Гретель бесплатное чтение

Чудо первое

Она пришла под вечер, перед закрытием, когда догорал тусклый городской закат и мокрый асфальт отражал оранжевые сполохи неба. Пришла и встала напротив витрины.

Юрик моментально насторожился, сжал и разжал пальцы, примерил одну из дежурных улыбок и свернул пасьянс на рабочем столе. Он чуял потенциальных клиентов, как лиса чует добычу, притаившуюся в кустах.

Девушка неуверенно переминалась с ноги на ногу, как будто сомневалась – а правильно ли она сюда завернула. Они всегда так себя вели – мялись, жались, а потом сидели в кресле, теребили платки, щёлкали ногтями и подбирали нужные слова с таким трудом, будто разговаривали по словарю на незнакомом языке.

Юрик спокойно наблюдал, как она робко вошла и прикрыла за собой дверь.

– Мы закрываемся, – не поворачивая головы, каркнула Анечка.

Она уже собиралась уходить – влезла в своё дырястое растоманское пальто и теперь смотрелась в зеркало, поскрёбывая голову под дредами. Юрик порадовался, что она не поёт. Перед концом рабочего дня на неё иной раз находила и такая блажь – хоть святых выноси.

– Идите, Анечка, – вылез из своего угла приветливый Юрик. – Я сам обслужу.

Одна секунда, и девушки поменялись местами – ушла яркая, нелепая, придурочная, явилась невзрачная, серая, унылая. Будто ушёл день и наступил хмурый вечер. Девица остановилась напротив него, и Юрик понял, что ошибся. Сконфуженной она никак не выглядела, скорее – взволнованной и решительной. По всей видимости, девушка имела пренеприятнейшую привычку – смотреть собеседнику прямо в глаза. Юрик почувствовал внутри глухое раздражение. Но он был человеком дела и чуял деньги. А в том, что девица пришла с деньгами, сомнений не возникало.

– Извините, – подала голос девушка и тут же нервно сглотнула. – Я по поводу поставок из Белоруссии. Фермерские продукты.

Она выдохнула. Пароль был назван. Дежурная улыбка Юрика расцвела.

Он взял с полки металлоискатель и дважды медленно провёл снизу вверх, обрисовывая её фигуру.

– Знаю, – девица чуть приподняла руки. – Гаджетов нет. Даже мелочь и ключи брать не стала.

– Очень хорошо. Могу я поинтересоваться, кто нас порекомендовал?

– Этот человек просил его не называть.

Снова прямой спокойный взгляд. Юрик выдержал, не теряя приветливости.

– Вот и славно. На самом деле это, конечно, не имеет значения. Проходите, располагайтесь. Чай, кофе?

– Спасибо, нет.

– Торопитесь?

– Не то, чтобы… но, понимаете, мне хотелось бы… поскорее.

– Понимаю, – Юрик вспомнил, как выглядит понимающий взгляд. – О договоре вы, конечно, слышали? Обычная форма. Чтоб потом не было неприятностей. Хотя, их не бывает. Вы понимаете?

Он почти подмигнул, но не подмигнул.

– Да.

– Можете ознакомиться дома.

– Нет, если можно, сейчас.

– Хорошо.

Он протянул девушке два печатных листа. Та прищурилась, порылась в сумочке и нацепила на нос круглые очки. Юрик наблюдал. Только в одном месте кончик носа нервно сморщился, и между глаз пролетела тонкая морщинка. Он знал, в каком именно.

Договор он составил сам. При его скудных филологических способностях это был настоящий подвиг. Юрик потел почти неделю над тем, чтобы накатать два листа ни о чём и о чём надо, ни разу не называя вещи своими именами, придать этому липовому документу безукоризненно канцелярический лоск и, наконец, сто раз проверить всю грамматику и пунктуацию. Официальной юридической силы эта бумажка, конечно, не имела. Но, во-первых, Юрик был человек дела и любил, чтоб всё было хотя бы по игрушечному закону, а во-вторых умел разбираться в людях и знал, что любая, даже неправильно написанная и неправильно заполненная справка лучше её абсолютного отсутствия.

– Очень хорошо, – сказала посетительница.

Подпись были быстрой, угловатой, будто ручку расписывали. Бумага вздулась опасными шрамами и едва не порвалась.

– Вы не прочитали до конца.

– Думаю, смысла в этом нет, правда? А мои паспортные данные? И… тут только фамилия.

– Это не нужно. Ваше имя и отчество тоже необязательно.

– Вот как? – девушка сглотнула. – Но должны же вы как-то меня называть.

– Это как вам будет угодно.

– Пусть будет Гретель.

И снова она посмотрела глаза в глаза. Никакого воспитания.

– Пусть будет Гретель, – уважительно кивнул Юрик и что-то записал у себя в блокноте.

– Да… я это… принесла, – девица замялась, смутилась.

Вот оно. Начинается. На стол лег небольшой свёрток. Это было любопытно. Обычно приносили флешку, так гораздо удобнее и клиентам, и Гарику. Удобнее и смешнее. Юрик неторопливо развернул белый похрустывающий пакет и обёрточную бумагу под ним. И сердце его на секунду сбилось с ритма.

Фото. Господи, как давно им не приносили фото.

– Опять Бенедикт Камбербэтч? – Гарик снял очки и потёр переносицу.

– Опять.

– Скукота. Что хоть за дама-то?

– Ты сейчас офигеешь, братан. Не дама.

– Чёоорт.

– Ну, а тебе не всё равно? Люди счастливы, мы тоже. Камбербэтча хоть обрабатывать не надо – типаж на века. И этот чувак хотя бы нормальный. А помнишь ту хрюшу, что Сталина принесла?

