Вам выбирать бесплатное чтение

Строка в досье

Юмор, сатира, драма

Творчеству донского поэта Сергея Домашева присуща многоплановая широта: от миниатюры до романа в стихах, от юмора до трагедии, от забот одиночки до проблем всенародных. Стихи обнаруживают глубокую наблюдательность автора, умение тонко исследовать психологический конфликт, их характеризует задушевность и простота в описании человеческих судеб. Многие из них, написанные почти полвека назад, пронизаны светом и свежестью нынешнего дня. Предлагаемая книга открывает цикл электронных публикаций его удивительных сочинений, потому включает в себя многое из первых проб. Выпущенная однажды в бумажном варианте, она стала настольной книгой как начинающих, так и состоявшихся уже поэтов и прозаиков.

О себе

Бородой обёрнутая рожа.

За плечами груз шахтёрских лет.

Дети, внуки. А зовут – Серёжа.

Или Евдокимыч, или дед.

И не жду, чтоб кликали иначе,

Я, хоть и в чести, да не в чинах,

Не владелец трёхэтажной дачи,

Не игрок на бедах и страстях,

Не беглец от каверзных вопросов…

Свой во мне куют авторитет

Чуть не доучившийся философ

И не сразу начавший поэт.

В голосе моей негромкой лиры –

Отзвуки не сбывшейся мечты,

Сожаленья с отзвуком сатиры

И мотив житейской суеты.

Ныне удручен переворотом:

Век живя на собственных хлебах,

Уважаю тех, кто пахнет потом,

А они, как прежде, на бобах.

А они с дня надень от натуги

Жилы подневольно станут рвать,

Если не отыщут в братском Круге

То, что надлежит им отыскать.

Так хочу над жизненной рекою

Счастья звон услышать наяву!..

А пока стремленьем и мечтою,

Как в далёкой юности, живу.

1990 г.

Родник

У истоков Берёзовой речки

Гладь ковыльная в полдень слепит,

А ночами волшебные свечки

Светляки зажигают в степи.

Там курган к уплывающей туче

Поседевшей главою приник,

Там, поодаль, песчаная круча,

А под нею – хрустальный родник.

Я мальчонкою в зной полудённый

К роднику табуны приводил,

Умывался водою студёной

И беседы с ручьём заводил.

О мирах, о подземных глубинах,

О делах допотопных времён,

О морях и безводных равнинах

Мне охотно поведывал он.

А его за рассказы в награду

Охранял я от буйных коней,

И от злых суховеев ограду

Громозди л из горячих камней.

Много лет с той поры укатилось,

Нет давно ни друзей, ни родни

В тех краях; да и я, так случилось,

Ещё в детстве покинул родник.

Но остался во мне, без сомнений,

Его нрава и поступи след:

Жизнь течет без лихих потрясений,

Чередою негромких побед,

Без претензий к наградам и славам.

Лишь мечтается мне, старику:

Побывать бы в степях Вещислава

И губами прильнуть к роднику.

Поделиться с ним доброй судьбою,

Слушать говор его без конца…

Был бы тут и шалаш под вербою

Мне дороже любого дворца.

Русь

Русь родная,

В годину ненастную

Скорбь не скроешь, видна за версту;

Ты слыла Василисой Прекрасною,

Да утратила вдруг красоту.

В парадоксах прогресса

и косности

Ты, на диво себе и гостям,

От лаптей возносилась

до космоса,

А от космоса мчишься к лаптям.

Те, кото ты в ладонях взлелеяла,

Дочерьми, сыновьями звала,

Обвиняют –

Не то ты посеяла,

И клянут –

не туда привела.

И в суровой твоей биографии

Очернили немало страниц,

И заборы в твоей географии

Громоздят на пунктирах границ.

Как орлица,

которую ранили,

Смотришь ты в опустевшую высь…

Только петь панихиду не рано ли?!

Русь родная,

воспрянь, встрепенись!

