Девочка-лёд бесплатное чтение

Пролог

Безудержное, пьяное веселье за стеной с каждой минутой набирает обороты.

Привычно, но сегодня как-то по-особенному страшно. Смотрю в перепуганные глаза-блюдца младшей сестренки и чувствую, как болезненно под ребрами сжимается сердце.

— Ульян, я сейчас включу тебе мультики, хорошо? — улыбаюсь, пытаясь сдержать предательски подступившие слезы.

Не должна она видеть меня такой.

Маленькая принцесса кивает и вздрагивает, когда в дверь снова громко стучат.

— Алена! — сипло хрипит собутыльник матери. — Иди к нам, девочка! Открывай! Я знаю, что ты там!

Дрожащими руками фиксирую большие, розовые наушники на Ульяне. Включаю на телефоне одну из серий «Маши и Медведя» и вкладываю гаджет в ее вспотевшие от волнения ладони. Сестра послушно опускает глаза.

— Алена, дрянь! Открывай я сказал! — злится мужчина, стоящий по ту сторону.

Он дергает за ручку, и дверь начинает ходить ходуном. Увы, замок очень хлипкий. Выдержит ли на этот раз — кто знает…

Вскакиваю с постели и под аккомпанемент нецензурной брани, доносящейся из коридора, двигаю старый шкаф. Тяжелый. Толкаю из последних сил. Бессмысленно надеяться на то, что это нас спасет, но все же попытаться, думаю, стоит. Нам нужно просто продержаться до утра. Выиграть время. Пережить эту ночь. Как и все те, предыдущие.

— Уйди оттуда! — кричит ему мать заплетающимся языком.

— Я сказал, пусть открывает! — повторяет мерзким, командным басом Вадим.

— Не тронь ее! Уйди оттудова! — голос матери раздается ближе.

Судя по грохоту и возне, они начинают драться. Мне кажется, что за годы жизни здесь эти отвратительные звуки въелись под кожу. У Екатерины Александровны всегда была какая-то странная потребность вот в таких вот дикарях, регулярно поднимающих на нее руку. А потому на смену одному недотирану тут же быстро приходил другой.

Сажусь на пол, прижимая к себе коленки. Затыкаю уши, потому что слышать то, что там происходит — невыносимо. А знать, что не имею права вмешаться — неимоверно больно.

Но я должна думать о сестре. Я обязана защищать в первую очередь ее. Просто потому что кроме меня — больше некому…

Стоны, крик, удары… Какофония ужаса, всякий раз заполняющая клеточку за клеточкой и смыкающая невидимые руки на моей шее.

— Не тронь ее, только не ее, Вадик! — повторно раздается сдавленная просьба, пропитанная отчаянием поплывшего от алкоголя разума.

И тут же я отшатываюсь от двери, ведущей в нашу комнату. Вадим снова испытывает дешевый замок на прочность. Пододвинуть поплотнее шкаф не получается.

Дергаюсь в сторону сестры. Забираюсь с ногами на кровать, сглатывая тугой ком, застрявший поперек горла. Пятилетняя Ульяна жмется ко мне, цепляясь маленькими ладошками за ткань поношенной футболки.

— Я тебя достану, Аленка! — раскатом грома звучит опасная угроза, за которой следует нездоровый смех. — И на этот раз дружок твой тебя не спасет!

Сердце работает на износ. Гулко стучит о ребра, разгоняя по телу липкий страх и бесконтрольную панику.

— Не лезь к ней!

— Пошла… — звонкий шлепок.

— Вадим, я… про… прошу тебя! — умоляет она не своим голосом.

Крупная дрожь прошибает тело, когда в следующую секунду раздается душераздирающий вопль моей родительницы, а после до меня доносятся непечатные слова Вадима.

Я, прижимая к себе младшенькую, затыкаю уши посильнее, но все равно слышу то, что происходит там, в квартире.

Мама, мама… Что же ты сделала с нами!

По лицу градом катятся слезы, сдержать которые уже просто не могу. Трясущимися руками увеличиваю громкость на телефоне и замираю, сбрасывая вызов.

Вызов от Него. Словно лезвием по сердцу. Будто чувствует… И от этого только хуже.

Ульянка рыдает, заливая горячими слезами экран. Вышибая весь воздух из моих легких.

Хор нескладных голосов. Чей-то преисполненный ужаса, пробирающий до костей крик.

Копошение и топот шагов.

Хлопанье входной металлической двери.

Когда все вокруг вдруг затихает, идеальная мертвая тишина кажется давящей и до чертиков пугающей. Ни единого шороха. Ни звука. Только песенка Маши, которая поет Медведю. И отчего-то становится жутко.

Пульс учащается. Предчувствие беды ознобом ползет вдоль позвоночника. Едва я встаю, чтобы, наконец, выйти из нашего убежища, как в квартире снова становится шумно. Чьи-то торопливые шаги, шепот и голоса. Настойчивый стук в дверь — и тревога с новой силой царапает изнутри острыми когтями.

Ульянка хватает меня за руку и тянет к окну.

— Слишком высоко, малыш, давай сюда, — приподнимаю одеяло.

Сестра, не смея ослушаться, лезет под кровать. Не хочет отпускать мою руку, но времени итак в обрез. Шкаф опасно покачивается, и сейчас до нас точно доберутся.

Целую маленькие, холодные пальчики и даю ей обещание: «Все будет хорошо».

Достаю из шкафа бейсбольную биту.

Зажимаю в руке так, как Он меня учил.

Делаю глубокий вдох.

Считая удары сердца, замираю, спрятавшись за углом слева, и когда дверь оказывается сорвана с петель, замахиваюсь, сжимая до хруста челюсти.

— Твою мать!

А дальше как во сне…

Люди в спецформе. Их обеспокоенные лица и бесконечные вопросы, но в ушах стоит один лишь гул.

Коридор.

Плачущая Ульяна, до боли стиснувшая мою руку.

И мама… которая лежит там, на полу маленькой кухни хрущевки…

В ту секунду, когда я видела эту квартиру в последний раз, я не чувствовала внутри себя ничего. Только лишь пустоту, окутавшую зыбким дурманом.

Но совершенно точно я думала о Нем…

О парне, в чьих руках мне никогда не было страшно.

О человеке, готовом меня защищать.

О счастье, которое было таким коротким…

На губах вместе со слезами чувствуется привкус острой горечи.

Как бы я хотела еще хотя бы раз обнять Тебя, Рома…

Глава 1

Легкий, прохладный ветерок приятно освежает разгоряченную кожу. Вдыхаю чистый, утренний воздух, наслаждаясь тем, как он заполняет легкие.

Здесь, в небольшом лесопарке, в столь ранние часы — ни души. Только я и мои убитые, проверенные временем беговые кроссовки.

Останавливаюсь, вскидываю руку и, нахмурившись, смотрю на циферблат часов. Единственную вещь, доставшуюся мне от отца… Напоминающую о том, что он в моей жизни все-таки был.

Шесть пятнадцать.

Тянусь вверх, восстанавливаю дыхание и запрокидываю голову назад. Разглядываю бездонную синеву неба, виднеющуюся за раскидистыми ветвями старых дубовых посадок. Зажмуриваюсь от слепящего лучика солнца, показавшегося из-за пухлого облачка.

Вытаскиваю из ушей допотопные проводные наушники и слушаю тихое утро. Привычную и самую лучшую для меня музыку.

Пока еще зеленая листва шумит, на пруду истошно горланит утка, а чуть в стороне гудит сонный город. Обожаю вот так рано просыпаться. Годами выработанная полезная привычка.

Иду по вымощенной тротуарной плиткой дорожке, раздумывая о том, что с превеликим удовольствием впервые в жизни прогуляла бы и этот день тоже. Но, к сожалению, об этом можно только мечтать. Ведь если вчера пресловутую линейку я пропустила по уважительной причине, то сегодня у меня таковой точно не имеется.

А жаль…

Выхожу из лесопарка и направляюсь в сторону домов, выстроенных буквой «П». У серой, неприметной пятиэтажки здороваюсь с нашей соседкой, выгуливающей свое лохматое чудовище, с каждым днем все меньше и меньше напоминающее пуделя.

Ангелина Марковна произносит в ответ сухое «здрасьте» и одаривает меня коротким, брезгливым взглядом. Смотрит на меня, словно я ничтожество, ну или падшая женщина, о которых она так любит разглагольствовать по вечерам.

Прохожу мимо. В душном подъезде стоит отвратительный смрад. Это помогает довольно быстро вернуться в суровую реальность, где нет места подходящим литературным эпитетам. Исписанные нецензурной бранью стены, как нельзя лучше демонстрируют это. Дом, да и в целом район, у нас, прямо скажем, неблагополучный. Но куда деваться, когда выбора нет…

Взбегаю по лестнице на третий этаж и тихонько открываю своим ключом дешевую металлическую дверь, погнутую сразу в нескольких местах. Уже и не вспомнить сколько раз в нее колотили ногами.

Бесшумно притворяю ее за собой, двигаю хлипкую щеколду и на цыпочках крадусь в свою комнату. Ульянка, сладко посапывая, спит на соседней кровати.

Я невольно засматриваюсь на милое, кукольное личико младшей сестренки. Целую пухлую щечку и только потом отправляюсь в ванную, где, к своему ужасу, обнаруживаю полное отсутствие горячей воды.

Приехали… Неужели все-таки отрезали за неуплату? Хочется завыть волком.

Стиснув зубы, принимаю ледяной душ. Не могу же я пойти в школу вот так…

После короткой, мучительной экзекуции, трусцой возвращаюсь в свою комнату. Наспех вытираю окоченевшее от холода тело, одеваю с вечера приготовленную школьную форму и пытаюсь максимально безболезненно разбудить сестру.

Ульянка капризно хнычет, но, потирая маленькими ладошками глаза, все же отправляется чистить зубы. Я в это время снимаю с плиты надрывно посвистывающий старый чайник и делаю ей пару бутербродов. Без колбасы конечно, но с маслом.

Пока сестра без особого энтузиазма поглощает свой скудный завтрак, я осматриваю гору сваленной в раковину посуды и пустой холодильник. Совсем пустой. Несчастной мыши и то повеситься не на чем будет.

Тяжело вздыхаю, раздумывая не попросить ли на работе деньги вперед. Снова. Неудобно конечно, но что делать. Нужно оплатить коммуналку за квартиру, иначе мы рискуем остаться не только без горячей воды, но также без света и газа. Одно радует, Ульянка завтракает, обедает и ужинает в саду. Клюет, конечно, как птичка, перебирает, но это все же лучше, чем ничего.

В животе громко урчит, и я пытаюсь приглушить этот постыдный звук голым чаем без сахара. Ульянка молча протягивает мне бутерброд. От этого ее жеста болезненным спазмом сдавливает грудь. Я качаю головой и отворачиваюсь к раковине.

Спустя пятнадцать минут мы уже идем в сторону местного детского сада номер десять. Сестра, как обычно, привычно ворчит и ноет, но я только терпеливо поглаживаю ее по голове, передавая из рук в руки молодой, улыбчивой воспитательнице.

— Ален, маме нужно подписать согласия на прививки, — нерешительно сообщает она, протягивая мне бумажки.

— Хорошо, — киваю и убираю аккуратно сложенные листки в портфель, уже заранее зная, что распишусь там сама. Подходить к матери с этим вопросом бесполезно, да и подпись ее я научилась подделывать уже очень давно.

Прощаюсь с Олесей Викторовной и спешу на остановку. Можно было бы и пешком пройтись, но я итак уже порядком опаздываю, а быстро добраться на своих двоих с окраины в центр просто нереально.

Запрыгиваю в автобус как раз вовремя, двери за спиной захлопываются через долю секунды, едва не дав мне по хребту.

Пробираюсь сквозь толпу в конец. Останавливаюсь почти в самом углу. Держась за поручни, смотрю на оживленную улицу через замызганное стекло. Транспорт, не смотря на общий шум и гам укачивает, и очень быстро мои веки тяжелеют против воли. У матери опять была веселая ночка, а потому поспать нам с Ульянкой практически не удалось.

— Предъявляем проездной, готовим билеты!

Эта фраза, произнесенная строгим женским басом срабатывает получше любого будильника. Распахиваю в ужасе глаза и вздрагиваю всем телом. Осторожно протискиваюсь между пассажирами, стремительно направляясь к двери. На мое счастье, она как раз открывается.

И вот я уже радостно ставлю ногу на ступеньку, но внезапно кто-то резко дергает меня назад. Оборачиваюсь и натыкаюсь на разъяренный взгляд контроллера.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ну-ка стой, куда собралась? — зловеще интересуется этот цербер.

— Отпустите. Моя остановка, — дрогнувшим голосом отвечаю я, ощущая, как тревога разливается по телу.

Нельзя мне в полицию, никак нельзя.

— Сначала докажи, что оплатила проезд! — требует этот бультерьер, удерживая меня за ручку рюкзака.

У меня внутри все переворачивается от ужаса. Ехала я зайцем, потому что денег попросту нет, и на транспортной карте в том числе.

— Пошевеливайся давай, не то наряд вызову!

Под ребрами простреливает. Мне ни в коем случае нельзя попадать в неприятности.

— Дамочка, ну-ка дайте пройти! — громко возмущается крупный пожилой мужчина, оттесняя контроллера в сторону.

Люди начинают выходить, и в какой-то момент ей приходится разжать толстые пальцы. Я, не теряя ни секунды, прытью вылетаю на свободу. Бегу еще минуты три, и, только убедившись в том, что за мной никто не гонится (а это в принципе затея бесполезная), останавливаюсь, тяжело дыша.

Поднимаю голову. Осматриваю местность. Ленинский проспект. Замечательно. Почти добралась. Пару остановок всего не доехала.

В восемь двадцать я уже подхожу к школе. За высоким резным забором слышатся звонкие голоса и веселый смех.

Прикладывая на проходной карточку, здороваюсь с приветливым Иваном Васильевичем, поинтересовавшимся как прошли мои каникулы. Уверяю, что хорошо, улыбаюсь и выхожу на улицу. Какое-то время с грустью осматриваю огромную территорию, посреди которой возвышается новое, современное здание Гимназии имени Попова.

Слышу, как поднимается шлагбаум и едва успеваю отпрыгнуть в сторону. Мерседес папаши Абрамова за малым не укатал меня в асфальт.

— Сгинь с дороги! — слышу грубый голос из окна. Из чего делаю вывод, что к величайшему ужасу всех водителей города этот идиот теперь сам ездит за рулем.

Думаю, у вас на языке вертится резонный вопрос: как я вообще здесь оказалась? Ведь если честно, учеба в этой гимназии и моя жизнь — две параллельные прямые, пересечься которые, по законам ненавистной мне математики, ну никак не могли.

Однако, это все же случилось. Уж не знаю в каком зодиаке была луна.

А все дело в том, что мною заинтересовался Степанов Петр Алексеевич, тренер по легкой атлетике. Он заметил меня два года назад, на городских соревнованиях, где я забрала все награды. Потому что, как ни крути, а бегаю быстрее всех.

С легкой подачи Петра Алексеевича секретарь разузнала обо мне всю необходимую информацию. Тренер убедил директора рассмотреть мою кандидатуру на участие в социальной программе. Многочисленные спортивные победы, отличные успехи в учебе и репутация спокойного, адекватного ребенка сыграли мне на руку. Даже проблемы в семье и удручающее материальное положение — не стали помехой. Потому что кого это интересует, если есть возможность привнести в рейтинг школы заветные баллы.

Меня зачислили, и по началу я была безумно этому рада. Ведь казалось, что вот он, билет в счастливое будущее. Кто же знал, что мое пребывание здесь обернется сущим кошмаром. Ведь для представителей золотой молодежи такие, как я, в лучшем случае — грязь под ногтями. А в худшем, как красная тряпка для быка…

Всем своим видом и поведением они настойчиво пытаются доказать мне, что «убогим» здесь не место. Глупо думать, что выпускной класс станет исключением, поэтому я просто об этом не думаю!

Одна радость — мои друзья. Пашка Аверин, прямо сейчас стискивающий меня в своих объятиях, и Данила Князев, направляющийся к нам.

— Привет, Аленка! — Данька поднимает меня вверх словно пушинку и кружит высоко в воздухе.

— Привет, ребят! — широко улыбаюсь я и ласково взъерошиваю отросшие за лето волосы Данилы. — Тебе надо срочно подстричься, Дань!

Князев ставит меня на ноги, но руку не отпускает. Глазеем друг на друга. Я с интересом разглядываю Даньку. Он — меня. Не виделись три месяца, а есть ощущение, что целую вечность!

Мальчишки снова вытянулись. Пашка теперь страшно гордится своим ростом. Может, хотя бы в этом году рискнет подойти к Оле Поляковой, по которой (как сам он однажды признался) сохнет уже пятый год подряд.

— Лисицына, проследуйте в 11 «А», первый звонок уже был, — строго командует завуч, ополоснув нас осуждающим взглядом.

— Мигера Львовна в своем репертуаре, — шепчет Пашка и корчит забавную рожицу.

— Я все еще здесь, Аверин! — возмущается Дубинина.

Я смеюсь, но послушно плетусь в кабинет к своему классу, уже при входе замечая, презрительно поджатые губы и кислые, полные презрения взгляды. Девочки у нас, что надо: таких и врагу не пожелаешь. Те еще отъявленные стервы.

— Явилась, убогая, — прилетает мне в спину, пока я по привычке усаживаюсь за третью парту левого ряда.

— Грановская, так и не удалось пополнить словарный запас? — пока еще спокойно интересуюсь я.

Она насмешливо вскидывает бровь и оценивающе смотрит на меня.

— А тебе, судя по всему, так и не удалось пополнить свой гардероб. Наверное, потому и не пришла вчера на линейку? Не захотела позориться? Правильно, ни к чему портить классу школьный фотоальбом.

Ее речь сопровождается противным хихиканьем «придворной свиты».

— Алена, между прочим, вчера защищала честь нашей гимназии на спартакиаде, — вмешивается рыжеволосая Сашка Харитонова.

— Кто там подал голос? Мелочь конопатая, ты что ли? — фыркает Грановская. — Ну-ка немедленно и молча умри.

Звенит звонок, заглушая ответ Харитоновой, но зато средний палец всем видно просто отлично.

Ника уже встает, злобно одергивая короткую до неприличия юбку, но в этот момент в классе появляются Они: Юнусов, Бондаренко, Абрамов и Беркутов. Весь «цвет» так сказать.

Одноклассники сперва благоговейно замирают, а затем как по команде начинают громко их приветствовать. Пресмыкающиеся, что с них взять!

— Ромка! — вопит Грановская, как полоумная, бросаясь на шею последнему в списке.

Я опускаю глаза и, стиснув от досады зубы, принимаюсь старательно подписывать новую тетрадь по алгебре.

Рано я радовалась отсутствию в школе самого ненавистного человека на этой земле…

Глава 2

Что ж. Знакомьтесь, типичные представители «рожденных с серебряной ложкой во рту».

Вечно угрюмый самбист — Камиль Юнусов. Сын известного депутата, между прочим. В целом, самый приятный из компании этих мажоров, невзирая на грозную внешность. Камиль — весьма немногословен и закрыт, чего не скажешь, например, о том же Бондаренко. Алексей — популярный видеоблогер, местный шут и тот еще выпендрежник. Любитель совсем недетских развлечений, что и приносит регулярные хлопоты матери — судье.

Следующий в списке — Ян Абрамов. Крайне неприятный и опасный тип. Это если выразиться помягче. На деле — конченый отморозок, замешанный в столь грязных вещах, что даже рассказывать стыдно. В том году, например, по его милости наша новенькая одноклассница Даша, неожиданно стала звездой ютуба. Звездой, с очень сомнительной репутацией, чтоб вы понимали.

А последний…

Я все же поднимаю взгляд и хмуро смотрю в сторону высокого, темноволосого парня, на котором в данный момент активно виснут пятьдесят пять килограммов тюнингованой королевы красоты.

Эти двое весьма откровенно целуются. На лицах такое удовольствие, что становится почти противно. Пожалуй, я чего-то не понимаю, но как может нравиться чужой язык, хозяйничающий у тебя во рту! Да к тому же такая зверская антигигиена! Вот вы знали, что исследование микробиологов из Нидерландов показало, что во время десятисекундного поцелуя происходит обмен 80 миллионами бактерий! Это ж представить невозможно, не то что допустить!

Нет, не подумайте. Я целовалась. Один раз правда, но все же. В далеком восьмом классе, и виной тому инциденту послужил неожиданный поступок ботаника-одноклассника (кто бы ожидал!). Я его учебником геометрии (тем самым, который толстенький и рассчитан на программу 7–9 классов) за это по дурной головушке приложила тогда неслабо.

Вовочка в ответ заблеял и робко заявил, что просто хотел потренироваться, прежде чем подходить к объекту воздыхания — молоденькой учительнице литературы.

Гений убогий! Нашел тренажер!

Возвращаясь к теме поцелуя… Мне не понравилось. От слова совсем. Так себе впечатления! Мокро и мерзко, вот и все, что могу сказать.

Взгляд снова невольно уползает в сторону целующихся. Вероника гладит наманикюренными пальчиками сильную шею парня и призывно выгибается. Его рука уже давно находится гораздо ниже ее талии.

Увы, стеснение — чувство, чуждое им обоим.

— Беркут, ну заканчивайте, у меня уже пожар в трусах, — как всегда в своем духе похабно шутит Бондаренко.

Тот в ответ лениво отодвигает от себя Грановскую, ухмыляется и здоровается за руку с верзилой Пилюгиным.

Итак, Беркут… Он же Роман Беркутов. Сын крупного бизнесмена и нефтяного магната Сергея Беркутова, чье состояние оценивается неприличным количеством нулей.

Самоуверенный, наглый и высокомерный мажор. Циничный потребитель, не привыкший слышать слово «нет». Человек, не ведающий о том, что такое границы и мораль. Кладезь пороков, если не вдаваться в подробности. Если честно, его недостатки я могу перечислять до конца урока…

— Лисицына, — слышу я его голос, непроизвольно вздрагивая всем телом. Его обращение ко мне — априори сигнал к тому, что ничего хорошего не жди…

Боже, как же было прекрасно летом и как же не хотелось возвращаться в этот кошмар! Очень радует тот факт, что класс на этот раз выпускной.

— Чего тебе? — затравленно спрашиваю, с опаской глядя в его сторону.

Рукава белоснежной, брендовой рубашки нарочито небрежно закатаны до локтей, на запястье блестят дорогие часы, туфли начищены до зеркального состояния.

Даже такие, как Он, вынуждены следовать уставу гимназии и придерживаться в стенах учебного заведения классики. У нас у девочек и вовсе с этим строго. Однако и тут «поцелованные в пятую точку самой судьбой» умудряются пускать пыль в глаза.

Но вернемся от девочек к мальчикам. Точнее, к одному конкретному представителю мужского пола.

Беркут стоит, оперевшись о парту. Поза максимально непринужденная и расслабленная. А чего, собственно, напрягаться, если жизнь твоя точно сахарная вата: сладкая, легкая и воздушная…

— Выиграла вчера, говорят? — издалека начинает он, ловко перебирая пальцами тонкий айфон последней модели.

Я вскидываю бровь, уже готовая к очередной гадости.

— Циркуль сказала, — поясняет он, осматривая меня с ног до головы. Будто кипятком обдавая.

Плевать…

Циркуль, чтоб вы понимали, — это наш учитель математики и по совместительству классный руководитель Элеонора Андреевна Пельш. Она хромает, к сожалению, и, поворачиваясь, описывает некий круг ногой. Потому они и прозвали ее циркулем. Считают, что это смешно…

— Мы тут с ребятами посовещались, — тянет он, отталкиваясь от парты. Забирает что-то у Абрамова и медленно направляется в мою сторону. — И решили поздравить тебя. От лица всего класса.

Ой подозрительно… Я прищуриваюсь.

Останавливается всего в шаге от меня, и до моих ноздрей долетает ненавязчивый, но при этом самый, что ни на есть мужской парфюм. Стопроцентно какой-нибудь Версаче или Диор, стоимость которого не ниже средней ежемесячной заработной платы по стране.

Протягивает руку, которую до этого держал за спиной и жестом фокусника демонстрирует мне букет из многочисленных купюр разного номинала: по пятьдесят, сто, пятьсот и тысяче. В середине есть даже щедрый круг из пятерок.

Одноклассники издевательски присвистывают.

Это так унизительно…

Я начинаю закипать от злости, чувствуя, как щеки покрываются багровыми пятнами.

И да, только мы вдвоем понимаем почему эти купюры оформлены в букет… Ведь с букета когда-то и началась наша с ним вражда. По крайней мере, так думается мне.

— Бери, Лиса! — тычет им практически мне в лицо.

— Отстань! — раздраженно отмахиваюсь я.

— Да брось, Лисицына. Купишь себе новые кроссовки! — насмешливо произносит этот идиот. Ситуация его крайне забавляет, а меня раздражает до зубовного скрежета.

Мы прожигаем друг друга взглядами несколько долгих, неприятных секунд, в течение которых я успеваю заметить ровный, золотистый загар на его коже. Наверняка опять ездил заграницу. Куда там обычно отправляют своих отпрысков богатые родители? Бали? Сан-Тропе? Дубай? Я в своей жизни, пожалуй, только на карте смогу показать все эти места. И то только потому, что в отличие от некоторых на географии занимаюсь исключительно ею.

— Бери, говорю. Или здесь мало? — надменно интересуется он, насмешливо вскидывая бровь.

Отворачиваюсь, сжав зубы. Переключаю внимание на интерактивную доску. Ощущаю неприятное жжение в глазах и стараюсь вспомнить теорему Виетта. Ненавистная алгебра, сравнить которую я могу с китайскими иероглифами, должна помочь мне отвлечься. Но не выходит… Никакой вот от нее пользы!

— Сколько надо, Лисицына? Я подкину еще, — тычет «букетом» в лицо.

Пытаюсь взять себя в руки и успокоиться. Плакать при нем нельзя. Я себе этого никогда не позволяю, что бы ни происходило.

— Твоя мамашка с удовольствием взяла бы, — развязно произносит Абрамов во всеуслышание.

Я поворачиваю голову, вперившись в него яростным взглядом.

— И не только деньги, верно? — Ян делает отвратительный жест языком.

— Бери давай, — ухмыляется гад, что стоит напротив. — Все продается и покупается, а такие как ты, тем более…

Чаша моего терпения переполняется. В мозгу замыкает.

Под общий хохот присутствующих я вскакиваю со своего места и выдергиваю «подарок» из рук Беркутова. Начинаю лупить его со всей дури бумажным творением извращенного флориста. По башке, лицу, широким плечам.

Цветные, шелестящие купюры, в подлинности которых я нисколечко не сомневаюсь, разлетаются в стороны и осыпаются бумажным дождем на пол.

Беркутов лениво закрывается одной рукой. Одноклассники заливаются звонким смехом, а кто-то даже снимает происходящее на телефон. Но мне уже плевать. Меня трясет от нахлынувшего бешенства. Внутри, ритмично пульсируя, клокочет гнев. Я готова разодрать ему лицо, хоть у меня толком и нет ногтей. Сейчас очень пригодились бы такие как у Грановской: длинные, острые, сделанные заботливым мастером салона.

— Я тебе эти деньги сейчас в глотку засуну! — зло обещаю я, тяжело дыша.

— Ээ, полегче, Лисицына, иначе будешь отрабатывать ущерб этой самой глоткой, — склоняясь к моему лицу, вкрадчиво произносит он так, чтобы услышала только я.

— Какое омерзение! — морщу нос.

Бросаюсь на него и бью, что есть сил. Яблоко раздора (общипанный букет) падает мне в ноги. Все вокруг визжат, Ян громко свистит, а у меня в горле ком застревает. Кровь расплавленной яростью стучит по венам, обида жжет лицо, и ненависть находит выход только через удары, которые я обрушиваю на Беркутова.

— Что. Здесь. Происхооодит? — в своей размеренной прибалтийской манере интересуется Элеонора Андреевна. — Лисицына! Лисицына! Немееедленно прекрати!

Но меня уже не остановить. Я остервенело луплю одноклассника. Он почти не защищается. Хохочет. Для кандидата в мастера спорта по рукопашному бою мои тумаки, что укус комара слону, но все же…

— Вы с ума сошли? — в ужасе причитает Элеонора Андреевна, вставая между нами.

Моя грудь тяжело вздымается. Волосы растрепались. Я пытаюсь восстановить дыхание. Беркутов, как обычно, наслаждается ситуацией. Пялится на меня сверху вниз, ни черта не моргая. Ликует, что в очередной раз сумел втоптать в грязь.

Я гневно смотрю в ответ, не без удовольствия отмечая про себя, что оставила-таки пару царапин на его наглой морде.

— Лисицына, сию минуту убери ээээто!

Элеонора указывает пальцем на порванные купюры, и я отрицательно качаю головой. Ползать перед ним на коленях и собирать чертовы бумажки я не стану ни за что на свете! Достаточно унижений на сегодня.

— Сейчас же убери, Лисицына!

— Беркутов пусть убирает! — хватаю свой рюкзак и пулей вылетаю в коридор, игнорируя возгласы возмущенного классного руководителя.

Урод моральный.

Бегу к лестнице. Спускаюсь на первый этаж, по пути даже не здороваясь с учителем физики, Акопом Вениаминовичем.

У меня предательски дрожит нижняя губа. Закусываю ее до боли и чувствую на языке соленый привкус. Даже и не заметила, что по щекам побежали настырные слезы — проявление моей слабости перед Ним.

Нарочно. Он это все нарочно. Из-за того букета!

Толкаю дверь женского туалета. Сейчас во время урока здесь пусто, и я могу спокойно привести себя в порядок.

Ненавижу! Ненавижу его!

Бросаю рюкзак, купленный неделю назад на честно заработанные деньги. Трясущимися руками умываю лицо холодной водой. Выпрямляюсь. Делаю глубокий вдох. Еще один. И еще. Тяну за край бумажного полотенца и поднимаю взгляд.

Зеркальная поверхность отражает заплаканную девчонку с раскрасневшимся лицом.

— Привет, одиннадцатый класс, — невесело выдаю своему отражению, и мой голос эхом отдается от стен, выложенных дорогим кафелем.

Качаю головой. Расплетаю причудливо сплетенные косы, мало напоминающие ту красоту, что я видела утром. Достаю расческу и пытаюсь усмирить вьющиеся русые пряди. Безжалостно деру их гребнем. Швыряю его в сторону и сажусь на плитку прямо у раковины. Закрываю лицо руками и снова дышу.

В висках грохочет вскипевшая кровь, но с каждой секундой гнев и злость потихоньку отступают. На месту ему приходит горькая обида и отчаяние. Заставляя чувствовать себя отвратительно. В очередной раз униженной кучкой недоумков, с опостылевшим Беркутовым во главе.

Так и сижу все оставшееся время. Успокаиваюсь и за десять минут до конца первого урока отправляюсь в спортзал. Потому что по расписанию любимая физкультура.

Переодеваюсь и сразу иду на стадион, не дожидаясь пока в раздевалке появятся учащиеся 11 «а» и 11 «б». Сажусь прямо на зеленый газон и запрокидываю голову. Пальцы касаются мягкого травяного покрытия.

Фальшивая. Как впрочем и все в этом месте…

Утреннее солнышко на миг выглядывает из-за облака и ласково припекает кожу. Небо, однако, хмурится с каждой минутой все сильнее. Тяжелые, свинцовые тучи стремительно расползаются, сталкиваясь друг с другом.

Испортилась погода. Под стать моему упавшему в ноль настроению. И ведь весь день с самого начала наперекосяк!

Иногда я задаю себе риторический и, безусловно, философский вопрос: что в этой жизни я сделала не так? Почему в ней одна сплошная черная полоса? И наступит ли когда-нибудь белая?

Звенит звонок, и на стадионе один за одним появляются громко переговаривающиеся будущие выпускники обоих классов. Бросают в мою сторону насмешливые взгляды и шепчутся. Делятся, наверное, впечатлениями от шоу.

Держись, Лисицына! Ты же боец? Боец! Еще какой! Бывало в разы хуже. Думай о хорошем! Девять месяцев — и ты свободна.

Поднимаюсь на ноги. Почти все сегодня в форме. Потому что Петр Алексеевич никому спуску не дает, и в аномальные женские дни, проходящие дважды, а то и трижды в месяц, он тоже не верит.

Смотрю на одноклассников, разодетых в навороченные адидасы-найки-конверсы. Вот все-таки даже при наличии больших денег они умудряются выбирать полнейшую безвкусицу.

На Веронике Грановской, пожалуй, действительно красивый костюм. А еще на ней, к сожалению, те самые беговые кроссовки, на которые я иногда позволяю себе засматриваться. И даже с замиранием сердца трогать, стоя в магазине… Только я прихожу в восторг не от цвета и формы (уж Ника при выборе явно руководствовалась именно этими критериями), а наслаждаюсь совершенно иными деталями.

Вряд ли она обратила внимание на геометрию протектора, амортизацию, ширину колодки и пронацию. Сомневаюсь, что знает хотя бы половину из этих слов. Зачем ей? С такой внешностью и деньгами это точно в жизни не пригодится.

Замечаю, что одноклассники как-то странно скучковались. Девчонки визжат, парни одобрительно кричат. Встаю и направляюсь туда, ведомая нехорошим предчувствием.

— Что там? — спрашиваю у Харитоновой, поправляющей на носу большие очки дичайшей расцветки. В них она похожа на черепаху Тортиллу.

— Сцепились. Рома и Даня.

Ох, нет нет нет. Опять.

Я локтями расталкиваю одноклассников и пробираюсь в эпицентр.

Это уже стало нехорошей традицией. Дело в том, что Беркутов и Князев друг друга на дух не переносят: вечно во всем соперничают, без конца задираются в коридорах и регулярно устраивают мордобой. Это ожесточенное противостояние продолжается уже несколько лет.

— Дань, перестаньте! — кричу я, глядя на то, как эти двое сцепились.

Парни катаются по искусственной траве. Князев, всю сознательную жизнь занимающийся плаванием, заметно уступает Беркутову, для которого подобные стычки — очередной вызов и возможность показать свою силу.

— Дань! — дрогнувшим голосом повторяю я.

Беркут вообще себя не контролирует. Бьет Князева так, что страшно становится. Хочу подойти ближе, но меня внезапно хватает Абрамов.

— Не мешай, Лисицына! Такое представление! — гогочет он, стискивая мои косточки покрепче.

— Отпусти, Ян! — беспомощно дергаюсь в его руках я. Озираюсь. И как назло не вижу нигде Пашку. Будто сквозь землю провалился. — Разнимите их, пожалуйста, не стойте!

Но мне в ответ — лишь смех. Этим людям нравится то, что происходит.

— Отпусти! — пытаюсь освободиться, но Ян сжимает меня еще сильнее.

— А ты ничего на ощупь, Лисицына! — хрипло шепчет мне в ухо, и я резко отшатываюсь, словно ошпарившись.

Где-то далеко слышится звук свистка Петра Алексеевича, но он тут же тонет в нескладном хоре подбадривающих голосов. Я в ужасе наблюдаю за тем, как из носа моего лучшего друга на белую футболку капает кровь.

Со всей дури пинаю Абрамова локтем в живот, обретая долгожданную свободу. Подбегаю к беспощадно дерущимся мальчишкам и делаю первое, что приходит в голову…

Глава 3

Злая и взбесившаяся, с разгона запрыгиваю на спину ненавистного одноклассника.

— Отпусти его! — кричу Беркутову прямо в ухо, повиснув на нем как цирковая обезьяна. Еще и шею его сжимаю внутренней стороной локтя. Что есть сил.

Парня, не ожидавшего, что сзади прилетит назойливая туша, немного ведет в сторону, но ему каким-то чудом удается-таки удержать равновесие.

В этот же момент страшно гремит гром, словно оповещая о грядущем дожде, запах которого уже витает в воздухе. Сверкает молния, на секунду освещая поле яркой вспышкой. Погода сегодня разыгралась ни на шутку.

— Слезь… с меня, Лиса, — орет Беркутов, прерываясь на кашель.

Пытается снять меня с себя, громко и нецензурно при этом выражаясь. Данька переворачивается, загибается, хватаясь за живот, и сплевывает кровь на траву. Кажется, в этот момент Роман собирается добить свою жертву, но я ни за что не позволю ему осуществить задуманное.

— Отойди от него! — шиплю яростно, отчаянно стараясь его придушить. Другой ладонью вслепую закрываю глаза, нос, в общем, делаю все, что угодно, дабы помешать.

— Свихнулась, дура конченая?

Затянутое грозовыми тучами небо снова заходится раскатами. Ребята вокруг пищат, потому что внезапно начинается самый, что ни на есть настоящий ливень.

Парень предпринимает очередную попытку стряхнуть меня со своей спины. В какой-то момент что-то идет не так. Беркутов то ли ввиду отсутствия зрения теряет ориентацию в пространстве, то ли заплетается в собственных ногах… но, как итог, мы оба с глухим шлепком падаем на мокрую, искусственно высаженную траву.

— Ай…

Рухнуть вот так оказалось очень неприятно. Даже с учетом того, что мне повезло гораздо больше, ведь тело парня однозначно смягчило удар.

— Одурела, Лисицына? — недовольно возмущается он, перекатываясь на спину. — Какого ты влезла, придурашная?

— Посмотри, посмотри, что ты наделал! — кричу, слыша, как натужно кашляет Князев на фоне дождя чуть в стороне. — Скотина! Какая ты скотина, Беркутов!

Во мне столько гнева и злости, что я сама не замечаю, как снова начинаю драться с ним. Сидя сверху, ощущаю мощный прилив невесть откуда взявшейся энергии. Дурной. Бесконтрольной совершенно.

Потому что достал! Потому что ненавижу! Так сильно, что готова взять грех на душу!

Ослепленная лютой яростью, начинаю бить его: в каменную грудь, плечи, живот, и еще больше раздражаюсь, глядя на то, что этот придурок ни черта не делает. Не пытается ударить в ответ. Просто лежит и позволяет себя лупить. Какое-то время смотрит и все. Наблюдает точно хищник, готовый откусить жертве голову, но после того, как у нее кончатся силы на последнее противостояние.

И это заставляет меня остановиться. Даже не знаю, почему его поведение так пугает. Наверное, потому что я отлично понимаю, кто именно передо мной.

Хочу встать, внезапно осознавая в какой странной, неловкой и неуместной позе нахожусь.

Дергаюсь, приподнимая туловище, но он хватает меня за голую лодыжку, резко опрокидывает, и уже через секунду я лежу, растянувшись на мокрой и неприятной на ощупь траве. А этот идиот нависает сверху, придавливая своим крепким телом к земле.

Мне аж дурно становится. Я под ним, и это… мне не нравится категорически. Совсем не нравится.

— Ты, Лисицына, слишком много себе позволяешь, — тихо, сквозь зубы, цедит он.

— Да пошел…

Закрывает мне рот рукой.

— Заткнись. Просто заткнись, — прищуриваясь, зло угрожает, тяжело и надсадно дыша.

Смотрим друг на друга.

Три месяца.

Еще столько бы его не видела с превеликим удовольствием.

Дождь нещадно хлещет меня по щекам. Вся одежда промокла, спине холодно, но я даже моргнуть боюсь. Дикий, безудержный страх оглушил, дал в голову, сковал в миг онемевшее тело. Невидимыми руками сжал горло, не позволяя даже шелохнуться, дернуться.

Я впервые вот так близко вижу его глаза: карие, с зелеными вкраплениями. Такие яркие и пугающие.

— Поднимайтесь на ноги, живо! — слышим мы строгий голос Петра Алексеевича сквозь стену проливного дождя.

Беркутов не двигается. Пялится на меня.

Странно. Чересчур внимательно и пристально. Опускает глаза на мою шею. Затем на грудь, что ходит ходуном под тонкой тканью промокшей до нитки белой футболки.

Я вспыхиваю, как рождественский фейерверк, когда он снова резко впивается поплывшим взглядом в мои глаза. Смотрит так, будто пьян. Как абсолютно неадекватный. Словно под чем-то. Может принял что… У таких, как он, это вроде является нормой.

Шумно и беспомощно вдыхаю через нос. В легких совсем не хватает воздуха. Отдираю его руку от своего рта, и он как будто приходит в себя. Кривится презрительно и, наконец, встает с меня. Трясущейся, как осиновый лист на ветру. Смутившейся до жалящего румянца на щеках. Потерянной и сбитой с толку.

Наркоман проклятый. Я слышала, что представители золотой молодежи в поисках новых ощущений периодически балуются таблетками и еще чем посерьезнее. Может и он? Глаза-то неадекватные совсем.

— В зал, Лисицына! — командует тренер, помогая пострадавшему Даньке подняться на ноги.

— Данька, — касаюсь его лица пальцами. — Ты как, Дань?

— Нормально, — отвечает, небрежно стирая кровь рукавом испачканной толстовки.

Уже в спортзале Петр Алексеевич начинает разбор полетов. Строит класс шеренгой, заново как маленьким разжевывая правила поведения в школе. Затем после воспитательной беседы гонит взбудораженную толпу на разминку, отдавая во власть Пилюгина.

— А вы, трое, придете после занятий. Отрабатывать свое наказание! — говорит он нам сердито.

— У меня другие планы, — громко заявляет Беркут, стаскивая с себя мокрую и грязную футболку.

— Я сказал, Беркутов! В три тридцать. Здесь! — безапелляционным тоном командует Петр Алексеевич.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Я не приду, у меня тренировка, — бросает в ответ Роман, вытирая все той же футболкой свои темные волосы.

Девчонки, пробегающие мимо, шепчутся и то и дело пялятся на его оголенный, атлетично сложенный торс.

А я не смотрю. Оно мне не надо абсолютно…

— В таком случае, я буду вынужден сообщить Борису Олеговичу о том, что ты снова распускаешь руки вне зала!

— Стучите, мне фиолетово, — грубит мальчишка и, закинув дорогую майку в мусорное ведро, направляется к скамейке.

Садится, вытягивает вперед длинные ноги и откидывает голову на стену.

— Вылетишь перед соревнованиями как пробка, Беркутов! Сам знаешь!

Тот скалится и все больше раздражаясь, закрывает глаза.

Невыносимый до ужаса! Грубиян и хамло. Вот кто он.

Данька шмыгает носом, убирая от лица бинт.

— Кто первый начал, Князев?

Друг молчит. Как всегда.

— Беркутов? — обращается к нему тренер. — Ты?

— Да, — отвечает с вызовом.

А этот, как всегда, согласен взять все на себя. На самом деле, говоря по честному, они оба хороши. Задирают друг друга регулярно и поочередно. Даже не верится, что когда-то были лучшими друзьями.

— От тебя, Лисицына вообще не ожидал! — качает головой тренер, и это простое порицание заставляет меня виновато опустить голову. — Грановская, я не понял, ты там язык разминаешь или голеностоп?

Тренер отвлекается, дабы приструнить выпускников, весьма неохотно выполняющих опостылевшие за одиннадцать лет физические упражнения.

— Дура бешеная, — слышу я в этот момент в свой адрес от Беркутова. И щека адски горит от его колючего взгляда.

— Рот закрой! — гневается Князев и порывается подойти к нему снова. — Не дыши даже в ее сторону, понял?

— Дань, пожалуйста, не надо, Дань, — жалобно прошу я, перехватывая его руку.

— Далась мне твоя убогая, — уничижительно фыркает Беркут, и грудь помимо воли сдавливает от того, насколько брезгливо звучит его голос. Может, потому что именно так конкретно Он не называл меня никогда…

Пытаюсь убедить себя в том, что это просто слова. Набор букв, брошенный для того, чтобы в очередной раз зацепить меня и Князева.

— Дань, че такое?

Рядом с нами вырастает высокая фигура Пашки Аверина. Он растерянно смотрит на разбитое Данькино лицо, на меня, промокшую насквозь и на самодовольную морду ухмыляющегося врага, в расслабленной позе развалившегося на скамейке.

— Этот урод опять…

— Аверин, иди сюда, — манит пальцем и задирает Роман теперь и Пашку. — Тебя для пропорции я тоже готов разукрасить.

— Ну-ка замолчали! — гремит не хуже грома голос Петра Алексеевича. — Упали, отжались оба. Аверин, штраф за опоздание!

— Так это, Циркуль, — осекается под взглядом физкультурника, — то есть Элеонора Андревна попросила помочь, так я и это…

— Ты у меня сейчас сам циркулем на шпагат сядешь! Быстро на разминку! А ты, Лисицына пойди переоденься. У Пилюгина чересчур обильное слюноотделение. Того и гляди приступ начнется.

Я, краснея до самой макушки, удаляюсь в раздевалку. И последнее, что успеваю заметить, Даню и Романа, опустившихся на пол.

Второе сентября кажется поистине бесконечным. Русский язык, химия, литература… И на каждом из уроков Беркутов считает своим долгом так или иначе меня зацепить. На алгебре и вовсе издевается с каким-то нескрываемым, нездоровым удовольствием. Полагаю, потому что знает, этот отвратительный предмет, увы, для меня темный лес и самое слабое место. Ахиллесова пята, если хотите.

Я стою у доски и пытаюсь сконцентрироваться на задании, вперившись взглядом в учебник.

— Лисииицына, — обращается ко мне Элеонора Андреевна, — еще раз прочитай условия задачи.

— Ей это не поможет, — прилетает от Грановской язвительное в ответ.

Вот уж кто бы рот не открывал! Таблицу умножения не знает!

— Винни-Пух и Пятачок пришли в ресторан Совы и заказали две большие банки меда на двоих, — тяжело вздохнув, под сдавленный смех одноклассников читаю я. — Винни съедает такую банку меда за 4 часа, а его друг Пятачок съедает половину такой же банки меда за 8 часов. За сколько минут они съедят банку меда вместе?

— Типовая задача экзамена, — кивает Элеонора, поправляя очки. — Ну-с…

— Под чем был тот, кто составлял эту задачу? — просыпается Пилюгин.

— Примем всю банку меда за икс килограмм, — пишу я. — Составим таблицу: объем еды, время, производительность.

Абрамов усмехается. Уж не знаю, что его рассмешило.

— В минуты переведи все тупица, — доносится с последней парты Его голос.

— Ромааан! — возмущается учительница.

— Что? — отвечает недовольно. — Пусть научится читать условия задачи.

Сжимаю пластмассовый стилус от интерактивной доски с такой силой, что того и гляди сломается напополам.

Перевожу часы в минуты и заполняю столбцы. Ненавижу математику! Мой мозг реагирует на нее отторжением. Сколько себя помню — столько борюсь со своей нелюбовью к вероятности, стереометрии, логарифмам и прочей математической ереси. Тоже мне Царица наук. Терпеть не могу все это. Не дается мне алгебра и геометрия, хоть убей. Мне, безнадежной, нужно убить немыслимое количество времени, чтобы разобраться хоть немного…

Зависаю, проверяя вводные данные. Вдруг закралась ошибка…

— Без меда по ходу останутся, — плоско шутит Бондаренко, который и сам в общем-то не блещет знаниями в области математики.

В класс заглядывает завуч. Просит Элеонору выйти на минуту. Я в задумчивости пожевываю нижнюю губу и беспомощно смотрю на таблицу. Ну а дальше-то как?

— Лисицыну Пятачок и Пух озадачили не по-детски, — комментирует Беркутов.

По классу прокатываются смешки. Я записываю решение, стиснув зубы.

Достал меня.

Старательно считаю. Ну вот… получается вроде.

— Когда они едят мед вместе, производительность одного и второго складываются, олень ты лесной…

Я чувствую, что снова подкатывает злость. Ему обязательно делать это? Унижать меня при всех?

Произвожу расчеты, игнорируя очередную колкость, до тех пор, пока в спину не прилетает что-то.

— Ален, Абрамов… — пищит Харитонова.

— Погоди, — отмахиваюсь, ибо погружена в решение треклятой задачи.

Плевать. Сейчас я досчитаю…

— Тааак, Алена, ну что там у нас получилось? — зычно интересуется Элеонора, возвращаясь к своему месту. — У тебя выпало что-то, подними.

Нехотя отвлекаюсь на секунду, чтобы мельком взглянуть на пол.

В ужасе смотрю на «это». Совершенно точно краснею и теряюсь. Пока Элеонора проверяет решение, я лихорадочно соображаю, что делать. Поднимать — признать, что эти штуки в фольге мои. Господи… нет. Лицо огнем полыхает.

— Хорошо, но муторно, — своеобразно хвалит математичка, кивая. — Садись, четыре.

На негнущихся ногах иду к своему месту. Черти притихли.

О да, они прекрасно осведомлены о том, что именно лежит там на полу.

— Итак… — хмуро глядя на переглядывающихся учеников, продолжает она, — теперь сделаем задание со звездочкой, оно…

— Не наступите, изделие пострадает! — театрально хватаясь за сердце, предупреждает ее Ян, — Тогда Лисицына до типовой задачи, как и до ЕГЭ так и не доберется! Девять месяцев, все дела…

Волна дичайшего хохота гулко прокатывается по кабинету.

Осознав, что он имеет ввиду, я заливаюсь алой краской пуще прежнего.

— Что вы…

Весь кошмар в том, что Элеонора, пыхтя, наклоняется и подбирает с пола злосчастные фольгированные пакетики.

Сердце отбивает дробь. Внутренности скручиваются в тугой узел, когда она, покрываясь бордовыми пятнами, растерянно смотрит в мою сторону.

— Алена! — падает ее голос на октаву вниз. — Ты… Я… Встань!

Ошарашено сверлит меня широко распахнутыми глазами из-под очков с толстой оправой.

— Не мое… — шепчу на глубоком выдохе тихо, не в состоянии произнести это громче.

Стыд густо оседает на щеках. Руки начинают трястись на нервной почве, и я непроизвольно сжимаю ладони в кулаки.

— Какой… Какой срааам! — возмущенно кричит она и трясет находкой в воздухе, веселя тем самым всех вокруг.

— Я… Это не мое, Элеонора Андреевна, клянусь, кто-то кинул, — запинаясь, в отчаянии объясняю я пожилой женщине.

На ее лице застыл первобытный ужас, перемешанный с брезгливостью.

— Да расслабьтесь, Лисицына не забывает о защите, что похвально, — насмешливо произносит Беркутов. — Князев и Аверин, видимо, не в состоянии самостоятельно позаботится об этом…

Ну все. Дамбу прорывает.

Чека выдернута.

Ярость взрывается в груди атомной бомбой.

Я резко вскакиваю со своего места. Отравленная ненавистью кровь стучит по венам. Звенит звонок, но меня сейчас не способно остановить даже начавшееся землетрясение.

Беркутов равнодушно вскидывает бровь, наблюдая за моим бешенством.

Я хватаю с полки шкафа прошлогоднюю награду, полученную нашим классом по итогам игры КВН, и запускаю в его сторону.

— Лисиииицына! — вопит Элеонора, глядя на дьявола во плоти, вовремя увернувшегося от статуэтки.

— Урод!

В ход идет все, что попадается под руку.

— Бешеная, — потешаясь, смеется он.

Одноклассники снова шумят и веселятся.

— Алена! — «спешит» ко мне классный руководитель, тяжело дыша, в тот момент, когда ладонь крепко сжимает вазу.

— Чтоб ты сдох, исчадье ада! — замахиваюсь, отправляя керамический предмет искусства в него.

Наклоняется вправо. Вазу с невозмутимостью, присущей только ему, ловит нерастерявшийся Юнусов, который сидит по соседству с демоном.

— Сееели на местаа, 11 А! — требует Элеонора, срываясь на хриплый крик и закрывает дверь в кабинет.

— Когда они едят мед вместе, производительность одного и второго складываются, олень ты лесной…

Я чувствую, что снова подкатывает злость. Ему обязательно делать это? Унижать меня при всех?

Произвожу расчеты, игнорируя очередную колкость, до тех пор, пока в спину не прилетает что-то.

— Ален, Абрамов… — пищит Харитонова.

— Погоди, — отмахиваюсь, ибо погружена в решение треклятой задачи.

Плевать. Сейчас я досчитаю…

— Тааак, Алена, ну что там у нас получилось? — зычно интересуется Элеонора, возвращаясь к своему месту. — У тебя выпало что-то, подними.

Нехотя отвлекаюсь на секунду, чтобы мельком взглянуть на пол.

В ужасе смотрю на «это». Совершенно точно краснею и теряюсь. Пока Элеонора проверяет решение, я лихорадочно соображаю, что делать. Поднимать — признать, что эти штуки в фольге мои. Господи… нет. Лицо огнем полыхает.

— Хорошо, но муторно, — своеобразно хвалит математичка, кивая. — Садись, четыре.

На негнущихся ногах иду к своему месту. Черти притихли.

О да, они прекрасно осведомлены о том, что именно лежит там на полу.

— Итак… — хмуро глядя на переглядывающихся учеников, продолжает она, — теперь сделаем задание со звездочкой, оно…

— Не наступите, изделие пострадает! — театрально хватаясь за сердце, предупреждает ее Ян, — Тогда Лисицына до типовой задачи, как и до ЕГЭ так и не доберется! Девять месяцев, все дела…

Волна дичайшего хохота гулко прокатывается по кабинету.

Осознав, что он имеет ввиду, я заливаюсь алой краской пуще прежнего.

— Что вы…

Весь кошмар в том, что Элеонора, пыхтя, наклоняется и подбирает с пола злосчастные фольгированные пакетики.

Сердце отбивает дробь. Внутренности скручиваются в тугой узел, когда она, покрываясь бордовыми пятнами, растерянно смотрит в мою сторону.

— Алена! — падает ее голос на октаву вниз. — Ты… Я… Встань!

Ошарашено сверлит меня широко распахнутыми глазами из-под очков с толстой оправой.

— Не мое… — шепчу на глубоком выдохе тихо, не в состоянии произнести это громче.

Стыд густо оседает на щеках. Руки начинают трястись на нервной почве, и я непроизвольно сжимаю ладони в кулаки.

— Какой… Какой срааам! — возмущенно кричит она и трясет находкой в воздухе, веселя тем самым всех вокруг.

— Я… Это не мое, Элеонора Андреевна, клянусь, кто-то кинул, — запинаясь, в отчаянии объясняю я пожилой женщине.

На ее лице застыл первобытный ужас, перемешанный с брезгливостью.

— Да расслабьтесь, Лисицына не забывает о защите, что похвально, — насмешливо произносит Беркутов. — Князев и Аверин, видимо, не в состоянии самостоятельно позаботится об этом…

Ну все. Дамбу прорывает.

Чека выдернута.

Ярость взрывается в груди атомной бомбой.

Я резко вскакиваю со своего места. Отравленная ненавистью кровь стучит по венам. Звенит звонок, но меня сейчас не способно остановить даже начавшееся землетрясение.

Беркутов равнодушно вскидывает бровь, наблюдая за моим бешенством.

Я хватаю с полки шкафа прошлогоднюю награду, полученную нашим классом по итогам игры КВН, и запускаю в его сторону.

— Лисиииицына! — вопит Элеонора, глядя на дьявола во плоти, вовремя увернувшегося от статуэтки.

— Урод!

В ход идет все, что попадается под руку.

— Бешеная, — потешаясь, смеется он.

Одноклассники снова шумят и веселятся.

— Алена! — «спешит» ко мне классный руководитель, тяжело дыша, в тот момент, когда ладонь крепко сжимает вазу.

— Чтоб ты сдох, исчадье ада! — замахиваюсь, отправляя керамический предмет искусства в него.

Наклоняется вправо. Вазу с невозмутимостью, присущей только ему, ловит нерастерявшийся Юнусов, который сидит по соседству с демоном.

— Сееели на местаа, 11 А! — требует Элеонора, срываясь на хриплый крик и закрывает дверь в кабинет.

Глава 4

О безответственности, нравственности и морали Элеонора трубила всю большую перемену, тем самым лишив класс и обеда, и «законного» перерыва на отдых. Представители популяции 11 «А» пыхтели, ворчали об ущемленных правах и громко бунтовали, но Пельш была непреклонна.

Воспитательную беседу пришлось выслушать всем без исключения. И Пилюгину, разглагольствующему о стремительно исчезающих в желудках «бэшек» столовских булочках, и Грановской, демонстративно доставшей профессиональный бокс с косметикой и развернувшей салон красоты на пару с подружкой Ангелиной. И даже Абрамову, который вообще грозился написать на учителя жалобу в департамент образования.

Элеонора стойко выдержав оборону, невозмутимо продолжала неприятный разговор с «почти взрослыми людьми», коими она нас окрестила еще в прошлом году. В дополнение ко всему, объявила о том, что пятничный классный час непременно состоится и будет посвящен теме: «Ранние половые связи и их последствия». Ввиду найденных на ее уроке предметов…

Боже!

— Лисицына, все из-за тебя! — спустя двадцать пять минут качает головой Беркутов, не обращая внимания на Элеонору Андреевну, распинающуюся об отсутствии ценностей у подрастающего поколения.

Краска опять ударяет в лицо. Сжимаю зубы до хруста.

Один только его голос заставляет чувствовать всю палитру отрицательных эмоций: бесконтрольную злость, лютую ненависть и безудержный гнев.

Это продолжается уже на протяжении двух лет. И по нарастающей становится только хуже. Полагаю, в выпускном классе он решил оторваться на мне в геометрической прогрессии…

Деревянная линейка в моих пальцах трещит и ломается напополам с характерным звуком.

НЕНАВИЖУ ЕГО…

Смешки. Шепотки и язвительные комментарии за спиной становятся все громче. Разве что ленивый не поучаствовал в обсуждении произошедшего. Да я сегодня — просто звезда, не иначе… Сперва унизительный денежный букет, а потом и… средства защиты.

Как только звенит звонок, вскакиваю с места и спешно выхожу из кабинета. Дальше по расписанию факультатив. Радует, что хотя бы там я смогу ненадолго выдохнуть и расслабиться. Потому что на седьмом уроке класс расходится по группам. И Дьявол, слава небесам, не в моей!

— Ален! — догоняя меня в коридоре, окликает запыхавшаяся Сашка Харитонова. — Держи, ты забыла.

— Спасибо, — благодарю, принимая увесистый учебник из ее рук.

Разворачиваюсь, чтобы уйти, но девчонка вдруг касается моего локтя, останавливая.

— Не расстраивайся ну… насчет того, что случилось на математике, — мнется она. — Я… сказала Элеоноре, что те штуки подкинул Абрамов.

— Не важно, Саш, — отмахиваюсь и дергано пожимаю плечами, ощущая как внутри осыпается тяжелый осадок от произошедшего на уроке.

— Еще как важно! — деловито поправляя очки в черепашьей оправе, запальчиво спорит она.

На губах непроизвольно появляется улыбка. Харитонова — тот еще правдоруб.

Пока она произносит пламенную речь о том, что наказан должен быть исключительно тот, кто виновен в содеянном, я любуюсь как солнечные лучи играют переливами на ее волосах удивительного, насыщенного, ярко-рыжего оттенка. Почти алого. Это выглядит так красиво, что невозможно оторваться.

Вообще для меня Александра Харитонова — эдакая темная лошадка. Она, как и большинство обучающихся этой престижной гимназии, из состоятельной семьи. У мамы — имеется сеть салонов красоты, а отец — занимает высокую должность в органах. Но при этом, как-то вот Сашке не свойственны такие черты характера как высокомерие, хвастовство и эгоизм.

Эрудированную, добрую и прямолинейную Харитонову не назвать жертвой прямого буллинга[1], хоть ее, как и меня, цепляют периодически, но так-то и центром «золотого общества» Сашка тоже не является.

Держится по сути особняком. Всегда сама по себе, сколько я ее помню… Усердно грызет гранит науки, защищает себя при надобности и порой острит так, что уши в трубочку сворачиваются. В такие моменты даже главный шут класса Бондаренко теряет дар речи и бросает на коноплю (как он называет ее из-за наличия россыпи золотистых веснушек на щеках) восхищенные взгляды.

Одно могу сказать точно: кажущаяся маленькой и хрупкой Саша — вызывает у меня уважение, хотя бы потому что у нее всегда и на все есть свое собственное мнение. И да, ей плевать на то, что оно часто не совпадает с точкой зрения большинства.

На английском я поглощена разбором типовых заданий формата ЕГЭ. Устная часть требует постоянной практики, и я с энтузиазмом впитываю все то, что пытается вложить в нас Настасья Сергеевна, улыбчивый, располагающий к себе и пока еще неравнодушный к своей непростой профессии молодой педагог.

Ее уроки разнообразны, информативны и полезны. Наверное поэтому издевательства над учительницей, выделить которую из толпы выпускников практически невозможно, продолжались в начале десятого класса недолго. Стать учениками Агриппины Михалны, престарелой недовольно каркающей вороны, никто не хотел…

Все хорошее быстро заканчивается. Сорок пять минут активной работы пролетают незаметно. Получив очередную похвалу от Настасьи Сергеевны, нехотя плетусь в сторону спортивного зала.

Наказание… Хотелось нарочно забыть, но разве могу я ослушаться Петра Алексеевича? Он мне подобного трусливого поведения не простит.

За поворотом длинный пустой коридор. И я, завернув за угол, с неудовольствием отмечаю знакомую фигуру, движущуюся прямо навстречу.

Грррр! Все рецепторы сразу моментально улавливают приближение врага.

Беркутов, собственной персоной, направляется очевидно туда же, куда и я. Уверенная походка, руки в карманах модных брюк и насмешливый взгляд.

Урод!

Не знаю то ли замедлиться, то ли что… Лишь бы не оказаться у заветной двустворчатой двери в одно и то же время с этим самовлюбленным павлином.

В итоге семеню ногами быстрее, но мы все равно подходим к спортзалу одновременно. Пальцы касаются прохладной, металлической ручки, но открыть мне дверь он так и не дает.

— А я и думаю, кто это гремит костями…

Поджимаю губы.

— Где потеряла своего ихтиандра? — спрашивает, параллельно с этим надавливая крепкой ладонью на дверь.

Ихтиандром он иногда называет Даньку. Это, пожалуй, самое безобидное из разнообразия тех красочных прозвищ, посвятить которым можно целый словарь. Видимо, по его мнению, наиболее ярко отражающее увлечение Князева водными видами спорта.

Дергаю ручку, игнорируя вопрос, но дверь под его натиском не поддается.

Как же он достал меня!

— Дай пройти, — шипение сквозь почти сжатые губы.

— Разобралась с несчастным пятачком и пухом, Лиса? — опять поднимает тему моих страданий он. — Или твой мозг не способен даже на такие простейшие операции?

Закатываю глаза и цокаю языком.

— Отойди от двери, — повторяю упрямо.

— А ты заставь меня, — с вызовом произносит он, и уголок его рта при это едва заметно дергается.

Ладонь потеет от нервного напряжения, а в груди опять зарождается желание ударить по самодовольной роже.

— Руку убери.

— Букет почему не взяла? — мрачно интересуется, нависая надо мной черной, грозовой тучей.

— Не пойти ли тебе… — вскидываю на него пропитанный едкой ненавистью взгляд.

Выжечь бы ему глаза…

Переломать кости.

И чтобы кровью своей захлебывался. Как Данька сегодня…

Очень надеюсь, что на районных соревнованиях мою мечту осуществит какой-нибудь парень.

— Че ты там прошелестела? — угрожающе склоняется и приближается, сокращая расстояние между нами.

Боюсь, еще секунда — и мы снова вцепимся в глотки друг друга.

Но дверь внезапно открывается изнутри. Недовольный Петр Алексеевич бросает на Беркутова подозрительный взгляд.

— Опаздываете! Плюс полчаса! — констатирует сухо.

Я мышью проскальзываю мимо тренера в зал. Данька, завидев меня, резко поднимается с лавки. Пока идет ко мне, сверлит хмурым взором того, кто шагает за моей спиной.

Ох чую, Князеву уже известно о том, что случилось на алгебре. Новости в этой клоаке распространяются как стремительно «убегающий» во все стороны горох…

— Ты отправляешься со мной драить горячо любимый бассейн, — информирует Петр Алексеевич, обращаясь к нему. — Вы двое занимаетесь залом. Инвентарь убрать, полы помыть до блеска. Зинаида Генриховна проследит.

Уборщица с нескрываемым удовольствием ставит к нашим ногам швабру и ведра, активно кивая головой в подтверждение сказанного.

— Че за пионерские методы? — морщится Роман, глядя на вверенный нам рабочий инвентарь.

— Твой отец меня поддержит, не сомневайся!

Беркут фыркает.

— И без глупостей, понял меня? — предупреждает физкультурник его сурово. — Ведро, тряпка, швабра. Фронт работ — весь зал.

— А резиновую защиту ей? — выдает насмешливо брюнет.

Кретин.

Речь о перчатках, но нам с Князевым предельно ясно, к чему брошена эта фраза.

— Мразь! — тихо шипит Данька.

— Ну-ка повтори, ушлепок, — Роман прищуривается и делает шаг вперед, выгибая шахматным конем шею.

— Рты закрыли оба! — басом ревет тренер. — Хватит мне тут петушиные бои устраивать!

— Пусть идет в бассейн, — натужно дыша, просит Даня. И от разрывающей его злости аж брови сошлись на переносице. — Либо Алена туда, а я останусь здесь.

— Нет, — сразу обрубает тренер. — Тут хотя бы на благоразумие Лисицыной рассчитывать можно. Верно, Алена?

Пытается таким образом получить с меня клятвенное обещание не прибить в ближайшие полтора часа человека, изо дня в день превращающего мою жизнь в ад.

Киваю. Беру ведро и чтобы успокоить друга, сдержанно улыбаюсь, проходя мимо. Его обеспокоенное лицо выражает крайнее недовольство сложившимся раскладом, но мы оба знаем, что против Петра не попрешь…

— Я уйду в четыре тридцать, — объявляет Беркутов.

— Уйдешь, если зал будет готов, — меняет формулировку его заявления мужчина.

— Так и так уйду, — бросает тот нагло в ответ и удаляется скручивать натянутую волейбольную сетку.

— За мной, Князев, — слышу я как командует физкультурник.

Наполняя в туалете большое, алюминиевое ведро водой, думаю о том, как мне продержаться наедине с этим… представителем двуногих. Надо отработать наказание как можно быстрее, чтобы сократить время, которое мы вынуждены провести в обществе друг друга.

Да. Отличное решение. Просто прекрасное.

Продержаться.

Дай мне терпения, Господи…

Возвращаюсь в зал и начинаю воодушевленно заметать мусор веником. Спортивная площадка у нас огромная. Прикидываю сколько времени придется потратить на мытье полов — и прямо, если честно, дурно становится. Дай бог управиться до пяти.

Беркутов таскает маты. Судя по ритмично играющей гавкатне, он в наушниках. Наслаждается музыкой. Оно и к лучшему…

Зинаида Генриховна сперва, зевая, отгадывает кроссворд в какой-то газетенке, потом, убедившись, что мы заняты работой, и вовсе испаряется. Стопроцентно пошла в буфет. Ну и пусть. Мне даже приятно в какой-то степени, что я могу взять часть ее работы на себя.

Закатываю рукава рубашки и натягиваю на руки перчатки. Слышу смешок.

Гоблин мерзкий…

Развожу моющее средство с водой в пропорции 1 к 3 и окунаю тряпку. Выжимаю, представляя, что эта шея вон того идиота. Цепляю тряпку на швабру и только сейчас задаюсь вопросом, почему в нашей новомодной гимназии нет современной поломоечной машинки. По типу тех, что можно увидеть в торговых центрах.

Поднимаю ведро. Несу в конец зала, чтобы начать от стены и двигаться к выходу. Принимаюсь за работу.

Минут сорок спустя, движения выполняю уже на автомате. Руки болят, я устала, сил нет совсем, но надо добраться до середины. И считай, свою половину я выстрадала.

Беркутов все это время развлекается с баскетбольным мячом, то и дело забивая трехочковый. Несколько раз нарочно кидает мяч в меня. Небольно, но все же неприятно. Задирает, как обычно.

Отскакивая, мяч прямо в эту секунду попадает в ведро, которое, опасно расплескивает воду вокруг.

— Я домываю до центрального круга, — сообщаю ему, орудуя шваброй.

— И? — под размеренный стук мяча о пол, хмыкает он.

— Дальше ты.

— Не, Лисицына, я пас, — огорошивает меня этот наглый пижон.

Выжав в очередной раз тряпку, разгибаю ноющую поясницу.

— Что значит пас? Поровну будет честно, — возмущенно отвечаю на его реплику я.

— Сама домоешь, — бросая мяч в корзину, заявляет он.

— Ну уж нет, Беркутов. Я не нанималась за тебя делать твою работу! — говорю, гневно швыряя тряпку на пол.

— Мой молча, Лисицына, — отзывается он. — У тебя отлично получается, но только когда твой рот закрыт.

Меня начинает трясти. Пальцы дрожат, пульс учащается.

— Ты думаешь, что я стану делать это за тебя? — громко уточняю, вперившись в него возмущенным взглядом из-под широко распахнутых от негодования ресниц.

— Станешь, — прилетает самоуверенное в ответ, и мое внутреннее «я» начинает клокотать от бешенства, разливающегося по телу горячим оловом.

— Нет! — качаю головой, заканчивая с левой стороной. — Ошибаешься. Не стану!

— Ты же понимаешь, Лисицына, что в этом случае мы тут застрянем ооочень надолго, — опять кидает в меня мяч. — Оно тебе надо?

Удар приходится по спине.

— Я свою часть работы сделала! — ору и топлю тряпку в потемневший воде.

— Молодец, могу дать пососать леденец, — раздается насмешливое рядом.

Протягивает разноцветного петушка, оставленного кем-то из школьников на лавке.

Мерзкая скотина.

— Держи! — стаскиваю желтые перчатки и протягиваю ему.

— После тебя? — брезгливо смотрит на них. — Да ни за что!

Сволочь треклятая.

Бросаю перчатки чуть ли не в надменную морду.

— Немедленно мой свою половину! — в отчаянии повышаю голос.

Звучит так себе…

— Размечталась. И не подумаю даже, — прищелкивая языком, отрицательно качает головой он.

— Тогда я… — пальцы сжимаются в кулаки от нарастающий злости. — Я… я…

— Ну и что ты сделаешь? — открыто провоцирует, забавляясь. — Беги давай стучи Петру. Мне по барабану на эту его долбаную трудовую дисциплину, если ты еще не догнала.

— Свинья… В драке виноваты вы оба! Значит и ответственность несете тоже на пару!

— Твой дегенерат сам полез, так что не обессудь! — веселится он. — Ну как тут отказать, когда так просят…

— Не трогай его, понял? Сколько уже можно? — пытаюсь воззвать его к совести я. Но разве есть она у него?

— Трясешься за своего ненаглядного? — цедит, даже не пытаясь скрыть плещущееся через край пренебрежение.

Смотрю в глаза, полные презрения, и едва сдерживаю в себе желание расцарапать ему лицо.

— Не хочу, чтобы у Дани из-за тебя были неприятности! Не цепляй его, ясно? — смело проговариваю на выдохе.

— Ты че, Лиса, перепутала меня с кем-то? Приказывать будешь своим ручным псам, поняла? — раздраженно чеканит по слогам.

Скрипя зубами, поднимаю ведро с грязной водой и несу его до туалета.

С меня хватит! Наши диалоги всегда заканчиваются одинаково. Взаимными оскорблениями или дракой. А если так пойдет дальше — меня точно за тяжкие телесные отправят в тюрьму.

Дрожащими руками ставлю наполовину пустое по его милости ведро в раковину.

— Слушай, Лисицына, — мерзавец заходит следом, ногой придерживая дверь.

И нет, его нисколько не смущает тот факт, что туалет женский.

— Мне вот интересно, — тянет насмешливо, останавливаясь рядом, — Ты как… спишь с ними по очереди или…

Пальцы сжимают холодный алюминий до побелевших костяшек.

Поднимаю полыхающий кострищем взгляд на зеркало. Испепеляю его отражение несколько долгих секунд. По коже ползет отвратительное чувство того, что тебя смешали с грязью.

Больной. Таким как он невдомек, что в мире существует настоящая дружба, ведь его, в отличие от меня, окружает кучка таких же избалованных, испорченных недоумков.

— Что? — театрально вздергивает бровь, и его рот продолжает извергать мерзости. — С обоими сразу, Лиса? Ты из тех, кто любит пожестче?

Я вообще не помню как это произошло. Но, видимо, в какой-то момент я, в состоянии аффекта, просто схватила ведро.

Иначе как объяснить это…

Беркутов ошалело пялится на меня потемневшими, сверкающими яростью глазами. Кашляет. С волос капает вода, стекая по вытянувшемуся от удивления лицу, а идеально выглаженная рубашка — мокрая до нитки, и уже отнюдь не является белоснежной…

Глава 5

Пользуясь его секундным замешательством, бросаюсь к спасительному выходу. Налетаю на Зинаиду Генриховну, пришедшую, очевидно на разведку. Старушка, всплескивая руками, начинает громко кудахтать и корить меня за неосторожность.

— Простите, — извиняюсь я и, заприметив в проеме высокую фигуру Беркутова, пускаюсь наутек.

Бегу, активно переставляя ноги, и его разъяренный голос эхом отскакивает от стен.

— Конец тебе, Лиса! — истошно орет мне вслед.

Длинный коридор. Поворот. Пустая рекреация. В холле двое мальчишек, почесывая затылки, играют в шахматы. Сбегаю вниз по ступенькам. Чудом не сбиваю с ног достопочтенную Элеонору Андреевну.

— Лисииицына, опять ты! Ну-ка немееедленно остановись! — басит она, но я игнорирую замечание невесть откуда взявшегося классного руководителя, потому что Беркутов значительно сократил расстояние между нами, перемахнув через перила.

Ай-яй-яй. Догоняет…

Замечаю единственную настежь распахнутую дверь. На всех парах мчусь туда, в столовую.

Десятиклассники, которые по средам остаются допоздна после уроков и готовятся ко Всероссийской олимпиаде школьников, отрываются от своих тарелок, обрывая шумную дискуссию.

— Молись, дрянь! — грозно доносится за спиной.

Ныряю за символическую перегородку буфета.

— Вылезла оттуда быстро, — цедит Беркут сквозь зубы.

— Ага, как же! — качаю головой я.

Замираем оба.

Сверлит меня недобрым взглядом. Я не могу сдержать довольный смешок. Потому что его внешний вид изрядно меня веселит.

— Сюда вышла! — приказывает властно.

— Что такое? — вскидываю бровь. — Не нравится, когда тебя поливают грязью? В прямом смысле слова.

Его скулы напрягаются. Он делает резкий выпад вперед и хватает меня за блузку, дергая к пустой витрине.

— А-а-а-а-а, — верещу испуганно, когда тонкая ткань от натяжения издает опасный треск.

Хватаю пластиковый поднос, попавшийся на глаза и луплю им мальчишку.

Зажмуривается и склоняет голову чуть влево. Защищаться он не может. Потому что одной рукой держит меня, а второй — то самое ведро, явившееся орудием моей мести.

— Ты что тут делаешь? — громко возмущается работница столовой.

Изловчившись, выкручиваюсь. Но рубашке конец однозначно. Слышу как рвется, и сердце кровью обливается. Сделала себе подарок к первому сентября называется… Я вещи годами ношу, а тут такое!

Черт бы побрал тебя, Беркут!

Знаю, что если двигаться по узкому коридору, упрешься в запасной выход. Тот самый, через которые принимают продукты.

— Стой, Лиса! — горланит этот бешеный, когда я, молясь всем богам, толкаю дверь.

Открыто… Облегчение заполняет легкие.

В нос ударяет запах свежести, оставшейся после прошедшего дождя. Щурясь от солнца, перепрыгиваю через лужицы и спешу в сторону скопления народа. Там-то он вряд ли мне что-то сделает. Хотя, Рома Беркут — больной на всю кукуху, так что…

— Попадешься ты мне, Лисицына, — прилетает в спину гневно.

Он совсем близко, и сердце, гулко колошматясь о ребра, делает сальто, застревая в горле.

Во дворе дети из группы продленного дня играют в ручеек. Юркаю внутрь, пригнувшись.

— Задержите того ненормального, — кричу ребятам, озираясь.

Ручеек шумно «падает», на мгновение останавливая преследование. Смеюсь и спешно направляюсь к центральному входу. По плацу шагают кадеты. У них каждый день построение в шестнадцать тридцать.

Деликатно протискиваюсь между ними, не обращая внимания на удивленные взгляды, и прытко взбегаю по ступенькам.

Останавливаюсь, пытаюсь отдышаться. Поворачиваюсь. Беркутова, с алюминиевым ведром в руках, удачно притормозил офицер-воспитатель кадетского корпуса.

Парень, как обычно, верен себе. Пререкается и игнорирует замечание мужчины.

Быстро захожу в помещение школы. Он вот-вот будет здесь, и мне не мешало бы поторопиться. Пока охранник разговаривает с завучем, пролезаю под турникетом. Как раз в этот момент, в предбаннике появляется враг.

Бегу налево. Слышу характерный звук приземления копыт примерно сорок третьего размера и топот.

— Ну все… Доигралась, антилопа гну, — последнее, что слышу.

Добирается до меня в один прыжок. Грубо тянет за блузку назад. Воротник больно врезается в шею. Поднимаю руки.

А потом вдруг становится темно.

Будто свет выключили.

Но нет. Просто кое-кто надел мне на голову ведро.

— Думаешь, тебе сойдет с рук то, что ты сделала? — раздается по ту сторону купола.

Я пытаюсь снять ведро, но он не позволяет. Хохочет, пока я, теряясь в пространстве, не понимаю, куда отступить: то ли влево, то ли вправо.

Нос касается холодного металла. Пахнет ведро просто ужасно. Какой-то плесенью вперемежку с ядреным чистящим средством. Так себе ароматы… По лицу стекают остатки грязной воды. Представляю, сколько бактерий сейчас радостно протянули ко мне свои «лапки».

— Темно тебе там, да? — издевательски интересуется Беркут, стуча по дну ведра кулаком.

— Сними его! — верчу головой из стороны в сторону.

— Нет-нет, ты отлично смотришься в нем, маленькое чудовище! — возвращает его на место, не давая выбраться.

Я как слепой котенок беспомощно машу руками, кружась вокруг своей оси, в то время как этот упырь наслаждается развернувшимся представлением.

А после… я совершаю роковую ошибку. Устремляюсь вперед, не разбирая дороги и со всей дури врезаюсь во что-то.

И это что-то с жутким грохотом разбивается. Наверняка слышно на весь первый этаж.

— Ой дууура кривая… — тянет, цокая языком Беркутов.

Вытягиваю вперед руки. Пробую на ощупь.

— Ты че делаешь, идиотка?

Отдергиваю ладонь, которую пронзает острая боль.

Срываю злосчастное ведро с головы, не ощущая давления с обратной стороны.

Громко чихаю и часто моргая, смотрю на разбитое дверное стекло и груду осыпавшихся осколков.

— Беееркутов! Лисиииицына! К директору! — ревет на весь этаж завуч…

Суббота. Раннее утро. Я после пробежки сижу у окна и уже битый час слушаю щебечущих под окном птичек. Прижимаю коленки к груди и укладываю на них голову. Прищуриваю один глаз. Воздух уже прохладнее, но теплые лучики солнца все еще греют кожу. Может, повезет, и в этом году хорошая погода в Москве задержится на более длительный срок? Вряд ли конечно. Как-никак октябрь уже…

Ульянка начинает что-то бормотать во сне, и я прислушиваюсь. Шоколадки что ли просит. Бедный ребенок… Аж слезы на глаза наворачиваются. Надо купить ей те, которые любит: киндер-яйцо и милки вэй.

Слезаю с подоконника и подхожу к шкафу. Достаю книгу «Гарри Поттер и Тайная комната». В прошлом году Данька, зная мою любовь к литературе, подарил мне на восьмое марта всю серию романов о юном волшебнике. Я разревелась. Настолько была тронута. Затерла страницы всех частей до дыр, а недавно самую первую «Гарри Поттер и философский камень» начала читать и Ульяне. У нас теперь традиция такая: отправляться в Хогвартс перед сном…

Непонимающим взором смотрю на пустую книгу. Трясу ее аккуратно, перелистываю страницы. Заранее знаю, что деньги вряд ли найдутся, но все же снимаю и просматриваю остальные книжки тоже. Естественно там ничего нет. И это может означать только одно…

Поправляю сползшее на пол одеяло и выхожу в коридор. Прислушиваюсь. На кухне какая-то возня. Направляюсь туда.

Первое, что бросается в глаза — пакет из магазина «Красное и Белое», оставленный на деревянном, подранном стуле.

Мать сидит за столом. Грязный халат, взъерошенные волосы.

— О, Аленкин… — кивает головой в знак приветствия.

— Мам, — смотрю на бутылку водки, что красуется напротив нее и наполненную до краев рюмку. — Утро ведь…

— Так я чуток, для настроения, — поднимает стопку и одним махом опрокидывает ее в себя. — И вообще, чей-то ты меня уму-разуму учить надумала? Мала еще!

Родительница с глухим стуком ставит рюмку на стол.

— Мам… а где деньги? — спрашиваю осторожно. — Ты взяла?

— Да, я! У Валеры день рождения, если ты забыла! — повышает на меня голос она.

— Но они нужны были…

— Вся в папашу своего! — наливает себе еще одну порцию «Беленькой». — Должна мать свою личную жизнь наладить или нет?

Я молчу. Пыталась неоднократно объяснить ей, что черная полоса не сменится белой до тех пор, пока она будет пить и путаться с сомнительными мужчинами. Но кто бы меня слышал…

— Я Валерочке подарок хочу купить, — информирует меня она.

— Мама, нам за сад платить двадцатого и за свет долг надо погасить, — шепчу в отчаянии.

Подхожу к холодильнику. Открываю. Бутылки, что стоят справа, лязгают, стуча друг о друга. «Ханская», «Степь широкая», «Лыхны». На полке готовые фасованные нарезки.

Закрываю. Прислоняюсь лбом к холодной поверхности.

— Че? Ну че, Аленк, надо ж праздник человеку устроить-то!

Праздник… В прошлом году она забыла про день рождения младшей дочери.

— Любовь у нас. Знаешь какая! — томно вздыхает Катя. — Как в книжках этих твоих!

Меня передергивает. Я с этим Валерой на одну поляну бы не присела…

— Та, — машет мать рукой. — Много ты понимаешь!

— Что Ульяне кушать, мам? — интересуюсь устало.

— А то нечего прямо! — злится она. — Макароны свари, гречку! Закуски только пока не трогайте! Надобно чтоб красиво ну накрыть там, поняла?

Вздыхаю. В глазах застывают слезы. Я месяц работала, чтобы какому-то чужому Валере было хорошо?

— И это… Давай после этого своего зверинца поезжайте в Бобрино к бабке, — чиркая зажигалкой, выдает она. — Чистый воздух, все дела, полезно…

— Чтоб не мешались, — не могу не съязвить я.

— Поговори мне еще! Совсем от рук отбилась. Ну-ка дневник неси.

— Он уже два года как электронный, — напоминаю ей сквозь зубы.

— Придумали ерунду, — фыркает мать, выпуская изо рта густой, сизый дым. — Что там вообще в этой твоей гимназии богатых ублюдков?

— Ничего, — отвечаю коротко.

— Хать бы делилась с матерью. Мож совет какой нужен.

Совет… Я едва сдерживаюсь от того, чтобы не засмеяться в голос.

— Мы ж как подружки раньше были, — корит она.

— Будто я виновата, что после смерти Миши тебя понесло! — отвечаю резко.

— Ну-ка не смей мне! — вскакивает со стула Катя и подходит к окну. Рыдать сейчас будет.

Дядя Миша — был единственным порядочным мужчиной в жизни матери. Рядом с ним Екатерина была совсем другой. Красивой, заботливой, доброй и хозяйственной. В прежней квартире было чисто и уютно, там всегда звучал искристый смех и пахло пирогами. К сожалению, та невероятная Катя умерла вместе с ним. Несчастный случай — и Ульяна, как и я, осталась без отца. Ей тогда два года только-только исполнилось…

Ставлю чайник на плиту, чтобы накормить завтраком сестру.

— С мое проживи, а потом будешь умничать! — злится мать, разглядывая окраину сонной столицы.

— На меня плевать, так хоть бы про Ульяну подумала, — набравшись смелости, говорю я. — Она уже забыла, когда маму трезвой видела.

— Тресну, Лисицына! — угрожает родительница. — Ты как со мной разговариваешь, дрянь?

Началось… Поднимаю руки, давая понять, что не собираюсь слушать ее «воспитательную беседу».

— А ну стой! — выбрасывает сигарету прямо в окно, не думая о том, что наша соседка снизу каждую неделю собирает окурки с клумбы.

Она там цветы выращивает. Вряд ли они могут хоть как-то сгладить впечатление об этой неблагополучной пятиэтажке.

— Сядь-ка. Я это… видела тебя с твоим Данькой, — заявляет, хмыкая.

Я непонимающе жму плечом.

— Дружим мы и что…

— Дружит она. Ты чей-то слепая, что ль? Не видишь как облизывает тебя взглядом?

— Мам, — морщусь я. — Не надо. Не хочу слушать эти мерзости.

— Нет уж послушай! Если не хочешь потом как я страдать. Нечего якшаться с этими золотыми детками! Не чета ты им, ясно? — напирает на меня, обдавая запахом водки. — Хороша ты у меня, Лялька, не поспоришь хороша… Худая, белокожая, смазливая, губастая. Мужики таких, ой как любят!

— К чему этот разговор, мама? — хмурю брови.

— Я ж за тебя пекусь, дура! — сжимает мои скулы холодными пальцами. — Че, подпускала уже к себе кого?

Щеки полыхают, я заливаюсь краской. Горячий стыд затапливает от ушей до пят.

— Ой, чей-то раскраснелася то! — улыбается гаденько.

Я отдираю от лица ее руку. Мне противно, что она поднимает эту тему в таком ключе.

— Ляль, — слышим голос сестры.

Ульяна замерла в коридоре. Стоит, кулачком потирая глазки.

— Иди пить чай, малыш, — отодвигаю стул и сажаю Ульяну за стол.

— Я за подарком для Валеры. Расчеши ее, а лучше подстриги, — недовольно бросает напоследок мать, исчезая за дверью.

Ульянка понуро опускает голову. И у меня душа на части рвется, когда я вижу, что она опять плачет.

— Солнышко, а мы с тобой сегодня будем нянчить Черныша, — пытаюсь отвлечь ее я.

— Да? — радостно переспрашивает.

Наливаю чай, разбавляю кипяченой водой. Открываю холодильник и достаю нарезку. В конце концов, на мои деньги она была куплена. Имею право сделать Ульяне бутерброды.

— А еще в Бобрино поедем, представляешь?

— Ура, — почти весело говорит она, сжимая в маленькой ладошке хлеб с колбасой и сыром.

Пока младшая кушает, собираю наш рюкзак первой необходимости. Затем мы одеваемся и отправляемся на работу. По пути играем в слова и останавливаемся понаблюдать за белочкой, таскающей орехи из кормушки.