– Аааа… трешак, не приведи больше, Господи. Ещё что?

– Да тот… из корейской группы, похожий на пупса, а сам мужик. Никогда в жизни их не запомню.

Гарик откинулся в кресле и рассмеялся.

– Какая милота! Таки их есть у нас! Полный набор, как лего!

«Шея худая как у канарейки», – подумал Юрик. – «Не жрёт ни фига, хоть убей»

– Ладно, пойду ужин наваляю. А потом тебе такого фрика подкину, ты одуреешь.

Бросая на сковороду ломти бекона, Юрик думал о фотографиях. О тонкой подарочной бумаге, бережно их запеленавшей. О надписях на обороте – надписях, которых не осталось, которые безжалостно замазали «штрихом». О том, что они несли…

Юрик поёжился. Казалось, между кожей и рубашкой проскользнул зимний воздух. Такие странные фото…

А ведь она не волновалась, как все остальные.

Почему? Юрик на автомате поковырял лопаткой скворчащие куски на сковороде. Потому что ей, в отличие от остальных, не было стыдно. Юрик знал, как играют на лицах клиентов тени их маленьких грязных секретиков, их ненормальностей и отклонений, их тёмных и потных фантазий. Человек, идущий к ним, примеряет перед этим множество масок. Маску убийственного спокойствия. Маску дурака. Маску наглости. Маску «я заплатил и могу требовать всё». И все избегают смотреть в глаза. Всегда. Ибо оттуда, из глубины чёрных зрачков смотрят липкий стыд и малодушный страх. Юрик так и представлял, что сидят они в обнимку и глушат адреналин из маленьких мутных рюмочек.

А им-то кажется, что их маски из бетона. Обхохочешься. Нееет. Даже близко нет.

А эта смотрела прямо. И отчего-то стыдно было Юрику.

– За стол! Всё готово.

– Сейчас, только…

– Да блин! Опять как всегда! Дуй сюда живо, не беси уже.

Жирные куски бекона плавно сползли в тонкие тарелки. Юрик водрузил по кусочку масла на каждую горку пюре – так стало похоже на вулкан с лавой.

– Так что там за фрик?

Но Юрику уже расхотелось говорить про девицу. Бекон пах восхитительно, а девица тащила за собой хвост непонятой тревоги. Бекон был лучше.

– Да… ничего особенного. Сам потом узнаешь.

Чудо второе

Так уж получилось, что Гарик и Юрик не могли друг без друга. И удивительным было то, что они по большому счёту не были даже друзьями. Более того, проживая в одной квартире, они иногда умудрялись не разговаривать сутками, если в этом не было нужды. Никто из них не рефлексировал на эту тему, ибо и в этом тоже нужды не имелось. Их отношения были отношениями подберёзовика и берёзы, водоросли и гриба в лишайнике – то есть самым настоящим симбиозом, где двое выполняют абсолютно разные роли, но являются необходимыми друг для друга.

У каждого было то, чего начисто был лишён другой. У Гарика был Дар – именно так, с большой буквы. Юрик был превосходным организатором и деловым человеком, но никаких особых талантов не имел. Без Юрика Гарика сожрали бы с костями за его фокусы. К тому же Гарик совершенно не мог обращаться с деньгами и умер бы с голоду при любом раскладе. Юрик же научился извлекать из Гарика столько, чтобы с избытком хватало обоим. При этом он хорошо понимал, что без Гарика ему придётся либо пахать на чужого дядьку в стерильном офисе, либо разгребать своё дело и вместе с ним кучу проблем. Поэтому Юрик уважал и берёг хрупкого Гарика, а Гарик уважал и ценил предприимчивого Юрика

Они уже три года жили вместе и умудрялись делить даже бытовые обязанности. Аккуратист Гарик следил за чистотой. Юрик отвечал за экономику и еду.

Иногда Юрик приводил очередную даму. В такие дни Гарик запирался в своей комнате и сидел тихо как дохлая мышь, робко и нервно прислушиваясь к посторонним звукам. Бывало, что Юрик приводил двух дам, одна из которых предназначалась Гарику. Тогда Гарика обуревали противоречивые эмоции – чувство животной радости и невыносимой стеснительности. Но к чести его, чаще всё-таки побеждала животная радость.

О том, где они живут и чем занимаются, не знали даже родственники. Впрочем, родственников у обоих было мало, и все довольно дальние.

Кроме квартиры, у них обязательно имелось два офиса. В силу обстоятельств, приходилось постоянно менять их дислокацию. Собственно, под словом «офис» подразумевалось то, что офисами абсолютно не являлось. Первым «офисом» могли быть мастерская по изготовлению ключей, магазин цветов или прачечная – чаще всего заведение первоначально унылое, убыточное и ничем не выдающееся. Во втором «офисе» было довольно мило и прилично. То были апартаменты Гарика и центр его необычного творчества. Второе место содержалось в строгом секрете.

Месяц назад Юрик вложился в магазинчик сладостей, стоящий в далёком от выгодного людского потока месте. Магазинчик никак не назывался и был с виду похож на пивной ларёк, что было совсем неплохо. Но в глубине души Юрика сидел маленький дистрофичный романтик, подающий голос не чаще раза в год. Каким-то чудом именно в этот раз Юрик услышал его слабый писк и повесил над дверью вывеску – «Пряничный домик».

За кассу посадили страшненькую девицу с зелёными дредами, убираться наняли микседематозную тётку. Иногда заходили местные пенсионеры и, если их не отпугивали дреды и драная майка продавщицы, просили тусклый зефир, суровые карамельки или скучное печенье «К чаю». Дешёвая непритязательная совковость привлекала их, а щадящие цены неизменно радовали. Но в целом, народу было мало, и это было очень хорошо.

