Пребывание в ожидании бесплатное чтение

Глава I

Главная проблема философа заключается в том, что в его голове очень много правильных вопросов и очень мало правильных ответов.

Под небом шёл умирающий снег. Он опускался в пучины бесшумного гула общечеловеческого безразличия, растворяясь в грязи и замерзающей слякоти покинутых бульваров. Попутно он заделывал недавно образовавшиеся прорехи в серовато-чёрных полночных сугробах, покрывая их искажённую уличной сажей поверхность некой непроглядной иллюзией чистоты. Нельзя было сказать, что общая картина здешней действительности становилась от этого хоть сколько-нибудь привлекательнее, но снег явно старался.

Где-то поблизости от этого печального зрелища покачивался и шипел потрескивающий магией фонарь. Представлял он собой хлипкое соединение двух палок, к которому был прилажен проржавевший ввиду безалаберного обращения крюк. На нём покачивался стальной корпус со стеклянными вставками, одна из которых была разбита. Магический огонёк, что тлел внутри, по странной цепочке событий, а также ввиду законов физики, притягивал к себе снежные пушинки, не присоединившиеся к шеству своих собратьев, что уносились в лету, ведя за собой остовы когда-то великолепных ледяных бастионов, чей век, по правде говоря, был не так уж и короток в этом, пусть и не самом северном, но вполне морозном по общим меркам краю. Сбоку фонарь подпирал дом, будто слепленный из потемневших от времени досок. Его фундаментом служило ещё более древнее и хранимое одними Богами здание, которое по совместительству являлось хоть и не самым удачливым, но довольно большим, книжным магазином. За долгие годы своего бесславного существования, он почти полностью опустился под землю, став совсем незаметным для окружающих людей полуподвальным помещением.

Основным источником дохода владетеля этого, не то чтобы злополучного, но явно пришибленного судьбой предприятия была арендная плата постояльцев вышестоящего домишки, да деньги, вырученные у редко проходящего мимо представителя знатно поредевшей интеллигенции, что стремился сохранить клочки истории и культуры этого, пришедшего в упадок и не торопящегося из него выбираться, мира.

Неподалеку от него находился богомерзкого вида кабак, который сначала был прозван, а затем переименован в «Клоповник» благодаря легкой руке незапамятного владельца. Это название лаконично описывало это заведение, служившее местом отдыха и кратковременного пристанища для разночинных проходимцев, которым не хватало наличных средств на аренду комнаты в каком-либо более приличном постоялом дворе или гостинице.

Я смотрел на всё это утомлённым в долгом пути и печальным от неизбывности обстоятельств взглядом из-под своей шляпы. Сверху падали снежинки, цепляясь за моё странно-синее пальто и обрамляя белой оторочкой всю мою одежду. Пальцы мёрзли, несмотря на надетые перчатки, а ноги понемногу немели на морозном ветру. Ночь, окутавшая всю окружающую действительность, наполняла меня ощущением сумбурной тоски и ненаправленной покинутости.

Немного подумав о беспричинности бытия, а также пересчитав в уме оставшиеся деньги, я поднял голову вверх и начал смотреть на небо. В мозгу вертелись и ползали самые разные мысли, но каждую из них стирала потускневшая лазурь и чуть шумное безмолвие. Подождав пару минут, я тихонько вздохнул, прошептал колдовской перифраз и побрёл в направлении лестницы, ведущей вниз.

Подойдя к ней, я уставился в зияющую пустоту лестничных пространств, которые изредка перемежались гаснущими или по какой-то неясной причине вновь всплывающими огоньками забытых лампочек. Немного помедлив и прошептав ещё три слова, я снял одну из перчаток и прикоснулся к холодной и гладкой краске перил.

Пока спускался, запах влажного бетона понемногу просачивался в меня, пробуждая небрежно написанные этюды не столь отдаленного детства, в котором я точно также спускался и поднимался по отсыревшему после уборки подъезду своей родной пятиэтажки, спеша по тогда столь важным, а теперь настолько же далёким для меня делам.