Зоомаркет «Четыре лапки» закрыт на ключ. Внутри темно, и я в недоумении смотрю на часы. Десять десять.

Женщина, с миниатюрным чихуахуа в руках, возмущенно вглядывается в график работы магазина и, ворча под нос, уходит. Мимо нее вихрем пролетает запыхавшаяся Аллочка. Машет мне сумкой, на ходу доставая косметичку. Опять она опаздывает. Директор точно уволит ее, если она еще раз попадется. То красится долго, то с парнями по пути на работу знакомится. И всегда у нее ЧП.

— Привет, девочки! — тяжело дыша, тараторит раскрасневшаяся Шевцова, позвякивая связкой ключей в руках. — Еле добралась, ой такой коллапсас там!

— Коллапс, — на автомате исправляю я.

— Та неважно, — улыбается блондинка, интенсивно пожевывая жвачку, от чего многочисленные сережки в ее ушах трясутся.

Заходим в магазин. Аллочка включает свет, и мы вздрагиваем от шороха и галдежа.

— Вау! — восторженно шепчет Ульянка.

— Твою-то ж мать! — присвистывает Шевцова. — Удрали, представляешь!?

Я в шоке смотрю на многочисленных волнистых попугайчиков, разлетающихся во все стороны.

— И сколько их? — ошарашено любопытствую.

— Олежка привез вчера шестьдесят…

Мои брови ползут вверх.

Шестьдесят…

Олежка — это, к вашему сведению, наш директор Олег Дмитриевич. Так-то он в отцы ей годится…

— А я говорила ему, что клетка сломана! Все жмутся, да экономят, не хотят тратиться на новую!

Звякает колокольчик, извещая о том, что на пороге первый посетитель.

— Открылись? — недовольно интересуется та самая женщина, которая стояла со мной на улице.

— Че Пэ у нас, не видите что ль? — выпроваживая ее за дверь, отвечает Аллочка. — Приходите после обеда, а лучше завтра.

— А вдруг она пожалуется, — переживаю я.

— Ой да ну, — бросая сумку за прилавок, с сомнением говорит она. — Ну че, Лисицына, сачки нам в помощь…

Глава 6

Аллочка сдувает прядь обесцвеченных волос со влажного лба и спрыгивает со стула.

— Пятьдесят девять, — информирует недовольно, стаскивая хозяйственные тканевые перчатки.

— Может, мы ошиблись, когда считали? — почесывая левую бровь, предполагаю я. Очень даже вероятно, учитывая, что Шевцова сбивалась дважды.

— Да леший с ним, поймаем, Ален. Не змея, так что не страшно, — ее аж передергивает.

Видимо, вспомнила недавно произошедшее у нас ЧП. Из террариума пару недель назад уполз удав Григорий. Вот где весь ужас-то первобытный! Мы два дня его найти не могли на просторах нашего зоомаркета, до тех пор, пока Аллочка в какой-то момент не завизжала диким криком.

Дело в том, что она по просьбе покупателя доставала с верхней полки корм, и в ту же секунду почувствовала, что рука коснулась «беглеца». Завопила как пожарная сирена. Пожилая женщина, стоявшая рядом, схватилась за сердце.

Благо Олег Дмитриевич очень удачно появился в магазине. Удав был пойман, а Шевцова пришла в себя после доброй порции валокордина.

«Ненавижу этих тварей ползучих», — стирая слезы с раскрасневшегося лица, произнесла тогда она, вцепившись в руку нашего начальника. Директор до сих пор на эту тему хохочет. Он не был в курсе фобии своей подчиненной и не догадывался о том, что в террариуме все это время убиралась только я. Хорошо хоть кормил он его сам. Мне страсть как жалко маленьких хомячков и мышек. Прямо сердце кровью обливается, когда понимаю, что разводим мы их лишь для того, чтобы они стали чьим-то завтраком… Несправедливо.

После утомительной поимки волнистиков, Аллочка по традиции принимается за макияж, а я кормлю многочисленных животных, населяющих наш зоомагазин: мелких грызунов, шиншилл и декоративных кроликов, которых так обожает моя Ульяна. Насыпаю зерновую смесь шумному семейству, выпорхнувших из клетки попугайчиков, канарейкам, неразлучникам и болтливому жако Аркаше. Рыбки тоже не остаются без внимания. Я позволяю Ульяне угостить их сухим кормом из баночки.

— Ну все, время чая, — торжественно провозглашает Шевцова, закончив наводить марафет. — Тебе еще аквариумы сегодня чистить.

Я напрягаю память и хмурю брови.

— Так сегодня ведь вроде как твоя очередь…

— Ну Ален, глянь какой у меня маникюр! Только сделала в салоне. Смотри какой рисунок бомбезный получился! — лучезарно и кокетливо улыбается, показывая мне свои длинные ногти, на которых изображены черные кошечки.

Я вежливо киваю. От модных тенденций я далека… Ей бы на эту тему с моими одноклассницами пообщаться, а не со мной.

— Класс, да? Еле уговорила Ирку из «Бьюти» прийти за час до открытия. Тебе, Лисицына, тоже не мешало бы привести себя в порядок. Маникюр, педикюр, — придирчиво осматривает мои пальцы.

— Так ты поэтому что ли опоздала? Ногти делала? — ужасаюсь я, игнорируя ее «дельные» советы.

— Ну да. Я и к Ире то опоздала, из дому поздно вышла, в метро еще застряла. Говорю ж коллапсас, — отмахивается девчонка и включает в розетку чайник, который нам любезно привез Олег Дмитриевич.

Коллапсас…

— Знаешь, я помою аквариумы, но только потому что боюсь за тех дорогущих цихлид. Вдруг они отравятся, — с опаской смотрю на свежий маникюр.

— Лисицына, ты — чудо! — целует меня смачно в щеку. — Ой, Алееенка! Я вчера с таким парнем познакомилась! Мечтаааа…

Я хмыкаю. Она вот так томно всякий раз вздыхает. Да только все эти герои якобы ее романа исчезают из жизни так же быстро, как появляются.

— А Костя? — спрашиваю снова с недоумением.

— А что Костя? Костя — это стабильность. Он дарит мне подарки, свидания устраивает и нравится моим предкам. Студент МГУ, при деньгах, с отдельной хатой. Пусть будет, — ненавязчиво подставляет чашки, намекая, чтобы я разлила нам чай.

— Ну обманывать-то его зачем, — аккуратно порицаю ее я.

— Ой, Лисицына, че ты правильная-то такая! Не дели мир на черное и белое. Я ж с остальными так, развлечения ради. Я своего академика ни за что не брошу. Мне еще это, женой гения становится. Ну во всяком случае, первый брак я планирую с ним.

В шоке распахиваю глаза. Рассуждения Шевцовой в голове не укладываются.

— Вадика, кстати, я бросила. Тяжело, знаешь ли, с двумя сразу встречаться. За телефоном надо постоянно следить, да и времени на себя в обрез остается.

Я качаю головой.

— Что бы ты понимала, Лисицына! — фыркает она.

— Я просто не знаю, Ал… Костя — хороший парень, что тебе еще нужно?

Усаживаю за стол Ульяну и ставлю перед ней чашку с ароматным чаем. Сами же возвращаемся в зал за прилавок. Стекла прозрачные, так что всегда можно незаметно и вовремя убрать кружку до того, как в магазин войдет клиент. В этом преимущество расположения нашего помещения. Торец здания, чуть левее от центрального входа в ТЦ «Мегаполис».

— Зануда он, понимаешь? Ботанище. Как начнет про эту свою квантовую физику заливать, так мне плохо становится, — пучеглазится Аллочка, доставая из пакета круассан. — Угощайся. От твоего ненаглядного Костика как раз. Вчера привез вечером.

— Какой молодец…

— Я на него наорала, — в очередной раз удивляет меня блондинка. — Будто он не знает, что я на диете!

Скептически вскидываю бровь, глядя на то, как выпечка стремительно исчезает во рту Шевцовой.

— И не надо так смотреть. До вчерашнего дня была на диете!

— А, — смеюсь, — ясно…

— Не всем ж так везет как тебе! Скирда ты гадкая! — скользит по моей фигуре недовольным взглядом. — Завидую я тебе, Лисицына! Но ты помнишь, бег — ну ваще ни разу не мое.

Я не могу сдержать смешок, вспоминая, как мы с Аллочкой однажды условились побегать вместе вечером. Мало того, что она опоздала (впрочем, как и всегда), так еще и вырядилась так, будто, как минимум, на вечеринку собралась: боевой раскрас, новый спортивный комбинезон яркой леопардовой расцветки. Только ленивый в тот вечер не смотрел на Шевцову, хватающуюся за живот. А спустя пятнадцать минут мучений она и вовсе заявила, что заслужила в качестве вознаграждения шаурму. Так что… да, она права, спортсмен из нее так себе.

Звякает колокольчик, Алла громко цокает.

— Иди, поклонник твой явился, — говорит насмешливо. — И поосторожнее давай с этим полоумным.

— Тише ты, услышит! — шикаю на нее и направляюсь в сторону вошедшего в зал лысоватого мужчины.

— Добрый день, — здороваюсь приветливо.

— И тебе, Аленушка, — останавливается и чуть кланяется.

Шевцова зовет его шизиком. Взгляд и впрямь у него немного неадекватный. Маленькие глазки постоянно бегают, рот растянут в широкой улыбке, а руки сложены перед собой. Он постоянно крутит большими пальцами, будто находится в нетерпении и куда-то спешит.

Наблюдаю за тем, как мужчина по традиции обходит все аквариумы, склоняясь у каждого.

— А можно не елозить пальцами по стеклу? — громко делает замечание Шевцова. — Не для того я натирала их вчера!

— Да-да, — кивает головой и затравленно косится на нее.

Алла строит презрительную мину и подходит к кассе, чтобы ответить на внезапно раздавшийся телефонный звонок.

— Поймать вам кого-нибудь? — дружелюбно предлагаю я.

— Парочку гуппи, Аленушка, — снова тычет пальцем на самый левый из аквариумов под сопровождающий это действо тяжелый вздох Аллы.

— Хорошо.

Пару минут пытаюсь поймать рыбок, на которых он указывает. Рукав зеленой футболки с логотипом на груди мокнет, потому что «нырнуть» приходится очень глубоко.

— Не та, не та, — злится он, и приходится изловчиться, чтобы понять, кто вообще нужен.

Наконец, мне удается угодить ему. Пара вертлявых гуппи в пакете с водой. Надуваю его воздухом, завязываю резинкой и прохожу на кассу. Жду пока этот чудик достанет деньги. Высыпает кучу монет и просит отсчитать девяносто пять рублей. Алла брезгливо морщится.

— Спасибо тебе, Аленушка! — кладет передо мной конфету, явно с давних пор залежавшуюся в кармане его брюк, и, кланяясь, уходит, прижав к груди пакет.

— Жесть, Лисицына. Меня от одного его вида выворачивает. Неопрятный, руки мокрые как у неврастеника. Бе, — она брызгает мне на ладони антисептик. — И как таких земля носит?

— Просто человек болен, — отвечаю я ей. — Не забывай, что он чей-то отец, сын, брат. Никто ведь от подобного не застрахован.

— Упаси боже, — крестится она слева направо.

Поражаюсь, как православный человек, который ходит в церковь ставить свечки (пусть лишь за безбедную жизнь и олигарха), не знает таких элементарных вещей.

— Поставка сегодня в два, Олежка звонил, — сообщает она. — Опять глаза ломать, глядя в накладную.

Я молчу. Уж лучше, сидя на стуле, в накладную смотреть и карандашиком галочки ставить, чем как я, не разгибая спины разбирать коробки и расставлять впоследствии товар.

— Олесе позвоню, пусть тоже выходит, — прикладывая телефон к уху, говорит она. Шевцова имеет ввиду нашего нового стажера.

— Так у нее же вроде выходной…

— А нечего отдыхать, когда другие работают, — надевая на нос очки, деловито заявляет Аллочка.

Шевцова отпускает меня в шесть и с барского плеча «дает мне на воскресенье выходной». Она у нас как никак старший продавец. «Почти царь и бог торговли» — как зовет сама себя Аллочка. А порой и вовсе представляется заведующей магазина, коей, конечно, не является.

«А я, между прочим, всю Танькину работу делаю», — пропыхтела как-то мне в ответ обиженно. Я всего лишь на всего поинтересовалась, когда это она успела получить повышение. Танька — это Татьяна Андреевна Пельш, сестра моего классного руководителя, которая работает заведующей магазина вот уже несколько лет и обязанности, вопреки словам Аллы, выполняет исправно…

Уже сидя в электричке и поглаживая спящую на моих руках Ульянку, прислоняюсь лбом к окну и на миг прикрываю глаза.

Спина разболелась нещадно. Виной тому те огромные мешки с новыми кормами для собак. Пока растащила по углам все четырнадцать штук, чуть коней не дала. Не так уж у меня и много сил, как вначале казалось. А в понедельник, между прочим, тренировка… Петр Алексеевич итак мною не доволен в последнее время. Смотрит с такой жалостью, что стыдно становится. Да еще и на весы загоняет постоянно и вроде как невзначай обедами из столовой подкармливает. Так неудобно, что даже в глаза смотреть ему стыдно.

Я по началу отказывалась. Так он стал приносить эти самые обеды в тренерскую. Сказал, чтобы уважала труд его матери, работающей помощником повара в столовой. Вот и приходится с тех пор послушно есть, подавляя смущение…

К слову, в школьную столовую, именуемую красивым названием кафетерий «Фиеста» я наведываюсь крайне редко. И то только потому что Данька и Пашка уговаривают.

Вы бы видели тамошние цены! Булочки по восемьдесят рублей, супы по двести, салаты по триста — четыреста за порцию. Чай и тот пятьдесят рублей стоит… Как по мне, совсем перебор. Хотя, для того контингента, который там обучается — это вполне себе норма. Они ведь с детства не знают, что такое цена деньгам. Даже сдачу не берут, не то чтобы заморачиваться по поводу стоимости.

Запахи правда в кафетерии отменные… Как-то Данька без спросу купил мне крем-суп с шампиньонами. Вот это чудо чудное!

Желудок заныл, а во рту, кажется, даже появился вкус этого самого супа. Сглотнула. Ничего… Бабушка Маша почти наверняка уже борща полную кастрюлю наварила. К приезду своих девочек она всегда готовится тщательно. Ну и пусть, что мы ей не кровные… Относится она к нам, как к родным. Добрейший души человек.

Мысли опять возвращаются к столовой. Последний раз я там была, когда со всех ног удирала от Романа Беркутова, ненавистного одноклассника, устраивающего мне ежедневные квесты по выживанию.

Губы растягиваются в ехидной улыбке. Я страшно горжусь тем, что в тот день окатила его грязной водой. Это будет один из самых моих любимых школьных эпизодов (а чтобы сосчитать их хватит пальцев одной руки).

Надменное лицо Романа в ту секунду выражало поистине искреннее изумление. Наверное, подобной выходки он от меня никак не ожидал.

Всему есть предел в конце концов! Ну и пусть, что потом он это самое ведро в отместку водрузил мне на голову. Ожидаемо было от такого придурка, как он. И в принципе все бы ничего, если б я, находясь внутри этого самого ведра, не разгрохала стекло.

Слыша гневный зов завуча, Дубининой Венеры Львовны, я тряслась как осиновый лист на ветру. Прекрасно осознавая, что не смогу оплатить новое стекло. Сколько бы оно не стоило.

Пока я находилась в шоке от произошедшего, глядя на то, как на пол капает кровь, Беркутов успел, как обычно, заявить, что дверное стекло разбил он. И нет, он не эдакий герой, как вам возможно показалось. Дело в том, что этот парень всегда берет вину на себя. Наверное, дурной репутации ради. За ним тянется такой длинный шлейф из проступков, что просто уму непостижимо…

В кабинете директора медсестра, не обращая внимания на мой отказ, обработала пораненную руку. Я все это время пыталась объяснить присутствующим, что врезалась в стекло, убегая от Беркутова.

Он хохотал и крутил у виска, дескать посмотри на себя, что ты вообще можешь разбить. Мне никто не верил, и это было страсть как обидно. Не хотела я быть должной Роману, ни при каких обстоятельствах. Даже учитывая тот факт, что он действительно причастен к досадной случайности. Ведь из-за того, что на голове у меня было ведро, я и влетела так неудачно.

К разговору привлекли Петра Алексеевича, Элеонору Андреевну и даже уборщицу, являющуюся «свидетелем». Стало известно про совместное наказание, и тут уж деваться было некуда. Беркутов правда так и не дал возможность все объяснить. Вникнуть в то, что произошло между нами у взрослых не получилось.

В итоге, Борис Ефимович Невзоров, собственно директор школы, окончательно потерял звенья той цепочки событий, которую я пыталась озвучить. Прервал мои стенания, попросил всех выйти и оставил в кабинете только нас с Беркутовым. Не впервые мы вот так сидели перед ним. Роман со скучающим видом, закинув ногу на ногу, и раскаявшаяся я — с виноватым выражением лица.

Борис Ефимович сказал, что устал от нашего противостояния, и когда он в очередной раз принялся проводить воспитательную беседу, приводя вполне очевидные аргументы, я и представить не могла, что закончится эта его речь гениальной идеей. Идеей направить нашу неуемную энергию в нужное русло.

Мне вообще это нисколечко не понравилось. Берутов — тоже в восторг не пришел. Фыркая, как взбесившийся еж, он вскочил со стула и заявил, что стекло будет восстановлено, и на этом все.

Я в свою очередь заявила, что за стекло буду отвечать сама. Мы опять начали спорить, и Невзоров, выслушав наш эмоциональный диалог, пришел к выводу, что его затею надо реализовать как можно скорее.

— Станция «Бобрино» — объявляет механический голос.

Я спешно трясу Ульянку. Хватаю сонную сестренку за руку и бегу с ней к выходу.

На улице уже давно темно, народу почти нет.

Страшно. Не люблю я вот так поздно ходить с Ульяной. Всегда переживаю, что в случае чего, не смогу ее защитить, а для меня это — самое страшное на свете.

Петляя меж длинным забором и домами, которые стоят на окраине, мы выходим к знакомой остановке. Последний автобус, судя по часам, должен приехать через пятнадцать минут. На лавке спит пропойца. И, как назло, ни души. Одинокий фонарь освещает территорию, напоминающую пустырь.

Вообще Бобрино — глушь одним словом, но окраина деревни — особенно пугает. Напротив остановки располагается единственный на сегодняшний день функционирующий завод, справа — железнодорожная станция, а по периметру кругом лесополоса.

«Уписаться можно» — непременно прокомментировала бы пейзаж Шевцова. Так-то оно и есть. Не самое приятное местечко.

— Дым страшный, — шепчет Ульянка, показывая пальцем на большую трубу, устремленную в небо.

Я, отслеживающая местоположение принявшего на грудь, на секунду отвлекаюсь. Нервно вскидываю руку и смотрю на часы. Только пять минут прошло.

Мимо проносится автомобиль, оставляя после себя столб пыли. Ульянка кашляет, и я, проклиная идиота, что сидит за рулем, отвожу сестру в сторонку. Но машина, цепляя днищем гравий, сдает задом. И мне это совсем не нравится. Стискиваю покрепче руку Ульяны и бросаю взгляд на дорогу. Автобуса не видно. Людей тоже.

Тревога стремительно разливается по телу, пульс учащается.

Замечаю, что измученная жизнью черная приора в дополнение ко всему, полностью тонирована. И да, я не знаю местных жителей, у которых во владении был бы подобный автомобиль.

Это и пугает…

Глава 7

Переднее стекло опускается вниз, выпуская на улицу орущую из колонок музыку и мужской смех. Я лихорадочно соображаю. Что делать? Убегать? Прятаться в лесополосе? Кричать во все горло?

Пьяница, устроившийся на лавке, ругается матом, явно недовольный тем, что его разбудили. Лыка не вяжет. Мне он поможет вряд ли…

Вздрагиваю, когда открывается водительская дверца. Ульяна сжимает мою ладонь. Боится. И я, если честно, тоже. До адовой дрожи в коленях.

В свете одинокого фонаря вижу лицо парня, направляющегося к нам.

— Илья? — спрашиваю с опаской.

— Привет, родная, — здоровается он и подходит ближе.

Наклоняется, чтобы поцеловать в щеку, но я отстраняюсь, смущаясь.

— Не скучала значит, — смеется низким басом.

Молчу в ответ. С одной стороны, вздыхаю с облегчением. Паровоз. Уж лучше он со своими отморозками, чем кто-то незнакомый.

— Ты с малой к бабке приехала? Почему не позвонила, я бы тебя забрал, — спрашивает, чиркая зажигалкой.

Поджигает сигарету, зажатую в зубах и смотрит на меня колючим взглядом. Мать тоже давно курит, но меня до сих пор раздражает дым и запах дешевого табака.

— Зачем звонить, — говорю, краснея, — Я сама…

— Затем, — злится и перебивает он. — Стоишь тут вся такая красивая почти в ночь. Одна. А вдруг хулиганы обидят, Ляль?

Не могу не усмехнуться. Слышать это от него — просто смешно.

— Ну че, паровоз, долго еще тереть там будешь? — доносится из машины.

— Дай поговорить, а?

— Пацаны ждут, я то че, говори.

— Поехали, довезу вас, — кивает в сторону битком набитой приоры.

— Спасибо, но я жду автобус, — отвечаю вполне вежливо.

— Алена, — склоняет голову влево и прищуривается. — Избегаешь меня?

Да.

— Вовсе нет, — вслух произношу совершенно иное.

— Смотри мне, — предупреждает. — Я теперь, кстати, на колесах. В Москву смогу к тебе наведываться.

— Это еще зачем? — спрашиваю испуганно.

— В гости, зачем же еще? — наклоняется ближе. — Пустишь?

Отступаю на шаг и недовольно поджимаю губы.

— Паровоз, поехали, а? — кричит его друг по прозвищу Кабан. — Тащи уже сюда свою телку.

— Закрой рот, — орет ему в ответ.

— Ляль, — тихонько, почти шепотом. Ульянка.

Тянет меня за руку, и я замечаю свет фар слева.

— Нам пора, — делаю шаг влево, но Илья меня останавливает.

— Завтра приду. Разговор есть.

Ничего не отвечаю, просто киваю и тащу за собой перепуганную насмерть сестру, чтобы поскорее оказаться в полупустом автобусе. Подальше от этого места и подальше от него.

Заходим в старый пазик. Отдаю водителю деньги за проезд и прохожу в конец салона. Сажаю Ульянку повыше, на самое теплое место. Все это время чувствую на затылке тяжелый взгляд. Поворачиваюсь к окну, когда автобус трогается. Паровоз все еще стоит на остановке. Смотрит прямо на меня. Вскидывает вверх широкую ладонь, прощаясь.

— Боюсь его, — признается мелкая.

— Все нормально, котенок, Илья тебя не обидит, — успокаиваю ее я, присаживаясь рядом.

— Почему он паровоз? — хмурит брови и чешет лоб.

— Потому что фамилия такая, Паровозов, — жму плечом, пытаясь успокоиться.

Я действительно всеми правдами и неправдами стараюсь избегать Илью. Виной тому эти его недвусмысленные намеки на то, что я должна с ним встречаться. Этим летом он проходу мне не давал. На обе деревни раструбил, что я «его». С чего взял не понятно…

Вообще Илью я знаю с детства, хоть он и старше меня на три года. Раньше он дружил с моим двоюродным братом, Женей, который трагически погиб прошлой весной.

До сих пор мороз по коже. Был человек и вдруг его не стало… О случившемся говорили все вокруг, ведь обстоятельства его смерти вызывали уйму вопросов. Женю застрелили на пустыре соседнего села Жулебино. Вроде как из-за девушки, но история настолько странная и темная, что Паровоз до сих пор голову ломает, ведь та самая Катя, из-за которой это якобы произошло, тоже пропала без вести.

Ужас еще и в том, что спустя два месяца после трагедии, мать Жени, мою родную тетку, нашли в реке. Говорят, утопилась с горя.

Кутаюсь в тонкую кожаную куртку. Теплый старый свитер уже ситуацию не спасает. Еще немного, и похолодает сильнее, а верхней одежды на зимний период у меня пока нет. Пуховик, который я носила несколько лет подряд, уже никуда не годится. Я итак весь прошлый год нарочно приходила в гимназию пораньше и уходила поздно, чтобы как можно меньше народу попадалось в раздевалке.

Вспоминаю, как Грановская, брезгливо морщась, обратилась с просьбой к гардеробщице. Попросила убрать мою куртку от своей драгоценной шубы. Велела повесить ее отдельно и обработать дихлофосом. Мол мало ли, какую заразу я притащила.

Эту ее речь, пропитанную острым пренебрежением, слышали все, кто стоял в очереди. Видимо, один из них и пустил слух о том, что у Лисицыной якобы вши. Меня даже врач с урока забрал, чтобы осмотреть. На потеху «любимым» одноклассникам и ликующей Вероники Грановской.

Автобус катится по колдобинам. В салоне играет Верка Сердючка «Все будет хорошо». Старушка, сидящая спереди, подпевает. Да уж… когда уже наступит это самое «хорошо»?

Выходим на пересечении Лесной и Озерной. Тут уж пешком. Благо недалеко, минуты три. Редкие фонари освещают покосившиеся дома, во многих из которых давно уже не горит свет, ведь там никто не живет.

Идем быстрыми шагами по проселочной дороге и я думаю о том, что не хочу видеть завтра Илью. О чем он хочет поговорить со мной? Я ведь давно дала понять, что не могу ответить ему взаимностью. Взрослый, опасный. Чего хорошего ждать?

— Ляля, Улечка! — выходит нам навстречу баба Маша.

С грустью отмечаю тот факт, что она стала передвигаться еще медленнее. К сожалению, с годами проблем со здоровьем только прибавляется.

— Мои ласточки, — обнимает она сначала меня, а потом и Ульянку. Начинает щекотать ее, и та заливается звонким смехом на всю улицу.

Идем следом за бабой Машей. По дороге к сестре пристает Пират, рослый, закормленный до невозможного кобель «дворянской» породы.

Проходим в дом. Раздеваемся. Сразу, как всегда, ведет нас на кухню. Как я и предполагала, на плите красуется большая кастрюля с первым.

— Кожа да кости, Ляль! Мать голодом морит вас? — качает головой бабушка Маша и ставит перед нами тарелки, наполненные до краев и хлеб с золотистой корочкой.

— Все нормально, — вдыхая запах наваристого борща, отвечаю я.

— Да где ж оно нормально-то, девочка? — машет рукой и проходится платком по морщинистым векам. — На ночь глядя приехали. Выгнала?

— Нет, я просто с работы, потому и поздно, — отправляю первую ложку в рот и аж зарыдать хочется, настолько вкусно… У меня так хорошо не получается, хотя все секретики я у нее выведала.

— Тебе б учиться, деточка, а ты работать, — тянет носом и утирает слезы.

— Так я ж не на полную смену, все успевается, ба… Как ты сама? Ноги болят?

— Болят, милая. Ой как болят, но я то уж перечница старая, увядаю потихоньку, куда деваться.

— Может, лекарства какие-то нужны?

Отмахивается. Если и нужны — ни за что не скажет. Придется самой спросить у соседки, работающей в поликлинике Жулебино. В Бобрино своей нет. Да тут вообще уже почти ничего нет. Школу и ту закрыть хотят. Некому учиться, некому работать. Беда… и сколько таких вот никому не нужных, вымирающих сел и деревень по России?

Ульянка как всегда оставляет гущу, обижая бабу Машу. Морщит маленький носик и просится посмотреть мультики по телевизору. Я же, помыв посуду, иду в бывшую спальню матери. Все равно ничего делать на ночь не дают. Тут правило простое: в девять — отбой, а все дела на раннее утро переносятся.

Стою напротив трюмо с зеркалом, расчесываю волосы щеткой. Баба Маша стучится, и я опять ругаю ее. Это ведь мы у нее в гостях.

— Ты так похожа на молодую мать свою, — кряхтя, садится на застеленную кровать. — Как она, Ален? Так и пьет по-черному, да?

— Да, — отвечаю честно, глядя на ее отражение.

— Дурная баба, детей своих ни в грош не ставит! — осуждающе цокает языком. — Рая всегда боялась, что кто-то из них начнет пить. Так и вышло. Ой горе-то… Три дочери. Старшая — в тюрьме, средняя — утопилась, а младшая… и та свою жизнь под откос пустила, ох… Рая, Рая, хорошо, что ты на небесах и не видишь этого.

— Я не могу ничего сделать. Она не слышит меня, — оправдываюсь тихо. — Не позволяет вытащить ее.

— Ты не виновата, Алена.

— Еще как виновата! — в корне не согласна с ней я. — Не надо было одну оставлять ее после смерти Миши.

— Ульянке-то два года всего было, ну куда там ребенку находиться. Потому и забрала я вас к себе. Как Екатерина умудрилась квартиру Михаила в карты проиграть, уму непостижимо. Ну как!? — разводит руками. — Дура безмозглая! В кого превратилась мать твоя? В алкоголичку с захмелевшими напрочь мозгами. Прости меня уж каргу ворчливую.

Да. Тогда моя мать осталась на улице. Дарственную в пьяном угаре подписала, документы отдала и все… стала человеком без определенного места жительства. Опять же сюда в Бобрино явилась. Но не к своим детям, а просто потому что идти некуда было. И если б не старая хрущевка, которую баба Маша по наказу подруги (то бишь моей бабы Раи) берегла для меня, то вообще не знаю, как дальше жили бы.

Здесь? Висели бы грузом втроем на ее шее?

— Мне надо было остаться с матерью тогда, — чувствую, как по лицу текут горячие слезы. — Может, не так все было бы…

— Еще чего придумала! Четырнадцатилетней девочке? Что ты, упаси господь! Там же двор проходной был, а не хата! Притон! — возмущается она.

Кладу расческу на комод, подхожу к постели и ложусь, укладывая голову к ней на коленки. Пахнет выпечкой и уютом. Гладит меня шершавой, трясущейся ладонью по волосам.

И ведь даже не представляет, как я благодарна судьбе за то, что она у нас есть! Этот Человек дал нам больше, чем любой другой из наших кровных родственников.

С тех пор как умерла моя родная бабушка Рая прошло уже восемь лет. И все эти годы, Лощева Мария Семеновна была рядом, как и обещала своей подруге, дружба с которой перевалила за отметку в пол века. Дарила нам заботу, тепло и любовь. Все то, что не могла подарить своим внукам…

Дочь Марии Семеновны уехала в Штаты еще тридцать лет назад. Вышла замуж, родила троих детей. Да только вот мать родную позабыла и бросила… Оборвала все ниточки. Сперва звонила реже, а потом и вовсе заявила, что у нее теперь своя семья. Баба Маша даже внуков своих ни разу не видела. Ей дали понять, что в Америке не ждут с распростертыми объятиями. И, к сожалению, сами приезжать они тоже не собирались.

Я вот не понимаю, как можно вычеркнуть из жизни свою мать? Спокойно ли спится после этого? У бабы Маши сердце рвется на части от неизвестности. Живы ли? Здоровы ли? А им плевать. Как же так?

— Паровозов за тебя спрашивал, — вдруг говорит мне.

— Видела его на остановке, подвезти хотел, но я отказалась.

— Алена, я тебя прошу, осторожнее с ним, — тревожится она. — Это уже не тот наш Илюша. Слухи про него нехорошие ходют. Что папаша его — бандит, что он по его следу пошел. Делами занимается грязными с этими своими дружками. Черепанов вернулся из колонии, так тут же в Жулебино магазин центральный ограбили.

Вдоль спины бежит холодок. Слышала я про это.

— Сядет Паровозов, если так дальше пойдет.

— Говорить придет завтра, — признаюсь ей, ощущая как трусливо сердце загоняется о ребра.

— Не пущу на порог! Ишь глаз на кого положил! В грязь тебя затащить хочет!

— Ба, надо говорить. В Москву ехать хочет. На машине ведь теперь.

— Я сама с ним так поговорю кастрюлей по голове!

Улыбаюсь.

— Алена, Алена, — причитает, заплетая косу. — Боюсь я за тебя. Как бы не обидел. У него ж на морде написано, что ему, медведю, надобно.

— Нет, ба, он не станет…

— В Москве там мальчика нет у тебя? — спрашивает и голос ее дрожит. Опять распереживалась вся.

Встаю, чтобы накапать капли.

— Не нужен мне никто. Школу закончу — уйду от матери. Пойду работать на полный день, Ульяну заберу, — говорю решительно.

— А учиться, Ален?

— Посмотрим, — сглатываю ком, застрявший в горле.

Поступить в институт я очень хотела бы… но еще больше я хочу, чтобы моя сестра не видела весь тот кошмар, который ежедневно происходит в месте, именуемым домом…

Паровоз явился к обеду. Я к тому времени успела провести уборку всего дома. Бабушка пошла соседке ставить уколы, и так случилось, что мы оказались втроем: я, он и Ульянка, которую я закрыла в зале, посадив перед этим за раскраску.

— Обедом-то угостишь, хозяйка? — ухмыляется он, усаживаясь за стол.

Киваю. Наливаю тарелку борща. Ставлю второе на разогрев. Чувствую взгляд его опять. Давит и нервирует до невозможного.

Пока ест, разглядываю исподтишка. Знакомые черты лица. Но уже не мальчика, а почти мужчины. Четко очерченный подбородок, дважды сломанный нос с горбинкой, едва заметный шрам на скуле и цепкий, недобрый прищур. Но в целом, для бандита Илья слишком хорош.

Наконец, покончив с обедом, откидывается на спинку стула.

— Че там в Москве, Ален? Обижает кто? — интересуется сурово.

— Нет, — отвечаю тут же.

— Ну врешь ведь, — смотрит сверху вниз. — Убью за тебя, поняла?

— Илья, — хочу убрать пустые тарелки, но он вдруг резко ловит и сжимает мое запястье.

Поднимаю на него глаза. Чуть ослабевает хватку.

— Алена, я не буду вокруг да около ходить. Переберусь в столицу и заберу тебя от этой…

— Что ты такое говоришь? — выдергиваю руку и чувствую, как вспыхивают щеки.

— Не сахарно там тебе, думаешь не знаю, не вижу? — наклоняется вперед. — Со мной жить будешь.

— Нет Илья, не буду, — качаю головой.

— Че это нет? — раздражается, злится. Встает, напирает на меня. — Ты мне нравишься. Очень. Сама знаешь.

— Прекрати, — делаю шаг назад, упираясь спиной в старый, монотонно жужжащий холодильник.

— Бабка не вечная, матери ты не нужна. Со мной будешь, поняла? — повторяет на полном серьезе. И мне страшно становится. Столько в его голосе стали и непоколебимой уверенности.

— Илья…

— Деньги найду. Ляль, хорошо жить будешь, ни в чем не отказывая себе.

— Не нужны мне твои деньги! — отхожу в сторону и хватаю полотенце, просто первое что попалось под руку. — Знаю я откуда они у тебя! Грязные, кровавые! Зачем ты туда полез? Зачем?

В несколько шагов добирается до меня.

— Не знаешь ничего, не трепи языком, — выдирает из рук вафельное полотенце.

— В тюрьму попадешь, Илья! И отец тебя твой не спасет.

Низко и хрипло смеется.

— Бабка что ль настращала?

— Нет. Я просто слышала про магазин и другое. Это же все вы, верно? Черепанов твой, Кабан, Кощей, — смело задираю подбородок.

— А если и да, то что? — хватает за руку. — Кто как может, тот так и крутится, Ляль. Думаешь, деньги твоих одноклассников-мажоров честным трудом заработаны? Кто-то ворует, кто-то грабит. Ты вроде не среди розовых единорогов живешь, должна понимать.

Качаю головой.

— Ты после армии совсем другой вернулся, — признаюсь честно. — Говоришь страшные вещи. Послушай себя! Ты преступником готов стать, а может он и есть уже… Отпусти мою руку, пожалуйста.

Медлит, но потом все же размыкает пальцы.

— Алена…

— Паровозов, пожалуйста, оставь меня в покое, я не хочу во все это…

— А че хочешь? Думаешь, лучше кого-то найдешь? Может, уже нашла? — сверлит меня взглядом, от которого кровь стынет в жилах. — Ну?

— Нет, мне не до этого, знаешь ли… Я просто хочу ради Ульяны вырваться из болота, а ты, Паровозов, хочешь утащить меня в него лишь глубже! — произношу на одном дыхании.

— Ляль, там такие котята у Петровны! — слышим мы голос бабушки Маши, доносящийся из прихожей. Продолжаем смотреть друг на друга.

— Я тебе все сказал и надеюсь, что ты услышала, — склоняясь к уху, сквозь зубы заявляет он.

Холодные губы касаются щеки, как раз в ту секунду, когда бабушка появляется на кухне.

— А ну-ка пшел прочь от нее, бандюган треклятый! — резко меняется интонация ее голоса.

— И тебе, Семеновна, добрый день, — заявляет он ей в ответ мрачно и, накинув куртку на плечо, уходит…

Глава 8

В Москву на электричке мы вернулись к семи вечера. К счастью, Паровозов в тот день больше не появился. Однако даже несмотря на это, его слова все еще висели надо мной будто дамоклов меч[2].

«Со мной будешь, поняла?» — стучит набатом в ушах голос Паровоза.

От его колючего взгляда до сих пор кровь стынет в жилах. Почему-то мне кажется, что Илья так просто не отстанет. Он с детства такой: если уж вбил себе что-то в голову, то не переубедить. И нет, он меня никогда не обижал, но эта его уверенность в том, что я должна быть с ним, меня изрядно напугала.

Признаться, я и раньше замечала его интерес ко мне, но Женька, мой погибший двоюродный брат, всегда просил его попридержать коней, мол мелкая, чего тебе от нее сейчас надо. Тот и не перечил до поры до времени.

Я надеялась, что после службы в армии эти его «чувства» ко мне поугаснут, но… вышло как-то совсем наоборот. Помню явился пьяным в дым под утро и заявил, что ждал нашей встречи. Целоваться полез, благо бабушка Маша пыл его тогда остудила. Веником жестким отлупила так, что мало не показалось точно.

Но, увы, этим же летом он активизировался ни на шутку. Заявлялся к нам как к себе домой. Разговоры неудобные заводил, звал гулять и даже с гитарой приходил песни исполнять. После этого по всей округе слухи распустили мол к Лисе не подступись, она — девчонка Паровоза.

Не так это. Илья — мне дорог как друг детства. Он, безусловно, парень видный, но нет у меня к нему того притяжения, о котором наперебой трубят все любовные романы. Паровоз для меня как брат. Да только вот он понять этого никак не может.

Дверь в квартиру не заперта. Я еще с улицы услышала шум, доносящийся из распахнутого настежь окна, и по лицу соседки, той самой, что собирает окурки на клумбе, поняла: мать устроила очередной сабантуй. Видимо, до сих пор отмечают день рождения драгоценного Валеры.

На пороге в нос ударяет запах дешевого табака и алкоголя. На кухне играет ненавистная «Все для тебя» Стаса Михайлова, кто-то очень громко смеется. Стучат стаканами и выкрикивают пожелания.

— Идем, котенок, — тяну мелкую за собой, даже не раздевая.

Уже почти дохожу до нашей комнаты, как из кухни появляется какой-то мужик.

— О, Шалом, красавица, — захмелевшим голосом обращается ко мне. — Кааать, тут гости, да какие!

Из-за его спины выглядывает наша не совсем трезвая мать. На ней новое платье. Красное, нарядное. На лице макияж не первой свежести, а на скуле уже красуется синяк.

— Доччки мои вернулись от бабки, — заплетающимся языком говорит она.

— Так че давай старшую к нам! — предлагает он ей.

Меня аж передергивает от его сального взгляда.

— Ты чей-то вообще. Марш к себе, Ляля! — приказным тоном орет она мне.

Дважды повторять не приходится. Пару секунд спустя мы уже за дверью. Проворачиваю ключ, толкаю шпингалет и только тогда выпускаю воздух из сжатых легких. Этих постоянных новых знакомых матери я боюсь до ужаса. Ведь человек, находясь в состоянии алкогольного или наркотического опьянения, себя совершенно не контролирует, а значит жди большой беды…

Стягиваю шапку с Ульяны, расстегиваю курточку.

— Они не придут к нам, Ляль? — шепчет испуганно она, когда я развязываю шнурки на ботиночках.

— Снимай. Нет, не придут, не бойся, — уверяю ее я, поглаживая по светленькой макушке.

— Ты читать будешь мне? — спрашивает тихо, скидывая обувь. Поднимает и несет в уголок. Как я и учила.

— Да, Ульян, но сначала мне надо сделать уроки, а ты пока порисуй, хорошо?

Она послушно садится за стол и придвигает к себе альбом. Я достаю из портфеля учебники и на пару часов погружаюсь в мир ненавистной математики. Логарифмы еще куда ни шло. Но потом я зависаю с геометрией. Задача со звездочкой никак не дается мне, да и что скрывать, предыдущие задания я тоже решаю с трудом. Ответы сходятся не везде.

За стеной все громче, а стрелка старых часов тем временем подбирается к одиннадцати. Слышу, как Валера громко ругается с соседкой, которая пришла высказать свое возмущение. Он в выражениях не стесняется совершенно. Кроет отборным матом пожилую женщину и угрожает расправой.

Ульянка лезет ко мне на кровать с книжкой про Гарри Поттера в руках. Вертит ее, пальчиком водит по обложке и смиренно ждет, когда я разберусь с неподдающейся задачей.

— Ляяяль.

— Мм? — пялюсь в десятый раз на два треугольника.

— А нас заберут?

— Куда? — отрываюсь от рисунка и пытаюсь понять, что она имеет ввиду.

— Ну как Гарри вот. В школу волшебников.

Я хмыкаю.

— Уж я-то не против, малыш. Не отказалась бы от волшебной палочки.

— Но мы не в сказке, да? — огорчается она, обиженно выпячивая нижнюю губу. Моя привычка. Я в детстве делала вот точно так же.

По ту сторону двери шум и гам усиливается. Раздается грохот, крик, ругательства.

— Не в сказке точно, — соглашаюсь я, убирая учебники.

Выключаю большой свет, оставляя гореть только ночник, который купила летом на распродаже.

— И принца у тебя тож не будет? — тяжело и совсем по-взрослому вздыхает она, широко зевая. Я по цепной реакции тоже.

— Не нужен мне принц, обойдусь, — забираюсь к ней под одеяло.

— Всем нужен, — спорит сестра. — И тебе. Как золушке.

— Зачем? — смеюсь и устраиваюсь поудобнее, открывая книгу в том месте, где лежит цветная закладка.

— Ну как, — выворачивает голову и смотрит на меня своими глазищами так, словно я чушь какую-то спросила. — Защищать!

Молча киваю. Почему-то на ум приходит Паровозов. Не принц ни разу, но желание «дать мне лучшую жизнь» в его мыслях определенно присутствует. Это его предложение уйти от матери звучит весьма заманчиво, но разве можно думать о таком сейчас? Да я скорее сбегу куда-нибудь, чем стану жить с ним. Нет. Совершенно точно нет. К подобным резким переменам обстоятельств я точно не готова.

Праздник в стенах квартиры под номером шестнадцать продолжался до четырех утра. Ульянка постоянно ворочалась, то и дело хныкая. Но она в отличие от меня хотя бы была в берушах, которые не так давно я приобрела в аптеке по совету бабушки. Сама я ими не пользуюсь. Боюсь. Боюсь не услышать и пропустить что-то важное, например, момент, когда кто-то начнет ломиться в нашу дверь. Живя здесь, можно ожидать чего угодно…

Утреннюю пробежку я пропускаю. Чувствую себя просто отвратительно: разбитой донельзя, слабой. В голове пульсирует адская мигрень, и как назло таблетки закончились.

Ульяну тоже удается разбудить с большим трудом. Она плачет, жалуется на недосып и отказывается вставать с постели. Я проявляю недюжинное терпение, и мы, наконец, выходим из своей крепости. Осторожно обходим осколки от разбитой бутылки и направляемся в ванную комнату. Сестру я туда запускаю только убедившись в том, что там никого нет.

На пару с ней умываемся и чистим зубы. Измазавшись зубной пастой как поросенок, Ульянка заливисто смеется, рискуя разбудить пьяных «гостей». Ей для забавы много повода не надо, она у меня та еще хохотушка.

Покончив с водными процедурами, возвращаемся в комнату. Собираю ее в сад, одеваюсь сама и закидываю на плечо тяжелый рюкзак.

— В саду позавтракаешь, хорошо? — говорю я ей, закрывая хлипкую входную дверь на ключ. Вспоминаю, что посреди кухни прямо на полу лежит тот самый мужик, что застал нас в коридоре, и качаю головой, содрогнувшись.

Слава богу не встречаю никого из соседей. Мне всегда жутко стыдно перед ними. Да и нечего сказать в ответ на их гневные речи.

До садика, а потом и до школы добираюсь без приключений, но позже обычного. Наверное поэтому мне приходится лицезреть мчащийся к школьной парковке мотоцикл Беркутова, издающий адский рев. Я даже сквозь наушники дернулась от испуга в сторону так, что едва не рухнула, споткнувшись о бордюр.

Явился…

Пока иду, недовольно смотрю на парня, стаскивающего с головы шлем. Грановская, которая, к слову, восседает позади него, тут же лезет обниматься, прижимаясь к его широкой спине щекой. Разглядываю девчонку. Ее короткая юбка для езды на мотоцикле явно не предназначена. Того и гляди лопнет по швам на самом интересном месте. Вот ведь была бы потеха!

Она слезает с мотцикла, и встает напротив него. Кладет руки ему на плечи, что-то говорит, склоняясь ближе, и лезет целоваться, запуская когтистые пальцы в темные волосы. Он прижимает ее за талию к себе.

Я краснею. От вида открывшийся картины подкатывает рвотный рефлекс. Прямо перед центральным входом в школу, совсем уже стыд потеряли! Да еще так бессовестно… Их не смущает даже завуч, Венера Львовна, проходящая в эту минуту мимо. А она тоже хороша! Могла бы и замечание сделать. Педагог…

Да. Осенью и весной этот полудурок носится по Москве на мотоцикле. И он вроде даже у него не один. Прошлой весной это был железный конь марки хонда, а теперь вот на новенькой ямахе подкатил.

Семеню к зданию, цепляя краем глаза его модный мотоциклетный костюм: штаны, куртка, перчатки и тяжелые на вид ботинки. Выпендрежник, что с него взять! И не лень переодеваться каждое утро?! Ведь в подобной одежде по гимназии расхаживать нельзя. Даже такому наглому и наплевавшему на правила павлину как он. Игнорировать форму не позволено никому.

Захожу в холл. У гардеробной, низко склонившись к самому полу, ползает Харитонова.

— Саш, ты чего? — интересуюсь, наблюдая за тем, как она что-то ищет с маниакальным выражением лица.

— Сережку где-то потеряла, Ален! — сокрушается рыжая.

— А чего ты без очков? — удивляюсь я. — Ты ж без них дальше собственного носа ничего не видишь!

Она отвечает не сразу. Встает и отряхивает коленки от несуществующей пыли.

— Ну после шутки Бондаренко про пуленепробиваемое стекло у меня как-то отпало желание их носить, — отзывается нехотя.

— Тебе же всегда было плевать на то, что говорят другие…

— Я на линзы хочу перейти. Алеша прав, они ужасные. — Харитонова вдруг заливается краской.

Алеша… Что-то тут нечисто, но с вопросами я не лезу.

— Хочешь сказать, это не так? — поднимая с пола портфель, спрашивает она.

— Ну, если честно… то да. Они странноватые, — сконфуженно пожимаю плечами. Врать я не люблю, да и не умею.

Мы несем куртки гардеробщице. Занимаем очередь за шепчущимися десятиклассницами и ждем.

— Саш, — робко зову ее я. — Ты решила ту задачу по геометрии? Со звездочкой которая.

— Не-а, — чешет лоб рыжеволосая. — Не смогла. Намудрили там в условиях выше крыши, мозг сломаешь…

Пока она возмущается и проклинает на чем свет стоит того, кто составлял эту задачку, в холле появляется хохочущая Грановская с подругами. Они громко переговариваются и складывают на Сивову свои курки. Она несет их в сторону гардероба, в то время как эти курицы остаются покрасоваться у зеркала.

— Дай пройти, коротышка, — басит Марина, толкая Харитонову плечом.

— Халк недоделанный, — зло шипит Сашка.

— Че ты там провякала, конопля? — поворачивается Сивова, которая, к слову весит в два раза больше Сашки и занимается толканием ядра.

— Говорю сила есть, ума не надо, — совсем не тушуется Сашка, упирая руки в бока.

— Я не тупая! — ревет та в ответ, делая шаг в нашу сторону.

— Но отсутствие культуры налицо! — заявляет Харитонова.

Сивову окликает гардеробщица. Интересуется, собирается ли та сдавать вещи. Получив номерки, Марина снова подходит к Сашке, давая понять, что разговор не окончен.

— Ты че смелая чересчур, конопля? — грозно нависает над ней.

— Марина, успокойся, — вмешиваюсь я.

— Тебе слова не давали, убогая! — переключается на меня, окинув презрительным взглядом.

Как же мне осточертели эти их обращения! Убогая. Нищебродка. Мышь. Моль.

— Уж лучше быть убогой, чем чьим-то прихвостнем, — задираю подбородок.

— Эт че ваще за намеки? — наезжает она, толкая меня.

— Тебе надо искоренить из своей речи слово-паразит «че», — совсем ни к месту информирует Сивову Саша.

— Это не намеки, а прямой текст, — отзываюсь сквозь зубы я.

— Марин, ну что ты там зависла? — недовольно кричит Грановская, но в ту же секунду отвлекается, заприметив на входе своего парня.

Сивова сверлит меня тяжелым взглядом.

— Иди, заждались тебя. Некому исполнять поручения! — несет меня отчаянно.

Поворачиваюсь к гардербощице и отдаю свою куртку. Только забираю номерок, как чувствую острую боль. Это Маринка вцепилась мне в волосы.

— Я тебе ща шею сверну! — шипит она, дергая к себе сильнее. — Извинилась быстро!

— Отпусти, дура, — пытаюсь отбиться от нее я. В глазах аж слезы встали, такой резкой оказалась боль.

— Алееен, Мариииин, кто-нибудь, помогите! — полицейской сиреной верещит паникующая Харитонова. На язык она остра и сильна, а вот в том, что касается физической расправы — вряд ли.

— Ну-ка хватит! — возмущается престарелая гардеробщица.

— Мышь поганая! — начинает душить меня Сивова, зажав своими ручищами. — Я те язык ща вырву!

Кашляю. Тоже успеваю схватить ее за выбеленные волосы. Как говорится, действую ее же методами.

Марина вопит, но отпускать меня явно не собирается.

— Эээ, Сивова, ты совсем ополоумела? — слышу знакомый голос справа. — Отпусти ее.

Замерла.

В Даню Марина Сивова влюблена давно. Может, именно поэтому она почти сразу же исполняет его просьбу.

— Пусть ток вякнет че-нить еще, Дань! — угрожает, поправляя прическу.

— Уймись, Марин.

Я в этот момент пытаюсь отдышаться. Толпа вокруг нас собралась приличная. Глазеют, улыбаются. Бесплатное шоу пришли посмотреть.

— Ты как? — пищит рядом Харитонова, обеспокоено заглядывая мне в лицо округлившимися глазами.

— Нормально я, — отмахиваюсь.

Князев осматривает меня и убирает с лица волосы, которым удалось каким-то образом уцелеть и остаться на моей голове.

— Пойдемте, до кабинета вас провожу, — толкает нас в сторону лестницы он. — Чего сцепились-то?

— Неважно, — отвечаю мрачно. Говорить о продолжающейся травле мне не хочется.

Прощаемся с Даней до большой перемены и заходим с Харитоновой в класс. В кабинете литературы творится что-то неимоверное. Под потолком гелиевые черно-белые шары, перемешанные с розовыми, в руках у девочек какой-то огромный глянцевый альбом с фотографиями, а на учительском столе торт, на котором сидит съедобная хищная птица — Беркут.

— Чего только не выдумают, — комментирует Саша, читая надписи на шариках.

Среди них явно те, которые от парней:

«Капец ты старик»

«С Днюхой тебя, говнюк»

«Я здесь только из-за торта»

«Все индейцы как индейцы, а ты вождь»

«Ни стыда, ни совести — ничего лишнего»

Похабные пожелания вроде: «Чтобы всегда на двенадцать» и стишки с матами, я даже читать не стала.

Были там и ванильные розовые шары. Явно от женской половины.

«Стильному»

«Великолепному»

«Сильному»

«Лучшему»

От некоторых фразочек прям лицо мое перекосило.

«Ты — космос»

«Ходячий секс»

«Все трусики твои»

Н-да уж…

— Чего встала там, Лисицына, исчезни! — недовольно машет мне рукой Абрамов. — Твой звездный час состоится попозже!

Не успеваю предположить, что он имеет ввиду. Когда раздается звонок в класс неспешно входит именинник в белоснежной рубашке, с повисшей на плече подружкой.

— Сюрприз! — орут пресмыкающиеся, взрывая хлопушки. Грановская при этом снова зацеловывает своего ненаглядного.

— С днюхой, Рома!

Ах да, ну точно. 11 октября. Как я могла забыть, что в этот день на свет появился один мерзкий гоблин, чье призвание — отравлять мое существование.

Конкретно в эту минуту его поздравляют друзья и одноклассники. Ну надо же, как они дружны…

— Чуешь, — кончик носа Харитоновой подергивается.

— Что?

— Так пахнет лицемерие, — ухмыляется она.

— Где жаба? — спрашивает Грановская, имея ввиду учительницу литературы.

— Мы ее временно закрыли в подсобке, — гогочет Пилюгин, кивая на дверь. — Да ща откроем.

Какой кошмар!

Возмущенная Ирина Михайловна оказавшись на свободе пытается угомонить класс, но ничего толком не выходит. Они издеваются над ней как могут. Апогеем становится предложение прочитать вслух похабные стишки, написанные на шариках и как литератору их оценить.

Круто развернувшись на каблуках, Ирина Михайловна уходит. За классным руководителем или завучем, видимо.

Беркут сгребает все ленты от шаров и открывает окно. Ловко взбирается на подоконник, спрыгивает, оказывается на улице и тянет воздушные украшения за собой. Ребята смеются и вылезают следом за ним во двор.

— Идиоты, — мы наблюдаем, как Беркутов под всеобщий ор и свист запускает в небо шары.

— Чихать он хотел на то, что урок идет.

— Зато им весело, — жмет плечом Витя Цыбин. Еще один мой собрат «нищеброд», не вписавшийся в золотую компанию.

Весь день одноклассники обсуждают грядущий праздник, который состоится вечером у Беркута дома. Они галдят в предвкушении, обсуждая предстоящую вечеринку, а еще рассуждают на тему, что подарить человеку «у которого есть все».

Мне бы их проблемы.

По закону подлости на геометрии Элеонора вызывает к доске, и конечно же мне достается та самая задача, с черт бы ее побрал звездочкой. Решить ее не представляется возможным. Я долго ломаю голову и получаю двойку. Испепеляя спину Беркутова вынужденно смотрю на доску, где шаг за шагом из-под его легкой руки появляется решение, которое вот уже второй день не дает мне покоя.

Замечательно. Сегодня ему даже рот не пришлось открывать, чтобы меня унизить. Пифагор хренов. Настроение падает до нулевой отметки, когда после урока нас с ним оставляют в классе.

Ясно почему… мы до сих пор игнорируем наказ директора.

Ненавижу понедельники. Уроки тянутся медленно, а после смены на работе хочется лечь пластом. Такое ощущение, что после выходных все и сразу вспомнили о своих четвероногих друзьях. Не присесть ни на минуту…

Забираю Ульяну из садика поздно. Дома мы оказываемся в половину девятого, но на наше счастье матери дома нет. Загуляла опять, видимо. Одно радует: тихо, а значит будет возможность поспать.

Я уже собираюсь взяться за жарку картошки, но внезапно пищит трель моего допотопного телефона.

— Алло, — после некоторых раздумий принимаю вызов от неизвестного мне абонента.

— Ааален, добрый вечер.

— Витя? Цыбин? — удивляюсь я.

— Тыыы… прости, что я так поздно. Можешь мне… мне помочь? — как-то нервно спрашивает он.

Смотрю на часы. Десять почти.

— Да, конечно, — соглашаюсь, все еще удивленная его звонку. И номер ведь достал где-то…

— Дай мне свои конспекты по обществознанию. Я болел, а завтра контрольная оказывается.

Цыбин. Просит конспекты. Он же никому кроме себя и энцеклопедии не доверяет.

— Прямо сейчас? — вскидываю бровь.

Шелестение в трубке.

— Ну дааа….

— Ладно.

— Я в подъезде, — обескураживает окончательно. — Спустишься?

— Откуда ты знаешь, где я живу? — хмурю лоб, выглядывая в окно.

— У Циркуля адрес взял…

— Ну хорошо, подожди минуту.

Мою руки. Достаю из портфеля тетрадь по обществознанию. Улыбаюсь, глядя на сопящую во сне Ульянку. Спит уже маленький котенок. Целую розовую щечку. Свет не трогаю. Она, как я. Боится темноты до коликов под ребрами.

Закрываю на ключ входную дверь и спускаюсь по лестнице вниз.

Тихо, и Цыбина не видно. Может, на улицу вышел… Достаю телефон и нажимаю на вызов.

Кто-то резко хватает меня сзади, зажимая рот. Я начинаю мычать и в панике мотылять ногами. Носа касается платок и, к моему ужасу, я проваливаюсь в пустоту. Черную и непроглядную…

Глава 9

Голоса. Они становятся четче, но все равно разобрать о чем говорят эти люди, пока не представляется возможным. Голова кружится, перед глазами непроглядная тьма. Я пытаюсь сообразить, где нахожусь, но мысли ускользают, не позволяя зацепиться хотя бы за одну из них.

Музыка. А еще чей-то смех. Кто-то горланит, подпевая. Я пытаюсь пошевелить ногой или рукой. Получается, но как-то заторможенно.

Улавливаю какое-то движение сверху.

Песня звучит тише, будто громкость убавили.

— Абрамыч, она по ходу это, оклемалась, — слышу я совсем рядом.

— Ну и че, амеба амебой будет еще минимум час.

И тут я сквозь пелену дурмана вспоминаю.

Звонок. Тетрадь. Подъезд.

Удушливая волна паники накрывает меня моментально. Пытаюсь дернуться, но ничего толком не выходит. Тело будто желе, не слушается совершенно.

— Менты твою мать…

— Они смотреть боятся на мои номера, не то что останавливать, — насмешливо произносит очень знакомый голос.

— А если махнет… Как объяснять это?

«Это». Очевидно, речь идет обо мне.

— Не махнет. Ты че очкуешь так? Релакс, Леша, релакс.

— МКАД. Ты — бухой за рулем. Телка с мешком на голове, ага релакс.

— Ой, не ссы, а?

— Гля, реал. Отвернулся сразу, — басом хохочет тот, кто находится совсем рядом.

— Я же сказал, — хмыкает тот, второй, самодовольно.

Внезапно отчетливо пониманию: я в чьей-то машине, и она определенно куда-то направляется. Тревога заполняет каждую клеточку все еще чужого организма.

— Слышь, Ян, а че за штука? Вырубило ее почти моментально.

— Секрет не обессудь…

— Хлороформ? — интересуется третий. И я вроде тоже знаю кто это.

— Нет, это киношное фуфло. Им минут пять дышать надо, чтоб отключиться. А эту штуку мне брат подогнал из клиники.

Ян. Только сейчас мозги начинают соображать. Ян Абрамов. Мой одноклассник.

— Обалдеть бро. Крутяк. Мне тоже надо такую. Сеструху успокаивать, пока предки на работе, — гогочет Пилюгин. На сто процентов теперь уверена, что это он.

Сеструху… Господи! Под ребрами сердце от нахлынувшего волнения начинает стучать еще быстрее.

Ульяна. Одна. Нет-нет-нет.

Резко дергаюсь.

— Трепыхается, пацаны!

— Выруби, — смеется в ответ Ян.

Я замираю.

— Че серьезно? — переспрашивает Пилюгин.

— Ты дебил? — хохочет Бондаренко на весь салон. — Мишань, ну ты и придурок.

Мычу. Во рту кляп. Чтобы не кричала видимо. Боже, как мне страшно. Куда они везут меня? Зачем? Почему Витя так поступил со мной?

— Тихо ты, — стучит мне по голове Пилюгин.

— А че она раздетая такая?

— Так в чем спустилась, Лехач. Ты мне предлагаешь еще нарядить ее?

— Осень все-таки.

— Тебе не начхать? Найдем способ согреть, если понадобится…

Тон, которым это сказано, мне категорически не нравится.

— А кто играет сегодня?

— Как обычно, все те же. Девок выпроводим сначала.

Я не понимаю о чем они говорят, но дурное предчувствие ощущается так остро, что становится нечем дышать. А еще пить хочу невероятно. Нос щиплет, во рту отвратительная горечь.

— А если она потом сольет нас? — тихо спрашивает Бондаренко.

— Кто? — усмехается Абрамов. — Она? Не смеши, Леха. Кто поверит этой убогой? Скажем, бабла решила срубить, оклеветать.

Чувствую, что наружу просятся слезы. Складно как говорит. Не даром, что сын судьи.

— Слышала, Лисицына, ляпнешь — ад на земле тебе устрою! — угрожает он.

Знает, что я их слышу и ничуть не переживает по этому поводу.

Дрожь расползается по телу, когда ко мне вдруг приходит осознание того, что они могут сделать со мной все, что угодно. И самое ужасное, что им ничего за это не будет… Ни че го. Потому что это — мажоры, дети влиятельных родителей. Нет для них того, что не решаемо. Того, что нельзя купить.

Он врубает музыку и под одобрительный возглас парней разгоняет машину до предела. А меня трясет от неизвестности. Я понятия не имею, что взбрело им в голову.

— Приехали, — информирует спустя какое-то время.

Музыка уже не играет, а потому я слышу, как срабатывают ворота. Судя по звуку, автоматические.

— А че предки Беркута свалили?

— Да, прикинь, какая удача. Как никак восемнадцатилетие.

Беркут.

Я вспоминаю ту фразу, которую бросил мне Абрамов в кабинете литературы утром.

«Твой звездный час состоится попозже».

Перестаю дышать. Они привезли меня к нему в дом. Зачем? Поиздеваться в очередной раз? Унизить?

— Давай там дальше притормози, вдруг кто любопытный спалит. Народу полно.

Машина продолжает медленно двигаться. Я лихорадочно думаю о том, что мне делать. Ехали мы долго. МКАД. Получается, что от дома я очень далеко. Взрослых здесь нет, а это означает только одно — мне конец.

Автомобиль останавливается. Тот, кто за рулем (видимо, Абрамов) глушит двигатель.

— Вытаскивай ее, Пилюля.

— Давай, Лиса, подъем, але, — тычет мне в бок.

Поднимаюсь еле-еле. Слышу, как открывается дверь слева. Не ориентируюсь в пространстве абсолютно.

— Шевелись, а! — Ян цокает языком и тащит меня вперед. Кеды касаются земли, но ощущения до сих пор странные. Ноги будто ватные.

— Ну че?

— В летнюю пристройку пока. Да стой ты! — раздражается, когда я теряю равновесие, и меня начинает уносить куда-то в сторону. — Слышь, придержи ее, Миха.

— Давай, пошла, — Пилюгин берет меня за локоть, и под их нескладный хохот мне приходится делать то, что говорят. — Представь, Лиса, что ты крот.

Его шутку не оценили даже товарищи. Глупый идиот.

Громко ухает сова, шелестят деревья. Есть ощущение, что лес совсем рядом.

Кожа моментально покрывается мурашками. Холодно, почти середина октября, а я в тонкой футболке и шортах. В чем была дома, в том и спустилась в подъезд.

— Представляю лицо Беркута, — хмыкает Бондаренко.

— Сюрпрайз дня. Ключи давай.

Слышу лязганье металла. Меня отпускают чьи-то руки. Я поджидала этот момент. Дергаюсь и, пошатнувшись, вслепую бросаюсь вперед. Просто глупый шаг, наполненный отчаянием и безысходностью. Не успеваю пробежать и нескольких метров. Спотыкаюсь о корни или ветки. Падаю плашмя на землю.

— Ты куда собралась, э? — недовольно прилетает в спину.

Резкая боль пронзает висок. Ян тянет меня за волосы.

— Резвая какая, а прикидывалась немощной, — усмехается Пилюгин.

— Поднимайся, тупая идиотка, — дергает вверх.

Колено саднит нещадно. Ладонь тоже. Меня ставят на ноги и уже через минуту грубо затаскивают в какое-то помещение.

— Свет включи, и руки завяжи ей сзади.

Ощущаю, как запястья стягивают какой-то веревкой.

Пытаюсь отойти, сопротивляясь. Ноги заплетаются, что-то гремит.

— Кривая, — бесится Абрамов. — В подвал ее давай. И сними мешок с башки.

Свет с непривычки режет глаза. Зажмуриваюсь, часто моргаю. Через силу открываю веки. Сначала картинка плывет, но потом, взгляд фокусируется на деревянных стенах постройки.

— Привет не спящим, Лисицына, — ухмыляется Ян, который стоит напротив.

Мычу в ответ, потому что во рту — тряпка.

— А ну развяжи, я послушаю, что она мне хочет прошелестеть.

Пилюгин в очередной раз послушно исполняет его приказ. Смотрю в этот момент на Лешу, но тот старательно отводит глаза. Стоит чуть поодаль, курит. Делает вид, что происходящее его нисколько не касается.

Хмурюсь, когда кляп давит сильнее, а потом жадно глотаю ртом воздух, ощущая частичную свободу.

— Орать не вздумай, — холодно предупреждает Ян. — Лес кругом. Никто тебя не услышит.

— Ре ребят… Мне надо домой…

— Непременно, — издевательски тянет он. — Спускайся.

— Вы не понимаете, прошу вас, у меня сестра одна дома…

— Заткнись. Топай давай, — отмахивается от меня словно от назойливой мухи. — Привнесем красок в твои унылые будни. В прямом смысле, — хохочет.

С опаской смотрю на подвал. Мне жутко только от одной мысли, что они оставят меня там совсем одну.

— Ребята, это шутка? — спрашиваю испуганно, чувствуя как гулко сердце в панике стучится о ребра. — Не не надо, пожалуйста.

Но меня никто не слышит. Насильно спускают в темную яму и хлопают крышкой.

Свет гаснет. Шаги удаляются. Смех стихает. Поворот замка. Как приговор.

Что мне делать?

Я не представляю, чего мне ждать и как выбраться отсюда.

И Ульяна. Одна там. Сердце рвется на части. А если в квартиру заявится кто-то из собутыльников матери? Сестра ведь будет меня ждать, не закроется сама на щеколду или ключ.

А если я не вернусь?

Эта мысль оглушает. Заставляет содрогнуться от липкого страха, который крадется вдоль лопаток.

Сползаю по стене. Роняю голову на колени. Хочется выть от бессилия.

Что я им сделала?

Зачем они так со мной поступают?

Отпустят ли?

И если да… то чем это для меня обернется?

Говорят, что боязнь темноты связана с психологической травмой, полученной в детстве, либо с тем, что человек в какой-то период жизни долго находился в стрессовой ситуации. Я, например, этот страх приобрела с возрастом. Были на то причины. И теперь, к сожалению, тьма для меня — самое пугающее на свете…

Сидя в этом сыром подвале, я ощутила свою фобию сполна. Мне мерещилось, что в углу напротив — кто-то есть, и от каждого звука, доносившегося сверху, душа уходила в пятки. Меня знобило. От холода, от чувства незащищенности и безнадеги.

Не знаю, сколько просидела так, стиснув зубы и сражаясь один на один со своим страхом. Руки удалось вывести вперед. Благо, я худая и смогла сделать это. Но деревянная крышка не открывалась, и от осознания собственной беспомощности я просто упала духом.

Снова села на корточки и начала молиться за Ульяну. За то, чтобы сон ее был спокойным. За то, чтобы домой не заявился кто-то посторонний. За то, чтобы ее ангел-хранитель просто был рядом с ней в эту ночь…

Потеряла счет времени. Мое состояние менялось стремительно. Переходило в разные стадии. Я впадала в отчаяние, смирение, злость, гнев. И так по кругу.

Топот. Голоса. Веселый смех.

Мне кажется, к тому моменту, как они пришли, внутри не осталось ничего. Пустота да и только.

— Фидеры[3] заполни, че стоишь? — слышу голос Яна. — Бондарь, выноси пушки парням на улицу.

— Там гром гремит, молния сверкает. Ливанет, видимо, — отзывается тот.

— Не сахарный. Неси. Пилюля, проверь девку. Вдруг окочурилась.

Щелкает навесной замок. Вздрагиваю и поднимаю наверх голову.

— Ну что, Лиса, жива? — гадливо улыбается Миша, впуская свет в мою темницу.

А у меня только одно желание — плюнуть ему в лицо.

— Вылезай давай.

— Нет.

— Че? Она не хочет, Ян, — ноет этот здоровенный упырь.

— Миха, с телкой справиться не можешь? Давай быстрее тащи ее, там уже все в сборе. На, припугни.

«Все в сборе» — стучит в голове.

Сколько их?

Что им надо?

— Давай вылезай по-хорошему! — хмурится Пилюгин.

— А если нет, — прищуриваюсь.

Он… вдруг направляет на меня пистолет. И тот выглядит совсем как настоящий.

— А так? — вскидывает бровь.

Сглатываю. В горле будто песок. Встаю. На пухлом лице тут же появляется мерзкая ухмылка.

— Ну вот сразу б так, Ален.

Выбираюсь из подвала. Дважды чихаю. Негнущимися ногами ступаю по полу. Выходим на улицу. Я иду впереди, он сзади. Холодный ветер лижет вспотевшую от нервного напряжения шею. Голые ноги покрываются мурашками.

Осматриваю местность. Лес. Темно и тихо. Только шум голосов вдалеке.

— Миша, отпусти меня, пожалуйста, — предпринимаю попытку достучаться до него.

— Ага, как же. Меня Ян потом на лоскуты порежет.

— Миш, прошу тебя, мне домой надо, — голос предательски ломается и дрожит. Я останавливаюсь и поворачиваюсь к парню. — Ты же не такой, как они. Ты же добрый, Миш.

Сдерживаю слезы как могу. Стараюсь говорить мягко, доброжелательно.

— Миш…

— Да закрой ты рот уже! — злится. — Иди давай туда, видишь фонари?

— Миш…

Прислоняет к моему животу дуло пистолета.

Мамочки… Сердце падает куда-то вниз. Пульс подскакивает.

— Вперед, Лисицына. Ниче такого страшного не происходит.

Его слова просто убивают меня.

Гремит гром. Будто сама природа негодует. А мы тем временем пробираемся к поляне.

А там…

Люди, одетые в камуфляжные костюмы. Оружие в руках. Кажется, это называется пейнтбольный маркер[4]. Даня любит эту игру.

Шесть человек. Парни. Лиц не разобрать, их скрывают маски для пейнтбола.

— А Беркут где? — спрашивает Ян недовольно.

— У него терки с Никой. Позже присоединится.

— Окей. Ну что, Лиса? — поворачивается ко мне. — Готова?

— Не поняла, — мой севший голос прорезает тишину.

Раздаются смешки.

— Догонялки, Ален. Мы тебе фору дадим. Руки-то развяжи ей, Пилюля. И маску на голову, мало ли. Труп закапывать как-то не прет.

— Вы…

Я широко распахиваю глаза.

— Поиграем? — хрипло смеется.

— Слышь, давай хоть разденем ее для поднятия градуса? — предлагает кто-то не совсем трезвым голосом.

— Да!

— Было бы неплохо, — поддерживают они.

— А почему нет? Снимай, Лисицына, шмотки.

Я в шоке смотрю на него. Не верю, что все это происходит на самом деле.

— Да быстрей уже, — вздыхает нетерпеливо, резко забирает у Пилюгина пистолет и опять направляет на меня. — Вот любишь ты, чтоб тебя поуговаривали, Лисицына. Снимай, сказал же!

Одеревеневшими пальцами, сгорая от стыда, снимаю вещи и остаюсь в одном белье. Не плачу. Им плевать на мои слезы. Им чуждо понятие человечности.

— Ууу, ну вот.

Они одобрительно гудят и присвистывают.

— Тощая, хрен попадешь, — шутит кто-то.

— А ты в пятую точку прицеливайся, не промахнешься, — отвечает ему другой.

Чувствуется, что все они навеселе. И, похоже, подобная забава, для них — норма.

Я отступаю назад, потому что Ян наоборот делает несколько шагов мне навстречу.

— Насчет три я выстрелю, Лиса, — в его глазах горит недобрый огонек. — Так что… делай то, что умеешь лучше всего. Беги.

Это просто сон. Это все неправда… Но он начинает считать.

— Раз.

Разворачиваюсь и бегу прочь.

— Два, — громче.

Ноги слушаются плохо, но я углубляюсь в лес.

— Три!

Слышится выстрел. Я инстинктивно прижимаю голову. По щекам текут горячие слезы.

Господи, помоги мне…

Глава 10

Под ногами шуршат опавшие осенние листья.

Бегу…

Смех Абрамова постепенно стихает, оставаясь позади.

Громко ухает сова. Молния разрезает небо, на секунду яркой вспышкой освещая окружающий меня подмосковный лес. Непроглядный. Темный. Пугающий. Если бы не яркий, лунный свет, я бы вообще ничего не видела.

Куда бежать? Чего они добиваются? А главное, что будет, когда игра закончится?

Эти мысли мечутся, сталкиваются друг о друга и тревожат, набатом стуча в голове.

Останавливаюсь. Осматриваюсь.

Территория скорее всего обнесена забором. Это ведь частные владения. Но где-то там рядом по-любому есть дорога и может, стоит попробовать выбраться к ней?

Бросаюсь влево, цепляясь плечами за оголенные ветви деревьев. Меня настораживает обманчивая тишина. Я ведь — мишень. А это значит, что за мной могут наблюдать и я в любой момент могу оказаться под прицелом. Причем в самом прямом смысле этого слова.

Замираю. Озираюсь по сторонам.

Внезапно поднявшийся ветер подхватывает мои волосы и заставляет голое тело покрываться крупными мурашками. Октябрь как никак. Очень холодно, а я в одном белье… Спасибо, хоть его не заставили снять. Этого я ни за что не сделала бы. Даже под дулом пистолета.

В защитном жесте обнимаю себя руками.

Треск веток. Шаг вправо. Не могу отделаться от ощущения, что кто-то на меня смотрит.

Нельзя стоять. Надо искать забор.

Сердце бьется у самого горла. Замечаю какое-то движение впереди. Дергаюсь и резко срываюсь с места. Щелчок. Кажется, что-то пролетает совсем рядом.

Нецензурная речь. Противный смех.

Спотыкаюсь о корень. Падаю, опять царапая пострадавшее ранее колено.

— Вон она!

Встаю и тут же ощущаю неприятную боль в ноге. Попали. Щелчок, а за ним еще. Спина.

Глотая слезы, бегу оттуда прочь под аккомпанемент нескладного хора мужских голосов. Боюсь не обстрела, боюсь того, что они меня поймают.

— Беги, беги, сучка! — доносится вслед.

Переставляю ноги с той скоростью, на которую способна. Пробираюсь глубже в лес, но стараюсь держаться левой стороны. Почему-то мне кажется, что забор и дорога именно там.

Тяжело дыша, останавливаюсь за деревом. Сажусь. Прислоняюсь спиной к широкому стволу, поджимаю ноги к корпусу. Напряженно думаю.

Мне нужно выбраться отсюда любой ценой. Потому что Ульяна одна дома. Совсем одна! Я не прощу себе, если с ней что-то случится.

Раскаты грома отражаются от земли гулким эхом, заставляя непроизвольно вздрогнуть всем телом. Встаю, потому что четко слышу приближающиеся шаги. Застываю будто статуя, когда совсем рядом кто-то проходит мимо.

Затыкаю рот рукой и молюсь, чтобы этот человек не обернулся. Крадется, словно охотник выискивающий свою жертву. По сути, так и есть ведь.

Останавливается. Смотрит налево, потом переводит взгляд направо. Мой лоб, несмотря на холод, от волнения покрывается испариной. Липкий страх проникает в каждую клеточку моего существа.

Парень делает пару шагов вперед, ступая тяжелыми ботинками по земле. А я медленно отступаю назад, не теряя его камуфляж из виду.

Опускаю руку и выдыхаю с облегчением. Как оказывается, очень зря. Моя спина сталкивается с препятствием.

— Бу! — раздается в самое ухо.

Дергаюсь как от удара, слыша хохот Яна совсем близко.

Со всех ног несусь вперед, когда он стреляет. Попадает в ягодицу. И это больно. Синяки останутся определенно. У Даньки они были даже после игры в экипировке.

Стреляет еще. Лопатка. Локоть. Аж слезы брызнули из глаз, настолько неприятно.

В этот же момент замечаю того, кто был впереди. Он разворачивается на окрик товарища, делает шаг навстречу, прицеливается.

Чувствую удар в живот и влагу на своей коже. Ныряю в редкую листву кустарников, расположенных слева, но там замечаю третьего, и тот, похоже, тоже не ожидал столкнуться со мной нос к носу.

Ян за спиной издает дикий, устрашающий свист. Есть ощущение, что они пытаются загнать меня в определенное место.

Я не знаю, куда бежать, но останавливаться сейчас никак нельзя, это точно.

Они преследуют меня несколько минут подряд. Безжалостно обстреливают, по очереди соревнуясь в меткости. Погоня за живой мишенью доставляет им истинное удовольствие. Смеются, громко обсуждая свои успехи.

Оторвавшись от них, петляю, пробегая мимо деревьев так быстро, что пятки сверкают. Когда вижу частую черную решетку забора, мои надежды на то, чтобы выбраться к дороге мгновенно тают как лед на солнце. Дело в том, что кованое ограждение очень высокое, а на концах его находятся острые шпили. Даже если вскарабкаться наверх, перелезая, рискуешь распороть живот.

Пальцы обхватывают холодный металл, и я в отчаянии прислоняюсь к перекладинам лбом.

Думай, Алена. Думай.

Убегать дальше в лес — опасно. Рано или поздно территория владений Беркутовых закончится, а значит, меня загонят в угол. И выберусь ли я оттуда целой и невредимой — вообще под большим вопросом. Парни явно под чем-то. Да к тому же пьяные и навеселе. От них можно ожидать чего угодно. Недаром ведь они так открыто разглагольствуют о своей безнаказанности.

Сцепив зубы, которые уже начали стучать от холода, тихонько крадусь вдоль забора. Неожиданно меня ослепляет вспышка света. Фары. Машина. Это все-таки дорога! И она совсем рядом!

Кидаюсь к ограждению и просунув руки, начинаю размахивать ими, привлекая внимание, но к сожалению, автомобиль проезжает мимо, и мне остается только догадываться: люди действительно не увидели мой знак или решили сделать вид, что не видят…

Разочарование оседает пеплом в груди. Руки опускаются и хочется зарыдать. Зарыдать от бессилия и несправедливости.

Витя… зачем ты пошел на поводу у этих шакалов? Зачем выманил меня поздно вечером в подъезд? Что такого они тебе пообещали за это?

Закусив губу, лихорадочно соображаю. Допустим, родителей Беркута в доме нет, но что если там есть, к примеру, горничная или повар. А пост охраны? Там ведь тоже кто-то регулярно дежурит? Я слышала, как Ян отдавал кому-то команду, чтобы открыли ворота, когда мы въезжали на территорию. Вдруг они смогут помочь мне?

Цепляясь за призрачный шанс спасения, начинаю бежать в противоположном направлении. Пару минут спустя резко приседаю, замечая двоих парней, проходящих неподалеку. Они смеются и толкают друг друга. Слышу, как шипит рация. Видимо, таким образом они переговариваются между собой.

— Бондарь, ну что там у вас? — вещает рация голосом Абрамова.

— Ниче, тихо. Ща покурим и подтянемся к вам.

— Чет мы потеряли нашу обстрелянную лисичку. Гляньте по периметру, мало ли.

Черт. Пульс моментально подскакивает.

— Так птица лисичку то точно найдет, — хохочет Алексей. — Где он есть вообще кстати?

— Скоро будет.

— Ну добро…

Только Беркутова тут не хватало. Вот уж кто с удовольствием поиздевается надо мной.

Осторожно крадусь, стараясь ступать максимально бесшумно. Под ногой хрустит ветка, но на мое счастье, очень вовремя трещит рация, заглушая все остальные звуки вокруг.

В следующую секунду приходится фактически лечь на землю. Потому что парни, переговариваясь, на пару освещают фонарями местность.

Рядом раздается недовольное сопение. Удивленно распахиваю глаза. Да, так и есть, в лунном свете у основания дерева вижу очертания небольшого ежика. Шипит, сворачиваясь в клубок. Очевидно, я напугала его своим копошением.

— Лехач, а че это вообще за девка? — интересуется тот второй, которого я не знаю. Голос звучит совсем рядом, и мне становится не по себе.

— Да так… Знакомая.

— Ниче такая. Я бы ее трахнул.

Мороз по коже от его гадких слов.

— Притормози, Олежек. Днюха-то не у тебя, — забавляется Бондаренко. — Хотя Беркут скорее сожрет собственные носки, чем к ней прикоснется. Терпеть Лисицыну не может.

Они на пару смеются и бредут глубже в лес. Выходит, что все остальные тоже в той стороне? Эта мысль греет сердце. Вскакиваю на ноги и пускаюсь наутек. Мне нужно выбраться отсюда раньше, чем они осознают, что я решила вернуться назад.

От внезапного грохота в поднебесье, душа уходит в пятки. Лес шумит. Последних, не опавших листочков касаются первые капли дождя. Они падают на лицо, щекочут спину и руки, разбавляя и размазывая на коже цветную краску.

Пока добираюсь до знакомой поляны, начинается настоящий ливень.

Останавливаюсь. Складываюсь пополам. Пытаюсь хоть немного отдышаться. Горло саднит, по-прежнему жутко хочется пить, а из легких будто выкачали весь воздух.

— Ооо… — раздается удивленное за спиной.

Резко оборачиваюсь. Господи. Пилюгин. Оставили его дежурить тут? На всякий случай?

Миша роняет булочку, которую жевал до этого и начинает шарить по карманам. Ищет, наверное, рацию, чтобы сообщить всем о моем местонахождении. С досадой смотрит на дом. Забыл ее там?

Прищуриваюсь и отступаю назад, когда он делает шаг в мою сторону.

— Тш…

— Не подходи! Глаза выцарапаю! — качаю головой.

— Лучше тебе не убегать, — лезет за пазуху. — Ян будет очень не доволен и зол.

— Плевать мне на Абрамова! — кричу сквозь пелену дождя. — Однажды сесть из-за него в тюрьму не боишься, Миша? Как соучастник…

— Так а я че? Я ниче, — Пилюгин растеряно хлопает глазами, но потом, боязливо снова направляет на меня пистолет.

— Уроды конченые…

Спотыкаюсь. Лечу в очередной раз на землю. Миша тут же бросается вперед. Я кидаюсь в сторону. Этот неповоротливый медведь успевает схватить меня за щиколотку. Тянет к себе и что-то ворчит под нос. Отбиваюсь, но высвободиться из его мертвой хватки не представляется возможным. Там такой боров, что ого го.

— Пусти, — лягаюсь изо всех сил.

— Щас стрелять буду! — угрожает он.

Кряхтит, подползая. Пальцы теперь сжимают голень. Подбирается выше, переворачивает, нависая сверху тяжелой тушей.

Клянусь, в тот момент мне было не жаль его абсолютно. Ведь он не пожалел девушку, которая умоляла его не слушать друзей и отпустить ее. И да, это он направлял на меня пистолет. Причем уже дважды за этот вечер.

Ладонь нащупывает крупный камень. И я, совершенно не думая о возможных последствиях, в порыве отчаяния, бью его им по голове.

Пилюгин теряет ориентацию в пространстве, заваливается на меня. Только бы не помер, господи. Вытаскивая ноги из под него, замечаю, что шевелится. Живой, значит, скотина…

К собственному ужасу, пальцы тянутся к пистолету, выпавшему из его рук. Ладонь дрожит, крепко сжимая оружие. Раньше, участвуя в военно-патриотической игре «Зарница» я и не задумывалась о том, что придется однажды стрелять по-настоящему.

Встаю и, не теряя больше ни минуты, направляюсь в сторону виднеющегося отсюда дома. Пост охраны далеко, да и страшно. Там ведь тоже мужчины? А я в таком виде.

Нижнее белье — мокрое насквозь, волосы то и дело липнут спутанными прядями к лицу, кеды чвакают, утопая в залитой водой искусственной траве, высаженной на площадке перед домом. А ноги… ноги как всегда бегут.

Домище у Беркутова — просто огромный. Настоящий дворец, подсвеченный стильными уличными фонарями. Белоснежный. Три этажа. Перед фасадом — шикарный фонтан, мимо которого я мчусь со скоростью ветра.

Минуя центральный вход, огибаю дом по кругу. Странно, что вокруг пусто. Счет времени я потеряла точно. По ощущениям — глубокая ночь. Ни музыки, ни людей. Тихо и всего несколько машин на парковке. Ведь должна была быть шумная вечеринка. Неужели все уже разъехались?

В памяти всплывает реплика Яна. «Девок выпроводим и начнем». Значит, подобные забавы у них лишь для круга «избранных»?

Дергаю ручку боковой двери. Заперта. Та, что следующая — тоже. Заглядываю в окна, надеясь увидеть кого-то из взрослых. Я абсолютно уверена, что в таких домах всегда есть обслуживающий персонал.

На мою удачу одна из дверей поддается. Юркаю в темное помещение, заставленное оборудованием для сада: вилы, машинка для стрижки газона и прочая утварь. Подсобка, видимо.

Двигаюсь в сторону второй двери. Отворяю ее и оказываюсь в кухне, которая, как выяснилось позже, соединена с просторным, обеденным залом.

Фыркаю, представляя как Беркут восседает на одном из этих огромных вычурных стульев с высокой спинкой, закладывая ложками в рот черную икру. Прямо стоит перед глазами эта живописная картина.

Вообще, обстановка поражает. Я такие дворцы раньше только по телевизору у бабушки Маши видела. Высоченные потолки, сверкающий белизной даже в полутьме пол, фрески, лепнина, резная мебель. Прямо царские палаты, не иначе!

Когда я выглядываю в коридор, меня поражает невероятных размеров и красоты люстра. Выхожу к центральному, как я понимаю, холлу и рассматриваю ее с открытым ртом. Вот это да.

Вообще, стоит признать, что в этом доме все очень гармонично. Продумано архитектором и дизайнером. Правильно подобранные цвета, интерьер. Мне думается, что родители Беркутова — ценители искусства 18 века. Уж настолько веет от всего этого помпезностью и кричащей роскошью.

