Полумрак бесплатное чтение

Рильке Райнер Мария

«Никто из них (поэтов начала века), пожалуй, не жил тише, таинственнее, неприметнее, чем Рильке. Но это не было преднамеренное, натужное… одиночество, вроде того, какое воспевал в Германии Стефан Георге; тишина словно бы сама ширилась вокруг него… он чуждался даже своей славы… Его прошли, не подозревая, что это поэт, и притом один из величайших в нашем столетии…». Стефан Цвейг о Рильке, «Вчерашний мир» (1941)

Рильке Райнер Мария [Rilke, 1875—1926] – один из крупнейших немецких поэтов, представитель неоромантизма. Принадлежал к старинному аристократическому роду. Родился в Праге. Там же получил первоначальное образование, затем учился в Мюнхене и Берлине. Много путешествовал. Во время мировой войны жил в Швейцарии. Долгие годы жил во Франции, был другом и личным секретарем скульптора Родена. Несколько раз в своей жизни он ездил в Россию. На него сильно повлияли встречи со Львом Толстым, Ильёй Репиным, русскими писателями и поэтами. Со многими, как например с Борисом Пастернаком, он вёл в дальнейшем постоянную переписку. С Рильке переписывалась Марина Цветаева. Письма поразительные, сейчас такие уже не пишут:« Райнер Мария Рильке! Смею ли я так назвать Вас? Ведь вы – воплощенная поэзия, должны знать, что уже само Ваше имя – стихотворение. Райнер Мария – это звучит по-церковному – по-детски – по-рыцарски. Вы – явление природы, которое не может быть моим и которое не любишь, а ощущаешь всем существом, или (еще не все!) Вы – воплощенная пятая стихия: сама поэзия…» Так высоко цнила Цветаева Рильке. Оказавшись на острове Капри в 1907 году, Рильке познакомился и сдружился с Максимом Горьким, находившимся в то время в эмиграции. Впечатлённый Россией, Рильке читал в подлиннике Тютчева и Фета, переводил на немецкий Лермонтова, а в начале 1900-х годов написал несколько стихотворений по-русски. Позже он говорил, что у него две родины – Богемия и Россия. По признанию поэта, в первый же день его охватило восторженное чувство от России. После знакомства с Репиным, Рильке писал Ворониной: "Вот видите, этот Репин – опять-таки русский человек. А все настоящие русские – это такие люди, которые в сумерках говорят то, что другие отрицают при свете. Ваш язык для меня – лишь звук, но я и не собираюсь подыскивать для него какой-либо смысл; есть такие часы, когда сам звук становится и значением, и образом, и словом. И я теперь знаю, что такие часы – русские и что я их очень люблю". Впечатления от России лягут в основу книги Рильке "Часослов". С этой книги начнется слава поэта. Через десять месяцев, после отъезда, он снова вернулся. Изучал русский язык. Написал статью "Русское искусство". Читал в подлиннике стихи Тютчева и Фета, перевел две "Молитвы" Лермонтова, стихотворение 3. Гиппиус, стихотворение Фофанова, перевел на немецкий чеховскую "Чайку". В своем дневнике Рильке записал: "На Волге, на этом спокойно катящемся море быть дни и ночи, много дней и ночей. Широкий-широкий поток, высокий-высокий лес на одном берегу, и низкая луговая равнина на другом, и большие города там не выше хижин или шалашей. Заново переосмысливаются все измерения. Постигаешь, что земля необъятна, вода – нечто необъятное и необъятно прежде всего небо. Что я видел раньше, было только изображением земли и реки и мира. Но здесь это все само по себе. Я словно воочию видел сотворение мира; смысл всего – в немногих словах, мера вещей – в руках Создателя". Он был высокого мнения о русском народе: "Если говорить о народах, как о людях, которые находятся в процессе развития, то можно сказать: этот народ хочет стать солдатом, другой – торговцем, третий – ученым; русский народ хочет стать художником". За свою жизнь Рильке напишет и издаст много книг, у него будет несколько впечатляющих романов с женщинами, с которыми он будет жить в замках, но в одном из писем он напишет: "Решающим в моей жизни была Россия… Россия стала в определенном смысле основой моей жизни и мировосприятия". Может быть, поэтому Райнер Мария Рильке один из самых переводимых поэтов на русский язык. Поэт и филолог Ольга Седакова предлагает подстрочный перевод, как единственно верное толкование поэта. Публикация подстрочников рядом с переводом была бы разумным решением. Не смотря на эти трудности перевода, Рильке пользуется в России огромной популярностью. Начиная с 1906 года стали появляться первые переводы стихотворений Рильке, выполненные А. Биском. В 1913 году выходят три книги, в которых творчество Рильке было представлено широко. Это сборник Ю. Анисимова  «Книга часов», антология В. Эльснера «Современные немецкие поэты» и раздел переводов из Рильке в книге В. Шершневича «Carmina». С 1913 по 2012 гг. были выпущены более пятидесяти книг поэзии и прозы поэта. С начала 20-х гг. до середины 60-х гг. XXв. книги Рильке в России по идеологическим мотивам не издавались. Представители русского зарубежья занимались переводами Рильке в эмиграции. Там в 1921 году выходит книга «Из новой немецкой лирики. Переводы и характеристики Григория Забежинского». В 1947 году в Париже выходит в свет книга Рильке «Часослов» в переводах Г. Забежинского. В 1962 году началось возвращение Рильке в Россию. В журнале «Вопросы литературы» (№ 12) появилась статья В. Г. Адмони, посвященная творчеству Рильке. В 1965 г. вышла книга избранных стихотворений Рильке в переводе Т. Сильман. С 1965 по 2012 гг. свет увидели 49 книг стихотворных переводов Рильке. Конец XX века ознаменовался выходом в свет уникальной антологии «Строфы века-2: Антология мировой поэзии в русских переводах XX века», подготовленной Е. Витковским. В ней опубликованы произведения почти всех ведущих переводчиков Рильке, работавших в двадцатом столетии.

