По ту сторону сумрака. Сборник очень странных историй бесплатное чтение

Порванная жизнь.

– Следующий! Вы кто? – не поднимая глаз от бесконечных списков, устало спросил апостол.

– Футболист, наверное, талантливый, умер в мальчике Вове.

Апостол поднял на него заинтересованный взгляд:

– Еще одна потерянная душа, – вздохнул он. – Проходи, – вручив талон, апостол привычным движением вычеркнул очередное имя из списка.

– И всё? – парень, одетый в зеленую спортивную форму с номером 5 на груди и такого же цвета футбольные кеды, потерянно смотрел на талон с непонятной надписью.

– А что хочешь?

– Я не знаю…. пожить-то не успел, – футболист мялся на месте и не спешил уходить. – И Вовку жалко, всё мечтал футболистом стать…

Апостол молча достал схему, размером в альбомный лист, какое-то время поизучал её и снова тяжело вздохнул.

– Да, – протянул он. – Жалко твоего Вовку. Другого-то будущего в нем и не осталось, только ты у него и был, – апостол удрученно покачал головой.

Словно для усиления трагичности момента в сторонке кто-то горестно разрыдался.

– А, не обращай внимания, – апостол отмахнулся от молчаливого вопроса, продолжая изучать схему. – Это актриса, всё умереть не может… Такие никогда в своих хозяевах и не умирают, – он усмехнулся и весело посмотрел на футболиста. – Вот для неё и её Маши есть шанс, – он указал туда, откуда доносились всхлипывания. – Пару раз точно смогу подсказать, да направить, глядишь, и сможет талант свой применить. А вот со спортсменами всё тяжелее гораздо.… Вовремя не начал и всё, пиши пропало. У нас тут, знаешь, целые команды ходят. Даже олимпиады свои есть… – апостол невесело рассмеялся.

Футболист опустил глаза, с грустью уставившись на свои зеленые кеды, точно такие же, какие Вова увидел в магазине, но тут же встрепенулся, услышав звук рвущейся бумаги.

– Что вы делаете? Это же его жизнь, а вы её… – с негодованием в голосе воскликнул он.

– Это не «я её», – покачал головой апостол. – Это они его. Зачем ему инструкция его жизни, если жизнь у него чужая теперь? Кем там его решили сделать? – пренебрежительно спросил апостол. – Художником? Бухгалтером? А? – в его голосе нарастало негодование.

– Хоккеистом… – отозвался футболист.

– Ну, хоть в спорт.

– Так и что теперь с ним будет? – негромко спросил парень.

Апостол пытливо посмотрел на футболиста и неохотно ответил:

– Чужая жизнь она и есть чужая. Редко приживается. Да и если приживется – намучается с ней, – всё это время он перебирал карточки с именами, что лежали на столе. – Ну, всё понятно, – он внимательно посмотрел на очередную схему. – Был у нас тут хоккеист. Сашка. Собственная мать убила. Говорила, опасно это, расшибется… – апостол замолчал и вздохнул еще тяжелее, чем до этого. – А тебя кто? Отец Вовкин?

– Всё верно, – футболист кивнул. – Александр Николаевич. Говорит, всегда мечтал в хоккей играть, да мама не разрешала. Вот он своему и «разрешил».

Апостол снова рассмеялся:

– Ох уж эти родители. Всё знают. Ну, вот пускай теперь сами и справляются. Сами его жизнь дальше и строят. А мы, мы больше бессильны.

– Да как же! – возмутился футболист. – Тоже знак пошлите, как той актрисе.

– Как будто не ты в этом мальчике десять лет жил и отца не знаешь, – усмехнулся апостол. – Да и поздно будет. Через пару дней ногу сломает на этом хоккее, прямо на лед упадет. Колено всю жизнь болеть будет, дорога в профессиональный футбол всё равно закрыта. Как вырастет, если в депрессию не впадет, попробуем в него тренера подселить, но это уже потом всё. Нет у нас больше власти, пойми ты это.

Футболист с тоской посмотрел на выданную ранее карточку с номером очереди. Ждать следующего перевоплощения ещё долго. Гении не каждый день родятся. Затем нехотя развернулся и побрел, шаркая шипованными кедами, в сторону холла ожидания.