Отряхнись от худы незаслуженной,

Горечь с сердца улыбкой сними,

И рукой материнской натруженной

Тех, кто верен тебе, обними.

1990 г.

В моём краю

Рассветает.

Эарделся румянцем восток.

Сумрак ночи уходит без спора.

Тимшина,

не шелохнется даже листок,

От зари пламенеют озера.

В блике алого света, в рывке поплавка

День трепещет мгновеньем рожденья,

И ведро, под упругой струёй молока

Возвещает села пробужденье.

На росистом лугу,

у лесной полосы,

Там и сям закипает работа:

Виден взмах косаря,

слышен посвист косы,

Реют запахи сена и пота.

Зазвенела пчела, поднимаясь в полёт,

В небесах – ликованье и пение,

Дымарём, как трубой, задымил пчеловод,

Рыцарь боли труда и терпения.

Воздух звучен, искрист,

как тончайший хрусталь,

Золотыми прошитый лучами…

Всё, что рядом – как в сказке,

а дальнюю даль

Описать невозможно словами.

Там, над зеркальцем-рудом

склонилась верба,

Как невеста, любуясь собою,

Там в лазурных полях колосятся хлеба

И берёзки гуляют гурьбою.

…Нет ни смысла, ни толку уныло твердить,

Мол упадок от края до края…

Мать-Отчизна моя,

сколько можно хандрить?..

Оглядись, красота-то какая!

1992 г.

Лети, олень

С возвращением вас, казаки,

Из неволи реальной и мнимой

К берегам бесконечно любимой

И прославленной вами реки.

П4сть кому-то покажется чудом

Золотого оленя полёт:

Что веками хранилось под спудом.

То «хранителей» переживёт.

Пусть безделья суровая вьюга

Остудила немало сердец –

Возрожденье казачьего Круга

Ледяной растопило венец.

В небе алым и желтым, и синим

Полыхает обветренный флаг!

Он веками великой России

Был опорою в ратных делах.

Мать Россия, твой облик печальный –

Отраженье казачьей судьбы,

С вековою тоской изначальной,

Страшной тенью кнута и дыбы.

Ти и радость, и горе дарила –

Вспомни годы гражданской войны,

Вспомни время, что жизни косило

Обвинениями без вины!

Мать Россия, лихая година

В жизни сделала свой пересчет,

Не гневись на опального сына,

Что твоих приглашений не ждёт.

Не в угоду страстям и порокам,

Не на праздник спешат казаки –

Нет терпенья ни людям, ни срокам:

Гибнет Дон без хозяйской руки.

Оскудели и воды, и нравы,

Умирают в степи хутора,

Там – ни воли, ни чести, ни славы,

Там раздолье тлетворным ветрам.

Там – сердец закоснелая лень,

Результат бесконечных запретов.

Разбуди эти души, Олень,

Прозябания песенка спета.

Тихий Дон объявляет войну

Не народам, а бедам народным.

Пусть овеет больную страну

Степь донская дыханьем свободным!

Ноябрь 1990 г.

Террикон

Он чернеет над тихой рекой

Оговоркой к прекрасному виду,

Повторяя углом пирамиду,

Что хранит фараонов покой.

Нет под ним золотых саркофагов,

Нет вблизи вековечных святынь.

С ним в соседстве – небесная синь

Да копёр со звездою и флагом.

Беспокойный лоскут кумача

Днём и ночью трепещет в просторе,

То упрямо с буранами споря,

То с зефирами нежно шепча.

А внизу, у подножья копра,

За тяжелой решетчатой дверью,

Словно тар-тар, согласно поверью,

Черный зев открывает дыра.

Там, в коварной сырой темноте,

Где и душно, и знойно, как в горне,

Днём и ночью работают те,

Кто для нас – как для дерева корни.

Их заслуги не требуют слов.

Не в угоду хвалебному пылу:

Только витязям славным под силу

Необычное их ремесло.

Там, как в битве: то подвига зов,

То бедою, глядишь, обернулось…

Сколько милых мужей и отцов

Из забоев домой не вернулось!

