Потерянные бесплатное чтение

Глава 1

– С днем рождения, Витя, – тихо сказал я себе, проснувшись. Сегодня мне исполнилось девятнадцать.

Привычно стало грустно, захлестнула тоска по папе. Единственный близкий в моей жизни человек, понимавший и принимавший меня, умер много лет назад, когда мы только переехали в Германию. Поздние переселенцы, значит. Таких, как я, в тридцатые годы прошлого века называли фольксдойче, то есть принадлежащие к немецкому народу. А сейчас – переселенцы. Вроде бы немцы, и даже гражданство дали, но… Довольно много этих «но» в Германии.

Поднявшись с кровати в своей комнате опостылевшего общежития, я привычно занялся зарядкой, как учил когда-то папа. У него был рак, папа знал об этом, но никому ничего не сказал, а потом стало просто поздно. Впрочем, мама быстро утешилась с этим Юргеном.

Захотелось сплюнуть.

Делая маховые движения, я вспоминал, каким был дураком, пытаясь понравиться «новому папе». Я ему был не нужен, что до меня довольно быстро дошло, поэтому от меня и избавились. Мать моя ни слова не сказала по поводу отправки меня на учебу, даже денег не пожалели, твари.

Ненавижу ее за предательство памяти папы!

Так и вышло, что я остался один. Двенадцатилетнему тогда пацану было трудно – без тепла, без поддержки, без… Да без всего, но я руки не опустил – это было бы предательством по отношению к папе. Его последние слова я помню до сих пор и буду помнить всю жизнь: «Стань человеком, сынок».

Я стану, папа! Клянусь тебе!

Сегодня мне девятнадцать, наверное, поздравят учителя, психологи эти доморощенные, но никогда больше не будет папиных рук, его голоса, его мудрости. Что мне эти лицемерные равнодушные поздравления?

Да и нечего мне праздновать. Нечего, не с кем, незачем. Ну стал я на год старше, кого это порадует? К тому же завтра у меня очередной экзамен матуритата – математика. Самый страшный, по слухам, экзамен. Наши все дергаются уже неделю, что-то повторяют, что-то судорожно учат, даже неприступная Светка. Есть у нас девчонка одна – окружающие считают ее фифой, но посмотришь на нее и возникает ощущение какой-то задавленной боли. Я уже и так пробовал пообщаться, и эдак – без толку все, сидит как ежик и все.

Впрочем, пора умываться и выползать наружу, как улитке из раковины. Натянуть на лицо привычную маску вежливой доброжелательности, хотя хочется устроить истерику. Но кому тут устроишь истерику? Книгам? Стенам? Кому может открыть душу никому не нужный пацан? Вот то-то и оно, что некому.

Закончатся экзамены, будет месяц поездок с классом – тут так принято, а потом – универ. Появятся новые безразличные лица. Пусть так. Лишь бы не «домой». Не видеть эту лоснящуюся от жира рожу отчима и то, как перед ним стелется мать. Как же можно себя так не уважать?

Ладно, чего-то меня сегодня несет по кочкам, расслабился я, что ли? Нельзя. Просто нельзя и все. Застыть, закрыть глаза, повторить, как заклинание, как мантру: я мужчина, я сильный, я смогу.

Думая именно так, я шагнул прочь из своей комнаты, привычно запирая ее на ключ. Здесь не воруют, просто так принято. За прошедшие семь лет я так и не сумел ощутить это место домом, как ни старался. Видимо, не положено мне дома… Тяжело вздохнув, продолжил путь, улыбнувшись по дороге веселушке Хельге, опять кому-то перемывавшей косточки вместе со своей вечной подружкой Хелен.

Привычные серые коридоры с белым потолком, привычные светильники дневного света, дверь в столовую нашего курса и отдельные столики, разбросанные по залу. Почти автоматически взглянув на окошко раздачи, я задумался о том, что у нас сегодня на завтрак. Но ответ был на витрине – все, как всегда: каши, мюсли, хлеб, колбаски… Фруктовые соки, молоко, кофе, чай… Тьфу. Борщ я вижу только во сне, а иногда хочется, наваристого, как бабушка варила.

Тяжело вздохнув, поплелся к витрине – надо начинать новый день, готовиться к завтрашнему, за девчонками присмотреть, они на нервняке могут и посрываться. Пацаны наши об этом не думают, а это же девчонки, их нужно беречь. Так папа говорил, значит, это правильно.

Взял апельсинового сока, яичницу, хлеба, конечно, ну и колбасок венских – они на наши сосиски похожи.

Пока жую, рассматриваю зал. Рихард из параллельного класса смотрит на окружающих с нотками паники – он себе так сердце угробит, но у парня, в отличие от меня, есть родители. И они его любят.

Вообще, народ все больше с книгами, только Светка, легка на помине, сидит с царственным выражением лица и прямой спиной, а в глазах боль. Но я уже знаю – она к себе не подпустит, что только ни делай. Ладно, будет день – будет пища, надо только понаблюдать. Может, и дождусь подходящего момента.

Спущусь вниз – погуляю, подумаю. В конце концов, мне девятнадцать! Могу я отойти от расписания? Вот, отхожу, значит. Мимо расписания, и разглядывая привычную за столько лет местность.

Гимназия обычная – забор, серые коробки корпусов. Напротив – Женевское озеро, а хочется-то совсем другого, но я уже решил: выучусь и сдрысну в Россию. Я там родился, там, если что, и умирать легче будет. Депрессивное у меня сегодня настроение, а какое оно может быть у никому не нужного и всем мешающего?

Пройтись вдоль озера, хоть немного побыть просто самим собой. Еще можно представить, что папа просто отошел на минутку и скоро придет. Если напрячься, я смогу представить что угодно, лишь бы не сосало под ложечкой от тоски.

Боже, как же я хочу обратно в детство!

Наверное, все это говорят…

Что-то действительно, развезло меня сегодня.

Неподалеку вон, пятилетняя девочка играет, а на нее с улыбкой смотрит ее мама.

Так, пора брать себя в руки, мне еще целый день учиться.

– Виктор, привет! – мой приятель Вилли с разбегу ударил рукой по плечу, поздоровался он так. В Европе нет друзей, понятие «друг» воспринимается чаще всего как «половой партнер», что бесит неимоверно.

– Привет, Вилли!

Держать радостное выражение на лице, даже если в душе скребут кошки. Все мы тут лицемеры, все.

– С днем рождения, дружище!

Надо же, вспомнил. Считай, редкость по нынешним временам.

– Спасибо! – как мог искренне поблагодарил я. – Сегодня отпразднуем!

Это святое – традиция праздновать дни рождения с теми, кого, будь моя воля, удавил бы. Распрощались, отправились учиться. Ему тоже нужно – экзамены никуда не делись, а вечер съест это глупое празднование, на котором надо будет держать улыбку дебила. Нельзя обижать коллег, кто знает, где встретиться придется. «Коллегами» в гимназии принято называть соучеников, ибо в будущем вполне можем быть и коллегами.

Все мы тут лицемеры, воспитание такое.

Хорошо, что напомнил, о дне рождения, надо пройтись, народ поприглашать. И Светку, конечно, как без нее… Вот и она, кстати, глаза мокрые, случилось, что ли, чего?

– Привет, приходи сегодня на празднование, – мой голос негромок, знаю, что откажет, но, может быть…

– У тебя? – Господи, сколько всего в ее голосе… Она, конечно, держит себя в руках, но я же чувствую. Мой дар и мое проклятье – чувствовать такие вещи.

– Да. Приходи, буду тебе рад, – я действительно буду тебе рад, девочка. Может быть, чуть радости развеет твою непонятную мне пока тоску.

– Хорошо… – немножко подумав, явно выбирая между «остаться наедине с собой» или «прийти», кивнула она. – Как всегда, в шесть?

– Да, спасибо.

Мы всегда собираемся в шесть, никто уже время и не спрашивает – просто традиция.

Не могу сказать, как я к Свете отношусь, просто чувствую себя рядом с ней так, что хочется просто обнять и сделать так, чтобы эта девушка никогда не плакала.

Ненавижу женские слезы… Что угодно сделаю, чтобы девушка улыбалась. Иногда мне кажется: это верно в отношении любой девушки, а не только Светки. Но вот ее согласие как-то неожиданно подняло настроение – захотелось улыбаться этому миру. Необычное ощущение – как будто я кому-то могу быть нужным. Что это со мной?

Мне страшно. С этой мыслью я засыпаю и просыпаюсь – мне до чертиков, до жути страшно. В снах приходит прошлое, звуками, шорохом, болью. Я открыла глаза, глядя на белый потолок привычной уже комнаты, попытавшись успокоить бешено бежавшее куда-то сердце. Зовут меня Светланой, это имя мне дала бросившая меня мама. Я оказалась не нужна своей маме, она ушла из семьи, оставив меня с этим зверем. Как описать ощущения ребенка, ставшего ненужным… маме?

Главное, не вспоминать, не думать, прогнать этот липкий страх, преследующий меня ночами, отчего может даже случиться неприятность. Давно уже не случалась, конечно, ведь мне девятнадцать, но все равно я каждое утро в панике проверяю постель. Не дай Бог приснится… то. Нужно принять душ, чтобы смыть оставленный снами пот, заодно и сердце успокоится, я-то знаю. Я уже много чего знаю – и брезгливость в глазах тех, кто назначен обо мне заботиться, и угрозы, от которых становится не просто страшно – жутко, потому что больше всего на свете я боюсь психиатрической клиники. Я боли не так боюсь, как психиатра.

Надо идти на завтрак. Натянуть на лицо привычное насмешливо-брезгливое выражение, чтобы все видели: фифа упакованная пошла. Да, у меня есть и планшет, и телефон, и ноутбук, закрытый личным паролем, на котором горы книг. Я специально выискиваю их в интернете, книги о том, как любят детей. Там и сказки, и исторические книги, и романтика, мне все равно – главное, чтобы не бросали детей. Это мой пунктик, я знаю о нем, но никому не позволю залезть мне в душу.

Завтра у нас математика. Говорят – самый страшный экзамен, а мне, наверное, уже все равно. Надо брать себя в руки и жить, но в такие дни у меня нет сил жить. Просто ничего не хочется, разве что плакать, но кому тут поплачешь, стенам? Парни желают только одного, я-то уж знаю, подруги… Все мы тут лицемеры. Лживо улыбаемся, лживо сочувствуем, лживо скорбим. Вокруг только ложь. И я лгу, иначе тут не выжить.

Завтрак обычен – колбаски, вареные яйца, тосты с маслом. Надо бы беречь фигуру, но для кого ее беречь, для чего? Пройдут экзамены, будет надежда поступить в университет, да хоть на завод, лишь бы не возвращаться туда, где я лишь помеха. Не-хо-чу! Буду поступать, получится – хорошо, а нет… Тогда подумаю, что делать. Пока что надо сдать матуриат – именно им заканчивается гимназия-интернат.

Не думать о плохом. Нельзя! Потом, вечером вернусь в комнату, там есть подушка, в нее можно поплакать. Но настроение донельзя грустное, возвращается страх, липкими щупальцами заползая под униформу. Здесь есть школьная форма – престижное учебное заведение, как же иначе. Пыль в глаза пустить, герб этот на лацкане, и мы все тут одинаковые, как оловянные солдатики.

Витька целенаправленно ко мне топает. Хороший он парень, наверное, но я точно не знаю и боюсь ошибиться. До паники боюсь, так что прости меня, Витя… Подошел, помялся, спросить хочет. Я помню, что у тебя день рождения, парень, но ни за что не покажу своего знания, я же фифа. Я неприступная избалованная девчонка, ведь да же?

– Привет, приходи сегодня на празднование, – негромко предложил мне Витька. И вижу же, что он не надеется на положительный ответ, но из года в год приглашает. Упорный.

– У тебя? – я спросила просто, чтобы что-то спросить. Это шанс не быть весь вечер одной. Пусть не будет весело, зато я не буду одна! Ну, один разочек можно же?

– Да. Приходи, буду тебе рад, – как он обрадовался, просто невозможно. Неужели кто-то мне может радоваться? Да нет, не может быть.

– Хорошо… – еще раз все обдумав, я все-таки кивнула. Я давно знаю Витьку и уверена, что он под юбку не полезет, а ведь именно этого я боюсь с того самого дня. – Как всегда, в шесть?

– Да, спасибо, – обрадовался, смотри-ка, даже поблагодарил.

Попыталась разозлиться на него и не смогла. Наверное, потому что не за что. Почему-то ощущение такое внутри появилось, теплое. И приглашение теплое, и сам Витька, как будто хочет разделить со мной свою радость. Но разве так бывает?

Об этом можно подумать и потом, а сейчас надо взять конспекты и повторять самые сложные части, ибо экзамен ожидается очень невеселый, даже Хелен перестала трындеть с подружкой, отправившись учить. Мне очень важно хорошо сдать все экзамены, просто до слез важно! А вечером я приду на день рождения к Вите. Мы будем лживо улыбаться друг другу, но я хотя бы не буду совсем одной, а это уже немало для меня в таком состоянии.

