Иван Пырьев. Жизнь и фильмы народного режиссера бесплатное чтение
© Алдонин С., 2023
© ООО «Издательство Родина», 2023
Народный режиссер
Коренной сибиряк, Иван Пырьев всю жизнь гордился своим «крепким» происхождением и верил, что выходцев из этого сурового края невозможно ни победить, ни сломать.
Иван Пырьев
И до, и после войны в советской кинокомедии безраздельно царствовали два кудесника, два антипода. Западник, поклонник джаз и голливудского размаха Григорий Александров и почвенник, создатель веселых колхозных и красноармейских кинополотен Пырьев. Их многое объединяло. Как художники – оба создавали привлекательный образ сталинского СССР, в стиле «Жить стало лучше, жить стало веселее». Они стали зеркалом эпохи, оба были любимы в народе и не обделены государственными наградами и званиями. Оба превратили в кинозвезд своих поющих белокурых жен – Любовь Орлову и Марину Ладынину. Да и в биографии комедиографов было немало общего.
В искусство их привела Гражданская война. Они и сдружились на фронте, устраивая представления для красноармейских театров в Сибири и на Урале, на колчаковском фронте. У Пырьева к тому времени имелся и опыт Первой Мировой, он даже заслужил Георгиевский крест… Но с 1917 года стал убежденным большевиком. В 1921 году командование решило направить талантливых молодых режиссеров в Москву, учиться. Их премировали трофейными шинелями, командирскими шапками и сапогами. В то время валюту им заменяла соль. В долгой дороге на нее можно было выменять всё, что угодно – и они взяли с собой по котомке соли.
Жить им было негде, а театры в то время общежитий не предоставляли. Кроме одного. И они поступили именно туда – в Первый рабочий театр Пролеткульта. Там еще и кормили бесплатными обедами. На курсах при театре преподавал уже ставший мэтром Всеволод Мейерхольд и Сергей Эйзенштейн, обладавший репутацией молодого гения. Он поставил со своими учениками комедию Александра Островского «На всякого мудреца довольно простоты». Но – в сверхавангардном цирковом ключе. Например, Александров в этой пьесе ходил по трапеции. Пырьеву многое не понравилось в этом спектакле. Возможно, ему не хватило «простоты». И он попытался сначала «свергнуть» Эйзенштейна, а, когда это не удалось, ушел их театра. К Мейерхольду, где играл гротескные роли.
Но очень скоро Пырьев ушел в «самое массовое из искусств», в котором уже работали дуэтом и Эйзенштейн с Александровым. Он всегда был неуживчив, свою точку зрения на любую тему отстаивал яростно, не обращая внимания на чины оппонентов. Верил в свою энергию. Это и мешало, и помогало. Почти каждый его фильм проходил со скандалами, с увольнениями, но в конце концов пробивался и к людям, и к успеху.
Режиссер на съемках
В 1933 году «неистовый Иван» снял один из первых в мире антифашистских фильмов – «Конвейер смерти». Сегодня мы забываем, что в начале 1930-х с гитлеровщиной на государственном уровне боролись только в одной стране мира – в Советском Союзе. Фильм получился острый, гротескный. Но мечта Пырьева о народном кино еще не сбылась…
Широкий успех пришел к нему в 1936 году. Пырьев видел, что в стране начинается небывалая чистка. И не побоялся снять картину на модную тему – шпионы, предатели, вредители, бдительность…
Да, для этого требовалась смелость. Получилось лихо. Называлась картина «Анка» – по имени главной героини. Киноначальство боялось выпускать столь острую картину на экраны. Но Сталину она понравилась. Правда, он предложил несколько правок, в том числе – новое название, более прямолинейное: «Партийный билет». Но в известной степени Сталин выручил Пырьева. Режиссер, преклоняясь перед самым популярным фильмом того времени – перед «Чапаевым» братьев Васильевых – не учел, что имя Анка в народе прочно ассоциируется с героиней этой картины, с соратницей боевого комдива. А тут – фильм совсем на другую тему, про шпионов в середине 1930-х… И в центре фабулы – кража партийного билета.
Блеснул в этой картине молодой актер Андрей Абрикосов. Редкий случай: он играл двурушника, вражеского агента, но в первой половине фильма даже самые бдительные зрители не могли этого определить. Абрикосов показывал почти идеального комсомольца без страха и упрека, обаятельного и сильного.
Как в такого не влюбиться?
Это и вызывало сомнение многих критиков: можно ли показывать врага таким? Но им резонно отвечали: классовая борьба обостряется, враг хитер и коварен, нельзя недооценивать таких людей, как фальшивый комсомолец Павел Куганов… Фильм стал всесоюзно знаменитым. Каждый коммунист был обязан – именно обязан, по официальному решению – посмотреть эту картину. Сталинских премий тогда еще не было, и создателей фильма наградили орденами. С тех пор в титрах Пырьева так и представляли – орденоносец. И это было важно.
