» она не числилась. Познакомились, теперь надо как-то уживаться. А конфликты в камере иногда случались. Квартировался в этой «хате» бывший участковый инспектор с Вичуги – Николай Зарубин. Он пьяного тракториста пытался остановить, а тот на гусеничном тракторе ехал по полю, как на танке, и на милиционера не обращал никакого внимания. Только когда тот бегом обогнал его и достал табельное оружие, «танкист» отреагировал на невербальные сигналы правоохранителя. При этом, по-видимому, не слабо испугался… Заглушив своего железного монстра, он побежал, а Николай с криками: «Стой, стрелять буду!» пытался его догнать. Подобная игра у детей называется «догонялки». Когда Зарубину удалось настичь беглеца, он повалил его на землю и действительно стрельнул из пистолета прямо над ухом работника сельского хозяйства. Видимо, хотел проверить, все ли в порядке у того со слухом. А слух у потерпевшего оказался в порядке. Вот только оробел еще сильнее и под влиянием страха написал заявление начальнику милиции. Участкового из органов уволили, возбудили уголовное дело, а вскоре и арестовали.

Однажды во время обеда, когда сидельцы принимали пищу, вичугского участкового потянуло на воспоминания…

– Попал я как-то по разнарядке в командировку на Кавказ, прямо в Чечню. Приказали мне помогать наводить порядок на дорогах совместно с местными сотрудниками ГАИ. Веселая оказалась работка. На стационарном посту мы тормозили все грузовые автомобили и с каждого что-то имели. Или ящик водки, или фрукты, а иногда брали просто деньгами…

– Ты чем хвастаешь? – спросил Галкин – тем, что совершал должностное преступление?

– Сам-то кем работал в милиции перед увольнением? – задал встречный вопрос Зарубин.

Следует отметить, что Сергей за десять лет работы в уголовном розыске так устал, что на время попросил руководство отдела перевести на службу в отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности. На вопрос он ответил честно:

– Начальником ОБХСС. И что?

– Так ты главным взяточником и являлся, – язвительно заметил Николай.

Однако Галкин взяток никогда не брал и презирал тех коллег, о которых ходили подобные слухи. Ему так стало обидно за себя, что он с правой руки нанес удар кулаком в лицо соседа. За столом слишком тесно, удар получился скользящий. Зарубин в ответ ногтями царапнул лицо обидчика и вылил ему на голову горячий борщ из своей тарелки. Сергей выскочил из-за стола и под краном с водой долго приводил себя в порядок. В итоге ожог получился несильный. Между тем Николай улегся на свое место на «шконке» и всем видом давал понять, что лежачих не бьют. Ну, в этом-то он прав и юрист просто встал рядом, спиной к участковому, и стал ждать, когда тот поднимется. Ведь рано или поздно, а туалет-то навестить потребуется. Наконец естественное желание преодолело страх, и Зарубин выполз со своего спального места. Сильный хук справа уложил его на пол. В дальнейшем он спал в противоположной стороне от Галкина, почти у самого «толчка». Дня через два во время прогулки Зарубин заявил сокамерникам, что занимался тхэквондо, даже выступал на соревнованиях. При этом предложил юристу провести показательный спарринг. «Наверное, хочет попробовать отыграться», – подумал Сергей и, естественно, согласился. После того, как бывший участковый вновь рухнул на землю от сильного удара ногой, сотрудник изолятора, видевший состязание, раньше времени прекратил прогулку и всех вернул в камеру. Правда, более серьезных последствий не наступило…

Имелась еще одна напасть в этой «хате» – клопы, маленькие кровожадные вампиры. Ночью они вылезали из всех щелей и проводили массированные атаки на спящих зэков. А Сергей – спортсмен, реакция хорошая, и утром на белье всюду виднелись тела раздавленных врагов и его личная кровь. Количество мертвых супостатов доходило до тридцати штук. Как-то раз каратисту супруга Наташа передала новый белоснежный комплект постельного белья. Галкин приберег его до банного дня. После помывки, он застелил свое спальное место, мечтая как следует отоспаться. И так ему стало жалко пачкать белоснежную чистоту своей алой кровью, что он предложил сокамерникам провести дневную операцию по уничтожению ночных диверсантов. Сидельцы зажигали листы бумаги и открытым огнем обрабатывали все щели на стенах. Иногда оттуда выпадали жареные тела кровососов. Выжившие клопы разбежались по соседним камерам. По всей вероятности, они объявили там войну своим собратьям, победили их и вместе с пленными вернулись обратно. Именно так подумали страдальцы камеры №16, когда кровопийцы решили взять реванш. Их атака оказалась настолько мощной и ожесточенной, что наутро кристально белая постель Галкина выглядела так, словно на ней спало не меньше сотни раненых бойцов военного госпиталя без предварительной стирки. Зато с этого дня наступило перемирие. Клопы кусаться стали редко, видно приспособились столоваться в соседних камерах. Там и кровь вкуснее, и зэки не такие злые…

