Война миров стихает в час расплаты бесплатное чтение

Об авторе издания

Зеленин Андрей Леонидович – профессиональный журналист и подполковник милиции в отставке. По специальности начал работать в 1984 году в качестве корреспондента воронежской заводской многотиражной газеты. В 1988 году окончил факультет журналистики ВГУ. С 1990 по 1994 год занимался издательской и рекламно-информационной деятельностью, сотрудничал со многими воронежскими СМИ, являлся корреспондентом газеты «Вестник Администрации Воронежской области».

В 1994 году А.Л. Зеленин был принят на службу в УВД Воронежской области сотрудником отделения информации и общественных связей. В 1999 году переведён в УИН Минюста России по Воронежской области редактором ведомственной газеты «Преступление и наказание», а с 2000 по 2010 год работал в должности специального и собственного корреспондента по ЦФО Объединённой редакции МВД России.

Помимо воронежских и милицейских СМИ, публиковался в центральных газетах «Труд» и «Совершенно секретно», в зарубежных изданиях русской эмиграции. На основе его публикаций были подготовлены сюжеты для программ 1-го канала России «Пусть говорят» и «Человек и закон». С 2013 по 2021 год работал редактором газеты «Тревожный сигнал» ГУ МЧС России по Воронежской области.

В 1996 году за серию публикаций о работе воронежской милиции стал Лауреатом премии МВД России, в 2005 году – победителем в городском конкурсе в области журналистики в номинации «Расследование», в 2009 году – Лауреатом всероссийского конкурса МВД РФ «Щит и перо», а в 2016 году в номинации «За объективность и открытость при освещении в СМИ» – Лауреатом федеральной премии Общественной палаты Российской Федерации «Офицеры России».

Является автором-составителем и литературным редактором серии книг об истории воронежской милиции и полиции, пожарной охраны и службы спасения.

Охота на Минотавра, или Забытая соната для скрипача

Имя Давида Ойстраха известно многим. Известно, что этот гениальный человек являлся одним из основателей советской скрипичной школы, профессором Московской консерватории и великим музыкантом современности, исполнительское мастерство которого в своё время покорило весь мир. Но немногие знают, что в 1968-ом году в его московской квартире, расположенной в доме по улице Чкалова, была совершена очень крупная кража, и что основные организаторы и инициаторы этой кражи, которыми были братья по фамилии Никоновы, жили в городе Воронеже.

Именно в Воронеже, в частном секторе разместился дом тётушки братьев-квартирников. В доме, расположенном по улице Гора Металлистов, был прописан и совершал сюда наезды из Москвы старший брат – Борис. Тут же после жил и его младший брат – Сергей, некоторое время работавший в нашем городе наладчиком оборудования на заводе электровакуумных приборов и рабочим сцены Воронежского театра оперы и балета.

Другой дом Никоновых находился в Москве на улице Яблочкова. Там стояла прописка Сергея и, имея её, он ощущал себя столичным человеком. В московской квартире проживали родители братьев. Вполне добропорядочные граждане (как их поначалу можно было характеризовать) вели нормальный, степенный образ жизни, который никак не соизмерялся с выбранным сыновьями кредо…

И, безусловно, недоморощенные принципы братьев Никоновых явно противоречили той философии, какую нёс в себе и в своём творчестве Давид Фёдорович Ойстрах. Вот почему кража из его квартиры, участниками коей они были, имела большой общественный резонанс. Вот почему она вошла в историю отечественной милиции и заставила взяться за перо Аркадия и Георгия Вайнеров, которые написали целый роман и сценарий к телефильму под названием «Визит к Минотавру».

Да-да, как раз та самая кража, совершённая в октябре 68-го, когда Ойстраху едва исполнилось шестьдесят лет, и явилась поводом для написания вайнеровского романа. Детектива, получившего признание его многочисленных читателей и зрителей.

Но «Визит к Минотавру» лишь художественное произведение. Я же хочу Вас познакомить с документальными материалами настоящего уголовного дела, свидетельствами людей, имевших отношение к его расследованию, и рассказами лиц, как-то соприкасавшихся с тем воровским миром, к которому принадлежали Никоновы.

Как вы помните, в романе и фильме по сценарию Вайнеров из квартиры скрипача, какому авторы присвоили простую фамилию Поляков, украли скрипку Страдивари. Главным образом из-за этого уникального музыкального инструмента, по описанию Вайнеров, и была совершена кража. И вокруг этой скрипки и её гениального создателя – Антонио Страдивари – и развивались все события.

Как ярко преподнесено в романе, на той скрипке были изображены мальтийский крест – символ духовно-рыцарского ордена, к которому принадлежал Страдивари, и дата – «1722-й год». Однако, увы, реально такой скрипки, какую авторы именовали «Санта-Мария», у Давида Фёдоровича не было, да и само существование подобного инструмента у кого-то и где-либо можно подвергнуть сомнению. Так почему же кражу именно скрипки взяли за основу братья Вайнеры? Что же в действительности было украдено у Давида Ойстраха?..

В самом деле, две скрипки Антонио Страдивари и альт Андреа Гварнери, а отнюдь не «Санта-Мария», «Вильом» и безымянная скрипка итальянской работы, как описывали Вайнеры, хранились тогда дома у заслуженного музыканта. Первую, малоизвестную скрипку работы Страдивари, ему передали в пользование из госколлекции, а вторую – знаменитый «Марсик» – Ойстрах приобрёл сам в Париже в обмен на ранее купленную там же скрипку «Фонтана». Но ни один из этих коллекционных инструментов в ту октябрьскую неделю 1968-го года, когда воры посещали квартиру Давида Фёдоровича, в действительности похищен не был.

Нет, не на даче, как по роману, а на гастролях в Италии находился тогда скрипичный мэтр. Поэтому рассказывать о том, что было украдено в квартире, прибывшим на место преступления розыскникам сначала пришлось не ему, а его сыну – Игорю. Тот же, войдя в отцовские апартаменты, сразу ринулся к стоявшему в кабинете шкафу, открыв который, с облегчением воскликнул: «Считайте, кражи не произошло – скрипка на месте!»

И правда, одна из скрипок Страдивари, которая в отсутствии Давида Ойстраха находилась в шкафу на специально предназначенной для неё подставке, тогда спокойно лежала на своём излюбленном месте…

Однако… Сделаю многоточие. Ибо факт, что какая-то скрипка у Ойстраха могла быть когда-то похищена, полностью отрицать нельзя. Не претендуя на истину, вполне можно допустить, что его просто не разглашали, чтобы не возник международный скандал и чтобы ни в коем случае не упасть в глазах у иностранцев. Недаром ведь среди квартирных воров ходила, такая легенда.

– У Ойстраха и членов его семьи была не одна квартира, – рассказывал мне один из бывших воронежских «домушников». – И собственно говоря, все их «бомбанули». Почему? Да потому что в преступный мир проникла информация о том, что он имеет. А когда речь идёт о деньгах, фамилии ничего не значат. Была хата, куда доставлялись редкие краденые ценности. Это то, что увозится за рубеж без проблем. То есть выписывается и увозится. Туда-то и попала ойстраховская скрипка ещё задолго до 68-го года. А вывезли её в Англию…

В то же время доподлинно известно, что одна из скрипок работы Страдивариуса 1671 года, какую Ойстраху подарила королева Бельгии Елизавета, была похищена в 1996 году. Только украли эту миниатюрную скрипку, на которой великий музыкант играл всего два раза, не из его квартиры.

Её вынесли из Московского государственного музея музыкальных инструментов имени Глинки, куда она была передана в дар семьёй Давида Фёдоровича уже после его смерти в 1974 году. Причём кража была совершена лишь по прошествии 9-ти лет с момента выхода на экраны телесериала «Визит к Минотавру», где снимали именно этом музыкальный инструмент. Правда, через полтора года оперативникам удалось найти уникальную скрипку и вернуть в музей, которому один из двух задержанных в Сочи преступников ранее собирался продать раритет за миллион долларов.

Что же касается краж других скрипок Ойстраха, о чём поведал мне тот рецидивист, то так это было или нет – история умалчивает. Но «откровения» квартирного вора не лишены основания: ценности, которые принадлежали Давиду Фёдоровичу или находились у него на хранении, стоили больших денег. На них-то более полувека назад и позарились «домушники», умышленно или по незнанию не прихватив с собой лишь антикварные скрипки, да кое-что ещё особо ценное.