Ну и что мне делать?

Бросаюсь опять к левому крылу. Вот очень похоже, что здесь рабочие помещения. Но людей, как назло нет! Ни души! Совсем никого!

В этом гигантском гнезде ненавистной мне «птицы», стоит такая жуткая тишина, что страх и тревога пробирают до костей.

Замираю, остановившись у зеркала. Господи, ну и ну…

На меня смотрит полностью мокрая, полуголая, испуганная донельзя девчонка. Все тело в подтеках цветной краски и грязи. Вздыхаю. Жива, почти цела — уже неплохо. Теперь бы выбраться из этого дома.

Исследую правое крыло. Там расположена шикарная гостиная и библиотека. Просто с ума сойти. Личная библиотека! Теперь понятно, почему этот придурок с небрежной легкостью выдает цитаты классиков на уроках литературы. А я и думала всегда, откуда в его голове такие познания…

Поднимаюсь на второй этаж. Иного варианта просто нет. Не понимаю, что предпринять дальше. Кого искать? Кого просить о помощи? Этот дом словно из фильма ужасов. Такой же неприветливый, холодный и пустой.

Может, мне удастся найти телефон, чтобы позвонить? Да только кому?

Дане, Паше? Бабушке?

Не смеши, Алена… Абрамов ясно дал понять: с полицией все решаемо. Вряд ли они станут слушать девочку, чья семья состоит на учете в соц опеке. У Яна уже и версия готова…

Внезапно я понимаю, что из этой ситуации есть только один выход. Он мне не нравится, но это хоть какой-то шанс попасть сегодня домой к сестре.

Осторожно по очереди заглядываю в комнаты. В одной из них слышу шум воды.

Меня колотит, но я все же захожу и закрываю дверь, прислонившись к ней спиной. Адски страшно, но что еще остается делать?

Осматриваю комнату. Так сразу и не определишь, кому она принадлежит. Потому что здесь: идеальная чистота, порядок и отсутствие каких-то характерных черт, выдающих хозяина. Обстановка обезличена, но по цветовой гамме и стилю можно предположить, что спальня мужская.

Да я итак с первой секунды поняла чья. Есть одна вещь, которая сразу кричит о том, что это Его комната. Запах. Этот аромат я знаю, как никакой другой. Уж слишком часто имела возможность его почувствовать.

Когда шум воды резко прекращается, я выпрямляюсь, вытягиваясь струной во все свои метр семьдесят три. Нервно сглатываю, стискиваю зубы до хруста.

Дрожащей рукой сжимаю пистолет, как раз в тот момент, когда Беркут выходит из ванной комнаты.

Он в одних спортивных брюках. Босиком. Подходит к окну, взъерошивая белоснежным полотенцем мокрые волосы.

Мне кажется, что сейчас мое сердце стучит как африканский барабан. Громко и надсадно. Вот-вот остановится.

Парень каким-то шестым чувством ощущает мое присутствие. Резко оборачивается, да так и замирает.

Вскидывает бровь.

Молчит несколько секунд, удивленно на меня таращась.

Опускает взгляд на мою руку.

— Лисицына, — в голосе недобрая настороженность, — опусти пистолет…

Глава 11

Я только сильнее сжимаю оружие в руках и, сглотнув тугой комок образовавшийся в горле, медленно и уверенно качаю головой.

Да ни за что!

Беркут мрачным взором оценивает мой внешний вид, а затем, небрежно набросив полотенце на плечи, убирает руки в карманы черных, спортивных брюк. Его голый торс и внимательный цепкий взгляд смущают меня весьма некстати. Я вспоминаю о том, как выгляжу в данный момент и отчаянно заливаюсь краской стыда и смущения.

Наплюй ты на это, Лисицына! Только что ты была живой мишенью для его друзей, тебе удалось от них удрать и сейчас цель номер один — попасть домой к Ульяне. Остальное ну вот просто не имеет значения!

— Чем обязан твоему позднему визиту? — спрашивает хмуро.

Честное слово! Будто я постучала к нему в канун Хэллоуина и попросила конфет. Идиот!

— Уж поверь, не с праздником явилась поздравить! — сквозь зубы отвечаю я.

Он делает шаг вперед, и я направляю пистолет повыше.

— Стой, где стоишь! — предупреждаю, закусив внутреннюю сторону щеки, чтобы хоть немного унять дрожь.

— У тебя в руках, Лисицына, — прищурившись, тянет он, — Umarex Beretta. Знаешь, что это?

— Понятия не имею! — отзываюсь глухо. — Но знаю, что это пистолет и что он стреляет!

Парень ухмыляется, и его губ касается хитрая полуулыбка.

— Одна из немногих газобаллонных моделей, которая сочетает в себе имитацию движения затвора боевого пистолета (блоу бэк) и нарезной ствол. Все это весьма приближает реплику к огнестрельному аналогу — автоматическому пистолету Beretta PX4, — спокойно рассказывает мне он.

— Очень познавательно! И к чему мне эта информация? — интересуюсь я, внимательно наблюдая за ним.

— У этого агрегата, предназначенного, к твоему сведению, для спортивной стрельбы, отличная точность, дуловая мощность до 7,5 джоулей и свинцовые пули, которые набирают начальную скорость в 130 метров в секунду.

— Отлично! Я поражена твоими познаниями!

— Это тебе не игрушка, — резко меняется его тон. — В курсе, что по официальным данным МВД от пневматики погибает куда больше людей, чем от охотничьего ружья?!

Я в ответ лишь хмыкаю.

— Сейчас ты целишься фактически мне в глаз. Мягкие ткани, проникновение в мозг — летальный исход, — будничным голосом объясняет он, будто речь идет о погоде на завтра. — На кону твоя свобода, Лиса, да и мне, как-то не комильфо откинуться от рук идиотки ради того, чтобы дата рождения и смерти красиво и аутентично смотрелась на надгробной плите.

Спокойно и холодно произносит все это в стиле эдакого черного юмора, а я в это время стою и обливаюсь потом от нервного перенапряжения. Не так-то это просто, знаете ли, — целиться в живого человека, пусть и в такого мерзавца, как Роман Беркутов. Это вам все же не киношная постановка Даже если учесть всю заманчивость идеи, заключающейся в исчезновении с лица земли этого ублюдка, отравляющего мою жизнь уже на протяжении двух лет, картина вырисовывается так себе…

— Не так уж и красиво, — тихо комментирую я.

— Че? — не понял сразу он.

— Двенадцатое уже говорю. Вот если б одиннадцатое, то да… день в день. С разницей в восемнадцать лет.

— Не сомневаюсь, что ты порадуешься любому числу, но вряд ли ты мечтаешь о тюрьме. Верно?

Невольно опускаю пистолет чуть ниже. В этом он прав. С моими, пусть и скромными планами на будущее, попрощаться мне не хотелось бы. У меня есть Ульяна, которую нужно поднимать. Есть бабушка Маша, которой нужно помогать и есть мать… Да, глупая надежда на то, что она вдруг захочет изменить свою жизнь все еще тлеет в груди. С каждым днем все меньше и меньше, но все же…

— Второе место, идеальное для летального исхода, — усмехается это исчадье ада. — Горло, Лисицына. Догадайся почему. Не зря же у тебя пятерка по биологии…

— Твои дружки не особенно переживали на этот счет, когда направляли на меня пистолет! Причем трижды! — зло выдаю я, чувствуя, как занемели пальцы. К тому же, именно сейчас саднит все тело. Последствия обстрела, произошедшего в лесу. До этого, похоже, я была на таком адреналине, что просто ничего не замечала.

Воздух в комнате накаляется до предела. Сжимается, густеет, и становится нечем дышать. Словно сюда запустили нервно-паралитический газ.

Беркутов буравит меня тяжелым, недовольным взглядом и молчит. Явно о чем-то думает, судя по нахмуренным бровям.

— Мне надо вернуться домой! — наконец, нарушаю повисшую между нами давящую тишину.

— Вряд ли ты туда попадешь, — цедит он и начинает медленно, шаг за шагом приближаться ко мне, — если пристрелишь меня по присущей тебе косячной неосторожности.

— Не подходи!

Господи, никогда еще я не испытывала такого ужаса! Даже там в подвале и в лесу! Даже, когда ехала в неизвестном направлении с мешком на голове.

Выстрелить в человека? Что тогда?

А он все ближе и ближе. И от него не укрывается тот факт, что рука моя в какой-то момент предательски дрогнула.

Не стрелять? А если после этого он сотрет меня в порошок за то, что посмела целиться в него?

Мамочки… ой йой.

Просто нажать. Он ведь не умрет, если выстрелить куда-нибудь в плечо или колено…

Шумно тяну воздух ртом, когда пистолет упирается ему в грудь.

— Чокнутый придурок, я же нажму! — сиплым голосом говорю я, пока тело пробивает крупная дрожь.

Господи Иесусе, помоги мне!

— Валяй, — разрешает равнодушно, и глаза при этом смотрят с вызовом. — Это даже… забавно!

Он ведет себя не как нормальный человек! А будто чертов бездушный робот! Я же дышу часто-часто… По ощущением кровь в венах вскипела, а в легкие внезапно совсем перестал поступать кислород.

Испуганно замираю, глядя в его кажущиеся сейчас очень темными глаза. В следующую же секунду он хватает мою руку и отводит в сторону. Так случается, что мои пальцы на автомате спускают курок. Не понимаю, почему это произошло…

От характерного звука выстрела и разбившегося стекла мы оба в одну секунду дергаемся и застываем. Картина, которая висит в рамке справа от окна кренится влево.

Я в шоке приоткрываю рот, а Беркутов переводит взгляд со стены на меня и таращится с плохо скрываемой агрессией. Вот теперь, пожалуй, мне точно конец!

— Ты рехнулась? — яростно шипит он, в один прием выбивая из трясущейся, покрывшийся влагой ладони пистолет.

— Я… Я не не нарочно, — заикаясь, зачем-то оправдываюсь, пока он скалой нависает надо мной, до боли стиснув плечо. — Не собиралась я стрелять клянусь! Просто… просто так… так получилось!

Страшно. Мои шансы на спасение теперь совершенно точно ничтожно малы. Тоже мне вообразила себя Миссис Смит[5]!

Его лицо очень близко. Брови в гневе сошлись на переносице, скулы заострились, губы плотно сжаты, а в глазах такое обещание расправы, что дурно становится…

Может, ударить его? Куда там бьют? В пах? Или тычут в глазницу, как когда-то в детстве советовал Паровоз.

Помощь приходит откуда не ждали. Никогда бы не подумала, что буду так радоваться голосу главной стервеллы нашей школы, Вероники Грановской.

— Рооом? — откуда-то неподалеку доносится из коридора.

— Мать твою! — Беркутов раздраженно закатывает глаза, и пока я нахожусь в некоей прострации впихивает меня в небольшую гардеробную комнату, примыкающую к спальне.

— Какого… — возмущаюсь я, упираясь, но он такой сильный, что это бесполезно.

— Будешь сидеть тут тихо, как мышь, — толкая меня туда, заявляет он.

— Что за…

Решетчатая дверь плотно закрывается, обдавая меня потоком воздуха. Я недовольно отпихиваю в сторону его рубашки. Из своего укрытия пялюсь в отверстия, через которые есть возможность наблюдать за происходящим. Беркутов же за эти секунды успевает поднять с пола пистолет, забросить его в ящик и метнуться к перекошенной картине для того, чтобы ее снять.

Входная дверь распахивается, являя миру как всегда безупречно выглядящую Нику. Стуча каблучками, она заходит в комнату. На ней удивительной красоты наряд. Красное, короткое, но при этом вовсе не вульгарное платье, замысловатые узоры которого оплетают ее соблазнительные формы точно вторая кожа. Оно, кстати, невероятно гармонирует с волосами, цвета воронова крыла, которые сегодня завиты в крупные локоны, ниспадающие на спину. Красотка, сошедшая со страниц глянцевого журнала.

— Ром, что за шум? Мне показалось…

— Картина свалилась от хлопка двери ванной. Рамка была из стекла, — пожимает плечами он.

Вот ведь брехло! Чушь несусветная!

Поверить не могу, что выстрелила! Пусть и случайно, но все же… Ужас ужасный, в голове не укладывается!

Он берет ее за руку, привлекая к себе. Подозреваю, чтобы отвлечь от созерцания стены, на которой можно заметить кое-что, противоречащее его ни на что не годной версии.

— Ты так долго, — пальчики девушки касаются его лица.

Я вспоминаю маникюр Грановской, которому вполне мог позавидовать старый добрый Фредди[6].

Я бы на месте Беркутова всерьез опасалась за безопасность своих глаз. (Подумала та, которая минуты две назад рассматривала их травму как вариант на спасение).

Тем временем Вероника зря времени не теряет. Тянется к нему и целует в губы. Я строю гримасу отвращения, глядя на этих двоих. Чувствую, как краснеют щеки, когда она, очень по-девичьи хихикнув, смело толкает его к подоконнику.

Вот только не это! Всю жизнь прям мечтала смотреть на лобызания и слюнообмен этой парочки! Грановская сладко стонет ему в рот. Теперь у меня нещадно горят и уши. А еще хочется чихать! В этом царствии мужской одежды невыносимо пахнет кондиционером для белья. А у меня на них с детства страсть какая аллергия! Это хорошо сейчас нет денег на подобные траты. Хоть какой-то плюс…

Чешу нос, а глаза непроизвольно снова натыкаются на этих двоих. Ладони Вероники скользят по обнаженным плечам парня, затем она обнимает его шею и, прижимаясь, льнет к его груди, ласкаясь словно кошка.

— Тебе пора, Ник, водитель ждет.

— Ну Ром, — она, судя по интонации, обижается. — Мы в последнее время так мало проводим времени вдвоем.

В голосе Грановской сквозит совсем несвойственная ей нежность и грусть. Она поглаживает его скулу, заглядывая в глаза.

— Да все как обычно, не выдумывай, — притягивает ее за бедра к себе, и они опять целуются. Очень уж откровенно, если честно.

Огромная луна и свет лампы, что стоит на прикроватной тумбочке, подсвечивают его тело, к которому так усердно прижимается девчонка. В какой-то момент ловлю себя на мысли, что не просто подглядываю за ними, а разглядываю Беркутова. Так, спортивного интереса ради…

Если уж по-честному, то этот говнюк очень даже хорош собой. Нет ведь смысла отрицать очевидное. Благодаря многолетнему увлечению рукопашным боем он отлично сложен, что существенно выделяет его на фоне тощих сверстников. Если не считать Абрамова, Юнусова и медведя Пилюгина.

Жар заливает щеки. Не то, чтобы я никогда не видела парней с голым торсом.

«С таким — не видела» — замечает внутренний голос.

Просто… Ну не знаю. У этого все слишком хорошо. «Идеально даже наверное», — вспоминая его живот, к собственному стыду, думаю я.

Переминаюсь с ноги на ногу и чешу нос, раздраженный весьма приятным запахом. Кажется, начинается ад. Глаза вон уже слезятся. Долго в этой маленькой комнатушке, среди этих его благоухающих сказочными ароматами вещей я не продержусь.

— Ром, — томно мурлычет Вероника, пока сильные руки поглаживают ее спину, спускаются и беззастенчиво цепляют пальцами низ и без того короткого платья. — Можно я останусь?

Прямо почти умоляет, ну ничего себе! Кто это? Точно Ника?

В носу неожиданно щекочет. Сильно так, до невозможного! Мама дорогая! Еще секунда и я чихну! НЕТ НЕТ НЕТ! Терпи, терпи. Держись! Сейчас пройдет. Или не пройдет…

Я присаживаюсь на корточки и закрываю рот рукой.

В общем… Это происходит.

— Рооом, — подозрительно покосившись в сторону темной гардеробной, произносит Вероника.

Выражение ее лица разительно меняется. В какой-то момент мне кажется, что она смотрит прямо на меня. И он тоже…

В немой растерянности замираю. Н-да… ситуация.

— Ром, там в гардеробной кто-то есть? — наконец, отлепившись от него, изумленно спрашивает она.

Египетская сила! Как сказала бы бабушка Маша, большая поклонница сериала «Воронины».

А тем временем мое сердце начинает гулко биться о ребра…

Глава 12

Вероника, прищурившись, смотрит и смотрит…

В области солнечного сплетения закручивается вихрь. Сердце неистово лупит о грудину, и его стук отдается гулкой дробью в ушах. Не дыша, замираю словно статуя и жду неизбежного.

— Кого ты прячешь там в гардеробной?

— Девку в трусах, кого же еще! — обескураживает своим прямым ответом он.

От шока у меня приоткрывается рот и начинает дергаться глаз. Одурел совсем? Что ж так-то напрямую! Мешок с клапанами и кровью, гордо именуемый сердцем, по ощущениям в этот момент делает тройное сальто.

У Грановской комично вытягивается лицо. Пару секунд она молча хлопает ресницами, в недоумении глядя на своего парня-придурка

— Оочень смешно! — фыркает брезгливо.

Он хохочет.

— Дурак ты, Ром! — оплетает руками его шею.

Вышеупомянутый Беркутов возводит глаза к потолку.

А если бы она меня обнаружила? Представляю реакцию… хотелось бы увидеть озадаченность на ее разукрашенном лице. Правда, наверное, я бы услышала немало нелестных эпитетов в свой адрес. Задевает тот факт, что для этих людей я — вроде некачественного товара. Человек второго сорта. Пустое место.

Так захотелось выйти отсюда. Просто чтобы посмотреть на реакцию этой заносчивой стервы.

Я бы еще не раз прокрутила свой план, но внезапный грохот моментально выбивает из головы все мысли. Вероника рассерженно смотрит на источник шума. Эту комнату. А я, испуганно покосившись в их сторону, замечаю, как ходят желваки на лице ненавистного одноклассника. Очевидно, он решил, что я таким образом испытываю его терпение. Но в том то и дело, что это не я, честное слово!

— Миу!

Хоспаде…

Прямо передо мной появляется туша некоего странного существа, цепляющегося за благоухающие рубашки Беркутова. «Оно» издает утробные звуки и выглядит совершенно лысым. Я в ужасе выпучиваю глаза, но в мой мозг вовремя приходит осознание того, что это чудовище — всего лишь кот.

— Меееу, — повторяет оно, совсем неграциозно плюхнувшись на пол.

Котэ принимается усердно царапать дверь изнутри, а я, отойдя от первого шока, инстинктивно сдвигаюсь влево. Потому что слышу шаги. Дверь в мою темную комнатку приоткрывается, выпуская наружу толстого, истошно орущего сфинкса, и тут же захлопывается.

— Твой мерзкий кот доведет меня до белого колена! — возмущается Ника.

— Каления, — небрежно поправляет ее парень. Его голос близко, а значит это именно он подходил к двери. — Тебе пора. Анатолий давно уже ждет у входа.

— Ну Ром, можно я останусь у тебя? — подходит ближе, строит ему глазки, поглаживая пальчиками широкие плечи.

— Ник…

— Будет горячо, как ты любишь, обещаю, — с придыханием произносит точно какая-нибудь профессиональная порноактриса.

— Тебе пора, — в его голосе неприкрытое раздражение. — У меня дела с пацанами.

— Дела! — она цокает языком, резко от него отпрянув. — Знаю какие такие дела! Я слышала про эскортниц, которых хотел позвать Ян! Продолжение банкета, верно? Стриптизерши тебе нужны, да?

— Хватит истерить! Все, что мне нужно — это чертова тишина. Голова трещит адски!

— Только попробуй, Беркутов воспо…

— На выход, Грановская! — сухо прерывает ее он.

— Не забывай, Ром, сам знаешь о чем, — шипит девушка ядовито, вздергивая при этом подбородок.

У него такой взгляд… Да на меня пятнадцать минут назад он, можно сказать, смотрел вполне по-доброму.

Тем временем фурия в красном платье хватает сумочку с подоконника и спешит удалиться, напоследок при этом от души хлопнув дверью. Последующие пару минут проходят в идеальной тишине.

— Пошел ты! — вопит она уже с улицы.

Слышится звук отъезжающей машины. Беркутов раздраженно вздыхает и потирает лоб. У меня же есть только одно желание: выбраться поскорее из этой обители до невозможного пахнущих рубашек. К тому же, из-за неудобного положения тела, затекли коленки и вообще нещадно разболелось все.

Открываю дверь и выхожу, при этом дважды чихнув.

— Какого ты там исполняла, Лисицына? — сдвинув брови к переносице, недовольно интересуется он.

— У меня аллергия на кондиционер, — чихаю в третий раз.

Он опять закатывает глаза.

— У тебя ограниченное количество времени, чтобы рассказать мне, сколько отвалил Абрамов, — холодно заявляет он, брезгливо поджав губы. — Повелась на бабло, не зная того, что тебя ждет?

Что? Смотрю на него в растерянности. Повелась на бабло?

— И какова же была твоя цена, Лиса? — насмешливо бросает он мне в лицо.

— Ты! Ты… — сжимаю пальцы в кулаки, когда до меня доходит смысл сказанных им слов.

— Ты вообще в курсе, чем заканчивается по традиции этот пейнтбол?

Молчу, выдувая разогретый воздух через нос.

— Знаешь выражение «пустить по кругу»? — мрачно спрашивает он, игнорируя мое пограничное состояние. Делает резкий шаг вперед, оттолкнувшись от подоконника, и дергает меня за локоть. — Про тебя… разное говорят, но, твою мать, ты просто конченая дура, раз согласилась на это!

Идеальной формы губы кривятся. Будто перед ним предстало самое жалкое зрелище на свете. Его сочащийся презрением тон вызывает во мне волну неконтролируемой ярости. Я чувствую, как она стремительно разливается по венам, затапливая, заполняя каждую клеточку моего существа.

Дышу часто-часто. Пораженная и возмущенная тем, что он решил, будто я по своей воле оказалась тут! Из-за денег!

— Какая ты мразь, Беркут! — говорю очень тихо.

Он зло прищуривает левый глаз.

— Извини, но с моими друзьями теперь разбирайся сама! Не хер было ехать сюда, идиотка! — выплевывает пренебрежительно с такой лютой ненавистью в глазах, что мороз почти физически кусает кожу.

— Чертова бесчувственная скотина! — бросаюсь на него я. Луплю, не жалея сил.

Беркутов больно стискивает мои плечи.

— Если с моей сестрой что-то случилось, то клянусь, клянусь, Беркутов, я свидетелей найду! Посажу его, понял! — в отчаянии обещаю я. — За то, что вывезли меня сюда! Или просто… просто убью его! Убью, если с ней. Если с ней…

Пока я выдаю этот свой бессвязный, кривой эмоциональный монолог, его лицо мрачнеет с каждой секундой. Становится чернее тех туч, что заполонили сегодня ночное небо.

Резко распахивается дверь. На пороге комнаты стоят Абрамов и прижимающий к затылку полотенце Пилюгин.

— Эта сука разбила Пилюле голову! — гневно информирует Беркутова Ян.

Повисает подозрительная пауза, но потом…

Все происходит так быстро, что я едва успеваю хватануть ртом порцию кислорода. Беркутов, скрипнув зубами, в один выпад умудряется схватить Яна и впечатать его в стену напротив. Бьет по лицу. С такой силой, что Абрамов начинает скулить, как раненый зверь. Пилюгин же, отшатнувшись назад в коридор, спешит ретироваться.

Приложив ладонь к губам, молча наблюдаю за тем, как Беркутов хватает за грудки осевшего от удара на пол Яна, и швыряет его в холл, сопровождая все это нецензурной бранью.

Я не могу найти в себе силы, чтобы выйти туда. Просто не могу и все. Улавливаю фоном звучащие голоса. Голоса Бондаренко и того другого парня. Они взывают к разуму слетевшего с катушек именинника, а я, замерев, слушаю… Приглушенные стоны Абрамова. Трусливое «Не надо, бро» — Пилюгина. «Это же просто прикол, Ром» — до смерти перепуганного Бондаренко.

Может, и нельзя так говорить, но я наряду с паническим страхом чувствую странное удовольствие. Да простит меня бог, но в глубине души я рада, что они получили некое возмездие в лице кулаков Беркутова. Пусть эти побои будут небольшой платой за весь тот ужас, который я пережила в эту ночь. Удивительно. Никогда не думала, что в кои-то веки буду благодарна своему врагу!

— Ты рехнулся? Из-за какой-то шлюхи! — доносится гундосый голос Яна из коридора.

Не хочу это слушать.

Бесцеремонно захожу в чужую ванную комнату, плотно прикрывая дверь за своей спиной. Тело пробивает крупная дрожь. Она рассыпается по плечам и спускается вниз.

Скидываю измученные кеды и ступаю босыми ногами на черную плитку. Хочу протянуть руки к непонятным, навороченным кнопкам, но внезапно вода: теплая, почти горячая, сама обрушивается на меня с потолка словно дождь. Сенсоры… 21 век.

Оседаю прямо на пол. Безучастным взглядом наблюдаю за тем, как вода смешивается с краской. Смывает ее с меня.

Жаль, что нельзя также уничтожить этот день. Отправить его в сток, будто и не было его вовсе.

Я вдруг понимаю, что не плачу все это время. Потому что слез нет. Совсем… Там в лесу они брызнули от боли, а чуть раньше в подвале — норовили появиться от отчаяния, но сейчас… желания разрыдаться у меня нет совершенно. Глаза сухи, а внутри — пустота. Разве что голова без конца прокручивает эпизоды сегодняшней ночи. От звонка Вити Цыбина до метающего молнии взгляда Беркутова.

«Повелась на бабло, не зная того, что тебя ждет? И какова же была твоя цена?»

Зажмуриваюсь. Как он мог подумать, что я… добровольно приехала сюда, чтобы заработать таким способом!

Отвращение. Вот, что я испытываю к таким, как он. Избалованным, циничным детям богатых родителей. Они считают, что все можно купить. Абсолютно все. И право на безнаказанность тоже.

«Ты вообще в курсе, чем по традиции заканчивается этот пейнтбол?

«Знаешь, что означает выражение пустить по кругу»?

Меня всю передергивает, и к горлу подкатывает тошнота. Лучше умереть, чем быть изнасилованной этими отморозками. Я скорее удавилась бы, если бы до этого дошло…

Маниакально тру кожу, стирая раздражающую глаз цветную краску: желтую, синюю, красную, зеленую. Потом промываю волосы. Выжимаю, тяну до боли. Ощущаю первобытную злость. Злость на то, что такие ублюдки есть на свете. И они ведь не просто существуют, а наслаждаются каждым днем, с легкостью разрушая чьи-то жизни! Видят себя эдакими кукловодами.

Не сразу замечаю, что в помещении нахожусь уже не одна. Только когда сквозь толщу воды цепляю взглядом фигуру Беркутова, склонившегося над раковиной.

Умывает лицо. Шею. Руки.

Кровь: его ли или чужая, я не знаю, на фоне белоснежной раковины смотрится особенно жутко. Капает, окрашивая воду в красный оттенок.

Поворачивает голову. Грудь тяжело вздымается. Дышит так, словно марафон пробежал. Но кое-что меня поражает особенно… У него какие-то совершенно дикие, безумные глаза. Демонические. Почти черные. Злые. Пугающие.

Зрительный контакт с ними пробирает до костей. Заставляет внутренне сжаться.

Такого Беркутова я, пожалуй, еще не видела. Все, что было до — просто ничто в сравнении с этим…

Сдергивает с вешалки полотенце и, скользнув взглядом по моим прижатым к груди ногам, выходит из ванной комнаты, оставляя одну.

Опускаю голову. Да, уже сейчас все выглядит кошмарно. Мне обеспечены синяки на долгие недели. Стреляли-то с близкого расстояния, да к тому же, на мне ведь совсем не было никакой защиты. Если не считать маски, которую я сорвала и бросила там у деревянного домика.

Встаю. Ульяна. Мне надо к ней…

Я запрещаю себе думать о плохом, но в голове столько тревожных мыслей, что паника накатывает с новой силой.

Выхожу на мягкий ковер. Кашляю. Открываю кран. Наклоняюсь и жадно пью холодную воду. После — вытираю мягким, махровым полотенцем пострадавшее тело и волосы, стараясь не особенно смотреть в зеркало. Потому что отражение — не радует совсем…

Выхожу в комнату, потоптавшись у двери несколько невыносимо долгих минут. Прохлада, лизнув спину, пробирается и выше. От чего кожа покрывается мурашками.

— Вещи на кровати, — слышу я его резкий голос. Стоит у окна в излюбленной позе. Опирается на подоконник. Руки в карманах. На нем уже мотоциклетный костюм и кроссовки. — Одевайся. Домой отвезу.

Мне дважды повторять не надо. Это, пожалуй, самые желанные слова, которые я надеялась услышать от кого-нибудь сегодня.

Плевать на его друзей, бессовестно издевавшихся надо мной. Плевать на него и его слова о моей «стоимости». И даже на эти вещи, покоящиеся на идеально заправленном покрывале. Его вещи, которые придется надеть. Ведь мои, к сожалению, остались там в лесу.

— Отвернись! — командую сквозь зубы.

— Как-то поздно стесняться, — заявляет он, продолжая пялиться на меня в упор.

Один бог знает, как меня это выводит из себя.

— Да и к черту тебя! — хватаю одежду, с силой сжимая от гнева губы.

Дрожащими пальцами натягиваю серый свитер на мокрый, спортивный бюстгальтер. Тону в нем, но теплая, гладкая ткань приятно греет кожу, создавая иллюзию мнимого комфорта, а потому, все, что мне остается — просто не думать о том, кому принадлежит этот свитер. Не в белье ведь в конце концов ехать? Я итак сегодня перевыполнила программу сверкания неглиже на год вперед.

Быстрыми, неловкими движениями надеваю спортивные брюки. Все это время Беркутов сверлит меня своим морально давящим взором. Так и хочется подойти и врезать, но я думаю об Ульяне и о том, как сильно хочу ее увидеть. Помогает.

Возвращаюсь за кедами в ванную. Обуваюсь.

Беркут поднимает с тумбочки ключи и выходит из своей комнаты первым. Я плетусь за ним, прожигая ненавидящим взглядом сквозную дыру в его спине. Век бы не видела ни этот источающий пафос дом, ни эту его комнату…

Замечаю на белом полу чьи-то зубы и кровь. Морщу нос. Отворачиваюсь и невольно вздрагиваю. Мы уже почти доходим до лестницы, но внезапно нас окликает мягкий, женский голос.

— Роман Александрович, можно вас на минуту, у нас тут проблема… — замолкает и косится на меня.

— На улице жди, — словно собаке прилетает мне.

Беркутов разворачивается на сто восемьдесят градусов и направляется в дальнее крыло. Туда, где выглядывая из-за двери, его ждет весьма обеспокоенная на вид женщина средних лет. Прислуга? Учитывая, что на ней униформа — вполне вероятно.

Роман Александрович. Фыркаю. Прям коробит! Да кто он такой и чем заслужил подобное обращение от человека, который вдвое старше него?

— Там на полу надо прибрать, — бросает он ей через плечо. Женщина послушно кивает и спешит удалиться, сжав в руках невесть откуда взявшееся ведро.

Я пару минут разглядываю впечатляющий дворец Беркутовых. Все эти вычурные картины (поди какой-нибудь раритетной коллекции), исполинских размеров люстра и эхо: гулкое, раздающееся на весь дом — совершенно лишают уюта этот «музей».

Мое внимание привлекает голос Беркутова и какой-то шум. Любопытство берет верх. Тихо, озираясь, крадусь по коридору и останавливаюсь у той самой приоткрытой двери, в которую он вошел ранее.

— Савелий, слышишь? Давай прекращай.

Знаю, подглядывать нехорошо, но… слишком настораживает тон Беркутова. Заглядываю в комнату. Детская. Это сразу бросается в глаза. На полу все возможные игрушки: железная дорога, мини футбол, качалка-единорог, а еще пазлы. Ничего не понимаю, насколько я знаю, Роман — единственный ребенок в семье…

— Не капризничай. Будь хорошим мальчиком. Я скоро вернусь, а ты пока поспи, окей?

Беркут сидит на корточках, а напротив…

Похолодев от тех эмоций, что завладели мной, в растерянности отступаю назад в коридор. Ощутимо при этом бьюсь головой о дверь. Моя «кривобокость» всегда при мне.

Прислоняюсь спиной к стене, закрываю глаза, но изображение как нарочно никуда не исчезает. Стоит перед глазами и все! Настолько увиденное меня поразило…

Пытаюсь успокоиться и взять себя в руки, но выходит не очень. Зачем, зачем я зашла туда?

Беркутов тут же появляется в проеме.

— Я же сказал на улице ждать! — страсть как недовольно чеканит по слогам, перехватывая мой испуганный взгляд. Стискивает до боли локоть, склоняется ближе к лицу. — Ляпнешь кому — сотру с лица земли! Поняла?

И я ему охотно верю. Нет никаких сомнений в том, что именно так он и поступит.

— Поняла или нет? — встряхивает, сжимая до хруста челюсти, отчего мышцы на скулах проступают еще отчетливее.

Сглатываю. Киваю в ответ. Пораженная тем, что увидела минутой ранее, я все еще стою, привалившись к стене, когда он, разжимает пальцы и направляется к лестнице.

Ватными ногами ступаю по блестящему полу. Спускаюсь вниз по бесконечным ступенькам. Выходим через парадную дверь на улицу. Сперва кажется, что там очень холодно, но постепенно тело привыкает к разнице температур.

К моему великому ужасу, мы идем прямо к мотоциклу. К его Хонде. Стоило бы догадаться. Ох, нет, нет, нет. Пожалуйста, только не это!

— Вызови мне такси, — прошу глухо. Он оборачивается, вздергивая бровь под идеальным углом.

— Четыре утра. Хочешь сгнить закопанной в лесу? Валяй! — цедит, залезая на вгоняющего меня в ужас железного коня.

— Мне совсем не нравится твой мотоцикл! — хмурю брови, выдавая абсолютнейшую правду.

— Я тоже не испытываю восторга от твоего общества! — мрачно изрекает рикошетом. — Села. Не беси меня сейчас, Лисицына!

Он вставляет ключ, поворачивает, и мотоцикл адски ревет. Хочется перекреститься, почитать молитву и потянуть время. Которого в распоряжении я не имею. Понимаю, что иного выхода нет. Тяжело вздохнув, все-таки лезу, неуклюже перекидываю ногу и усаживаюсь позади него.

Напрягаюсь. Становлюсь деревянной. Так всегда происходит, когда я чего-то боюсь. Вся трясусь, что уж скрывать. Мне не просто страшно! Мне страшно до подскочившего к самой глотке сердца, заметавшегося в конвульсиях. До отбивающих джагу коленок. До дрожи, щекочущей шею под волосами.

Куда девать руки не понятно. Верчу растерянно головой. Вот вроде сзади специальные штуки…

— Соскребать твои мозги с асфальта в мои планы не входит, — повернувшись полубоком говорит мне он.

— Я… первый раз, — зло бросаю в ответ.

Раздраженно вздыхает. С терпением у этого парня всегда были большие проблемы. Не его это конек, однозначно.

— Что?

— Что… За меня держись, тупица! — начинает некстати выходить из себя. Обстановка итак накалена до предела.

— А ты можешь не оскорблять меня всякий раз когда…

Мой поток слов тонет в реве мотора. Газует, трогается с места, и я, едва не рухнув от неожиданности, вынужденно цепляюсь за его живот.

— Нормально держись, ты не на пони катаешься! Не вздумай отпускать руки! — и это говорит мне он. Беркутов Роман.

Да все равно кто он, боже! Уже при выезде на трассу, я от ужаса цепляюсь за него просто намертво. Пока мимо пролетают деревья, стройные ряды фонарей и машины, думаю лишь о том, чтобы не свалиться под одну из них от страха, сковавшего все конечности.

Довольно долго трусливо прячусь за широкой спиной, даже не пытаясь разглядывать окрестности МКАДа.

— Дышать-то мне нужно? — намекает на мои чересчур активные объятия он, когда мы стоим на светофоре.

Смущаюсь до корней волос. Сконфуженно ослабеваю хватку и отодвигаюсь от прохладной кожи куртки, но стоит ему разогнаться, как я опять бесконтрольно, на автомате слишком сильно хватаюсь за него.

Час спустя тело ноет от постоянного напряжения, а голова кружится от новых ощущений, которые постепенно завладевают мною.

Рассвет — прекрасен не смотря ни на что. Влажные волосы развевает ветер. После пролитого дождя пахнет свежестью. Облака расступаются, являя взгляду чистую голубизну, а огненный диск выглядывает из-за линии горизонта, раскидывая лучи по утреннему небу.

Я смотрю на эту красоту и думаю о том, что наша жизнь поистине непредсказуема.

Знала бы я тогда, насколько…

Глава 13

Когда мы добираемся до моего района, в Москве уже наступает раннее утро. Холодное, но невероятно ясное. Все тучки куда-то разбежались, являя взгляду чистую синеву, что для этого города в принципе большая редкость, учитывая плачевную экологическую ситуацию.

Что до меня… Внутри — коктейль из самых что ни на есть противоречивых эмоций, но все отступает на второй план, уступая место лишь тревоге.

Ульяна. Сейчас меня интересует только она. Плевать на эту отвратительную, унизительную ночь. Мне нужно убедиться в том, что с моей сестрой все в порядке. И если это не так, то я никогда не смогу простить себя.

Стоит мотоциклу притормозить у дома, номер которого все же пришлось назвать Беркутову, как я цепенею от страха. Против воли в голову пробираются самые разные мысли. Паника невидимой рукой сдавливает горло, а страх за младшую сестру стремительно пожирает клетку за клеткой.

Смущенно отодвигаюсь от одноклассника, наконец, разжимая онемевшие пальцы, которыми так отчаянно цеплялась за него в дороге.

Едва ступни касаются земли, я чувствую головокружение. Однако это не мешает мне перейти на бег и в секунды добраться до распахнутой настежь двери подъезда, кодовый замок на которой уже давным-давно сломан. Перепрыгиваю через ступеньки, дышу через раз. Сердце колотится так, что того и гляди остановится.

Пожалуйста, боже, пусть с Ульяной все будет в порядке! Прошу у Тебя только это!

Добравшись до третьего этажа, застываю перед мятой дверью из тонкого металла.

Ключи.

Их нет.

Они были в кармане, а одежда моя, увы, осталась там в лесу.

От досады хочется взвыть.

Дергаю за ручку. Открыто… И это для меня — удар под дых. Мать никогда не запирает дверь, когда в квартире посторонние люди. Ведь каждая попойка сопровождается тем, что в нашу квартиру приходят ее «друзья».

Нет-нет-нет… Пожалуйста, только не это!

Трясущимися пальцами открываю погнутую дверь и захожу. Осматриваю узкий коридор в полумраке. Слушаю убийственную, давящаю тишину и гулко стучащую кровь в ушах. Щелкаю хлипким замком за спиной и бросаю встревоженный взгляд в сторону нашей с Ульяной комнаты.

— Явилась? — доносится с кухни нетрезвый голос матери. — Сюда подошла быстро!

Я сглатываю тугой комок, образовавшийся в горле. Медленно направляюсь туда.

На кухне загорается свет. Мать стоит, уперев руки в бока. И ее взгляд не предвещает ничего хорошего. Она недовольно ворчит себе что-то под нос, осматривая меня с ног до головы, и только сейчас я вдруг понимаю, что стою перед ней в мужских вещах. Изумление на ее лице сменяется настоящей яростью.

— Мам, это не то, что…

Но договорить я не успеваю. Она хватает меня за свитер и рывком дергает к себе.

— Ах ты ж дрянь такая! — встряхивает и шипит как змея.

— Мам…

— Кто тебе дал право не ночевать дома, шлюха малолетняя! — больно стискивает мои щеки тонкими пальцами правой руки.

— Я…

— Ты погляди шаболду какую вырастила! — сжимает скулы так сильно, что я случайно прокусываю зубами небо.

— Ы не ак пояла, — пытаюсь объяснится, но она даже не пытается меня выслушать.

— Я дура что ль по-твоему! — разъяренно кричит, раздувая в гневе ноздри. — Ты посотри, ты посотри!

— Мам…

— Дала ему? Ну-ка говори, блудня! — трясет меня и склоняется ближе, обдавая стойким запахом перегара.

Молчу, в то время как она продолжает безжалостно топтать мою гордость.

— Дала? Отвечай! — пальцы больно давят на скулы.

— Нет, — чувствую как от унижения по щекам стекают слезы. — Нет.

Мать прищуривается, хмельным взглядом выискивая в моих глазах ложь.

— Я ж тебя для Паровозовых берегу, идиотка ты эдакая! Они ж все проблемы наши решить могут! А ты! Тварюка неблагодарная, думаешь только о себе!

— Че разверещались с самого утра, бабы, — доносится из коридора голос донельзя недовольного Валеры, маминого «ухажера».

— Валерочку из-за тебя подняли! — сердито орет на меня она. — Дочь вот соизволила вернуться! — отпускает меня и тут же тянется к бутылке. — Погляди на нее!

— Где была? — тут же басит Валера, включая режим «мужика».

— На дне рождения у друга, — отзываюсь тихо, дрожащими пальцами натягивая рукав большого свитера на кулак.

Я прекрасно понимаю, что они не станут слушать правду. А если и станут — то ни за что не поверят в произошедшее. Решат, что я обманываю и сочиняю.

— У друууга, поглядите-ка на нее, — тянет мать, с грохотом отставляя пустой стакан. — Это у того что ль, кто тебя привез?

— Нет, это просто одноклассник, — шепчу одними губами.

— На мотоцикле навороченном, — поясняет она своему драгоценному Валере. Видимо, дежурила у окна. — Ты смотри на нее! Возомнила себя взрослой! Сестру, дрянь, бросила ночью ради развлечений!

Ее слова ранят будто ножи. Я бы никогда не поступила так с Ульяной.

— Я не специально так поздно вернулась, — пытаюсь оправдаться, но тем самым делаю только хуже.

Мать в два шага сокращает расстояние между нами. Смотрит на меня опухшими глазами и презрительно кривит губы.

— Срамье! — цокает языком та, которая и сама-то давно не является примером для подражания.

— А эт че мужское? — тянет меня за свитер ее сожитель, но я резко дергаю рукой.

— Холодно было, — зачем-то оправдываюсь я перед абсолютно чужим человеком.

Он смеряет меня сальным, подозрительным взглядом. Внимательно изучает от шеи до пят. Затем без предупреждения лезет пальцами за шиворот.

— Ба-лан-тин, — читает громко, доставая телефон.

(Ballantyne — известный шотландский бренд, чья штаб-квартира располагается в Италии).

Я отшатываюсь в сторону. Валера обращается к гугл.

— Хрена се… Двадцать. Тридцать пять, сорок тыщ, мать! — эмоционально возмущается он, и его кустистые брови ползут вверх.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Че? — мать с видом знатока щупает ткань дорогущего свитера. — Кашемир че!

— Не порядок, Катя, не порядок, — выносит вердикт Валера тоном, который мне совершенно не нравится. — Совсем от рук отбилась у тебя девка!

— Ох, че творится то! Че творится! — вздыхает мать и качает головой. — Кого воспитала! Говорила ж ей держаться подальше от этих буржуев!

— Так и в подоле принесет тебе, — нарочно подливает масла в огонь этот мерзкий тип. — Проучить надо, Кать! Иначе не дойдет.

— Дело говоришь, Валера! — соглашается кротко.

— Есть одно лекарство, — говорит он, гадко улыбаясь.

Меня пугают его слова, а шелест вытаскиваемого из камуфляжных штанов ремня и вовсе вгоняет в полнейший шок.

— Армейский, — ухмыляется многообещающе. — Только такой, Катя, сможет доходчиво все объяснить твоей дочери.

— Вы не посмеете, — задыхаясь от ужаса, отступаю назад. Вдоль позвоночника ползет дурное предчувствие.

— Для твоего блага, девочка, — делает шаг в мою сторону.

— Мааам, — дрожит и ломается мой голос. Бросаю полный мольбы взгляд на мать, но та равнодушно грызет соленый огурец, уставившись в противоположную сторону.

— Отойдите от меня, — упираюсь поясницей в чугунную раковину времен советского союза.

— Твердая мужская рука, вот чего не хватает в этом доме! — изрекает этот алкоголик, нависая надо мной.

— Так-то так, — кивает мать, усаживаясь на скрипучий стул.

— Мам, очнись, мам, — почти кричу. — Он не имеет права! Не имеет!

Все происходит очень быстро. Первый удар, второй. Шея, спина.

Я наивно полагала, что самое страшное позади, но боже, как же я ошибалась! Сидя на полу и закрывая руками лицо, я думала лишь об одном: не выдержу. Больше не смогу… Просто не смогу и все.

— Прекратите! — срываюсь на крик, когда ремень обжигает кожу через ткань свитера.

— Ничего, мы, — хлещет меня по ногам, — воспитаем тебя в раз!

— Маааам! — зову ее отчаянно.

Она вроде как порывается ко мне, но Валера велит не вмешиваться в процесс воспитания. Мол, ему, бывшему вояке, выросшему на таких методах, виднее, как «мозги детям вправлять».

Я шумно втягиваю сквозь сжатые зубы воздух, задыхаясь от невыносимой боли. Меня будто жалят сотни ос. Одновременно.

Слышу треск стекла. Убираю руку, чтобы посмотреть на часы, единственную вещь, доставшуюся мне от отца. И это я делаю очень зря. Валера, увлеченный процессом, не успевает среагировать. Бляшка ремня попадает прямо по лицу. Защищая голову, отползаю в угол, получая по бедру и ногам.

За что мне все эти круги ада?

За что?

Так больно, что кажется, умру… Моему телу сегодня итак досталось, а теперь еще и это.

Терплю, стиснув челюсти. Проклинаю мать. Впервые в жизни проклинаю, люто ненавидя. И смиренно жду. Жду, когда все это закончится.

К слову, Валера расходится ни на шутку. Лупит так, что я, в итоге, охрипшая, падаю на пол.

Мать, в какую-то минуту встрепенувшись, оттаскивает ирода, в глазах которого читается нездоровое удовлетворение.

Не знаю, сколько вот так лежу… Кожа пылает огнем, щеку нещадно печет, но я не плачу. Не позволяю.

Пялюсь в одну точку до тех пор, пока в коридоре не становится тихо.

Хочу закрыть глаза и больше никогда не открывать их. Не чувствовать запах дешевого алкоголя и гадкого, удушливого табака. Не видеть этот омерзительный притон. Пьяную, еле ворочающую языком мать и тот хаос, в который она превратила нашу жизнь.

Какое-то время спустя эта самая женщина, именуемая моей матерью, шаркает резиновыми тапками по старому, облезшему линолеуму. Она молча проходит в кухню, но спешит не ко мне, а к бутылке «Беленькой». Сначала, судя по всему, пьет сама. А потом…

Я слышу характерный звук льющейся жидкости. И вижу стакан, который она ставит на пол прямо передо мной.

— Ты это… Подумай, Ляль, над своим поведением, — добивает меня будто пулей из пистолета.

Удаляющиеся шаги. Щелкает заедающим выключателем. Гаснет свет. Не только в этой комнате. Но и у меня внутри. Впервые за много лет я сомневаюсь в своих силах и думаю о том, что ничего у меня не получится…

С размаху бью ладонью по стакану. Он валится, расплескивая по полу водку. В нос ударяет характерный запах спирта. Им пропитана эта затхлая квартира. Им отравлена моя мать. Им изуродована моя жизнь…

— Ляяяль, — тоненький голосок вырывает меня из плена темных мыслей.

— Малыш…

Ульяна подбегает ко мне. Начинает горько, но почти бесшумно плакать. Этому она давно научилась. Мать не терпит истерик и показательных концертов.

Девчушка тянет меня за руку, заставляя встать. Неимоверно тяжело сейчас оторвать свое ноющее тело от холодного пола.

Вцепившись в ладонь, Уля тащит меня в нашу с ней комнату. Запирает на щеколду дверь и укладывает в кровать. Набрасывает на нас теплое одеяло. Прижимается к моей груди и вздыхает… Так тяжко, что сердце рвется на куски.

— Тебе больно, Ляль? — касается маленькой ладошкой рассеченной щеки, и я невольно вздрагиваю.

Разве сравнится эта физическая боль с той, которую я испытываю внутри? Искалечено не мое тело. Искалечена моя душа…

— Нет, — я морщусь, но не двигаюсь.

— Тебя долго не было, Ляль, — чертит пальчиком линию на коже. — Я забоялась!

— Прости меня, милая, прости, — крепко обнимаю сестренку, утыкаюсь носом в ее волосы и, наконец, даю волю слезам. — Никто… никто тебя не обидел?

— Нет, — шепчет она так тихо, будто боится, что нас услышат. — Мама сказала, что надо поиграть: закрыться и сидеть мышкой.

Тяну носом ставший густым воздух.

— Я сидела, Ляль.

Судорожно рыдаю, вытирая обжигающие слезы рукавом чужого свитера.

Свитера того, кого я всем сердцем ненавижу.

Свитера, который пахнет совсем иначе, чем моя жизнь.

Он пахнет так невыносимо прекрасно.

Свежестью, кедром, смолой и корицей…

Глава 14

Пару секунд гипнотизирую закрытую дверь. Обычно это означает, что заходить в кабинет нельзя и тревожить того, кто внутри — тоже. Негласные правила, которые неукоснительно соблюдают все в этом доме.

Все, кроме меня… Ведь нет ничего круче, чем нарушать навязанные кем-то устои.

Показного приличия ради, стучу пару раз по лакированной деревянной поверхности и, недовольно поморщившись, открываю дверь. Тренер сегодня будет очень не доволен. Я снова распускал руки вне зала. Поймет по сбитым в хлам костяшкам пальцев.

— Проходи, Роман, — не отрываясь от изучения какого-то документа, произносит отчим.

Я усаживаюсь в коричневое, кожаное кресло напротив и разглядываю озадаченное лицо Сергея Беркутова, — человека, который входит в число самых успешных бизнесменов нашей страны.

Его брови от напряжения сошлись на переносице, отчего на лбу выступили заломы морщинок. Губы плотно сжались в тонкую линию, а сосредоточенный, цепкий взгляд обращен к бумаге, которую он держит в руках. Типичные будни моего вечно занятого дяди — Беркутова Сергея Владимировича.

Пока его извилины активно работают, я почти терпеливо жду. Лениво толкаю пальцем маятник, и наблюдаю за тем, как вся конструкция приходит в движение. Планеты солнечной системы начинают вращаться. Пялюсь на эту штуковину минуты две точно. Залипательно, черт возьми…

— Итак, Роман, — мужчина, наконец, отрывается от важной для него макулатуры и откладывает очки в сторону. — Как прошел твой праздник, посвященный вступлению во взрослую жизнь?

— Слишком громко и патетично звучит, — едва скрывая сарказм, отвечаю я.

— Вчера мы с тобой даже парой слов не обмолвились. Выглядишь, как огурчик. Неужто и в собственный день рождения остаешься верен своим привычкам? — не верит он.

— Именно. Не горю желанием стать одним из тех, кто ползает по полу и блюет под себя.

— Похвально, похвально. Но бокал вина-то пригубить можно? — замечает он.

— Мне это не нужно.

Сергей Владимирович улыбается и достает из ящика пачку сигарет.

— Не возражаешь? — интересуется, прекрасно зная, что я не люблю курево. Во всех его проявлениях.

— Кури, дядь Сереж, если есть необходимость. Травись на здоровье. Табак содержит мышьяк, формальдегид, свинец, оксид азота, окись углерода, аммиака и еще около 43-х известных канцерогенов.

— Спасибо, сынок, — на его губах застывает печальная улыбка.

— Marlboro? — спрашиваю, вопросительно вскидывая бровь.

— Они со мной со студенческой скамьи, — пожимая плечами, поясняет большой любитель кубинских сигар.

— Кстати, два актера, которые участвовали в рекламе Marlboro Man, умерли от рака легких. После чего, сигареты Marlboro получили прозвище «убийца ковбоев», — многозначительно информирую его я.

Он запрокидывает голову, и по кабинету разносится его басистый смех.

— Ромыч, ну ты прям один в один, как твой отец! Он вот так же методично каждый раз невзначай промывал мне мозги.

Под ребрами неприятно кольнуло.

Мы молчим какое-то время. Сергей неотрывно смотрит на кончик тлеющей сигареты, а я на фоторамку, которая стоит на его рабочем столе.

— Полагаю, Вы, молодежь развлеклись на славу? — незаметно переводит неприятную для нас обоих тему и прищуривается.

— Все прошло неплохо. Отдельное «мерси боку» за выключенные в доме камеры, — искренне благодарю его я, вспоминая всю ту вакханалию, что творилась позавчера в гостиной.

— У меня сердце слабое, Ром. Так что ваши утехи пусть останутся только вашими.

И слава богу. Стриптизерши, поплывшие от алкоголя парни и развязные девчонки — все это в итоге, вылилось в «так себе картину». Да еще и полуголая Лисицына, бегающая по дому с пистолетом в руках. Вот где треш-то!

— У курящего доставка кислорода к сердечной мышце резко нарушается из-за блокирования гемоглобина крови окисью углерода из табачного дыма, — продолжаю настырно занудствовать и таранить его нелицеприятными фактами. — Риск инфаркта миокарда в 5 раз выше, догоняешь?

— Боже, да все-все! — тушит окурок в пепельнице, встает и подходит к окну. — Завяжу потихоньку, слово даю.

— Только заднюю потом не включай, — прошу его заранее. — Зачем звал-то?

— Прямо уж и побеседовать нельзя о том, о сем, — ворчит мужчина.

Я хмыкаю. В его занятом графике и на сон-то времени нет… а для задушевных бесед — так тем более.

— В субботу по случаю твоего восемнадцатилетия состоится семейное торжество.

— Мать вашу, только не это, — мой недовольный стон разносится по кабинету. — Все эти пафосные приемы, на которых лизоблюды в смокингах и вечерних платьях распинаются друг перед другом, вызывают приступ тошноты.

— Наша семья на виду. Ты — мой прямой наследник, а значит, пора не только включиться в работу компании, но и заручиться необходимыми связями.

— В гробу я видал весь этот цирк уродов! — цежу сквозь зубы, снова толкая пальцем чертов маятник. — Это все? Или еще новости «радостные» будут?

— Ром…

Не нравится мне этот его взгляд и бесцветный тон. Чувствую, как в груди змеей шевелится тревога.

— Савелию стало хуже. Врач сказал, что регресс на лицо, — Сергей тяжело вздыхает и запускает пятерню в волосы.

— Так в чем проблема? Давай отвезем его в Швейцарию еще раз? К этому твоему доктору Хаусу[7]?

— Отвезем, Ром, отвезем, — тихо обещает он, глядя сквозь идеально чистое стекло на центральный двор.

Мне не нравится, что он не смотрит при этом мне в глаза. Как будто что-то скрывает. Так и есть, судя по всему.

— Сколько? — стиснув зубы, все же спрашиваю я прямо.

— Никто не может сказать точно, Ром, — отвечает уклончиво, но от меня не укрывается тот факт, что в его позе стало еще больше напряжения. Оно так и сквозит в каждом его движении.

— Помоги ему, — прошу глухо. — Найди другого врача, если последний не справляется.

— Рома, ты же прекрасно осведомлен о болезни своего брата, — дядя, наконец, поворачивает голову в мою сторону, и впервые за последние несколько лет я замечаю, как сильно он сдал…

Сергей Беркутов, (а в узких кругах просто Беркут-старший), до сих пор может дать фору любому. Высокий, поджарый, с легкой проседью на висках. Но речь идет не о внешности. В его глазах такая хроническая усталость… Работа по девятнадцать часов в сутки явно не проходит для него бесследно.

— Ты бы съездил отдохнуть, — выдаю я вслух.

— Что все так плохо? — смеется он.

— Пора уже просто. Эта твоя вечная строительная империя рано или поздно тебя доконает.

— На этот случай у меня есть ты, Роман.

Молча встаю, надеваю куртку. Цепляю взглядом большие старинные часы.

— Свидимся на выходных, раньше не приеду.

— Давай, Ром. И только попробуй не явиться. На квартире порядок у тебя? — интересуется строго. — Учти, там приличный дом. Потише со своими горе-друганами. Ты, кстати, не подскажешь, почему Ян в больнице? Мне вчера звонил его отец…

Я застегиваю молнию и злорадно ухмыляюсь. Что не укрывается от проницательного Сергея.

— Абрамов-младший молчит. Может, хоть ты просветишь? Вы ведь вроде как все вместе тут были.

— Мы сами разберемся, — отрезаю сухо.

— У него сотрясение и полный фарш во рту, Роман, — отчитывает он сурово.

— За дело получил, — направляясь к двери, бросаю через плечо. — Все, мне пора.

— На машине поедешь? — намекает он на то, что ему было бы приятно, если бы я опробовал свой подарок.

— Нет.

— Не гони по трассе, — уже будучи в коридоре, слышу его просьбу я.

Спускаюсь на первый этаж, выхожу через парадную дверь. Направляюсь к мотоциклу. На улице отличная погода. Свежий воздух заполняет легкие до краев, под ногами мокрые, желто-красные листья. В голубом небе ярко светит утреннее солнце, а из леса доносится громкая трескотня очумелых птиц. Прямо идеальная атмосфера для душевнобольных, находящихся на реабилитации!

Недолго это продлится. Скоро в Москве начнется бесконечная серость.

Мимо пролетают деревья и дорожные знаки. Мотоцикл ревет и несется по МКАДу с немыслимой скоростью, то и дело маневрируя среди автомобилей. Чистый кайф ощущать полную свободу. Пока все дохнут в пробках, я без проблем еду дальше, наслаждаясь каждой минутой.

Губы непроизвольно растягиваются в улыбке. Представил Лисицыну, сидящую сзади… Отключилась бы уже наверное от шока, свалившись на дорогу мешком с картошкой.

Вспоминаю, как она храбрилась и отчаянно пыталась скрыть тот ужас, который испытала при виде моего железного друга. Получилось у нее, по правде говоря, неважно… Сперва глазища эти свои вылупила на пол лица и дрогнувшим голосом заявила, что ей не нравится мой мотоцикл. А потом и вовсе трясущимися руками, намертво в меня вцепилась. Клянусь, думал до самой печени доберется! Но если скажу, что мне не понравилось — солгу…

Уверен, расслабиться ей не удалось совершенно. И дышала она явно через раз. В целом же, было ощущение, что я везу за спиной старого доброго Буратино. Уж настолько деревянной она была!

Хохочу в голос.

Но вскоре от веселья не остается и следа. Чем ближе я подъезжаю к Москве, тем явственнее злость набирает обороты. Опять же из-за Лисицыной.

Мне нужны подробности той ночи. И я по-любому вытрясу их из нее. Если она, конечно, явится сегодня.

В гимназию я приезжаю к девяти. Первый урок по расписанию — это физкультура, и он скоро закончится.

Сидя на трибуне, лениво наблюдаю за игрой. Баскет. Князев в мое отсутствие прямо Майклом Джорданом[8] себя возомнил.

Клоун цирковой… И прехлебатель его, Аверин, сияет как долбаный тульский самовар. Так увлекся, что не заметил Юнусова, подобравшегося справа. Потерял мяч, рататуй тупоголовый.

Отвлекаюсь от происходящего. Смотрю на девчонок 11 «А» и 11 «Б». Они страдают на матах, старательно качая пресс под руководством Петра, никому не дающему спуску.

Я бегло осматриваю присутствующих. Смирнова, пыхтящая Харитонова, красная как рак Сивова, громко причитающая Павлюкова и откровенно халтурящая Грановская. Среди тех, кто сидит на лавке Лисицыной тоже нет.

Бросаю взгляд на окна. Стадион пуст. Остается раздевалка, ну и вариант, что в школу Лисицына так и не явилась.

Я осматриваю женскую раздевалку на предмет наличия Лисы. Пусто. Не пришла значит. В помещение по звонку вваливаются раскрасневшиеся и мокрые девчонки.

— Ромка, — верещат они, улыбаясь, — Нам переодеться надо.

А сами обступают меня, флиртуют напропалую и смеются. Сивова и вовсе решает переплюнуть всех.

— Ром, помоги, а? Я застряла! — заявляет она мне, стоя в одном лифчике в тот момент, когда футболка уже задрана по самую голову.

Вероника, прищелкнув языком, хватает меня за руку. Моя свободная манера общения с одноклассницами никогда не была ей по душе.

Выходим из раздевалки. Она оборачивается и останавливается в шаге от меня.

— Я очень зла на тебя, Ром, — заявляет недовольным тоном, складывая руки на груди.

— Не понял…

— Ты меня обидел, — отклянчивает губу и смотрит на меня с укором.

До меня доходит. Вероника решила, что я пришел просить прощенья.

Ну-ну…

— Извиниться хотел? — спрашивает королевишна снисходительно.

Неожиданно открывается дверь раздевалки. Мимо кто-то проносится. Заприметив рыжеволосую, окликаю ее. Но она не реагирует и я иду следом, оставляя Грановскую в одиночестве.

— Харитонова, — зову девчонку, едва поспевая за ней. Втопила она не по-детски.

У выхода из спортзала я ее все же нагоняю. Загораживаю собой дверь и недовольно вскидываю бровь. Александра лупится на меня во все глаза, а я не могу понять, что с ней не так.

— Чего тебе, Беркут? — пищит не своим голосом, задирая веснушчатый нос.

Такая мелкая. Метр с кепкой. Сверлит меня недовольным взглядом из-под светлых ресниц.

— Скажи-ка, Лисицына была вчера в школе?

— Нет, не была, — насупившись, отвечает она. — Чего тебе от нее надо, ирод? Поиздеваться?

Но я уже направляюсь к выходу, испытывая какую-то непонятную смесь тревоги и предчувствия чего-то не доброго.

В памяти всплывает не самая приятная картинка. Лисицына сидит на полу в душевой, обхватив руками коленки. Пейнтбольной краски на ее теле нет, а вот следов от выстрелов — предостаточно… Скорее всего, она осталась дома именно поэтому.

На втором уроке мы расходимся по группам. А вот на третьем происходит то, чего я не ожидаю. Со звонком в класс влетает бледная и лохматая Лисицына. Она, опустив голову, шествует к своему месту. Садится. Достает учебник и тетрадь.

Обращаю внимание на то, как она одета. Черные брюки, черная водолазка. Почти все тело скрыто от любопытных глаз. Нетрудно догадаться почему…

А еще она то и дело кашляет и трет лоб.

Телефон настырно вибрирует, отображая последние входящие. Раздраженно читаю сообщения группы класса в What’s up и выпадаю в осадок от прочитанного. Что за..

«Ну и фингалище»

«Лисициной кто-то вмазал, да?»

«Упала» — так она сказала на английском.

«Кому-то не понравились ее услуги» — пишет Грановская.

По классу то и дело прокатывается волна шепотков. А я пялюсь на Лисицыну и только сейчас догоняю, что левая часть ее лица и впрямь скрыта волосами, что является крайне подозрительным.

Как только звенит звонок, девчонка спешит собрать свои вещи и покидает кабинет. Я иду прямо следом за ней. Коридор. Рекреация второго этажа, переход.

Она по ходу заметила. Дернулась. Ускорилась. Вынуждая сделать тоже самое.

— Притормози-ка, Лисицына, — на нижней ступени успеваю перехватить ее под локоть и оттащить под лестницу,

Сначала она испуганно замирает. Потом, видимо, начинает злиться.

— Что тебе надо? — спрашивает охрипшим голосом, пытаясь выдернуть руку.

Легонько толкаю девчонку глубже под лестницу, прислоняя к стене.

Отворачивается. Возмущается. Хочет, чтобы я ее отпустил. Но мои холодные пальцы все же опускаются на пылающую кожу лица девчонки. Против ее воли настойчиво разворачиваю в анфас к себе, убираю волосы и то, что вижу, приводит меня в замешательство…

Кто из них это сделал? Сотру в порошок…

Глава 15

Отвратительно. Одно это слово удивительным образом сочетает в себе описание того, как я выгляжу и того, как я себя чувствую.

Подниматься утром с кровати было невыносимо больно. Мое тело горело адским пламенем и нещадно ныло. От снарядов, которые лопаясь, растекались краской по коже или от ремня, которым избил меня сожитель матери… Так или иначе, в отражении я вижу последствия вчерашней ночи «во всей красе». На ногах, руках, плечах и животе — страшные, бледно-синие и фиолетовые синяки. Россыпи красных точек из — за разрыва капилляров и отчетливые, припухшие полосы от «кнута». Со спиной — та же картина. Настоящий мрак, если честно… В довершение ко всему, на скуле теперь имеется красноречивое подтверждение того, что меня кто — то бил. Потому что выглядит это именно так.

Впервые за много лет я решаю прогулять школу. Просто потому что не представляю, как мне пойти туда в таком виде. Принимаю душ и с опаской захожу на кухню. Время раннее по меркам привыкших веселиться ночью, так что я успеваю собрать Ульяне нехитрый завтрак и незамеченной вернуться в нашу комнату.

Пока она кушает, я пью горячий чай. В груди чувствуется какая-то неприятная тяжесть. Я постоянно кашляю и по ощущениям у меня температура, но оставаться дома — нет абсолютно никакого желания, а потому я быстренько одеваю потеплее сестру, и мы спешим выбраться из чахлой квартиры, жизнь в которой с каждым днем все ярче и ярче демонстрирует тот факт, что ад на Земле все-таки существует. Я даже адрес назвать могу…

— У нас что, выходной? — весело спрашивает Ульяна, когда понимает, что в садик сегодня мы не идем.

— Да, малыш, можно и так сказать, — отвечаю я, поправляя на ней забавную шапочку с кошачьими ушками.

— Ууух ты! — выдает восторженно. — И куда мы?

— Гулять, — заговорщицки подмигиваю я ей. — Хочешь покормить уточек на пруду?

— Ооочень! — оживленно кивает она, хлопая в ладоши.

В ближайшем супермаркете покупаем батон и сок с трубочкой. В аптеке беру дешевое обезболивающее и мазь от синяков. Стараюсь не обращать внимания на то, каким взглядом провожает меня кассир «Столички». Сжимаю маленькую ладошку Ульяны покрепче и веду в сторону парка.

В утренние часы тут почти безлюдно. Разве что пара-тройка пенсионеров, да несколько мамочек с колясками, наслаждающихся умиротворением, которое дарит это место.

В воздухе витает аромат опавших листьев, свежести и шишек. Птички, еще не улетевшие на юг, щебечут, словно переговариваясь. Лес тихонько шумит. Все-таки какая удивительная игра красок! Деревья одеты в яркие оттенки: от золотистого до насыщенно — бордового. Легкий ветерок колышет трепещущие листочки, а солнышко настойчиво пробирается сквозь пушистые, белые облака, бегущие по синему небу.

Я очень люблю это время года. Осень передает невероятную атмосферу и настроение: грустное, но вместе с тем какое-то особенное. Торжество красок, но с привкусом горечи. Ведь совсем скоро в Москву придет зима.

Прислонившись спиной к дереву, наблюдаю за тем, как Ульяна зайчиком скачет по траве, собирая гербарий. Она напевает какую-то песенку себе под нос, а я любуюсь тем, как искренне она улыбается и радуется нашему совместному времяпровождению.

Как же я хочу подарить ей счастливую жизнь! Я желаю этого больше всего на свете! Наверное, именно поэтому я до сих пор не сдалась.

Устало откидываю голову назад. Смотрю на раскидистые ветви старого дуба, сквозь которые солнышко тянет ко мне свои лучи. Они нежно ласкают бледную кожу, позволяя чувствовать это… Чувствовать, что я все еще могу испытывать тепло, ценить момент и ждать счастья, там, где оно не предвидится.

Да, я все еще глупо надеюсь, что у меня получится. Выиграю соревнования, сдам экзамены и закончу Гимназию. Несмотря ни на что, обещаю. Завтра же пойду на занятия. Избегать своих обидчиков я не стану. Конечно, нет смысла обращаться в полицию. Их родители в состоянии уладить любую ситуацию, а вот у меня проблем только прибавится. Наша семья итак стоит на учете везде, где только можно, допустить лишения прав я никак не могу. Рисковать тем, что от меня заберут Ульяну — я не стану ни за что.

Взгляд опускается на разбитый циферблат часов. Как же мне жаль! Единственная вещь, доставшаяся мне от отца. Отца, которого я ни разу в жизни не видела. Отца, которому нет до меня дела, даже если он жив.

Мысли то и дело крутятся вокруг последних двадцати четырех часов. Вчерашняя ночь была наполнена поистине первобытным ужасом. Честно говоря, даже не знаю, что из всего этого ощущалось страшней: похищение и мешок на голове; холодный, темный подвал; дуло пистолета; осознание того, что меня привезли в качестве игрушки для именинника или сама встреча с ним после садистской «игры», в которой я все же пусть и была унижена, но проигравшей точно не стала.

Беркутов… За это его изумленное выражение лица мне, как минимум, положен Оскар. Правда Его Величество Именинник быстро пришел в себя и, как мне показалось, не особенно испугался направленного в его сторону пистолета. Скорее, был удивлен тем, что я оказалась способна на такой отчаянный шаг. (Сама от себя не ожидала, если уж признаться откровенно). Но тогда я еще не знала, как отреагирует школьный мучитель на мое появление в его птичьем особняке, так что полагаю, у меня есть серьезное оправдание тому, почему я целилась в человека.

Я, кстати, ждала от него чего угодно, но точно не того, что он набросится на своих друзей как зверь. Похоже, ему и впрямь не понравилось, что за его спиной одноклассники пошли на авантюру, за которую можно не одну статью получить. Дело тут, конечно, не во мне, а в принципе в том, что они решили за него. Полагаю, к подобному он не привык.

Как бы то ни было я благодарна Всевышнему за то, что этого ненормального перемкнуло именно так. И за то, что, не взирая на наши острые взаимоотношения, Беркутов вернул меня домой. Но этот его ревущий мотоцикл! Святые небеса! Я так боялась свалиться с него, что вцепилась в парня намертво. И лучше уж сгорать от стыда, обнимая ненавистного одноклассника, чем попасть под колеса какой-нибудь фуры, которые всегда меня пугали.

Было еще кое-что. То, что не давало мне покоя. Речь о мальчике, которого я волей случая увидела в комнате. Кажется, Роман обращался к нему по имени Савелий. При воспоминании о нем мне становится не по себе. Не то, чтобы я никогда не видела больных детей, прикованных к инвалидной коляске, просто, наверное, конкретно в тот момент я растерялась. Уж очень особенным выглядел этот ребенок. И то, как Беркутов сидел перед ним, с какой интонацией говорил, поглаживая ладонью растрепанные волосы. Было в этом жесте что-то такое… То, что невозможно объяснить.

Достаю свой старенький телефон. В поисковике забиваю «Беркутов Сергей, олигарх, Москва». Почти сразу же натыкаюсь на фотографию того, кто мне нужен. С картинки на меня смотрит весьма приятный глазу мужчина средних лет. Вот только я не могу сказать, что Роман — его копия. Безусловно, что-то общее между ними есть, но ярых отличий там все же больше. Думаю я об этом не случайно, а потому что четко услышала от домработницы отчество парня. Обращаясь к нему, она совершенно точно произнесла не «Сергеевич», а «Александрович». Меня в принципе покорежил данный официоз, так что — не заострить на этом внимания попросту не вышло.

Читаю информацию, которая находится в открытом доступе. В основном все так или иначе связано с деятельностью бизнесмена. Нефтяной магнат, занимающийся строительством. Капитал, фонды и прочее. Пытаюсь найти личную информацию, но натыкаюсь только на сухие факты. Женат на Марине Крестовской. Есть сын Роман.

Ничего не понимаю, если честно. Может, домработница просто ошиблась? Мало ли, всякое бывает. Но почему тогда он не сделал ей замечание? Это же заносчивый индюк Беркутов, он бы такого в свою сторону однозначно не стерпел.

Тут же пишу и про Савелия Беркутова, но вот про него никаких данных нет совершенно. Один ребенок у Сергея. И тот с чужим отчеством. Леший разберет тайны этих представителей голубых кровей!

— Это тебе, Ляль! — Ульяна протягивает мне пестрый гербарий.

Я нежно целую сестру в щечку и предлагаю отправиться к водоему для того, чтобы исполнить нашу миссию — покормить толстых, горластых уток. Ульяна щедро угощает пернатых хлебом и звонко визжит, когда ее со всех сторон обступают наглые голуби, жаждущие подкрепиться. Я стою чуть поодаль и кутаюсь в куртку, ощущая себя с каждой минутой все хуже. Нельзя раскисать и болеть, Алена, нельзя! Повторяю про себя как мантру.

В торговом центре, который находится в пяти минутах от нашего дома, есть кинозал. Самый, что ни на есть обычный. Но для Ульяны посещение кинотеатра — это всегда целое событие. Так что она на протяжении всего мультфильма восхищенно глазеет на экран и сосредоточенно хрустит сладким попкорном. Ну и пусть, что сегодня пришлось потратить ту тысячу рублей, которую опять мне незаметно подсунула в карман баба Маша. После нашего визита в ее дом, подобные сюрпризы случаются частенько. С грустью думаю о том, что в Бобрино теперь можно будет появится только после того, как сойдет вся эта «красота».

Около двух мне звонит Данька. Интересуется, почему я не пришла на занятия. Приходится сослаться на плохое самочувствие. Почти правда, что уж там! Князев в свою очередь рассказывает о том, что в школе после дня рождения Беркута народу поубавилось, да и сам именинник явиться на уроки не соизволил.

«Устроили себе выходной, мажоры долбаные». Именно так выразился Даня. У которого, к слову, весьма состоятельная семья.

Да уж, догадываюсь я, где стараниями Романа сейчас отдыхает тот же Абрамов. «Больница» — название этому санаторию, судя по тому, что я видела в комнате и холле.

После трех мы с Ульяной уже в зоомагазине. Отказываться от смены — нерациональная идея и непозволительная роскошь. Отработать пять часов не так уж сложно. Во всяком случае, так мне раньше казалось.

Аллочка, поджимая губы, то и дело бросает на меня обеспокоенные взгляды. Не выдерживает и начинает шепотом выдвигать свои версии. То меня избил мой мифический парень-доминант, то одноклассницы решили проучить, то на улице на меня напали хулиганы, требующие то, чего у меня отродясь не было. Успокаиваю Шевцову, чья фантазия не знает границ, активно посмеиваюсь и заверяю ее в том, что во всем виноваты только моя неосторожность и рассеянность. Мол подумаешь, поздоровалась с дверцей шкафчика, что ж из этого раздувать целый спектакль.

Шевцова, хоть и не блещет умом, в честности моих слов сомневается, но, к счастью, перестает играть в пытливого Шерлока Холмса. Благо, что не видит всего остального. Фирменная толстовка магазина очень удачно скрывает то, что нужно спрятать.

А вот с заведующей сложнее. Татьяна Андреевна — женщина проницательная. Не думаю, что она поверила мне. И да, я уверена, что она непременно поговорит об этом с Элеонорой.

Последний час я еле стою на ногах. Когда заходим домой, первое, что озадачивает — запах котлет. Вот чего я не припомню уже не знаю с какого времени.

— Вернулись? — доносится голос матери. Трезвый голос матери. — Раздевайтесь и давайте сюда.

Она появляется в коридоре спустя минуту, нетерпеливо тянет меня за руку, очевидно, чтобы продемонстрировать плоды той деятельности, которую развела на кухне.

Ах, ну теперь понятно. Как это я забыла. Двенадцатое.

— Добрый вечер, Валентина Алексеевна, — здороваюсь с тучной тетенькой, восседающей на двух стульях сразу.

— Здрасьте, здрасьте, — отвечает мне она, заполняя бумажки. — Присаживайся, Алена. Рассказывай, как тут у вас дела.

— Все хорошо, — отвечаю на автомате, когда ловлю тревожный взгляд матери. Она заметила здоровенный продольный фингал на моей рассеченной скуле.

— Школу/сад посещаете? — женщина лениво задает дежурные, осточертевшие обеим сторонам вопросы.

— Да. Готовлюсь к экзаменам и соревнованиям.

— Ну а дома че тут у вас? — отрывается от заполнения бланков, разложенных на столе. — Тааак… Я не поняла, а это еще что такое! — возмущается, таращась на мое лицо.

— Это — спасибо однокласснику-придурку. Во время командной игры в волейбол, мне прилетело мячом. К несчастью, прямо по лицу, — лгу как можно убедительнее и пожимаю плечами.

— То есть дома, — она прищуривается, — руку на тебя не поднимают?

Мать увлеченно переворачивает котлеты, от запаха который желудок нещадно сводит. И где только фарш достала, а главное, на какие деньги…

— Нет, вы что! — делаю удивленные глаза.

— Ульяна, мама бьет старшую сестру? — вдруг интересуется дама у младшенькой.

— Нет, — расчесывая кукле волосы, отвечает та. У нас с ней негласное правило: она всегда подтверждает любые, сказанные мной слова.

Сверлит меня с минуту пытливым взглядом, но потом машет рукой. Дескать, ну и ладно.

— Так-с, ну, Лисицыны, вроде все тут у вас более-менее. Екатерина, употребляете сейчас?

— Как все, изредка, — заверяет мать, выкладывает ароматные котлеты на блюдо и выставляет его перед соц работником.

— Ой, благодарствую, весь день на ногах! Ни секунды покою! — причитает Валентина Алексеевна, поближе придвигая к себе тарелку.

— Сейчас макароны Вам положу, — спотыкаясь, показательно суетится мать вокруг нее.

— Что вы! — останавливает ее она. — Я же на диете.

На диете! Следующие пять минут мы наблюдаем за тем, как наш ужин стремительно исчезает у нее во рту. Хорошо, что Ульяна поела в торговом центре. Вредную пищу, но все же.

Подчистив тарелку, работник социальной службы сует матери под нос бумажки, инспектирует нашу с Улей комнату и покидает квартиру.

Едва за ней закрывается дверь, как я уже слышу грохот бутылок. Видимо, мать достает одну из припрятанных. Да, увы, так и есть. Стресс, полученный в ходе визита Валентины она сбивает все той же «Беленькой». Привкус разочарования на губах преследует меня всякий раз. Она теперь уже вряд ли измениться…

— Ляльк, — отставляет стакан, подходит ко мне и тянет руки к лицу. Я резко отшатываюсь. — Ну котенок ты мой бедный, прости, Ляльк. Ну хочешь, я его выгоню! — заявляет она мне, заглядывая в глаза.

Да уж конечно… Выгонит.

— Ляльк, — настырно лезет ко мне.

— Не трогай меня! — отступаю назад и качаю головой. — А Валера твой если еще хоть раз руку на меня поднимет, клянусь, вилкой горло ему проткну. Поняла?

Она прищуривается, смотрит на меня оценивающе и кивает.

На следующий день я отправляюсь в школу. Пропускаю физкультуру, иду сразу на английский. Одноклассники то и дело перешептываются за моей спиной, а молодая учительница одаривает сочувствующим взглядом. Кое-как отзанимавшись, отправляюсь на алгебру. Прикрыв свой позор волосами, насколько это возможно, захожу в кабинет лишь со звонком, дабы у Элеоноры просто-напросто не было возможности поговорить со мной перед уроком.

Краем глаза замечаю тот факт, что в классе нет ни Пилюгина, ни Абрамова, ни Бондаренко. Ах, и предателя Цыбина в придачу. Заболел, говорят… Как же! Зато, к моей досаде, тут присутствует Беркутов. Он прожигает меня тяжелым взглядом все сорок пять минут. Я ощущаю физический дискомфорт и нарастающее раздражение. Всегда так было…

Едва раздается звонок, спешу собрать свои вещи и пулей покидаю кабинет. Успеваю заметить, что Роман тоже встал. Выхожу в коридор, лавирую в толпе, сворачиваю в еще пустую рекреацию. И понимаю, что он идет за мной. Ускоряю шаг. Сердце стучит в ушах. И чего ему надо!

— Притормози-ка, Лисицына, — моя нога уже касается последней ступеньки, когда Беркутов настойчиво тянет меня в закуток, что находится под лестницей.

Я на пару секунд теряюсь, но все же успеваю взять себя в руки. Показывать ему свой страх я не собираюсь.

— Что тебе надо? Я ничего никому не расскажу, можешь не напоминать! — говорю зло, пытаясь выдернуть руку из захвата. Мой голос хрипит. Сегодня стало еще хуже. Я все-таки заболела.

Прислоняет меня к стене и нависает надо мной свинцовой тучей. Беспомощно дергаюсь, отворачиваясь влево.

Он стоит слишком близко и молчит. В следующую секунду пытается сделать так, чтобы я на него посмотрела.

Вот же прицепился!

Я протестую, мотаю головой, но в какой-то момент его пальцы касаются моего лица и все же против воли разворачивают. Я от этого его жеста в растерянности замираю. Заливаюсь краской смущения и стыда. Он же — в шоке пялится на мою скулу. Сжимает челюсти до зубовного скрежета и прищуривается.

— Отпусти, — резко сбрасываю его руки.

Не хочу, чтобы он ко мне вот так прикасался. Ни он, ни кто-либо другой.

Беркутов отступает на шаг, но пройти не дает.

— Кто? — мрачно задает всего один вопрос, толкая меня плечом назад, когда пытаюсь протиснуться мимо него.

— Отойди!

— Я СПРАШИВАЮ ЛИСЫЦЫНА, КТО? — повторяет, явно теряя терпение, с которым у него большие проблемы.

Его глаза сверкают чистым гневом, а яростный взгляд пробирается под кожу.

— Никто, сама, — зачем-то отвечаю, сглатывая.

— А это тоже САМА? — хватает меня за руку, чуть сдвигая рукав.

Красная полоска, которая отчетливо проступила на бледной коже, вообще не дает шанса на ложь. Но мне все равно. Я не обязана ему ничего объяснять.

— Какого ляда, Лисицына? — орет, дергая меня за водолазку. Видимо, от его глаз не укрываются следы на шее, потому что смотрит на меня он ошарашено. — Кто и когда это сделал с тобой?

— Отпусти! Дай мне пройти! — начинаю биться в панике и кусаю до боли внутреннюю поверхность щеки. Чтобы не разрыдаться. А как же хочется!

Звонок оповещает о том, что пора идти на урок, но судя по всему, у Беркутова другие планы. Прямо сейчас он, очевидно, хочет закончить то, что начали его друзья. Хочет растоптать меня окончательно.

— СКАЖИ. МНЕ! — произносит с нажимом, к моему ужасу, одним движением закатывая рукав еще выше.

— Отвали! Достаточно с меня унижений! Не смей вообще задавать мне какие-то вопросы! Все из-за тебя! — выдаю отчаянно, часто и громко дыша. — НЕНАВИЖУ!

Толкаю его в грудь, что есть сил, хватаю упавшую с плеча сумку и бегу…

Бегу прочь от Него. Врезаюсь в Даню, которого не видела сегодня, но не останавливаюсь даже когда он зовет меня. Выдержать еще и его атаку — я уже просто не в силах. Залетаю в опустевший женский туалет, прислоняюсь спиной к холодному кафелю и пытаюсь унять дрожь. Зачем он это делает? Каждый раз норовит задеть больнее…

Мой телефон вибрирует. Достаю его, и предчувствие меня не подводит. Сообщение с неизвестного номера.

«В 14:30 у Циркуля в кабинете. Только попробуй свалить».

Истерично смеюсь, но тут же начинаю кашлять. Ну надо же! Месяц игнорировал наставления директора, а тут вдруг сам напоминает об «обязательных занятиях для устранения пробелов в математике». Моих пробелов, мешающих на пути к аттестату с отличием.

Черта с два! Никуда я не пойду.

Естественно так я и делаю. Сбегаю сразу после шестого. А на следующий день в Гимназию я уже не еду. Температура под сорок и остро развивающаяся пневмония просто не позволяют мне этого сделать…

Глава 16

Утро тринадцатого октября выдалось тяжелым вдвойне.

Во-первых, по ощущениям я вся горела. Меня знобило, а в горло словно стекловату засунули. Еще я периодически заходилась страшным кашлем. Таким вот кашлем, характерным для курильщика со стажем.

Во-вторых, мое тело от каждого движения ныло пуще прежнего, а синяки и следы от ремня стали выглядеть еще хуже, проступив во всей красе.

Мне было очень плохо, но все же, усилием воли я заставила себя подняться с кровати и собрать Ульяну. Отвела ее в сад, постаравшись на этот раз не пересекаться с докучливой воспитательницей. Она непременно обратила бы внимание на мою хворь и отказалась бы принимать Ульяну в группу. Мало ли что…

В школу я в тот день так и не пошла. Просто не нашла в себе сил. Купила в аптеке несколько пакетов Терафлю, ромашковый чай и дешевый спрей от боли в горле. Отправилась домой «лечиться», наивно полагая, что этот нехитрый набор меня спасет.

Выпила разбавленный водой порошок и скрутилась калачиком на постели. Мать вроде и не поняла, что я осталась дома. Кутаясь в теплое, привезенное из Бобрино пуховое одеяло, я слышала, как они с Валерой комментируют передачу «Модный приговор», то и дело срываясь на громкий и противный истеричный смех.

Перед тем как провалиться в сон, отправила Элеоноре Андреевне сообщение о том, что заболела. Лучше уж я сообщу ей сама, чем она придет к нам в гости с расследованием, как это произошло в конце девятого класса.

Мне в тот день пришлось безбожно краснеть перед классным руководителем. За бардак на кухне и нетрезвую родительницу, от которой за метр разило перегаром. Потому что Пельш, несмотря на недовольство Екатерины, все же вошла в квартиру для того, чтобы выяснить причину моего отсутствия в школе. А дело было в том, что тогда болела маленькая Ульяна, и оставить ее одну без присмотра я не могла. Спасибо, что Элеонора Андреевна вошла в мое положение и не стала сообщать социальному педагогу о моих «прогулах».

Теперь у нас с ней некий уговор. Я всегда держу ее в курсе того, что происходит со мной. Потому что мама не контактирует с учителями совершенно. От слова совсем. И слава богу…

Проспала я до самого вечера и, забирая Ульяну из садика, была уверена в том, что мне стало лучше. Но как же я ошибалась… Последующие пару дней были сущим адом. Болезнь не отступала, и уже тогда, говоря откровенно, я понимала, что это вряд ли обыкновенная простуда. Дышать становилось все тяжелее, температура больше не спадала, в груди болело, и я стала хрипеть.

В пятницу Ульяну пришлось оставить дома и отвести к соседке, добродушной одинокой кошатнице Арине Васильевне, не раз выручавшей нас раньше в особо «веселые» ночи. Ведь тогда замка на двери нашей комнаты еще не было.

Конечно, оставлять Ульяну с чужим человеком было не самым простым для меня решением, но старушке я доверяла, да и не хотела, чтобы сестра тоже заболела, а риск такого развития событий был невероятно высок.

Екатерина все-таки заметила, что я не хожу в школу. Будучи пьяной в дрова, она причитала на тему того, что я своим кашлем мешаю им с Валерой спать, а еще я получила выговор за то, что безответственна и не слежу за своим здоровьем. Вот так вот.

