Пыль клубилась. Кровь струилась бесплатное чтение

Ночь прошла, а день приблизился:

итак отвергнем дела тьмы

и облечемся в оружия света.

Послание к Римлянам.

Глава 13, стих 12

Глава 1. Орёл

В бездонном ясном небе парил одинокий орёл. Степенно, не взмахивая крыльями, а лишь двигая несколькими невесомыми пёрышками, он менял свое положение в воздушных потоках и то взмывал вверх, то опускался вниз. Его величественный полёт властно приковывал к себе внимание и завораживал.

Орёл в этом чарующем полёте скорее был похож на посланника свыше, чем на летающего хищника. Эта огромная и тяжёлая птица парила в небесной выси, словно под воздействием некой мистической силы.

Вот такая эклектика – картина была классическая, пейзажная и сюрреалистичная одновременно. Что называется – все тридцать три удовольствия сразу. Описывая круги, орёл мог наблюдать огромное скопление крупных объектов неведомого ему предназначения – БМП, БТРов, танков и другой боевой техники.

Вопреки отсутствию в них жизни, те железные коробки гремели и скрежетали, урчали и рыкали, как неведомые звери. Возле них суетились мелкие существа немного крупнее архара, на двух ногах и одинакового окраса – это были военнослужащие в полевой форме.

Его полёт был исполнен хищного предвестия неминуемого события – чьей-то жертвенной смерти ради его орлиной жизни. Он, одинокий и гордый, зависший над боевой техникой оперативной группы, напоминал в своём ритмичном, целенаправленном движении некоего назначенного свыше наблюдателя.

Внизу, под парящим орлом, по грунтовой дороге, постоянно утыкаясь в солдат, совершенно не обращающих на машину внимания, двигался БТР под номером «300» с экипажем, сидящим сверху. Водитель сигналил и стремился продавить себе дорогу, но получалось плохо: вся территория «стойбища» была нарезана на установленные участки земли для стоянки ротных колонн, и они на этой земле чувствовали себя полноправными хозяевами.

 Все те подразделения были «чужие» для экипажа 300-го, и их бойцы крайне неохотно уступали ему дорогу, хотя сама та грунтовка проходила сзади общего построения машин и лишь разделяла стоянку с известной по человеческим потребностям санитарной зоной.

Один из солдат, сидящий на броне 300-го и не опалённый ещё ни разу пороховыми дымами боёв, сказал:

– Им это чё-то совсем не нравится, что мы тут едем… Когда они хезать* шастают.

*хезать (молодёжный жарг. восьмидесятых годов ХХ века) – ходить по-большому

Своей наблюдательностью «блеснул» башенный пулемётчик, который недавно прибыл в часть после учебки вместе с другими молодыми. К нему прижилась кличка «Молдаван», потому что был он типичным представителем своего народа: по-детски наивным, неунывающим и юморным, добродушным, дружелюбным парнем.

Водитель Женя, молодой, беззлобный и располагающий к себе киргиз с ухватками опытного воина и почему-то бледной для азиатов кожей ответил:

– Я не Дембель Неизбежный, чтобы всем нравиться, – при этом звучали нагловатые и дерзкие нотки старослужащего солдата, но как-то наигранно, не по-настоящему.

Бойцы рассмеялись. А другой молодой – Вася, родом из Москвы, также необстрелянный, попытался сыграть в «бывалого» и брякнул:

– Ага, и не пузырь водяры, чтоб всем наливать.

Но шутка не задалась – рано по срокам службы было так шутить, поэтому смеха не вызвала.

Женя, как старший и опытный солдат, постарался в меру сил показать масштабы «служения Родине»:

– Вот, Вася, ты хоть знаешь, сколько нужно служить до дембеля? Точно только. С точностью до каждой минуты до «Великого Дембеля»? Вот сколько два года в минутах?

Вася задумался над темой, стал в уме пытаться высчитать хотя бы приблизительно.

– Точно не знаю… Много… тысяч сто… больше? – прикинул Вася с его математическими московскими способностями.

– Ответ неверный! Ничего ты не знаешь! Это потому, слоняра*, что тебе ещё пахать и пахать до Дембеля Благословенного. Ты всех тонкостей этой службы совсем не догоняешь. Что тебе о дембеле думать? Рано ещё! Ты долг Родине не отдал, только кашу жуёшь казённую на халяву. Вот послужишь с моё, вот тогда научишься Родину любить, разгильдяй! Будешь каждую минуту высчитывать до своей московской жизни кучерявой…

* «Слон» (арм. жарг.) – в основных родах сухопутных войск так называли солдат в период службы от полугода до года.

– Да, ну и сколько? – протянул Вася.

– Один миллион 51 тысяча 800 минут, – солидно сообщил Женя, – и я их все выслужил, и на третий год пошёл. Как матрос. – Он засмеялся.

– Ничего себе, как много! – от души изумился Молдаван. – Никогда бы не подумал. Целый миллион…

– А почему ещё держат, Женя? – искренне сопереживая, озадачился этой вопиющей, на его взгляд, несправедливостью Вася.

– Скоро должен быть выход, как обещают, и всем дембелям в Афгане увольнение в запас на полгода отложили. Чтобы молодых сюда не засылать. Сейчас опасно. Много войны стало! – дал тот точную и исчерпывающую информацию.

– А так разве можно? – не унимался «умник» Вася.

– Можно-нельзя, а приказ пришёл, и мы дальше служим. Раз так надо. А что делать? – в свою очередь поставил прямой вопрос Женя.

– Не знаю, – ответил Вася.

– Вот и я тоже! Родина сказала – «надо», вот мы и служим как на подводной лодке. А куда деваться с подводной лодки? – задал риторический вопрос Женя, завершая им эту тему.

Пока отмалчивался лишь офицер лет двадцати пяти со спортивной, пружинистой фигурой, сидевший на броне командирского люка. Одет в амуницию не так, «как положено», а именно так, как необходимо для действий в бою. Каждая мелочь его совсем непоказушного обмундирования повествовала про значительный опыт такого участия. Его внешность излучала уверенность человека, накоротке общавшегося со смертью и побывавшего в непростых боевых передрягах. И от него исходили неподдельные волны спокойствия и силы, благодаря которым все окружающие интуитивно чувствовали себя в безопасности.

Недавно назначенный на должность начальника штаба рейдового батальона капитан Алексей Шаховской ехал совершенно молча, чем-то озадаченный.

Молдаван, простецкая его душа, из-за врождённого отсутствия чувства такта в современной его трактовке решил не обращать внимания на офицерские размышления:

– Товарищ капитан, а что это орёл тут над нами летает?

– Охотится, добычу высматривает.

– На нас, что ли? – фыркнул Молдаван.

Женя сквозь ровный рокот двигателя всё равно слушал разговор и попутно старался учить молодых солдат воинскому такту:

– Тебе ж сказали, любознательный, что добычу высматривает!

– А что тут можно высматривать, кроме бойцов? – напирал уверенный в собственной логичности Молдаван.

Вася-москвич решил из солидарности поддержать своего сотоварища по призыву:

– Да что тут вообще поймать можно? Вот огрызков всяких и объедков – валом. А ворон совсем нет. Я не видел что-то… Орёл, что ли, огрызки будет лопать?.. Вместо ворон, – заулыбался Вася.

Шаховской улыбнулся этой беззаботной солдатской перепалке:

– Они хорошо видят за несколько километров даже мелких тушканчиков и мышей, страх их чувствуют. Так что свою добычу орёл обязательно найдёт. А сейчас потому летает так долго, вполне возможно, что не хочет размениваться по мелочам, а ждёт архара – горного козла. Он даже его может завалить и с ним улететь.

Молдаван неподдельно удивился:

– Ого! Целого барана?..

И тут же поймал плюху от старослужащего:

– Козла, козёл! Архар – горный козёл!

Молдаван не стал обращать внимания на подколку, понимая, что честно заслужил её. Да и не хватало ему как минимум полутора дополнительных лет службы, чтобы быть на равных, но об этой математике он сейчас не думал, подогретый интересом:

– И всё-таки, ну а зачем он тут летает? Тут шум, вонь от машин – они тут всё солярой провоняли, да ещё бойцы дерьмом гадят. Что ему бы в другом месте не летать?

Начальник штаба опять улыбнулся:

– Я, вообще-то, не охотник на животных. Звери – они же хорошие. Но думаю, что от него тоже несёт его орлиными запахами, и на ветру они быстро разлетаются по округе, и дают знать зверькам всяким – где он сейчас находится.

Шаховской взглянул вперёд по ходу движения, стараясь понять, как далеко до их батальона. Они находились на середине расположения техники оперативной группы в районе ожидания, и предстояло такой езды ещё минут пять.

Он продолжил:

– А так орёл в этих людской шмоне* и шуме техники, прячется. И потому в таком месте его запаха для других зверей не ощущается, и его как бы и нет рядом. Мы на засадах тоже учитываем направление ветра, – закончил он эту тему.