Но и из того, что взяли воры, можно было извлечь довольно солидный куш, обеспечив и себе, и своим потомкам безбедное существование. И хотя говорить, о том, что похищенные ценности и вещи были равнозначны шедевру Страдивариуса, безусловно, нельзя, всё же общая их стоимость и сумма унесённых из ойстраховской квартиры денег оказались весьма внушительными для того, чтобы в то время на самом высоком уровне вести речь об этой краже.

К примеру, золотой портсигар, инкрустированный мелкими алмазами – один из трёх, похищенных у Ойстраха драгоценных портсигаров, который был преподнесён ему в дар в знак восхищения искусством его игры президентом Турции Ататюрком. А раритетные запонки, усыпанные великолепными, неповторимой огранки, бриллиантами, опять-таки подарила искренняя почитательница таланта Давида Фёдоровича – бельгийская королева Елизавета. Именно о её, застеклённой в строгую рамку, фотографии, упавшей со стены квартиры Полякова, и вели речь братья Вайнеры.

По их роману, на обратной стороне разбитого портрета королевы стояла переведённая с французского вымышленным инспектором Лавровой короткая надпись философского содержания: «Гениям поклоняются дамы и монархи, ибо десница их осенена господом».

И действительно, в числе украденных подарков был золотой ключ от ворот города Иерусалима, символизирующий то, что Давиду Фёдоровичу всегда был открыт путь в обитель господа. У Вайнеров же он значился как ключ от города Страсбурга. Не менее символичным был и другой, вынесенный из квартиры подарок – эксклюзивной работы шахматы, доска которых выполнена из полудрагоценных камней, а фигурки отлиты из чистого белого и жёлтого золота. Игрой только для царственных особ, каким считали Давида Фёдоровича, можно было назвать эти шахматы.

О том, какое положение занимал русский скрипач среди мировой элиты, говорила и целая коллекция мужских и женских часов, похищенная тогда у него. 27 часов в золотых и серебряных корпусах, большинство из которых настоящие произведения ювелирного искусства лучших часовых мастеров планеты, бережно хранил он у себя.

Помимо же этих уникальных изделий украли у Ойстраха и редкой ювелирной работы женские украшения: броши, кулоны, браслеты, серьги и колье. Любая женщина из высшего света посчитала бы за счастье носить их. Особую ценность представляли награды скрипача, каких удостаивался он за различные заслуги. Два ордена Ленина, Лауреатские значки, медали, содержание драгметаллов в которых довольно весомо, прибрали воры к своим рукам. Не меньше, а может быть даже больше, грела руки домушников и похищенная валюта. Сумма её в рублёвом выражении составляла по тогдашнему курсу около двадцати пяти тысяч.

Исколесивший почти весь земной шар, какой только иностранной валюты не имел Давид Фёдорович! И американские доллары, и немецкие марки, и австрийские шиллинги, и английские фунты стерлингов, и французские франки, и датские кроны, и голландские гульдены хранились у него дома. И всё это унесли имевшие отношение к совсем иным гастрольным поездкам люди.

Да, их стремление к личному обогащению тогда, видимо, достигло пиковой отметки. Неслучайно прихватили они с собой и всю фото-, теле-, радио – и звукозаписывающую аппаратуру, купить которую, кстати, в то время мог себе позволить далеко не каждый прилично зарабатывающий человек. Тем более что большую часть дорогой аппаратуры представляли самые последние достижения мировой техники. Но, если, забрав эту технику, «домушники» рассчитывали очень легко её сбыть, то, прихватив с собой весьма привычные в обиходе вещи, они явно действовали наобум, рассчитывая просто утолить собственную жадность. А жадность, как говорят, «фраера сгубила». И для квартирников, обокравших Ойстраха, всё вышло согласно данной пословице.

Во вместительном чемодане, принадлежащем семье Никоновых, было перенесено значительное количество вещей, которые находились в квартире Давида Фёдоровича. Однако не только полезную, но и медвежью услугу оказал он ворам. Как выяснилось, из чемодана, который принёс с собой на дело восемнадцатилетний Сергей Никонов, в какой-то момент вывалился лежавший там обычный кистевой эспандер.

Из жёлтого металла был сделан он, а хозяином его являлся отец братьев – Дмитрий Андреевич. И, возможно, никто бы не узнал об этом и кража была бы нераскрыта, если бы на утерянном эспандере не стояли вполне определённые знаки отличия. Изображение штанги и фамилия «Никонов» оказались нацарапаны на нём. Вот с выяснения того, кто мог быть обладателем этой фамилии и был способен совершить эту кражу, и начали вести свою работу сотрудники милиции.

Как было им сначала известно, первой заметила кражу соседка Давида Фёдоровича – Валентина Ивановна Косарева. Именно она утром 27 октября обратила, внимание на приоткрытую дверь его квартиры, войдя в которую и увидев стоявший кругом кавардак, тут же вызвала милицию.

Загадочная надпись на обнаруженном на полу физкультурном минитренажёре озадачила многих сотрудников, в том числе и уголовного розыска Управления внутренних дел Воронежской области. Вечером следующего дня его начальник Александр Николаевич Рогов, как обычно, в своём кабинете зачитывал суточные ориентировки о самых значительных преступлениях, совершённых по стране. И после сообщения о московской краже с найденным кистевым эспандером вдруг среди присутствовавших на планёрке прозвучала реплика о воронежском квартирнике – Никонове, который когда-то воровал у артистов.

Автором реплики оказался заместитель начальника розыска воронежского УВД Иван Яковлевич Пирожков. В 1960 году этот опытный с хорошо развитым профессиональным чутьём оперативник раскрыл три, совершённых идентичным почерком, квартирных кражи. В числе потерпевших от этих краж был один ответственный работник обкома партии и артистка воронежского театра Оперы и балета Зоя Ильинична Привалова.

Вором же, как тогда установили, являлся тот самый старший брат Сергея Никонова – Борис, которому в то время было 29 лет. Важную улику – подписную газету со своим адресом – забыл он тогда у артистки. Вот и в октябре 68-го оставленный у Ойстраха эспандер невзначай натолкнул Пирожкова на мысль о Борисе, какой вполне мог совершить новую оплошность.

– Когда я узнал о краже у Давида Ойстраха, то сразу предположил, что по почерку сложные замки в той квартире мог вскрыть он, – рассказывал бывший заместитель начальника ОУР УВД Воронежской области Иван Яковлевич Пирожков. – Сообщил об этом в Москву. А там по картотеке посмотрели и ответили: такого не может быть, Борис Никонов сидит в тюрьме. Тогда я посылаю другую бумагу, на основании которой прошу проверить уже его брата – Сергея. Но вместо сведений о Сергее получаю ответ: «Вышла ошибка. Борис освобождён».

Действительно, уроженец Воронежа Борис Никонов на момент поступления запроса уже вышел на свободу. Отсидев всего 15 месяцев, он на удивление московской милиции, благополучно покинул ростовскую колонию, где по решению суда Ленинградского района Москвы должен был отбывать наказание аж целых 15 лет! Получил же Борис этот самый большой по тем временам срок за серию крупных разностатейных преступлений, в числе которых было и вооружённое нападение на московского милиционера.

Однако, как выяснилось, согласно поданной Никоновым апелляции, Верховный суд пересмотрел его дело, заменив статью о вооружённом разбое статьёй, где речь шла о простой краже. Плюс ко всему тот суд зачёл ещё Борису и четыре с небольшим года, на которые раньше направляли его лечиться в психиатрическую клинику и откуда он, кстати, сбежал. Таким образом, вместо максимального для уголовника срока, провёл он в заключении лишь чисто символические месяцы. А сведения о нём, поступившие из Москвы в Воронеж, оказались ложными не по вине информцентра МВД. Ведь причиной тому была справка из колонии, которая не пришла туда вовремя.

Ещё в августе 68-го получил старший Никонов вольную. По сведениям компетентных лиц, «отмазала» вора от длительной «отсидки» его очень влиятельная тётушка, которая занимала высокий дипломатический пост в одной из скандинавских стран. Имея определённый вес в столице, она могла либо «скостить» сроки, вынесенные приговором, либо заменить тюремное заключение лечением в психушке. Хотя в том, чтобы попасть в последнюю, Никонов и сам чувствовал себя достаточно поднаторевшим.