Когда я наконец сошёл в самый низ, то легонько постучал в дверь, давно покарябанным, но неплохо сохранившимся дверным молотком. Ответа с той стороны не последовало, но вокруг меня стала раздаваться тишина, которая не торопясь приобретала очертания и смыслы. В какой-то момент, резонируя с ней, моя душа также принялась выходить за пределы тела, клубясь еле заметной дымкой, заполняя собой контуры лестничного проёма. Снег, что покоился на одежде, таял, пропитывая пальто и брюки. Шляпа же, защищённая по замыслу создателя от такого рода неудобств, отталкивала воду, которая, попадая на уже и так вымокшую ткань, стекала на бетонную плиту, тем самым придавая всему происходящему какой-то дополнительный смысл.

Вдруг дверь распахнулась и за ней образовался высокого роста человек, чьи волосы медленно захватывала седина. Лицо его было устало-угрюмым и измученным от множества, требующих траты времени, но совершенно ни к чему не приводящих дел. Взгляд его упёрся в мои потерянно бегающие глаза.

Пока мы выжидающе оглядывали друг друга, тишина площадки и бесшумность книжного магазина стали смешиваться меж собой, объединяя шуршание беспокойных страниц с усталостью стекающей капель. Я тоже тонкой струйкой проникал в уютные, хоть и немного душные от расположения комнаты. Вокруг стояли полки, заполненные молодыми и старыми книгами, и дополняющими их горшками, побольше и поменьше, в которых прорастали монстеры, фикусы и прочая растительного вида живность. Кое-где виднелись колючие силуэты кактусов, а на столе спокойно зиждился молочай. На печке, что стояла рядом с ним, разогревался тяжёлый чугунный чайник, довольно сильно парили батареи, где-то в углу мирно гудел холодильник, перегоняя ручейки странных жидкостей по своим застигнутым темнотой и пыльным покоем трубам. Тоже чуть заворожённый растекающимся ожиданием хозяин молча разглядывал своё жилище, но слегка тряхнув головой, он скинул завесу и, кивнув, пригласил меня войти внутрь.

Переходя порог я мельком заметил аккуратный рядок рун, что опоясывал дверные косяки и ощутил лёгкое дуновение, когда проход за мной затворился. Пока владелец помещения лязгал замками и парой засовов, я разделся, после чего повесил своё пальто и шляпу на вешалку и бережно поставил сапоги в углу прихожей. Сумку же я повесил на чуть выпячивающийся угол зеркала, на что оно мне ответило недовольным бряцанием, грозящем перерости в скрежет

После этого я опустился на один из рассредоточенных по импровизированной кухне стульев, а он медленно прошёл к чайнику, отзываясь на его протяжный свист. «Здравствуй, Мирек» – сказал я и откинулся на твёрдо-мягкую спинку стула, тем самым подставляя своё лицо уютному свету, свисающей с потолка лампы.

«И тебе не хворать,» – пробурчал он, поглощённый подготовкой к завариванию чая, что он делал при каждом удобном случае. Он методично смывал прилипшие к поршню и внутренним стенкам заварника чаинки, которые так и остались с прошлой заварки.

Я смотрел на него, молча наблюдая за тем, как осторожно он пересыпал чай в стеклянную полость, стараясь высчитать необходимую дозировку. При этом, он немного пригибался, что выглядело немного смешно для мужчины его роста. Мирек был моим дядей в какой-то позабытой степени родства, и, кроме того, моим гуру во многих вещах, включая любовь к книгам, музыке и чаю. Порой казалось, что он знал ответы на все мои вопросы, даже если они даже не собирались приходить ко мне в голову.

Книжник заметил шепчущее вокруг молчание и спросил: «Что тебя привело в моё скромное жилище?»

Я чуть пожал плечами и вздохнул: «Наверное, просто нуждался в чём-то настоящем.», – промолвил я и, прикрыв глаза, принялся заводить свои разросшиеся лохмы за красные с недавнего мороза уши.