В 1975 году Владимир Летучий пишет в своём очерке: “Думается, что понятие перевод’ обрело слишком расширенное толкование и под ним зачастую подразумевается или наличествует нечто совершенно иное: пересказ, переложение, версификация, обработка… подражание, вариация на тему, стилизация… мистификация, то есть умышленная ссылка на якобы имеющийся первоисточник… подделка, пародия, вольное сочинение на ту же или почти ту же тему… К Райнеру Марии Рильке приложили руку все”. Такова цена популярности Рильке. Существует мнение о “непереводимости” Рильке. Я, в меру сил, пытаюсь убедить в переводимости, сохраняя в переводах неповторимую индивидуальность поэта, красоту и оригинальность его мыслей, образов, метафор и стиля.

В процессе перевода стихов возникают трудности: нужно 1) сохранить национальное своеобразие; 2) сохранить дух времени написания; 3) выбрать между точностью и красотой перевода. Первое: стихотворение отражает определённую действительность, связанную с жизнью конкретного народа, язык которого и даёт средства для воплощения образов. Нужно сохранить все особенности языка, сохранив единство формы и содержания. Вторая проблема сохранения «духа» того времени, когда было написано произведение. Нужно сохранить в переводе атмосферу прошлого, но при этом не превратить его в музей. Таким образом, переводчик сталкивается с парадоксом, нужно, сохранив в переводе особенности времени написания, при этом максимально приблизить его к читателю. Третий – вечный вопрос: каким должен быть перевод – как можно более точным или, как можно более естественно звучащим. Споров много, ответа окончательного нет. Чтобы читатель убедился в этом, я, иногда, предлагаю подстрочник и несколько вариантов перевода: первый и более точный, как правило, хуже звучащий. Выбирайте, какой вариант больше нравится.

Белый замок

Спит белый замок – белый снег постель,

По залам бродит тихий шорох,

Больной вьюнок в стене нашёл опору,

Дороги в мир засыпала метель.

Над головою небо, синь слепит,

Мерцают стены, ветер в стёкла бьётся,

Безумная тоска наружу рвётся,

Часы стоят, а время крепко спит.

Подстрочник

Белый замок в белом одиночестве.

По голым залам ползут слабые шорохи .

Смертельно больной  вьюн цепляется за стену,

А все дороги в мир засыпаны снегом.

Над ним широко раскинулось небо.

Замок мерцает. А вдоль белых стен

Тоска пытается вырваться наружу.

Часы в замке стоят: время умерло.

Ein weisses Schloss in weisser Einsamkeit.

In blanken Saelen schleichen leise Schauer.

Totkrank krallt das Gerank sich an die Mauer,

Und alle Wege weltwaerts sind verschneit.

Daruber hangt der Himmel brach und breit.

Es blinkt das Schloss. Und laengs den weissen Waenden

Hilft sich die Sehnsucht fort mit irren Haenden …

Die Uhren stehn im Schloss: Es starb die Zeit.

1898

Начало весны

Потеплело… Распахнулись дали.

Обнажились, поседев, луга.

Ручейки нежнее зазвучали,

Плеском волн, лаская берега.

А к земле из космоса тропинки

Протянулись, им теряя счёт,

Понимаешь – звёзды из искринки,

А из корня дерево растёт.

VORFRUEHLING

Haerte schwand. Auf einmal legt sich Schonung

an der Wiesen aufgedecktes Grau.

Kleine Wasser aendern die Betonung.

Zaertlichkeiten, ungenau,

greifen nach der Erde aus dem Raum.

Wege gehen weit ins Land und zeigens.