*«Шмон» (жарг.) – вонь, сильный резкий запах.

Умник Вася решил поддержать разговор «философскими» формулировками.

– Да-а. После людей всегда столько говнища остаётся!.. – авторитетно поддакнул он командиру.

Женя опять перевёл разговор с сангигиенической темы в более приемлемое русло:

– А правда, он так далеко может видеть? И даже такую шелупонь, как мыши? Мне бы его зрение. А ещё лучше, чтобы сверху, как они, наблюдать.

– А что, очень хочешь? – офицер продолжал улыбаться, немного оттаивая в этом беззаботном разговоре.

– Ну да! Здорово же! И видно далеко, и характер трассы понятен, все выбоины, колдобины, препятствия. А сверху можно увидеть то, что и за поворотом делается и на горном серпантине… Было бы здорово!

– Думаешь, что много желающих будет? – Шаховского уже окончательно отвлёк от тяжёлых мыслей этот разговор.

– Будут, конечно! – убеждённо сказал Женя. – Это же была бы очень полезное дело. А при ведении боя? Удобно же было бы за духами наблюдать…

– Ну, Жень, раз ты хочешь, то точно будет! Лет двадцать не пройдёт, и такое появится… Смотри, Жень, планеры уже есть, маленькие камеры тоже есть… Ты же видел видеокамеры?

– Ну, да. У нас, у прапора нашего: и камера, и видак, и телек «Шарп»… Вообще класс. Здорово же прапора́ живут. Умеют шевелить поршнями. Котелок у них точно варит.

– Ну вот, значит, знаешь. Вот там, на видеокамере, есть маленький экранчик. Лет через двадцать уже точно будет камера размером со спичечный коробок стоять на каком-то, к примеру, самолётике. А в машине у тебя будет маленький тот экран. И ты всё будешь видеть, что за поворотом делается, и вдалеке, и сзади тебя…

– Да-а? – недоверчиво протянул водитель. – Я же машиной управляю… А им-то как тогда управлять – этим самолётиком? А связь у него какая? Как у детской машинки – по проводам? Что-то слишком на фантастику похоже. Фантастику любите, товарищ капитан? – спросил Женя и тоже заулыбался Шаховскому.

– Вполне может, и по проводам… Ты что, наших ПТУРов в работе не видел? Они же летят на километры, а управляются по проводам… Или вот рации есть маленькие – «уоки-токи» – японские. Может, что-то такое будет?.. И тогда без проводов можно ими управлять, по радиосигналу… Было бы желание… А раз целый Женя этого хочет, то такая штукенция точно будет!

Солдаты засмеялись.

Шаховской тоже в ответ засмеялся, как равный с равными.

– Дожить ещё нужно… Чем ближе дембель, так всё больше тревогой напрягает, – Женя это сказал как бы промежду прочим, а молодые солдаты мгновенно перестали смеяться и даже несколько поджались.

– Доживёшь, Жень! Куда денешься? У тебя это последние боевые, и можно домой собираться. Главное, Жень, ты действуй сейчас на автомате, как ты умеешь. А не на раздумьях и ожиданиях, тем более плохого… И всё будет путё́м. А если что, то мы рядом, – он улыбнулся, – все как в одной твоей подводной лодке, и вместе будем преодолевать все передряги. С любым исходом. Так что один ты не останешься при любом раскладе, даже плачевном.

Шутка прозвучала не слишком оптимистично, хотя вероятность плохого исхода всегда обязательно свидетельствует и о весомой вероятности исхода благоприятного. И начальник штаба мог позволить себе так говорить, ведь ещё несколько дней назад он был начальником разведки полка и своими лихими разведпоисками был известен всему личному составу части. Даже кличку из уважухи дали – «Князь». С таким опытным членом экипажа вероятность благоприятного исхода многократно возрастала, а подобный характер мышления лишь свидетельствовал о способности реалистично и критично анализировать ситуацию. И молодые солдаты – скорее подсознательно, на уровне инстинкта самосохранения – это понимали.

Глава 2. Последний день ожидания

Тыркаясь и лавируя, где-то медленно, а иногда почти с черепашьей скоростью, а где-то порой буквально продавливая себе дорогу среди самых выпендрёжных и упрямых солдат, 300-й вскоре достиг расположения своего третьего горно-стрелкового батальона.

Невдалеке перед выстроенной техникой, как самый главный на этом сборище машин, стоял чипок*. Автолавка могла самостоятельно перемещаться по всему этому «стойбищу» в удобное для торговли место и изымать накопленные солдатами деньги, продавая разные мелочи. Чаще полезные, вроде сигарет или носков, а иногда просто мульку всякую – как зубная паста (на боевых-то?), мыло или свежие подворотнички…

*Чипок – название универсальных армейских магазинчиков, в данном случае колёсной автолавки на платформе крытого грузового автомобиля.

Шаховской высмотрел глазами техлетучку зампотеха и скомандовал Жене рулить к ней. Та стояла на своём привычном месте в построении машин. Водитель быстро сориентировался и стал до неё добираться, благо это была уже своя территория, и тут для командирской машины – 300-го БТРа Шаховского полный приоритет, и солдаты быстро уступали ему дорогу.

Техлетучка являлась передвижным командным пунктом для офицеров штаба батальона. И когда комбат, зампотех и Шаховской не двигались на своей, закреплённой за ними боевой технике, то их, скорее всего, нужно было искать именно в ней. К тому же её кунг* являлся одновременно и местом ночного отдыха, и складом ресурсов, и столовой, и просто хозблоком. Летучка соответственным образом и была оборудована умельцами несколько лет назад. И именно для этих целей даже в большей степени, чем по своему прямому предназначению.

*Кунг (кузов универсальный нормального габарита) – стандартизованный военный кузов жёсткого типа для грузовых автомобилей под использование в различных целях как специального мобильного помещения для размещения оборудования и иных вспомогательных задач.

БТР начальника штаба подрулил к летучке, и Шаховской протянул Жене несколько чеков Внешпосылторга, которые тут были вместо денег:

– Доедете до чипка и купите пару ящиков минералки. Лучше ессентуки… или нарзан… На сдачу возьмите конфет каких-либо… для всего экипажа… Воду потом забросите сюда.

Женя не торопясь пересчитал деньги. Их хватало с лихвой, и он спросил:

– Может, сигарет на сдачу?

– Теми сигаретами из лавки не накуришься. Решайте сами, но разных конфет обязательно. Когда заняться нечем, то хоть леденцы будут… И к чаю… – И неожиданно Шаховской сменил тему. – А на стоянке вам нужно  всё хорошо проверить по технике и оружию. Завтра под утро начинаем выдвижение…

– Что, уже? – старательно скрывая тревогу, спросил Женя.

– Да, – ответил капитан и спрыгнул с брони.

БТР заколесил к чипку, торговавшему невдалеке и окружённому группой бойцов. Возможно, что продавщицей там была какая-либо молодуха, и солдаты пришли прикупить лишь затем, чтобы поглазеть на неё и потом поболтать между собой, и обсудить, и всё тщательно перетереть и взвесить достоинства. Это, конечно, если там была бы молодуха, но не факт.

А Шаховской стал подниматься по металлическим ступенькам входа в кунг.

Из кунга, из маленького японского кассетника, в этот момент раздавались песни местного батальонного барда с характерным для бардов проникновенным, даже, скорее, втирающимся прямо вглубь эмоционального участка мозга, голосом. Не столь впечатляющего своими вокальными данными, сколько речитативно выдавливающего слезу. При этом сами слова действительно несли всем офицерам и бойцам батальона нечто очень для них значимое и чувственное, ставшее частью их жизни. Уже до самого теперь её конца. До последнего вздоха, на который каждому отведено своё время. Ими лично пережитое и щиплющее самые глубокие струны их мужской конструкции, а главное – мотивирующее. Под бой гитарных аккордов слышалось:

Горный и мотострелковый,

Выше есть только Бог!

Крепкий, как рубль целковый,

Вечно готов на бросок!

Песня стала чуть ли не гимном этого рейдового батальона и была любима всеми служивыми независимо от должностей и званий.

Алексей взялся за металлическую крупную скобу, которая выполняла функцию дверной ручки, но была значительно крупней обычной, и стал открывать правую створку, находясь при этом в своих мыслях – как и о чем он будет сейчас информировать сослуживцев.

А возможно, пребывал под действием слезливого очарования мужских песенных страданий, которые героическое мужское племя способно убедительно преподнести в продуктах творческого вдохновения.