«Снова пришёл в уныние?» – обратил он на меня свои зеленоватые глаза, над которыми нависали густые, отливающие серебром брови.

Я кивнул, соглашаясь с его словами. Мне было тяжело объяснить это чувство, которое неоднократно настигало меня в последнее время. Оно было подобно тоске по тому, что казалось более правдоподобным, чем окружающее меня настоящее. Когда я в него погружался, мне казалось, что я живу в каком-то ином, параллельном мире, где переменилось практически всё, за исключением меня и таких столпов моей жизни, как лавка Мирека, будто бы я находился в безмерно затянувшемся, припозднившимся к уходу сне.

Книжник хмыкнул и начал наливать тонкой струйкой кипяток в заварник. Со своего места я мог видеть, как чёрные чаинки кружились в янтарной пустоте, заволакиваемой тёмно-красными облаками.

«И какой же чай ты готовишь на этот раз?» – тихо сорвалось с моих уст. Не то чтобы меня интересовало, какой чай готовит дядя, но это предложение было для меня сродни мостику к обычной жизни.

Мирек улыбнулся с деловитым спокойствием, заполняя чайник новой порцией воды, которой было уготовано превратиться в кипяток. «Сегодня будем наслаждаться кенийским, мой юный камрад», ответил он, смакуя каждое слово, как будто готовился к чему-то иррегулярно торжественному, ненавящиво пытаясь развеять мой беспричинный траур.

Безмолвно я подошёл к полке с книгами, взял одну и начал перелистывать, оглядывая беспорядочный поток образов с пожелтевших от времени страниц. Книжник, оставив чай настаиваться, стал настраивать старенький проигрыватель, из которого скоро зазвучали вплетённые в мою душу мелодии «Аквариума».

Я поставил книжицу обратно и стал бродить между рядами полок, уносясь душой в безвременный поток чёрного бытия, что был наполнен запахом старых книг и безызбывным опустошением информации. Казалось, что ряды стеллажей уходят за горизонт, поэтому я старался не отходить далеко от звуков путеводной песни, чтобы не повторить судьбу тех, кто уверовал, что вещи не могут сами по себе преломлять свои свойства и смыслы, особенно такие иллюзорные как пространство и время.

Вдруг передо мной возникла громоздкого вида деревянная тумба, возможно занесённая сюда неведомыми ещё в советские, или близкие к ним времена. На ней, под далёким от тонкости слоем пыли, кое-где в неровных стопках, кое-где нависая над краем, покоились недавно напечатанные научные труды. Их целью значилось донести до читателя общепризнанные представления новоявленных специалистов о природе и свойствах энергии межпространственного взаимодействия, возникшей в нашей реальности примерно три года назад. В простонародье её называли магией, подобно до странности расплывчатой силе, что встречалась в древних сказаниях и относительно недавних романах и рассказах фэнтезийной направленности.

Изящным движением руки я смёл пыль с этого вольноотпущенного собрания, заодно сметя пару стопок его последних последователей. Оставшиеся заседатели, всё ещё покрытые серыми островками, с укоризной и пристрастием глядели на меня, но я, благодаря долгим годам обучения в гимназическом гадюшнике, смело их игнорировал, оглядывая открывшиеся моему взору целомудренно однотипные названия, кроме одного, что больше всего меня и привлекло. Им было: «Энциклопедия-справочник по всем магическим явлениям и вопросам» Яниса Паугурса, вырисовывавшееся серебрянного цвета буквами на твёрдой обложке цвета берлинской лазури. Сзади на ней располагалась фотография автора – вангогообразного мужчины бальзаковского возраста. Вдобавок прилагалась следующая аннотация:

