Санкт-Петербург. Полная история города бесплатное чтение

Начало

Город начинался на ровном месте. На ровном месте Заячьего острова, расположенного в устье реки Невы. Шведы сначала прозвали это болотистое место Луст-Эйландом – «Весёлой землёй», но после первого же крупного наводнения изменили название на Тойфель-Хольм – «Чёртов остров». Но русским, которые возвращали себе Ижорщину – исконные новгородские земли, захваченные шведами в Смутное время, – до шведской топонимики не было дела. Они сначала назвали остров в честь Святого Петра, небесного покровителя своего императора, а затем перевели финское название «Янисари» и остров стал Заячьим. Впрочем, есть мнение, что на самом деле остров назывался «Яанисари», в честь Иванова дня, который на нём якобы было принято праздновать, но что прижилось, то прижилось.

Вообще-то всё началось не на Заячьем острове, а в пяти верстах к западу – на Большой Охте, где в апреле 1703 года русские войска захватили стратегически важную шведскую крепость Ниеншанц (Нюенсканс), при которой располагался город Ниен (Нюен). И возможно, что Петербург начался бы с Ниеншанца, переименованного Петром I в Шлотбург («Город-замок»), но обосновываться там было как-то неспокойно, потому что настырные шведы в любой момент могли нагрянуть с моря. Да и вообще, при всей своей значимости и толстых стенах, крепость Ниеншанц не считалась «крепким орешком», поскольку вся её защита была сугубо рукотворной. А для окончательного утверждения своей власти на возвращенных землях нужно было иметь здесь неприступный оплот, причем такой, который защищал бы от нападения с моря.

«Между тем временем господин капитан бомбардирской изволил осматривать близ к морю удобного места для здания новой фортеции и потом в скором времени изволил обыскать единой остров, зело удобной положением место, на котором в скором времени, а именно мая в 16 день, в неделю Пятидесятницы, фортецию заложили и нарекли имя оной Санкт Питербурх».[2]

Остров и впрямь оказался «зело удобной положением» – крепость вписалась в него идеально, как будто под неё и создавался.

Среди многочисленных личных бумаг Петра I есть рукопись «О зачатии издании царствующаго града Санктпетербурга. Въ лето отъ перваго Дни Адама 7211. По рождестве Иисусъ Христове 1703». Согласно этому документу, 14 мая Петр «изволил осматривать на взморье устья Невы реки и островов и усмотрел удобной остров к строению города». Дальше начинается интересное – «когда [Пётр] сшел на средину того острова, почувствовал шум в воздухе, усмотрел орла парящаго, и шум от парения крыл его был слышан».

Орёл появился в рукописи неспроста (именно что в рукописи, поскольку не очень-то верится в реальность произошедшего, но легенда знаковая и потому заслуживает упоминания). Семнадцать с лишним веков назад, в мае 330 года, орёл указал императору Константину благоприятное место для основания столицы Восточной Римской империи, которая была названа Константинополем. Мог ли основатель новой российской столицы обойтись без аналогичного знамения? Однозначно – не мог, особенно с учётом того, что православная Россия многие культурные традиции унаследовала от Византийской империи. Так что орёл имел место быть и одним «шумом от парения крыл его» дело не закончилось. Но давайте по порядку.

План Санкт-Петербурга. 1698 год

Узрев орла, царь Петр взял у солдата багинет (примитивный старинный штык) и вырезал две полосы дерна, которые положил крест-накрест, а затем сделал крест из дерева, водрузил его «в реченные дерны» и сказал: «Во имя Иисус Христово на сем месте будет церковь во имя верховных апостолов Петра и Павла». На этом месте вскоре была выстроена деревянная Петропавловская церковь, которая впоследствии превратилась в каменный собор и дала крепости новое название – изначально же и крепость, и остров назывались Санктпетербурскими. Петропавловская церковь была необычной, «европейской» – вместо купола её венчал высокий шпиль.

«15-го [Пётр] изволил послать неколико рот салдат, повелел берега онаго острова очистить и, леса вырубя, скласть в кучи. При оной высечке усмотрено гнездо орлово того острова на дереве». Деталь очень важная – если уж и гнездо обнаружено, то в существовании орла сомневаться не приходится.

«16-го, то есть в день Пятидесятницы, по Божественной литоргии, с ликом святительским и генералитетом и статскими чины… [Пётр] изволил шествовать на судах рекою Невою и по прибытии на остров… и по освящении воды и по прочтении молитвы на основание града и по окроплении святою водою, взяв заступ, и первые начал копать ров. Тогда орёл с великим шумом парения крыл от высоты опустился и парил над оным островом.

Заложение Санкт-Петербургской крепости. А. Шарлемань. 1860-е годы

Царское величество, отошед мало, вырезал три дерна и изволил принесть ко означенному месту. В то время зачатаго рва выкопано было земли около двух аршин глубины и в нем был поставлен четвероугольной ящик, высеченной из камня, и по окроплении того ящика святою водою изволил поставить в тот ящик ковчег золотой, в нем мощи святаго апостола Андрея Первозваннаго, и покрыть каменною накрышкою, на которой вырезано было: «По воплощении Иисус Христове 1703 майя 16 основан царствующий град Санктпетербург великим государем царем и великим князем Петром Алексиевичем, самодержцем Всероссийским». И изволил на накрышку онаго ящика полагать реченные три дерна з глаголом: «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь. Основан царствующий град Санктпетербург».

Тогда его царское величество от лика святительскаго и генералитета и от всех тут бывших поздравляем был царствующим градом Санктпетербургом; царское величество всех поздравляющих изволил благодарить, при том была многая пушечная пальба. Орел видим был над оным островом парящий. Царское величество, отшед к протоку, которой течение имеет меж Санктпетербургом и кронверхом, по отслужении литии и окроплении того места святою водою, изволил обложить другой роскат. Тогда была вторишная пушечная пальба, и между теми двумя роскатами изволил размерить, где быть воротам, велел пробить в землю две дыры и, вырубив две березы тонкие, но длинныя, и вершины тех берез свертев, а концы поставлял в пробитые дыры в землю на подобие ворот. И когда первую березу в землю утвердил, а другую поставлял, тогда орел, опустясь от высоты, сел на оных воротах; ефрейтором Одинцовым оной орел с ворот снят.

Царское величество о сем добром предзнаменовании весьма был обрадован; у орла перевязав ноги платком и надев на руку перчатку, изволил посадить у себя на руку и повелел петь литию. По литии и окроплении ворот святою водою была третичная ис пушек пальба, и изволил вытти в оные ворота, держа орла на руке, и, сшед на яхту, шествовал в дом свой царской канецкой. Лик святительской и генералитет и статские чины были пожалованы столом; веселие продолжалось до 2 часов пополуночи, при чем была многая пушечная пальба. Оной орел был во дворце; по построении на Котлине острову крепости святаго Александра оной орел от его царскаго величества в оной Александровой крепости отдан на гобвахту с наречением орлу коменданскаго звания».

Так был основан Город на Неве.

Надо сказать, что анонимный автор рукописи, при всём к нему уважении, рассказывает об основании города хоть и подробно, но пресновато. Даже орёл не спасает положения. То ли дело – Александр Сергеевич Пушкин, который в нескольких строках «Медного всадника» дал сразу три культурных культовых мема:

«Окно» рубилось тяжело, но быстро – и обстоятельства поджимали, и характер у царя-основателя был энергичный, нетерпеливый. Нагнали солдат, крестьян, каторжников, пленных шведов тоже приспособили к делу… Крепостные казармы были готовы уже через два месяца после начала строительства – к концу июня, а в сентябре крепость была выстроена полностью и вокруг неё начал расти город.

Санктпетербургская крепость не шла ни в какое сравнение с Ниеншанцем – мало того, что стены были девятиметровыми, так еще и со всех сторон крепость окружала вода. Названия бастионов – Государев, Головкин, Зотов, Меншиков, Нарышкин, Трубецкой – это не просто «названия в чью-то честь», а увековечивание имени человека, руководившего строительством данного бастиона. Уже в 1706 году земляные стены начали заменять каменными, а затем взялись и за деревянные постройки. В 1712 году на месте деревянной церкви, а если точнее, то вокруг неё, началось возведение каменного собора по проекту архитектора Доменико Трезини, памятник которому установлен на площади близ Благовещенского моста, названной в его же честь. Строительство главного храма империи растянулось на двадцать два года и было завершено в 1733 году, спустя восемь лет после смерти Петра I, но высоченную колокольню (122 метра!) успели достроить при нём, и государь император с удовольствием водил сюда иностранных гостей, чтобы дать им возможность полюбоваться на устроенный парадиз. Это удовольствие доступно и в наши дни тем, кто способен преодолеть более двухсот пятидесяти довольно крутых ступеней. По пути можно полюбоваться на карильон – клавишно-ударный музыкальный инструмент, состоящий из неподвижно закрепленных колоколов с подвижными язычками. Взберитесь – и откроется вам истинный парадиз.[3]

Точных цифр в распоряжении историков нет, но предположительно число работников, одновременно занятых на строительстве Санкт-Петербурга, составляло около двадцати тысяч. Люди жили в сырых землянках в антисанитарных условиях, питались впроголодь, страдали от эпидемий… Смертность была высокой, но место умерших сразу же занимали новые работники – строительство форпоста на Балтике было государственным приоритетом и проводилось по принципу «любой ценой».

Примечательно, что территория, на которой строился Санкт-Петербург, официально отошла к России по Ништадтскому мирному договору 1721 года, завершившему Северную войну 1700–1721 годов. Получается, что на протяжении первых семнадцати лет своего существования российская столица формально находилась во владениях шведской короны. И не спешите корить Петра I за опрометчивость – он был уверен в том, что Ингерманландия (так теперь называлась Ижорская земля) вернулась к России навсегда. Другое дело, что расположение столицы на самой окраине государства нежелательно с военной точки зрения, но тут политические соображения возобладали над стратегическими – царю Петру хотелось перебраться из ненавистной Москвы как можно ближе к Европе…

Шведский король Карл XII, узнав о том, что Пётр I начал строительство Петербурга, сказал: «Пусть царь занимается бесполезным строительством городов, а мы оставим себе их взятие». Шведы предприняли две попытки нападения на берега Невы – в 1704 и в 1708 годах, но оба раза потерпели сокрушительное поражение. А 8 июля 1709 года, после разгрома при Полтаве, звезда Шведского королевства закатилась окончательно.

Полтавская битва. Гравюра. 1710 год

Здания в Петербурге росли словно грибы после дождя… Весной 1703 года здесь не было ничего, кроме лесов и болот, а вот вам впечатление, датированное 1721 годом: «Около вечера прибыли мы благополучно в Петербург, который со времени моего отъезда оттуда так изменился, что я вовсе не узнавал его, – пишет Фридрих Вильгельм Беркгольц, камер-юнкер голштинского герцога Карла Фридриха, женатого на дочери Петра I Анне. – С самого начала мы въехали в длинную и широкую аллею, вымощенную камнем и по справедливости названную проспектом, потому что конца ее почти не видно. Она проложена только за несколько лет и исключительно руками пленных шведов. Несмотря на то что деревья, посаженные по обеим ее сторонам в три или четыре ряда, еще не велики, она необыкновенно красива по своему огромному протяжению и чистоте, в которой ее содержат (пленные шведы должны каждую субботу чистить ее), и делает чудесный вид, какого я нигде не встречал. На Адмиралтействе, красивом и огромном здании, устроен прекрасный и довольно высокий шпиц, который выходит прямо против проспекта. Миновав эту аллею, я проехал через подъемный мост, по левую сторону которого стоит новая Биржа, четырехугольный и также очень красивый дом. Отсюда я велел везти себя к дому, отведенному для его королевского высочества [герцога Карла Фридриха]: он находился недалеко от царского летнего дворца и возле самого Почтамта».

Петр I. Гравюра. 1725 год

«Широкая аллея, вымощенная камнем» – это Невский проспект, строительство которого началось в 1713 году. В то время он доходил только до деревянного Аничкова моста (каменный мост появился в 1785 году, а знакомый всем арочный мост был построен в 1841 году). Постройкой деревянного моста и прилегавшей к нему загородной рабочей слободы руководил инженер-подполковник Астраханского пехотного полка Михаил Осипович Аничков, по фамилии которого назвали и слободу, и мост. Невозможно представить, что когда-то Аничков мост служил границей Петербурга… Однако же, было такое. Примечательно, что деревянный мост был едва ли не втрое длиннее современного (сто пятьдесят метров против нынешних пятидесяти пяти), потому что он перекрывал не только саму Фонтанку, но и ее заболоченную пойму.[4] Деревянный Почтовый двор (Почтамт) с пристанью, построенный в 1714 году, стоял на месте нынешнего Мраморного дворца, а каменный Царский летний дворец находился на месте Михайловского (Инженерного) замка, у Летнего сада. Кстати, известные нам названия улиц начали даваться с 1738 года, частью они были новыми, а частью закрепляли исторически сложившиеся. Со временем названия могли меняться. Так Невский проспект сначала назывался «дорогой к Невскому монастырю», затем «Невской дорогой» и только потом стал проспектом.