Сколько детской слезы утекло

На земле, опустевшей без папы!..

Это – плата за свет и тепло,

И «великих свершений» этапы.

Только что уже, душу не рви:

Благо общества требует дани –

Нет угля без шахтёрской крови,

Как нет счастья без чьих-то страданий.

Непреложен подземный закон

С его грубой, жестокою силой..

Ты прости уж меня, Террикон,

Что сравнил тебя с древней могилой.

Скажи-ка, дядя…

(Пародия)

Скажи-ка, дядя, ведь недаром

Голодный рок, грозя ударом,

Витает над страной?

А ведь во времена иные,

Амбары не были пустые,

Ведь чем-то ж Матушка Россия

Кормила шар земной!

Да-а, жили люди в ваше время…

Парторгов нынешнее племя –

Крестьянству не чета:

Они – и в роскоши, и в холе,

А ты копейками доволен,

(Ну, разве что украдешь в поле),

А больше – ни черта.

Набьёшь живот картошкой туго

И мнишь себя начальству другом,

Кричишь: «Ура! Ура!»

И жизнь твоя – что жизнь солдата:

Борьбой, победами богата,

А в собственном углу плакатом

Заклеена дыра.

Нам не понять таких явлений:

В семнадцатом великий гений

Поднял честной народ,

Чтоб вырвать с корнем тиранию,

И ввергнул в новую стихию.

Но вот опять на нашу выю

Уселся сонм господ.

Изведал наш народ немало

С тех пор, как Ленина не стало.

Сперва, ведь помнишь ты? –

Жизнь расцвела, хоть и сквозь слёзы,

Но вот нагрянули колхозы

И, как весенние морозы,

Сгубили все цветы.

Гнев закипал, стонали груди,

И здесь, и там роптали люди…

Ох, горек их удел:

Всех, чья душа молчать устала,

«Рука железная» хватала

И трон советских подпирала

Горой кровавых «Дел».

Но впрямь, всесилен дух могучий:

Когда фашизм свинцовой тучей

Окутал пол Земли,

Вы всё пока властям простили

И с дьяволом мечи скрестили,

Легли костьми, костьми мостили

Дорогу на Берлин.

Вы устояли в деле правом.

Что ж, слава вам. Но только слава.

В придачу – мирный труд.

А те, кого вы победили,

Кого в сраженьях полонили,

Потом, жалея, отпустили,

Те – как коты живут.

Вы ж о достатке лишь мечтали.

Вас всё Америкой пугали,

Вы ждали новых бед.

А что с хозяйством? Вот обуза:

То совнарком, то кукуруза…

И всё ложилось тяжким грузом

На гибкий ваш хребет.

Но был момент и лучшей доли.

Век золотой! Всему раздолье,

Ни бурь тебе, ни смут.

Лет двадцать жили вы в запое,

Серьёзных дел не беспокоя.

Сейчас те времена «Застоем»

Политики зовут.

И вот – эпоха Перестройки!..

Развал, сплошные неустойки,

Какой-то сверх-бедлам!

Идеи, поиски, платформы,

Одни верны, другие спорны…

И всё ж, отдельные реформы

Звездою светят вам.

Уж нынче всяк себе новатор.

Твой внук, гляди, кооператор,

Почти что бизнесмен!

А ты, видать, забыл, что было,

От нового воротишь рыло,

Кричишь: «Правительство – на мыло!»

А что ты дашь взамен?

Послушай, дядя, ведь недаром

Я говорю с тобой о старом.

Жизнь, верно, не легка.

Но если в старцы подрядишься,

Да к их судьбине приглядишься,

То очень скоро убедишься,

Что можно жить пока.

От автора.

Пусть, оценив Отчизне верность,

Простит мне классик эту дерзость:

Его мотив пою.

Хоть стих его не для пародий,

Он с нашей темой слился вроде.

А, впрочем, судят пусть в народе

Фантазию мою.