Итак, «Партийный билет». Под таким названием эта шпионская лента и вышла на экраны. Но к тому времени вся страна уже «заболела» эксцентрической музыкальной комедией Александрова «Веселые ребята». Пырьев не без зависти наблюдал за этим триумфом. Но он считал, что комедии для советского народа нужно снимать иначе – ближе к народному юмору, к «чернозему».
Он нашел актрису не хуже Орловой – Марину Ладынину и стал снимать свою первую «колхозную комедию» – «Богатая невеста». Двум влюбленным сельским комсомольцам мешает коварный счетовод. И все – под зводную музыку Исаака Дунаевского, с массовыми сценами. До сих пор не забыта песня из этой непритязательной комедии: «А ну-ка, девушки, а ну, красавицы». Но приблизиться к успеху Александрова Пырьев сумел только в следующей своей картине – «Трактористы», в которой отчаянно и талантливо дурачились актеры Николай Крючков, Петр Алейников и Борис Андреев. К тому же, в этой картине 1939 году Пырьев перемешал комические мотивы с патриотическими. И дело не только в пропаганде колхозного труда, но и в основной идее фильма: сегодняшние трактористы завтра станут танкистами – «Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин и первый маршал в бой нас поведет». Эта песня – апофеоз фильма.
Мастерство Пырьева росло. Фильм «Свинарка и пастух», завершенный в начале войны, стал образцом народной комедии. Волшебный мир ВСХВ (ныне – ВДНХ), любовь простодушной русской колхозницы и не менее простодушного передового дагестанского пастуха. Торжество справедливости в советской стране, ощущение всеобщего подъема, ликования. Эти мотивы определили стиль эпохи.
Григорий Александров – вечный соперник и приятель
Но возник вопрос – имеет ли смысл выпускать на экраны жизнерадостную комедию, когда немцы рвутся к Москве? Сталин счел, что в самые черные дни имеет смысл повысить настроение советскому народу яркой комедией. К тому же, Пырьев добавил к знаменитой песне Тихона Хренникова «Мы подружились в Москве» несколько «оборонных» строк. И народ повалил в кинотеатры. Да и сегодня «Свинарку» нет-нет, да и покажут по телевидению. Азартная, ритмичная комедия почти не устарела. Разве что чувства героев кажутся слегка наивными. Но в этом – особое обаяние.
В годы войны он снял замечательный фильм «Секретарь райкома», там можно было и посмеяться, и поплакать. А главные герои стали настоящими символами сопротивления. Фронтовики любили эту картину, верили ей. Там снова блеснула и Марина Ладынина, сыгравшая отважную партизанку – как всегда, в окружении незаурядных актеров. Достаточно назвать Василия Ванина, сыгравшего заглавную роль и Михаила Жарова. Да, это во многом – лубочная сказка о войне. Но в ней отразились и трагедия, и подвиг Великой Отечественной. Как нужен был в то время этот фильм!
А потом Пырьеву удалось предсказать победу. В 1944 году на экраны вышел фильм «В шесть часов вечера после войны» – героическая комедия о любви и сражениях. В стихах, с замечательными песнями, с настоящими звездами в главных ролях. Марш «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» с первых дней проката этой картины стал всенародно известным, таковым остается и в наше время. В финале герои празднуют победу – и не когда-нибудь, а в мае, когда в Москве расцветает первая сирень. В главной роли, конечно же, блистала Ладынина. К тому времени они с Пырьевым стали супружеской парой. По Москве ходил шутка. «Что это такое – 11 сталинских лауреатов в одной постели?» У Пырьева и его музы на двоих было именно столько престижных премий. Уникальный случай! Потом они расстались, но остались легендой советского кино. Навсегда. Кстати, Пырьев не любил носить ордена и лауреатские значки. Его гораздо чаще можно было увидеть в небрежно наброшенном на плечи пиджаке, немного помятом, потому что режиссер всегда отчаянно жестикулировал. И – с неизменной сигаретой. Курил он много, несмотря на строгие предупреждения врачей.
Марина Ладынина
После войны Пырьев не только выпускал новые фильмы, но и боролся за власть над киноиндустрией. В 1956 году он вступил в ряды КПСС, а вскоре возглавил оргкомитет Союза советских кинематографистов, который сам же и создал. Несколько лет возглавлял киностудию «Мосфильм». Его боялись, но и уважали. Считали фигурой демонической. Взрывной темперамент нередко мешал этому человеку, не выпускавшему из пальцев папиросу. Но он же и помогал ему всех переспорить, всем навязать свое мнение. Он мог резко накричать на актера, скверно сидящего в седле, мог сделать непристойное предложение молодой актрисе. Бывал и злопамятным. Но – у кого из больших художников легкий характер? А Пырьев умел держать за хвост птицу-счастья. Громких успехов в его фильмографии гораздо больше, чем провалов.