Находясь под впечатлением от собственных подвигов, или в собственной убеждённости о готовности к подвигам, или почти участии, что «был где-то рядом», мужчины обладают уникальной способностью красиво и проникновенно изобразить собственные реальные или вымышленные испытания. И, как правило, всегда в «рыбацкой подаче», когда руки, показывающие длину рыбины, в ходе рассказа автоматически и непреднамеренно разводит в стороны неконтролируемой мужской удалью, и пойманный карась превращается в барракуду…

Вот если б женщины умели так про свои роды песни сочинять, плач по миру стоял бы нескончаемый и очень душещипательный и пронизывающе-трогательный. Но так вдохновенно складно, «по-рыбацки» правдиво распевать о нелёгкой мужской доле свойственно только мужчинам… А у женщин такие получаются только про женскую любовь… И все потом плачут, и те и другие от такого вдохновенного страдальческого творчества.

Он поднял глаза, чтобы автоматически взглянуть в пространство, куда сейчас предстоит ступить, но на него оттуда стремительно надвигалась огромная волосатая морда с горящими огнём глазами.

Алексей инстинктивно отпрянул и повис, удерживая себя на одной руке за скобу правой дверцы. Но морда не то что никуда не делась, но и следом за той клыкастой морденью высунулось массивное тело, и весь этот чудовищный скалящийся клыками демон стремился до него дотянуться.

И тут, сквозь хохот офицеров изнутри кунга и солдат, которые находились рядом вокруг летучки, до Шаховского дошло, что это Бугай, со всей своей искренней радостью и лаской, лезет к нему лизнуть в лицо.

– Тьфу ты, чудило, чтоб от тебя тебе суки шарахались. Чу́хни с дороги, Бугай, – сердито шуганул зверюгу растерявшийся от неожиданности Алексей и тренированным движением тела забросил себя внутрь кунга.

Бугай был крупным кобелём, очень большим, невнятной породы. Он всем своим экстерьером походил на короткошёрстую немецкую овчарку, только был на четверть крупнее, и имел грязно-белый окрас с крупными рыжими пятнами по бокам и такими же, помельче, на морде. Что-то в нём было от алабая. Возможно, некоторая укороченность пасти на, в общем-то, типичной морде овчарки. И лапы… Здоровенные лапы… Он и барана мог бы ударом перешибить. Но ласковый был до жути, и любвеобильный.

И вот эта махина ласки и любви норовила первым дотянуться до Шаховского и лизнуть его. Хорошо, что только это. Весь его вид показывал, что он способен на большее.

Когда Шаховской прибыл из Союза на службу в этот полк, пёс этот уже был там давненько. Собакой он оказался общительной и добродушной, а производителен настолько, что вся стая местных полковых собак состояла исключительно из его потомства – отпрысков эдак до тридцати.

Но только лишь он имел неискоренимую привычку и особенность – ходить на боевые вместе с батальоном. Выгнать его было невозможно. Если только пристрелить… Но подобная дичь даже не обсуждалась – в мыслях ни у кого ничего подобного не было.

Однажды, правда, перед одной крайне опасной операцией его всё же не пустили в БТР перед выездом, так он бежал за колонной километров десять, пока не дали запрыгнуть на его место.

Он всегда сам себе выбирал хозяина, так как состав в батальоне был переменный, и офицеры имели свойство иногда исчезать из него: то по убытии в Союз, то из этой жизни.

Кобель знал, как будто в нём были встроены часы, ежедневное время построения полка и занимал место среди офицеров штаба своего батальона. С ними же маршировал под музыку, вполне причём знатно и гордо. Очень любил «Встречный марш» и вышагивал за комбатом, когда тот под звуки музыки строевым шагом двигался навстречу командиру полка. Вероятно, он считал, что это его именно уровень.

Знал момент ухода на боевые, и всегда заскакивал раньше всех внутрь БТРа своего хозяина. Одного-единственного в этот отпущенный им для дружбы период. На данный момент таковым хозяином был Сергей Крикунов, капитан, замкомбата.

Когда сотоварищи вволю отсмеялись да поострили над Шаховским, который и сам с ними беззлобно смеялся над шутками в свой адрес, то Серёга погладил ласково кобеля и дал тому команду:

– Молодец, Бугай, добрая собака, хороший пёс, Шаховского он любит… С чего бы это так на любовь к нему пробивает? Может, запах от него специфический? – приговаривал Крикунов под смех офицеров, поглаживая по голове собаку, – иди, мальчик, погуляй по располаге, проверь, чем там бойцы занимаются.

И этот телок коротко гавкнул в ответ и спрыгнул из кунга. Он стал бегать между машин, крутя своей здоровенной «шайбой», как будто понимал, чем его озадачили. А бойцы хоть и любили пса, но знали, что это офицерская псина – он сам себе такую миссию выбрал и такое право присвоил. И иногда на явно отлынивающих от дела солдат мог так рявкнуть, что «ну его мимо», справедливо и разумно считали они… Это же собака… Никому не хотелось проверять его действительные способности в достижении своих целей и предупреждений. Проще было начать заниматься делом.

Выпустив пса, присутствующие перестали веселиться и приготовились получить последнюю информацию и распоряжения из штаба дивизии.

И Алексей коротко сказал:

– Завтра рано утром начинаем движение.

– Ну, наконец-то. А куда? – спросил Крикунов.

Задач поначалу, как всегда, было много каких. Три раза только маршрутные карты на разные направления переклеивали и перерисовывали в них тактические задачи и схемы.

– Под Кандагар пойдём. Сегодня на Кушке закончено формирование колонны. Будет более тысячи грузовых с мукой, будут наливники и другая гуманитарка. То ли один, то ли два автомобильных полка, по разговорам. Нам не отчитываются… Известно только, что таких больших конвоев раньше не было. Вот мы и будем на блоках оборонять и тащить до их прибытия на точку. Точное место разгрузки определят уже по обстановке в последний момент, когда будем в заданном районе.

Комбат подполковник Проскуров взял разговор в свои руки:

– Так что? В то горы мы уже, значит, не идём? Где до десяти тысяч духов заперлись в ущелье? Ну, как нас этим пугали большие начальники «неприступной крепостью»?.. Ну-у, вроде как-то полегче… может быть… Будем посмотреть… Так во сколько начало?

Шаховской стал им обстоятельно пояснять детали, чтобы снять любые вопросы и недопонимания у офицеров в преддверии серьёзных событий и задач:

– ООД* начнёт движение в шесть утра. Мы пойдём первыми, сразу за ними. Вот как сейчас построены и мы первыми выстроены на стоянке, так и будем поочерёдно стартовать. И, да: в ущелье не идём, те карты нужно в обязательном порядке сжечь. Остаются только последние, что клеили и наносили задачу уже тут, в эти дни, с маршрутом под Кандагар.

*ООД – отряд обеспечения движения. Включает в себя танк с тралом, сапёров, разведдозор и ряд иных специальных машин. Каждый раз состав определяется отдельным решением командования в зависимости от задач.

Крикунов по инерции шутканул:

– Отлично. Будет нам бумага, чем там разжигать и пайку греть… Ненужной макулатуры теперь куча осталась. А мы тут клеили карты, клеили… Как школьники.

Переждав это саркастическое бубнилово Крикунова, Алексей продолжил:

– Скорее всего, задачи нам специально разные озвучивались, потому что духам, так или иначе, каким-то образом всё доходит. Кто-то им информацию сливает. Возможно, что через сарабосов*, которые тоже в курсе операции. Думаю, это был намеренный «путай-путай».

*Сарабосы – военнослужащие афганской армии.

– Вот те здрасьте! Вопросы – полковые, решенья – половые! Сарабосы знают, а от нас скрывают, – крайне удивился комбат.

Но счёл нужным не тратить время на этот казус, а приступил к раздаче текущих распоряжений своим замам, и сначала Шаховскому:

– Ты им, офицерам, сам про карты и прочее объяснишь на построении. Теперь надо через час батальон построить. Там нужно на всех, солдат, офицеров, прапорщиков,.. без разницы, на весь личный состав посмотреть, как они… Нет ли больных, которые сами не пожаловались, чтобы их тут не оставили. Вот там ты их и озадачишь, что кому делать, понял, Лёш? – Он перевёл взгляд на зампотеха. – А ты, Володь, со всеми техниками и водилами ещё раз убедитесь во всём своём хозяйстве. Делайте всё необходимое, чтобы не получилось, что завтра кто-то не завёдётся. И залейте полные баки и воду в системы… Ну, Володь, ты сам знаешь, что нужно.

Раздался стук в двери кунга, и там замаячили лица Васи-москвича и Молдавана, держащих в руках ящики боржоми:

– Разрешите, товарищ полковник*? Вот, начальнику штаба боржом принесли.

*Обращение «полковник» к комбату-подполковнику, употребляемое здесь и далее, связано с армейской традицией, когда при обращении младших чинов к старшему, а именно подполковнику, приставка «под-» опускалась. Такое обращение звучало органичнее и уместнее, хотя выглядело со стороны несколько льстиво. Однако оно стало настолько привычным в армейском обиходе, что ни малейшего льстивого намека для самих военнослужащих уже не несло.