«Энциклопедия-справочник по всем магическим явлениям и вопросам» Яниса Паугурса – один из столпов современной научно-популярной литературы. В этой книге автор пытается ответить на самые сложные и интригующие вопросы о магии: откуда и почему она возникла? Безграничен ли ее потенциал или у него есть пределы? Всегда ли магия присутствовала в нашем мире? Возможны ли путешествия в другие измерения с её помощью? Что ожидает наш мир в далеком будущем? Янис Паугурс не делает однозначных выводов, поскольку на таковые не осмеливается пока никто на переднем крае науки. Однако, он переводит на живой и образный язык сложнейшие положения теории энергии межпространственного взаимодействия и переносит читателя на удивительные просторы межпространственных брешей Деревянина, энергетических колодцев Иванченко и Теории подмиров Тявиной. Прибегая к неожиданным образам, а не формулам, Янис Паугурс приближает нас к разгадке тайны, лежащей в самом сердце окружающей действительности. Под этой обложкой – полный текст научно-популярного бестселлера. Текст сопровождают примечания и уточнения, сообщающие о достижениях современных магологов и чароведов.

Несмотря на её подозрительно слащавый вид, я всё равно решил, что справочник соответствовал моим тогдашним нуждами и требованиям, и аккуратно спрятал его за пазуху своего жакета, не торопясь заталкивая его во внутренний карман, чтобы избежать риска порчи полосатой подкладки острыми углами обложки. В то же время я понемногу отступал из этого почти незаметно начавшего схлопываться пространства, внимательно слушая проникающие через магическое поле канцоны.

Когда я наконец выбрался из хитроумного переплетения переходов, заварка, судя по её тёмному оттенку, уже настоялась, на что по моим прикидкам должно было уйти полчаса, что довольно сильно расходилось с моим внутренним хронометром. Мирек уютно сидел за компьютером, сопровождаемый дорогим для моей души жужжанием старенького системного блока. Его умиротворённое лицо равномерно окуналось в синеватые пучины излучения монитора, будто он совершенно успел забыть, что я здесь появлялся. Но из прихожей на меня косились мои грязные сапоги, а на крючке всё также висело кислое пальто. Поэтому я быстро отмёл все фантасмагорические предположения и серией неловких, имитирующих кинематографическое покашливание звуков, напомнил Книжнику о своём существовании.

Глава II

«Чтобы хорошо работать, нужно хорошо есть, жить в хорошем помещении, время от времени давать себе передышку и спокойно запивать выкуренную трубку чашкой доброго кофе.»

Винсент Ван Гог, Из писем к друзьям

Пока Мирек, всплывал на мой уровень бытия, я прошёл к холодильнику и, решив осмотреть его на предмет какой-либо снеди, открыл дверцу, откуда на меня начал распространяться кваква-версальный поток заиндевевшей атмосферы, вместе с настолько же холодным ко всему окружающему миру, светом лампочки, встроенной в холодильник. Сбоку своими, давно потускневше-желтоватыми этикетками, мелькакли неаккуратные рядки липких лекарственных пузырьков и тюбиков с полустёртыми названиями. Чуть выше, в пластиковом обрамлении, напряжённо парил десяток яиц, составлявший компанию мазям-отщепенцами и половинке головки чеснока. Население нижней полки дверцы преимущественно составляли аляповатые бутыльки с различными соусами и снадобьями, навроде карри, купленного на недавней индийской ярмарке или концентрированного сиропа шиповника, что собирались выпить год или два назад. Основные же полки были куда более сиротливо-пустынными по сравнению со своими пижонистыми собратьями. На них покоилась пара пакетов молока, полузабытая палка колбасы, маленький шматочек сливочного масла в магазинной обёртке, а также несколько разно-массивных банок с солёными огурцами, помидорами и вареньем. В нижних ящиках тускнели пакеты с овощами различной степени свежести, особенно тяжёлым пятном, с точки зрения местной композиции, бурела покрытая застывшим чернозёмом картошка.