Unvermutet siehst du seines Steigens

Ausdruck in dem leeren Baum.

Весна

Ликуют птицы – солнце с нами!–

Наполнен песнями простор;

А в царском парке до сих пор

Весь бальный зал покрыт цветами.

А солнце пишет алфавит,

На листьях молодой  травы.

Средь  увядающей листвы,

Из камня столб, грустя, стоит.

К нему идёт, с глазами лани,

Девчонка, кружит жёлтый лист,

На столб кладёт, он лыс и чист,

Венок из голубой герани.

Fruehling

Die Voegel jubeln – lichtgeweckt -,

die blauen Weiten fuellt der Schall aus;

im Kaiserpark das alte Ballhaus

ist ganz mit Blueten ueberdeckt.

Die Sonne schreibt sich hoffnungsvoll

ins junge Gras mit grossen Lettern.

Nur dorten unter welken Blaettern

seufzt traurig noch ein Steinapoll.

Da naht ein Lueftchen, fegt im Tanz

hinweg das gelbe Blattgeranke

und legt um seine Stirn, die blanke,

den blauenden Syringenkranz.

Вечерние облака

Вечереет, простор, тишина

Над  холмом и уснувшей деревней

Облаков серебристые гребни,

Колыхаются в сини без дна.

Отдохнув, не спеша скользят вдаль…

Под луной, над мерцанием гор

Замирает их белый узор,

Как на острове диком, печаль.

Abendwolken.

Abend . . . . . Stille die Fernen. – Ich schau’

Hoch ob verdaemmernder Huegellehne

Wandelnde Wolken, silberne Kaehne,

Schimmernd schwimmen im bleichen Blau.

Gleiten so leicht in die Weite hinaus . . .

Da, bei des Mondes blinkenden Bergen

Stehn sie, als setzten sie selige Fergen

Dort auf dem einsamen Eiland aus.

Смотри, дни наши коротки

Смотри, дни наши коротки,

Сны тяжелы от слёз;

Стремителен полёт руки

К бутонам красных роз.

Мария, милостивой будь,

По крови, нам близка,

Сама страдала, не забудь,

Как тяжела тоска;

Теперь ты знаешь, что у всех,

Когда душа болит:

Она – и холодна, как снег,

И, как огонь, горит…

Schau, unsre Tage sind so eng

und bang das Nachtgemach;

wir langen alle ungelenk

den roten Rosen nach.

Du musst uns milde sein, Marie,

wir blühn aus deinem Blut,

und du allein kannst wissen, wie

so weh die Sehnsucht tut;

du hast ja dieses Mädchenweh

der Seele selbst erkannt:

sie fühlt sich an wie Weihnachtsschnee,

und steht doch ganz in Brand…

Завершение

Смерть огромна.

Мы её смеющийся рот

И пища, которая

Мнит, что вечно живёт.

Но момент настаёт

Плачет «скорая».

Вариант

Смерть велика.

Она над нами,

Смеющийся рот.

Когда человек видит сон, что он живёт,

Разбудит слезами

И уведёт.

Schlußstück

Der Tod is groß.

Wir sind die seinen

lachenden Munds.

Wenn wir uns mitten im Leben meinen

wagt er zu weinen

mitten in uns.

Undatiert, 1900/01 ?

Одиночество

Моё одиночество свято,

Просторно, чисто, богато,

Как утром проснувшийся сад.

Я, одиночество, твой,

Из золота двери закрой,

За ними желанья стоят.

Вариант 2 – его финал точнее оригинала:

О, одиночество, ты свято,

Чисто, безмерно и богато,

Как сад, проснувшийся с зарёй.

О, одиночество, святое,

Укрой за дверью золотою,

Не дай владеть желаньям мной.

Вольный перевод

Ты свято, моё одиночество,

Чисто и богато, как творчество,

Как утром, проснувшийся сад.

Запри, одиночество, двери,

За ними, голодные звери -

Соблазны и страсти стоят.

Einsamkeit

Du meine heilige Einsamkeit,

du bist so reich und rein und weit

wie ein erwachender Garten.

Meine heilige Einsamkeit du -

halte die goldenen Türen zu,

vor denen die Wünsche warten.

Лунная ночь

Германия. Юг. Зрелая луна,

Ночь дивная, как в детство возвращенье;

Часы пробили, тяжкий звон в паденье,

Как в море, тонет в тишине ночной;

Потом крик стражи, снова тишина,

Молчанье длится, нерушим покой;

Проснулась скрипка (Бог знает откуда)

Запела медленно, чуть слышно:

Ночь бледна…

Вариант дальше от оригинала, но мне нравится больше, точного перевода.

Германия, луна на небе ясном,

Ночь сказочной чарует тишиной;

Упав с высокой башни, над землёй

Часов бессонных затихает бой.