Разумеется, камер-юнкер Беркгольц не мог обойти вниманием и колокольню Петропавловского собора. «Мы… целым обществом всходили на колокольню в крепости, чтобы послушать игру курантов, положенную в это время, и посмотреть на панораму Петербурга. Колокольня эта самая высокая в городе. Чрезвычайно любопытно поглядеть там на игру музыканта [карильониста], особенно тому, кто не видывал ничего подобного. Я, впрочем, не избрал бы себе его ремесла, потому что для него нужны трудные и сильные телодвижения. Не успел он исполнить одной пьесы, как уже пот градом катился с его лица. Он заставлял также играть двух русских учеников, занимающихся у него не более нескольких месяцев, но играющих уже сносно. Большие часы играют сами собою каждые четверть и полчаса. Когда мы взошли на самый верх, под колокола, музыкант дал нам большую зрительную трубку, с помощью которой можно было видеть оттуда Петергоф, Кронслот и Ораниенбаум. Петербург имеет вид овала и занимает огромное пространство. Во многих местах он еще неплотно застроен; но эти промежутки не замедлят пополниться, если царь еще долго будет жив… С колокольни еще прекрасный вид на совершенно прямую аллею. В крепости ежедневно, в полдень, играют гобоисты, а на башне Адмиралтейства, в то же время, особые трубачи».

Строительство Петербурга развернулось «во всю ширь» после Полтавской битвы, когда исчезла шведская угроза и строительство форпоста на Балтике превратилось в строительство новой столицы государства.

Троице-Петровский собор

Изначальным центром Города была Троицкая площадь на Фомином (ныне Петроградском) острове. «По всему Фомину острову, как называли его в старину, – а теперь Питербургской стороной, – шумели сосны так мягко и могуче, будто из бездны бездн голубого неба лилась река… Кричали грачи, кружась над голыми редкими березами… Алексеева мазанка стояла в глубине очищенной от леса и выкорчеванной Троицкой площади, неподалеку от только что построенных деревянных гостиных рядов; лавки были накрест забиты досками, купцы еще не приехали; направо виднелись оголенные от снега земляные валы и бастионы крепости; пока только один из бастионов – бомбардира Петра Алексеева – был до половины одет камнем, там на мачте плескался белый с андреевским крестом морской флаг – в предвестии ожидаемого флота… Главная площадь Питербурха была только в разговорах да на планах, которые Пётр Алексеевич чертил в своей записной книжке; а всего-то здесь стояла бревенчатая, проконопаченная мохом церковка – Троицкий собор, да неподалеку от него – ближе к реке – дом Петра Алексеевича, – чисто рубленная изба в две горницы, снаружи обшитая тесом и выкрашенная под кирпич, на крыше, на коньке, поставлены деревянные – крашеные – мортира и две бомбы, как бы с горящими фитилями».[5]

П. Пикарт. Петропавловская крепость и Троицкая площадь. 1714–1720 годы

«Проконопаченная мохом церковка» – это деревянный Троице-Петровский собор, снесенный в 1933 году в ходе большевистской антирелигиозной кампании.[6] Со ступеней этого собора объявляли царские указы, отсюда царь Пётр обращался к подданным и именно здесь он стал императором.

Кронштадт. Гравюра. 1726 год

22 октября (2 ноября)[7] 1721 года в Троице-Петровском соборе состоялась торжественная служба – празднование Ништадтского мира приурочили к дню Казанской иконы Божьей Матери и празднованию освобождения страны от поляков в 1612 году. После окончания службы канцлер Гавриил Иванович Головкин обратился к Петру I с просьбой «титул Отца Отечества, Петра Великого, Императора Всероссийского принять». Пётр согласился и стал императором. Короноваться императорской короной он не пожелал, решил, что достаточно будет и принятия титула, а вот на свою вторую жену Екатерину 7 (18) мая 1724 года лично возложил императорскую корону в московском Успенском соборе. Дело тут не в личной скромности, которой у первого российского императора не было и в помине, а в практических соображениях. Ему не было необходимости подкреплять свою власть церемонией коронации, поскольку она и без того была полной и устойчивой, а вот царица Екатерина, с её низким происхождением и сомнительной репутацией, нуждалась в подобном подтверждении своего высочайшего статуса.

В 1901 году, незадолго до своей смерти, известный русский художник Адольф Иосифович Шарлемань[8] создал гравюру «Пётр I объявляет Ништадтский мир на Троицкой площади в Санкт-Петербурге». Современники Петра не удосужились запечатлеть этот судьбоносный момент, так что нам приходится довольствоваться тем, что мы имеем.

В Троице-Петровском соборе хранилась особо чтимая петербуржцами икона святого апостола Андрея Первозванного, которая ныне находится в Андреевском соборе на Васильевском острове. Согласно преданию, апостол, которому после смерти Иисуса Христа по жребию досталось проповедничество на Севере, предсказал не только появление Киева – города, в котором Русью было принято христианство, но и Санкт-Петербурга. В той же рукописи «О зачатии и здании…» сказано: «По Вознесении Господнем на небеса апостол Христов святый Андрей Первозванный на пустых Киевских горах, где ныне град Киев, водрузил святый крест и предвозвестил о здании града Киева и о благочестии, а по пришествии в великий Славенск (ныне той Новград Великий), от великаго Славенска святый апостол, следуя к стране Санктпетербурской, отшед около 60 верст, благословив оное место, водрузил жезл свой, прообразовал самодержавие в стране оной. Сие апостольское благословение и предвозвещение водружением жезла на месту оному (Оное место по водружении жезла апостольскаго и поныне именуется Друзино, в лето благочестия на оном месте построена каменная церковь во имя святаго апостола Андрея Первозваннаго), но его апостольское благословение и жезла водружение предвозвещение сему царствуюшему граду Санктпетербургу. И месту сему, яко Киеву и великому Славенску, жезла не даровал, но, отшед от Славенска донележе видимо народу, водрузил жезл; яко далее в оную страну, на местах Санктпетербурга, водрузить жезла и место благословить народов во свидетельство не было. От Друзина святый апостол Христов Андрей Первозванный имел шествие рекою Волховом и озером Невом и рекою Невою сквозь места царствующаго града Санктпетербурга в Варяжское море, и в шествие оные места, где царствующий град Санктпетербурх, не без благословения его апостольскаго были. Ибо по создании сего царствующаго града Санктпетербурга предки их, умершие близ мест сих, им сказывали, яко издревле на оных местах многажды видимо было света сияние».[9]

В самом начале трилогии «Хождение по мукам» Алексей Толстой упоминает о старинной легенде, связанной с Троице-Петровским собором и протягивает от неё нить в современность, в 1914 год: «Ещё во времена Петра Первого дьячок из Троицкой церкви, что и сейчас стоит близ Троицкого моста, спускаясь с колокольни, впотьмах, увидел кикимору – худую бабу и простоволосую, – сильно испугался и затем кричал в кабаке: «Петербургу, мол, быть пусту», – за что был схвачен, пытан в Тайной канцелярии и бит кнутом нещадно.

Так с тех пор, должно быть, и повелось думать, что с Петербургом нечисто. То видели очевидцы, как по улице Васильевского острова ехал на извозчике черт. То в полночь, в бурю и высокую воду, сорвался с гранитной скалы и скакал по камням медный император. То к проезжему в карете тайному советнику липнул к стеклу и приставал мертвец – мёртвый чиновник. Много таких россказней ходило по городу.

И совсем ещё недавно поэт Алексей Алексеевич Бессонов, проезжая ночью на лихаче, по дороге на острова, горбатый мостик, увидал сквозь разорванные облака в бездне неба звезду и, глядя на неё сквозь слезы, подумал, что лихач, и нити фонарей, и весь за спиной его спящий Петербург – лишь мечта, бред, возникший в его голове, отуманенной вином, любовью и скукой».

Ю.А. Шюблер. Петр I объявляет Ништадтский мир на Троицкой площади в 1721 году. 1901 год

Да, Петербург – это мечта или, если угодно, то бред, а если точнее, то мысль, мысль одного неординарного человека с поистине безграничными возможностями. Город был назван в честь святого Петра, но мы отождествляем его название с именем царя-основателя. К личности Петра I можно относиться как угодно, и совершенно не стоит его идеализировать, но два великих деяния первого императора перекрывают все недостатки его правления – он дал России мощный толчок к прогрессу и подарил нам Санкт-Петербург. Знаете, какой эпитет является для города самым ценным? Несравненный! При условии, что он употреблен к месту. Петербург – реально несравненный, другого такого нет и не будет.

Домик Петра Великого. Открытка. XIX в.

Что же касается Троице-Петровского собора, то в нём (в разное время) кроме иконы святого апостола Андрея Первозванного хранились ещё две великие святыни – Санкт-Петербургская Казанская икона Божией Матери[10] и Андрониковская икона Божией Матери, которая, согласно преданию, написана евангелистом Лукой. Андрониковская икона была домашней святыней византийского императора Андроника III Палеолога и потому получила такое именование. У этой иконы непростая судьба. В 1347 году император Андроник пожертвовал её Монемвасийскому монастырю в Морее, где она пребывала до 1821 года. Во время борьбы греков против османского ига монастырь подвергся разорению, но настоятелю, епископу Агапию, удалось спасти икону. В 1839 году наследник Агапия подарил икону императору Николаю I, и до 1868 года она находилась в Зимнем дворце, а затем – в Троице-Петровском соборе, откуда в 1885 году была перенесена в женский монастырь во имя Казанской иконы Божией Матери, находившийся в Вышнем Волочке. После ликвидации монастыря в 1918 году икона хранилась в Богоявленском соборе Вышнего Волочка, откуда она была украдена в 1983 году. Найти икону не удалось. Ходили слухи, что её особо и не искали, поскольку к похищению была причастна дочь одного из высших советских руководителей.

Царь и его столица

Первой завершённой постройкой нового города стали «Красные хоромы» – бревенчатый царский дом близ Троицкой площади. Желая, чтобы дом напоминал милую его сердцу Голландию, Пётр велел стесать бревна и расписать их имитацией красной кирпичной кладки, потому «хоромы» и прозвали Красными. Слово «хоромы» взято в кавычки не случайно – одноэтажный трехкомнатный домик, площадью в 65 квадратных метров, на хоромы определенно не тянет. Хороши хоромы – маленькая спаленка, кабинет да столовая! Но высочайший статус жильца и необычный вид здания не позволяли называть его «домом». Мало того, что крыша высокая и крыта черепицей (на самом деле то был гонт), так ещё и на ней установлена деревянная мортира, а на краях конька красуются пылающие бомбы. А как иначе? Жилец-то – не просто царь, а ещё и капитан бомбардирский. Окна тоже были необычными – огромные, во все стены!

Построили эту красоту не быстро, а молниеносно – всего за три дня. 4 июня 1703 года начали, 6 июня закончили, а 7 июня здесь уже отмечали основание нового города. Пока ещё просто города, а не столицы, несмотря на постоянное пребывание государя и его приближенных. Превращение Петербурга в столицу началось в 1710 году, когда сюда начали переезжать из Москвы сановники. В 1712 году здесь уже находился царский двор и иностранные посольства, так что столичный «стаж» можно отсчитывать с этой даты, несмотря на то что переезд государственных учреждений завершился лишь в 1714 году. Официального указа по переносу столицы из Москвы в Санкт-Петербург Пётр I не издавал, так что в литературе перенос столицы датируется по-разному, но правильнее всего вести отсчет с переезда царского двора.

К слову о названии Города, по поводу которого тоже не было издано никакого документа. Изначально оно писалось как «Санкт-Питер-Бурх» или «Сант-Питер-Бурх» – калька с голландского Sankt Pieter Burch – «Город Святого Петра». Привычное нам «Санкт-Петербург» впервые можно увидеть в выпуске газеты «Ведомости» от июля 1724 года. Народ же сразу переиначил «языколомательное» иностранное название в уважительное «Сам-Питербух» – не просто «Питербух», а Сам, Тот Самый!

Домик Петра сохранился до наших дней благодаря Екатерине II, по приказу которой в 1784 году вокруг него был выстроен «каменный чехол на прочном фундаменте с крышей, покрытой кровельным железом». В 1844 году «чехол» перестроили в тот, что дошел до наших дней.

Интересно посмотреть на первую постройку Санкт-Петербурга, тем более на царский дом, а также на мебель, сделанную царем-плотником, но сам по себе домик Петра не имеет того важного значения, которое он приобретает на фоне прочих петербургских построек петровского времени. Диссонанс между скромным царским жилищем и монументально-помпезными постройками невероятный. Впору подумать, что в трехкомнатных летних «хоромах», не имевших отопления, жил совершенно другой человек, а не основатель великой Северной столицы… На самом деле человек был одним и тем же, неприхотливым в быту, но с огромными государственными амбициями. Там, где дело касалось престижа державы, непритязательный бомбардирский капитан превращался в суперперфекциониста, желавшего превзойти, затмить, сразить все прочие государства.

Адмиралтейство

16 ноября 1704 года состоялась закладка Адмиралтейской верфи, первого промышленного предприятия города. «Заложили Адмиралтейский дом и были в остерии и веселились; длина 200 сажен, ширина 100 сажен», записал Пётр в походном журнале. План строительства в общих чертах выглядел так: «Сей верф делать государственными работниками или подрядом, как лучше, и строить по сему: жилья делать мазанками прямыми без кирпича; кузницы обе каменные в 1/2 кирпича; амбары и сараи делать основу из брусья и амбары доделать мазанками, а сараи обить досками, только как мельницы ветряные обиты, доска в доску, и у каждой доски нижний край обдорожить и потом писать красною краскою. От реки бить поженными сваями».