Начав отсчёт своим судимостям с 1947-го года, с 16 лет, Борис Дмитриевич Никонов, как Вы уже поняли, в местах заключения долго не задерживался. Будучи прописанным и проживающим в Москве, в ней он и оттачивал своё воровское мастерство. Но в конце пятидесятых, имея уже серьёзные судимости, он, согласно тогдашним законам, был вынужден временно выехать из столицы и переселиться к своим родственникам в Воронеж. Здесь Борис активно ворует и здесь, наконец, о нём узнают. Его задерживают, судят и, признав невменяемым, направляют на лечение в психбольницу «Орловка», откуда Никонов практически сразу совершает побег.

Бежит он и из ленинградской клиники, куда его определили, объявив сумасшедшим после активной преступной деятельности в городе на Неве. И вот, снова столица, снова дерзкие, но уже вышедшие за обычные рамки преступления, и снова хорошо разыгранная симуляция душевнобольного, увещевания и «отмазка». И всё-таки то обстоятельство, что Борис Никонов ещё с августа 68-го разгуливал по Москве, отнюдь не означало, что именно он должен быть причастен к краже у Давида Ойстраха.

По словам бывшего заместителя начальника следственного отдела УВД Воронежской области Михаила Юрьевича Глускина, версию о причастности Бориса к краже у Ойстраха требовалось тщательнейшим образом проверить, чтобы или отбросить или подтвердить. А основывалась проработка этой версии на обнаруженных в квартире скрипача отпечатках чьих-то рук – пальцев на грампластинке и ребра ладони на чёрной женской сумочке.

Чтобы узнать: кому принадлежали таинственные следы, сотрудники МУРа сначала дактилоскопировали самого Давида Фёдоровича и его жену… Редчайшая возможность представилась им – заиметь отпечатки рук человека мирового имени и славы, пленившего божественной игрой на скрипке миллионы людей планеты. Но следы оставленные, на пластинке и сумочке, были далеки от отпечатков гения и его супруги. А значит, предстояла большая кропотливая проверка на соответствие этих следов людям, проживающим в Москве под фамилией «Никонов».

Тысячи оттисков рук исследовали москвичи, сверяя каждую линию, каждый папиллярный узел. Но ни один из московских Никоновых, чьи «ручные факсимиле» попадали на сверку, и близко не напоминали субъектов, орудовавших в ойстраховской квартире. Тогда-то и решили сравнить отпечатки воронежского Никонова.

К сожалению, дактилокарта, имевшаяся на Бориса, была не совсем чёткой и полной. Поэтому требовалось получить новые, свежие оттиски. Сделать это совершенно незаметно, чтобы подозреваемый даже не догадался, что у него их взяли, выпало на долю воронежских оперативников.

Обнаружив Бориса в Воронеже, оперативники застали его в одном из местных кафе. И вот, когда Никонов взял стакан кофе и, оставив его на столике, подошёл к буфетчице за заказанным бутербродом, они потихоньку заменили стакан своим, куда был перелит кофе. Пустую же посуду один из оперативников спрятал в свой карман, и, быстро выполнив эту операцию, они моментально ушли.

Отпечаток ребра ладони, снятый с этого предмета, и след на сумочке полностью совпали. И, стало быть, появились доказательства, что в квартире Давида Ойстраха побывал именно воронежский Никонов.

Итак, как станет известно, навязчивое желание обворовать знаменитого скрипача у Бориса Никонова появилось давно. Однажды на допросе по предыдущему делу, отнекиваясь от какого-то эпизода, Борис с возмущением вымолвил: «Вы мне, может, ещё припишете и кражу из квартиры Ойстраха?» Видимо, отпетый вор не раз «прицеливался», ждал удобного момента и, наконец, дождался…

Свой юбилей, как, впрочем, и предыдущий день рождения Давид Фёдорович не праздновал, потому что был занят подготовкой к очередным гастролям. И вот, спустя три недели после очень скромного чествования юбиляра в консерватории (а исполнилось ему тогда 60 лет), в доме, где он жил, сложились вполне устраивающие Никонова условия.

Во-первых, квартира Ойстраха пустовала, так как он отбыл в длительную гастрольную поездку. Во-вторых, соседям, жившим своими осенними заботами, особо недосуг было присматривать за ней. Тем более что на лестничной площадке у скрипача других квартир просто не существовало. В-третьих, во всём доме шёл капитальный ремонт. Он-то и позволил преодолеть многие препятствия для проникновения, как в само здание, так и в квартиру.

Помните старый американский фильм с Питером О’Тулом «Как украсть миллион»? Так вот. Для того, чтобы беспрепятственно вскрыть квартиру, Борис Никонов решил воспользоваться тем же экранизированным приёмом: заставить несколько раз сработать охранную сигнализацию. Пара вечеров, и замученная ложными выездами ночная милиция, вопреки правилам, берёт и отключает сигнализацию на пульте. А тем временем «наш герой», поднявшись на пятый этаж, орудует отмычками, открывает ими два сложных французских замка и весьма аккуратно, чтобы не оставить следов дверного взлома, сбивает третий.

Согласно материалам следствия, 17 октября, в день проникновения в квартиру Ойстраха, Борис поручил своему младшему брату – Сергею купить гвоздодёр, не поставив того в известность, для чего он ему требуется. Гвоздодёр потом так и не нашли, но, вероятно, именно им Борис и оторвал последний замок.

Если проводить аналогию с вайнеровским романом, то вместо гвоздодёра там был другой инструмент взлома – воронёная воровская фомка с вдавленным на ней знаком в виде двух коротких молний. По сюжету этого произведения, сотрудники милиции обнаружили её в проёме между сиденьем и спинкой стула, куда она завалилась совершенно случайно. Случайно выпал из чемодана и подлинный никоновский эспандер. Хотя что там реальные и придуманные улики! Отнюдь неспроста ведь ввели в свой роман братья Вайнеры такой персонаж, как Яков Крест, он же – Данила Спиридонович Никодимов.

Напомню, по роману Крест заказал кражу скрипки, узнав о ней от сокамерника Юрия Лопакова, с каким они совершали побег из колонии. Лопаков же, который во время побега утонул в Енисее, был другом детства Григория Белаша, работавшего настройщиком музыкальных инструментов и частенько захаживавшего к Полякову (в фильме Лопаков и Крест объединены в один персонаж).

Так вот, судя по всему, Борис Никонов и являлся прототипом Якова Креста, как Ойстрах – Полякова. Разница лишь в том, что Борис не был заказчиком кражи, а сам её совершал, не посвящая в это ни людей из своей среды, ни каких-то посторонних лиц. А, кроме того, в художественном повествовании Вайнеров просматривается несколько небольших отличий Бориса Никонова от Данилы Никодимова по кличке Крест и несовпадений в том: как и когда была совершена кража у скрипача.

К примеру, Крест у Вайнеров был 21-го года рождения. Борис же родился в 31-ом. Квартиру Полякова вскрывали в ночь с 15-го на 16-е октября 70-го года. А Никонов это сделал в ночь с 17-го на 18-е октября 68-го. Бориса, как Креста, никогда не судили Ленинградским военным трибуналом. Проживал он в большом городе, а не где-то в дальнем Подмосковье. Не исполнял Никонов и роль водопроводчика, который по роману за две недели до обнаружения кражи ремонтировал у скрипача дверной замок и в это время снял дубликаты ключей. Однако кое-что связывало его и с вымышленным водопроводчиком.

Дело в том, что в качестве водопроводчика у Вайнеров выступил некий персонаж по фамилии Мельник (в сериале его сыграл Михаил Пуговкин), который был мастером воровского инструмента и жил на станции Голицино. Именно он, согласно сюжету, изготовил фомку, открыл квартиру, а впоследствии, когда Григорий Белаш (в фильме эту роль исполнил Александр Филиппенко) похитил скрипку, передав её Кресту, совершил кражу остальных ценностей, принадлежащих Полякову. Причём перечень ценностей, приведённый Вайнерами, частично совпадает с украденным у Ойстраха.

Более того, вдаваясь в детали их произведения, можно увидеть, что Мельник прослыл в округе местным умельцем и имел кличку «Часовщик». Борис же Никонов до своих судимостей тоже был мастеровым парнем, работая часовщиком в одной из московских мастерских. Там, видимо, он и освоил ремесло изготовления ключей и отмычек…

Итак, в ночь с 17-го на 18 октября Никонов-старший входит в огромную пустующую квартиру и, включив свет в просторной прихожей, начинает рыскать по кабинету, шикарному музыкальному залу, спальне и остальным комнатам в поисках ценных вещей и денег.