Его лучшей послевоенной комедией стали «Кубанские казаки». Фильм упрекали в «лакировке действительности». Действительно, в 1949 году колхозники – даже на богатой Кубни – не жили так красиво и беззаботно. Но он создавал красивую сказку, которая была необходима миллионам людей именно во времена тяжкой послевоенной разрухи. И они с восхищением наблюдали за любовными неурядицами обаятельных героев Пырьева и подпевали песням, которые в наше время считают народными: «Каким ты был, таким ты и остался», «Ой, цветет калина…» И всё это снято по-пырьевски броско. Он носил звание народного артиста СССР, а по сути был истинно народным режиссером, тонко чувствовавшим природу фольклора и психологию массового зрителя.
Очень важный фильм для Пырьева – «Сказание о земле Сибирской». Свою родину он любил самозабвенно. В этой картине симфоническая патетика (сегодня она может показаться старомодной) переплетена с очаровательными жанровыми зарисовками, в которых блистают актеры Борис Андреев, Вера Васильева… Кстати, Андреева открыл для кино именно Пырьев – в «Трактористах». Сложнейший жанр – патетическая комедия. Но фильм удался, его и сегодня частенько повторяют телеканалы. Жаль, что в хрущевские времена из «Сказания» удалили упоминания Сталина. А это – важный знак времени. Что до «лакировки действительности», да, Пырьев в этих картинах, по Софоклу, показывал жизнь «такой, какой она должна быть». Свинцовый реализм в то время его не интересовал. Чтобы преодолеть послевоенную разруху, стране требовался заряд оптимизма, требовалась вера в себя. Такие картины давали этот витамин.
Ему – многократному Сталинскому лауреату, воспевавшему вождя – удалось остаться в обойме и после 1953 года. Помогла энергия, делавшая Пырьева незаменимым. В хрущевские времена он развернулся в полную мощь, хотя и не во всем разделял тактику нового партийного лидера…
Пырьев, занимая начальственные кабинеты, стал стратегом советского кино, своего рода генеральным продюсером. Среди молодых кинематографистов, которых он разглядел – Эльдар Рязанов и Людмила Гурченко. Иван Грозный (так в то время называли Пырьев) во всем помогал их первому совместному фильму «Карнавальная ночь». И, как известно, не прогадал: Рязанов стал выдающимся комедиографом, а Гурченко – кинозвездой. И это лишь один пример из многих. Правда – самый яркий.
В последние годы Пырьев все-таки переиграл своего вечного соперника. У Александрова на склоне лет мало что получалось, а Пырьев снял три фильма по Достоевскому, которые подтвердили твердость его режиссерской руки. И «Идиот», и «Белые ночи» стали событиями для советского искусства. Да и в Европе прошли с успехом. В особенности – «Идиот», в котором состоялся один из самых ярких дуэтов советского кино – Юрий Яковлев (князь Мышкин) и Юлия Борисова («Настасья Филипповна»). Обе звезды Вахтанговского театра прежде не заявляли о себе в кино во весь голос. Пырьев шумно рассказывал: «Знаете, что говорят про моего Мышкина? Что я отыскал его в доме для умалишённых! Что он настоящий сумасшедший, потому так и играет!». Он умел радоваться своему успеху.
Яковлев много лет спустя вспоминал о работе с Пырьевым: «Он знал, понимал, любил актера. Он точно знал, чего хочет от актера. Каждую сцену он снимал с «захлестом» – в ней было больше того, что требовалось, но тогда-то и рождалась та страсть – лучшее в его фильмах. Порой он впадал в ужасающую безвкусицу, согласен с вами, но он был по-настоящему талантлив, он был истинным самородком – грубым и ценным. Порой бывал не сдержан с актерами – по большей части это шло от одержимости. Но вот что я помню – за полтора года работы над фильмом «Идиот» он ни разу не повысил на меня голоса: для него я был Мышкиным, а на Мышкина нельзя было кричать».
«Идиот» шел по всему миру. Эффектная картина по мотивам русского классика вызывала интерес повсюду. Вместе с актером Пырьев представлял свою картину в Голливуде. Оттуда актёр вернулся с новой шляпой, тростью и… приглашением на съёмки – представители 20 Century Fox предложили ему роль Христа. Но тот же Пырьев, который к Яковлеву относился с благоговением, сказал, чтобы даже не думал – после работы в Голливуде, тем более такой, на родине он не получит ни одной роли. Да и то правда – лучше быть звездой в СССР, чем пробиваться в Штатах, без гарантий на успех, без театральной славы, которая всегда помогала Яковлеву в нашей стране.