– А знаешь, в чем ирония? – окликнул его апостол.

Футболист обернулся, вопросительно глядя на него.

– Что теперь мать Сашкина себя правой считать будет. Вот так и губятся души, – апостол выбросил в урну разорванную Вовину жизнь и жестом пригласил следующего.

Blueprint. Проект.

Инженер внимательно изучал результаты тестового периода. Два с половиной миллиона лет с начала эксперимента. Предыдущие копии были слишком громоздкими и, согласно подсчетам, в скором времени перестали бы умещаться на поверхности. Эта версия казалась продуктивней и имела все шансы на успех.

– Ну что там? Как успехи? – прервал его мысли архитектор и тоже склонился над графиком.

– В этот раз лучше… – задумчиво отозвался инженер, продолжая всматриваться в показатели. – Вот только образцы не приживаются на других макетах.

– Может, обогревающий шар чуть подвинуть?

– Да ты что, – возмущенно выдохнул инженер. – Я столько с наладкой мучился, он же сожжет всё, что уже имеется.

– Да, забыл… Проходили уже. Значит, пока оставим так? На макете ничего двигать не будем?

– Нет, боюсь опять образцы загубить. До сих пор те жалко… – инженер тяжело вздохнул.

– Ничего, они вроде всё успешно восстановили, разве не так? Немного времени потеряли, пару тысяч всего, не переживай, – архитектор ободряюще похлопал коллегу по спине.

– Что верно, то верно. Группа А показывает самые высокие результаты, но всё-таки… – инженер недовольно покачал головой и тихо произнес. – Слышал, что в пятом отделе уже три макета заселили?

– У них художник так себе, ты их образцы видел? Ни один на нас не похож. Да и сами макеты никуда не годятся…

– Но они явно более выносливые, чем наши, – инженер придирчиво оглядел стоящий перед ним купол, под которым находилась тестируемая система с большим пылающим шаром посередине. – Всё-таки надо было с обогревателем продумать лучше. Не выживут они на других макетах – температура не та.

– Дай им время, мы думали, образцы вообще нигде не приживутся, но всё получилось. Почти все группы принялись. Это успех.

– Но из девяти всего один макет, – прошептал инженер. – И кто, кстати, отвечал за чистку? После предыдущего эксперимента вернули не до конца расчищенный макет. Теперь эти, – он кивнул в сторону голубого шара. – До сих пор что-то выкапывают. И вместо того, чтобы технологии развивать и систему заселять, они всё прошлое разгадывают, – в его голосе появилась нотка раздражения.

– Не доглядели, да. Но группа А так учится, не думаю, что это сильно их тормозит, – архитектор пожал плечами. – Остальные группы в несколько раз отстают от них и уже давно не показывают почти никакого прогресса.

– Нет, эта система должна быть заселена больше, чем на половину. А эти образцы, даже группа А, с этой задачей не справятся. Они уже почти исчерпали запасы своего макета, просто не успеют.

Архитектор молча смотрел на коллегу, догадываясь, к чему всё идет.

– Дадим им ещё полмиллиона лет, – наконец решил инженер. – Потом передвинем модели или шар уменьшим…

– Образцы какие, последние брать будем? Менять не будем?

– Поговорю с художником. Может, покров изменить? – задумался инженер.

– Может, и покров изменим, – устало вздохнул архитектор. – Но давай сначала подождем. Группа А так на нас похожа… Обидно будет всё разрушить просто так.

– Чтобы создать заново, – инженер улыбнулся. – Не хочу сдавать халтуру. Это должно быть не только красиво, но и жизнеспособно.

Архитектор понимающе закивал, рассматривая их творение. Выстроенная система, в плане дизайна – почти совершенство. Но вот образцы, и правда, оставляли желать лучшего. Недостаточно выносливые. Всё же, этот проект ему будет жалко больше всех.

Когда оно приходит.

Девушка, что сидела передо мной, поежилась. Ей было неуютно, не по себе, ей было страшно. Нет, она была в ужасе. И её настроение словно бы передавалось мне. Какая-то гнусная тревога, от которой сосет под ложечкой.