В таком настроении я дошла до своей комнаты, взяла конспект из стенного шкафа, аккуратно, чтобы не помять, сняла школьную форму и упала на кровать прямо в белье, горько расплакавшись. Что со мной сегодня? Почему все происходит именно так? Может быть, этот голубоглазый блондин что-то расшевелил в моей памяти, во мне самой? Витька красив, мускулист, держит себя в отличной форме. Сколько раз я наблюдала его утреннюю пробежку с голым торсом из окна своей комнаты. Летом и зимой, в любую погоду, только вот сегодня нет. Наверное, дал себе поблажку в честь дня рождения. Как со старых плакатов об истинных арийцах – просто классический немец, не то, что я…

Скомандовав себе прекратить слезоразлив, я сделала еще одну попытку повторить перед экзаменом. Нельзя думать о мальчиках – только о будущем. Потому что, если я плохо сдам, то очень сильно об этом пожалею, мне это твердо обещали… эти… у которых я живу, когда не в школе, и куда никогда и ни за что не хочу возвращаться. Надо учить!

Глава 2

Лежа в своей кровати глубокой ночью, я вспоминал. Казалось бы, празднование прошло, как обычно, те же лицемерные улыбки, потуги радости, танцы, опять же, только отчего-то холодно на душе. Я бы, наверное, все отдал за то, чтобы папа был в этот день со мной, но это просто невозможно. Страшное слово, если подумать.

Собирались приглашенные, как всегда: те же дежурные поздравления, в которых я не чувствовал тепла, и вроде бы радостные улыбки, но… Проклятье мое – умение чувствовать. Умение понимать, что собеседник ощущает на самом деле, поэтому я знаю наверняка – им всем было все равно. И только яркой звездочкой – Светка, которой просто больно. Ее бы обнять, но девушка сторонится, словно боится рук, и что это значит, я не понимаю.

Надо засыпать, так почему перед глазами Светка? Обычная девчонка, спрятавшаяся от себя самой, как и все мы тут. У нас у всех маски, под которыми кто-то прячет равнодушие, кто-то тоску, кто-то боль. Интернат очень хорошо этому учит, ведь стоит приоткрыться и обязательно найдется кто-то, кто ударит в беззащитное. Так было и сегодня – улыбки, поздравления, торт опять же. Но все не то, не могу объяснить, но не то. И холодно на душе.

Я попробовал подойти к девушке, она действительно очень красива: ничуть не походя на немку, просто привораживает. Тонкая, кажется, сейчас переломится, но при этом не выглядит, как немки – пересушенной воблой. Почему-то не хочется оценивать ее «экстерьер», как это делают парни в нашей группе. Какая разница, какая у нее грудь или там зад? Не понимаю я этого. Круглое лицо, зеленющие ведьмовские глаза, чуть приоткрытые в задумчивости губы, открывающие ряд ровных белых зубов, классический носик, и обрамляющие все это великолепие русые волосы. Светка приковывает взгляд, конечно, сила воли у меня есть и не любоваться ею я как-то умудряюсь. Хотя, если послушать разговоры о ней… Мерзко отчего-то становится. Разве можно о девушке говорить так потребительски, что ли? Это же девушка!

Мы, конечно, обменялись дежурными фразами, но я видел – она жалеет уже, что пришла. Поэтому и попытался ее развеселить, добившись робкой улыбки. Нет, я не влюблен, у меня нет времени на чувства и томления – надо учиться, просто очень надо, но… очень красивая она, а я нормальный пацан, хоть и держащий себя под жестким контролем. Все-таки, почему она так боится прикосновений?

Всю ночь мне снилась Светка. Почему-то во сне она улыбалась – ярко, солнечно, освобождено. Мы гуляли среди берез, играли в догонялки, дурачились. Если бы это могло быть правдой! Социальное положение наших семей очень разное, а играть в золушку парню неуместно. Поэтому такое может только присниться.

Пора вставать. Кажется, только закрыл глаза, а вставать уже пора, ибо будильник. Встать, зарядка, пробежка, которую я вчера профилонил, душ. Пока бегу, хорошо думается, ну и время взять себя в руки есть. Сон какой-то необыкновенный был, давно мне такого не снилось, видимо, накрыло вчера сильно с честь инкремента прожитых лет. Все же мысли остались – девочке больно, и я это чувствую. Что конкретно я могу сделать? Ничего или, все же? Надо думать.

Поворот, еще один, и возвращаюсь. К взглядам женского пола из окон я давно привык, вот только неискренние они. Кто-то хочет интрижку, кто-то просто секса, а я так не могу. Это у меня от папы – нужно чувствовать, любить, чтобы это было не физиологией, а вершиной чувств, взрывом, истинным единением. Поэтому девушкам от меня и не светит – фальшивые они. А может, это мир вокруг насквозь фальшивый? Швейцария эта… Жить здесь, может, и сладко, но вот хочется мне до слез «к родным березкам». Ладно, отставить самокопание, у нас экзамен, чтоб он сгорел, вместе с этой школой!

Сначала, конечно, пож… принять в себя хлеб наш насущный, завтрак то есть, а потом уже и экзамен. Все-таки, что такое со Светкой происходит? Как ей помочь? Ладно, потом подумаю, сейчас умище надо на математику переключить. Хочешь-не хочешь, а надо. Потому ставлю рекорд по скоростному поеданию завтрака. Светки что-то не видать, видимо, поела уже. Хм… А если не успела? Надо позаботиться, я иначе просто не умею.

Большая аудитория, и нас там понатыкано видимо-невидимо – вся параллель сдает. Потом еще будет немецкий, потому что французский мы уже посдавали, легко пошло, кстати. Девчонки выглядят спокойными, парни – паникующими, некоторые делают это демонстративно, но церберам-наблюдателям на это глубоко и надолго. Они и не такое уже видели. Потому спокойно сел, достал пенал и сижу. Сейчас цербер подойдет – проверять будет, чтобы я, значит, ничего запрещенного не приволок. А запрещено многое – от калькулятора до гранаты.

– У вас нет запрещенных вещей? – они всегда спрашивают и в большинстве случаев верят на слово. Кстати, и чиновники также, что странно в стране, полной лицемеров.

– Нет, конечно, – моя легкая улыбка его во всем убеждает. Отошел к следующей жертве. А вот Светку проверили… Чем-то она церберам не понравилась, но возмущаться нельзя – только хуже сделаю. Только бы до слез не довели, перед экзаменом это плохо.

Решено, если доведут – напишу жалобу.

Не довели, держится девочка, вот и ладненько.

Сейчас раздадут задания, и мы начнем марафон на пять с лишним часов. Дурное дело нехитрое, как папа говорил, знай себе пиши. Главное, настроиться на то, что я все знаю, ведь я действительно все знаю. Интересно, их о Ренате предупредили? Если нет, то будет часа через два пауза на вызов медиков. У девочки сердечная недостаточность, а изверги родители послали Ренату в интернат, вместо того чтобы подарить свое тепло. Я о девчонках многое знаю. Кого-то успокаивал, кому-то помогал. Просто, по-дружески, без намеков на постель. Так тоже бывает, особенно у меня. Правда, у меня только так и бывает. Все, отбросили посторонние мысли, пишем.

В принципе, ничего неожиданного на дне рождении Витьки не произошло. Все они такие, эти празднества, как под копирку. Улыбки, поздравления, объятия, хотя ко мне Витя не полез, будто что-то почувствовал. Странный он, смотрит в глаза, а не на грудь или еще ниже, как другие. Что-то было в его глазах на этом вечере, что-то такое, как… не могу выразить. Понимание? Да что он может знать, домашний мальчик! Его хотя бы мама не бросила! А я… а меня…

Вернувшись в свою комнату, приняла душ и улеглась – наутро экзамен. Важный экзамен, без вариантов. И вот тут меня накрыла такая тоска… Сначала стало привычно страшно, показалось, что из темного угла тянутся ко мне мужские руки, чтобы… Не думать! Есть вещи, которые невозможно забыть и совсем нельзя вспоминать, хватит мне и кошмаров, чтобы еще и наяву ко мне приходил самый страшный кошмар моего детства.

Надо закрыть глаза и спать, но вот почему-то стоит закрыть глаза и возникает Витька. Эта его грустная улыбка, понимающий взгляд, остановленное движение. Ведь хотел же обнять, что его остановило? Неужели мой взгляд? Да, я боюсь. Боюсь объятий, прикосновений, и вообще мужчин на расстоянии ближе, чем «четыре лаптя». И тайна этого страха скрыта в моем безрадостном детстве. Зачем я вообще родилась? За что?

Вот, довела себя до истерики. Надо теперь вымыть лицо и улечься, наконец, спать. Спать, впереди экзамен, который я обязана сдать отлично, а иначе… эти… у которых я живу, они точно придумают что-то максимально унизительное. На свете есть люди, и есть эти – они не люди, а твари. Равнодушные, жестокие, отвратительные по сути своей. Спать, спать, спать…

Всю ночь мне почему-то снился Витька, точнее я с ним. Гуляли, держась за руки, в каком-то странном, почти прозрачном лесу. Эти деревья я знаю, хотя родилась в Германии, они называются «березами». Почему-то к ним какая-то особенная тяга у русских. Вот во сне Витька и я дурачились в таком вот лесу. Почему-то на душе было так легко и свободно, как никогда в жизни. Он тоже улыбался. Надо же, оказывается, я никогда не видела, как Витька улыбается по-настоящему. Странный сон, необыкновенный. Я никогда не видела такого леса, да и улыбку эту, что преследовала меня, пока я просыпалась. Внезапно очень сильно, просто до слез захотелось, чтобы это было правдой, но я же знаю, что это невозможно. Зачем домашнему мальчику сирота?

Звонок будильника прервал волшебство сна. Сна, в котором было возможно счастье даже для меня. Сморгнув непрошенные слезы, взяла себя в руки. Душ, опостылевшая школьная форма и… Не хочу на завтрак. Просто не хочу видеть эти лица, всех этих полных лицемерия людей. Не хочу.

Тяжело вздохнув, двинулась к аудитории. Желудок мне за такое пренебрежение, конечно, отомстит, но я просто не могу видеть их всех после такого сна. Хочу пожить еще десять минут в сказке. Да, я знаю, что такого не будет никогда! Знаю! Но все равно…

Сегодня у меня экзамен. Очень важный экзамен, а чувства в полном раздрае. Надо собраться, вон и местный надзиратель внимание обратил, притащился ко мне.

– Нет ли у вас чего-то запрещенного? – они всегда вежливы, всегда интересуются.

– Нет, – покачала я головой. Обычно верят на слово, но, видимо, кому-то нужно было скомпенсировать мое счастье во сне. Я давно заметила, что вслед за чем-то радостным обязательно следует расплата – что-то очень плохое, от чего я оправляюсь еще очень долго.

– Пожалуйста, пройдите со мной, – не поверил, а это значит, что будут досматривать. Они имеют право на таких экзаменах. Остается только надеяться, что в трусы не залезет.

– Оставь ее, – посоветовал мсье Лион, встретившийся нам на выходе из аудитории. – Перенервничала девочка, не видишь, что ли?

Мсье Лион – это куратор нашего класса, понимающий, но равнодушный, как все они. Сейчас вот спас меня от унижения личного досмотра, отчего-то вздохнул и отправил обратно в аудиторию, где уже скопились все наши, да еще из параллельных классов, что понятно – экзамен же общий, для всех. Сейчас раздадут задания, буду писать. Главное, сосредоточиться и ни о чем не думать.

Первое задание, первое впечатление – паника. Паника, которую я давлю уже почти рефлекторно. Я все знаю, все понимаю, все смогу. Самое главное – не поддаваться этой панике, контролировать себя и не думать ни о Витьке, ни об этих.

Вот, пошло решение, я умная, я смогу.

Тригонометрия, интегралы, геометрия, все вразбивку, будто специально сбивающие задания. Не зря экзамен считается самым сложным. Три пи квадрат…

Желудок подводит, надо было, все-таки, поесть. Но я буду терпеть и решать эти интегральные уравнения, будь проклят тот, кто их придумал!

Три часа позади, еще всего два осталось, успею ли я? Должна успеть, надо ускориться, но при этом не спешить.

Спустя почти три часа надзиратели показали, что либо их не предупредили, либо они сами о Ренате забыли. Рената – это девушка из нашего класса, у нее что-то с сердцем, что-то совсем плохое, ее бы на домашнее и среди любящих людей, но, похоже, что девушка в том же положении – нет у нее любящих людей, зато есть интернат. Она сильно побледнела и упала в обморок. Даже сразу не отреагировали, пока кто-то не крикнул: «Вызовите врачей!»

Это пауза для нас всех – возможность немного расслабиться, демонстрируя беспокойство о коллеге. Лицемерная демонстрация «правильных» реакций для надзирателей, ведь все это потом пойдет в характеристику. Хотя наблюдающим за нами сейчас не до наблюдений – они сообразили, что школьница может умереть, а свидетелей у них много, кто-нибудь да стуканет. Поэтому, мешая друг другу, надзиратели суетятся вокруг тела Ренаты, не подающей признаков жизни. Я бы, наверное, тоже хотела так, раз – и освобождение, но думать об этом нельзя, за такое будет психиатр.

– Покушай, – мне в руку ткнулся бутерброд. Витькин голос перепутать невозможно.

Он обо мне позаботился? Понял, что я не ела, и взял для меня бутерброд? Разве так бывает?

– Спасибо, – также очень тихо ответила ему, моментально зажевывая подарок, чтобы никто не увидел.