Фильм вышел с подзаголовком – «Настасья Филипповна». Многие считали, что Пырьев продолжит экранизацию «Идиота», обратится к другим частям романа. Но он переметнулся к другим замыслам. Почему? На эту тему ходило немало слухов. Говорили, например, что актер Яковлев «выдохся», что ему слишком тяжко далась эта роль. Но слухи – они и есть слухи. Главная причина, думаю, в том, что первая часть на редкость удалась Достоевскому. Продолжение романа вышло не в стиле Пырьева – слишком запутанное, слишком насыщенное идейными спорами в религиозном духе. Как из такого материала создать «народный фильм»? У Пырьева для этого не нашлось «художественных средств», да и не могло найтись. Другое дело – последний роман Достоевского, гениальный психологический детектив. Весь – на нерве, с дьявольщиной. В самом Пырьеве много лет видели именно такого великого грешника. В этом фильме не нужно было шептать, понадобился крик.
«Братья Карамазовы» он задумал как еще более масштабную картину, свою лебединую песню. Маститому режиссеру удалось добиться изрядного бюджета. Фильм – еще не снятый – уже считали будущей мировой классикой. Да, Пырьев и сам напоминал героев этого романа – грешный, громкий, пьющий, нередко самодурствующий… Человек с чертовщинкой. Он и умер, снимая эту киноэпопею. В свои 66, при молодой эффектной жене, он выглядел старше, да и здоровье уже испепелилось. После смерти режиссер дорабатывали фильм актеры, исполнявшие там главные роли – Михаил Ульянов и Кирилл Лавров.
В наше время о Пырьеве пишут часто. Но, как правило, ограничиваются скользкой темой личной жизни, о которой остались только пересуды, а не факты. Монахом и аскетом он не слыл никогда, бывал своенравен. Мог из-за личного непонимания «перекрыть дорогу» молодой актрисе. Но то же самое могло случиться и без амурного подтекста. Например, Пырьеву казалось, что актер Вячеслав Тихонов «Пырьев был тогда в кинематографе очень большой величиной, и когда на студии шли пробы на какую-либо роль, Пырьеву обязательно демонстрировали материал, и он или утверждал актеров, или не утверждал. Когда ему показывали меня, он говорил: «У Тихонова лицо не русское, он то ли армянин, то ли азербайджанец – не надо его снимать», и меня не утверждали». Вот такая блажь. Похожая история случилась с актером Михаилом Кузнецовым. С ними Пырьев вел себя как полномочный диктатор, ломающий судьбы людей. Но есть и другая сторона медали: очень многих он открыл, высмотрел – и это не вычеркнуть из истории советского кино. А главное в его жизни – это все-таки фильмы. О них Иван Александрович и пишет, в первую очередь, в своих воспоминаниях. И – продолжает свои вечные споры о том, каким должно быть кино. Он ратовал за сюжетность, не любил расплывчатых, поэтических фильмов. Терпеть не мог картины, которые создавались «ради искусства», а не для широкой аудитории. Спорил и с Эйзенштейном, и с мастерами «оттепельного экрана». В своей правоте нисколько не сомневался, переубедить Пырьева было невозможно. Часто бывал не прав, рубил сплеча, но пырьевская линия в советском кино состоялась и до сих пор представляет интерес для многих. Надеюсь, это подтвердят читатели книги, которую мы предлагаем вашему вниманию.
Мифы о великом и ужасном Пырьеве до сих пор витают по коридорам Мосфильма. Это история о человеке, который во многом создал образ Советского Союза и его «фабрику грез». Любил сибирские пельмени, ярких женщин, а больше всего стремился властвовать над умами. И у него получалось! Прежде всего эта книга – история советского успеха. Со спорами, с муками творчества, с конфликтами на разных уровнях, но со счастливым финалом. Ведь многие его фильмы остаются истинно народными. И на них учатся те, кто и сегодня хочет создавать кино для миллионов.
Арсений Замостьянов,
заместитель главного редактора
журнала «Историк»
Его фильмы живут
В историю русской художественной культуры он вошел по-мальчишески дерзко, шумливо, но остался в ней всерьез и навечно. Была его жизнь нелегка, скажем, даже многотрудна. Признанье пришло после многих лет черновой, незаметной работы и никогда не было полным. У всех произведений Пырьева всегда находились и яростные противники и преданные друзья. Он шел вперед, через преграды, в борьбе и в спорах. Случалось, его и ругали, и превозносили не по заслугам. Он реагировал бурно: защищался и нападал. И выходил победителем, потому что верил в себя, в свои идеи, в свое искусство. И эта вера освещала его необузданную страстность, его предвзятость, порой даже несправедливость – ясным и чистым светом искренности, правды. Пырьев ушел, его фильмы остались, живут.
Людям, знавшим Пырьева лично (а при его активности в кинематографе его знали все!), невозможно оторвать фильмы Пырьева от его личности, от него самого.
Вот он – среднего роста, стройный и гибкий, с припухшей, как будто надутой, верхней губой и с непокорным хохолком на макушке – врывается в павильон и, мгновенно заметив недоделки, обрушивается, как гром, на виновных. А вот он – притихший, задумчивый, мягкий – мечтает о новом фильме, или о привлечении в кино вновь узнанного талантливого человека, или об организации Союза кинематографистов: как-то может быть хорошо!