Мать проявила неслыханную заботу — притащила мне сваренный в мундире картофель и велела подышать над кастрюлей. Думала помру, если честно… Потому что становилось только хуже. Под нецензурную брань Валеры, доносившуюся из комнаты напротив, я кашляла, согнувшись пополам и никак не могла остановить приступ.

Вечером она заставила меня выпить какие-то таблетки, а потом удалилась на кухню, предварительно сухо поинтересовавшись, где младшая. На том и кончилась ее родительская забота. Забирать свою дочь у соседки она так и не пошла…

В ночь с пятницы на субботу я лежала безучастно глядя в потолок. Я не знала, что делать. Надеяться на иммунитет, который сейчас явно был ослаблен, не представлялось возможным. Нормальных лекарств не было. Денег тоже.

Мать опять ушла в черный запой… Они ругались с Валерой на весь дом. Начался жуткий скандал. Поливая ее отборной руганью, он покинул нашу квартиру, громко хлопнув дверью. Обещал, что навсегда. И очень хотелось верить, что это так.

В тот день меня посетила страшная мысль. А что если я умру? Кто первым кинется меня искать? И кинется ли вообще хоть кто-нибудь?

Как оказалось, да. Утром субботы я услышала недовольный, скрипучий голос матери. Она трепала меня за плечо и призывала проснуться.

Простонав что-то нечленораздельное, я повернула голову и сквозь дурман увидела ребят: Пашу и Данила. Аверин очень испугался моего состояния. Данька принялся отчитывать за давно севший телефон. А я просто лежала, слушала, и по щекам градом катились слезы. От осознания того, что нет, я все-таки не умру в этой комнате одна. У меня есть мои друзья…

Даня в шоке смотрел на мою мать и на обстановку, царящую в старой, обветшалой квартире, насквозь пропитанной запахом спирта. Паша виду не подавал, но я понимала, что они оба растерялись. Стоит, наверное, сказать, что ребята оказались у меня дома впервые. Приглашать их к себе никогда желания не возникало. Причину, думаю, объяснять не нужно…

Аверин позвонил бабе Маше. Мне очень не хотелось этого, но я понимала, что уже все — полный финиш. Без ее помощи было не обойтись.

Даня ушел почти сразу. Я помнила, что у него отборочные соревнования по плаванию. Поблагодарила его за заботу и осипшим до невозможного голосом пожелала удачи. Пашка же остался со мной до самого приезда бабушки.

Баба Маша очень разнервничалась. Это было конечно ожидаемо. Я очень переживала, что у нее подскочет давление или не дай бог заболит сердце. Охая и ахая, она померила мне градусником температуру и, ужаснувшись итоговому показателю в 39 и 7, вызвала скорую.

Устроила взбучку матери, но та, ощетинившись, лишь равнодушно бросила, что я сама виновата. Мол шлялась с парнем по ночной Москве в холодную погоду.

Я горько улыбнулась. Знала бы ты мама правду…

Шли часы, а скорая так и не приехала. В больницу уже поздно вечером нас повез Паровозов, с которым как выяснилось, и приехала из Бобрино баба Маша. Илья вцепился в нее как клещ, когда увидел ее у железнодорожной станции и узнал, что она едет ко мне в Москву.

Я плохо помню, что происходило в те выходные. Мы очень много времени провели в коридорах больницы. У меня точно брали анализы и делали снимок легких. Лицо женщины-рентгенолога, увидевшей мои телесные повреждения, забыть было просто невозможно. Как и тон, которым она после разговаривала с бабушкой.

Меня определили в инфекционное отделение. Врач вынес неутешительный вердикт: острая пневмония. Я не запомнила ни вид этой самой пневмонии, ни число процентов поражения легких, я просто, лежа под капельницей, отключилась в какой-то момент и все…

Медсестра снова ставит мне капельницу. Сколько их было за эти дни — не сосчитать. Также как и количество ненавистных уколов. В живот, в ягодицу. Для меня, ни разу не попадавшей до этого в больницу, все кажется перебором.

Два дня меня мучают тяжелыми антибиотиками, но температура все еще держится. Медикаментозную терапию меняют. Я много сплю и почти ничего не ем. И вот, наконец, еще трое суток спустя, я потихоньку начинаю снова чувствовать себя человеком. Мне становится немного лучше, хоть я до сих пор очень слаба.

В больничной палате нас трое. Болтливая пятнадцатилетняя блондинка Марина и моя ровесница Согдиана, спокойная и молчаливая.

В палату к нам, естественно, никого не пускают. Бабушка с Ульяной уезжают в Бобрино, зная, что мне предстоит провести в больнице минимум две недели, а то и больше. Даня и Паша каждый день звонят по видеосвязи, рассказывают последние новости и шутят шутки, отчаянно меня развлекая.

Досадно, что я пропускаю учебу и свои тренировки, но деваться некуда. Когда ты не здоров, увы, выбирать не приходится.

— Лисицына, это тебе, — медсестра Олеся ставит у моей тумбочки большой красивый пакет.

Я не успеваю сообразить, что к чему, как пронырливая Маринка уже бесцеремонно засовывает туда свой не в меру любопытный нос.

— Ничоси, Ален, да тут есть чем поживиться! — без зазрения совести перебирая запас продуктов, сообщает она.

— Это от кого? — спрашиваю я хмуро у медсестры.

— Так парень твой передал.

Закатываю глаза. Паровозов. Тоже мне парень!

— Верните, пожалуйста, Олесь, — прошу я девушку.

— Эй, ты че сдурела? — разглядывая огромную банку консервированных ананасов, недовольно возмущается Марина.

— Платонова, это не твое, — выдергивает жестянку из ее рук Олеся. — Лисицына, ну ты правда, чего отказываешься?

— Не парень он мне! Ничего от него брать не хочу! — упрямо отвечаю я.

Марина фыркает.

— Такой видный молодой человек, — жмет плечом медсестра. — И заботится о том, что ты кушать будешь. Кормят-то здесь не ахти, если по чесноку.

— Верните, — решительно настаиваю на своем я. — И пусть больше ничего не передает. Не возьму, так и предупредите.

— Ну, как знаешь, — забирая тяжелую ношу, смиренно подытоживает медсестра. — Завтра утром будь готова. К Евгению Павловичу сразу после завтрака идем.

— А че эт нас тут навещают, а Лисицыну отдельно приглашают? — прищуривается Марина, надкусывая красивое, наливное яблоко. Все-таки стащила из пакета, жучка. — И препараты у нее навороченные, не рашн продакшн.

Я не понимаю, о чем она говорит. Уже и не читаю, что мне заливают в вену. Олеся тоже раздраженно машет рукой. Вообще, положа руку на грудь, мы все очень устаем от Платоновой. У нее рот не закрывается ни на минуту. Вот как сейчас.

— Слушай, Лисицына, — обращается ко мне она, забираясь с ногами на кровать. — А че ты нос воротишь? У Олеськи вон как глаза загорелись, когда она про хахаля твоего говорила.

— Никакой он мне не хахаль, просто друг детства! — раздражаюсь пуще прежнего.

— А чего ты агрессируешь? Это он разрывал твой телефон в первые дни?

Я молчу. Нет, не он.

— Тебе не надо, так с другими поделись. Дай номерок, а, Лисицына?

— Паровозу в январе будет двадцать! Он для тебя слишком взрослый! — укладываясь, нехотя отвечаю я.

— Так отлично! Люблю парней постарше, — хмыкает девчонка. — А почему Паровоз? Что за кликуха такая интересная?

Я вздыхаю.

— Фамилия у него такая — Паровозов.

— А зовут как? Поищу его профиль в ВК.

— Ты можешь помолчать хотя бы пару минут? — подает голос Согдиана.

— Молись во то молча, — гневно стреляет в нее глазами Платонова. — И вообще, я буду жаловаться! Почему я должна делить палату с чокнутой сектанткой?

Согдиана, являющаяся мусульманкой, тяжело вздыхает и продолжает свое занятие, сидя на красивом, расписном коврике.

— Пять раз на день я должна это терпеть! — ворчит Марина, а я тем временем вставляю наушники и включаю музыку. Просто чтобы ее не слышать.

«Вот бы сейчас побегать» — думается с грустью. Но до этого теперь ой как далеко. Меня уже предупредили, что какое-то время после болезни нужно будет восстанавливаться. Ох как же это не понравится Петру Алексеевичу…

Мысли опять возвращаются к пакету. Ну вот кто просил? Как же мне не нравится эта инициативность со стороны Ильи. Бабушку в Москву привез, в больницу меня доставил, в Бобрино с ними назад ездил, но потом вернулся, как сказала сама же бабушка Маша. Теперь вот продукты. И не абы какие. Небось куплено на те кровавые деньги, грабежом заработанные. Мне такого не надо. Пусть сам ест свои деликатесы…

Утром я общаюсь с врачом. Евгений Павлович Калинин, если честно, показался мне сперва человеком холодным и весьма неприятным, но его отношение ко мне в какой-то момент резко поменялось. Вроде это было на третий день. Мне тогда сменили лекарства, и я медленно, но верно пошла на поправку. Калинин стал часто заходить сам и проявлять ко мне какую-то особенную заботу. Марина не зря упомянула об этом. Было в этом нечто странное.

Сегодня Платонова вообще прямо заявила: «Ой да на лапу Калинину дали, так и скажи».

Не по себе как-то стало от этих ее слов. А что если и впрямь тот же Паровозов расстарался? Чем мне потом с ним за это расплачиваться?

Сразу в памяти всплыл тот наш неприятный разговор с матерью.

«Я ж тебя для Паровозовых берегу, идиотка ты эдакая! Они ж все проблемы наши решить могут! А ты! Тварюка неблагодарная, думаешь только о себе!»

Противно. Она говорила обо мне как о товаре. Да к тому же, так откровенно.

Думаю только о себе? А она? Она думает хоть о ком-то?

Я отворачиваюсь к стене, потому что из глаз непроизвольно текут горячие слезы обиды. Мать за все время моего нахождения в больнице ни разу не позвонила. Ни разу! Может быть настолько наплевать на родного по крови человека? Оказывается, что да, может…

Плевать она хотела на то, что Илья ступил на кривую дорожку и превратился в бандита. Ей бы только зАймы свои погасить, отметить это событие и пойти за новыми. Потому что брать берет, а отдавать не отдает естественно. Нечем.

Жаль, что ни Паровозов, ни кто-либо другой не может решить ее главную проблему — алкоголизм.

История с передачками повторяется еще дважды. Я игнорирую звонки Паровозова и эти его подарки тоже. Оно мне не надо совершенно.

В один из дней происходит одно очень странное событие. Около десяти утра, когда я возвращаюсь в палату с процедур, Платонова начинает истошно вопить.

— Там парень, парень! Под нашим окном. Просил тебя позвать.

Черт… Принесла нелегкая. В этом весь Илья. Не дозвонился, так решил заявиться.

— Скажи, пожалуйста, что меня нет, — тихо прошу ее я.

— Сдурела? Я таких парней только в журналах видела и в кино! — восторженно произносит она, поглядывая в окно.

— Нет меня, — приседая на кровать, бросаю я.

— Ой дууура, — цокает Платонова, пошире открывая створку. — Эй, Паровозов, она отказывается говорить с тобой!

— Чего? — слышу я в ответ, и перестаю копаться в сумке.

— Не хочет тебя ни видеть, ни слышать, — заявляет она голосом моего адвоката. — А меня Марина кстати зовууут.

— Марина. Передай Лисе, что если она не появится в окне, я залезу вон по этой трубе и придушу ее к чертовой матери.

Вероятно так он и сделает. Второй этаж всего-навсего. Лучше не рисковать.

— Вот ведь придурок! — я хватаю из шкафа свою поношенную куртку и засовываю туда рукава. — Отойди-ка.

Потеснив улыбающуюся во все тридцать два Марину, подхожу-таки к приоткрытому окну. В нос мгновенно ударяет свежий, прохладный осенний воздух. Сегодня на улице пасмурно. Небо серое и затянуто тучами. Похоже, быть дождю.

— Что тебе надо? — все еще ломаным голосом спрашиваю я, глядя на Беркутова, стоящего внизу у того самого мотоцикла, на котором мы добирались в Москву с Рублевки.

Одноклассник одет ну совсем не по погоде. Я бы сказала слишком легко. Светлый джемпер, кожаная мотоциклетная куртка, темно-синие джинсы и сияющие идеальной белизной кроссовки. Прямо не парень, а ходячий бренд. Вспоминаю цену свитера, до сих пор оставшегося у меня — и аж дурно становится.

— И тебе привет, Лиса, — лениво растягивая слова в привычной для него манере, отвечает он. — Что с твоим гребаным телефоном?

— Я тебя заблокировала, — заявляю честно.

Роман усмехается и снова поднимает голову наверх.

Рядом задыхается от возмущения Марина. Не то от моей реплики, не то потому что ее в этот момент из палаты уводит медсестра.

Я застегиваю молнию повыше. Не хочется рисковать своим хилым здоровьем снова.

— Если ты приехал за своими вещами, то их тут нет. Отдам после выписки, — холодно сообщаю я.

— Оставь себе, — небрежно отмахивается.

— Нет уж, спасибо, обойдусь. Мне не нужны твои подачки.

— Это я уже понял, — почему-то произносит он. Негромко, но я слышу.

Смотрит на меня внимательно. И мне это не нравится, потому что я отчего-то начинаю очень нервничать.

Какого водяного он приехал? Разве не в Гимназии сейчас должен быть?

— Ты плохо выглядишь, — огорошивает вдруг.

Сжимаю кулаки.

Ну скотина! И сюда пришел, чтобы донимать меня. Ирод проклятый!

— Продолжай ходить раздетым, тоже сляжешь с пневмонией. Посмотрим на кого будешь похож ты! — гневаюсь я.

— Ужас, ну и голос, — продолжает издеваться он. — Не лиса, а волк из «Ну погоди».

Слышу, как за спиной тихо смеется Согдиана.

Вот же бесит, идиот несчастный! У меня внутри все клокочет от злости. Вулкан проснулся спящий. Как один из тех, что находится в далекой Индонезии.

— А теперь ноздри раздуваются как у разъяренного змея горыныча, — комментирует он.

— Пошел ты! — каркаю и захлопываю окно, не в состоянии больше терпеть его насмешки.

До меня доносится его свист.

— Я тебе книжки привез, зубрила. Циркуль велела сподобиться. Пневмония пневмонией, а Единый Государственный никто не отменял…

Плотно прижимаю окно и поворачиваю ручку. Беркутов все еще пялится, и при этом губы его растянуты в легкой полуулыбке.

Не сдержавшись, демонстрирую ему средний палец.

Исчадье ада! Он и тут умудрился меня достать!

Глава 17

Как дурак. Я прождал ее двадцать минут в кабинете Циркуля, но она так и не явилась. Совсем страх потеряла!

Не то чтобы я жаждал объяснять Лисицыной задачки про варенье, которое, согласно решебнику, регулярно и в разных количествах употребляют Пух и Пятачок… Нет, мне просто надо было дожать ее. Услышать от нее правду.

Потому что я в бешенстве.

На ее теле не только синяки от пейнтбольных шариков… Я знаю, отчего бывают похожие полосы.

Абрамов часто организовывает странные развлечения сомнительного характера. Та же игра в «пейнтбол на живца» появилась давно, но «жертвами» всегда по своей воле становились продажные шлюхи. Которые за деньги готовы были терпеть и не такое… Чем заканчивалась «охота на мясо» догадаться, думаю, несложно. Чьей краски на шалаве было больше, тот и выиграл. «Приз» получала вся команда. Кто-то участвовал в оргии, кто-то тупо смотрел на все это дерьмо.

Жестоко конечно, но, твою мать, насколько надо быть конченой, чтобы согласиться на подобное предложение?

Деньги… Чертовы хрустящие бумажки разного номинала и валюты. К сожалению, ради них телки готовы на все. Даже бегать голыми по лесу, зная, что в них будут стрелять. Не дикость ли?

Тогда в своей комнате, глядя на Лисицыну, разукрашенную краской и стоящую в одном белье, я сперва испытал отвращение. Решил, что и она продалась. Разочарование года, не иначе. Но что-то настораживало. То ли дрожащие руки, сжимающие пистолет, то ли этот ее взгляд с огромными, испуганными глазищами и трясущейся нижней губой…

Но клянусь, в тот момент у меня и мысли не было о том, что ее могли привезти ко мне в дом принудительно. Наверное, потому что соображалось плохо. Злая и мокрая насквозь Лисицына, замершая с пушкой в руке, меня заинтриговала. Я знал, конечно, что она отчаянная, но что б настолько…

Было и еще кое-что. То, что не давало покоя. Ее тоненькое, хрупкое, но очень соблазнительное тело, ныряющее в мои шмотки. Это просто взрыв мозга. Бред, но меня прямо штырило от вида своего свитера на Ней.

Завис. Пялился как придурок. Хотелось запретить ей надевать штаны. Потому что я очень красочно представил эти длинные, спортивные ножки на своем мотоцикле.

Однако синяки и ссадины на ее теле быстро вернули меня к реальности и отрезвили. Лиса не была продажной девкой, и я своего разрешения на подобные развлечения с ее участием не давал. Одно дело стрелять в тех, кто пошел на это добровольно, по собственному желанию, и совсем другое — выкрасть человека и подвергнуть унижениям.

И снова накрыло праведным гневом…

А потом еще и еще. Уже когда зажал ее в школьном коридоре под лестницей. Впал сначала в кому, потом в ярость. Когда увидел полосы, уродующие нежную, бледную кожу девчонки. И разбитую, припухшую скулу. Ее кто-то ударил.

Это оглушило меня… Скрутило кишки.

«Все из-за тебя»

Кажется, она так сказала…

Что конкретно имела ввиду, так и не понял.

К ремню и насилию над женским полом в целом, я отношусь негативно… В моей семье было так: отец никогда не поднимал руку на мать. Так же, как и Сергей. Но два года назад я гостил у своего деда и стал невольным свидетелем их скандала с бабушкой. Мне тогда почти шестнадцать было. Дед, будучи в гневе, в какой-то момент не сдержался. Ударил жену по лицу, да так, что она к стене отлетела…

Меня понесло в ту же секунду.

Я бил его долго. Едва инвалидом не оставил. Потому что для меня его поступок был чудовищен.

Бабушка переехала в Тверь. А деда я с того дня забыл. Так и не отыскав оправдания случившемуся…

На следующий день в школу Лисицына не приходит. Зато ясным солнцем на горизонте показывается Пилюгин, который чуть в штаны не накладывает, когда я выныриваю из-за угла. С целью прояснить ситуацию.

Мы за школой у пожарного выхода. Рядом ни души.

Боковой в печень без предупреждения. Пилюгин роняет так и не подкуренную сигарету. Громко охая, складывается пополам и оседает на землю, привалившись к стене. Начинает скулить. «Не бей», «не надо».

— Подробности, — сажусь на корточки рядом с ним, корчащимся от боли.

— Ян… сказал… надо привезти… фф девчонку, — тяжело дыша, начинает он.

— Ну, — требую нетерпеливо, пока тот никак не может оправиться после удара.

— Цыбин… выманил ее… Ян схватил… Платком нос. Вырубилась, — сумбурно поясняет он, но и этого достаточно, чтобы понять цепочку событий.

Цыбин? Я не ослышался? Будущее биологических наук? Прыщавый додик в окулярах, всю дорогу тусующийся за первой партой? Теперь ясно за какие заслуги они притащили его ко мне на вечеринку.

Конец тебе, червь книжный. Урою. Закопаю вместе с энциклопедиями.

— Дальше, — требую я и сжимаю шею Пилюгина, надавливая на болевые точки.

— А-а-аа… не надо… Мешок на голову и… фф… повезли.

Мешок на голову и повезли. Сука… У меня слов нет цензурных.

— В подвал… отвели, отпусти… Беркут отпусти, ппппожа луйста, — ноет эта тварь. — А потом… игра началась. Все… от отпусти, а…

— Кто пистолетом в нее целился?? Кто, мразь?

Одно движение. Захват. Выворачиваю ему руку.

— А-а-аа, не наа-а-адо! — воет, моля о пощаде.

— Кто? — сквозь зубы.

— Ян… Ян, она… раз де ваться… не хотела.

Как не грохнуть его, а? Где взять выдержку. Где?

— А ты? — выкручиваю сильнее, вспоминая, что сам Абрамов заявил о том, что Лиса разбила Пилюгину голову.

— А-а-а-а… Беркут… боооольно!

Вывих плеча ему обеспечен. Но мне как-то параллельно.

— За что она тебя ударила?

Сжимаю челюсти до хруста. Теперь пазл того вечера собран. И мне остается только восхищаться стойкостью и смелостью девчонки. Девчонки, которая вообще оказалась там случайно.

— Поймал… е е… чтоб не сбежа…аа…ла.

— Конченые, — встаю, брезгливо вытирая руки. — Трогали ее?

— Нет, — пыхтит он в ответ.

— А бил кто? — поддеваю морду носком ботинка.

— Никто, — машет головой, — никто точно… точно Беркут… никто.

Значит, я прав. Что-то произошло с ней после. На лице в ту ночь ничего не было стопроцентно. И опухших полос на бледной коже тоже. Слишком жадно я ее разглядывал.

— Рядом с ней увижу — сядешь в инвалидное кресло. Усек? — предупреждаю, ощутимо надавливая подошвой на щеку.

— Ддда, ппппрости, я… не хотел.

Сплевываю рядом и ухожу. Врет мразь.

Звенит долбаный звонок. По расписанию геометрия. Минус Пилюгин. Полагаю, он благоразумно отправился в травмпункт с отрегулированным до нужного мне положения плечом.

Циркуль распинается у доски, разжевывая отупевшим выпускникам понятие центральной и осевой симметрии. Грановская пытается отвлечь меня своей задранной «по самое не хочу» юбкой. Кладет руку мне на колено. Гладит, направляясь выше, но я раздраженно сбрасываю ее когтистую лапу. Не тот настрой совершенно. Перед глазами все еще стоит смущенный и растерянный взгляд Лисицыной. Опущенные ресницы, искусанная до крови на нервной почве губа. Пылающие щеки под моими пальцами. Она не собиралась что-либо рассказывать. Сам выясню, раз такая упертая.

Собственно так я и поступаю. Нарочно жду, когда все ушуршат на перемену. Откидываюсь на спинку стула. Сверлю взглядом классного руководителя. Она щелкает мышью и невозмутимо пялится в экран, периодически поправляя очки в толстой оправе.

— Элеонора Андреевна, а где Лисицына? — спрашиваю, пытаясь игнорировать бесящие щелчки компьютерного грызуна.

— Что? Донимать некого, Беркутов? — отвечает вопросом на вопрос.

— Пфф, переживаю за наш математический тандем. Мне отчитываться перед Невзоровым. Время идет, занятия по подготовке к ЕГЭ она не посещает. А там же в голове опилки, — многозначительно вздыхаю.

— Заболела Лисицына. Выйдет — начнете заниматься, — не отрывая взгляда от монитора, произносит она.

— Заболела… — повторяю вслед за ней.

Думаю. Почесываю бровь.

— А по поводу лица что скажете? Или сделаете вид будто не заметили? — интересуюсь открыто.

Циркуль тут же заметно напрягается. Поджимает тонкие губы и недовольно косится в мою сторону.

— Сказала, что ударилась о шкаф, — выдает гениальное в ответ.

— Это просто смешно ей богу, — фыркаю я.

— Так Роман! — противным менторским тоном. — Отправляйся на химию.

— Усопший в тысяча девятьсот седьмом Менделеев точно подождет.

— А Маргарита Семеновна вряд ли! — ворчит Циркуль в ответ.

— Что у Лисицыной за семья? — игнорирую ее угрозы.

— Личности родительской общественности, а также семьи воспитанников Гимназии не подлежат обсуждению с учащимися, Роман, — чеканит сурово.

— Ну ясно, — возвожу глаза к потолку и встаю.

А на что я, собственно, рассчитывал? Это же циркуль.

— Роман, — обращается ко мне она, когда я уже почти у двери.

Оборачиваюсь. Вскидываю бровь в вопросительном жесте.

— Оставь эту девочку в покое. Ей итак по жизни тяжко, — сообщает она нехотя.

И что бы это значило…

Все-таки друзья у Лисицыной — дегенераты. Слушаю их кряканье в столовой. Перетирают в пятницу за обедом тему исчезновения Лисицыной. Я весь обращаюсь в слух, но ничего полезного эти слюнтяи не изрекают.

— Она не берет трубку…

— Да, со мной тоже на связь не выходит, — соглашается Паша.

— Может, занята? — предполагает Князев.

Имбицил тупоголовый…

— Трое суток занята что ли?

А это уже проблеск здравого смысла в голове Аверина.

— Мало ли…

— Подождем, может объявится?

Одноклеточные. С такими друзьями-тормозами и врагов не надо. Я-то думал, что у них хватило ума навестить девчонку.

Что касается меня, то я еду домой к Лисицыной только в понедельник после обеда. В субботу — гребаный пафосный прием в честь моего дня рождения (даже вспоминать не хочу этот цирк), а в воскресенье — у меня две тренировки.

Зачем еду к Лисицыной? Да кто ж знает… Просто еду и все. Потому что прошла почти неделя, а ее все нет. Стоит, пожалуй, признать, что в школе Лисицына необходима мне в качестве раздражителя как воздух. Я к этому слишком привык.

Район, в котором обитает Лиса, доверия не вызывает. Ряды домов в форме буквы «П». Серая, безликая пятиэтажка — вообще мрак. Это я и в прошлый раз подметил.

Захожу в обшарпанный подъезд, в нос сразу же ударяет запах мочи и дешевых сигарет. Стены исписаны местными недохудожниками, почти на каждой лестничной клетке пустые бутылки и бычки. Окно на втором лестничном пролете разбито.

Я, если честно, не представляю, как Лисицына ходит изо дня в день тут одна. В груди как-то странно царапнуло.

На третьем этаже я в растерянности останавливаюсь. Чешу затылок. Номера квартиры я не знаю. Решаю постучать в первую же попавшуюся дверь, не успеваю занести кулак, как та приоткрывается на цепочку, являя миру длиннючий крючковатый нос. На такой баранки можно закидывать.

— Чаво надо? — зыркает на меня одним глазом пожилая женщина.

Голимая баба-Яга из русских сказок, отвечаю. Лохматая. Высохшая. Дряхлая.

— Добрый день. (Да я сама вежливость). Мне нужна квартира Лисицыных.

Она презрительно фыркает.

— Мало ли чаво кому нужно. По нтв вчера показывали…

— Ну так номер не подскажете? — громко перебиваю нетерпеливо.

— А ты с какой целью любопытничаешь? — внимательно сканирует меня цепким взглядом. — За спрос надо платить. Времена нынче непростые, знаешь ли…

Я ухмыляюсь и достаю пятитысячную из кошелька. Бизнесвумэн блин.

— А остальное? — нагло интересуется старуха, заглядывая в портмоне.

— А не борзеть? — прищуриваюсь я.

— Ладно, входи, — снимает цепочку, открывает дверь пошире и отходит. — Агриппина Игоревна я.

Вдоль стены идет по коридору. Меня подташнивает. Квартира выглядит убогой и в ней жутко пахнет старьем и сыростью. Но я все же иду вслед за ведьмой.

— Сядь, — командует, махнув рукой в сторону табуреток. — Чай, кофэ? За отдельную плату могу налить.

— Обойдусь. Выкладывайте уже, — подхожу к окну и опираюсь спиной о подоконник. — Меня интересуют жильцы. Семья Алены.

— Тююю, — мерзко улыбается. — Далась тебе она!

— А можно без лишней воды, — недовольно пресекаю ее разглагольствования. — Давайте ближе к теме.

— Девчонка живет с матерью и сестрой, — она тянется дрожащими морщинистыми руками к посвистывающему чайнику.

— А поподробнее?

Бабка наливает кипяток в грязную чашку и долго размешивает ложкой один несчастный кубик сахара. От бесящего звяканья у меня начинает гудеть голова.

— Ну хватит уже! — цежу сквозь зубы.

— Ты чаво такой нервный? Тоже из этих?

— Из кого? — вздыхаю раздраженно.

— Наркош поехавших.

— Нет. Так что с семьей?

— Мать не работает, пьет по-черному. Да и колется тоже поди.

— Все?

— Ну и сожители у нее сменяются один за другим. Кого там только не было! Притонище, че.

Зашибись.

— С участковым нашим спит эта шлюхандра. Он потому ее и покрывает. Ночами такое гулье нам тут устраивают! — возмущается громко.

— А вам откуда про участкового известно?

— Знаю, милок, уж поверь. Их дверь, как лист туалетной бумаги.

Ясно теперь, что за дверь. Та помятая, из тонкого железа.

— А сестре сколько?

— Пять или шесть вроде, в садик ходит.

— А о старшей что можете сказать? — все же рискую спросить я.

— А что старшая? — жмет костлявым плечом. — Такая же вырастет как мамаша. От осинки не родятся апельсинки.

— С чего вы взяли, что такая же? — цепляюсь я за ее слова.

— Ну а че. За вчера только трое таких вот юнцов наведались! — презрительно кривит губы.

— Ясно.

За ребрами неприятно колет.

— Шарахается по ночам Лисицына, шалашовка малолетняя.

Хочется ее заткнуть, но я почему-то продолжаю слушать эту грязь.

— А как-то под утро, — склоняется ко мне и шепчет тихо, будто кому-то есть дело до нашего разговора, — они на пару с Валерой из девки дурь выбивали.

— Каким образом?

— Лупили. Я прям слыхала, ага!

— За что?

Во рту так сухо, что хоть сдохни.

— Так за проститутство… Я слыхала, шо мать говорила. Дала ему? Ну-ка говори, блудня! Дала? Отчитывала.

— Вы у двери Лисицыных сутками что ли дежурите? — окидываю ее брезгливым взором.

— Ой ну прямо, — отмахивается, шумно отпивая чай. — Так, подметала на лестничной клетке.

— Ночью? — саркастично уточняю и отталкиваюсь от подоконника. — Чище там не стало, — бросаю, проходя мимо.

Старуха настигает меня в прихожей.

— Ты вроде парень приличный. Не связывайся с шушерой, — напутствует она. — Там не семья, а дно! Заразит еще тебя чем-нибудь… В той квартире такие вакханалии происходят! Мож они на пару с матерью это… оргии устраивают.

Так. Ну все. К чертям…

Открываю хлипкую дверь и выхожу на лестничную клетку. От той информации, что она на меня вылила, голова пухнет, и все, чего я хочу — побыстрее выбраться на свежий воздух…

За что били?

За проститутство…

Отлично твою мать!

Глава 18

Нормально дышится только на улице, но шлейф «ароматов» отпускает не сразу.

В задумчивости перебираю пальцами свой айфон. Наступаю случайно на битое стекло. Хруст под кроссовками. Чертыхаюсь.

Замечаю, что у моего мотоцикла трется какой-то подозрительный тип. Едва он тянет свои культяпки к рулю, я начинаю орать. Обещаю переломать ему все кости, если тронет Хонду хоть пальцем. Терпеть не могу когда прикасаются к чему-то моему.

Бомжара, боязливо оглядываясь, тут же поспешно скрывается за углом.

Сажусь на лавку с облупившейся краской и поднимаю голову наверх. Смотрю на то самое окно, которое по моим подсчетам, относится к неблагополучной квартире Лисицыных.

Так все-таки идти или нет? Надо же выяснить, что с ней? Честно говоря, я в растерянности. Наверное, впервые за долгое время. Эта карга вылила на меня столько инфы, что до сих пор пытаюсь «переварить».

Вообще про Лисицыну до сегодняшнего дня мне было известно не многое. Я конечно знал, что она из неблагополучной семьи, но что ситуация настолько запущена, я не предполагал.

Кажется, именно Ян говорил, что ее мать — легкодоступная баба. Да и сама Лиса — товар изрядно попорченный. Предупреждал, мол заразная, будь с ней осторожнее. Якобы ее жизнь за пределами Гимназии — то еще дно. Похоже на то, если опираться на рассказы шибанутой соседки.

А с другой стороны… так если порассуждать. Лиса учится на отлично, всерьез занимается бегом, участвует в олимпиадах и прочей школьной лабуде. Аморальным поведением не отличается, у директора бывает исключительно в паре со мной, школу вроде как не прогуливает и ни с кем из учащихся гимназии не мутит. (Друзья-придурки не в счет). А могла бы, между прочим…

Иногда я слышу, как ее обсуждают одноклассники. Да тот же Ян, брезгливо морщит нос, а сам то и дело пялится на ее ноги. Ноги от ушей.

Помню, что Осипов из параллельного пытался к ней подкатывать прошлой весной, и Коробов хвостом ходил за ней пару недель подряд. Лаухин из десятого до сих пор стихи сопливые ей пишет. Пушкин недоделанный. А любвеобильный Федоров кидает в ее сторону многозначительные взгляды из разряда «хочу-не-могу» уже второй год подряд. И это только те воздыхатели, о которых я знаю.

Реакция Лисицыной на всех одинакова: девчонка холодна как лед. Носом воротит, шарахается. Может конечно по той причине, что за дверьми школы у нее и без того личная жизнь фонтаном бьет.

Я опять бросаю взгляд на окно. Что я тут забыл вообще…

— Нет их, — слышу за спиной.

Поворачиваюсь и замечаю божий одуванчик, пасущийся на грядке. Пожилая женщина с белыми как снег волосами медленно передвигается вдоль клумбы. Согнулась колесом, одной рукой держится за поясницу, а второй — бычки собирает и складывает в пакет.

— Доброго времени суток, а где они?

— А тебе зачем? — вопросом на вопрос.

Опять двадцать пять. Вторую пятитысячную что ли готовить? Прямо участие в программе поддержки малоимущих категорий граждан.

— Я одноклассник Алены. Роман.

— Арина Васильевна, — срывая сорняк, представляется она.

— Алена не посещает школу, мы с друзьями переживаем, — делаю участливое лицо.

По правде говоря, произнести «Алена» непривычно до ужаса. Обычно я так ее не называю.

— И правильно, что переживаете, — тихо отвечает мне женщина. — В больницу девочку увезли.

В больницу? Ни черта себе. Я аж напрягаюсь весь от таких новостей.

— И давно? — поднимаюсь с лавки, убирая руки в карманы.

— В субботу ночью, когда бабушка ее приехала.

— Так а что с ней? — сразу мимоходом засыпаю ее вопросами.

— Заболела сильно. Маша сказала, что воспалением легких.

Да твою мать…

— Соседка ваша даже не удосужилась мне об этом сказать, — бубню под нос.

— Эт которая? — прищуривается Арина Васильевна или как там ее.

— Так с третьего.

— Ооо, — она усмехается. — Эт Агриппина что ль? Нашел с кем кумекать. Она ж хуже Андерсена. Да и сплетница та еще. На кого хочешь грязь выльет. Скандалы-интриги-расследования. В лучших традициях нтв.

— Ой змеюка какаааая! — доносится с балкона от той самой любительницы нтв. — Поговори мне там еще!

Моя правая бровь медленно ползет вверх. Выходит, что старая карга подслушивала наш разговор.

— Скройся Грипп, — отмахивается от нее старушка и продолжает ковыряться в земле.

— Чтоб тебя в это полнолуние черти с собой забрали! — прилетает сверху.

— Я в бога верю, а черти — это по твоей части! — парирует бабушка-одуван в ответ.

Так, надо валить отсюда.

— Номер больницы не подскажете случайно? — спрашиваю на всякий случай.

— Так откуда ж…

— Ясно, спасибо.

— Бывай…

Запрыгиваю на мотоцикл. Слышу как эти двое снова начинают песочить друг друга. Набираю помощника Сергея Виталия. Он-то и подскажет мне в какую больницу загремела Лиса…

— Это Вы что ли со мной поговорить хотели? — осматривая меня с ног до головы, спрашивает белобрысый додик в очках.

— Я, — поднимаюсь со стула.

Тошнит уже от запаха хлора. Сегодня мой нос прям тест проходит на стойкость…

Доктор Айболит хмыкает.

— Ну пройдем ко мне, молодой человек, — бросив короткий, оценивающий взгляд на мои ролексы, предлагает он.

— Буду признателен, Евгений Павлович.

Прохожу вслед за ним в маленький кабинет. Кабинет, напоминающий период совка. («совок» — пейоративное жаргонное название Советского союза, а также советской действительности в целом).

— Присаживайтесь…

— Роман, — подсказываю ему я.

— Прошу, — указывает рукой на стул.

Интеллигента строит из себя. Ну ладно.

— Не буду ходить вокруг да около, — хмуро осматриваю его обитель. — Мне не нравится ваша больница. Она устарела, персонал — подуставший, оно и не мудрено с вашими зарплатами. Условия для лечения — тоже так себе.

Калинин усмехается, продолжая с плохо скрываемым интересом меня разглядывать.

— Пару дней назад к вам поступила девушка. Алена Лисицына, восемнадцати лет. Я знаю, что на данный момент вы являетесь ее лечащим врачом. Так вот, Евгений Павлович, мне надо, чтобы девчонка чувствовала себя здесь хорошо — это раз. Чтобы получила эффективное лечение — это два. И чтобы она на протяжении всего периода нахождения здесь была под вашим личным контролем. Три собственно.

Его кустистые брови во время моего монолога ползут все выше и выше, а когда в моих руках появляется конверт, у него приоткрывается рот, а маленькие мерзкие глазки начинают лихорадочно блестеть.

— Взятку предлагаешь что ли? — прищуривается «белый халат».

— Мы на ты не переходили, Женя, — одергиваю его я, кидая на стол конверт с баблом. — Если мое предложение тебе не интересно, то обращусь к твоим коллегам. Уверен, прибавка к зарплате размером в несколько этих самых зарплат, будет весьма кстати любому из врачей.

Айболит недоверчиво косится на конверт.

— За молчание доплачу отдельно. Не надо распаляться на тему спонсорства с моей стороны. Мы с девчонкой в контрах.

— А зачем тогда помогаешь? — все же не выдерживает и заглядывает в конверт Калинин. Аж рука правая затряслась.

— А это, Женя, тебя уже не касается, — вытягиваю ноги.

— Лекарства есть хорошие, зарубежные. Правильная и качественная терапия позволит девушке быстрее излечиться от пневмонии и уберечься от ряда неприятных последствий, — деловито вещает он, поправляя очки на вспотевшем от волнения носу.

— Замечательно. Схватываешь на лету. Еще вопрос. Что вообще у нее со здоровьем? Есть заболевания какие?

— Изучу анализы и расскажу, — отвечает он, убирая конверт в ящик стола.

Работник хренов.

— Так не с этого ли начинается подбор лечения?

— Ее изначально другой врач принимал…

— Да по хер, теперь ты как мама-утка следишь за ней днем и ночью. И без фокусов. Связи у меня серьезные, а рука тяжелая, — поднимаясь со своего стула, предупреждаю я.

Он качает головой. Очевидно, поражен моей наглостью.

— Ясно.

— Молоток. Понятливый, — хватаю ключи от хонды со стола. — Завтра продукты привезу. Пусть медсестра ей отнесет.

— Аттракцион невиданной щедрости, — язвит он. — Если б не видел ее травмы на теле, подумал бы что попахивает романтикой.

— Это что за намеки? — в два шага добираюсь до него и хватаю за грудки.

— Спокойно, Роман… я подумал, что…

Стряхиваю его.

— Не ты, так не ты… Мы уже ментам хотели наводку дать.

Внимательно разглядываю гадливого докторишку.

— Девчонка со слезами на глазах просила этого не делать.

— Объяснила почему? — прищуриваюсь.

— Нет.

— Я сам разберусь. Не сообщайте пока.

— Хорошо.

Подхожу к двери и кладу ладонь на ручку. Оборачиваюсь.

— Давай, Айболит, до встречи. Не подведи.

Третий раз.

Она вернула пакет снова.

Клянусь, пар из ушей повалит сейчас.

Олеся, медсестра, с которой я легко нашел контакт, растерянно смотрит на меня. На лице застыло виноватое выражение.

— Раздай людям, — бросаю раздраженно. — Книжки эти передашь ей?

— Ага…

Киваю и спешу убраться из здания больницы. На дух их не переношу. Слишком много времени в них проводил Савелий. Эти характерные для медучреждений запахи, кажется, вросли под кожу.

Мысли опять возвращаются к донельзя принципиальной Лисицыной. Бесит. Уперлась как баран и ни в какую. Подумаешь, пакет с провизией. Зря что ли продавщица «Азбуки вкуса» выбирала самые красивые яблоки, самую крупную голубику и натуральные соки без ГМО?

Могла бы просто принять и не выпендриваться. Не знаю почему, но ее поведение раздражает неимоверно.

«А то ты не знаешь почему!» — резонно замечает голос, сидящий в печонках.

Выхожу на улицу. Мотоцикл оставлен у широкого дуба, и я уже раздумываю на тему того, чтобы сесть на него и свалить, но в голову приходит бредовая идея.

Надо увидеть девчонку. Убедиться, что Айболит не врет и бросить ей для тонуса пару колких фраз. А то совсем там скуксилась по ходу.

Поворачиваюсь и смотрю на окна.

— Лисицына! — ору гневно.

Отказалась от пакета, так пусть хоть соизволит высунуть наружу свой курносый нос.

Занавески на окнах в соседних палатах колышутся и приоткрываются. Кто-то выглядывает. Незаметно как им кажется.

— Лисицына! — горланю истошно.

Наконец, в нужном окне замечаю девичий силуэт. Створка приоткрывается.

— Привет, — здороваюсь холодно. — Мне нужна Лисицына.

— Привет, — расплывается в приторно-сладкой улыбке девчонка.

— Позовешь ее? — вскидываю бровь.

— Ой, подожди, — она исчезает, но уже секунд через двадцать снова появляется в окне.

— Ну, — спрашиваю нетерпеливо.

— Эй, Паровозов, она отказывается говорить с тобой!

— Чего?

Что еще за Паровозов? Бредятина.

— Не хочет тебя ни видеть, ни слышать, — заявляет девчонка. — А меня Марина кстати зовууут.

Ну Лисицына… Замечательно.

— Марина, — обращаюсь я к ней, и в голосе на удивление абсолютное спокойствие. — Передай Лисе, что если она сейчас не появится в окне, я залезу вон по этой трубе и придушу ее к чертовой матери!

Так и сделаю.

Девчонка кивает, исчезая в комнате. Я нетерпеливо жду. Через пару минут у окна действительно останавливается Лиса.

— Что тебе надо?

Голос ее звучит плохо. Слабо и хрипло. Да и выглядит она чересчур бледной.

— И тебе привет, Лиса, — здороваюсь мрачно. — Что с твоим гребаным телефоном?

А я ведь звонил ей. И не раз…

— Я тебя заблокировала, — выдает честно и самодовольно.

Я хохочу и поднимаю вверх голову.

— Если ты приехал за своими вещами, то их тут нет. Отдам после выписки, — холодно обещает она.

— Мне они ни к чему. Оставь себе!

— Нет уж, спасибо, обойдусь. Мне твои подачки не нужны.

— Это я уже понял.

Повисает нелепое молчание. В течение которого мы тупо разглядываем друг друга.

— Ты плохо выглядишь, — сообщаю я.

— Продолжай ходить раздетым, тоже сляжешь с пневмонией. Посмотрим на кого будешь похож ты! — злится она.

— Ужас, ну и голос, — троллю ее я. — Не лиса, а волк из «Ну погоди».

Слышу, как у нее за спиной кто-то тихо смеется. Лисицына лишь клацает от злости зубами.

— А теперь ноздри раздуваются как у разъяренного змея горыныча)))

— Пошел ты! — психует. Закрывает с глухим стуком окно.

На всю округу слышится мой свист. Она застывает.

— Я тебе книжки привез, зубрила. Циркуль велела сподобиться. Пневмония пневмонией, а Единый Государственный никто не отменял…

Губы сами собой расползаются в улыбке. Потому что Лисицыну как всегда удалось довести до ручки за считанные секунды. Показывает мне средний палец. Коза…

Хохочу, направляясь к байку. Перекидываю ногу, включаю зажигание и уезжаю…

Роман так увлечен своими мыслями, что не замечает припаркованную неподалеку черную ладу приору, рядом с которой стоит молодой человек.

Окурок приземляется на землю. Носок ботинка тушит тлеющий кончик. Илья наблюдал за ними со стороны и происходящим не доволен совершенно.

Глава 19

Стучу по двери кабинета с табличкой Калинин Е. П.

— Занят, — раздается сухо в ответ.

Клацаю зубами и рывком распахиваю дверь.

— Я же сказал, что занят, — раздраженно вопит и хмурит лоб дрыщло в белом халате.

— Не в сортире. Да и не особо-то занят, я смотрю, — киваю на поляну, которую он себе накрыл. — Обед еще не начался, одиннадцать только.

— Я вообще-то вторые сутки на работе! — возмущается тот в ответ. — Вот благо хоть жена подкармливает!

Игнорируя его вопли, поворачиваю ключ, торчащий в замке, беру стул, разворачиваю его на сто восемьдесят градусов и сажусь.

— Та-а-к, — он обреченно вздыхает, бросает еще один тоскливый взгляд в сторону дивно пахнущих котлет и с недовольством на лице закрывает контейнер.

Понимаю. Сам бы не отказался. Уж больно хорош аромат.

— Ну-с. Кто вы такой и зачем пожаловали? — вытирает рот салфеткой и одаривает меня любопытным взглядом.

— Илья Андреевич меня зовут, — барабаню пальцами по спинке стула.

— Ааа, помню-помню. Скандал мне тут устроили…

— Да потому что отношение к людям как к скоту! — мои брови непроизвольно сходятся на переносице. — Четыре часа прождали, а у девчонки температура под сорок была!

— Понимаю, но, увы, за всю систему здравоохранения в нашей стране я отвечать не в силах.

— Да смысл этих качелей[9]! — отмахиваюсь раздраженно. — Как тебя по батьке?

— Калинин Евгений Павлович, — дюже официально представляется он.

Как будто на конференции выступать собирается. Дурик.

— Палыч, я по делу.

— Кто бы сомневался! — хмырь поправляет очки с толстенной оправой. — И по какому же?

— Пришел справиться о здоровье своей невесты. Да попросить, чтоб до выписки приглядели за ней, — подмигиваю ему. — Догоняешь?

— Не особо.

Тупой что ли? Не одупляет[10]?

Достаю стопку тысячных купюр. Он от неожиданности чуть не валится со стула, на котором раскачивался всего пару секунд назад.

— Немедленно уберите! — вскакивает и орет как резаный. — Это что еще за безобразие такое!

— Слышь, лекарь, не бухти, а? — лениво успокаиваю буйного. — Тупо просьба, обхаживать девушку получше. Двадцатка тебе на клюв падает, лишняя что ли?

Он как-то странно посмеивается. Озадаченно почесывает длинный нос с горбинкой. Опять хихикает, но уже громче.

— Что за истерика? — прищуриваюсь недовольно. — Мало что ли, а?

Леший знает их расценки московские… Откуда мне простому парню из «Бобрино» это должно быть известно?

— А как фамилия невесты? — вздергивает кустистую бровь.

— Лисицына, в девятнадцатой палате лежит с пневмонией.

— Кхм, — откашливается в кулак. — Ясно. Ясно.

Мутный хер какой-то. Глазки забегали. Как у крысы, которую на чем-то поймали.

— Че? — прищуриваюсь подозрительно.

— Нет-нет, все в порядке, — прочищает глотку он.

— Как она вообще? Ей лучше?

— Определенно. Алена потихоньку идет на поправку, — отвечает он, кивая, и принимается цедить кофе из белоснежной чашки с надписью «здоровье не купишь».

Ага, как же…

— Хорошо, — почесываю подбородок.

— Деньги-то уберите. За кого вы меня принимаете? — хорохорится врачелло.

— В благодарность от всей души, доктор, — настойчиво двигаю к нему купюры.

— Не надо…

— И вот это прими, — ставлю на стол две бутылки дорогого, качественного коньяка. — Расслабиться тебе поможет после тяжелых трудовых будней, Склифасовский.

— Кхм…

— Кабан сказал, что пойло — просто отвал.

Из последней партии краденого. Разошлось оно на той неделе как горячие пирожки в час-пик. (Это, разумеется, не вслух).

— Кто сказал? — переспрашивает, и его губы растягиваются.

— Неважно.

Врач рассматривает меня повнимательнее и начинает странно лыбиться. Будто я его чем-то насмешил.

— Че пялишься? Я тебе не обезьянка цирковая! Добрый до поры до времени, — чешу репу и невзначай засвечиваю пушку под курткой. — Потешаться вздумал над моими подгонами?

— Что вы… ниии в коем случае! — уверяет меня он, пучеглазится и дергается.

Так-то лучше.

— Бери благодарность и делай то, что сказали, док. По-хорошему, — киваю на возлежащие поверх бумаг купюры.

— Ну раз вы настаиваете, — дергано пожимает худыми плечами-вешалками. Жестом фокусника сгребает с гладкой поверхности стола деньги и трясущейся рукой убирает их в карман халата.

— Совсем тут зажрались в своей столице! — встаю и отставляю стул. — Не обижали мне Лисицыну чтоб, понял? — склоняюсь к нему пониже.

— Понял, — сглатывает слюну, инстинктивно отодвигаясь назад.

— Увидеть-то ее хоть можно?

— Нет, — блеет неуверенно. — Туда нельзя.

— Вот дерьмо! — отталкиваюсь пальцами от деревянной спинки стула. — А с улицы?

— Ммможно, к окошку подойдите.

— Аллилуйя! Выписка ориентировочно когда?

— Бббоюсь, не раньше, чем через пару недель, — мямлит он. — Есть в этом необходимость.

— Лады. Вот мой номер, — бросаю на стол бумажку. — Мало ли че — звони.

— Ххорошо…

— Ну пошел я тогда. Покеда, светило медицины, — хмыкаю и проворачиваю ключ.

— Всего доброго…

Едва за парнем, весьма неоднозначной наружности, закрывается дверь, Евгений Павлович, не скрывая вздоха облегчения, медленно оседает в кресло. Достает дрожащей рукой мятые тысячные купюры из кармана халата. Пересчитывает, бросив обеспокоенный взгляд на дверь.

И впрямь двадцать тысяч.

В десять раз меньше, чем заплатил ему тот молодой человек с ролексами на запястье.

Врач истерично смеется.

Нуууу дееевка дает! Не промах, не промах! С виду такой олененок непорочный! А сама-то связалась вон с кем!

Один — явно представитель золотой молодежи. Весь его внешний вид так и кричит об этом: модные брендовые вещи (должно быть прямиком из ЦУМа); дорогущие часы всем известной фирмы; толстенная золотая цепь на шее, размером с удавку бультерьера и яркий шлем от мотоцикла в руках. Весь такой из себя хозяин жизни. Заносчивый и уверенный с себе сукин сын. Чересчур хорош собой, к тому же.

Вот почему так? Одним все, а другим ничего?

Евгений Павлович качает головой.

А этот, второй, ну типичный бандюган! Прямо ходячий привет из девяностых, честное слово! Кожанка, короткая стрижка, суровый, цепкий взгляд, наколки и пистолет. Аж прям не по себе стало! Не удивился бы узнав, что тот ездит на вишневой тонированной девятке. Жуть!

Интересно, эти двое знают о существовании друг друга? Ну Лисицына Алена ты и встряла! Во дела…

Калинин подходит к замызганному окну и устремляет взгляд в пасмурное небо. Быть дождю. Вздыхает тягостно, возвращается к столу, поднимает чашку с остывшим кофе.

Совсем стыд и страх потеряли! Один заявляется с конвертом, угрожает связями и кулаками, а второй и вовсе ненавязчиво демонстрирует оружие.

Евгений Павлович достает носовой платок и проходится им по взмокшему лбу.

Опасна, опасна его профессия! Вон с кем дело приходится иметь! Как уж тут не принять взятку при таких-то обстоятельствах. Вынужден, так сказать…

Выхожу из столичной больницы. Ниче особенного, абсолютно. А рожи-то рожи какие надменные! Чуть не долбанул докторишку по печени за взгляд его насмешливый.

Ишь двадцатка для него не деньги. У нас в Бобрино и зарплат-то таких нет. Москва херова! Потому сюда все и лезут. К «кормушке поближе», как выражается Кощей. Он-то и выступил инициатором идеи переезда сюда весной. Меня от такого расклада прет не особо.

Не нравится мне Москва, хоть ты тресни! Полна якобы перспектив. Вся такая манящая, открывающая горизонты… Какой там! Сколько друзей, работающих по «пятерочкам», «перекресткам» и вахтам остались с носом. Вернулись домой с теми же дырками в носках, да с долгами по самые уши. Разве что звучало громко: «В Москве жил».

В одном прав Кощей, этот город-муравейник — золотая жила для таких, как мы. Для тех, кто в силу обстоятельств, ищет «легкие деньги». Моя б воля — уехал бы на Юг. Так и сделаю однажды. Куплю нам с Лялей дом в Геленджике или в Сочи. Побывать на море — ее давняя мечта. Будем жить и не тужить, почти как в сказке. Вот только денег скоплю…

«Не хочет она с тобой жить», — мелькает в голове.

Не хочет? Захочет. А нет — заставлю.

Я сдохну, но выдерну ее из того ада, в котором она существует. Любой ценой выдерну. Жеке, ее покойному двоюродному брату, обещал, что не трону до тех пор, пока не вырастет. А восемнадцать исполнится — заберу себе и женюсь. Так и поступлю, потому что такие порядочные девчонки как Лисицына — на вес золота в наши дни. Кругом сплошь продажные шкуры, да заносчивые цацы.

Возвращаюсь к своей приоре, припаркованной через дорогу.

— Вот твари! — отдираю наклейку «Стоп-хам», приклеенную прямо на лобовое. — Удавил бы того, кто свои клешни к моей тачиле протянул!

На ютуб смотрел ролики про этих борцов за порядок и справедливость. И вот на тебе, сам встрял.

Мимо проносится мотоцикл. Ревет. Крутяк.

Ловлю взглядом монстра в потоке машин. Он как раз разворачивается на перекрестке. Подъезжает ближе. Тормозит у аллеи, напротив.

Выпендрежник, которому принадлежит резвая Хонда, оставляет ее под старым раскидистым дубом. Снимает шлем, ставит ноги на землю и достает цветы. Небось проведать кого-то приехал.

Офигенский у него конечно мотоцикл! Спортивная линия мать его. Такой стОит как три моих приоры точно…

Пока богатый буратино, с букетом цветов и большим пакетом в руках наперевес, неспешной походкой направляется к зданию городской больницы, я рассматриваю зверя, на котором мечтал бы прокатиться.

Дааа, это тебе не Ява[11], Илюха!

Краем глаза замечаю, что мотоциклист застыл у входа в лазарет. Мнется в нерешительности у лавочки какое-то время, а потом и вовсе прямо на моих глазах выбрасывает цветы в урну.

Ну не идиот ли?

«Веник»-то был что надо. Внушительный, это я даже отсюда заприметил.

Странные они тут в Москве. Зажравшиеся, говорю же!

В машине разрывается мобильник. На экране светится «Кощей». Вспомни солнце, вот и луч…

— Але.

— Паровоз, ты где? — хрипит он сонным голосом.

— В Москву по делам укатил.

— Опять к этой своей Ляле что ли? — интересуется недовольно.

— Не твоего ума дела, — огрызаюсь. — Че хотел?

— В натуре ты втрескался! — гогочет своим мерзким басом.

— Давай по существу! — одергиваю его. Как всегда, Кощея заносит.

— Да не кипятись, Паровоз, я ж понимаю. Короче, ты мне нужен, надо перетереть. Маза есть одна. Верняк. Лавандос бомбанет однозначно![12]

— Ну вечером давай и побазарим.

— Заметано.

— А если вкратце? — лезу в бардачок своей подуставшей приоры.

— Не по телефону, брат. Одно знаю! Выгорет на этот раз по-крупному, чую!

— Добро[13], — отключаюсь.

Достаю пачку Парламента, выуживаю оттуда пару сигарет. Одну вставляю в рот, вторую по привычке убираю за ухо. Отрава. Когда-нибудь я брошу. Скопытиться как мой крестный от рака горла — так себе перспектива. Нам с Лисицей еще Паровоза-младшего рожать.

Кстати о Ляле… Меня либо глючит, либо… это она в окне второго этажа. Зрение у меня соколиное. Так что ошибки быть не может. И прямо сейчас глаза мои на лоб лезут, а сигарета валится изо рта. Потому что с ней общается тот самый выпендрежник, который прикатил на Хонде.

Полный абзац! Эт че за новости?

Цепляю пальцами вторую сигарету, зажимаю ее зубами, чиркаю дешманской зажигалкой и сверлю взглядом мотоциклетную куртку невесть откуда взявшегося мажора.

Беседа их длится от силы минут пять. Замечаю, что у девчонки выражение лица не особенно довольное.

Что ж это за перец у нас тут нарисовался, Ляля? И цветы привозил…

Пока он усаживается на мотоцикл, я детально его рассматриваю. Соперник значит. Ну что ж, ладно… Тем занятнее. Потому что на вид персонаж довольно интересный. На спортсмена похож и морда прям наглая-наглая. Так и выпрашивает. Скоро познакомится с моими ботинками. И не только морда.

Хонда, прощаясь, рычит. Отжать ее себе?

Выбрасываю окурок и наступаю на него носком ботинка. Наведаюсь-ка я к будущей теще…

Глава 20

Меня выписывают в пятницу днем. И вот, в субботу, я, наконец, отправляюсь на работу.

Радостная Шевцова хлопает в ладоши и едва не сбивает меня с ног. Она визжит как ненормальная, бросается мне на шею и начинает причитать на тему чрезмерной худобы.

— Ой, Лисицына! Слава богу, что ты своей холерой переболела, — вздыхает тягостно.

— Пневмонией, — поправляю я ее и спешу в нашу подсобку, чтобы переодеться.

— Ой, да а разница! — отмахивается она. — Жизни нет с этими стажерами, коршуном над ними стоять надо. Троих уволили, ты представляешь?

— Ничего себе! — искренне удивляюсь я.

Текучка кадров в магазинах — это дело привычное, но чтоб настолько…

— Ага, — Аллочка открывает клетку и достает оттуда несчастного миниатюрного кролика.

К слову, Шевцова их обожает. Нещадно тискает все свободное время. А они, надо признать, не всегда пребывают от этого в восторге.

— Все на мне! — театрально взмахивая рукой, приговаривает она. — Ни сна, ни отдыха! Ты вон хоть порекласировала в больнице. Считай, что в санатории побывала.

— Это ты конечно загнула, — качаю головой. — Мало приятного каждый день проводить под капельницей.

— Лежи да наслаждайся! — фыркает она. — Знаешь, как я тут зашивалась одна! От стажеров ведь толку ноль.

— Мне жаль, что я тебя подвела, но болезнь — вещь непредсказуемая, — пожимаю плечами.

— Да знаю я. Слушай, аквариумы надо помыть, — включает Алла режим Большого Босса. — Не в обиду, но сегодня это делаешь ты…

Молча киваю и направляюсь в зал. Достаю сифон и ведро с губками. Принимаюсь за работу. Пока занимаюсь чисткой грунта и стекла, Аллочка повествует о своих недавних приключениях в клубе. Там она, конечно же, познакомилась с очередным «потрясным парнем».

Я слушаю Шевцову в пол уха. Если честно, есть ощущение, что аквариумами она занималась из вон рук плохо. Столько грязи осело в грунте! Удивительно, что рыбки все еще подают признаки жизни в мутной воде. Заведующей нашей на нее нет. В Китай уехала к дочери. Она, как никто другой, заслужила этот отпуск. Но неужели Олег Дмитриевич не видит? Хоть бы замечание нашей звезде сделал.

— Он такой, знаешь, видно, что при деньгах! — увлеченно рассказывает мне она, параллельно наглаживая черного кролика, которому сидеть на ее руках не особо нравится.

— Это ты как поняла? — спрашиваю просто чтобы поддержать беседу.

— Ален, ну ты че, у меня ж глаз на эти вещи наметан. Таких мажориков видно сразу. Да и потом, ты ж мне не дала главное сообщить!

Закатываю глаза. Шевцова стоит за спиной, так что мой жест остается незамеченным.

— Ну? — сильнее надавливаю пальцами на губку, отмывая образовавшийся на стенках налет.

— У него мерседес! — выдает Аллочка таким тоном, будто автомобиль, как и парень, уже принадлежит ей.

— И что? — достаю фильтр и начинаю его разбирать.

— Это ли не показатель! — возмущается она.

— Показатель чего? Может, машина папе его принадлежит, — предполагаю устало.

Прошло так мало времени, а эта девчонка уже умудрилась утомить меня своей болтовней.

— Ой, ничего ты в этом не смыслишь, дурочка! Это ж уровень! — громко разглагольствует она. — Статус! Это же сладкая жизнь, Ален!

— Шевцова…

Кто из нас еще дурочка.

— У него крутая тачка, пальто из последней коллекции Версаче и заряженные родители. Это мой шанс попасть в мир роскоши и гламура! — мечтательно вздыхает наивная блондинка, и мне становится страшно, потому что глаза ее загораются каким-то прямо-таки нездоровым блеском.

— Алла, не все так просто. Я учусь с такими вот представителями золотой молодежи. И знаешь, большинство из них — очень непорядочные люди.

— Ерунда! — ничего не хочет слышать она.

Если б ты только знала, Аллочка…

Сглатываю тугой комок в горле, вспоминая, как всего месяц назад, благодаря своим одноклассникам, оказалась раздетой в лесу. В качестве мишени для развлечений. До сих пор по спине пробегает мерзкий холодок.

— Ален, прости, но ты не формат для таких, как ОНИ, — выдает Шевцова извиняющимся тоном, не забывая при этом критически осмотреть меня с ног до головы.

— И слава богу…

— Глупая. Будь у меня возможность попасть в рассадник отпрысков олигархов, я бы этим непременно воспользовалась! А ты… — она уже в которых раз машет рукой и обреченно вздыхает.

— А я, — поднимаю ведро, полное воды, — мечтаю побыстрее распрощаться с этим серпентарием и забыть школьные годы как страшный сон.

— Ну уж нет. Этого парня я ни за что не упущу. Что если сама судьба дарит мне билет в лучшую жизнь, а? Грех ведь, Ален, не воспользоваться шансом. Такой один на миллион выпадает.

Знали бы она тогда, чем обернется этот ее «билет в лучшую жизнь» — дважды подумала бы…

В субботу и воскресенье я работаю. Полные смены — выгода по деньгам и возможность не находиться дома. Сейчас я еще пока могу себе это позволить, ведь Ульяну бабушка Маша привезет только в следующие выходные. Сестренка тоже умудрилась заболеть. Простуда. Но уж лучше она пусть полечится там. Дома ведь опять не пойми что.

Утро понедельника приносит с собой не самые приятные ощущения. В гимназию я иду без настроения. Словно на каторгу. Отчего то очень страшно становится. Наверное, потому что мне придется встретиться лицом к лицу с теми, кого я предпочла бы не видеть совсем.

Снимая в раздевалке куртку и переобуваясь, я нарочно тяну время. Долго перешнуровываю кеды, пытаясь успокоиться. Потому что несмотря на самовнушение, руки предательски дрожат.

На негнущихся ногах захожу в кабинет истории как раз во время звонка. Сталкиваюсь в дверях с Цыбиным. Он шарахается от меня, как от чумной и поспешно вылетает из класса, опустив голову так резко, что с носа валятся очки.

Тот его поступок я не забуду никогда. Выманить меня в подъезд — ну разве не подло? Уж от кого, а от него не ожидала. Мне казалось, что скромный, добрый по натуре ботаник, и мухи не обидит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Эх, не умею я в людях разбираться совсем…

Одноклассники замечают мое появление, но также быстро теряют ко мне интерес. Для них я как та муха, которая случайно залетела с улицы погреться. Маленькая, неприметная, но, безусловно, раздражающая. О чем свидетельствует, к примеру, брезгливое выражение лица Вероники Грановской. Ее парня сегодня, кстати, нет. Спасибо всем богам!

Вижу, как мне машет Сашка Харитонова. Робко поднимаю пятерню в ответ. Пока иду вдоль парт, снова поражаюсь цвету ее волос. Огненные кудряшки красиво подпрыгивают в такт ее движениям. Не залюбоваться на эту красоту просто невозможно!

Присаживаюсь рядом и достаю из сумки учебники… Сашка наклоняется ко мне, здоровается и на секунду даже приобнимает. Как будто, и впрямь искренне рада меня видеть.

— Как дела? — шепчет она тихонько, пока учитель занят тем, что открывает на интерактивной доске задание.

— Хорошо, спасибо, — смущенно улыбаюсь в ответ.

— Худющая, Лисицына! Надо срочно тебя откармливать. Мне мамка такой вкусный курник с собой завернула… Одна не справлюсь! — подмигивает мне она.

Даже не по себе становится от такого теплого приветствия со стороны Харитоновой. Ведь мы не сказать, что подруги. Близко никогда не общались. А может, я ищу подвох там, где его нет?

День мой проходит относительно спокойно. Удивительно, но мои обидчики делают вид, что меня не существует. Пилюгин, угрожавший мне пистолетом, весь урок гипнотизирует тетрадь. Бондаренко, который тоже был тогда в лесу, в мою сторону даже не смотрит. И только Абрамов, ловит мой хмурый, блуждающий по классу взгляд и оскаливается.

У меня от этого человека мороз по коже, но отворачиваюсь я не сразу. Стойко выдерживаю презрительный, холодный прищур и вздергиваю подбородок. Не хочу, чтобы он думал, будто я боюсь его.

Но я ведь и правда боюсь. Урок спустя, стоя в рекреации на большой перемене, я боковым зрением замечаю, что Ян, пробираясь через галдящих одноклассников, направляется прямиком ко мне.

Я непроизвольно напрягаюсь и сильнее сжимаю пальцами сумку. В панике осматриваю окружающих меня людей. Здесь ведь вроде должен дежурить учитель?

Тело вытягивается в струну, когда Ян подходит ко мне и останавливается совсем рядом. Руки в карманах, взгляд испепеляет мой профиль. Хочется бежать без оглядки, но такого позора я себе позволить не могу.

— С возвращением, Лисицына! — цедит он сквозь зубы.

Молчу и продолжаю смотреть прямо перед собой.

— Как самочувствие? — издевается в привычной для него гадливой манере.

— Не твоего ума дела! — отвечаю, отодвигаясь от него.

— Не дерзи, — напирает на меня в переполненном людьми коридоре, и становится на самом деле страшно. Особенно, когда он хватает меня за локоть и больно его сжимает.

— Отпусти меня, — дергаюсь, но освободиться не получается.

— Запомни этот день… Потому что с него начинается твой ад, — склоняясь к моему уху, произносит он.

Я отшатываюсь от него. Не желая даже просто стоять рядом.

— Помяни мое слово, убогая. Самый настоящий ад, — дергая уголком рта, обещает он, резко разжимает пальцы и уходит.

Я смотрю ему вслед до тех пор, пока он не исчезает за поворотом. Рассеянно потираю руку, и кажется, только сейчас начинаю дышать. Как бы я не храбрилась, но его угрозы проникли под самую кожу. Засели в голове и покоя теперь мне точно не будет. Потому что Ян Абрамов никогда не бросает громких фраз на ветер. Обещал ад? Значит, он мне его устроит.

— Аленка! — Князев сгребает меня в охапку и отрывает от земли.

— Привет! — улыбаюсь в ответ, забывая на секунду про Абрамова.

— Мы с Паштетом тебя уже заждались! — заправляя за ухо прядь моих волос, сообщает он.

— Лисичка, рад тебя видеть! — Паша обнимает меня и целует в щеку.

— Взаимно, ребята!

— Сегодня после уроков идем ко мне на чай! — сообщает Даня. — Отказы не принимаются, мы итак не виделись целую вечность.

— Дань, может просто в Мак? — жалобно просит его Аверин.

Паша, так же, как и я, не горит желанием отправиться к Дане в гости.

— Аверин, я же сказал, отказы не принимаются!

— Да я дышать там боюсь в этом вашем музее, — признается Пашка.

Я киваю, соглашаясь.

— Ой, не нудите! — отмахивается друг. — Мать поздно будет, отец в командировке. Так что не парьтесь!

Ну не знаю. Знакомство с его мамой прошло не очень хорошо, и я на самом деле не уверена в том, что хочу встретиться с ней снова.

— Ален, скажи, зачем к тебе подходил Абрамов? — в миг став серьезным, вдруг спрашивает Даня.

Это так неожиданно, что я не нахожусь с ответом.

— Ну так что? — настойчиво допытывается он, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

— Дань,

— Он тебя обижает? Что говорил? — засыпает вопросами и ждет от меня ответа.

— Князев, что за допрос? — начинаю чувствовать раздражение.

— Ален, просто пообещай мне, что не станешь молчать, в случае чего, — просит меня он.

Берет за руку и слегка сжимает мои пальцы.

От Паши не укрывается этот жест, и мне почему-то становится стыдно и неудобно.

— Обещаю, — киваю я, но знаю наперед, что втягивать своих друзей в неприятности ни за что не стану…

— Эй, Аверин! — доносится до нас голос невесть откуда взявшегося Беркутова. — Я смотрю, в этом вашем треугольнике осталось только одно место? Место тупого угла?

Глава 21

Почти десять. Единственный уцелевший уличный фонарь освещает территорию перед домом. Унылую аллею и захудалый двор.

— А он точно явится? — интересуется Камиль, спустя час ожидания.

— Должен, — киваю я, выбрасывая в урну пустую бутылку из-под Боржоми.

Облокачиваюсь о ствол дерева и снова поглядываю по сторонам.

— Район, конечно, полный трэш, — цедит Юнусов, глядя на неадекватного упыря, стоящего неподалеку.

Тот разговаривает сам с собой и вытягивает вперед руки. Так, будто собирается что-то потрогать.

— Долбаный нарик, — вскидываю бровь, когда это чучело ложится на землю и начинает изображать из себя не то птицу, не то бабочку.

— Словил нехилый такой приход, — Камиль качает головой. — Это она отсюда в школу добирается каждый день?

— Похоже, что да.

Вообще не понимаю, как Лисицына здесь живет. Тут парню-то опасно находиться, не то, что девчонке.

— Ээээ, — кричит нам какой-то полудурок из компании, засевшей на старой, пришедшей в упадок детской площадке. Она-то как раз освещается плохо.

— Быдло, — фыркает друг, зевая.

— Алееее, эээ, вы двое, — никак не угомонится этот кретин.

— Отдыхай молча, а? — ору я ему в ответ.

— Че ты сказал?

Вот только разборок с местной гопотой мне тут не хватало.

— Слышь, уймись, рэмбо, пока зубы тебе не пересчитал, — угрожаю уже в открытую. Ни черта ведь не понимает по-хорошему.

— А ну-ка…

Я закатываю глаза, наперед предугадывая действия недалекого ушлепка.

— Че не бухается спокойно… — запускает в небо риторический вопрос Юнусов.

— А вот и наш пассажир, — отталкиваюсь от ствола дерева и, не обращая внимания на подошедшего неформала, двигаю в сторону подъезда пятиэтажного дома.

Этому Камиль мозги и сам вправит, а нужный мне персонаж стоит у той самой лавочки, с облупившейся краской, на которой я сидел несколько дней назад.

— Сигаретки не найдется? — на удивление обращается он ко мне первым.

— Не курю.

— Весь из себя правильный такой что ли? — хмыкает он, шаря по карманам. По карманам, смутно знакомых спортивных брюк.

— Вообще неправильный, просто веду ЗОЖ, — жму я плечом.

— Тююю, — машет он рукой и посмеивается.

От мужика за метр несет перегаром. Похоже, где-то уже успел принять на грудь.

— У друга в тачке сигареты есть, — киваю в сторону заляпанного лексуса, припаркованного в кушерях с торцевой части дома.

— Далеко, — кривится эта пьянь.

— Пошли-пошли, он угостит тебя качественным куревом, — хлопаю его по плечу. — У него вообще сегодня днюха, — заговариваю зубы.

— О, ну так мож и выпить есть? — с дивной легкостью подсаживается он на мой крючок.

Сказано, алкаш.

— Найдем.

Слышится чей-то мат. Краем глаза замечаю Юнусова, скрутившего неуемного гопника, подошедшего качать права. Напросился все-таки.

— Чет тачка у вас для нашего района не типичная, — выдает мужик, прищуриваясь. — И номеров нет.

Прямо даже удивляя сообразительностью и подобным построением фразы. Видно не все еще мозги атрофировались.

— Ну твои штанишки так-то тоже не меньше двадцатки стоят, — ухмыляюсь я, поражаясь тому факту, что он сумел натянуть их на свое пузо.

Камиль уже направляется к нам, а значит пора кое-что проверить.

— Ты Валера? — спрашиваю в лоб.

— Ну да, — подозрительно пялится на меня он. — А че мы знакомы что ли?

— Нет, — я киваю приближающемуся Юнусову и невзначай приоткрываю заднюю дверь. — Но кое-кто не против с тобой познакомиться…

— Кто? — недоумевает он, растерянно хлопая опухшими глазами.

— Мой ремень, — сжимая челюсти, говорю я, как раз в тот момент, когда Камиль вырубает его четко с одного удара…

Запихиваем тушу на заднее сиденье. Бегло осматриваю двор. В принципе, из окна нас мог увидеть любой житель пятиэтажки, но что-то мне подсказывает, им нет никакого дела до того, что происходит поздним вечером на этой плохо освещаемой улице.

— Куда? — спрашивает Камиль, усаживаясь за руль.

— На гаражи.

Неделя начинается отвратительно. Точнее все пошло наперекосяк еще с пятницы.

Я, как чертов кретин, стоял неподалеку от больницы и наблюдал интересную сцену. На выписку Лисицыной явился какой-то тип на черной, в хлам тонированной приоре. Дешманская кожаная куртка, кепка, крепкое телосложение. На вскидку он точно старше Лисицыной.

Клешни свои закинул на плечи девчонке и вроде как даже поцеловал.

Парень ее, что ли?

У Лисицыной реально ПАРЕНЬ ЕСТЬ?

Вот этот вот а-ля Саша Белый[14]?

У меня аж глаз задергался от такого расклада. Одно дело слышать про ее бурную личную жизнь от кого-то и совсем другое — наблюдать ухажера воочию.

Как-то мне должно быть параллельно. Я свою миссию выполнил в полной мере. Из-за меня ведь она по большому счету заболела, стало быть и лечение оплачивать тоже мне. Благо, у меня была скопленная наличка, плюс на днюху предки еще лаванды[15] подкинули.

Проводил парочку мрачным взглядом и поехал домой на выходные. Обещал Савелию, что соберу гигантский, многоуровневый трек, который ему подарил Сергей. Обещание в итоге исполнил, полдня потратил и весь мозг себе сломал. Но это того стоило, Савва пребывал в хорошем настроении и выглядел счастливым.

И вот понедельник. Ехать до центра Москвы с Рублево — Успенского прилично. Естественно на первый урок я не попадаю. Аккурат на перемену.

Иду себе с хмурой мордой по коридору и что же вижу: отделившись от толпы, у окна стоит ненавистная троица. Причем ситуация довольно комична. Князев держит Лисицыну за руку, а Пашка Аверин подозрительно на них косится. Тоже мне Шерлок. То, что этот придурок неровно дышит к своей подружке, лично мне стало понятно очень давно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Эй, Аверин! — обращаюсь я к нему, когда прохожу мимо. — Я смотрю, в этом вашем треугольнике осталось только одно место? Место тупого угла?

— Заткнись, — рявкает он обиженно.

Тяф-тяф.

Лисицына, заприметив меня, недовольно поджимает губы и отпускает ладонь Князева. Выглядит изрядно исхудавшей. Не ела там, что ли, в этой своей больнице?

Я начинаю злиться, вспоминая, как раз за разом девчонка упрямо возвращала медсестре пакеты с продуктами. Ну не дура ли?

— Ты за два года перешел бы уже к действиям поактивнее, а то я начинаю сомневаться в твоей ориентации, — зачем-то нарочно цепляю я Князева.

— Что ты сказал?

— Да брось, у тебя же нет проблем со слухом. Пока нет, — добавляю тут же. — Я говорю переходите к практике. У Лисицыной же защита всегда с собой! Даже на алгебре! Мало ли…

Лиса стремительно краснеет и становится похожа по цвету на Синьора Помидора.

— Заткнись, придурок, — толкает меня Князев.

— А ты меня заткни! — делаю еще шаг вперед, напирая на него.

— Даня, не надо, — влезает Лисицына. — Пойдем, пожалуйста. Не ведись на его провокации.

Смешно…

— Давай забирай своего ручного пса, — улыбаясь, говорю я ей.

Князев, конечно же, «ручного пса» переварить не может и предпринимает попытку меня ударить. Ключевое слово «предпринимает».

В общем, не успел зайти в Гимназию, как тут же началась заварушка. Очень в моем стиле.

— Что там такое?! — орет завуч, как раз в тот момент, когда мы, сцепившись, оба падаем на плитку и принимаемся друг друга мутузить.

Толпа, как всегда, начинает галдеть.

— Я… тебя порву! — кряхтит этот дурачок.

Меня веселит его угроза. Локтем давлю ему на глотку. Задыхается скотина.

— Отпусти его, идиот! — Лисицына на пару с Авериным цепляется за мою рубашку.

— Шухер! Там директор! — вопит Соколовский из 10 А.

Приходится оставить друг друга в покое. Иначе снимут с соревнований обоих. Ни мне, ни ему, это не нужно.

— Дань, с тобой все нормально? — слышу за спиной обеспокоенный голос той, из-за которой все и началось.

В пятницу из больницы ее один забирает, а в школе за руку второй держит. Ну точно шалава…

— О, Беркут, салют, что там опять у вас случилось? — хлопая меня по плечу в приветственном жесте, интересуется Камиль.

— Князев по щам получил разок, — довольно ухмыляюсь я, вспоминая его рассеченную губу.

Как минимум жаркие поцелуи с ней — ему не светят…

В обеденный перерыв мы с Юнусовым идем в кафетерий. По привычке занимаем стол у большого окна и обедаем. Рядом верещит Грановская. О чем? Я, честно говоря, почти не слушаю. Информации из уст Вероники всегда слишком много. Вопрос в том: полезной ли?

К счастью, она убегает. На ногти опаздывает. Крюгер.

Отставляю пустую тарелку, замечаю движение справа. И челюсти непроизвольно сжимаются. Камиль вскидывает равнодушный взгляд на подошедших к нашему столу ребят.

— Привет, — здоровается Абрамов.

Первым значит решил нарушить обет молчания.

Я не отвечаю.

— Мы присядем? Есть разговор, — продолжает он, как ни в чем не бывало.

Отодвигает стул. Пилюгин и Бондаренко усаживаются рядом с ним.

— Поговорили уже. Тебе идет, кстати. Прямо хоть завтра в Голливуд, — злорадствую, намекая на его новую улыбку.

— Слушай, Рома, ты реально дружбу похерить готов из-за шкуры? — злится он.

— А ты реально не осознаешь, что это тянет на статью? — склоняюсь я к нему.

— Повеселить тебя хотели, только и всего, — швыряет телефон.

— Ты дебил? — спрашиваю вкрадчиво. — Или меня за идиота держишь?

— Чего ты вскипятился? Она бы ниче никому не рассказала.

Сука, как же хочется вмазать ему еще раз. Потому что так и не догнал.

— Абрамов, я повторюсь. Это был МОЙ дом, и МОЯ вечеринка.

— Раньше ты не возражал, — прищуривается он.

— Раньше это были левые телки, которые за бабло тебе продавались. А Лисицыну ты на кой икс туда притащил? Украл, в подвал кинул, раздел, пушкой угрожал. Совсем конченый? — говорю ему так, чтобы нас не услышали «бэшки», болтающие за соседним столом.

Камиль, который не был в курсе подробностей, отрывает взгляд от смартфона и ошарашено смотрит на друзей. Вот уж кто действительно оказался единственным адекватным в этой компании.

— Ой да ладно тебе, Беркут, ничего смертельного не произошло, — заявляет Абрамов. — Так, немного постебались.

— Угу, — поддакивает Бондаренко.

Ловит мой испепеляющий взгляд и опускает зеньки в пол. Клоун.

— Ты ж ее терпеть не мог. Или что-то поменялось? — наигранно обеспокоенно интересуется Абрамов, скручивая салфетку.

— Я тебе еще раз говорю, — через стол хватаю его за рубашку и сверлю взглядом, полным бешенства. — Не надо делать что-либо за моей спиной!

— Я понял и выводы сделал, — поднимая руки, уверяет он и косится по сторонам.

Переживает, видимо, чтобы репутация не пострадала.

— Границы не переходи, Ян!

Резко разжимаю пальцы, встаю и направляюсь к выходу. Черт ее дери эту Лисицыну. Раздраженно смотрю на часы. В четырнадцать сорок, то есть прямо сейчас, у нас с ней долбаная математика, и Циркуль на геометрии предупредила, что явится проверить, занимаемся мы или нет.

Вот надо оно мне?

В общем, в кабинет алгебры я захожу в дурном расположении духа. Хлопаю дверью, и Циркуль роняет от неожиданности свои очки.

— Беркутов, ты в своем уме? — кудахчет возмущенно, пока я направляюсь к парте, за которой, обложившись учебниками, сидит Лисицына. — Я понимаю ваше недовольство, друзья, но давайте без нервотрепки! Одна сидит ноет, уверяя, что справится самостоятельно, а второй — школьное имущество каждую неделю портит.

— Да нормально все с вашей дверью, — отмахиваюсь я.

Циркуль встает и забирает с собой сумку. Сваливает. Замечательно. Все мы знаем, что в это время она идет поедать свои любимые булки.

— Разберите геометрические задачи на доказательство с первой по четвертую, у Лисицыной с этим большая беда. Плакал красный аттестат при таких раскладах, — вещает математичка, Титаником проплывая мимо.

Вышеупомянутая ученица стреляет ей в спину убийственным взглядом.

— Кабинет не громить, друг с другом не драться. Вернусь через сорок пять минут.

Дверь за Циркулем закрывается. Я беру стул и сажусь напротив Лисицыной, склонившейся над задачником.

Читает типа.

Делает вид, будто что-то понимает.

Ну-ну.

Сидим так целых три минуты. Она — уткнувшись носом в учебник, и я — развалившись на стуле. В итоге, мне надоедает эта зудящая тишина. Давит что ли.

— Дай сюда, — выдираю у нее из рук задачник и читаю про себя первое упражнение. — В трапеции ABCD c основаниями AD и BC диагонали пересекаются в точке P. Докажите, что площади треугольников APB и CPD равны.

— Отдай задачник, — требует девчонка.

— Про треугольники, Лисицына, прямо как ты любишь, — не могу не съязвить на эту тему.

— Отдай мне книгу, — снова подает она голос. Злится однозначно. — Я сама решу.

— Это элементарно, но ты не решишь, — качаю головой. — Черти давай трапецию.

Наблюдаю за тем, как она, скрипя зубами, берет линейку и принимается за чертеж. Пользуясь моментом, разглядываю девчонку. На ее лице совсем нет косметики. Густые русые брови вразлет. Длинные, пушистые ресницы, чуть курносый нос. Бледная кожа, на фоне которой пухлые губы, которые она всегда неосознанно кусает от напряжения, кажутся еще более красными.

Лиса вдруг поднимает глаза и тут же начинает заливаться краской. Потому что поймала меня на подглядывании.

Умора! Но меня всегда забавляло то, с какой скоростью розовеют ее щеки.

— Меня раздражает твой взгляд, — заявляет вдруг она.

— А меня раздражаешь ты, — прилетает ей от меня в ответ.

— Ничего нового.

— Начертила?

— Начертила, — откидывается на спинку стула и рассматривает рисунок.

— Ну и? Твои предположения, почему площади этих треугольников равны?

— Зачем доказывать то, что итак понятно?

Возвожу глаза к потолку.

— Еще версии, тупица.

— Их нет, идиот.

Я тягостно вздыхаю.

— Ты безнадежна, Лиса. Это ну вообще, не твое.

Она нервно вертит в руках карандаш и смотрит в тетрадь. Будто ждет, что решение само там чудесным образом появится.

— На точки B и C посмотри…

— И что? — пялится, но ни черта не понимает.

— Они равноудалены от прямой AD, слепошара! — начинаю выходить из себя.

Одноклассница гневно прожигает меня взглядом. Кажется, даже сопит от недовольства. Прямо как еж.

— Это означает, что площадь ABD равна площади ACD, — разжевываю очевидные вещи.

— Зачем мне эти площади, в задании сказано…

— Ты не поддаешься обучению, Лисицына! — перебиваю ее я. — Обезьяна и то быстрее сообразила бы.

Девчонка от обиды вспыхивает еще сильнее. Прямо как рождественская елка на Красной Площади.

— Может, это ты не умеешь по-человечески объяснять? — шипит, поднимаясь со стула. — Я не собираюсь терпеть твои унижения!

Решительно складывает в портфель пенал, учебники и тетрадки.

— Але, быстро села.

— Да конечно! Только шнурки поглажу и сразу начну твои команды выполнять! — пыхтит под нос.

Опять закатываю глаза. Пока эта дурында занята своими вещами, я ворую с учительского стола ключ. В три шага добираюсь до двери и невозмутимо запираю ее изнутри.

Поворачиваюсь. Лисицына замерла. Хмурит брови и метает глазами молнии. Я показываю ей ключ и прячу его в карман.

— Открой чертову дверь, Беркутов, — нарочито спокойно просит она, вскидывая рюкзак на плечо.

— Ага, непременно…

Глава 22

Пять секунд. Ровно столько я смотрю на своего одноклассника-придурка. Считала про себя, чтобы успокоиться.

— Беркутов, я хочу выйти! — гневно говорю, стреляя в него недовольным взглядом.

— А я хочу побыстрее от тебя отделаться, — заявляет он мне в ответ. — Заполним пробелы в твоей соломенной голове и разойдемся.

— Я сама разберусь со своими пробелами! — ставлю его в известность и направляюсь к двери, нервно поправляя лямку тяжелого рюкзака на плече.

— Разберешься, как же! Для тебя геометрия — темный лес.

— Мне не нужны занятия с тобой, ясно?! — гну свою линию я.

— Будто мне нужны! — раздражается этот выпендрежник, облокачивается о дверь и складывает руки на груди.

— Так давай скажем им об этом! Элеоноре, Венере. Уж лучше я буду каждый день мыть спортзал, чем проводить час в твоем обществе! — честно признаюсь я, вставая напротив.

— Да, мыть полы у тебя получается отменно, — соглашается этот упырь, потирая подбородок.

Козел!

— Открой мне дверь! — приказным тоном обращаюсь я к нему. — Немедленно!

— У меня договоренность с Борисом, усекла?

— Я сама подойду к Невзорову. Вот прямо сейчас подойду и скажу, что мы не можем заниматься! Потому что… Потому что ты, Беркутов, невыносим! Пусть придумает что-то другое. Я на все готова!