– Поставьте на край, спасибо, – поблагодарил Шаховской. – Теперь найдите командиров рот и передайте приказ, что ровно в 15 часов – общее построение. В полной боевой выкладке и с оружием… Нарзана не было?

– Так он же дешёвый, тридцать копеек, его и разобрали. А этот боржом почти пятьдесят копеек… Его только офицеры пьют.

– Ладно с этим… Построение через час, а вам ротных теперь ещё нужно найти быстро, и им это сообщить… Народу надо собраться – экипироваться. Поэтому за десять минут вам всех обежать. Вперёд! Не тяните…

Глава 3. Начало операции

Колесо истории крутится непрерывно. В мире всё постоянно находится в движении, начинаются и закручиваются какие-то события – большие или совсем маленькие. Вселенский маховик захватывает и тянет за собой или толкает вперёд всё в этом мире сущее, начиная от мизерных частиц, судеб людей и государств, вплоть до материков, цивилизации и до самих планет и целых галактик.

И когда оно настало – время начала операции,

В этот миг начинают крутиться колёса техники, и огромная колонна приходит в движение, выполняя поставленную ей боевую задачу.

И зашуршит змеёй по извилистому серпантину дорог,

И мелкая, как цементная пудра, и очень въедливая пыль клубится над дорогой, невыносимо забивая глаза,

И каждый метр дороги может быть заминирован мощным фугасом.

И ты постоянно двигаешься с ощущением, что находишься на минном поле. Хотя почему «с ощущением»?! Ты по-настоящему всё время едешь фактически по заминированной дороге.

И совершенно неизвестно, когда и где, под какой машиной какой-либо очередной фугас рванёт: под первой, десятой, в середине колонны или под последней километров в тридцати сзади. А может, сразу во многих местах.

И ты уже устаёшь и плюёшь на то, чтобы бояться ежесекундно и ожидать подрыва. Устаешь бояться… Бывает же…

Вот именно тогда, именно в этот момент начала выдвижения на боевые, начинается очередная твоя личная война. И она всегда пролегает через твои душу, разум, напряжённое тело и психическую волю и силы!

И наступал очередной твой личный экзамен самоопределения – кто и что ты в этой жизни, что представляешь из себя как человек, как личность в сообществе своих товарищей-сослуживцев. Невероятно сложный экзамен, когда умереть легче, а жить и воевать очень и очень трудно!

В некотором роде даже наступает расслабление оттого, что «процесс пошёл» и маховик событий завертелся, а начало всегда есть первый шаг к финалу. К тому финишу, который всё расставляет по местам.

Придёт неминуемое завершение боевых, и всем, оставшимся в живых, станет очевидным – кому и какой жребий выпал.

Утомительное ожидание переходит в поступательное действие.

Колонна ранним утром начала движение с общей короткой команды по связи: «Я – “Гранит”, впе-рёд!»

Первая машина вышла со «стойбища» на основную трассу – дорогу на Кандагар. И размеренно и неторопливо покатила по маршруту. Остальная техника одна за другой непрерывно стартовала со своих мест и тоже выезжала на дорогу, приноравливаясь к темпу движения.

До района боевых действий предстояло двигаться около восьмисот километров, что составляло четыре-пять суточных переходов. Если, конечно, у тебя была такая возможность – продвигаться без всяких нападений, засад и прочих непредвиденных ситуаций, что было практически невероятно. Душманское «сафари» – оно и есть «сафари», и люди и техника в колонне были изуверскими охотничьими трофеями, сулящими душманам огромную прибыль.

Но как ни странно, вместе с началом этого движения у большинства военнослужащих наступала некоторая психологическая разрядка от того, что наступило время хоть какого-то действия, где от тебя теперь уже что-то зависит, а ты сам больше не покорная игрушка в руках судьбы-злодейки.

Поскольку Шаховской стал начальником штаба батальона, одного из нескольких таких же знатных и ценных своим опытом, и он во многом отвечал за организацию участия батальона в операции, то ему доводилось работать на этапе подготовки к выходу значительно больше других, во всяком случае, остальных офицеров штаба. Организационная нагрузка была огромной и, естественно, усталость в нём накапливалась. С началом ритмичного движения колонны офицера стало клонить в сон.

Ранее он уже много раз бывал в разных разведпоисковых операциях, проводимых силами полка, которые проходили в относительной близости от пункта постоянной дислокации: километрах в двадцати – тридцати, реже до сорока.

Он был смел, инициативен, дерзок и удачлив. И своими успехами и эффективными действиями сумел заслужить великолепную репутацию среди солдат и офицеров. До такой степени, что в полку про него и действия его разведки даже слагались забавные байки. А это говорило о нём немало, поскольку стать героем армейского фольклора на войне, среди смертей и постоянного ощущения её присутствия рядом, завоевать подобное уважение у рано повзрослевших и заматеревших мужчин – это дорогого стоит.

Но в таком масштабном событии – операции армейского уровня – ему приходилось участвовать впервые.

Из-за накопившейся усталости, некоторой передышки в нервном напряжении и из-за размеренного движения колонны Алексей на командирском месте попросту задремал. Расслабления добавляло и то, что стартовали в районе пункта постоянной дислокации дивизии, и ещё часов пять-шесть после выезда личному составу можно было чувствовать себя более-менее защищённо. Вертушки, если что, на таком удалении могли со своего аэродрома долететь до них своевременно и помочь – радиус их действия позволял.

В это время вокруг простирался живописный вид горного хребта в лучах восходящего солнца. Но офицера всё это не вдохновляло, хотя он и отдал должное этому мощному пейзажу первобытной природы, и был в душе обрадован таким великолепием. Но усталость вынудила его рационально использовать свободные минуты, и он за короткое время заснул настолько крепко, что, невзирая на шумы двигающейся рядом техники, увидел сон. Причудливый сон…

Во сне перед ним предстала скала, выступающая из горного кряжа и похожая на горбатый шнобель какого-нибудь горного тролля.

Алексей видел её поначалу очень крупно, в деталях, с кустиками и мелкими растениями. Даже с какими-то незнакомыми жуками и ящерицами, которые сновали по поверхности. Острота зрения во сне была настолько сильной, что он замечал даже колонны муравьёв с красноватыми головками и усиками антенн, двигающиеся навстречу друг другу несколько суетливо, но вполне осмысленно, что-то перетаскивая на своих муравьиных спинах.

Но эта скала медленно отдалялась от Алексея, и он увидел, что та высилась над водоёмом, скорее морем. И вода там голубая, прозрачная. Дул легкий бриз, и он заметил, что эта скала находилась в нависающем и неустойчивом состоянии. Создавалось впечатление, что сто́ит её лишь подтолкнуть, и она гулко рухнет с лопающимся взрывным треском и грохотом. Разлетятся брызги и разойдутся волны моря, сметающие всё на своём пути.

Вот под этой скалой, которая, может быть, тысячелетиями находилась в таком положении, в тёплых волнах, в лучах доброго солнца плескался мальчик. Вдруг на воде появилась мелкая рябь, внёсшая ощущение опасности в этот благостный детский беззаботный мирок. Поднялся ветер, и рябь усилилась.

Скала продолжала отдаляться от Шаховского, и ощущение опасности нарастало. Ребёнка заполнило чувство непонятного страха. И он, поддавшись ему, чувству неизвестно откуда возникшей опасности, стал в смятении выгребать из-под тени нависшего козырька скалы, из этой покрытой рябью и вмиг ставшей очень тёмной воды. Он пытался вырваться на светлый и солнечный участок водной глади.

Из шлемофона, свободно находящегося на шее Шаховского, слышалось приглушённое:

– «Кольцо», «Кольцо»*, я – «Иртыш», приём…

И разноголосица ответов:

– Я – «Блесна», на приёме…

– Я – «Родео», слушаю…

– «Иртыш», я – «Комета», прием…

После непродолжительной задержки в ответах в его наушниках раздалось:

– «Кама», я – «Иртыш», приём… «Кама», спишь, что ли?!

Алексей быстро очнулся от сна, резко скинул с себя оцепенение и осознал реальность вокруг. Он сообразил, что это к нему обращается по радио комбат, и ответил:

– Я – «Кама», на приёме…

*«Кольцо» – общая радиокоманда, которая обращена ко всем, кому положено быть постоянно на связи, в так называемом режиме «на дежурном приёме». Любая болтовня на марше до завязки боя была запрещена. Запрос «Кольцо» не требует отзыва, но обязывает быть внимательным к последующей озвученной информации.

– «Кольцо», – продолжает радиообмен комбат, – скоро будем проходить через кишлак. Духи знают, что идём на боевые. Брать любую мелочёвку из рук бача запрещаю!.. Может всякая хрень оказаться.

Шаховской повернулся к солдатам и хотел им продублировать общий смысл, но Женя его опередил – он также находился в шлемофоне, а значит, мог слышать всю информацию и радиообмен:

– Короче, олени, сейчас через кишлак пойдём… из рук бачат ничего не брать! Понятно?!..