Главное, не оборачиваться, а то пропадет экзамен. Очень боюсь обернуться и увидеть эту его ухмылку, которую он натягивает на лицо, как маску. Впрочем, почему «как»?

Тяжело вздохнув, возвращаюсь к уравнениям и задачам, а за окном уже слышится дробный металлический лязг двигателя садящегося вертолета. Видимо, сильно испугались, или же Рената уже… Уже свободна от этих всех лицемерных людей. Правда, чем я от них отличаюсь? Ничем…

Глава 3

Рената… Была у нас такая девочка, добрая, хорошая. Жила среди лицемерия и умерла так же. Несмотря ни на что, не смогли ее спасти. Теперь у церберов будут неприятности, особенно если жалобу кто-то напишет. А я напишу. Ренату это не вернет, но, может быть, спасет жизнь кому-то другому. Улетели спасатели, забрав тело… слово-то какое «тело», противное, прямо наждаком по стеклу. Все сидят хмурые, но никто не плачет. А что им плакать, не близкий же человек умер…

Взяв себя в руки, решил вернуться к экзамену. Тяжело это – на моих глазах умер человек, а я даже не дернулся помочь, хотя чем я могу помочь? Вот так все и подумали, а Рената ушла. Взглянув на Светку, когда уносили мертвую девочку, я почувствовал будто удар под дых – та смотрела на тело с завистью. Явная зависть читалась во взгляде Светланы, и от этого стало просто страшно. Что же с ней такое произошло, если смерть вызывает… зависть?

Дописать, однако, нам не удалось. Разом взвыли сирены воздушной тревоги. Пару раз в год в Швейцарии проводят учебные тревоги гражданской обороны. По такой тревоге надо бросать все и бежать в убежище, существующее в каждом доме, магазине, школе. В последнее время что-то они участились – в этом месяце третья уже. Все вскочили и посмотрели на церберов, а те были явно в раздрае: с одной стороны, экзамен покидать нельзя, а с другой – а вдруг тревога не учебная, а на них один труп уже висит.

– Оставить все, как есть, на столах! – прокаркал старший из надсмотрщиков. – Вещи не трогать! Быстро в убежище!

– Но как же… – попробовал произнести кто-то, но на него так зыркнули, что парень заткнулся, устремившись со всеми к выходу.

– Осторожно, – подстраховал Хелен, чуть не упавшую в дверях, потом увидел Светку, шедшую медленно, будто нехотя. – Света, тревога все равно учебная, а потом характеристика, понимаешь?

– Да, спасибо, – будто встряхнулась она, начав двигаться быстрее. Я пропустил девушку вперед, чтобы не затоптали.

Единой массой мы скатились по лестницам, потому что во время пожара и тревоги лифты отключают. Учебная эта тревога или нет – не так важно. Она отвлекла нас от произошедшей на наших глазах смерти. То есть, в общем-то хорошо, потому что нет ничего хорошего в том, что мы увидели, совсем нет. Вот и последний пролет, широко открытые толстенные двери убежища. Не дав Свете рвануться внутрь, я придержал ее за локоть.

– У двери сядем, здесь закуток удобный, – объяснил я свои действия вздрогнувшей от прикосновения девушке. Противогазы у нас универсальные, поэтому нужно будет – наденем. Все наши действия потом анализируются, интерпретируются и попадают в характеристику. А характеристика здесь – штука страшная, универ могут зарубить только на основании этого клочка бумаги.

– Хорошо, – покладисто кивнула Светка. Какая-то она подавленная, что было бы объяснимо, если не зависть в глазах, очень уж хорошо я такие взгляды распознаю.

Мы удобно расположились в закутке.

– Можно отдохнуть… – напомнил я, потому что тревоги тут часа на два, не меньше. Народ уже организовался в отношении обмена мнениями по поводу заданий, а я задумался.

Тревог в последнее время становится все больше, к тому же говорят, что мир демократии опять чего-то не поделил с «восточными варварами», к которым относят и мою родину, поэтому могут быть эксцессы. Американцы, говорят, опять что-то над Аляской сбили, пытались выдать за внеземной космический объект. Ну это понятно почему – отвлечь народ, отчаянно не желающий воевать. Середина века, а все делят что-то, хотя, казалось, уже все давным-давно поделено.

Мысли перескочили на Светку, что вытянула ноги, опираясь спиной на стенку, и закрыла глаза. Сидела она так, чтобы ни в коем случае меня не коснуться, даже случайно. Тоже не слишком нормально на самом деле, но подумать об этом можно и потом.

Так и представляется – прилетят инопланетяне и стерилизуют эту планету. Я бы стерилизовал на их месте. Светка, судя по выражению лица – тоже.

Эх, девочка, как же помочь-то тебе? Был бы жив папа, он подсказал бы, но его никогда больше не будет.

Как-то необычно быстро дали отбой – не больше часа в этот раз нас продержали в этом месте. Двери убежища уже открыты, надо бежать обратно, чтобы успеть дописать, потому что, кто этих церберов знает, могут и не продлить время экзамена. Ну и что, что тревога, их это вполне может не интересовать.

Вот закончится экзамен, я дня три выжду, а потом на вас, гады, такую жалобу накатаю, вовек не отмоетесь!

Нужно бежать и подстраховать девчонок, не мы одни такие умные – все спешат обратно.

Вроде бы всем по восемнадцать-девятнадцать, а несутся, не разбирая дороги, как стадо баранов. Ни под ноги не смотрят, ни на окружающих, хотя чего я ожидал. Какая страна, такие и интересы. Не дал упасть Сабине, поддержал Светку, поймал Хайке. Нормально, теперь можно садиться и писать дальше, не так уж много и осталось.

Взбодрила эта тревога, действительно взбодрила, даже мысли в голове появились, кроме посажения церберов на сучковатый кол. Говорят, на Родине одно время популярно было. Так то ли с воровством боролись, то ли с коррупцией. Видимо, безуспешно, если верить нашим новостям.

Ну вот и все, теперь можно сдать и забыть. Все, что мог, я написал. А что не мог, то и не напишу никогда. Теперь нужно выйти из аудитории ни на кого не глядя, потому что, как мой взгляд эти надсмотрщики интерпретируют – вообще никому не ведомо. Несмотря на то что все вокруг лицемеры, никого подставлять не хочется. Нужно выйти на улицу, но как-то не хочется. Ничего не хочется после этого экзамена, последнего для Ренаты. Интересно, вспомнит ли девушку хоть кто-нибудь завтра?

Спасатели прилетели поздно. Если бы надзиратели их вызвали сразу, может быть, Рената бы выжила, а так ей повезло. Она теперь свободна от этого лицемерия и лжи. От всего свободна.

Как же я ей завидую! Просто слов нет, чтобы выразить мои чувства!

Впрочем, я, к сожалению, еще жива, поэтому надо возвращаться к экзамену, не думать о возможном фиаско и о том, что со мной за это сделают эти. Надо писать, но и это мне сделать не суждено. С улицы доносится яростный вой сирены гражданской обороны. В Швейцарии гражданская оборона действительно работает и учения проводит, вот только не предупреждали, вроде, об учениях. Может, действительно, летит к нам привет с Востока, чтобы все закончить?

– Оставить все, как есть, на столах! – прокаркал старший из надзирателей. – Вещи не трогать! Быстро в убежище!

Это нарушение, на самом деле, потому что в сумках у нас могут быть нужные лекарства, вода, что-то еще. Им что, мертвых мало? Но возмущаться я не посмела, не приведи Господь напишут что-то в характеристике, мало не покажется, хотя пошла нарочито медленно, чтобы оказаться в хвосте. Надежда на то, что это не учебная тревога, оставалась, конечно.

– Света, тревога все равно учебная, а потом характеристика, понимаешь? – всевидящий Витя нарисовался.

Все он правильно говорит, надзиратели не зря так внимательно наблюдают, надо идти. Мне показалось, или Витя меня страхует? Что ему до меня? Может, хочет… Да нет, не похоже совсем. Страшно хочется верить в нормальное человеческое отношение, да откуда ему здесь взяться среди лицемерных животных? И я такая же, и он, и все…

Как-то многовато в последнее время стало тревог. Учебных, конечно. Наверное, нарабатывают рефлекс. И ночью бывает, и днем тоже, в любой момент может заорать эта сирена. Приходится сломя голову бежать в убежище. Вовсе не потому, что я хочу выжить, а потому что характеристика. Напишут там «халатно относится к правилам», и не будет никакого универа, как ни рыдай.

Лестницы, лестницы, кажущиеся огромными толстые двери школьного убежища. Сюда мы можем поместиться все, вне зависимости от количества – двойное резервирование места в расчете на гостей. И все работает – и генераторы, и насосы, потому что за этим следит руководство города. Так в Швейцарии повелось – больше ста лет уже убежища в каждом доме. Правда, я это принимаю как данность.

Хотела двинуться вглубь, сесть там, где-нибудь в дальнем уголке, посидеть в тишине, но Витька, оказывается, не отстал. Поймал зачем-то… Ему-то, наверное, кажется, что он доброе дело задумал, не понимая, что добро у каждого свое.

– У двери сядем, здесь закуток удобный, – произнес парень. Взглянув туда, куда Витька показал, я вздрогнула – идеальное место, чтобы спрятаться. Неужели он меня понял?

– Хорошо, – я кивнула, чтобы что-то сказать, а в голове забегали мысли.

– Можно отдохнуть…

Заботливый какой, напоминает. Что же, если можно отдохнуть, я отдохну. Тут лежанка, на которую можно было бы лечь, будь я одна, но тут Витька, поэтому сяду, опираясь спиной на холодную шершавую стену, и прикрою глаза, чтобы не видеть медленно закрывающихся дверей убежища, не слышать лязга запоров, хоть на мгновение ощутить себя в полном одиночестве.

Все же, почему Витька заботится? Ведь не может же это произойти просто так? Или может? Да нет, откуда… Мы не встречаемся, никаких обещаний я не давала, вообще никак не пересекаемся обычно. Почему же тогда он так себя повел? Не могу понять, и спросить некого. Я одна, сирота, брошенная мамой и пострадавшая от… отца. Приемная семья смотрит с брезгливостью, отправив с глаз долой, но хоть денег не жалеют. С другой стороны, я их очень сильно боюсь, что в голове этих, мне совершенно непонятно, поэтому и не хочу возвращаться.

Сегодня умерла Рената. Кто знает, кто о ней вспомнит? А если завтра умру я, кто вспомнит обо мне? Надо ли мне, чтобы меня вспоминали? Эх, Витька, разбередил ты меня своей непрошенной заботой, заставил задуматься. Зачем ты это сделал, ну вот зачем?

Как-то сегодня отбой дали слишком быстро – это не к добру. Нужно подняться, оправить юбку. Тоже повод для страха, по правилам интерната девушки должны ходить в юбках, а это для меня жутко – я себя незащищенной чувствую. Приходится надевать шортики на колготки, чтобы не было так страшно, но это не сильно удобно, даже со спортивными. Но что только не сделаешь, чтобы не дрожать.

Оправив юбку, я в сопровождении Витьки двинулась в сторону аудитории. Витька, получается, действительно заботится. Но зачем? Что он от меня хочет?

Мысль о том, что парень все это делает не просто так, преследует меня. Появился страх. Тот самый, что приходит ко мне по ночам, напоминая о прошлом. С трудом взяв себя в руки, я сосредоточилась на работе. Нужно писать, времени не так много. Даже, можно сказать, совсем мало. А надзиратель, вон тот, с каким-то скользким взглядом, откровенно пугает.

Пожалуй, этот страх и заставил меня собраться. Быстро дописав, и перепроверив работу, я сдала ее другому надзирателю, двинувшись к дверям. Стараясь не дрожать от ощущения идущего за мной именно того, страшного надзирателя, я быстро подошла к дверям, резко дернув ручку, но стараясь не бежать. Нельзя в гимназии бегать, это наказывается.

Я уже почти почувствовала на себе руку надзирателя, когда увидела Витьку. В этот момент мне было совершенно наплевать на то, почему парень остался у аудитории – он был моим спасителем. Не знаю, чем придется за это заплатить, но сейчас я просто спряталась за его спиной. Я будто и не контролирую сейчас себя, будучи внутренне уверенной, что Витька не сделает мне ничего плохого и не принудит… Откуда я это знаю? Почему я в это верю?

Глава 4

Вылетевшая из дверей аудитории Светка была в панике. Ее ужас буквально хлестнул по нервам, когда я шагнул вперед. Девушка спряталась за мной, как за стеной. Надо же, я кому-то кажусь спасением… Встретив недоуменный взгляд цербера, явно провожавшего Свету к двери, потому что так положено, я просто твердо посмотрел ему в глаза, на что тот пожал плечами и развернулся в другую сторону, закрывая дверь.

А вот у меня возникла проблема: Светка дрожала, я ощущал это спиной. Ее надо обнять, но не сделаю ли я хуже? Ведь эта конкретная девушка боится прикосновений. Но, с другой стороны, ей очень нужно почувствовать хоть что-нибудь. Решившись, я очень осторожно повернулся, обняв Свету за плечи, готовый отпустить по первому ее знаку.

Светлана просто прижалась ко мне плечом, продолжая мелко дрожать, но при этом обреченно взглянула мне в глаза. Этот жалобный взгляд брошенного котенка ударил сильнее пощечины. Что же тебя так напугало, девочка? Понятно, что я не воспользуюсь твоим состоянием, но все же, что случилось?

