Мир Ванты Ху бесплатное чтение

«Молчат гробницы, мумии и кости,

Лишь слову жизнь дана».

Иван Бунин.

От автора

Если скажут вам: не существует других реальностей. Не верьте. Не существует. Согласитесь.

Научитесь их чувствовать, осязать, замечать. ИХ. Других. Здесь на Земле. Не пришельцев из бескрайнего Космоса. Фантомы, земные феномены, существующие рядом с нами, скажем так, в «информационном» поле Земли. Поразительно похожих порой на нас самих. Хочется поддержать «теорию двойников1» в реальности, но обратить внимание читателей на уникальные свойства подсознания человека, интуиции, предвидения.

Научитесь присматриваться, прислушиваться к видениям, слуховым «галлюцинациям» своего собственного сознания, не только во сне, но и наяву, быть может, излишняя на первое суждение, осторожная осмотрительность убережет вас от необдуманного поступка, откровенной глупости, совершённой в «затмении мозга» или «в порыве чувств», спасёт от трагического случая, преждевременной смерти.

Как это случилось, к примеру, в 1994 году со мной, автором настоящего повествования.

Нашу операторскую группу собирались отправить в Гонконг на съёмки международного конгресса врачей. В английском посольстве, практически все, не прошли «первичного» собеседования. В том числе и я, кто служил в то время кинооператором в одной из столичных киностудий. Нервотрёпка перед отъездом была утомительной. Пока собирали надёжну, испытанную, профессиональную съемочную группу, комплектовали оборудование, пока готовились к неделе пребывания в Гонконге, экстренно писали эскиз предварительного сценаря будущего документального фильма.

Руководитель группы врачей Н.А.Лукьянова настояла на повторном собеседовании телевизионщиков, лично встретилась с консулом, добилась виз для себя и коллег. Съемочной группе, сокращенной до пяти человек, еще раз предстояло явиться на Софийскую набережную, пройти повторное собеседование, фильтр не совсем корректных, мягко выражаясь, вопросов по истории колониальной Великобритании.

В ночь перед вторичным заходом в английское посольство мне снились невероятные сны с видениями женщин в черных одеждах, огненные кошмары. О чём отдельный рассказ, возможно, в недалеком будущем.

Часов в одиннадцать утра, спокойный, сдержанный, хотя и не выспавшийся, в отглаженном пиджачке, с «Moschino2» под горлом – модным малиновым галстучком, я сидел за столиком переговорной комнатки напротив сотрудницы посольства, худышки в круглых, синеватых очёчках под Леннона3, бывшей «нашей», удачно «выскочившей» замуж за влиятельного англичанина.

Минут через пятнадцать «собеседования», вопросы очкастой зануды, с вялым голосом уставшего экскурсовода, разозлили меня. Я нагло заявил «новоявленной англичанке»:

– Знаете, не понимаю, почему «ваши со-граждане», сидя на островке, до сих пор величают себя Великой Британией? Как оператор и сценарист, я готовился к поездке в Гонконг, который англичане оккупировали, если не ошибаюсь, в девятнадцатом веке, и который ускользнет, вырвется из-под вашей кабальной (!) юрисдикции лет через пять4, а то и раньше. Мне интересна история Древнего Китая. Посему не понимаю ваших примитивных вопросов о «глобальном влиянии Великобритании на…»

Поднялся и вышел. Визу в Гонконг, разумеется, я не получил, совершенно успокоился, извинился перед руководителем группы врачей Натальей Алексеевной, что не смогу обеспечить съемки ее мирового триумфа. Лукьяновой на международном конгрессе должны были присвоить степень магистра.

С Н.А.Лукьяновой, основательницей Центра тибетской медицины в Москве, я дружил и сотрудничал с 1989 года, с времен киноэкспедиции по пути Н.Рериха через Алтай в Тибет в поисках Шамбалы. В путешествии до горы Белуха был снят фильм «Беловодье» (режиссер Н.Бондарчук).

22 марта 1994 года мы провожали Наталью Алексеевну в аэропорту Шереметьево на рейс SU-593 «Москва-Гонконг».

Напомню читателю об эффектах «параллельных» реальностей, шутливых и явных, домысленных и приукрашенных. Когда находился в английском посольстве, заикался, нервничал, как абитуриент перед вступительным экзаменом, несколько раз, заново заполнял анкету, затем собеседовал с очкастой худышкой, – в переговорную три или четыре раза заглядывал сотрудник посольства, молодой и задорный, не сильно обременённый, видимо, работой. Он был в пробковом шлеме времен колониальной Англии. Без улыбок, насупленный и серьезный, он прикалывался перед молодой и симпатичной худышкой – переговорщицей. Вежливо говорил каждый раз «Сорри!» и пропадал, до следующего заглядывания. Понятно, это было вполне реалистичное «разгильдяйство», «английский хьюмор». Для раздраженного получателя виз, это незначительное событие вылилось впоследствии в целый ряд сюрреалистических картинок во сне и наяву.

В пять утра следующего дня, после вылета Airbus A310 в Гонконг, меня разбудил дедушка дочери. В прошлом профессиональный военный и спортсмен на пенсии, он до сих пор соблюдал своеобразный физкультурный режим: поднимался в четыре утра, устраивал пробежку километров на десять, возвращался в шесть, часик дремал, к девяти уезжал на работу в районный отдел ДОСААФ близ ГИТИСА. В возрасте за шестьдесят лет Алексей Федорович мог отжиматься раз пятьдесят, подтягивался столько же, по утрам в парке на турнике мог делать упражнение «подъём – переворотом5» раз тридцать.

Разбудил он меня в шесть утра и прошептал трагически:

– По радио передали: самолет разбился. Может, ваши?

Рейс SU-593 потерпел крушение в районе Междуреченска. Никто не выжил.

Жуткая трагедия! Командир корабля допустил к штурвалу сына – подростка, ради развлечения. Пилоты не справились с управлением лайнера, с отключившимся автопилотом, угробили 63 пассажира и 12 членов экипажа вместе с собой. Несколько минут пассажирский авиалайнер кувыркался, падал с высоты более шести тысяч метров. Какой ужас, какое смятение, панику пережили пассажиры в эти трагические минуты, остается только догадываться.

Сын Лукьяновой летал к месту катастрофы на опознание тела матери. Аэробус упал на горную гряду «Чертовы зубы» в районе населенного пункта Майзас6. На снежных холмах редколесья в несколько километров тянулась грязная полоса размазанных по земле обломков лайнера. Среди обгоревших останков валялись крохотные фрагменты ярких сувениров – деревянных ложек, фигурок домашних животных, расписанных под Хохлому. Подарки, которые передали мы с Натальей Алексеевной в бумажном пакете для ее иностранных коллег.

На поминках я не смог сказать ни слова, рыдал, как ребенок. Погибла уникальный врач, специалист по традиционной медицине: древнеармянской, старомонгольской, тибетской.

Позже, Далай-лама, кто лично знал Лукьянову, скажет:

– К сожалению, она перестала слышать себя.

Можно только гадать о широком значении фразы духовного лидера тибетцев. Но как важно, оказалось, по жизни прислушиваться к самому себе, запоминать видения, знаки, посылаемые Судьбой или Провидением. Как хотите, так и назовите.

Образ англичанина в пробковом шлеме, еще ни раз, являлся мне, не только во сне. Месяц, а то и больше, после катастрофы аэробуса А-310, по ночам снились огненные кошмары.

Однажды, после полуночи в спальню заглянул лупоглазый тип в сером, колониальном, летнем костюмчике с шортами, в чёрном (!) пробковом шлеме на голове. Кисти рук у него были в тонких черных лайковых перчатках. Он нервно похлопывал себя стеком7 по ноге в ботинке, на высокой шнуровке, и приговаривал бесстрастно: «Сорри-сорри-сорри».

Это было, вполне осязаемое, видение человека в сомнамбулическом состоянии, уставшего, измотанного бессонницей. Вполне реалистичное, словно голограмма или лазерная проекция. Я запомнил мельчайшие детали призрачного явления: фактуру ткани летнего костюма, тонкий стек с петелькой на конце, черные лайковые перчатки, коричневые кожаные ботинки на высокой шнуровке.

Причем, возникло видение своеобразно: плавно, словно кадрик диафильма, оно выдвинулось наполовину как бы из стены комнаты.

Можно упрекнуть автора в излишней впечатлительности, буйной фантазии и сочинительстве.

Но история с нашими коллегами, кого мы высадили, в середине девяностых годов прошлого века, с вертолета для съемок близ Патомского кратера8, в Иркутской области, поддерживает мою версию о «параллельных» реальностях и вполне осязаемых видениях.

Какие невероятные события пришлось пережить авантюристам – «телевизионщикам» в тайге, при двух «кошмарных» ночёвках у костра в палатке, – отдельная и долгая история. Но рассказ моего коллеги, оператора, который никогда не отличался «безумным» сочинительством и немереным потреблением спиртного, поразил меня. Он вполне осознанно поведал, как к их группе «выходил из ничего», то есть, как бы «выдвинулся из воздуха, как из – за ширмы», таежный охотник, скорее всего якут, мужчина маленького роста, в грязных, бурых шкурах, вывернутых мехом наружу, со старинной берданкой времен завоевания Ермаком Сибири9, и разговаривал на непонятном языке. Все ответы пришлых понимал, но категорично, энергичными взмахами руки требовал убраться прочь со «священной земли предков», не нарушать покоя «Гнезда Огненного орла». Так именовали местные народы необычный курган, похожий на застывший вулкан, в кратере которого покоился каменный шар, размером примерно в двадцать метров.

Про «Гнездо», разумеется, телевизионщики узнали много позже. Расспросить охотника им не удалось. При попытке познакомиться «ближе», черноликий мужик в мехах выстрелил из берданки в воздух. Дымным пороховым облаком заволокло всю стоянку съемочной группы. Дым развеялся. Никаких признаков таёжного гостя телевизионщики не обнаружили. Ни примятой травы, ни хруста валежника под ногами охотника. Ничего. Грозный мужик вышел из другого пространства и времени, и вернулся в свой мир обратно. Незваных пришельцев предупредил, убирайтесь, мол, по добру – по здорову. Ни одного кадра близ «аномальной зоны» загадочного кратера нашим коллегам снять не удалось. Профессиональная видеоаппаратура отказала, при полных зарядах аккумуляторов даже не включилась.

Возвращаясь вертолетом из Бодайбо обратно в Иркутск, мы забрали коллег. Они угрюмо отмалчивались до возвращения в Москву. На вечеринке по случаю удачной основной киноэкспедиции, наконец, разговорились. Но все свои видения, глюки, недоразумения они отнесли к «выпивону», усталости и… влиянию «гиблого места», уникальной «аномальной зоны», неизвестного происхождения. «Гнезда огненного орла».

Если скажут вам: не существует других реальностей. Не верьте. Не существует. Согласитесь.

Научитесь их чувствовать, осязать, замечать.

В повествовании о мистической Югре, как раз об этом и речь.

Предисловие

В начале двухтысячных, к 70-летию Ханты-Мансийского округа москвичей пригласили снять первый игровой телевизионный сериал в телекомпании «Югра».

Нефтяникам из Сургута заявка на фильм понравилась.

Москвичи пытались удержаться в старых, добрых традициях советского кино, но потребности современного зрителя были уже иными.

У режиссера, авантюриста и матерщинника, как он сам шутил, больше других была развита «чуйка». В угоду безумному времени он первым снял молодежный сериал, «зарядил» на экран первых «ментов», когда еще «разбитых фонарей» в помине не было.

Сценарист разбросал по кино- и телекомпаниям множество заявок на проекты, которые тогда показались продюсерам и редакторам слишком заумными и новаторскими, нынче беззастенчиво заимствуются новыми, оборотистыми, прикормленными редакторами телеканалов и «бизнесменами» от «важнейшего из искусств».

В юности москвичи обучались в театральных ВУЗах, киноинститутах у известных мастеров. Из года в год обращались за примером к шедеврам советских времен: «Белое солнце пустыни», «Баллада о солдате», «Летят журавли», «Калина Красная», многосерийные «Вечный зов», «Тени исчезают в полдень», «Угрюм -река» и многие, многие другие. Продолжали на практике свое обучение.

Можно было сотый раз пересматривать фильмы прошлых лет, наивные, светлые, веселые, трагические, – и продолжать удивляться подлинности переданных персонажами чувств, эмоций, переживаний.

В очередной раз смутиться от собственных слез, при просмотре эпизода с мальчиком в кабине полуторки в фильме Сергея Бондарчука «Судьба человека», вновь с восторгом ощутить щемящую боль в груди от надрывного крика малыша: «Папка! Родненький!»

Как умудрялось прошлое поколение мастеров режиссуры и драматургии снимать такое правдивое кино?! Как им удавалось обойти экранную фальшь, наигрыш, актёрские кривляния, чем нынче изобилует современный примитивный телекиномусор?

Канул в прошлое век искреннего, романтического, честного, образного киноискусства: «Покаяние» Тенгиза Абуладзе, «Зори здесь тихие» Станислава Ростоцкого, «Был месяц май» и «Июльский дождь» Марлена Хуциева, «Осенний марафон» и фантастическая притча «Кин-Дза-Дза» Георгия Данелия, философский «Солярис» Тарковского и многое другое.

Эти нудные размышления не старческое брюзжание «сбитых летчиков», как с сарказмом шутил режиссер сам про себя, – а лишь светлая зависть к достоверности, с которой мастерам экрана удавалось рассказывать о подлинных человеческих судьбах.

Наступала эпоха «навороченной», с массой компьютерных спецэффектов, но бездушной, показушной, «псевдопатриотической», «откатной» киноиндустрии.

По мере возможностей и способностей, москвичам хотелось в своем творчестве, отдать дань уважения педагогам и учителям, вольным и невольным, Юрию Катину-Ярцеву, Сергею Бондарчуку, Алексею Баталову, Татьяне Лиозновой, Станиславу Ростоцкому, Петру Тодоровскому и многим другим мастерам кино, с кем удалось даже посотрудничать. Хотелось снимать о добром и вечном, но делали поправку на требования и бесконечные редакторские правки телеканального руководства, на новые веяния западного безумного «экшена»10 и «хорора11».

Многое не удавалось. Но попытки продолжались. Их сериалы и фильмы десятки раз попадали в эфир «метровых» каналов, в самое «рейтинговое» время. Позже, критики отнесли их «продукцию» к «низкому уровню и среднему качеству» и оправдывали многочисленные показы отсутствием, на тот момент, «достаточного количества единиц» отечественной кино- и телепродукции.

Нынче этого «валового» продукта в изобилии, но большая часть его примитивна и протухает еще на стадии производства.

Киношники обретались тогда в офисах старейшей столичной киностудии. «Фильмэкспорт» скромно доживал свой век на улице Лесной. Последняя в стране дореволюционная постройка – «Кинофабрика Дмитрия Харитонова»12 хранила увядающую, славную атмосферу творчества, была разгорожена на множество офисов и кабинетов новоявленных кинематографистов.

Павильон, где при последнем царе российской империи снималась фильма со звездой немого кино Верой Холодной, нынче напоминал развалившийся, перекрашенный бабушкин комод, с выдвижными ящиками – офисами, захламленный, переполненный бумажной волокитой, бланками цеха дубляжа13, самыми невероятными киношными поделками, разложенными кинорулонами в пирамидах железных банок – яуфов14, зашифрованными, в электронном виде, в кассетах формата «ю-матик15» и «бетакам16». В старинных помещениях «Кинофабрики» обосновались внуки и правнуки зачинателей «синематографа».

Предложение залётного сибирского продюсера снять фильм о нефтяниках застало «киношников» врасплох. Но в литературных и мозговых архивах сохранилось предостаточно нужных материалов, многое можно было порастрясти на публике, многим можно было поделиться. Вопреки укоренившейся за ними сомнительной славе, москвичи не стали судорожно «разводить» на деньги богатейший нефтяной край. В отличии от столичных коллег, не стали предлагать, к примеру, с размахом выстроить буровую вышку в павильонах Мосфильма, во дворе киностудии на Речном вокзале из фанеры соорудить «полнометражный» макет наливного танкера, тайгу под Сургутом снять в ближайшем Подмосковье.

Будущий Режиссер сериала и Сценарист бывали, и ни один раз, в свое время, на съемках и творческих командировках в Ханты-Мансийске, Сургуте, Когалыме, Нижневартовске, Нефтеюганске, Салехарде. Были знакомы с суровыми условиями жизни нефтяников и местных аборигенов: хантов, манси, коми, зырян, ненцев.

Им хотелось снять романтическую историю о повзрослевших школьных друзьях, после которой зритель не спрашивал: где ж такой в нашей стране экзотический край – Югра?

Генеральному продюсеру телекомпании идея пришлась по душе. О чём и прозвучал тост на первом застолье знакомства в ресторане «Обь» Сургута.

Насколько удался наш, слегка скоропалительный, телевизионный сериал «Золото Югры», судить зрителям.

Из этой трудной, занимательной киноэкспедиции, из этого уникального края Сценарист не вернулся порожним. Привёз в подарок друзьям и знакомым бидончики с брусникой, морошкой и кедровыми орешками, копченый муксун, сушеные грибы и… пакетики с перетёртыми, высушенными лекарственными растениями от знакомого ханта, лекаря и шамана.

Попутно, Собиратель историй «зацепил» множество увлекательных былин и небылиц, древних легенд, сказаний от местных жителей Югры.

«Редкое чудо вымысла опять снизошло!»

Джей Ди Сэлинджер,

«Над пропастью во ржи».

Аномальное

Одну из подобных историй хотелось бы выделить особо. Поведал о ней помощник бурового мастера Егор Плещеев. Достойная, странная, необычная, на наш взгляд, повесть о любви.

Начиналась киноэкспедиция в край нефтяников, буровиков, охотников, рыболовов и шаманов в жанре бурного «экшна»17.

Прописав первый «драфт»18 четырех серий с «черновыми» диалогами персонажей, Сценарист, в качестве исполнительного продюсера, первым отправился в Сургут. Надо было познакомиться с начальством и сотрудниками «СургутИнформТВ», телекомпании, которую местные власти края «настоятельно» попросили содействовать съемкам будущего телесериала. Предстояло так же подготовиться к прилёту московской группы, забронировать номера в гостинице, заказать транспорт, договориться с пропитанием в столовой и многое другое. Осветительную, звуковую и видеоаппаратуру должны были подвезти к началу съемок специалисты телекомпании «Югра» из Ханты-Мансийска.