Следователь Белов, однако, выдал супруге Сергея разрешение еще на одно краткосрочное свидание. И все бы хорошо, если бы она доводила до своего супруга только хорошие новости. А та сообщила, что шотландской овчарке Берте, любимице всей семьи, во время вечерней проверки перерезали горло какие-то подонки. Умерла на руках у дочери Марины. В результате нервного срыва у той произошла затяжная истерика. Неделю принимала какие-то сильные успокоительные таблетки по рекомендации врача. Нельзя про такие вещи рассказывать в тюрьме, нельзя… Разбитый телефонный аппарат и выбитая ногой дверь, гарантировали карцер. Причем, поместили туда Галкина не сразу. Сначала выдали передачу от жены и, не дав воспользоваться содержимым, вывели из «хаты» в наручниках – руки сзади. В таком виде и поместили в карцерную камеру.

Внешне она ничем от карцера областного СИЗО не отличалась. Только внутри не оказалось решетки во весь дверной проем. Зато сама дверь выглядела очень мощной. За сохранность личных вещей можно не переживать. Правда, температура воздуха оказалась вполне приемлемой. Непосредственно перед «новосельем» переодели в карцерную робу и штаны, которые имели почему-то всего по одной пуговице. Из своих вещей на Сергее осталась только майка. «Шконка» пристегнута к стене, до отбоя еще долго, и он начал «выписывать круги» по камере, стараясь успокоиться. В этот раз объявлять голодовку юрист не собирался. Штаны оказались великоваты, все-таки сшиты без примерки и не у Зайцева, они постоянно сваливались. Да в придачу плечо из-за наручников и неудобного положения рук начало болеть. Сказывался старый вывих плечевого сустава. По правилам внутреннего распорядка более двух часов в «браслетах» содержать сидельца нельзя. Однако, судя по привычному уже счету секунд, шел третий час, а снимать их никто не собирался.

Со стороны, наверное, выглядело смешно, но…нажимать на кнопку звонка пришлось носом. Хорошо еще, что она находилась именно на этой высоте, а не выше. Открылся «кормяк» и дежуривший сотрудник спросил:

–Что надо?

– Снимите с меня наручники, пошел уже третий час, у меня болит плечо, – сказал Сергей.

– Перебьешься,– раздалось в ответ и «кормяк» закрылся.

«Не зря в тюрьме говорят – не верь, не бойся, не проси», – подумал юрист. Прошло еще больше часа. Опять носом Галкин вызвал дежурного, но на более настойчивое требование снять «браслеты», получил тот, же ответ. Он отсчитал еще шестьдесят минут и вызвал сотрудника в третий раз. Но просить уже не стал, а поставил ультиматум:

–Если сейчас же не снимешь наручники, вынесу дверь ногой.

– Валяй, – спокойно ответил «попкарь», так зэки зовут между собой всех сотрудников СИЗО.

На этом мирные переговоры закончились… Сергей встал в боевую стойку, примерялся и нанес удар ногой в сторону двери. Еко-Гэри называют такой удар в каратэ. Конечно, бить непривычно, когда руки связаны сзади, но приспособиться можно. Затем еще раз, еще и еще. Удары становились все мощнее, и дверь в косяке начала раскачиваться. «Еще ударов тридцать – сорок и она вылетит из коробки», – подумал каратист. По коридору раздались шаги бегущих людей и лай служебных собак. Очевидно, дежурный нажал кнопку «тревога». Прибежавшие сотрудники дверной проем открыли не полностью, а приоткрыли. На полу имеются специальные ограничители – дверь можно совсем чуть-чуть приоткрыть, можно чуть больше, а можно открыть полностью. Сидельцу приказали выйти в коридор. Команду он выполнил. Его окружили не менее десяти сотрудников в зеленой форме, двое оказались со злыми овчарками. Повели коридорами через подвал, наручники не сняли. По слухам, между арестованными именно в подвале били строптивых зэков, причем нещадно и толпой. Когда вошли в подвальный переход, впереди Галкина шел один кинолог с собакой, остальные сотрудники двигались сзади. Каратист наметил для себя, если ударят в спину, то он сшибает с ног впереди идущего конвойного, не обращая внимания на собаку, затем разворачивается и с криком самурая бросается на толпу. Но…ничего подобного не произошло. Его привели к дежурному по следственному изолятору (ДПНСИ). Им оказался сотрудник довольно полного телосложения, примерно двадцати пяти лет, в звании старшего лейтенанта. Он, вальяжно сидел за столом и неторопливо пил чай с бутербродом.