На съемках «Свинарки и пастуха». С Мариной Ладыниной и Николаем Крючковым
Вот он медленно поднимается на трибуну пленума, совещания, съезда, что-то шепчет, заглядывая в бумаги, но, постепенно распаляясь, распрямляется, вырастает и начинает говорить с такой убежденностью, силой, страстью, что нельзя не поверить, нельзя не согласиться. А вот, от вспышки внезапной ярости перевернув шахматную доску, он вскакивает и, кажется, сейчас перейдет к рукопашной, но, столь же внезапно стихнув, озаряется обольстительнейшей улыбкой: давай сыграем еще! Огромный всепокоряющий темперамент, нетерпеливое стремление действовать, создавать, не щадя ни своих, ни чужих сил, и обостренное чувство общественного долга двигали им. Его многие боялись: был резок. Было много обиженных: бывал несправедливым. Но работать с ним любили: отдавал всего себя, умел ценить чужое дарование, заставлял уверовать в свои замыслы, в свою цель. Он был прирожденным режиссером. Его творческая воля, словно магнит, притягивала таланты и направляла сотрудников к общей цели. Он ярко мыслил кинематографическими образами и, хотя не любил писать, почти всегда был автором замысла своих фильмов; хотя не снимался – умел выразительно показывать актерам; хотя не пел, не играл, не рисовал – был удивительно музыкален и чуток к цвету, к линии, к форме; хотя не имел никаких дипломов, приобрел ясные и твердые представления о различных областях науки.
Искусство режиссера – искусство объединять творческие усилия многих в единое общее целое – он с успехом применял и в общественной деятельности. На самой мощной советской киностудии «Мосфильм» до сих пор с благодарностью вспоминают годы его директорства. Творческий Союз кинематографистов СССР, надо прямо сказать, своим существованием обязан Пырьеву: долгие годы он тратил на подготовку, организацию и «рабочий пуск». Он умел окружать себя талантливыми людьми, в его фильмах участвовали выдающиеся актеры, композиторы, операторы, сценаристы.
Но все поставленные им фильмы – это его, Пырьева, произведения. Они вызваны к жизни им, они наполнены его индивидуальностью, его творческой и человеческой личностью.
Эта книга должна сыграть важную роль в увековеченье творческого наследия Пырьева. По совету друзей, Иван Александрович хотел лишь кратко, в общих чертах, описать свою жизнь, не посягая на теоретические обобщения, на глубокий анализ фильмов, на точные характеристики общественных процессов.
Рукопись отражает самобытный и неуемный характер Ивана Александровича. Она горяча, субъективна, страстна и нередко пристрастна. Это творение не объективного историка, не умудренного искусствоведа, а художника, творца, обуреваемого личными интересами, симпатиями и антипатиями. В ней следы споров и разногласий, иногда – даже ссор и обид. Так, нельзя согласиться с оценками Пырьевым личности и некоторых фильмов Эйзенштейна. Они были разными людьми. Когда-то Пырьев учился у Эйзенштейна, но ушел, не разделив крайности художественных устремлений учителя.
Вероятно, была ссора. Она не забывалась долгие годы. Эйзенштейн в конце жизни дурное забыл и писал о Пырьеве с одобрением и любовью. Пырьев всегда с трепетом ждал суждений и оценок Эйзенштейна. Но всегда уже был готов к спору, к творческому поединку. И это читается в рукописи. Заметна полемическая односторонность в суждениях не только о самом Эйзенштейне, но и о том направлении кинематографа, которое связано с его творчеством, о кинематографе монтажном, «поэтическом». Трудно согласиться и с некоторыми другими суждениями Ивана Александровича – о сценаристе Ржешевском, о руководителях «Мосфильма» и Киевской студии, не сходившихся с ним во мнениях.
Все это – следы трудностей создания фильмов, следы творческих боев, в которых Пырьев был всегда активен, бескомпромиссен. И не надо сглаживать этих противоречий рукописи режиссера-бойца.
В них отразился его темперамент, его прямота, его цельность. Работа осталась незаконченной. Пырьев не только не успел довести рассказ до последних своих свершений, но и не успел как следует обработать стенограммы и черновики. И вместе с тем эта книжка интересна и содержательна.
В ней проступают контуры личности Пырьева, без которых нельзя как следует прочувствовать и понять его фильмы.