Первые же дни принесли Сценаристу немало сложностей в подготовке к съемкам, приходилось обзаводиться новыми знакомыми. Произошло немало интересных, полезных, необычных встреч.

В час ночи следующего дня после прилёта, с «ресепшена» гостиницы позвонили в номер, сообщили: пришел гость. Какие могут быть гости у приезжего москвича, кто не успел даже прогуляться по городу нефтяников и буровиков?

В номер ввалился высоченный, сухощавый парняга с серьезным лицом бандита, в цивильном, черном костюме охранника. Узкоплечая оглобля, жилистая, закрученная тугой пружиной для драк и сражений. В покое он не мог находиться ни минуты, размахивал руками, ходил, нервно и возмужденно, по номеру. Добродушно улыбнулся, сунул твердую лопату ладони для знакомства, представился:

– Серёга!

– Аналогично. Тёзка, – приветливо ответил Сценарист, пригласил незнакомца присесть в кресло. Сам оставался босым, в мятой футболке. Спортивные бриджи успел натянуть перед нежданным приходом стремительного гостя.

– Ниче, ночью вот так ввалился? Только вернулись в Сургут.

– Нормально. Привык в цейтноте жить и работать.

– Будем обеспечивать вам охрану на съемках, – доложил Серега. – Начальство обязало.

– Какое начальство? – уточнил Сценарист.

– СНГ19. Лично Богданов20. Мы из его охраны.

– Круто!

– Кино у нас будете снимать?

– Телесериал.

– Круто! – теперь уже повторился Серёга. – Ты же продюсер?

– И сценарист.

– Здорово! Эх, ссовсем другая жизнь: кино, театр! Всегда мечтал сняться в фильме, но постоянно – обломы. То занят, то в разъездах. У нас тут в городе тоже много снимают для телевизора.

– «ИнформТВ» работает. Будем с ними сотрудничать. Прилетит наш режиссер, думаю, для съемок понадобится много народа. У нас уйма эпизодников в кадре: нефтяники, рыбаки, бандиты…

– О! – оживился Серёга. – Хочешь, настоящих сургутских бандитов покажу? Познакомлю. Погнали в ресторан. У них там сейчас сходка.

Приезжему москвичу, для проверки на «вшивость», пришлось экстренно одеваться, не задавать лишних вопросов. Само собой, отказываться от «заманчивого» приглашения было нельзя. Сценарист сам был из авантюристов, часто и охотно следовал «путеводителям судьбы». «Судьба» не подводила. Разумеется, надо было прислушиваться к «внутреннему голосу». «Голос» в этот раз лениво возмущался: «Обалдел? Куда ты попрёшься, на ночь глядя? Утром нельзя? Или завтра вечером?».

Серёга вызвался быть личным телохранителем «продюсера» и подбодрил:

– В городе всё схвачено! Всё будет, как надо! Найдутся фотки с фильмов или еще чего, киношного показать браткам? – спросил он. – Да и самому интересно!

– Фотопробы актеров привез, предварительный «выбор натуры». Возьму альбом. Записали в Москве пару песен. Возможно, войдут в сериал. Могу кассету прихватить.

– О! Захвати! Жду внизу.

«Летучий боевик» Серёга ждал на парковке у гостиницы, сидел с распахнутой дверцей за рулем грязно-зелёного, как броневик, джипа «Cherokee», с мятым капотом, крышей и бортами. Лобовое стекло джипа было разбито, с мутной воронкой трещин – вмятиной со стороны пассажира, кто-то явно врезался лбом в стекло изнутри салона.

– Дааа, – сразу пояснил Серёга, – слетели в овраг. Костя башку разбил напрочь! Отвезли в больничку.

Серёга перегнулся через спинку водительского кресла назад, накинул драное гостиничное покрывало на заднее кожаное джипа, прикрывая запекшуюся кровь, хрустящую на кожаной обивке кресел.

– Кровищи с него, как с резаного. Ниче, жить будет. Завтра машину отмою. Поставлю в ремонт. Погнали?

Вставили аудиокассету в магнитолу. Серёга «врубил» музыку «на полную катушку». Шел третий час ночи. Сине-черный фасад гостиницы мрачно пялился с третьего этажа единственным желтым глазом номера, где Сценарист забыл выключить свет.

Под рокот саунда21, с рабочим названием «Тайга», музыкального «трэка»22 к будущему сериалу, подкатили к затемненному одноэтажному ресторану с летней верандой у чёрного берега Оби.

Широченная река мрачно поблескивала под синим обломком луны, и выглядела дорогой из застывшей вулканической лавы.

Серёга сходил внутрь ресторана. Через пару минут на присыпанную песком парковку вывалилось человек тридцать парняг в спортивных костюмах, кожаных куртках, цивильных белых рубашках. Среди них выделялся мрачный Верзила в «спортивке» – красной-белой куртке.

– Главный. Бельмастый. Сам боюсь, – прокричал «по секрету» Серёга, вытащил кассету из магнитолы, негромко добавил в тишине:

– Браткам сказал, кинопродюсера из Москвы привез. Выходим. Руку не тяни, только, когда сами подадут. Никому не говори «спасибо». Кивни башкой, – достаточно. Многие отсидели по два – по три срока. Нормальные пацаны. Идём.

Сценарист храбро выбрался из джипа, навстречу к толпе живописных, мрачных парняг, рассказывать про кино. Верзила, с синим, «лунным» бельмом на левом глазу, вяло рассматривал правым «залётного киношника», руки для знакомства не протянул, махнул призывно всей «братве», мол, погнали дальше продолжать.

Встреча в ресторане затянулась до утра.

Туманная даль над Обью засинела и обозначила сизую зубчатую стену тайги на другом берегу.

Сценарист уезжал в гостиницу с охапкой вяленого муксуна, завернутой в газету, и тремя бутылками кедровой водки.

– Братва приняла, – сообщил довольный, выпивший Серёга на обратном пути. – Проблем в Сургуте не будет. У тебя лично. Других будем смотреть.

Серёга родился на Камчатке, в поселке геофизиков и промысловиков близ Петропавловска. Служил в морской пехоте «неподалёку», в Находке. Остался по контракту, но «припахали» в спецназ и перекинули в Сургут. После «дембеля» уезжать не захотелось. Прибился в личную охрану.

Он гнал свиристящий двигателем, разбитый, перемятый джип по городу с огромной скоростью, будто собирался взлетать на прямых участках улиц.

– Нормальная тачка! – радовался Серёга за джип. – Живучая! Завтра поставлю перебрать движок.

«Внутренний голос» Сценариста, похоже, трусливо затих и «отдался» на волю Случая. Добрались до гостиницы без приключений.

Через неделю Сценарист перезнакомился со многими в городе, в том числе, и с руководством СНГ, градообразующей компанией не только Сургута.

На одну из дружеских, вечерних посиделок в кафе подошел буровик Егор Плещеев. Неутомимый «боевик» и «коммуникатор», Серёга притащил «на сходку» историка по образованию, «местного клоуна» и «потрясного рассказчика».

Сценаристу не пришлось уговаривать буровика «расчехлить хлебало», как шутливо приказал Егору жизнерадостный и неуёмный Серёга.

Среди пьяной, разгульной компании Плещеев разглядел желающего, умеющего слушать, подсел ближе и сразу доверился приезжему, незнакомому человеку. Начал свой рассказ Егор необычно, странно и несколько формально и заученно, словно на этой фразе его переставали слушать.

– Был бы я писателем, начала бы рассказ так: «Он ушел из жизни в тридцать два года, но прожил долго и счастливо с любимой женщиной… Знаете, большая редкость, счастливый случай, один – на миллион, – встретить любимого человека. Редкое везение обрести такую счастливую Судьбу. Чаще люди сожительствуют рядом по дурной привычке, по дружбе, привязанности или из-за детей. Это серая, унылая жизнь. Она быстро стирается из памяти не только живущих. Бывает, вспыхнет страсть к женщине, к девушке. Но она быстро гаснет, исчезает. Год, два – и остываешь… Опять ждешь, надеешься, мучаешься. Ждешь чувств, страданий, переживаний. Любви… – Егор призадумался и продолжил низким, измененным голосом, словно изнутри говорил другой человек:

– Он уходил из жизни в тридцать два. Впереди ждал багровый закат. Он спешил уйти следом за любимой женщиной. Он был уверен: ТАМ их ждет Вечная Любовь.

– Красиво. Самому писать рассказы, повести не приходилось? – спросил Сценарист.

– Времени не хватает. Терпения. Усидчивости. Да и кому это нужно? Вот вы, зачем пишете? Сценарии. Знаю, роман написали. Книжки издали. Зачем?

– Раньше на бумагу, теперь в буквенное поле «ноута»23 можно излить свои впечатления, чувства, переживания, радость, горе. Поделиться. С самим собой. Если не можешь не писать, – пиши. Такая простая формула.

– И это правильно, – согласился Егор.

Буровик Плещеев был серьезным, мудрым человеком. За неприметной внешностью скрывалась глубина осознания примитивной земной жизни. Хотя «боевик» Серёга и назвал его «клоуном», но это лишь означало: Егор не вписывался своей личностью, образованностью, образом жизни, в непритязательный мир работяг, озабоченных заработками, отдыхом у Черного моря или «за бугром», «теплой, красивой бабой под боком». Ещё детьми. Но это по случаю «залёта» и «для продолжения рода».

– Рассуждаете как старик, умудренный опытом. Сколько вам сейчас? – спросил Сценарист.

– Давайте на «ты». Не против?

– За. Сколько тебе сейчас?

– Двадцать восемь, – ответил Егор.

– Почему решил уйти из жизни в тридцать два?

– За меня решили, – отвечал Егор с мягкой улыбкой философа. По утомленному, изможденному виду, обветренной, загорелой кожи лица и рук, вполне еще молодого человека было видно: буровику пришлось многое пережить в жизни. Он щурился задорно, как мальчишка, кто задумал подшутить над собеседником. Но подшутить сложно, затянуто, увлекательно.

– О многом знаю наперед. По жизни больше не суечусь. Успокоился. Иду медленно. Дышу ровно, – сказал Плещеев.

До начала съёмок телесериала, приезда группы из Москвы оставалась неделя. Время, свободное для посиделок, по вечерам еще было предостаточно, можно довериться рассказчику. Минут через десять случайная компания в кафе отвлеклась на свои, шумные, застольные беседы, обо всём и ни о чём, с пьяными выкриками, нелепыми тостами. Сценарист, как самый заинтересованный, предложил Егору перебраться в его номер на третьем этаже гостиницы и продолжить чаепитие с беседами.

Они собирались уйти «по-английски», ни с кем не прощаясь, направились к выходу. Подпитой, с мутными глазами, неунывающий Серёга с другого конца застолья лишь вскинул кулак в испанском жесте «Но пасаран!»24.

В блоке из двух номеров, одноместный представлял собой скромную комнатку метров на десять квадратных. С кроватью с деревянными спинками, шкафчиком для одежды, креслом, стулом, традиционным крохотным телевизором на кронштейне, закрепленным на стене на уровне головы.

Рассказчик расположился в кресле у журнального столика. Сценарист вскипятил воду в походном электрочайнике, заварил в граненых стаканах японскую сенчу25. Он был любитель зеленых чаев.

– С чего ж начать? Вернее, продолжить. Если вам действительно интересно, – прогудел Плещеев как бы нерешительно, впрочем, уже был совершенно уверен, приезжий «писатель для кино» проглотит с удовольствием и благодарностью любую, самую фантастическую историю.

– Очень интересно. Приехали снимать кино. Хочу задержаться после съемок, проникнуться местной экзотикой. Бывал в Хантах, Сургуте, Когалыме ранее, документальный фильм прилетали снимать в начале восьмидесятых. Художественный – в 1988 году. Фильм «Абориген» с Владом Галкиным в главной роли. Не видели?

– Нет. В кино не хожу. Не с кем. Телевизор – только новости. Буровая всю жизнь съедает. Между вахтами – учёба. На историческом, заочном универе. Собираюсь стать археологом, как и отец… Жизнь моя коротка, двадцать восемь годков, но приключений нахватался, – как бы нехотя, повторно «разгонялся» для рассказа Егор. Чувствовалось, помбуру26 хотелось выговориться перед приезжим, чей заинтересованный взгляд он поймал в начале общих посиделок. Ожидал в ответ от собеседника самую малость: одобрительных или недоверчивых покачиваний головой, восторженных, ироничных, саркастичных замечаний, возгласов и – ничего более. Только не безразличия. Егор хотел поддержать и свой протухающий интерес к продолжению собственных дневниковых записей.

– Знаете, на буровой с годами тупеешь, отекаешь мозгом, – признался рассказчик. – Устаёшь дико. Сидишь, бывало, в бытовке после смены заспиртованной грушей и не воспринимаешь чужих, ненужных слов, наставлений, нареканий начальства, пустопорожних бесед, приколов коллег. Пашешь, пашешь, пашешь. В мороз, жару, ливень. Зарабатываешь. Деньги – деньги – деньги! Тратишь – тратишь – тратишь. Вроде живешь материально неплохо. Но время исчезает вместе с деньгами и здоровьем, тает незаметно. Безследно. И уже маячит впереди мутный барьер забвения и небытия…

Совсем непростой буровик и работяга, каковым он пытался прикинуться при первой встрече, Егор Плещеев выказал образованность, грамотность, начитанность, примолк, смутившись высокопарной фразы.

– Мозг в однообразной, отупляющей работе застывает. Через пару лет, кажется, не смогу серую свою массу разбередить. Числюсь среди своих чужаком, словоблудом, массовиком – затейником, клоуном. Но, как понимаете, болтовня, беседа – приём разминки, оживляж мозговых извилин.

– Сам болтуном стал отменным, – признался Сценарист. – Собеседника не расшевелишь молчанием.

– Вот-вот, – добродушно улыбнулся Егор. – Мне хочется отдачи. Во взгляде, в интересном споре, беседе. В оценке моих бредней другими.

– Вы упомянули об отце, – напомнил Сценарист.

– Да-да. Отец по профессии был археологом, но интересовался многим. Всем. Архивариус, знатный был собиратель… всего самого необычного. Эрудит. Мог ответить на любой… практически, на любой вопрос. С советских времен, когда замалчивали подобную информацию, собирал свидетельства очевидцев о самых странных земных, небесных явлениях в нашем крае, об аномальных зонах, об НЛО27. О многом, подобном. Раскладывал по отдельным папкам вырезки из газет, журналов.

В детстве, мне запомнился его рассказ о встрече во время войны американца на «Мустанге28» с «летающей тарелкой», которую пилот принял за летательный аппарат фашистов. Отец перевел статью с польского языка. Под впечатлением приукрашенного пересказа отца, я срисовал, скопировал журнальную иллюстрацию и хвастал перед школьными друзьями, врал: именно мой дед воевал, летал на американском истребителе и встретил инопланетную тарелку в небе. Часть этой фантазии была правдой.

Дед по матери во время войны был летчиком – испытателем, погиб на «Мустанге» при странных обстоятельствах, схожими со встречей с неопознанным летательным объектом. Все наши с отцом жалкие попытки выяснить подробности гибели деда ничего не принесли. Из архива НИИ ВВС приходили отписки, уведомления, сообщали: «запрашиваемые материалы являются государственной тайной».

Вскоре поступил «сигнал» от неких «ответственных лиц» из Москвы о «слишком» любопытном археологе. Отца вызвали в комитет партии Сургута, «проработали» на «партактиве», настоятельно посоветовали не заниматься чепухой. Разъяснили: на дворе не 37-ой год, но угодить в тюрьму за «шпионскую деятельность» можно запросто, уехать далеко, засесть надолго. В квартиру к нам, в тот же вечер, нагрянули люди в штатском с ордером на обыск, вытряхнули ящики даже с бельём, разворошили семейные архивы. Изъяли все документы, вырезки из газет, записи отца, связанные с аномальными и необычными явлениями в крае. В то время мне было лет пять-шесть, точно не помню. Прятался от страшных взрослых в ванной комнатке. Залёг одетым в ванну, завалил себя грязным бельем, трусливо притаился. Думал, пришли нас… пристрелить.

Меня впечатлили, надолго засели в детскую память рассказы отца о сталинских репрессиях, злобных чекистах, кто расстрелял нашего прадеда по отцовской линии. Заодно убили и прабабушку, «белогвардейскую подстилку». Она не отреклась, до конца цеплялась за мужа, «недобитка» и «белую сволочь».

Мальчишкой, в пятнадцать лет прадед получил бронзовый Георгиевский крест за храбрость. В семнадцать воевал унтер-офицером в армии генерала Врангеля в Крыму, но бежать от «красного террора» не смог по болезни. Схватил туберкулез. Вынужден был остаться в Керчи, когда уходили последние переполненные суда с беженцами. Прадед вернулся на малую родину в Сибирь, где его арестовали, отвезли в Новосибирск и расстреляли, без суда и следствия, в подвалах местного ЧК.

«Настигла кровавая рука возмездия пролетариата», – написали о моем прадедушке в местной газетёнке «Колхозник»29 за 1937 год. Деду по отцу тогда не исполнилось и пяти лет. Остался сиротой. Выживал с трудом. Отец родился после войны. Сохранил дедовские вырезки из «Колхозника» с гневными статьями о расстрелянных, посаженных, сосланных на каторгу «подлецах, предателях, изменниках Родины». Пока не изъяли при обыске все материалы нынешние потомки чекистов.

«Кровавая рука пролетариата» жуткими видениями преследовала меня всю интернатскую жизнь в ужасных снах, особенно, когда валялся в изоляторе с температурой, болел гриппом. Отец не пожалел психику ребенка, воспитывал мужество и стойкость, в диких подробностях описывал ужасы репрессий ни в чем не повинных людей. Больше делиться было не с кем. Мы оставались на свете вдвоем. Мать и жена от нас сбежала.

После обыска, отцу объявил строгий выговор «с занесением» по партийной линии, но в покое оставили.

Через несколько лет он бесследно исчез в экспедиции в районе падения Тунгусского метеорита. Геолог Витя Крамаренко, кто последним видел отца, заметил яркую вспышку, газовый факел низвергся с небес.

– Тучи будто резануло струей газосварки, – рассказал мне дядя Витя при встрече в интернате Ханты-Мансийска. Сколько мне было? Лет девять. Я представил, нарисовал акварелькой, как злобный великан в маске с черным стеклом разрезал газосваркой толстую покрышку грозовых туч, как вскрывал панцирь небесной черепахи.

– Но ты фантазёр, Егорка! Художником будешь. Или писателем – фантастом, – пошутил в следующий приезд дядя Витя, приобнял за плечи, почти как отец. У меня по щекам покатились слезы. Понял в тот момент: остался сиротой. Отец никогда меня так не обнимет.