– Как твои дела? – негромко спросила я, ободряюще улыбнувшись.

Как я и думала, она молчала, продолжая затравленно смотреть на меня из-под темных бровей. Её можно было принять за обычную душевнобольную, проведшую в стенах известного серого здания с решетками на окнах не один месяц. Темные, глубоко засевшие круги под глазами, потрескавшиеся от постоянного покусывания губы, сбитые костяшки пальцев и расцарапанные руки. Те волосы, что она не выдрала, были не расчесаны и торчали черной копной в разные стороны. Эта женщина безумна. Но я её знала. Еще неделю назад мы вместе пили кофе, и она жаловалась мне на то, что её преследует навязчивая мысль.

– Какая же? – спросила я, не переставая рассматривать её маникюр. Его она меняла едва ли не каждую неделю.

– Что за мной кто-то охотится.

– Поклонник?

– Если бы, – она горько усмехнулась. – Бывает у тебя такое, что кажется, что тебя кто-то зовет, когда ты в душе или в наушниках?

Я невольно засмеялась.

– Конечно же, бывает.

Она была недовольна моей реакцией и раздраженно отвернулась.

– Прости, если хочешь, чтобы я выслушала тебя как психолог, а не подружка, так надо было и сказать, – я попыталась вернуть её расположение. – Такое, и правда, бывает. Я даже глаза по очереди мою, чтобы одним всегда следить.

– Так вот, сначала так всё и было – мерещится и ладно, – доверительно продолжила она. – А потом… я его увидела.

Я внутренне напряглась. Было что-то зловещее в том, как она эта говорила. Профессионал в своем деле, я привыкла слушать подобного рода бред, но не от людей, которых знаю достаточно хорошо.

– Его?

– Не знаю, просто тень, – её взгляд остановился в одной точке, она словно пыталась разглядеть в своих воспоминаниях то, о чем говорила. – Я стала просыпаться посреди ночи от того, что оно произносит моё имя. Потом оно стало проявлять себя физически – толкать, ронять предметы. А однажды, я клянусь, оно заорало моё имя во всю глотку. Вот прям посреди ночи. Я в ту же ночь уехала к родителям.

– А сейчас? – тихо поинтересовалась я.

– Пока живу у родителей. Я им ничего не стала рассказывать. Сказала, что ремонт делаю. Но вчера папа попросил, чтобы я выглянула в окно, так как кто-то настойчиво зовет меня уже пару минут, – она отхлебнула кофе и замолчала.

– Ты выглянула? – не выдержала я воцарившегося молчания.

– Нет, что ты, – она покачала головой. – Я вышла в гостиную, где было его слышно, и я узнала голос.

– Какой у него голос?

Она задумалась, но вдруг переменилась в лице:

– Не знаю. Не разберешь по нему, мужчина это или женщина. Или ребенок. Знаешь, такой задиристый, насмешливый… Жуткий. До костей пробирает.

На какое-то время повисла тишина. Я пыталась уложить в голове услышанное и найти возможное объяснение.

– Ты ничего до этого не делала? – видя её непонимающий взгляд, я пояснила: – Может, Уиджи брала или книгу какую нехорошую читала.

– Нет, что ты, я в мистическую ерунду не верю, – она снисходительно улыбнулась, продолжая пить кофе, как ни в чем не бывало, а я недоумевающе смотрела на девушку, которая ещё минуту назад утверждала, что столкнулась с чем-то потусторонним.

– А в то, что с тобой происходит, веришь?

– Конечно, – она решительно кивнула, убирая длинные ухоженные волосы за спину.

Я больше не стала спрашивать её о преследователе. Мне было почти очевидно, что его не существует, а моя знакомая, возможно, нуждается в квалифицированной помощи. Пережить, по её заверениям, сверхъестественный опыт и остаться категорическим скептиком – это из разряда шизофрении. Я всё же посоветовала ей попить какое-нибудь успокоительное, пояснив, что это хотя бы поможет унять нервы.

С той встречи прошла неделя, в течение которой она связывалась со мной раз, чтобы рассказать, что кто-то названивал в домофон и спрашивал её. Трубку тогда взяла её мать и, без задней мысли, открыла дверь. Естественно, никто не пришел.