И еще одно ценное качество книги: в ней сохранился аромат эпохи, воздух нашей истории, шаги нашей культуры. Почти половину века проработал Пырьев в советском искусстве – с 1923 по 1968-й годы. К художественному творчеству он был призван социалистической революцией, советской властью. И всегда с полной отчетливостью сознавал это. А потому необычная, ярко своеобразная биография Пырьева – глубоко типична. Это – биография советского художника, русского человека, работника важнейшего из искусств – кино. В неповторимо индивидуальном ощущается великое общее. Познав всю горечь безотцовщины, сиротства, поденщины, увидев в отрочестве огонь и кровь мировой войны, придя в самодеятельное красноармейское искусство из госпиталя, после фронта, Пырьев приехал с Урала в Москву и учился у самых левых, самых революционных художников – у Эйзенштейна и Мейерхольда. Он боксировал на ринге, поставленном посреди зрительного зала театра Пролеткульта в спектакле «Мексиканец»; он носил зеленый парик в роли Буланова в «Лесе». Но он не стал верным учеником великих экспериментаторов. Искал своего. Скандалил, уходил. Прошел все стадии киносъемочной работы – от помрежа, через ассистентство у рядовых тружеников-режиссеров, через авторство незаметных или даже непоставленных сценариев, через неоднократные организационные осечки – к первой самостоятельной постановке – немой комедии «Посторонняя женщина».
Сатирическому обличению обывательщины, мещанских пережитков посвятил он и следующую комедию – «Государственный чиновник» с Максимом Штраухом в главной роли. Оружие сатиры – опасно. Пырьева обвиняли в очернительстве, в зубоскальстве. Тогда он решил говорить всерьез и создал две сильные психологические драмы – «Конвейер смерти» на зарубежном материале и «Партийный билет» – на современном советском.
В обоих фильмах прекрасно играла Ада Войцик да и другие актеры: Тамара Макарова, Андрей Абрикосов, Александр Горюнов. Мысль о бдительности, о продолжающейся классовой борьбе вызвала волнения, возражения, нарекания, споры.
И Пырьев вновь меняет творческое оружие, меняет жанр. Он создает три лирические музыкальные комедии о колхозной деревне – «Богатая невеста», «Трактористы», «Свинарка и пастух». Мягкий юмор, радостное мироощущение, словно утренняя свежесть, наполняют эти фильмы.
Сценаристы Евгений Помещиков и Виктор Гусев не искали отрицательных персонажей, их герои, воплощенные Мариной Ладыниной, Николаем Крючковым, Борисом Андреевым, Петром Алейниковым и другими, – это молодые советские люди добрые и чистые, умеющие радостно работать, горячо любить.
Их духовный мир раскрыт в незабываемых мелодиях композиторов И Дунаевского и Т. Хренникова, в мажорной, жизнеутверждающей режиссуре. Вера в светлое коммунистическое будущее, любовь к трудовому и требовательному сегодняшнему дню – в основе обаяния этих светлых и задушевных фильмов.
А когда над нашей родиной загрохотала военная гроза, Пырьев поставил на службу обороне обе стороны своего дарования: он создал первый полнометражный художественный фильм о войне: «Секретарь райкома» – темпераментную драму и «В шесть часов вечера после войны» – лирическую комедию, оперетту, полную радостного предощущения победы.
Возвращение к мирному труду, радость мирного творческого созидания, стремление к полной победе социалистических общественных принципов, социалистического сознания у людей Пырьев воспел в поэтической балладе «Сказание о земле Сибирской» и в бесшабашной ярмарочной пестрой комедии «Кубанские казаки». В этих картинах по-новому раскрылись дарования В. Дружникова и С. Лукьянова.
Вокруг всех этих картин вспыхивали споры. В «Богатой невесте» и других комедиях некоторые критики видели приукрашивание жизни, бесконфликтность, скольжение по поверхности явлений. В «Секретаре райкома» кое-кого не устраивали приключенческие элементы, в «Сказании о земле Сибирской» находили ложную патетику.
Недостатки, конечно, во всех картинах были. Многие из этих недостатков обусловлены временем, эпохой. Пырьев чутко улавливал увлечения, устремления, надежды и чаянья советских людей и выражал их подчас слишком поспешно, прямолинейно, но всегда искренне. Менялись времена, менялись вкусы, менялось и отношение к картинам Пырьева. Особенно ярко эти перемены сказались на «Кубанских казаках». Эту шутку, эту карнавальную сказку о современности сначала возносили за глубокую правдивость, затем низвергали за легкомысленное украшательство.
Но проходят годы, и истинные качества фильмов Пырьева как бы кристаллизуются, становятся отчетливее, заметнее.
Они близки русскому народному лубку, русской народной песне. Искренность чувств, цельность, вера в красоту и правду утверждаемых идеалов заслоняют в этих фильмах и некоторую дидактичность, и однокрасочность характеристик, и другие – большие и малые – недостатки. И даже в менее удачных фильмах – в «Испытании верности», «Нашем общем друге» и иных – искренность и сила чувства доходят до чуткого и непредвзятого зрителя.
Последнее десятилетие своей жизни Пырьев отдал работе над экранизацией произведений Достоевского.
Казалось бы, неожиданно. До «Идиота» все фильмы Пырьева были посвящены современности, да и работая над Достоевским, он не оставлял современной темы. Но тяга к русской классике была не внезапной. В беседах с друзьями строились планы относительно «Ревизора», «Леса», «Капитанской дочки».