Домик Петра I. Реконструкция. XIX в.

«Ладья воздушная и мачта недотрога, служа линейкою преемникам Петра; Он учит: красота не прихоть полубога, а хищный глазомер простого столяра», – напишет двумя веками позже Осип Мандельштам. «Ладья воздушная» – кораблик на шпиле Адмиралтейства стал главным историческим символом Петербурга, потеснив ангела на шпиле колокольни Петропавловского собора и Медного всадника.

Адмиралтейская верфь стала первым промышленным предприятием Города, которому для защиты был нужен могучий флот. Флот и по сей день продолжает играть важнейшую роль в жизни Петербурга, на гербе которого неспроста изображены морской и речной якоря. И вообще, если уж выражаться точнее, то Пётр не столько «прорубал окно» в Европу, сколько прокладывал морской путь в неё.

В 1704 году шведы ещё мечтали о реванше, поэтому верфь окружили укреплённым брёвнами земляным валом с пятью бастионами. За валом был прорыт ров с водой. В принципе та же самая Петропавловская (Санктпетербургская) крепость, только со стороны Невы оставили открытое пространство, необходимое для спуска кораблей на воду. Причальные стенки выступали в качестве дополнительных береговых укреплений. Кроме того, верфь вместе со всем строящимся городом защищала крепость Кроншлот («Коронный замок»), выстроенная к маю 1704 года на острове Котлин и закрывавшая подход к устью Невы. «Кроншлот», обратите внимание, а не «Кронштадт». Крепость Кронштадт («Коронный город») была заложена Петром I 18 октября 1723 года. Но пока что было достаточно и Кроншлота, о который шведский флот «обламывал зубы» дважды – в 1704 и 1705 годах.

Адмиралтейство. Гравюра. 1716 год

В ноябре 1705 года строительство первой части Адмиралтейской верфи завершилось, правда, знаменитого шпиля с корабликом тогда ещё не было – он появился двадцатью годами позже, когда архитектор Иван Кузьмич Коробов (кстати, «птенец гнезда Петрова») построил каменное здание Адмиралтейства. Не стоит удивляться столь быстрым темпам, ведь в строительстве Петербурга участвовало великое множество людей. Кстати, к 1707 году побеги работников приобрели такие масштабы, что царю пришлось издать указ, предписывавший «взамен бежавших брать их отцов и матерей, и жен и детей или кто в доме живет, и держать их в тюрьме, покамест те беглецы сысканы и в Петербург высланы будут».

10 мая 1706 года, через четыре месяца после завершения строительства верфи, было спущено на воду первое судно – восемнадцатипушечный прам (плоскодонная плавучая батарея) Arkanne, который сразу же отправили для защиты крепости Кроншлот. Так Петербург стал Городом судостроителей.

В декабре 1709 года Петр І лично участвовал в закладке первого большого военного корабля – пятидесятичетырёхпушечной «Полтавы», сошедшей со стапелей 26 июня 1712 года. По словам Петра, «всякий потентат [государь], который едино войско имеет, – одну руку имеет, а который и флот имеет – две руки имеет». Царь-плотник не только закладывал корабли, но и руководил их строительством в качестве главного мастера, собственно, с него-то и началось всё российское кораблестроение.

В анонимном «Точном известии о крепости и городе Санкт-Петербург, о крепостце Кроншлот и их окрестностях» (1713) о флоте сказано следующее: «Этот флот летом обыкновенно стоит у Кроншлота, и его царское величество, адмирал и вице-адмирал, когда там находятся, большую часть времени присутствуют на нем лично… Поскольку С.-Петербург расположен столь удобно для судоходства и коммерции, то его царское величество имеет особенное намерение привлечь к нему всю торговлю через Восточное море, прежде же всего персидскую торговлю шелком. Его царское величество, как говорят, также намерен и в Кроншлоте, и в С.-Петербурге (они находятся на расстоянии 8 миль друг от друга) построить много каменных подвальных складов и специальных домов и пакгаузов для купеческих товаров и, поскольку эта местность состоит из большого числа островов, создать из нее со временем вторую Венецию. Говорят, он также намерен повсюду по улицам С.-Петербурга проложить каналы, как в Амстердаме. Кроме того, он будто бы уже добивается от иностранных держав, чтобы [торговые] суда впредь плавали не обходным путем к Архангельску, а через Восточное море к С.-Петербургу, поскольку он гораздо ближе, и чтобы в будущем там поселились первейшие и богатейшие купцы из Архангельска, Москвы и иных городов с целью учреждения с. – петербургской торговли».

С каналами не сложилось, но об этом чуть позже.

Адмиралтейство поставляло империи не только корабли, но и флотских офицеров – 16 апреля 1722 года Петр I велел открыть здесь школы обучения морскому делу, в которых должны были обучаться только российские подданные. Со временем отношение царя к иностранцам изменилось в худшую сторону, и он начал избавляться от них так же активно, как раньше привлекал.

«Несмотря на то, что русский флот состоит из тридцати с лишком линейных кораблей и снабжен всем в изобилии, в Адмиралтействе собрано, говорят, такое количество материалов, что можно снарядить еще почти такой же флот», – писал в 1721 году камер-юнкер Беркгольц. А «самое Адмиралтейство» он описывал так: «Оно имеет внутри большое, почти совершенно четырехугольное место (которое с трех сторон застроено, а с четвертой открыто на Неву), где корабли строятся и потом спускаются на воду. Против открытой стороны находится большой въезд, или главные адмиралтейские ворота; над ними устроены комнаты для заседаний Адмиралтейств-коллегий и поднимается довольно высокая башня, выходящая… прямо против аллеи, называемой проспектом, через который въезжают в Петербург и который в середине вымощен камнем, а с боков имеет красивые рощицы и лужайки. Обе стороны адмиралтейского здания, идущие флигелями к воде и окаймляющие вышеупомянутое четырехугольное место, наполнены огромным количеством корабельных снарядов – парусов и канатов, хранящихся в большом порядке. По мере того, как их употребляют в дело, комнаты, ими занимаемые, наполняются новыми. Там же живут и работают все принадлежащие к Адмиралтейству мастеровые. Подле здания стоят большие кузницы. В одном из флигелей устроена обширная зала, где рисуют и, если нужно, перерисовывают мелом вид и устройство всех кораблей, назначаемых к стройке. Вне и внутри адмиралтейского здания наложено множество всякого рода корабельного леса; но еще большее его количество лежит в ближайших каналах, откуда его берут по мере надобности. Он пригоняется большими плотами из дальних мест России и обходится царю несравненно дешевле, нежели в других государствах. Все это огромное Адмиралтейство обведено снаружи валом (с бастионами со стороны реки), который окружен довольно широким и глубоким каналом, а с внутренней стороны обрыт небольшим рвом. Близ здания Адмиралтейства по направлению к галерной гавани строится прекрасная каменная церковь, которая будет принадлежать к нему; после крепостной церкви она, говорят, будет лучшею в Петербурге».

Зимний дворец Петра Первого. Гравюра. 1716 год

С корабельным лесом действительно были проблемы: местный для дела большей частью не годился, поэтому приходилось «пригонять большими плотами» лес с низовий Волги. В ноябре 1703 года Петр издал указ «О рубке леса на сани, телеги, оси, полозья и обручи без особого позволения», который предписывал произвести опись всех лесов, растущих по обе стороны от больших рек на пятьдесят вёрст, а от малых сплавных, что впадают в большие на двадцать вёрст. За самовольную рубку леса в этих пределах наказывали огромным штрафом в десять рублей за дерево, а за дубы казнили – вешали на первом же суку. Также запрещалась обработка брёвен у воды «чтобы от тех щеп и сору оные речки не засаривались». В январе 1705 года царь немного смягчил запреты, разрешив рубить лес «на сани, телеги, оси, полозья и обручи без особенного позволения» и заменив смертную казнь каторжными работами, но в целом государственная установка на сбережение леса осталась прежней.

Вечер в Летнем саду. Гравюра. 1873 год

Строительство парусных кораблей на Адмиралтейской верфи продолжалось до 1844 года, а затем здесь остались только флотские учреждения – Морское министерство, Главный морской штаб и Главное гидрографическое управление.

Город растёт

Фомин, Берёзовый, Троицкий, Городовой, Городской, Петербургский… У острова, известного с 1914 года как Петроградский, было много имён, но дело не в них, а в том, что здесь пролегли первые улицы Санкт-Петербурга – Большая и Малая Дворянская, Пушкарская, Монетная, Ружейная, Посадская, Зелейная… Со временем название «Зелейная», то есть «Пороховая»,[11] трансформировалось в «Зеленина» и несведущие люди удивляются: «Чем, интересно, прославился этот Зеленин, если в его честь назвали сразу три улицы – Большую, Малую и Глухую» (последнее название интригует особо).

– Скажите, Валерий, а где вы жили в Петербурге?

– На Зелениной.

– Оказывается, соседи. Пять лет я прожил на квартирах гренадёрского полка.

Ценители жанра «советский вестерн», разумеется, сразу же вспомнили разговор между Валерием и штабс-капитаном Овечкиным из «Новых приключений неуловимых». Большая Зеленина улица, которую имел в виду Валерий, изначально была дорогой от Петропавловской крепости к переведённому из Москвы пороховому заводу, располагавшемуся при впадении Карповки в Малую Невку. Просто дорога, а сегодня – это улица-музей, на которой «модерновые» дома начала XX века соседствуют с более ранними доходными домами и «хай-тек» бизнес-центром, который, надо сказать, смотрится здесь весьма органично (в Питере умеют красиво вписать новое в старое, если, конечно, захотят).

А вот протянувшаяся от Троицкой площади до набережной Большая Дворянская улица (ныне остающаяся улицей Куйбышева) изначально была улицей, а не дорогой. Здесь стояли дома петровских вельмож, начиная с князя Меньшикова, и других знатных людей. В «Точном известии» говорится: «На Финской стороне вверх по реке [от крепости] стоит несколько значительных домов (выстроенных в русском стиле), там живет вдовствующая супруга царя Ивана со своими принцессами; также один из домов князя Меншикова – деревянный, похожий на кирху, в котором жил покойный герцог Курляндский. Далее несколько домов с просторными дворами, где в мое время жили знатнейшие министры, в частности великий канцлер, подканцлер, а также некоторые русские бояре, генералы и разные другие офицеры и немцы».

Пушкарская, Монетная и Ружейная в комментариях не нуждаются, ясно, что здесь жили мастера, профессии которых соответствовали названиям улиц. А вот улица Посадская, впоследствии разделившаяся на Большую и Малую, немного озадачивает. Давайте вспомним, что «посадами» на Руси назывались поселения, расположенные вне городской крепостной стены, где жили ремесленники, зависимые от местных властей. А те поселения, в которых жили государевы люди, назывались «слободами». Так что Посадскую улицу надо было называть Слободской, так вышло бы точнее, поскольку жили здесь ремесленники, выполнявшие казенные заказы. Хрен редьки, как известно, не слаще, но статус всё же другой – более высокий.

«По другую от крепости сторону реки, южнее, находится Немецкая слобода, называемая иначе Адмиралтейским островом, – пишет анонимный автор «Точного известия», – где в мое время жили по большей части только немцы и голландцы, занимающиеся флотом, а также иностранные послы и многие русские. На этом берегу, если смотреть вниз от Ладоги, стоит большой длинный ряд домов, выстроенных, за малым исключением, на русский лад, на протяжении приблизительно половины немецкой мили.[12] Выше по реке стоят несколько печей для обжига кирпича и русские дома, а за ними в летнее время, особенно когда там находится его царское величество, обычно располагаются лагерем войска; далее в реку впадает маленькая речка или рукав. У самой реки его царское величество имеет теперь резиденцию.

Летний дворец Петра Первого. Гравюра 1716 год

Она представляет собой маленький дом в саду на самом берегу реки, выстроенный в голландском стиле и пестро раскрашенный, с позолоченным оконным переплетом и свинцом [на стеклах]».

«Маленький дом в саду» – это не Красные хоромы, а Зимний дом Петра I, находившийся на пересечении Зимней канавки и Миллионной улицы. Этот дом начали строить осенью 1707 года под руководством близкого Петру корабельного мастера Федосея Моисеевича Скляева (кстати, это именно на пару с ним закладывал Пётр «Полтаву»). Дом был невелик: всего на шесть небольших комнат, но всё же побольше Красных хором, да вдобавок и с печным отоплением. Пётр I прожил здесь до 1712 года, а затем переехал в двухэтажный Зимний дом (он же – Первый Зимний дворец), находившийся между набережной Невы и Миллионной улицей.

Алексей Зубов. Свадьба Петра I. Гравюра. 1712 г.