Крик стражи раздаётся ежечасно,

Потом стихает, нерушим покой.

Во тьме проснулась скрипка (Боже мой!)

Она поёт чуть слышно:

Ночь прекрасна…

Вольный перевод

Как детские  сказки,  волшебно – прекрасны

Немецкие  ночи  с  огромной луной;

Упав с высот башни, летят над землёй

Удары часов, нарушая покой;

Потом крики стражи, они ежечасны,

Тьма  гасит все звуки  глухой тишиной.

Вдруг скрипка проснулась, я вздрогнул ( Бог мой!)

Пропела,  чуть слышно: «Не спи – ночь прекрасна.»

Mondnacht

Sueddeutsche Nacht, ganz breit im reifen Monde,

und mild wie aller Maerchen Wiederkehr.

Vom Turme fallen viele Stunden schwer

in ihre Tiefen nieder wie ins Meer,

und dann ein Rauschen und ein Ruf der Ronde,

und eine Weile bleibt das Schweigen leer;

und eine Geige dann (Gott weiss woher)

erwacht und sagt ganz langsam:

Eine Blonde…

Осенний день

Господь, пора менять на осень лето.

Бледнее тень на солнечных часах,

Дай ветру, вволю, погулять по свету.

Плоды наполни соком пополней;

Два южных дня добавь им для блаженства,

Чтоб виноград, дойдя до совершенства,

Порадовал нас тяжестью кистей.

Без крова жившим,  поздно строить дом.

Тем, кто один, для бодрости прохлада,

Пора туда – сюда ходить по саду,

Скучать, читать,  трудиться над письмом,

Теряя сон под шорох листопада.

Вариант 2. В нём своё очарование.

Господь, пора менять на осень лето.

Чернеет тень на солнечных часах,

Дай право ветру погулять по свету.

Наполни фрукты соком пополней;

Дай пару летних дней им для блаженства,

Чтоб виноград, дойдя до совершенства,

Порадовал нас тяжестью кистей.

Без крова жившим,  поздно строить дом.

У одиноких – в бодрости отрада,

Им нужно, не спеша бродить по саду,

Скучать, читать,  трудиться над письмом,

Потом дремать под шёпот листопада.

Herbsttag

Herr: es ist Zeit. Der Sommer war sehr groß.

Leg deinen Schatten auf die Sonnenuhren,

und auf den Fluren laß die Winde los.

Befiehl den letzten Früchten voll zu sein;

gib ihnen noch zwei südlichere Tage,

dränge sie zur Vollendung hin und jage

die letzte Süße in den schweren Wein.

Wer jetzt kein Haus hat, baut sich keines mehr.

Wer jetzt allein ist, wird es lange bleiben,

wird wachen, lesen, lange Briefe schreiben

und wird in den Alleen hin und her

unruhig wandern, wenn die Blätter treiben.

21.9.1902, Paris

Осень

С бездонной выси падает листва,

Она в садах на небесах, увяла,

Теперь летит – держать себя устала.

А в полночь и земля не устояла,

Летит, со звёздами не чувствуя родства.

Все падаем. Вот и рука в паденье,

За ней, помедлив, падает другая.

Но есть и тот, кто мир оберегая,

В ладонях ласковых, спасает от крушенья.

Herbst

"Die Blaetter fallen, fallen wie von weit,

als welkten in den Himmeln ferne Gaerten;

sie fallen mit verneinender Gebaerde.

Und in den Naechten faellt die schwere Erde

aus allen Sternen in die Einsamkeit.

Wir alle fallen. Diese Hand da faellt.

Und sieh dir andre an: es ist in allen.

Und doch ist Einer, welcher dieses Fallen

unendlich sanft in seinen Haenden haelt."

11.9.1902, Paris

Вариант

Падают листья, всё дальше полёт,

В небе высоком садов увяданье,

Падают листья с жестами прощанья.

Ночью, под тяжестью груза забот,

Звёзды оставив, земля упадёт.

Падаем все мы, устав от скитаний,

Падают руки, при взмахе прощаний,

Только один может эти паденья,

В нежных руках уберечь от крушенья.

По мотивам Рильке

С не мерянных космических высот,

Слетают листья, глядя на порханье

Я ясно вижу в каждом взмах прощанья.

Оставив в небе звёздный хоровод,

Земля одна пускается в полёт.

Мы все в пути, в космическом молчанье -

Паденье рук – жест горя и отчаянья.

Заботливо хранит во все века

Мир от крушенья лишь одна рука.

Осенний вечер

Луна. Порывом  ветер

Деревья обнимает.

Наощупь, как хозяин,

Одежду с них срывает.

Листва при свете фонарей

Вальсирует в кругу теней,

Таков – пейзаж окраин.

Herbst-Abend

Wind aus dem Mond,

ploetzlich ergriffene Bume

und ein tastend fallendes Blatt.