В задней комнате сидел Юрик, раскладывал на экране пасьянс, резался в «Танки» или читал книжки. В открытую дверь виднелись полки с конфетами, печеньем и – конечно, куда без них – пряниками. Страшная девица залипала в телефоне. В панорамное окно удобно было наблюдать за посетителями. Не за теми, кто жаждал дешёвого печенья, а за настоящими.

И они приходили. Не каждый день, конечно, но и не катастрофически редко. Разные, абсолютно разные люди, не подозревающие, что всех их объединяет одно – пронзительное, неодолимое желание соприкоснуться с мечтой.

Гарик, тонко улыбаясь, говорил: «Наши бабочки летят на огонёк». Юрика эта фраза неизменно коробила. Какие ещё бабочки? У бабочек нет мечты, потому что нет мозгов. Да и потом… бабочки сгорают в огне. А их клиенты просто ненадолго становятся счастливее.

На десять утра была записана Рыжая. Юрик не помнил, как её звали. Да и какая, к чертям, разница? Всё равно ни у кого из них не было для него настоящего имени. Да и рыжей она не была – пепельная стрижка и узенькое востроносое лицо, подвижное и напряжённое как у сказочной лисички. Поэтому, впервые увидев её, Юрик сразу подумал – «Рыжая», и начисто позабыл, как там она себя изволила называть. Рыжая позабавила Юрика – притащила кучу файлов с каким-то то ли демоном, то ли колдуном.

Два дня назад он рассказал о колдуне Гарику. Они как раз пили кофе, и Гарик рассеянно отковыривал и поедал корки от хлеба – скверная привычка, на которую Юрик изо всех сил старался не выбешиваться.

– Да ладно. Нам-то что? Хоть садовый гном.

И правда. Нам-то что. Рыжая подписала договор и перечислила кругленькую сумму. Она оплатила услугу.

Он притормозил возле подъезда, вышел из машины и галантно приоткрыл дверцу. Рыжая изящно выставила ножки и сделала ещё один шаг навстречу своей безумной авантюре. Она шла за ним, он чувствовал спиной этот взгляд, эту тревожную электрическую волну. По ступеням мерно стучали каблуки.

Через пару месяцев придёт снова. Такие возвращаются наверняка. Юрик вздохнул. Возвращаются и приводят новых. По большому, секрету, а как же. Пора сменить квартиру, факт.

– Просто располагайтесь как вам удобно.

В глубине комнаты уютно горел дорогой зеленоватый ночник – плафон из переливчатого муранского стекла и бронзовые завитушки, подёрнутые патиной. Гарик, за которым вообще-то не водилось привязанности к определённым вещам, увидал его однажды на барахолке, да так и залип. И, конечно, как назло, эта вещица стоила неприлично дорого. Юрик рядился до хрипоты, Гарик зависал в состоянии экстаза, владелец лампы показывал клеймо столетней давности. Отвоёванную стекляшку бережно завернули в сто газет, а потом чуть случайно не грохнули в подъезде.

Рыжую внезапно охватило веселье. Её смешило буквально всё – муранская лампа, фигура Гарика – тощего как вешалка и спокойного как бронзовый Будда, плисовые занавески и диван с пышными подушками. Ничего, бывает.

– Ой, а мне сюда, да?

– Да.

Всё ещё нервно хихикая, Рыжая устроилась в подушках. Юрик с неприязнью отметил, что она не озаботилась снять сапоги. И ведь не скажешь – клиент! На обивку дивана тут же упал привет из приподъездной лужи – жидкая песчаная капля.

– Наденьте очки.

– Ой, как 5D, да?

– Да, похоже.

–Хи-хи-хи, прикольно. А я не вырублюсь совсем?

– Нет, что вы.

Спокойно, она клиент. Им разрешается быть кретинами. Даже приветствуется.

Через пять минут на кухне Юрик молча достал из рюкзака термос и разлил кофе по чашкам. Они пили в полной тишине. Без сахара, как обычно. За серым окном лил дождь. Рыжая предавалась мечтам. Юрик почти простил её грязные сапоги. Пусть её… хоть кому-то в жизни счастье. Он уныло посмотрел на серые тучи, на холодный глянец жестяного подоконника, на мокрые крыши домов, потом – с внезапно и остро кольнувшей тоской проследил за пролетевшей вороной и опустил глаза вниз, на залитую водой пустующую стоянку. Юрику вдруг сделалось грустно и тошно. Рыжая летала в своих иллюзиях, сомнительную прелесть которых он понимал разумом, но не сердцем.

Ему вдруг подумалось, что работа не была настоящей работой. Ну что это за дела? Как играть в штабик на дереве.

И их жильё не было настоящим домом. А Гарик не был настоящим другом, с которым можно делиться сокровенным и доверять на все сто.

И не то, чтобы он не думал об этом никогда. Думал, конечно. А потом отпускало, и всё шло как шло.

– Ты чего? – спросил Гарик.

– Да так. Будешь ещё?

– Ага.

– Может, пиццу закажем?

– Да ну, неудобно как-то. Вдруг отлипнет, а мы тут жрём.

– Ну да.

Домой добирались молча. Юрик следил за скользкой дорогой. Гарик надел наушники и прикрыл глаза. Юрик посмотрел на него и подумал, что совсем неплохо быть таким пришибленным. Хотя бы не раздражаешь людей. Едешь в своих наушниках и помалкиваешь. Не то, что эта Рыжая.

И внезапно хандра вернулась, словно накрыла старым истёршимся ватным одеялом.

Разобрать фото решили вечером. Перед этим Гарик отчего-то решил затеять уборку. Он сновал по квартире в своих наушниках и возил по полу тряпкой, мерзко попахивающей «Белизной». Хлорка, ясное дело, была призвана уничтожить всякий микробный спам.