Погрузив набранное в свой портфель, Борис спокойно покидает квартиру. А днём 18-го он, не вдаваясь в подробности, рассказывает о краже Сергею, и называет адрес. Цель, которую преследовал Борис, оповестив брата, предельно проста: убедиться, погасил ли он в свет в квартире и прикрыл ли за собой дверь. Проявлять же родственную заботу о благосостоянии Сергея не было в его правилах. Ведь краденым Борис никогда не делился и делать исключения ни для кого не желал. «Хата свободна и в твоём распоряжении», – сказав так брату, он вроде бы производит тем широкий жест. А чтобы раззадорить юношу, ещё добавляет: «Если из квартиры вынести всё, то хватит на всю жизнь».

После, попав под арест, Борис, наверное, не раз пожалел об этом. Но а пока окрылённый Сергей, которому было всего 18, старается оправдать оказанное ему доверие.

В тот же день, созвонившись со своим 19-летним приятелем, Николаем Лавровым, он встречается с ним, предлагая прокатиться на такси. Там-то, в машине, рассказывает ему об «одной квартире, хозяин какой в отъезде и где есть чем поживиться». Предложение соблазнительно, и два ещё несудимых друга отправляются на улицу Чкалова, находят дом и под видом жэковских ремонтников становятся его временными «опекунами».

Уже поздний вечер, обитая чёрным дерматином дверь слегка приоткрыта, свет выключен. Чиркнув спичкой, Сергей видит стоящий на трюмо телефон, а рядом с ним записную книжку. Недолго думая, он вырывает из неё листы (эксперты насчитали всего 13) и по одному жжёт их, освещая помещение в поиске вещей и денег. Кстати, о жжёных листах из записной книжки шла речь и у Вайнеров, как и о сувенирных свечах, какими затем пользовались воры. Не присутствовал в романе лишь фонарик, который они также нашли в квартире.

Не знавший, что квартиру потрошил брат Сергея, и, поняв, что сам Сергей тут впервые, Николай Лавров сначала удивился царившему в ней беспорядку. Но вскоре, когда у него появились деньги, его охватило полнейшее безразличие к этому. Причём не исчезло оно даже тогда, когда Николай увидел стоявшую на комоде фотографию Ойстраха и догадался, где он находится.

Как установит следствие, Сергей Никонов и Николай Лавров побывали в гостях у Давида Фёдоровича аж пять (!) раз, а в первую ночь даже дважды. То есть, как говорят оперативники, они буквально «доили» квартиру, приходя туда с пустыми, а уходя с полными чемоданами и сумками.

Скорее по неопытности, а, может, из-за спешки не заметили они, как упал посторонний предмет – эспандер. Однако в остальных своих действиях начинающие квартирники могли дать фору многим профессиональным ворам.

Как-то раз ребята приехали на такси и, остановив автомобиль прямо напротив ойстраховского дома, велели шофёру ждать. Когда же они с пожитками вышли и направились к «Волге», их остановили охранявшие здание милиционеры. Стражи порядка поинтересовались – откуда вещи. Но Сергей быстро сообразил и без дрожи в голосе ответил: «Да, понимаете, ремонт тут затянулся надолго, а нас попросили кое-что перевести из квартиры Ойстраха…»

Каких только курьёзов не бывает в жизни. Курьёз этой истории состоял в том, что, приняв его слова «за чистую монету», милиционеры выразили им сочувствие и даже помогли погрузить вещи в машину.

Грандиозный успех операции ребята отметили ещё в квартире Ойстраха, распив прямо там принесённую с собой бутылку водки «Праздничная» и оставив её на столе. Кстати, в романе есть похожий эпизод, когда сосед Полякова – алкоголик Обольников открыл изготовленными заранее дубликатами дверь его квартиры, и, войдя в неё, полез в бар, где нашёл и осушил бутылку портвейна.

Разумеется, выпить приятелям было за что. Большую россыпь облигаций госзайма, иностранной валюты и советских денег взяли они помимо носильных вещей и аппаратуры. Но в отличие от опытного и расчётливого Бориса, который постарался краденное спрятать, Сергей с Николаем сразу принимаются за растранжиривание солидных пачек.

Из 25-ти тысяч украденных ими рублей – в нашей и иностранной валюте, – немало удалось им истратить на друзей, в ресторанах и в магазине «Берёзка». Часть валюты Сергей отдал Борису по его требованию, а оставшиеся деньги они спрятали дома или доверили родственникам. Сначала почти вся валюта хранилась у Лаврова. Хотя при обыске у него обнаружили только шесть с половиной тысяч долларов и 600 рублей. Некоторое время, приличная сумма американских долларов, а также 10 нумизматных золотых монет находились у его отчима. А две пачки долларов и 2 тысячи рублей зашила в свой пояс мать Николая, хранившая их затем у себя на работе – в помещении московского стадиона «Труд».

Что же касается вещей, то большинство из них Лавров и Никонов-младший продали, подарили, или опять-таки передали на хранение своим знакомым и близким. Как свидетельствуют следственные материалы, кое-что было обнаружено у их общего случайного знакомого в Москве. У него оказались проданные ему швейцарские мужские часы, карманный приёмник «Sony», мужская кофта и два махеровых шарфа.

Два плаща изъяли у родственника Лаврова в городе Кизеле Пермской области, а часы «Revue» и магнитофон «Grundig» – у двух его московских дружков, которым он захотел сделать столь дорогие подарки. Но большая часть суперсовременной аппаратуры Давида Ойстраха пылилась на чердаке лавровского дома. И лишь потом львиную долю этой техники Николай попросил сохранить ещё одного своего знакомого, и отвёз её вместе с ним к его тётке в город Павловский Пасад.

Понимая, что милиция может напасть на их след, Николай Лавров и Сергей Никонов боялись быть пойманными с поличным и при малейшем подозрении в слежке старались от него избавиться. Однажды Сергей, поехав на электричке на дачу к своему приятелю, вдруг увидел идущих по вагону милиционеров и подумал, что его преследуют. А поэтому, не мешкая, чтобы избежать лишних неприятностей, решил выбросить из окна поезда всю имевшуюся у него валюту. Произошло это на станции «Чепелево». Милиция же, как оказалось, всего лишь проверяла билеты у пассажиров.

Ещё задолго до своего ареста Сергей с Николаем стали избавляться от некоторых улик, избрав для совершения этой процедуры московские водоёмы. Так один из похищенных японских магнитофонов, предварительно разобрав его на детали, Сергей выкинул в Москву-реку. Другой магнитофон марки «UHER» был брошен в пруд на территории парка ЦДСА. А в Антроповском пруду, расположенном по 2-му Щемиловскому переулку, они утопили два портфеля Давида Фёдоровича и свою сумку с крадеными часами, облигациями и другими вещами. Причём в портфелях находились важные бумаги на имя Ойстраха, среди которых были и паспорта на принадлежащие ему скрипки…

Да, нельзя не отдать должное Вайнерам в том, что их роман и теле фильм «Визит к Минотавру» интригует читателя и зрителя, как самой кражей уникальной скрипки, так и расписанными до мелочей этапами её расследования. Однако, если бы они оттолкнулись от истинных обстоятельств преступления, интрига могла быть гораздо большей.

Дело в том, что в материалах дела фигурировала грампластинка, на которой были оставлены лавровские пальчики. Ну и что? – скажете Вы, и ошибётесь. Ведь оказалась она сделанной из настоящего золота, а под нею лежали ещё 29 (!) таких же золотых, лишь покрытых чёрным напылением дисков, специально выпущенных для великого музыканта.

Естественно, не зная этого, их воры не взяли. И хотя о цене этих пластинок говорить трудно, есть предположение, что она превышала стоимость всего украденного. И всё-таки, как в порыве откровения признался брату Борис Никонов, из квартиры Давида Фёдоровича им было вынесено ни много – ни мало, а целых 4 (!) килограмма золота. Безусловно, состояние крупное, и расскажи об этом тогда, кража стала бы мировой сенсацией. Хотя в узких кругах она и так была таковой.

Если в Москве за ходом расследования следил сам Леонид Ильич, то после того, как дело стало вестись в Воронеже, оно автоматически попало под контроль первого секретаря Воронежского обкома партии. А официально все следственные действия Управления внутренних дел Воронежской области по этой краже велись по поручению следственного управления Москвы.