Durch die Zwischenraeume

der schwachen Laternen

draengt die schwarze Landschaft der Fernen

in die unentschlossene Stadt.

Последний дом в деревне

Смотрю на дом – он символ жизни бренной,

Напоминанье, что всему есть срок,

Дом на краю села, так одинок,

Что кажется последним во вселенной.

Пройдя село, старухою согбенной

Дорога повернула на восток.

Деревня эта – мост между мирами;

Разделены широкими дверями

Два мира: мир живых  и мир иной.

Когда их закрывают вслед за нами,

Никто не возвращается домой.

In diesem Dorfe steht das letzte Haus

In diesem Dorfe steht das letzte Haus

so einsam wie das letzte Haus der Welt.

Die Straße, die das kleine Dorf nicht hält,

geht langsam weiter in die Nacht hinaus.

Das kleine Dorf ist nur ein Übergang

zwischen zwei Weiten, ahnungsvoll und bang,

ein Weg an Häusern hin statt eines Stegs.

Und die das Dorf verlassen, wandern lang,

und viele sterben vielleicht unterwegs.

19.9.1901, Westerwede

Одиночество

Я одиночество сравню с дождями,

Они из моря лёгкими парами,

Поднявшись вверх, летают облаками.

Став тучами, созревшая вода

Густыми струями течёт на города.

Бредёт по площадям и переулкам,

Два тела, не найдя тепла друг в друге,

Выходят ранним утром на прогулку,

Депрессия гоняет их по кругу.

На ложе, разлюбившие супруги,

И ненавидя, связаны навеки:

Их одиночество  не дождь,  а реки…

Вариант

Я одиночество сравню с дождями,

Они в морях рождаются парами;

Поднявшись вверх, летают с облаками,

Созрев, густыми струями вода

Обрушится с небес на города.

Дождь  бродит до утра по закоулкам,

Чтоб было спать уютнее супругам;

Пока он  тратит время на прогулки,

С любимым рядом нежится подруга;

Но если двое, не любя друг друга,

Венчаньем в церкви связаны навеки -

Их одиночество  не дождь реки…

Einsamkeit

Die Einsamkeit ist wie ein Regen.

Sie steigt vom Meer den Abenden entgegen;

von Ebenen, die fern sind und entlegen,

geht sie zum Himmel, der sie immer hat.

Und erst vom Himmel fllt sie auf die Stadt.

Regnet hernieder in den Zwitterstunden,

wenn sich nach Morgen wenden alle Gassen

und wenn die Leiber, welche nichts gefunden,

enttaeuscht und traurig von einander lassen;

und wenn die Menschen, die einander hassen,

in einem Bett zusammen schlafen muessen:

dann geht die Einsamkeit mit den Fluessen…

Коронованная мечта

Сияют окна в старом, тихом доме

Дыханьем роз наполнен летний сад,

Белеют облака, они летят

По небу, замирая от истомы,

Любуясь на закат.

С вершины колокольни слышен звон,

Прекрасный, как хор ангелов из рая.

Берёзы шепчутся, над ними пролетая

Ночь зажигает звёзды, украшая

Поблекший небосклон

Первый вариант

Дом тих, но света в окнах – изобилье,

Дыханьем роз наполнен летний сад,

Белеют облака, горит закат.

Всё замерло, уставший ветер рад

Дать отдых крыльям.

Упал с вершины колокольни звон…

Прекрасный, словно зов трубы из рая.

В него берёзы шёпот свой вплетают,

Я вижу, звёзды ночи украшают

Собой небесный склон.

Traumgekrönt

Die Fenster glühten an dem stillen Haus,

der ganze Garten war voll Rosendüften.

Hoch spannte über weißen Wolkenklüften

der Abend in den unbewegten Lüften

die Schwingen aus.

Ein Glockenton ergoß sich auf die Au …

Lind wie ein Ruf aus himmlischen Bezirken.

Und heimlich über flüstervollen Birken

sah ich die Nacht die ersten Sterne wirken

ins blasse Blau.

Пантера

Мельканье прутьев утомило взгляд,

Их тысячи, мелькают и мелькают;

Ей кажется, что прутья сплошь стоят,

А есть ли мир за их стеной, не знает.

Упруг и мягок шаг могучих ног,

По кругу ходит, словно на приколе;

То танец мощи по кольцу дорог,

Где в центре обессилевшая воля.

Лишь иногда, сорвав завесу с глаз,

Мир проникает внутрь из – за предела,

Но пропадает в сердце, и тотчас

Тишь безразличия охватывает тело.

Der Panter

Sein Blick ist vom Vor;bergehn der St;be

So m;d geworden, da; er nichts mehr h;lt.

Ihm ist, als ob es tausend St;be g;be

Und hinter tausend St;ben keine Welt.