Он усмехается, запрокидывая голову, а я опять непроизвольно краснею. Снова глупость сморозила, а он и рад.

— Детский сад, Лиса, ей богу. Я уже пытался его в этом убедить. Сказал, что ты мне поперек горла и в печенках.

Ну какая скотина!

— Взаимно! — выдыхаю сердито. — Отойди от двери, или я…

— Или ты что? — произносит насмешливо, с неприкрытым скептицизмом во взгляде, осматривая меня с ног до головы.

— Или я за себя не ручаюсь! Вот что! — объявляю грозно.

— Как страаашно! — издевательски цокает языком. — Прямо пятьдесят килограммов ярости…

Я начинаю чаще дышать. Дурной знак. Этот мальчишка имеет удивительный дар — моментально выводить меня из равновесия.

— Скоро, Лиса, по тебе анатомию можно будет изучать, как по нашему Пете из кабинета биологии.

Петя — это, чтоб вы понимали, раритетный скелет, наглядно демонстрирующий количество костей в человеческом организме.

— Придурок…

— На завтра передавали усиление ветра, — манерно растягивая слова, сообщает он. — Кирпич на шею привяжи, не то взлетишь в небо, как Мэри Поппинс.

Иесусе!! Как же он меня бесит!

— Отдай мне ключ! — решительно протягиваю вспотевшую ладонь.

— Ты вообще там что ли не ела в этой своей больнице? Голодовку объявила? — спрашивает, не обращая внимания на мою руку.

— Не твое дело! — огрызаюсь, опустив ладонь.

Этот его вопрос меня смущает, потому что есть одна деталь, о которой я узнала в день своей выписки.

— А чье? Этого твоего, на черной приоре? — выдает он, пренебрежительно фыркнув. — Сколько ему лет вообще?

Чего?

— Ты следил за мной, что ли? — прищуриваюсь и ошарашено смотрю на него во все глаза.

— Окстись! — качает головой, тяжело вздыхая. — Так, мимо проезжал…

— Мимо значит, — ядовито повторяю за ним я.

— Ну да, говорю же…

— А пакеты свои с продуктами передавал тоже, когда МИМО ПРОЕЗЖАЛ? — интересуюсь, набравшись смелости.

— Че? — тушуется, но правда всего на секунду. — Бредишь, что ли, какие такие пакеты?

— Которые из «Азбуки вкуса», Беркутов! Илья их мне не передавал, Паша и Даня тоже. Значит, ты! — делаю логический вывод.

— Гениальное умозаключение. Оно мне надо? — вздергивает бровь.

— Вот ты мне и скажи, — пожимаю плечами.

— Ты несешь чушь несусветную, — небрежно отмахивается он. — Не понимаю, о чем речь совершенно.

— Не нужны мне твои подачки, понял? И извинения твоих друзей тоже! Не смей подсылать ко мне Пилюгина и остальных. Я не прощу издевательства над собой, ясно?

— Подходили значит, — мрачнеет он. Хмурит брови и злится.

— Пусть не приближаются ко мне даже! — твердо предупреждаю я его. — Управы на вас нет, обращаться в полицию бесполезно, но если я расскажу Илье, он вывезет всех твоих друзей в мусорных пакетах, понял? Так что оставьте меня в покое!

Я всего-навсего пугаю естественно. Паровозову про случившееся ночью на Рублевке я, конечно, рассказывать не стану. Потому что он поступит именно так, как я озвучила. И точно после этого попадет в тюрьму.

— Ну нааадо же, — смеется Беркут. — Так ты, Лиса, еще и с криминальным авторитетом связалась?

Я в ответ молчу.

— Чего ж этот твой Аль Капоне[16] Валеру-то прошляпил? — презрительно кривит губы идеальной формы. Я застываю, словно статуя. Откуда ему известно имя сожителя матери?

— Как он поживает, кстати? — любопытствует будто невзначай, но я замечаю, как по лицу туда-сюда начинают ходить желваки.

— Почему ты спрашиваешь? — сглатываю и внимательно смотрю на него. Во рту внезапно становится сухо как в пустыне.

— Потому что я все знаю, Лиса, — прищуривается и пожимает плечом.

Произносит это с такой легкостью, словно речь идет о какой-то ерунде. Опускаю глаза в пол. Стыд нещадно заливает полыхающие щеки. Как тогда, когда он поймал меня под лестницей.

Я ВСе ЗНАЮ.

— Ты вернулась домой под утро, да еще и в моих шмотках.

— Замолчи!

— За это он тебя избил ремнем, я правильно излагаю?

Господи. Не хочу, не хочу про это вспоминать!

— Отдай мне ключ, — глухо и отчаянно звучит мой голос.

— Нет, — спокойно и холодно в ответ.

Боженька, дай мне сил, пожалуйста!

— Выпусти меня, Беркутов! — все еще не решаюсь посмотреть на него.

Как же я хочу уйти отсюда!

Он не двигается с места, ясно давая понять, что выпускать меня не намерен. Отпихиваю одноклассника и несколько раз остервенело дергаю ручку, хоть и понимаю прекрасно, что это бесполезно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— А мамаша, Лиса? Она стояла и тупо смотрела? Не пыталась его остановить?

Глаза начинают жечь проступившие слезы, и я судорожно и отчаянно втягиваю носом воздух, чтобы не расплакаться. Еще чего не хватало. Только не перед ним.

— Валера ваш, гребаный воспитатель, должен был собрать манатки и убраться. И лучше тебе сказать мне, что он так и сделал, — слышу я за спиной и перестаю бессмысленно мучать дверную ручку.

Замираю. Что это значит? Валера неспроста покинул нашу квартиру?

Я гипнотизирую деревянную поверхность, а Роман, кажется, подошел ближе, потому что его голос, пропитанный ядом, звучит совсем близко.

— Мне жаль, что ты не видела в ту ночь это никчемную мразь. Он сам во всем признался, наивно полагая, что я его вот так запросто отпущу.

— О чем ты? — не могу поверить в то, что слышу.

— Скулил как пес, извиваясь на полу, — равнодушно продолжает рассказывать он. — Корчился от боли, извинялся, умолял о пощаде.

— Ты…

Оборачиваюсь и натыкаюсь на его взгляд. В нем столько жестокости и гнева, что по спине непроизвольно бежит холодок.

— Спасибо твоим болтливым соседям. Будь уверена, мучилась эта сволочь долго, — уверяет меня он. — Штаны мои даже попортил. Вырядился, клоун…

Мучилась эта сволочь долго… Он его избил?

Я сглатываю тугой комок, вставший в горле и пытаюсь переварить услышанное. Искренне не понимаю, зачем ему это нужно было. Просто в голове не укладывается.

— Открой дверь, — повторяю настойчиво.

— Скажи-ка, Лисицына, давно твоя мать пьет?

Что угодно от него ожидала услышать, но не вопрос на ту тему, которая болью отзывается в моем сердце. Ни с кем. Ни с кем я не готова обсуждать свою мать, а с человеком, который старательно портил мне жизнь на протяжении двух лет, тем более.

— Давно ты не единственный ребенок в семье? — вскидываю подбородок и внимательно наблюдаю за его реакцией.

Аж в лице переменился.

— Я тебя предупреждал, — цедит он и моментально берет себя в руки.

— Этот Савелий, кто он?

Лучшая защита — нападение, верно? Мне кажется, что в случае с Беркутовым — ответ однозначно да.

— Тебя это не касается, поняла? — разрезает тишину его ледяной тон.

— А твое отчество… Роман Александрович? — деловито обращаюсь к нему я. — Да только отца твоего вроде как Сергеем зовут.

— Лисицына, — на секунду прикрывает глаза.

Трехочковый, пожалуй.

— Знаешь, а мне ведь стало жутко интересно, — нарочно продолжаю я. — Набрала в поисковой системе данные о твоей семье и вот сюрприз, не обнаружила ответа на эти вопросы.

Недовольно поджимает губы и склоняет голову. Ему явно не по душе вот такой наш разговор.

— Скажи-ка, Беркутов, — пародирую я его тон, параллельно поражаясь своей смелости. — Этот ваш особняк полон скелетов, не так ли?

Надо видеть его лицо. В глазах мелькает предупреждение и угроза. Я точно по минному полю иду. И с минуты на минуту будет взрыв. Атомный, похоже.

— Закрой. Рот, — голос полон стали.

— Неужто мальчика в той комнате вы ото всех скрываете? — все же выдаю свою невероятную версию я.

Шах и мат.

Задышал чаще. Грудь под рубашкой вздымается. Уничтожает меня тяжелым взглядом. Аж не по себе становится, но меня уже не остановить.

— Как это низко, если честно. Дай угадаю, больной мальчик совершенно не вписывается в эту вашу идеальную картину?

— Замолчи! — нависает надо мной грозовой тучей.

— Не я начала! — напоминаю я ему.

Роман стоит непозволительно близко. В нос сразу пробирается этот его запах. Запах сосны, кедра и корицы. Его свитер до сих пор пахнет также.

— Ты страх потеряла? — подается вперед.

Я непроизвольно отшатываюсь к двери. Парень явно на грани.

— Только попробуй кому-нибудь ляпнуть про Савелия, — произносит он, испепеляя меня потемневшими от злости глазами. — И, клянусь, этот твой сутенер на тонированной ладе тебе не поможет!

Немая пауза.

— Мой… кто?

Яростно стреляю в него глазами.

— Ты просто… урод.

Хочу отойти, но он меня не пропускает, толкая плечом назад.

— Услышала. Меня? — вкрадчиво. По слогам.

Ни слова ему в ответ. Из вредности, конечно же, и это явно выводит его из себя.

— Так что с отцом, Роман Александрович? — решаю все же добить его я.

— Ты себя бессмертной возомнила? — хватает за плечи. — Не умеешь рот вовремя закрывать?

Мне не по себе, что он стоит всего в шаге от меня. Кажется, даже воздух загустевает от напряжения. Я таращусь на него, рассматривая в деталях его лицо. Брови сошлись на переносице, на скулах еще отчетливее проступили мышцы, потому что челюсти сжаты так плотно, что кажется, будто я слышу, как заскрипели его зубы.

— Тоже какая-то грязная тайна, да?

Похоже, у меня напрочь отключился режим самосохранения. Я, признаться, увлеклась, опьяненная своей внезапной победой в этой шахматной партии. А нечего было совать нос туда, куда не следует. Происходящее в моей семье — его касаться не должно.

— Заткнись, Лисицына, просто послушай меня и заткнись, — наклоняется еще ближе, тяжело дыша.

Сама того не осознавая, я, видимо, залезла туда, куда не следовало. Сейчас, глядя на его пограничное состояние, начинаю ясно это понимать, однако, в то же время, желание продемонстрировать некую власть над ним — гораздо сильнее. Потому что это чувство рядом с ним я испытываю впервые и буквально упиваюсь им.

— А что такое? Задела за живое, да? — не могу притормозить. Самой не верится, что веду себя подобным образом.

— Ты ни черта не знаешь! — резко дергает головой.

От нервного перенапряжения я начинаю смеяться. По-другому эту свою неадекватную реакцию я объяснить не могу.

— И не хочу знать, Рома, я ненавижу таких, как ты. Эта твоя идеальная жизнь, если копнуть, не так уж идеальна, верно? Брат и отец, который и не отец вовсе.

— Прекрати, просто замолчи! — вымученно повторяет он.

— А ты заставь меня! — толкаю его в грудь, провоцируя.

— Хватит! — рычит в ответ.

— Неприятно слушать, да? Что ж, давай! Заставь меня заткнуться. Тебе ведь ничего не стоит в очередной раз растоптать меня!

Я делаю это, ожидая чего угодно. Что начнет кричать, грубить. Может, ударит даже. Но я точно не предполагаю того, что произойдет дальше.

Роман делает всего один шаг. За секунду преодолевая считанные сантиметры, которые нас разделяли. Хватает меня за пылающие щеки и резко склоняется к моему лицу. Не успеваю я сообразить, как, ойкнув от неожиданности, оказываюсь прижатой к злосчастной двери. Еще секунда — и его губы с силой впечатываются в мои, заставляя замереть на месте от шока.

Как кирпичом по голове.

Испугавшись, выставляю ладонь между нами, но в этом нет абсолютно никакого толку. Роман скользит пальцами по моей скуле, пробирается в волосы и удерживает затылок так, чтобы я не смогла отодвинуться.

Беспомощно дергаюсь, стараясь игнорировать близость его разгоряченного тела и поцелуй, обрушившийся на меня, как снег на Африку.

Мычу ему в рот, пробую отвернуться, но парень вообще не реагирует. Настойчиво штурмует мои плотно сомкнутые губы, не обращая внимания на то, как отчаянно я сопротивляюсь. Пытаюсь выбраться, отдалиться от него, но ничего не выходит.

Начинаю помимо воли дрожать всем телом. Мне нечем дышать. В ушах гулко стучит кровь. Собственная беспомощность доводит до слез. Сердце колотится как ненормальное. Бьется о грудную клетку, и, кажется, что я вот-вот умру.

Он вдруг проводит языком по моим губам, и вдоль позвоночника неладным строем бегут мурашки…

Так и стою, оцепенев. Не в силах даже пошевелиться. Настолько меня ошарашивает вся эта нелепая ситуация. Ситуация, которая вообще ни при каких обстоятельствах произойти не должна была.

Роман, словно ураган Катрина. Сокрушительно ломает мою гордость. Он очень напорист, и мне ничего не остается, кроме как принять свое поражение. Трусливо сдаться. Просто чтобы эта унизительная пытка поскорее кончилась…

Этот его поступок… Кто ему право дал? Не с ним я представляла свой настоящий, первый, взрослый поцелуй!

В следующий момент мы переходим от состояния «плохо» в состояние «катастрофа».

Пальцами правой руки давит на скулу. Мой рот вынужденно приоткрывается, и… он пробирается туда, куда я никого еще не впускала.

Внутренности стягивает будто жгутом. Горячий стыд опаляет кожу. Потому что мальчишка начинает творить какое-то безумие. Он с жаром углубляет поцелуй и сжимает пальцы, запутавшиеся в моих волосах, заставляя непроизвольно откинуть голову. Кусает мою губу, облизывает. Снова целует глубже, касаясь своим языком моего.

Это что вообще…

Сбой системы, точно. Если бы я была роботом, то объяснила бы происходящее именно так.

Вот значит, как должно быть… Это моя последняя мысль. Потому что после — я не соображаю совсем. Перестаю бороться и позволяю ему проделывать все эти невообразимо прекрасные вещи, задохнувшись от собственных ощущений, которые вдруг захлестывают меня помимо воли…

Глава 23

Не знаю, зачем я делаю это…

Наверное, просто хочу, чтобы она закрыла рот.

Перестала вести себя как дрянь.

Перестала дерзить мне.

Из себя выводит этот ее язвительный тон, летящие заточенными стрелами предположения и открытая провокация. Возомнила о себе невесть что! Понятия ведь не имеет о чем говорит…

Заставить ее замолчать. Именно эту цель я преследую в тот момент, когда зажимаю Лисицыну у двери и стремительно сокращаю расстояние между нами. Те жалкие, считанные сантиметры, разделяющие нас.

Ей, естественно, не по душе такой поворот. Пытается меня остановить. Упирается ладонью в грудь и протестующе плотно сжимает губы. Розовые, пухлые, зовущие… Мне всегда нравилось смотреть на них, хоть я и не предавал этому какого-либо значения. Просто красивые губы вот и все. Лисицына ведь тоже, в конце концов, человек. Да к тому же, девчонка как никак! Что у нее губы красивыми быть не могут, что ли?

Запускаю пальцы в ее мягкие волосы. Мычит мне в рот, старательно борется со мной, сопротивляется, и, отчего-то наряду с досадой, я чувствую все большее желание сломать ее.

Мне надо, чтобы она сдалась. Проиграла. Потерпела постыдное поражение и замолкла.

Мне нужно стереть с ее лица выражение заносчивого Победоносца.

Уж больно она увлеклась, даже не подозревая о том, что заставила кровоточить старые, но до сих пор незажившие раны.

Тему отца ей вообще поднимать не следовало… На секунду перед глазами мелькает отвратительная картина.

Парк. Толпа возбужденных детей и порядком подуставших от их капризов родителей. Качели-карусели. Восьмилетний я. Тридцать первое августа. Горячая пора перед школой… Мне в первый класс идти. Я этого очень ждал.

Отец смеется. Он всегда мной гордился. Говорил, что я стану лучшим. В классе, в школе, в спорте. Везде…

В тот день Саша Беркут все-таки нашел время для своего любимого сына.

Забросил все дела, наплевав на график, в котором не было места даже для пятиминутки с кофе, распустил охрану и посвятил свое драгоценное время мальчишке, так давно об этом мечтающему.

Я погружаюсь в чертовы воспоминания. Они душат меня до сих пор. И никогда не отпустят. Слишком живые, слишком болезненные. Особенно во снах.

В воздухе витает запах сахарной ваты и попкорна. Он так прочно въелся в легкие! Не вытравить. Не забыть! Как и следующее мгновение. Клоун, проходящий мимо. Секунда — и отец на земле.

Упал. А я не могу понять, что такое…

Хор голосов. Смех. И люди сперва даже не обращают внимание на лежащего на тротуаре человека, истекающего кровью. И на испуганного мальчика, в ужасе наблюдающего за тем, как сильный папа не может встать.

Чей-то крик. Его переворачивают.

Я никогда не забуду…

Нож, воткнутый по самую рукоять в печень. И алую-алую кровь, заливающую его любимый джемпер. Бежевый, с тонкой полоской. Мать подарила ему его на день влюбленных…. Он так любил его надевать!

Сжимаю Лисицыну сильнее, зажмуриваюсь до цветных, мигающих точек перед глазами. Целую ее. Чтобы забыться, возможно. Чтобы выкинуть сейчас из головы тот эпизод, о котором она невольно напомнила!

С удовольствием замечаю, что девчонка напугана и дрожит. А еще чувствую грудью, как гулко колотится ее сердце, барабанной дробью отдавая мне прямо в ребра.

Открываю глаза. Смотрю на нее.

Разволновалась, раскраснелась. А храбрилась-то, храбрилась! Нос задирала! Все, как всегда. Не рассчитала свои силы, дуреха!

Ее тело напряжено, оно натянуто как тетива. Честно говоря, не припомню, чтобы кто-то из девчонок вот так зажимался рядом со мной, скорее даже наоборот, они всегда напрочь теряли голову и блаженно таяли в моих руках как щербет на солнце.

А Лисицына… не сдается ни в какую.

Чуть отклоняюсь и, повинуясь дурацкому порыву, провожу языком по блестящим, влажным губам. Лиса сперва вздрагивает, а потом и вовсе замирает. Как-будто в оцепенение впадает, чем я тут же незамедлительно пользуюсь.

Пальцами левой руки нетерпеливо давлю на скулы, вынуждая девчонку открыть рот. Минуя дрожащие уста, наконец, пробираюсь глубже, касаясь ее языка.

Ее длинные ресницы отбрасывают тень и трепещут, грудь высоко вздымается. Щеки вспыхивают ярким румянцем, дыхание учащается, и я без зазрения совести питаюсь этим ее страхом. Пью его, забираю себе. Она больше не сопротивляется, хоть и по-прежнему не отвечает из вредности. Иначе, это была бы не Лисицына, верно?

Запах земляники (теперь я вдруг понял, что это она) щекочет ноздри, а от ощущения мягких, дрожащих губ начинает не по-детски крыть, хоть поцелуй-то этот по сути выходит совсем пионерским…

Левой рукой удерживаю ее волосы, чуть оттягивая назад. Так, чтобы не могла отодвинуться и отвернуться, пальцами правой — с нажимом веду от мочки уха к подбородку, спускаясь ниже.

Внутри меня клокочет черная злость.

Как же она меня бесит! Прямо ненавижу! Почему, почему не умеет закрывать рот вовремя!?

Сжимаю тонкую шею, подаваясь еще сильнее вперед.

Лисицына, задыхаясь от моего напора, обреченно охает. Цепляется за мою рубашку трясущимися пальцами, в попытке отодрать от себя.

Вздрагивает всем телом и рвано выдыхает в тот момент, когда я начинаю безжалостно и грубо терзать ее губы: кусать, ласкать. Наказывая за длинный язык.

Меня и самого отчего-то трясет. Будто озноб нападает. Лихорадка. Сдавливаю хрупкое плечо, ощущая, как горит ее кожа под тонкой тканью школьной блузки, застегнутой, как обычно, наглухо. До самой верхней пуговицы.

Строит из себя послушницу монастыря… Как же!

Взбесившись отсутствию отчего-то нужной мне реакции, еще сильнее стискиваю тоненькую девчонку в руках. Сжимаю вспотевшими ладонями узкую талию, вынуждая прогнуться в спине.

Она такая худенькая и почти прозрачная, что в какой-то момент я боюсь тупо раздавить ее. Но вместе с тем завожусь все больше, ведь девчонка по-прежнему — лед. Позволяет мне делать то, что хочу, но при этом — в ответ абсолютно ничего. Айсберг.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Неожиданно для себя самого меня захлестывает… Горькое и едкое чувство, привкус которого чувствуется на губах. Обида. Она проникает под кожу, стремительно растекаясь ядовитой жижей по венам. Отравляя настырные мысли.

Уж с Князевым она, должно быть, не так холодна! Или с тем своим гопником на черной приоре.

Бесит. Как же бесит!

Ненависть к однокласснице яростно жжет грудную клетку.

Сжимаю в кулаке волосы и толкаю сильнее к двери, врезаясь в худенькое тело, и поцелуй мой становится настолько отчаянным, что я не сразу замечаю стук в гребанную дверь.

Звук просачивается словно сквозь вату.

Алена ощутимо толкает меня ладонями.

Один раз. Еще.

Смотрю на нее поплывшим взглядом.

Глаза полыхают костром ярости, и в них палящими искорками пляшут на пару возмущение и стыд. Моргает часто-часто.

С возвращением! Отмерла статуя Свободы.

Влепляет мне хорошую пощечину. Особенно звонко прозвучавшую в угнетающей нас обоих тишине кабинета.

Настойчивый стук в дверь и голос Циркуля — вот вообще меня сейчас не волнуют.

Залепила ПОЩеЧИНУ. МНЕ!

Несколько секунд пялюсь на Лисицыну, пышущую гневом. Что до меня… засадила она от души. Но я, находясь в состоянии «отвал башки», опять делаю это. Целую. Снова.

Ответь, дура!

Мне, наверное, нужно было это тогда как гребаный воздух, которого не хватало. Пойму я позже.

Дерется на этот раз, вырывается, как ненормальная, вынуждая нахмурить брови, отодвинуться от нее и привалиться плечом к стене, тяжело дыша. Прикрыть глаза. Всего на секунду.

Залепила мне пощечину, уму непостижимо!

Я перевариваю происходящее, а Лисицына тем временем впадает в словесную кому. Ну хоть какой-то плюс.

Кажется даже стены давить начинают.

Смотрю на девчонку.

Стоит Растрепанная. Смущенная. С ярким алеющим румянцем, горящим на щеках. Глаза на мокром месте. Опускает взгляд в пол и отворачивается. Трясущимися руками подхватывает упавший с плеча в пылу спора рюкзак.

— Кто. Тебя. Просил? — осевшую густым туманом немую тишину разрывает ее надтреснутый голос.

— Сама виновата, — отвечаю мрачно. Достаю из кармана ключи, потому что там, за дверью, судя по галдежу, уже построился весь педколлектив нашей гимназии.

— Лисицына! Беркутов! — разрывается Циркуль. — Вы что там делаете? Немедленно откройте!

Лиса дергается от неожиданности. Вся на нервяках. Трясется как заяц. Смотрю на то, как она, краснея пуще прежнего, поправляет волосы, и не могу сдержать смех. Получая в ответ полный ненависти и презрения взгляд.

И тут до меня доходит.

Ты дебил, Беркутов. Поцеловал Лисицыну.

ЛИСИЦЫНУ!

И она тебе даже не ответила…

«Так кто кого переиграл?» — задаю я себе вопрос, глядя на то, как по ее лицу катятся слезы, которые она, к своему горячему стыду, впервые при мне не сумела сдержать…

Глава 24

Ногтями впиваюсь в ремень от сумки. Слезы обиды все же застилают глаза и катятся по моим пылающим щекам.

Какой ужас…

Кто дал ему право, кто?

Как посмел вообще?

— Че ты ревешь? — недовольно осведомляется он, вздыхая так, будто вагоны всю ночь разгружал.

Ирод.

Даже смотреть в его сторону не могу.

— Лиса, слышь, — режет тишину кабинета его голос.

Чудовище.

Я тяну носом воздух, пытаясь успокоиться, но тело живет своей жизнью: оно дрожит так, будто я вышла голой на мороз.

— Слышишь? — произносит сквозь зубы, отталкиваясь от стены.

Я резко дергаюсь в сторону. Пусть только подойдет, клянусь, исцарапаю его надменное лицо.

— Открой, — сглотнув шершавый комок в горле, повторяю я.

Просто уйти отсюда. Просто подальше от него. Куда глаза глядят. Чтобы не видеть Его. Не чувствовать. Как с такой тяжелой аурой можно было уродиться?

— Че ты разревелась-то? — никак не отстает от меня с расспросами.

— Идиот пернатый! — беспомощно вою я от безысходности и отчаяния. И да, голос мой звучит очень постыдно. Прям откровенно плывет предательски. — Ненавижу!

На мое счастье, кто-то открывает дверь ключом с обратной стороны. Не теряя ни секунды, устремляюсь к выходу и вылетаю на свободу, задев одноклассника-полудурка плечом.

— Алена! — начинает заводить свою шарманку Элеонора Андреевна, наш классный руководитель, но я ее уже не слушаю.

Не до Циркуля сейчас, вот честно. Налетаю на уборщицу, которая держит в руках ведро. Оно опасно покачивается, и вода разливается по полу. Женщина начинает громко возмущаться и причитать. Извиняюсь за свою неосторожность и бегу по коридору.

Игнорируя крики Пельш, доносящиеся мне в след.

Не обращая внимания на тех, кто наблюдает за моим побегом.

Стараясь не слышать голос Беркутова.

«Стой, Лисицына!»

Второй этаж. Ступеньки. Первый. Холл.

Залетаю в женский туалет. Слава богу, никого.

Кабинка. Щеколда. Безопасность.

Божечки…

Я обессиленно оседаю на холодную плитку пола. Вот прямо рядом с унитазом, но какая ж сейчас разница, когда внутри все кипит от злости, негодования и чего-то еще… Сердце ухает где-то в печенках, кровь стучит набатом в ушах. И щеки жжет нещадно. Будто горячим воском растерли.

Исчадие ада. Ненавижу!

Смятение. Неловкость. Замешательство. Стеснение. Все это падает на меня градовым дождем.

Подношу руку ко рту и ребром ладони вытираю губы. Тру остервенело. Только разве можно стереть печать такого позора? Это же просто конфуз века!

Негодяй. Подлец! Бармалей!

Реву опять. Не могу себя взять в руки и все. Дышу часто-часто. Прямо вот до сих пор перед глазами это его лицо. И руки как будто все еще на мне. Сжимают, к себе притягивают.

Волна тягучего стыда затапливает меня с головой.

Мерзавец! Садист!

Слышу вибрацию старенького телефона. Лезу за ним, просто чтобы отвлечься. Дрожащими пальцами достаю свою Моторолу из кармана. Едва не уронила, растяпа! Перед глазами на секунду все плывет. Сморгнув настырные капли с ресниц, смотрю на светящийся экран.

«Данька».

Я и забыла, что мы собирались пойти к нему домой.

«Ален, ты где? Мы с Паштетом ждем тебя у школы»

Нет, нет и нет. Вот в таком виде прикажете идти? Обессиленно роняю голову на колени. Зажмуриваюсь до прыгающих перед глазами кругов.

ТРЕКЛЯТАЯ ПТИЦА! Убирайся из моей головы!

Отправляю Дане сообщение, пока искать меня не отправились. Обещаю, что сама приду к нему, пусть не ждут. Мол задержалась на дополнительных занятиях. Слава Всевышнему, получаю в ответ только короткое «ладно». Мне хорошо известно, что Князев не любит ожидание. И это мне сегодня как никогда на руку.

Минут пять сижу, раскачиваясь, словно душевнобольная. А потом все же беру себя в руки. Встаю. Отряхиваю и поправляю юбку. Успокоилась вроде немного. Подышала. Слезы даже почти высохли. Злость пеплом осела в груди, и на смену ей пришла пустота…

Ухо прикладываю к двери. Ни шагов, ни голосов. Выбираюсь из своего убежища. В зеркало бросаю короткий взгляд. Красная, как помидор, и глаза припухли. Склоняюсь над раковиной и открываю холодную воду. Блаженно замираю.

Жаль, что нельзя смыть вот так запросто с себя эти его поцелуи…

Данила Князев живет в центре Москвы. Довольно близко, надо сказать, от нашей школы. Что, безусловно, является плюсом. Красивый пятиэтажный дом старого образца, с памятной табличкой на входе. Очень симпатичный на вид. Причем и снаружи, и внутри. Здесь даже консьержка есть! Вот уж чему я удивлялась, побывавши здесь впервые.

— Ну наконец-то! — приобнимая меня за плечи, говорит Данька, встречая у входа. — Валентина Петровна, это ко мне.

— Ясно Данечка, ясно, — качает головой приятная седовласая женщина, окидывая нас любопытным взглядом из-под своих очков.

— Здравствуйте, — вежливо здороваюсь я.

— Добрый день.

Данька подталкивает меня к лестнице, и мы поднимаемся на второй этаж.

— Чего так долго, Ален? — интересуется недовольно, открывая дверь. — Паштет уже почти все твои эклеры слопал!

Эклеры… Наивкуснейшие воздушные пирожные с кремом.

— Я все слышу! — выныривает Аверин из коридора. — А чего так долго-то?

Еще один… Прямо допрос с пристрастием!

— Занималась, — отвечаю размыто.

— Давай повешу, — отбирает мою старую куртку Данька. — Проходи. Паштет, чай Аленке организуй! Или какао, ты что хочешь? На вот тапочки.

— Какао, если можно, — благодарю и смущенно улыбаюсь.

Уже спустя минуту, Пашка ставит передо мной чудесный горячий напиток. Как в рекламе про зайца Несквик. Ульянка его обожает.

На сердце кошки скребут. Скорей бы уже увидеться. Да и болеет. Переживаю. Хоть срывайся в Бобрино, да нельзя ведь, сама много пропустила. За голову хватаюсь сколько всего нужно нагнать. И это притом, что в больнице я старалась заниматься самостоятельно.

— Рассказывай, Алешка, как себя чувствуешь? — толкая меня локтем, спрашивает Паша.

— Да неплохо вроде, спасибо.

— А чего такая… бледная? Как поганка!

— Будто моя кожа когда-то имела другой оттенок, — отмахиваюсь от него я. — На Карибах не бываю…

— И худая. Гляди, почти прозрачная! — восклицает, хватая меня двумя пальцами за запястье.

— Паш, ну хватит, — прошу, снова чувствуя смущение.

— Ален, а это, — мнется Аверин, почесывая затылок. — Дома-то как?

— Нормально, — пожимаю плечами.

— Ален, а твоя мама… Она давно пьет? Просто ты не рассказывала…

Не рассказывала, конечно. Это не то, чем хочется делиться. Пусть даже и с лучшими друзьями.

— Давно, Дань. Только я не хочу на эту тему говорить, хорошо? — поднимаю на него полный мольбы взгляд.

— Ты кушай, Ален, — кивает он, пододвигая тарелку с дивно пахнущими эклерами, которые отчего-то сейчас вообще не вызывают у меня интереса.

— Очень красивые чашки, — разглядывая белоснежный диковинный сервиз, замечаю я.

— Ага, фарфор. Мать любит. Целый склад коробок в кладовке, ей богу!

— Здорово.

— Как ты вообще живешь тут? — поигрывая крышкой от сахарницы, осведомляется Аверин.

— Положи-ка!

Данька предусмотрительно отбирает у него предмет, который по закону подлости, Паша обязательно разобьет. С вероятностью в девяносто девять процентов. Всегда так происходит. Он у нас по натуре разрушитель.

— Не ну правда, Князь. У меня ощущение, что я, как минимум, на приеме у английской королевы! — хохочет Пашка, уворачиваясь от оплеухи друга.

В чем-то Аверин прав. Очень уж тут все вычурно. Европейский стиль. Деревянная резная мебель с изогнутыми ножками. Стены в гостиной обиты шелком. Торшеры с подвесками из хрусталя, канделябры и старые зеркала с позолотой. Повсюду фарфоровые статуэтки и вазы. Прямиком из Китая, по словам Князева. Есть здесь даже камин, отделанный натуральным камнем. А потолок? Это ж и вовсе произведение искусства, с фресками удивительной красоты. В общем, роскошно и изысканно.

Стоит, наверное, сказать, что родители у Данилы — интеллигенты. Отец — заслуженный врач, мать — доктор исторических наук. Семья у друга довольно обеспеченная, ведь предки Князевых в свое время сколотили целое состояние.

— Пойдемте в комнату, что ли, — зовет нас Паша. — Скучно.

Беру с собой какао. Он такой обжигающе горячий, что я все никак не могу его пригубить. Присаживаюсь на край бержера[17] и ставлю напиток на специальную подставку, которую заботливо принес мне Даня.

— Ребят, какие планы после окончания школы? — разглядывая крупную статуэтку из китайского фарфора, спрашивает вдруг Пашка.

— МГУ, — пожимает плечами Князев. — Мои предки другого варианта и не рассматривают даже.

— Ой, ну понятно! — кривляется Аверин. — А я пойду на сварщика!

Эта его фраза нас знатно удивляет.

— На сварщика? — Даня вскидывает бровь и недовольно следит за перемещением фигуры слона, ведь друг перекидывает ее туда-сюда. Из ладони в ладонь.

— Ну да, а что? Очень важная профессия, между прочим. Сегодня толкового сварщика не найти. На вес золота, можно сказать!

— А музыка? — недоумеваю я. — Ты же собирался в Гнесинку.

У Паши отличный слух, он играет на саксофоне и фортепиано, поет. Все ему пророчили музыкальное будущее.

— Да какая Гнесинка, Ален? — машет он рукой. — А потом что? Метро, привет?

— Ну почему метро? — дергаю плечом я.

— Да правильно он говорит! — соглашается Князев. — Музыкант — вообще не профессия!

— Ну… Не соглашусь. У Пашки ведь талант.

— Скажешь тоже, — машет рукой Аверин. — Так, среднячком.

— Неправда, — спорю я. — Мне кажется, что тебе нельзя от мечты отказываться.

— От мечты… Мечты меняются, Аленкин. Вот думаешь, к такой, как Грановская, подкатишь на хромой козе, да с баяном?

— Замахнулся так замахнулся, — Князев присвистывает.

— Тебе нравится Вероника? — хмурю брови и недоверчиво смотрю на Пашку. Вот это новости.

Он заливается краской. Понял, что лишнего сморозил.

— Не то чтобы…

Князев заливисто смеется.

— А Грановской нравится Беркутов, — напоминает он с кривой ухмылкой. Эту фамилию он всегда произносит по-особенному.

Меня же в этот момент как током бьет. Потому что только я почти забыла о произошедшем и вот, пожалуйста…

— Ну уж, куда мне, — ехидничает Аверин, с еще большим энтузиазмом подкидывая статуэтку. — Рома — богатый, привлекательный, спортсмен. А тебе, Ален? Ну так, чисто женский взгляд, если отбросить вашу вражду, он бы тебе понравился?

Я, которая наконец-то поднесла в этот момент какао ко рту, от неожиданности его роняю. Да, в лучших традициях немого кино, рука дрожит, и фарфоровая кружка стремительно падает на пол. Я с ужасом наблюдаю, как по персидскому ковру расползается огромное коричневое пятно.

— Ой, — прижимаю ладонь ко рту, поднимаю чашку. Еще и треснула…

— Ален, ну как же так! — хватается за голову Князев.

— Твою ж… — Паша, то ли от шока, то ли от невнимательности, тоже, не успевает поймать несчастную статуэтку, и она летит на пол. С треском разбивается.

— Ой, — вторит он мне.

На Данилу страшно смотреть. В глазах такой ужас, что становится не по себе. Натворили мы делов…

— Дааань…

Тот молча подрывается с места и куда-то убегает. В этот же момент я опускаюсь на колени и беспомощно смотрю на испорченный ковер.

Кошмар. Криворукие…

Апогеем нашего вечернего заседательства является появление в гостиной хрупкой женщины. Она замирает в арке и смотрит на нас внимательным взглядом.

— Здрасьте! — здоровается с ней Паша и неуклюже топчется на месте.

— Добрый вечер, Ярослава Иосифовна, — не своим голосом приветствую ее я.

— ДАНЕЧКА! — кричит она спустя минуту гнетущей тишины.

Князев появляется с тряпкой и очищающим средством в руках.

— Мам? — нервно сглатывает.

— ДАНЕЧКА, что с нашим персидским ковром? — тоненьким голосом интересуется она.

— Мам, все уберу, ладно? — присаживается на пол и начинает орудовать средством.

— Лучше убери отсюда своих «друзей»! — спокойно изрекает она. — Да поживее. Отец будет с минуту на минуту, а тут такое!

Она театрально вздыхает и в ужасе обхватывает лицо, когда замечает на полу осколки.

— Мой китайский слон удачи! — хватается за сердце.

— Я… эээ, куплю вам нового слона, — мямлит Паша.

— Дорогая, что за шум?

А это уже явилось светило медицины. Папа Дани. Осматривает место происшествия и потирает лоб, на котором залегли глубокие морщины.

«Наверное, потому что он очень много думает» — ни к месту проскакивает в голове дурацкая мысль.

— Веня, Веня, ты посмотри какой кошмар! — тяжело дыша, сообщает она. — Варвары! Варвары!

— Дань, давай помогу, — прошу я.

Чувство вины меня грызет. Ну вот как так вышло! Растяпа, какая растяпа!

Он раздраженно убирает мои руки.

— Так, молодежь, марш на выход, — командует Вениамин Игоревич.

Дважды повторять не приходится. Мы с Пашей будто того и ждали.

— Извините, пожалуйста, я не хотела, — потупив взгляд, обращаюсь к ним прежде, чем скрыться в коридоре.

Очень неприятная ситуация. Очень…

— Не уходите, — ворчит Данька. — Я провожу.

Но мы с Авериным уже на лыжах. Я ныряю в ботинки и накидываю куртку, следом за Пашкой выхожу за дверь. Только когда она закрывается за нашими спинами, начинаю нормально дышать.

— Во попали! — комментирует Аверин, глупо улыбаясь.

— Кому попадет, так это Даньке, — натягивая шапку, мрачно говорю я.

Шумно становится за дверью. Ярослава Иосифовна отчитывает сына.

— Не стоило нам сюда приходить, — расстроенно вздыхаю я.

— Ой, та, — в очередной раз отмахивается Паша. Иногда я завидую этой его манере с легкостью относиться к любой ситуации.

— Неудобно вышло…

— Ален, ну с кем не бывает! Они просто притрухнутые на всю голову. Помешанные на этом своем фарфоре.

— Даня, вернись. Даня, куда ты? — слышим мы взволнованный голос Ярославы Иосифовны, взлетевший еще на октаву вверх.

— Друзей провожу! — пыхтит он в ответ.

— Друзей… Тоже нашел. Оборванцев в дом привел! А если бы утащили что-то? — гневается она.

Мы с Авериным переглядываемся.

— Мам…

— Что мам? Мне не нравится эта девчонка! Она из неблагополучной семьи! Вдруг зараза у нее какая, а ты ее в дом притащил!

— Ну мам! Тише ты!

— Из кружек наших трапезничал с ней! Неизвестно, чем она болеть может! А вдруг СПИД или еще чего? Она распутница поди?! Не вздумай с ней!

— Мам, она…

— Оборванка и голодранка, вот кто! Знаю я таких! Тебе ее жалко, что ли, сынок? Так давай щенка лучше беспородного заведем.

Отталкиваюсь от стены, покрашенной в пастельные тона. Не хочу больше это слушать.

— Ален…

— До завтра, Паш.

Пока спускаюсь по лестнице, в голове крутятся слова мамы Дани.

Оборванка.

Голодранка.

Вдруг зараза у нее какая!

СПИД.

Распутница.

Тебе ее жалко, что ли, сынок?

Давай беспородного щенка заведем.

Выбегаю на улицу. Ветер тут же подхватывает шарф и хлещет им меня по лицу. Не знаю, отчего так больно. Обидно, досадно и горько. Почему люди так жестоки? Они ведь совсем меня не знают!

И снова слезы застилают глаза. Ковыляю вдоль проспекта и думаю о том, что мне никогда не выбраться из болота, именуемого моим существованием.

Никогда…

Глава 25

Странное дело, идти в школу после той ужасной ночи в лесу было намного легче, чем сейчас. Получается, что встреча с Романом для меня страшнее, чем с кучкой отморозков, решивших «поиграть» в свое удовольствие. Где логика, Ляль? Не понятно… Но случившееся между мной и Беркутовым, по какому-то нелепому стечению обстоятельств, не отпускает меня весь день и всю ночь.

Все мысли крутятся вокруг кабинета математики, да только с царицей наук воспоминания мои связаны едва ли… Мозг лихорадочно анализирует действия Беркутова. Зачем ему вообще понадобилось меня целовать? Только издевательства ради полагаю… Решил меня заткнуть таким вот… отвратительным способом, чтобы в очередной раз унизить и морально раздавить.

А так ли отвратительно было?

Наутро я совсем разбита. В довершение к этому, мои колени позорно дрожат, сердце нещадно ухает в груди, уши закладывает. Я трясусь так, будто на публичную казнь иду. С опаской кручу головой по сторонам, выискивая глазами своего Мучителя, но демона нигде нет. И это очень пугает. Меня не покидает ощущение, что он вот-вот появится и начнет надо мной издеваться. Обязательно ведь пристанет с вопросами!

Каково же мое удивление, когда ни в коридорах школы, ни в классе, я его не обнаруживаю. Правда вздохнуть с облегчением не могу еще целых два урока. Ровно до тех пор, пока не слышу обрывки разговора Ники Грановской и ее подруги Полины Чередовой.

Ника, тяжко вздыхая, сообщает, что ее парень уехал со сборной в Тулу, на юношеский чемпионат по рукопашному бою. Неделю его не будет минимум, а может, и больше. И это прямо бальзам на душу, честно говоря. От радости я чуть ли не в ладоши хлопаю. Хочется ламбаду станцевать. Гора с плеч. Градус настроения стремительно поднимается в плюс.

После химии меня в коридоре ловит Данька. Виновато потупив взгляд, просит прощения за слова своей матери.

— И как много ты слышала? — интересуется, разглядывая пол.

— Все, Дань. Я слышала все… и Паша.

— А… вот оно что, — хмыкает.

Топчется на месте с минуту. Чешет затылок.

— Ты прости ее, она это не со зла, — жмет плечом. — Ладно?

— Понимаю, твоя мама переживает, что ты в дурную компанию попал, — поправляя на плече рюкзак, отвечаю я ему. — Только Дань, обзывать меня последними словами зачем?

Князев убирает руки в карманы и ковыряет носком ботинка разбитую плитку. Удивительно, что еще не починили. Такие недочеты в стенах этой школы не допустимы.

— Ален… Я ей вчера объяснил, что ты не такая, что ты хорошая. Самая лучшая.

Я склоняю голову чуть влево, а Князев, наконец, поднимает на меня глаза.

— Ковер и слон этот еще… Разозлили вы ее.

— Потому мы и не хотели к тебе в гости, — вздыхаю я, качая головой.

— Ален, — он берет меня за руку. — Не обижайся, хорошо? Ты же добрая и все понимаешь. В конце концов, я-то не причем, а ты вон даже трубку вчера не взяла.

И он еще удивляется почему.

— А я звонил, между прочим, два раза! — подчеркивает недовольно.

— Я не слышала, извини.

— Не злишься? Мир? — уточняет нетерпеливо, будто стараясь побыстрее свернуть этот неудобный диалог.

Я молчу.

— Ну Аленкин, — сжимает мои пальцы и улыбается.

— Я с тобой и не ссорилась…

— Ален, ну серьезно, — канючит он.

— Дань, нормально все, правда. Я не в обиде на тебя.

И все-таки лгу.

— Ну и отлично. Я тоже не думаю, что стоит устраивать трагедию из-за этого.

— Да уж действительно, — мой голос сочится грустным сарказмом, но Князев, похоже, не замечает.

— Ты же сама понимаешь, почему мать так резко о тебе высказывается. Все-таки слухи всегда бегут впереди нас…

— Мне пора на английский, Дань. Увидимся. Паше привет.

Я довольно резко выдергиваю руку и разворачиваюсь. На душе остается неприятный осадок после этого нашего разговора.

Один урок сменяет другой. Мне удается отвлечься от навязчивых мыслей, которые я прогоняю из своей головы весь день, стараясь по максимуму забить ее чем-то полезным.

Мне всегда нравилось учиться. Вот и сейчас есть желание закончить одиннадцатый класс на отлично, сдать единый государственный экзамен на высокий балл, а дальше уже думать. О будущем. О светлом будущем, возможно…

Подбадриваю себя фантазиями на этот счет, и даже ненавистная алгебра не кажется сегодня такой уж отвратительной. Может, потому что в спину мне не прилетают колкие комментарии нашего отсутствующего Пифагора. Вот эту задачку про трех поросят он, несомненно, без внимания не оставил бы, да и по моим скупым способностям к математике прошелся бы «асфальтоукладчиком».

Я опять стою у доски, решаю-мучаю очередную задачу. Долго и муторно, как обычно. Элеонора Андреевна не спешит мне помогать. Сидит себе ворчит под нос и заполняет электронный журнал, с которым у нее извечные проблемы. Благо в какой-то момент звенит спасительный звонок. Звонок с последнего урока.

— Дома разобрать и решить до конца, — бросает она коротко.

Грановская, проходя мимо, грубо толкает меня плечом.

— Сорян, — притворно виноватым тоном произносит она. — Не заметила тебя, мышь.

Хохочет на пару с Чередовой.

Иду до своей парты и закатываю глаза. Глупые одноклеточные.

Медленно собираю свои вещи, пока одноклассники с шумом и гамом покидают кабинет.

— Ален, пойди сюда, — зовет меня Пельш.

Поднимаю сумку и послушно подхожу к учительскому столу.

— Ну-ка глянь, как мне тут отчет в excel скачать по успеваемости?

Она отодвигается, открывая мне доступ к компьютеру. Пару минут уходит на то, чтобы изучить меню, доступное учителю, а после, я с легкостью нахожу ту вкладку, которая ей нужна.

— Вот здесь. Выбирайте класс и период. А дальше нажмите скачать, — объясняю я Элеоноре, устало потирающей нос.

У нее довольно тяжелые на вид очки. Не мудрено, что такой красный и глубокий след остается.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Спасибо, детонька. Устала я от этих повсеместных новшеств. С каждым годом все хуже и хуже! Все бОльшую ахинею выдумывают. МЭШ этот осваивали целый год, теперь вот ЭЖД пестрит обновлениями. Детей, детей учить некогда! — возмущается она, поднимая указательный палец вверх. — Только и делаем, что чушью всякой занимаемся!

Рассуждать на тему краха образования Элеонора Андреевна Пельш может часами.

— Вот благо Рома мне помогает всегда.

Рома…

Так, пошла я.

— Мне нужно на работу, до свидания, — робко пищу, осторожно ее перебивая.

— Подожди. Присядь, дорогая, — кивает она.

Я тяжело вздыхаю.

Ну вот и что ей нужно?

Глава 26

Терпеливо жду, пока Элеонора щелкает мышью и включает принтер. Довольно улыбается, когда из него показывается вожделенный отчет.

— Как ты себя чувствуешь, Алена? — спрашивает строго, закрывая крышку дорогого ноутбука марки известного яблочного бренда[18]. Что касается оснащения и техники, в нашей школе все на высшем уровне. Интерактивные доски и панели, компьютерные классы, физико-химические лаборатории и мой любимый лингафонный кабинет. А еще тренажерный зал и бассейн, в котором мне так нравится плавать. Да только хожу я туда нечасто. Изредка, когда у Дани занятия в бассейне заканчиваются.

— Я в порядке, спасибо!

— Бледная и худая совсем. Ты, пожалуйста, в столовую приходи. Наша кухрабочая всегда тебе рада.

Я опускаю глаза. Мне жутко неудобно. Пользоваться чужой добротой.

— Алена, как там дома у вас сейчас дела? Мне вот характеристику на тебя составить нужно. Снова просят указать, контактирует ли мама со школой.

Я болезненно морщусь. Только не это.

— Тебя… дома не обижают? — она опускает голову, внимательно глядя на меня из-под очков.

— Нет, все нормально, — произношу слишком быстро и слишком звонко. Не хотела так, но уж как получилось.

— Ты меня не обманываешь? — ее тонкие рисованные брови ползут вверх.

— Нет, Элеонора Андреевна.

— Как сестренка? В садик ходит?

— Ульяна пока с бабушкой, она болеет.

— А мама как? — снова задает неудобный вопрос на больную тему.

— С мамой… тоже все неплохо.

Она с минуту молчит, сканируя мое лицо.

— А сожитель ее как к тебе относится?

— Он уже с нами не живет.

Учительница снимает очки и складывает их в футляр с леопардовым принтом.

— Ты же знаешь, что всегда можешь обратиться ко мне, если что, — говорит обеспокоенно.

— Да.

— Ну вот и договорились, — Элеонора поправляет стопку пузатых тетрадей и смотрит на часы.

— Ну я пойду? — спрашиваю с надеждой.

— Что у вас с Романом вчера произошло?

Ну замечательно. Как гром среди ясного неба. Мои щеки моментально вспыхивают.

— Ничего, — отзываюсь глухо, стискивая ремешок от рюкзака.

— Ну так уж и ничего! — восклицает она. — Мне лет уж, слава богу, седьмой десяток, кое-что да понимаю!

— Все нормально, — уверяю ее я, впиваясь короткими ногтями в дешевый кожзам.

— Ох уж это твое «нормально», Лисицына! — цокает и качает головой. — Плакала почему?

И все-то ей нужно знать! Не хочу я про этого Идиота Пернатого говорить!

— Ну так что? Обидел он тебя?

Еще как… Причем дважды! Негодяй!

— Пошутил неудачно, я расстроилась. Обычное дело, — непринужденно отмахиваюсь. — Можно я пойду? Опаздываю очень…

Смотрю на нее умоляюще, но она не спешит меня отпускать. Как-будто издевается, ей богу!

— Роман, на самом деле, не такой уж потерянный для общества экземпляр, — заявляет деловито. — Задирается, хамит, превосходство показать свое любит. Лидер ведь по натуре. Но в целом, парень-то неплохой.

— Да все равно мне какой он! — выдаю горячо и нетерпеливо.

— Ну вот что у вас за вражда такая? Чего ты заводишься? — удивленно раскидывает в стороны руки.

— Просто… раздражает.

Циркуль почему-то улыбается, а я только больше злюсь.

— Ален?

— Будто вы не знаете, что у нас патологическая непереносимость друг друга, — отвечаю я, разглядывая парту.

— Ну, тоже мне выдумали! — фыркает она.

— Так и есть. Я хочу к Борису Ефимовичу пойти, заниматься с Беркутовым я не буду, — объявляю ей о своем твердом намерении.

— Ты мне это брось! Не вздумай, Лисицына! — повышает голос. — Человека от серьезных дел отрывать! Ему проблемы образовательного комплекса решать надо, а тут вы со своими «хочу — не — хочу».

Пристыдить меня пытается. Моя жизнь, можно сказать, рушится из-за треклятой Птицы, а ей хоть бы что!

— Роман прекрасно разбирается в математике, и я больше, чем уверена: он — единственный, кто может поднатаскать тебя к экзамену, так сказать. Заполнить…

— Пробелы в моей соломенной голове, — неосознанно продолжаю вслух, используя его же выражение.

— И ничего не соломенная, просто ты — гуманитарий. Вон английским как блестяще владеешь! Учитель в восторге!

— Не блестяще вовсе, — смущаюсь я. Хотя в душе очень приятно, что меня похвалили.

— В общем, не думай даже. Хватайся за Романа как за спасательный круг, — советует мне она. — Может даже не только в плане математики, — добавляет многозначительно.

— Чего? — переспрашиваю сконфуженно-ошарашенно.

— Того, — хмыкает классный руководитель, пока я растерянно хлопаю ресницами. — Можешь идти, Лисицына.

Как гвоздями к месту прибила. Спасательный круг. И не только в плане математики. Совсем уже ку-ку.

Я поднимаюсь со стула, чувствуя, как отчаянно горят щеки. Пельш чудит, как всегда. Наверное, возраст уже сказывается. У нее явно с головой непорядок.

У двери я оборачиваюсь.

— Элеонора Андреевна, — набираю в грудь побольше воздуха, выдыхаю. Молчу, но все же набираюсь смелости. — Вы в характеристике про маму…

— Напишу, как надо, Ален, — обещает она. — Я помню наш с тобой разговор и понимаю тебя прекрасно, но смотри, ты мне пообещала, если дома что-то случится — сразу сообщи. Поняла?

Я киваю и ухожу.

Иду по пустынному коридору, спускаюсь по ступенькам на первый этаж. Сейчас середина восьмого урока, и почти никого в холле нет. Спокойно забираю свои вещи в гардеробе, переобуваюсь и выхожу на крыльцо.

Погода вот совсем не радует. Небо затянуто свинцовыми тучами, срывается дождь, и холодный ветер забирается под ворот старой куртки.

Я выхожу за ворота и поворачиваю направо. Бреду по аллее, размышляя по поводу сочинения, которое буду писать ночью. (Потому что сегодня я и правда иду на работу в зоомагазин). Мысленно вспоминаю содержание романа «Герой нашего времени» и задумываюсь о том, какую из трех предложенных тем выбрать. Прохожу гаражный кооператив, чтобы срезать и, видимо, так глубоко ухожу в себя, что в момент, когда кто-то довольно грубо дергает меня за капюшон, пугаюсь неимоверно. И как оказывается не зря…

— Стопэ, — чья-то рука тащит меня в сторону.

Капюшон падает, я поворачиваюсь и вижу лицо одноклассника. Ян Абрамов собственной персоной. Вот уж кого лицезреть хочу в последнюю очередь.

Что он тут делает? У него ведь машина есть.

— Че, убогая, пучеглазишься? — насмешливо интересуется он.

— Отпусти, — пытаюсь отойти, но он в пуховик вцепился накрепко.

— Ссышь? — его губы расплываются в довольной улыбке. Хотя это даже больше напоминает оскал.

— Мне идти надо, отпусти! — стараюсь не выдать панику, сковавшую горло.

— Не так быстро, рвань. Разговор есть к тебе…

Глава 27

Солгу конечно, если скажу, что мне совсем не страшно. Еще как страшно! Ян по-прежнему скалится и цепко держит меня за куртку.

Его определенно забавляет происходящее. Глаза блестят нехорошим лихорадочным блеском, как будто он что-то принял накануне. Не удивлюсь, если так и есть. В их кругу подобные развлечения, насколько мне известно, — абсолютная норма.

— Я закричу, убери от меня руки! — стараюсь, чтобы мой голос звучал твердо, но парня это только сильнее раззадоривает.

Абрамов толкает меня спиной к гаражу. Как назло, нет никого из прохожих.

— Ну давай, рассказывай, моль, что у тебя с Беркутом?

— Отпусти меня сейчас же! — дергаюсь беспомощно.

Очень боюсь, что он снова воспользуется тем средством, от которого отключаешься и проваливаешься в небытие. Именно поэтому внимательно слежу за его руками, чтобы, например, в карман не полез.

— Поделись, что такого в тебе есть, — насмешливо бросает он, сокращая между нами расстояние.

Я начинаю паниковать.

— Дай мне пройти! — отворачиваюсь от него.

— Может, умеешь что-то особенное? — окидывает меня расфокусированным взглядом. — Такие, как ты, небось на все готовы, да? А в школе строишь из себя монахиню…

Он брезгливо морщится, глядя на мою куртку.

— На шмотки не заработала еще? — стискивает до синяков тонкое запястье.

— Перестань! — кричу на него я. — Отпусти меня немедленно!

— Ты в целом ничего такая, пользуйся, пока еще свежак. Есть те, кому по нраву грязь. Второй сорт, — грубо сжимает пальцами мои щеки и криво улыбается.

Мне от этой его улыбки становится жутко. Колени дрожат, и пульс резко учащается.

— Сколько стоят твои услуги, Лисицына? Или ты как мамаша, за бесплатно и с кем попало?

— Отпуусти! — толкаю его, пытаясь освободиться, но у Яна — это вызывает обратную реакцию. Ему нравится.

— Ты должна мне за выбитые зубы. Давай у меня в тачке и расплатишься, а? Покажешь, чем ты так Беркутова заинтересовала. С каких пор он впрягается за тебя? — наклоняется ниже, почти касаясь своим носом моего. — Что было той ночью, м?

Прожигает меня черными, как смоль глазами. Смотрит с неприкрытым презрением, но есть в этом взгляде нечто гораздо более пугающее. Мне кажется, что такие, как Ян получают особенное удовольствие от насилия. Причем и от морального, и от физического.

— Ян, отойди от нее, — слышу я спокойный, знакомый голос.

Поворачиваю голову направо. Камиль. Хмурит брови и в течение нескольких секунд оценивает ситуацию.

— Иди, Юнусов, куда шел, — бросает Ян через плечо недовольно.

— Лисицыну отпусти, — повторяет парень упрямо.

— Мы не закончили с ней, — говорит ему сквозь зубы. — Домой пилил? Вот и топай.

Юнусов резко вскидывает руку, отодвигая от меня Абрамова. Я, пользуясь моментом, быстро срываюсь в сторону.

— Больше всех надо? — Абрамов убирает руки в карманы и грудью напирает на Камиля, который в свою очередь тоже выглядит как зверь перед прыжком.

Глядит на товарища, прищурившись, и качает головой.

— Потом перетрем! — Ян отступает на шаг и смотрит на меня взглядом, обещающим неминуемую расправу.

— Идем, Ален.

— Крышей с Беркутом поехали? — покручивая в пальцах ключи от своего мерседеса, кивает в мою сторону Ян. — Отродье это на пару защищаете.

Камиль молча подталкивает меня к узкой тропе. Я сглатываю тугой комок в горле, поднимаю с земли рюкзак, который уронила со страху и спешно переставляю ноги. Все еще не верю собственному счастью. Явившемуся в лице одноклассника — спасителя. Пытаюсь успокоить взвинченные нервы и восстановить дыхание.

— Ты как, Ален? — интересуется парень, когда мы выходим через дома к остановке.

— Я в порядке, спасибо, — даже улыбку натянуть получается.

— Ты всегда там ходишь? — почему-то спрашивает он. — Видел тебя пару раз.

— Да, ведь если срезать через дворы, можно сразу выйти сюда, к проспекту, — пожимаю я плечом.

— Маршрут смени, Алена. Одно дело я — медведь, и совсем другое ты, хрупкая девушка, — серьезно глядя на меня, советует Камиль.

Я киваю, теряясь под его суровым взглядом.

— Спасибо тебе, Камиль, — смущенно опускаю глаза.

— Чего он хотел? — застегивает на себе куртку и поднимает голову, разглядывая мрачное небо.

Молчу, уставившись на свои старые, но нереально удобные ботинки. Он не задает свой вопрос повторно, но густые брови сходятся на переносице еще сильней.

— Десятой дорогой его обходи, поняла? — предупреждает меня он.

— Не увидела, — признаюсь сконфуженно. — Думала о «Герое нашего времени» и даже не поняла, откуда он взялся.

Его лицо разглаживается, и даже вроде губы дергаются в легкой полуулыбке. Смеется он с меня что ли?

— Не витай в облаках, когда по улицам Москвы передвигаешься, — поучает Юнусов.

— А ты почему не на чемпионате? — спрашиваю, стараясь поддержать беседу. Мы с ним за два года обучения в нашей школе обменялись от силы всего несколькими фразами. И то, случайно.

— Из-за травмы, — с плохо скрываемой досадой произносит он. — Но может, оно и к лучшему, что так вышло.

И правда. Не знаю, что бы я делала, не появись Камиль в этом мрачном закоулке.

— Ты на этой остановке садишься? — смотрит на подъезжающий автобус.

— Да. Но сегодня мне на работу, это здесь же в центре, совсем недалеко, так что я пешком.

— На работу? — удивленно переспрашивает.

Зачем я ляпнула, не понимаю…

— Да, в магазине подрабатываю, — отвечаю тихо.

— Ну давай тогда. Осторожнее.

— Пока, — растерянно прощаюсь я. — И… спасибо.

Опять благодарю, но, если честно, произносить это слово я готова хоть сто раз подряд. Такая удача, что Камиль оказался поблизости и решил за меня вступиться.

Впрочем, мне всегда казалось, что этот молчаливый кавказец самый порядочный в их компании. И да сейчас было полное ощущение того, что между юношами разлад. Почему? Не имею ни малейшего понятия…

Глава 28

Быстрыми шагами иду по тротуару. До сих пор куртка пахнет ароматом мужского парфюма. Вызывающего лишь раздражение и злость. Морщусь, слишком режет нос. Какие-то ядовитые фрукты, ей богу! Пахнет от Яна дорого, но совсем не так, как от того же Романа.

Древесные нотки, хвоя, смола и корица — очень опасное сочетание. Это ужасно, но я еще в прошлом году поймала себя на мысли, что вдыхать такой парфюмерный букет мне нравится. Глупо, но факт. В конце концов, это просто заслуга индустрии красоты. Птица — Павлин тут не причем совершенно.

Работа — лучшее лекарство от глупых мыслей. Аллочка сегодня в ударе. По полной активирует «режим босса». Да к тому же, в зоомаркет привозят новый товар: бесчисленное количество косточек, игрушек и ошейников. Все глаза сломали себе на пару пока проверили соответствие с накладной. Настолько были заняты, что даже чай попить не успели. Люди все шли и шли, а перед нами была поставлена задача: до конца дня разобрать все коробки.

После рабочей смены Шевцова, опаздывая на очередное свидание, бежит в сторону метро, а я запрыгиваю в пятьдесят четвертый автобус. Даже присесть удается в самом конце салона, что вообще в это время почти нереально.

На всякий случай смотрю нет ли рядом пожилых людей или беременных женщин, и потом все же сажусь.

Прислоняюсь лбом к стеклу. Интересно, наваляет ли кто-нибудь в Туле Беркуту? Очень бы хотелось! Вечно является с этих своих соревнований побитый, но довольный. Еще и медали привозит. В головушке, наверное, уже все отбито напрочь. Потому он такой и «невсебяшка». Иной раз ведет себя совершенно как дурак, абсолютно непоследовательно.

Стоит мне устало прикрыть глаза, как тут же в памяти всплывает неловкий момент в кабинете математики.

Щеки снова полыхают пожаром. Идиот… Вот зачем он это сделал? Мне теперь почему-то покоя нет. Стояла там как дура и таяла, словно мороженое «Щелкунчик» на солнце. Потому что… в какое-то мгновение — это стало неожиданно… приятно, если исходить из собственных ощущений. Страшно до оцепенения, но что он творил этими своими губами и языком! Вспоминать стыдно, но так волнительно! Теперь понятно, чего Грановская от него не отлипает. Присосется вечно как пиявка медицинская… Не отлепить!

Мне почему-то становится неприятно от мысли, что он делал с ней тоже самое. Вот также, тяжело дыша, впивался в ее губы. Запускал ладонь в волосы, трогал пальцами скулы и крепко стискивал своими ручищами талию. И не только все это похоже.

Большинство учащихся наших выпускных классов уже вступили так сказать во взрослую жизнь и совсем этого не скрывают, скорее даже наоборот. Беркутов и Грановская — не исключение. Поговаривают, что они и в школе умудряются «делать это». Где и как уму непостижимо!

Что за глупости, ой мамочки! Дело мне какое до их брачных игр?

Размышляю о ненавистном однокласснике, и чуть не проезжаю свою остановку. Пулей вылетаю из автобуса в последний момент. Снова начинает накрапывать дождь, с каждой минуткой все усиливается, а я сегодня по глупости зонтик дома оставила.

Добегаю до подъезда. Поднимаясь по лестнице на свой этаж, на ходу снимаю мокрую куртку. Встряхиваю от капель. Здороваюсь с ворчливой соседкой по прозвищу Грипп, которая производит «фэйс-контроль». Спешу оказаться в квартире. Где меня ждет очередной сюрприз.

— О, явилась моя Лялька, — громко сообщает кому-то мать, пока я вешаю на крючок куртку. — Дочь, а дочь, иди-к сюда.

Не нравится мне этот ее заискивающий тон. Прямо вот сразу мозг автоматом строит предположения. Одно другого хуже.

Разуваюсь и прохожу на кухню, где вовсю свистит чайник. Что ж, чутье меня не подводит.

— Садись, Ляльк, покушай!

От ее показной заботы меня прямо тошнит.

— Ну, знакомьтесь, дорогие. Ляль, это Вадим Александрович. Вадик, это моя дочь Алена, — широко улыбаясь, вещает мать.

Я исподлобья разглядываю мужчину. Очередного мужчину, которого притащила в дом мать. Он среднего телосложения, невысокий. Усы, темные вьющиеся волосы, орлиный нос и маленькие бегающие глазки.

— Здравствуй, Алена, приятно познакомиться.

Вежливый значит. Но отчего-то он мне сразу не нравится.

— Можно просто Вадим или дядя Вадик. Я не возражаю, — тонкие губы расплываются в улыбке.

— Добрый вечер, — отзываюсь глухо, опуская глаза.

— Алена у меня умница. Отличница, спортсменка и красавица! — заливается соловьем Екатерина. Наверное, если б я все-таки взяла с тарелки бутерброд, то точно подавилась бы.

— Что правда то правда, — кивает Вадим.

— Аленка… — тянет она. — Мы с Вадиком того, теперь вместе.

— Ясно, — говорю безэмоционально.

— Вадик — золото! Мужчина мечты!

— Ой, да ну что Ты!

Какой по счету уже… Можно смело строить предположения в который день этот ее мужчина мечты покажет себя настоящего. Не сомневаюсь, что он любит выпивать и драться. Вкус у мамы, прямо скажем, весьма специфический.

— А че эт ты не ешь? — косится на меня мать. — Ну — к бери давай быстро.

— Я пойду заниматься, — поднимаюсь со стула.

— Так с собой возьми, — вклинивается новый житель нашей квартиры.

— Спасибо, я не голодна, — лгу, пытаясь почти не дышать, дабы не замечать запах манящей колбасы.

Ухожу к себе в комнату. Прислоняюсь спиной к двери. Как же надоел этот проходной двор! Кого тут уже только не было! Мать тащит в дом кого не попадя, и совсем не задумывается об Ульяне.

Моя милая девочка! Я так рада была слышать ее сегодня по телефону. Нам удалось обменяться лишь парой фраз, но я была счастлива просто услышать, что она идет на поправку.

Девять тридцать. Тяжело вздыхаю и достаю учебники. Сочинение про Печорина никто не отменял, домашнее задание по математике и биологии тоже. Как всегда, начинаю с математики. Потому что оставлять на потом — заведомо плохая идея.

Пока решаю линейные уравнения, все кажется не так уж плохо но, когда перехожу к любимым задачкам Элеоноры, настроение сразу падает в минус.

Сегодня мне досталась мудреная задача про колобка. Надо отдать должное составителям, разнообразие «сюжетов» поражает.

Час сижу, второй. Не идет и все. В какой-то момент в портфеле вибрирует телефон. Может, бабушка…

Достаю. Незнакомый номер. Сообщение. И открывать почему-то страшно, но я все же решаюсь. Сердце начинает против воли стучать быстрее. Ладони потеют, а во рту пересыхает.

«Как и обещал, устрою тебе персональный Ад на земле. Ходи оглядывайся!»

Глава 29

Телефон. Он, не смолкая, трезвонит целый день. И если первые два звонка я списываю на случайность, то третий и последующие ясно дают понять, что мой номер телефона находится во всеобщем доступе. И, похоже, на весьма непотребном сайте. Судя по контингенту звонивших, а также по характеру вопросов, которые они задают. Мне даже повторять стыдно то, что они говорят и предлагают…

Сгорая от стыда и унижения, в очередной раз дрожащими пальцами сбрасываю незнакомый номер.

— Отбоя от клиентов нет? — проходя мимо, интересуется Ян, похабно ухмыляясь.

Мерзкий. И как я сразу не догадалась, что это его рук дело…

Угрожал, что покажет мне ад на земле. И вот, посмотрите, он действительно сдерживает свое обещание. Если говорить конкретнее, Ян устраивает самую настоящую травлю.

Меня и раньше-то, мягко говоря, недолюбливали в этом классе, но теперь стало еще хуже. Все чаще за спиной я слышу шепотки, все больше девочки косятся на меня с неподдельным презрением и брезгливостью во взгляде, а парни поглядывают с каким-то странным выражением лица. Некоторые из них и вовсе, не стесняясь, отпускают похабные шутки.

В понедельник становится все понятно. Перед первым уроком на площадке под окнами Гимназии толпится народ. И все бы ничего, но почему-то нутром чувствую, что это как-то связано со мной.

— Не ходи туда, — останавливает меня Аверин.

— Что такое, Паш? — спрашиваю обеспокоено.

Прячет глаза, упрямо ведет подбородком.

— В школу иди, — настойчиво разворачивает меня в сторону крыльца.

— Аверин, что такое? — пытаюсь его обойти.

— Ален, не смотри, — хватает меня за локоть, чтобы остановить, но я уже направляюсь в самую гущу.

По мере моего приближения толпа рассасывается, словно нарочно пропуская меня в центр. Они хотят, чтобы я увидела, внимательно следят за моей реакцией, посмеиваясь. Кто-то в открытую, кто-то, тактично прикрыв рот рукой. Это их поведение рушит во мне последнюю надежду на то, что «все обойдется».

Особенно когда я вижу это.

Надпись большими буквами: «Лисицына из 11 — ШАЛАВА». А рядом… мужской орган во всей красе и деталях.

Горячий стыд заливает щеки. Сердце заходится. Не разбирая дороги, пробираюсь сквозь шумную толпу, чей гомон рикошетит по ушам.

Господи, какой кошмар!

Слышу голос Паши и Дани. Они разгоняют зевак. Не хочу, не хочу больше находиться здесь! Что я всем им сделала? За что они так со мной?

Залетаю в школу, несусь по коридору и прячусь под лестницей. Сползаю по стене и роняю голову на колени. Даже слез уже нет.

Отчего же так дурно. Отчего же так больно…

От несправедливости и жестокости этих детей.

— Недурно вышло, да?

Дергаюсь только от одного этого голоса, царапающего воздух.

— Что тебе надо? — спрашиваю, глядя на подонка снизу-вверх.

Такая злость меня затапливает! И как только земля носит таких, как он!

— Дальше — будет хуже, — предупреждает, приближаясь.

Следил за мной, видимо. В противном случае, вряд ли нашел бы. Школа у нас довольно большая.

— Чего ты добиваешься? Что тебе нужно, Ян? — задаю прямой вопрос, поднимая на него глаза.

— А что ты можешь предложить, — тянет недвусмысленно.

Опять начинает ту же шарманку. Вспоминая его подноготную, — неудивительно.

Делает еще шаг вперед, и я тут же поднимаюсь на ноги. Потому что не хочу сидеть перед ним вот так.

— Сядь. Мне нравится, — губы расплываются в полуулыбке, обнажая белоснежные зубы.

Урод моральный…

— Оставь меня в покое! — прошу настойчиво.

— Нет.

Нас с этим ненормальным разделяет от силы полметра. Волоски на теле встают дыбом, по спине ужом ползет липкий страх. У меня даже ладони потеют. Настолько неприятен мне этот маниакальный, пристальный взгляд!

Я вдруг понимаю, что на того же Беркутова мое тело реагирует несколько иначе. Да, оно напрягается, все рецепторы обостряются, но как-то не так все совершенно… Рядом с ним я не чувствую подобного отвращения.

Вжимаюсь в стену, когда Ян, склоняясь еще ближе, улыбается как чертов Джокер. Страшно. Пугающе. Как неадекватный.

— Не подходи ко мне! — мой голос дрожит, выдавая нервное напряжение, но какая разница! Все, чего я хочу, это чтобы он ушел.

Абрамов — это тот случай, когда ситуацию не спасает даже привлекательная внешность. Уж слишком он гнилой и мерзкий внутри.

— Что тебе нужно? Почему я? — очень волнуюсь и начинаю дышать чаще.

— Иногда даже грязь под ногтями заслуживает нашего внимания, — произносит он, разглядывая мое лицо.

Мне неприятна близость его тела. Я не хочу, чтобы он нарушал мое личное пространство.

— Завтра. В семь. На остановке. Ближайшей к твоему дому, — сообщает лениво. — проспект Строителей, да?

— Я никуда с тобой не поеду, — отвечаю твердо и качаю головой.

— Тебе же хуже, — жмет плечом.

— Делай, что хочешь, я не приду! — пытаюсь обойти его, но он мертвой хваткой цепляется за мои плечи.

— Терпение мое испытываешь, дрянь? — отклоняется чуть назад и смотрит оценивающе.

— Ты сам виноват, что лишился зубов! — резко дергаюсь в сторону. — Или тебя до сих пор корежит от того, что Беркутову не пришлась по вкусу эта твоя затея?

Ну вот я и озвучила то, что крутилось в голове. Ведь по сути так и получилось. Роман выразил свое недовольство ситуацией. И неважно какие на то у него были причины. Плохое настроение. Совесть проснулась или просто Луна в Козерог вошла в ту ночь.

— Меня корежит от твоей непроходимой тупости! Ты хоть представляешь, кому дорогу перешла? — угрожающе прищуривается, уничтожая меня взглядом. — Я при желании тебя с лица земли сотру! Не придешь завтра, — перекладывает руку и давит на шею. — Пожалеешь.

— Пусти! — толкаю, что есть сил и устремляюсь прочь.

— Как там Ульяна поживает?

Этот его вопрос заставляет меня остановиться. Обернуться и внимательно посмотреть на него. На его довольную рожу.

— Не смей говорить про нее даже.

Страх за сестру сковывает тело. Он не может ничего ей сделать. Просто пугает меня. Блефует.

— Завтра, Лисицына, в семь, — проходя мимо, повторяет он. — Не придешь — конец тебе…

Глава 30

Весь следующий день я как на иголках. Мало того, что из-за надписи на меня пялится и показывает пальцем каждый второй, так еще и разговор с Абрамовым не выходит из головы.

Я мысленно прокручиваю развитие событий, но легче как-то не становится. Одно знаю точно — принимать предложение Яна нельзя. Потому что одному дьяволу известно, что у этого больного на уме. О его садистских наклонностях ходят легенды.

Ни на какую остановку в тот вечер, разумеется, я не иду. Обложившись книгами, готовлюсь к контрольной по обществознанию, то и дело бросая тревожный взгляд на телефон.

Но старенький смартфон молчит как партизан. И вечером, и бессонной ночью.

Так в панике я доживаю до утра…

В школе обстановка накаляется. Перед занятиями обнаруживаю, что обидную надпись, к счастью, закрасили, но на душе-то по-прежнему гадко… Теперь, кстати, подобные художества я встречаю в туалетах и раздевалках. Дурной пример, как говорится, заразителен, а стадное чувство — неистребимо.

Одноклассники начинают открыто агрессировать. Особенно девочки. Во главе с Вероникой Грановской они с завидным упорством издеваются надо мной.

— Ребят, пересядьте, — пренебрежительно морщит нос Ника. — Мало ли… Не контактируйте. Рядом с ней и дышать страшно.

— Замолчи…

— Заразная фу…

Обидно видеть, как прихлебатели прислушиваются к ее «совету». Неужели своей головы нет на плечах?

И вот итог. Благодаря стараниям и длинным языкам, от меня начинают шарахаться как от чумной. Чего только не придумывают! И про то, что у меня ВИЧ, и про то, что голова моя полна вшей. Хуже всего то, что в какой-то момент прямо посреди урока меня приглашают в медпункт. На радость всеобщей потехе.

Волна улюлюканья вызывает приступ удушливой тошноты. Элеонора Андреевна не может угомонить одноклассников. Даже фразой о том, что в наказание оставит нас на восьмой урок.

Терпи, Ален. Скоро ты забудешь каждого из них. Скоро.

Абрамов молча следит за складывающейся ситуацией. У меня есть ощущение, что это — затишье перед бурей. И да, я оказываюсь права.

Понедельник становится тяжелым днем во всех отношениях.

Во-первых, прямо с утра (о ужас!) мой взгляд совершенно случайно натыкается на Беркутова, очень выделяющегося из общей толпы.

Как дура, прячусь за колонной, ожидая, пока этот павлин оставит свои вещи в раздевалке и уйдет.

Вернулся значит? Вот только его мне не хватало для полного счастья! Мало же ведь неприятностей. Да, давайте еще!

Первым уроком у нас общая физкультура. Пока «ашки» и «бэшки» играют в волейбол и прыгают в длину, я, имеющая временное освобождение ввиду перенесенной пневмонии, по просьбе Петра Алексеевича беру журнал инструктажей в тренерской и заполняю его. Там же, усевшись за большой учительский стол.

Стараюсь отгонять тревожные мысли прочь, но никак не получается. Потому что за стеной Беркутов и Абрамов лупят по мячу. Их теперь двое. Замечательно просто! Одного боюсь до ужаса в печенках, а встречи со вторым — хотелось бы избежать любой ценой. Но разве это возможно?

Русский. Математика. Обществознание. Литература.

Ловлю себя на мысли, что слишком уж все спокойно сегодня. Подозрительно. Совсем не похоже на предыдущие дни, которые вытрясли из меня всю душу.

Наивная, я и не предполагала, что меня ждет впереди…

— Какого черта он пялится сюда? — недовольно интересуется Данила, пододвигая к себе тарелку со вторым.

Мы сидим в столовой. Ребята притащили меня сюда с намерением накормить обедом.

— Кто? — пищу словно мышь. Хотя прекрасно понимаю, о ком речь.

— Беркутов кто, — стреляя глазами в сторону вышеназванного одноклассника, уточняет он.

— И не смотрит он вовсе, — убеждаю я друга, ощущая, как горит лицо.

Ложь, Алена. Смотрит. Весь день. И это невероятно раздражает. Заставляет нервничать, дергаться, лезть на стенку от негодования и дышать через раз.

Какого лешего он делает?

В какой-то момент я все же поднимаю на него глаза. И демон этот даже не пытается сделать вид, что не меня он буравит тяжелым взглядом, сдирающим кожу.

Смутившись, утыкаюсь носом в свою тарелку.

— Тебя никто не обзывает из них? — строго спрашивает Аверин.

— Нет, — ковыряя вилкой омлет, отвечаю тихо.

— Пусть только попробуют! — злится Данька.

Звенит звонок, и мы торопимся на последний урок. У меня — ненавистная алгебра. У ребят — физика.

Слава Иисусе, меня минует участь отвечающего у доски. А вот по Роману Циркуль явно соскучилась. Пока она занимается сражением с электронным журналом, Повелитель Чисел с непринужденной легкостью расписывает решение задачи, условия которой уже ставят меня в тупик.

«Тоже мне гений», — думается с досадой.

Исподтишка наблюдаю за парнем. Из-под его руки на электронной доске появляется цепочка логически выстроенных действий. Вместо того, чтобы вникнуть в эту его стратегию, я прожигаю взглядом широкие плечи и спину, облаченную в тонкий, светлый джемпер. И за спиной этой ничего не видно!

Поворачивает голову. Ищет глазами формулу в таблице, что висит на стене. А я в этот момент разглядываю темный синяк на его скуле.

Досталось значит на соревнованиях. Хорошо… Так тебе и надо. Поделом.

Пытаюсь сконцентрироваться на задаче. В очередной раз недоумеваю, глядя на то, как лихо он справляется с этим ужасным заданием. А еще зачем-то смотрю на его пальцы, сжимающие стилус. Вспоминаю, что они лежали на моей щеке. И будто в огненное озеро нырнула.

Опускаю глаза в тетрадь и не поднимаю до самого звонка. Черт с ней, с задачей…

— Так… Домашнее задание в ЭЖД, — вещает Пельш.

— Элеонора Андреевна, вы помните? — громко напоминает ей о чем-то Грановская.

— Да, Вероника, пожалуйста, тебе слово.

Брюнетка встает, поправляет быстрым жестом юбку и походкой от бедра выходит к доске. Откидывает гладкие, блестящие волосы назад и ждет, когда класс поутихнет.

— Элеонора Андреевна, мы вынуждены к вам обратиться, — серьезным тоном, абсолютно ей не присущим, сообщает она.

— Я слушаю, — хмурится преподаватель, отодвигая стопку тетрадей.

— Больше мы молчать не можем! — резко говорит Грановская. — Точка кипения настала.

— Вероника, а можно яснее выражаться? — поправляя на носу тяжелые очки, уточняет Пельш.

— Можно, Элеонора Андреевна, — выдерживает для эффекта паузу. — В нашем классе появился…

— Появилась крыса! — громко перебивает ее Пилюгин.

— Цыц!

— Миша хотел сказать вор, Элеонора Андреевна, — криво улыбаясь, поправляет его Ника. — Без конца пропадают наши вещи! Всему ж есть предел! Мы возмущены!

Одноклассники начинают согласно гудеть.

— Тихо! Тихо! — пытается угомонить класс учитель. — А поконкретнее?

— Вот сегодня во время урока физкультуры исчезло мое кольцо с бриллиантом. Вчера у Марины Сивовой пропал телефон. За два дня до этого у Фроловой были украдены деньги.

— И у меня деньги пропадали!

— А я вчера часы в портфеле не обнаружил, думал потерял.

Они начинают наперебой галдеть.

— Разберитесь уже! — приказным тоном давит на Пельш Ника. — Родители очень недовольны.

— У нас никогда не было в классе такого! — ошеломленно качает головой Элеонора.

— А теперь есть, — жмет плечом девушка.

— Но я не верю…

— Ах да, — Вероника, которая уже почти дошла до своего места, оборачивается к ней. — Есть предположение на тему того, кто имеет к этому отношение.

— И кто же? — не своим голосом спрашивает классный руководитель.

— Сегодня только один человек находился в тренерской, где по обычаю хранятся наши ценные вещи, — кипятком обрушиваются на меня ее слова…

Глава 31

В классе повисает звенящая тишина. Кажется, что абсолютно все одноклассники смотрят исключительно на меня.

— Я ничего не брала! — взволнованно говорю, глядя на Веронику Грановскую. Ведь это именно она обвиняет меня в том, чего я не делала.

— Ну разумеется, — фыркает в присущей ей надменной манере.

— Мне чужого не надо, Элеонора Андреевна, — перевожу растерянный взгляд на классного руководителя.

— Кто знает, своего-то нет, — язвительно подмечает Вероника.

— Не брала я твое кольцо! — оправдываюсь севшим голосом.

— Ну а кто, если не ты? — кривится Грановская презрительно. — Все мы с самого начала знали, что от тебя стоило этого ожидать.

— Нет, девочки, погодите, — ошеломленно качает головой Пельш.

В эту самую секунду дверь открывается, и в класс входит Арина Степановна ГОрлань. Это наш социальный педагог. И фамилия как нельзя лучше отражает основную черту ее личности. Арина Степановна любит покричать. Да погромче. Так, чтобы вся школа ее слышала. Иногда мы задаемся вопросом: «Почему она все еще работает в этой должности?». По сути кроме зычного голоса и таланта поднимать шумиху — пользы от нее никакой.

— Так, 11 А, ну-с, что тут у вас стряслось? — громко спрашивает с порога, окидывая класс пытливым взглядом. — Зачем звали?

— Вор у нас в классе появился, — складывая руки на груди, заявляет Грановская, кивая в мою сторону. — А если быть точнее — воровка.

— Ника, что за бред? — подает голос Беркутов.

— Ром, тебя не было, а мы это, между прочим, уже вторую неделю терпим, — отвечает она, поворачиваясь к нему полубоком.

— У меня часы украли! — сообщает Малютин.

— А у меня бабло! — кричит Костомаров.

— И у меня деньги пропали!

— Я телефона лишилась, — добавляет Сивова. — А сегодня вот у Ники кольцо пропало. Она его в тренерской у Петра оставила, пока в волейбол играли. Ну, чтоб не помялось.

— Не Петра, а Петра Алексеевича, — поправляет ее Пельш. — Тише, ребят.

— Так, и кто это у нас такое творит? — противной, пронзительной сиреной завывает Горлань.

— Мы думаем на Лисицыну, — сообщает Грановская.

— Алена? — соцпедагог вопросительно вскидывает бровь.

— Я этого не делала! — мой голос предательски дрожит от беспокойства и волнения.

Боюсь, в связи с этим, у них может сложиться неверное впечатление обо мне. О ситуации.

— Когда это произошло? — обращается к классу Горлань.

— Мы ж говорим, кольцо утром украли на физре. Остальное — раньше, на неделе.

— Так — с…

Арина Степановна подходит ко мне.

— Ален, я уверена, что это не ты, но давай, чтобы одноклассники успокоились, проверим твой рюкзак. Тебе же нечего от нас скрывать?

Я пораженно смотрю на социального педагога.

— Нечего, — тихо отвечаю, соглашаясь.

— Может, не здесь? — вмешивается Элеонора.

— Почему это не здесь? — возмущается Сивова. — Мы требуем прилюдный досмотр! Чтоб по-честному. А то знаем мы. Начнете жалеть эту нищебродку…

— Марина! — одергивает ее классный руководитель.

— Досмотр личных вещей входит в мои полномочия…

Арина Степановна ставит на стол мой рюкзак и начинает расстегивать молнию. Я как будто в дурацком сне. Просто смотрю на то, как она бесцеремонно вытаскивает из портфеля все мои вещи, раскладывая их на парте.

Я краснею до корней волос, в то время как она, с невозмутимым видом достает гигиенические пакеты и остальную мелочь.

По классу тут же проходится волна смешков.

— Так-с…

Перелопатив весь основной отсек, она начинает расстегивать боковые карманы. В какой-то момент замирает. Смотрит на меня как-то странно, удивленно. Достает руку из кармана и раскрывает ладонь, на которой лежит кольцо. То самое кольцо Грановской.

— Что и требовалось доказать, — цедит хозяйка ювелирного украшения.

— Фу! — галдят одноклассники.

— Какой стрем!

— Воровка!

— Но я не брала его! — мое оправдание тонет в нескладном хоре голосов. Ребята свистят, улюлюкают. В меня даже бумажки прилетают.

— Да что за дичь?

Рядом со мной появляется Беркутов. Хмурит брови и пялится на кольцо. Элеонора Андреевна тоже подходит ближе.

— Так. Тихо! ТИХО! — вопит Горлань. — Сели все быстро!

— А остальное где? — кричит Сивова. — Телефон мой верни, крыса!