Потом я увидела её уже в психлечебнице. Я лишь психолог, я не её лечащий врач и не могла бы им стать. Моя компетенция – семейные драмы, депрессии и навязчивые состояния. Я даже не самый близкий друг. Но она попросила меня приехать. Приехать, чтобы сказать, что оно постоянно просит позвать меня. Она прошептала мне это на ухо, крепко сжимая мою руку. А когда я почти ушла, она окликнула меня по имени. И улыбнулась такой гадкой и надменной улыбкой, какая бывает только у безумцев.

Я вернулась домой, сокрушенная увиденным. Мне было жаль её, и я не переставала думать, как можно ей помочь. Почти весь оставшийся вечер я провела за поиском информации о подобных клинических проявлениях, даже лежа в кровати продолжая прочитывать форумы. Так я и уснула, чтобы проснуться в три ночи от того, что кто-то явно позвал меня по имени. Громко, почти нагло. Не то мужчина, не то женщина, не то ребенок.

Поезд жизни.

Он стоял посреди пустыни, а мимо с гулом проносился поезд. Тот самый, с которого он только что сошел. Выпрыгнул прямо из вагона, того, что где-то посередине. От ветра и пыли, летящей в лицо, ему приходилось прикрывать глаза рукой, но отвернуться он не мог, ему нужно было всматриваться в летящие вагоны, чтобы выбрать нужный. Поезд не был похож на другие. Внешне он напоминал обычный поезд: вагоны – зеленые, синие и черные, – последовательно сцепленные друг с другом и уносящие своих пассажиров вдаль, но кое-что в этом поезде отличало его от обычных собратьев. Он двигался по траекториям, чуждым любому земному средству передвижения. И, если с зелеными вагонами всё было более или менее понятно – они, как и полагается, ехали по рельсам, не сворачивая, не исчезая в пространстве и не возникая в другом месте, – то черные вагоны позволяли себе совершать невозможные маневры, каждый раз выбирая разные пути, затем огибать пространство по спирали и ехать уже по другой дороге, где вообще не было рельс. Казалось, этот поезд никогда не приедет к точке назначения, но туда он и не стремился. Были еще синие вагоны, ровно посередине, между зелеными и черными. Они грохотали по рельсам громче всех остальных. С одного такого синего вагона и сошел наш герой и сейчас тоскливо провожал взглядом. Они один за другим исчезали из его вида, словно растворяясь в клубах поднимаемого песка, и всё больше напоминали мираж. Сердце на мгновение сжалось – а вдруг он совершает ошибку? Ведь в тех вагонах все, кого он знал и любил. Но он снова повторил себе слова, которые твердил уже на протяжении нескольких лет: «я могу лучше».

На вид ему было около сорока. Тот возраст, когда осознаешь, что прожил половину жизни, а при плохом раскладе, может, уже и большую её часть. Прожил и прожил, но не жил. Всё ждал чего-то, вглядывался в будущее, нет, даже не вглядывался, а бросал робкие взгляды в сторону «потом» и «вот скоро будет». Ведь не может быть такого, что вот это вот и есть жизнь. Нет, вот скоро я заживу, а пока подожду… Он тяжело вздохнул и сокрушенно покачал головой. Какой он был дурак. Надо было начинать жить давным-давно. Где-то там, в прошлом, есть эта «отличная возможность», тот самый «поворот», где нужно было вдохнуть полной грудью и наконец-то «зажить», как всегда мечтал. Может, нужно было дождаться и того «благословенного будущего», сулящего богатую, полную приключений жизнь, но зачем ему это в старости? Да и дети уже появились, а они с женой так и «не пожили». С этими словами он решительно шагал через пустыню, увязая ногами в песке, к зеленым вагонам. В них тоже была своя особенность – они ехали задом наперед, словно в обратном направлении, но зато никуда не отклонялись и не исчезали. Это его прошлое, написанное, созданное, отрепетированное, почти земное. Эти вагоны почти его слушались, даже иногда ехали с такой скоростью, с какой ему нужно, позволяя разглядеть, что происходит внутри, за окнами.