Успокаивать суровый геолог меня не стал. Наоборот, отругал:

– Хорош рыдать! Не баба! Мужик… если он настоящий мужик, даже в девять лет, не должен развозить сопли, должен молча принимать все жизненные испытания, беды, несчастья.

Дотошный изыскатель, трудяга Витя Крамаренко собрал образцы оплавленных камней на том самом месте, на горушке, где стоял перед исчезновением мой отец. Провел лабораторные исследования. Выяснилось, гранит, сланец, горный хрусталь, – до такой степени могли быть оплавлены только плазмой, разогретой до температуры в тысячи градусов. Откуда в глухой тайге могло взяться такое пламя, остается загадкой. Образцы, конечно же, были со временем утеряны. Но отчёты Крамаренко В.И. остались. Сохранились даже копии у меня в архивах. Храню. Надеюсь, пригодятся. Когда-нибудь статьи напишу, диссертацию планирую защитить.

Егор примолк, испытующе взглянул в глаза Сценариста, получил молчаливое одобрение для продолжения самого необычного рассказа.

Тогда буровик вынул из внутреннего кармана куртки затёртый замшевый мешочек, развязал тесёмки, выложил на журнальный столик… леденец. Так, во всяком случае, с первого взгляда, показалось Сценаристу. На полированной жёлтой столешнице застывшей темной каплей смолы, с белёсыми прожилками, лежал блескучий, коричневый камешек, размером с крупную косточку персика.

– Не все образцы были утеряны? – шутливо уточнил Сценарист.

– Не все, – серьёзно согласился Егор и предложил:

– Возьми в руку. Прочувствуй момент. Потом расскажишь о своих впечатлениях. Смелее. Похоже на янтарь, окаменевшую смолу из недр земли. Или на кусочек метеорита. Никому не показываю. Отберут. Еще есть версия: это циркон. Минерал. Возможно, из магматических пород Земли. Изотопными методами возраст известных в мире образцов циркона определяли в четыре миллиарда лет. Удивительно! Миллиарды лет перед нами, – он кивнул на камешек.

С наступлением вечера засинило пыльное стекло окна неуютной гостиничной комнатки. Тусклая лампочка под салатовым пластиковым абажуром размазывала желтым маревом густые сумерки.

Сценарист пытался сохранить нейтралитет к любым сочинительствам собеседника, испытующе глянул на буровика.

Загорелое, обветренное лицо молодого парня, работяги, с глубокими, внимательными, серыми глазами с чёрными точками зрачков, словно бы обозначилось контрастнее и ярче. Серые радужки глаз в черных крохотных кляксах, кровавых прожилках усталости и напряжения затянулись слёзным туманом, две крохотные галактики параллельных миров, где вместо солнц-чёрные дыры посередине. Одна микрогаллактика – с зёленым отливом, другая – с холодным стальным.

В этот момент возникла удивительная иллюзия. Остальное пространство номера как бы пожелтело, размылось, расплылось, удалилось в туман, отодвинулось на задний план. Казалось, декорацию стен номера разнесли по павильону дальше в стороны, расширяя место для съемок.

Сценарист коснулся камешка на жёлтой столешнице двумя пальцами и… укололся, как о колючку сухого репейника. В следующее мгновение по руке к плечу пробежала волна, задёргались нервные окончания в кисти и ринулись электрическими импульсами к плечу. В сознании всколыхнулась эйфория эмоций, самых разных, от тревоги до восторга, от печали до тихой радости. Эмоции сменялись так же стремительно и неуловимо, как и мгновенно промелькнувшие в сознании видения.

Перемещения во времени

Сценарист встряхнул головой, пытаясь избавиться от наваждения. Уши заложило ватой слуховых галлюцинаций, неприятно свиристело, словно с высоты полета мгновенно приземлился авиалайнери теперь скрипел шасси, притормаживая на взлетно-посадочной полосе.

Они сидели в кафе с деревянными столами и стульями, стилизованными под русскую старину. Пыльные витрины – окна освещались полуденным солнцем. Весело и задорно мельтешила под легким ветром листва берез. От проезжающих машин испуганно вздрагивали пыльные придорожные кусты.

Дородная, мясистая официантка в белом переднике советских времен принесла на подносе серый керамический чайник и две чашки.

– Зовите, ежели чо, – на деревенский манер добродушно проворчала она.

– Зеленый заказал, – пояснил Егор. Он внимательно и участливо наблюдал за Сценаристом, за его заторможенной реакцией на происходящее. Гость Югры с недоумением огляделся по сторонам. В дневное время посетителей в кафе было немного: молодая пара с ребенком и пожилая дама в старомодной черной вуальке на шляпке.

– Японский чай любите? – уточнил Егор, исправился при обращении на «ты». – Любишь?

– И китайский, – промямлил Сценарист и признался нерешительно:

– Кажется, потерял сознание на время. Что-то случилось…

– Возможно, – и ничего… особенного, – ответил Егор без усмешки.

– Мы были в номере гостиницы… Потом – провал. Сознание затуманилось… Кажется, был вечер, – напряженно размышлял Сценарист. Он чувствовал смятение, словно увидел сон, как усталого, вымотанного человека долго водили за руку в тёмном подземелье, показывали миражи в смутно освещенных нишах и пещерках, затем вывели на солнце, на улицы современного города и оставили одного. Наедине со своими смутными мыслями, размышлениями, воспоминаниями прошлого. Или будущего?

– Какие впечатления? – спросил Егор, угадав мысли собеседника.

– Пальцы укололись о камень… Разряды проскочили, электростатические…

Соглашаясь, Егор слегка склонил голову к плечу.

– Помню, сидели в гостинице в моем номере, наступал вечер. Помню, как засинило пыльное окно.

– Время накатило вперёд, – сказал Егор и настороженно примолк. – Ты его просто не заметил. Оно стёрлось в сознании. Ты устал. Чужой город. Много встреч. Пока не осталось ярких впечатлений. Пустой сон. Забытие.

Сценарист недоверчиво хмыкнул.

– Накатило вперёд? Хочешь сказать, прошло более двенадцати часов, а я не заметил?

Превращение вечера в день, смена места действия с номера гостиницы на кафе явно произошло. Получается, растерянный гость мистической Югры определенного временного периода не заметил, не запомнил? В его сознании сместились, перемешались, то ли мысли, то ли реальные впечатления.

Егор помолчал, осторожно пояснил:

– Временные иллюзии не так однозначны, как мы привыкли их воспринимать в обычной жизни.

– Ладно! – легко и весело согласился Сценарист, хотя чувствовал себя рыбой, которая еще вчера плавала в глубинах моря, а нынче обрела конечности и бродит по земле. – Ладно! Не стану долго тупить, умничать и рассуждать, просто поверю в ваши…

– Бредни, хочешь сказать? – снисходительно усмехнулся Егор.

– Промолчу в философской задумчивости, – отшутился Сценарист.

– Расскажи, мне интересно, как воспринял в сознании прикосновение к камню?

– Спокойно. Некие неуловимые видения пронеслись. Воспоминания?

– Нет, – уверенно заявил Егор. – Промелькнула твоя будущая жизнь.

– Да ладно?! Прям-таки будущая?! За эти двенадцать часов? – улыбнулся снисходительно и не поверил Сценарист. Он постепенно обретал уверенность в реальности происходящего. Свист в ушах превратился в тугую вату. В сознание звук поступал своеобразно, с легким скрипом, шелестом и эхом.

– Почему я ничего не запомнил? Ни одного эпизода!

В Сценаристе сопротивлялся разум нигилиста30 и человека способного принять любую фантазию, любое видение, миражи, фантомы, даже явления из «параллельного» мира. Скажем, выйди сейчас его собеседник сквозь пыльное стекло витрины кафе, исчезни, затем вернись постаревшим лет на десять – двадцать, обросший бородой, лохмами волос, этакий бродяга времени, Сценарист воспринял бы это необъяснимое действо без сильных эмоций. Удивился бы, – да. Но без восторженной паники или истерики испуганного шизофреника.

Буровик, историк, замечательный рассказчик, Егор Плещеев оставался спокоен, рассудителен, внимателен, снова перешел на «вы», словно доктор-психолог испытывал пациента на вменяемость.

– Видения будут, время от времени, возвращаться в ваше сознание. Может, во сне, может, наяву, – рассуждал Егор. – Возможно, они станут более внятными, осязаемыми. Возможно, – нет. Но вы к ним присматривайтесь, запоминайте, анализируйте. Старайтесь зафиксировать такие эпизоды «возврата» в своей памяти. В какие-либо неординарные, сложные моменты жизни эти видения подскажут вам правильный выход из той или иной ситуации, решение той или иной проблемы.

– Типа, перед автокатастрофой можно будет вспомнить видение, притормозить, оглянуться по сторонам и не врезаться в мажора – лихача, проскочившего перекресток на красный свет на бешеной скорости? – пошутил Сценарист.

– Типа, того. У меня подобные видения регулярно вспыхивают на мгновение в сознании, отдельными кадрами, пересвеченные мощным фотоблицем. Порой всё – равно не могу уловить сути эпизода и понять его предназначение. Последний год яркие эпизоды возникают довольно часто, но хаотично, обрывками. Не могу сосредоточиться, разобраться в последовательности событий. Иногда эта мозговая круговерть, психическая атака наваждений сводит меня с ума. Начинаю нервничать, психовать, истерить. Затем, через час, через день, без видимых причин, успокаиваюсь. Писхоз отпускает. Настраиваюсь на философский лад… ожидания. Ах, да, – признался Егор шутливо и оптимистично. – И все же год жизни у меня сейчас идёт не последний. Года четыре мне должно быть еще отпущено. Надеюсь на это.

– Любопытно, – проворчал озадаченный Сценарист. Его сознание сопротивлялось верить в чудеса «необычного камня», в экстрасенсорные способности собеседника. – Давайте уточним кое-что, – не успокаивался он.

Человеку с двумя образованиями надо было всё, услышанное, прочувствованное, случившееся, разложить по логическим полочкам разума, а не только предаваться буйным фантазиям, своим и нового знакомого.

– Повторим урок. Кажется, мы сидели с вами в гостинице, в моем номере? Вечером. Было часов десять. Да. Двадцать два часа десять минут. Я невольно глянул на часы до прикасновения к Камню. Начинали мы разговор сначала в кафе на площади? Нас познакомил охранник Серёга. Получается, мы все же вернулись назад по времени?

– Нет. Вперёд, – с серьезным видом псхотерапевта уточнил Егор.

– Насколько вперёд? – продолжал «тупить» Сценарист, вернее, пытаясь сосредоточиться на реалиях происходящего.

– Сейчас… – Егор взглянул на свои простенькие наручные часы «кассио». – Почти полдень. Одиннадцать сорок четыре.

– Почему в сознании не осталось впечатлений от прощания с тобой в номере, от остатка вечера, ночи, сна, пробуждения, начала дня?

– Повседневные, повторяющиеся эпизоды жизни были несущественными и стёрлись из памяти. С тобой разве так не бывало? Выходишь утром из квартиры, задумчивый, не выспатый и злой, вваливаешься с бригадой в вахтовый автобус, едешь на буровую, дремлешь, в пути спохватываешься, начинаешь вспоминать: отключил газ на плите, выключил телевизор или нет, дверь закрыл на оба замка или просто захлопнул? В своей задумчивости ты машинально совершил подобные действия, но не запомнил их. Они стёрлись в сознании. Бывало такое?

– Бывало, – согласился Сценарист. – Уезжал как-то в очередную длительную командировку, на съемки фильма в Таджикистан. Вспомнил: не выключил свет в ванной комнате. Но не мог вспомнить, отключил утюг после глажки футболок и штанов или нет? Пришлось просить друзей проверить, кому оставлял ключи от квартиры. Утюг выключил. Свет в ванной – нет… Можно ЭТО повторить? – спросил заинтригованный Сценарист.

– Эффект прикосновения к Камню?

– Да.

– Нет, – уверенно ответил Егор с легкомысленной, слегка снисходительной улыбкой, мол, чудо случается только однажды. – Явление происходит один – единственный раз. Проверял на себе, на друзьях. Не каждому удается ЭТО, в принципе, почувствовать. Ты – прочувствовал и оценил Прикосновение к Камню и скачок Времени. Из моих друзей только Лёхе – балагуру удалось подобное пережить. Простецкий, примитивный человек, Лёха не поверил в неординарность случившегося, отшутился, на другой день обо всём забыл. С полгода назад он вдруг вспомнил о Камне, попросил показать. Повертел, потёр гладкую поверхность пальцами, убедился: вроде как ничего чудесного не происходит. Вернул камень и потерял интерес.

– Он тоже мгновенно, на несколько часов, без следа в памяти переместился по времени вперед? – не унимался Сценарист.

– На пару часов. Не более.

– Странно. Получается, весьма уникальная вещица – этот твой камешек.

– Получается. Думаю, это все же кусочек метеорита, а не своеобразный янтарь из глубин земных или минерал, типа, циркон.

Егор сунул руку в карман пиджака, но вынимать камешек сначала не стал.

– Метеорит? Уверены?

– В химлаборатории моей бывшей тюменской «нефтяшки»31 даже наш мудрый доктор… – Егор шутливо сморщился в детской улыбке от приятных воспоминаний, – доктор наук Бирюковский не смог определить состав минерала. «Внеземного происхождения!» – предположил тогда уважаемый Док.

Плещеев всё же решился на повторный эксперимент, вынул из кармана диковинку, мешочек из тонкой, потёртой желтой замши, долго развязывал штуровку, наконец, выложил на липкую деревянную столешницу, предъявил туманному ироничному взору Сценариста отполированный «леденец», цвета темно-коричневого янтаря с белесыми прожилками.

– Целый ритуал, как ты вынимаешь драгоценность, – пошутил Сценарист.

– Можешь потрогать еще раз и убедиться, камень совершенно нейтрален. «Люди в штатском» не обратили внимания и до сих пор чудесную вещицу у меня не отняли, – улыбнулся Егор загадочно.

Сценарист не отказал себе в удовольствие еще раз коснуться пальцем холодной, полированной, слюдяной, поверхности камешка.

Кончик его указательного пальца вновь пробил точечный разряд электростатического электричества.

На ощутимое мгновение глаза затянула оранжевая пелена, сквозь которую обозначился багряный закат с черными, нависшими над горизонтом, утюгами туч и черная фигурка уходящего человека, тонущая в сполохах огня.

Сценарист судорожно одёрнул руку.

– Опять?! – удивился Егор, задвигался, обрадовался, едва не запрыгал от восторога на месте как ребенок. – С вами опять ЭТО случилось?! Не может быть! Впервые за столько лет! У одного и того же человека! Удивительно!

– Треснуло разрядом.

– Еще какие соображения?!

Сценарист коротко пересказал свои впечатления, мгновенные видения, как обрывочные воспоминания минувших дней. Достаточно яркие, впечатляющие. О них можно было рассказать, как о случившемся.

– Твоя фигура была объята пламенем, как думаешь? – уточнил Егор.

– Сомневаюсь, – прохрипел от волнения Сценарист. Он находился под впечатлением от необычного эксперимента. Камень словно отражал, проецировал в его сознание фантастические картинки из «информационного поля» Земли. Но к этим событиям гость мистической Югры явно не имел никакого отношения. Он как бы увидел кадры из чужой жизни.

– Парень привиделся молодой, с приличной, лохматой шевелюрой. Не чета моим залысинам, – пошутил Сценарист. – Парень уходил к кровавому горизонту. Кто-то из ваших знакомых. Может, вы?

– Может, и я, – задумчиво и печально согласился Егор.

Задумался и Сценарист, переживая удивительные впечатления от простой, казалось бы, вещицы – необычного камня.

– Может, это своеобразная флэшка, накопитель информации о прошлом и будущем. Каким-то образом, эта вещица… – Сценарист вновь взял в руку камешек, ничего не почувствовал, кроме приятного холодка отполированных граней, помолчал, разочарованный, и продолжил философски развлекаться:

– …эта вещица может подключаться к информационному полю Земли или даже Вселенной и доносить до нас самую невероятную информацию, которую теперь надо попытаться расшифровать, понять и оценить.

Были и небылицы

После кафе они не смогли расстаться, засиделись в фойе гостиницы в креслах, спрятались за старомодным разлапистым пыльным фикусом. В деревянной кадке, старомодной тростью, торчало целое дерево с прочными зелеными ладонями. Сценарист напомнил Егору о рассказе, начатом им в одноместном номере в предыдущий день. О газовом, «небесном» разряде на месте исчезновения отца…

– Да-да, – живо откликнулся Егор. – В ясный, погожий день это не могло быть обычной молнией. С виду это было сияние, сошедшее с небес. Оно никак не напоминало молнию, скорее – газовый факел, прорвавшийся сквозь облака. Витя Крамаренко не слышал ни звука разряда, ни грохота. Возникло объёмное шипение, будто из-под земли, из расщелины скалы вырвался газ. Геолог находился метрах в пятидесяти от отца и отчетливо видел, как тот исчез в ослепительно-синем столбе пламени. Разумеется, словам Крамаренко никто не поверил. Начальство, под расписку, строго-настрого запретило геологу распространяться на эту тему. Официальная версия была такова: «археолог Артем Плещеев пропал без вести в тайге при невыясненных обстоятельствах».

Мне было в то время, кажется, лет девять – десять. Не помню. Дядя Витя вернулс из экспедиции, наведался в школьный интернат в Хантах, навещал меня несколько дней к ряду, подолгу беседовал со мной, обещал усыновить, как только женится. Он подробно описал свои впечатления от исчезновения своего друга и моего отца. Газовый факел, струя или газовый разряд с облаков, как хотите, так и назовите, должен был сжечь моего отца. Но он исчез. Без следа. Это было странно, удивительно, необычно и… страшно даже для закалённого бродяги – геолога. Дядя Витя провозился со мной неделю, водил в кафешки, угощал мороженым. Перед отъездом в очередную экспедицию, дядя Витя скис, ходил обрюзгший, небритый, похоже, выпивал без меры и не спал по ночам. Передал мне в пакете рукописный дневник отца, в мятой общей тетрадке, долго рассуждал на скучные темы холостяцкой жизни в городе. Перед расставанием заверил: отец обязательно даст о себе знать. Как это могло бы случиться, не пояснил. Надо было надеяться только на чудо.