Der weiche Gang geschmeidig starker Schritte,

der sich im allerkleinsten Kreise dreht,

ist wie ein Tanz von Kraft um eine Mitte,

in der bet;ubt ein gro;er Wille steht.

Nur manchmal schriebt der Vorhang der Pupille

Sich lautlos auf – dann geht ein Bild hinein,

geht durch der Glieder angespannte Stille –

und h;rt im Herzen auf zu sein.

6.11.1902, Paris

Ночное небо, звездопад

Громадно небо, есть и тьмя, и свет,

К границам мира нам не прикоснуться.

Мы слишком далеки, чтоб знать предмет,

И слишком близкие, чтоб отвернуться.

Там падает звезда!  Желание одно:

Узнать про то, что с ней произошло:

Что началось? А что уже прошло?

Что в долг дано?  Что будет прощено?

Вольный перевод

Небесный купол над землёй прогнулся,

Избыток света  не даёт нам спать.

Он высоко, никто не дотянулся,

Но близок так, что хочется мечтать.

Звезда летит! За ней стремится взгляд

Торопимся за краткий миг понять:

Чего нам ждать, чего не нужно ждать?

Кто виноват? А кто не виноват?

Nachthimmel und Sternenfall.

Der Himmel, gross, voll herrlicher Verhaltung,

ein Vorrat Raum, ein Uebermass von Welt.

Und wir, zu ferne fuer die Angestaltung,

zu nahe fuer die Abkehr hingestellt.

Da faellt ein Stern! Und unser Wunsch an ihn,

bestuerzten Aufblicks, dringend angeschlossen:

Was ist begonnen, und was ist verflossen?

Was ist verschuldet? Und was ist verziehn?

Вечер

Всё ближе вечер, луг зелёный

В венце из золотых лучей,

Как руки, тысячи теней

За красной тянутся короной

В звезду влюблённый, он бесстрашен;

Себя, считая великаном,

Взирает сверху на  Градчаны,

И серые колонны башен.

Abend

Der Abend naht. – Die klare Zone

der Stirne schm;ckt ein goldner Reifen,

und tausend Schattenh;nde greifen

verstohlen nach der roten Krone.

Die ersten, blassen Sterne liebeln

ihm zu; er steht hoch am Hradschine

und schaut mit ernster Tr;umermiene

die T;rme und die grauen Giebeln.

Конец осени

Смотрю, как  время убегает,

Как всё меняется кругом,

Оно приходит к нам  врагом -

И без пощады убивает.

Иные мы через мгновенье,

Сад был с зелёною листвой,

А стал багряно – золотой;

За поколеньем поколенье

Так увядает.

Никто не выпросит пощаду,

Пустеют рощи и леса,

До моря  нет преграды взгляду;

Смотрю, как тонут туч громады,

Их отвергают небеса.

Вариант

Я вижу, как день убывает,

Как жизнь изменилась кругом;

Владея и злом, и добром

Жалеет и убивает.

Часы и минуты спешат,

Сады всё быстрее светлеют,

С деревьев вдоль жёлтой аллеи

Опавшие листья летят:

Собою – мой путь устилают.

Поэтому взгляд мой смелеет,

Пустоты пронзая насквозь,

Ему с каждым часом виднее,

Что небо, от туч тяжелея,

С поверхностью моря слилось.

Ende des Herbstes

Ich sehe seit einer Zeit,

wie alles sich verwandelt.

Etwas steht auf und handelt

und ttet und tut Leid.

Von Mal zu Mal sind all

die Gaerten nicht Leid.;

von den gilbenden zu der gelben

langsamem Verfall:

wie war der Weg mir weit.

Jetzt bin ich bei den leeren

und schaue durch alle Alleen.

Fast bis zu den fernen Meeren

kann ich den ernsten schweren

verwehrenden Himmel sehn.

Zwischen 1902-06 ?

Спасите их от шума городов

Спасите их от шума городов,

Где жизнь для них – гнев и смятенье,

Здесь в суете от вечного движенья,

Они увянут, потеряв терпенье.

Неужто, на Земле им места мало?

Не хватит ветра? Из ручья воды?

Волны в пруду, чтоб отражала

Порог у дома и сады?

Дай место им, для жизни без нужды,

Чтоб им его, как дереву, хватало.

Nur nimm sie wieder aus der St;dte Schuld

Nur nimm sie wieder aus der St;dte Schuld,

wo ihnen alles Zorn ist und verworren

und wo sie in den Tagen aus Tumult

verdorren mit verwundeter Geduld.

Hat denn f;r sie die Erde keinen Raum?

Wen sucht der Wind? Wer trinkt des Baches Helle?

Ist in der Teiche tiefem Ufertraum

kein Spiegelbild mehr frei f;r T;r und Schwelle?

Sie brauchen ja nur eine kleine Stelle,

auf der sie alles haben wie ein Baum.