Из глубины отозвался чей-то голос без энтузиазма – не столько потому, что им что-то было надо от бачат, сколько из-за того, что Женя обходился с ними, по их мнению, полноценными солдатами, как с несмышлёными детьми:

– Понятно…

По тону ответа было не ясно – на что же солдатики вообще рассчитывали с началом этих боевых, первых для них по личному участию? Что служба по уставу теперь закончилась, и наступил «военно-полевой колхоз»?

Женя продолжил для ясности:

– Было раз: такой же, как вы, особо понятливый, взял у бача часы, напялил на руку, и без руки остался… Оторвало кисть. Теперь понятно?

Повисла пауза.

Между тем быстрый восточный рассвет, миновав ночную темень через стремительные предрассветные сумерки, перешёл в светлонебое утро. И хотя солнце еще не палило своим согревающим светом, и утро было даже скорее прохладное, но это было уже полноценное утро. И солдаты от безделья и по запросу организма решили перекусить сухпаем.

Конечно, разогревать его во время движения было не на чем. Но тем и хорош горный сухпай, что в нём можно было найти продукты на любой мужской вкус даже в холодном виде.

Сухой паёк был получен на каждого члена экипажа из расчета на десять дней. Это только на первые дни: точные сроки окончания операции всегда неизвестны. И он занимал значительную часть десантного отделения, наряду с боекомплектом, тоже на десять суток боя.

Все это было умело распихано по днищу десантного отделения, чтобы, с одной стороны, было просто доставать, но и оставалась горизонтальная площадка под лежанки для сна экипажа. Кроме того, размещение должно было не мешать, при необходимости, десантироваться к машине через боковые люки и вести огонь из оружия. Так что правильно всё погрузить и разместить – целая наука. Это знания, которые приходили лишь с опытом в первую очередь водителям БТРов.

Пока офицер дремал, молодые солдаты что-то достали из коробки и ели. После того, как радиообмен закончился и Шаховской освободился, Молдаван обратился к нему:

– Товарищ капитан, а вы что-нибудь будете?

– Паштет и банку сока. Женя, а ты что не ешь? – спросил командир у водителя.

– Да как встанем где-нибудь минут на пять, то и я чего-нибудь проглочу, – откликнулся Женя.

Молдаван вскрыл банку паштета размером с шайбу и проколол дырки в металлической баночке яблочного сока, отрезал хлеба, который был получен дополнительно к сухпаю на первые дни, и протянул всё это своему командиру. Тут молчаливо жующий Вася неожиданно выдал:

– Вот же вам не повезло – только вас сюда назначили, а вам сразу на эти боевые пришлось идти.

Женя осёк его:

– Это Вася, для вас, блин, с Молдаваном в первый раз… Так что молитесь, салаги… А для нашего командира, когда он начальником разведки был, то знаете, сколько духовских караванов понакрывал? Они за его голову даже награду нехилую такую назначили…

Шаховской неспешно ел, а любознательный Вася не отлипал со своими вопросами:

– Товарищ капитан, а чё вас «Князем» зовут?

Алексей рассмеялся, а Женя, как старый, опытный дембель, постарался вернуть разговор в какое-то подобие соблюдения субординации.

– Слышишь, пистон, – обратился он к Васе, – ты-то откуда это знаешь?

– Да слышали… Ходят разговоры… Да и другие молодые говорят, что нам с командиром повезло… – промямлил Вася что-то невразумительное.

Начштаба решил ответить молодым солдатикам, чтобы в дальнейшем закрыть подобные вопросы:

– Сам не знаю. Прицепилось с чьей-то подачи… Наверно, кто-то из офицеров был слишком грамотный. В русской истории разбирался… Раньше, в девятнадцатом веке был такой князь – Шаховской. Но я, во-первых, в этом не уверен. А во-вторых – точно к нему не имею никакого отношения. У меня у самого отец – обычный офицер, родом из простой семьи.

Так подробно и совсем необязательно для солдат рассказал о себе Алексей только потому, что они были один экипаж, и в нём нужны добрые и честные отношения, так как от каждого могла зависеть жизнь другого.

Шаховской вновь рассмеялся, вспомнив или подумав о чём-то, и, чтобы закрыть эту тему, сказал в полушутливом, но безапелляционном тоне:

– Вы можете обращаться ко мне проще – товарищ гвардии капитан. – Потом, повернувшись к Жене, скомандовал: – Поведешь через кишлак по-походному.

Водитель молча кивнул, установил водительское место в положение «по-походному», что приподнимало подпружиненное кресло вверх и давало возможность управлять, высунувшись из БТРа и получая значительно более широкий обзор. При этом он надел на лицо горнолыжные очки для защиты глаз от самой расторопной и наглой пыли, которая только может существовать из всех возможных в этом мире. Сделал это он всё автоматически и протянул Шаховскому дежурную сидушку – какой-то квадрат прошитого и плотного войлока, обтянутого не менее плотным материалом или кожей, чтобы холод брони не вытягивал тепло тела, и было не жёстко сидеть на ухабах.

Офицер так же быстро переместился на броню. Для этих двоих военнослужащих – опытного офицера и старослужащего солдата, которые уже впитали в себя жизненно важный опыт войны – все эти действия были привычны, поэтому многие моменты поведения друг друга были понятны и ожидаемы, и обсуждения не требовали. Это были повидавшие многое солдаты афганской войны.

Глава 4. Трагедия в кишлаке

Впереди по ходу движения начинался маленький кишлак на двадцать – тридцать глинобитных мазанок, пристроившихся близ дороги. Вдоль техники забегали и засуетились дети – бача, как называли их солдаты между собой.

В руках у детей, грязных и сопливых, неумытых оборванцев, были яркие мелкие побрякушки. Разные наручные часы, жевательная резинка, американские сигареты, какие-то сувениры, ножи, прочая полезная для мужчин мелочёвка. Сквозь шум армейской техники пробивались детские голоса, причём на русском языке: «Что есть? Что надо? Что купишь? Что продашь?».

У значительной части детей в руках коричневые плитки, похожие на шоколадные батончики. Они бегают с ними и пристают к сидящим на броне бойцам. «Чарз, чарз!» – кричат бачата и копируют курение зелья посасыванием большого пальца правой руки, сжатой в кулачок. И с такой показательной и всё объясняющей демонстрацией они подбегали и цеплялись от машины к машине.

Неожиданно перед первым идущим в колонне батальона БТРом на дорогу выскочили трое мальчишек чуть постарше и нарочно побежали перед техникой, мешая движению. БТРы стали продвигаться очень медленно. В это время другая группа детей как саранча проворно облепила двигающиеся боевые машины и принялись сдёргивать с них всё, что оказывалось плохо закреплено: притороченные лопаты, ящики с боеприпасами или чем угодно, даже обычные куски троса или каната. В общем, всё, что можно стянуть, оторвать, умыкнуть.

Солдаты на броне не особо ретиво старались отогнать эти стайки, потому как безобидных возможностей заставить отстать нищую детвору у них попросту нет никаких. Не будешь же по ним стрелять? Одна надежда, что имущество надёжно зафиксировано, и эти метров двести дороги через кишлак быстро закончатся.

Шаховской со своего места с сожалением наблюдал за происходящим. Неожиданно в корме 300-го раздался истошный крик и резко оборвался, затем оттуда прозвучали сигнал и визг тормозов. 300-й немедленно остановился, а вместе с ним на узкой дороге кишлака пришлось встать и всей идущей позади колонне.

Офицер обернулся, кинул взгляд за свой БТР и увидел раздавленное тело мальчонки. Алексей немедленно спрыгнул с брони и подскочил к месту трагедии. Сразу стало понятно, что помощь в этой ситуации уже бесполезна. Слишком тяжелы травмы тела от колёс такого крупного объекта.

Место происшествия молниеносно окружает испуганная и вмиг замолчавшая детвора. Стали быстро стекаться жители кишлака.

Сразу появился Женя.

Там же быстро собрались комбат Проскуров и замкомбата Крикунов. Это его бронетранспортёр следовал сразу за Шаховским. Рядом, понурив голову, трусил Бугай. На лицах офицеров читались злость, раздражение и досада, и эти эмоции медленно чередовались, как в калейдоскопе. Но среди этого проглядывали обыкновенные человеческие жалость и сострадание. Замкомбата ехал чуть позади Шаховского и видел трагедию своими глазами.

– Паскудное начало… Бача сам сорвался. Прыгнул на подножку, не удержался и сорвался под колесо, – сообщил унылым голосом Крикунов и коротко скомандовал собаке: – Охраняй!