Троицкая площадь недолго считалась центральной. Очень скоро сердцем Петра завладел Васильевский остров, который он хотел превратить во второй Амстердам или, если угодно – вторую Венецию. Три проспекта (Большой, Средний и Малый) – пересекались линиями, которые часто называют «улицами», но это не совсем точно, потому что линия обозначала одну сторону улицы. Улиц было пятнадцать, стало быть, линий вышло тридцать – с первой по двадцать девятую и ещё одна «именная», Кадетская. Царский план был таков: проспекты становятся широкими каналами, от которых к домам отходят более узкие, прорытые по линиям, а с четырёх сторон этот «амстердамский парадиз» окружает благоустроенная набережная. Жителям острова, а тут селились только дворяне да богатые купцы, было велено «при своих палатах делать гавани… к двум домам одну гавань… а без гаваней тех палат не делать… понеже таковые гавани весьма тем жителям будут потребны для их домовых нужд». Предпочтения жителей царя не интересовали, он вообще считал, что у всех подданных должно быть единое мнение – государево. Люди, вне зависимости от чинов и званий, переселялись в новую столицу в приказном порядке, оседали там, где было предписано и строили такие дома и дворцы, которые хотелось видеть царю. Сказано «при своих палатах делать гавани», значит – делать. И ничего, что под боком Нева, которая во время наводнений могла затопить весь Васильевский остров…

К счастью, государева «коса» нашла на «камень» – первого генерал-губернатора Санкт-Петербурга светлейшего князя Меншикова, которому не очень-то хотелось иметь возле своего роскошного дворца Большой канал. Большой проспект устраивал генерал-губернатора больше. Предание рассказывает об очередном казнокрадстве Меншикова, который, подобно всем выскочкам, «загребал под себя обеими руками, да вдобавок и ногами способствовал» – дескать, Меншиков в очередной раз «сэкономил в свою пользу», прорыв каналы у`же положенного. На самом деле оплошал сам Пётр, не давший сразу четких указаний по поводу ширины василеостровских улиц. Царь спохватился лишь в 1718 году, после того как побывал на острове с инспекцией. По карте Амстердама, полученной от голландского посланника, Пётр вычислил ширину амстердамских каналов и понял, что василеостровские получились гораздо у`же. «Заметя, что каналы у`же амстердамских, и справясь о том у резидента Вильда, он закричал: “Всё испорчено!” и уехал во дворец в глубокой печали», – пишет Пушкин в «Истории Петра». «Пётр жестоко пенял за то Меншикову. Архитектор Леблонд советовал сломать дома и завалить каналы и строить все вновь. “Я это думал”, – отвечал Пётр и после уж никогда о том не говорил». Рытьё каналов прекратилось, но они ещё долго были «бельмом на глазу» – засыпали их полвека спустя, а до той поры практичные петербуржцы сваливали в них мусор и выливали нечистоты. Можно представить, какое амбре было на острове. Впрочем, в старину все города, в том числе и столичные, пахли не лучшим образом. Канализации не было, отходы жизнедеятельности собирались в особых ямах или бочках, а затем их вывозили ассенизаторы-золотари; смердели бойни, расположенные при каждом рынке; на улицах валялся лошадиный навоз; мылись горожане далеко не каждый день…

В 1722 году на Васильевском острове начали строить здание для учрежденного Петром Сената[13] и двенадцати Коллегий, пришедших на смену старым приказам. Четырехсотметровый фасад выходил на площадь, которая тогда называлась Сенатской (сейчас это Менделеевская линия Васильевского острова, а в здании с 1819 года находится Санкт-Петербургский университет). Вот на этом строительстве Меншиков хорошо погрел руки, закупая некачественные материалы по завышенным ценам, за что и был наказан, правда очень мягко – Пётр ограничился тем, что прогнал своего любимца вдоль всего здания, колотя его при этом своей тростью. Рука у царя была тяжелой, но побои всяко лучше виселицы или каторги.

В конечном итоге центром Города стал не Васильевский остров, а противоположный берег Невы, где в 1710 году началось строительство царской резиденции – Летнего дворца, названного так по Летнему саду, в котором этот дворец находился. Пётр I въехал в этот дворец в 1712 году, ещё до завершения его отделки. За Летним садом располагался дворец императрицы Екатерины, а на углу Невы и Зимней канавки в 1716 году началось строительство новой зимней резиденции, в которой царская семья жила с 1720 года, здесь же Пётр и умер 8 февраля 1725 года.

План Александро-Невской Лавры. 1720–1723 годы

Где царь – там и пуп земли, то есть – центр столицы. Но, вдобавок к царским резиденциям, на правом берегу располагался мужской монастырь, основанный Петром в 1710 году в честь победы Александра Невского над шведами в Невской битве 1240 года. Длинное название «монастыря Живоначальные Троицы и Святого Благоверного великого князя Александра Невского» быстро сократилось до «Александро-Невского монастыря». Царь Пётр, не отличавшийся особой религиозностью, подарил монастырю большие земельные владения с двадцатью пятью тысячами крепостных крестьян и вообще всячески о нем заботился, поскольку новой столице нужна была своя национальная святыня, великий духовный центр, подобный Киево-Печерской лавре или московскому Троице-Сергиеву монастырю. В 1724 году в монастырь из Владимира перенесли мощи Святого Благоверного князя Александра Невского, что позволило ему в 1797 году назваться лаврой.

Окончательное закрепление «центрового» статуса правого берега состоялось в 1763 году, когда в бывшем особняке канцлера Алексея Петровича Бестужева-Рюмина разместился Сенат и в Петербурге появилась новая Сенатская площадь.

Парадиз в парадизе

Большим парадизом считался Город, а малый решено было устроить в Летнем саду, у царской резиденции. Но это был совсем не тот сад, в который «monsieur l’Abbé, француз убогой» водил гулять маленького Евгения Онегина. Евгений гулял в ухоженном городском парке, а в петровское время сад был истинно райским уголком. Новой столице был нужен свой Версаль и Пётр его устроил, причём с таким намерением, чтобы вскоре его «парадиз в парадизе» превзошел бы французский аналог.

Устройством Летнего сада занимался шведский садовник Шредер, украсивший аллеи изящными фигурными скамейками. Но Петру было мало аллей и скамеек, он хотел, чтобы из посещения сада посетители, помимо восхищения, извлекали бы какую-то пользу, получали бы некие знания. Шредер, недолго думая, предложил разложить по скамьям книги, прикрытые от дождя кожаными покрывалами, но царя такой вариант не устроил – он хотел чего-то монументального, наглядного и более простого в понимании. В результате в саду устроили шестьдесят фонтанов, свинцовые позолоченные фигуры которых изображали сцены из Эзоповых басен. Не обольщаясь по поводу начитанности своих подданных, Пётр приказал вывесить возле каждого фонтана текст соответствующей басни и её толкование, а под настроение и сам мог прочесть публике лекцию возле какого-нибудь фонтана. Для подачи воды в 1718–1721 годах был прорыт Лиговский канал, который также снабжал Город питьевой водой. Качала воду в фонтаны заграничная паровая машина, ставшая первой паровой машиной в России. «Вода для них[фонтанов] проводится в бассейны из канала, с помощью большой колесной машины, от чего в ней никогда не может быть недостатка», писал камер-юнкер Беркгольц, посетивший Летний сад в июле 1721 года. Обстоятельно описав все увиденное, Беркгольц заключает, что «там есть все, чего только можно желать для увеселительного сада». Особенно восхитили его «драгоценные» мраморные фонтаны и находящаяся между ними мраморная же статуя Венеры, «которою царь до того дорожит, что приказывает ставить к ней, для охранения, часового».

Александро-Невская Лавра. 1859 год

Мраморные скульптуры были главным украшением Летнего сада. Изготовили их в Венеции по царскому заказу. Ассортимент был полным – от монарших бюстов до аллегорических композиций, среди которых выделялась «Мир и Победа», прославляющая победу России над Швецией. Россию олицетворяла нагая женщина с рогом изобилия в левой руке и факелом в правой. Факелом она то ли пытается поджечь лежащие у её ног военные атрибуты, главным из которых является пушка, то ли гасит о них факел – в любом случае это олицетворяет окончание войны. Крылатая богиня победы Ника венчает Россию лавровым венком, а в левой руке держит пальмовую ветвь – символ мира и свободы. Ногою Ника попирает поверженного шведского льва, лапа которого лежит на картуше с латинской надписью: «Велик и тот, кто даёт, и тот, кто принимает, но самый великий тот, кто и то, и другое совершить может». Некоторые фигуры сохранились до нашего времени, а вот фонтаны Летнего сада были разобраны после сентябрьского наводнения 1777 года, нанесшего им сильный ущерб.

Г. Качалов. Главный фасад Кунсткамеры. 1740 год

Венера, которой сильно дорожил царь Пётр, сейчас находится в Эрмитаже под именем Венеры Таврической. Эта скульптура была куплена в 1719 году боярином Юрием Ивановичем Кологривовым, который из царских денщиков (немаловажная придворная должность) поднялся до представителя царя, занимавшегося закупкой произведений искусства в Европе и, заодно, опекавшего царских стипендиатов. Пока нанятый скульптор приводил извлечённую из земли статую в порядок, о находке узнали при дворе папы римского Климента XI и конфисковали её, ссылаясь на папский запрет вывоза античных памятников из Рима (к слову будет сказано очень правильный, а то бы ведь и Колизей разобрали до основания).

Царю уже было доложено о ценном приобретении, но папский двор стоял на своем крепко. «Разруливать ситуацию» прибыл дипломат Савва Лукич Рагузинский-Владиславич, сербский дворянин, состоявший на русской службе. Он сделал папскому двору предложение, от которого невозможно было отказаться – обменять статую языческой богини на мощи святой Бригитты, захваченные при покорении Ревеля (Таллина). На постаменте статуи укрепили немного лукавившую медную пластинку с надписью: «Императору Петру I в угодность подарил папа Климент XI». Настанет день – и с российскими императорами будет считаться вся Европа, но это произойдет уже при праправнуке Петра I Александре Благословенном.

В Летний сад допускались избранные, причём только по воскресеньям, но тем не менее слухи о «похабных» нагих скульптурах быстро распространились по всему городу и стали ещё одним пятном на репутации царя Петра, которого подданные «зело боялись», но не уважали. Впрочем, ещё в Древнем Риме родилось правило стабильной власти: Oderint, dum metuant – «Пусть ненавидят, лишь бы боялись».

В конце XVIII века Летний сад был открыт для свободного доступа и быстро стал любимым местом прогулок петербуржцев. Утратив фонтаны и значительную часть статуй, сад приобрел другое украшение – ограду, созданную в 1784 году по проекту Юрия Матвеевича Фельтена,[14] ученика великого Франческо Растрелли. Стоит только остановиться для того, чтобы полюбоваться этим совершенным образцом классицизма, как кто-то из прохожих расскажет вам исторический анекдот, о некоем англичанине, который по прибытии в Петербург осмотрел ограду Летнего сада и вернулся на свой корабль, сказав, что он увидел в Петербурге всё самое лучшее и теперь может возвращаться домой. Анекдот прикольный, но очень жаль англичанина, который не видел ни Медного всадника, ни Зимнего дворца, ни… (продолжите этот перечень самостоятельно). Впрочем – поделом ему, торопыге. Сказано же: «В пути торопись, а на месте как следует осмотрись».

Обзор петербургской жизни в петровское время

Перефразируя Аркадия Гайдара, можно сказать: «А жизнь, господа, была совсем нехорошая». Довольно обстоятельное описание жизни простых людей оставил нам неизвестный автор «Описания Санкт-Петербурга в 1710 и 1711 годах», написанного на немецком языке. Этот заморский гость отличался дотошным вниманием к деталям, разве что прейскурантов не приводил. Начинает он с того, что за городом не росло ничего, кроме моркови, белой капусты и травы для скота, содержание которого в Петербурге обходилось очень дорого. Горожане преимущественно питались капустой и корнеплодами, хлеба они «почитай, в глаза не видели». Собственного продовольствия Городу не хватало, его привозили «из Ладоги, Новгорода, Пскова и других мест». Автор называет привозимые из Новгорода по осени яблоки «незавидными», но то были единственные фрукты, доступные простым людям. Единственно чем богаты из съестного местные земли, так это дичью, которая водится в большом количестве, и рыбой. «Поскольку у русских нет никаких основательных снастей для рыболовства, но есть множество постов, то они сразу же с жадностью раскупают весь улов, отчего рыба довольно дорога. Зато вонючей соленой рыбы прорва – её привозят целыми бочками и барками из Ладоги и других мест, и русские, в особенности – простолюдины, едят её с невероятною охотой, несмотря на запах, побуждающий заткнуть нос». Ещё упоминаются дикие орехи, которые «крестьяне приносят на рынок целыми кулями». Что касается дров, то их предложение ограничено – они доставляются по воде из дальних мест и «постепенно становятся все тоньше и мельче». Виной тому царский запрет на рубку леса в Санкт-Петербурге и его окрестностях.