Юрик распахнул балконное окно. Холодный сырой воздух тут же пополз по полу, по босым ногам. Чёрные волоски на коже встопорщились, натягивая кожу мурашками. И Юрик с неприязнью подумал, что это вовсе не от холода. Фото – вот в чём всё дело. И Гарик тоже не дурак, вон как время тянет. Юрик резко захлопнул дверь. Хлоркой почти не пахло. Мурашки никуда не делись. И внезапно до Юрика дошло, когда он в последний раз испытывал это беспокойное чувство. В том почти забытом мире, где его эмоции лежали на дорогом фаянсовом блюдечке, приготовленные к обеду той, что любила спать, уткнувшись лбом ему в плечо.

Чудо третье

При воспоминаниях о кратком периоде отношений с Настей Юрика до сих пор передёргивало. Нет, она была замечательная, никаких тебе глупостей, истерик и сцен. Да и на вид вполне себе ничего, даже, пожалуй, слишком – высокая, стройная до пружинистой иссушённости, с огромными водянистыми глазами и ёжиком выбеленных волос. Память то и дело подбрасывала какие-то развевающиеся клочки ярких тканей – юбки, шарфы, рукава. Всё это трепетало, развевалось, рвалось парусом на ветру – как будто Настя пыталась улететь.

Они познакомились на корпоративе, в организации, где и Юрик, и Настя проработали всего ничего. Они оба тогда были не из тех, кто задерживается в скучных местах. Настя ощущалась магнитом, центром Вселенной. Вокруг неё медленно закручивалась людская толпа – яркая внешность вкупе с остроумием неизменно притягивала, привораживала всех, независимо от возраста и пола. И Юрик радостно поплыл по течению, не смея надеяться на внимание этой белой звезды, рассчитывая только понежиться в её лучах. А, когда она, улыбаясь, выхватила его из водоворота и потащила куда-то, он совершенно перестал соображать.

А как раз соображать-то стоило. Настя обожала таких как он, как она говорила – «непуганных». Ему бы насторожиться, впервые услышав это слово, но куда там. Да и поначалу всё было хорошо – летело на диком драйве, на непереносимой остроте ощущений, когда адреналин растворяется в крови шампанскими пузырьками неудержимого хохота, а восторг замирает посреди горла душным и сладким комком.

Так было, когда он впервые прыгал с ней с парашютом. Господи, какой это был ужас! Но потом, валяясь на мягкой земной траве, они смеялись до слёз, и было так радостно и свежо, как не было ещё никогда.

Так было, когда они украли наушники из магазина. Совершенно фиговые наушники, которым и цена-то рублей пятьсот. Но как стучало сердце, как щекотало ощущение возможного позора!

И так было, когда они ушли вглубь леса, туда, куда не долетал ни единый звук цивилизации, поднялись на холм и расположились на ночь под открытым небом. Чёрная-чёрная ночь раскинулась над Юриком, окатила его светом миллионов звёзд Млечного пути, а он лежал, сжимая в своей руке тонкие пальцы, и с ужасом и восторгом ощущал дыхание самой вечности. И такой невыносимой была эта холодная нечеловеческая красота, эта беззвучная музыка, что он показался себе маленьким-маленьким – песчинкой, соринкой, атомом.

Он тогда заплакал. И это не было стыдным – ни тогда и не сейчас, спустя несколько лет.

Настя не была адреналинщицей. Да и всякого рода острые ощущения её не привлекали. Вообще-то, при всей своей привлекательности и уме, она при ближайшем рассмотрении оказалось спокойной и даже холодной. И Юрик, которого всё это вполне устраивало, не сразу понял страшное – сама она была почти не способна эмоционально переживать острые моменты жизни.

– Знаешь, – тихо говорила Настя, прижавшись лбом к его плечу. – Ты как окошко в мир. Вот расскажу тебе один случай, только не смейся. Я ещё маленькая была, мы в санаторий поехали с родителями. И такой санаторий был скучный, даже поиграть не с кем. Всё только ходили кругами, розы нюхали да воду эту лечебную пили. Но кормили там потрясающе, просто высокая кухня. И вот сидим мы за столиком, всякие деликатесы уплетаем и вскоре замечаем, что на нас постоянно смотрит один мужик. Такой, знаешь, хиленький мужичок, болезненный. А смотрит внимательно, но как-то стыдливо. Родителям это, конечно, поднадоело, ну, они и решили разобраться. А он… ты представь, у него рак желудка был. После операции только подлечился, а есть ни того, ни этого нельзя. И он… смотрел, как люди едят вкусную пищу. Ему нравилось на это смотреть. Нет, он не чувствовал вкуса еды и всякого такого, всё-таки не полный был псих. Но его радовало, что люди получали удовольствие от клубники в шоколаде или цыплёнка в собственном соку.

Лучше бы она никогда не говорила этого. Но Настя была кристально честна со всеми, кто попадался ей на жизненном пути. Так уж она была устроена. Юрик лежал рядом, ощущая плечом прохладную кожу её лба и колючую чёлку. И что-то крошечное и неприятное впервые вылупилось у него внутри и повернуло слепую личиночную головку. Он, конечно, не понял, что это. Оно выросло потом.

Настя не так уж и боялась прыгать с парашютом. Но страх и радость Юрика захватывали её. Не страшно ей было и быть пойманной на воровстве, но Юрик так чудесно волновался, так трогательно потел и вздрагивал, что Настя чувствовала самый настоящий стыд. Звёздное небо было прекрасно, и Настя понимала это зрительным центром больших полушарий, но восторги и слёзы Юрика наполняли её холодное сердечко тем, что оно никак не могло продуцировать само.