Он смело пропустил первые вагоны, там ведь он совсем ребенок. Задержался лишь для того, чтобы с улыбкой вспомнить свои детские проказы, первый велосипед, разбитые коленки и пистолет, мастерски выпиленный отцом из деревянного бруска. Нет, в эти вагоны ему нельзя. Этот нескладный, чумазый мальчуган никогда не поднимет весь тот багаж опыта и знаний, что он накопил. Возможно, даже сойдет с ума. Да и, как бы ни хотелось вновь беззаботно побегать по улице со своими дворовыми друзьями, через пару дней ему это надоест. И что прикажете делать остальное время? Снова в школу, снова учиться… Уж если и пойти учиться заново, то в университет. Вот, кажется, там можно было проложить маршрут судьбы иначе. Выбрать, в конце концов, другую профессию. Кто ж знал тогда, что его нынешний диплом будет не самым востребованным, а пустующий в то время новый и незнакомый факультет выпустит специалистов, которые сейчас только что миром не управляют. В окне мелькнуло лицо улыбчивого долговязого парня, что прервало его рассуждения. Вот он и студент. Нет, нельзя сюда. Пускай этот дурень сам разбирается. Тут он и друзей завел и жену встретил, благодаря одному из них. Как бы не испортить всё, ведь эта часть его вполне устраивала. Кто знает, полюбит ли его та девушка, если он предстанет перед ней с нынешними мозгами, обременёнными заботами, скучными мыслями и взглядами на жизнь, совсем не похожими на того веселого парня. Можно, конечно, положиться на судьбу, но рисковать не хочется, да и лень – это ж снова: свидания урывками, беготня по съемным квартирам… Его и без того уставшему сознанию это не нужно. Где они там поженились? Веселая была свадьба. Он с нежной улыбкой наблюдал на то, как в окне целуются влюбленные. Такие молодые и красивые. Он в черном, торжественном костюме, она, конечно же, в белом платье и, пожалуй, в слишком громоздкой фате… ведь тогда модно было. Вернуться сюда только ради того, чтобы снова прожить этот день, полный любви и радости, хотя таких будет ещё не мало. И еще ради того, чтобы дать леща бывшему другу, едва не испортившему свадьбу. Но тогда надо было пораньше запрыгнуть на поезд и вообще его не звать. Никогда и никуда. Ну, что было, то было. Не все друзья прошли проверку времени, так и должно быть. Так, где они своё жилье приобрели? Там можно будет и начать всё заново, даже учиться пойти. На ту самую «редкую» профессию. Он почти шагнул к этому вагону, но помешкал. А как же ипотеку платить? На нынешней работе зарплата стабильная, да и повысят скоро. А после повышения они вообще ипотеку досрочно выплатили. Он, хмурясь, смотрел на то, как в вагоне молодая пара, то смеясь, то ругаясь, делает ремонт в своей первой собственной квартире. Вернуться сюда, да плитку этим балбесам нормально положить, чтобы через год не отвалилась. Что же делать? Он пытался собраться с мыслями. Где? Где был тот момент, когда всё могло пойти иначе? Где я мог всё изменить? Сейчас уже дети появятся, а там времени совсем не останется. Он снова шагнул к поезду, мимо как раз проезжал вагон с новосельем. Его жена, светящаяся от счастья, ставила на стол «своё фирменное блюдо». Он мог слышать поздравления друзей, пожелания обзавестись потомством. А вдруг родятся не те дети? Его словно обожгло. Он резко остановился. Не вдруг, а точно. Он же не сможет прожить каждый день в точности как было. А он любил тех детей, своих, единственных. Хорошо, пускай родятся дети. Оба. И красавица, умница дочь и смышлёный сын, его продолжение в этой жизни. Он улыбнулся, вспомнив лица своих детей. Сердце болезненно сжалось от тоски по семье. Семь лет должно хватить, чтобы направить их поезд жизни туда, куда он всегда хотел, в яркое манящее будущее. Мимо с нарастающим грохотом проносились вагоны, несущие его воспоминания, его прошлое, хорошие и плохие дни, моменты, наполненные искренним счастьем и моменты, омраченные горем. Всё это он пережил и помнил. Что-то из этого он не хотел бы