– Света, все хорошо, ты в безопасности, – заговорил я, но она будто бы и не слышала меня. Значит, нужно время.

Продолжая удерживать девушку за плечи, я осторожно повел Светлану куда-нибудь, где никого нет и уж точно не будет. Сейчас важно ее успокоить, разбираться можно и потом. Вот с успокоением наметились проблемы, даже возникло ощущение, что Света не может говорить от пережитого ужаса. Такое бывает, я читал. Шоколадку бы ей сейчас, или леденец, чтобы просто отвлечь.

– Экзамен закончился, скоро будет последний и… домой, – сам не ожидая от себя я запнулся. Ну у нее-то наверняка дом есть, а у меня никакого дома не предвидится. Ибо дом – это там, где ждут, а меня никто нигде не ждет.

Почему она вздрогнула от этого «домой»? Откуда это обреченность? Иногда девчонок совершенно невозможно понять, но, наверное, за это их и любят. Надо усадить ее, попытаться подыскать слова, при мне она точно плакать не будет, даже если надо. Наши девчонки крайне редко позволяют увидеть себя настоящих, как и мы, в общем-то. Лицемерие вокруг, сплошное лицемерие.

Усадил ее на стул, выпустил из рук, хотя этого делать ужасно не хотелось, но надо. Светлане неприятны прикосновения, хотя, можно погладить. Провести ладонью по волосам, сверху вниз, мягко и очень нежно, как гладил меня папа когда-то в детстве. Ого! Девушка будто даже против своей воли потянулась за рукой. У малышей такая реакция возможна, но она же взрослая…

Реагирует так, как будто тепла и ласки в ее жизни не было никогда. Разве так может быть? Мой дар меня никогда не обманывает, но кроме ее тоски и страха, я ничего не чувствую. Может быть, она боится меня? Трудно, все-таки, с девушками.

Был бы я психологом, наверное, понял бы, что с ней происходит, а пока могу только гладить и рассказывать негромким голосом о том, что никогда ее не обижу. Еще, вроде бы, надо сказать, что она очень хорошая девочка.

Вроде бы работает, начала успокаиваться.

Главное, вовремя гладить перестать. Как только она сообразит, что происходит, мне мало, скорей всего, не покажется. Это Светочка у нас в панике еще, потому и позволяет, приоткрывая раковину и показывая себя настоящую, а как успокоится, так снова вылезет ежик и колючки растопырит. Ну и мне прилетит, наверное. Хотя сейчас главное, чтобы успокоилась, просто так люди так не паникуют.

Странные у меня желания. Хочется обнять, погладить, как маленькую, как меня маленького обнимал папа. И никогда – мама. Странно, почему я об этом раньше не задумывался? Всегда в моей жизни был папа. И в детском саду, и в школе, и когда я болел… А мамы как будто и не было.

Успокаивается уже, почти перестала дрожать. Чуть поморщилась, я сразу же убрал руку. Сейчас полностью успокоится и выскажется. У девчонок после того, как кто-то видит их слабость, злость появляется. Уве рассказывал, что его девчонка после своей истерики даже побила. Так что все может быть, но вот методы, которые обычно используют парни для успокоения, мне претят. Я-то не смогу девчонку по лицу… успокоить, да и целоваться лезть тоже. Это нечестно и некрасиво. Особенно, по отношению к Светке.

– Спасибо, – шепчет она.

Не разозлилась, уже хорошо. Не знаю, что бы делал, если бы получил ворох обвинений и злости в ответ на свой порыв защитить девочку. Хотя и ждал именно такой реакции.

– Не за что, – улыбаюсь я ей.

Не дежурной улыбкой, а по-настоящему. Почему-то показалось, что она оценит, поймет. Странное со мной что-то творится, я же никому не доверял, теперь-то чего? А Света встала и двинулась в сторону жилого девчачьего корпуса. Ну и я за ней, хоть провожу, мало ли что, у нее же из еды за весь день только маленький бутерброд. Хочется о ней заботиться почему-то. А вот что это такое на меня нашло, непонятно, и спросить некого.

Идем, держась друг от друга на «пионерском расстоянии». Можно бы и ближе, но… не надо. Я так чувствую.

Свете сейчас нужно осознать, что случилось, а мне – ни словом, ни жестом не показать, что я могу что-то ожидать в ответ. Конечно же, я понимаю, о чем она думает. Еще бы я не понимал. Возраст у нас сейчас такой, когда на половые эксперименты тянет. При этом никто не думает, кто будет кормить и растить результаты. Точно со мной что-то не то, о семье задумался. Откуда у такого, как я, может быть семья?

– Спасибо еще раз, – уже тверже благодарит меня Света, глядя со скрытым страхом.

Все я понимаю, на самом деле. Боится она, что напрошусь с ней, что, в принципе, уже позволяется. Последние дни школы, мы совершеннолетние, поэтому уже многое разрешено. Только я так не хочу. Девушка для меня – это не только организм, в который можно тыкать частью своего. Она совершенно особенное существо, а не кукла для удовольствий. Большинство уже почти бывших соучеников меня не поймут, но я с ними откровенничать не собираюсь.

– Хорошего отдыха! – желаю я, помахав рукой на прощанье. Разворачиваюсь и ухожу, хотя кто бы знал, как мне не хочется этого делать!

Кажется, я совершенно утратила над собой контроль, показав на свет маленькую испуганную девочку. И от этого стало страшнее во сто раз. Витька мог со мной сделать что угодно, я бы и сопротивляться не могла, наверное, но не стал. Любой другой на его месте уже полез бы целоваться, облапал бы всю, а он…

Тревога эта, как нельзя вовремя прозвучала. Переключила мысли на совсем другое, но вот откуда появился страх? Эти, которые надсмотрщики, они всегда провожают ученика до дверей, чтобы никому ничего не передал, я к этому привыкла за столько лет, почему сейчас испугалась? На этот вопрос у меня ответа нет. Но ужасом накрыло таким, что я вообще ничего не соображала.

Витька повел себя совершенно неожиданно. Его объятия были скорее, легким касанием, но даже они не вызвали у меня отторжения, хотя я не люблю, когда ко мне прикасаются чужие, а чужие сейчас для меня все. Я себя, честно говоря, не понимаю. Не понимаю, что происходит, не понимаю, почему так испугалась, и особенно не понимаю, почему Витька так поступил. Даже немного обидно оттого, что не стал приставать.

Вот моя реакция на то, как он гладил… Меня никто никогда не гладил. По крайней мере, я такого не помню. А тут вдруг показалось, что кто-то очень добрый стоит рядом. Как он это сделал? Я не понимаю. Как будто и не я была в том пустом классе вовсе, как будто Витька гладил кого-то другого, а я только наблюдала.

Я думала, что все знаю о наших парнях. Их интересуют игры и к девчонке под юбку залезть. Пиво еще, наверное. Я-то точно им не интересна, потому что не подпускаю никого к себе. И вдруг… Витька оказался совсем не таким. Он очень странный. Смотрел на меня так, как будто понимал, но как домашний мальчик может понять такое? Разве может он вообще представить, что «дома» во много раз страшнее, чем вне его?

Надо, наверное, принять душ, и поспать, вот только не хочется. Хочется расплакаться. Впервые за много-много дней из меня вылезла та совсем еще маленькая девочка, искренне не понимавшая «за что?»

Да, пожалуй, я испугалась, в первую очередь, именно себя. Своей реакции, невозможности контролировать происходящее, да и неожиданного доверия. Ведь в тот момент я доверилась Витьке. Любой из наших парней сразу же воспользовался бы этим, любой, кроме него. Почему так? Почему все вокруг такое сложное?

Все-все, я спокойна. Сейчас умоюсь и совсем успокоюсь. Самый страшный экзамен позади, скоро все закончится, будет традиционная поездка вместе с классом, а хочется-то совсем другого. Правда, чего мне хочется, я пока сама не очень хорошо понимаю. То есть с классом не хочется, устала я от них. Потом документы в Университет и как-то прожить месяц вместе с этими. Не сойти с ума от страха, от того, чем эти угрожают, и что делают. Убежать бы…

Мысли возвращаются к Витьке. Может быть, это игра такая? Хочет втереться в доверие, а потом сделать то, что страшно? Трудно отвечать на такие вопросы, как и трудно об этом думать. Наверное, я просто потихоньку устаю прятаться в себе, как и быть сильной. Но и слабой мне быть нельзя – раздавят и выкинут.

Закрыть глаза, привычно посчитать до десяти, успокаиваясь, и поспать. Не думать о том, что у Ренаты были родители, которым она оказалась не нужна. Что Рената чувствовала, понимая, что не нужна близким людям, выкинувшим ее в интернат? Я-то знала, что не нужна, а она? Ведь с детства ее обнимали, наверное, а потом, стоило заболеть – и все. Почему люди такие жестокие? Кажется, я уснула именно с этой мыслью.

А во сне опять был лес из «березок», но, почему-то, ночью. Там тоже была ночь, звездное небо, казалось, висело прямо над головой. Я смотрела на мириады звезд, а негромкий Витькин голос рассказывал мне о них. Об яркой Полярной, о созвездиях, о том, что там тоже могут жить люди. Из курса астрономии я, разумеется, все это знала, но было в этом сне какое-то волшебство – опрокинутое черное небо над головой, полное сияющих звезд. Жаль, что вот так посидеть в обнимку мы можем только во сне, потому что наяву я боюсь.

Странно, но в этот раз ночью ко мне не приходил тот страх, что родился в детстве. Не трогал меня липкими пальцами там, где нельзя, не делал очень больно, заставляя кричать, срывая горло. Как будто Витька прогнал этот самый страх одним своим присутствием. Но разве так может быть?

Проснулась я в каком-то очень радостном настроении, чего со мной обычно не бывало, но вот уже вторую ночь приходило поутру ощущение ожидания праздника. Привычно напомнив себе, что у такой, как я, никакого праздника просто не может быть, вздохнула. Наверное, вылезшая из меня вчера маленькая девочка все не хотела залезть обратно, но загнать ее внутрь надо. Надо, потому что ее могут ударить лицемеры вокруг, и, наверное, просто убить эти. Те самые, к которым придется рано или поздно вернуться, хотя мне уже девятнадцать, но… Пока сама не зарабатываю, я обречена возвращаться к этим. Даже если очень не хочу.

Новый день, новые заботы. Надо готовиться к самому последнему экзамену, чтобы затем отправиться в традиционное путешествие матуриата. Целый месяц выделяется выпускникам гимназий, чтобы почувствовать себя свободными. Мне этот месяц нужен, чтобы подготовиться к тому аду, что меня ждет. О нем никто и никогда не узнает, но именно для меня разница небольшая – узнает ли кто-нибудь или нет.

Поэтому, выкинув Витьку из головы, я отправилась на завтрак. Так или иначе, парень себя раскроет, тогда и буду думать, а сделанного не воротишь, поэтому нечего и думать об этом.

Яичница, колбаски, о! Хочу пирожное! Вот хочу и все! И съем.

Все-таки, что-то странное со мной происходит. Что-то совсем необычное, для меня, по крайней мере. О влюбленности даже думать не хочется. Видела я наших влюбленных дурочек, не хочу быть такой, совершенно не хочу! Жалко, спросить некого, а к нашему психологу я не пойду. Нельзя давать в руки тем, кто составляет характеристики, такое оружие. Лучше прикидываться неприступной пай-девочкой, интересующейся только учебой.

Ничего, совсем недолго осталось еще потерпеть. Держать на лице дежурную улыбку, даже когда хочется плакать. Изображать заинтересованность, когда страшно. Вежливо кивать, когда хочется разбить лицо. Скоро последний экзамен, совсем скоро.

Думая так, я двинулась в сторону библиотеки. Тоже дань нашему лицемерию: все учат в комнатах, но в библиотеке свое присутствие надо продемонстрировать. Делать умное лицо, изображая учебу. И все это ради строчки в характеристике.

Глава 5

Сны… С того самого дня моего рождения мне начала сниться Светка. Не очень нормально для меня, обычно-то я без снов сплю. Но в ночь после экзамена снилось мне, что сидим мы рядом, причем я ее обнимаю, а она совсем не возражает. Казалось бы, обычные «влажные» сны подростков, но вот во сне я ей рассказывал о звездах. Не занимался любовью, не целовался, а просто рассказывал, наслаждаясь чувством какого-то необычного покоя и единения.

Почему-то в каждом сне мы с ней были точно не в Швейцарии или Германии. Местность вокруг ощущалась родной, как в детстве. Впрочем, не в местности было дело, а в душевном единении. После сна о звездах, были прогулки по лесам, где я рассказывал сказки, а Светка улыбалась. Не дежурной своей улыбкой, не вымученной, а какой-то очень красивой, яркой, будто подсвечивавшей ее глаза, да и все лицо. Оказывается, я никогда не видел ее улыбавшейся по-настоящему – только во сне.

После дня экзамена мы почти что и не виделись. Я не хотел надоедать, а она… Возникло такое чувство, как будто Светка меня избегает. В общем-то, не мудрено. Девушка пришла в себя, оценила произошедшее и подумала, что я могу захотеть «углубить» знакомство, пользуясь ее слабостью. Откуда же ей знать, что я считаю подобное подлостью?