За несколько минут я перебрал различные варианты своей грядущей вечери и тщательно осмотрел все предполагаемые компоненты на предмет плесени и прочих гнилостных загадок природы. Для приготовления бутербродов я выбрал половину от всей найденной колбасы, зеленовато-жёлтый огурец, выращенный в теплицах далёкого востока, а также батон чёрного хлеба, что лежал на пустой хлебнице в недавно вскрытом пакете.

Пока я искал нож и досочку для резки, дядя поднялся со своего места и, проследовав в моём направлении, на полпути обратился к настенному шкафу квази-красного дерева, в мутном стекле которого мерно расплывались массивные силуэты пивных кружек. Он взял две из них, после чего прошёл оставшуюся часть пути и водрузил передо мной свою тяжёлую ношу. Расфасовав в каждую из них по три кубика сахара и залив их заваркой ровно до верхней грани, ставших вертикально кубиков, а также дополнив всё это водой из кипятильника, Книжник образовал довольно большое скопление чая в этом помещении, давно привыкшем к куда большим объёмам данного напитка.

Когда всё было готово, Мирек сел напротив меня и, взяв один из бутербродов, что лежали посреди стола на фарфоровом блюде, которое чудесным образом обнаружилось там сразу же после пришествия Книжника, быстро умял плод совместных усилий пекарей, мясников и хлеборобов и, чуть нахмурившись, уставился на меня. Отпив глоток из своей кружки, я точно так же посмотрел на него в ответ.

«Нашёл чего в моих закромах?» – спросил он, косясь на выступающие очертания книги, которая скрывалась за моим жакетом. Я утвердительно кивнул и, вынув справочник, положил его чуть правее тарелки.

Тогда Мирек с коварством прищурился, уставившись на обложку. Страницы слегка шевелились, чувствуя приближающуюся опасность, или, как сказал бы заядлый материалист, подвергаясь воздействию еле примечаемых воздушных потоков. Дядя незаметно для книги взял нож и, задержав дыхание, вонзил его ровно между корешком и краем блюда. Справочник, подчиняясь недавно обретенным инстинктам, дернулся, но тут же был пойман умеренно мускулистой рукой Книжника, который ожидал его чуть ниже столешни.

Впившись пальцами в обложку, Мирек вытянул из нагрудного кармана своё пенсне и, нацепив его себе на нос, начал осторожно перелистывать справочник-энциклопедию, заглядывая внутрь и останавливаясь на интересующих его разделах. Я слушал тиканье часов, шёпот удаляющегося от меня проигрывателя и шелест бумаги, смотря с некоторой упущенной долей любопытства на задумчивое лицо дяди, не спрашивая его ни о чём, что Книжник мог там искать.

Он просидел так ещё несколько минут, переворачивая страницы и время от времени глубоко вздыхая, а затем вдруг закрыл энциклопедию и положил её на стол, прихлопнув сверху своей массивной ладонью. Я с удивлением посмотрел на него, но он лишь улыбнулся и произнёс:

«Больше не убежит, я его заворожил», – сказал он, улыбаясь, будто кот, объевшийся сметаны. Затем он передал мне очки, держа их под определённым углом, так чтобы я мог видеть аккуратные рунные надписи, выгравированные на оправе.

С некоторой филигранностью я перехватил латунный ободок, так чтобы невольно не оставить отпечатков на линзах, и пристально посмотрел на слова и составляющие их значки. Но не находя ничего знакомого в своей довольно обширной базе данных головного мозга, я вернул очки Миреку.

Тогда, с тем же самодовольным видом, он продолжил меня просвещать: «Это древние руны. Когда-то их использовали для общения с духами, Богами и другими сказочными тварями и нечистью, а теперь, как видишь, они снова работают», – усмехнулся он, восхищаясь значимостью своего открытия.

«Думаю, магия», – сказал он, указывая на меня пальцем свободной руки, «как сказано в твоей недавно обретенной книжице, не просто единоразово образовалась, как новый вид энергии, а продолжает нарастать, по крайней мере в нашем мире. Глядишь, скоро и лешие с кикиморами отовсюду полезут, да ангелы с чертями объявятся, а может и кто подревнее», – полушуточно, полусерьёзно проговорил он.