Замыслом экранизации «Мертвых душ» Пырьев сумел увлечь М. А. Булгакова, был написан сценарий.
Но все же – почему Достоевский? Может быть, потому, что светлый, жизнерадостный колорит фильмов Пырьева требовал контраста? Или потому, что гигантский темперамент Пырьева искал образов огромной психологической напряженности, трагедийного масштаба? Или потому, что бурный характер, умение отдаваться чувству безраздельно и до конца, умение очищаться бурей страстей находило в образах Достоевского наиболее близкое Пырьеву выражение?
Ведь не фантазии мечтателя, не доброта князя Мышкина и Алеши, а неудержимость чувств Настасьи Филипповны и Митеньки Карамазова лучше всего удались в фильмах Пырьева. Достоевским давался нелегко. «Идиот», задуманный в двух сериях, не был закончен. Первая серия, с Юлией Борисовой и Юрием Яковлевым в главных ролях, имела большой и заслуженный успех. Но ключа к решению заключительных частей романа, к решению трагического убийства Настасьи Филипповны и безумия Мышкина – Пырьев не нашел. Вторая серия поставлена не была. Пырьев взялся за «Белые ночи». Но и эта, будто бы специально для кинематографа написанная повесть успеха не принесла, несмотря на то что и опытный О. Стриженов и юная Л. Марченко играли выразительно. Ни романтика мечтаний, ни нежный лиризм бытовых сцен повести Пырьеву не удались.
Но Пырьев не сдался. Он посягнул на самое трудное, казалось бы, невыполнимое. На «Братьев Карамазовых». Разве можно вместить даже в трех, даже в четырехсерийный фильм все бесконечное многообразие проблематики и фабулы романа?! А психологическое развитие характеров, а глубина и сложность философии?
Но Пырьев посягнул и победил. Конечно же споры последовали и тут. Конечно же вся многосложность романа не вмещена. Конечно же есть слабые сцены, сюжетные скачки, длинноты. Но человеческие образы, на мой взгляд, угаданы верно. Их узнаешь, и с их внешним видом, поведением, сущностью соглашаешься. И Федор-М. Прудкин, и Митя-М. Ульянов, и Иван-К. Лавров, и Алеша-А. Мягков, и Грушенька-Л. Пырьева, и Смердяков-В. Никулин несут в себе ту неповторимость, ту мучительную страстность, которая и привлекла к ним Пырьева.
С Мариной Ладыниной, Михаилом Роммом и Николаем Черкасовым
Иван Александрович Пырьев умер во сне, вернувшись со съемок. Три сцены последней (третьей) части «Братьев Карамазовых» закончили по его планам сотрудники и друзья. Смерть на ходу, в разгар работы, словно на поле боя, – в характере Пырьева. Он и был воином, ратоборцем советского искусства.
Сложный, щедрый, талантливый, еще не во всем разгаданный, еще полностью неоцененный характер большого русского художника встает со страниц этой книги.
Ростислав Юренев
Кинофильм моей жизни
Иван Пырьев
Сибирский корень
Я родился в Сибири, на большой судоходной реке Оби, в селе Камень. Родители мои – коренные сибирские «чалдоны» – крестьянствовали. Кроме работы на полях, отец и мать грузили хлебом огромные баржи.
На высоком берегу Оби, где раскинулось наше село, как многоэтажные дома, стояли гигантские деревянные амбары – элеваторы купцов Второвых, Винокуровых и других. В каждом дворе такого элеватора летом сушилась, проветривалась пшеница. Тысячи пудов ее горами лежали на гладкой, выметенной земле. Сотни женщин деревянными лопатами ворошили, подбрасывали пшеницу вверх. Одной из этих женщин была моя мать.
По узким деревянным лестницам трех и четырехэтажных амбаров с мешками пшеницы на плечах нескончаемой вереницей шли грузчики. Одним из этих грузчиков был мой отец.
В селе он славился как гармонист. В 1904 году, в один из праздников, во время большого гулянья, между грузчиками возникла драка. В этой драке отца убили.
Мать после его смерти оставила меня на воспитание деду – Осипу Ивановичу Комогорову, а сама уехала на заработки по городам Сибири. С четырех лет до одиннадцати я жил в большой старообрядческой семье деда, а с восьми уже помогал по хозяйству: ездил верхом, гонял лошадей на водопой, пас телят и свиней, работал верховым на сенокосах, жатвах и пахоте.
С весны до осени я вместе с дедом – высоким чернобородым стариком, который в 68 лет обладал редким здоровьем, большой силой и крепкими белыми зубами, – почти безвыездно жил «на пашне», на заимке, как у нас говорили. Дед любил меня и всюду таскал за собой. Мы часто ездили с ним на рыбалку, варили из стерляди и ершей уху, пели у костра старинные сибирские песни. Дед рассказывал мне про старые времена, когда еще не было железной дороги, когда от Барнаула до Иркутска и обратно приходилось зимой ходить с обозами, – обозы везли из Китая чай, шелк. На двухмесячную дорогу дед брал два мешка мороженых пельменей и мешок калачей.