— Марина, немедленно прекрати оскорблять Алену! — возмущается Пельш. — Арина Степановна, я думаю, это какая-то ошибка!

— Защищают ее еще… Ни в какие ворота! — раздраженно цедит Грановская.

— А давайте ее шкафчик проверим! — предлагает кто-то. — Вдруг там остальное добро обнаружиться.

Мне все понятно. Я приседаю на свой стул и обнимаю ладонями взмокшую от напряжения шею.

— Алена! Ну как так-то! — пораженно восклицает социальный педагог, цокает и качает головой.

— Уберите ее из нашего класса!

— Мало того, что сифилисная, так еще воровка!

— Рот закрой, дебил, — слышу, как заступается за меня Камиль.

— Ну-ка прекратили! — взывает к порядку Пельш.

— Давайте шкафчик смотреть!

— Да!

Можно и не смотреть. Я итак знаю, что все те вещи, о которых они говорят, будут лежать там. Кто-то все продумал до мелочей.

Поворачиваю голову. Натыкаюсь на пристальный взгляд Абрамова, направленный в мою сторону. Он явно сидит и потешается. Мерзкий! Какой же мерзкий!

— Шкафчик!

— Надо смотреть!

— Можно мне слово? — пытается перекричать всех рыжеволосая Сашка Харитонова, моя соседка по парте. Но ее никто не слышит.

Она возводит глаза к потолку, затем залезает на стул и громко свистит. Тааак лихо свистит, что аж в ушах эхом этот звук отдается.

Повисает немая пауза.

— Спасибо за тишину! — прочищает горло девчонка. — Элеонора Андреевна, Арина Степановна, у меня заявление.

— Ну-с… — таращится на нее соцпедагог. А я в этот момент стараюсь игнорировать человека, стоящего справа.

Роман совсем рядом. Я ощущаю его запах, чувствую тяжелый, колючий взгляд, обращенный прямо на меня. Щека из-за этого нещадно горит огнем. Упорно гипнотизирую пространство перед собой, и пытаюсь удержаться от того, чтобы не расплакаться. Перед ними. Перед Ним…

За что мне все это?

— Говори уже, Харитонова, заканчивается твоя минута славы! — острит Сивова. — У нас тут дело важное, не догоняешь?!

— Все те вещи, которые пропали, действительно лежат в шкафчике Алены, — огорошивает рыжая.

Я поворачиваюсь в ее сторону. Ну спасибо, Харитонова! Удружила! Еще и ты. Я-то ее Лучом в Темном Царстве считала. Вон оно как оказывается. Обвиняет меня в том, чего я не делала, вместе со всеми.

— Там они, да, — кивает Саша. — Но не потому что их взяла Алена, которую уже затравили здесь. А потому что их туда специально подкинули.

У меня просто слов нет.

— Ты че несешь? — с наездом спрашивает Вероника.

— Я сама это видела, — твердо произносит Саша. — И не только я.

От этого ее заявления я даже на секунду забываю про присутствие нервирующего меня Беркутова.

— Александра…

— Я тоже это видел, — звучит тихое признание с первой парты.

Цыбин. Витя. Смущенно уткнулся в учебник, избегая пристального внимания одноклассников.

— Да гонят они! — фыркает Пилюгин.

— Выгораживают! — соглашается кто-то.

— Басни Крылова…

— Фарс.

— У меня фото есть! — громко объявляет Харитонова, доставая телефон.

— Дай сюда! — хватает смартфон Беркутов. Смотрит туда несколько секунд, а потом вдруг стремительно направляется к двери.

— Роман, Роман, ты куда? — прихрамывая, скачет за ним Пельш. — Ну-ка стой!

Но разве его остановишь?

— Нет, ну что творится у тебя в классе, это — просто уму непостижимо! — причитает Степановна. — Выпускной класс, а что делается-то! Что делается-то!

— Денис Синицкий из десятого «В» вскрыл чужой шкафчик, мы с Витей видели! — рассказывает Саша. — Это было вчера в половину пятого. После курсов ВОШ. Мне показалось это странным.

— Обалдеть, — комментирует кто-то.

Подростки опять начинают галдеть, Элеонора пытается их успокоить. Вот уже несколько минут она разрывается между тем, чтобы остаться здесь и тем, чтобы проследовать за неадекватным Беркутовым, который явно не водички из кулера вышел попить. Вылетел же из класса, как пуля.

— Пойду схожу в десятый, — с тревогой в голосе все же информирует она. — По домам, одиннадцатый «А»! Остаются только Лисицына, Харитонова, Цыбин и те, чьи вещи пропали.

Учащиеся недовольно ноют, не желая пропускать шоу.

— Харитонова, слезай уже со стула! — просит ее Элеонора. — Повторяю, на выход, быстро, 11 «А».

— На выход! — вторит ей Горлань.

Бурно возмущаясь, они все же начинают покидать кабинет, гонимые классным руководителем. Она, в итоге, исчезает за ними следом.

— Сейчас еще раз все по порядку. Буду протокол писать, — заявляет Арина Степановна, доставая папку и усаживаясь за парту. — Зафиксировать надобно все.

Харитонова цепляет мои пальцы своими и подмигивает. Да только я в таком шоке прибываю, что никак на ее жест поддержки не реагирую. Может, виной тому тот факт, что прямо в эту секунду распахивается дверь, и в кабинет с перекошенным от злости лицом влетает Роман.

В несколько шагов он пересекает кабинет, добираясь до того места, где сидит его девушка и Абрамов, который от начала и до конца лицезрел шоу молча, с легкой ухмылкой на губах.

— БЕРКУТОВ! — истошно вопит соцпедагог, в тот момент, когда тот, нецензурно выражаясь, бросается на Яна, словно бык на корриде.

Наносит ему целую серию ударов в живот и по ребрам. С жутким грохотом они оба вместе со стульями валятся на пол. Ника едва успевает отскочить в сторону. В ужасе пищит, прячась за широкую спину Сивовой. Ошарашенно смотрит на происходящее.

— Ой че делается! Ой че делается-то! — достает телефон и кудахчет Горлань, направляясь к ни на шутку сцепившимся парням. — Караул! Але, але, Борис Ефимович, тут у нас ЧЕ ПЭ в триста одиннадцатом!

Глава 32

Прямо дежавю. Кабинет директора. Снова.

Сколько раз я здесь уже был? Да не сосчитать, честно говоря. Это ж фактически мое любимое место в родной гимназии…

Битый час идет разбирательство относительно кражи вещей. Уже рвотный рефлекс подкатывает от всего этого. Даже не слушаю о чем вещает завуч. Отказываюсь воспринимать ее занудную речь. Тут есть занятие поинтереснее. В полуметре от меня — Лисицына. Так что я активно вдыхаю аромат лесных ягод (то ли земляника, то ли что), который всегда исходит от ее волос, и то и дело посматриваю в ее сторону.

Профиль сосредоточенный. Спина неестественно ровная. Она ж обычно коньком-горбунком сидит. А тут тело натянуто как тетива. Смотрит исключительно прямо перед собой. Почти не моргает. Сжимает побелевшими пальцами свой рюкзак, вцепилась в него мертвой хваткой.

Нервничает. Это прям очевидно. Ну не прекрасно ли?

Давай, Лисицына, терпи. Не все же меня изводить…

Я усмехаюсь и чешу затылок. Она едва заметно дергается. Маленький ты мой пугливый зверек… Страшно тебе…

Тяжело вздыхаю и опускаю глаза, задумчиво разглядывая циферблат наручных часов.

Стоит признать, что это были, поистине, отвратительные десять дней. Не считая того, что я привез очередную награду из Тулы. В копилку школе и себе. Пожалуй, единственный плюс поездки.

В остальном же… со мной творилось нечто странное.

И виной тому, кто бы мог подумать, Чертова Лисицына!

Мысли о ней дятлом стучали в голове каждый божий день. Это ж так рехнуться можно! И главное была бы причина! Недопоцелуй. В нем-то все и дело. Подумаешь, не ответила… Но нет, вопросы грызли мозг словно термиты. А ответов не было. И это жутко бесило.

Вот здрасьте, опять двадцать пять. Пялюсь на ее губы и вспоминаю, какими мягкими они были.

Мать моя женщина, отец мой мужчина. Какого ящера…

Достала!

Беру со стола кубик Рубика и начинаю вертеть квадратики пальцами.

Сам виноват конечно, способ заткнуть ее я выбрал «такой себе». До сих пор не могу понять, чем тогда руководствовался. Я был разгневан, взвинчен и, кажется, совсем не соображал, что делаю.

Можно было бы забить на всю эту ерунду, но есть одна проблема. Мне надо выяснить, что ей не так… Самая деловая, что ли? Всем значит нравится, а она нос воротит.

Пока директор общается с Синицыным из десятого, то и дело с опаской поглядывающим в мою сторону, я достаю телефон. Отвечаю на смс Камиля, ожидающего меня на парковке. Прежде чем убрать смартфон в карман, еще раз смотрю на фото, которое мне утром скинул друг. На снимке та самая надпись, которую не так давно закрасили во дворе.

«Лисицына из 11 — шалава». И рядом — творение рук «мастера».

Уроды… Когда я выясню, кто этот недоделанный Да Винчи (а я непременно выясню), эти самые руки выверну в обратную сторону и завяжу морским узлом. Юнусов обещал поделиться наблюдениями после занятий, и, клянусь, если окажется, что и к этому Абрамов имеет отношение, то я его просто похороню в асфальт…

Сидит падла в медкабинете. Бросаю взгляд на свои кроссовки. Уже не белоснежные. Как и мой джемпер, впрочем. Ведь до того, как в классе появился сам директор, Борис Ефимович, я успел пересчитать Абрамову ребра, поставить два симметричных фонаря под глазами и сломать нос. Его папаша уже мчится в гимназию на всех парах. Сергея тоже вызвали. Вот уж кого не хотелось отвлекать от работы…

Отрываю взгляд от кубика, который почти собрал. Девчонка вскакивает со стула. Рыжая тут же хватает ее за руку. Ловлю недовольный взгляд Вероники. Вскидываю бровь. С ней у меня еще отдельный разговор будет.

Порываюсь встать, но директор качает головой. Ну ясно… Щас начнет свои старые песни о главном. Очередная промывка извилин намечается. Вроде взрослый человек, должен бы осознавать, что дело это — бессмысленное. Невозможно перевоспитать совершеннолетнего человека, ибо он — уже вполне себе сформировавшаяся личность с набором характеризующих его качеств.

Когда за делегацией закрывается дверь, по ощущениям становится больше воздуха. Ефимыч опирается на стол и вымученно выдыхает. Смотрит на меня мрачным, тяжелым взглядом. Порицающим. Разочарованным.

— Роман, — засовывает руки в карманы идеально выглаженных брюк со стрелками. — Не успел вернуться, а уже кулаки в ход успел пустить.

— Так вынудили, Борис Ефимович, — пожимаю плечами, откладывая собранную по цветам головоломку.

Надо бы Лисицыной его всучить. То еще шоу будет. А-ля басня Крылова: «Мартышка и очки».

— Отстоять честь девушки — это, безусловно, похвально, если я все верно понял со слов Элеоноры Андреевны.

О чем тогда трещала Циркуль я благополучно прослушал. Беззастенчиво разглядывал ноги Лисицыной в тот момент. Юбка сегодня на ней была что надо. Не вызывающе короткая, как у большинства наших девчонок, но сойдет. Так даже интереснее…

— Лисицына ни при чем, у нас с ним свои счеты, — отмахиваюсь небрежно.

— Ну разумеется, — ни черта не верит он. Да я бы тоже не поверил, наверное.

— Вершить самосуд — не есть правильное решение в этом случае, — заявляет мне этот старый умник. — Как мужчина я тебя понимаю, и даже поддерживаю, но как руководитель образовательной организации — нет…

— Отчисляете? — спрашиваю почти равнодушно.

Долго смотрит на меня молча.

— Не исключено. Пока даю испытательный срок и наказание, — сообщает, прерывая затянувшуюся паузу.

— Что еще за наказание? — интересуюсь хмуро. Уже заранее знаю, что оно точно мне не понравится.

— Отстраняю тебя от тренировок в секции на неопределенное время.

— Да вы серьезно? — ору возмущенно. — В феврале чемпионат России.

— И ты на него, Роман, не поедешь, если продолжишь в том же духе! — строго предупреждает меня он. — Еще неизвестно, чем обернется это твое рукоприкладство. Ты забыл, кто по профессии родители Абрамова?

— Да плевать мне, кто они… — уже иду к двери. Дергаю ручку, когда до меня доносится голос директора.

— В порыве горячности можно таких дров наломать, Рома. Жалеть потом будешь. Ты же умный парень, а выводы не делаешь совсем…

Поворачиваюсь, смотрю на седовласого мужика, явно подуставшего от всей этой бесконечной канители, и, признаться откровенно, даже жаль его становится.

— Я вас услышал.

Он кивает.

— И про занятия с Лисицыной не забывай. Элеонора Андреевна говорит, что у девочки большие проблемы с математикой. Загубит себе аттестат, если плохо сдаст Единый Государственный Экзамен.

Про занятия с Лисицыной не забывай…

Да уж. Забудешь тут. С удовольствием бы, только рецепт дайте. Желательно, чтобы эффект как от таблетки. Выпил — и отпустило почти моментально.

Иду по пустынному коридору. Несвойственная школе тишина — настоящая благодать для ушей. Ни ора, ни гама, ни топота. Всегда поражался выдержке преподов. И как они выносят пребывание в этих стенах? У меня бы уже кукуха съехала.

Заворачиваю за угол, в стеклянный переход. И в этот же момент в меня врезается… кто бы мог подумать! Предмет моих недавних размышлений.

Вот так встреча! На ловца и зверь бежит, как говорится.

Девчонка так комично пугается, что в пору захохотать в голос. Я еле сдерживаюсь. Мои губы растягиваются в улыбке.

— Ты вроде лиса, а не крот… Перед собой хотя бы иногда смотри, слепошара, — даю совет я, не убирая руку с ее плеча, за которое автоматом схватился во время столкновения.

— Что там тебе сказали? — сперва смотрит куда-то в область моей шеи, а потом, борясь с собой, все же решительно поднимает глаза.

Прямо Зена — королева воинов, не иначе.

— Неважно, — отзываюсь я, разглядывая вблизи ее в момент порозовевшие щеки. Мне это прям до нездорового нравится. Аж в голове дурман, как после выкуренной травы.

Н-да… Приехали.

Сильнее стискиваю ее руку, когда она пытается будто невзначай отодвинуться.

— Тебе не надо было его трогать, — качает головой и сводит густые брови над переносицей. — Никто не просил этой твоей помощи. Исключат ведь теперь.

— Перекрестишься, — делаю еще шаг вперед, неумолимо сокращая расстояние между нами. Потому что слишком далеко. Мне надо подобраться ближе. — Чего разволновалась-то так?

— Ничего подобного! — пищит смущенно, стреляя в меня недовольным взглядом.

Ну конечно. Так прямо я и купился. Нервничает страшно, я же вижу…

— Ты что тут делала а, Лисицына? — склоняю голову чуть в бок, отпускаю тоненькое плечо.

Я и забыл уже, какая она худенькая. Мои пальцы спускаются вниз по ее руке и останавливаются у сгиба локтя. Она, кажется, в эти секунды совсем не дышит. Глазеет на меня растерянно, хлопая длинными, пушистыми ресницами. Ойкает, когда резко дергаю к себе.

— Того и гляди решу, будто ты меня поджидала, — выдаю свое предположение, прищуриваясь.

— Вовсе нет. Зачем? — безбожно дрожит ее голосок.

— Ну как, отблагодарить, — невозмутимо поясняю я.

Опять это дурацкое желание находит. Желание поцеловать ее.

Что вообще происходит и когда это началось?

Она что-то мямлит, а я как полный придурок залипаю на ее губы. Тупо завис. Прямо невыносимо смотреть, как они шевелятся.

Здравым смыслом тут явно не пахнет, зато пахнет манящими ягодами. Мы такие у бабки в деревне с друзьями летом собирали. Правда домой почти ничего не приносили. Съедали добрую половину по дороге.

— Ты что делаешь? — слышу ее неподдельное возмущение сквозь звон в ушах. Она так близко, что я могу рассмотреть милые, мелкие веснушки на ее носу.

Лисицына шарахается от меня, как ошпаренная, но я по-прежнему упрямо стискиваю ее тоненькое предплечье.

— Отпусти, не то я…

— Не то ты что, — кладу вторую руку на ее шею. Под пальцами пульсирует маленькая вена, и это почему-то заводит не по-детски.

— Глаза тебе выцарапаю, — обещает сурово.

Ой да молчи уже…

— Скучала по мне, Ненормальная? — чуть сильнее сжимаю пальцы и сглатываю, когда ловлю момент. Девчонка дрожит. Боится меня. И мне бы тоже стоило себя бояться, ведь штырит-то конкретно.

— Ненормальный тут один, и это явно ты, — отворачивается. — Отпусти уже меня. Дышать нечем.

В ее голосе звучит такая тревога, что меня это напрягает.

Что за бредятина, в конце концов? Дичь — чистой воды. Вообще бес попутал тебя, Беркутов? Это же Лисицына!

Разжимаю пальцы, убираю от нее руки и шагаю прочь.

Это же просто синдром охотника. Я, как он, пытаюсь поймать жертву, ускользающую раз за разом…

«Да, дело только в этом, именно так» — убеждаю я себя, направляясь к выходу.

Глава 33

В это холодное утро я долго стою окна. Смотрю, как на Москву опускается белоснежное покрывало. Деревья укрыты воздушной ватой, на тротуарах сугробы. Снега выпало за ночь столько, что нам с Ульянкой явно придется добираться до сада дольше, чем обычно.

Пока сестра чистит зубы, я снимаю вскипевший чайник с плиты и принимаюсь готовить омлет.

— О, Лялька, и мне давай что-нибудь сообрази на завтрак, — слышу я раздражающий до зуда голос Вадима.

Дергаюсь, как от удара, когда его ладонь касается моих волос.

— Перо, — противно улыбаясь, объясняет он.

Действительно показывает мне перышко от подушки, но мерзкое ощущение от этого его жеста меня так и не отпускает. Есть на то причины.

Несколько дней назад мы с Ульяной уснули, читая «Орден Феникса» и не заперли дверь. Проснулась я оттого, что почувствовала чьи-то руки на себе. Руки Вадима, который все это время был слишком добр и участлив по отношению к нам с сестрой.

Вскочила и, поджав под себя колени, уставилась в темноту. Тогда он сказал, что поправлял одеяло, которое сползло на пол. Ни единому слову не верю. Я ведь абсолютно точно чувствовала прикосновение его шершавых пальцев к своему бедру.

С того случая мне стало тревожно. Ульяна теперь всегда рядом, под моим присмотром, а дверь в комнату на ночь закрыта изнутри на замок.

Кстати говоря, строил из себя трезвенника Вадим недолго. Вот уже вторую неделю они с матерью отмечают его «повышение». Ну и поскольку работает он в магазине «Красное и Белое», недостатка в алкоголе они не испытывают.

Кошмар, связалась… С каждым разом мать все сильнее опускается в моих глазах. Этот ее страх остаться одной — я никогда не приму и не пойму. Почему она забывает, что у нее есть мы? Неужели для счастья обязательно нужен какой-то мужчина? Да и типаж, который она выбирает, лично у меня вызывает ряд вопросов. Ну вот что может привлечь женщину в человеке, подобном Валере или Вадиму?

Молча выкладываю омлет, разрезаю на кусочки и ставлю тарелки на стол.

— Садись, малыш, — отодвигаю стул для Ульяны и пододвигаю к ней завтрак. — Сейчас я тебе какао с молоком сделаю.

— А мне кофе свари, — командует вышеупомянутый сожитель матери.

И плевать ему на то, что мы опаздываем. Приходится достать турку и сделать то, что просит. В последнее время я слишком часто вынуждена варить ему кофе, это мне не нравится.

— Чего такая хмурая, мелкота? — басит Вадик, усмехаясь.

Бросаю через плечо обеспокоенный взгляд на сестру. Она смотрит на омлет и не произносит в ответ ни слова. Бедный ребенок. За последние три года она в этом доме видела столько мужчин, что даже посчитать их количество стыдно. Хуже того тот факт, что порядочных среди них не было ни одного. Вот этот самый Вадик, сидящий напротив нее, тоже не стал исключением.

— Ну что как будто в рот воды набрала! — не отстает от девочки он. — Отвечать надо, когда к тебе старшие обращаются.

— Она еще сонная, не трогайте ее, пожалуйста, — вмешиваюсь я, заканчивая с приготовлением кофе. Ставлю кружку перед ним, наклоняюсь и целую сестру в нежную щечку. — Кушай Ульян, нам уже скоро надо выходить.

Она начинает послушно ковырять омлет вилкой, а я поднимаю свою чашку с чаем и отхожу к окну. Наблюдаю за тем, что происходит на улице. Сыпет и сыпет. Настоящий снегопад. Красиво как! Вот она зимушка-зима пожаловала. Я люблю это время года даже больше, чем лето. Наверное, потому что Новый год для меня, как и прежде, особенный праздник. Волшебная сказка. Надежда на лучшее. Как бы глупо это ни звучало…

— Алена, я тебе денег хочу дать, — слышу за спиной голос Вадима. — Купишь себе вещи там какие-нибудь.

— Не нужно, — оборачиваясь, отвечаю резко. — У меня все есть.

— Сапоги прикупи себе новые, ходишь как не пойми кто, — морщится он, демонстративно оставляя на столе купюру в пять тысяч рублей.

— Ботинки я уже купила со своей зарплаты. Просто не надевала еще, — отзываюсь глухо. Пусть не думает, что я нуждаюсь в его деньгах.

— Так надень, чего мать позоришь! Над тобой, небось, смеются эти твои богатые одноклассники, — язвительно замечает, отпивая свой кофе.

— Нет, никто не смеется, — забирая грязную посуду, спорю я. — Иди, одевайся, Уль. Нам пора.

— Платье купи, белье, украшение, ну или что там нужно девушке, — проходится по мне сверху-вниз маслянистым взглядом, и опять на душе неспокойно становится.

Белье… Как же мерзко это слушать.

— Мне ничего не нужно, — повторяю звонко.

— Противная, — злится, но голос не повышает. — Я ж по доброте, а ты…

— Спасибо, но не нужно. Купите подарок маме, — бросаю холодно, проходя мимо.

— А хочешь, я сам для тебя что-нибудь выберу? — успевает поймать меня за руку. И тон его мне не нравится абсолютно. Как-то двусмысленно звучат его слова.

— Я не возьму. Не нужно! — хмуро смотрю на него и выдергиваю запястье. К счастью, в этот же момент за стеной раздается голос матери.

— Ляяяль, принеси таблетку и стакан воды, дочь.

Клянусь, иногда кажется, что она родила меня исключительно для этого…

Спустя пятнадцать минут мы, наконец-то, выходим из подъезда. Дверь поддается не сразу. Надо же как замело!

Ульяна разгоняется и валится спиной в сугроб. Заявляет, что ей срочно надо сделать ангела. Приходится подождать минутку, наблюдая за ее дурачеством, а потом уже начать пробираться по темной, нечищеной аллее в сторону садика.

Уля болтает словно радиоприемник всю дорогу. Радуется снегу и, как всегда, задает бесчисленное количество вопросов, не на все из которых у меня имеется ответ. Приходится хитрить и выдумывать. А иной раз позже самой обращаться к книгам или интернету за помощью.

Через пятнадцать минут передаю сестру воспитателю из рук в руки и направляюсь на остановку. Греюсь в автобусе, разглядывая волшебство, которое царит за окном. Надо бы свозить Ульяну погулять. Пройтись по украшенной к празднику Никольской улице, посетить Красную площадь и прилегающую территорию. В прошлый раз Ульяна пришла в чистый восторг. Все же новогодняя Москва — необычайно красива.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Глава 34

Небо еще не просветлело. Во двор гимназии имени Попова я захожу в семь сорок. По меркам учащихся школы — слишком рано. Занятия начинаются с восьми тридцати, и основная масса заявляется именно к этому времени. Исключением является, пожалуй, только дежурный класс.

Что до меня… мне нравится заходить в пустой двор и спокойно оставлять в гардеробе свой старый, позорный пуховик. Ведь некому съязвить на эту тему. Змеи приползают сюда намного позже.

Направляюсь к центральному входу. Ничего не вижу из-за капюшона, снег этот настырный еще и прямо в лицо метет.

— Лисицына, стой!

Ох, нет, нет, нет…

Только не ты.

Стараюсь переставлять ноги как можно быстрее, но тот, кому принадлежит этот голос, хватает меня, вынуждая остановится.

— Ну что? — интересуюсь недовольно, поворачиваясь к нему.

Беркутов стоит напротив и часто дыша, таращится на меня. Бежал выходит за мной. И нагнал все-таки.

Я вопросительно смотрю в ответ.

Справедливости ради стоит признать, что в свете фонаря, черты его лица кажутся почти идеальными: ровные линии бровей вразлет, нос, с едва заметной горбинкой, четкая форма скул и глаза с хитрым прищуром.

— Поговорить надо, — сообщает мрачно.

Еще чего не хватало…

— Я тороплюсь, — отвечаю быстро, наблюдая за тем, как вокруг него порхают бабочки из причудливых снежинок. Ложатся на темные волосы и оседают на плечи модной, утепленной кожаной куртки.

«Упасть — не встать!» — так про него говорит Харитонова.

«Беги от него» — предупредила бы меня бабушка.

Это прям стопроцентно совпадает с моими мыслями, потому что поведение Романа на протяжении последних трех недель меня очень озадачивает.

— Успеешь, — цокает языком и смотрит на меня внимательно. Чересчур пристально. Этим своим тяжелым взглядом, от которого всегда краснеют щеки и учащается пульс. — В машине давай поговорим, ты замерзла.

Ах да, теперь он сменил мотоцикл на автомобиль. Красиво жить не запретишь. Что уж там!

— Не замерзла вовсе, — отрицаю я, стуча зубами от холода. — Не пойду я никуда.

— Ладно, — закатывает глаза.

Подходит ближе, заставляя замереть на месте. Накидывает мне на голову упавший капюшон и затягивает потуже шарф. Сказать, что я ошарашена этими его действиями, это — ничего не сказать. Даже пикнуть возмущенно не успеваю, настолько растерялась. Горячее смущение уже вовсю заливает щеки, благо полутьма вокруг…

— Заболеешь еще, — пожимая плечами, поясняет он, убирая руки, с покрасневшими от холода костяшками пальцев, в карманы.

Сам, кстати, без шапки, да и куртка нараспашку. С себя бы начал…

Так и стоим какое-то время, молча глядя друг на друга. Я не выдерживаю первой. Опускаю глаза.

— Я пойду, — хочу обойти его, но он снова меня останавливает.

— Лисицына, — произносит всего одно слово, но столько в нем муки и отчаяния, что становится как-то не по себе.

— Дай мне пройти, Беркутов, — говорю решительно.

— Не для того я тебя тут ждал, — замечает сухо.

То есть теперь он меня еще и караулит. Надеюсь, это в первый и последний раз. Мне хватает того, что я постоянно вижу его в классе. И этих наших занятий по математике дважды в неделю. Благо, Элеонора Андреевна по моей просьбе каждый раз присутствует в кабинете. Хоть она и занята своими делами, мне так все же спокойнее.

Порываюсь уйти. Не намерена я терпеть его присутствие. Оно давит на меня. Морально и физически.

— Да погоди ты! — злится, возвращая меня на место. — Как баран, честное слово.

— Просто отстань от меня, — дергаю плечом. Не нравится мне находиться так близко от него.

— Не могу.

— Что еще за «не могу»? — интересуюсь возмущенно, инстинктивно отступая на шаг назад.

Вздыхает тяжело и смотрит как-то странно. Не знаю, как объяснить этот его взгляд.

— Тут постой, — изрекает в итоге мрачно.

Мне ничего не остается кроме как последовать этой странной просьбе. Не убегать же в конце концов! Я ведь только этим и занимаюсь все три недели. В классе цепляюсь за Харитонову, как за спасательный круг, а на переменах стараюсь не отходить от Даньки и Пашки.

Потому как что-то происходит. С Ним, с моим врагом. С врагом, который почему-то практически перестал со мной воевать. Он затих, что совсем ему несвойственно. И это, если честно, пугает…

В последнее время Роман мрачнее тучи. Полагаю, отстранение от занятий в секции — так на него влияет.

О господи…

То, что я вижу, вообще не укладывается в голове.

Сердце мое по ощущениям подпрыгивает и застревает где-то в горле, не позволяя дышать.

Роман протягивает мне небольшой, аккуратно оформленный букет.

— Это шутка? — спрашиваю ошарашено, в ужасе глядя на нежно-розовые бутоны.

— Какие уж тут шутки, Лисицына, — говорит сквозь зубы.

Я растеряно моргаю. Может, ущипнуть себя? Это сон дурацкий, не иначе.

Но нет. Вот он, Роман Беркутов. Стоит напротив. Все еще ждет, что я приму цветы. Цветы от него…

— Я…

Поверить не могу, что спустя два года он снова делает это. Да еще и прямо посреди школьного двора. Хорошо хоть время раннее и нет никого вокруг.

— Я… не могу… их взять, — объясняюсь спешно заплетающимся языком, даже не пытаясь смотреть при этом на него.

— Почему это? — спрашивает недовольно.

— Потому что…

— Не беси, Лиса, возьми их и все, — требует настойчиво.

Меня эта ситуация сбивает с толку. Заставляет краснеть. Вызывает трусливое желание дать деру.

— Не хочу я их брать! — возмущаюсь громко, все-таки поднимая на него глаза.

— Не хочешь, — прищуривается.

— Именно, — соглашаюсь тут же, стараясь придать голосу твердость.

Девушке своей пусть дарит их, а не мне…

— Потому что они от меня? — смотрит. Напряженно. Пристально. Взгляд — кислота. Разъедает. Расщепляет на частицы.

Ответа ждет какого-то. Да только что я могу сказать? Слова разбежались. Язык к небу прирос.

— Ладно, как знаешь, — его глаза сверкают гневом вперемежку с разочарованием.

Отходит в сторону и, к моему ужасу, букет отправляется прямо в урну для мусора. Становится стыдно. Он ведь деньги потратил. Да и сами цветы такие красивые. Разве заслужили они подобную участь…

— Здрасьте, молодежь, — здоровается со мной уборщица.

Та самая, что следила за нашим наказанием в спортивном зале. Она, должно быть, все же стала свидетельницей развернувшейся сцены.

— Доброе утро, — мямлю, наблюдая за тем, как широкая спина Беркутова исчезает за дверьми парадного входа.

Чувство вины захлестывает моментально, но я… и правда не должна была брать их. Зачем? Что на него нашло? В чем подвох? И если нет его, то как он вообще решился… после того случая. Ведь когда-то именно с букета и началась наша война. По крайней мере, я так считаю.

— Ох батюшки, совсем одурели! — причитает уборщица, доставая из мусорного контейнера то, что предназначалось мне. — Ты че эт, девочка, совсем мозги отморозила? Такую красотищу не взять. Да из рук такого парня!

Молча разворачиваюсь и ухожу в сторону площадки. Усаживаюсь на качели, припорошенные снегом и кутаюсь в куртку. Холодно очень, но лицо так горит от стыда и смущения, что кусачего мороза я просто не замечаю. Пытаюсь собрать мысли в кучу. Закрываю глаза и вздыхаю, выпуская пар изо рта. Слушаю тишину.

Что же это такое происходит? Сначала Даня. Теперь и Беркутов чудит. Не удивлюсь, если это очередной способ меня унизить.

Даня… Я вспоминаю, как в прошлые выходные он пригласил меня в кино. Вроде как с Пашкой и Сашей. Да только в итоге оказались мы в Киномаксе вдвоем. Аверин сослался на неотложные дела, а Харитонова на обострившиеся симптомы ОРВИ. Это потом она мне рассказала, что Князев попросил ее не приходить…

Признаться, время, проведенное плечом к плечу с Даней в кинотеатре, тянулось мучительно долго. Наверное, потому что я сидела в недоумении и так не решилась выдернуть свою руку из руки Данилы. Из чувства такта, видимо.

И есть теперь у меня ощущение, что я совершила тогда ошибку. Ведь мой друг, кажется, воспринял мое молчание несколько иначе…

Глава 35

Очередной учебный день подходит к концу. На химии про амфотерные гидроксиды я ни черта не слушаю. Сверлю тяжелым взглядом Ее профиль. Настроение — отстой полнейший.

Едва звенит звонок, поднимаюсь со своего места и выхожу в коридор, не реагируя на вопли престарелой кудахтающей почитательницы Менделеева. Спускаюсь на первый этаж, проталкиваюсь через галдящую толпу и забираю у ворчливой гардеробщицы куртку.

Чего ж все бесят-то так, а? Как-будто в зоопарк попал. Орут, как ненормальные! Животные…

— Осторожнее, олень северный! — рычу на недоумка, едва достающего мне до плеча.

На ногу наступил, идиот безмозглый! Терпеть не могу, когда кто-то пачкает мою обувь.

— Пппрости, — заикается он, с беспокойством поглядывая наверх. Нервно сглатывает при этом. Очкует.

Не спорю, репутация у меня так себе. Каждый, кто учится в этой гимназии, знает, что лучше не злить Рому Беркута. Потому что с выдержкой и терпением у меня всегда были проблемы. Да и кулак, давайте откровенно, прямо скажем, тяжелый.

— Кретин, — бросаю через плечо, продолжая движение.

Народу тьма. Все громко переговариваются, смеются. Все раздражает. Каждая деталь.

— Привет, Рома, — тоненьким голоском пищит какая-то малолетка, которую я впервые в жизни вижу.

Улыбается, как дура. Клоунесса. Волосы выкрашены во все цвета радуги. Закатываю глаза и направляюсь к выходу. Толкаю дверь и, наконец, оказываюсь на улице. Как раз в этот момент мимо проносится мелкий в кадетской форме, а прямо в меня летит снежок. Среагировать я уже не успеваю.

Сука… прямо в глаз.

— Да вашу ж мать! — ору, свирепея.

— Ой, — вздыхает испуганно тот, в кого должен был прилететь этот клубок снега.

— Дебилоиды, — отряхиваюсь, спускаясь по ступенькам.

Внутри прямо все кипит от злости. Казалось бы, ничего такого не произошло, но внезапное желание надрать зад веселящимся тупицам становится все сильнее с каждой секундой. Как же хочется выпустить пар!

Скрипя зубами, добираюсь до парковки. Машина уже меня ждет. Спасибо «Вебасто»[19].

Тачку конкретно занесло снегом. Реально кругом все в сугробах. Зима настоящая. Как я люблю.

— Ром, — доносится до меня дрожащий голос Грановской.

Вот только тебя не хватало для полной радости.

— Ром… Ты так быстро ушел, я даже не успела…

— Я тороплюсь, Вероника, — сообщаю сухо, сметая с крыши автомобиля слой снега.

Она молча наблюдает за моими движениями. Потом подходит ближе.

— Зай, давай поговорим, — заглядывает в лицо. — Ты в последнее время сам на себя не похож.

Это уж точно. Выходит, что даже она заметила.

— Нет настроения для бесед, — отвечаю нехотя.

— Это меня и настораживает.

— Ник, — поднимаю на нее глаза. — Не грузи сейчас, а?

Она, насупившись, кутается в шубу. Мерзнет в ней как цуцик, но понты — превыше всего. Снова вспоминается Лисицына, с раскрасневшимися от кусачего мороза щеками. Тоже тряслась вот также утром. Не то от холода, не то от моего присутствия. И то, и другое, видимо, одновременно. Эта ее куртка — курам на смех. И как переодеть девчонку во что-то потеплее я пока не придумал…

Но с тем, насколько дико звучит эта мысль, смирился.

Как и с тем, что со мной происходит…

— Ром, — шмыгает носом Вероника. — Может, хватит уже меня игнорить? Мы с тобой словно чужие стали.

Ей богу, как будто родными были когда-то. Столько драмы вкладывает в эти слова…

— Ты расстаешься со мной или что? — никак не угомонится. — После того, как ты вернулся с соревнований, все не так!

А вот в этом она абсолютно права.

— Я тебе уже говорила, что не имею отношения к той ситуации со шкафчиком… этой. Кольцо пропало, на кого еще было думать?

— Плевать…

Вот же заливает. Вообще не верю, что она «не при делах».

— Я не знала, что Абрамов решил ее подставить! — отчаянно доказывает, притопывая от досады ногой. — Далась она мне!

— Да не гони…

— Ты терпеть ее не мог! Что вдруг случилось? — в голосе Грановской слышится явное пренебрежение. — Знаешь, я смолчала, но то, что ты избил из-за нее Яна…

— Будь на ее месте кто-то другой, я поступил бы ровно также.

— Ну конечно, — фыркает она.

— В мои дела с Абрамовым не лезь, поняла? — смотрю на нее сурово и сжимаю челюсти до хруста, только от того, что вспоминаю перед ударом его надменную, ухмыляющуюся рожу.

— Ты хоть понимаешь, как все это выглядело со стороны? — порицающе наседает на меня она.

— Мне вообще по боку…

— А мне — нет! — кричит на всю парковку.

Та еще любительница устраивать шоу, что с нее взять.

— Хорошо, что там в кабинете было всего несколько человек, но знаешь, и этого оказалось достаточно для того, чтобы расползлись слухи!

— Какие слухи, че ты несешь, Ник? — выдыхаю устало.

Она стоит рядом всего каких-то пять минут, а утомила нереально.

Открываю водительскую дверь, давая понять, что наш разговор на сегодня закончен.

— Ром…

Поворачиваю к ней голову, раздраженно цокая.

— Ну что еще…

— Я скучаю по тебе, давай мириться!

Ника лезет обнять меня. Утыкается носом в шею. Мокро. Плачет что ли? Или это просто снег? Ее слезам, если честно, я не особо верю.

— Можно я к тебе приеду? — спрашивает тихо и жмется ближе, невзначай касаясь губами шеи.

— Я у Камиля сегодня останусь.

— А завтра?

— Ник, созвонимся, ладно? — отодвигаю ее от себя.

— Ладно, — недовольно поджимает губы и делает шаг назад.

— Пока, — запрыгиваю в тачку и устраиваюсь поудобнее.

Замечаю Юнусова, широким шагом пересекающего парковку. Очень вовремя, дружище. Пока у Грановской не возникла идея вроде той, чтобы я ее подвез.

Он садится рядом и пристегивается. Правильный до мозга костей, но мне в нем эта черта даже нравится.

— Поехали? — вскидываю бровь.

— Да.

— Скинул хвост?

— Ага, — чешет он подбородок.

Камиль сдавал зачет училке по обществу.

— И как тебя Брежнева оценила?

— На отлично!

— Красава, — отбиваю я пять. Угодить этой вальтанутой удается не всем. — А тема?

— Виды безработицы, — обреченно вздыхает Юнусов. — Фрикционная, циклическая, структурная.

— Все то, что нам не грозит при любом раскладе, — самодовольно хмыкаю я, выворачивая руль влево.

— Сашке спасибо, — глупо улыбается Камиль. — Она как раз накануне объяснила разницу.

— Че за странное выражение лица? — потешаюсь я над ним, прищуриваясь.

— Хорошая просто девчонка, — как-то зажимается и ни с того ни с сего смущается друг. — А у тебя, кстати, что за билет был?

Разговор так мастерски перевел в другое русло. Ну-ну…

— Девиантное поведение, — смеюсь. — Я при желании диссертацию могу на эту тему защитить. Такие экземпляры перед глазами! (Девиантное поведение — поведение людей, не соответствующее общепринятым ценностям и нормам).

— Да, один этот чего стоит, — кивает головой на впереди движущийся автомобиль Абрамова. — Тебя Невзоров зачем к себе вызывал?

— Напомнить в очередной раз про табу, — криво улыбаюсь я. — Не трогать, близко не подходить. Типа я благодарен должен быть. Мол спасибо моему конченому бывшему другу и его папаше, что не раздули скандал. Аж тошнит, откровенно говоря.

Камиль какое-то время молчит.

— Смотри, Ром, осторожнее. Неспроста Ян тебя второй раз покрывает.

— Сам мстить решил. Через папу не по-пацански! — хохочу я, но Юнусов моего веселья отчего-то не разделяет.

Взгляд случайно цепляется за знакомый пуховик. Хотя там от пуховика одно название. Лисицына шагает по тротуару. Пухлый рюкзак на плече. Она, мне кажется, единственная, кто до сих пор все учебники таскает.

Рядом опять этот недоношенный трется. Улыбается во весь рот, чирикает что-то, активно при этом жестикулируя.

— Ром, шлагбаум! — обеспокоенно предупреждает меня друг.

— Гребаный Князев! — едва успеваю притормозить. Эти двое, проходя мимо, косятся в нашу сторону.

— А букет где? — хмыкает Камиль, глядя на Лисицыну.

— В урне где, — зло отвечаю я.

Глава 36

На этот раз звонко смеется он. А я вспоминаю прошлую субботу. Мне надо было прикупить Савелию новый набор Лего. В недавно открывшемся торговом центре, после посещения детского магазина, я и заприметил ИХ. Лисицыну и этого… любителя фарфоровой хренотени.

Они спускались по эскалатору. С четвертого этажа, где находится зал для Лазертага, боулинг-клуб и кинотеатр. Подозреваю, что именно в кинозале они и провели время друг с другом.

Я уставился на них. Аж остановился. Князев держал Лисицыну за руку. И мне это ооочень не понравилось. Едва сдержал в себе порыв подразукрасить кое-кому смазливую мордашку.

Ревность? Серьезно? Но да, мне кажется, это именно она драла грудину когтями. Незнакомое чувство. Странное. Неприятное. Убийственное.

Мало того, что все мысли только об этой девчонке дни напролет. Потребность какая-то странная: держать в поле зрения, смотреть на нее. Постоянно. Ловить каждое движение. Изводить ее пристальным взглядом. С удовольствием садиста отмечать, что это ее напрягает. Смущает. Сводит с ума. Заставляет дергаться и нервно жевать губу.

И вот, теперь еще и это… Добить меня решила. За руку ходит с этим малахольным. Клянусь, если бы он в тот момент полез к ней целоваться, я бы скинул его с этого самого эскалатора вниз. И ни разу не пожалел бы.

Думал обо всех этих вещах и сам себе поражался. Двинулся ты умом, Беркутов, не иначе. Совсем ку-ку. Финиш.

Тогда-то в моей больной голове и проснулась дурацкая мысль о том, что мне, наверное, учитывая ситуацию, тоже пора проявить инициативу.

Проявил. Идиот. Везде пишут, что цветы — беспроигрышный вариант. Ага, как же! Не верьте форумам и дурацким статейкам. С Лисой это не сработало. Знала бы она, что решиться на этот шаг, между прочим, было очень непросто. До сих пор перед глазами события двухлетней давности. Тогда букет не взяла и сейчас сделала ровно тоже самое. Ну почти…

Как сейчас помню. Девятый класс. Седьмое сентября. Я в тот год на неделю позже в гимназии появился. Отдыхал с матушкой на Кипре. Для нее этот месяц в календаре навсегда останется черным, также, как и для меня. Плохо переносит начало осени, ведь оно ассоциируется с убийством отца. Но речь не об этом.

Седьмого сентября у Пельш день рождения. Мать потащила меня в школу пораньше. По дороге мы заехали к знакомому флористу, и она купила Циркулю дизайнерский букет. Затем произнесла напутственные слова и всучила мне в руки заранее приготовленный для классухи подарок. Какие-то баснословно дорогие французские духи в диковинной стеклянной колбе. (Забегая вперед скажу, что дышал ароматом этих самых духов 9 «А» потом очень долго).

Так вот. Захожу в кабинет. Пацаны тут же громко начинают меня приветствовать. Девчонки лезут обниматься, принимаются восхищаться моим загаром и, конечно, их внимание привлекают необычные на вид цветы. Альстромерии. Такие и правда не везде найти можно. Эксклюзив.

Звенит звонок. Замечаю краем глаза Князева. Он стоит у окна рядом с какой-то девчонкой. Косится в мою сторону, недоумок. Рожу свою еще кривит. Пока выясняю у одноклассников суть да дело, тот что-то шепчет на ухо подружке и отправляется к себе в класс.

Новенькая значит. Ясно…

«Слабо подкатить?» — бросил тогда мне вызов Ян.

«Пф»

Ну да. Я, не сомневаясь в собственной неотразимости, сразу же двинулся по направлению к новенькой. Уж очень мне хотелось посмотреть на эту скромницу, напоминающую послушницу монастыря, поближе. Да и спор выиграть хотел безумно, что скрывать. Ян обещал отдать свой горный велик в случае его проигрыша, и я загорелся ни на шутку.

«Привет, красивая!» — отвесил комплимент, растягивая губы в своей фирменной улыбке.

Сказать, что солгал, язык не повернется. Она и правда вблизи оказалась очень даже ничего. Нет. Не по меркам современных стандартов привлекательности. Разглядывать ее хотелось как раз потому, что она не была похожа на девчонок, с которыми я привык общаться.

Прозрачная белая кожа, отсутствие какой-либо косметики на лице. Красивые, густые брови. Натуральные, не комично нарисованные, как у Сивовой. В меру темные, естественные. Тонкий, чуть вздернутый нос с россыпью веснушек, убегающих на щеки, внезапно вспыхнувшие румянцем. Глаза испуганные. (Я тогда еще не знал, что травля на Лису уже началась). А еще губы. Не тонкие, не пухлые. Такие, как надо. Форма и цвет. Цвет очень уж выделялся на фоне белоснежной фарфоровой кожи. Розовые. Жутко притягательные. Мне кажется, я тогда слишком долго на них пялился. Счет секундам потерял. Сглотнул, потому что отчего-то жажда проснулась.

Полудурок…

«Как зовут?» — спросил, с трудом поднимая взгляд.

И она мне не ответила. Это был первый звоночек, но нет… Я его проигнорировал.

«Я — Роман. Это тебе, будем знакомы», — небрежно сообщил, делая широкий жест. Протягивая ей букет, который предназначался Пельш.

Улыбнулся опять во все тридцать два, отмечая то факт, что мне и сарафан ее монашеский в общем-то нравится. (И да, позже, заценив тоненькую фигуру легкоатлетки на физкультуре, я пойму, что не ошибся).

Согласно моему сценарию, девчонка должна была растаять от такого расклада, броситься мне на шею и тому подобное, но что-то явно пошло не так.

Она не собиралась брать букет, я понял это по выражению ее лица. Новенькая, смутившись, нахмурила брови.

«Бери, это тебе», — произнес повторно с нажимом, настойчиво пытаясь всучить ей цветы.

Я же знал, что за нами весь класс исподтишка наблюдает, хоть и заняты все вроде как своей болтовней.

«Немая, что ли?»

Взбесила она меня своим молчанием. Как рыба фугу, ей богу! Рот открывается, но ни звука не издает. Мем ходячий.

«Ну? Бери же…» — склонился к ней ближе и сразу уловил какой-то лесной запах, исходивший от ее русых, слегка выгоревших на солнце волос.

«Не нужны они мне!» — наконец, услышал недовольный девчачий голос.

«Что значит не нужны? Бери!» — уже заведенный, настойчиво начал впихивать ей в руки творение флориста.

«Отстань!»

Туда-сюда букет трепали. В итоге, он оказался на полу у наших ног. И понеслось…

Стоит признать, это было мое фиаско. У меня внутри все клокотало от гнева. Мы начали пререкаться. Слово за слово, деталей уже не назову. Помню только, что в какой-то момент она захотела пройти. Я не позволил, она меня толкнула. В этот же момент неизвестно откуда рядом нарисовался гребаный рыцарь Князев с верным конем-прихвостнем по кличке Аверин. И тут уже завязалась потасовка с моим бывшим другом, в результате которой мы разгрохали подарок, предназначенный классному руководителю. Аромат пришлось заценить всем без исключения… Это был полный трэш.

Так Пельш осталась и без букета, и без духов.

Пришлось отдать Яну свой навороченный скейт и выслушать ушат скабрезных шуток от парней. Мол не по зубам оказалась мне убогая. Собственно, с того дня я и возненавидел новенькую. Всеми фибрами своей души.

— Ром, поворот проехали, — выдергивает меня из омута воспоминаний Камиль.

Твою мать. Чтоб тебя, Лисицына! Прямо наваждение какое-то на мою голову…

Глава 37

Мы с Аллочкой с интересом разглядываем нового жителя зоомаркета. Ульяна — та вообще в восторге полном.

— Шиншилла Белый Вильсон, — сообщает Шевцова.

— Красивая, — наклоняясь ближе, говорю я.

— Бесполезная, — машет рукой блондинка. — Собака, кошка, ладно. Они хоть как-то свои чувства могут проявить по отношению к хозяину. — А эти что? Только едят, да гадят.

Пожимаю плечами, насыпая в специальную ванночку песок. Шиншиллы купаются именно так. Не в воде. Открываю клетку и устанавливаю ванночку в центр. Зверек почти сразу прыгает туда. Ульянка начинает громко хохотать, глядя на кувыркающегося Вильсона.

— Эх, шубы из них какиииие! — мечтательно тянет Шевцова, и тут же получает от меня локтем в бок. — Ай!

— Тебе не стыдно? — возмущаюсь я. — Ты ведь с животными работаешь, какая шуба, Алла!

— Ой, Лисицына, работа-работой, но шубы, вот честно, — моя слабость, — она блаженно зажмуривается.

— Ты считай убийц поддерживаешь! — недовольно комментирую я, задвигая щеколду.

— Ну прям! — она улыбается и смотрит на меня как на дуру. — Так если разобраться, то есть те же яйца, например, тоже — преступление.

— А мы ели на завтрак омлет, — выдает сестра.

— Ну а я о чем! — хохочет Аллочка. — Убийцы цыплят, вот вы кто!

Н-да… Так-то есть в словах Шевцовой доля правды.

— Идемте. Пока никого нет, выпьем чаю, а то набегут ведь сейчас! — зовет нас она, исчезая за высоким стеллажом.

— Я посмотреть хочу! — прилипнув к стеклу, отказывается от горячего напитка Уля.

— Ален, ты прикинь, я сегодня иду в «Колизей», — взволнованно вещает блондинка, разливая кипяток по чашкам. — Тот парень, о котором я тебе рассказывала, вчера позвонил мне. Представляешь?

Я молчу. Меня всегда вводят в ступор эти ее истории о знакомствах «на стороне».

— Думаю, я его зацепила! — довольно ухмыляется Алла. — Неудивительно в принципе. Но ты хоть представляешь, какой это шанс?

— Шанс на что? — кисло интересуюсь я, размешивая сахар. Что что, а на работе сахар есть у нас всегда. Потому что Шевцова без него не может. Даже будучи на своей странной диете.

— Попасть в элиту, — поясняет она.

Все еще мечтает о красивой жизни. Алла порой … такая Алла…

— У тебя есть Костя, — напоминаю я в очередной раз. — Ты говорила, что не собираешься его бросать.

— Конечно не собираюсь! — горячо соглашается она. — Пока. Но если того потребуют обстоятельства. Надо уметь видеть перспективу!

— Алла! Костя ведь так тебя любит! — вспоминая ее же рассказы об этом парне, говорю я. — В погоне за чем-то эфемерным, упустишь настоящее.

— Фу, Лиса, давай только вот без этих громких, высокопарных фраз! Как там… — напряженно хмурит лоб. — Лучше курица в руках, чем что-то там…

— Лучше синица в руках, чем журавль в небе, — поправляю я.

— Не занудствуй в общем! — морщится она. — Я, может быть, исключительно для журавля и рождена.

Шевцова деловито вскидывает подбородок и смотрится в зеркальце. И то, что она там видит, ей нравится.

— Но Костю, как и обещала, пока попридержу. Ты права, не стоит в колодец с головой.

— В омут…

— Пусть будет. Ботаник Костик — моя подушка безопасности. Преданный, тихий, с квартирой какой-никакой. Но тот, с кем я познакомилась… — ее губы расползаются в хищной улыбке. — Он такой классный, ты не представляешь!

— За двумя зайцами погонишься…

— Ну хватит, Лисицына, реально бесишь уже! — злится, бросая на меня гневный взгляд.

— Ты не любишь Костю, да? — все же решаюсь спросить. — Иначе бы не рассматривала его только как подушку безопасности…

— Садись, пять! — торжественно объявляет она. — На одной любви далеко не уедешь, Ален. Надо быть хитрее. Нельзя к мужикам прикипать. Нельзя о чувствах думать. Мужиками надо пользоваться, понимаешь? Из всего выгоду уметь извлекать.

Если честно, то, что она говорит — просто ужасно.

— И вот не надо так на меня смотреть! — отпивая из чашки, заявляет громко. — Запомни, подруга, всем парням нужно только одно: поскорее залезть к тебе под юбку.

— Зачем это под юбку? — удивленно вопрошает незаметно появившаяся рядом Ульяна.

— Зайчик, ты зачем подслушиваешь? — хохочет Аллочка.

— Ульян, — краснея, протягиваю ей пакет с дивно пахнущим сеном. — Угости Вильсона, хорошо?

— Лаадно, — вздыхает она, явно расстроенная тем, что Шевцова свернула разговор.

Звенят колокольчики. Мы спешим в зал. Вторая половина дня, да еще суббота. Народ начинает активно идти за покупками для своих питомцев. За весь вечер не удается даже присесть. В шесть Аллочка уходит в подсобку. Чихать она хотела на заполненный посетителями магазин, сборы на свидание — для нее явно важнее работы. Честно говоря, за этот час я устаю неимоверно. Едва поспеваю и на кассе товары пробивать, и попутно отвечать на вопросы. Очень мне помогает мой маленький помощник, Ульяна. Она знает, где и что лежит. Приносит то, что нужно людям, и я ей за это очень благодарна. А вот на Шевцову злюсь неимоверно. В какой-то момент не выдерживаю и прошу ее выйти в зал. Ловить рыбу и одновременно с этим обслуживать скопившуюся очередь — мне физически не по силам.

Алла, скрипя зубами, все-таки включается в работу. Выглядит очень комично с этим своим smoky eyes, на одном глазу. Раздражается, психует, то и дело поглядывает на часы.

— Ничего без меня не можете! — ворчит под нос. — Мне собраться надо, я не успеваю, между прочим!

— Иди уже, дальше я сама.

— Наконец-то…

Ульяна хвостиком отправляется за Шевцовой, она любит смотреть на то, как прихорашивается Аллочка. Я иду покормить рыбок. Еще полтора часа — и домой. Пока нет посетителей, решаю убраться у кроликов и мелких грызунов.

Шевцовой звонит директор. Дал добро на выдачу зарплаты, в связи с тем, что выручка хорошая, а за аренду уже уплачено. Мурлыкающая в трубку Аллочка, на радостях спешит в сторону кассы. Кажется, даже забыла, что активно собиралась на меня дуться.

— Иди сюда, Лисицына, деньги буду выдавать, — деловитым тоном информирует она.

Достает график смен и берет в руки калькулятор. Надевает недавно купленные очки. Только зачем, непонятно, ведь стекла там не корректирующие. «Эстетики ради», видимо.

Сначала «выдает» зарплату себе, а потом уже начинает считать мои гроши.

— Десять двести, — сообщает, доставая купюры.

— Двенадцать двести должно быть, — хмурюсь я.

— Нет, я же все посчитала, — цокает языком и качает головой. — У тебя всего шесть полных смен, остальные по четыре часа. Тебе какими: крупными, мелкими?

Странно. Когда я считала, сумма была больше.

— Мелкими.

Алла кладет передо мной деньги. В этот момент мы слышим сигнал от припарковавшегося у магазина авто.

— Приехал! — радостно визжит блондинка, выглядывая на улицу и со скоростью ветра бежит в подсобку одеваться.

Я убираю свою зарплату в карман и бросаю мимолетный взгляд на стекло. А потом еще один.

Да не может этого быть!

— Алла, — зову ее, ощущая, как в горле встает комок. Потому что номер на машине знаком до оскомины. — Этого твоего нового знакомого зовут Ян?

Ее каблуки стучат по плитке.

— Откуда знаешь? Я тебе не говорила, — хмурится, поправляя волосы. — Как я? Все окей? Мейк, прическа?

Она, кажется, не замечает моего нервного напряжения.

— Алла, не надо тебе никуда с ним ехать, — игнорирую ее вопросы.

— Чего? — замирает она, приоткрыв от удивления рот.

— Не надо, Шевцова. Я знаю этого парня, он учится со мной в одной гимназии.

— И что? — фыркает, убирая карманное зеркальце в сумку.

— Он…

Я не знаю даже с чего начать. Язык онемел как-будто.

— Все, Лисицына, не нуди. Поехала я веселиться.

— Нет, Шевцова, слышишь, не надо! — она проходит мимо, но я успеваю схватить ее за руку. — Он может тебя обидеть, не связывайся с ним. Не надо.

— Слушай, Алена, я, конечно, ценю твою заботу и все такое, но давай я сама разберусь! — явно начинает сердиться.

— Просто поверь мне. Ян — не тот, кем кажется, — отчаянно пытаюсь предостеречь ее я. — Он замешан в очень нехороших вещах.

— Так ну вот что, все мы не без греха, — сдвигает брови к переносице. — Завидуешь? Так и скажи!

— Боже, да нет же! — восклицаю я, не обращая внимания на семейную пару, терпеливо ожидающую меня у аквариума.

— Работай, иди давай, Лисицына. Тебе не удастся испортить мне вечер! — заявляет упрямо Шевцова и толкает входную дверь.

Все, что мне остается — это смотреть на то, как она, окрыленная, садится в машину этого садиста. Счастливо при этом улыбаясь…

Глава 38

Очередной понедельник проверяет на прочность мои нервы. Беркутов травит меня взглядом. Снова. Давит этой своей тяжелой энергетикой, расползающейся по периметру. Клянусь, тот физический дискомфорт, который я испытываю, ничто в сравнении с тем, что я ощущала, играя с ним в сопротивление на протяжении двух лет. Потому что сейчас все как-то иначе…

Роман не цепляет меня своими язвительными комментариями. Не задирает меня. Не стремится высмеять. Не пытается сумничать на уроках, поправляя мои ответы. И это… совершенно на него не похоже. Вид у парня, прямо скажем, болезненный. Какая-то странная апатия ко всему происходящему. С друзьями почти не общается. Настроение у него отвратительное. То и дело кому-нибудь от него словестно достается. Кулаки-то под запретом. Наверное, в этом и кроется причина. Занятие любимым делом отняли, вот и агрессирует на окружающих.

Учеба тоже стала Роману неинтересна. Элеонора долго возмущалась, когда Птицын позволил себе уснуть прямо посреди геометрии.

«Нонсенс», — возмутилась она.

Тот в ответ лишь пожал плечом и заявил, что спать под доказательство теоремы Менелая — самое то.

Правда, справедливости ради стоит признать, на этих наших занятиях математикой Беркутов всегда собран и «почти терпим» к моему далеко не математическому складу ума. Объясняет он, кстати, очень доходчиво. Теперь я понимаю, о чем говорила Элеонора Андреевна. У него и впрямь дар «доносить информацию», раз даже у меня прогресс намечается. И ведь может быть нормальным человеком, когда хочет… Там в общем-то голова полна умных мыслей. Не зря учителя выделяют Романа среди других учеников. Очень они любят послушать его нетипичные рассуждения по той или иной теме. Только вот в последнее время он не особо охотно ими делится.

Может, дома у него что-то происходит? Да какое мне в общем-то дело…

Меня другие вещи напрягают. Вроде незначительные мелочи, но… Вчера, например, он дверь мне открыл, пропустив перед собой. А два дня назад на физкультуре руку протянул, когда я свалилась на пол, отбивая мяч во время игры в волейбол. Это что вообще за трансформация… Я уже молчу про волшебным образом появляющиеся в моем рюкзаке дорогущие конфеты.

Я знаю, что это он. И это… пугает меня до чертиков. Букет, а теперь еще и сладости. Все верну ему. Вот только смелости наберусь…

До четверга Ульяна считает минуты. Все потому, что мы, наконец-то едем туда, куда я обещала. Будний день, билеты дешевле, да и народу, надеюсь, будет немного. Место ведь очень популярное.

Сестра останавливается, запрокидывает голову и начинает ловить ртом медленно спускающиеся с неба снежинки. Весело и заливисто смеется, а я, улыбаясь, наблюдаю за ней.

Десять утра. Мы стоим на остановке, которая находится неподалеку от дома. Рядом останавливается автомобиль. Опускается окно.

Снова он…

— Прогуливаешь, Лиса? — ухмыляется Роман, обращаясь ко мне.

Молчу. Как он вообще тут оказался? Почему не в школе?

К моему великому ужасу, паркует машину чуть поодаль в дорожном кармане, выходит и направляется в нашу сторону. Ну только этого не хватало! И автобуса как назло нет!

— Привет, — здоровается, когда подходит ближе.

Я не произношу ни звука.

— Прривет, — задирает голову Ульяна, с любопытством поглядывая на него. — Ты кто?

— Роман, — подмигивает он ей. — А ты, принцесса, у нас значит…

— Ульяна, — улыбается она, смущаясь и сильнее сжимая мою ладонь. — А это моя сестра Ляля.

Это его обращение «принцесса» явно ей понравилось. Аж светится вся.

— Ляля, — повторяет он, поднимая взгляд на меня. Вскидывает бровь.

— Ну да! — невозмутимо продолжает Лисицына-младшая. — Ты его знаешь?

— Угу…

— Да, Ульяна, мы с Аленой учимся в одном классе, — вставляет свою реплику.

— А мы едем смотреть косаток! — ни с того ни с сего хвалится она.

— Малыш, ну зачем ты все рассказываешь незнакомому дяде, — порицаю я тихо.

— Почему незнакомому? — недоумевает Ульяна.

— Серьезный у вас повод для прогула, — хмыкает Беркутов.

Вот не мог не съязвить. С возвращением!

Я поправляю на Ульяне шапку и стараюсь смотреть куда угодно, только не на Романа.

— Я вас отвезу, — заявляет парень уверенно.

— Нет, не нужно, — поспешно отказываюсь я.

— Брось, Лисицына! — отмахивается, кивая в сторону машины. — Идем, холодно же.

— Мы на автобусе поедем, — качаю головой, снова выглядывая на дорогу.

— Да ладно тебе, кнопка вон уже замерзла, — хмурит брови.

— Да! — пищит предательница — мелочь.

— Не выдумывай, — обращаюсь я к ней. — Ты одета очень тепло.

— Ну Ляль, я хочу на машине! — Ульяна дует губы.

Это что еще за новости…

— Мы сейчас домой вернемся, если ты так будешь себя вести, — строго говорю я ей.

И это работает. Ульяна затихает. Сопит правда недовольно, но она знает, что мое слово — решающее.

Роман все это время за нами наблюдает. Эта его легкая улыбка на губах и прищуренный взгляд — меня нервируют. Хочется убежать подальше и спрятаться. Вот такое вот глупое желание.

— И какой автобус нужен? — осведомляется он.

— Семьдесят второй, — обиженно выдает насупившаяся Уля.

— Отлично, вот и он. Наш автобус.

НАШ автобус. Чего? Я все-таки смотрю на него. Очень не вовремя, потому что он тоже на меня пялится.

— Ты с нами поедешь что ль? — пищит Ульяна довольно.

— Я тоже хочу на косаток посмотреть, — жмет плечом.

— Мы вдвоем идем, — недовольно сообщаю я.

Роман закатывает глаза.

— Пусть тоже… посмотрит, — дергает меня за руку Ульяна.

— Нет…

— Лисицына, тебе жалко, что ли? — как-то уж совсем добродушно и искренне смеется Беркутов, запрокидывая голову чуть назад.

— Ты же добрая, разреши ему, — канючит Ульяна.

Только с какой радости непонятно?

— Автобус, — подталкиваю сестру к открывшейся двери. — Давай, идем.

— А Рома?

— И Рома с вами, — всерьез произносит он и тоже заходит в автобус.

Я от такой наглости даже теряю дар речи. Прикладываю карту и поджимаю губы. Хоть бы попалась цербер-контролер. Пусть с позором высадит навязчивого Птицына! Ибо я очень сомневаюсь, что он знает о существовании транспортной карты «Тройка»…

Глава 39

Я смотрю по сторонам. Вроде всем пожилым людям хватает места. Автобус в позднее буднее утро почти пустой, так что мы с Ульяной сидим, с удобством устроившись в самом хвосте. Пока едем, она не замолкает ни на секунду. С упоением рассказывает Беркутову, стоящему напротив, о своей глубокой любви к дельфинам. Роман ее внимательно слушает и попутно выдает заумные факты об этих млекопитающих, в связи с чем у маленькой Ульяны вопросов возникает еще больше.

— Раньше дельфины жили на суше, — интеллектуально просвещает ее он, — но потом эволюционировали и ушли под воду. Ученые считают, что их плавники когда-то имели форму пальцев.

— Вот это да! — ахает она. — А что такое эволю…ци… эвоцинировали?

— Эволюционировали? Ну… как бы попроще выразиться. Эволюция — это развитие, изменение.

— Ааа, — она внимательно на него смотрит. — Долго живут дельфины?

— В среднем где-то в районе двадцати лет. В неволе и того меньше, — пожимает он плечами.

Умник… И почему он меня все больше раздражает?

— В неволе? — хмурится Уля.

— Да. Например, в том же дельфинарии. Это не естественная для него среда обитания. Вынужденная, скажем так.

— Среда обитания… — задумчиво повторяет она, не совсем понимая, о чем речь.

— Место, где он должен жить, — тут же поясняет Роман. — В некоторых странах, кстати, содержание дельфинов в неволе запрещено законом.

— Ммм.

Она какое-то время переваривает услышанное. Запоминает.

— А ты знаешь, что бывает розовый дельфин? Он очень редкий! — с видом знатока произносит Ульяна, вставая с места.

— Да неужели? Правда, что ли? — качает головой Роман, изображая истинное удивление.

МХАТ по нему плачет. Так натурально делает вид, что не был осведомлен о существовании розового дельфина, что сестра ему, конечно же, верит. На этот раз закатываю глаза я. Увязался на мою голову…

— Кто сильнее, Рома: акула или дельфин? — интересуется заяц.

— Акулы побаиваются дельфинов.

— Честно? — не верит Ульяна.

— Защищаясь, дельфин атакует своим длинным носом незащищенное акулье брюхо, и эта атака часто оказывается смертельной.

— Вот это да! А у него есть жабры как у других рыб?

— Нет, дельфин дышит легкими, он может задержать дыхание на восемь — десять минут.

— Вау! — пораженно вздыхает она. — Они очень умные, правда?

— Правда.

— А почему?

— Извилин у этих млекопитающих даже больше, чем у нас, — улыбается парень. — И весит их мозг на порядок тяжелее.

«Есть вообще вопрос, на который у Птицына не будет ответа?» — с разгорающейся, необоснованной злостью внутри думаю я. Наверное, потому что меня раздражает то, с какой легкостью одноклассник справляется с «викториной». Мне, например, часто приходится сперва искать ответы самой.

— А ты знаешь, Ульян, что дельфины зовут друг друга по имени?

— Не может быть! — восклицает девочка.

— Да. Как и у человека, имя у дельфина появляется с рождения. Все дельфины одной стаи зовут малыша по имени. Это уникальная комбинация звуков, присущая только одной особи. Имя остается с дельфином на всю жизнь.

Никогда не слышала об этом.

— Знаешь, что такое эхокация? — сестра улыбается, манерно откидывая назад волосы.

У меня прямо глаза на лоб лезут от этого жеста. Прямо что-то новенькое.

— Эхолокация, — поправляю на автомате.

Подозреваю, что она решила блеснуть перед ним и своими познаниями тоже. Совсем недавно мы читали энциклопедию водных глубин. Оттуда она и запомнила это слово.

— Попробую угадать, — жмет плечом Беркутов и, склонив голову чуть назад, неосознанно проводит рукой по темным волосам.

Я зачем-то смотрю за этим его движением, но вовремя отворачиваюсь, заливаясь краской смущения. Еще не хватало быть пойманой на подглядывании исподтишка.

— Может, эхолокация, это — способность некоторых животных (дельфинов, летучих мышей, тюленей) излучать высокочастотные звуковые сигналы и воспринимать их отражение для обнаружения добычи или препятствий?

— Что? Он умный, да, Ляль? — заливисто смеется Ульянка, поворачиваясь ко мне.

— Зачем ты шапку сняла? — ругаюсь тихо, игнорируя заданный мне вопрос.

— Жарко, — прижимается к моему плечу, но при этом по-прежнему разглядывает Романа. — Умный как сова из Винни-Пуха!

— Вот это я понимаю сравнение! — хмыкнув, хохочет он.

— Или как мой любимый кот Матроскин.

— Ульяна, — я бросаю в ее сторону выразительный взгляд.

— Молчу, — вздыхает тяжко, но глаза все равно возвращаются к «Матроскину».

Если честно, впервые вижу, чтобы ее заинтересовал некто мужского пола. Она сама говорила, что боится «дядь». Оно и неудивительно, учитывая тех «мужчин», которых ей пришлось наблюдать в нашей квартире.

Наконец, автобус тормозит на нужной остановке. Я одеваю на нее шапку, беру за руку. Мы выходим и направляемся в сторону метро. Беркутов сперва уверенно шагает рядом, чем несказанно бесит, но потом останавливается. Преградой становится турникет, к которому нужно приложить карту.

— Стой, а он?! — тормозит меня Ульяна.

Я едва заметно улыбаюсь, глядя на безуспешные попытки Птицына. Да, Беркутов, не особо платиновая карта помогает в метро.

— Тебе нужна тройка! — кричит Ульяна, выдергивая руку и подбегая к турникету.

— Куда ты, Ульяна? — приходится тоже вернуться.

— Туда к тете иди! — тычет она пальчиком в сторону кассы. — Ты зачем его бросила, Ляль? Так нельзя!

— Ульяна, он нам не друг, поняла? — строгим голосом заявляю я ей.

Эти слова вылетают неосознанно, и да, если честно, звучат совсем уж по-детски.

— Ну может, он хочет им стать, — замечает она, глядя на меня своими прекрасными глазищами, отдающими невероятной синевой.

Поворачиваюсь и смотрю на Беркутова. Тот уже занял очередь за старушкой в красном пальто. Она случайно роняет клюку, доставая кошелек из холщовой сумки. Роман наклоняется и поднимает ее.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Вот странный он человек! Прямо ходячая кладезь противоречий! Не могу назвать его ни хорошим, ни плохим, поставить его в один рядом с тем же Абрамовым у меня не выходит. Несмотря на то, что он жизни мне не давал последние два года…

Через пару минут Беркутов становится обладателем транспортной карты «Тройка» и преодолевает турникет.

— О, у тебя другая, с башнями! — они на пару рассматривают карточку, в то время как мы спускаемся вниз по эскалатору. — Сколько там денег?

— Косарь, — отвечает ей он.

— Косарь?

— Тысяча.

— Так много! Ты что днем и ночью кататься будешь тут? — хохочет Ульяна.

Дурачок… Я отворачиваюсь, чтобы не заметил мою улыбку.

— Я люблю метро, но воняет иногда чем-то. А ты давно был в метро? — любопытствует мелочь.

— Честно говоря, да, — признается парень. — Практически будучи в твоем возрасте наверно…

Я поворачиваюсь к нему. Шутит, что ли? Это что за нелепость?

— Ого! Да ты как неандралец!

Как вы наверняка успели заметить, Ульяна до ужаса любит умные слова. Воспитатели говорят, что ими она нередко озадачивает своих ровесников в саду. Правда, запоминает их не всегда правильно.

— Неандерталец, — исправляю я, дергая ее за кошачье ухо. Такую шапочку она просила очень давно.

— Можно и так сказать. Тогда десять лет назад я сбежал из дома и катался от станции к станции, по всем веткам. Заблудился конкретно.

— И что потом? — ее живой интерес настолько очевиден, что меня это начинает напрягать.

Вот чем он так быстро расположил ее к себе? Глупышка…

— Меня по ориентировке нашла полиция, — сообщает Роман.

— Выход из метро — там, — показываю я. Грубо, но я все еще лелею последнюю надежду на то, что он передумает ехать с нами в Москвариум.

Молча пялится на транспортную карту. Как будто задумался о чем-то… Но нет, выбираться из подземелья он, похоже, не намерен.

Идем в центр зала. Беркутов хоть и не подает вида, но явно чувствует себя здесь не в своей тарелке. Опасливо озирается по сторонам и даже отодвигает Ульяну подальше от перрона, когда слышится звук приближающегося поезда. Крепко сжимаю ее ладошку, облаченную в вязанную варежку.

Люди устремляются вперед. Мы тоже. Здесь, в отличие от семьдесят второго, мест нет совсем. Становимся у противоположной двери. Ульяна у окна, Беркутов же останавливается прямо за мной. Это… напрягает, но деваться некуда. Он итак нас отделяет от толпы, позволяя не прочувствовать на себе «эффект шпрот в жестяной банке».

— Как шпроты! — озвучивает мои мысли Ульяна, запрокидывая голову назад.

— Ну точно, — невесело соглашается он.

Я смотрю на схему метро, пытаясь игнорировать его морально давящее присутствие. Нервничаю очень, даже ладони потеют. Потому что отсутствие нормальной дистанции между нами — на меня влияет странным образом. Какое-то непонятное волнение находит. Как тогда, в кабинете математики.

Ульяна рисует на стекле смайлик, а я вытягиваюсь по стойке оловянного солдатика. Не надо было волосы в пучок собирать и шарф развязывать. Мурашки ползут по коже от ощущения его горячего дыхания, обжигающего ухо и шею. Я чувствую, как он, чуть опустив голову, втягивает носом воздух, совсем рядом с моими волосами, и от этого его жеста перестаю дышать совсем.

Опускаю глаза и разглядываю свои ботинки. В отражение темного стекла смотреть не могу. Потому что там мне точно не удастся избежать Его взгляда. Взгляда, от которого кровь начинает бежать быстрее, нещадно заливая щеки и отдаваясь глухим стуком в ушах.

Да что ж это происходит…

Глава 40

Вагон дергается. Хватаю Ульяну, и едва не заваливаюсь от неожиданности сама.

— Шумахер хренов, — тихо ругается Роман, отпуская мое плечо, за которое придержал несколькими секундами ранее.

— Ну-ка по-о-одвинься, молодежь! — обращается к нам мужчина.

Он становится справа. Мутным взглядом рассматривает сначала меня, а потом и Беркутова. То ли пьяный, то ли еще что. Пахнет от него ужасно. Роман морщится и отодвигает меня чуть в сторону, зажимая вместе с Улей у перил.

— Эээ, франт, — потеснивший нас дергает его за куртку.

— Чего тебе? — недовольно интересуется одноклассник.

— Есть сотка? — орет тот.

— Руки от куртки убери, — предупреждает Беркутов, обернувшись.

— Че, Щеголь, западло помочь человеку? — обдавая нас шлейфом дешевого алкоголя, не отстает этот странный пассажир.

Подмигивает мне. Беркутов, который стоит к нему спиной, этого, естественно, не видит. Он молчит, мрачно глядя перед собой. Судя по желвакам, ходящим по лицу, его терпение на грани. К счастью или к сожалению, пьяница переключается на сидящую справа женщину. Спустя минуту я понимаю, что ничего хорошего не жди.

— Слышь, брюхатая, ты че молчишь? — никак не угомонится навязчивый мужик подшофе. — Сотку дай.

Все происходит очень быстро. Поезд как раз останавливается на станции. Двери открываются. Роман в этот момент резко разворачивается, хватает дядьку за шиворот и выталкивает к выходу. На лице у последнего полное непонимание того, что происходит, но его попытки остановить ход событий не увенчиваются успехом. Беркутов придает ему ускорение посредством волшебного пендаля, отчего тот пулей вылетает из вагона, падая на землю.

— Ооой, — вжавшись в меня, шепчет Ульяна, пока Роман брезгливо вытирает руки, возвращаясь к нам.

Кажется, в этот момент на него весь вагон смотрит. Беременная женщина посылает ему взгляд, полный благодарности. Она явно очень испугалась. Насколько я видела, мужик успел коснуться ее руки. То ли дернуть хотел, чтобы встала, то ли что.

— Ничтожество жалкое, — произносит Роман себе под нос. — Скоро нам уже выходить? — спрашивает нетерпеливо.

Явно покатушки на метро — не его стихия.

— Сейчас пересадка, а потом до ВДНХ три станции, — отвечаю ему я.

— Говорил же, на машине надо было ехать.

— Так и ехал бы восвояси! — не могу удержаться я.

Чего он мне высказывает? Я с собой не приглашала, сам хвостом навязчивым увязался. Да только… Дело тут еще и в том, что меня зацепило это брошенное им «ничтожество жалкое». Я согласна с тем, что пропойца вел себя непозволительно, но… Моя мать ведь тоже пьет. Выходит, что и она подходит под эту его реплику.

Отчего-то на душе остается неприятный осадок.

До Москвариума добираемся к половине двенадцатого. Повисшее напряженное молчание сходит на нет, как только мы заходим в огромное стеклянное здание с изображением дельфинов. Ульянка начинает болтать без остановки словно радио.

Оставляем вещи в гардеробе. Я распечатываю онлайн-билеты, разобравшись с устройством автомата, а Беркутов покупает себе билет на кассе. И вот мы, наконец, оказываемся в удивительном подводном царстве. Насколько знаю, здесь около восьмидесяти аквариумов, в которых обитает свыше двенадцати тысячи существ.

Если честно, атмосфера этого места просто невероятная. Кажется, что не только Ульяна получает порцию восторга. Я и сама, словно ребенок, замираю в восхищении. Огромное количество ярких, цветных рыб, осьминоги, гигантские крабы, черепахи, причудливые выдры, пираньи, самые настоящие крокодилы и акулы.

Уля замирает, стоя в стеклянном 3-D тоннеле, ведь прямо в это мгновение над ее головой проплывает диковинная рыба-молот.

— Сфотографируй меня! — просит она. Широкая радостная улыбка не сходит с ее лица, а я с сожалением думаю о том, что камера на телефоне не работает.

— Давай на мой, — доставая свой навороченный айфон, предлагает Беркутов. — Я тебе на электронную почту все скину.

Я с ним не спорю. Только из-за Ульяны естественно. Но она спустя полчаса начинает переходить все границы. Мой ненавистный одноклассник таскается с ней как с писанной торбой. Превращается в ее личного гида и папарацци. То ей в ракушке надо сфотографироваться, то на фоне гигантского Камчатского краба, то рядом с рыбой-наполеоном, то с цветными двигающимися кораллами.

Эти двое активно общаются друг с другом, смеются, а я, признаться откровенно, начинаю чувствовать себя лишней на этом празднике жизни. Удивительно, но я начинаю страшно ревновать свою сестру к Роману. Аж до вспышек злости перед глазами.

Слава богу, фотосессия заканчивается так же неожиданно, как и началась, потому что Ульяна, придерживаемая Беркутовым, с горящими глазами лезет в воду погладить скатов. Эта опция разрешена посетителям Москвариума. Я сначала переживаю, но потом понимаю, что бояться нечего. У этих особей нет ядовитых шипов.

— Божечки! — сама пищу, умиляясь, дотронувшись до одного из них.

— Какие огромные! Ааа, он шершавый, Ляль! Гляди, гляди, подплывает!

Наигравшись со скатами, идем наблюдать за причудливыми выдрами, которые, кажется, вообще не могут оставаться на одном месте. После — попадаем на кормление байкальских нерп. Вот кто становится моими любимчиками! Они такие хорошенькие! Я все же не могу сдержать глупую улыбку, глядя на них.

— Косатки и дельфины наверху, идем туда, — сообщает Роман Ульяне, восседающей на его плечах.

— Немедленно слезь, Ульян! — говорю ей строго.

— Нет, Рома — мой Конек-Горбунок! — заявляет мне эта бессовестная мадам.

Спелись, ты погляди! И в руках у нее сахарная вата. Я прибью его…

Пока мы вместе с посетителями ждем появления вожделенной косатки, Роман отправляется в зону фуд-корта. Несмотря на мой отказ, все же приносит дивно пахнущий кофе с каким-то странным названием «раф». Но я, конечно же, упрямо отказываюсь и достаю деньги, чтобы вернуть ему их за молочный коктейль Ульяны и сладости.

— Лисицына, ты в своем уме? — кривится он, глядя на протянутые купюры.

— Возьми, пожалуйста, — настаиваю я.

— С дуба рухнула? — отмахивается. Выдергивает их и засовывает мне в карман.

Мне вообще это не нравится. А то, что происходит дальше — и подавно.

— Идем, нам пора, — зовет меня Роман.

— Куда? — интересуюсь с подозрением в голосе.

— Как куда? Че зря пилили сюда на метро? — говорит мне он, пока Ульяна, снова забравшаяся наверх, взъерошивает его волосы. Совсем девчонка от рук отбилась!

Мне приходится тащиться за ними следом. Вот заранее знаю, что ничего хорошего от него не жди. Так и есть. Обреченно вздыхаю, когда понимаю, что мы пришли к залу. На водное шоу.

— Я подожду на улице, — сообщаю, ни на шутку разозлившись.

Роман оборачивается.

— Ты че, Лисицына?

— Зачем ты купил билеты? — возмущенно сверлю его недовольным взглядом.

— Мелкая захотела, в чем проблема?

— Мало ли, что она захотела! Я знаю их стоимость! И поставь ее на ноги наконец!

Он вскидывает бровь, но на удивление делает то, что я прошу.

— Возвращай билеты, Беркутов. Я передумала, Ульяна тоже не пойдет.

— Ну Ляль, — начинает хныкать опустившаяся во всех смыслах на землю Ульяна.

— Это уже слишком!

— Что именно для тебя слишком, Алена? — хмурится он, хватая меня за руку, чтобы отвести чуть в сторону, в зону фуд-корта. Потому что там, недалеко от нас, вовсю греет уши контроллер.

— Это нормально, когда на свидании платит парень. Не в курсе?

ГОСПОДИ, ЧТО?

— Чего? — фыркаю я, не обращая внимания на ноющую сестру. — Какое еще свидание? Ты не в себе?

— Слушай, — его лицо становится серьезным и напряженным. Швыряет билет на стол. — Не хочешь идти, не надо. Выброси билет в урну, но мелкая пусть посмотрит. Ничего в этом страшного нет, она же очень хочет… Там плавание с дельфином в конце.

Ах, еще и это… Ну просто ни в какие ворота! Плаванье с дельфином купил!

— Да послушайте только! — уже не могу держать себя в руках я. — Ульяна — чужой тебе человек, к чему все это? Не заигрался ли ты случайно? Что за фарс, Беркутов? Не надо изображать из себя фею-крестную. Нам это не нужно совершенно!

Он стоит, стиснув зубы. Смотрит на меня как-то странно. Но совершенно точно на его лице я замечаю обиду.

— По — по — жа — луйста, не… не… ссо… ссорьтесь, — начинает заходиться рыданиями Ульяна.

Честно говоря, ее слезы режут словно лезвие по сердцу.

— Эй, не плачь, — Роман садится перед ней на корточки и щелкает ее по носу. Она, засомневавшись всего лишь на пару секунд, лезет обнять его.

Нет, я не понимаю… Что за реакция? Так нельзя! Так не должно быть! Что за странная симпатия к этому мальчишке?!

— Де…дель…фины, — плачет Ульяна, пока он поглаживает ее по волосам.

— Слушай, принцесса, не хочет, пусть не смотрит, — заявляет вдруг. — А мы с тобой все же пойдем.

Встает. Берет за руку МОЮ сестру, протягивает билеты престарелой контроллерше, поглядывающей на нас с недюжинным интересом, и исчезает за дверьми, оставляя меня в полном недоумении…

Глава 41

Сестра Лисицыной — это нечто. Разве можно не попасть под ее чары? Кукольные черты лица, неимоверное обаяние и детская непосредственность. А какая она смышленая… Вопросы задает серьезные, и так живо окружающим миром интересуется. Маленькая, но жутко сообразительная. А еще очень открытая и доверчивая. Чего не скажешь о Лисицыной-старшей…

Ожидаемо в принципе, но как же бесит это ее ослиное упрямство. С одной стороны, понимаю, не дурак. Два года нашей с ней глупой войны сейчас невозможно в одно мгновение перечеркнуть. Потому что чего только не было. Вспоминать даже как-то стыдно…

Я запускал ей в рюкзак Мадагаскарских тараканов, лепил жвачку ей в волосы, склеивал пальцы клей-моментом (дебил). Прятал ее сменку и портфель, подкладывал кнопки на стул. Испортил плакат, нарисованный ею ко Дню Учителя. Закрывал не раз в подсобке, отнимал допотопный телефон. Ведро вот на голову надевал… Бесчисленное количество раз комментировал ее ответы на уроках и всячески изводил на переменах. Обзывал, придумывал обидные прозвища: мотыга, буратино, бездарь, мозжечок-с-ноготок, дурила…

Лестницу один раз убрал, когда она полезла вешать гирлянду в спортзале по указу Циркуля, которая была ответственной за подготовку к новогодней дискотеке. На которую Лисицына, естественно, не пришла. А жаль…

Короче, вел я себя как полный придурок. Мстил за тот злосчастный букет, который она не взяла в девятом классе. Выставила же меня идиотом при всех. Вот и задело.

Бесила с каждым днем все больше и больше. И это ее противостояние засасывало, как болото. День терял смысл, если Лисицыну не удавалось задеть или довести. А еще очень хотелось увидеть ее слезы и то, как она, наконец, сломается. Это прямо стало целью номер один. Но… нет. Девчонка стойко терпела мои издевательства, часто колола иголками в ответ и ясно давала понять, что выдержит и не такое.

А я… злился и выходил из себя. Однако, зажимая ее по углам, третируя, издеваясь, ловил какое-то странное удовольствие. Ведь если честно, мне до ненормального нравилась ее извечная борьба. Да что там! Мне нравилась она. Нет, конечно, не настолько, чтобы цветы дарить! (Самому теперь смешно). Но мысли разные в голову приходили. Особенно в конце десятого класса, когда про Лисицыну стали распускать грязные слухи. Мне кажется, я тогда начал реально перегибать в этом своем необъяснимом желании зацепить и унизить девчонку посильнее. Ей ведь итак несладко было, если задуматься. В нашем классе любви к «гордой нищенке» никто не испытывал. И да, Алена с завидной регулярностью становилась жертвой буллинга. Благо Аверин и Князев как-то скрашивали своей «дружбой» ее существование в этой школе. Хотя, положа руку на сердце, меня их мимимишные отношения раздражали всегда.

Вот кто угодно, но не Князь. Его постоянное присутствие рядом с ней почему-то доводило до ручки. Виной тому наша с ним развалившаяся в один миг дружба. Это произошло как раз незадолго до появления Лисицыной. Данила, которому я доверял, повел себя очень некрасиво и подло. А предателей я не прощаю…

— Рома, смотри, как высоко прыгнула Лора! — Ульяна тычет маленьким пальчиком в сторону водной арены, на которой разворачивается самое настоящее шоу.