Г. Фон Урлауб. Бритье бород при Петре I. 1893 год

При всех своих достоинствах Пётр I был деспотом, причём весьма энергичным. Царские указы регламентировали всю жизнь подданных до мелочей, например, запрещалось подбивать обувь гвоздями и металлическими скобами, поскольку они наносят ущерб полам. С одной стороны, забота о сохранности паркета понятна, но с другой – подбитая обувь служит много дольше, а в те времена ходили пешком гораздо больше нынешнего, да и обувь стоила дорого. Но жёсткий регламент – это ещё полбеды, настоящей бедой горожан стали регулярно повторяющиеся наводнения. Небольшие случались ежегодно, но в 1703, 1706, 1715, 1720, 1721 и 1724 годах (это только при жизни Петра I) затапливался весь город. Знакомый нам камер-юнкер Беркгольц писал о ноябрьском наводнении 1721 года следующее: «Невозможно описать, какое страшное зрелище представляло множество оторванных судов, частью пустых, частью наполненных людьми; они неслись по воде, гонимые бурею, навстречу почти неминуемой гибели. Со всех сторон плыло такое огромное количество дров, что можно было бы в один этот день наловить их на целую зиму; вероятно, многие и сделали это, потому что, сколько я знаю, русские на щадят ничего, если идет дело о какой-нибудь прибыли. На дворе герцога вода при самом большом ее возвышении доходила лошадям по брюхо; на улицах же почти везде можно было ездить на лодках. Ветер был так силен, что срывал черепицы с крыш… Около половины второго часа вода начала наконец уменьшаться, а в половине третьего его королевское высочество благополучно возвратился домой, но, чтобы попасть в свою комнату, должен был пройти через новоустроенную конюшню». Никакой государственной помощи пострадавшим не оказывалось, каждый справлялся с последствиями самостоятельно. Но если вода сносила мост, то всех окрестных жителей простого звания могли принудительно привлекать к восстановительным работам. Инстинкт самосохранения брал верх над страхом наказания за ослушание – в особо гиблых местах люди избегали селиться, несмотря на царские указания. Как сказал Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин: «Строгость российских законов смягчается необязательностью их исполнения». При Петре необязательности не было и в помине, но кое-что всё же удавалось обойти.

Насильственное бритьё бород. Лубок XVIII века

Когда в Городе начали мостить улицы, возник дефицит камня, которого в окрестностях города было очень мало. Пётр решил проблему привычным способом. В 1714 году приказал доставлять булыжники всем прибывающим в Петербург как по воде, так и по суше. Для пеших путников исключений не делалось, они тоже должны были тащить на своем горбу тяжёлые камни. При этом большая часть забот по благоустройству улиц перекладывалась на домовладельцев, которые за свой счёт мостили улицы перед своими домами до середины проезжей части и заботились о поддержании мостовых и тротуаров в должном порядке. Ничего особенного, обычная европейская практика, но русскому человеку она была в диковинку. Заодно Пётр запретил во всем государстве каменное строительство, чтобы весь камень и все каменщики стекались бы в Петербург.

Регламентировались даже развлечения. «Розданы всем жителям безденежно парусные и гребные суда, а для починки оных учредил верфь у Летнего сада под распоряжением комиссара Потемкина», – говорится в пушкинской «Истории Петра». «Велено всем жителям выезжать на Неву на экзерсицию[15] по воскресениям и праздникам: в майе – по 3 1/2 часа, в июне – по 4, в июле – по 3 1/2, в августе – по 3, в сентябре по 2 1/2, в октябре – по 2… Пётр называл это невским флотом, а Потемкина – невским адмиралом». Вспомните этот указ, глядя на октябрьскую Неву (и, разумеется, не вздумайте ему следовать).

Жители европейской столицы, за исключением крестьян и духовенства, были обязаны носить немецкое платье. «Одеваются они почти как лифляндцы, и носят такую же лыковую обувь, плоские шапки и за поясом небольшой топор, но переселившиеся в города ходят в немецком платье», – пишет автор «Описания». В 1700 году Пётр начал с того, что предписал мужчинам «на Москве и в городах» носить платье «на манер венгерского». Впоследствии платье стало немецким и носить его должны были не только мужчины, но и женщины. И попробуй кто нарядиться вопреки царскому желанию… «Нами замечено, что на Невском проспекте и в ассамблеях недоросли отцов именитых как-то: князей, графов и баронов, в нарушение этикету и регламенту штиля в гишпанских камзолах и панталонах щеголяют предерзко. Господину Полицмейстеру Санкт-Петербурга указано: иных щеголей с отменным рвением великим вылавливать, свозить в Литейную часть и бить батогами, пока от гишпанских панталон и камзолов зело похабный вид не останется. На звание и именитость отцов не взирать, а также не обращать никакого внимания на вопли наказуемых». Батоги – это палки или прутья толщиной примерно в палец взрослого мужчины. Представьте, что ими бьют до тех пор, пока одежда не разорвется в клочья… Преследование стиляг в пятидесятые годы прошлого века не идет ни в какое сравнение с петровскими мерами – тем могли разорвать одежду или порезать её ножницами, не более того.

К слову будь сказано, что иноземные одежды в русском обществе считались бесовскими, потому что в них обычно изображался на картинках дьявол. Так что немецкая одежда была не только непривычной, но и греховной, и падение столичных нравов в первую очередь объясняли одеждой.

При всём тотальном регламенте настоящего порядка в петровском Петербурге не было. Уровень преступности был настолько высок, что на ночь все улицы приходилось перекрывать шлагбаумами и выставлять караулы из солдат и местных жителей, у которых караульная служба была одной из многочисленных повинностей. Ночью по городу могли передвигаться только вельможи, военные, врачи и священники, всем остальным предписывалось сидеть по домам. Судопроизводство было скорым – пойманного вора или грабителя обычно казнили на следующий день, публично. Самым распространенным видом казни являлось четвертование, но вешали тоже часто и не спешили убирать трупы с площадей – в назидание другим преступникам. Полицию в Петербурге учредили только в 1718 году и сразу же на перекрёстках центральных улиц появились будки, в которых круглосуточно дежурили полицейские. Порядку сразу же прибавилось, но до окраин эта полезная инициатива не дошла.

Помимо прочих обязанностей, полиция занималась организацией медицинской помощи населению, получив известие о появлении по такому-то адресу больного, высылала к нему врача. Лечиться цивилизованным европейским образом (то есть – не заговорами да травами, а микстурами и порошками) предписал всё тот же Пётр. Толку от этого предписания было мало, поскольку европейская медицина первой половины XVIII века была ненаучной и практически бесполезной, но царю был важен не результат, а ещё один европейский штрих в быту его подданных.

Очередным таким штрихом стало учреждение в Петербурге в 1711 году общедоступного театра, который должен был отвлечь народ от привычных балаганных представлений. Но в театр допускалась только «чистая» публика, да и билеты были дороги, так что основная масса петербуржцев развлекалась грошовыми балаганными зрелищами. В том же году была открыта первая публичная библиотека и начала выходить газета «Санкт-Петербургские ведомости». А в 1718 году была открыта Кунсткамера – первый российский естественнонаучный музей, основой которого стала личная коллекция диковинок Петра I. «Понеже известно есть, что как в человеческой породе, так в зверской и птичьей случается, что родятся монстра, то есть уроды, которые всегда во всех Государствах сбираются для диковинки… – говорилось в царском указе. – Дабы конечно такие, как человечьи, так скотские, звериные и птичьи уроды, приносили в каждом городе к Коммендантам своим: и им за то будет давана плата, а именно: за человеческую по 10 рублей, за скотскую и звериную по 5, а за птичью по 3 рубли, за мертвых; а за живыя, за человеческую по 100 рублей, за скотскую и звериную по 15 рублев, за птичью по 7 рублей; а ежели гораздо чудное, то дадут и более, буде же с малою отменою перед обыкновенными, то меньше… Также ежели кто найдет в земле, или в воде какия старыя вещи, а именно: каменья необыкновенные, кости человеческия или скотския, рыбьи или птичьи, не такия, какия у нас ныне есть, или и такия, да зело велики или малы перед обыкновенным, также какия старыя подписи на каменьях, железе или меди, или какое старое и ныне необыкновенное ружье, посуду и прочее все, что зело старо и необыкновенно: також бы приносили, за что давана будет довольная дача, смотря по вещи; понеже не видав, положить нельзя цены. Вышепереченные уроды, как человечьи, так и животных, когда умрут, класть в спирты; будеже того нет, то в двойное, а по нужде в простое вино; и закрыть крепко, дабы не испортилось; за которое вино заплачено будет из аптеки, особливо». Указ типично петровский, всё в нём расписано до мелочей – читай и действуй!

Первое издание газеты «Ведомость»

Для полного счастья, то есть для полной представительности, Петербургу недоставало только Академии наук и художеств, которая была учреждена петровским указом от 8 февраля 1724 года, но открытие её состоялось уже после смерти Петра – 7 января 1726 года. При Академии имелись Академический университет, первое светское высшее учебное заведение империи, и Академическая гимназия – первое среднее учебное заведение для представителей свободных сословий. Отныне молодым людям не нужно было выезжать за границу для получения образования, а обучение в гимназии было более результативным, чем домашние уроки. Так Петербург постепенно становился культурной столицей России, каковой он и остается по сей день. Возможность получения образования по месту жительства стала большим преимуществом петербуржцев. И вообще, со временем жизнь налаживалась, плохое постепенно изживалось, а хорошего становилось больше (в рамках того времени, разумеется).

Андрониковская икона Божией Матери

К сожалению, преемники Петра, в первую очередь, его дочь Елизавета, не уделяли особого внимания развитию образовательных учреждений и поддержанию должного уровня образования. Благой петровский почин быстро захирел. Писатель и историк-энтузиаст Михаил Иванович Пыляев приводит в своей книге «Старый Петербург» (1887) фрагмент записок некоего майора Данилова об Артиллерийской школе елисаветинских времен: «Великий тогда недостаток в оной школе состоял в учителях. Сначала вступления учеников было для показаний одной арифметики из пушкарских детей два подмастерья; потом определили, по пословице, волка овец пасти, штык-юнкера Алабуева. Он тогда содержался [по обвинению] в смертном убийстве третий раз под арестом. Он хотя разбирал несколько арифметику Магницкого и часть геометрических фигур, однако был вздорный, пьяный и весьма неприличный быть учителем благородному юношеству. Училища, заведенные при Петре, были тогда заброшены и скорее портили, чем воспитывали молодое поколение, домашнее же образование в высших классах ограничивалось только внешним наведением лоска».

Впрочем, мы слегка нарушили регламент, ведь послепетровский Петербург (по духу всё равно оставшийся петровским) – это тема следующей главы.

Непродолжительная реверсия

После смерти императрицы Екатерины I, скончавшейся в мае 1727 года, императором стал внук Петра I, сын царевича Алексея Петровича и немецкой принцессы Софии-Шарлотты Брауншвейг-Вольфенбюттельской Пётр II, бывший последним представителем рода Романовых по прямой мужской линии. Царевича Алексея, своего старшего сына от первой жены Евдокии Лопухиной, Пётр I приговорил к смерти за измену, а внука не рассматривал в качестве престолонаследника, поскольку в ноябре 1715 года Екатерина родила ему сына Петра, который умер, не дожив до трехлетия. Но, так или иначе, волею судьбы и по завещанию Екатерины I, её преемником стал одиннадцатилетний Пётр Алексеевич. На престоле он пробыл до января 1730 года, когда умер от оспы, самостоятельно не правил, но для нашей истории важно то, что при нем столица из Петербурга переместилась обратно в Москву. Официальных указов по этому поводу не издавалось, формально Санкт-Петербург продолжал считаться столицей, но «центр силы» – высшее управление империи в начале 1728 года, вскоре после опалы Меншикова, бывшего регентом при малолетнем императоре, переместился в Москву, где Петр II 7 марта 1728 года венчался на царство в Успенском соборе Московского Кремля. Это венчание, ставшее первой коронацией российского императора, заложило традицию, которой следовали все преемники Петра Алексеевича. Официально было объявлено, что двор, государственные учреждения и гвардия переехали в Москву ради подготовки к коронации, но на самом деле так было удобнее ближнему окружению императора – князю Ивану Алексеевичу Долгорукову,[16] его отцу Алексею Григорьевичу и вице-канцлеру Андрею Ивановичу Остерману было удобнее управлять государством из Москвы.

Лишившись значительной части своего величия, Петербург не захирел – уж очень большой потенциал заложил в него царь-основатель. Пусть где-то стояли недостроенные или пустые дома, но город продолжал жить – работали верфи и другие предприятия, продолжали выходить «Санкт-Петербургские ведомости», учебные заведения продолжали готовить новых «птенцов гнезда Петрова», и торговля оставалась всё такой же оживленной. Всё шло по инерции, и не только в Петербурге, но и по всей империи, поскольку ни сам император, ни его приближенные делами правления как следует не занимались. «Всё в России в страшном расстройстве, царь не занимается делами и не думает заниматься; денег никому не платят, и Бог знает, до чего дойдут финансы; каждый ворует, сколько может. Все члены Верховного совета нездоровы и не собираются; другие учреждения также остановили свои дела; жалоб бездна; каждый делает то, что ему придет на ум», писал один из иностранных послов. Другой вторил коллеге: «Непостижимо, как такой обширный механизм может действовать без всякой помощи и усилий со стороны. Всякий стремился только свалить с себя тяжесть, никто не хочет принять на себя ни малейшей ответственности, все жмутся в сторонке… Огромная машина пущена наудачу; никто не думает о будущем; экипаж ждет, кажется, первого урагана, чтобы поделить между собой добычу после кораблекрушения».

Карта Санкт-Петербурга 1753 года

К счастью, хаос и «отставка» Петербурга длились недолго. В феврале 1730 года на престол взошла племянница Петра I, дочь его старшего брата Ивана, Анна Иоанновна, может, и не самая лучшая из российских правителей, но всё же уделявшая большое внимание государственным делам. Герцог Лирийский называл её «совершенной государыней, достойной долголетнего царствования». Спустя две недели после коронации, состоявшейся в конце апреля 1730 года, Анна Иоанновна объявила о возвращении столицы в Петербург, поручила архитектору Доменико Трезини привести город в порядок, а его коллега Бартоломео Растрелли-старший получил приказание подготовить проект нового Зимнего дворца, который был построен к 1735 году. Возвращение, в первую очередь, было обусловлено политическими причинами – императрице не хотелось оставаться во враждебной ей «долгоруковской» Москве,[17] да и величественности в Петербурге было больше.