Такой уж она уродилась – обречённой на вечное созерцание деликатесов жизни.

А потом… потом много всего было. Горные лыжи, поедание жареных кузнечиков, тёплые и пронзительные стихи рано погибшего малоизвестного поэта, прыжок с водопада, купание в проруби. И всё-то было прекрасно. Но личинка внутри росла и, ещё не имея названия, отравляла существование своими невидимыми выделениями.

А потом у Юрика умерла тётя. Милая тётя Вика, самая близкая родня, такая хорошая, такая ласковая. И главное, так внезапно – вот она жила, пекла шарлотку и вышивала бисером, звонила по выходным и звала в гости… и вот её нет.

Они приехали вдвоём. Стоял нежный май, чирикали воробьи, во дворе верещали дети. А тётю Вику только что схоронили. И так невыносим, так безумно пронзителен был этот контраст – солнечной суетящейся жизни и неизбежного нелепого конца, что это не умещалось в голове. Хотелось орать и топать ногами, хотелось бороться…

Он медленно брёл по тротуару, пытаясь успокоиться, привести мысли в порядок… и тут нечаянно, боковым зрением увидел, как лихорадочно сияют водянистые глаза идущей рядом с ним девушки. По её щеке медленно скатывалась слеза.

В этот самый момент Юрик впервые почувствовал неодолимое отвращение.

Так всё и началось. Вернее, закончилось. А мудрая Настя поняла всё сразу. Вернее, поняла той своей частью, что была пропитана холодным рассудком. А другой частью – жадной до жизни, не насытившейся – не могла, цеплялась.

– Я тут недавно одного человека встретила, это потрясающе… Хочу вас познакомить.

– Может, не надо?

– Нет, слушай, ты должен. Ну, пожалуйста. Точно знаю, ты будешь в восторге.

– Я. Не хочу. Быть. В восторге.

Теперь он разговаривал именно так. И чувствовал себя последней мразью. А по-другому не хотел. Упрашивающая Настя стала ему противна.

Но они пошли. И где-то в темноте чужого подъезда он внезапно ощутил крадущийся холодок новизны и, как понимающий привет, едва уловимое пожатие прохладных пальцев.

На звонок долго не отвечали. Наконец замок щёлкнул, и в жёлтом прямоугольнике двери возникла тощая фигура – футболка с нестареющим Кобейном, жуткие джинсы и ещё более жуткие очки.

– Знакомьтесь, – представила их Настя. – Это Юрик, он чудо. Это Гарик, он пишет сны.

Чудо четвёртое

– Не нравится мне это, – Гарик откинул голову на спинку дивана. – Она точно ненормальная.

– Да брось ты. Кто нормальный-то к нам пойдёт?

– Нет, ты вот скажи – это что?

– Море, – ответил Юрик. – А это лес.

– Это «поляроид»! Кто сейчас снимает на «поляроид»?

– Никто. Это старые фотки, чего тут непонятного? Захотела наша девочка в прошлом побывать. Если честно, я даже успокоился. Уж думал, это незнамо чего. Фух, даже разволновался.

– И тут нет людей.

– Ну, наконец-то их нет! Мне эти культмедиа уже во сне снятся. Причём, естественным путём.

Перед ними стоял журнальный стол. На нём тихо повизгивал тонкий сканер. Юрик скармливал ему фото из хрустящего гнёздышка бумаги. Фотографий было много, некоторые хранили изображения одних и тех же мест, как будто снятых с разных ракурсов. Снимки были непрофессиональные, будто кто-то баловался с камерой, крутил её и так, и сяк. То горизонт наклонялся под опасным углом, то ветка с размытыми листьями заслоняла половину кадра. На одном кадре виднелись ноги в кедах, на другом стояли в рядок маленькие деревянные домики – как на базе отдыха или в детском лагере.

– Вот видишь, зря ты волновался – эти свеженькие.

– Да тоже старьё.

– Не скажи. Эти даже не выгорели.

– Люди пошли.

Не люди. Один человек. Только один. И ещё какой-то ребёнок, но совсем уж смазанный. Юрик осторожно взял фотографию, поднёс её к самому лицу и долго присматривался, пытаясь понять, что не так с этим напечатанным плоским миром. Потом взял другую, третью. В голове что-то тяжело поворачивалось. Юрик с неприязнью подумал про Настю, про то, как она бы сейчас прижалась к нему, заглянула в глаза – подари мне свой мир, ты – моё окошко…

– Ты отсканировал это? Отойди-ка… хочу увеличить.

– Зачем?

– Да так… интересно стало.

А Настя-то сейчас просто засияла бы. Пальцы Юрика выбили дробь по пластику столешницы. Гарик с удивлением посмотрел на него поверх очков.

Он пишет сны. Ну конечно. И тогда, на пороге убогой съёмной квартирки, глядя на тщедушного Гарика сверху вниз, он сразу поверил. Поверил даже не в Гарика, не в его способности и, конечно уж, не в то, что Настя привела его сюда по доброте и бескорыстности. Он поверил в чудо. Впервые в жизни он стоял не просто на пороге чужого дома. Там, за расшатанной дверной коробкой дремало нечто такое, о чём рассудительный и деловой Юрик когда-то знал, но забыл напрочь, бесповоротно – лет примерно в шесть, когда понял, что Дед Мороз – это переодетая воспитательница.

– Этого не может быть, – сказал он тогда.

Сам себе сказал. Но Настя только довольно улыбнулась – она-то знала.