1990 г.

Притча о равенстве.

Есть люди – родники,

а есть – ручьи.

Есть люди – дерева, есть люди –травы.

Под солнцем все равны,

все перед Богом правы,

Достоинства не попраны ничьи.

Но вот курьёз:

где не равны значенья,

От равных прав – одни лишь огоирченья,

А то, глядишь, приходит и беда…

Издревле родниковая вода

Ручьями серебристыми стекала,

Неся в низину влагу и покой.

Там, на лугах, трава благоухала.

И тополя, то порознь, то гурьбьой

Росли себе,

и в лени беззаботной

На буйство трав смотрели свысока.

И только косари, народ работный,

Им докучали скрипом оселка.

Случилось так, что косари ушли,

По чьей-то воле,

1 в дальний край земли,

И не вернулись.

А трава в низине,

Забывши вскоре посвисты косы,

Махнула в рост.

И как сказали б ныне.

Нарушила гармонии весы.

А дальше всё пошло само собою:

Трава росла, плодясь бес перебою,

Теснясь, то чахла, то тянулась ввысь,

Тут и бурьян, откуда ни возьмись,

Стал расстилаться вширь,

сплошной холстиной,

И вскоре все заполонил луга.

В ручьях уж нет воды, одна куга,

И родники забились тухлой тиной.

И стихло всё.

Вода ушла едва -

Поникла равноправная трава…

Сейчас в низине – голая земля,

Белеют лишь коряги-тополя.

И с болью смотрит мир на тех калек…

* * *

Над притчей поразмысли, человек.

В ней краски сгущены, но лишь на йоту:

Трава и впрямь страшна,

без укороту.

Талант

Талант споткнулся о рубли.

Упал Гигант в преддверях славы.

И тотчас бездарей оравы

Его злословьем оплели.

Талант споткнулся о рубли,

Как о валун у ног Сиэифа.

Так, натолкнувшись раз на рифы,

Безмолвно тлеют корабли.

Талант споткнулся о рубли.

Не мы ль с бараньей простотою

Препонами и нищетою

Его душили, как могли!

Талант споткнулся о рубли.

Пред ним – небытиё, потёмки…

Простят ли нам наши потомки,

Что мы его не сберегли?

Я помню

Шумит-гремит,

кипит двадцатый век.

В пыли падений – зарево сияний…

Я в нём живу. Я родом россиянин,

Ещё вчера – советский человек.

Для слуха я не нов.

Как притча во языцех

Я прозвучал во всех концах земли.

Меня воспринимали, как могли,

И потому я не лицо, а – лица.

Я – друг и враг, я нежен и жесток,

Губитель мира и его спасенье.

(Мою жестокость как предел терпенья

Запомнили и Запад, и Восток).

Богат и нищ, ничтожен и велик,

Для многих я –

природы дикой казус,

Кому-то – Гений, для кого-то – Янус,

Хоть не двуличен я, а многолик.

Мне жаль себя… Нет, ныть я не мастак.

Мне жаль себя, что невпопад родился.

А потому и делал всё «не так»

И «не туда» пришел, куда стремился.

Восьмой десяток мне, но я ещё не стар,

Я даже юн, да только очень болен.

Горит, горит в груди моей пожар,

И потушить его я сам не волен.

Как тяжко мне! Кружится голова,

Я чувствую как вздрагивают руки,

Как всё труднее подбирать слова.

Вот звон в ушах…

О-о… Как знакомы звуки!

Я помню их,

как помню блеск штыка,

Коловшего меня в ребячьей зыбке,

Как звон уже пустого котелка

У детских ртов, не знающих улыбки.

Я помню их как шум днепровских вод,

Упавших с высоты, как треск забоя.

Как лязг цепей,

как сорок первый год,

Как многолетний гул сплошного боя.

Я помню их как смрад горящих тел,

Как злой отрывок ненавистной речи,

Как груз недетских и неженских дел,

Обрушенных на худенькие плечи.