Я не мог не улыбнуться в ответ, но в то же время меня принялась разъедать непонятная тревога от того, что он говорил. «Всё это звучит немного пугающе», – заметил я осторожно.

«Ну, может быть, и пугающе», – согласился он, – «но это не означает, что мы должны бояться. Магия, конечно, действительно может быть очень сильной, но навряд ли кто-то вылезет посреди опушки из ниоткуда».

Вдруг у меня возникло ощущение, что за мной кто-то следит, но резко оглянувшись, я ничего не заметил, но на всякий случай решил придвинуться ближе к яркому полукругу света, издаваемого люстрой бра, что своим почти прозрачным полумесяцев висела над столом.

Тут проигрыватель окончательно заглох, требуя очередного завода. Тишина, что затаилась в бесконечном пространстве стеллажей, не упуская возможности, снова приступила заливать кухню, огибая жужжащую технику и место нашей, подходящей к завершению трапезы. Тогда Мирек встал, подошёл к проигрывателю, поднял иглу, перевернул пластинку на другую сторону и запустил её вновь.

Пока она звучала, я потихоньку стал собираться домой. Дядя из учтивости предложил мне переночевать у него, поскольку час был уже поздний, а времена, как и всегда, царили не самые безопасные, но к нашему обоюдному облегчению я отказался от его предложения.

От лавки Книжника до моей квартиры, которая располагалась почти в самом центре, в одной из воздвигнутых во времена перестройки многоэтажек, было около получаса пешего хода, или же около 50 минут ожидания и тряски на ночных автобусах, поскольку трамваи к тому времени уже не ходили. Посоветовавшись с дядей, я в конечном итоге предпочёл чуть тёплую тряску, которая обещала некую иллюзию безопасности, несмотря на более позднее возвращение. Когда я уже одевался, Мирек вдруг забеспокоился, принявшись метаться в поисках хоть какого-то гостинца, и несмотря на моё вялое противление данному, всегда смущающему меня, обычаю, в конце концов вручил мне маленький бумажный пакетик, который был заполнен душистым молочным улуном. После чего мы распрощались, и я вновь вышел в заиндевевшую реальность лестничных переходов.

Пока я поднимался под аккомпанемент лязгающих замков, на меня, шаг за шагом, начала накатывать чрезвычайная усталость. Воздух вокруг становился всё более вязким и обжигающим, а отзвуки моей поступи гремели и расплывались, будто я брёл по озеру ртути. Когда, наконец, подъём был преодолён, я увидел ночь. Кое-где шумели вызывающие настороженность выпивохи, на небе, как обычно, висела луна, отдалённая от звёзд непробиваемым барьером светового загрязнения. Слева и справа зияли тёмные пасти городских дворов, а впереди маячили фиолетово-жёлтые конусы, уличных фонарей, одетых в многолетнюю шинель объявлений.

В голове было пусто, а в душе довольно тоскливо. Невольно я принялся подсчитывать свои шаги, дабы заглушить неприятное для меня скрежещущее шуршание снега. По моим прикидкам было около двух часов ночи, а до остановки оставалось порядка десяти минут ходьбы. Кое-где вырисовывались сомкнувшиеся будки мелких торговцев, над которыми потерянно нависали фальшивые пластиковые буквы, безвкусных цветов и пошлых размеров.

Под умолкающими порывами ветра своими оголенными ветками пытались шуметь деревья. Понемногу вдалеке стал вырисовываться человек, идущий в противоположную моей стороне, одетый в коричневую древнего вида парку, тёмные брюки и кепку, которая никогда не защищает от мороза и порой, в особо тяжёлых случаях, провоцирует появление лысины.