— Не показывай пальцем, я ведь уже говорила тебе, что так делать некультурно, — слышу я сочащийся нравоучениями голос невесть откуда взявшейся Лисицыной.

— Ляля! — мелкая на радостях спешит обнять ее. Забирается к сестре на коленки и восхищенно рассказывает про то, как дельфин рисовал картину, которую мы приобрели в ходе аукциона за пять косарей.

елки-палки, выдала меня…

Она демонстрирует ей «картину» красками, на которой угадывается вполне ничего себе такой пейзаж: синее море, белые облака, солнце и даже подобие чаек.

Я усердно пялюсь на моржиху, катающуюся у бортика бассейна. Не успел сказать Ульяне, что аукцион — наша с ней маленькая тайна, и теперь шкала гнева Лисицыной явно устремится вверх.

Пошла значит все-таки. На то и был расчет. Я ж «незнакомый дядя», чужак, которому нельзя доверять ребенка. Так и есть, я с ней согласен.

Пока мелкая хохочет, наблюдая за моржами, я думаю о том, как переменчива жизнь. В сентябре я надел Лисицыной на голову половое ведро, а теперь сижу с ней рядом и думаю о том, как растопить лед. Кто-то там сверху явно большой шутник.

От невеселых размышлений меня отвлекает настырная вибрация телефона.

Ника.

Сказать откровенно, отвечать ей сейчас желания нет совсем. Перезвоню позже, узнаю, что хотела. Собираюсь убрать телефон в карман, но брякает звук входящего смс.

«Ром, ты где?»

«Надо поговорить, я заеду к тебе часов в восемь?».

Не отвечаю. Остается только гадать, что за беседу она мне уготовила.

— Рома, Рома, гляди, косатка, наша косатка! — восторженно пищит Лисицына-младшая, вскакивая с колен сестры.

Косатка тем временем выпрыгивает из воды, а затем приземляется, ударяясь мощным телом о воду. Мы сидим очень близко к бассейну, а потому фонтан брызг неминуемо достигает нас.

Мелочь визжит и начинает хохотать. У нее такой заразительный смех, что я не могу не засмеяться тоже. В голове мелькает безумная мысль, а что, если бы они познакомились с Саввой? Мне кажется, она бы его покорила. Да только есть одно «но»: вывозить брата куда-либо мне запрещено. А ведь предки свалят в эту свою Швейцарию в начале января…

— Клаасс!

Зрители аплодируют и начинают потихоньку расходиться.

— Погоди, принцесса, нам туда, — заговорщицки подмигиваю ей я.

Пока Лисицына-старшая молчит, я, пользуясь моментом, беру за руку малявку, и мы идем в сторону работника Москвариума.

— Добрый день, у нас сертификат, — сообщаю я, протягивая ему купон. — На пятнадцать тридцать.

— Хорошо.

— Это не опасно? — обеспокоено интересуется Лиса, оказавшаяся рядом.

— Нет, если слушать меня, — накрывая крышкой ведро с рыбой, сообщает он. — Сеанс длится сорок пять минут. Десять минут — принятие душа и переодевание в гидрокостюм, пять минут инструктаж, двадцать минут общение с дельфином, десять — принятие душа и переодевание.

— Да, Марина все объяснила, — киваю я, вспоминая разъяснения заигрывающей со мной брюнетки.

— У вас ребенок, я так понимаю, Вы в курсе, что он допускается в бассейн только в сопровождении взрослого?

— В курсе. Все оплачено: и взрослый, и детский.

— Отец?

Вот это он выдал…

— Брат, — не теряюсь я.

— Что ж, тогда я Вас провожу.

— Я правда буду купаться с дельфином? — не верит Ульяна, потрясенно уставившись на меня своими голубыми озерцами.

— Правда.

«У них с Лисой глаза разного цвета», — думаю вдруг.

— Давай, пошли гидрокостюм надевать, — ржу я.

Звездец, на что только не пойдешь ради того, чтобы искренне порадовать маленького человечка. Пусть и чужого. От мысли, что я могу подарить ей минуты счастья, в груди разливается странное тепло.

Десятью минутами позже мы встречаемся у бортика бассейна. Ульяна разглядывает мой дешманский гидрокостюм синего цвета и заливисто хохочет.

— Ты как ихтиандр, Рома!

Мне кажется я и воняю рыбой. Ну да ладно.

— Ага, — усмехаюсь я, перехватывая взгляд Лисицыной-старшей. Косится с опаской на гиперактивного, чокнутого дельфина, рассекающего по бассейну.

Рядом с нами появляется Глеб. Тот самый мужик, тренер.

— Серьги, браслеты, кольца, все сняли? — спрашивает он.

— Блин, нет.

— Телефон вам там тоже не понадобится, молодой человек.

— Подержи у себя, а, — протягиваю вещи Алене. Она нехотя забирает из моих рук часы, айфон и печатку.

— При нахождении в зоне бассейна или в воде прошу вас слушать меня неукоснительно и четко выполнять все указания, — начинает Глеб.

— Хорошо! — кивает Ульяна, топчущаяся в нетерпении на месте.

— При контакте с животным разрешается: гладить и аккуратно чесать кожу животного, кроме головы; браться за спинной плавник (вырост на спине), когда дельфин подплыл по команде.

— Принято! — по-армейски выдает Ульяна, и я не могу сдержать смешок. Что за девчонка, обалдеть!

— При контакте с животным запрещается: прикасаться и закрывать дыхательное отверстие на голове; класть руки животному в рот; прикасаться к глазам; громко кричать, в том числе на животного, делать резкие движения. Понятно? — строго смотрит на нас тренер.

— Да.

— Он ее не укусит? — спрашивает Лиса. В ее голосе прямо-таки звенит тревога.

— Не укусит. Сейчас мы познакомимся с Лорой, Ульяна, — информирует мужчина, подзывая дельфина. — Она поздоровается с тобой, покажет тебе трюки, а после покатает.

Мелкая хлопает в ладоши и подпрыгивает на месте. Едва не падает, потому что ноги в резиновых тапках разъезжаются. Успеваю схватить ее, чтобы не рухнула на плитку.

— Ой, — лепечет сконфуженно.

— Ульяна, осторожнее! — качает головой Алена, схватившись за сердце.

— Никаких резких движений, — предупреждает тренер. — Ну вперед…

Глава 42

— Ба, я каталась на дельфине! На Лоре! А еще я ее гладила и кормила. Мы с ней друзья теперь! — изливает свой восторг Ульяна в трубку, пока мы идем от метро до остановки. — Роме спасибо бабушка! Он знаешь какой… хороший.

Губы помимо воли расплываются в улыбке.

— Видишь, Лиса, сестра-то сечет, — подмигиваю я ей, натыкаясь на ответный, хмурый взгляд.

— Ребенок, что с нее взять, — бубнит себе под нос.

В автобусе мелкая то и дело ерзает на коленках у Лисицыной.

— Рома, а ты любишь Новый Год? — вдруг озадачивает меня своим неожиданным вопросом.

— Не знаю, — вполне себе искренне. — Никогда об этом не задумывался.

— Ну как? — возмущенно хлопает длинными ресницами Ульяна. — Ты деду Морозу письмо не писал, что ль?

— Писал, — хмыкаю я.

— А что просил? — встает она и обхватывает поручень пальчиками, спрятанными в рукавицы.

— То, что не сбудется, — вылетает на автомате.

— И что это? — заинтересованно округляет глаза.

Ждет ответа. И не только она. Лисицына вон тоже смотрит затравленно.

— Так, ерунда, — отмахиваюсь и поворачиваюсь к окну.

— Секрет? — понимающе выдает Ульяна. — А я люблю Новый Год. Оочень. елочки нарядные, подарки от бабули и Ляли, вкусняшки.

— Да, круто, — соглашаюсь я.

— А мы тот раз Новый Год встречали где поезда…

— Ульян!

Я смотрю на сестер. Чего?

— В смысле где поезда? — переспрашиваю. Может, не понял.

— Чух-чух, — девочка имитирует звук поезда. — Рельсы. Вокзал.

— Ульяна, помолчи! — пытается оборвать ее рассказ Лиса.

— Как так-то? — недоумеваю.

— Нас выгнал…

— Ульяна! — Алена посылает сестре предупреждающий взгляд.

— Кто выгнал? — настойчиво пытаюсь выведать я.

— Толик…

— Никто нас не выгонял, просто не успели на электричку до Бобрино! — раздраженно поясняет Лисицына.

Врет же. Не умеет.

— В Новогоднюю ночь? — вскидываю я бровь.

— На вокзале большие часы «тик-тик», и дядька рядом с нами как закричит «С новым счастьем!» — все же выдает Ульяна.

А я все не свожу глаз с Лисицыной-старшей. Она краснеет, бледнеет и явно недовольна тем, что мелкая поделилась этим эпизодом их жизни.

— Мы до утра там сидели пока поезд чух-чух не приехал, — продолжает Ульяна осторожно.

— Все сказала? — злится одноклассница.

— Не-а…

Лиса возводит глаза к потолку и качает головой. На несколько минут повисает напряженная тишина.

— Рома, — тянет Ульяна настороженно.

— Мм?

— А ты Ляле под юбку хочешь залезть?

— Чего? — переспрашиваю, ошалев от такого вопроса.

Мне на секунду кажется, что я ослышался, но судя по полыхающим костром щекам Лисы — нет. На нас, кстати, косится добрая половина автобуса. Потому что Ульяна произнесла эту фразу достаточно громко.

Кто-то смеется, кто-то качает головой, а я впервые в жизни не знаю, что делать. Хочется провалиться сквозь землю, ей богу.

— Ульяна! Ты…

— А что, — пугливо стреляет глазами в мою сторону. — Аллочка так говорит.

— Дура эта твоя Аллочка, кем бы она ни была! — горячо срывается у меня с языка.

— Нельзя такое говорить, ты наказана! — шикает на нее сестра.

— Прости, — виновато опускает глаза в пол.

— Совсем стыд потеряла? — ругает ее Алена. — Нельзя произносить вслух все, что вздумается!

— Хорошо, не буду, — дует губы мелкая, но все же с любопытством смотрит то на меня, то на сестру. — А чего вы оба так покраснели?

Ее непосредственность просто убивает. Не покраснеешь тут. Да у меня уши горят так, будто их термоядерной советской звездочкой натерли.

— Выходим, — бросает сухо Лиса, вставая.

В гнетущем молчании провожаю их до дома, хотя машину оставил на парковке у остановки.

— Пока, — прощается со мной Ульяна.

— Пока, принцесса.

Лисицына что-то шепчет ей на ухо, поправляя шарф.

— Спасибо, Рома! — широко улыбается девочка. — За шоу и за дельфина! И за вату, и за рисунок Лоры.

Я улыбаюсь в ответ.

— Подожди меня здесь, пожалуйста, — неожиданно просит Лисицына, совершенно сбив меня с толку.

— Ладно.

Они исчезают в подъезде. Я рассматриваю унылую пятиэтажку. Уже через пару минут хлопает старая, скрипучая дверь, и передо мной снова появляется Алена. Останавливается в паре шагов от меня. В руках у нее пакет.

— Вот, хочу вернуть, — заявляет мне она с решительным видом.

— Вернуть что? — ни черта не понимаю я.

— Все это! — нервно дергает головой, пока я разглядываю ее раскрасневшиеся от мороза щеки.

Красивая до безумия. Хочется поцеловать эти розовые губы, но памятуя о ее реакции, наверное, не стоит. Так о чем она там?

— Спасибо за то, что весь день баловал Ульяну, но на этом все. Не стоило. Забери, и не подкладывай мне больше ничего в рюкзак! — слышу я, наблюдая за тем, как снег оседает на ее ресницы.

— Не понял, — морщу лоб, заглядываю в пакет.

Рафаэло, Ферреро, Комильфо, Мерси. Вопросительно вскидываю бровь, а потом до меня доходит.

— Забери, пожалуйста, мне ничего от тебя не нужно, — объявляет официально таким воинственным тоном, что хочется рассмеяться. Да только вот не смешно ни разу.

— Не по адресу, — убираю руки в карманы куртки. Сжимаю пальцы в кулаки.

— То есть? — комично вытягивается ее лицо. Она растеряно смотрит на пакет.

— То и есть. Хотел бы что-то подарить, отдал бы напрямую, — сообщаю я, мрачно усмехаясь. — Пока, Лисицына…

Бросаю еще один взгляд на ее залитые ярким румянцем скулы и разворачиваюсь. Внутри все огнем горит отчего-то.

«Мне ничего от тебя не нужно!» — эти ее слова прозвучали так резко и правдиво, что неожиданная обида царапнула сердце. Конфеты… Переломать бы этому любителю рафаэллы кости.

Прямо уравнение с неизвестным!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍«Мне ничего от тебя не нужно!» — нещадно стучит перфоратором в ушах до сих пор.

Да, Лиса, только у нас есть одна маленькая проблема.

Мне нужно. От тебя. Так много, что самому страшно…

Глава 43

И все-таки Шевцова не умеет дуться. Также, как и долго молчать. Это ну вот прям вообще не ее. Да и я, если честно, уже привыкла к этому ее извечному птичьему верещанию.

— Я завтра еду в Сохо клуб, Лисицына! — пищит, восторженно закатывая глаза.

— Алл, — качаю головой. — Он тебя не обижает?

— Пффф, — она прыскает. — Ян ко мне относится отлично.

— Если честно, я в это не особо верю, — признаюсь, глядя на атакующих друг друга пираний. Их утром привез директор. Неужели кто-то захочет видеть это в своем аквариуме? — Ян — совсем не тот, кем хочет казаться. Поверь мне…

На меня обрушиваются воспоминания той ночи. Глухой лес. Пистолет в его руке. Улыбка. Жестокая. Злая.

Что если бы я не выбралась оттуда? Не побежала бы в дом именинника? Или, что еще хуже, если бы мой мучитель был с ними заодно? Я даже думать не хочу о том, какая участь бы меня ожидала.

— Слушай, ну не знаю, что там в этой вашей школе происходит, но со мной он совсем другой, — уверяет меня Аллочка.

— Шевцова, ты можешь просто поверить мне на слово? — отчаянно пытаюсь достучаться до нее я.

— Лисицына, прекрати уже! У меня все окей. Я знаешь, как высоко летаю! — произносит она, широко улыбаясь. — Да, парень с диким характером. Но меня это наоборот привлекает. Он клевый, Ален. Как с обложки! Весь из себя такой модный и неприступный для простых смертных! Ухаживает за мной — высший пилотаж! Так раскошелился в ресторане позавчера! Я этого краба на всю жизнь запомню!

Я молча смотрю на то, как она, восторженно толкая эту пламенную речь, прихорашивается, глядя в зеркало.

Сказать или нет? И если да, то как много? Готова ли я поделиться с ней? Не уверена…

— Знаю Абрамова два года и ничего хорошего о нем сказать не могу, ты уж извини, — начинаю расплывчато.

— Ален, на вот свой чай, — она смотрит на меня с каким-то странным выражением лица. В ее глазах мелькает не то сочувствие, не то жалость. — Ты сама говорила, что не их двора ягода.

— Поля ягода, — поправляю по привычке, не понимая, к чему она клонит.

— Да неважно. Там круг иной, понимаешь? Они ж тебя не воспринимают как равную! — выдает Шевцова, участливо поглаживая меня по руке.

— А тебя принимают! — насмешливо хмыкаю я.

— Ну… у меня в отличие от тебя есть хоть какие-то шансы, — жмет она плечом. — Все-таки в моей семье не настолько все печально. Я и работаю-то так, из-за предков только. Кэш карманный зажимают, упыри.

Я знаю, что мама Аллы работает врачом в женской консультации, а папа находится в постоянных разъездах. Вроде как вышки какие-то буровые обслуживает. Обыкновенная семья.

— Ян — человек статуса, — надменно говорит мне она, отправляя в рот круассан с шоколадной начинкой. — Да, он заносчивый, самовлюбленный мажорик. Но его можно понять. Это ж совсем другой уровень. То общество, где он вращается — оно особенное. Элита. Золотая молодежь. Эх…

«Человек статуса». Просто смешно. На ум приходят слова Омара Хайяма: «Чем ниже человек душой, тем выше задирает нос. Он носом тянется туда, куда душою не дорос». Но я молчу…

— Ты сама говорила, что все там такие в этой вашей гимназии.

Не все. Саша Харитонова, Данила, Паша.

— Они ж, как это говорят, — активно морщится, вспоминая, — родились с серебряной пломбой во рту. Вот!

— Ложкой…

— Да неважно!

Ох уж эта ее любовь к фразеологизмам[20]!

— Тачка у него, квартира на Садовом отдельная, денег немерено.

— Папиных? — все же не могу удержаться от колкости я.

— Да хоть чьих, какая разница? — искренне удивляется Алла.

— Шевцова. Я тебе кое-что расскажу, а дальше уже сама думай, — решительно отставляя чашку, заявляю я.

— Ну давай, удиви меня! — звонко звучит ее смех, и я набираю в грудь побольше воздуха.

— В прошлом году к нам в класс пришла новенькая, Дарина Арсеньева. Даша. Красивая очень. Порядочная, милая, светлая, дружелюбно настроенная девочка.

— Божий одуван, короче, — Алла зевает, демонстрируя тот факт, что мой рассказ совсем не вызывает у нее интереса.

— Даша с детства занималась волейболом. Играла настолько хорошо, что ее заметили на юношеском чемпионате. Пригласили в сборную. Так она с родителями переехала в Москву из Новосибирска.

— Бла-бла-бла, — тянется за очередным круасаном, позабыв о том, что вроде как на диете.

— Она хорошая была, Алл, — качаю головой.

— Почему была? — активно пережевывая выпечку, справляется она.

— Потому что связалась с этим твоим Яном! — гневаюсь я.

— Говори почаще, что он мой, — кивает. — Мне это очень нравится. Прям мазь на душу.

— Бальзам. Абрамов умело пускал ей пыль в глаза на протяжении нескольких месяцев. И она сдалась однажды. Да только закончилась история плохо.

— И чем же? — вопрошающе вскидывает тонкую, изящную бровь.

— Ян опозорил Дашу на всю гимназию. Выложил видеоролик в школьную группу, а затем кто-то отправил его и в ютуб…

У меня даже дрожь по телу, когда я вспоминаю тот день. Арсеньева улыбалась, не понимая, что происходит, в то время как все вокруг смеялись над тем, как мастерски Ян развел девочку. Я тот ролик до конца так и не досмотрела. Мне было достаточно начала. Даша танцевала и раздевалась, а дальше… там было что-то очень личное. Ведь именно об этом кричали ее глаза, полные прозрачных слез. Я помню, как горела от стыда и смущения ее кожа. То, как побелевшие пальцы сжимали ремень сумки. И то, как ее трясло, когда она увидела…

— Сама виновата, — ошарашивает меня Алла.

— Что значит сама? — искренне возмущаюсь. — Она любила его. Ты хоть представляешь, каково ей было? Через какой позор пришлось пройти… Поговаривают, что она чуть руки на себя не наложила после. От стыда перед родителями.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Шевцова скептически хмыкает.

— Я никогда не забуду, как Даша, шаг за шагом преодолевая унижение, подошла к нему, стоящему в окружении друзей, бросающих на нее насмешливые взгляды… Глядя ему в глаза она задала только один вопрос: «За что?».

— И что он ей ответил? — лениво интересуется Алла, разглядывая свой новый, модный маникюр.

— Ничего не сказал, — выдыхаю я. — Пожал плечом и усмехнулся. Ты считаешь, это нормально? Он повел себя как чудовище! Только человек с изуродованной душой мог поступить вот так!

— Прям чудовище! Монстра из него не делай! Мало ли что там у них было! — раздраженно восклицает Шевцова. — Уверена, все не просто так. Может, эта твоя Дарина получила по заслугам!

— По заслугам? — ушам своим не верю просто. — Он ее предал!

— Боже, Лисицына, такие громкие слова! — смеется. — Еще раз повторюсь, ты не знаешь подробностей.

— Ладно, я поняла, тебе бесполезно что-либо говорить! — встаю, потому что слышу колокольчик, оповещающий о том, что у нас посетитель.

— Просто не лезь и не мешай мне! Мало ли что там у него было до меня! — ядовито летит мне в спину.

Да, здесь, пожалуй, я бессильна… Глупая, она ведь даже не представляет, насколько Абрамов — гнилой и конченый человек. Думает, зла желаю, а я всего лишь хочу уберечь ее от беды, миновать которую рядом с Яном явно не получится.

Еще один тяжелый, полный разочарования вздох, поднимаю глаза, да так и прирастаю к полу.

— Привет…

Нервно топчусь на месте.

— Здравствуй, Илья, — заставляю себя произнести через минуту. — Ты как меня нашел?

— Тоже мне проблема, — подходит ближе и обнимает. Коротко целует холодными губами лоб, почти наверняка замечая мое напряжение.

Раньше, может, я не придала бы значения этим объятиям и поцелуям, но с прошлого лета многое изменилось. Теперь мне очень некомфортно. Я ведь знаю, что для Ильи эти жесты значат гораздо больше.

— Как дела, Ляль? — он все же отпускает меня, однако брови сходятся над переносицей, сигнализируя о недовольстве.

— Нормально, — глухо звучит мой голос.

— Ты до восьми? — смотрит на меня внимательным взглядом и ждет ответа.

— Она уже свободна, — слышу обиженный тон Аллочки.

— Неправда, еще полчаса, — стреляю в нее убийственным взглядом, но она словно нарочно, активно выставляет меня за порог.

— Давай до субботы, Лисицына. Нет никого, а выручку положено считать только мне, — сообщает деловито. — Так что справлюсь без тебя. Не заставляй своего парня ждать.

— Илья — не мой парень…

— Да не гони, Ляль, — он усмехается и дотрагивается до моих волос. — Поехали, домой отвезу.

Шевцова направляется к кассе, но я даже отсюда вижу, что она коршуном наблюдает за нами.

— Пока, Лисицына! — повторяет настойчиво.

Вот же змея…

— Мне нужно одеться и забрать Ульяну из детской комнаты, — говорю я ему обреченно.

— Давай, я жду.

— Хоть бы представила, что ль, парня лучшей подруге, — бубнит Шевцова, напяливая очки.

ЛУЧШЕЙ ПОДРУГЕ! Вот так новость!

— Илья, это Алла. Алла, это Илья, — исполняю ее просьбу и удаляюсь в подсобку одеваться.

— Приятно познакомиться, — слышу игривый настрой в голосе Аллы.

Ну, Шевцова — это Шевцова. Другого я и не ожидала, тем более, что Паровозов — внешне хорош. Он, кстати, в ответ молчит.

— Наконец-то у Лисицыной появилась своя личная жизнь, может она перестанет совать свой нос в чужую, — произносит она громче, чтобы я услышала. — Такой видный парень, что это ты ни словом не обмолвилась?

Закатываю глаза. Алла как всегда в своем репертуаре.

— Все скромничает. А вы, Илья, откуда? Из Москвы? — задает перво-наперво извечно интересующий ее вопрос.

— А это имеет какое-то значение?

Паровозов тоже верен себе.

— Ну так, любопытствую, — не теряется Аллочка. — Нужно ведь знать, кому в руки передаю Алену. Она ж мне как сестренка младшенькая!

Ой, ну вот что городит…

— Из Бобрино я…

— Лиса, это дыра, в которую ты ездишь к бабе Маше? — кричит мне не то моя подруга, не то сестра.

Вот зря она это сказала…

— Дыра — это столица твоя! — отвечает ей вместо меня Паровозов. — Голимая большая деревня, а понтов…

— Ну не скажи, — «незаметно» переходит с «вы» на «ты» Шевцова. — Москва — город больших возможностей.

— То-то я смотрю у тебя возможностей тут в зоомаркете до хера, — язвит он.

Да, Илюха — он такой. Прямой. Как железная дорога.

— Побольше, чем в этом твоем Суслово. Уж я-то со своей хваткой возможностей не упущу! — холодно отзывается блондинка.

— Да не сомневаюсь, у тебя ж на лице все написано, — грубит ей он.

Господи боже, чего они препираются! Спешно застегиваю пуховик и наматываю на шею шарф. Подхожу к витрине.

— И что не так с моим лицом? — возмущенно спрашивает она, злобно сверкая глазами.

— Перемулевалась как по мне, но кому-то зайдет наверно, — выдает Илья, и я ощутимо наступаю ему на ногу.

— Лисицына, забирай этого своего опгшника! — ворчит оскорбленная Аллочка.

Паровозов хохочет, подталкивая меня к двери.

— Понаехали тут! — доставая калькулятор, вещает громко она.

— Тоже мне штучка столичная, — фыркает Илья. — Считать научись без калькулятора для начала, и очки сними, интеллект — он либо есть, либо нет его.

У Аллы аж челюсть от такого заявления отвисает. Лицо перекосило.

— Ребят, перестаньте! — не в силах слушать эти их препирательства, вмешиваюсь я. — Идем, Паровозов!

— Паровозов! — фыркает Алла.

Тяну Илью за руку на выход, бросая виноватый взгляд на разъяренную Шевцову. От беззаботной флиртуньи и следа не осталось.

— Зачем ты так с ней? — качаю головой, когда дверь за нами закрывается.

— Бесят такие пустоголовые потому что, — смеется он. — Там же одна веревочка только внутри, и та — уши держит.

— Илья…

— Что Илья? Иди-ка сюда, Ляль, — теперь уже он тащит меня к тонированной приоре, у которой, видимо, все это время работал двигатель. — Хотел на новый год подарить, но мне кажется, лучше сейчас.

— Прямо здесь? — хмурю брови.

— Прямо здесь, — Паровозов открывает заднюю дверь авто и на некоторое время исчезает в салоне. Потом достает большой чехол.

— Смотри че привез тебе, — улыбаясь, расстегивает его, и я в шоке смотрю на… шубу. Самую что ни на есть настоящую. Ворс блестит черным глянцем, переливаясь в свете фонарей.

— Ты с ума сошел? — изумленно хлопаю ресницами, приоткрыв в ужасе рот.

— Ну Ляль, нужна ведь, — серьезно заявляет он мне. — Без обид, но эта твоя куртка уже никуда не годится…

Глава 44

Раскручиваю карандаш пальцами. Гипнотизирую часы на стене.

— Роман…

— Что? — непонимающе смотрю на препода. Седовласого старикана в модном костюме.

— Понятие инфляции.

Напрягаю память.

— Инфляция — это постоянное повышение совокупного уровня цен на потребительские товары и услуги, и, как следствие, падение уровня жизни населения.

— Проще объясни Марюшкину.

— При инфляции на одну и ту же сумму денег по прошествии некоторого времени можно будет купить меньше товаров и услуг, чем прежде, — поясняю я.

— Виды инфляции, Роман, — командует сухо.

— По темпу роста выделяют: умеренную, галопирующую, а также гиперинфляцию и суперинфляцию. По формам проявления бывает открытая, скрытая, сбалансированная, несбалансированная, ожидаемая, внезапная, локальная, мировая.

— А по причинам появления? — пытается докопаться до меня мерзкий старикашка.

— Инфляция спроса, инфляция предложения.

Выкуси. Курсам бизнес-школы привет. Все это я давно знаю. У Сергея на меня большие планы…

Звенит звонок. Аллилуйя!

Подрываюсь со своего места и устремляюсь в коридор. Пока нет толпы спешу добраться до второго этажа. Заглядываю в кабинет английского и вытягиваю шею. Захожу, коротко здороваясь с молодой преподшей, с которой едва не столкнулся в дверном проеме.

Лисы нет уже естественно. Втопила небось со скоростью ветра.

Чертова внеурочка по экономике! Мать вашу… Если бы не она, мне бы точно удалось перехватить Лисицыну.

— Харитон, — зову одноклассницу, стоящую полубоком у дальней парты. Только она и осталась тут. Вечно копошится и уходит последней.

Молчит.

— Харитон! — повторяю громче и направляюсь к ней.

— Чего тебе? — оборачивается рыжая, и ее брови сходятся на переносице. — Снизошел с Олимпа до разговоров с простыми смертными?

— Лиса где? — спрашиваю, глядя на то, как она забирает вещи с парты.

— Там, где тебя нет, — колет злобно.

— Ром… — а это уже Грановская. Стоит в дверях по ходу.

— Подожди, — отмахиваюсь от нее.

— Ну Ром, мне срочно, — верещит недовольно Ника.

— Ну что такое? — бросаю нетерпеливо через плечо.

Достала. В последние дни Грановская чересчур навязчива. Уже в печенках сидит.

— Дай позвонить, мой телефон сел. Водителю скажу, что задержусь, у меня тренировка незапланированная, — просит она, отталкиваясь от стены.

Молча достаю свой телефон, снимаю блок и протягиваю трубку Нике. Лишь бы свалила уже. Она, выдернув цепкими пальцами смартфон из моих рук, спешит удалиться в коридор. Бросив перед этим любопытный взгляд на рыжеволосую.

— Ну так где Лиса? — повторяю свой вопрос.

— Без понятия! Отстань.

— Притормози, Харитон, — цепляюсь пальцами за лямку рюкзака девчонки, пытающейся проскользнуть мимо меня.

— Ушла она уже, отпусти, идиот! — ворчит, оборачиваясь. И глазищами в добавок гневно так сверкает. Будто молнии мечет.

— Дуешься до сих пор, что ли? — усмехаюсь.

— Что ты! — театрально возводит глаза к потолку. — Всего-то на всего окатил меня грязью с ног до головы.

— Я не нарочно, так вышло, — признаюсь честно, вспоминая то утро.

Начало сентября. Ливень шел адский. Я опаздывал, Харитонова тоже. Слишком резко затормозил у входа.

— Придурок! У меня же выступление в тот день было! — обиженно выпячивает губу.

— Говорю же, не специально! — раздражаюсь все больше.

— Ну конечно! — фыркает и разворачивается чтобы уйти. Ей это даже почти удается, но я нагоняю свою жертву у учительского стола.

— Где она работает? Адрес магазина? — дергаю Сашку за ручку портфеля, и эта мелкая комично вздергивает от неожиданности руками.

— Идиот! Не буду я тебе ничего говорить! — вопит возмущенно. Поворачивается ко мне. Лупит по руке, чтобы освободиться и пятится к стене.

— ХАРИТОН! — тяну угрожающе, сжимаю зубы и нависаю над рыжей коротышкой. Деваться ей в общем-то некуда: слева угол стены, справа я. Да и в кабинете мы одни.

— Оотстань! Не то я за себя не ручаюсь! — предупреждает, воинственно вскидывая подбородок.

— Просто скажи название ТЦ, — уже начинаю выходить из себя.

— На кой тебе? — прищуривается. — Она бы сама тебе сказала, если бы хотела!

Ага, как же!

Вздыхаю, с каждой минутой теряя терпение все больше.

— Видела я, как ты на нее смотришь! — заявляет, ухмыляясь. — Дошло наконец?

Че несет…

— Адрес, Харитон! — рявкаю, хватая ее за худые плечи.

— Не-а, я партизан, Беркут! — хохочет маленькая стерва. — Что тебе от нее надо, признавайся?!

— Поговорить надо, — зачем-то отвечаю ей.

— В школе завтра поговори! — пытается сбросить мою руку, но у нее не выходит, и она хмурится, обиженно отклянчивая губу. — Ах, прости, я забыла, Ром, что она от тебя шарахается как от прокаженного.

Сашка хихикает и смотрит на меня так, будто ей все известно. Может, Лисицына рассказала о чем-то? В последнее время она очень сблизилась с этой рыжей бестией.

— Страйк! — ехидничает веснушчатая, сверкая зеленью глаз. Выбешивает окончательно. Итак настроение на нуле, а тут она еще издевается! Язва мелкая.

— Ну вот что! — хватаю с учительского стола ножницы и одной рукой прижимаю Харитонову к стене.

— Ты… — толкает меня в грудь.

— Отрежу все к чертям собачим, если не скажешь! — угрожающе щелкаю канцелярским инструментом в воздухе.

— Совсем ку-ку? — задыхаясь, возмущается. Косится на лезвия ножниц и пытается свинтить вправо, но я не позволяю ей этого сделать. — Ты не посмее…

Раз. Длиннючая, огненная прядь падает на пол.

— Ты больной, Беркутов? — ее зрачки от ужаса расширяются.

— Говори давай! Мне просто нужен адрес! Все отрежу, Харитон, довыделываешься! — на полном серьезе заявляю я.

Видимо, что-то в моих глазах ее действительно пугает. Расставаться с волосами, длиной до самой пятой точки, она явно не желает.

— Ты просто ненормальный! Обалдел? — хлопает ресницами, уставившись на рыжую змейку, лежащую у ее ног.

— Я умею делать отличную стрижку, — цежу сквозь зубы, зажимая ее в углу. — Горшок называется.

— Стооой, — просит взволнованно. — С ума сошел, какой горшок!

— Я симметрично сделаю, не переживай! — уверяю я. — А хочешь челку замутим? М? Как у Нелли Фуртадо!

— Неееет, не надо! — мотает головой.

— Ну…

— На Адмирала Макарова который. ТЦ «Аврора» — выкладывает обреченно. — Пусти! Ну ты и скотина!

— Молодец, Харитон! — отправляю «холодное оружие» назад в стакан для канцелярских принадлежностей.

— Ромыч, что тут происходит у вас? — слышу обеспокоенный голос Камиля.

Он в растерянности смотрит на пол. Потом на девчонку. Что вообще тут делает? Искал меня, видимо. Ну, либо ее, как вариант.

Отмахиваюсь и шагаю к выходу. Нет желания объясняться.

— Совсем рехнулся, — доносится мне в спину испуганный голос Сашки.

Харитонова хоть и храбрая, но полагаю, что на секунду здравый смысл перетянул одеяло на себя, перспектива «ходить чучелом» — так себе альтернатива.

Я подъезжаю к торговому центру заранее. Мало ли… Лисицына и тут может быть непредсказуема. Возьмет, да и уйдет пораньше.

Как всегда у ТЦ полно машин, совершающих движение «взад-вперед». Мне удается найти отличное местечко. Я не подбираюсь слишком близко, но и замечательно вижу вход в «зверинец», расположенный чуть в стороне на первом этаже.

Разглядываю вывеску с изображением лап, откручиваю крышку на бутылке Боржоми и пью, внимательно наблюдая за входом.

Лисицына работает оказывается… Камиль проговорился. Вот значит куда она так торопится несколько раз в неделю. А учиться, когда успевает интересно? Задают в выпускном классе нещадно много. Я и сам-то делаю далеко не все. По настроению. Благо, голова варит отлично, и в общем-то, претензий от учителей нет.

Скорее бы уже выпуск. Надоел этот дет сад…

Прищуриваюсь, когда на место отъехавшей тойоты паркуется знакомая тонированная приора. Лежащая практически на асфальте. Пружины явно подрезаны стайла ради.

Да ну на… Всматриваюсь повнимательнее. Когда с водительской стороны вылезает тип, одетый не по погоде, сомнений не остается. Он. Точно. Хмурый, прищуренный взгляд. Узнаю. Именно он забирал Лисицыну из больницы.

Парень, что ли, ее реально?

В голову навязчивым стуком долбит дятел. Может, поэтому она так холодна? Поэтому к себе не подпускает? А эти несколько дней и вовсе избегает, ясно давая понять, что не хочет с ним пересекаться.

Давно ли они вместе? Насколько все серьезно?

Водитель приоры размашистым шагом направляется в сторону зоомаркета. Исчезает за дверью. И хочется пойти следом. Узнать, кто такой вообще. Нарисовался. Не нравится он мне совершенно!

Дергаю молнию на куртке вниз. Отчего-то жарко стало, и это бесит.

Минута. Две. Четыре. Какого лешего он не выходит? У лады работает мотор, значит, уезжать собрался быстро. За ней приехал? Всегда приезжает или только сегодня? У школы я никогда не видел ни Его, ни его машину.

Дверь открывается. Знакомый, потрепанный жизнью пуховик и дурацкая шапка с помпоном. Как у пятиклашки, ей богу, но мне почему-то нравится. Есть в этом что-то…

Лисицына. Идет рядом с ним, вязаный шарф наматывает на шею. О чем-то говорят. Он что-то достает с заднего сиденья.

Какого я вообще за ними наблюдаю? Злюсь сам на себя. Приехал поговорил! Сюрпрайз твою мать! Я уже успел подзабыть про этого товарища. Вылетело из головы, потому что она забита мыслями о ней. Утром. Днем. Вечером и даже ночью. Наваждение какое-то, достало это долбаное состояние!

Телефон вибрирует. Фотка Ники на экране сейчас раздражает как никогда. Сбрасываю. После очередного звонка и вовсе выключаю трубу.

Поднимаю взгляд. Мои глаза широко распахиваются и лезут на лоб, когда вижу, как этот ее кавалер расстегивает чехол и демонстрирует шубу. Че?

Пальцы сжимают руль. Кожа жалобно скрипит. Вот так посреди улицы шубу ей дарит? Усмехаюсь. Колхозник. Откуда деньги вообще на нее у такого, как он?

Внутри растекается необъяснимая злость, когда тот улыбается Ей и стаскивает чехол совсем. Вид довольный донельзя. Ждет, судя по роже, благодарностей. Шуба поблескивает мехом в свете фонарей. Реакцию девчонки как назло не видно. Небось радости полные штаны. Все они одинаковые…

Психую и хочу уехать. Наблюдения за этой парочкой удовольствия мне не приносят совершенно. В груди как-то странно скребет, и кровь с каждой секундой закипает все сильнее. Чувствую в себе ярое желание познакомить этого гопника со своими кулаками. Но причина? Что я ему могу предъявить? Лисицына — не моя девчонка. А что если вообще Его?

Да плевать… Была его, станет моя. Надоело.

— Отлично, — нервно смеюсь. Вот и признался сам себе, что конкретно от нее надо.

Все надо. И как можно быстрее.

Они о чем-то говорят. То, что вижу дальше — немного радует. Лисицына идет в сторону главного входа в ТЦ, а водитель приоры, отдаленно напоминающий Тимати в лучшие годы, открывает багажник.

Злится. Отсюда вижу. Швыряет шубу туда небрежно. Достает сигарету. Подкуривает. Стоит, пинает колесо.

Че тебе надо от моей Лисы?

Голову закидывает и смотрит в темное небо. Курит как паровоз. Даже не достает сигарету изо рта.

Интересно… Шубу она получается не взяла? Или просто отказалась надевать ее вот так на улице? Дебил, и впрямь странно как-то.

Осматриваю Его еще раз. С ног до головы. Медленно. Придирчиво. Странный тип. Одет как персонаж «Бригады». Прямо привет из девяностых.

Ждет. Вернется значит? Может сейчас пообщаться с ним все же? Внутри все аж зудит, как сильно хочется. Пока туплю и раздумываю, Лиса возвращается. Она уже не одна, с младшей сестрой Ульяной. Садятся на заднее сиденье.

— Вот так значит, да? — произношу вслух и прищуриваюсь. — То есть к нему в машину ты села. А ко мне западло!

Смотрю с ненавистью на отъезжающую приору и чувствую какое-то адское чувство. В примесь к нему грудь жалит обида. Смешно, но как есть.

Ладно, посмотрим. Я из тебя завтра все вытрясу. Никуда не денешься…

Глава 45

Я очень напряжена. Дышать нормально получается через раз.

— Илья, не надо, — отворачиваюсь, чувствуя, как жар смущения стремительно заливает щеки.

Он совсем близко. Ближе, чем мне хотелось бы. Дискомфорт, который я испытываю, сидя в его машине, не передать никакими словами. Ульяна дома, Вадим все еще на работе, а мать спит. Мне же все-таки пришлось вернуться. Иначе бы он поднялся ко мне домой, а я этого не хочу.

— Ляль, — касается шершавыми пальцами щеки, разворачивая мое лицо к себе. — Все решено, до тебя не дошло до сих пор? Ты со мной.

— Илья… — дергаюсь в сторону, ведь он настойчиво пытается меня поцеловать.

— Скоро я заберу тебя отсюда, поняла? — его холодные губы все же касаются щеки.

— А меня ты спросил? — пытаюсь вырваться из крепких, удушающих объятий, но он не позволяет.

— Я. Сказал. Тебе, — чеканит ледяным тоном равнодушно.

— Я не хочу жить с тобой! — признаюсь честно, стараясь игнорировать его дыхание на своей шее. Его пристальный взгляд.

— Хочешь, не хочешь, а придется! — выдает жестко.

— Я тебе не безвольная кукла, — тихо отзываюсь я. Обида в голосе звучит так звонко, что становится жаль себя.

— Не зли меня, поняла? — повышает на меня голос, по-прежнему находясь лишь в паре сантиметров от моей скулы. — Мое терпение итак уже на грани, А — ле — на. Как с ребенком нянчусь с тобой и все равно не довольна!

Скользит губами по скуле, и едва касается губ, я отстраняюсь. Не могу. Не хочу. Внутри все отчаянно протестует. Противится. Бастует. Сердце заходится, но вовсе не от предвкушения момента, о котором трубят почти все женские романы без исключения.

— Ты же другом мне был! — едва не плачу.

— Надружили, — разворачивает снова к себе, цепляет пальцами мой подбородок. — Ну же, поцелуй, Ляль. Не виделись так давно. Хватит зажиматься!

— Я не хочу, пожалуйста, не надо! — почти умоляю его.

Наверное, в моих глазах есть то, что не позволяет ему сломать меня. По крайней мере сегодня.

Раздраженно выдыхает мне в губы. Резко отстраняется и достает пачку сигарет из кармана кожаной куртки. Слышу щелчок зажигалки. Только тогда немного расслабляюсь всем телом. Отбила еще один день. Но я прекрасно осознаю, что выиграна лишь битва, не война…

Смотрю как на лобовое стекло ложатся крупные, резные снежинки и желаю, чтобы этот наш разговор поскорее закончился.

— Дура, я тебя вытащить хочу из того дерьма, в котором ты находишься! — произносит он, первым нарушая гнетущую и такую давящую тишину.

— Я знаю, — отвечаю тихо. — Но не так… Я сама разберусь, ладно?

— Разберется она, — злится. Затягивается глубоко, приоткрывает окно, и тут же по салону ползет холодный зимний воздух.

— Не трогает тебя этот новый ее хахаль? — от его вопроса у меня все волоски встают дыбом.

— Нет.

Правда и ложь одновременно. Порой мне кажется, что Вадим одним взглядом умеет «трогать». Настолько противное чувство я испытываю, когда ловлю его странные взгляды, обращенные в мою сторону…

— А мать так и не просыхает?

— Нет, — повторяю снова.

— Дура, Катька! Нормальная же была! Ну ничего, потерпи немного, до окончания школы, — кивает, словно соглашается сам с собой. — Заберу. Даже против воли заберу, Ляль. Учти, не усложняй.

Поднимает руку, гладит меня по волосам, а я уже жалею, что сняла шапку. Не хочу всего этого. Что я в этой жизни сделала не так? Пусть все оставят меня в покое! Все, чего хочу — жить счастливо вдвоем с Ульяной. Может, разве что бабу Машу еще заберем к нам.

— Хату купим у моря. Будешь чаек слушать. Ты же всегда мечтала…

— Илья, прошу тебя, давай между нами все будет как раньше, — говорю тусклым, безжизненным голосом.

Поворачиваюсь в его сторону. Такой знакомый профиль… Как долго мы знаем друг друга? Кажется, мне было восемь, когда мы познакомились в Бобрино. Я тогда у бабы Маши гостила в период летних каникул, и там в деревне было столько детворы! Шумная веселая компания во главе с темненьким Ильей.

Милый мальчишка по прозвищу Паровоз сразу мне приглянулся. Такая тяга к приключениям в нем жила! А какие невероятные истории он рассказывал! Заслушивалась допоздна. До тех пор, пока баба Маша не начинала бить тревогу и взволнованно звать меня к вечеру домой.

— Как раньше уже никогда не будет Ляль, — смотрит прямо перед собой. Убирает руку, чтобы достать изо рта сигарету.

— Ты слишком много куришь, — хмуро взираю я на то, как сизые колечки дыма тацуют в полутьме, уплывая невесомыми облаками на улицу в приоткрытое с его стороны окно.

Баловаться сигаретами Паровозов начал, еще будучи бунтующим подростком. Да, у него всегда был сложный характер и удивительная способность влезать в неприятности. А после армии вообще пошло все «по наклонной». Дурная компания затянула его в мутные дела. Грабежи, разбои, выбивание долгов, нелегальная торговля… сколько слухов ходит про них! Где правда, а где выдумка — не разберешь. Из Ильи на эту тему особо ничего не вытрясешь. Поговаривают, что руки парней уже давно в крови…

Мне жутко не по себе от этих мыслей. Не по себе потому что я, можно сказать, выросла рядом с этим человеком. Никогда не думала, что мой напарник по строительству шалашей станет бандитом. И вот, полюбуйтесь. Илья слишком хорош для всего этого, вот честно… и я не верю, что душа его безнадежно почернела, вот только как помочь? Он же воспримет все не так, расценит по-своему неправильно.

— Откуда шуба, Паровозов? — спрашиваю «в лоб».

— Не ворованная, если ты на это намекаешь, — стреляет в меня выразительным взглядом.

— Но на грязные деньги купленная, — догадываюсь я. — Остановись, пока не поздно. Ты попадешь в тюрьму…

— Слушай, тебя это не касается, ясно? — грубит, дернувшись влево.

— Илья… — качаю головой. — Пожалуйста. Ничем хорошим это не закончится. Если твоему отцу удалось избежать, это не значит, что и тебе…

— Все, шуруй давай домой, — обрывает меня на полуслове. Терпение иссякло. — Мала еще для того, чтобы жизни меня учить!

— Ты мог бы зарабатывать иначе… Отучиться в колледже или институте. Зачем бросил?

— Иначе? — хмыкает он. — Не смеши, а!

Молчу. Не знаю даже, как достучаться.

— Насобираю лавэ, завяжу, слово даю, и свалим нахер из этой убогой Москвы. В Краснодарский край куда-нибудь, — глубоко погрузившись в свои мысли, сообщает мне он. — Открою автосервис. Сына мне родишь.

— Илья…

Я не могу это слушать. Какого сына… О чем он вообще?

— Че ты заладила Илья да Илья! — психует. Щелчком пальца выбрасывает сигарету в окно. — Двадцать лет как Илья. Уже скоро двадцать один. Нормально все будет. Иди давай, поздно уже.

Мне и правда лучше уйти. Паровозов ведет себя отвратительно, когда не в духе. Открываю дверь, тяжело вздыхая. Уже собираюсь вылезти из авто, но он ловит запястье левой руки.

— И не вздумай ни с кем… — предупреждает сурово. — Поняла меня? — сжимает руку сильнее. Больно.

В темноте позднего вечера смотрим друг на друга. И мне не нравится этот его взгляд…

Села. Достала на автомате учебник. Тетрадь. Ручку. Поточила карандаш. В спину словно кол вставили. Рубашка под воротником взмокла. Руки трясутся.

Невыносимо, клянусь! На лбу даже испарина выступила. Зачем они так топят в кабинетах!

Делай вид, что тебе все равно. Все равно.

Тест написала, справилась за десять минут. Проверь еще разок. Вдруг ошибка где-то закралась.

Все равно. Мне абсолютно все равно.

Но мантра, произнесенная про себя, не помогает от слова совсем.

— Дыру в тебе прожег уже, — наклоняясь ко мне, шепчет Сашка.

Дергаю плечом. Левая сторона лица полыхает так, словно раскаленным металлом приложились.

Что ему надо от нее?

Замучил…

Встала. Расправила плечи и прошагала до Ларисы Петровны. Сдала работу, вернулась назад, усердно при этом рассматривая пол. Потому что Беркут внимательно следит за каждым ее движением, и это невероятно раздражает. Заставляет нервничать и чувствовать себя неуютно.

Ему не надоело? Пялится вот так весь день. Молча. Даже редких и таких привычных комментариев от него не слышно. Сам мрачнее тучи. Взгляд холодный, колючий.

Стук в дверь. Отрываю взгляд от своих короткостриженых ногтей, которые так усердно разглядываю последние пять минут. На пороге кабинета появляется Элеонора Андреевна.

— О, Циркуль пожаловал собственной персоной, — шепчет кто-то за спиной, пытаясь быть оригинальным.

По классу прокатывается волна неуместных смешков. Как дети, ей богу! Тоже мне выпускники! Ума — кот наплакал.

— Ты бы лучше им пользоваться научился, — резонно рекомендует Сашка.

— Заткнись, Конопля, — бросает Бирюков.

«Конопля», «Харитон» — так они обращаются к Саше. Идиоты. Но правда это получше звучит, чем «убогая» и «нищебродка».

— Закрой рот, Пилюгин, — вмешивается Камиль. Саша улыбается уголками губ.

Молчаливый и угрюмый Юнусов все чаще проявляет знаки внимания в ее сторону. Не пойму пока, как она относится к этому, но насколько знаю, парня у Харитоновой точно нет. Я думаю, ей, как и мне, просто некогда думать о подобных глупостях. У очаровательной, рыжеволосой Сашки все семь дней в неделю расписаны по минутам. Она учится, готовится к Единому Государственному Экзамену и поступлению. Посещает музыкальную школу. Входит в состав сборной по волейболу. Учит латынь. Играет на скрипке и фортепьяно. Постоянно участвует в каких-то конкурсах. Поет в церковном хоре по субботам. Словом, загружена донельзя. Иногда мне кажется, что у нее, как у Гермионы Грейнджер имеется на шее маховик времени. Иначе не объяснить, как она столько всего успевает…

— Кто у вас уже свободен, Лариса Петровна? — интересуется Элеонора.

— Работы сданы у Лисицыной, Харитоновой, Цыбина…

— Я тоже закончил, — слышу голос Беркутова. Аж непроизвольно дергаюсь. Что за дела… Стыд какой! Дожила.

— Первые трое со мной, — командует Пельш. — Поможете за два последних урока развесить в зале украшения.

— А мы? — начинают галдеть остальные. — Что за несправедливость?

— Я тоже иду, — заявляет этот демон.

— Нет уж, Роман, битых Вами с Лисицыной шаров мне хватило в том году! — резко пресекает его попытку навязаться с нами Пельш.

Я краснею. Да, на прошлый новый год мы с ним разгрохали коробку с елочными украшениями. Он виноват. Нечего лестницу было из-под меня убирать! Я разозлилась, и как всегда, между нами завязалась потасовка со всеми вытекающими. Я толкнула его, что есть сил. Он рухнул на коробку с хрупкими шарами, потянув меня при этом за собой в последнюю секунду. Половина из них пострадала по итогу.

Выдыхаю с облегчением, выходя из класса следом за Харитоновой.

Спасибо тебе, дорогая Элеонора Андреевна! За то, что оставила Пернатого в классе. Ну вот совсем он мне рядом не нужен…

Глава 46

Его телефон хотелось разбить о стену. Потому что там… ОНА. Лисицына. Профиль. Фото со спины. Боком. Улыбается, рассматривая обитателей Москвариума через стекло.

А ведь мне так и не удалось затащить туда Ромку… Говорил, что ему это неинтересно.

Стучу маникюром по экрану. Все теперь сходится. Выходит, что в тот день они были вместе. Какая-то приторно слащавая малявка еще мелькает на снимках. Ее сестра, возможно.

Трясущимися пальцами вкладываю смартфон Беркутова в руки проходящего мимо Юнусова. Прошу отдать телефон владельцу. Сама не могу. Внутри все кипит от гнева, и если пойду сейчас туда в кабинет, то точно устрою скандал, а Рома этого не выносит.

ДРЯНЬ! ЧеРТОВА ДРЯНЬ! ГРЯЗЬ!

Каблуки стучат по пустынному холлу, и этот звук отдается эхом от стен.

— Ник, ты куда? А треня? — зовет меня Кривопалова, но я будто не слышу.

Никого не слышу. Гул в голове. Перед глазами до сих пор фотографии этой убогой. Пазл складывается, хотя с самого начала предполагала, что эти его взгляды, обращенные в сторону нищебродки, нечто большее, чем ненависть.

Признаться, мне никогда не нравилось, что Рома каждый день цепляет новенькую. Да, он говорил ей обидные вещи, высмеивал, унижал, но… Было еще кое-что: какой-то лихорадочный, нездоровый блеск в его глазах, в тот момент когда Лисицына реагировала и давала отпор. А так было почти всегда…

Эта их война, свидетелями которой был весь класс, длилась на протяжении двух лет. Но однажды что-то изменилось. Когда именно? Я так и не поняла. Упустила каким-то образом…

Факт остается фактом. Мы почти перестали видеться вне стен гимназии, Рома все чаще стал пропадать и ссылаться на какие-то бесконечные дела. И да, мое присутствие стало его напрягать и раздражать. Я не дура, да и он ведь даже не пытается это скрыть…

НЕНАВИЖУ Ее!

— Можно побыстрее, — поторапливаю бесящую гардеробщицу. — Почему вы не в перчатках? Отцу пожалуюсь, если еще раз увижу!

Забираю шубу, практически выдергивая ее из морщинистых рук старой грымзы. Фу! Терпеть не могу, когда кто-то трогает мои вещи! А сейчас еще и состояние такое… Все изводит на нерв.

Звоню водителю со своего телефона. Естественно, с ним все в порядке. Мне просто надо было прошерстить смартфон Ромы. Я прямо чувствовала, что найду там то, что мне не понравится. Так и вышло.

Приказным тоном говорю водителю, чтобы срочно забрал меня и выхожу на улицу.

Долбаная зима! Ненавижу. Так отвратительно. Холодно до трясучки. Шуба греет так себе, несмотря на то, что стОит пол ляма. А пуховик, шапка, шарф, перчатки — это не про меня. Это для таких колхозниц, как гнида Лисицына.

Красота требует жертв. Мать всегда так говорит мне. Мать… Она-то мне сейчас и нужна. Пусть даст умный совет.

Пританцовывая на месте, нетерпеливо жду пока подъедет новенькая серебристая ауди. Только на днях отец приобрел.

— Замерзла? — доносится сбоку. Поворачиваю голову влево. — Привет, Ника.

Закатываю глаза. Аверин. Стоит, улыбается, как идиот. Кучерявый дружок Лисицыной. А все, что так или иначе с ней связано, вызывает у меня рвотный рефлекс. И этот блондин не исключение.

— Заболеешь, — робко скользит взглядом по моим ногам, обтянутым тонкими капроновыми колготками. Щелкаю языком.

— Иди куда шел, Аверин!

Спускаясь на несколько ступенек ниже, он по-прежнему улыбается. Чем несказанно бесит.

— Что смешного я сказала, полудурок? — выводит из себя одним только своим видом.

Убогий, нелепый нищеброд. Вот что это за куртка? С Черкизона?

— Ты вообще умеешь нормально с людьми разговаривать? — заявляет мне он, оборачиваясь.

— С такими, как ты, я вообще не обязана разговаривать, — выдаю ледяным тоном.

— С какими с такими?

— Я смотрю, осмелел? В кои-то веки рот не побоялся открыть в моем присутствии?

Усмехаюсь, глядя на то, как меняется выражение его лица. Задела моя колкая реплика естественно.

— Даже не смотри в мою сторону, Аверин, тебе не обломится. Никогда, — направляясь к ауди, притормозившей за пешеходной зоной, бросаю я.

Молчит. Вот и правильно. Достал уже облизывать меня взглядом!

— К матери в ресторан, — сообщаю водителю сухо. — И почему так долго? Отцу пожалуюсь, если это повторится.

— Извините.

Кривлю рот. Пока едем, пытаюсь взять себя в руки, да только ничего не получается. Злость на Лисицыну не знает границ.

УРОДИНА ПРОКЛЯТАЯ! Что такого она сделала? Чем его заинтересовала? Тощая. Бледная. Убогая. Невзрачная. МЫШЬ ПОГАНАЯ, одним словом!

То ли дело я! Статная, высокая, стройная, фигуристая брюнетка.

Достаю зеркало и смотрю на себя. Все ведь идеально! Столько времени трачу на то, чтобы всегда выглядеть на все сто. А это зачуханка даже понятия не имеет о том, что такое макияж и маникюр. Разве может она сравниться со мной? Не соперница, вообще не соперница! Но отчего-то необъяснимая тревога разливается по телу. Как сигнал к чему-то нехорошему. Непоправимому. Женская интуиция, мать ее…

ОН БЫЛ С НЕЙ. ФОТОГРАФИРОВАЛ Ее. Украдкой, потому что ни одного снимка «в анфас» нет. И да, я слышала, там в кабинете, МОЙ РОМА пытался выяснить у конопатой замухрышки, куда делась Лисицына.

Едва сдерживая слезы, вылезаю из авто. В ресторане у матери почти нет посетителей, но и самой Виталины Грановской тоже нет. А ведь она сейчас нужна мне как воздух!

Администраторша Настя несется ко мне со всех ног. Сажает за лучший столик, суетится, предлагает новые блюда. А все, о чем я могу думать — это ненавистная одноклассница, из-за которой отношения с Ромой дали трещину…

Нет, я знала, что Беркутов позволял себе лишнего. За эти полтора года чего только не было. То я ловила его на вечеринке целующимся наедине с очередной сучкой, то находила на его страницах в соцсетях недвусмысленные переписки. Но все это… как бы сказать, не мешало нам. Все это было не серьезно. Я знала, что это и впрямь для него ничего не значит. Списывала все на играющий в крови тестостерон.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Но себе врать ни к чему. Видеть его с кем-то другим — было адски больно.

Первой была новенькая, Даша Арсеньева. Эти двое самозабвенно целовались за школой. Потом уже двумя днями позже узнала от Пилюгина, что Роман с Яном тогда были повязаны спором, целью которого было затащить монахиню в постель и снять доказательство.

Немного отпустило, но все же… Мне было крайне неприятно. Мы же встречались как-никак.

Я такую истерику закатила Беркутову… Он уже в тот раз чуть меня не бросил, а я ведь так этого боялась! Как без него жить уже не представляла. С детства любила его и терпела девиц, которые всегда терлись в его окружении. Желая каждой из них разбить камнем лицо.

Благо, я всегда была с ним рядом и да, мне казалось, что я для него в каком-то смысле все же особенная… Дружили семьями, и родители часто шутили на тему того, что непременно поженят своих детей в будущем. И вот совсем недавно я снова стала свидетелем подобного разговора. А тут такое… Его понесло.

Почти не притронувшись к обеду, иду в комнату отдыха, решая подождать мать там. Трубку не берет, и куда только запропастилась! Неужели опять к своему художнику уехала! Отец убьет ее, если узнает…

Свернувшись калачиком на кожаном диване, вспоминаю самые счастливые дни своей жизни. Все они так или иначе связаны с Ромой. Их встречи. Совместно проведенное время. Редкие свидания, кино, прогулки. Его подарки, объятия. Я дышала и жила только ИМ… А он даже ни разу не сказал мне, что любит.

Ро-ма.

Это имя столько раз срывалось с моих губ в моменты нашей с ним близости, что и не сосчитать. Он такой горячий…

Сколько я о нем мечтала! Красивый. Умный. Успешный. Спортсмен. Лучший. Всегда и во всем. Да, тяжелый характер. Да, противоречивый до ужаса. Порой грубый и часто вспыльчивый, но невероятно мужественный и сильный. За ним действительно как за каменной стеной. И никому другому я эту стену не отдам. Уж ЕЙ тем более! С лица земли сотру эту тварь, если понадобится…

Глава 47

Спина затекла. Сколько вот так проспала не ясно. Мать так и не вернулась. И это несказанно вымораживает.

Поднимаюсь с дивана, расправляю короткое платье. Включаю свет и снова сажусь. Достаю косметичку из сумки диор и тщательно привожу себя в порядок. Решено. Поеду к нему. Пусть в лицо мне все объяснит.

Последний разговор, состоявшийся между нами неделю назад, мне не понравился совсем. Рома чуть ли не прямым текстом сообщил, чтобы я его не тревожила. Я тогда от обиды, царапающей ребра, еле сдержала слезы, рвущиеся наружу. И смолчала зачем-то. Покорно приняла.

Время половина восьмого. Набираю его номер, но в ответ слушаю уже ставшие такими привычными длинные гудки.

Гулко тарахтящее сердце. Сброс. Набираю заново. Снова сброс. Злость подкатывает к горлу. Душит, давит. Абонент не доступен. Выключил телефон?

С НЕЙ? Неужели он с НЕЙ?

Сижу еще с полчаса и тупо пялюсь на стену. Потом встаю. Подхожу к большому дубовому столу. Открываю дверцу бара. У матери всегда тут припрятан алкоголь.

Наливаю себе виски. Опрокидываю бокал залпом, кашляю и морщусь, но в глотке так приятно горячо. И сейчас по идее меня должно немного отпустить. Так и происходит. Еще один бокал — и в голове чувствуется приятное, легкое головокружение.

Хватаю сумку и фурией вылетаю из комнаты, громко хлопнув дверью. На ходу натягиваю шубу, не попадая с первого раза в рукав. По пути едва не сбиваю с ног официантку. Тупая сука. Ору ей, что она уволена. А так и будет, стоит мне лишь мать попросить об этом.

Выбегаю на улицу и сажусь в ауди, все это время ожидающую меня на парковке ресторана. Диктую адрес Беркутова. Выпитое расслабляет. Дает возможность собраться. И вот, в районе девяти я уже стою у элитной стеклянной новостройки. Нацепив на лицо маску хладнокровия, захожу в холл, не реагирую на тухлое приветствие вахтерши и сразу направляюсь к лифтам. Там придирчиво осматриваю себя с ног до головы.

ИДЕАЛЬНА до самых кончиков темных волос.

Приди в себя, Рома. Я же, черт возьми, лучшая!

На двадцать первом этаже пару минут слушаю тишину и лишь потом решительно стучу в дверь его квартиры. Квартиры, которую ему подарил отец в прошлом году.

Щелчок. Дверь открывается. Любимые глаза напротив, чуть взъерошенные волосы.

— Ника? — хмурится он.

— Привет Ром, — выдавливаю из себя кривую улыбку, в то время, как сердце рвется на части. — Я войду, ты не возражаешь?

О, он, судя по недовольному взгляду, еще как возражает, но все же пропускает меня в свою обитель.

Удивительно, но здесь я была всего несколько раз. Да и то, не задерживалась. Роман в этих стенах любит проводить время в одиночестве. Ни шумных вечеринок, ни посиделок с друзьями… Только там, в элитном поселке, либо у Яна или кого-то из парней.

— Я звонила… — захожу в квартиру и расстегиваю молнию на сапогах.

— Был занят, извини.

Киваю. З а н я т. Все чаще ему не до меня…

Иду следом за ним. Останавливается у большого панорамного окна и смотрит вниз на ночную Москву. В квартире горит лишь приглушенный свет, и я невольно любуюсь красивым профилем, высеченным словно скульптором.

Подхожу ближе. Обнимаю со спины.

— Рооом, — вдыхаю его запах, утыкаюсь носом в крепкую шею и блаженно опускаю ресницы. — Я ужасно по тебе скучаю!

— Ник, — разворачивается.

— М? — заглядываю ему в глаза.

Что там в них? Совсем ничего? Обнимаю его, чувствуя, как вдоль позвоночника крадется тревога.

— Ты зачем приехала? — спрашивает недовольно. Будто не понимает. Будто не знает, что я зависима от этих больных отношений.

— Говорю же, соскучилась, — все же касаюсь его губ. — Очень сильно соскучилась.

Льну к нему, прижимаюсь к сильному телу, запускаю пальцы в мягкие, темные волосы.

— Я тебя хочу, Ром, — шепчу горячо, отчаянно и страстно.

— Стой, тормози, — пытается меня остановить, но я вцепилась в него, не желая отпускать. И речь сейчас не только о том, что происходит здесь.

— Рооом, — выдыхаю его имя дрогнувшим голосом. — Не бросай меня, а, Ром…

— Ты пила, что ли? — отодвигает от себя, брови сходятся на переносице.

— Немного, — снова лезу к нему. Касаюсь трясущимися пальцами скулы.

Какой же он красивый! И он только мой! Мой!

— Ник, — ощутимо дергает за руку. — Какого черта ты напилась?

— Ром… я тебя хочу, — целую его.

— Мы же вроде уже договорились, — раздражается.

Отходит от меня. Приседает на край дивана. Прячет руки в карманы. Напряженный взгляд.

— Это все, да? — слова даются мне с трудом.

— Да, — произносит спокойно, в то время как меня ломает изнутри.

— Вот так запросто? — сглотнув шершавый комок, интересуюсь я, ощущая, что сердце падает куда-то вниз.

— Я не хочу тебе лгать, Вероник…

— О, как благородно с твоей стороны! — вздергиваю подбородок. — А как же наши отношения? Мы ведь полтора года встречаемся! Дружим семьями, проводим вместе время, спим.

— Ник, — его тяжелый вздох больно бьет по ушам, разрезая тишину словно нож масло. — Нам было неплохо вдвоем, но я хочу поставить точку.

— Я тебя люблю, это ничего для тебя не значит? — делаю шаг по направлению к нему. — Всегда любила, даже когда ты был с другими! Ноги об меня вытирал!

— Сама терпела, — злится он. — Я тебя разве держал когда-то рядом?

— Да-да, ясно, — смеюсь. Громко тяну носом. По щекам уже давно текут горячие слезы.

Ему всегда было плевать на тебя. Ты это знала, но принимать не желала. На, получи, прямо в лицо, как ты и хотела.

— Когда тебе надоест твоя игрушка, может быть уже поздно, — предупреждаю ядовито.

Все-таки гордость во мне еще жива. Наверное…

— Давай просто разойдемся по-взрослому, а? — сталью звенит его голос. — Без ссор, скандалов и взаимных упреков. Ты же не глупая малолетка.

— Ну разумеется! — мой громкий смех разносится на всю квартиру. Не нравится мне она. Полупустая, мрачная и холодная.

— Успокойся, — цедит сквозь зубы.

— Ром, ты просто… Я не верю! Не понимаю, это очередной спор или, может, розыгрыш? — не выдерживаю. — Кто угодно, но не ОНА! Не эта дрянь! Тебя на грязь понесло?

— Заткнись.

— Ты же ее ненавидел! — качаю головой. — А теперь смотреть противно! Пялишься на нее при всех, как умалишенный. ЭТО ЖЕ ДНО, РОМ! НЕ ПОНИМАЕШЬ? ДНИЩЕ!

— Тебе пора, — смотрит на меня равнодушно. Челюсти плотно сжаты. Глаза прищурены.

— ТЫ ТРАХАЛ ЕЕ, ДА? ЭТУ ГРЯЗНУЮ, МЕРЗКУЮ ШЛЮХУ! — хватаюсь за тонкую ткань джемпера, заглядываю в глаза.

Молчит дьявол. Истерика накрывает меня, ударяя в голову. Начинаю лупить его. Не контролирую себя совсем.

— СВОЛОЧЬ! УБЛЮДОК! Ненавижу тебя! — обрушиваю на него удары. Грудь, плечи, лицо.

— Прекрати! — орет на меня, хватает за предплечья.

— НЕНАВИЖУ! НЕНАВИЖУ! — повторяю, задыхаясь и давясь слезами, которые градом стекают по лицу. — Будь ты проклят, Рома! БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ!

— Все, угомонись! — стискивает мои запястья.

— ЧЕМ ЭТА ШАЛАВА ЛУЧШЕ МЕНЯ? ЧЕМ? — надрывно кричу, пока он толкает меня к выходу.

— Дура…

— ТЫ ЕЩЕ ПОЖАЛЕЕШЬ! — яростно шиплю ему в лицо. — Клянусь тебе, Рома, пожалеешь!

— Да приди ты в себя, Грановская! — прижимает меня спиной к стене. — Возьми себя в руки, наконец!

Я рыдаю, все перед глазами волной плывет.

— Езжай домой, Вероника, — его голос словно сухой лед.

Ни грамма жалости ко мне. Ни грамма сожалению и раскаяния. Да он ведь даже не считает, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Не понимает, что рушит мою жизнь?

— Роооом, — захлебываюсь своими же слезами, — Роооом, не бросай меня! Опомнись, Рооом!

— Хватит, Ника!

— Хочешь, на колени встану? — скулю, как побитая собака. — Только… не бросай… меня… пожалуйста, прошу тебя!

— Спятила? В себя приди! — сжимает мои скулы и смотрит прямо в глаза. Убивая. Растаптывая своим равнодушием. — Хватит унижаться! ЭТО СЛОВНО НЕ ТЫ!

Несколько секунд молчания.

Толкаю его, что есть сил. Не помню, как влезла в сапоги. Бегу прочь из его квартиры. Реву…

Коридор. Лифт. Холл. Улица. Морозный воздух. Тротуар. Падаю коленями в сугроб и начинаю рыдать еще громче. Выкинул как ненужную вещь. Унизил так сильно, как никто и никогда.

Телефон звонит. Долго. Настойчиво. Может, он опомнился? Какой-то умник трепался о том, что сука-надежда умирает последней. Наверное, именно поэтому я вытряхиваю прямо на снег содержимое своей сумки. Выуживаю айфон из кучи дорогого хлама.

Не он… МАМА.

Очень вовремя вспомнила обо мне! Накувыркалась со своим художником?

— Тварь! — швыряю телефон в сторону. — НЕНАВИЖУ! КАК ЖЕ Я ВСЕХ НЕНАВИЖУ!

Хватаю раскладную бабочку, подаренную им в качестве сувенира. Раскрываю. Режу внутреннюю часть ладони, прямо там, где проходит линия сердца. Наблюдаю за тем, как алая кровь капает на девственно белый снег. Режу еще раз наискось. Дышу часто-часто. Только так могу успокоиться. Причиняя себе боль физическую. Чтобы заглушить ту, что внутри. И нет, я не самоубийца. Просто это мой способ не потерять окончательно рассудок…

— Вероника Алексеевна, с вами все в порядке? — спешит ко мне водитель. — О боже, что вы…

— ОТВАЛИ! — дрожащими пальцами сгребаю в кулак ледяную пригоршню снега, ощущая ритмичную пульсацию в ладони.

Колени уже занемели от холода. Но лучше чувствовать это, чем то, что разъедает сердце щелочью внутри…

Он пожалеет, я клянусь!

Клянусь, пожалеет…

Глава 48

Сбежать поскорее. Вот чего я хочу. Седьмой урок закончился, елка в зале наряжена. Красииивая до невозможного! Высокая, пушистая, а главная живая! А пахнет как! Мммм… Увидела бы ее Ульянка — расплакалась бы от счастья.

— Отлично, Лисицына. Любуешься своими трудами?

Не успела. Вот же черт…

Слышу Его шаги за спиной, инстинктивно распрямляю плечи, но внутри все сжимается, словно я — пружина.

— Дай угадаю, удрать собиралась от меня в очередной раз?

Подходит ближе, и я в панике стреляю глазами в сторону двери. А он в этот момент будто мысли мои читает.

— Харитон с Цыбиным заняты. Помогают Циркулю в холле на первом этаже.

А вот это уже плохо. Очень плохо. Оставаться с Ним наедине мне не улыбается абсолютно.

— Ты что-то хотел? — все же спрашиваю, оборачиваясь. Не отстанет ведь. Явился зачем-то.

— Да ты просто экстрасенс! — наблюдает за тем, как я складываю не пригодившиеся шарики в коробку.

Меня накрывает дурацкое чувство дежавю. Снова подготовка к новому году. Коробки. елка. Снова мы. Наедине.

— Математику переносим на завтра, у меня тренировка наконец-то…

— Слава богу! — не могу воздержаться от радостного комментария. — Завтра я не могу. Не приду.

— Это еще почему? — прищуривается. Отодвигает другой ящик ногой, чтобы пройти.

— Другие планы, — отвечаю коротко, отправляя в коробку мишуру.

— Что еще за планы? — в его голосе слышится недовольство. — Да брось ты уже всю эту ерунду! — делает шаг вперед и выдирает из моих рук дождик.

— Ты зачем Саше волосы испортил? — хмурю брови, непроизвольно отступая назад. Совсем немного, но он явно заметил.

Упираюсь спиной в подоконник. Вот же ж…

— Еще пока не испортил, — его губы растягиваются в ухмылке. — Пожаловалась тебе значит? Так, припугнул малость, но симметричный «горшок» оформить я и правда могу.

— Спятил? — кручу пальцем у виска. — Зачем тебе знать, где я работаю?

— Так что за планы на пятницу, Лиса? — игнорирует мой вопрос, задавая свой.

Подходит еще ближе, и мне это совсем не нравится. Нервирует донельзя…

— Тебя это не касается! — заявляю деловито.

— Как это не касается?! — театрально возмущается он. — Поцелуй был? Был! На свидание ходили? Ходили. Стало быть, касается…

— Какое свидание! Что ты такое говоришь! — выставляю между нами руку. — Зачем ты подходишь? Отойди от меня!

— Нет, — сверлит меня своими карими глазами, в которых в свете дня я снова замечаю яркие зеленые вкрапления.

Красивые…. Прожигают насквозь, и, как всегда, становится неуютно.

— Что значит нет? — моя рука упирается в его грудь. Потому что опять сделал шаг вперед.

Я ее тут же отдергиваю. Будто ошпарилась.

— То и значит, — жмет плечом.

— Ты меня достал! — признаюсь честно и выдыхаю устало. — Что за игры? Скучно живется или что?

— Или что.

— Я серьезно, Роман, давай мы…

— Что ты сказала? — меняется в лице. Склоняется чуть ближе, нависая надо мной.

— Что? — осекаюсь на полуслове и замолкаю.

Понимаю, что сморозила не то. Точнее… назвала его вслух по имени. Это, в общем-то, случается крайне редко. Обычно я обращаюсь к нему исключительно по фамилии, зову «Птицыным», или нейтральным «ты».

— Тип на приоре, это кто? — обескураживает он меня своим вопросом вдруг. Мне итак дышать тяжело в его присутствии, а тут такое…

— Ты за мной опять следил, что ли? — спрашиваю, широко распахивая глаза.

— Вот еще! Конечно нет! — ставит руки на подоконник, по обе стороны от меня.

Его близость заставляет алеющим костром вспыхнуть мои щеки. Хочу отойти, но он возвращает меня на место, коснувшись правой рукой плеча.

— Просто видел тебя с ним. Снова. Еще раз задам свой вопрос: кто этот гопник, Лисицына?

— Никакой Илья не гопник! — начинаю злиться. И да, меня напрягают его пальцы, которые все еще стискивают плечо.

— Илья значит, — смотрит на меня задумчиво, и от этого колючего, пробирающего до самых костей взгляда — мороз ползет по коже, и мелкие волоски на теле встают дыбом. — Этот Илья, — будто выплевывает его имя, — Он тебе кто? М?

— Не твое дело! — дергаю плечом. — Отпусти!

— А — ле — на, — едва заметно качает головой.

Не отпустит. Его ладони вдруг ложатся на мою шею. Начинаю паниковать. Мне вообще не нравится то, что происходит.

— Ты… с ним? — гладит большим пальцем правой руки мое горло, и я нервно сглатываю.

— Да, — отвечаю испуганно, надеясь, что это на него подействует. Потому что глаза его сейчас будто пьяные.

— Ну это ненадолго, — говорит мне почти в самые губы.

Судорожно вдыхаю, боясь от сковавшего внутренности страха даже пошевелиться.

— Лисицына, ты где? — голос Пельш разносится по пустому актовому залу и выводит меня из состояния оцепенения практически мгновенно.

Слышу его раздосадованный, тихий мат. Резко поворачиваю голову вправо и цепляюсь за его руку в попытке оторвать ее от своей шеи.

— Отпусти, идиот! — тревожно молю я, сжимая пальцами ткань идеально выглаженной рубашки.

— Так что там завтра, м? — продолжает удерживать меня на месте, а мое сердце, которое итак до этого неистово трепыхалось под ребрами, готово выпрыгнуть из груди.

— Ничего такого важного, отпусти, она же идет прямо сюда! — прошу беспомощно.

— Раз неважно, значит увидимся на математике, — веселится он.

А шаги Элеоноры тем временем все ближе. Хорошо, хоть елка стоит в самом конце зала, и нас за ней с точностью до ста процентов не видно.

— Куда подевалась… — недоумевает Пельш и чем-то шуршит.

— Не могу я прийти, — шиплю тихо. — Отстань ты!

Но этот болван только тихо смеется, наслаждаясь нелепостью ситуации. Склоняется к шее и в какую-то секунду глубоко вдыхает запах моих волос. Я в шоке замираю и даже перестаю отпихивать его руку. Настолько поражена тем, что он делает.

— Ро-ма, отпусти… — мой голос предательски дрожит, ведь от этого его жеста совершенно неожиданно по телу ползут бешеные мурашки.

Что еще за чертовщина?

Чувствую, что он улыбается. Я же с ужасом представляю момент, когда нас поймает классный руководитель.

Как объясняться? Что она подумает, боже…

— Лисицына! — будто в подтверждение моих мыслей раздается ее окрик. Я дергаюсь. Вся трясусь, словно зайчишка. — Как сквозь землю провалилась!

— Завтра. Приходишь, — обдавая горячим дыханием, задевает ухо, едва касаясь его губами. Мне и этого достаточно, чтобы растеряться в край. Чтобы мгновенно одеревенеть.

— Элеонора Андреевна, там гирлянды, дискошар и надувных снеговиков привезли! — сообщает кто-то.

— Иду, — доносится до меня ее голос. — И вот почему опять я за это отвечаю! Неужто больше некому?

Я с облегчением вздыхаю и прикрываю глаза. Пронесло…

— Лиса, отомри, — издевается демон. — Насчет завтра ты меня услышала.

— Ты оглох, Беркутов? Я же сказала, что не могу! Да пусти ты! — рычу в бешенстве и уже почти готова разрыдаться. Потому что его ладонь скользит вдоль шеи и сжимает волосы на затылке.

Ударить в пах может? Но я отчего-то медлю.

— Завтра. В кабинете математики, — чеканит по слогам. Прижимает второй рукой за талию к себе, слегка отклоняется назад. — Ты придешь. Поняла?

Звучит как приказ. Обалдел совсем!

— Не могу, придурок ты Пернатый! У Ульяны елка в саду утром, меня завтра в школе не будет! — выдаю гневную тираду, пытаясь вырваться.

Приходится все же сказать правду. Может, до него хоть так дойдет?

— Ясно, я понял…

— Аллилуйя! — почти торжественно.

— А теперь поцелуй меня — и тогда я отпущу.

Бах-бах. Пульс в ушах частит.

— Что? — ошарашенно смотрю на него. Не моргая.

— Честно, — не шутит, но его глаза смеются. — Обещаю, Лиса. Слово тебе даю!

— Сюда заносите. Там должно быть двенадцать наборов, — командует Пельш, которая снова в зале. Слышатся еще чьи-то шаги. — Четыре снеговика. Два поменьше, два покрупнее.

Хочется выть. Предпринимаю еще одну попытку освободиться, но делается только хуже. Мы теперь совсем близко к друг другу.

Катастрофа. Просто катастрофа!

Я чувствую разгоряченное тело парня. Руки, вцепившиеся в меня мертвой хваткой. Колотящееся бешеным ритмом сердце. И этот его древесный запах с корицей. Который как будто даже под кожу пробирается.

Мамочки… В голову ударяет стыд.

— Ну… — торопит меня мой мучитель, крепко сжимая в своих руках.

Нет, нет, нет.

— Здесь только одиннадцать вроде! — басит какой-то мужчина.

— Пересчитайте! По три на окна — две стороны, плюс вход и елка…

А можно просто сымитировать обморок? Трусливо рухнуть на пол? Как по мне, отличный вариант.

Я ничего не слышу. Белый шум в голове. Его глаза напротив. Бросает горящий взгляд, направленный на мои губы. Ждет от меня поцелуя.

ПТИЦЫН! ПОЦЕЛУЯ! ОТ МЕНЯ!

Мстит естественно. Не более. За то, что тогда в кабинете математики не ответила. Хочет в очередной раз унизить и задеть посильнее.

— Не буду! — объявляю глухо, но это все равно звучит как вызов.

— Не будешь? — снова прищуривается и сжимает челюсти. Страшно недоволен.

— Нет, — повторяю уже не так уверенно.

— Ладно, — жмет плечом. — Тогда бартер.

— А? — удивленно смотрю на него и не могу поверить своему счастью…

Глава 49

Паркую машину напротив ворот детского дошкольного учреждения номер 1513. Бросаю мимолетный взгляд на часы. Девять тридцать. Пунктуальность — прямо мое второе имя. Приехал на двадцать минут раньше назначенного Лисицей времени.

Откидываю голову на сиденье и смотрю на то, как крупные хлопья снега кружат у лобовика, медленно на него оседая.

Мысли снова крутятся вокруг Ники. Она, черт возьми, серьезно меня напугала! Точнее сперва своим звонком меня встревожил ее отец. Он потребовал объяснить, почему его дочь лежит в сугробе у моего дома и истекает кровью. О ее состоянии ему сообщил Игорь, водитель.

Ничего не понимая, я поспешил на улицу. Вероника сидела на земле, коленями в снегу, белизну которого разбавлял темно-алый цвет. И вся эта картина в свете ночных фонарей выглядела жутковато.

Присел на корточки, начал рассматривать тело на предмет повреждений… и заметил. Ника порезала ладонь. Бабочкой, которую я дарил когда-то в качестве сувенира. Ведь именно ее она сжимала в дрожащей руке…

Признаться, этот поступок поверг меня в шок. Сказал Игорю, что сам отвезу Веронику домой, сгреб девчонку и потащил в свою машину. Ника не отвечала на мои вопросы и вообще никак на меня не реагировала. Тупо смотрела в одну точку и молчала. По ее лицу текли слезы, а у меня в груди неприятно саднило. Моя вина в том, что я не оборвал эти отношения раньше. Следовало ожидать, что спокойно разойтись нам вряд ли удастся.

Ника молчала, когда я обрабатывал ее ладони. (Благо порезала их не очень глубоко). Она молчала, пока мы стояли в пробке. Она молчала, пока ехали. И это было так на нее не похоже, что реально настораживало. Я, пожалуй, слишком привык к этой ее бессмысленной трескотне.

К счастью, уже у дома Грановская снова стала самой собой. Опять начала истерить, кричать и винить во всем Лисицыну. Мои попытки объяснить ей, что дело не в Алене — успехом так и не увенчались. Ника вдолбила себе в голову, что я бросаю ее ради новых отношений.

Нет, в каком-то смысле так оно и есть, но если быть предельно откровенным, нам давно надо было поставить точку. Потому что я не любил Веронику. Никогда… И самое отвратительное, что ее до определенного момента устраивала эта «любовь в одни ворота». А меня так тем более…

«Совсем ничего ко мне не чувствуешь?» — нарушила тишину, повисшую в салоне автомобиля, именно этой фразой.

Что я мог ей на это ответить? Только правду. Сказал, что она — не чужой мне человек. Что мы вполне могли бы поддерживать дружеские отношения, если она не против. Так себе предложение, но ведь на самом деле, проводить с ней время было… приятно. Мы знакомы с детства и я, как никто другой, знаю, что Вероника Грановская — не тупая инстадива. Там с мозгами все нормально, просто она чересчур повернута на своей внешности и статусе.

Холодная, надменная и капризная — такой ее видят окружающие, и мало кто знает, что Грановская, главная красавица гимназии, может быть совсем другой. По крайней мере, со мной наедине Ника — совершенно другая. Да, легкомысленная и взбалмошная, но без фольги и понтов. Общаться с ней в разы приятней, когда от нее не фанит высокомерием.

И да, как девушка, Ника вызывала интерес: красивая, сексуальная, раскрепощенная. Она, безусловно, нравилась мне, но теперь с полной уверенностью могу сказать: это — совсем не то чувство, которое проснулось по отношению к Лисицыной. Только Нике этого не объяснить. Не поймет ведь, начнет искать причину в себе.

Перед глазами все еще стоит тот вечер. Вероника сидит в кровавом снегу… Я вдруг только сейчас понимаю, что уже видел ее перемотанные ладони. И причем не раз. Это неприятное открытие — словно кирпичом бьет по голове. Получается, что она и раньше делала подобное? Лгала. Первый раз, что разбила вазу. А во второй — якобы случайно порезалась.

Из воспоминаний меня вырывает осторожный стук в окно. Распахиваю глаза. Лисицына. Стоит в расстегнутой куртке и всматривается в черноту тонированного стекла. Хмурит брови. Злюка…

Аккуратно открываю дверь, чтобы ее не ударить.

— Ты уснул там, что ли, Беркутов? Или, как всегда, издеваешься? — недовольно интересуется, делая шаг назад.

— И тебе доброе утро, Лиса, — улыбаюсь и накидываю ей на голову капюшон.

Смотрю на нее дольше, чем ей хотелось бы. Стоит без шапки и шарфа. Вся такая красивая, но заболеет ведь…

— Значит, не шутка? — вопросительно вскидывает изящную бровь. — Ты и впрямь собираешься идти на утренник Ульяны?

— Естественно собираюсь, зря я прогуливаю, что ли? — жму кнопку брелка, открывая багажник.

Алена, кажется, действительно удивлена.

Да, девочка, ты еще плохо меня знаешь.

— Зачем тебе это? — спрашивает тихо. И лицо при этом такое серьезное-серьезное. Взгляд колючий.

Какой она все-таки ежик!

— Ну, полагаю, ты пока не готова идти в кино или ресторан. А я, честно говоря, не готов к отказам, Ален. Так что начнем с малого, совместное времяпровождение сближает, — обескураживающе подмигиваю ей.

Она часто-часто моргает, затем, явно смущаясь, опускает ресницы. Молчит, а щеки ее тут же предательски краснеют. И все это за пару секунд.

Обожаю такие моменты. Еле сдерживаюсь от того, чтобы поймать ее за руку, прижать к себе и поцеловать прямо в эти розовые губы. В губы, которые не дают покоя. Которые мне до сих пор не ответили…

— Погоди, я тут привез кое-что, — ныряю в багажник, чтобы отвлечься.

— Что это? — косится озадаченно в сторону красочной коробки внушительного размера.

— Сладкий презент…

Лиса смотрит на меня так, будто я притащил не торт, а, как минимум, террариум с ядовитыми змеями.

— Куда идти-то?

Девчонка, наконец, выходит из ступора и открывает калитку, пропуская меня вперед. Мы заходим на территорию сада. Проходим мимо детской площадки с каруселями-лошадками и забавных беседок в форме гигантских грибов. Заходим в небольшое двухэтажное здание.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Бахилы надо надеть, — предупреждает она.

Ставлю коробку на подоконник и напяливаю целлофановую фигню желтого цвета. Где они такие достали — загадка. Я за всю жизнь видел в больницах только зеленые и голубые.

— Нам направо, во вторую группу, — сообщает мой Сусанин смущенно. Уж не знаю, что ее так коробит. Подумаешь, на утренник пришел. Тоже мне подвиг…

Я плетусь следом, по пути разглядывая картины юных художников, красующиеся на стенах. В саду пахнет запеканкой, и отовсюду доносятся детские голоса и смех. Сразу вспоминаю свой горшочный период. Те еще были времена… Воспитатели от меня были в полном ауте.