В тот свой первый раз Юрик летал. Собственно, у Гарика тогда был небольшой выбор инструментария – наиболее часто повторяющиеся мотивы: полёт, погоня (причём, убегаешь ты, сам себе нечаянно создавая преследователей), кошмары двух видов (на них мало кто вёлся – так себе были, без особой фантазии) и свидание с тремя персонажами на выбор. Юрик сразу выбрал полёт. И что-то внутри радостно затрепетало – вот сейчас свершится, всё будет, будет… наконец-то.

Он летал осмысленно и самозабвенно. Вот ведь какая штука – он всегда знал, как это делается. Сначала идёшь, ступая неспешно, осторожно, как по первому осеннему ледку. Потом, понимая, что твердь земная выдержит твой вес, шагаешь смелее, ставишь ногу всё крепче, и вот сила твоя и сила земли соединяются, дополняют друг друга, и ты понимаешь, что шагаешь уже не по земле, а по воздуху. А эта крошечная прослойка воздуха под стопами… как победа над всеми силами сразу. Юрик шагал по воздуху, поднимаясь всё выше и выше. Потом пришло осознание – незачем глупо перебирать ногами. Он, Юрик, сам себе хозяин, он силён и свободен, он сливается с ветром и светом, под его ногами колышутся верхушки вековых сосен и проплывают зелёные холмы. Юрик ликовал. Он был беспредельно счастлив. А когда он вдосталь, до одури налетался, пришло внезапное спокойствие, похожее на усталость после бурной ночи. Он видел догорающий закат над горизонтом, таинственные лесные массивы, позолоту извитой реки, прямые стрелы дорог и шпили диковинных башен. От такой красоты замирало сердце. Вот оно – настоящее, а всё остальное – пыль да суета. И Юрик – преображённый, преисполненный мудрости и смирения – медленно спустился на нежнейшую траву, прямо в центр поляны, окружённой исполинскими золотыми деревьями…

– Где она? – спросил он сразу после пробуждения.

– Ушла, – равнодушно ответил Гарик.

Он сидел в кресле и совершенно буднично листал книгу.

– Да что ты говоришь! Быть такого не может.

– Сказала, что уходит навсегда. Это она не врёт, кстати.

Юрик встряхнулся и сел.

– А ты-то почём знаешь? А.. вижу, знаешь… Не первый раз таких чудиков приводит, правда?

Гарик неопределённо пожал плечами, почесал лоб и кивнул.

– И сколько с меня?

Гарик снова пожал плечами.

– Нисколько. Не знаю.

Юрик удивился.

– В смысле? Это что… типа искусство ради искусства?

Гарик только молча страницу перевернул.

– Знаешь что? Так не пойдёт.

И пошло по-другому, как Юрик захотел.

А теперь перед Юриком лежали лоскутки чужого чуда. Лоскутки деловито сшивались, полотно росло… и это пугало.

Он медленно повернул послушное колёсико мыши. Картинка увеличилась. Блёклые краски некачественного изображения расползлись, черты размылись. Какого цвета глаза, где теряются брови – не понять. Просто лицо.

– Ну что там интересного? – Гарик глянул через плечо.

– Ничего. Так. Я тут подумал… после этой сменим квартиру.

Чудо пятое

Всю дорогу она молчала. Юрику было неловко. Казалось бы, чего? Ну, не хочет человек трепаться. Не все клиенты настроены с ним разговаривать. Но они не молчали так. В молчании Гретель ему чувствовалось что-то победное и торжественное. Вот она легко и неторопливо уселась на сиденье рядом с ним, щёлкнула ремнём безопасности, вытянула ноги в потёртых замшевых ботинках и сложила руки на коленях. И застыла – спокойная, как гранитный Сфинкс. Юрику захотелось отодвинуться.

Они ехали через весь город, петляя по улицам, а дворники размазывали весенний ливень по лобовому стеклу. И от Гретель пахло ливнем – её серое шерстяное пальто напиталось весной, сырые волосы повисли сосульками. Юрик включил печку. Пальто запахло овечками.

– Приехали, – сказал коротко, грубо, как нельзя говорить с клиентами.

Гретель молча вышла.

Юрик злился – на себя, на свою глупость, на то, что накручивает себя, как истеричная пенсионерка. Но поделать ничего не мог. Когда таблетка ключа провалилась в подъездный замок, у него было только одно желание – послать всё подальше, сесть машину и свалить.

Гарик встретил у дверей, застенчиво улыбнулся. Это он умел – такой беззащитный, очкастый, просто единственный внучек в большой профессорской семье. Гретель тоже улыбнулась – безлико и вежливо, кивнула и сразу прошлёпала мокрыми ботинками в комнату. Юрику захотелось её убить.

– Замечательная лампа, – мягко сказала она.

Зелёный свет в серой полутьме комнаты, уютный островок среди ненастного дня – лампа светила ненавязчиво и таинственно. Юрик словно впервые увидел её.

– Можно куда-нибудь повесить на просушку?

– Простите, что?

– Пальто. Я повешу на батарею? – она двигалась спокойно, по-хозяйски. – Ой, простите, ботинки… я сейчас.

– Если не хотите, можно не снимать.

– Нет, ну что вы… А долго это будет продолжаться? Просто я тороплюсь.

А вот это показалось обидным Гарику. Его лицо обиженно подёрнулось, будто стянулось паутиной. Эй, девочка! Тут вообще-то чудесами торгуют, а не колбасой.

– Нет, как бы… не долго…

– Примерно полчаса, – Юрика всё это уже начало выбешивать, – Но зависит от вас, от вашего восприятия. Максимум – час.

– А я успею? – строгий внимательный взгляд.

Ё-моё, ну за что?

– Не волнуйтесь, там время идёт по-другому. Это же сон. Во сне бывает, что человек несколько дней пережил, а на самом деле прошло минуты три.