Через полгода я узнал: геолог Крамаренко погиб. Вернее, исчез самым мистическим образом километрах в пятидесяти от Патомского кратера32. В местных легендах эту уникальную гору, среди бескрайней тайги, напоминающую застывший вулкан с каменным яйцом в кратере, местные народы называют «Гнездом Огненного орла».

– Да. Знаю об этом «природном» феномене, – поддержал разговор Сценарист.

Егор оживился. Он уже не отрабатывал «принудиловку», не развлекал гостя Югры, включился в беседу, которая тоже обогащала его, заряжала энергией и оптимизмом. В лице Сценариста буровик приобрел не только заинтересованного слушателя, но и сподвижника по философским рассуждениям на тему бытия на Земле и вне…

– Откуда узнал о кратере? – поинтересовался Егор.

– Пролётом из Иркутска в Бодайбо на съемки документального кино, – пояснил Сценарист, – среди холмов и тайги, мы увидели с вертолёта эту необычную гору с «яйцом» в кратере. Посоветовались, решили приземлиться неподалёку, оставить четырех человек с видеокамерой. Нельзя было упускать шанс собрать уникальный материал о необычном природном феномене. Авантюристы. Молодые и задорные были. Не задумались об опасностях и ответственности за человеческие жизни. На обратном пути подобрали коллег. Все остались живы и здоровы. Но ни одного кадра отснять им не удалось. Аппаратура вышла из строя.

– Аномальная зона! Без вопросов! – обрадовался Егор некоему подтверждению своих догадок и размышлений. – Расскажешь подробней?

– Конечно. Но сначала ты, – попросил Сценарист. – Не прерывай рассказ, а то у меня логическая связь со всеми эпизодами разрушится.

– Хорошо. Договорились. Так вот, – продолжил Егор. – Тетрадки с заметками геолога Крамаренко пропали. Мне досталась бандероль с заметками отца в ученических тетрадках в клеточку, присланная дядей Витей по почте на адрес интерната.

Рассказчик примолк, украдкой взглянул на наручные часы, задумчиво уставился, сфокусировался на крестовине рамы окна холла гостиницы. Синеватый отсвет уличных фонарей превратил его лицо в пластиковую, бесстрастную маску, с утонченными чертами живописца, поэта, но никак ни буровика, обветренного, «забуревшего» в дождях и морозах.

– Мистика с исчезновением близких людей, друзей и знакомых продолжалась всю мою жизнь. Но это долгий разговор, на всю ночь, – усталый Егор умолк, снова напряженно глянул на наручные часы, засобирался уходить, но решил уточнить с неким последним надрывом недоверия к незнакомцу. Вдруг тот воспользуется его историей и выдаст за свою.

– Вам-то для чего нужны все эти безумные бредни и россказни сумасшедших?! – воскликнул он.

– Сам такой. И почему безумные бредни? Вполне реалистичные. И не такое слышали и видели.

– Сценарий напишете?

– Вместе напишем.

– Не, у меня не получится, – признался Егор. – Даже заметки и дневниковые записи выходят корявыми, нескладными. Не умею записывать, логично и упорядоченно излагать на бумаге свои мысли и рассуждения.

– Значит, буду вашим литредактором, – вполне серьезно сказал Сценарист. – У меня примета такая: если из очередной киноэкспедиции привожу интересные материалы, значит, будет увлекательное продолжение.

– За продолжение! – Егор приподнял бутылочку с газированной минеральной водой. Пузырики весело метнулись к горлышку пластикового сосуда и громко зашипели. Сценарист удивился обострению слуха. Он услышал шипение пузырьков газа в маленькой бутылке среди шума, гама постояльцев гостиницы. Небритые мужики, с рюкзаками и баулами, толкались у стойки регистрации. Кто-то, наглый и выпивший, пытался перекричать более культурного, сдержанного товарища и спрашивал у молоденькой дежурной, работает ли ближайший ресторан и можно ли пригласить в номер «девушку легкого поведения», шлюху, короче говоря.

– Чужаки, – уловив взгляд Сценариста на толпу вновь прибывших, пояснил Егор. – Разнорабочие на буровые, трактористы, дизелисты, водители. Временщики. За длинным рублем едут.

В ту ночь долго не удавалось уснуть. Под впечатлением услышанного, прочувствованного, Сценарист бездумно пялился на синюшный, оштукатуренный потолок номера, в синих разводах известки, напоминающих снежную позёмку на льду, наблюдал в рассеянном свете уличного освещения за причудливым мельтешением теней листвы деревьев на чернильном экране пыльных стёкол окна, ежился от влажной прохлады, лежал в коконе колючего казенного одеяла, пропахшего кислятиной «санобработки», как выразилась пухлая дама с фигой волос на макушке, дежурная по этажу. Он пытался восстановить ход событий в тот памятный вечер, когда помбур Егор Плещеев впервые показал ему бурый, в светлых прожилках камешек.

Сценарист отчетливо вспомнил, как под вечер они перешли в его номер, как он прикоснулся к камню, почувствовал на кончиках пальцев и в ладони колкие разряды статического электричества. Затем… произошел провал в памяти, и очнулся он на следующий день в кафе. Это было действительно странно, словно он потерял сознание вечером и пришел в себя только в полдень. Чем больше Сценарист сомневался в реальности произошедшего, тем больше волновался и нервничал. Так, вероятно, человек сходит с ума, когда не может сопоставить реальную жизнь и «глюки», предлагаемые больным или буйным воображением.

Успокоение пришло постепенно, под утро. Пыльное стекло окна зарозовело к восходу. Поспать не удалось. Короткими эпизодами – вспышками сознания Сценарист начал более подробно вспоминать, как проводил Егора в тот вечер до порога, не сразу смог запереться изнутри на ключ. Дверь номера, из гипсокартона на деревянной раме, перекосилась, просела, пришлось приподнять ее за ручку. С проворотом ключа, язык со щелчком замка вошел в углубление. Утром следующего дня, перед встречей с Егором в кафе с деревянными столами и стульями, шипел в душевой кабине кран, громко «кашлял» ржавой водой. Явно привиделось замызганное настенное зеркало над раковиной умывальника, «оплёванное» брызгами зубной пасты предыдущими постояльцами. Хотя на другой день сам отмыл зеркало до блеска. Несущественные, казалось бы, мелочные, неприятные воспоминания вернули Сценариста в размеренное русло реальной жизни. Он успокоился, смирился с «глюками», уснул.

Вероятней всего, странный, необычный камень неким энергетическим воздействием может «стирать» из оперативной, «короткой» памяти человека незначительные, ежедневные эпизоды. В «глубокой» памяти они всё же сохраняются «запасными файлами». Случайно, вовремя или некстати, их порой удается вспомнить, «вытащить» из запасников памяти. Хорошо, когда это происходит вовремя, тогда можно призадуматься, остановить себя от опрометчивого поступка.

Мирриады нейронов человеческого мозга способны творить чудеса или доводить до сумасшествия. Никто пока так и не разгадал тайны устройства человеческого мозга, как и влияние на него самых невероятных земных и вселенских факторов.

Встретиться вновь им удалось только через неделю. Беседа в номере гостиницы, без застолья и дежурной чашки чая, получилась дружеская и обстоятельная. Словно перед долгим расставанием, несколько обреченно, как показалось Сценаристу, Егор заявил, будто пришел сдаваться на милость победителю, что готов рассказать о себе и об отце всё, и во всех подробностях. Признался, накопленный материал лежит без дела, а он сам никогда не доберется до «высокой литературы».

Сценарист скромно отшутился. Ни до «высокой», ни до «литературы» ему, похоже, самому не дотянуться. Но попытки постичь писательский труд продолжались. Подбодрил рассказчика: материалы для необычного сценария могут получиться очень даже интересными, увлекательными, спорными.

– Сценарий – разве не литература? – уточнил Егор.

– Сценарий – план действия для режиссера и структура будущего романа для самого сценариста, который мечтает стать писателем.

Егор благосклонно, добродушно усмехнулся, выложил на журнальный столик толстый пакет из плотной коричневой упаковочной бумаги и сообщил:

– Могу оставить на время. Прочти. Много мусора, лишних фактов, наблюдений, рассуждений, но и много странного, неоднозначного, любопытного. На первый взгляд, откровенно бредового, фантастического. Мои наблюдения, сумбурные записи со слов очевидцев, вырезки из газет и журналов.

– Немало, – поддержал общий интерес Сценарист.

– Сохранилась моя детская перерисовка иллюстрации из польского журнала о встрече истребителя «Мустанга» с «летающей тарелкой», – Егор расслабился, вновь почувствовал искрений интерес приезжего, готового к любому варианту сотрудничества, и рассказывал без пауз часа два.

Ощущение времени было утеряно. Желтое марево скудного освещения комнатки погрузило их в сферу отстранения от реальности. Синий запыленный прямоуголник окна – это было выход в космос. Желтая, обитая оргалитом дверь комнаты – возвращение на грешную Землю.

– С получением бандероли от Крамаренко, с его записками и предостережениями «никому и никогда не показывать этих бредней», с просьбой «затаиться, пока не вырасту», – продолжил Егор, – я и затаился в ожидании предсказанных дядей Витей «знаков судьбы», «явлений сверху»… и прочего неоднозначного. Любому взрослому всё наговоренное геологом могло показаться чепухой, фантазией сумасшедшего бродяги. На меня, ребенка, записки геолога произвели сильное впечатление. Мне покзалось, эти письма написал мне с неба… сам отец. Только не держите меня за шизофреника или сумасшедшего!

– Сам такой, – успокоил Сценарист. – Не держите меня за здесь, а держите меня за тут, как сказали бы в моей любимой Одессе. Продолжай. Не изводи себя сомнениями.

– Хорошо. Вот, я и стал ждать знамений, – обрадовался Егор моральной поддержке малознакомого человека. – Неких предзнаменований. Необычных небесных явлений. Пропадал в библиотеке интерната. Много перечитал книжек, журналов, подшивок газет. Занялся изучением материалов на тему аномалий и паранормальных явлений в нашем крае! Ждал в школьном интернате, ждал в ПТУ, ждал два первых курса в ВУЗе, в «нефтяшке», – увлечённый рассказчик сделал интригующую паузу и продолжил:

– Не поверите, – дождался! В конце восьмидетятых стал свидетелем прибытия на Землю Небесного Шамана.

В печальной и снисходительной усмешке у гостя Югры чуть дрогнули губы. Он с сомнением качнул головой. Увлеченный воспоминаниями, Егор этого не заметил. Ярлыки «клоуна», «балагура», «словоблуда» и «фантазера» местные друзья, знакомые, коллеги и начальство на помбура навесили давно, относились снисходительно, как к мечтателю не от мира сего. Задумчивое молчание приезжего Сценариста воспринималось рассказчиком правильно, как искренняя заинтересованность.

– Учился в те времена в тюменской «нефтяшке»33, – продолжил Егор. – Темень у юноши в мозгах случилась полная: по жизни, в учебе, – во всём. Никакого интереса к нефтегазу. Хотелось авантюр, куража, хотелось бродяжничества по тайге и горам с геологами, копания в земле с археологами. Напросился подсобным рабочим в геофизическую экспедицию. Был 1989 или 90-ый год, точно не помню.

Поздним вечером, после полевых работ, валялись мы на полатях в бытовках, трепали языками, готовились ко сну. Услышали мощный шум, эдакое сумасшедшее потрескивание по всей таежной округе, будто бешеное стадо оленей, тысячи на полторы голов, ломилось по сухостою и бурелому прямо на лагерь. Выбрались из бытовок глянуть. Остолбенели. Иссине светло было, как днем. Казалось, над черной тайгой запалили неоновые фонари в полнеба. В чёрную полночь! При ущербном полумесяце и низкой облачности. Обычно, без фонарика по лагерю двух шагов не пройти. Но тут – сияло эпохально!

Стоит, глазеем. Остолбенели! Если не сказать круче!.. Над краем тайги «тарелка» зависла. Летающая. Ааагроменная, с футбольный стадион. Стального цвета. Нет… скорее, – темно-синего. Ослепительная, сияющая, мерцающая миллионами огоньков. По всей этой грандиозной люстре сияют гирлянды весёленькой, праздничной иллюминации.

Ладно бы я один такой в тайге торчал, пень офигевший, а то ведь целая орава рядом топчется, воет от восторга. Сейсмопартия номер «четырнадцать», человек на двадцать пять – тридцать. Все рты разинули и обалдели от потрясающей небесной катаклизмы!

Неделю без продыха пахали, дорабатывали «план» ударными темпами. Нельзя было сорвать рабочий график. Премии летели бы, надбавки. Ни капли спиртного до выходных в рот не брали (!), – по приказу начальника партии, грозного и могучего нашего верзилы с фамилией Клокота. За бухло – расстрел на месте! Вещмешок, вертушка34 и – домой, без зарплат и премий!

Короче, стоим, одуреваем, любуемся жутко красивым явлением природы. Висит эта великолепная зараза минуту, другую, третью! Даже тарелкой-то не назовешь! Завис стальной стадион как раз над нашим лагерем, краем сверкающего блина тайгу зацепил. Генка Симага метнулся в бытовку за ФЭДом35. Фотограф он был у нас отменный. Фоток не допросишься. Негативы то перепроявит, то недофиксирует, то – засветит.

Как назло, блин небесный в тот самый момент распустил веер сверкающих лучиков, помельтешил ими, будто сосканировал местность, а заодно и нас, мелкотню людскую. И тут меня в правое предплечье, будто что ужалило, прижгло. Думал, тварь какая, ползучая укусила, гнус или комарьё. Не сразу обратил внимание от общего шока. Тарелка лучики – щупальца втянула внутрь, плавно стронулась с места и грандиозным утюгом так низенько-низенько прошлась над верхушками сосен до ближайшей горушки. Затем кааак стартанет вертикально вверх! Только облака завихрились, кучкой грязной ваты и мусором разлетелись по ночному небу.

Всех нас, зевак дурных, варежки от удивления открывших, горячей волной воздуха опахнуло. Очнулся, вспомнил о боли в плече. Думаю, что за дурнина ужалила?! Как позже выяснилось, не меня одного. Зашел в бытовку, глянул на прожженную дырку в ветровке, как от сигареты. Снимаю брезентуху, закатываю дырявый рукав рубахи до плеча. В том самом месте, где дырка прогорела, – ожог размером с грецкий орех. Ребята – в шоке! Еще троих наших почти так же обожгло. Бульдозериста Сашку, геофизика Никиту и копателя Жору Кудрявого. Жора – лысый был, как обглоданная кость. Отсюда и кличка. Ожоги у мужиков поменьше, правда. Но глубокие. Заживали долго, у кого с неделю, у кого – с месяц. Наши удивляются, какие твари могли нас так покусать?! Через пару дней ранка у меня слегка поджила, гляжу, на коже буква нарисовалась…

С готовностью, видать, показывал не раз, Егор расстегнул праздничную, цветастую рубашку до пупа, стянул с плеча. Предъявил на правом предплечье отчетливый белёсый шрам в виде буквы «А». Шрам выглядел, как схематичный символ ракеты, выписанный детской выжигалкой36.

– Хорош брехать-то!.. Обычно отмахивались друзья, – сам же иронизировал Егор. – Не верили в мои россказни и байки. Говорили: сам прижёг. Татуировка. Сначала обижался, отмалчивался. Потом стало безразлично: верят – не верят. Пофиг. Но, я так полагаю, НЛО мне привет от отца передал.

Сценарист не выдержал, насмешливо нахмурился, скривил губы, недоверчиво качнул головой. Егор сделал вид, что не заметил иронии и недоверия, продолжил:

– Ребят с геопартии тоже пометили. Для чего? Не знаю. Тайны, покрытые мраком бытия. Сашка – бульдозерист пропал в тайге, по пьянке пошел с берданкой на лося. Ни Сашки, ни берданки. Наш учёный фрукт, выпивоха и бабник, геофизик Никита в Петербург укатил. Ни слуху, ни духу. Жорик утонул той же осенью в Оби. На спор, за литр бормотухи, на остров решил сплавать. Может, ноги свело, может, под буксир или баржу попал.

– Такие дела… Да, о небесной тарелке… Хотите – верьте, хотите – проверьте. Адреса нескольких свидетелей явления, ребят с геопартии, кто в Сургуте остался, могу отписать с пребольшим удовольствием.

Отвальная

Как не поверить хорошему рассказчику? Не сразу, но Сценарист поверил. Не просто поверил, сам объединился с новым товарищем, доверился, поделился своими домыслами, соображениями, фантазиями.

Основная съемочная группа телесериала «Золото Югры» в начале сентября вернулась в Москву. Нефтяники, от широты душевной, позвали на «отвальное» застолье Сценариста. Во всей этой канители со съемками фильма, тот взвалил на себя еще обязанности исполнительного продюсера, отвечал за производство, задержался в Сургуте на неделю: готовил отчёты, подписывал кипы нужных и ненужных отчетных бумажек.

Помбур Егор Плещеев, щуплый, вихрастый, словно подросток, в скромном «ширпотребовском» костюмчике первоклашки, скромно присел у входа в банкетный зал, у краешка длинного, составленного стола. Сценарист поймал, как дед Мазай в лодке, его умоляющий взгляд зайца, застрявшего в болоте, мол, спасай, только тебя и жду.

Рыбными деликатесами и мясными закусками был заставлен длиннющий стол, персон на сорок. Рыбка горячего, холодного копчения, осётр, нельма, муксун, стерлядь, для разнообразия – пелядь37. Мясные закуски не перечислить, для экзотики, приезжим предложили – медвежатину с олениной. На первое стерльяжка ушица. На второе, под заказ, – рыбные и мясные блюда. Выпивка – в изобилии: дорогущий коньяк категории ХО38, водка кедровая, местного разлива, французское вино семи марок.

Егора позвали развлекать публику, но, после первых выпитых рюмок, о нем забыли, даже не дали высказаться в тосте. Помбур загрустил, примолк, раза два, не больше, приложился к рюмочке коньяка под закуску. Переместился ближе к Сценаристу и только для него, как бы впервые, завел беседу, под шумные выкрики товарищей по застолью.

– Хотите, значит, экзотики, господа этнографы – киношники и прочие, к ним примкнувшие? – куражился помбур Егор Плещеев, но с доброй усмешкой поглядывал только на Сценариста, для кого, собственно, и был весь сказ.

– Пажалте, откушайте сибирских блюд, – шутливо претворил Плещеев свою историю о встрече в детстве с легендарной Царь-девицей. – Да-да. Имеется такой важный мифический персонаж в хантыйском эпосе. Вернее, встретился я в детстве с ее наследницей, – уточнил помбур. – На всю жизнь запомнил дикарку. Чуть не пристрелила, дурная! История эта случилась лет двадцать назад близ Русскинской.