Бугай мгновенно переменился и принял вид грозной и решительной боевой единицы, дополнительно подчеркнув это негромким, но убедительным рыком, от которого толпящиеся дети и дехкане попятились назад и расширили круг вокруг места трагедии. Иногда Бугай бросал взгляд на тельце бачи, и всё понимающие его глаза как будто плакали, но при этом он не терял угрожающий воинственный вид и помнил о своей задаче, которую ему поставил Крикунов, не позволяя чужакам придвигаться слишком близко.

– Угу… Делаешь как надо, а выходит хуерага, – С досадой произнёс комбат.

Шаховской угрюмо произнёс первую очевидную мысль, которая сразу приходила на ум при виде всего этого безрадостного зрелища:

– Вот так им зашибись тут живётся, что под БТРы бросаются.

Над стоящей колонной медленно пролетало звено вертушек – Ми-24, которые, как летающее возмездие, непрерывно сопровождают колонну на марше, и, сменяясь на дежурстве, постоянно барражируют над ней, периодически отстреливая тепловые ловушки. За шумом их пролётов фразы слышались неразборчиво и матерные слова не резали слух.

– Не буду зарекаться, но мандулой чувствую, что нас ещё ждут большие заморочки, – хмуро произнёс Крикунов.

– Да не каркай ты, Серёж! – с раздражением ответил комбат.

Крикунов замолчал, но гнетущая отметина от неприятных эмоций осталась тенью на его лице.

За время короткого разговора мальчишки успели сбегать за отцом погибшего ребёнка. Крупный афганец, окружённый наперебой верещащими детьми, пробрался сквозь плотное кольцо людей и увидел труп сына.

Мужчина начал громко и быстро что-то говорить, перемежая свой несмолкающий поток речи всхлипываниями и возгласами: «Ай, Алла!.. Ай, Алла!» Горе и душевные страдания отца кажутся неподдельными. Рядом с местом происшествия и чуть позади комбата стоит таджик по фамилии Джураев, из солдат экипажа командира батальона, и начинает вдруг с акцентом переводить:

– Он говорит, что утрата невосполнима. Что его самый любимый сын. Что его надежда на кусок хлеба в старости, что Аллах покарает за это беззаконие неверных. Шлёт проклятия.

Комбат угрюмо пробубнил:

– Скажи, что мы сострадаем его горю и утрате любимого сына, понимаем его чувства. Но в смерти ребёнка нашей вины нет… Он сам сорвался под колёса.

Солдат переводит. Афганец обвёл офицеров тяжёлым взглядом, из глубины которого сквозь скорбь пробивался мстительный огонь, и задержался на Шаховском, которого явно посчитал главным виновником трагедии, хотя и понимал, что она произошла случайно.

– Он говорит, что если бы вас тут не было, то сын под колёса не попал бы, – снова перевёл рядовой.

– Скажи ему, пусть подождёт, – повернулся комбат к Джураеву и, обращаясь к Шаховскому, осведомлённый о подобных случаях, произнёс: – Надо ему бакшишнуть*. Так уже бывало: номера запоминают и на обратном пути, где-то рядом с этим кишлаком, могут воткнуть по твоей машине из гранатомёта. Нам оно надо? Так что давай, Лёша, – разберитесь тут по-быстрому. Нужно срочно трогать, задерживаем всех. Долго стоим, – закончил он распоряжения Шаховскому и, повернувшись к людям возле техники, с расстояния наблюдавшим за ними, зычным голосом скомандовал: – По местам!

*Бакши́ш – сленг военнослужащих 40-вой Армии в ДРА, словесное заимствование из местных наречий, мелкий сувенирный подарок, презент, возможен как взятка – некрупная вещица, может быть очень дорогой.

Шаховской неплохо знал коммерческие дарования афганцев и спросил через Джураева у отца погибшего мальчонки:

– Чем мы можем помочь в его горе?

– Он говорит, что эта вина перед Аллахом и его семьёй будет стоить не меньше мешка муки, – перевёл солдат.

Произнеся это, афганец словно запнулся, несколько даже обомлев от своей дерзости. Он ведь прекрасно знал, что сын сам прыгал на машину и сорвался, а вины шурави в смерти ребёнка нет.

Шаховской бросил удивлённый взгляд. Век живи – век учись. Этих расценок он понять не мог.

Женя чувствовал себя невольным виновником случившейся трагедии. Было заметно, что смерть ребёнка оставила глубокий шрам в его психике. Это слышалось в его голосе, который звенел состраданием. Женькина душа, несмотря на все события его службы, несмотря на виденные смерти врагов и друзей, так и не зачерствела и не окаменела за эти два года, и была очень отзывчива к чужому страданию.

– Товарищ капитан, у нас в машине как раз лежат два, всё равно нечего с ними делать. Выдали на котловое довольствие экипажа, лежат – мешаются. Отдать? – сдавленным голосом, с отзвуком гудящего набата от клокочущих в душе чувств, произнёс Женя.

– Чего два? – не сразу понял Шаховской.

– Мешка… Муки два мешка, – ответил Женя.

– Для нас это тоже очень плохое происшествие, и мы бы хотели загладить свою невольную вину двумя мешками муки, а не одним, – через Джураева предложил афганцу Шаховской и добавил, обращаясь к Васе и Молдавану: – Принесите их, те мешки с мукой. Потом труп уберите с дороги.

Солдатики бросились исполнять команду. Быстро выставили муку из БТРа на обочину. Афганец, который до этого что-то бормотал трагичным голосом и очень подавленным видом, мигом оживился. Сквозь маску страдания промелькнуло выражение довольства. Он подхватил один мешок, бросил несколько слов окружавшим его детям и быстро устремился к мазанке. Бачата по-хозяйски окружили второй мешок.

Соплеменники, наблюдавшие за всем этим трагическим спектаклем, завистливо смотрели на мешки, как на дар свыше, и после такого завершения истории неспешно стали разбредаться по своим делам. Остальные детишки, не занятые охраной, чтобы не упустить выгоды, вновь побежали вдоль колонны с криками:

– Чарз! Чарз! Что есть? Что надо?

В это время Молдаван и Вася на солдатской простыне перенесли труп ребёнка туда, где стояли дети и мешок муки. Шаховской отошёл от места гибели ребёнка к своей машине и чуть ли не сразу услышал за ней рвотные позывы. Когда после всего возле техники появились молодые солдаты, у Васи раскраснелось лицо, а в глазах блестели слезинки.

Все военнослужащие, кто ещё не сел в технику, а находился рядом с БТРами, переместились на броню. По рации поступила команда, и колонна продолжила движение.

На всю катавасию было потеряно минут пятнадцать. Но таких ситуаций предусмотреть невозможно. Это событие из разряда всем известных и обязательных внеплановых обстоятельств.

Колонна батальона прошла кишлак.

А где-то сзади них огромная змеюка из техники всей оперативной группы дивизии стояла в неведении о происшествии и ждала завершения этой непредвиденной остановки. Наверно, кто-то ел, кто-то пил, а кто-то отливал, и это тоже нужно; кто-то осматривал машины, кто-то курил. Все служивые философски смирились с неизбежной неизвестностью: такие ситуации возникали в пути то и дело.

Всему народу ведь не докладывают о происшествии, и поэтому все с привычной невозмутимостью и с какой-то пользой для себя пережидали внеплановый перерыв.

Он совсем не лёгок, и очень изматывает – этот «путь на войну».

Глава 5. Подрыв 301-го

Едва отъехав от кишлака, Шаховской стал работать с маршрутной картой, чтобы оценить опасные участки дороги, где могли ждать сюрпризы. Молодые солдаты в это время перераспределяли имущество в десантном отделении, чтобы забить пустоты, оставшиеся после мешков с мукой. Нужно было всё заново равномерно уложить и по мере возможности отнивелировать, чтобы в десантном отделении опять стало удобно.

– Как закончите там выравниваться, не забудьте переложить РПО* куда-нибудь поближе. Пусть будут под руками, – не отрываясь от изучения карты, бросил Шаховской.

*РПО – реактивный пехотный огнемёт. Очень эффективное, простое в применении оружие с отличными поражающими факторами, которое быстро переводится в боевое состояние. Имеет боеприпас для объёмного взрыва.

– Чувство такое, что это я виноват в его смерти, – неожиданно заговорил Женя.

– Женя, ну что ты несёшь? Это судьба, воля Божья… Или Аллаха… как там у вас? Ты-то тут при чём?! Не дури, сейчас нужно себя держать крепко. Собраться и держать! – постарался успокоить водителя Шаховской.

– Да всё нормально. Оно хоть и больно, но меня хотя бы блевать не тянет. Как некоторых. Вон, Москвич аж проблевался.

– Ну и проблевался. Меня на гражданке никто не учил кишки с костями собирать! И размазанных по дороге мозгов я тоже не видел, – беззлобно, скорее оправдываясь, попытался огрызнуться Вася.

В БТРе зависло непродолжительное, но тягостное молчание.

– Товарищ капитан, а сколько мы этого хлеба везём? – прервал Женя это гнетущую ситуацию. – Ведь мы же продуктовую колонну будем прикрывать? Или ещё там что?..