Бывший заместитель начальника следственного отдела воронежского УВД Михаил Юрьевич Глускин, который возглавлял нашу следственную бригаду, вспоминал:

– В декабре 68-го в Воронеж прибыла группа работников МУРа, и руководство УВД вместе со мной договорилось с ними о проведении общих оперативно-следственных мероприятий. В Воронеже ими руководил начальник УВД, комиссар милиции III ранга Борис Алексеевич Жуков. Не только об этом, но и о других актуальных делах: он знал не по докладу подчинённых. Являясь весьма контактным человеком и хорошим психологом, Борис Алексеевич часто сам участвовал в допросах свидетелей, подозреваемых и обвиняемых, и его участие нередко приводило к положительным результатам.

Обо всех деталях совместной с МУРом операции знали лишь единицы. До её начала оперативники воронежского УВД установили связи Бориса Никонова в Воронеже, узнали о его местонахождении, а впоследствии получили санкции прокурора области Александра Михайловича Рекункова, ставшего потом Генеральным прокурором Союза, на ряд обысков в домах родственников подозреваемого.

И в Москве, и в Воронеже операция должна была начинаться одновременно. Ведь, чтобы не утекла информация и не ушли ворованные вещи, ставилась задача задержать преступников в один день и час…

О том, что Борис Никонов – очень опасный и коварный человек, знали и догадывались многие. Агрессивен, носит с собой нож, прикидывается сумасшедшим, старается держать язык за зубами и ни с кем особо не откровенничает. Но немногие знали о его родственных связях, любовных взаимоотношениях, былых способностях. И первыми владели этой информацией оперативные сотрудники воронежского УВД.

Из руководства о чисто оперативных мероприятиях, проводившихся по Борису Никонову, было известно лишь начальнику УВД. А выполнялись они с применением всех самых передовых, существовавших тогда, технических средств.

Почти каждый шаг Бориса фиксируют воронежские оперативники, подстраиваясь под его стиль поведения. И увёртливый и осторожный Никонов-старший постепенно начинает терять свои оборонительные позиции, которых у него было вполне достаточно.

Одетый с иголочки, с апломбом франта, – так он всегда ходил по улицам и ездил в общественном транспорте. А ещё любил шоколад «Алёнка», часто покупая который и срывая с него обёртку, обязательно бросал её мимо урны, чтобы наклониться, поднять и осмотреться при этом по сторонам под своей рукой. Но оглядываться уже было поздно…

В одном из двух частных домов, расположенных недалеко от реки Воронеж, где жили тётки Никоновых по материнской линии и где чаще обитал Борис, оперативники установили прослушивающую аппаратуру. Проделали с чердака дырочку, вставили туда микрофончик, и хотя немного перестарались, – на потолке чуть-чуть отпала и повисла штукатурка, – эта операция прошла успешно.

Вскоре под предлогом проверки соблюдения паспортного режима Никонова заставляют устроиться на работу. Трудится он в часовой мастерской, и туда оперативники внедряют своего человека. Именно от него они получают сведения о том, что ценности, вынесенные Борисом из квартиры Ойстраха, находятся не где-нибудь, а в Воронеже.

В середине января 69-го года все лица, причастные к громкой московской краже были задержаны. Доставленный в воронежский ИВС Борис Дмитриевич Никонов категорически отказывается давать показания и заявляет, что в обвинениях его МУРом учинена провокация и он ни в чём не виновен. Из допросов же его родственников было очевидно, что они что-то скрывают, особенно тётки, у которых он жил. Их-то и надо было «раскрутить».

На очередном допросе, проводившемся при участии начальника воронежского УВД, Борис Алексеевич Жуков убеждает одну из тёток дать правдивые показания. Однако, рассказав о краденых вещах и согласившись их выдать, тётка ставит ультиматум, что отдаст всё только лично в руки Жукову и без понятых.

Другого выхода не было, и поэтому, пойдя на нарушение процессуальных норм, поздним январским вечером Жуков сел в служебную машину и поехал вместе с этой, совсем незнакомой ему женщиной к родителям её мужа. Там в сарае из-под половиц и вытащили они вещевой мешок, в котором находился рюкзак с ворованными ценностями и валютой.

Примерно через час после отъезда Борис Алексеевич прибыл в УВД, где в его кабинете следственно-оперативная группа уже с понятыми описывала всю ночь содержимое этого рюкзака. А на следующий день утром сам Жуков передал всё, находившееся в нём несметное богатство, в руки московского генерала, который поблагодарил его и в сопровождении оперативников МУРа отбыл на самолёте в Москву. Сразу с собой они забрали и Бориса Никонова, прощанию которого с Воронежем предшествовал очередной акт агрессии.

По словам бывшего заместителя начальника ОУР УВД Воронежской области Ивана Яковлевича Пирожкова, как-то в адрес присутствовавшего на допросе Жукова Борис зло выпалил: «Я с Вами ещё встречусь!» «Где же и когда?» – спросил, недоумевая, комиссар. «Как где – на квартире», – просветил Борис непонятливого генерала. «Так ты у меня в квартире ничего, кроме френча, не возьмёшь», – ухмыльнулся Жуков. «А мне он и не нужен, – сказал Никонов, – у Вас холодильник есть – есть, так возьму его. И вы здесь все, как мухи, передохните!..»

Но обрушенный на комиссара гнев ни сам Борис, ни постоянно выгораживавший его Сергей так и не облачили в действие. А теперь, когда «иных уж нет, а те далече», тем более мстить бессмысленно.

Существует ли воровская дружба? Кто-то скажет «да», а я в этом, например, сомневаюсь. Ведь дружба только тогда прекрасное состояние души, когда она не зиждется на деньгах и корысти и не замешана на совместных криминальных делах. Поэтому братья Никоновы фактически между собой не дружили, хоть и имели одних родителей, хоть и соприкасались порой на воровской почве. Ибо каждый, особенно во время последовавших за ойстраховской кражами, жил сам по себе и отвечал только за своё.

Хотя… материалы этого уголовного дела отмечают, что 16 мая 1969 года, когда Москва вела следствие, Сергей Никонов вдруг основную вину взял на себя. Мол, его брат в квартире не был, и идея совершения кражи принадлежит лично ему. Мол, с августа 1968 года он постоянно наблюдал за квартирой, адрес которой увидел в телефонной книжке своего отца. Мол, в отсутствии Ойстраха снял слепки ключей входной двери, по каким самостоятельно изготовил дубликаты. Мол, придя с крадеными вещами домой, он передал их своему, находившемуся в Москве, брату, которого и попросил увезти похищенное в Воронеж и там спрятать.

Однако те показания были по-юношески наивны и безосновательны. Видимо, отнюдь не любовь к брату рождала их, а скорее боязнь расправы его стороны. (Да оно и понятно: и мать, и отец, и тётки боялись Бориса.) А значит, очевидно, что в период оперативной работы, проводившейся в отношении Бориса, он постоянно курсировал между Москвой и Воронежем далеко не с целью руководства преступными действиями Сергея и помощи ему советами, как резюмировало московское следствие, а для оказания на него психологического, а то и физического давления.

Еще в 59-м Борис, как уже оформившийся уголовник, старался подчинить своей воле пока несмышлёного девятилетнего Сергея. Тогда он, вскрыв квартиру одного воронежского генерала, заставил младшего брата выносить с ним тяжёлые персидские ковры. И хотя возбуждённое тогда дело из-за недостатка улик закрыли, столь домостроевский способ приобщения к воровскому ремеслу оперативникам запомнился надолго.

Воровская наука, которой своим примером учил его Борис, шла ему «впрок». Так, в 60-ом году Никонов-старший, попав в воронежский следственный изолятор за совершение трёх квартирных краж, вполне правдоподобно играет роль ненормального, почему и оказывается в «Орловке». А спустя 16 лет, уже зрелый Сергей повторяет «спектакль» своего брата на скамье подсудимых народного суда Советского района Воронежа (туда он попал в 1976 году за 16 эпизодов квартирных краж в Воронеже и Смоленске). Правда, роль в этом спектакле оказалась неудачной – психиатрическая экспертиза подтвердила, что Сергей – симулянт.

Вообще, симулировать невменяемость пробуют многие уголовники. Но у Никоновых это получалось особенно красочно. «Вы – кровопийцы! Вам моя кровь нужна… Не получите!», – твердил постоянно Борис на следствии как по делу о краже из квартиры Ойстраха (в кабинете Б. А. Жукова), так и по другим делам. «Меня преследуют менты. Я пробовал пить свою кровь, но она оказалась отравленной», – заявлял Сергей, пытаясь «косить под дурачка». А в итоге каждого, в зависимости от актерских способностей, психофизического состояния (Сергей употреблял наркотики) и родственных симпатий тётушки, судьи оценивали по-разному.