Из-за стола послышались пьяные выкрики коллег Егора по буровой, «друганов» Серёги из местной «братвы».

– Брехня!

– Хватит туфту гнать!

– Завязывай базар! Выпьем!

– Так ты трахнул ту девку? Или нет?

– Давай про Тунгусску!

– Что там взорвалось над тайгой?

– Кто с ним «тарелку» в небе видал?

– В геопартии?

– Эт в восьмидесятых?

– Ага.

– Я видал, – словно недовольно хрипло и внушительно откликнулся сутулый, хмурый, патлатый, седой мужик в мятом, клетчатом пиджаке пошива фабрики «Большевичка».

– Врёшь! – весело вскрикнул худой, пучеглазый, юркий болтун в рубашке расцветки «дикое поле» с местного «вещрынка», типаж, без которого, кажется, не обходится ни одно застолье. Этакая затычка во всех дырках.

– Да пошел ты! – огрызнулся Хмурый. – Видал и – точка. И не я один, – и замолк.

Убеждать подвыпивших товарищей по застолью, что было в реальности, а что нет, – бессмысленно. В таких случаях или веришь рассказчику, или нет. Проверить-то невозможно.

– Огненные шары в районе Отортена и до гибели группы Дятлова видели многие. Местные манси, туристы, военные и даже зэки из ближайшей зоны, – попытался поддержать протухающий интерес собравшихся заезжий Сценарист, но оживления в перекошенных лицах выпивох не заметил.

Егор примолк, извинительно глянул на Сценариста. Тот мотнул ему головой в сторону выхода, мол, уходим, нечего тут делать.

Увлекательную историю Егор досказывал специально для дотошного, любопытного Сценариста на следующий день, когда помбур зазвал гостя Югры на прощальный «опохмел» в рабочее общежитие.

Тёмные лестничные переходы они преодолевали будто в жутком квесте. С этажей доносилась ругань жильцов, грохот шагов по дощатому полу. Казалось, солдаты всей казармой бегали, топотали в кирзовых сапогах. И вонь!.. невыносимма вонь накрывала с головой и заволакивала уши до звона. Запах в общежитии представлял собой гремучую смесь мужского пота, нестиранных портянок, отходов, пищевых и естественных, человеческих.

– Не самое лучшее место для бесед, – посетовал Сценарист, пока они забирались по лестницам на пятый этаж.

– Согласен, – ответил Егор извинительным тоном, – но там я храню некоторые свои записи, самые для меня важные и дорогие. Никак не оставляет чувство страха с тех пор, когда у нас с отцом в квартире устроили обыск. Рассказывал об этом…

Без приключений прошли длинный затемненный тоннель коридора со множеством дверей и скрылись за одной из них.

Крохотный пенал – комнатку в старой панельной пятиэтажке выделили коллеге Егора, молчаливому и угрюмому пультовику Игонину, матёрому холостяку и бабнику. Но пользовались «лёжкой» все, кому было известно, где хранится ключ от «комнаты свиданий». Сам Игонин, в свободное от вахты время, мог смотаться к своим многочисленным любовницам хоть в Салехард, хоть в Лабытнангу и даже в Петропавловск-Камчатский. Благо заработки позволяли.

Комнатка не часто проветривалась. Спертый воздух удалось разбавить свежим сквозняком после открытия форточки. Не успели они расположиться на продавленных подушках тахты в склепе холостяка с ободранными обоями и покрывалом на гвоздниках, вместо штор. В дверь начали тарабанить кулаком с требованием «занять до получки полтос», с предложением «сообразить на троих». Мужские хриплы голоса сменялись, но стандартные, для мужского общежития предложения оставались.

Минут через пятнадцать «игонинскую лёжку» оставили в покое. Тут только Сценарист понял: буровик специально пригласил его в это гнездо разврата, пьянства, человеческого прозябания, чтобы наглядно показать трясину местного бытия.

Ни воду для чая не стали копятить в электрочайнике, ни минералку пить из запотевшей бутылки из холодильничка «Север». Сценарист сидел на тахте, подавленный и молчаливый, покачивал головой с пониманием той мрачной атмосферы бытия, в какой приходится сосуществовать и самому Плещееву вместе с коллеагми по бригаде.

Егор вытащил полиэтиленовый пакет из-под обеденного стола, где организовал тайничок для дневниковых записей, но потом передумал и сунул пакет обратно под стол.

– Не, – проворчал он, – бредни о нашей мрачной житухе вряд ли будут уместны в моей романтической истории. Надо будет сжечь.

– Встреча в детстве с Царь-девицей, – напомнил Сценарист с нетерпением.

– Да-да, – встрепенулся Егор и продолжил, начатый рассказ в ресторане. – Поселок Рускинская отстроили в советские времена. Местные партийцы пытались приучить к осёдлой жизни местный народ – хантов, манси, ненцев. Хотя я лично не принимаю значения слова «осёдлый» в обычном понимании. Ханты и так всю жизнь в седле, на нартах или – снегоходах. Осёдлые, выходит, постоянно!

Когда строили поселок, я тогда еще не родился. Но если верить байкам сургутчан, вечные бродяги, рыбаки и охотники на три зимних месяца с удовольствием обжили первый многоквартирный дом, выстроенный по финской технологии. К весне поразъехались ханты по своим заимкам в лесах и на болотах, распродав финскую сантехнику и новомодную пластиковую обивку – сайдинг. От сургутской стужи такая прикрышка не спасала. Первый этаж дома долгое время служил охотникам зимой прибежищем: удобно было въезжать в квартиру на снегоходе прямо по сугробам через широкий проём окна гостиной.

Из первых переселенцев, дольше всех продержался в бревенчатом доме Нерин – ики. Нерин – с хантыйского – «заика», а «ики» – старик. Мастеровой Нерин разобрал потолок «пятистенка», внутри избушки сложил чум – традиционное для хантов жилище из шкур оленей. Так и прожил в двойном жилище до самой смерти год или два…

В тот день спокойно побеседовать им так и не дали. Стуки в дверь и оры соседей по рабочей общаге возобновились. Пришлось уходить в гостиницу.

К сожалению, о предфинале этой необычной истории стало известно несколько лет спустя. Сценаристу о ней поведал водитель Клим, крепыш, со смешной фамилией Ципко, с местного телеканала «ИнформТВ», кто обслуживал группу, на этот раз на съемках документального фильма о буровиках.

– Шекспир отдыхает, – проворчал Клим на вопрос о судьбе Егора Плещеева.

– В каком смысле?

– История почти про Рому и Жульету. Даж круче!

Пока добирались из Ханты-Мансийска в Сургут, по заторам размытой дороги, через вантовый39 мост через Обь, что открывали как раз при съемках телесериала «Золото Югры», Клим довольно скупо поведал о трагической судьбе Егора. Остальное Сценарист домыслил, разведал, расспросил очевидцев, дополнил своими предположениями и не только сам. Многое почерпнул из хаотических записей Егора Плещеева, которые он доверил ему прочитать при знакомстве.

Объединяя рассказы помбура Плещеева, «предфинальный аккорд» водителя Клима Ципко в одно повествование, Сценарист предложил свой вариант пересказа в жанре, как он сам определил, «мистический реализм».

При этом, разумеется, традиционно стоит предупредить придирчивого читателя: все события вымышлены, совпадения с реальными людьми совершеннейшая случайность.

Эвихон

Чёрные мостки на двух столбиках нависали над зеркальной гладью реки Тромъёгана40. На прогретых солнцем дощечках лежал на животе мальчуган, Егорка Плещеев. Худенький взъерошенный воробушек. Пошевеливались под легким ветерком льняные выгоревшие, всклоченные волосёнки на головёнке -тыковке. Вёрткий непоседа притих, призадумался, размечтался. Удерживал в ладошках на воде, но не отпускал в плавание деревянную двухмачтовую бригантину41, нарядный, как елочка, кораблик, в тоненьких гирляндах ниточек стоячего и бегучего такелажа42. Жаль было расставаться с такой замечательной игрушкой. Боялся мальчишка, вдруг судёнышко утащит на дно страшный Водомут, кто притаился в глубине речной и зелёной бородой воду закручивает?! Хотя Дедарс – таёжный охотник Арсений Тропинин сказывал: у хантов в реках живут свои древние, былинные чудища: Ас-ики, Лух, Витхон… Множество духов речных в таёжной округе поселилось с незапамятных времен, Егорка всех упомнить не смог.

Завороты воды на реке, по мальчишечьему разумению, устраивал именно злобный Водомут с противными бородавками – зелёными жабами, приросшими к носу, с длиннющей бородой-мочалом из колючих коричневых водорослей. Как же могло быть иначе в фантазиях ребёнка неполных семи лет, с фамилией Плещеев, за худобу от дворовых пацанов получившего прозвище Кощейка. Отец воспитал сына на русских сказках и фильмах о Кощее-Бессмертном, Марье Искуснице, Василисе Прекрасной.

Мальчуган путался в сказаниях местных народов. Чем пожилой и мудрый Дедарс был очень недоволен, терпеливо поучал: ежели живешь на древнейшей земле хантов, имей уважение, почтение к мифологии и культуре малых народов России. И к местным духам, само собой.

Кораблик был искусно вырезан из смолистой сосны мастеровым дядькой Егорки, братом отца – Арсением Тропининым, по прозвищу Дедарс, даденном самим племянником, сокращенно от «ДЕд АРСений».

Старший Плещеев и Тропинин были братьями по матери. Отцы у них были разными. О своем родителе Арсений старался в советские времена не поминать. Лихой был человек, из бывших, «белых офицеров». Скрывался отшельником по дальним заимкам, оврагам, буеракам и болотам до хрущевских времен, занимался охотой, сбором грибов и ягод, скрытно приторговывал дарами тайги на рынках ближних деревень и городков. По доносу местных партийцев был пойман чекистами и погиб на урановых рудниках в колымском крае.

Малолетний Егорка не понимал различия между «белыми» и «красными». Как раз «белые», по его детскому разумению, выглядели господами в чистых военных мундирах, с погонами с «блескучими вензелями» и были благородными, воспитанными. «Красные» представлялись кровожадными индейцами, сдирающими скальпы с живых людей. В некотором историческом смысле это было недалеко от истины. Егорка зачитывался книжками Фенимора Купера про индейцев и Следопыта. Отсюда пдобные сравнения с «красными». Отец и его старший брат советовали мальчугану помалкивать на темы трагической истории их семьи.

С тех самых пор Егорка уважительно величал дядьку – охотника «дедой», чаще сокращал до «деда Арс», говоря слитно «Дедарс». Огромному, как медведь, с виду неповоротливому, могучему, будто старый вяз, родственнику, с густой седой шевелюрой и бородой, как у Деда Мороза, прозвище нравилось. Дедарс – так Дедарс. Схожее, по звучанию, с неким мистическим именем греческого героя, прозвище пришлось таёжнику по душе. У начитанного, культурного Арсения Тропинина в советские времена пантеон богов был обширен и разнообразен. Он сам порой путался, к кому обращаться в той или иной жизненной ситуации. В список доверенных лиц «тайного антисоветчика» категорически не входили и не вписывались лишь вожди мирового «пролетарьята».

Бороздки на бортах кораблика, прорезанные стамеской с тонким жалом, красиво обозначали дощатую обшивку и дополняли сосновую структуру прожилочек и древесных сучков. Липовыми реечками была аккуратно выложена палуба. Из квадратных дырок, по две на каждый борт, торчали стволы четырех пушек, наскоро, к приезду «племяшки», выпиленных из деревянных катушек от швейных ниток, окрашенных под «бронзу». Носовая часть судна под бушпритом43 была украшена фигуркой морской феи, скорее похожей на безобразную, косматую старуху. Это расстраивало и портило ребёнку загадочный и романтичный вид его кораблика – покорителя рек, морей и океанов.

Егорка остался в восторге от подарка и не собирался с ним расставаться. Мальчуган задумал в сентябре отвезти, поставить бригантину, на зависть будущим школьным друзьям, в жилой комнатке на подоконнике в новом интернате, куда детей, на полгода, а то и на целый год, спроваживали родители – нефтяники, буровики и промысловики. Можно было бы еще придумать для новых друзей легенду, мол, кораблик – макет легендарного брига «Меркурий», отважная команда которого потопила турецкие фрегаты и вышла победителем в неравной битве. О чём однажды поведал Егорке удивительный рассказчик, таежный охотник Дедарс. По совместительству, смотритель краеведческого музея посёлка Русскинская, Арсений Тропинин порадовался: его скромную поделку оценили по достоинству. Охотник посоветовал племяннику все ж отпустить кораблик на волю. Судно только тогда становится кораблем, когда отправляется в кругосветное плавание. Пусть даже путешествие начинается с речки Тромъёган в Сибири.

Паруса суденышка были нарезаны из газеты. На большом клочке косого паруса грот-мачты значилось гордое: «Правда». Прямой парус на фок-мачте нёс печатное название «Труд».

Советские времена бесславно заканчивались. Дядя Егорки, подростком отсидевший «за вредительство» в сталинских лагерях за сбор в голодную осень на колхозном поле мёрзлой картошки, об этом догадывался. Он снарядил кораблик газетными парусами неспроста, с умыслом, в вечных поисках на российской земле правды, истины и справедливости.

Долго вглядывался зачарованный Егорка в темно-зеленое, завораживающее зеркало реки, где отражались веселые кучеряшки сизых облачков. Потом все же, нехотя, отпустил бригантину на свободу. Суденышко, если смотреть в отражение, воспарило, уплыло, поднялось к самым небесам. Егорка затаил дыхание и вдруг, казалось, впервые, услышал величественное многозвучие природы: шумливое волнение лиственных дерев: ив, осинок, берез; тихий, нежный шелест ветвей дикой малины, шуршание осоки, сварливое журчание и перешептывание вод древней реки.

Легкий ветерок хулиганил с газетными парусами, шутливо подергивал бумажные края. Кораблик быстро уносило к середине неширокой в этом месте реки. Мальчуган с грустью посмотрел во след паруснику, размечтался, быть может, его посланец попадет сначала в широченную Обь, затем окажется за Северным полярным кругом в Ледовитом океане. Если не раздавят льды, суденышко подхватит… быстрое, теплое течение Гольфстрим и унесёт в далекую даль за самый экватор…

Размечтался дошкольник, совершенно перепутав все знания географии, чему учил отец. Душа мальчишки устремилась в… неведомую Австралию, к аборигенам, кенгуру и… бумерангам.

Егорка вздрогнул, замер от ужаса. На его замечательный кораблик упала с неба… огненная комета.

В испуге мальчуган вскочил на ноги, осмотрелся по сторонам, не понимая, откуда прилетел уничтожающий огонь. Глянул в небо, перемешанное, в молочный кисель, в разодранных клочьях кучевых облаков. Не сразу сообразил: это была горящая стрела, выпущенная из старинного оружия – лука.

На кораблике мгновенно вспыхнули, сгорели бумажные паруса. Опалились и распались в тлен ниточки такелажа. Занялись пламенем тонкие мачты. Через минутку вся бригантина обратилась в крохотный полыхающий костер на черном стекле воды мирного Тромъёгана.

На другом берегу реки послышался устрашающий хруст прибрежного валежника.

– Эй, ты! – отважно крикнул Егорка. – Кто там?! Выходи! Придурок!

Свисающие к воде косы ивняка раздвинулись, распались в стороны как занавес. Сквозь серебристую листву выглянула растрепанная женщина, черноволосая ханты в грязной, драной, холщовой рубашке, расшитой некогда цветным бисером, что болтались на ниточках остатками жалких гирлянд. Бродяжка-хантыйка вышла к кромке воды, подняла наизготовку изогнутый лук. За спиной у лесной воительницы висел колчан со стрелами. На бедре был закреплен кожаными ремешками глиняный горшочек. Она что-то выкрикнула угрожающее.

– Ты че, тётка?! – возмутился Егорка, повертел пальцем у виска. – Сбрендила?!

Лучница обмакнула наконечник стрелы в горшочек с нефтью, что висел на бедре, подожгла наконечник от тлеющего фитиля и выстрелила в сторону мальчугана.

Стрела взвилась высоко в небо, выписала дымно-огненную дугу над водой и вонзилась в мостки со всплеском черных и рыжих сверкающих искр. Серо-черные, рассохшиеся доски воспламенились от разлившейся нефти.

Отважный Егорка не растерялся, ловко спрыгнул на топкий берег, зачерпнул воду из реки консервной банкой, лежавшей в одной из лодок, залил языкастое пламя.

– Ее-его-ор! – донесся со стороны поселка мужской голос. – Пора домой!

– И-иду-у! – откликнулся мальчуган. – Тут психоза одна… стреляется! – и понизил угрожающе голос:

– Дурища!

Воинствующая лесная злыдня в этот момент пустила в сторону мальчика третью пылающую стрелу.

Дальнейшее, в измененном сознании перепуганного Егорки, происходило, как в замедленном кино.

Огненная звезда плавно описала высокую дугу над зеркальной рекой и неумолимо приближалась. Небесное, рваное, сине-белое пространство над ребенком помутнело на мгновение, выгнулось полупрозрачным куполом, задрожало кисельным студнем. Огненный наконечник стрелы вонзился в этот купол, но не проткнул, а вызвал судорожное, «резиновое» волнение, искаженное в месте попадания. Будто брошенный камешек растревожил вязкое болотце. Полупрозрачный купол задрожал, воспламенился неровными, судорожными волнами по всей поверхности и начал сжиматься вокруг упавшего мальчика. Еще бы мгновение, и полыхающий купол сожрал бы, поглотил тщедушное тельце человеческого детёныша…

Дрожащий, огненный зонтик вдруг схлопнулся в огненный зрачок. Упал горящей каплей нефти на холщовые штанишки Егорки. Прожег дырку. Оставил на голени мальчугана волдырь с полпальца величиной и отметину от ожога на все оставшиеся времена.

Худосочного Егорку легко подняла с земли, поддернула за шиворот рука его дядьки, Арсения Тропинина.

Загадочный мираж огненного купола бесследно исчез. Третья горящая стрела с шипом погасшего нефтяного пламени вонзилась в ил болотистой поймы реки, как раз в том месте, где мгновение назад валялся упавший с испугу мальчуган. Прибрежная полоса глинистого ила была разворочена черными рытвинами его следов от кед, когда он сучил ножками, отползал подальше на сушу. На желтовато-зеленоватой слизи догорали рубиновые нефтяные слезы.