– Там всё будет. Но в основном мука, зерно. Наверное, медикаменты. Да мало ли что им сейчас надо? Страна нищая. Ты же сам их детей видел. Голодранцы ходячие. Тощие. Им сейчас всё нужно.

– А мы в сам Кандагар войдём? – встрял воспитанный москвич Вася.

– С чего ты взял? – спросил Шаховской, удивлённый осведомлённостью своих молодых подчинённых.

Хотя тут удивляться особо было нечему, ведь «солдатский телетайп» всегда работал исправно.

– Так все же так говорят…

– А ещё говорят, что там духов тысяч двадцать… Что пришли с Пакистана. Злые, падлы, – возбуждённо влез Молдаван.

– Мы будем на блоках стоять, задача обычная. Сами входить никуда не должны. У транспортников есть своя боевая техника. Они и будут на разгрузке. Сейчас там, где будет колонна разгружаться, духов вроде нет. Там пока ещё сарабосы. Где точно будет разгрузка – это зависит от ситуации: может быть, в Лашкаргахе, а может быть, в Гиришках.

– А где это? – тут же спросил Вася, выкачивая все возможные детали предстоящей операции, которых, вероятно, и в самом штабе дивизии до конца не представляли.

– Вообще-то, не так и далеко от Кандагара. Я как раз в тех местах служил, пока меня в этот батальон не перевели. Когда эти новые БТРы сюда, в этот полк, передали. Ну и нас, водителей, тоже как технику передали год назад, вместе с этими машинами. Из десантно-штурмовой бригады под Кандагаром. Так что я как раз там и служил, – с безрадостной усмешкой сообщил Женя.

– Ну и как там? – продолжил беспокоиться Вася.

– Раньше было полно душар. Товарищ капитан, а всё же какая у нашего батальона задача? – перешёл как более опытный к конкретике Женя, выспрашивая важные подробности у командира.

– У всей оперативной группы дивизии одна задача – на самых опасных участках прикрыть колонну с хлебом. Нужно обеспечить её прохождение в пункт назначения. Несколько дней ждём, пока их разгрузят, а затем мы опять на блоки, и пропускаем транспортников обратно, чтобы вернутся на свою базу. Видимо, в Союз… Понятно? – простенько пояснил Шаховской.

– Да конечно, понятно. Что ж тут непонятного? – откликнулся Женя.

– А духи будут по дороге? – снова спросил Молдаван.

– Будут. Обязательно будут. Куда ж им деться? Так, ладно, ребятишки, не отвлекайте меня, мне надо с картой поработать, – отмахнулся командир от чересчур любознательных солдат.

Вася с Молдаваном озабоченно переглянулись, но старательно попытались страха не выказывать, скорее напоминая воробушков бойцовых пород, если такие, конечно, бывают…

В это время Женя произнёс:

– Дорога мне что-то не нравится… Разбитая сильно, но выбоин совсем не видно. Их песком позанесло. Выглядит ровно, а колёса в ямы проваливаются.

– Так, я наверх. Женя, слежу за дорогой. Если что, то предупрежу. Хлопну рукой по шлемаку, – обозначил условный сигнал командир.

– Понял, – ответил водитель.

Шаховской достал сигарету, прикурил, прихватил с собой сидушку и вылез на броню.

Сидя наверху, офицер стал разглядывать дорогу. Та и в самом деле оказалась сильно разбита, а выбоины засыпаны обманчивой пылью, которая значительно преуменьшала их опасные размеры или вообще их скрывала. Было невозможно определить истинную глубину выбоин, и, соответственно, что в них может быть спрятано. А спрятать там можно было без особого труда даже противотанковые мины, и это было бы полностью незаметно и типично для окружающего дорожного фона.

Колонна медленно, но продвигалась вперёд. В это время над ней традиционно барражировали «крокодилы» – вертушки прикрытия. Летающее возмездие. Они курсировали то вперёд по ходу, то возвращались, всё время контролируя ситуацию под собой.

Шаховской курил, сидя на броне, и чтобы чем-то себя занять во время этого монотонного движения, стал размышлять об этом, о вертолётах, замечательной их помощи и поддержке, и других обстоятельствах этой войны, которые, на взгляд Алексея, имели важнейшее значение для понимания её причин и характера.

«Хорошо, что над нами всегда есть вертушки. Они наше возмездие. С мгновенным мощным залпом, а главное – точное и неотвратимое. Да и уничтожить вертушки непросто, когда они летают парами. Сбей духи одну, и это сразу же неотвратимый молниеносный ответ другой вертушки. Так что вертолётчики для нас фактически ангелы жизни.

Чем они так хороши и незаменимы? Всё просто: “Героев Афганистана” среди душманов нет, а вертушки для них – кара небесная. Для духов война – работа. Работа за деньги, когда у них имеются ценники с тарифами, где жизнь солдата стоит двести долларов, офицера – пятьсот, уничтоженный БТР, БМП, танк – тысячу, а вертолёт и самолёт – пять тысяч долларов. Главное – иметь фото или видео. Тогда деньги духам выплачиваются просто бегом.

А умирать никто из них не торопится, тельняшку на себе не рвёт и на пулемёты не бросается: деньги нужны живым, а не мёртвым», – текли в его голове мысли.

«И вот уж кто-кто, их можно считать кем угодно, но они точно не дураки. “Смерть во благо народа” – вся эта идейная говорильня им как мёртвому клизма. В этом нет практического смысла. Для них это просто коммерция, которая должна им приносить только деньги.

В этих-то примитивных, – с сожалением размышлял Алексей, – почти в звериных обстоятельствах кормления и пропитания кроется вся жёсткая и голая правда этой войны – духи зарабатывают себе на жизнь, убивая нас».

Вот так, несколько сумбурно, складывались его раздумья, пока длинная, похожая на нескончаемую лязгающую гусеницу или змею боевая колонна продолжала своё неумолимое движение.

Шаховской, сидя на броне, с удовлетворением наблюдал за низко летающими вертолётами. Колонна в это время объезжала по каменистой укатанной обочине развороченный мощным взрывом участок дороги. В такие моменты принято ехать след в след, так как именно эта колея проверена на безопасность сапёрами.

Офицер докурил, сделал последнюю затяжку и уже хотел выбросить окурок. И в этот момент сзади рядом грохнул взрыв.

Ударная волна кинула Алексея всем корпусом на открытую крышку люка и шандарахнула со всей силы о броню. Шаховской утратил контроль над телом, упал через командирский люк внутрь машины, ударился обо что-то головой и свалился на своё место. По лицу из рассечённого лба заструилась кровь. Его, видимо, контузило.

Женя всем телом подаётся к Шаховскому:

– Ранило?!

– Да туфта! Все к машине! Быстро! – командует он вместо ответа.

Экипаж выскочил из бронетранспортёра. 301-й БТР, шедший позади 300-го, значительно повредило. Его взрывом опрокинуло набок и вырвало колёсный редуктор. Вокруг было разбросано всё, что крепилось на технике. Рядом образовалась внушительная воронка. Плотная завеса пыльной пудры сделала территорию вокруг места подрыва плохо видимой, а воздух практически непригодным для дыхания – в нём ощущался недостаток кислорода. Горло саднило и хотелось прокашляться.

С такими последствиями обычная противотанковая мина не взрывается – слишком сильная ударная волна и необычно глубокая воронка. Вырванное вместе с редуктором колесо БТРа весом около двухсот кило отбросило взрывной волной метров на семьдесят – сто. Было очевидно, что для подрыва был заложен фугас, начиненный большим количеством взрывчатки.

Возле подорванной машины уже суетились бойцы, помогая всем, кто в этом ещё нуждался. Там же находились командир седьмой роты Пасько и его взводный, лейтенант Медведков.

Уже подлетел БТР комбата. Он спрыгнул с машины и направился к офицерам.

Из подорванной машины извлекли мёртвого Крикунова. У него раздавлена грудная клетка, повреждения открытые. Сергей был в момент подрыва на своём командирском месте, а рядом к корпусу, внутри бронемашины, надёжно прикручена тяжёлая танковая радиостанция. Но крепления не выдержали силы взрыва, и станцию сорвало с места. По сути, именно она и убила Крикунова.

Достали водителя с залитым кровью лицом, он стонал. Жив! Достали бездыханные тела ещё двух солдат. Видимых повреждений нет, но они мертвы. Так случилось от минно-барической травмы, то есть от резко возросшего внутри машины давления в момент взрыва.

Рядом с Крикуновым лежал Бугай. Из пасти капала кровь со слюной. Псина тихо и на последнем издыхании поскуливала.

Комбат нервно курил и иногда матерился, ни к кому не обращаясь и покусывая свои чёрные усы. Рядом Шаховской стоял и старался тряпкой унять идущую кровь.

Говорить не о чем. Гнетущее молчание давило, но слова произносить совсем не хотелось.