Если матёрый уголовник Борис отбыл в местах заключения только десять лет, то Сергей, который моложе своего брата аж на 19, отсидел почти вдвое больше, да ещё был признан особо опасным рецидивистом. Если к старшему относились со снисхождением из-за того, что его дядька состоял на учёте в психдиспансере, то оправдывать душевными болезнями родственников преступления младшего почему-то никто не хотел.

Только ненависть и больше ничего испытывали к милиции братья Никоновы. Борис, пожалуй, за лишение ею добытых им богатств, а Сергей, скорее всего, из-за отнятой у него тюрьмой свободы.

Если же проводить параллель с мифом о Минотавре, то здесь всё предельно ясно. Минотавра в обличии братьев Никоновых просто не могли не победить Тезей с Ариадной в лице московских и воронежских сыщиков, сделав это, несомненно, очень грамотно и профессионально. Досадно лишь одно: слишком уж возгордились москвичи своей победой, которую почему-то на равных не пожелали разделить с воронежцами…

Ветераны воронежской милиции вспоминали о том, что в то время Москва придавала большое значение успешному раскрытию ойстраховской кражи. Но министерское начальство постоянно говорило о заслугах МУРа и почти не упоминало о наших оперативниках.

И всё-таки, несмотря нехватавшую объективность, воронежцы на москвичей не в обиде. Ведь практически все основные участники этой операции получили от МВД памятные подарки. А знаменитый скрипач Давид Ойстрах во многом благодаря воронежским сотрудникам до конца своих дней каждый год выступал на кремлёвских концертах, посвящённых Дню милиции. Выступал, выражая тем свою великую признательность всем стражам порядка.

Обратная связь

Объехавший почти весь Россошанский район начальник воронежского уголовного розыска Александр Андреевич Колесниченко едва переступил порог райотдела, умылся, вошёл в кабинет и только разложил на столе домашнюю неприхотливую снедь, которую заботливо собрала ему жена, как вдруг раздался пронзительный телефонный звонок. Ещё не успев передохнуть от дневной «гонки», Александр Андреевич опрометью ринулся к телефону, словно предчувствуя важность этого звонка.

И в самом деле, он был очень важным. Звонил его зам – Геннадий Яковлевич Шапорев, – обстоятельный, деловой человек, который никогда не стал бы беспокоить по пустякам.

– …Александр Андреевич, приветствую Вас, – прозвучал в трубке зычный бас коллеги Колесниченко. – Извините, что звоню уже в конце дня…

– Не тяни, говори, что случилось, – буркнул не терпящий многословия начальник.

– Да… ЧП в Юдино. – вымолвил Шапорев. – Там в доме нашли мужика с женой убитыми. Как всё было – не знаю. Но, вроде, говорят, что они промеж собой плохо жили… Какое будем принимать решение?

– Ладно, коли так – пусть меня ждут, – ответил Колесниченко. – Сейчас выезжаю…

Дорога от Россоши до Подгорного (а именно с этом районе Воронежской области находится село Юдино) имеет протяженность всего двадцать пять километров. Но дело было ранней весной, когда ещё не сошёл снег, и местами засыпанная им трасса не давала машине хорошего разгона. Возможно поэтому и Колесниченко, по своей широкой натуре любивший быструю езду (как всякий разухабистый казак с Кубани, где он родился и вырос), впал в ещё большее уныние от такой и без того малоприятной поездки.

Но прежде в это уныние вверг начальника розыска сам вызов, нарушивший его планы в Россоши по проведению крупномасштабной операции, которая была связана с раскрытием серии краж из магазинов. Среди тех, кого он задействовал в ней, были и увэдэшные оперативники, и руководитель местного розыска, один из лучших сыщиков области Анатолий Иванович Маликов, и заместитель начальника Калачеевского РОВД Виктор Ильич Тройнин, ставший потом начальником УВД.

Тогда, а именно 7 марта 1980 года, узнав о двойном убийстве в Юдино, подгоренцы, конечно, ждали главного из УВД. Однако поначалу возлагать на него какие-то особые надежды они не стали. А послужила тому одна простая причина.

Приехавшему в Подгоренский отдел Александру Андреевичу доложили, что опергруппа на месте преступления ещё работает. Но, отправившись туда, по пути он неожиданно столкнулся со своим давнишним знакомым, который жил в Юдино.

В 75-ом году этот молодой человек по имени Паша вывел его на единственную свидетельницу по нашумевшему тогда делу о хищении колхозного сейфа с деньгами. На момент той громкой кражи ему исполнилось всего пятнадцать. И вот спустя пять лет, уже повзрослев, на что не преминул обратить внимание Александр Андреевич, Паша снова становится на пути маститого сыщика. Каково было удивление Колесниченко, когда в разговоре со своим бывшим и неофициальным информатором он вдруг услышал, что тот – родственник убитого мужчины. А сам мужчина, как выяснилось, бывший муж свидетельницы по делу о краже сейфа, с которой Паша был в самом тесном родстве.

Оказалось, что далеко немолодая женщина Мария Николаевна (так звали свидетельницу) развелась со своим мужем уже давно. А он, сойдясь с другой, которую в селе прозвали «гусыней» (за сросшиеся на руках пальцы), частенько с ней попивал, и они нередко устраивали семейные драки.

Дело шло к тому, чтобы констатировать самоубийство. В этом были убеждены все: и Паша со своим отцом, возвращавшиеся из морга районной больницы, куда они отвезли убитых, и члены следственно-оперативной бригады, которые держали путь обратно – в Подгорное.

В тот день машина начальника воронежского УГРО, куда он пригласил сесть Пашу с отцом, была уже на полдороги от Юдино – в селе Сагуны. Там то поздним вечером и произошла его стыковка с опергрупной, и уже после первых их фраз во время короткого обмена мнениями ему стало ясно: все считают, что на убийство, совершенное посторонним лицом, это не похоже.

Но, как говорят, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, и Александр Андреевич решил во всем убедиться сам. А в помощь себе он попросил следователя прокуратуры, которая любезно согласилась поехать с ним.

Было это как раз на выходной и женский праздник. День выдался ветреным, но солнечным, и, приехав на место опытная следовательша, на пальцах рисуя картину происшествия, заставила Колесниченко встать на её сторону.

А говорила она вполне логично: «Не волнуйтесь, тут двери и окна целы, трупы лежали в коридоре, причём так, что двери не откроешь ни оттуда, ни отсюда, а значит посторонний, по крайней мере, не смог бы выйти…»

И верно, всё так и было: лежавшие поперек трупы преграждали проход в комнату, рядом валялся окровавленный топор, а зримые следы насилия были видны лишь на груди и лице у каждой из жертв.

Но сомнения по-прежнему продолжали терзать душу. Какое-то внутреннее чутье подсказывало Александру Андреевичу, что как-то не клеится бытовая почва к этому убийству, что больше тут попахивает откровенным криминалом. Да и для сомнений были основания, ведь вскрытие ещё не производили, а внешний осмотр трупов делал вовсе не зональный медик-криминалист, за которым просто некогда было ехать.

Удивительно, но миссия эксперта выпала на обыкновенного сотрудника медвытрезвителя, имевшего среднее медицинское образование и даже не удосужившегося перевернуть трупы. А посему окончательный вердикт этому преступлению должна была вынести лишь официальная судебная экспертиза.

Однако у начальника областного УГРО были другие дела, и поэтому, решив не ждать заключения, он уехал в Воронеж. Но уже в понедельник вечером ему позвонил начальник Подгоренского райотдела и как можно лаконичнее сообщил, что вскрытие состоялось, а вывод, который можно сделать согласно заключению, однозначен: убийство совершили все-таки посторонние люди, так как на спинах убитых были обнаружены колотые раны, нанесённые каким-то острым предметом.

«Ах, не надо было уезжать», – подумал вслух Александр Андреевич, ругая себя за нетерпеливость, и, тут же схватив телефонную трубку, стал накручивать диск. А набирал он номер начальника бюро областной судмедэкспертизы Владимира Григорьевича Донцова. К счастью, тот был на месте, и, обрисовав ему ситуацию, Колесниченко спросил: «Может, мы завтра съездим туда с вами?» «Да ради Бога, хоть прямо сейчас, была бы машина», – ответил главный эксперт, и уже через двадцать минут они выехали.

Но стоявшая на дворе погода и сама природа словно сопротивлялись их движению в подгоренском направлении. Мало того, что пошла мелкая, противная пурга, по дороге они ещё и поломались – прокололи колесо, и это невезение вызвало у них дополнительную тревогу.