В досках мостков осталась торчать вторая стрела, оперенная черными намокшими крылышками.

– Не на шутку наша дурнушка развоевалась, – прохрипел и негодующе покачал седой головой Тропинин. – Пора принимать меры.

Охотник был удручен, раздосадован, разозлен поступком полусумасшедшей бродяжки, небезопасной, даже смертельной ее игрой.

Наследие

Расстроенный, потрясенный беспощадностью, кровожадностью лесной воительницы, перепачканный илистой жижей и глиной, печальный Егорка сидел на возвышении, нервно болтал босыми ножками на приступочке домика на высоких сваях. По-хантыйски домик назывался «лупас», служил, в прошлом, охотникам и просысловикам амбарчиком для хранения съестных припасов.

Из добротного бревенчатого дома, краеведческого музея вышел отец Егора, археолог Артем Плещеев, с русой бородкой, с разлохмаченной, как и у сына, шевелюрой, с беспечной улыбкой неунывающего бродяги. Следом выбрел старший его брат, смотритель музея, беспалый охотник Арсений Тропинин, «Дедарс».

– Говорят, нынче Барсово городище ковыряете? – спросил с уважением Тропинин.

– Копаемся по-малёху. Месяца полтора назад бронзовый век нарыли. А так – всё по мелочи. Даж на кандидатскую не наберу.

– Приезжай по осени с сыночком, – пригласил Тропинин, – пройдемся вверх по Тромьегану, покажу стойбище древних.

– Ханты? – уточнил Плещеев.

– Кто знает? – подёрнул тяжелыми печами Тропинин. – Медведю поклонялись. Черепа – на деревьях покоятся, выбеленные временем, дождями, снегами. Может, и ханты. Может, какие другие люди с Конды44, может, с нашей матушки Оби.

– В сентябре Егорке в первый класс, – озабоченно пояснил Плещеев, подошел к сыну, снял его подмышки с приступочки лупаса. – В Мансийск, в новый интернат учиться отправлю. Сам на Урал подамся. Похоже, захоронение стрельцов Ивана Мансурова нашли. А там еще дальше, на Тунгуску приглашали. Не дает мне покоя загадка инопланетного пришельца.

– Ну-ну, вечный бродяга. Никак не угомонишься, как и твой батяня? – Дедарс приобнял брата за плечи, но обратился к Егорке:

– Понравилось, малец, мое хозяйство?

Ответа от угрюмого племяшки не дождался.

– За кораблик не переживай, – прогудел охотник.

– Да уж! – возмутился Егорка и фыркнул, едва сдерживая слезы. – Дурная психоза стрелой пожгла.

– Какая психоза? – неприятно удивился Плещеев. – Какой стрелой?

– Водится тут в лесах одна дикарка, – невесело усмехнулся Тропинин, для успокоения Егорки шутливо пояснил:

– Видать, сама Эвихон пожаловала. Царь-девица. Так ханты говорят. Угрожает пришлым и чужакам. Они же землю предков портят, черную кровь пускают. Прости ее, сынок. Откуда ей знать, что батяня твой – хороший человек, ученый, археолог, этнограф. Для нее и ты – чужак… А сколько перьев на стреле было, не приметил?

– Нет! Не приметил, – злобно проворчал Егорка, совершенно позабыв от пережитого ужаса, что одна стрела осталась торчать в досках мостков, другая увязла в прибрежном иле. – Далеко ж был кораблик. Аж посерёдке реки. Вот же дурнина такая! Еще стреляется… Убить же человека можно! – расстроенный, перепачканный грязью мальчуган, не попрощавшись, медленно побрел к списанному, армейскому зеленому «уазику».

– Слегка того… наша лучница, – пояснил Тропинин удивленному отцу Егорки, покрутил обрубком пальца у виска, но пояснил, по-доброму усмехаясь в пожелтевшие прокуренные усы:

– Не переживай. Всё обошлось. Похоже, лесные духи твоему сыночку посватали своих дочерей. Гордись, Артем, сыном! Евихон не каждому сватает…

– Перестань дурить, брат. Сумасшедших в роду хватает, – недовольно проворчал Плещеев.

Тропинин благодушно улыбнулся, крепко пожал руку брата на прощание.

– И тебе, мой друг, «Нови лох»45, пора остепениться. Все пальцы медведю-то не скармливай. Оставь себе парочку, – пошутил Плещеев, кивнул на левую, почти беспалую руку охотника, без верхних фаланг четырех пальцев.

– Оставлю, – пообещал Тропинин. – Ложку-то держать по старости надо чем-то… Егорке скажи, к школе трехмачтовый корвет46 ему справлю. С тряпичными парусами! С бронзовыми пушками. Есть две втулочки на примете. Глядишь, твой малой в мореходку подастся! Гардемарином47 станет. Эх, мечта у меня была заветная в детстве…

– Археологом будет, – категорично прервал брата Артем. – Архивы свои передам. Места на историю у нас богатые. Пусть сокровища князя Бардака ищет.

– Археологом тоже можно. Передавай привет Бардаковке, – попросил Тропинин. – Стоит еще моя развалюха на бережку?

– Стоит. Сургут растет. Скоро твою Бардаковку похоронят.

– Да и пёс с ней. Не о чем жалеть. Мне и здесь хорошо. Русские мы из Русскинской, – печально пошутил Тропинин.

«Уазик» громко и надсадно посигналил. Егорка в нетерпении давил клаксон.

На прощание Плещеев с чувством обнялся со старшим братом, предчувствовал: расстается навсегда.

– Егорке скажи, пусть не переживает, – попросил вновь Тропинин. – Перепугала мальчугана наша партизанка. Дрожал весь. Поясни, дурнина – она дурная, но, похоже, в ней дух Царь-девицы живет. Вот она Егорку и благословила. Теперь он в огне не сгорит, в воде не утонет. Эвихон не ко всем выходит…

– Будет тебе, старый, байки травить. Прибереги для туристов.

– Приберегу, – обиделся Тропинин. – Но четыре перышка на стреле означают четырех дочерей Эвихон…

Старший Плещеев снисходительно улыбнулся и отмахнулся, мол, ладно, хватит фантазировать.

– Пора, думаю, санитаров вызывать, несчастную изловить, завтра же в больницу свезти, – попечалился Тропинин. – Чудить уж больно часто и опасно стала! Две рыбацкие лодки сожгла, охотничий лабаз выше по течению…

Егорка выбрался из «уаза», нетерпеливо притопнул ногой и заорал:

– Ну, па-а-а!..

Мальчуган рос без матери. Ребенку еще и пяти не исполнилось, непутевая его мамаша сбежала с залётным ухарем в Нижневартовск, где, говорят, по пьянке ее под лед Оби затянуло. Следов не нашли. Уголовное дело открывать не стали. Залетный ухарь оказался родственником большого начальства из Тюмени.

– Ну, па-а-а! – капризно крикнул Егорка. – Погнали!

Буровая

– Погнали! – крикнул Егор, махнул рукой с верхушки буровой партнерам по бригаде, кто копошился внизу крохотными чёрными муравьями. Вряд ли его могли услышать с высоты девятиэтажного дома. Кричал он так, от молодецкого задора, от переизбытка энергии.

После службы в армии работал Егор помбуром48. Подавал и наращивал штанги для бурения. Подавал, наращивал многокилометровое жало, на конце которого вгрызалась в земную твердь алмазная шарошка49.

Подавал и наращивал. Изо дня в день. Из ночи в ночь. Ни на минуту не останавливаясь. Зимой – в мороз за сорок градусов. Летом – в жару за тридцать и выше. Осенью – в проливной дождь и мокрый снег. Бурить приходилось, пока стальное жало буровой уткнется и не напьется первой свежей нефти с нового месторождения или восстановленного старого.

Двадцать лет прошло с памятной встречи с лесной полусумасшедшей дикаркой. Егор уж и забыть забыл об этом происшествии, прочно и беспросветно засел в помощниках бурового мастера. Институт «нефти и газа» оставил с третьего курса. Учился нынче заочно в университете Томска, на историческом факультете. Намеревался стать археологом, как в том и напутствовал отец. О продвижении по службе в нефтяной компании, разумеется, вопрос больше не стоял. Зарабатывал Егор деньги. Тяжёлым трудом буровика.

Настроение сегодня было отменное, хотя и грустное. С необъяснимой печалью Егор каждый раз провожал рубиновое светило, что лениво заваливалось за черную зубчатую щетину тайги. В этот раз заката дождаться не удалось. Медный пряник надкусили зубы тайги, и он застрял, остановился, завис. Время, казалось, замерло от невероятной красоты земной.

На верхотуре буровой вышки послышался звонкий окрик сменщика, балагура и непоседы Лёхи, вечного призывника.

Парню удавалось «косить» от армии уже четыре года подряд, якобы, по состоянию здоровья. На самом деле, у Лёхи лет пять не поднималась с постели парализованная мать. Военкоматчиков это обстоятельство мало волновало. Единственному сыну и кормильцу приходилось скрываться от призыва, прятаться по буровым. Начальство как раз понимало тяжкие житейские проблемы помбура и всячески способствовало его непрерывной занятости. Хотя неплохих заработков Лёхи едва хватало на сиделку при матери, массажистку раз в неделю, чтоб у больной не было пролежней, дорогущие лекарства и проплату коммунальных услуг по однокомнатной квартире панельной пятиэтажки.

Лёха оставался безудержным оптимистом, на «бытовуху» не жаловался, скрывал за весельем личные трагедии: гибель отца в когалымских болотах, инсульт матери, измену супруги и ее бегство с двухлетней дочерью в Новосибирск за демобилизованным стройбатовцем.

– Эй! Как дела на крыше мира?!

– Мы лишь сверчки на шестке, – весело отвечал Егор. – Какая уж тут крыша мира, я тя умоляю!

– Проходи, ложись, здравствуй! – крикнул Лёха, поднимаясь по крутым лесенкам на площадку помбура.

– Привет! – обрадовался весельчаку Егор. – Принимай смену.

– Так своей смешною рожей, сам себя и веселю, – с грустью дурачился Лёха. Похоже, он где-то набрался новых афоризмов и повторял, заучивал, для памяти. Они приветливо хлопнулись со сменщиком руками в рукавицах, принимая и сдавая вахту.

Егор начал спуск по крутой лесенке вниз, возвращался обратно, на грешную землю.

Другой мир

В северной столице, каменном мрачном красавце Санкт-Петербурге в то же самое время, перед дверью с латунным силуэтом благородной дамы топтались двое крепких парняг в тёмных пиджаках с бейджами на карманах. Охранники, с выразительными фамилиями Бойко и Рубило. Оба парня были подкачены железом, обучены в ЧОПах владению холодным и огнестрельным оружием.

Могучий Рубило был наголо выбрит. Загривок сминался тяжелыми складками и продолжался выпирающими со спины буграми мышц.

Моднявый Бойко выскоблил виски до синевы, сохранил на макушке рыжеватую щетину волос газончиком пожухлой травы. Он был более легок на ногах, как боксер, кто перешел с супертяжелой на категорию ниже, и теперь радовался потере веса и легкости в теле. Так, клоуном, он и вел себя нелепо, дёргался, жестикулировал руками, наносил легкие удары по воздуху: то проводил апперкот, то хук слева, то выбрасывал расслабленную кисть перед собой в джебе. При этом негромко приговаривал:

– Тут мы вам почтальончика пришлем. Тут апперкотом встретим.

Мрачно и спокойно Рубило принимал судорожные подёргивания партнера, обезьяньи прыжки и ужимки, презрительно морщился, когда «воздушные удары» посылались в его сторону. Медлительный, уравновешенный, Рубило оставался в супертяжелой категории бойца «без правил».

Неуемный Бойко минут пятнадцать отрабатывал перед дверью в женский туалет джебы, хуки и апперкоты. Рубило откровенно злился, с недовольством посматривал на золотые наручные часы.

– Полчаса торчат! – злобно проворчал он. – Обосрались там все?!

– Че за хрень таскаешь?! – просипел в ответ Бойко.

– Какую хрень? – удивился Рубило.

Бойко кивнул на наручные часы напарника, с вызывающей надписью на циферблате «Rolex», с лёгким презрением проворчал:

– Фальшивка.

– Реальный «Ролекс»! – возмутился грозный Рубило. – Даж браслет – золото высшей пробы!

– Китайская фигня. Чина!

– Какая Чина?! – заводился Рубило. – Ставлю полтинник баксов, – фирменные!

– Принимаю, – согласился Бойко. – Ответный полтос на кону!

Они хлопнулись рука об руку и повеселели.

В дамской комнате, в туалетной кабинке, на крышке унитаза восседала, пышной куклой в белоснежной пене кружевов, молоденькая темноволосая красавица невеста. Она была в свадебном платье по выбору супруга, от самого Карла Лагерфельда50, в алых туфельках от Prada51. Невеста безудержно, с надрывными всхлипами рыдала. Поверх кабинки свешивались крашеные гирлянды белокудрых локонов подруг.

– Хватит ломаться, дурочка! Шикарный кусок пирога обломился! – не выдержала истерики виновницы торжества, обозлилась одна из них, назначенная свидетельница, с красной лентой через плечо. Искусственная блондинка с напомаженным личиком прожённой стервы. Она едва удерживалась в модных туфельках на высоченном каблуке на скользкой крышке унитаза соседней кабинки, пыталась дотянуться до головки невесты, чтобы погладить, успокоить, быть может, просто поправить фату, что сбилась на бок.

– Обломилось?! – ныла, всхлипывала невеста. – Он такой старый и… и ж-ж-ж!.. – прожужжала она жалобно.

– За то – богатый, – с завистью вздыхала свидетельница.

– Не могу я спать с жжжиииррр… – тихонько выла юная невеста.

– Поживешь – наживешь, разведешься и гуляй. Главное, не залетай, – деловито посоветовала свидетельница.

– Дааа?! А если уже?! – невеста хлюпнула красным носиком.

– Давно?! – позлорадничала свидетельница.

– Как? – ахнули подруги.

– Залетела?!

– До свадьбы?

– Кажись, неделя, – простонала невеста. – Зззадержка.

– Ерунда. Легко можно того… – заявила свидетельница. – А невмочь, так возьми да в ночь… свали – сбеги с любовником прочь. Откуда будешь? Из какого Чуркменистана? – прибавила она тише, с явным презрением.

– Ханты я! – злобно, истерично выкрикнула невеста. – Сама ты – чурка! Сирота казанская.

– Я-то – казанская. А вот ты, сирота-сиротка, откуда на нашу голову свалилась?! Без тебя были бааальшущие планы. А с тобой – одни проблемы! Ладно! Хватит хныкать! И не пыхти! Где это? – примирительным тоном спросила свидетельница.

– Что где?

– Где тебя родили?!

– Югра.

– Да, блин! Где это?! – возмутилась свидетельница.

– Где – где!.. Где Сургут. В Сибири!

– А, блииин! Зер гут! – воскликнула свидетельница. – Где полная Темень. Знаю – знаю. Бывали – нюхали местные бордели. Вот и мотай в свою Сибирь. Подай на алименты. Агроменные бабки сами в руки идут! – с некоторой издевкой добавила:

– Ты ведь нынче у нас – законная, расписная. Там, глядишь, в твоем Зергуте нефтяник какой заваляшый подвернется. Снова замуж выскочишь…

В дамскую комнату без лишних слов, с грохотом двери, хлопнувшей о стену кафеля, ввалились бравые молодчики Рубило и Бойко. Охранники тоже были не в заштатных костюмчиках «секьюрити», в модных и дорогих изделиях от Armani52. Хозяин заботился о своих цепных псах.

Над стенками кабинок торчали модные прически молоденьких девчонок, секретарш, менеджеров из головного офиса жениха – успешного бизнесмена.

– Общий запор?! – гаркнул Рубило.

– Девичник на параше, – поддержал Бойко, продолжая наносить по воздуху в разные стороны джебы и апперкоты, разгоняя невидимых врагов.

– Не устал, клоун? – грозно спросил напарника Рубило.

Бойко успокоился, отдышался.

– Все на выход, – скомандовал Рубило.

Из двух соседних кабинок, розовой воздушной стайкой выпорхнули молоденькие девчонки, подружки невесты, но уйти без опекаемой не решались.

В запертой кабинке белоснежная невеста поднялась с насеста, подняла крышку. Для порядка нажала на кнопку спуска воды.

В лохани белой ослепительной керамики образовалось черное, омерзительное, смоляное месиво, начало закручиваться в воронку, вспучиваться, переливаться пенной густой кровью через края.

Невеста в ужасе вжалась спиной в пластиковую стенку. Черная жижа быстро заполняла пенал кабинки. Залило девушку по пояс, по грудь, поглощая кружевные оторочки свадебного платья черной бурлящей пастью. Когда жижа добралась до обнаженных плеч невесты, шейка несчастной задергалась в судорогах, искривился в истеричном крике ее рот.

Подобные жуткие галлюцинации и видения начали являться ей во сне и наяву после категоричного объявления «боссом» и женихом о замужестве и назначении дня свадьбы. Находясь с полной зависимости от своего поработителя, Тая пыталась смириться, убедить себя, что иной жизни ей и не нужно. Но внутренний протест нарастал с каждым днем всё сильней, обращался в невроз, истерики, дикие кошмары по ночам. Последние месяца два она не высыпалась. По утрам ее мучила головная боль, душила депрессия, от которой невозможно было избавиться лекарствами. Во снах черная, густая жидкость выпучивалась, выливалась отовсюду: из водопроводных кранов, из тюбика зубной пасты, превращалась из пены ароматических шампуней, гелей наполняемой ванны…

Теперь вот наяву – жуткое извержение из унитаза. Это было уже явное сумасшествие или шизофрения. Тая не знала, как и чем остановить безумные галлюцинации.

Услышав дикий крик, Рубило распахнул дверцу, легко срывая хлипкую щеколду.

Невеста в ужасе прижалась спиной к стенке, приподнималась на цыпочки, выла истерике.

– Что?! Что случилось, Тая? – прохрипел Рубило.

Из глазниц перепуганной невесты, крупными слезами, словно вывалились несколько блестящих, виноградинок.

Черная жижа схлынула, отступила, растеклась по бежевому кафелю всей дамской комнаты.

– Я!.. Я испачкалась!.. Испачкалась! Вся! – в ужасе шептала Тая.

Охранник и телохранитель Рубило бережно вывел из кабинки под локоть заплаканную подопечную. Она острожно переступала по кафелю в изящных алых туфельках, высоко и медленно поднимая колени, будто шла по топкой грязи или болоту. Ее дико вытаращенные от ужаса миндалевидные глаза словно видели вокруг кишащих змей и чудовищных гадов.