– Понятно. Можно воды?

– Конечно.

Конечно же! Что там ещё? Чай с лимоном? Бутер с дорадо? Счас, только скажите! Чёрт.

Юрик принёс стакан с бутилированной водой. Девица вынула из сумочки таблетку, закинула в рот и запила.

– Простите… – Гарик потерянно взирал на неё. – Но если это… То есть, я хочу сказать…

– Мой коллега спрашивает, не является ли данный препарат психо-активным средством или транквилизатором? – холодно припечатал Юрик.

– Ну что вы, – Гретель бесцветно улыбнулась, – Противозачаточное. Просто с утра забыла, а сейчас вот вспомнила.

У Гарика отвисла челюсть.

Гретель уснула сразу – спокойно и легко, с той же бесцветной улыбкой на губах. Юрик выдохнул, мысленно выматерился и отправился на кухню к своему термосу. За окном нещадно лило. Потоки воды медленно несли по асфальту пластиковую бутылку. Юрик наблюдал за ней, и ему всё казалось, что бутылка вот-вот застрянет. Но она всё тащилась, тормозя брюхом на каждом шагу, а потом вдруг закрутилась, прибавила скорости и скрылась за поворотом. И ведь так внезапно! Прямо не мусор, а целая драма. Тьфу. Юрик хлебнул кофе, обжёг губу, послал всё на три буквы и углубился в созерцание телефона – как в ванну залез.

Где-то в холодных мутных водах плыла себе пластиковая бутылка. Всё равно застрянет. Сколько там такие бутылки разлагаются? Лет двести? Тысячу?

– Эй, кофе плесни.

– Допивай, – Юрик подвинул термос.

– А она заспалась.

– Вот и славно. Отдохнёт. А то всё торопилась.

– Пойду, проверю.

– Да сиди ты, ну её к лешему. Гарик!

– А!

– На меня напала скука, уныние и понимание бренности мира.

Гарик прыснул в чашку.

– Ну, это норм вообще-то. Весеннее обострение. У меня что ли, думаешь, не бывает?

– А бывает? Ух ты, какое счастье, что я не одинок. И что ты делаешь? Ходишь по городу с топором?

– Ты не поверишь. Две таблетки афобазола и три глицина. Красота.

– И никаких топоров? Ты меня разочаровываешь. Ладно, чё. Тоже куплю. Афобазол и глицин… как бы не забыть. Сомы грамм – и нету драм.

– Что?

– Книжка такая есть, страшная. Тебе такое нельзя.

– Угу, прикол защитан. Пойду, проверю всё-таки.

Гарик ушёл. Юрик повозил по клеёнке пальцем. Закрутил крышку термоса. Уставился в окно, но там больше ничего не плавало. В коридоре что-то грохнуло – опять, наверное, споткнулся о чужие ботинки, вот раззява, как всегда…

– Э… там это… – он в перекошенных очках ворвался на кухню. Сюда иди… она это…

– Да чего?!

– Не дышит. Или… я не знаю…

– Блииин!

Когда Юрик увидел мёртвую Гретель, он тоже немедленно захотел умереть. Мозг отказывался понимать липкий ужас происходящего. Где-то на самом дне робко трепыхались мысли о суде, позоре и тюрьме. Трепыхались, но пока особо не высовывались – мозг сам себе хозяин, в большинстве случаев знает, как не свихнуться. Зато поистине страшным было мёртвое тело на диване. На Юрика словно столбняк нашёл. А вот Гарик повёл себя на удивление грамотно – быстро справился с истерикой, подобрался, успокоился и принялся тормошить бездыханную девушку.

– Ну что ты стоишь?! – крикнул он, открывая ей веко и светя в глаз фонариком от телефона. – Сердце жми!

Бесполезно – Юрик стоял столбом и таращил глаза.

– А, чёрт… Охренеть с тобой можно! Эй!

Внезапно он оказался возле Юрика. Раз… и тот согнулся пополам. Доходяга Гарик врезал ему прямо в солнечное сплетение.

– Всё! Хорош симулировать! Сюда иди, сказал! Будешь тупить, с трупаком останемся.

Дальше было как в тумане. Гарик нещадно жал грудную клетку. По лбу его лился пот, щёки покрылись красными пятнами. Юрику достался рот. Вдыхая свой воздух, свою жизнь в чужое вялое тело, он дрожал от отвращения. Губы девушки были похожи на сдувшийся шарик, пролежавший всю зиму на снегу. Если бы Юрик мог думать, то подумал бы о том, что навсегда передумал целоваться и теперь сожалеет, что не раз допускал такую оплошность. Но он не мог думать – только чувствовал, что ему страшно, неизъяснимо страшно. И ещё, что запах Гретель ему совсем не нравится. Из её рта пахло съеденной пищей, мясным теплом и чем-то острым и химическим, похожим на мяту с хлоркой.

– Замечательно… Пошла, родимая… – Гарик пригладил потные волосы, отдышался.

Гретель коротко вздохнула и пошлёпала губами – как во сне.

– Давай, красотка, вставай, – бормотал Гарик, наклонившись к её лицу.

Девица улыбнулась и повернулась на бок.

– Сеанс окончен, все на выход! – Гарик потряс её за плечо.

Ноль внимания.

– Просыпайтесь!

Юрик чувствовал опустошение и приближение мигрени. В висках поламывало, на лоб будто надели железный обруч.

– Нашатыря ей надо понюхать, – сказал он.

– У тебя есть?

– В аптечке в машине.

– Так тащи!