повторить вновь, а что-то готов был проживать раз за разом. И вдруг вагоны кончились, точнее, мимо проносился какой-то неосязаемый мираж. В этом мареве мелькали искаженные, но узнаваемые, образы. Он с ужасом осознавал, что это те самые семь лет, те годы, которые он провел в самообмане, в существовании, в ожидании лучшего. Образы детей были достаточно яркими, но ни жену, ни даже себя он не мог разглядеть. Всё было размыто и непонятно. То мешал дым сигарет, то пелена алкоголя, то просто усталость. Его сознание тогда жило иллюзорным днем, днем, оторванным от настоящего, лишь дети иногда возвращали его на землю, но потом он снова терял ощущение реальности. Он не мог вернуться в эти дни, потому что их словно не существовало. Если бы он не разучился искренне радоваться событиям и простым вещам, то, возможно, смог бы зацепиться за вагон, но он потускнел, опустел. Потускнела и опустела и его жизнь и сейчас проносилась блеклым синеватым пятном перед глазами, не давая возможности за что-либо ухватиться. Неужели ни одного яркого события? Дети закончили садик? Он же был рад. Нет, он был недоволен тем, сколько пришлось отдать на выпускной, и поэтому буквально смазал впечатления от праздника всей семье, так же как и первый день школы. Он жадно впивался взглядом в образы, которые становились всё неразборчивей. Где его жена? Её он почти не видел, мог лишь догадываться, что она присутствовала в его жизни и была где-то там, в этой дымке, нещадно поглотившей его жизнь. Где-то там, на заднем плане. Подожди, родная, вот скоро я подарю тебе жизнь, которую ты заслуживаешь, а пока потерпи и посиди тихонько. Он безвольно опустился на землю, в отчаянии смотря на исчезающие синие вагоны. Он поискал глазами зеленую часть этого поезда. Ничего. Его предупреждали, что будет лишь один шанс просмотреть свою жизнь и выбрать вагон, а теперь он в точке невозврата. Он не может вернуться в своё настоящее, а будущее… Он посмотрел туда, где черные вагоны выписывали кульбиты. Некоторые вагоны были такие же размытые, как и синие, но некоторые, как те из прошлого, везли яркие моменты, будь они хорошие или плохие. Эти вагоны расходились и сходились вновь, раздваивались и расстраивались, словно следуя всевозможным маршрутам и поворотам судьбы. Он поднялся с песка и, помедлив, со всех ног побежал туда, лишь бы не оставаться здесь, в забытьи. Как же поймать будущее? Как выбрать? Вагоны проносились с такой скоростью, что невозможно было разглядеть, что в них происходит. В голове стоял оглушающий гул. Выбирать в слепую было опасно, ведь он мог ошибиться с поворотом, выбрать не тот путь, выбрать вагон и попасть прямиком на какую-нибудь трагедию. Этот эфемерный поезд кружил вокруг него по несуществующим рельсам, словно издеваясь, но хотя бы никуда не исчезал, как это сделало настоящее, пока он как болван пялился в прошлое. Один из вагонов буквально ослепил его. Казалось, он мчится прямо на него. В окне он увидел улыбающуюся жену и, прежде чем успел подумать, прыгнул ему навстречу.

Он открыл глаза и увидел лицо жены. Она улыбалась, но её глаза были красные и воспаленные, словно от слез. Она выглядела изнеможённой, словно бы незнакомой, немного постаревшей, лишь взгляд, полный ласки, убеждал его в том, что это она, та самая. Она смотрела на него как прежде, как когда-то давно… Он не ошибся с вагоном. Он попытался улыбнуться в ответ, радостный от того, что всё хорошо, но вместе с сознанием в его тело вернулось кое-что еще. В этот же миг по телу свинцом разлилась тупая боль. Рядом монотонно запищал какой-то прибор, всё это время неслышимый, а теперь прорвавшийся сквозь пелену. «Не оставляй нас больше». Это был голос жены. Она осторожно поцеловала его в висок. Он не мог ей ответить, но это временно, до тех пор, пока не вынут трубку. Он обязательно ей всё скажет. Он больше не будет ждать подходящего, правильного, того самого момента. Он будет жить. Они теперь будут жить.