В болезненных видениях Таи, впрочем, всё так и было. Черная жижа на кафельном полу обратилась в гигантских, извивающихся пиявок, каждая из которых овладела своей жертвой, втягивалась через ноги присутствующих, обращая их в смоляные изваяния. Охранники превратились в черных монстров с обезличенными, сглаженными личинами биороботов. Миловидные подружки, сослуживицы, обратились в зловещих болотных чудовищ, кикимор, вурдалаков с уродливыми, осклизлыми рожами.

– Успокойся. Тая! – услышала она сквозь звон в голове.

– Т-там… т-там, – твердила перепуганная своими видениями невеста.

Для порядка, Рубило заглянул в чрево унитаза, вычищенного до блеска. Ничего подозрительного не обнаружил. Подшучивать над несчастной девушкой не стал.

– Я… я… – лепетала она. – Испачкалась… испачкалась… В-вся! Н-надо… н-надо умыться…

Невеста отправилась сполоснуть руки. В такую же, ослепительной белизны, как и унитаз, раковину вновь полилась… черная жидкость. Зеркало во всю стену обратилось в ртутный дрожащий студень.

Перепуганная Тая в ужасе отпрянула и кинулась на выход.

Проём двери женского туалета запирал громоздкий, черноволосый, обрюзгший толстяк, лет за шестьдесят. Новоявленный супруг, Мамаев Кирилл Анатольевич, похожий то ли на татарского хана, то ли на киргизского бая53. Он терпеливо выжидал. Заплаканная, законная юная супруга, успокаиваясь, жалобно всхлипывая от потрясений, покорно и безропотно подошла, взяла мужа под окорок черной волосатой руки, торчащий из трубки ослепительной белой рубашки лапой медведя. На толстом пальце супруга тускло посверкивал черный агат в золотом перстне.

– Прости, – прошептала Тая. – Мне плохо.

Мамаев наклонился, тихо прохрипел:

– Привыкнешь, детка. Первый раз всегда тяжело… выходить замуж. Даже восточным женщинам.

– Я не восточная, – прошептала Таисия. – Я – сибирская.

– Не кобенься, – грозно посоветовал Мамаев. – А то придушу… ха-ха!.. в первую же брачную ночь. Ты теперь – моя собственность! Моя вещь! Моя раба! Поняла?! Только моя! Зря выращивал столько лет?! Ты – чистая! Кровь в тебе течет нашего древнего рода остяков. Как и моя! Мне такая нужная! Всем будет хорошо. Всем. Главное, – нашим детям.

Утробное, угрожающее гудение голоса супруга отрезвило Таю. Она смиренно склонила головку пред неизбежностью злодейки – судьбы, занавесилась прозрачной фатой.

Супружеская пара удалилась через тоннель мраморного фойе, поднялась вверх по лестнице. Из банкетного зала ресторана доносились бодрые звуки музыки. По заказу виновника торжества звучали песни советской эстрады. Для угнетенного состояния невесты это было дополнительным испытанием.

– Не надо печалиться, вся жизнь впереди! – издевался над ней когда-то популярный ансамбль «Самоцветы». – Вся жизнь – впереди! Надейся и жди!..

Охранники остались в вестибюле покурить.

– С Тайкой что-то происходит, – проворчал мрачный Рубило с сочувствием и заботой.

– С ума сходит, девушка, – легкомысленно усмехнулся Бойко. – От счастья.

Рубило мрачно фыркнул. Из туалета вышла блондинистая свидетельница, грозный охранник обратился к ней:

– Много базара. Всё не по делу. Собирай барахло. К маме поедешь.

– Я тут при чем?! – возмутилась свидетельница.

– Отвезешь на вокзал, – приказал Рубило напарнику. – Купишь два билета, в плацкарт, до Челябинска. До своего Кургана доберется сама. Котю отправь с ней, чтоб не удрала в дороге.

– Котя – педик! – попыталась отшутиться свидетельница. – Дайте бодигарда! Тело моё хранить. Хочу мужичка какого… хоть самого завалящего.

– Обойдешься, – презрительно прогудел Рубило. – Тело.

Бойко цепко схватил девицу за локоть. Та сморщилась от боли и попыталась вырваться.

– Затихни! – попросил Бойко. – Башку сверну!

– На мне! На мне он обещал жениться! Два года под ним пахала! Он обещал! Обещал! – вдруг истерически закричала она и стукнула кулачком мощного охранника в грудь. – Сволочь! Отпусти, больно!

Девица попыталась вырваться из цепких рук Бойко. Верзила легко перехватил пальцами за ее тонкую шейку с такой силой, что она захрипела и выпучила от ужаса глаза.

Рубило презрительно усмехнулся:

– Не придуши!

Бойко отшвырнул от себя девицу. Она не удержалась на каблуках. В нарядном, шелковом платье, нежно кремового цвета, упала задом на мокрый кафель туалета. Горько разрыдалась.

– Всем научилась поддавать? – с презрением спросил Рубило. – Вот в своем Кургане и будешь пахать под местной братвой. Протекцию составим.

– Вернешься, закопаем, – прохрипел Бойко, поддёрнул, поднял свидетельницу под локоть с пола и утянул в подсобные помещения ресторана. – Развлекусь, – пояснил он напоследок своему напарнику.

Рубило мрачно усмехнулся, мол, ну, какая же ты, Бо, – тварь, животное. Но промолчал. С напарником они давно дружили, если можно назвать дружбой вынужденное пребывание плечом к плечу еще с армейских времен.

Бремя понимания

В уголочке спального отделения вагончика для отдыха буровиков, за дощатым столом сутулился Егор, старательно конспектировал цитаты из книги по истории края в общую тетрадь. Хранилище тел напрочь пропахло кислым потом работяг, кирзой, влажными, непросыхаемыми одеждами и матрасами на лежаках. Вагончик был слабо освещен огненным червяком в колбочке без абажура. На столике перед Егором корячилась на черной лапке старая настольная лампа времен сургутского НКВД с разбитой лампочкой.

Для лучшего запоминания, помбур негромко проговаривал свои черновые записи:

– Седьмой сын Торума и Калтащ, родился между небом и землей… Мир-ванты-ху – «За миром наблюдающий человек», – он примолк, задумчиво глянул в дощатый потолок бытовки, закопченный папиросным и сигаретным дымом, и повторил:

– Мир-ванты-ху! Потрясающая философия древнего примитивного народа, – безвозрастный студент взглянул в конспект, продолжил запоминать мифических персонажей хантыйского эпоса. – Калтащ-ими – хозяйка Срединного мира. Прекрасный образ реальной жизни. Срединный мир… Наблюдающий за миром человек. Замечательный символ!

– Лошадью ходи.

– Отвяжись!

– Надо было объявлять мизер, не девятерную!

– Не учи ученого!

– Меняй масть козыря.

– Заткнешься или нет?!

– А помолчать, разговорники?!

Четверо буровиков разложились на нижнем спальном топчане и двух стульях, раскидывали карты в преферансе на табурете, покрытом перевернутой доской для объявлений. Стол с уважением, даже с неким почтением уступили «учёному» студенту.

Внедрился в вагончик бригадир Васин, рыхлый тюфячок в брезентухе и сообщил:

– Вахтенный сломался. Часа через полтора сменку подадут, – он присел с другой стороны стола от Егора, налил в кружку остывший чай, заваренный с полчаса назад в стеклянной банке.

– Раиса лысину прогрызет, – проворчал пожилой, грузный, крепкий мужик, мастер Краснов, – обещал к тёще в Мансийск смотаться. Свезти детей, на именины бабушки.

– Через новый мост нынче в два счета долетишь.

– Пока то да сё. Умыться – побриться… – пробурчал Краснов.

– Опохмелиться, – подначивали товарищи.

Бригадир Васин искоса глянул на прилежного, «вечного» студента, не выдержал, возмутился:

– Плещеев! На кой хрен сдалась твоя археология?! Скоро… Сколько тебе? Тридцатник? А ты всё в помбурах висишь. Отучился бы в «нефтяшке», давно в Управлении сидел, не парился. В модном галстуке и при деньгах.

– Не цепляйся к учёному, – проворчал мудрый Краснов. – Деньгу всю не заработаешь, а жить по уму -разуму и призванию хочется. У него батя – известный археолог был. Мозги по наследству передаются. Тебе, Васин, этого не понять.

– Деньги склока, а без них плохо! – вставил в разговор коллег свой гривенный54 весельчак Лёха.

– Правильное дело: покойников откапывать, – злобно иронизировал Васин. – Для того надо пять лет горбатиться и научную хрень зубрить?

– Шесть, – пояснил Краснов, – на заочном.

– Шесть. Не легче, – проворчал Васин. – Два года в нефтяшке потерял, потом – армия… На фига, Плещеев? Не пойму.

– И не поймешь, – отрезал Краснов. – У тя только дурная деньга на уме.

– Ради чего ж лямку тянуть?! – возмутился Васин.

– А жизнь? – спросил Краснов.

– Что жизнь?!

– Жизнь проходит.

– Так и так – проходит, – согласился Васин.

– Когда проходит с антересом, – куражась, пояснил Краснов, – тогда не страшно и подохнуть, – и добавил с легким презрением:

– Примитивный ты человек, Васин! Пожрать да поспать. Поспать, пожрать… Даж женщины тя сторонятся! У тебя ж фамилия чужая.

– Почему чужая?! Моя!

– Васин?! От залётного Васи досталась?! – потешался Краснов.

Преферансисты, увлеченные игрой, лишь похмыкали. Самые азартные и нетерпеливые, Лёха и его партнер Игонин, мрачный сухарь и трудоголик, продолжили игровые «прения».

– Бубны.

– Почему не трефы? Или червы?

– Заткнитесь! – сдержанно попросил Краснов. – Последнее предупреждение. Или – бросаю игру!

– У тебя, значит, офигенная фамилия? Краснов! – возмутился Васин.

– Генерал был такой, белогвардейский, – терпеливо пояснил Краснов, внимательно всматриваясь в свои карты, чтоб не упустить игру. – Площадь Красная в Москве, опять жа. Знач, – Красивая.

– Я так и понял, ты у нас из недобитков, – опрометчиво прохрипел тщедушный Васин. Тут же ему под нос сунули волосатый кулак, размером с полупудовую гирьку.

– Катись ты! – отмахнулся Васин.

Егор продолжал увлеченно готовить реферат, просматривал научную монографию отца, в пожелтевшей папке – скоросшивателе, бережно переворачивая размягшую страницу за страницей.

– Нет, вот ты скажи, Плещеев, на кой хрен кому сдалась твоя писанина? – не унимался Васин.

Лёха сбросил карты, недовольный приходящей мастью и всей игрой в целом:

– Пас! Меняю проигрыватель, на выигрыватель, – проворчал он.

– Плещеев! Че молчишь?! – заводился бригадир. – Скажи мудрое слово!

– Оставь учёного в покое! – потребовал Краснов.

– Не зуди, Петрович! Вот, послушай, – миролюбиво и спокойно ответил Егор зануде – бригадиру, перелистнул обратно несколько исписанных страниц тетрадки, прочитал:

– «Давно это было. Тогда люди понимали язык птиц, зверей, трав и деревьев. Дорожили их дружбой. Самые мудрые из племени хранили тайны Понимания…» Великие тайны Понимания, Петрович! С большой буквы «Пэ». А не с маленькой или прописной. Вот в чем глубинная суть Жизни.

– Эт правильная философия, – поддержал Краснов. – А в тебе, – он презрительно сморщился, обернулся к бригадиру:

– Вася Петрович, мля, никакого понимания! В твоем гнилом нутре, только бабло на уме!

– При чем тут бабло?! – возмутился Васин. – Причем тут «понимание»?!

– Правильные вещи – красивые слова. Историю своей земли надо знать, – встрял в разговор мрачный пультовик Игонин.

– Еще один умник выискался! Норму сегодня не добрали! Ага?

– Ого! – передразнил Лёха. – Нормы нынче – не в норме!

– Премию не получим! Вот вам и – ого! – заткнул его Васин. – При чем тут «понимание», Плещеев?

– При всём! – отрезал Краснов. – Пустобрех ты, Васин, хоть и бригадир. Недаром, твои предки из «манси»! Эт значит, – болтливый ты человек! Умные слова не для твово разумения. Тяжко стало на буровой. Вот те нутро-то и крутит, что умный – разумный человек, – он кивнул на Егора, – в даль светлую заглядывает, а ты, Вась-Вась, всю свою жалкую жизнёнку на брюхе по грязи да перед начальством елозишь.

– Елозю?! – возмутился бригадир.

– Да. На брюхе. Легкая нефть закончилась, – продолжал мудрствовать Краснов, – тяжелую добывать надо тяжким трудом. Вооон ажно когда на другой стороне Оби все качалки встали. Всё отсосали, халявщики, да бросили. До сих жалеешь, что в 90-х в «Тыкос» тебя не взяли. Бабла б тогда с нашей землицы-то понакачал бы себе по карманам, кулак буржуйский.

– С нашей?! С нашей землицы?! – передразнил Васин. – Сам ты кулак!

– Да, с нашей! – грозно повторил Краснов. – Мои предки тут с Ермака Тимофеича прописались! Ты ж за легким баблом год как вернулся! Здрассте, мордассьте! Пожаловал! А уж, глядите, в бригадиры выбился! Задолиз!

– И пожаловал! – повысил голос раздраженный Васин. – Здесь мой дом!

– Вспомнил о доме, когда полы прохудились да крыша обвалилась, халявщик – пробурчал Краснов.

– Это я-то – халявщик?! – взвился Васин, но нарвался на тяжелый взгляд из-под густых бровей собеседника. Васин злился и готов был засветить зануде – бригадиру меж бровей.

– Подеритесь еще, буржуины! – прохрипел Игонин.

– Понятно… Одни вы тут все такие – радетели –старатели, бессребреники! – тихо возмутился Васин, поднялся, обиженный, вышел из вагончика, при этом выключил единственную лампочку под потолком.

– Свет вруби! – гаркнули ему во след.

– Каждая пипетка лезет в клизмы! – смело и звонко заявил в темноте Лёха. После выхода бригадира, чтоб не вызывать на себя гнев мелкого начальства.

– По правде сказать, запасная кубышка, со златом – серебром под кроватью, еще никому не вредила! – проворчал Краснов. – Эээх, жизнь моя – убогая сторонка!

– Темно, как у негра в… – неловко пошутил Игонин.

– Нравятся мне люди, которые везде побывали! – вставил свою старую заготовку неунывающий Лёха.

В темноте послышались смешки буровиков, возня. С грохотом опрокинулся табурет. Покатилась пустая жестяная кружка.

– Плещеев, ты все ж поясни народу. Зачем чужие могилы всю жизнь ворошить? – спросил невидимка Игонин. – Денег не заработаешь. А нищим?.. Какой смысл древние кости перетряхивать?

– Давай-ка последние вытряхну крохи

Из тощей сумы отошедшей эпохи.

Узнаю, вернувшись к былым временам,

Каким наши деды молились богам? – по памяти прочитал нараспев Егор.

– Никак наш помбур поэтом заделался? – удивился Игонин.

– Поэт Ругин написал.

– Врубите вы свет, трепачи! – рявкнул Краснов.

– Плещеев – новое светило. Избу всю бредом запуржило! – наконец, придумал собственный неловкий экспромт неугомонный Лёха.

Лампочка под потолком бытовки вновь родила огненного червячка. Вагончик наполнился тусклым желтым маревом. Буровики успокоились, смешали карты, начали новую партию.

– Завтра вечером праздник Огня у Черной55, напротив яхт-клуба, – сообщил Егор. – Ни с того, ни с сего власти вдруг устроили. Пойдет кто? Обещают гранд-спектакль и дармовое угощение.

Буровки не ответили. Лёха собирался сыграть на черной трефовой масти, в кои веки вдруг подвалившей ему во всей красе. Краснов задумал держать «вист»56. Играли по «десюньчику57». Но самые азартные проигрывали, бывало, весь немалый аванс буровика.

– С размахом празднество готовят! Может, юбилей города какой?! – не унимался заинтересованный Егор. – Дров на целую деревню завезли. Хантов в национальных одеждах пригласили. Шаман настоящий будет. Странно…

– Че странного?! Небось, начальство из Москвы пожаловало, – догадался пультовик Игонин. – Вот наши и стелются. Пас!

– Какого хрена ты пасуешь?! – возмутился Лёха. – У тя че, бубны перестали водиться?!

– Никогда не заткнетесь, шулерское ваше отродье! – прохрипел Краснов, давая понять: игра окончена. Он с негодованием сбросил свои карты на доску объявлений, покрывающую табурет. – Эх, такая масть попёрла! Черва! На загляденье! Всю игру обломали, пустобрёхи!

С ним согласился молчаливый его партнер – буровик с тяжелой фамилией Драганов. Мужик сумрачный, с серым, землянистым лицом. Хронически одинокий, оттого не понимающий для чего живет, для чего зарабатывает деньги, когда хочется по выходным только одного: напиться, забыться, вовремя опохмелиться, чтоб явиться на вахту, не подвести товарищей по буровой. Недовольный прерванной игрой, Драганов треснул кулаком по соседнему табурету с такой силой, но балагур Лёха подскочил, сидя, втянул голову в плечи. Мрачный Игонин судорожно сглотнул липкую слюну, чтоб не получить в морду за мухлёж, на чём его ловили товарищи регулярно. В этот раз пронесло.

Краснов и Драганов выбрались из бытовки в синеву подступающего вечера покурить в специально отведенном месте, схожем на бетонный бункер от бомбежки. Лёха завалился в грязных сапогах на спальный топчан, мечтательно закинул руки за голову и принялся легкомысленно насвистывать песенку из фильма «светлых» советских времен «Небесный тихоход» с Николаем Крючковым в главной роли: «Мы, друзья, – перелетные птицы…»

Упорный Плещеев продолжил конспектировать и готовить реферат по мифологии малых народностей Сибири.

Изменённое сознание

В предрассветной серой мгле, насыщенной шелестящим дождем, родился из тяжеловесных туч иноземный «Боинг». Сине – белый лайнер, раскрашенный под местную авиакомпанию, плавно и величественно заходил на стеклянную от дождя взлетно-посадочную полосу.

Диспетчер объявил по аэровокзалу:

– Граждане встречающие, совершил посадку рейс из Санкт-Петербурга…

На мокрое летное поле, в разноцветных пробликах луж, распуская радужные веера из-под колес, нагло выкатился сверкающий черный джип – гелендваген58. С трапа прибывшего лайнера, с достоинством английской королевы, первой сошла элегантная девушка, в светлом брючном костюмчике. Громоздкие верзилы в темных костюмах – охранники Рубило и Бойко услужливо распахнули над подопечной черные зонтики.