Шёл он примерно с моей скоростью, так что через минуты две мы пересеклись. Мою щёку вдруг что-то задело, но когда я обернулся, незнакомец уже растворился в темноте, свернув в кишащую кошмарами подворотню. С минуту я стоял, в попытке услышать шум его движений, но их не последовало, только снежинки начали опускаться вокруг, обещая перерасти в новый снегопад, за пеленой которого я уже точно ничего бы не услышал. Тогда я вновь продолжил следовать по намеченному маршруту до тех пор, пока не дошёл до остановки.

На ней, холодным молчанием меня встречали покрытые снегом остовы скамеек и пара спорящих о чём-то, вездесущих бабулек. К тому времени я уже немного подмерзал, поэтому принялся ходил вокруг остановки кругами, до тех пор пока через снежную пелену не показался автобус. Со зрением у меня были небольшие проблемы, поэтому прищурившись я стал вглядываться, пытаясь отыскать его номер, но автобус умчался прочь, а я с бабками продолжил своё, уже казавшееся вечным сидение.

Приблизительно минут через девять, когда я почти что собрался добираться до дома своим ходом, наконец показался нужный мне и бабулям автотранспорт и мы, через разные двери, заползли в его свеже-затхлую, прорезиненную и заполненную дешёвым поролоном кресел утробу. В кабине на полную мощность работала печка, поэтому я быстро снял перчатки, чтобы согреть свои заиндевевшие пальцы. Накапливавшееся до этого момента напряжение вдруг меня отпустило, и всё вокруг стало уплывать в какую-то абстрактную иллюзию, становясь безразличным и чрезвычайно далёким, настолько, что мне просто хотелось бесконечно катиться в этом трясущемся мирке, кряхтящих и шепчущихся пассажиров.

Одна из бабулек, что уселась ко мне поближе, мерно вертела большими пальцами, образуя остальными некое подобие стены. Тогда я тоже задумался о том, как избежать преждевременного сонного забвения, снял свою шляпу-ушанку, разгладил слегка взъерошенную шевелюру и ещё немного посидел, полностью выпрямившись, чтобы окончательно прийти в себя. Вспомнив о недавнем приобретении, я достал из своей наплечной сумки, которая всё это время незаметно была со мной, Справочник-энциклопедию в обложке цвета берлинской лазури и принялся за чтение.

Глава III

«Люди не более способны изменить ход истории, чем птицы – небо. Все, что они могут, – это воспользоваться моментом и вставить свой небольшой узор»

Терри Пратчетт, из книги «Мор, ученик Смерти»

Когда я открыл книгу, в меня начал проникать запах новых печатных чернил и свежей бумаги. В неправильном свете желтоватых, покрытых неведомой патиной лампочек кабины, страницы выглядели слегка помятыми и размытыми. Быстро пролистав оглавление и титульную часть, я обратился к предисловию, но не найдя ничего особенного, я сразу перешёл к первой главе. Её тема была лаконично описана как «ЭМВ – введение», а начиналось всё так:

«Как бы абсурдно это ни звучало, но на данный момент практически никто в мире точно не знает, в результате чего возникла «магия». Большая часть ученых придерживается одной из трех теорий, а именно: Межпространственных брешей Деревянина, Энергетических колодцев Иванченко и Подмиров Тявиной, о которых дальше и пойдет речь.

Согласно этой теории, магия возникает благодаря отклонениям в пространстве-времени, которые создают «бреши» между нашим и другими мирами, откуда к нам просачивается ЭМВ. Хотя эта теория звучит довольно убедительно, но она с трудом объясняет механизм возникновения «брешей» и умалчивает о причинах, по которым мы не можем засечь сами «бреши», а наблюдаем только их последствия.

На это защитники теории не без основания утверждают, что во время выброса, так называемой «магии», который происходит после возникновения бреши, большая часть приборов, и в частности измерительной техники, работает с большим количеством аномалий или не функционирует вовсе. Также в поддержку теории Деревянина говорит тот факт, что на данный момент его команда уже смогла составить примерную карту мест с наибольшей частотой появления «брешей», среди которых, например, ряд территорий Восточной Европы, Уральских гор и Западной Сибири.