Уже было за полночь, когда они добрались до Острогожска, где перебортировали шину. А в два часа ночи были в Подгорном, и там, не став беспокоить местное начальство, переночевали в пожарной части, примостившись на жёстких казённых топчанах…

Для настоящего сыщика ничто, по сравнению с естественными командировочными неудобствами, то напряжение ума, неподдельный энтузиазм и азарт, которые испытывает он, расследуя интересное дело. А ведь именно с таким делом довелось Александру Андреевичу столкнуться в Юдино ещё задолго до того, как там было совершено странное двойное убийство.

Информация о краже сорока трёх тысяч рублей вместе с сейфом из юдинской колхозной кассы поступило в дежурную часть УВД 15 октября 1975 года. Сначала туда выехала группа из Подгоренского отдела в составе начальника Николая Суконцева, его зама – Ивана Каменева, оперуполномоченного Владимира Костюченко, участкового Владимира Журавлёва и следователя прокуратуры. А затем уже прибыла бригада из управления, куда вошли замначальника УВД Николай Лютиков, сам Колесниченко, который был тогда замом руководителя ОУР, и целая дюжина лучших розыскников.

Действительно, по тем временам эта кража относилась к разряду наиболее крупных. Столько денег из бухгалтерий колхозных правлений тогда ещё не воровали. И в юдинском колхозе «Победа» произошёл первый такой случай, о котором сразу же доложили шифротелеграммой в Москву и который тут же был взят на контроль обкома и облисполкома.

В одноэтажное здание правления оперативники УВД вошли где-то около двенадцати. День только начинался, опьяняя томными осенними лучами солнца, и милицейская работа пока не сдвигалась с мёртвой точки.

После предварительного осмотра места преступления стало понятно, что наружная дверь правления не закрывалась, а вторая, ведущая в бухгалтерию, где стоял сейф, была заперта, но открыть её не составляло труда даже ребёнку (настолько уж замок был хлипким).

Как позже выяснилось, войдя в одну комнату бухгалтерии, воры подняли сейф. Перенеся его в соседний кабинет, они сняли оконную раму, которая была слегка прихвачена тоненькими гвоздиками, и через этот проем вытащили тяжёлый металлический ящик, а потом же поставили на место раму и закрыли дверь.

Никаких улик их визита, кроме царапин на подоконнике, обнаружить не удалось. Налицо было лишь полнейшее отсутствие охраны этих денег, предписания о необходимости усиления которой не раз рассылались во все отделы области.

Не в состоянии сохранить – раздай деньги людям. Таково золотое правило, к которому отнеслись скептически. Не надеешься на сторожей – установи охранную сигнализацию, железные двери и решётки на окнах. Но этого там и в помине не было. Да и обнаружили кражу случайно.

Часам к семи утра пришли в правление бухгалтер и зоотехник, которые, не ведая ни о чем, занимались своей работой, передавая сведения в район. А спустя где-то час пришла уборщица, ставшая добросовестно убирать все помещения. Войдя в бухгалтерию и начав стирать пыль с мебели, она занесла было тряпку над сейфом, да так и остолбенела – вместо привычного для неё предмета обстановки там стояла лишь одна пустующая тумба. «Це, дивись, а удэ ж касса?!» – по-хохлацки чудаковато и удивлённо воскликнула она. И только тогда специалисты правления оторвались от своих привычных дел, и, увидев, что сейф пропал, вызвали милицию.

Первыми, с кем беседовали оперативники, естественно, и были работники колхозной конторы. Оказалось, сторож как таковой, у них значился, но ночью он спал, находясь в гостинице для механизаторов, стоящей рядом с конторой.

По словам сторожа, о колхозных деньгах он знал, однако никто ему не говорил о том, чтобы постоянно дежурить возле правления. Да и спрашивать за такую безалаберность было не с кого.

Председатель лечился в санатории, главный инженер и без того находился в шоке, ожидая суда над собой за ДТП со смертельным исходом. В общем, держались по принципу: моя хата с краю, я ничего не знаю.

С не меньшей безучастностью столкнулась милиция и при общении с другими селянами. Народу Юдино населяло не много – около пятисот человек, но большинство из них оказались замкнутыми и боязливыми людьми. А раз так, то и определяться нужно было самим.

По примерно обозначенному кругу лиц, среди которых были и связанные с конторой, и своекорыстные, и в прошлом судимые люди, выдвинули розыскники целый ряд версий. И вот, как-то поступила к ним одна, довольно интригующая, информация.

Дело в том, что очень заинтересовались они некой пожилой женщиной по имени Мария Семеновна, а по прозвищу Маня-Муня. О ней в селе ходили настоящие легенды. Как рассказывали, однажды в 47-ом году, который считался самым голодным послевоенным годом, упала она в обморок. Произошло это с ней на улице рядом с колхозным правлением. Все думали, что Маня-Муня умерла, стали созывать народ, но через несколько минут та встала и как ни в чем не бывало пошла.

Вокруг этого события создали тогда ореол святости, который с годами не только не пропал, но и разросся до небывалых размеров. Так, один из рассказчиков, – бывший председатель сельпо, – вспомнил, что примерно в 49–50-ом году командировали его в Бутурлиновку за лесом, и совершенно случайно попал он на местный святой источник. То ли там отмечался какой-то религиозный праздник, то ли это было приурочено к чему-то ещё, но вокруг источника совершался крестный ход. И в этом шествии заметил вдруг он двух своих односельчан. Интересно, что один из них оказался братом той самой Мани-Муни. Но самое удивительное состояло в том, что несли они скромную рукописную иконку, на которой была изображена вылитая Мария Семёновна.

«Ну и что?» – подумаете Вы. Так поначалу думали и розыскники, пока не узнали следующее. А именно то, что, спустя некоторое время после обретения лика святой, Мария Семёновна стала получать посылки с деньгами, отправители которых были неизвестны.

В самом деле, для тех лет обстоятельство более чем странное. А тем паче, виделось нечто подозрительное в присущей ей, как никому другому, необъяснимой щедрости.

Как-то раз пришла она в сельский магазин и говорит заведующему: «Ты можешь прикрыть свой магазин минут на двадцать?» «Разумеется», – отвечает он, и закрывает его вместе с покупателями. «Бабы, выбирайте себе, что вам нравится! – кричит тут она, – А ты, Иван Егорович, считай. Сейчас у меня с собой денег нет, но я их принесу и за всех заплачу». И все женщины, которых в магазине было человек двадцать, тогда отоварились за её счёт.

Откуда водились у Марии Семёновны деньги – никто не знал. Знали только, что каждому из двух своих племянников она купила по «Жигулёнку». И ещё подарила «Москвич» одному совершенно чужому человеку, который в Сагунах задобрил её лишь вкусной колбаской, привозимой им в качестве гостинца с мясокомбината.

Вот и решили тогда сыщики познакомиться поближе с Маней-Муней, дабы узнать о происхождении её капитала. Однако, когда они пришли к ней в дом, то выяснилось, что старушки и след простыл.

«Хорош фрукт эта бабуля», – подумали оперативники, и объявили розыск. А где следует искать Марию Семёновну, подсказали им соседи, по мнению которых она могла жить у своего племянника в Павловске. «Ну что ж, раз так – надо проверить», – решили сыщики. И туда срочно выехали три члена опергруппы.

Стучать в ту павловскую хату долго не пришлось, открыла жена племянника (самого его дома не оказалось). Но на вопрос о том, где Мария Семёновна, она ответила: «Не знаю», хотя своих родственных отношений с ней отрицать не стала.

Почувствовав, что молодая особа темнит, снова сделали опрос соседей, и те откровенно поведали: «Они прячут её в сарае».

Октябрь выдался на редкость теплый, хоть и земля была уже покрыта толстым лиственным ковром. И в сарае, действительно, нашли эту бабушку, которая, то ли от далеко не жаркой осенней погоды, то ли от вселившегося в неё страха, забилась в дальний угол и вся дрожала мелкой, неприятной дрожью.

Доставив старушку в Юдино и с трудом разговорив её, сыщики узнают, что в тот сарай она заточила себя сама, действительно, в связи с кражей сейфа, но вовсе не потому, что она имеет к ней какое-то отношение.