Словно под арестом, они отвели юную жену босса, усадили в мерцающий от капелек мелкого дождя черный джип, тяжеловесно забрались в салон сами. Предварительно, по профессиональной привычке, оглянулись по сторонам в поисках врагов.

Гелендваген на полном газу, с юзом, лихо развернулся, сорвался с летного поля, в туче водяной пыли едва не промахнулся на огромной скорости в ворота, ведущие к городу, распугал толпящийся под разноцветными зонтиками народ, встречающих.

Поздним вечером густое чернильное небо прояснилось, словно покрылось паутиной с мерцающими капельками росы.

Черная дамба величественной стеной закрывала полнеба, угрожающе нависала над Черной речкой, словно из последних сил сдерживала тысячи тонн воды, накопленные в ненасытном брюхе. Трезубец высоченных труб ГРЭС распускал дымные серые флаги торжества победы человека над природой.

На песчаном берегу, сокрыв от зрителя ржавые трупы старых понтонов59, громоздился наскоро сколоченный сценический помост. Усталые рабочие с визгом выдирали гвозди, обдирали доски с временного балагана, складывали в штабель. Толпа зрителей, ждала продолжения банкета, с восторженным воем расступилась, обернулась на шипящую вспышку керосина, освободила проход к рождённому буйству огненного хаоса. Полыхающие рукава охватили жердяной чум, нагороженный на утрамбованной площадке песчаного берега близ смоляной реки. Разгорался грандиозный кострище, куда организаторы спонтанного праздника перенесли народное гулянье. Концертная прелюдия нежданного празднества закончилась. Артистов в скромных национальных нарядах, рядившихся под хантов, не отпустили, увлекли за собой. Зрители и гости сомкнулись перед столами-прилавками с дармовым угощением. Горячительные напитки запалили людей больше, чем гортанные песняки самодеятельных артистов и вялые хороводы хантыйских девушек в зеленых, цветастых татарских платках, в алых деревенских сарафанах, для верности, обшитых холщовыми полосками с традиционными красными «оленьими» узорами остяков60. Подвыпившая толпа при виде огнища зашумела, заволновалась. Послышались веселые выкрики, хохот.

Хмурый пожилой мастер бубна, в новеньком замшевом костюмчике с меховой оторочкой, ударил было перед костром в трагический набат, но его быстро обступил, «съел» воющий рабочий люд, разгоряченный напитками и городской выпечкой.

В глубине толпы народные умельцы недолго побаловались горловым пением в несколько басовитых глоток, но вскоре стихли. Мощные звуковые колонки вдруг зычным хрипом разразились осовремененным фольклором хантов, манси и зырян. Зазвучали эстрадные песни про Юган и Когалым. Грянул бравурный марш нефтяников, где мимоходом помянули ученого Губкина61. Усиленный динамиками, неожиданно резко зажужжал варган и вдруг стих. Нудное, механическое вибрирование уступило природному треску бревен костра, гудению сине -оранжевого гигантского языка, что взметнулся в серо-молочные небеса.

Егор пригубил сухого винца и удалился в сумерки, подальше от разоряемых столов и захмелевших сотоварищей по буровой. Замер бездумно, завороженный полыхающим пространством и огненным буйством красок. Он не обращал внимания на истошные вопли, безумные выкрики собравшихся, кои вспомнили дикарские свои, языческие корни, запрыгали дикими козлами в хороводе. Гуляки лапали чужих, визжащих женщин, тискали податливых подруг. Нелюдимый Егор и одет-то был не для безумных плясок на песке вокруг костра. В скромном, сером пиджачке от «Большевички», клетчатой ковбойской рубахе и в «левых» джинсах – китайский Левис62, он выглядел журналистом местной газетёнки, приглашенным на освещение незначительного события. Старые, удобные, растоптанные туфли от Белвест63 отсырели, были полны сырого песка, раздулись крестьянскими лаптями. Пора было покидать шумное сборище, людскую вакханалию, пока всё не закончилось общей потасовкой или дракой.

Сухие жердины в огненном чуме выстреливали в небеса желтыми, оранжевыми, рубиновыми искрами, трещали сороками в тайге, растревоженными чужаками.

К Егору, стоящему в отдалении от толпы у штабеля досок, разбираемого помоста эстрады, вышла из темноты девушка в сером холщовом сарафане ханты. Черные блестящие волосы ее охватывала через лоб кожаная полоска, свитая в косичку. Черные щелочки глаз её озорно и загадочно сверкнули огненными искорками. Она приблизилась, не дала помбуру возможности первому «сморозить глупость», приложила тонкий, изящный пальчик к его губам.

– Сбежала, – прошептала она.

– Прекрасно, – отозвался Егор. – От врагов?

– У хантов есть такой обычай, – сообщила она таинственно вместо ответа. – В последнюю ночь перед замужеством, невеста может у костра выбрать себе любого, если недовольна назначенным ей женихом.

– Тааак, – улыбнулся Егор, иронично заметил:

– Стало быть, теперь я ваш жених.

– Нет, – тихонько и задорно хмыкнула девушка, прислонилась к штабелю досок, спиной к костру, пытаясь за глубокой тенью сохранять инкогнито.

– Жаль, – вздохнул Егор. – Я-то, грешным делом, подумал, впервые в жизни повезло.

– Вино пьёте? – несколько обыденно спросила она, окончательно нарушая возникшую было таинственность встречи.

Егор приподнял на уровень глаз полупрозрачный пластиковый стаканчик с остатками светлого вина. Напиток заиграл веселыми искорками в отсветах пламени костра.

– Кислятина. Ризлинг64, кажется.

– Хотите попробовать настоящее, французское Бордо? – предложила незнакомка, поставила початую бутылку вина на штабель досок. – Говорят, очень дорогое. Не вспомню название. Кажется, Шато Петрюс65.

Егор не удержался, фыркнул от смеха. Очень было необычно, непривычно, что симпатичная девушка, явно не из местных, смело подошла сама, да еще и с бутылкой вина.

– С удовольствием, – ответил Егор, решил проявить галантность, поухаживать за незнакомкой, выплеснул из стаканчика дешевое винцо в песок. Взялся, да так и замер с бутылкой в руке, не решаясь предложить налить вино в единственный стаканчик, свой.

– Дула прям из горлышка, – тихонько хохотнула незнакомка. – Пробуйте. Из Петербурга привезли.

– О как?! Вы из нашей Северной Венеции?!

– Нет. Я – из старинного хантыйского рода. Мой пра-пра-прадедушка был известным шаманом. Но в детстве меня похитили.

– Очень интересно, – не поверил Егор, смело отхлебнул из горлышка бутылки терпкий напиток, мало напоминающий по вкусу виноградное вино.

Холостяк, романтик, огрубевший на буровой душой и телом. Казалось, только жгучая водка имеет значение для мужчины, при отравлении некачественной пищей или для согрева в морозы и холода. Он не разбирался в винных вкусовых оттенках, но отличить вино, скажем, от травного отвара мог определенно.

Терпкий напиток славно отогрел гортань, пробежал теплой волной внутрь и отозвался эхом неудержимой эйфории в голове.

В сознании родился тончайший хрустальный перезвон и заполнил множеством серебряных колокольчиков всё пространство вокруг. Черные, прыгающие, тени людей, мечущиеся перед огненным полотнищем, показались невероятно огромными, вытянулись в сине-серое небо на высоту дамбы, сдерживающей огромный водоём перед энергостанцией.

– Ого! – изумился Егор. – Вот это эффект опьянения!

И не узнал своего голоса. Чужое эхо вторило из его же организма, как из бездонного колодца.

– С голодухи прям в голову ударило. Ох, и знатное винцо вы мне предложили – ураган в мозгах!

Ещё и ещё раз Егор смело приложился к горлышку бутылки, с удовольствием отпивал обильными глотками, словно гасил обжигающую жажду внутренней пустоты, беспокойства и тоски.

Милая незнакомка его поддержала, тоже сделала несколько глотков жидкости из бутылки. Это совершенно успокоило Егора, расслабило до полнейшей легкости в руках, ногах и даже голове, не смотря на некую замутненность сознания. Девушка сунула холодную рыбёшку ладошки в его разгоряченную ладонь и потянула за собой в сторону костра.

Раздвинулась черная стена мечущихся туземцев. Огненный чум медленно, с хрустом раскрыл оранжевые створки и обозначил глубокую дрожащую синеву потустороннего пространства.

В тот удивительный вечер именно так Егор и воспринимал всё происходящее.

Сначала умерли звуки. Ни диких, безумных выкриков подвыпивших людей, ни треска сгорающих жердей и заготовленных дров. Ни-че-го. Бездонное туманное пространство сомкнулось над его головой, едва слышимым накатом шороха обозначило отдаленное эхо, будто из-за горизонта приближался былинный богатырь, топотал тяжелыми ножищами по гулкой земле.

Бестелесной оболочкой, Егор проплыл ближе к костру за своей провожатой. Но видел перед собой только огненную корону вкруг ее головы.

Неожиданно у него обострился слух. Он услышал ее вибрирующий голос. Фразы доносились в его сознание хаотично, бессвязно. Возможно, позже он свел сказанное в некую логическую цепочку.

– Звезды подсказали… Свечение вашего духа указало на вас… Родимое пятно… Я выбрала вас… Вы – мой защитник и проводник…

Даже в таком бестелесном состоянии Егор еще мог, шутить, иронизировать и сопротивляться. Он снисходительно усмехнулся и пробормотал, сам понимая, что несет ахинею:

– Можно обойтись без мистики? Свечение… духи… Не морочьте мне то место, что было недавно головой… Давайте дальше не пойдем. Слишком жарко от пламени. Боюсь, огненный чум, если укроет нас от мира, в живых не оставит. А хотелось бы, знаете ли… ах, как хотелось бы (!) еще помаяться на этом белом свете десяток – другой лет. Да и рано нам еще на ТУ сторону. Не позволят нам сейчас перейти… в иное измерение. Не готовы мы…

Девушка, наконец, обернулась к нему. Егору показалось, у нее дрогнули в милой улыбке губы, сверкнули жемчужинки зубов.

– Вы – тот, кто мне нужен, – шелестящим эхом уверенно прошептала она.

Он осмотрелся и удивился. Плотные, чёрные людские тени не мешали им передвигаться. Они словно проходили сквозь них, как сквозь дымные лосы. Ни звуки музыки, ни выкрики подвыпивших гуляк, ни треск сгораемых в костре жердей и дровин не заглушали ее тихий вкрадчивый голос.

– Как вас зовут, можно узнать? Или у ворожеек не спрашивают имени?! – эхом собственного голоса спросил он.

Девушка смело подошла ближе к костру, выплеснула из стеклянного сосуда часть напитка в огонь. Так же, как по древнему обычаю, ханты делились у костра даже чаем, отливая глоток – другой в дар лесным духам.

У подножия Огненного Чума с неодобрительным шипением родился синеватый призрак, свернулся в клубок и устремился ввысь, в черный бархат небес.

– Как вас звать?! – спросил Егор.

– Первое что узришь, изшедши из дому: птицу, зверя, древо или былинку, – тем именем, родившееся, нарицает, – вторили ее вкрадчивым голосом.

– Ага! Цитатами балуемся?! Прекрасно! – упорно иронизировал Егор. – Дайте-ка подумать.

– Не надо думать. Первое, что пришло на ум, и называйте.

В некоем измененном его сознании окружающие люди сначала привиделись черными тенями уродливых деревьев. Кроны их колыхались под порывами ветра пред огненным чумом, в глубине которого, через приоткрытый оранжевый полог, Егор явно различал таинственное голубоватое свечение. Различил он две тени, мужскую и женскую. Тени колыхались перед… огромной газовой горелкой! Что еще могло прийти на ум буровику даже в таком необычайном состоянии эйфории.

– Чум медно – огненный. Дверь серебряная. На двери железный замок висит. Видать, это дом Солнца, – звенящим шепотом, заученно процитировал Егор строки из своего реферата, будто кто подсказывал ему в ухо. – Дедарс всегда говорил, – услышал он со стороны, собственный внушительный голос, – надо уважать мифологию народностей, среди которых живешь. Ханты представляли огонь как женщину в красном халате. Но пред нами, вижу, – огненный чум, газовое сияние и две фигуры внутри.

– Да, так, – послышался в ответ звонкий девичий голос.

– Нареку вас именем – Нея! – торжественно провозгласил Егор.

– Почему Нея? – слегка возмутились голосом незнакомки. – Разве это то, что видишь перед собой?

– Чувство родилось внутри меня, – искренне признался Егор. – Нея – это НЕ Я. Мое второе я.

– Красиво. Нет. Это имя не одобрит Най-эква.

– Богиня Огня? – с иронией уточнил Егор. – Может, звать мне вас Най?! Или Найн – анки? Как правильно по-хантыйски?

– Тая, – прошелестел ее умирающий голос. – Тааааяааа…

– ТА Я, – шутливо разделил ее имя Егор и уточнил:

– Та? Другая?! Иная?

– Та, – мило усмехнулась Тая.

В тот момент Егор уверенно осознал: эта милая, чудаковатая, странная девушка, похоже, не может принадлежать ему. Не может принадлежать никому.

Из синеватых, дрожащих недр огненного чума вдруг принялись вылетать черные сгустки бесформенных сущностей. Фантомы воспарили над толпой гуляющего люда, запрыгали по их головам в виде призрачных хантыйских духов, лесных привидений, самых невероятных пупыхов, унху66 и еже с ними. Гигантские тени над людьми обратились в менквов – злых великанов, принялись давить людей, как окурки, на грязном песке, сминать уродливыми оплывшими столбами – лапами в лепешки их судорожные, тщедушные человеческие тела.

Позже Егор вспоминал и перенёс следующую сцену в своем сознании именно на этот момент расставания с незнакомкой.

Беззаботно допивали они терпкий, насыщенный, лишенный вкуса и запаха, напиток из винной бутылки, когда на песчаную огненную площадку перед костром выпрыгнули танцоры в берестяных масках, трикотажных сценических костюмчиках с оторочкой меховой синтетикой рукавов и штанин. Неистово забили бубны с колокольцами, усиленные динамиками современной аппаратуры. Лениво захлопал в ладоши столпившийся вокруг опьянённый люд. Пляска самодеятельных артистов, наверное, не представляла бы из себя особой ценности, значения и понимания для подвыпивших зрителей. Если бы ни один солист – танцор. Лицо его было прикрыто, не как у других, не примитивной берестяной картонкой, с вырезами для глаз и рта, а искусной маской, похожей на голову фантастического персонажа американского боевика – Хищника67. Как только Егор разглядел этого танцора с тяжелым посохом в руке, искривленным застывшей судорогой, действо обрело для буровика совершенно иной, глубокий, философский смысл и значение. Перед ним развернулась борьба хантов с Хищником, кто явился выкачать всю, без остатка, черную кровь из утробы их матери – земли и вознамерился погубить всё живое вокруг.

Под финал танцоры в берестяных масках попадали бездыханные в песок перед торжествующим Хищником. А тот победно вскинул над головой, а затем с силой воткнул в песок перед собой посох.

Из набалдашника посоха в виде черного осиного гнезда вдруг вырвался черный фонтан жидкости и оросил окружающих.

Толпа взвыла в диком восторге, едва ли понимая жуткую аллегорию – философскую задумку постановщика танца в неловком исполнении непрофессиональных артистов.

Потрясённый, опьянённый, Егор воспринял посох, как символ буровой вышки, разглядел её во всех технологических подробностях лесенок, площадок и ограждений. Но, главное, заприметил даже самого себя на верхотуре вышки, – тщедушного помбура, унесённого в небеса бурным всплеском фонтана «черного золота» Югры.

Сущность буровика в Егоре Плещееве помрачнела, сморщилась в злобного ежа. Сущность этнографа, археолога и поэта, расправила крылья, неистово зааплодировала и присвистнула от восторга.

Беснующаяся черная толпа зрителей сомкнулась перед огненным чумом, поглотила Хищника и павших берестяных хантов.

Егор вздрогнул от болезненного удара в плечо и громкого окрика. Его будто пронзило ледяной молнией от макушки до пят.

– Плещей! Че тут один шарахаешься?! Айда к нам!

Звенящий организм Плещеева, опустевшим, вибрирующим серебряным кувшином, неадекватно воспринимал реальность. В другом состоянии, в вихрастой тени с горящими, огненными глазами лешего он, конечно, сразу бы узнал балагура Лёху, кто потянул его за руку. Егор вяло сопротивлялся, с сожалением озирался по сторонам, страшно переживая, что так неожиданно расстался с симпатичной девушкой – чудным видением по имени Тая. Наконец, он неожиданно даже для самого себя, рухнул, обессиленно опустился задом в прохладный, влажный песок и горестно покачал головой.

– Да ты набухался, учёный?! – крикнули над ним звонким голосом Лёхи.

На черном фоне высоченной дамбы, оставленный толпой разгульного народа, огненный чум разрушался, разваливался, осыпался рубиновыми слезами, обнажая ребристый остов мерцающего островерхого шалаша.

Обновлённый

Днем следующего дня, задумчивый Егор, с болезненным ощущением раздутого воздушного шара в голове, с тяжелого похмелья, с блокнотом в руках бездумно бродил у стендов музея. Приостановился, удивленный новым, уникальным экспонатом, близоруко наклонился, рассматривая под стеклом старинную карту местности у Оби, где раскинулся нынче современный город Сургут.

– Только вчера выложили. По секрету: пока подлинник. Возможно, пятнадцатый век. Нефтегаз выкупил в Москве, из каких-то немыслимых архивов, – с гордостью пояснила у него за спиной экскурсовод Марина. – Сор-кут. Место, где много рыбы. Просто и внятно с тех самых, дооо-потопных времен. Другое объяснение ищешь?

– Сам не знаю, чего ищу, – откровенно признался Егор, – что-нибудь эдакое… увлекательное. Необычное. Для диплома.

– Ты ж у нас романтик, – иронично заметила Марина. – Попробуй, попробуй, Егорка, вычерпать из колодца звезды.

– Попытаюсь.

– Когда на вахту? – интимным шепотом поинтересовалась она, намекая, требуя, моля уделить ей время.

– Хочу в отпуск на недельку отпроситься.

– Поедешь куда или в постели будешь валяться? – провоцировала Марина, в прямую намекала на возможную близость.