Калачи прямо из печи горячими выносили на мороз, чем надолго сохраняли их свежесть. На постоялом дворе дед клал в кипяток две-три пригоршни пельменей, оттаивал на печи калач – и обед или ужин был готов.
Рассказывал дед и про «лихих людей», что встречались в то время на дорогах, про ссыльных, которых гнали этапом на Сахалин или в Якутск, про удачливых золотоискателей.
Больше всего на свете дед любил париться в бане. Парился он по-сибирски, до изнеможения, и, распаренный докрасна, выбегал из бани, падал в сугроб, долго ворочался в снегу, а затем опять врывался в баню, выплескивал на раскаленные камни шайку воды, хватал березовый веник, взбирался на самый верх полка и, ожесточенно нахлестывая себя веником, кричал мне: «Лезь сюды, Ванька, парься, закаляйся, сирота! Жизнь у тебя будет трудная…»
Зимой, на крещенье, когда на Оби святили воду, дед первым лез в прорубь купаться в «святой» воде, а на масляной, когда «чалдоны» бились с «хохлами-переселенцами» на кулачки, он с двумя своими сыновьями принимала этом самое деятельное участие.
На масляной в нашем селе, что называется, дым стоял коромыслом. Катанье на тройках с бубенцами. Карусели. Блины. Бега, где крестьяне испытывали на резвость своих лошадей, а мы, мальчики, на лихих неоседланных конях мчались, обжигая морозом щеки, по широкой снежной дороге на реке Оби… Целую неделю в селе звучали песни и пьяные разухабистые выкрики. А в последний день масляной, в так называемый «прощеный день», все родственники из ближайших сел съезжались к нам в дом и, становясь на колени, просили друг у друга прощения: «Прости ты меня, Христа ради», – крестясь и кланяясь, говорили одни. «И ты меня прости, Христа ради», – говорили другие… Потом чинно целовались. Шли в церковь, долго молились, а после обедни начиналось заключительное гулянье, которое, как правило кончалось ссорой, дракой, когда вздымались колья, выворачивались оглобли, звучала ругань, наспех запрягались кони, и родственники, угрожая друг другу, разъезжались врагами до следующего «прощеного дня».
Наступал великий пост. Долгое говенье. Рыбные, грибные и овощные обеды…
Семья у деда была большая: двое взрослых, еще не женатых сыновей, три дочери (из них две замужние, в том числе моя мать, у деда не жили), моя бабушка, ее сестра – старушка монашка, какой-то дряхлый старичок – дальний родственник бабушки, я и мой двоюродный брат, старше меня года на два – тоже Ванька, которого, как и меня, мать оставила деду, а сама уехала «на заработки» по сибирским городам.
В этой большой исконно сибирской семье я работал и учился до 11 лет. Летом по понедельникам мы все, кроме бабушки и ее сестры монашки, чуть свет уезжали на пашню, за 30–40 километров от села, и работали там до субботы.
На пашне мы жили в небольшой землянке. Спали как придется, ели из общего котла. Работу начинали с восходом солнца и заканчивали на закате. Меня и моего братишку дед будил, едва начинался рассвет. В нашу с ним обязанность входило найти и пригнать на стан пущенных на траву лошадей Босые и заспанные, по грудь мокрые от только что выпавшей росы, мы почему-то всегда находили спутанных коней где-нибудь спрятавшихся от нас в березняке или овраге, снимали с их ног волосяные путы, надевали на двух самых быстрых недоуздки и с трудом взобравшись на лошадей, покрикивая, как взрослые, гнали весь небольшой косяк к водопою, а оттуда – прямо на стан. Трудиться до третьего пота.
Земли у деда было много, на одну душу в то время отводили по 10–12 десятин пахотной и по 5–6 десятин покоса. Чтобы управиться с таким количеством земли, почти каждый двор в селе имел свою сноповязалку, одну-две косилки, пару конных граблей и несколько двухлемешных, стальных плугов. Соху я увидел много позднее. В двухлемешный плуг впрягалась пара или даже тройка лошадей. На переднем, ведущем коне сидел я, а сзади за плугом шагал дед. Пахали мы по 10–12 часов в день, прокладывая на огромном степном пространстве борозду за бороздой. Зной, пыль, духота и томительное однообразие клонили ко сну. Я часто засыпал в седле, конь сворачивал в сторону. Просыпался я, сбитый с коня длинным дедовым бичом, уже на мягкой, вспаханной земле.
Каждую субботу под вечер мы все, кроме деда и дряхлого убогого старичка, который был у нас за кашевара, возвращались в село, мылись в бане, отдыхали.