– И чего буяним? – спросил дежурный.

– Пять часов не снимают наручники, у меня онемело плечо,– ответил Галкин.

– Если сниму – шуметь не будешь?

– Не будет оснований.

– Снимите с него наручники, – приказал он конвойным.

Те команду выполнили и повели Сергея той же дорогой в карцер, но в другой «трюм», так зэки зовут карцерные камеры, предыдущий нуждался в ремонте. Свободного времени у Галкина достаточно, и он стал думать о том, как отомстить своему истязателю, который не снимал наручники так долго. Ведь он мог и должен это сделать без команды ДПНСИ.

А на нательной майке юриста, изнутри, еще с воли наколота булавка, как оберег от сглаза. Сколько прошло обысков, сколько раз Сергей ее прятал и перепрятывал. И вот пришло время этот нехитрый предмет использовать в своих коварных целях. Он пристегнул ей карцерные брюки к куртке. Причем на видном месте спереди. Когда наступило время очередной прогулки и подвели к шкафчику с его верхней одеждой, Галкин на глазах у конвоя стал расстегивать булавку. Один из них буквально вырвал из рук Сергея незамысловатый, но запрещенный предмет.

– Откуда это у тебя в карцере? – спросил он.

– Так вчера, когда я надоел дежурному сотруднику жалобами, что штаны съезжают, он велел подойти к «кормяку» и своей булавкой пристегнул мне штаны к курточке, – не моргнув глазом, соврал сиделец.

Вместо прогулки его срочно повели тем же путем через подвал к ДПНСИ. Тот взял письменное объяснение по поводу злополучной булавки… Больше этого дежурного по карцеру Галкин не видел, судя по слухам, его уволили. «Чтобы не разбрасывался булавками», – злорадно подумал Сергей.

Особо хотелось рассказать о карцерной кухне. В те времена обычная тюремная пайка в «трюме» урезалась в два раза. Утром выдавался хлеб на весь день. Это примерно треть ржаной буханки. Причем ее подавали разрезанной на три равных доли. Ну, вроде как на завтрак, обед и ужин. Две ложки каши с куском чернушки с утра запивался кружкой мутной чуть подслащенной воды. Остатки хлебушка ложились на перевернутую кружку. Когда Галкин ходил по «трюму», глаза неотрывно смотрели на хлеб. «Ну, съем только черную корочку», – думал страдалец, остальное оставлю на обед и ужин. Но на деле этим планам никогда не суждено сбыться. К ужину хлеб не оставался ни разу, «голод не тетка». Мечта в карцере одна – съесть обычного ржаного хлеба столько, чтобы больше не хотелось. В обед – половина тарелки горячего супа и две ложки каши. Картошку в «трюмах» не давали. Запивать эту «вкуснятину» предлагалось такой же водичкой. В ужин – две ложки каши. Короче в карцере лучше голодать: на пятые сутки желудочно-кишечный тракт отключается, и кушать не хочется. Или почти не хочется… Но рано или поздно штрафные пятнадцать суток кончаются и Сергея вернули в «хату» № 16. От передачи его жены к этому времени не осталось ни крошки. Благодарные сокамерники все съели. Кстати сказать, в «черных» или их еще зовут «людских хатах» под подобный случай для страдальца готовят что-то вкусненькое. Например, колбасы или сыра и обязательно сигарет, если он курит. Ну, а в «ментовских» такие понятия не соблюдаются, по крайней мере, в большинстве из них. «Ничего страшного, – подумал про себя Галкин, – как-нибудь перебьюсь до обеда» …