Когда чистый сырой воздух окутал с головы до ног, наполнил измученные дыхательные пути и вернул ясность зрения, Юрику захотелось раздеться догола и лечь плашмя в лужу. Как та бутылка. А потом медленно-медленно переползти за руль и уехать – тихо, не включая фар. «Почему тихо?» – спросил он сам себя. И сам себе ответил – «Потому что Гарик»

Он нарочито долго рылся в аптечке, ощущая как капли стихающего дождя проливаются за воротник и ползут по хребту. Чувствовал – отпускает. Страх уходил, унося намечающуюся мигрень. А может, и правда – афобазол? А то нервы совсем ни к чёрту.

В полутьме подъезда навстречу спускалась девочка. Она испуганно прижалась к стенке и стремительно проскочила мимо. Юрик недоумённо оглянулся и понял, что несёт пузырёк в прямо вытянутой руке, напряжённо и торжественно, как Святой Грааль.

Девушка сидела на диване, опасливо сжавшись, подвернув ноги, и диким взглядом оглядывалась кругом. Потом порывисто метнула руку в сторону, схватила своё пальто и натянула на себя как одеяло. В глазах застыл ужас непонимания происходящего.

– Что происходит? – Юрик застыл на пороге.

Гарик молчал. Девушка перевела на него безумный взгляд.

– Что происходит?! Это вы спрашиваете? Какого хрена! Почему я тут?

– Э… девушка, вы сами…

– Кто вы, мать вашу?

Голос неприятно звенел. Ничего похожего на недавнее спокойствие.

– Она не прикалывается, – выдохнул Гарик. – Вот блин.

– Кто вы такие?! – снова взвизгнула девица. – Зачем я тут? Вам денег надо, да?! Или меня?

– Э, хорош! – Юрик обрёл дар речи. – Ничего нам от вас не надо. Вам стало плохо, мы помогли. Все. Теперь лучше?

– Лучше, – сказала Гретель. – Кажется.

– Вот и славно. Домой проводить?

– Нет. Я сама.

– Может, чай? Кофе? – Юрик вспомнил про почти пустой термос.

– Нет, благодарю.

Девушка сунула руки в рукава пальто и поспешила к двери.

– Спасибо вам большое, – обернулась она у порога. – Извините, мне очень неловко.

– Да ничего страшного.

– Лампа у вас очень красивая, – послышалось уже с лестничной площадки. – До свидания!

Шаги катились вниз – торопливо и свободно. Где-то на том конце вселенной хлопнула дверь подъезда.

– Что это за дерьмо? Что это за херня, а? – Юрик так и стоял с пузырьком, как дурак.

Гарик молчал. Дверь квартиры так и осталась распахнутой.

– Я вообще-то тебя спрашиваю!

– Капец, – сказал Гарик. – Валить отсюда надо.

Чудо шестое

Даже если он плотно перекусил перед самым сном, Юрику часто снилось, что он голоден. Один и тот же сон, повторяющийся с угрюмой периодичностью – он маленький и голодный, а кругом темно и тепло.

Тётя Вика водила маленького Юрика ко всяким психологам и психотерапевтам. Это были совершенно разные люди – мужчины и женщины; молодые, пожилые и совсем древние. Они приветливо разговаривали с ним, совали ему карандаши и краски, просили рассказать сказку, придумать несуществующее животное, рассмотреть что-то в размазанных кляксах или сказать на какое растение он похож – в общем, занимались какой-то ерундой, по мнению Юрика.

А Юрик-то был хитрым. Он ничего не говорил и ничего не рисовал. Рисовать он вообще не любил и не умел, а говорить любил, но только не с такими подозрительными незнакомцами. Он сидел в кресле и смотрел по сторонам. Или на очередного специалиста. А им это не нравилось – он точно это знал. И они посылали их с тётей Викой к другому доктору.

Потом они с тётей Викой уходили, гуляли по паркам, ели мороженое. И покупали в аптеке лекарства – тёте Вике и ему. Юрик пил лекарства и спал крепко, без снов. А через некоторое время, как кончался срок рецепта, снова орал во сне и просил есть. Тётя Вика всегда его кормила, даже в два часа ночи. Она была добрая.

Из снов Юрик помнил, что когда-то был очень голоден. А что было до этого – стёрлось.

Последний раз тётя Вика водила его к специалистам (так она их называла) лет в пятнадцать. Два раза за один год.

Зимой ездили к очень толстому и очень старому профессору. И это было так… ни о чём. Те же приветливые разговоры и просьбы порисовать. Юрик взял и нарисовал оленя с огромным членом. На этом разговор и окончился.

А летом неловко получилось. Тётя Вика где-то раскопала одну фриковатую бабищу – её считали экстрасенсом, магом и не пойми ещё кем. Юрик увидел даму огромного роста, черноволосую как грач и накрашенную как портовая девка. Увидел и испугался. Оказалось, не зря. Сначала-то всё было даже прикольно – чёрная баба катала куриное яйцо по его лбу, курила на него какой-то дурью и рисовала руны на груди. А потом закатала его в шерстяной плед с головой, да как навалится! Ты, говорит, должен заново родиться. Прямо так, говорит, ты переосмыслишь свою жизнь и вспомнишь всё. Юрик был придавлен могучей грудью, начал задыхаться, и ударился в панику. Страх придал силы долговязому тощему подростку. Он поднапрягся, ногами разорвал к чертям проклятое одеяло, изловчился и со всех сил лягнул экстрасенса в живот. Дама отлетела и сшибла полку с хрустальными шарами. Выпутавшийся из одеяла Юрик только и успел увидеть, как она возится на спине, словно гигантский жук с белыми жирными ляжками. Между её ног мишурно и смешно сверкали осколки одного из шаров. Юрик бросился прочь, подхватил в коридоре растерявшуюся тётю Вику и бежал вместе с ней до самого автобуса.