19.4.1903, Viareggio

Они тихи, как вещи безответны

Они тихи, как вещи безответны,

А если вы их впустите в свой дом,

Теряются, робки и неприметны;

Приходят и уходят незаметно,

Теряясь тихо в сумраке ночном.

Как сторожа, понятья не имеют

О том, что под охрану им дано,

Плывут, как чёлн, не задевая дно.

Живут открыто, постарев белеют,

Как под весенним  солнцем полотно

Sie sind so still; fast gleichen sie den Dingen

Sie sind so still; fast gleichen sie den Dingen.

Und wenn man sich sie in die Stube lädt,

sind sie wie Freunde, die sich wiederbringen,

und gehn verloren unter dem Geringen

und dunkeln wie ein ruhiges Gerät.

Sie sind wie Wächter bei verhängten Schätzen,

die sie bewahren, aber selbst nicht sahn, -

getragen von den Tiefen wie ein Kahn,

und wie das Leinen auf den Bleicheplätzen

so ausgebreitet und so aufgetan.

18.4.1903, Viareggio

Вечер

Он медленно меняет облаченье;

Над крмкой старой рощи – полоса,

Вглядись, она граница раздвоенья –

Восходят и нисходят небеса;

Ни к темноте, ни к свету не привязан,

Как дом, который по ночам молчит,

Любой, кто светом – вечно быть обязан -

Звездою став, поднимется в зенит…

И пусть сейчас (Нам знать не всё возможно)

Наступит день, прозреешь навсегда.

В тревожных чувствах  разобраться сложно -

Они в тебе то камень, то звезда.

вариант

День, вечером, меняет облаченье,

Пока деревья прячут за спиной;

Вглядевшись, ты поймёшь суть раздвоенья –

Один взлетает, падает другой.

Ты никому на свете не обязан,

Как дом, который в темноте молчит,

И всё таки навек законом связан –

Звезда,  взойдя, поднимется в зенит.

Растерян ( разобраться очень сложно),

Созрев поймёшь, что нет судьбы другой,

Для каждого одно из двух возможно:

То камнем падать, то парить звездой.

Abend

Der Abend wechselt langsam die Gewänder,

die ihm ein Rand von alten Bäumen hält;

du schaust: und von dir scheiden sich die Länder,

ein himmelfahrendes und eins, das fällt;

und lassen dich, zu keinem ganz gehörend,

nicht ganz so dunkel wie das Haus, das schweigt,

nicht ganz so sicher Ewiges beschwörend

wie das, was Stern wird jede Nacht und steigt –

und lassen dir (unsäglich zu entwirrn)

dein Leben bang und riesenhaft und reifend,

so dass es, bald begrenzt und bald begreifend,

abwechselnd Stein in dir wird und Gestirn.

Herbst 1904?, Schweden?

Бог в средневековье

Одним, в сердцах хотелось сохранить,

Другим, царём назначить этом  мире.

Потом ему подвесили как гири,

(Чтоб взлёт на небеса предотвратить)

Огромные соборы, тяжесть стен -

Тянула  вниз.  Решил он,  для расплаты

Назначить день великих перемен,

Став цифрой на огромном циферблате.

Хотел дать людям право на свободу,

Чтоб каждый час не ждали судный день.

Но горожане всё равно боялись.

Ползла по циферблату стрелок тень,

Не нужно было тем часам завода,

И люди, ужаснувшись,  разбежались.

Gott im Mittelalter

Und sie hatten Ihn in sich erspart

und sie wollten, dass er sei und richte,

und sie h;ngten schlie;lich wie Gewichte

(zu verhindern seine Himmelfahrt)

an ihn ihrer gro;en Kathedralen

Last und Masse. Und er sollte nur

;ber seine grenzenlosen Zahlen

zeigend kreisen und wie eine Uhr

Zeichen geben ihrem Tun und Tagwerk.

Aber pl;tzlich kam er ganz in Gang,

und die Leute der entsetzten Stadt

lie;en ihn, vor seiner Stimme bang,

weitergehn mit ausgeh;ngtem Schlagwerk

und entflohn vor seinem Zifferblatt.

19.-23.7.1907, Paris

Кружево

1

Гуманность не проста для пониманья,

У каждого свои судьба и путь:

Прекрасно кружево,  но от вязанья

Глаза ослепли, могут упрекнуть:

«Не хочешь ли нам зрение вернуть?»

В прошедших днях, ты, сделалась слепою,

Состарилась со спицами в руках,

Большие чувства, соком под корою

Перетекли, остались ли в делах?

Как трещины в твоей судьбе разрывы,

Ты кружевам всю  душу отдала;

Вязала дни и ночи терпеливо,

Но польза смехотворная была.

2

И, если подводя итоги действий,

Поймёшь, что результат обидно мал,

Душе был чужд, труда не возмещал.