Еще на воле они со Шмелевым договорились ходатайствовать о том, чтобы судили их в Вичуге. Им казалось, что суд в соседнем городе более объективный. Но Шмелев писать такое заявление не торопился. «Почты», как в ивановском СИЗО здесь не имелось, «маляву» не передашь. «Как же написать подельнику письмо?», – думал Галкин. И придумал… На прогулки всегда водили мимо большого почтового ящика, стоящего прямо на полу. В него можно бросить письмо родственникам. Оно сначала попадало в специальную часть для цензуры, а затем – по назначению. Марки на конверты наклеивали сами сидельцы – внутри города Кинешмы достаточно одной, в другой город – три, за границу – пять. Сергей написал письмо от имени Шмелева несуществующей сестре на Украину, в Одессу на улицу Зеленая дом 8. Содержание примерно следующее: «Привет, Маша. Пишет тебе твой брат Михаил. Про мои неприятности ты, наверное, слышала, но все будет нормально. Перед арестом встретил твоего знакомого Николая с Вичуги. Он просил тебя написать ему. Адрес ты знаешь, а твоего ему я не дал. С уважением Михаил». А марочку-то на письмо наклеил одну. Умышленно… Расчет на то, что письмо вернут из специальной части, но… не Галкину, а Шмелеву, да еще и отругают его, за то, что марок пожалел. И все получилось. Только у того, как оказалось позже, родная сестра – не выдуманная, а настоящая работала секретарем у прокурора. И она, переживая за брата, договорилась, что прокурор будет просить условные меры наказания. Причем для нас обоих. Писать, конечно, Михаил по этой причине никуда не стал. А я-то находился в полном неведении…

Наконец, у «хат» № 16 и №4 открылись двери, и раздалась долгожданная команда:

– Со всеми вещами на выход.

Затем пешая прогулка по длинному коридору изолятора, ожидание в тесном «боксике» и погрузка в «автозак». Встреча с подельником в спец. машине оказалась искренне радостной, ведь мы до этого с ним не виделись ни разу. «Следующая остановка – кинешемский народный суд», – сам для себя в уме сострил Галкин. Процесс состоялся 11 и 12 февраля 1997 года. Интересным оказался вопрос судьи Панковой потерпевшему Баеву:

– А как вас смог подсудимый ударить ногой по голове, ведь вы примерно одного роста? Знаниями о восточных единоборствах она явно не обладала. Тот ответил:

– Я не знаю, ваша Честь, нога просто поднялась, и…я потерял сознание.

Впрочем, приговор оказался достаточно мягким – Галкину четыре месяца исправительных работ, Шмелеву – шесть. Но с учетом того, что зачет идет из расчета один день СИЗО за три дня работ, Сергей «пересидел» восемь месяцев исправительных работ, сверх того, что положено по приговору. Зато формально судимость сразу погасилась…

Когда вышли на улицу без конвоя и наручников, то обоих сидельцев встречали их друзья и члены благотворительного фонда «Селена» на четырех личных машинах. Освобождение отмечали на квартире Галкина до трех часов утра следующего дня. Сергей Фурсаев и Игорь Шамалов рассказали о злоключениях джипа юриста – «Мицубиси Паджеро Спорт». Из изолятора он писал им письма с просьбой помочь жене продать автомобиль, так как деньги у нее закончились, а новых поступлений не ожидалось. Первым «покупателям» Сергей и Игорь предъявили машину возле гаража Галкиных. Но те показались подозрительными, и друзья перегнали джип в другой гараж к своим знакомым. На всякий случай… В эту же ночь пустой бокс, где стоял джип кто-то вскрыл. Через некоторое время пришли другие «покупатели» и…история в точности повторилась. Больше рисковать они не стали. Спрятали машину в недостроенном гараже Фурсаева. Он не имел крыши – не успели сделать, стояли только стены и дверь. Зато никому в голову не могло прийти, что в нем хранится дорогой автомобиль. Когда Галкин пришел его забирать, он весь оказался засыпанным снегом. А кузов, кроме этого, покрылся коркой льда. Однако завелся «японец» легко и сразу: видно соскучился и по хозяину, и по дороге. Нерешенной у Сергея осталась одна проблема – отомстить за смерть любимой собаки Берты. Но…это другая история и она достойна отдельного рассказа.