Иногда мне кажется теперь – была бы возможность, ушел бы в сон навсегда. Так хорошо, спокойно, радостно, как было в этих снах, я себя никогда и ни с кем не чувствовал. Жаль, что это все игра мозга. Не верю я в сказки, мне девятнадцать, а не пять.

Сегодня услышал новости краем уха. Что-то мне эта риторика не нравится, такое ощущение, что к чему-то готовят громкими пафосными речами. Немного даже стало не по себе, потому что это все неспроста. «Не признающие истинной демократии варварские народы» – только меня беспокоит эта фраза? Впрочем, нас все равно не спросят, мы для сильных мира сего всего лишь стадо.

Ненавижу, когда за меня решают, но понимаю, что ничего с этим сделать нельзя. За нас всегда решает кто-то другой: родители, начальство, правительство. От меня не зависит ничего. Миром правят деньги. На карточку капнула довольно значительная сумма, а на почту письмо с пожеланием меня этим летом не видеть вообще. Мама с отчимом отметились. Буду вежливым сыном – не буду мозолить глаза. И мне хорошо, и им неплохо, судя по всему.

Последние экзамены пройдут, и надо решать, что делать буду – поеду со своими или же совершу то самое безумство, над которым думаю который день. Очень хочется хотя бы попробовать. Не выйдет, так не выйдет, какая разница? Как папа говорил: не попробуешь, не узнаешь. Но сначала сдаем немецкий, кажется.

В Швейцарии четыре государственных языка, владеть надо только двумя. Ну и иностранные, конечно, куда без них. Можно было бы пройти по легкому пути и сдавать русский, но в текущих условиях – это очень неумное решение. Особенно учитывая телевизионную риторику. Нечего дразнить гусей.

Надо будет вечером попробовать поговорить со Светкой. Главное, правильно обговорить и обосновать мое предложение, тогда, может, и согласится. Ей наш «коллектив» тоже поперек горла, и это заметно. Особенно мне. А вот и она, кстати.

– Привет, – улыбнулся я ей по-настоящему. Возможно, это сны меня так изменили, но не хочу лицемерить с ней. Даже зная, что, скорей всего, она меня оттолкнет, не хочу и все. – Как твои дела?

– Привет, все хорошо, – опустила голову, отвечая. Неужели смутилась? Или просто я ей неприятен? Если второе, то плакали мои планы, конечно.

– Как ты смотришь на то, чтобы пообщаться вечером?

Или я сильно ошибаюсь, или в Светкиных глазах промелькнул страх. Вмиг почувствовал себя подлецом, но задавил это ощущение. Это не мои чувства, а, скорее, реакция на интерпретацию моих слов. Непонятно? Ну вот Светка меня услышала, что-то себе придумала, я почувствовал и отреагировал. Надеюсь, вечером она будет реагировать по-другому. Тем более, что согласилась, пусть даже только жестом.

Мысль в голову пришла еще дня три назад, когда на счет упали деньги. Можно взять машину внаем и поездить просто вдвоем. Ночевать в гостиницах, даже в разных номерах, если хочет. Зато народу меньше, а я надоедать точно не буду. Были бы мы хоть немного близки, можно было бы автодом взять… Хотя и сейчас можно, есть такие, где спальни разные, но, боюсь, это ее испугает, а вот пугать Светку – очень плохая мысль. А так – может, и выгорит. Не то, чтобы я хотел покататься именно с этой девушкой, но она единственная, с кем вообще стоит у нас общаться.

Еще подумать надо будет, как ей объяснить так, чтобы не получить от нее, не отходя от кассы. То есть, как нас учили на уроках – надо правильно сформулировать. А пока – топать на экзамен. Пока я размышляю, кстати, мы как раз и топаем на наш последний экзамен.

С одной стороны, мое предложение слишком смелое. Так обычно не делается. С другой, ничто не мешает ей меня послать эротическим путем. Если она вдруг хочет поскорее оказаться дома, например. Я же не знаю ее ситуацию, поэтому мое дело предложить. Главное, чтобы она не подумала, что мне что-то должна. Вот как сформулировать так, чтобы Светка себе не надумала именно этот случай?

Экзамен заключается в том, что мы общаемся именно на этом языке, который вариация немецкого, «швице дюч» называется. Тем, у кого сертификат чего-нибудь общепризнанного – им легче, а тому, у кого на это не было денег, придется сейчас поражать экзаменатора свободой общения. Придется – значит, буду, мне на этом языке еще учиться предстоит, если ничего в жизни не изменится, а с чего бы меняться чему-либо в моей жизни?

Этот день начинался кошмарно. Просто ужасно, на мой взгляд, от чего было еще обиднее. Я поднялась в солнечном, радостном настроении. Ночью мне опять приснился Витька, он вел меня за руку среди каких-то каменных нагромождений, рассказывая о горах. Каждую ночь он мне что-то обязательно рассказывал и даже не пытался приставать. Разве мягкие, какие-то очень ласковые объятия одной рукой могут считаться приставанием?

Наверное, я просто схожу с ума от одиночества и страха. Эти перевели мне довольно много денег на счет, указав приличные гостиницы в Цюрихе, ведь я хотела поступать именно там. Видимо, этот шаг был разрешением не возвращаться, что добавило мне хорошего настроения, но вот идя на завтрак, я услышала голос Уве – парня из нашего уже бывшего класса.

– Фишер будет моей, – произнес знакомый голос, заставив меня остановиться.

– И как это ты раскрутишь нашу фифу? – поинтересовался другой голос, в котором легко было узнать Маттиаса. Парень учился в параллельном классе и считался ловеласом.

– Да куда она на пароходе денется? – насмешливо спросил Уве. – Да она, наверное, сама хочет, надо просто быть более настойчивым.

– Смотри, как бы ее папаша тебя потом не достал, – хмыкнул его собеседник. – Говорят, у него денег много.

– Она в приемной семье живет… – голос одноклассника звучал насмешливо, отдаляясь.

Я почувствовала слабость в похолодевших ногах. Пришлось прижаться к стене, чтобы просто не упасть. Уве узнал самую большую мою тайну, но, как будто этого было мало – он собирался меня во время поездки… Сделать то, что страшно. Я знаю, что не смогу сопротивляться – просто от ужаса, а на корабле, действительно, могут и не услышать.

Единственным вариантом было – отказаться от поездки, забиться куда-нибудь в гостиницу и сидеть тихо-тихо. Но вот именно этого делать было нельзя, потому что характеристика полностью составляется, в том числе и по результатам этой поездки. Решив подумать над вариантами попозже, я отправилась на завтрак.

Сегодня мне совсем не хотелось пирожных, поэтому я выбрала привычные колбаски, хлеб и апельсиновый сок. Ну и кофе, конечно. Много молока в кофе и не думать об услышанном. У меня есть еще пара дней. Интересно, что потребует от меня Виктор? Почему-то не верится, что у него в голове крутится что-то страшное или стыдное, хотя он же парень, а всем парням нужно то же, что и Уве. Хотя, если выбирать…

Зачем я себя обманываю? Я не смогла бы выбрать – лучше шагнуть из окна. Потому что страшно очень, но в наших корпусах предусмотрены такие попытки. Еще в самом начале нам показали на манекене, что будет с тем, кто шагнет из окна – автоматические сетки-уловители, провал с водой, появляющийся на месте газона, ну и некоторые хитрости на самих окнах. Поэтому я знаю, что гарантированно выживу, а вот потом – потом будет психиатр, к которому я попаду дрожащей тенью себя самой. Потому что до психиатра будет «процедурная». И не пожалуешься никому, потому что просто не поверят.

Надо отбросить мысли и отправиться на экзамен, от которого мне нужен хороший сертификат. В Цюрихе основной язык немецкий, поэтому нужен именно немецкий экзамен с оценкой где-то в районе единицы, если на немецкую систему переводить. В Швейцарии с этими оценками все сложнее. Впрочем, не об оценках речь.

Виктор привычно сопровождает меня на экзамен, стараясь быть рядом и не нависать. Не знаю, как у него это получается, но мне вполне комфортно. Может быть, его разговор и не касается всего того, что я себе уже придумала?

Экзамен устный, поэтому надо просто переключиться на местный немецкий, думать на нем, а не на привычном французском. Вот ведь странность какая, я – гражданка Германии, как и Витька, кстати. У нас обоих немецкий записан родным, а сдавать его нужно так, как будто он иностранный. При этом даже в Цюрихе будут интересоваться результатами экзамена.

Быстро отстрелялись, видимо, экзаменатор заглядывал в наши документы, или же его впечатлил мой баварский акцент. Витька-то говорит на чистом, правильном немецком, а я, как волноваться начинаю, перехожу на диалект, швейцарцам, кстати, вполне понятный.

– Когда тебе будет удобно? – интересуется Витька, заставив меня вздрогнуть.

– Давай в четыре? – предлагаю ему я, возвращаясь к своим невеселым размышлениям.

– Хорошо.

Опять он улыбается, как во сне, отчего в плохое совсем не верится. Нервничает отчего-то, кстати. Ему-то что нервничать? А я, глядя ему вослед, задумываюсь.

На самом деле, есть один вариант, который никак не сыграет на характеристику. Если путешествие с бойфрендом. В Швейцарии очень положительно смотрят на попытки организовать семью – с семьи налоги больше. Есть понятие «брак», а есть «легальное партнерство», когда живут вроде бы семьей, но вроде и нет – нет совместного хозяйства, потому и разбежаться проще. Так вот, о чем я задумалась: если объявить нас подобной парой или готовящейся стать таковой, то все претензии будут сняты. Это меня действительно спасет.

Вопрос в том, согласится ли Витька и что он за это потребует?

Попробую провентилировать вопрос сегодня во время разговора. Если парень согласится, и цена не будет слишком для меня высокой, то я спасена, а вот если нет, то буду искать выход. Выход должен быть, в самом крайнем случае, обращусь в полицию. Не знаю, какие это вызовет последствия, такие учебные заведения, как наше, не любят выметать сор из избы, но если варианта не будет, то придется. Страшно, на самом деле.

Надо зайти в магазин милитари, Витька говорил, что для путешествий нет костюма лучше и, самое главное, по слухам, штаны так просто не сдернешь.

Я уже было направилась в сторону остановки, когда опять взревели сирены, чтоб им пусто было! Пришлось быстро бежать к корпусу, чтобы успеть в убежище. Кого волнует, что я на улице была, если опоздаю в убежище – крестик поставят. А мне эти крестики в ведомостях не нужны. Все документы должны быть идеальными. Что это? А, лекция. Интересно, с чего вдруг лекция по гражданской обороне именно сейчас?

– Согласно новому распоряжению, всем следует иметь с собой вот такой вот рюкзак, – выступает аж целый проректор, заместитель директора в швейцарской школе так называется. – Он содержит аварийный запас на случай непредвиденных обстоятельств. Конечно же, все убежища будут обеспечены, но и вы обязаны купить…

Все, дальше можно не слушать. Очередной способ отъема денег у населения. Но купить придется, ибо они, по какой-то загадочной причине, именные. Видимо, чтобы иметь возможность отомстить всем тем, кто не купит. Ну а какие еще могут быть причины-то? Вот и я не знаю.

Придется купить, потому что легко могут обвинить в какой-нибудь неприятной вещи и последствия мне точно не понравятся. Это только на словах у нас демократия и свобода, рычагов давления у чиновников предостаточно. Вот и становится наша «свобода» отличной наживкой для тех, кто ищет легкой жизни.

Надеюсь, до четырех отбой дадут, кушать-то хочется…

Глава 6

Нервничаю я. Просто не знаю, как начать разговор со Светкой. Вдруг она решит, что я решил ее в постель затащить, девчонка-то красивая? Наверняка же, отбою от парней нет, только блюдет она себя – даже слухов не ползает. А если нет слухов, значит, повода не давала, ни одного. Просто так трепать языком у нас не будут – за это очень больно может быть.

Индивидуальные рюкзаки типа «попробуй не купи». Довольно быстро разобрался, почему индивидуальные: во-первых, у девушек и юношей наполнение различается, во-вторых, там дозиметры. А наполнение различается логично – девушкам прокладки многоразовые, впервые такое увидел, кстати, а у юношей презервативы. Спасибо, хоть они одноразовые. Называется все это «аварийный комплект». Голову бы открутить тому, кто этот комплект составлял, но, говорят, полиция проверять будет, значит, все серьезно.

Как-то немного не по себе от того, как все закручивается. Неужели дело действительно к войне идет, или пугают просто, чтобы от проблем отвлечь? Впрочем, какая разница, меня-то точно никто не спросит.

Все-таки, как подойти к Светке? Не просто же так она прикосновений боится, значит, что-то в ее прошлом есть. Не задеть бы случайно. Может, книгу по психологии взять? Хотя эта психология после зачета по ней до сих пор, кажется, в кошмарах снится, хорошо хоть неприятные сны прекратились. Теперь мне снится Светка. Кажется, сны меня меняют, начинаю на что-то надеяться.

Странно, вроде бы и нет влюбленности никакой, а иногда так хочется, чтобы сон был правдой. Посидеть с хорошей и, что скрывать, красивой девушкой, просто глядя в небо. Рассказать ей о звездах, ощущая доверчиво прильнувшее тело. Мечты… Мечты… Страшный ты зверь, одиночество.