Терзаться станешь тяжестью последствий,

Ведь детство непомерная цена

За кружева и вечное вязанье.

В итоге – жизнь сплошное наказанье.

Где силы взять? Судьба завершена.

Закончен труд, есть польза ли, кто знает?

Не предала ли счастье, и какой,

Хоть  кто  ни – будь на свете понимает,

Ты заплатила за него ценой.

Но дивные узоры восхищают,

И ты паришь с улыбкой над землёй.

Die Spitze

I

Menschlichkeit: Namen schwankender Besitze,

noch unbestätigter Bestand von Glück:

ist das unmenschlich, daß zu dieser Spitze,

zu diesem kleinen dichten Spitzenstück

zwei Augen wurden? – Willst du sie zurück?

Du Langvergangene und schließlich Blinde,

ist deine Seligkeit in diesem Ding,

zu welcher hin, wie zwischen Stamm und Rinde,

dein großes Fühlen, kleinverwandelt, ging?

Durch einen Riß im Schicksal, eine Lücke

entzogst du deine Seele deiner Zeit;

und sie ist so in diesem lichten Stücke,

daß es mich lächeln macht vor Nützlichkeit.

II

Und wenn uns eines Tages dieses Tun

und was an uns geschieht gering erschiene

und uns so fremd, als ob es nicht verdiene,

daß wir so mühsam aus den Kinderschuhn

um seinetwillen wachsen —: Ob die Bahn

vergilbter Spitze, diese dichtgefügte

blumige Spitzenbahn, dann nicht genügte,

uns hier zu halten? Sieh: sie ward getan.

Ein Leben ward vielleicht verschmäht, wer weiß?

Ein Glück war da und wurde hingegeben,

und endlich wurde doch, um jeden Preis,

dies Ding daraus, nicht leichter als das Leben

und doch vollendet und so schön als sei’s

nicht mehr zu früh, zu lächeln und zu schweben.

19.7.1907, Paris

Сосед

Ты, Господи, любимый мой сосед,

Во тьме к тебе стучусь  по многу раз,

Когда не слышу вздохов в поздний час.

Ведь, ты один, ты – сед.

Нет никого с рассвета до темна,

Подать еду и напоить водой,

Готов помочь призыв, услышав твой,

Меж нами только хрупкая стена.

Тончайшая – не может прочной быть.

Когда иль ты, иль я откроем рот,

Решив между собой поговорить,

Рассыпавшись, падёт

Она без шума, вмиг,

Ведь создана из образов твоих.

Как твоё имя, так и образ твой,

Во мне воспламеняют дивный свет,

Чтоб я познал твоих глубин секрет

И тщетность блеска  ризы золотой.

Но чувства гаснут, если рядом нет,

Тебя и милой родины, со мной.

Du, Nachbar Gott

Du, Nachbar Gott, wenn ich dich manches Mal

in langer Nacht mit hartem Klopfen stoere, –

so ist's, weil ich dich selten atmen hoere

und weiss: Du bist allein im Saal.

Und wenn Du etwas brauchst, ist keiner da,

um deinem Tasten einen Trank zu reichen:

ich horche immer. Gib ein kleines Zeichen.

Ich bin ganz nah.

Nur eine schmale Wand ist zwischen uns,

durch Zufall; denn es koennte sein:

ein Rufen deines oder meines Munds –

und sie bricht ein ganz

ohne Laerm und Laut.

Aus deinen Bilder ist sie aufgebaut,

Und deine Bilder stehn vor dir wie Namen.

Und wenn einmal das Licht in mir entbrennt,

mit welchem meine Tiefe dich erkennt,

vergeudet sich’s als Licht auf ihrem Rahmen.

Und meine Sinne, welche schnell erlahmen,

sind ohne Heimat und von dir getrennt.

22.9.1899, Berlin-Schmargendorf

Дышит парк ароматами ночи

Дышит парк ароматами ночи,

Звёзды молча глядят с вышины,

Как к вершинам лип причалить хочет

Снежно белый  баркас луны.

В шуме струй слышу сказку  фонтана,

Мной, забытую годы назад.

В поседевшую траву бурьяна,

Созрев, яблоки с яблонь летят.

Вечерами, взлетев над холмами,

Струи ветра на крыльях хранят,

Пролетая в лесу меж дубами,

Молодого вина аромат.

Aus dem Zyklus "Tr;ume"

Die Nacht liegt duftschwer auf dem Parke,

und ihre Sterne schauen still,

wie schon des Mondes wei;e Barke

im Lindenwipfel landen will.

Fern h;r ich die Font;ne lallen

ein M;rchen, das ich l;ngst verga;

und dann ein leises Apfelfallen

ins hohe, regungslose Gras.

Der Nachtwind schwebt vom nahem H;gel