Отец

Однажды, размышляя о своей жизни, мне пришла в голову мысль, что совсем мало знаю о своих собственных родителях… Хотя всегда любил и уважал их и, до создания собственной семьи, жил вместе с ними. Мне кажется, что в девяноста процентах случаев, даже когда дети живут совместно с родителями, они мало знают об их каких-то проблемах и переживаниях. Как правило, отец и мать постоянно интересуются жизнью своих потомков, вникают в их дела, радуются успехам, знают друзей и подруг. А вот «обратная связь», если можно так выразиться, как правило, отсутствует. Дети эгоистичны в абсолютном большинстве своем, их интересуют только собственные переживания и проблемы, так называемый внутренний мир.

И я решил в качестве некоего эксперимента рассказать все, что помню, о своем родном отце Юрии Логиновиче. Надеюсь, мой рассказ не утомит, а кого-то может и побудит больше интересоваться теми, кто произвел их на этот свет, вырастил, воспитал, дал возможность получить образование. Думаю, что где-то здесь и кроется извечная проблема отцов и детей… Но это, конечно, спорное мнение и я его никому не навязываю.

Итак, мой отец родился 28 января 1929 года в небольшом селе Санково Гав-Посадского района Ивановской области. Раньше было принято добавлять – Бородинского сельсовета. Некогда красивый храм давным-давно превращен в развалины, но поселение звали по-прежнему селом, а не деревней. Расположено оно на берегу небольшой реки Нерль, неширокой и не глубокой с очень чистой неторопливо бегущей водой.

Мой дед Логин Маркович женат дважды, несмотря на то, что в те времена подобное случалось нечасто. И причины для этого должны быть достаточно серьезными, но их никто из потомков толком не знал. От первого брака у него родился сын Николай, по возрасту старше моего отца на несколько лет. А вот о его матери никто и никогда в нашей семье не упоминал, как ее звали, и что с ней произошло после развода не известно. Вторая жена Орина Емельяновна родила в замужестве трех дочерей – Екатерину, Анну и Ольгу, и сына Юрия, который в семье оказался самым младшим. В тридцатых годах прошлого столетия пятерыми детьми в русских деревнях никого не удивишь. В Санкове детей проживало достаточно много. Однако семья отца по меркам селян считалась зажиточной – имела две коровы, несколько овец, пару лошадей – рабочую и выездную. Да и дом достаточно большой и с железной крышей, что являлось признаком явного достатка. Чтобы создать этот самый достаток, все члены семьи со слов отца, трудились круглый год, включая и несовершеннолетних. Правда, в чем заключался этот труд на селе, мне никто и никогда не рассказывал, а я и не спрашивал. Далекое прошлое редко большинству из нас кажется интересным. Когда в стране кампания по раскулачиванию набирала обороты, Логин Маркович добровольно сдал всю скотину в колхоз, надеясь, что хотя бы дом, в этом случае, у него не отберут. Кстати сказать, среди местных мужиков у него утвердилась репутация умного человека. Однако расчет оказался неверным, и надежды не оправдались. Дом вскоре отняли и отдали самому бедному человеку в селе, …через две недели он железную крышу продал и пропил. Видно не случайно жил в нищете до такого незаслуженного подарка. Люди, которые не хотят работать, а проводят жизнь в беспробудном пьянстве, априори бедные. Они сами выбирают жизненный путь. Куда заселилась родная мне семья, я не знаю. Дед, когда видел, как его выездную лошадь запрягали пахать колхозное поле, плакал. Слезы текли, и когда видел всю свою скотину в колхозе некормленой и еле передвигающей ноги, но поделать ничего не мог. Не расстреляли, не угнали в Сибирь, и на том спасибо…

В то время на всех детей Логина Марковича имелись только одни валенки, а морозы зимой случались сильные, на улицу выходили по очереди. И речь идет не о том, чтобы поиграть в снежки, покататься на лыжах или просто пообщаться с друзьями -это считалось баловством, а накормить животных во дворе или кур, или справить человеческую нужду. Поэтому чтобы на десять минут покинуть надоевшую комнату среди детей и устанавливалась определенная очередность. Вот собственно и все, что я запомнил о детстве своего отца. Рассказывал он, наверняка, гораздо больше и подробнее, но я, видимо, пропускал мимо ушей. Лишь с возрастом понял, что напрасно…