Отбой дали, надо двигаться. Взять себя в руки надо, я, в конце концов, мужчина, чего я так разнервничался-то? Откажет и откажет – один поеду. Хотя одному нельзя, это я забыл – характеристика. Может, сказать, что к экзаменам готовлюсь? А как воспримут? Бич наш – эти бумаги. О человеке судят по бумаге, совершенно не думая составить свое мнение. Говорят, во всей Европе так, но я не знаю. В Германии даже хуже – на любой чих нужна бумажка.

Скоро четыре… Лучше всего, наверное, будет поговорить в парке – и народу меньше, и вряд ли кто-то подслушает. Говорят, кстати, что в гимназии коридоры и комнаты прослушиваются. Я уже, наверное, во все поверю, даже в микрокамеру в душевой. При правильном обосновании, все можно. А правильно обосновывать большие дяди и тети умеют.

Если все получится, точно в Бога поверю. Вот, кажется, ничего такого предложить не хочу, просто изобразить пару, ведь я ее не коснусь даже, а страшно так, как будто на экзамен иду. Или в любви собрался признаваться. Почему так? Я не понимаю ни себя, ни своих реакций.

Все-таки, интернат не способствует личному развитию, мы здесь все одинаковые, как солдатики. Одинаковая серая одежда с гербами гимназии на груди, одинаковое воспитание, отучающее проявлять чувства на людях, заменяя их «правильными». Лицемерить нас учат с самого начала и, честно говоря, лучше бы били. Потому что после этого морального садизма больно долгие годы. У меня есть с чем сравнивать, отчим как-то постарался. До сих пор боится, что я стукану, поэтому, наверное, и не выкинул на помойку.

– Привет, – улыбаюсь Светлане.

Чувствую, что она тоже нервничает. Странно, ей-то с чего? Если приглядеться, можно заметить дрожание рук. Она боится? Меня?

– Привет, – очень тихо отвечает она.

– Пойдем в парк? – довольно невинное предложение, на которое получаю кивок и удивленно-испуганный взгляд.

Пока идем, можно попытаться спланировать разговор, ну и вместе подумать, если получится. Голова чистая, работает, как компьютер, оценивая Светкины реакции, а вот свои собственные… Хочется защитить. Внутреннее такое ощущение – закрыть собой и защитить от всего на свете. Изменили меня сны, похоже.

Дошли до скамейки, не сговариваясь, сели. В это время здесь могут быть только школьники. Пожилые в эту часть парка не заходят, а остальные работают. Это вам не Россия, это Швейцария, тут, кто не работает, в лучшем случае депортируется, а в худшем вообще исчезает. Но говорить об этом, конечно, не принято. Пока ты платишь налоги и работаешь – кажется, что вокруг рай. Но не дай тебе Бог потерять работу, заболеть или еще что-то в этом роде. Даже проверять не хочется, что будет в этом случае. Вот в Германии все известно – от голода не умрешь, но это дорога в один конец.

– Света… – не знаю, как начать, чтобы сразу не отпугнуть. – Я хотел тебя спросить, у тебя же права есть?

– Есть, – на меня смотрят, как на идиота.

Правильно, кстати, посмотрела. У нас у всех есть права – это один из этапов обучения, несмотря даже на то, что автомобили имеют автопилоты, но права – это традиция, а Швейцария следует своим традициям. Даже тем, которые совсем уже глупые, по моему мнению. Но мое мнение нужно держать где-то очень глубоко.

– Ты очень хочешь ехать со всем классом? – интересуюсь я, не зная, как задать вопрос, касающийся моего предложения.

Мне показалось, или я увидел в Светкиных глазах надежду? Впрочем, она сразу же опустила голову, не давая мне увидеть выражение ее лица. Внутри меня все напряжено, я даже не могу оценить ее восприятие моих слов. Как будто первый экзамен сдаю – просто страшно сказать что-то не то.

– Не сильно, – тихо признается она, но больше ничего не говорит. И тогда я решаюсь.

– Давай возьмем машину внаем, – быстро, чтобы Светка не успела прервать, говорю я. – Покатаемся… вдвоем. Ночевать можно в гостинице, даже в разных номерах, я не буду на тебя покушаться, ты не думай!

Во время своей речи я даже глаза закрыл. И теперь сижу, жду ее приговора так, как будто от этого зависит моя жизнь. Что это со мной?

Кажется, я готова поверить в Бога.

От Витьки я даже не знаю, чего ждала. Может быть предложения встречаться, хотя, вроде бы, повода не давала. Или просто, как у нас говорят: «приключение на одну ночь». Но вот такого абсолютно точно не ожидала.

Во-первых, он сильно волнуется, даже побледнел. Неужели ему так важен мой ответ? Разве он это не всем девчонкам предлагает? Тут я задумалась. Витька сказал, что не будет покушаться на меня, можно ли ему верить? Почему-то очень хочется верить. Но ошибка мне может дорого обойтись. Или…

В позавчерашнем сне я спросила Витьку, как понять, какое решение правильное. Почему-то именно во сне я ему доверяю, как дурочка. Но, может быть, это потому, что во сне? Сказки там… Витька-из-сна предложил мне оценить последствия каждого из вариантов и просто решить, что мне ближе. Интересно, что это такое – наши сны? Я бывала в таких местах, которых даже на картинках не видела! Может быть, это не просто сны?

Я задумываюсь.

Если предположить, что Витька говорит правду… Тогда получается идеальный вариант. Регистрируемся, как пара, ради такого можно и за руки подержаться, я потерплю. Зато тогда будет месяц покоя. Ни угроз, ни необходимости строгого соблюдения правил, ни лицемерия. Вот в чем-чем, а в том, что Витька не стуканет, я уверена.

Если он лжет, тогда как могут развиваться события? Начнет приставать, может, даже побьет, хотя в это совсем не верится. В отличие от Уве и Маттиаса, Витька об этом точно никому не расскажет, и не будет это делать… Постоянно. То есть у меня выбор между просто страшным или еще и жутко унизительным. Не хочу выбирать! Не хочу! Но нужно…

Уве не слишком сильный, значит, позовет еще кого-то, чтобы меня держать. Все-таки он не здоровенный мужик против тринадцатилетней девчонки. А, значит, будут не только свидетели, но и участники. Хотя, может просто шокером вырубить, у него есть. После такого для меня не будет ничего. Просто совсем ничего. Как у Ренаты, с тем только исключением, что я буду живой.

Почему мне не верится в то, что Витька будет делать страшное? Ведь он такой же пацан, как Уве, Рихард, Маттиас! Также, как они, думает только о постели, девчонки шептались, я слышала. Правда, о Витьке слухов нет. Ну, кроме того, что он любит только себя, в том числе и в отношении постели. А у нас есть девчонки, которые совсем не против, значит, не стал? Или побрезговал?

Молчание затягивается, а я все никак не могу принять решение. Хотя, что тут думать? В поездке с классом моя жизнь закончится абсолютно точно. Я просто не смогу после такого жить. А с Витькой еще неизвестно. Вот только вопрос в том, не проще ли пойти по пути Ренаты заранее? Нет, могут откачать, и тогда я мертвым буду страшно завидовать, я знаю. Значит…

– Я согласна… – мой голос дрожит так, как будто я на приеме у гинеколога, которому надо рассказать… все. – А как мы это обоснуем?

– Я выяснял, – отвечает Витька.

Господи, неужели в его глазах счастье? Я вглядываюсь в эти глаза цвета неба из моих снов и не вижу в них ничего животного. Они сияют как-то освобождено, как во сне.

– Мы с тобой идем к проректору и регистрируемся, как партнерский союз, – объясняет он мне. – Мы совершеннолетние, поэтому можно. Тогда любые проверки отпадут, понимаешь?

О, да, я понимала! Я еще как понимала, особенно тот факт, что официальный статус даст ему огромную власть надо мной. Как, впрочем, и мне над ним. Но вот от Уве я буду абсолютно точно защищена, потому что тогда любая его попытка – уголовное преступление. Витька узнал о планах Уве и захотел меня защитить, или же решил сделать так, чтобы никто его ни в чем не обвинил после того, как он сделает страшное? Какой ответ правильный?

– Понимаю, – киваю я, касаясь его дрожащей рукой. – Пошли?

Витька осторожно и как-то очень мягко взял мою ладонь в свою руку, а я замерла, оценивая ощущения. По крайней мере, противно мне это точно не было, скорей, комфортно. Странное ощущение, честно говоря, необычное.

– Не бойся меня, – просит меня он.

Неужели мой страх так легко читается? Это плохо. Надо проверить перед зеркалом, не дай Бог, кто-то увидит мои настоящие чувства. Нельзя расслабляться, ни на минуту нельзя!

– Я никогда не сделаю тебе ничего плохого!

Сколько пафоса в этой двусмысленной фразе! То, что он будет делать, по его мнению, будет для меня хорошо. А мое мнение кого-то разве интересует? Эх, Витька… С другой стороны, я чувствую его волнение, а внутри меня зреет надежда на то, что он не врет. Взбрыкивать и показывать характер я не буду, потому что страх того, что Витька просто уйдет, сильнее желания устроить истерику. Да и не настолько я ему доверяю, чтобы показывать истинные чувства.

Сейчас нас впишут в специальный журнал, известят власти, чиновников, сделают отметку в документах. Гостиницы будут знать, что нам позволен семейный номер. Тоже интересные ограничения, о которых туристы совсем не в курсе. Середина века, а многое осталось таким, как двести лет назад! В любом случае, можно будет договориться о взятии машины внаем, хотя я могу ее просто купить, эти денег мне отвалили порядочно, чтобы просто не видеть.

Я опускаю голову, изображая смущение, а на деле, чтобы не видеть эти ухмылки – где-то сальные, где-то злые, где-то обещающие. Хочется просто спрятаться за Витькой, назвать его, как во сне, но нельзя. Обратного пути не будет. Краем глаза уловила удивленный взгляд Маттиаса, окучивавшего очередную жертву. Он, конечно же, все понял, так что вечером надо быть осторожной – могут напасть.

Почему-то в гимназии поощряются эти избиения, но так, чтобы не оставлять следов. Пока следов на теле нет – жаловаться бессмысленно. А скольких уже так избили… Поговаривали, что учителя сами направляют команды, чтобы кого-то вразумить, не знаю, правда ли это. Зато точно известно, что за такое никому ничего не было.

У самой двери накатил страх такой, что просто ноги ослабли. Витя, как почувствовал что-то – обнял, удерживая на ногах. Так мы и предстали перед секретаршей проректорского блока – мадам Дитмар, внешне похожей на эсэсовку из американских фильмов. Лично я с ней не сталкивалась еще никогда, вот и пришлось в первый раз.

– Мы бы хотели оформить официальное партнерство, это возможно? – вежливо интересуется Виктор.

Глава 7

Я точно поверю в Бога.

Светка отреагировала совсем не так, как я ожидал – сходу согласилась. Почему-то она очень боится поездки с классом, это заметно. Видимо, опасается не удержать себя в руках и раскрыться. Все мы этого боимся, на самом деле, потому и натягиваем лицемерные улыбки.

Но вот то, как Светка реагирует – обреченно, мне не нравится. Надо будет попробовать ее разговорить, хотя она вряд ли мне доверится. Готов ли я ей так довериться? Пока у меня ответа на этот вопрос нет. Но сейчас и не нужно отвечать, а вот то, что надо… надо оформить бумажки. Чтобы каждый, коснувшийся удостоверения личности сенсором, знал, что мы находимся рядом по доброй воле, являясь совершеннолетними партнерами. Это защитит Светку, да и меня, честно говоря.

Мадам Дитмар внимательно посмотрела на нас, будто оценивая решительность. Почему-то от этого взгляда хочется передернуться, а то и помыться. Мне, парню, и то противно, а Светке каково? Вон как впечатлилась, даже из объятий не вырывается.

– Безусловно, возможно, – наконец кивает мадам, закончив разглядывать нас двоих, как мартышек в зоопарке. – Вам нужно поставить свою подпись.

Нужно расписаться на десятке бумаг. Я это знаю, теперь узнает и Светка. Унизительно это, на самом деле, просто унизительно. Делаю шаг вперед к столу, где в папке они и лежат. Мадам Дитмар будет свидетелем, пока мы подписываем. Такое ощущение, что это и есть самая важная часть происходящего. Нужно собраться с духом.

Бланк о том, что все добровольно. Легко ставлю свою подпись, передаю ручку Светке. Внимательно прочитала, кивнула, расписалась. Эх, девочка, это было самым простым, если верить тому, что я прочитал.

Следующий бланк – о типе отношений. Самый, пожалуй, унизительный, с моей точки зрения. В нем указывается все то, что можно и что нельзя. Тип отношений, общее или нет хозяйство, хождение на сторону и самая противная для меня часть – та, которая связана с половой жизнью. Решительно вычеркнул все, что приносит боль. Ну и обмен, групповые – все вычеркнул, остальное…

С остальным нужно осторожно – может повлиять на характеристику. Дописал под зачеркнутыми: «традиция семьи». Это абсолютный аргумент – Швейцария чтит традиции. Поэтому отрицательно на характеристику не повлияет. А вот все остальное…

Светка, читая, аж задрожала, но это я чувствую по ее руке, на лице девушки все та же вежливая улыбка. Хорошо, если расписаться сможет. Надо подумать, была же нейтральная формулировка, исключающая насилие. Пока думаю, ставлю свою уверенную подпись, а в графе примечания: «половая жизнь в соответствии с традициями обеих семей, только по обоюдному письменному согласию».