В начале 1732 года двор императрицы Анны Иоанновны переехал из Москвы в Петербург, на столичный статус которого более никто не покушался до 12 марта 1918 года.

21 июля 1737 года Анна Иоанновна учредила Комиссию о Санкт-петербургском строении, в обязанности которой входило сличение планов города с обозначением мест, где должны быть площади, улицы и строения, «и учинить тому строению каждый особливый твердый план и чертеж, дабы всяк впредь потому надежно строить и поступать мог». А в 1762 году на смену этой комиссии пришла Комиссия о каменном строении Санкт-Петербурга и Москвы. Годом позже вышел указ Екатерины II «О сделании всем городам, их строениям и улицам специальных планов по каждой губернии особо», после чего города Российской империи стали развиваться по утвержденным генеральным планам.

Дымом пошло, огнём сгорело

Пожары наносили Санкт-Петербургу не меньший урон, чем наводнения, и каменные здания страдали от огня не меньше деревянных, ведь все перекрытия были сделаны из дерева, а в комнатах стояла деревянная мебель. Главными причинами возгораний были неосторожное обращение с огнём, неисправность печей и скопление сажи в давно не чищеных дымоходах. Пожары чаще случались зимой, когда печи топили не только для приготовления пищи, но и для обогрева. Поначалу, когда дома строились на значительном удалении друг от друга, огонь не мог распространяться далеко. Первый крупный пожар произошел в 1710 году, когда на Троицкой площади сгорел деревянный Гостиный двор. Тушением пожаров занимались жители, которым по указу 1711 года «О неукоснительном прибытии войск на пожары» помогали солдаты. Так, например, на тушение пожаров в левой стороне Невского проспекта выезжали подразделения Преображенского, Конного и Артиллерийского полков.

После учреждения в 1718 году полиции, одной из задач которой стала борьба с огнём, была установлена так называемая «пожарная повинность» – определённое количество жителей каждого дома являлось к месту пожара с баграми и вёдрами. О пожаре сначала оповещали колокольным звоном или пушечными выстрелами, а впоследствии создали особый отряд барабанщиков, которые во время пожара били тревогу на соседних улицах. Раздалась барабанная дробь – хватай ведро и беги тушить.

В августе 1727 года произошел самый страшный пожар в истории Города. Масштаб был относительно невелик – сгорело несколько домов и три десятка барок, стоявших на Малой Неве, но при этом погибло более пятисот человек! В следующем году был издан указ «О построении домов в Санкт-Петербурге с соблюдением всевозможных предосторожностей от огня», по которому печи разрешалось устанавливать только на негорючем основании, а крыши крыть только черепицей. Здания разрешалось строить «в одно жило», то есть – в одну линию, причем так, чтобы расстояние между ними составляло не менее тринадцати метров. Но при этом должного контроля за исполнением предписаний не проводилось. В августе 1736 года средь бела дня от попавшей в сухое сено искры (дело было на Морском рынке) выгорела добрая половина Адмиралтейской стороны. Однако очень скоро (в июне 1737 года) на Адмиралтейской стороне произошел новый, ещё более крупный пожар, уничтоживший более тысячи домов.

Пожар в Санкт-Петербурге 1737 года. Гравюра. XVIII в.

Английская набережная. Открытка кон. XIX в.

После этого между смежными зданиями стали возводить брандмауэры – противопожарные кирпичные стены, в каждом дворе начали рыть колодцы, снесли все мансарды и чердаки, а печников и трубочистов передали в ведение полиции, чтобы сделать контроль за исправностью печей и чистотой дымоходов централизованным. Для хранения легковоспламеняющихся веществ были отведены уединенные склады Петровского острова, а на стоявших на Неве судах запретили разводить огонь. Однако все эти меры были недостаточными – городу требовалась профессиональная пожарная служба. Первый шаг в этом направлении был сделан в 1741 году, когда из дворцовой стражи сформировали придворный противопожарный отряд. Но то при дворе, а в масштабах города борьба с пожарами продолжала оставаться обязанностью воинских частей. Так представлялось выгоднее, а зачем учреждать ещё одну казенную службу, если в Городе хватает солдат? Воинские части имели полный комплект пожарного инструмента. В каждом полку были чан с водой, заливная труба и парусина для спасения выпрыгивавших из окон. Батальоны имели лестницы, вилы и крюки с цепями, а роты – топоры, вёдра, лопаты и ручные водоливные трубы. Для транспортировки всего этого хозяйства дополнительно придавалось шесть лошадей. При всём оснащении толку от военных на пожарах было немного, и потому с 1754 года солдат начали целенаправленно обучать пожарному делу, однако большого успеха эта затея не имела, потому что главным их обучением, на котором делался упор, было военное, а тушение пожаров – это так, сбоку припёка. В конце концов стало ясно, что без профессиональной команды обойтись нельзя, и в 1772 году в столичных полицейских частях появился особый штат чинов «при пожарных инструментах» – брандмейстер, сто шесть пожарных и десять возчиков. Для Петербурга этого было недостаточно, поэтому пожарную повинность обывателей не отменили – в каждой части города постоянно дежурило двадцать пять человек.

Городские части

Современный Петербург состоит из восемнадцати районов,[18] а по указу Петра I от 25 мая 1718 года Город был разделён на пять частей – Санкт-Петербургский остров, Адмиралтейский остров, Московская сторона, Выборгская сторона и Васильевский остров. В 1737 году была выделена Литейная часть, в которую вошла Выборгская сторона, так что количество частей осталось прежним.

В 1777 году Адмиралтейскую часть разделили на три части, которые так и назывались – Первая, Вторая и Третья Адмиралтейские части, и заодно обозначили три предместья – Александро-Невское, Московское и Лифляндское. В 1799 году частей стало двенадцать – к трём Адмиралтейским добавилась Четвёртая, а также появились Нарвская, Каретная, Рождественская и Выборгская части. В 1840 году к ним добавилась Охтинская часть, которая в 1858 году вошла в Выборгскую. В 1865 году Первая Адмиралтейская часть была переименована в Адмиралтейскую, Вторая Адмиралтейская – в Казанскую, Третья Адмиралтейская – в Спасскую, Четвертая Адмиралтейская – в Коломенскую, а Каретная – в Александро-Невскую. Эти названия и количество частей сохранились до Февральской революции, после которой административно-полицейские части были ликвидированы, а на их основе создано восемнадцать административных районов. Менялись названия, менялись границы, районы укрупнялись и дробились, но вышло так, что сейчас их столько же, сколько было в 1917 году. При желании в этом можно углядеть нечто мистическое. Петербург вообще мистический город.

Ледяной дом

При упоминании императрицы Анны Иоанновны первым делом на ум приходит не её фаворит Эрнст Бирон, наиболее известный временщик в российской истории, и не учрежденная в начале её правления Канцелярия тайных и розыскных дел, а Ледяной дом, построенный в 1740 году к свадьбе придворного шута князя Михаила Голицына и приживалки императрицы Авдотьи Бужениновой, не то калмычки, не то камчадалки.

«Да тогож 1740 году была куриозная свадьба, – писал в своих мемуарах гвардейский офицер Василий Александрович Нащокин. – Женился князь Голицын, который тогда имел новую фамилию Квасник, для которой свадьбы собраны были всего государства разночинцы и разноязычники, самаго подлаго народа, то есть Вотяки, Мордва, Черемиса, Татары, Калмыки, Самоеды и их жены, и прочие народы с Украины, и следующие стопам Бахусовым и Венериным, в подобном тому убранстве, и с криком для увеселения той свадьбы. А ехали мимо дворца. Жених с невестою сидел в сделанной нарочно клетке, поставленной на слоне, а прочий свадебной поезд вышеписанных народов, с принадлежащею каждому роду музыкалиею и разными игрушками, следовал на оленях, на собаках, на свиньях».

Схема Ледяного дома. Гравюра. XVIII век

Фамилия шута немного озадачивает, не так ли? Голицыны – древний княжеский род, ведущий своё начало от великого князя литовского Гедимина. В негласной иерархии Гедиминовичи стояли на втором месте после Рюриковичей – это кое-что значит! И вдруг Голицын ходит в шутах… На самом деле шутовской колпак позволил князю Михаилу Алексеевичу сохранить голову на плечах. После смерти своей первой жены князь уехал за границу, где перешел в католичество ради женитьбы на итальянке. В 1732 году Голицин с женой и маленькой дочерью опрометчиво вернулся в Москву. Анна Иоанновна, крайне неблагосклонная к вероотступникам, объявила брак Голицина недействительным, выслала его жену и дочь, а самого князя определила в шуты, дав ему новую фамилию Квасник, поскольку в его обязанности входило подавать императрице и её гостям квас. Среди современников укоренилось мнение о том, что Голицын от пережитых страданий тронулся умом, но оно опровергается дошедшими до нас его остроумными высказываниями князя-шута.

Затея с шутовской свадьбой была глупой, грубой и в чём-то даже жестокой. Но она стала одним из самых пышных петербургских празднеств XVIII века и для неё был построен уникальный дом изо льда, так что обойти её вниманием нельзя.

«Потешный» дом возводили начальник Комиссии о Санкт-Петербургском строении Петр Михайлович Еропкин (к слову будет сказано – составитель первого генерального плана Северной столицы) и академик Георг Вольфганг Крафт, возглавлявший кафедру теоретической и опытной физики Санкт-Петербургской академии наук. Дом строили из ледяных блоков, которые скреплялись водой. Изо льда было изготовлено всё: и мебель, и утварь, и цветы, украшавшие покои, и даже дрова в камине, которые горели, будучи обмазанными нефтью. При длине в 17,1 метр и ширине в 5,3 метра, строение имело в высоту 6,4 метра. Академик Крафт оставил нам «Подлинное и обстоятельное описание построенного в Санктпетербурге в генваре месяце 1740 года ледяного дома». Впрочем, лучше будет начать с отрывка из романа «Ледяной дом» Ивана Лажечникова, творчество которого высоко ценил сам Пушкин, а затем уж обратиться к «Описанию» Крафта.

«Между адмиралтейством и Зимним дворцом, как бы по мановению волшебного жезла, встало в несколько дней дивное здание, какого ни одна страна, кроме России, не производила и какое мог только произвесть суровый север наш с помощью жестокой зимы 1740 года. Всё здание было из воды… вода принимала все формы, какие угодно было затейливому воображению дать ей. И когда солнце развернуло свои лучи на этом ледяном доме, он казался высеченным из одного куска сапфира, убранного фигурами из опала».

Казался высеченным из одного куска сапфира, убранного фигурами из опала! Впечатление создано, теперь можно знакомиться с деталями. «Напереди перед домом стояло шесть ледяных точёных пушек, которые имели колеса и станки ледяные ж… Из оных пушек неоднократно стреляли; в каковом случае кладено в них пороху по четыре фунта, и притом посконное[19] или железное ядро заколачивали… Ещё ж стояли в том же ряду с пушками две мортиры…[20] Напоследок в том же ряду у ворот стояли два дельфина. Сии дельфины помощию насосов огонь от зажженной нефти из челюстей выбрасывали, что ночью приятную потеху представляло. Самый дом имел дверные и оконишние косяки, также и пилястры, выкрашенные краскою наподобие зеленого мрамора. В одном же доме находились крыльцо и двое дверей; при входе были сени, а по обеим сторонам покои без потолку, с одною только крышею. В сенях было четыре окна, а в каждом покое по пяти окон, в которых как рамки, так и стёкла сделаны были из тонкого чистого льду. Ночью в оных окнах много свеч горело, и почти на каждом окне видны были на полотне писаные смешные картины, причем сияние, сквозь окна и стены проницающее, преизрядный и весьма удивительный вид показывало… Наружное, прочее сего дому украшение состояло в следующих вещах. На всякой стороне, на пьедестале… поставлено было по четырехугольной пирамиде. Помянутые пирамиды внутри были пусты, которые сзади от дому вход имели. На каждой оных стороне высечено было по круглому окну, около которых снаружи размалеванные часовые доски находились, а внутри осьмиугольный бумажный большой фонарь (со множеством зажженных свечей) висел, у которого на каждой стороне всякие смешные фигуры намалеваны были… По правую сторону дома изображен был слон в надлежащей его величине, на котором сидел персианин с чеканом в руке, а подле его два персианина в обыкновенной человеческой величине стояли. Сей слон внутри был пуст и так хитро сделан, что днем воду, вышиною в двадцать четыре фута, пускал, которая из близ находившегося канала адмиралтейской крепости трубами проведена была, а ночью, с великим удивлением всех смотрящих, горящую нефть выбрасывал. Сверх же того, мог он, как живой слон, кричать, каковый голос потаенный в нем человек трубою производил… На левой стороне дома, по обыкновению северных стран, изо льду построена была баня, которая, казалось, будто бы из простых бревен сделана была, и которую несколько раз топили, и действительно в ней парились».

А.И. Шарлемань. Аничков мост. 1850-е годы

Попариться в ледяной бане – уникальное развлечение! Пожалуй, растопленная баня была единственным помещением Ледяного дома, в котором можно было долго находиться без риска для жизни. По прихоти императрицы молодожены должны были провести брачную ночь в Ледяном доме. Приставленная стража следила за тем, чтобы они не могли покинуть дом, но, согласно легенде, молодая жена подкупила солдат и пронесла в покои теплую одежду, которая сохранила ей и её мужу жизнь.