Когда Юрий Логинович подрос, то самостоятельно на слух научился играть на гармони и «все девки на селе были его». Правда, семья проживала уже не в селе, а в рабочем поселке Нерль за тринадцать километров от места рождения моего отца. Селение довольно большое, по сравнению с предыдущим, но состояло в основном из одноэтажных рубленых домов. В центре находились продовольственный и продуктовый магазины. Имелись две ткацкие фабрики – основное место работы трудоспособного населения. Всего проживало две, может две с половиной тысячи человек. Для молодежи там же в центре находился парк, где регулярно проводились танцевальные вечера, естественно в теплое время года. Рядом имелся и клуб, в котором крутили художественные фильмы, естественно, только советского производства. Самое страшное оружие западной пропаганды – фильмы про счастливую жизнь в капиталистической стране. Однако традиционно даже перед нашими картинами показывалась документальная строго патриотическая хроника, о том какая у нас прекрасная страна и народ и…как плохо живется рабочему человеку на «загнивающем Западе».

В общем, места для знакомства с противоположным полом определенно существовали во все времена в любой российской глубинке. Конечно, отношения развивались не так быстро, как в настоящее время, но все же развивались. Женился отец рано, перед самым призывом в армию. Избранницу звали Тамарой, она являлась подругой одной из сестер Юрия Логиновича, … вроде Екатерины. В каком возрасте призвали в армию, я не знаю, но служил он три года в ГДР. Существовала когда-то такая немецкая страна. Жена его с армии не дождалась, вышла замуж за другого. Я думаю, что отец любил ее, часто вспоминал, при этом печалился. В такие моменты он брал гармонь и напевал: «Не для тебя ли в садах наших вишни рано так начали зреть?…». Но жизнь продолжалась…

Моя мать – Александра Яковлевна проживала в соседней деревне Бушарихе, на другом берегу реки Нерль от села Санкова. Работала на ткацкой фабрике в этой, же деревне. Она на пять лет моложе отца. Видимо, на производстве и увидела впервые своего суженого. Про какую-то любовь между предками я ни от матери, ни от отца никогда не слышал. Возможно, данный брак заключен только ради создания семьи и будущих детей. Вообще-то с их слов, основатель нашей будущей семьи трудиться начал рано, с пятнадцати лет, но где и кем, я не знаю. Однако перед самой отправкой в вооруженные силы, он точно работал помощником мастера на одной из нерльских фабрик. Кстати сказать, считался хорошим специалистом. Тем не менее, после армии места ему на местных предприятиях не нашлось. А в Бушарихе он устроился без проблем по своей специальности. Так непредсказуемая судьба и свела мамку и папку…

Жили молодые какое-то время в деревне у моей бабушки по материнской линии – Прасковьи Павловны Антоновой в одной комнатке коммунальной трехкомнатной квартиры, рассчитанной на три семьи. Думаю, описать жилище нужно подробнее, чтобы возникло четкое представление об условиях жизни в подобных деревнях в то время. Двухэтажный рубленый дом на два или три подъезда. На каждой лестничной площадке по две коммуналке, в них в свою очередь по три отдельные комнаты площадью не более десяти метров. Из мебели – две железных кровати и большой деревянный сундук для одежды. Кухня общая на три семьи, у каждой отдельный стол с несколькими табуретками и примус, на котором готовилась пища. Тут же рядом ютился и маленький туалет …с одной вырезанной дыркой. Через год после рождения новой советской семьи на свет появился и автор данного рассказа… Однако как данный факт мог произойти даже теоритически, сейчас трудно представить. На каждый шорох со стороны спального места родителей бабушка, словно специально, начинала ворочаться с боку на бок. Оно конечно и не в такой тесноте рождаются потомки, но без привычных для современных людей утех. Возможно, в связи с этим и появилось выражение, что детей находят в капусте…

Поговорка: «Настоящий мужчина должен построить дом, посадить дерево и вырастить сына» восходит к библейским источникам. Но в более современном изложении она звучит очень даже по-советски, ей свойственна вся советская риторика. И простой смысл старинной поговорки оказался реальным планом действий моего отца. В поселке Нерль, в десяти километрах от Бушарихи, на месте развалившегося домика его матери на улице Октябрьской, он построил новый бревенчатый дом практически своими руками. Правда, небольшую часть работ все-таки выполняли профессиональные плотники. Хата по сегодняшним меркам небольшая – одна комната-спальня на всю семью, кухня с печкой-лежанкой и холодная веранда. Правда, дополнительно имел место не отапливаемый, коридор с туалетом. Конечно, «туалет» громко сказано, а на деле огороженное досками небольшое место с прорезанной дыркой, копия того деревенско-коммунального. Однако даже такие удобства гораздо приятнее, чем выходить на улицу. Особенно в зимнее время. Сзади жилища пристроен двор, в котором держали кур, иногда поросенка.