Выглядит, как подстраховка, мадам криво ухмыляется. Эта бумага – огромная ловушка, на самом деле, но я обо всем заранее прочитал, в том числе, что на форумах пишут. Поэтому и дописал этот комментарий, заставивший мадам Дитмар скривиться, а Светку робко улыбнуться.

Развязались, последняя бумага – о сохранении тайн друг друга. Вот именно она ничего и не значит, потому что за не донос о «социально опасном поведении» полагается депортация. И никакая бумага этот пункт не отменит, поэтому спокойно подписал, кивнув Светке. Надеюсь, она не жалеет о том, что согласилась, ибо процедура действительно довольно унизительная.

– Ну что же, поздравляю вас, – скривив лицо в том, что она считала улыбкой, сообщила нам мадам Дитмар. – С сегодняшнего дня вам разрешено ночевать в комнатах друг друга.

А вот это уже не совсем обычно и звучит намеком. Я насторожился, потому что эта сельдь точно что-то знает. Неужели готовится какая-то пакость по отношению к Светке? Насколько мне известно, из всего класса только она до сих пор ни с кем не была. Аж потом прошибло.

– Благодарю вас, мадам, мы обязательно воспользуемся разрешением, – ответил спокойно, тщательно контролируя интонации голоса.

Не вижу Светкины глаза, а чувствую только руку, но она, похоже, поняла. В каком же мы зверинце живем! Осторожно вывожу ее, руку девушка почему-то вырвать не пытается, поэтому мы очень спокойно начинаем спускаться, когда вновь начинает орать сирена гражданской обороны. Как они мне надоели, слов просто нет! Уже б бомбили эту Швейцарию и оставили нас в покое!

Впрочем, в убежище тоже можно поговорить. Закуток у дверей – он для важных персон, если война, и никем не занят, если просто учебная тревога. Но самое важное, что я узнал – этот закуток не прослушивается. Поэтому важно успеть его занять.

Потянув Светку за руку, помчался в направлении убежища. В этот час в гимназии народа немного, большинство уехали в супермаркет – закупаться для поездки в новое и красивое, по их мнению. Раздолье для куратора, на самом деле. Можно просто смотреть и записывать в тетрадку. Поэтому в этот час в убежище почти никого и не было.

– Ну как ты? – задал я самый, по-моему, идиотский вопрос, когда массивные двери с лязгом захлопнулись.

С каждым разом тревога проходит все серьезнее и серьезнее, уже и угадать трудно, учебная она или нет. Впрочем, раздумывать на тему тревоги не хочется. Вряд ли кто-то рискнет нажать кнопку, все же знают, чем это закончится. Поэтому нужно просто усадить чего-то сильно испугавшуюся девушку и дать ей успокоиться.

– Я нормально… – ответила Светка. – Спасибо тебе.

Тоже голос контролирует. Знаю я твое «нормально», такое же, как и мое. Нужно поговорить, обоим нужно, но она еще не расслабилась. Что же за демоны такие у этой хорошо, вроде бы, устроенной девочки? И в этом ее «спасибо» гораздо больше вложено, чем просто благодарность за беспокойство. Просто ощущение такое.

– Мадам не зря сказала о ночевке, – сказал я ей самое, по моему мнению, главное. – Я на полу могу переночевать, а тебе возвращаться может быть опасно.

Темнота закутка в школьном убежище. Неверный свет автономных ламп. Я смотрю прямо, не в силах вдохнуть от силы захлестнувших чужих эмоций. На меня смотрят блестящие Светкины глаза, при этом освещении кажущиеся черными, а в них жуткая смесь страха и… благодарности?

Самое странное в том, что Витькина рука не вызывает мгновенного омерзения. Я совершенно себя не понимаю. Когда он держит меня за руку, мне не хочется ее немедленно вырвать, чтобы сразу же помыть. Когда обнял, не давая упасть – тоже не было ощущения чего-то мерзкого. Это для меня очень странно.

Партнерство, предложенное Витькой, защищает нас обоих – от слухов, дополнительного контроля, осмотров. После того, как мы поставим подписи, физическое здоровье станет нашей внутренней проблемой, безо всякого контроля извне. И в гимназии, и в Университете. Так что да, это защита. Конечно, при этом я лишаюсь защиты закона, в случае если меня…

Но, положа руку на сердце, ее и так не было, потому что таких скандалов в нашей гимназии сроду не было, а вот сами случаи были. Я здесь иностранка, а тот же Уве – швейцарец, так что его будут защищать в первую очередь, и я совсем не хочу знать, как именно.

При взгляде на формуляр, на котором равнодушно перечислялись все виды полового взаимодействия, я почувствовала поднявшийся, казалось, из самого подсознания ужас. Тратя все свои силы на то, чтобы не выдать обуревающие меня эмоции, я замерла. Со стороны казалось, наверное, что я доверилась Витьке, хотя это было не так. Мне просто стало страшно, ведь эта бумага позволяет ему сделать со мной что угодно.

«Половая жизнь в соответствии с традициями обеих семей, только по обоюдному письменному согласию». Одна-единственная фраза, записанная Витькой в примечания, совершенно переменила для меня взгляд на парня. Возникло ощущение, что он чувствует мое состояние, а, может, и мысли читает. Разве так бывает? Как и в далеком детстве, возникло такое чувство, как будто все сейчас происходит не со мной. Я просто сторонний наблюдатель и все.

Все воспринимается, как кадры какого-то фильма: вот мы подписываем бумаги, вот нас поздравляют, причем я даже не понимаю, что мне говорят, а вот мы уже на лестнице. И тут, как избавление – тревога гражданской обороны. Не надо ни о чем думать, только бежать, бежать куда-то вниз. Витька тянет меня за руку, но и придерживает, как будто заботится.

Обо мне кто-то заботится? Да нет, не может быть, мне, наверное, просто показалось. Хотя мы сейчас уже партнеры и должны демонстрировать это на публику. Это объяснение мне кажется самым логичным.

Вот и убежище, уже знакомый закуток, жест Виктора, показывающего, что тут нас никто не слышит. Стальные толстенные двери с лязгом захлопываются, позволяя нам побыть в тишине, покое и безопасности. Хотя здесь мы нигде и никогда не будем в безопасности. Каждый шаг регламентирует какая-нибудь бумажка, какая уж тут… Тяжело вдохнув, вслушалась в то, что говорит Витька. Что? Что он сказал?!

– Повтори, пожалуйста, – попросила я парня, с надеждой на то, что ослышалась.

– Мадам не зря сказала о ночевке, – спокойно и без всякого раздражения в голосе повторил Витька. – Я на полу могу переночевать, а тебе возвращаться может быть опасно.

Вот почему мне показался таким странным взгляд Маттиаса! Неужели они решили не ждать до поездки? Господи, страшно-то как. Меня почти захлестнуло этим самым ужасом, когда я поняла, что мне сказал Витька. Он готов уступить мне свою кровать, только чтобы… Чтобы что?

– Почему? – прямо спросила я его, ожидая честного ответа.

В конце концов, я так устала от притворства, могу же я попросить хоть немного искренности? Ну, пожалуйста!

– Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось, – ответил мне парень, глядя прямо в глаза, будто пронизывая своим взглядом насквозь.

Я вглядывалась в него, но так и не увидела фальши. И что-то внутри еще сказало, что это – правда. Но разве так бывает?

– Как скажешь, – согласилась я с ним.

Он прав, нас действительно предупредили, хотя делать это мадам Дитмар была не обязана. Пренебрегать таким предупреждением – мысль очень плохая, и не только потому, что от него сквозит могильным холодом. Просто нельзя, поэтому Витька прав. Но вот почему он не говорит о ночевке на одной кровати? Мне будет, конечно, очень страшно, но ведь Витька этого не знает, тогда почему?

Пусть он не соврал сейчас, но и на вопрос же не ответил на самом-то деле. А если Витька хочет близости и пользуется моментом. Я попыталась представить, как парень накидывается на меня ночью, вызывая в памяти то… то, что нельзя вспоминать. Почему-то с Витькой такая сцена мне не представлялась. С Уве, Маттиасом, да с кем угодно – легко, а вот с Витькой – никак. Что это значит? Ведь значит же что-то?

– Не бойся, – вздохнул будто читавший мои мысли парень, сидевший совсем рядом. – Не надо меня бояться.

Это просьба. Не приказ, а просто обычная просьба, как карандаш передать. Почему же мне тогда становится тепло внутри от этой вполне обычной просьбы? Кажется, я близка к истерике просто от непонимания себя, своих реакций, своих мыслей. Но здесь нельзя. В убежище людей совсем немного, но они есть, и показывать какие-либо эмоции – очень плохо.

Прижавшись спиной к холодной стене, закрыла глаза, пытаясь собраться с мыслями. Я прожила шесть последних лет в состоянии постоянного страха. Эти очень хорошо умеют пугать, поэтому я просто делала, что они говорили и ни словом, ни жестом не смела возражать.

Сегодня я уже решила довериться Витьке. Возможно, это ошибка. Но если это решение окажется ошибкой, пусть она будет последней. Я устала. Теперь я поняла, что со мной происходит – я устала от страха, ежеминутного ожидания чего-то плохого, своих воспоминаний, угроз… У меня просто нет сил больше бояться. И если Витька сделает страшное, то пусть. Напоследок сделаю ему хорошо, в благодарность за эти волшебные сны.

– Я не буду тебя бояться, – пообещала я, открыв глаза, хотя это было проще сказать, чем сделать.

– Я тебя не обману, – он как будто клянется, но вот пафоса я не ощущаю.

Может, действительно не обманет? Бывают же чудеса на свете?

Вот чего о себе не знала… Мне девятнадцать, в детстве меня бросила мама, в тринадцать… Не хочу даже думать об этом. Потом больница, служба опеки, респектабельное семейство, взявшее меня только ради серьезной скидки налогов. Страх, преследовавший меня все это время. Витька, строящий из себя рыцаря, ведь не может же он серьезно думать так, как говорит?

Как после всего со мной случившегося, я могла сохранить веру в сказку?

Глава 8

В убежище на этот раз нас продержали до позднего вечера. Даже ужин раздали из запасов убежища. У меня даже возникла мысль о том, что мы дождались войны, поэтому я задрал голову, чтобы взглянуть на цветовой индикатор счетчика Гейгера-Мюллера. Все в порядке, зеленый, значит, не война, а очередные танцы гражданской обороны, а, может, и не только ее.

Светлана, кажется, уснула, хотя поела с аппетитом. С хорошо видимым всем заинтересованным лицам аппетитом, хоть это и не просто. Так себе качество еды, на самом деле. Но мы здесь все лицемеры, все. Как бы ее устроить поудобнее?

Стоило мне задуматься, как прозвучал внутренний сигнал отмены тревоги. Стальные двери начали медленно раскрываться, а лязг и скрежет, сопутствовавший этому, мог разбудить и мертвого. Интересно, это так совпало или кто-то подгадал выпустить нас за полчаса до отбоя?

Чем дальше, тем больше у меня создается ощущение того, что все эти тревоги нужны не для выработки рефлекса у нас, а для чего-то другого. Если подумать, очень удобно обыскать комнаты, пока все сидят в убежище. Не только в поисках запрещенного, но, и чтобы что-то подкинуть, например.

– Пойдем? – поинтересовался я у Светки.

Похоже, действительно спала, глаза непонимающие. Настолько мне, что ли, доверяет? Да нет, не бывает такого, скорей всего, просто день утомил. Но до официального комендантского часа полчаса, и времени на размышления нет. Взяв не сопротивляющуюся девушку за руку, потянул к своему корпусу. Мужской корпус отделен от женского, чтобы максимально затруднить томления, но сейчас это нам, пожалуй, на руку.

Прикоснувшись к сенсору на входе своим удостоверением личности, я зафиксировал проход партнерской группы в мужскую часть. Все это уже прописано и зафиксировано, но таков порядок. Отступать от инструкции в последние дни очень плохо. Да и не умно, честно говоря. Светка идет, как робот. Она будто и не понимает, что именно с ней происходит, и вот это мне не нравится.

– Вот кровать, – показал я ей на аккуратно застеленное место лежания. – Я сейчас «надувнушку» достану…

– Не надо, – остановила она меня рукой. – Я решила… Пусть. Давай вместе ляжем?

– Ты уверена? – вгляделся в ее глаза, а там страх.

Кем же ты меня считаешь, девочка? Почему-то при взгляде на Светку сейчас хочется ее обнять, утешить, что ли? Но ведь она не плачет внешне, только где-то глубоко внутри. Я просто это чувствую. Попробовал мягко обнять, как тогда, в кабинете – почувствовал напряжение и отпустил. Как говорил папа: «такой хоккей нам не нужен». Надо ее уложить в постель, а там разберемся…

– Ты в душ пойдешь? – поинтересовался-то я без задней мысли, только потом сообразив, как это прозвучало. Переодеваться-то ей во что?

И тут я получил подтверждение того, что в наше отсутствие в комнатах много чего может произойти. Во-первых, презервативов у меня отродясь не было, а целая упаковка обнаружилась на столе. Во-вторых, из полуоткрытого платяного шкафа высовывалась пижама. Судя по цвету, она была женской, то есть точно не моей, да и не люблю я пижаму, не настолько у нас, в Женеве холодно.