«Души погибших ещё рядом с этим местом. Тела мертвы, а души рядом и всё слышат… Это-то и вызывает ощущение трагедии – совсем рядом Жизнь и Смерть… Жизнь и Смерть как что-то неразрывное… единое… Как почти разные концы одной… да даже просто палки… а нам это нелепо и непонятно. Именно сейчас это осязаемо и почти физически чувствуется», – не совсем адекватные мысли, больше похожие на лёгкое  расстройство, блуждали в мозгу Алексея, – видимо, удар взрывной волны не обошёлся без последствий. Но Алексей решил об этом не упоминать никому, рассчитывая, что всё само собой пройдёт, как это часто проходило в других известных ему случаях у офицеров, получивших похожую незначительную контузию.

Недалеко от комбата и Шаховского стояли Пасько и Медведков.

Пробираясь сквозь колонну к месту происшествия, подъехали санитарная машина и техлетучка*.

*Техлетучка – грузовой ЗИЛ или «Урал» с кунгом, в котором имеется оборудование для экспресс-ремонта в полевых условиях.

На ней обычно перемещался зампотех батальона, капитан маленького роста, поджарый, с вечно чёрными от масла и копоти руками и грязным комбезом, с жиденькими соломенными волосами и красным носом, лет тридцати шести – сорока. Комбат звал его по имени – Володя, остальные офицеры или Владимиром Николаевичем, или же просто – Николаич.

Шаховской сталкивался с ним редко из-за характера его обязанностей, которые были в самой значительной степени завязаны на технику и технарей, и ранее не особо разглядывал этого неприметного офицера. Война и обстоятельства гибели, присутствие свежей смерти рядом, многое обостряют в ощущениях и восприятии, и Алексей почему-то увидел его как впервые.

По военным меркам, для своей должности он был далеко не молод. Явно засиделся на месте зампотеха батальона, но оставался добрым, исполнительным, трудолюбивым человеком, с отличным знанием техники и умелыми руками.

В санитарном ГАЗ-66 находилась фельдшер батальона – женщина-прапорщик. Звали её Тася, она была из немногих женщин на той войне. И практически лишь одна эта незаурядная женщина с редким именем Таисия регулярно участвовала в боевых действиях в составе третьего рейдового батальона.

В своём батальоне её знали все. В полку, где народу немало, она тоже была у многих на слуху.

Жизнерадостная и смешливая, лет двадцати восьми – тридцати. Вполне миловидная, высокая, пружинистая и одновременно женственная, которая обладала способностью маскировать и куда-то прятать от окружающих свою сексуальность и привлекательность. Только глаза она не скрывала. Это было единственное место, в которых присущая ей красота оставалась видна в тех обстоятельствах. Многие офицеры оказывали ей знаки внимания, но…

Всем в полку было понятно, что в тяжких физически и психологически обстоятельствах полнейшей неопределённости, словно при игре в орлянку с самой судьбой, когда постоянно на кону в ней твоя жизнь, душа будет искать моменты покоя, искать тепла, а нервы разрядки.

И два взрослых человека в тех жизненных обстоятельствах сошлись. Так им обоим было проще. И если говорить прямо, это помогало много лучше переносить все тяготы, так как мужчина и женщина со всеми жизненными перипетиями вдвоём всегда справляются эффективней – это ещё, как говорят умные люди, Её Величество Эволюция доказала.

Её полноценным партнёром стал Серёжа Крикунов.

Был Серёжа…

Когда машины подъехали к месту трагедии, зампотех и Тася немедленно выскочили из своей техники. Зампотех заспешил к группе офицеров, а Тася бросилась к пострадавшим, надеясь хоть кому-то оказать, может быть, спасительную для него помощь.

Увы…

Помощь могла потребоваться только одному солдату-водителю крикуновского БТРа. Тася бегло осмотрела его и быстро начала обрабатывать раны. Работая выверенными до автоматизма движениями, она одновременно отдала команду достать из её санитарки носилки и отнести на них этого раненого в кунг после её обработки. Тася обезболила его и стала обрабатывать лицо от крови вперемешку со всё той же афганской пылью, затем забинтовала голову.

Она не менее ответственно и участливо постаралась осмотреть и Бугая. Тот, тихо скуля, и было видно, что плача – из глаз катились прозрачные капли – пытался на последнем дыхании лизнуть её. Тася достала шприц и, ласково поглаживая собаченцию, что-то ввела ему. Кобель затих.

– Туда же грузить двухсотых! – бросила она. – Собаку тоже к ним в кунг заберите. С нами поедет! С ними.

Её наполненные слезами глаза то и дело украдкой задерживались на трупе Крикунова, но воли эмоциям она не давала.

Зампотех за это время осмотрел повреждённую машину и управлял действиями водителей ближайших в колонне БТРов, чтобы поставить бронетранспортёр на колёса и завести его. После чего дал инструкции техникам, как и что сделать дальше, а сам быстро подошёл к офицерам – комбату, Шаховскому и Пасько.

– Что случилось? – угрюмо спросил зампотех.

– Что случилось?! – лицо комбата исказила гримаса. – Хуйня случилась, блядь! Были люди, и нет людей! – с остервенением выкинув окурок, резко ответил Проскуров. – Что с машиной?!

Матерные слова оказались приглушены работающей техникой и взвизгиваниями лебёдок, которые использовались при постановке БТРа на колёса.

Зампотех вздрогнул от командирской резкости и с нескрываемой обидой ответил:

– Сейчас потянем на сцепке, ночью попробуем восстановить.

– Да уж! Попробуй! Сделайте одолжение. Народный умелец, ети его мать, – с сарказмом свалил комбат на друга часть терзающей его горечи.

Николаич тут же от греха подальше резко развернулся и трусцой припустил по своим делам до подорванной машины, а к офицерам подошла Тася.

– Валерий Николаевич, – трое убитых, один тяжело ранен. Крикунов погиб. Бугай тоже. Откуда будем эвакуировать? – понуро обратилась к комбату девушка. Вид у неё был несчастный, но она силилась этого не показывать.

– Из района ночного отдыха, вертушкой, – ответил командир.

– Боюсь, что раненого не довезу, он тяжёлый, – дрожащим голосом предупредила фельдшер.

– А ты, ёшкин кот, не бойся! Вези и довези! – без разбора резко продолжал командовать подчинёнными комбат, в соответствии со своим характером считая, что сейчас не до церемоний. – И начальника штаба нашего посмотри. Тот тоже лобешником броню на прочность проверяет, судя по нему. Пса надо будет предать вечером земле. Слышали?! – неопределённо к кому обращаясь, бросил он команду скорее от горечи, которая за сегодняшний день накопилась в нём уже в избытке.

– Это обязательно! – успокаивая его своим ровным тоном, ответил начальник штаба.

– Ну, герой, идём, я тебе перевязку сделаю, – не глядя на Шаховского, чтобы не были заметны проступившие слёзы, позвала она.

– Пошли лучше к моей машине.

Они быстро направились к стоящему рядом 300-му БТРу Шаховского. Кто-то из бойцов изнутри откинул боковые сходни на бронетранспортёре. Усадив Шаховского и раскрыв свой баул, Тася начала обработку раны на лбу и перевязывать.

– Сейчас я тебе быстренько всё сделаю. Ничего видно не будет, один только шрамик маленький останется, – обратилась она к Шаховскому, ловко работая руками. – Тебя Лёша зовут?

– Лёша.

– Ага, я знаю. А меня Тася. Я у вас фельдшер батальона, – тарабанила она привычные наговоренные фразы, всеми силами пытаясь отогнать воспоминания и заглушить боль от потери близкого человека.

– Я в курсе. Видел в полку.

– Ну и?

– Что «ну и»? Нормально всё, а как ещё? Я тебя понимаю, Тась. Знаю, что вы с Крикуновым были близки́. Ты крепись. Слушай, может, хватит мне бинтов накручивать? Мне же ещё шлемофон надевать на это всё надо.

Тася закончила обрабатывать рану и бинтовать голову Шаховскому.

– Всё, кэп! – чуть заметно улыбнулась она через силу. – Теперь можешь ничего не бояться, ты свою дозу на этих боевых получил, так что выздоравливай.

Этот обмен ничего не значащими фразами, будничными по смыслу и без какого-то иного, подспудного содержания неожиданно успокаивающе подействовал на Тасю. Глубоко в душе ей были приятны тактичность Шаховского в восприятии и оценке их с Крикуновым отношений в тех чрезвычайных обстоятельствах на грани между жизнью и небытием, а ещё – его трогательная и простецкая поддержка и сопереживание.

Во время их разговора и перевязки, подорвавшийся БТР Крикунова уже поставили на колёса и взяли на жёсткую сцепку с летучкой. Зампотех всё это время находился в гуще ремонтных действий. После того как бронетранспортёр сцепили с машиной техпомощи, колонна готова была двигаться дальше.