А.И. Шарлемань. Мраморный дворец. 1850-е годы

Внутреннее убранство Ледяного дома Георг Крафт описывает следующим образом: «В одном из них на одной половине стоял уборный стол, на котором находилось зеркало, несколько шандалов со свечами, которые по ночам, будучи нефтью намазаны, горели, карманные часы и всякая посуда, а на стене висело зеркало. На другой половине видны были преизрядная кровать с завесом, постелью, подушками и одеялом, двое туфли, два колпака, табурет и резной работы комель,[21] в котором лежащие ледяные дрова, нефтью намазанные, многократно горели. В другом покое, по левую руку, стоял стол, а на нем лежали столовые часы, в которых находящиеся колеса сквозь светлый лед видны были. Сверх сего, на столе в разных местах лежали для играния примороженные карты. Подле стола по обеим сторонам стояли резной работы два долгие стула, а в углах две статуи. По правую руку стоял резной угольной поставец с разными небольшими фигурами, а внутри оного стояла точеная посуда, стаканы, рюмки и блюда с кушаньем. Все оные вещи изо льду сделаны и приличными натуральными красками выкрашены были».

Свадьба состоялась 17 февраля 1740 года, а в апреле ледяной дом растаял.

«Ледяной дом» Лажечникова лег в основу одноименной оперы русского композитора Арсения Корещенко, либретто к которой написал Модест Чайковский, младший брат Петра Ильича Чайковского. Премьера оперы состоялась в ноябре 1900 года на сцене московского Большого театра, партию Бирона пел Федор Шаляпин. В наши дни эта опера основательно забыта и напоминают о ней только эскизы декораций и костюмов, созданные художником Александром Головиным.

В 2006 году Ледяной дом был воссоздан по чертежам и рисункам Георга Крафта на Дворцовой площади Санкт-Петербурга. По счастью, свадеб в нём не отмечали.

Кстати говоря, широко известная картина художника-академика Валерия Ивановича Якоби «Ледяной дом» была написана только в 1878 году и потому не может считаться историческим свидетельством. О том, как всё было на самом деле, можно судить только по описаниям.

Комиссия о Санкт-Петербургском строении

Анна Иоанновна не шла ни в какое сравнение со своим дядей и предшественником. В её правление всё происходило словно бы по инерции – постепенно ослабевая, продолжал вращаться маховик государственных дел, раскрученный Петром I. Но одно полезное для Санкт-Петербурга дело императрица всё же сделала, учредив в июле 1737 года Комиссию о Санкт-Петербургском строении, которую возглавил упоминавшийся выше Пётр Еропкин. Предполагалось, что отныне застройка Города будет вестись по единому, тщательно продуманному документу – Генеральному плану Санкт-Петербурга. Кривые улицы предполагалось выпрямить и впредь строить только по прямым линиям, как этого хотел сам Пётр I. Улицы, площади, реки, каналы и мосты получили официальные названия, а строения – номера. Отныне нужный дом можно было найти по адресу, без дополнительных объяснений. Было принято решение о застройке пустырей, образовавшихся после пожаров, которые выглядели некрасивыми «проплешинами» на карте города. Началось строительство новых мостов, которых столице отчаянно не хватало, правда, из экономии средств и времени строили их из дерева. Реку Мойку, когда-то служившую границей Города, «привели в порядок» – углубили дно и очистили русло. Набережные Мойки в то время были деревянными. Гранитные набережные протянутся от Фонтанки до Английского проспекта и Крюкова канала только на рубеже XVIII–XIX веков.

Анна Иоанновна. Гравюра XVIII в.

Доброе начало ещё не означает хорошего конца. Под руководством Еропкина комиссия успела проработать всего три года… Пётр Михайлович имел несчастье состоять в так называемом «кружке Волынского» – группе противников всесильного Бирона, возглавляемой кабинет-министром[22] императрицы Артемием Петровичем Волынским. Членство в кружке стоило Еропкину головы, которой он лишился 8 июля 1740 года на площади Сытного рынка, старейшего рынка Города. После гибели своего начальника Комиссия прекратила активную деятельность. «Лед тронулся» лишь в декабре 1762 года, когда была создана Комиссия для устройства городов Санкт-Петербурга и Москвы, впоследствии переименованная в «Комиссию о каменном строении Санкт-Петербурга и Москвы».

«В исполненной утех ночи… Петрополь, небу подражая, подобны испустил лучи»

В любой уважающей себя столице государства время от времени должны происходить перевороты, которые прерывают монотонное течение времени, пробуждают эмоции, внушают подданным надежды на перемены к лучшему, стимулируют творческую деятельность и вообще разнообразят жизнь… В своё время в Городе произойдёт переворот, последствия которого ощутит весь мир, но первый из переворотов, случившийся в ночь на 6 декабря 1741 года, был мягким, деликатным, едва ли не куртуазным… Вот всегда бы так, без лишней крови.

После Анны Иоанновны, скончавшейся 28 октября 1740 года на сорок восьмом году жизни, престол перешел к двухмесячному Ивану VI, известному также как Иоанн III Антонович.[23] Иван был сыном племянницы Анны Иоанновны Анны Леопольдовны и принца Антона Ульриха Брауншвейг-Беверн-Люнебургского. Назначая наследником Иоанна Антоновича, Анна Иоанновна желала закрепить российский престол за потомками своего отца Ивана V. Регентом при младенце стал Эрнест Бирон, которого вскоре отстранил от власти фельдмаршал Христофор Миних, а того отправил в отставку вице-канцлер Андрей Остерман. При Минихе и Остермане регентшей формально считалась Анна Леопольдовна, не принимавшая никакого участия в делах правления.

Увеселительный дом Петра I в Петергофе. Гравюра. XVIII век

Упомянутые «кадровые перестановки» нельзя считать государственными переворотами, поскольку перемены касались только окружения императора, но не его самого. «Настоящий» переворот произошёл в декабре 1741 года, когда тридцатиоднолетняя дочь Петра I Елизавета заняла престол при поддержке гренадерской роты Лейб-гвардии Преображенского полка. Три сотни гренадеров, принявших в нужный момент нужное решение, сменили власть в огромной империи, простиравшейся от Петербурга до Камчатки. Иван VI и его родичи, включая Анну Леопольдовну, были взяты под стражу. Миниха, Остермана и обер-гофмаршала[24] Рейнгольда Лёвенвольде приговорили к смертной казни, которую Елизавета милостиво заменила ссылкой в Сибирь.

Михаил Васильевич Ломоносов писал в «Оде на день восшествия на престол Государыни Императрицы Елисаветы Петровны»:

В общем-то всё так и было. От Елизаветы Петровны ожидали «сладкого века», который должен был прийти на смену горькому периоду правления временщиков-иностранцев. Была опасность того, что новая императрица может удариться в противоположность, вернув государство к «исконным» допетровским временам, но, к счастью, этого не произошло.

Гений места

Латинское genius loci правильнее было бы перевести как «дух места», но в обиходе утвердилась калька «гений места» и в нашем случае она как нельзя больше подходит для определения Франческо Бартоломео Растрелли, второго человека в истории Петербурга после Петра-основателя. Да, именно второго, а дальше иерархию значимых лиц можете выстраивать по собственному усмотрению.

Отец «гения места» архитектор и скульптор Бартоломео Карло Растрелли приехал в Россию в 1716 году, после того как остался без дела во Франции после смерти «короля-солнце» Людовика XIV. Первый контракт Бартоломео Растрелли подписал на три года, но в конечном итоге он прожил в Санкт-Петербурге до своей кончины в 1744 году.

Портрет Елизаветы Петровны. Неизвестный художник. Ок. 1740–1750 годы

Рассчитывая на покровительство Петра I, Бартоломео вознамерился стать главным архитектором (генерал-архитектором) Северной столицы, но этим мечтам не суждено было сбыться – эту должность Пётр отдал французу Жану Батисту Леблону, о котором писал князю Меньшикову: «Сей мастер из лучших и прямою диковинкою есть… К тому же не ленив, добрый и умный человек… И для того объяви всем архитекторам, чтобы все дела, которые вновь начинать будут, чтоб без его подписи на чертежах не строили, так же и старое, что можно ещё исправить». «В прошлой вторник, то есть в седьмой день сего месяца прибыл сюда господин Леблон, – докладывал царю Меншиков в августе 1716 года. – А архитектам здешним оной ваш указ [о назначении Леблона] всем объявлен, ис которых некоторые им довольны, а иным гораздо противен. А особливо господину Растрелию которой весма под ним быть не хочет и просит абшиту[25] однакож я ево уговорил… А и с нево Леблонда воли снимать не будем. Прочие же архитекты подписали, что чинить будут по указу вашему».

Звезда Бартоломео Растрелли взошла с воцарением Анны Иоанновны, пожаловавшей ему в ноябре 1730 года должность придворного архитектора, ведавшего любым каменным строительством, относящимся к императорскому двору. Размах у Анны Иоанновны был не тот, что у Петра I, но придворному архитектору дел хватало с лихвой – он построил для императрицы два деревянных дворца в Москве (в Кремле и Лефортове) и Зимний дворец в Петербурге. «Лучше позже, но побольше» говорят в подобных случаях итальянцы, а на Руси говорят: «Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним». Жан Батист Леблон скончался от оспы в марте 1719 года. Так гласит официальная версия, а, согласно неофициальной, Леблон не смог пережить унижения – Петр I прилюдно обругал его и ударил палкой. Вину за случившееся молва возлагала на князя Меншикова, оболгавшего перед государем неугодного ему архитектора. Провидение избавило Бартоломео Растрелли от влиятельного конкурента.

Сын Бартоломео Растрелли Франческо сделал себе имя постройкой дворца для Эрнста Бирона в Рундале (Пилсрундале). По рекомендации Бирона Франческо стал обер-архитектором императрицы Анны Иоанновны, иначе говоря, главным архитектором Российской империи. Следующим заказом Бирона, полученным ещё до завершения первого, стал дворец в Митаве (Елгаве), достроить который Растрелли помешало отстранение Бирона от регентства в пользу Анны Леопольдовны. Растрелли вернулся в Петербург и оставался там несмотря на явное нерасположение Елизаветы Петровны, которая прежде всего видела в нём не талантливого архитектора, а фаворита ненавистного ей Бирона. Надо отдать Франческо Растрелли должное – он не покинул Россию, а сумел «переломить судьбу», доказав императрице свою полезность. Вернув себе должность обер-архитектора, он завершил строительство Аничкова дворца, начатое его предшественником Михаилом Земцовым, и построил для Елизаветы деревянный Летний дворец, который не сохранился до наших дней. Возле дворца, находившегося напротив петровского Летнего сада, появился новый сад с фонтанами, огромным зеленым лабиринтом, беседками и двумя прудами. На месте Летнего дворца Елизаветы Петровны в наше время находится Михайловский замок, при котором, в виде Михайловского сада, сохранилась малая часть былого великолепия, простиравшегося от современного канала Грибоедова (прежде Екатерининского) до Итальянской улицы. Сам Растрелли описывал дворец так: «Это здание имело более 160 апартаментов, включая сюда и церковь, зал и галереи. Всё было украшено зеркалами и богатой скульптурой, равно как и новый сад, украшенный прекрасными фонтанами, с Эрмитажем, построенным на уровне первого этажа, окруженного богатыми трельяжами, все украшения которых были позолочены».

П. Ротари. Портрет архитектора Бартоломео Растрелли. Ок. 1762 год

Елизавета Петровна любила, чтобы её заказы исполнялись не быстро, а стремительно, и частенько требовала дополнений и перестроек, которые нарушали первоначальный замысел Растрелли. Творить в таких условиях было непросто, но обер-архитектор справлялся со своими обязанностями хорошо. Настолько хорошо, что императрица поручила (точнее доверила ему) перестройку Большого дворца в Петергофе. Незамысловатое строение петровской эпохи следовало превратить в подобие Версаля, и Растрелли прекрасно справился с этой задачей. Даже более чем прекрасно – дворец получился не таким уж и большим, на три десятка залов, но фасад, протяженностью в 268 метров, создает впечатление чего-то грандиозного, особенно если смотреть на него из Нижнего парка. Величественность дворца и богатая отделка его внутренних помещений стали образцом нового архитектурного стиля – зрелого барокко, которое в России также принято называть «елизаветинским барокко», а иной раз и «растреллиевским барокко». Последнее определение очень точное, поскольку у Франческо Растрелли был свой особый творческий почерк, сочетавший роскошное великолепие зрелого барокко с фундаментальной лаконичностью классицизма. Барокко – это роскошь, страсть, буйство фантазии и обилие деталей. Барокко впечатляет, притягивает, завораживает, но оно не позволяет создавать гармоничные грандиозные ансамбли. Барокко чересчур разнообразно, в нём нет объединяющих канонов, свойственных классицизму. При желании можно произвести несложный эксперимент. Ознакомьтесь с основными признаками (принципами) классицизма, а затем возьмите фотографию фасада Зимнего дворца (желательно южной части) и представьте, что получится, если убрать все классические элементы. И не забывайте при этом, что именно принципы классицизма позволяют объединить Зимний дворец и Дворцовую площадь в единый архитектурный ансамбль.