«Товарищ начальник, я здесь боюсь находиться, Вы меня лучше посадите, пожалуйста, в тюрьму», – сказала на допросе она Колесниченко, стараясь всем своим поведением продемонстрировать ему насколько серьёзны её намерения. И в самом деле, неряшливый вид, всклоченные волосы и круглые испуганные глаза Мани-Муни как бы исподволь говорили о том, что эта женщина ужасно боялась отнюдь не милиции. Как на иголках сидела она в юдинском кабинете Александра Андреевича, который располагался в колхозной конторе, то постоянно ерзая на скромном колхозном стуле, то потирая больную тромбофлебитом ногу.

Но вот, в какое-то мгновение её словно осенило, и Мария Семёновна, видимо, проникшаяся симпатией к собеседнику, начала свой, полный загадок, рассказ:

– …Не знаю, кто это мог быть, но этим летом мне разбили окно, бросив в него записку, в которой на машинке были напечатаны такие слова: «Маня-Муня, Шеф приказал тебя убить. Но мы этого не сделаем, коль скоро ты 10 тысяч рублей под день Ивана Купалы принесёшь и положишь их у сруба колодца напротив указанного нами дома». Меня всю так и передернуло. Разволновавшись до боли в руках и ногах, я взяла записку и понесла её в сельсовет. Там же надо мною только посмеялись, говорят мол, ребячество, шутка, заулыбался и наш участковый. Так записочка эта и утерялась.

Но шутка то шуткой, а время то шло, и под святой праздник я связалась со своим знакомым из Сагунов, сообщив ему про эту записку и попросив его переночевать со мной в этот день. «Приезжай, а то, не дай бог, смерть моя придёт», – сказала ему я. Он тоже посмеялся, однако сразу после работы все же ко мне приехал. Поставил он свой «Москвич» у меня во дворе, поел, выпил и лёг в сенях. Спим мы себе, спим, и вдруг проснулась я среди ночи от страшных звона и грохота, раздавшихся в моей комнате. Разбили два окна, выходившие на улицу и во двор. И сразу после этого прогремели выстрелы. (Скорее всего, стреляли холостыми, потому что следов дроби или картечи не нашли).

От выстрелов на платяном шкафчике загорелась матерчатая подвеска. Казалось, огонь вот-вот перекинется на весь дом, однако мой спаситель не растерялся: схватил ведро с водой и залил пламя. Стрелявшие же (а было их, видимо, не меньше двух) убежали, и наступила гробовая тишина. Вот почему после кражи в правлении мне стало ещё страшнее, и я решила уйти в подполье.

«Эх, бабка, не уж то сельские бандюги позарились на твою кубышку?» Так рассуждал главный сыщик, думая как подступиться к поискам муниных обидчиков, пока не ошарашили его ещё одной новостью. Прозвучала она из уст всё того же подгоренского начальника Николая Суконцева, которому её передали по возвращению из Юдино в отдел. А рассказали ему буквально следующее.

Поздно ночью в доме председателя райпотребсоюза, в прошлом руководителя колхоза «Победа», раздался анонимный звонок. Звонили из Юдино и вкрадчивым женским голосом произнесли: «Ты слыхал, небось – у нас тут кассу украли…»

«Да, – говорит он, – слышал». «Так слушай дальше, – доносится из телефона. – Тут у нас разговор идёт, что кассу ту спрятали в огороде Ивана Сероштана…» Председатель попытался, было, узнать, кто звонит, но в трубке уже пошли прерывистые гудки.

Колесниченко казалось, что гудки пошли и в его голове – настолько он был огорошен этим известием. Но надо было принимать решение, и он решил ехать к председателю. И вот, переговорив с ним, Александр Андреевич собирает людей и отправляется на поиски названного огорода.

Пустая усадьба Сероштана не манила к себе даже вечно кочующих ворон. Старичок давно умер, и его совершенно бесхозный огородик никому был не нужен, и поэтому найти его не составило особого труда.

Почти неподвижные ржавые петли двери старого сараюшки еле поддались рукам новых посетителей. И сразу стало понятно: надежда на то, что тут могли спрятать деньги, вряд ли сбудется.

Другое дело сам участок. Но и на нём, тщательно прощупав его по всему периметру, не удалось найти ничего, что говорило бы о краже из колхозного правления. А, стало быть, требовалась дополнительная или совсем свежая информация.

К счастью, долго ходить за ней сыщикам не пришлось. Ведь вскоре у них появился один активный помощник, о полезном для дела любопытстве которого им поведали селяне.

Это был шустрый парнишка по имени Паша. Он стал ежедневно рассказывать оперативникам о последних сельских новостях. И вот, как-то раз Паша пришёл в правление с особым таинственным блеском в глазах.

Это было в день обследования огорода Сероштана, в семь часов вечера. Происходил очередной ежедневный «разбор полётов», и шли к завершению и так очень насыщенные событиями оперативные сутки.

Зайдя на порог кабинета колхозного правления, Паша, пришедший со своим отцом, вызвал в коридор Колесниченко, и говорит ему: «Знакомьтесь, это мой батька. Мы с ним пришли, чтобы посоветоваться».

Как говорится, в ногах правды нет, и Александр Андреевич пригласил гостей пройти в отдельные апартаменты парторга, где их усадил и, с интересом посмотрев им в глаза, сказал: «Я весь – внимание».

Отец и сын переглянулись между собой, и Паша, наклонившись в сторону начальника, который сел прямо напротив него, тихо и с нескрываемым волнением заговорил:

– Понимаете, у нас есть родственница, моя тётка – Мария Николаевна. Она мне крестная и поэтому во всём доверяет. Так вот, сегодня тётка мне рассказала, что в ту ночь, когда была совершена кража, она не спала. У неё разболелся палец, и она от этой боли всю ночь проходила по комнате. И вот, после того, как часы пробили полночь, Мария Николаевна услышала тарахтенье проезжающей мимо машины и, посмотрев в окно, увидела при свете уличного фонаря колхозный молоковоз. Машина остановилась, но мотор её продолжал работать. Постояв так минут пять, она поехала в обратную сторону по той же улице…

И правда, в рассказе Паши чувствовалась изюминка, ведь Мария Николаевна жила всего в трехстах метрах от колхозной конторы, да и водители молоковоза оказались известны. Поэтому за детальную проработку этих показаний просто нельзя было не уцепиться.

Как ещё раньше знали сыщики, на молоковозе работали два сменных шофёра, – обычные сельские мужики, каким едва перевалило за тридцатник, одного из них звали Михаил, а другого – Иван. Знали о том, что они приворовывали, торгуя дармовым обратом. Что, привозя молоко на приёмный пункт в Сагуны, каждый день забирали по 3–4 фляги этого обрата, и его по три рубля за флягу загоняли селянам для откормки поросят. Информация же на этих людей поступила в процессе проверок всех колхозных машин, с водителями которых беседовали просто так, на всякий случай, – может быть, кто-то что-то видел.

Для начала розыскники капитально поработали с Мишей, потому как в день кражи была именно его смена. Но, судя по словам этого Миши, оказывалось, что в одиннадцать вечера он уже вернулся из Сагунов и поставил молоковоз. Стояла машина, как обычно, под навесом, на ферме. А за сторожей дежурили в ту ночь два скотника. И как часто водится, были они тогда поддатые: один спал в совершенном отрубе, а второй, вроде бодрствовал, но ничего не помнил. В общем, дело выглядело весьма запутанным. Поэтому, посоветовавшись с коллегой Заритовским и следователем, дабы не подставлять Марию Николаевну, которая всего боялась не меньше своей набожной тёзки, Колесниченко решил больше никому о молоковозе не рассказывать…

Доказать кражу обрата каждому из двух шофёров было элементарно. Пара негласных проверок – и дело сделано. Ловить же на крупном часто значительно труднее. Но попытка – не пытка, и поэтому испробовали вторично потеребить скотника.

Вызвали его вечером в контору, в узком кругу поговорили с ним, намекнув: «Ты, мол, не всё, брат сказал». И, представьте себе, уломали. Долго он молчал, мялся, но, наконец, вымолвил: «Да, машина уезжала, да – около двенадцати ночи. Кто брал – я не видел. Слышу – насвистывает кто-то, ну свой человек значит. По свисту, кажись, похоже было на Шефа».

«Кто такой Шеф?» – спрашивают у него тогда. «Как кто! Иван Колесников, – отвечает скотник. – Просто кличка у него такая».

«Ага, всё понятно», – прикидывает про себя Александр Андреевич, и, отпустив скотника после часовой с ним беседы, уже в девять вечера решает: немедленно брать Ивана «тепленьким» дома и сразу делать у него обыск.