Юрий Логинович, по признанию моей матушки, мастер на все руки и на дворе хранил множество различных инструментов для плотницких и столярных работ. Помню, даже хитрый крючок на входной калитке со скрытой кнопкой для отпирания он сделал своими руками. Переехали мы в новый дом, когда мне исполнилось три года и этот момент какими-то обрывками я, кажется, даже помню. Случилось переселение зимой, и сразу же на лыжах отрок вышел на ближайшую улицу. Что интересно, название у нее произошло от названия поселка – Нерльская. Местные мальчишки лыжи отняли, слегка помяв и бока, для порядка и без злобы, можно сказать на всякий случай. Отец их в этот же день нашел, хотя потерпевший никак не объяснял пропажу лыж и молчал, как партизан на допросе. Батяня поговорил с пацанами и лыжи они вернули, а вскоре вообще стали моими друзьями. Юрий Логинович всегда легко находил общий язык с мальчишками, особенно дерзкими, склонными к различным безобразиям. Может быть, где-то в глубине души он и сам ощущал себя таким же хулиганом…

На работу в Бушариху ходить за десять километров далеко, и мать перевелась ткачихой на такую же ткацкую фабрику в село Кибердино Тейковского района. Оно располагалось всего в двух-трех километрах от поселка. Отец работал помощником мастера, видимо, считался хорошим специалистом и ему перевода не давали. Как я понимал, в обязанности Юрия Логиновича входил своевременный ремонт ткацкого оборудования и его профилактическое обслуживание. К моменту переезда нашей семьи, у нас появился мой средний брат Виктор. Мне очень не нравилось, что он много орал и постоянно требовал к себе особого внимания. Чтобы младший брат не мешал мне спать, как объяснили родители, меня тогда определили в круглосуточный детский садик. Отца и мать я стал видеть только по выходным. Но на самом деле им просто надо работать, детьми заниматься некогда, вот их и определяли в ясли и детские сады. Между тем, когда меня вели на следующую «вахту» в нелюбимое детское учреждение, я орал не хуже Виктора, но на это почему-то родители никакого внимания не обращали. По крайней мере, так мне казалось…

Мать отца Орина Емельяновна какое-то время жила вместе с нами в новом доме. Она казалась верующим в Бога человеком, и на кухне в углу на полочке стояло несколько иконок. Перед ними она каждый день молилась. Отец в те времена являлся убежденным атеистом и даже членом партии, естественно КПСС, а не «Единая Россия». Атеизм, видимо, болезнь заразная и я рос неверующим в Бога человеком. В школе подобные убеждения буквально вдалбливались в детские головы. Видимо поэтому, однажды зимой я тайком забрал все иконы и бросил на большак, присыпав сверху снегом. Проезжающий гусеничный трактор раздавил их в щепки. Видя слезы Орины Емельяновны, отец, конечно, ругался, но как-то несильно, можно сказать формально. А вот бабушка разозлилась на меня всерьез и, как мне казалось, совсем не любила, а возможно даже ненавидела… И хоть это чувство не должно пребывать в православных христианах, думаю, оно вполне оправдано. Вскоре она уехала жить к сестре отца – Ольге на Камчатку. Та вышла замуж и уехала с мужем из родных мест на самый край земли.

Между тем братишка подрос и стал мне доказывать, что это только его родители, а не мои. Он похож на меня внешне, но какой-то смуглый и я называл его «монгол-татарин – мусхутдин». Существует ли реально последняя национальность, я не знаю до сих пор. Но тогда, по моему детскому разумению, это доказывало, что родители все-таки мои, а не брата. До драки у нас не доходило, я все-таки сильнее Виктора, но споры идеологического характера проходили с завидной регулярностью. Отец нас явно любил обоих и одинаково. Когда зимой мы ломали лыжи на местных довольно крутых горках, он ругался, однако как-то без злобы и всегда покупал новые. Между тем велосипед в семье имелся в наличии всего один, и пользовались мы им по очереди. Правда, отец его брал, когда хотел, а мы только тогда, когда он разрешал. Такая вот несправедливость… Правда и использовал он его для поездок на работу или по общим семейным делам, ну, а мы, …чтобы просто покататься.