– Я бы пошла, но… – Светка осеклась, видимо, увидела.

Сейчас будет истерика. Как ее убедить в том, что это не моя инициатива? Опустила голову, подошла к шкафу. В каждом жесте, в позе, в эмоциях – обреченность. Как будто идет на эшафот. С трудом давлю желание обнять и успокоить. Нельзя, только хуже сделаю. Потянув к себе пижаму, прижав ее к груди, Светка делает шаг к двери в санитарный блок комнаты.

Маленькие у нас комнаты – два стенных шкафа, стол для занятий, кровать и все. Никаких тумбочек, украшательств – аскетизм во всем.

Полез под кровать, чтобы достать надувной матрац. Ожидаемо его там не обнаружил, тоже, получается, намекают. Теперь у меня очень серьезная проблема – как провести ночь, учитывая, что комнаты прослушиваются? Понятно, что «прыгать» я на Светку не буду. Значит, нужен спектакль, для которого надо подготовить реплики так, чтобы в них поверили. Хорошо, что половую жизнь саму по себе никто не регламентирует, а то совсем было бы плохо.

Сел за стол, подумал. Реплики должны быть мало того, что адекватными, но и со ссылкой на традиции семьи. Традиций моей семьи здесь, слава Богу, никто не знает, так как мы поздние переселенцы, значит, будем упирать именно на них. Спокойно пишу реплики для себя и для Светки, прислушиваясь к шуму воды в душе. Не придумала бы она себе ничего…

Дверь открылась, показалась девушка в пижаме. Сжата так, что, кажется, еще немного – и будут судороги или еще чего похуже. Хочу взять ее на руки, но нельзя – напугаю еще сильнее. Я же вижу… Встал, подошел с листом бумаги в руке. Не могу сдержаться – просто обнимаю так, как во сне. Что происходит?

Светка уткнулась носом мне в рубашку, стараясь не прижиматься, но, как будто, желая спрятаться. От ее эмоций просто физически больно. Был бы меч, уложил бы между нами, как в исторических романах, только чтобы не боялась так. Осторожно отвел к кровати, уложил и завернул девушку в одеяло, как когда-то давно делал самый близкий мой человек на этом свете. Отложил лист, на котором фразы записал, просто сел рядом.

– Не бойся, – прошу ее, показав жестом, что нас слушают. Медленно кивает. – Мы пока не привыкли друг к другу, поэтому предлагаю поиграть. Ты будешь маленькой девочкой, а я тебя уложу спать. Можно?

– Да… – тихо произносит Светка, а глаза ее опять полны страха.

Но я говорю ровно то, что хотел сказать. Гашу свет голосовой командой, очень осторожно глажу по голове, нехорошей реакции при этом не замечаю, начав затем рассказывать сказку. Обычную сказку, которую малышам рассказывают, чтобы они лучше спали. Постепенно рассказ оказывает свое действие, как и очень легкие, почти невесомые поглаживания по Светкиным волосам. Ее глаза закрываются.

Отчего-то ощущаю внутри тепло. Это тепло необъяснимо, оно будто само зародилось где-то в груди и теперь тлеет там мягким шариком. Нет внутреннего требования физической близости, а только непонятное мне желание заботиться, сделать так, чтобы Светка улыбалась, чтобы не плакала. Почему все происходит именно так? Почему я так чувствую? Нет ответа.

Какое-то странное желание назвать ее ласково – солнышком, котенком, цветочком. Хотя, если приглядеться, она и есть маленький перепуганный котенок. Которого очень хочется защитить. Пусть сладко спит.

Я думала, что сильнее, чем сегодня, испугаться вряд ли смогу. Но моя пижама в Витькином шкафу… Что я при этом испытала, описать невозможно. Мы весь день были… вместе, значит, это не он. Это моя запасная пижама, еще утром она была в моем шкафу. Значит…

Логику нам тоже преподавали. Если пижама была утром в моем шкафу, а теперь она тут, значит, в наших вещах роются и от них ничего не спрячешь. Эти, кому меня отдали, хоть какое-то личное пространство оставляли, а в гимназии, получается, его совсем нет. Хорошо, что я об этом узнала только к концу обучения, иначе точно сошла бы с ума.

Но вот сам факт наличия пижамы, да еще и презервативы, явно удивившие Витьку, мне многое сказали, ведь я не дура. Дура бы в этой гимназии не выжила. Поэтому остается только покориться. Даже стало жалко парня, ведь он, наверное, думает, как мне это все объяснить. Ну, если не врет, конечно. Если врет, то только порадуется.

Я иду в душ, нужно помыться, ведь за этим тщательно следят, к чему я уже привыкла. Необходимость раздеваться в чужом месте мучительна. Мне просто становится страшно от того, что Витька может ворваться сюда. Стараюсь вообще не обнажаться перед чужими людьми, но вариантов особо нет. Надеюсь, хотя бы сюда камер не наставили.

Вода сегодня совсем не успокаивает. Наверное, я все-таки слишком боюсь. Боюсь страшного, того, что может со мной сделать Витька просто потому, что он парень. И довериться еще, потому что будет больно. Я хорошо знаю – люди обожают делать больно тем, кто им доверился. Хорошо, что в душе все заглушает вода – можно поплакать. Выреветься нельзя – могут услышать, а просто поплакать – можно. Побыть маленькой девочкой, пока душ в дрожащей руке омывает лицо водой.

Опять возвращаюсь мыслями к Витьке – обманет или нет? По-прежнему не могу представить, что он меня «берет» силой, но ведь это ничего не значит! Мало ли что я не могу представить!

Натянув на себя пижаму, я выхожу из душа. Без белья почему-то ощущаю себя совершенно незащищенной. Я и так-то себя особо защищенной не чувствую, но вот в одной пижаме… Выхода у меня все равно нет, что случится за дверями этой комнаты, я знаю, хотя и хочется просто убежать. Но я же не дура, я все отлично понимаю.

Витька что-то явно писал до моего выхода. Встает, подходит ко мне с листом обычной бумаги для переноса изображений. Я едва справляюсь со своим желанием убежать, а он очень мягко обнимает так, как было во снах. Неужели это случится прямо сейчас? Я просто упираюсь в него лбом, стараясь не пустить. Не допустить прикосновения едва прикрытого рубашкой тела к своему. Впору кричать и убегать, но нельзя.

Витька куда-то ведет меня, затем укладывает, как ребенка, и так же, как ребенка, заворачивает в одеяло. Что-то необычное есть в его взгляде. Непонятное мне, как будто он что-то хочет сказать, но осекается. Гладит по голове, и я замираю. Нет в этом жесте ничего животного, только что-то ласковое.

– Не бойся, – он просит, я просто слышу, что в его голосе именно просьба, поэтому киваю. – Мы пока не привыкли друг к другу, поэтому предлагаю поиграть. Ты будешь маленькой девочкой, а я тебя уложу спать. Можно?

– Можно… – я ошарашена. Нет, я просто не поняла, что произошло. Это какие-то половые практики новые, что ли? Или ему нравится… Да нет, не может такого быть!

Витька просто гладит меня по голове. За его рукой хочется тянуться, будто прося, чтобы это продолжалось вечно. А затем он открывает рот и таким же голосом, как во сне, начинает рассказывать. Что-то о волшебстве, принцессах, драконах… Да это же сказка! Витька рассказывает мне сказку? Мне?! Я ничего не понимаю…

Сон меня сморил совершенно неожиданно. А в нем все продолжалось: я лежала, рядом сидел Витька, рассказывая мне сказки, а над нами было бездонное небо, полное сверкающих звезд. Было очень тепло – и внутри, и снаружи.

– Сейчас ты спишь, котенок, – произнес Витька.

По-моему, он впервые именно обратился ко мне во сне, а не просто рассказывал что-то. И назвал он меня так ласково – котенок. Сейчас я очень хочу, чтобы так же было и в реальности, но вряд ли это возможно. А парень тем временем продолжил свою речь.

– Ты спишь и видишь сон. Он должен быть очень хорошим, потому что ты это заслуживаешь, – голос Вити мягкий и какой-то текучий. – Я никогда не сделаю тебе больно, не обижу, не заставлю плакать от унижения.

– Почему ты во сне такой? – я давно уже хочу его об этом спросить.

Он точно ответил мне, но, проснувшись, я никак не могла вспомнить его ответ. Он же важен для меня, очень важен, тогда почему я не помню? Открыв глаза, я вижу Витьку. Он спит сидя, у меня в ногах, облокотившись спиной на стену. Значит, парень даже не лег рядом, но почему? Я же готова уже ко всему! Почему он так поступает, кто мне объяснит?

– Проснулась уже? – я так погружена в свои мысли, не замечаю даже, что Витька уже не спит. – Сейчас переоденемся и пойдем на завтрак, а потом в город, согласна?

– Согласна, – киваю ему.

Вопросы нужно задать потом, там, где нас не подслушивают, а сейчас нужно встать и хотя бы переодеться. Зачем он хочет ехать в город? Я замерла, раздумывая над этим, но почти сразу же поняла – мы же машину внаем решили брать! Может быть, взять автодом, тогда не будем зависеть от гостиниц? Не знаю, надо подумать и спросить Витю. Парень сегодня доказал, что ему можно чуть-чуть довериться. Возможно, совсем немного, но можно.

Витька как-то очень привычно скидывает рубашку, начав делать свою зарядку, которую никто из девчонок не видел, но слухи ходят, конечно. Мне самое время покраснеть, а я смотрю на его тело. Нельзя сказать, что вот прямо любуюсь, но посмотреть есть на что.

Странно, наверное, разглядывать тело парня, которого боишься?

Глава 9

Вижу, что Светку буквально распирает от вопросов, поэтому решаю все переиграть. В принципе, отправиться мы можем хоть сейчас, но это надо будет уточнить. Не забыть взять с собой рюкзаки с «аварийным набором», чтобы не оштрафовали в городе. Кстати, Светкин обнаружился рядом с моим, что уже даже не удивляет. Выйдя из душа, так как сегодня точно обойдусь без бега, вижу, что девушка уже готова. Как-то меньше она сегодня меня пугается, или мне это только кажется?

– Давай сделаем лучше, – вношу я предложение. – Сходим к мадам, выясним, когда можем отправляться.

– Ты хочешь сегодня? – полные удивления глаза Светки заставляют улыбнуться.

– Раньше выедем, больше времени у нас будет, – я ей подмигиваю, но девушка, похоже и сама все понимает, потому кивает.

– Давай! – звучит мне в ответ.

Лицемеры мы все, вот и голос у Светки радостный, а что творится на душе, никому не видно. Только я чувствую, но это я. Другим это знать не нужно. Беру ее за руку, при этом не чувствую сопротивления. Да и Света все понимает – мы должны выглядеть парой, иначе все зря, потому что выполнение условий партнерства могут и проверить. Под каким-нибудь благовидным предлогом, но могут.

Двинулись. Выходя из комнаты, увидел ошарашенный взгляд Маттиаса, он мне сильно не нравится, но, видимо, все понял. Кивнул и сделал вид, что его тут нет. Почему-то появилось беспокойство, связанное с ощущением опасности, только не могу понять, чье оно – мое или Светкино. В любом случае, долго здесь оставаться нельзя. Этому чувству я всегда верил и всегда буду.

Сегодня впервые в школе надеваю медальон отца. Он подарил мне небольшую подвеску на цепочке, когда мне было пять. Как сейчас помню слова папы: «Когда придет срок, он поможет тебе». Видимо, срок еще не пришел. Я снимаю медальон, приезжая в школу, и надеваю его, уезжая, чтобы не сорвали и не украли.

Лестницы, лестницы, лестницы… Света идет за мной, я слежу за ней краем глаза. Вроде бы все хорошо. Выражение лица «рекомендованное», на нем дежурная улыбка, только в глубине глаз что-то читается. Что это, страх? Предвкушение? Ожидание? Не могу понять. Вот и дверь.

– Вы хотите узнать, когда можете отправляться, – не дав нам даже поздороваться, произносит чем-то очень занятая мадам Дитмар. – Хоть сейчас.

– Да, мадам, – ошарашенно произнес я. – А возвращаться?

– Тридцатого июля вы должны прибыть за результатами, – коротко отвечает мне эта странная женщина, только что показавшая, что комнаты действительно прослушиваются. – Документы!

– Что, мадам? – не понял я, но она уже показывает мне считыватель.

Кивнув, достал свое удостоверение, молчаливая Светка – свое. Прикосновение к аппарату, и мы свободны. Немного шокирующая манера, но, с другой стороны, это значит – можем собирать вещи. Значит, в столовую не пойдем. Такое быстрое оформление тоже может быть намеком, пренебрегать которым – очень плохая мысль. Значит, нужно зайти к Светке, взять ее чемодан, затем ко мне за тем же, и вызвать такси из города. Несмотря на то, что гимназия находится в нем же, но такая терминология уже устоялась. Ведь мы здесь, как в тюрьме…

Светка сама понимает, что мы делаем, когда я пошел в сторону женского корпуса. Что интересно, никто ничего не спрашивает. Равнодушные лица, равнодушные взгляды, равнодушные люди.

Такое чувство, что ей все равно. Это не очень хорошее чувство, но бороться с ним мы будем позже, когда покинем гимназию. Надо будет позавтракать в городе.