А.И. Шарлемань. Михайловский замок в Санкт-Петербурге. XIX век

«Если бы Пётр I не совершил ничего, кроме основания Санкт-Петербурга, то он всё равно заслужил бы право называться Великим», шутят петербуржцы. Если бы Франческо Растрелли не создал бы ничего, кроме Зимнего дворца, то он всё равно бы вошел в историю как великий архитектор. Пётр I основал Город, а Растрелли дал ему сердце – Зимний дворец с Дворцовой площадью.

Зимний дворец, пятую по счету зимнюю императорскую резиденцию, строили с 1754 по 1762 год. Для здания общей площадью в шестьдесят тысяч квадратных метров (около полутора тысяч покоев) срок был недолгим, но Елизавета Петровна до окончания строительства не дожила. В апреле 1762 года Растрелли сдал отделанный снаружи дворец Петру III, а окончательная отделка была завершена уже при Екатерине II, взошедшей на престол 9 июля 1762 года. Пожар 1837 года уничтожил внутреннее убранство Зимнего дворца, спроектированное Растрелли. Обгоревшие фасады восстановили по первоначальному проекту, а вот интерьеры создали новые.

Строительство Зимнего дворца стало переломным моментом в застройке Санкт-Петербурга. Отныне ничего мало-мальски значимого не будет строиться из дерева. Отныне всё строится на века. Город постепенно начинает принимать те черты, которые мы видим сегодня. А еще у Города появилось «сердце» – его окончательный и безусловный центр. Дворцовая площадь пока ещё стоит «полуголой» – на ней нет здания штаба Гвардейского корпуса, здания Главного штаба с Триумфальной аркой и Александровской колонны. Но «место силы» уже обозначено. На века. До 12 марта 1918 года, когда главной площадью государства снова станет московская Красная площадь.

Рассказывали, что после завершения строительства дворца площадь перед ним была завалена строительным мусором. Жителей оповестили о том, что любой желающий может забирать даром всё, что ему угодно, и буквально за день площадь была очищена.

Помимо перестройки Большого Петергофского дворца, Растрелли в 1752–1756 годах перестроил Большой (Екатерининский) дворец в Царском Селе. Оба перестроенных дворца в чём-то схожи между собой, но при этом у каждого свое уникальное «лицо». Былое великолепие Большого царскосельского дворца сохранилось до наших дней не полностью, поскольку Екатерина II перестроила его по своему вкусу, сделав менее пышным, но более удобным для проживания. К слову будь сказано, что «Екатерининским» дворец называется не по Екатерине II, как ошибочно считают многие, а потому что он был построен в 1717–1724 годах (ещё при жизни Петра I) в качестве летней резиденции для императрицы Екатерины I.

Растрелли строил не только для Елизаветы Петровны. На углу Невского проспекта и набережной Мойки стоит великолепный Строгановский дворец, в котором ныне располагается филиал Государственного Русского музея. В 1742 году сыновья сподвижника Петра I солепромышленника Григория Строганова Николай и Сергей купили недостроенное здание, которое по велению Елизаветы Петровны следовало «достроить регулярно, по архитектуре, и содержать, как указами повелено». На фундаменте прежнего дома, частично используя его стены и своды, а также используя соседние дома, Растрелли в 1753–1754 годах построил роскошный дворец, в котором не зазорно было бы жить и императорам. Со временем роскоши поубавилось, поскольку дворец не раз перестраивали, но и в теперешнем виде он впечатляет неимоверно. Уникальной особенностью дворца является внутренний двор-патио, в котором к концу XVIII века разбили уютный сад. Соль была не в самом саде, который не сохранился до наших времен, а в контрасте между ним и шумным Невским проспектом, находившимся совсем рядом, за фасадом дворца.

В 1748 году на месте Смольного дома[26] (летнего дворца, построенного Анной Иоанновной для Елизаветы Петровны) по проекту Растрелли началось строительство монастыря, в котором Елизавета намеревалась завершить свои дни. Начали быстро. На строительстве ежедневно трудилось три с половиной тысячи человек, солдаты и мастеровые – но со вступлением России в 1757 году в Семилетнюю войну[27] строительство замедлилось из-за нехватки средств, а после смерти Елизаветы Петровны и вовсе остановилось. Собор был достроен в 1835 году, при Николае I, архитектором Василием Петровичем Стасовым. Экскурсоводы любят порассуждать о магии чисел – собор строился восемьдесят семь лет. На протяжении восьмидесяти семи лет в нём проходили службы, пока в октябре 1922 года Петросовет не принял решение о закрытии собора. Сначала здесь устроили склад, затем – филиал Музея истории Ленинграда, после – концертно-выставочный зал, и только в мае 2009 года, спустя восемьдесят семь лет после закрытия, епископ Гатчинский Амвросий отслужил в соборе молебен… Восьмерка олицетворяет полноту мироздания, а семерка – символ эзотерического познания. Стоит ли удивляться тому, что с 1835 года Смольный собор называется Собором Воскресения Словущего всех учебных заведений? Кстати говоря, большего долгостроя Северная столица не знала и хочется надеяться, что не узнает.

Летний дворец Елизаветы Петровны. Гравюра. XIX в.

Но вернёмся к Франческо Растрелли. У Екатерины II был свой фаворит среди архитекторов – неаполитанец Антонио Ринальди. Вскоре после воцарения Екатерины Ринальди стал обер-архитектором, а Растрелли сначала был отправлен на год в отпуск «для поправки здоровья», после которого последовала полная отставка с тысячерублевым годовым пенсионом. На смену елисаветинскому барокко пришел екатерининский классицизм.

Анна Леопольдовна с сыном Иваном VI. Гравюра. 1741 год

«Россия пришла в себя, – писал о правлении Елизаветы Петровны историк Сергей Михайлович Соловьев. – На высших местах управления снова явились русские люди, и когда на место второстепенное назначали иностранца, то Елисавета спрашивала: разве нет русского? Иностранца можно назначить только тогда, когда нет способного русского. Народная деятельность распелёнывается уничтожением внутренних таможен; банки являются на помощь землевладельцу и купцу; на востоке начинается сильная разработка рудных богатств; торговля с Среднею Азиею принимает обширные размеры… Народ, пришедший в себя, начинает говорить от себя и про себя, и является литература, является язык, достойный говорящего о себе народа, являются писатели, которые остаются жить в памяти и мысли потомства, является народный театр, журнал, в старой Москве основывается университет. Человек, гибнущий прежде под топором палача, становится полезным работником в стране, которая более, чем какая-либо другая, нуждалась в рабочей силе… для будущего времени приготовляется новое поколение, воспитанное уже в других правилах и привычках, чем те, которые господствовали в прежние царствования, воспитывается, приготовляется целый ряд деятелей, которые сделают знаменитым царствование Екатерины II».

Блаженная Ксения Петербургская

«Не стоит село без праведника, а город без святого», говорят в народе. В правление Елизаветы Петровны в Петербурге появилась своя святая – Ксения Петербургская. Впрочем, канонизирована в лике блаженных она была только в 1988 году, но в народе её считали святой и до канонизации.

В середине XVIII столетия по Петербургу начала ходить странная женщина, одетая в мужскую одежду и называвшая себя Андреем Петровым. То была вдова придворного певчего (довольно знатного, надо сказать, человека) Андрея Федоровича Петрова. После скоропостижной смерти мужа Ксения раздала всё имущество беднякам, отдала дом кому-то из знакомых и начала странствовать. Считается, что её дом находился на Лахтинской улице, там, где сейчас стоит храм Святой Ксении Петербургской.

Отзываясь только на имя мужа, Ксения говорила: «Андрей жив, умерла Ксения». Правда, после того как одежда её мужа превратилась в лохмотья, она стала одеваться в кофту и юбку, сочетая зеленый цвет с красным, а теплую одежду не носила даже в зимнюю стужу. Подаяние она принимала только копейками, более крупных денег не признавала, и раздавала всё, что получала, нищим. Собственно, деньги ей не были нужны, потому что в любом доме считали за честь накормить блаженную странницу или подарить ей новую одежду взамен обветшалой. На Руси традиционно привечали юродивых, а Ксению полюбили особо. Считалось, что её приход в дом приносит счастье, а молитвам её приписывали чудотворную силу. Слава Ксении особо возросла после того, как она предсказала смерть императрицы Елизаветы Петровны, внезапно скончавшейся от горлового кровотечения в январе 1762 года. Накануне Ксения призывала петербуржцев печь блины для поминок по императрице.

Блаженная Ксения Петербургская

Умерла блаженная Ксения в начале XIX века и была похоронена на Смоленском кладбище. Спустя некоторое время на её могиле, ставшей местом паломничества петербуржцев, установили небольшую деревянную часовенку, а в 1902 году по проекту архитектора Александра Всеславина была сооружена большая каменная часовня, которая стоит и поныне. На стене часовни укреплена мраморная плита с надписью: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа. В сей часовне погребена раба Божия Блаженная Ксения Григорьевна жена певчего Андрея Федоровича. Оставшись после мужа 26 лет, странствовала 45 лет. Звалась во вдовстве именем мужа: Андрей Федорович. Всего жития ея было на земле 71 год. В 1794–1796 году принимала участие в построении Смоленской церкви, тайно по ночам таская на своих плечах кирпичи для строящейся церкви. “Кто меня знал, да помянет мою душу для спасения своей души”. Аминь».

Судьба у часовни была непростой: в советское время она успела побывать и складом, и скульптурной мастерской, но к счастью, её не разрушили. Ныне в отреставрированной часовне проходят службы.

Бледная тень великого деда

Елизавета была последней представительницей династии Романовых по прямой женской линии, а мужская линия пресеклась со смертью Петра II в 1730 году. Наследником престола Елизавета назначила своего племянника, сына старшей сестры Анны Петровны, герцога Карла Петера Ульриха Голштинского, внука Петра I по женской линии, а по прямой мужской линии – потомка датского короля Фредерика I, правившего в 1523–1533 годах. В России Карла Петера переименовали в Петра Фёдоровича. Примечательно, что этот внук Петра I также приходился внучатым племянником шведскому королю Карлу XII – так кровь заклятых врагов соединилась в одном потомке.

Смена имени ничего не означала. Внутри Карл так и остался немцем. Характерный штрих – в 1751 году, ещё в бытность свою наследником престола, он сказал по поводу восшествия своего дяди на шведский престол следующее: «Затащили меня в эту проклятую Россию, где я должен считать себя государственным арестантом, тогда как если бы оставили меня на воле, то теперь я сидел бы на престоле цивилизованного [шведского] народа». Более того, во время Семилетней войны Пётр на людях проявлял расположение к прусскому королю Фридриху II. Заняв престол, он сразу же приказал переодеть армию по прусскому образцу и начал переговоры о сепаратном мире с Пруссией, которые закончились тем, что Фридриху вернули завоеванную русскими Восточную Пруссию. Жителям столицы снова пришлось переодеваться на немецкий манер, как это было при Петре I, а при дворе начались беспрерывные кутежи, похожие на петровские ассамблеи. В перерывах между кутежами император занимался «военными делами» – муштровал солдат и палил из пушек.

У Петра I было много «перегибов», но его стремление к европейскому укладу было обусловлено практическими соображениями – заботой о развитии государства, во многом отстававшего от Европы. Мотивы Петра III были гораздо мельче – он просто хотел видеть Европу вокруг себя, создавал приятную глазу и милую сердцу декорацию. Что же касается дедовских ассамблей, то они устраивались по принципу «делу – время, потехе – час», а внук государственными делами занимался мало, кутежи у него стояли на первом месте. Короче говоря, Пётр III был бледной тенью Петра I… Создавалось впечатление, будто внук пародировал деда, причём весьма неумело.

Петр II. Неизвестный художник. XVIII в

«Полугодичное царствование сие было беспрерывным празднеством, – писал секретарь французского посольства Клод-Карломан Рюльер. – Прелестные женщины разоряли себя английским пивом и, сидя в табачном чаду, не имели позволения отлучаться к себе ни на одну минуту в сутки. Истощив свои силы от движения и бодрствования, они кидались на софы и засыпали среди сих шумных радостей. Комедиантки и танцовщицы, совершенно посторонние, нередко допускались на публичные праздники, и когда придворные дамы посредством любимицы жаловались на сие императору, он отвечал, что между женщинами нет чинов. В шуму праздников и даже в самом коротком обхождении с русскими он явно обнаруживал к ним свое презрение беспрестанными насмешками… За придворными пиршествами следовали ужасные экзерциции, которыми он изнурял солдат. Его страсть к военной тактике не знала никакой меры; он желал, чтобы беспрерывный пушечный гром представлял ему наперед военные действия, и мирная столица уподоблялась осажденному городу. Он приказал однажды сделать залп из ста осадных орудий, и дабы отклонить его от сей забавы, надлежало ему представить, что он разрушил город. Часто, выскочив из-за стола со стаканом в руке, он бросался на колени пред престолом короля прусского и кричал: «Любезный брат, мы покорим с тобою всю вселенную!» Посланника его он принял к себе в особенную милость и хотел, чтобы он до отъезда в поход пользовался при дворе благосклонностию всех молодых женщин. Он запирал его с ними и с обнаженною шпагою становился на караул у дверей; и когда в такое время явился к нему великий государственный канцлер с делами, тогда он сказал ему: «Отдавайте свой отчет принцу Георгу, вы видите, что я солдат». Принц Георг голштинского дома был ему дядя,[28]