— Сюда, — девчонка сворачивает налево. Открывает дверь с табличкой «группа 2. Дикие пчелки».

Сдержать улыбку у меня не получается. Пчелки… дикие, хохма.

В небольшой раздевалке шумно копошатся мамаши. Они помогают своим капризным чадам облачиться в праздничные костюмы.

— Ну-ка давай ее сюда! — бойко командует пират, чей глаз закрывает черная повязка.

Он тычет игрушечным пистолетом прямо мне в голову. Молодец, знает куда целиться, чтобы наверняка.

— Кирилл! — ругает его женщина. — Извините.

— Да нормально все, — смеюсь я.

— Пливет, я — гомик, — дергает меня за куртку еще один мелкий, на котором я замечаю весьма странный наряд.

— Гномик, Алеша! — густо краснея, одергивает его сестра, если судить по возрасту.

— Круто, — улыбаюсь я. — Ален, спроси у воспитателя, пожалуйста, куда отдать коробку.

Лисицына кивает, снимает куртку и скрывается за второй дверью.

— Утро доброе, я Мария, — здоровается со мной какая-то блондинка. — Ой, а там у вас торт? Вроде родительский комитет не заказывал. Да еще и такой дорогой!

— Это подарок, не переживайте, — отвечаю я ей.

Стоимость, видимо, определила по фирменной упаковке. «Райские сладости» — очередное детище моей матери. Кондитерские изделия этого бренда достаточно широко известны по Москве и Питеру. Насчет цены она права. Дешевой эту продукцию язык не повернется назвать.

— Ой, здравствуйте, — обращается ко мне, как я понимаю, воспитатель. — Давайте пока оставим торт вот здесь на кухне, а после утренника угостим детей.

— Доброе утро, отлично.

— Идите за мной! — девушка ведет меня в примыкающее к залу помещение.

Там на большом столе я, наконец, оставляю торт, привлекающий слишком много внимания.

— Ой спасибо огромное, думаю, ребятам понравится! — вслух рассуждает она.

— Не сомневаюсь, за качество не переживайте. Там нет ничего вредного. Специально для детей.

— Спасибо! — благодарит снова, заставляя чувствовать себя неудобно.

— Да перестаньте, это всего лишь торт, — небрежно отмахиваюсь.

Тоже мне сделали из этого целое событие.

— Ален, а вы проходите в танцевальный зал. Уже можно.

Лисицына кивает. Молча идет к выходу, и я снова хвостом шагаю за ней. Уже через минуту мы оказываемся в украшенном к празднику зале, на импровизированной сцене которого стоит высокая елка. Честно говоря, выглядит она весьма удручающе. Редкая и скудно украшенная. Хотя, дети, похоже, искренне рады и такой.

— А Ульяна где? — спрашиваю, усаживаясь на стул.

— Готовится к выходу. Она принимает участие в театральной постановке, — говорит Алена, выглядывая сестру.

Зал заполняется людьми. Родители, бабушки, дедушки.

— А ваша мать не придет посмотреть? — все же вылетает из моего рта беспардонный вопрос.

— Ее не отпустили с работы, — поясняет Алена, снова отворачиваясь.

— Ясно.

— Пельш не оставит без внимания твой прогул, — подмечает язвительно.

— А я официально прогуливаю, у меня сегодня медосмотр по допуску к соревнованиям.

— Тогда почему ты здесь?

— Потому что я уже все прошел, — широко улыбаюсь.

— Купил справку, что ли? — спрашивает холодно.

— Нет, Лисицына, на черта она мне, я здоров как бык. Просто очередь занял первым. Не поверишь, в семь тридцать уже сидел в городской поликлинике.

Она не особо мне верит, хотя я говорю чистую правду. На сцену выходит тучная женщина средних лет, одетая в излишне блестящий наряд. Я от такого мерцания ловлю зайца. Вырядилась конечно…

Оказывается, это — заведующая садом. Поздравляет родителей, распинаясь о том, о сем минут десять. Потом начинается представление. Сказка. Только вот ближе к концу я понимаю, что Ульяну на сцене так и не заметил.

— А где мелкая-то? — как можно ближе склоняясь к уху Лисицыной, интересуюсь я.

— Левое деревце, — отклоняется чуть в сторону. Шарахается от меня, Харитон права.

Мой взгляд перемещается туда, куда она указала. Ага, вижу. Листочки зашелестели, ветви шевелятся. Дерево, имитируя неистовый ветер, пластично кренится в сторону. Видно, что девочка очень старается.

— А это что за придурок-заяц сзади? — прищуриваюсь и фокусируюсь на малолетнем недоумке, то и дело наступающем Ульяне на ноги.

— Архип Бочарников. У них с ним война нешуточная.

Я наблюдаю за тем, как этот придурок пытается незаметно пощекотать девчонку. Знает же, что руки ей опускать нельзя. Говнюк…

— Вообще, она должна была играть Снегурочку, но Марина Звягинцева расплакалась, и Ульяна отдала ей свою роль.

— Расстроилась небось? — предполагаю я, вспоминая желание Ульяны.

Если мне не изменяет память, она мечтала о платье принцессы. Стало быть, и Снегурочкой быть хотела.

— Вообще не расстроилась. Сказала, что Марине эта роль нужнее, — пожимает плечами Алена, глядя на сестру.

Я как придурок залипаю на ее профиль. Она с такой теплотой и любовью смотрит на Ульяну… Как бы мне хотелось, чтобы однажды она посмотрела вот так же и на меня.

Вот это да, Рома, понесло тебя капитально.

— Извините, — шепчет кто-то, дергая меня за локоть.

Недовольно поворачиваю голову. На меня смотрит та самая воспитательница «диких пчелок».

Мамаши косятся в нашу сторону, ведь чтобы пройти до нас, девушке пришлось потревожить весь ряд.

— Выручайте, молодой человек! — просит она с мольбой во взгляде.

Я вопросительно выгибаю бровь.

— Антонина Петровна попала в пробку. Не успеет!

Не совсем догоняю, к чему она клонит.

— Это наша нянечка, она каждый год играет деда мороза, — сбивчиво поясняет воспитательница. — Даже и попросить некого, если честно, я уже обращалась к тем двум мужчинам, но они ни в какую, остались только вы.

— Да он ни за что не согласится, — фыркает Лисицына.

Я стреляю в нее насмешливым взглядом.

— Делать особо ничего не надо. Посидеть в костюме, стишки и песенки от ребят послушать, танец посмотреть. Подарки раздать, — уверяет меня девушка.

— Ладно, — жму плечом. — Снегурка-то у меня будет?

Лисицына цокает языком и качает головой.

— Конечно! — радостно уверяет меня воспитательница и хватает за руку. — Пойдемте…

Глава 50

Сидеть у елки в костюме деда Мороза — то еще «удовольствие». Жарко, дышать нечем и постоянно хочется чихать. Виной тому усы и борода из некачественного материала. Но я терпеливо слушаю детвору, распинающуюся о новогодних чудесах. Периодически вставляю басистое «хо хо хо», «ай, молодец» и «держи подарок от дедушки».

Одно дитятко начинает читать стишок, который заканчивается матом. Нет, произнести его он не успевает, воспитательница очень вовремя забирает из маленьких ладошек микрофон. Иначе рифму к слову «удила» услышал бы весь зал. Мать этого юмориста, отчаянно краснея, обещает устроить разнос отцу, который, видимо, был ответственным за подготовку к этому эпатажному выступлению.

Другой товарищ объявляет, что стих рассказывать и вовсе не намерен. Так и заявляет: «Подарок от тебя, дед, мне не нужен. Лучше баловаться весь год буду!» И как заржет!

В принципе, его выбор я одобряю, ведь подарок, судя по набору конфет, и впрямь так себе.

Девочку, исполняющую «синий иней» я все же останавливаю где-то на середине песни. Прямо не могу больше слушать. Думаю, со мной в этот момент солидарна вся аудитория. Потому что поет девочка, мягко говоря, не очень. Как будто медведь на ухо наступил. Причем дважды.

Доморощенная исполнительница садится ко мне на колени и сбивчиво шепчет заветное желание: «Хочу быть певицей».

Да не дай бог, родная! На российской эстраде и без тебя таких вот «талантов» полно. Куда ж еще-то…

Она получает свой подарок и радостная на всех парах бежит к матери, а ко мне выходит тот самый пацан, который донимает Ульяну.

Прищуриваясь, разглядываю врага. Оцениваю его, так сказать. Этот Архип выше остальных ребят и, в целом, выглядит постарше. Тощий правда. Кучерявый, белобрысый. На морду, как по мне, чересчур смазливый. Глаза стоит подкатывает, глядя в мою сторону. Всем своим видом показывает нежелание тут находиться. Вырос якобы из всего «вот этого». Фэйс его довольно красноречиво демонстрирует отношение к происходящему.

Одним словом — Говнюк, говорю же…

Я подобный ему типаж вижу насквозь. Наверное, потому что и сам вот таким же был.

Все это он произносит монотонным, загробным голосом. Я едва сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться. Клянусь, более отвратительного прочтения в жизни не слышал!

— А теперь заново, и так, чтоб дедушке понравилось, — объявляю сурово.

Мальчишка складывает руки на груди, упрямо сверлит меня недовольным взглядом, но, подбадриваемый мамашей-блондинкой, скрипя зубами, все же принимается зачитывать стихотворение по второму кругу. Очень даже с выражением выходит, хоть он и перегибает в некоторых местах изрядно. Клоун…

— Доволен, козел? — спрашивает тихо, когда в итоге я, нехотя, протягиваю ему подарок. На ногу еще мне при этом наступает. Типа совершенно случайно.

Маленький уродец…

— А то! Ну-ка руку пожми дедушке! — резко тяну его за ладонь, склоняюсь к уху. — Я знаю твой секрет, сопляк! — оповещаю грозно.

— Че? — бычится и пытается оттолкнуть меня, но я только сильнее обнимаю его, изображая добрый дедушкин порыв.

— Вижу, что Лисицына тебе нравится, придурок малолетний. Попробуй по-хорошему с ней, без этих твоих щипков, драк и обзывательств.

— И ничего не нравится! — заверяет меня Архип, но его щеки-предатели в ту же секунду вспыхивают.

— Да-да, — усмехаюсь я. — Знаем, проходили.

— Не нравится она мне, идиот старый! — распаляется горе-ухажер.

— Ну-ну…

— Не нравится мне она! — пыхтит недовольно.

— У тебя, дружище, с поведением дебила шансов точно ноль. Поверь, вывод из собственного опыта.

— Да говорю же ж! — от злости мордаху его аж перекосило. Задышал чаще. Глазоньки свои на меня вылупил. — Не нужна мне эта пучеглазая!

— Если продолжишь обижать Ульяну, Архипка, — стискиваю в объятиях его хрупкое тельце и хлопаю ладонью по хилой спине. — То ушки твои заячьи я тебе откручу. Понял?

Он боязливо косится на меня.

— Кивни, если да, и я тебя отпущу, — сжимаю почти до хруста в косточках.

Паренек едва заметно опускает голову.

— Молоток. Дедушка любит понятливых.

Освобождаю от захвата нахмурившего брови мальчугана. Пока он идет до своей мамаши, несколько раз успевает оглянуться. Я же машу ему вслед ручкой. Тепло так. Прямо как ни в чем не бывало.

Смотрю танец снежинок, имитируя хлопанье в ладоши. Рукавицы еще дебильные такие.

Весь мокрый уже, честное слово… И нет, мне не в первой надевать костюм самого известного деда страны, но тот, который есть у меня дома, качественнее однозначно. По крайней мере, подобного дискомфорта, развлекая Савелия, я не испытывал никогда.

— Поладуй и ты наф деда! — пищит мелкота в костюме божьей коровки.

Порадуй…

— Испытание для Мороза! Макарена с ускорением! — объявляет мстительный заяц-Архипка на весь зал.

Зашибись! Мне только дрыгаться сейчас. Я итак будто в сауне. Вон даже на лбу испарина выступила.

Но, увы, несчастного деда никому не жаль… Следующие три минуты мне приходится скакать в неудобной шубе посреди хихикающих малявок. Чувствую себя полным кретином, но отказать-то нельзя. К тому же, чисто случайно замечаю улыбающуюся Лисицыну. Ну хоть какое-то вознаграждение за мои муки, ей богу!

Истекая пОтом, проклинаю все на свете.

Идиот ты, Беркут. Ввязался на свою голову! Видели бы тебя твои друзья.

Не знаю почему, но представил лицо Абрамова. Вот бы кто покрутил пальцем у виска. Но мне плевать, да и не друг он мне давно уже…

Снегурка моя престарелая занята тем, что успокаивает рыдающего Д’Артаньяна. Краем уха слышу, что тот обижен. Вроде как выяснилось, что у второго мушкетера шпага длиннее.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍И почему так ни к месту смешно…

Дабы устранить заминку, начинаю сыпать загадками на новогоднюю тематику. Савелий любит «поломать мозг», потому у меня в запасе шарад — вагон и маленькая тележка. Детям нравится. Родители тоже включаются в мозговой штурм. Веселятся, и конфет в моем мешке становится все меньше.

Снегурочка объявляет продолжение праздничного марафона. Стишки и песенки кажутся бесконечными, но когда ко мне выходит Ульянка, я выпрямляю спину и внимательно слушаю.

Девчонка с минуту ничего не делает. Терпеливо ждет, когда все замолчат, и только потом начинает рассказывать свое стихотворение, предварительно сообщив, что оно не про Новый год, а про «самого главного на свете человека».

Девчонка рассказывает стихотворение очень выразительно. Делает смысловые паузы, выделяя строки именно там, где надо. Интонацией, экспрессией. Всматривается внимательно в толпу зрителей. Стало быть, ищет мать. Но не находит, увы… Расстраивается явно, последние строки с такой грустью произносит, что мне аж не по себе становится.

— Давайте дружно похлопаем Ульяне! — подбадривает Снегурочка.

— А можно мне еще кое-что рассказать дедушке и гостям? — робко спрашивает девочка.

— Почему нет? Можно, конечно, — улыбается ей женщина.

— Притча про Счастье! — объявляет серьезно Ульяна. Взрослые замолкают, и она начинает свой рассказ. — Счастье бродило по свету и всем, кто ему встречался на пути, Счастье исполняло желания. Однажды Счастье провалилось в яму и не смогло выбраться. К яме подходили люди и загадывали желания, а Счастье выполняло их. И люди уходили, оставив Счастье сидеть в яме дальше. Да только сами счастливыми были недолго.

Однажды к яме подошел парень. Он посмотрел на Счастье, но не стал ничего требовать, а спросил:

— Тебе-то, Счастье, чего хочется?

— Выбраться отсюда, — ответило оно грустно.

Парень помог ему выбраться и пошел своей дорогой. А Счастье… побежало за ним.

— Какая хорошая притча! — хвалит ее Снегурочка.

— Я хочу пожелать всем быть добрее, тогда счастье когда-нибудь обязательно придет и к вам.

Слушаю ее, а в горле ком стоит. Сколько ей? Шесть? Ищу взглядом Лисицыну-старшую. Голова опущена. Сидит вытирает слезы, похоже.

Довольная собой Ульяна под звук родительских аплодисментов бежит ко мне. Забирается на колени и крепко обнимает меня за шею.

— Привет, Рома, — шепчет тихонько на ухо.

Обалдеть. Как она меня раскусила? Я в шоке.

— Я тебя по часам вычислила и по добрым глазам, — заявляет, подмигивая. — Но мы никому не скажем.

— Идет. Ты — большая умница, Ульяна! — говорю я ей, слегка растерявшись.

— Смотрел спектакль?

— Да.

— Ну и как оно? — загораются в ожидании ее удивительные глаза, насыщенного голубого цвета.

— Ты — самое прекрасное дерево, из тех, что я когда-либо видел! — отвечаю честно.

— Спасибо, Рома! Я рада, что ты тут! — широко улыбается. — Ну раз ты замещаешь деда мороза сегодня, то я загадаю желание, хорошо?

— Конечно, малыш, давай.

Она наклоняется ко мне и тихо-тихо произносит:

— Ро…ма, сделай так, чтобы Ляля была счастливой!

У меня от ее слов сердце пропускает удар.

— Пусть она не плачет, Ром. Ты ж сможешь? М?

Вот так за пару секунд Ульяне удается лишить меня дара речи.

— Пообещай, Ром, — улыбается она.

— Я постараюсь, Ульян, — прочищая горло, отвечаю ей.

Постараюсь. Если она позволит…

— У меня и план есть… — заламывая руки, выдает тут же хитрая лиса.

Отлично! Кажется, сегодня я приобрел одного весьма ценного союзника…

Глава 51

В растерянности смотрю на Элеонору Андреевну. Она тепло улыбается, открывая большую, прямоугольную коробку, перевязанную огромным розовым бантом. Сашка стоит рядом и радостно хлопает в ладоши.

— Что вы! Я не могу его надеть, — качаю головой, глядя на платье удивительной красоты.

— Еще как можешь! — беззаботно отмахивается классный руководитель. — Уж оно стоит того, чтобы блеснуть в нем на новогоднем балу.

— Но это ведь платье… вашей дочери.

— Да, и мне жаль, что она его так ни разу и не надела, — с грустью в голосе отвечает Пельш.

Она, прихрамывая, добирается до стула. Садится медленно. Тяжело вздыхает и принимается за проверку тетрадей, стопки которых лежат на столе. Мы с Сашей переглядываемся. Рыжая мне подмигивает.

— Не отказывайся, Лисицына, обижусь, — сообщает Пельш, не отрывая взгляда от тетради. — Размер точно твой.

— А почему ваша дочь его не надела? — осторожно интересуется Харитонова, ступая на зыбкую почву.

— Потому что отец подарил Ольге другое. Она предпочла его, — жмет плечом Элеонора Андреевна.

— Досадно, — расстроенно комментирует Сашка. — Платье мы берем. Спасибо, фея-крестная!

— Саша! — протестующе смотрю на нее.

— Чего? — невинно строит мне глазки.

— Молодец, Харитонова! — хвалит ее Элеонора. — Уж будь добра, проследи, чтобы Алена хотя бы в этом году посетила мероприятие. Иначе вспоминать кроме уроков и войны с Беркутовым ей будет совсем нечего.

— Так и я о том говорю! Вон даже меня родители в кои-то веки отпустили. Папа сначала был против, но мама его уговорила. Одиннадцатый класс как никак! — улыбается Саша, сверкая, словно начищенный чайник.

— Бери платье, Алена, — настойчиво повторяет Элеонора.

— Спасибо, Вам, — благодарю тихо, а в глазах стоят слезы. — И за платье, и за то, что устроили на работу в магазин сестры.

Все-таки мир не без добрых людей. И приятно осознавать, что этим людям ты не безразличен.

— Хватит уже рассыпаться в благодарностях, Лисицына! Ты мне вот что лучше скажи, научилась решать задания из второй части? — спрашивает она, и на ее лице я вижу неподдельное удивление.

В руках, видимо, держит мою тетрадь. Брови ее ползут вверх. Да что там! Она даже очки снимает.

— Вот знала я, что на Романа в этом деле можно положиться! — довольно констатирует, кивая головой. Так, будто сама с собой соглашается. — Прямо вижу его «почерк» в решении этой задачи.

— Ну… да, благодаря пояснениям Романа, я поняла, как решать подобные ей, — отвечаю, почему-то заливаясь краской.

Наверное, это связано с тем, что вчера, например, я не запомнила ничегошеньки. Сидела как дура, исподтишка разглядывая Беркутова, терпеливо повествующего о решении заданий на теорию вероятности. Смотрела на него, и в голове крутилось с десяток вопросов, потому что мой одноклассник все больше и больше озадачивает своим поведением. То поехал с нами в Москвариум. То явился на утренник к Ульяне.

И нет при всем при этом, он не перестал язвительно «колоть» меня в стенах школы и без конца подшучивать в своей неповторимой манере. Но, положа руку на сердце, он стал делать это несколько иначе… Не обидно как-то совсем. Еще и улыбается мне при этом, а иной раз вдруг в секунду становится пугающе серьезным. В такие моменты хочется провалиться сквозь землю, потому что этот его взгляд… выворачивает наизнанку.

Мои губы расползаются в глупой улыбке, когда я вспоминаю Беркутова в роли деда Мороза. Удивил так удивил! Мало того, что не растерялся, так еще и импровизировал влегкую. То шарады детям загадывал, то плясал с ними. Никогда бы раньше не подумала, что он вот так умеет.

После представления, когда воспитательница извиняющимся тоном сообщила, что торт детям отдать не может (ибо кто-то из родительниц донес о нарушении норм санпина заведующей), мне даже стало как-то перед ним неловко. Он ведь хотел порадовать ребят, а получилось так, как получилось.

Забирать новогодний презент назад Роман отказался наотрез. Вздернув бровь, покрутил пальцем у виска и махнул на торт, невероятной красоты, рукой. Я уж не стала ему потом рассказывать, что в итоге торт себе заграбастала заведующая…

Если признаться честно, мне стало казаться, что я совсем не знаю этого парня. Как бы мне не хотелось, но не заметить, что Беркутов — это не только набор отрицательных качеств, невозможно. Мне становится все сложнее противостоять его напору и какому-то совершенно немыслимому обаянию. По ощущениям, большую часть времени, которую я провожу в его присутствии — только и делаю, что краснею. И Романа, похоже, это забавляет.

Ульяна в восторге. Все уши мне про него прожужжала. Из ее уст только и слышу «Рома то, Рома это». И что хуже, она, судя по всему, начинает привыкать к его присутствию. Более того, сестра явно решила заделаться его союзником. Одно только шоу с подвернутой ногой чего стоит! И все ради того, чтобы доехать на его машине до дома. Не умеет врать ведь совсем! Не нравится мне то, что она стала позволять себе…

Харитонова тычет в меня локтем и по-дурацки улыбается. Она уже несколько дней подряд твердит о том, что Беркутов ко мне неравнодушен. Мол я не замечаю очевидного. Замечаю я… но не верю. Такие, как он, никогда не делают что-то просто так. Верно?

— Начинаю за тебя переживать меньше, такими темпами на 4 точно сдашь. А может даже и на пять, — рассуждает учительница вслух.

— Ну что Вы, — смеюсь я. — Пятерка для меня недосягаема.

— Да перестань, — отмахивается женщина. — Нет ничего невозможного. Идите уже, девочки. Буду ждать вас вечером, за час до мероприятия. И попробуй мне, Лисицына, не явиться! Кто грамоты вручать будет?

— Почему я? — взволнованно спрашиваю.

— А почему не ты? — невозмутимо отвечает она, поднимая на меня внимательный взгляд. — Не подводи, Алена.

Я молчу. Признаться, во мне еще теплилась надежда на то, что можно не приходить. Ровно до этого момента. Теперь уже придется идти, по-любому.

— Так, это мы забираем, у мамы в салоне примерим! У меня и туфли подходящие имеются! — веселится Харитонова, предвкушая сборы к празднику, который состоится уже сегодня вечером. — Идем, Лисицына, нам пора! Женских дел невпроворот!

— Ален, ты нереальная! — восторженно шепчет Сашка, глядя на мое отражение.

— Скажешь тоже! — моментально смущаюсь я.

— Ты себя недооцениваешь, дорогая! — улыбаясь, говорит мама Саши, Евгения Владимировна. Удивительной красоты и доброты женщина. Харитонова очень на нее похожа.

— Ну просто шик! — не перестает восклицать рыжая.

Я смотрю на себя в зеркало и… не узнаю. Будто бы не я вовсе. Макияж, прическа, платье — и вот передо мной та версия Лисицыной, которая мне совершенно не знакома. Не ведома. От слова совсем.

— Ты отлично выглядишь, Алена! Спасибо, Сонечка, — обращается Евгения Владимировна к молодой девушке, занимающейся моим лицом.

— Да вообще — огнище! — рассматривая мой макияж, выносит лестный вердикт Харитонова.

— Это все платье, — разглядывая наряд цвета пыльной розы, отвечаю я ей.

— Это все ты! — обнимает меня Сашка. — Но оно — богичное, согласна с тобой!

Я осторожно пропускаю между пальцев струящуюся ткань. Великолепное платье. Но точно не для меня. Я не достойна носить его.

— Отбрось сомнения, Аленка! — подмигивает мне мама Саши, поправляя волосы, волнами спускающиеся на спину.

— Ты в нем как самая настоящая принцесса! — восторженно вздыхает Ульяна.

— Ну не знаю, — сдержанно улыбаюсь в ответ.

Солгу, конечно, если скажу, что мне не нравится. Очень даже нравится. Ну и пусть, что это лишь на вечер…

— Все комплименты достались тебе, Лисицына, а ты еще и сомневаешься! — пыхтит Сашка, натягивая неудобные с ее слов туфли.

— Саш, ты прекрасна, — искренне говорю я.

— Да-да, знаю. Изумруд подчеркивает цвет моей кожи и волос. Маман мне целую лекцию на эту тему прочитала.

— Не ерничай, Александра! — гладит ее по голове Евгения Владимировна.

Завязывает пояс на платье Саши и аккуратно целует дочь в лоб. Этот трогательный жест болью отзывается в моем сердце, но нет, не подумайте, пожалуйста, что я завидую…

— Пора девочки, наш водитель, Семен, вас отвезет.

— А Рома там будет? — живо интересуется Ульяна.

— А то! Естественно! — подмигивает Харитонова моей сестре. — Где Лиса, там и Беркут.

— Саш! — смущаюсь я. Ее мама поглядывает на меня с любопытством.

— Ну ты хоть потанцуй с ним! — со знанием дела советует мне мелочь. Харитонова звонко хохочет.

— Ульяна! — натягивая пуховик, качаю головой. Вот ведь любит она ставить меня в неловкое положение!

— Стоп-стоп, — хмурится Евгения Владимировна. — Я сейчас тебе пальто принесу подходящее. Вечернее платье и пуховик — не пойдет. Возражения не принимаются. И не вздумай переживать за Ульяну. У нас большие планы на сегодняшний вечер!

Глава 52

Пока едем до гимназии, успеваю несколько раз подумать о том, что буду на этом празднике ни к месту. А еще я боюсь выглядеть там нелепо. Или, например, свалиться с этих каблуков.

Не знаю почему, но есть предчувствие чего-то нехорошего. Будто не стоит мне там появляться. Но обратного хода уже нет… Даю себе слово, что уйду сразу после официальной церемонии. Совсем немножко поглазею на волшебство — и домой.

Каждый год школа по традиции устраивает новогодний балл. Девушки начинают обсуждать свои прически и наряды задолго до тридцатого декабря. Я никогда не понимала ажиотажа, творящегося вокруг этого события, но сейчас, глядя на украшенный иллюминацией зал, тоже не могу сдержать вздох восхищения. Здесь царит настолько невероятная атмосфера, что только и остается изумленно глазеть по сторонам. Одни свисающие с потолка хрустальные снежинки чего стоят.

— Ален, закрой рот, — подшучивает надо мной Харитонова.

— Как красиво, Саш! — глядя на прекрасную елку, совершенно по-новому блистающую в свете софитов, говорю я.

— Не Кремлевская, конечно, но сойдет! — соглашаясь, кивает головой она. — Неплохо мы постарались. О, гляди! Фею-крестную сейчас удар, кажись, хватит.

И правда. Элеонора Андреевна спешит к нам, прижимая ладонь ко рту. Смотрит на меня потрясенно, и в глазах ее стоят слезы.

— Ох, девочки, — хватается за сердце. — Лисицына, это просто… ты, моя девочка, — просто прелесть.

Я смущенно пожимаю плечами.

— Это платье… оно невероятное.

— Волшебно! — смахивая кончиком платочка влагу с ресниц, произносит женщина.

— А чего рыдаете тогда? — улыбается Сашка.

— Растрогалась, — отмахивается Пельш. — Не опоздали, похвально! Идемте, пока не приехали ребята, нужно разложить грамоты, достать медали и кубки. Александра, ты поешь после танца десятиклассниц.

Последующий час мы заняты тем, что помогаем классному руководителю. Она очень переживает. То и дело все перепроверяет, чем несказанно раздражает Харитонову, не отличающуюся терпением.

Танцевальный зал стремительно заполняется учащимися старшей школы. Меня поистине поражает размах этого праздника, устраиваемого для золотой молодежи. Я, конечно, в курсе, что его спонсируют меценаты, но не чересчур ли?

Наряды девушек, словно сошедших с обложек журналов, поражают воображение. Прически, макияж — все по высшему разряду. Парни в парадной классике: рубашки, костюмы, даже фраки. Я будто на светский раут попала. Официанты, фонтаны с пуншем, какие-то дорогущие закуски странного вида. Глядя на происходящее вокруг, я еще острее осознаю, насколько далека от всего этого. Будто вдруг, совершенно случайно попала к героям какого-нибудь фильма, по типу «Великий Гэтсби».

— Ни хрена себе, Лисицына! — громко присвистывает Овчинников из параллельного класса, ошарашено глядя в мою сторону.

— Отвянь, Костя, тебе тут не обломится, — отправляет его Харитонова.

— Спасибо, Саш.

— Держись, Лисицына, отбоя от ухажеров у тебя сегодня не будет! — склоняясь к моему уху, сообщает она. — Абрамов и тот слюной поперхнулся, когда тебя увидел.

Отрицать не буду, только ленивый не косится на нас. Девушки пренебрежительно разглядывают меня с ног до головы. Морщат носы, но я все же успеваю заметить тень удивления и даже некой досады на их лицах. Парни смотрят с явным интересом. Кто-то украдкой, кто-то в открытую. Харитонова предупреждала, что реакции на это мое «золушкино преображение» не избежать, но как бы там ни было, я не ожидала, что ко мне будет столько внимания. Я вполне могла бы обойтись без всего этого.

— Быстрее бы уже Пернатый явился. При нем они не такие смелые…

— Саш…

— Да-да, ничего между вами нет и быть не может, бла-бла-бла, — тоном заезженной пластинки вещает она. — Ты, кстати, в курсе, что Грановской сегодня тут не будет? Она с предками в Швейцарию укатила. По ходу не захотела позориться на балу. Как так-то: мечта всех девочек и не с ней!

— Хватит болтать, Харитонова! Иди готовься к выступлению! Мы начинаем! Алена, когда ведущие объявят церемонию награждения, незамедлительно выходи на сцену. — информирует меня классный руководитель.

— Ужас, — загробным голосом делюсь переживаниями с Сашей.

— Ой, Аленкин, будь проще. Морду «кирпичом» и вперед! Нацепила на шею медаль, грамоту вручила и досвидос! — фыркает Харитонова.

Мне бы ее выдержку и спокойствие. Выходить на сцену — не улыбается совсем.

Но увы… Вот я стою в самом ее центре. Ведущие по очереди объявляют фамилии учащихся и награды. Моя задача и впрямь проста: вручить эту самую награду обладателю.

В принципе, не так уж смертельно. Презрительными взглядами одаривают меня не все. Кто-то улыбается, кто-то просто без эмоций на лице принимает от меня презент. Капитан баскетбольной команды Артем Фролов и вовсе лезет на радостях обниматься, а тот же Абрамов, уже который год выигрывающий ряд олимпиад, и вовсе отвешивает комплимент.

«Блеск, Лисицына. Удивила».

Холодок по спине бежит только от одного его голоса. Настолько он мне неприятен…

Жду не дождусь момента, когда уже смогу уйти отсюда, но ведущие все еще произносят фамилии. Когда слышу «медаль и диплом первой степени за победу в юношеских соревнованиях по рукопашному бою вручается учащемуся одиннадцатого класса, Беркутову Роману», начинаю паниковать. А еще надеяться, что он не явился. Но нет, везение — явно не мой конек.

Роман идет по направлению ко мне. Приближается с каждым уверенным шагом. Белоснежная рубашка слепит, а горящие нездоровым блеском глаза — пугают до чертиков.

Пока раздаются аплодисменты и свист, я активно пытаюсь изобразить на своем лице спокойствие. Оставаться невозмутимой крайне сложно. Особенно тогда, когда приходится вешать ему на шею медаль. Руки не слушаются, легкие не дышат, щеки нещадно горят. Потому что он склоняется в этот момент слишком близко. Слишком пристально на меня смотрит… В этом его совсем мужском, взрослом взгляде столько всего — что я даже теряюсь на несколько секунд. И снова не выдерживаю пытку первой. Трусливо опускаю глаза и отворачиваюсь, чтобы взять дрожащими пальцами следующую грамоту.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Слава Всевышнему, через пять минут мои мучения на сцене заканчиваются. Так спешу спуститься по ступенькам, что едва не валюсь на пол, зацепившись каблуком за подол платья.

— Осторожно, Ален, — ловят меня чьи-то руки.

— Нормально все, спасибо! — отвечаю холодно, освобождая из захвата локоть.

— Можем мы поговорить? — просит тот, кого я считала своим другом.

— Дань, давай не сейчас!

— Ален…

— Саша вот-вот петь будет. Я хочу послушать ее, Дань, — прохожу мимо него.

Перед глазами все еще стоит интересная картина: мой рюкзак и Данила, запихивающий туда коробку комильфо. Я, вернувшаяся в раздевалку за ручкой, которую попросил тренер, так и застыла на месте. Разговор, который состоялся после — был не из приятных.

— Ален, потанцуем? — улыбаясь, спрашивает Овчинников, выдергивая меня из воспоминаний.

Отказать парню я не успеваю, потому что передо мной вырастает фигура Беркутова.

— Она со мной идет, — мрачно изрекает он. — Обещала.

Костя, кажется, растерялся. Смотрит то на меня, то на него.

— Гуляй, Овчинников, — командует Роман, раздражаясь все больше. Хватает меня за руку и тащит за собой, даже не поинтересовавшись моим мнением.

— Ничего я тебе не обещала, — пищу недовольно ему в спину.

— Ой помолчи сейчас, Лиса, — бросает через плечо.

— Я…

Хочу сказать, что не собираюсь с ним танцевать, но слова так и не покидают моего рта. Потому что Роман резко останавливается и поворачивается ко мне. От неожиданности врезаюсь в него и ойкаю.

Вскидывает бровь. Сашка начинает играть на гитаре. Одну из своих любимых песен. Катя Чехова «В твоих глазах».

— Я… мне надо…

— Нет, Лисицына, даже не думай удирать от меня, — предупреждает он, прищуриваясь.

— Я не хочу с тобой танцевать, — качаю головой, пытаясь освободить руку.

— А я не хочу, чтобы ты танцевала с кем-то другим, — ошарашивает меня своим заявлением.

— Ты… — растерянно хлопаю ресницами. — Отпусти меня, на нас все смотрят.

— Да мне все равно, Ален, — произносит, притягивая меня к себе.

— А мне нет, — спорю упрямо, сопротивляясь.

— Слушай, Лисицына, просто потанцуй со мной. Это ведь не так уж сложно, верно? — хмурится, укладывая мои руки к себе на плечи.

Хорошо хоть освещение приглушенное. Я от стыда и смятения, должно быть, красная как рак. Пока Сашка поет, отчаянно борюсь с собой. Только бы не рухнуть на пол, да не оттоптать ему ноги. Вслушиваюсь в текст, который льется из уст Харитоновой, виртуозно перебирающей струны гитары. Так ведь песня закончится быстрее, да?

Лучше б не слушала, честное слово…

Мы медленно двигаемся. Я считаю, что безнадежна. Грациозной точно не смотрюсь со стороны… Все же наступаю ему на ноги. И не раз притом. Кошмар. Пытаюсь убедить себя в том, что ничего страшного не происходит, но получается у меня как-то не очень. Потому что кое-кто так и норовит подлить масла в огонь.

— Лисица, — горячо произносит, склоняясь к моему уху. — Я солгал. Я бы им глаза всем выколол, чтобы на тебя не смотрели…

Тянет носом воздух, склонившись к шее, и мне дурно становится. Во рту сухо, а в голове — шумно.

— Ты такая красивая… всегда, но сегодня особенно, — шепчет, обжигая скулу дыханием. Чуть сильнее сжимая меня в своих руках.

Вот же ж, господи…

— Перестань, — тихо прошу, опуская глаза, а внутри все равно порхают дурацкие бабочки.

— Нет…

Гипнотизирую его белоснежную рубашку и пытаюсь угомонить колотящееся в груди сердце. Голова кружится и от слов его, и от этого запаха, что преследует меня ненавязчиво. С тех самых пор, как он отдал мне свои вещи.

— Я хочу уйти, — резко отодвигаюсь, и Роман явно этого не ожидает, что позволяет мне выиграть пару спасительных секунд.

И вот… я уже спешу к выходу. Меня пугает реакция моего тела. Пугают собственные мысли и ощущения.

— Лисицына, стой! — доносится зло в спину, но я только быстрее переставляю ноги, пробираясь через толпу танцующих.

Сбегаю от него. Сбегаю от себя.

Вот я оказываюсь за дверьми зала. Ловлю на себе заинтересованные взгляды тех, кто стоит в коридоре. Прохожу дальше, сворачивая в пустой холл. Все на празднике, и лишь скучающий учитель физики дежурит, лениво рассматривая здоровенный фикус, стоящий у стеклянной стены.

Я уже поворачиваю направо, размышляя на тему того, как добраться до дома Саши, когда меня все-таки настигает мой преследователь. Он ловит меня сзади, заключая в захват. Закрывает ладонью рот и заталкивает в кабинет биологии, расположенный справа.

— Ну все, Лисица, вот ты и попалась… — угрожающе звучит Его голос, разгоняя по телу дрожь.

Мычу в прижатую к губам ладонь. В полутьме поблескивают знакомые часы.

— Ой не тем мы с тобой эти два года заняты были! Совсем не тем…

Глава 53

Сквозь окно, не прикрытое жалюзи, льется тонкая полоска света. От уличного фонаря, освещающего парадный вход.

Лисица замерла. Не дышит совсем. Стоит, ресницами длинными невинно хлопает. Глазища широко распахнуты. Боится меня, глупая. Трясется, как самый настоящий зайчишка. А меня от этого только сильнее пробирает.

— Я руку уберу, только не кричи, — улыбаюсь, как полоумный придурок. Она едва заметно кивает, сигнализируя о том, что поняла меня.

— Спятил совсем? — шарахается в сторону.

Очень похоже на то, Ален… очень похоже.

Девчонка пугливо озирается. Темный кабинет и наше уединение — явно не то, о чем она мечтала.

— Не нравится тебе тут? — осматриваюсь и я тоже. — А по-моему, отличное место. Самое то, чтобы изучать анатомию.

— Чего? — в глазах ее плещется дикий первобытный ужас. Но как же красиво это выглядит! Меня прямо плющит…

— Того. Пробелы надо активно восполнять, Лисица, — поясняю терпеливо. Очень уж медленно до нее все доходит.

— Ты с ума сошел?

Она еще и спрашивает!

— Можно, конечно, в кабинет физики пройти. Он как раз напротив, — говорю ей на полном серьезе. — Взаимодействие магнитных волн на практике рассмотреть.

Алена пятится назад. Врезается бедром в стол, стоящий за ее спиной. Комично ойкает, потирая ушибленное место. Замирает и забавно морщится.

Растяпа…

Когда делаю пару шагов вперед, она снова собирается удрать. Да только не успевает.

— Магнетизм похож на электричество. Он характеризуется положительными и отрицательными признаками, — начинаю я свой рассказ, подступая ближе.

— Не люблю физику, — спешно прерывает меня она, в привычном защитном жесте, выставляя между нами руку.

— Магнит — это материал с совершенно особыми свойствами. Любой магнит имеет два полюса, и да, магниты могут притягивать друг друга: южный полюс одного магнита притягивает северный полюс другого…

— Это вот все сейчас к чему? — перебивает настороженно и недовольно при этом хмурится.

— Ну как же… Не ты ли Харитоновой говорила о том, что мы с тобой — абсолютно разные. Как плюс и минус, Лисицына. Как север и юг.

— Подслушивал, значит? — злится ни на шутку.

— Нет. Донесли, — отвечаю честно. — Да успокойся ты, это не Харитон. Из рыжей точно ничего не вытащить. Я уже не раз пробовал, но она — крепкий орешек. Не расколоть…

Еще на шаг ближе. И вот, девчонка совсем рядом.

— Рома, давай в зал вернемся, — отчаянно просит она.

— Мне и тут хорошо, — касаюсь зудящими пальцами ее завитых волос. — Лисица… ты бы могла простить меня? За все.

— Что? — спрашивает, напряженно наблюдая за моими действиями.

— Ален… Я спать не могу. Есть не могу, — признаюсь откровенно. Не стесняясь своих чувств к ней, которые медленно убивают меня день за днем. Плевать. Пусть рассмеется мне в лицо, если захочет…

— Так надо тогда обратиться к врачу, — советует, пытаясь оставаться невозмутимой.

Глаза опять опустила. Не может почему-то долго смотреть в мои… Наверное, смущается. И это, черт возьми, так прекрасно! Так искренне и по-настоящему, что рана в груди становится только больше. Скоро там будет зияющая дыра…

— Не поможет мне врач, — склоняюсь к ее уху.

— А что болит-то? — справляется будничным тоном.

— Полый фиброзно-мышечный орган, который, функционируя как насос, обеспечивает движение крови в системе кровообращения.

Позволяю себе коснуться губами тонкой кожи. Легонько, дабы не спугнуть.

— Ааа? — дергается и не понимающе переспрашивает дрогнувшим голосом.

Видимо, есть надежда на то, что не я один сейчас плохо соображаю…

— Сердце болит, Лисицына, сердце, — поясняю тихо и, не удержавшись, жарко целую ее в шею, притягивая неожиданно вспотевшими ладонями за талию к себе.

— Каааардиолог нужен, — шумно выдыхает и замирает. Хватается пальчиками за рубашку, сгребая ткань в кулак. Снова робко пытается отодвинуть от себя.

— Это не лечится, Лисицына, — выношу диагноз почти шепотом, дурея от мурашек, что бегут по ее коже. — Платье это еще твое… Как контрольный в голову. Ты меня добить им решила, м?

— Нннет, — вздрагивает, когда я сжимаю ее хрупкое тело в своих руках чуть сильнее.

Не раздавить бы… Худенькая до невозможного. Вообще, что ли, не питается?

— Да-да, — глубоко вдыхаю аромат ее волос. Дорвался… А то ходил как маньяк за ней по пятам, украдкой улавливая запах, что щекочет ноздри.

Честно говоря, увидел ее в зале, и аж поплохело. Воздух из легких вышибло как будто. Это ж смотреть невыносимо, чуть не ослеп. А еще захотелось отобрать у Юнусова пиджак и срочно надеть его на Лисицыну.

Н-да… сдвиг по фазе.

— Ро…ма, отпусти, пожалуйста, — звучит практически как мольба, но не так уж она и протестует…

— Извини, не могу, — отодвигаюсь, чтобы дать ей возможность немного успокоиться, однако пальцы все равно меня не слушаются. Тянутся к ее лицу. Оглаживают скулу, опускаются ниже к губам.

— Что значит не могу? — спрашивает испуганно, не размыкая век.

А я все смотрю. Смотрю на нее — и внутри целый ураган неистовый поднимается.

Когда ж меня так затянуло безбожно…

— То и значит. Не могу и все тут, — жму плечом. — На этот раз, Ален, тебе придется меня поцеловать. Смирись уже.

— Еще чего, — отворачивается влево, вспыхивая как маков цвет. Клянусь, даже в полутьме это замечаю.

— Я хочу… — порывисто прижимаюсь губами к ее виску.

— А я нет, — упрямится девчонка. Вся трясется.

Что ж, ожидаемо, Рома. Реакция вполне предсказуема, но сказать, что меня не задевает ее поведение — значит солгать. Еще как задевает.

— Лиса, — вымучено выдыхаю в ее волосы.

У меня крыша едет, а она по-прежнему холодна…

— Моя девочка-лед, — шепчу едва слышно, и пальцы скользят по ее рукам вниз.

— Ром, я…

— Слышишь, как оно стучит? — прижимаю ее ладошку к своей груди. — Это из-за тебя. Мне покоя нет. Не понимаешь, да?

Смотрит на меня шокировано. Ну что поделать, если слова вырываются сами собой.

— Зачем ты мне все это говоришь?

— Хочу, чтобы ты мне доверяла, — кладу руки на ее шею, смотрю на полуоткрытые губы.

Умереть можно, ей богу… И ведь впервые за свою жизнь я не могу получить от девчонки то, что хочу.

— Поцелуй меня, Ален, — повторяю настойчиво, беру ее дрожащие пальчики в свою ладонь.

— Рома, — качает головой растерянно, беспомощно стреляет глазами по сторонам. — Я… не могу.

Вот же противная!

— Почему это? — склоняюсь ближе к ее лицу, замирая в опасной для обоих близости. Для нее — потому что боится. Для меня — потому что точно понесет…

— Не умею…

Вот щас у меня разрыв аорты чуть не произошел.

— Чего? — переспрашиваю шокировано.

Может, я не так понял?

Лисицына возводит глаза к потолку и трепыхается как птичка колибри в моих руках.

— Погоди-ка, что ты только что сказала? — переспрашиваю, улыбаясь, как полный кретин.

— Так тебе не к кардиологу! К отоларингологу надо! — злится, ядовито выплевывая. — Уши проверить.

Это что же получается…

Понимание обрушивается на меня как снежная лавина на город, расположенный у подножия горы.

То есть Лисицу до меня никто не целовал? Так это ж многое объясняет!

— Я тут значит места себе не нахожу, — прищуриваюсь, — а причина-то и не во мне оказывается вовсе.

— Отстань! — смущается она. — Замолчи, пожалуйста.

Вот это да… Так бывает вообще в наше время? Да я прямо самому себе завидую!

В коридоре слышится какой-то шум. Распахивается дверь, ударяясь о стену.

— Ален…

— Исчезни, Князев, — бросаю через плечо сердито, но этот олень северный меня, кажется, не слышит.

— Алена, все нормально? — игнорирует мое присутствие. Всматривается в темноту.

— Да, — отвечает ему девчонка, отодвигаясь от меня на безопасное расстояние.

— Что ему надо от тебя? — кудахчет этот петушара.

— Свали уже, а?

— Я не с тобой разговариваю! — заявляет бесстрашно и движется по направлению к нам.

Лисицына все же выдергивает свою руку из моей. Ладно, сделаем скидку на то, что стесняется. Отходит от меня, и вот это мне уже не нравится.

— Что тут происходит? — деловито интересуется этот кретин.

— Тебя это волновать не должно. Гуляй давай, — киваю в сторону выхода.

— Ален, точно все в порядке? Этот урод тебя не тронул? — лезет к ней с глупыми расспросами.

Культяпки свои протягивает, плеч касается, заглядывает в глаза. А меня это бесит до невозможного. Сразу вспоминаю, как он за руку ее держал. Там, стоя на эскалаторе, в торговом центре. И какая-то неконтролируемая ярость по венам разливается.

— Даня, — хмурится Алена.

— Ты мне только скажи! Я его уничтожу! — громогласно распаляется герой-спаситель.

— Давай, рискни, — дергаю его за рубашку, одним движением отодвигая от нее.

— Сомневаешься? — окончательно осмелев, бычится Данила.

— Что ты! — отзываюсь издевательски.

— Если ты ее хоть пальцем тронешь…

— Ты опоздал с этим, — жму плечом, наслаждаясь его бесценной реакцией.

— Прекратите! — вмешивается та, из-за которой сюда примчался этот недалекий.

— Не смотри на нее даже, понял? — толкает меня в грудь.

Вот же ублюдина!

— Давай, попробуй рассказать мне, куда смотреть! — смеюсь, выбрасывая руки вперед, чтобы толкнуть в ответ.

— Она не для тебя, ясно? — орет Князев на весь кабинет.

— Еще скажи, что для тебя, — в цвет смеюсь, читая по глазам молчаливое согласие. — Да не смеши! Все мамкины запасы конфет перетаскал? Не отругала за пропажу?

— Заткнись, — смотрит исподлобья сконфуженно.

— Ты не вовремя. Выйди вон.

— Алена, точно все в порядке? — переключает свое внимание на нее, демонстративно не обращая внимания на мои слова.

Терпеть не могу непонятливых.

— Он тебя тут силой удерживает? Кивни если да, — требует этот тугоухий. — Я вижу, КАК он на тебя смотрит. Одно твое слово, Ален и я…

— Да растворись ты уже со свой мнимой заботой! — цокаю языком.

— Все нормально, Дань, хватит. Идем. Ты поговорить хотел, давай поговорим, но не здесь, ладно? — взволнованно щебечет она, хватая его за руку. — Пожалуйста!

И вот умом понимаю, что ее жест чисто дружеский. Желание успокоить разбушевавшегося гвардейца, но все же, глядя на точку соприкосновения их ладоней, ощущаю ревностный укол в груди.

— Давай-давай, пусть топает отсюда, пока сам еще может. Терпение мое уже на грани.

— Слышишь ты… — ревет проснувшийся в Дане рэмбо.

Как же меня бесит эта фраза! В моем сценарии она заканчивается выбитыми зубами и сломаным носом. Но тут Лисицына, которая уже стоит между нами. Не хотелось бы по нелепости задеть ее.

— Уймись уже, клоун, — выплевываю насмешливо.

— Ром, ты можешь не провоцировать! — гневается девчонка, стреляя в меня недовольным взглядом.

Ой, Лиса, за это твое «Ром», я послушно постою, утопив в себе нарастающий в геометрической прогрессии порыв — настучать Князеву по бубну. И да. Данилка тоже заметил твое обращение ко мне по имени. Этот его ошалевший взгляд дорогого стоит.

— Как там поживают фарфоровые слоны? — все же не могу не спросить я, потешаясь.

— Сука! — пытается дотянуться до меня через Лисицыну.

— Не маши так граблями, девчонку еще по растыкости своей заденешь случайно. И слонов своих больше никогда не увидишь, обещаю!

— Да перестаньте в самом деле! Идем, Дань. Ну же! — толкает его в плечо.

— Урод…

— Дань, пожалуйста, хватит! — требует Лисицына, все же умудрившись выставить его за дверь. — Идем.

Вали, Даня… Лучше и правда вали.

На секунду она застывает в дверном проеме. Наши взгляды пересекаются.

— У тебя десять минут, — предупреждаю я ее мрачно. — Не вернешься, я сам за тобой приду. Думаю, ты понимаешь, чем это кончится…

Глава 54

Сердце мое бьется так сильно, что того и гляди сломает ребра и выпрыгнет. Еле поспеваю следом за Данькой, настроение которого вызывает опасения. Дело в том, что этому парню совсем не свойственна вспыльчивость и агрессия. А сегодня вечером я, к своему удивлению, замечаю и то, и другое…

Князев молча шагает в сторону танцевального зала, однако перед последним поворотом резко притормаживает в том самом холле, где совсем недавно дежурил наш физик.

Сейчас здесь никого нет. Шум, музыка и голоса, доносящиеся из зала, свидетельствуют о том, что праздник в самом разгаре. Эпицентр веселья — явно находится там. Но вот идти туда — мне уже как-то не хочется.

Данила останавливается у панорамной стены, и я по его отражению пытаюсь понять, насколько все плохо.

— Ты успокоился? — спрашиваю осторожно.

— Нет, Ален, — отвечает сухо. — Я успокоюсь только тогда, когда буду уверен в том, что ты ничего от меня не скрываешь.

Вот так… Сразу в лоб. Мои щеки помимо воли вспыхивают. Я с ужасом думаю о том, что зайди Даня в кабинет биологии чуть пораньше, он бы увидел Нас или услышал…

Только не это. Нет.

— Что ты имеешь ввиду? — пытаюсь играть в глупенькую и «держать лицо».

Данила какое-то время молчит, и, честно говоря, мне не по душе то напряжение, что повисает сейчас между нами.

— Ален, мне не нравится то, что происходит, — практически по слогам чеканит Князев, по-прежнему стоя ко мне спиной.

— А что происходит, Дань? — голос мой все-таки предательски плывет.

— Вот только не делай из меня идиота! — резко разворачивается.

Брови сошлись на переносице. Ноздри в гневе раздуваются. Смотрит насуплено в мою сторону. А я в этот момент не знаю, куда деться. Провалиться бы под землю вот прямо сейчас.

— Ты лжешь, так ведь? — прищуривается и делает пару шагов по направлению ко мне.

По спине от его чересчур внимательного взгляда ползет холодок.

— Не понимаю, о чем ты, — сглатываю ком в горле и растерянно жму плечом.

Неужели он о чем-то догадывается? Но ведь по большому счету между мной и Романом ничего и нет, верно?

Да-да, продолжай активно убеждать себя в этом.

Как назло, в памяти отчетливо всплывают слова, которые одноклассник произнес в темном кабинете, всего каких-то несколько минут назад.

«Есть не могу. Спать не могу»

«Это не лечится, Лисицына»

«Слышишь, как оно стучит? Это из-за тебя»

«Мне покоя нет. Не понимаешь, да?»

— Ален, — Князев кладет руки мне на плечи. — Я знаю, ты скрываешь от меня что-то. Скажи, он… обижает тебя, да?

— Не больше, чем обычно, — старательно поддерживаю легенду.

— Я не о том, что он продолжает цеплять тебя, — раздражается Князев все больше.

— Дань…

— Беркутов пристает к тебе? Ален? — весьма настойчиво напирает на меня с вопросами. — Только скажи мне, слышишь! И я разберусь с ним.

— Стоп, стоп, Дань, успокойся, пожалуйста! — отхожу от него. Не хочу, чтобы он вот так меня касался. Не после того нашего разговора, состоявшегося в раздевалке для девочек.

Подхожу к окну и какое-то время наблюдаю за тем, как кружат по ту сторону стекла снежинки. Устраивать сейчас разбор полетов — нет желания совершенно.

— Я вижу, КАК он смотрит на тебя, ясно? — первым нарушает образовавшуюся тишину Князев.

Смотрит… Думаешь, только смотрит?

Я стыдливо опускаю ресницы, вспоминая, как горячо Роман целовал мою шею. И вот даже сейчас я словно чувствую его губы на своей коже, и сразу же вдоль лопаток нестройным отрядом бегут мурашки.

Самой себе могу признаться, что это было… невероятно волнительно и будоражаще. А еще приятно. Слишком приятно. Я растерялась и точно не смогла бы остановить его, если бы он захотел поцеловать меня снова…

Господи ты боже, Лисицына, о чем ты думаешь? Спятила? Это же Беркутов…

— Ален, — Князев подходит сзади и снова приобнимает меня за плечи. — Он принуждает тебя к чему-то?

Нет, Дань. Весь ужас в том, что я, кажется, уже и сама не против того, что он вторгается в мое личное пространство…

— Да что ты такое говоришь! — вспыхиваю фейерверком, поворачиваясь. — Нет. Хватит выдумывать! Твоя фантазия совсем границ не знает?

— А что тогда? — в прямом смысле слова продолжает наступление, вынуждая меня вжаться спиной в холодную стеклянную поверхность.

— Ничего, Даня. Ни че го, — отвечаю полуправду, смело глядя ему в глаза.

— Что вы там делали наедине? — сокращает расстояние, нависая надо мной. Задает вопрос, который я боялась от него услышать.

— Мы…

— И почему, черт возьми, ты с ним танцевала? — выплевывает с презрением во взгляде. — Объясни мне, Ален, а то я начинаю делать неправильные выводы.

Я стою напротив него и впервые за два с половиной года дружбы не могу найти подходящих слов. Их просто нет! Мне бы самой знать, почему…

— Мы просто стали общаться несколько иначе, — выдаю, наконец, нейтральную версию я. — По нормальному.

— По нормальному? Да с чего вдруг? — насмешливо произносит и кривит при этом губы.

С того, что в адову ночь он был единственным, кто встал на мою защиту. Несмотря на то, что к моему похищению были причастны его друзья.

С того, что как выяснилось позже, оплатил мое лечение и пребывание в больнице.

С того, что, благодаря ему, из нашей с Ульяной жизни исчез садист Валера.

С того, что не поверил в то, что я — воровка. А ведь практически весь класс активно настаивал на этом.

— Почему ты молчишь? — прерывая мой внутренний монолог, спрашивает недовольно.

— Я…

— С каких пор Беркутов для тебя просто «Рома»?

С тех пор, как я узнала его лучше. С тех пор, как поняла: хорошее в нем тоже есть…

— Хватит ко мне прикасаться, Дань! — вместо этого вылетает непроизвольно.

— Что? — смеется и ошарашенно качает головой. — Да что с тобой, Лисицына!

— Отпусти! — выразительно смотрю на его пальцы, сжимающие мои плечи.

— Ладно, — демонстративно отодвигается, поднимает ладони вверх, а потом убирает их в карманы брюк. Наверное, стрелочки на них его мама наглаживала все утро.

Данила с особой тщательностью рассматривает меня снизу-вверх. И на лице его застывает очень странное выражение.

— Алена, держись от этого ублюдка подальше! Я боюсь, что он обидит тебя. Ясно?

— Ясно, — киваю в ответ.

— Ты же ведь даже не представляешь, какое он ничтожество!

— Дань, все мы, когда-нибудь ошибаемся…

— Нет, прекрати, только не защищай его! — ревет, повышая на меня голос. — Твою мать, ты же не дура!

Твою мать? Ни разу не слышала в его лексиконе подобных выражений.

— Почему вы перестали дружить? — спрашиваю прямо. — В прошлый раз ты ушел от ответа. Заявил, что это — только ваше дело.

Князев распрямляет спину и невесело усмехается.

— Ты действительно хочешь знать? — медлит он. Словно дает шанс на то, чтобы я отказалась от этой затеи.

— Да, хочу, Дань, — подтверждаю без тени сомнения. — Ты не раз говорил, что Беркутов — негодяй и подлец, но на протяжении нескольких лет все же был его лучшим другом.

— Был… да, — не отрицает он.

— Что такого случилось тем летом, Дань?

Подавляя нехорошее предчувствие, я жду от него ответа. Ответа, который, скорее всего, мне совсем не понравится…

Глава 55

Меня на части рвет от ожидания. Я и впрямь хочу знать: почему дружба Романа и Дани дала трещину.

— Что ж, — Даня подходит ко мне на шаг ближе и почесывает кончик носа. — Ну даже не знаю, с чего начать, Ален. Может, с того, что в конце девятого класса Беркутов совсем «потерял берега?»

— То есть…

— Мы тогда на Истре классом отдыхали. Я в тот период за девчонкой одной ухаживал. Но знаешь, моего «лучшего друга» это не остановило.

— В каком смысле?

— Да в прямом. Ему ведь спор с Абрамовым был важнее! Потом, уже в десятом, из-за них и Арсеньева Даша пострадала. Та новенькая, помнишь?

— Подожди… Я не очень понимаю.

— Что не понятного? Поспорили они на девчонку в очередной раз.

— На живого человека? — ужасаюсь я.

— Ты чего как маленькая, Ален… Забава у них такая была. Фильмов, американских пересмотрели, видимо.

— А цель спора? — спрашиваю внезапно пересохшими губами.

— Догадайся. В постель девчонку затащить конечно. Кто первый — тот и выиграл.

Кошмар…

— Но со стороны мне казалось, что у Даши и Яна все было в серьез…

— Да уж конечно. Хотя, — тянет Князев, — Арсеньевой, наверное, тоже так казалось.

— Ну а Беркутов? Он же вроде встречался с Грановской уже? Или нет?

— Встречался, — ухмыляется Даня. — Но это никогда не мешало ему развлекаться с другими девушками.

Не знаю почему, но мне очень неприятно слышать подобное высказывание о Нем.

— Дань, а то видео…

— Доказательство, Ален. Что дело сделано.

Пазл складывается, но звучит все это просто отвратительно. Я даже слов не могу подобрать, чтобы как-то прокомментировать.

— Поигрались, чужую жизнь чуть не сломали, — снова качает головой Даня. — Помнишь, с каким позором ее родители забирали отсюда документы? Шумиха-то поднялась нешуточная.

— Да, я помню…

Искренне сочувствую Даше. Мне нравилась эта девочка. Скромная. Улыбчивая. Но после того, что произошло, ее будто подменили. Оно и неудивительно.

— Угадай, кто слил ролик с участием Даши на ютуб?

— Кто?

Князев специально нагнетая, держит паузу.

— Не надо делать такие глаза, Ален! — хмыкает. — Ты просто слишком добрая по натуре. Быстро забываешь обиды. Умеешь прощать. Даже таких ублюдков, как он.

— Но зачем Роману делать это? Ян итак распространил видео по всей школе, — недоумеваю я.

— Веселья или мести ради. Он же проиграл. Даша же в итоге под Абрамова легла. Идиотка тоже. Связалась по глупости с ними обоими. Вот и получила в результате по полной.

Связалась с ними обоими.

— Все. Я не хочу знать подробности, — выставляю вперед руку и зажмуриваюсь на пару секунд.

Уму непостижимо…

— Для них ничего святого нет. Уж поверь. И задумайся. Не хотел говорить тебе, но я ведь тоже раньше был частью этой компании. Знаешь, их развлечения… — он тяжело вздыхает и какое-то время молчит. — Я просто не хочу, чтобы ты слушала эту грязь, если честно.

— Говори, Дань! — наседаю я. — Раз уж начал — все говори.

— Ну ладно, — он набирает в грудь побольше воздуха. Собирается озвучить нечто не менее мерзкое, судя по всему. — Я уже тогда понял, что нам с Беркутовым не по пути. Гонять по лесу полуголых девиц и стрелять в них пейнтбольной краской — не для меня такое, понимаешь? Я клятву дурацкую давал на крови, что мол не расскажу никому об этом…

— Господи, Дань, — смотрю на него изумленно.

— А тебе вот говорю. Знаю, что ты не станешь делиться с кем-то подобной информацией.

Мне становится нечем дышать. Я вспоминаю ту холодную ночь в лесу. Вспоминаю, как убегала от преследователей и не верила, что утро для меня все-таки наступит.

— У Ромы много скелетов в шкафу, — Данила достает из кармана зажигалку и чиркает ею, задумчиво глядя на синее пламя.

Он ведь вроде не курит… Зачем она ему?

— Хочешь узнать один страшный секрет?

— Уже нет, наверное…

— Тем же летом, после девятого, уж извини, что перескакиваю, они без прав катались на машине Абрамова. Ян, Камиль и Рома, — поясняет он. — Распивали алкоголь, курили травку, разъезжали по Ленинградке, в разы превышая скорость. Знаешь, чем закончилось? Человека твой Рома сбил в итоге. Тот парень едва не умер, Ален.

— Дань, — смотрю не него испуганно.

— Думаешь, почему Беркутов не пьет сейчас? С тех пор как раз.

Мороз по коже, клянусь…

— Предки все уладили. Ты же знаешь, кем работает папаша Абрамова?

— Адвокатом.

— Естественно все замяли. Впрочем, как и всегда.

— Хватит…

— После этой истории мы окончательно прекратили общение. Точнее, я прекратил. Понял, что мне с ними не по пути.

Меня трясет. А Даня все продолжает и продолжает. Будто упивается моей реакцией.

— Кстати о ДТП. У Пельш дочь погибла в аварии. Она потому и хромает. Не знаю, была ли ты в курсе, — ведет плечом.

У меня от ужаса мелкие волоски по телу поднимаются.

— Я не знала… — в замешательстве смотрю на прекрасное платье, и меня захлестывает какое-то странное чувство. Мне становится в одночасье очень-очень не по себе.

— Это произошло давно, лет десять назад. Парни узнали о ее трагедии, когда мы учились классе в восьмом. Знаешь, что они делали? — его губы трогает неуместная улыбка. — Звонили домой Циркулю и просили Ольгу подойти к телефону. Ты хоть представляешь, что за издевательство?

Я в шоке смотрю на Даню. Кровь гулко стучит в ушах. Пульсирует. Я просто не могу поверить в то, что он рассказывает. Просто не могу поверить. У Романа брат-инвалид. Он бы не стал. Не стал бы ведь?

— Говоришь, все мы совершаем ошибки? Да, согласен. И главной моей ошибкой была дружба с Романом Беркутовым. Я рад, что наши дороги разошлись. Потому что он — самая настоящая мразь. Ничем не лучше Абрамова. А может, даже и хуже. Потому что он — не тот, за кого себя выдает. Картинка-то идеальна. Его все любят. Звезда школы: отличник и спортсмен, — с ненавистью выплевывает Данила. — На доске почета красуется. Пыль в глаза. А на деле — тот еще ублюдок.

— Я хочу домой, Дань, — устало говорю ему я, уже ничего не соображая.

— Поехали я отвезу, — протягивает руку.

— Нет, я сама.

— Аленка, да брось. Иди сюда, — Данила крепко обнимает меня.

Мое тело все еще пробивает дрожь. И он наверняка чувствует мое состояние.

— Дань, отпусти, — шепчу едва слышно.

— Аленка, — целует меня в лоб. — Теперь ты понимаешь, как сильно я за тебя боюсь и переживаю? Прошу тебя, даже близко к нему не подходи. Поняла меня? И еще… не вздумай ни с кем обсуждать наш разговор.

— Дань, — пытаюсь освободиться от его навязчивых объятий. — Отпусти, пожалуйста. Я хочу побыть одна.

— Ты подумала насчет моего предложения? Будешь моей девушкой?

— Да о чем ты! — эти его слова хуже пощечины. — Я же сказала тебе все уже!

— Алена! — он все-таки успевает поймать мое запястье. — Ну нравишься ты мне! Чего разозлилась за те конфеты? Привыкай. Так парень должен ухаживать за девушкой. Я знаю, что для тебя это в новинку.

— Дань, зачем ты все рушишь? — отворачиваюсь от него, ощущая, как подкатывают слезы. Не из-за него, нет…

— Я с матерью ругаюсь уже который день. Доказать ей стараюсь, что ты меня достойна.

— Что? — выдергиваю руку, и брови мои ползут вверх.

«Что ты меня достойна» — звучит эхом.

— Ален. Забудь все обиды. Завтра праздник. Зайдешь к нам? — на полном серьезе интересуется он. — Новый год. Начнем с чистого листа. А?

— Дань, очнись, — не могу сдержать нервный смех. — Твоя мама крыла меня последними словами. Будто я… отброс общества. А ты теперь предлагаешь мне закрыть на это глаза?

Смотрим друг на друга. Вроде и были близки, но почему тогда есть ощущение, что между нами пропасть.

— Гордая такая, да? Не понимаешь разве, что мать просто добра мне желает! — говорит раздраженно.

— Да. Гордая, Дань. Мне в душу плюют, а ты хочешь, чтобы я пресмыкалась!

Оставляю его в одиночестве и направляюсь в сторону зала, чтобы найти Сашу и предупредить, что ухожу.

— Это же шанс твой вылезти из дерьма, дура! — прилетает мне в спину.

Я останавливаюсь и оборачиваюсь.

— Да пошли вы все со своими шансами! — произношу тихо.

Показываю ему средний палец. Вот прям захотелось! Даня удивленно фыркает в ответ, а я, резко развернувшись на каблуках, спешу удалиться.

Не хочу ни о чем думать, клянусь. Мысли тонут в том потоке информации, которую внезапным камнепадом обрушил на мои несчастные уши Даня.

— Лисицына! — зовет меня кто-то, но я не реагирую. Чувствую вибрацию телефона.

Плевать. Знаю я, что десять минут прошли. Но говорить с Ним сейчас я не готова абсолютно.

— Лисицына, але! — снова обращается ко мне кто-то.

— Ксюш, — фокусирую размытый взгляд на однокласснице.

— Кричу-кричу тебе, а ты не слышишь! — улыбается девушка. — С Сашкой твоей что-то случилось. Ее кто-то обидел вроде. Закрылась внизу на цокольном этаже в туалете и ревет, никому не открывает. Сходи, разведай, что да как.

Тревога за Харитонову стремительно разливается в груди. Бросила ее одну, хороша же подруга!

— Конечно. Спасибо, Ксюш! — благодарю я блондинку.

Быстрыми шагами двигаюсь в сторону первого этажа. Холл. Ступеньки. Поворот налево. Еще одна лестница вниз, ведущая к физико-химическим лабораториям, расположенным на цокольном этаже.

Так странно. Почему Сашка пошла именно туда? Разве туалет, который там находится, не на ремонте?

Стук моих каблуков отдается эхом от стен. Здесь ни души. Полутемный пролет. Свет горит не везде. Я упрямо иду вперед, ведь где-то там, сидя в одиночестве, плачет Харитонова. Кто посмел обидеть? Разве можно ее обижать? Она же — чудо.

Лампа над туалетом моргает и дребезжит. Жутковато, если честно.

— Саааш? — останавливаюсь у двери туалета, опечатанного красной клейкой лентой. — Саша, ты там?

Табличка «закрыт на ремонт» подтверждает мою теорию о том, что выбор места довольно странный. Ну ладно. Проверить-то надо…

— Саша? Ты там? — стучу кулаком по деревянной резной поверхности.

Уже собираюсь уходить, но слышу чей-то всхлип.

— Сааш? — толкаю дверь, и она действительно оказывается не заперта. только темень там кромешная. Срашно…

Распахиваю дверь шире. Сквозняк неприятно лижет щиколотки. Я замираю в проеме и всматриваюсь в густую, непроглядную черноту.

— Харитонова? Это вообще ни разу не смешно! — заикаясь, признаюсь я.

А потом происходит это. Кто-то затаскивает меня внутрь. Я даже пискнуть не успеваю, как дверь за моей спиной захлопывается. И вот он момент, когда «душа уходит в пятки».

— Ну привет, сука, — слышу в самое ухо. — Конец твоей сказке…

Глава 56

— Скажи, что ты знаешь о боли?

— Я знаю, что она многогранна…

Порой оставляет глубокие шрамы,

Порой оставляет рваные раны…

— А тот, кто ее причиняет?

— Характером слаб человек этот

Свою боль чужою глушит,

Такой вот странный избирая метод…

— И что же, становится ему легче?

— Увы, иллюзия горькая только

Душа его чернеет от злости

А сердце становится жестоким…

— Любовь виновата, верно?

Неразделенная, невзаимная, преданная

— Да, чаще всего она, наверно

Ведь даже любовь бывает уродливой…

(А. Джолос)

Страх. К этому мерзкому чувству невозможно привыкнуть. Оно почти всегда приходит внезапно, сжимает невидимыми пальцами горло и крадет дыхание. Вот и сейчас, дверь за моей спиной закрывается, тьма поглощает, а голос, что раздается у самого уха заставляет вздрогнуть от неожиданности.

— Фонарь…

Прямо в лицо по команде бьет луч света. Я, щурясь, пытаюсь попятиться назад.

— Куда собралась? — звучит насмешливо.

— Отпусти! Аай, — дергаюсь, но теперь страдают мои волосы, которыми так долго с особой тщательностью занималась Сонечка.

— Не рыпайся, дрянь, — предупреждает тот, кто решил устроить мне это вечернее рандеву.

— Она так и так целой-невредимой не останется, — гогочет Сивова. Только она умеет делать это так мерзко.

— Это точно. На пол села, — раздается холодный приказ. — Дернешься — порежу. Чувствуешь лезвие? Это нож, чтобы ты понимала. Мой любимый.

Я сглатываю комок, вставший в горле. В висках пульсирует кровь, тело немеет.

— Села я сказала! — ледяной тон. — Иначе пожалеешь.

И вот я уже в прямом смысле слова ощущаю, что она не шутит. Острие ножа упирается прямо в шею. Приходится подчиниться, пока мысли лихорадочно бьются друг о друга.

— Марин, рот…

Сивова, словно покорный пес, кладет фонарь на пол и вынимает из кармана скотч.

— Это, чтобы ты не орала, — поясняет заботливо и тянет ко мне свои ручища, которыми днями напролет толкает ядро. — Выыырядилась, ущербная, ты посмотри, Ник. И достала же где-то! Небось долго пришлось стоять у дороги. Зарабатывать.

Марина брезгливо морщит нос, окидывая меня пренебрежительным взглядом.

— Пошла ты, — отвечаю я ей. От той мерзости, что она озвучивает, меня тошнит.

— Заклеивай уже. Говорю сегодня только я, — торопит свою подругу Грановская.

— А как же лыжи? Неужто ради меня осталась? — успеваю все-таки спросить я до того, как моих губ касается противная клейкая лента.

Зато не успеваю закричать, к сожалению. Хотя, кто же меня услышит? Вероятность того, что какой-нибудь учащийся сейчас прогуливается в этих «подземельях» — точно равно нулю.

— Не переживай. Это ты в своей занюханной пятиэтажке будешь мечтать об оливье. А меня водитель ждет за воротами и ночной самолет во Внуково. Я свой новый год буду встречать в Кран-Монтане. Прости, думаю, тебе ни о чем это название не говорит.

Пока она разглагольствует о Швейцарском курорте, я, сидя на бетонном полу, размышляю на тему того, как отсюда выбраться. Не привлекая внимания, осматриваюсь по сторонам. Подмечаю детали. Старая плитка сложена пирамидками. Обшарпанные стены, всюду строительный хлам и разбросанные инструменты. Они-то как раз меня интересуют. Неподалеку, очень кстати, замечаю молоток.

— Но ты права, времени в обрез. Так что… сразу к делу. Марин, помнишь, да? Там, где не видно.

— Ага, — воодушевленно кивает та, и я сразу понимаю, что она собирается сделать.

Понимать-то понимаю, но среагировать и сгруппироваться не успеваю.

Ногой в живот — это очень по-женски, конечно…

— Ммм, — острая боль в желудке заставляет скрючиться и согнуться пополам.

— Я, Лисицына, не люблю, когда кто-то тянет руки к тому, что принадлежит МНЕ, — шипит Грановская. Словно змея. — Марин…

Не успеваю я отойти от первого удара, как Сивова добавляет мне новую порцию боли. Безжалостно. Жестоко. Преданно исполняя приказ кукловода.

Задыхаюсь. Давлюсь беззвучным кашлем. В этот раз получается отползти в сторону. Ближе к молотку. Снова скручиваюсь, чтобы перетерпеть. Хотя бы немножко…

— Мне тебя жаль, знаешь, — Ника приседает рядом.

Я поворачиваю голову вправо и поднимаю на нее глаза. В полутьме, которую рассеивает луч фонаря, лежащего на полу, замечаю, что Вероника одета в бархатный черный костюм. Ее волосы собраны в хвост. На лице, как всегда, «полный парад». В руках нож-бабочка¸ который она виртуозно покручивает.

— Рому занесло в этот раз, но ты должна понимать, что тебе с ним ничего не светит, — она улыбается и качает головой. — Очередной спор. Очередная игрушка. Очередная шлюха. Что поделать — дурные мужские потребности.

— Шваль, нафантазировала уже себе наверно с три короба, — поддакивает Сивова.

— Марин, привяжи ее к трубе, — равнодушно обращается к ней Вероника.

Нет. Нет. Нет.

Я в панике. Сердце колотится как ненормальное. Привстаю на локтях, пытаюсь уползти.

— Молоток убери. Вон уже настремилась. Голову, похоже, решила тебе пробить.

— Сука! — Сивова хватает меня за платье и оттаскивает назад. Мои пальцы, к сожалению, хватают лишь воздух. А я ведь почти дотянулась! — Ну мразь!

— Ммм, — мычу, протестуя.

Мы с ней начинаем бороться. Сивова наваливается сверху и принимаемся душить меня сгибом локтя. Я хриплю, задыхаюсь. Судорожно тяну воздух носом, но это почти не помогает. Марина хватает меня за волосы. Я цепляюсь за ее руку, но она не отпускает. Тащит меня по полу в сторону трубы. Чувствую, как рвутся на коленках колготки. Но разве это имеет какое-то значение?

— Боже, Сивова, да в ней килограмм пятьдесят, не больше. Справиться не можешь, что ли? — насмешливо произносит Ника, наблюдая развернувшееся перед ней шоу.

— Щас, — пыхтя, обещает Марина.

Я начинаю активно лягаться ногами и даже попадаю куда-то каблуком. Потому что в ответ слышу нецензурную брань и писк. Пальцами правой руки стараюсь добраться до ее глаз. Царапаюсь. Отбиваюсь, как могу, но она такая тяжелая, что сбросить ее с себя просто не представляется возможным.

— Да что за возня, Марин?!

— Ты бы помогла, — гаркает Сивова, тяжело дыша. — Она мне морду расцарапала, тварь!

Грановская недовольно цокает, но марать руки явно не собирается. Всю грязную работу она оставила подруге. Марина почему-то встает, позволяя и мне подняться на ноги. Я с сожалением отмечаю, что платье испачкано в строительной пыли и порвано внизу.

Господи, как же мне возвращать его Элеоноре Андреевне в таком виде?

— Ну все, мразота! — орет метательница ядра.

Я поднимаю глаза. Сивова бросается вперед и со всей дури толкает меня в стену. Я сильно ударяюсь головой и от неожиданности теряю ориентацию в пространстве. Сползаю вниз, тихо охая.

— Довыдолбывалась? — смеется Марина.

Пока я часто-часто моргаю, она уже что-то делает с моими руками.

Внезапно в пугающей тишине туалета раздается странный звук. Жужжание.

— Только дернись, шваль, — угрожает Марина, привязывая меня за руки к трубе.

Глава 57

Я поплывшим взглядом наблюдаю за тем, как Вероника вытряхивает мою сумку. На пол валятся телефон, расческа и другие мелкие предметы. Этот дребезжащий звук — не что иное, как вибрация, сопровождающая входящие звонки, которые не прекращаются ни на секунду.

Сивова замирает в ожидании. Вероника поднимает с пола телефон. Смотрит на экран, и подсветки смартфона достаточно для того, чтобы увидеть, как ее красивое лицо всего за секунду преображается в дикий, уродливый оскал. Телефон в порыве ярости тут же летит в стену. С грохотом разбивается и перестает жужжать.

Я знаю, что это Он. Ищет меня. Ведь я не вернулась…

— Все, свали. Ноги держи ей, — бросает Ника зло, решительно двигаясь в нашу сторону.

Я дергаю руками, поднятыми над головой. Привязала стерва…

— Сядь на ноги ей, чтоб не дрыгалась, — недовольно требует Грановская.

Сивова поступает так, как сказали, а я даже думать боюсь о том, что они собираются сделать.

— Можно ей морду разбить, а? — интересуется Марина, глядя на брюнетку. — Прям бесит меня, уродина.

— Я же сказала: нет, — спокойно отвечает Вероника. — Не сегодня.

Мы с ней смотрим друг другу в глаза.

— Пока ты получишь от меня предупреждение, — она прищуривается. А дальше делает то, отчего у меня мороз по коже.

Тонкая ткань платья трещит от ножа, которым Грановская очень умело орудует. И в этот самый момент страдает не только платье, страдает моя душа. Потому что это — чужая вещь. Вещь, которая принадлежит Элеоноре Андреевне. Это ее память. Память о погибшей дочери…

Нет, нет, нет…

— Золушкой себя возомнила? — усмехается Ника и резким движением рвет платье до середины бедра. — Твоя участь — обноски. Запомни это! И чтобы ты не забывала, кто ты есть, я кое-что оставлю тебе. Метку на будущее. Своего рода клеймо.

В полутьме туалета поблескивает острие ее ножа, поднятого вверх. Я качаю головой, мычу что-то нечленораздельное и предпринимаю очередную попытку освободить от захвата ноги. Но, увы, и она заканчивается провалом, ведь Сивова весит, по меньшей мере, около ста килограммов.

Идеальные губы Вероники Грановской расходятся в улыбке. Злой и, как никогда, жестокой. Я сейчас отлично понимаю: она действительно не шутит. И то, зачем пришла сюда, сделает однозначно.

— Проверим твою устойчивость к боли, Лисицына? Все, что с нами случается, делает нас сильнее, — чуть склонив голову, издевательски произносит она.

— Щас, у меня тут ремень. Ноги подвяжу, а то дергается, — влезает со своим комментарием Сивова.

Ника подкатывает глаза. Брызгает на нож спрей. Похожий на антисептик.

— Быстрее давай. Время…

И вот ее глаза лихорадочно блестят. Дурное предчувствие накрывает тревожной волной.

Я думала, что разбивающиеся о тело шарики с пейнтбольной краской — это больно. Я считала, что удары ремнем — еще больнее, но нет… Адову боль настоящую муку я ощутила именно сегодня. Это отвратительное чувство расползающейся кожи я не забуду никогда.

— Ммм, — кричу. Начинаю хрипеть. В ужасе смотрю на нее. Не веря, что этот кошмар происходит наяву.

— Орешь как резаная, — недовольно комментирует мою реакцию Ника.

Сивова находит ее реплику очень смешной.

Это просто ад… Пекло. Преисподняя. Я едва сознание не теряю в какой-то момент.

В то время как Ника старательно выводит что-то ножом на моей коже, я пытаюсь не умереть от болевого шока. Хочется выть, но доставлять такое удовольствие своим мучителям, я не собираюсь… Сжимаю зубы до скрежета. Еще немного и, кажется, они сотрутся в порошок.

Напрягаю тело. Зажмуриваюсь до пляшущих перед глазами белых точек, сглатываю рыдания, но все равно помимо воли нет-нет, да и скулю. Непроизвольно. Потому что вытерпеть это издевательство молча — непосильная задача.

— Он сделал больно мне, а я — тебе. ТЫ! ТЫ ВИНОВАТА! Ты влезла. НЕНАВИЖУ! — приговаривает она, видимо, не совсем контролируя свою речь. — Хочу, чтобы он видел это. Каждый раз, когда захочет дотронуться до тебя.

А все, чего хочу я — чтобы эта пытка, наконец, кончилась…

— Обработаем.

— Зараза к заразе не липнет, — фыркает Сивова, нервно посмеиваясь.

— Ну так… кровь остановить. Я ж не прям, что чудовище, — пожимает плечами Вероника, равнодушно любуясь своим творением.

— Трусы хоть не намочила? — презрительно интересуется Сивова.

Ника усмехается и распыляет на полыхающую огнем кожу спрей. Меня ломает. Трясет. Так щиплет, мамочки. Как же больно… как же горит пострадавшая на бедре кожа.

— Заткнись! По хребту настучать? А? — вопит громче меня Марина.

— Да брось, она итак вела себя тихо.

— Тварь…

— Плачешь все-таки, — довольно констатирует Грановская, замечая в моих глазах слезы. Сдержать которые я, увы, не смогла. — Но держалась прям молодцом! Давай отрепья снимем, чтоб эпичнее смотрелось.

Я дергаюсь, не желая, чтобы она снова ко мне прикасалась. Ника хохочет и начинает рвать платье. Ей это приносит какое-то странное, извращенное удовольствие.

— Ник, надо ноги делать, — обеспокоенно прерывает ее нездоровое веселье Сивова.

— Да, валим. Иди проверь форточку, а я пару слов скажу нашей золушке.

Марина кивает. Отпускает мои затекшие ноги.

— Фонарь забери, у меня телефон есть, — Вероника встает и подсвечивает им мою ногу. Довольно улыбается. — Недурно вышло. Думаю, Рома заценит.

Что там — я даже смотреть не хочу. Неприятная пульсация и жжение — свидетельство того, что постаралась она на славу.

— Я надеюсь, ты меня поняла, — чеканит гневно, когда мы остаемся наедине.

Господи, сколько же в ней ненависти. Сколько злобы…

— Не вздумай даже пытаться свой рот открывать насчет нашей… «аудиенции». Это бессмысленно. Марина вернулась в зал, весь вечер она с друзьями и никуда не отходила. Они подтвердят, будь уверена. Что касается меня — я в аэропорту с предками. Чистое алиби. Так что… увы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Уходи… просто уходи.

Она убирает ножик в карман, включает кран и моет руки.

— Сказки придумали для таких, как ты. Не верь в них. Гадкий утенок, никогда не станет прекрасным лебедем.

Ника делает тяжелый вздох. Словно она очень устала.

— Ну пока, — уже разворачивается и собирается уходить, но внезапно останавливается. — В следующий раз плесну кислотой в лицо. И потом не то, что Рома… от тебя любой парень шарахаться будет. Так что не испытывай судьбу, сука!

Под ее сапогами хрустят остатки плиточной крошки. Этот звук эхом отскакивает от стен и режет слух.

Фигура Грановской удаляется в сторону кабинок, а я по-прежнему, не могу надышаться кислородом через нос. Только сейчас вспоминаю, что там наверху есть широкая форточка, через которую, должно быть, они и залезли с улицы.

— Я тебе окошко оставлю, — последнее, что Ника кричит мне. Продолжая издеваться.

И все. Спустя минуту я остаюсь одна. Живая, но раздавленная морально. Позволившая растоптать себя. В очередной раз.

Слабачка…

Почему, почему я? Что я делаю не так в этой жизни? Можно просто умереть, пожалуйста? Я больше не могу. Больше не могу…

Даю волю слезам. Просто рыдаю и рыдаю. От боли. Не столько физической, сколько внутренней. От унижения, словно гранитной плитой меня придавившей к пыльному полу.

Мои всхлипы затихают не сразу… Дрожу. Температура в полуподвальном помещении итак на порядок ниже, а с открытым окном и вовсе стремительно падает. Нужно вставать, но я по-прежнему лежу на полу. Пустая оболочка…

Зловещую тишину нарушает лишь вода, капающая из крана. Промозглый сквозняк противно лижет полуобнаженное тело.

Холод. Кромешная тьма. Я так боялась ее в детстве… Все время хотелось спать при свете. Мне казалось, что существует какой-то потусторонний мир. Привидения или злые духи. А баба Маша, слушая глупости, сказанные мною, всегда повторяла лишь одну фразу: «Бояться нужно не мертвых, Ляль, бояться нужно живых».

Права ты, ба. Так и есть…

Странно, но я вдруг думаю о Роме. Вспоминаю отравленные ядом слова, брошенные Вероникой в запале.

Спор? Игрушка? Чего же ты тогда так испугалась, Ника?

Вспоминаю Его горящие глаза. Горячий шепот у виска. Мягкие губы на своей коже. Его руки, с трепетом сжимающие меня в пылком объятии. «Моя девочка-лед» — сказанное непроизвольно, в порыве отчаяния. «Хочу, чтобы ты доверяла мне».

И ведь Он звонил мне. Искал…

Нет, Вероника, это гораздо больше, чем то, о чем ты говорила…

Иначе, Он бы не оставил тебя.

Иначе, ты бы не устроила все это…

Глава 58

Хочется разбить его к чертям. Этот дурацкий телефон. Монотонные гудки начинают неистово бесить. Вот какого лешего она трубку не берет?

Долбаный Князев! Не надо было вообще отпускать ее с ним!

Бросаю быстрый взгляд на часы. Двадцать минут прошло, а ее все нет. Оба, я так понимаю, испытывают мое терпение.

Зло толкаю дверь кабинета и выхожу в коридор. Направляюсь в сторону зала.

Найду — не знаю, что с ней сделаю. Но сначала пусть целует. Ввиду последних новостей подгорает невыносимо. Вот же кретин!

Вспоминаю всю ту пошлятину, которую нес в ее сторону на протяжении двух с половиной лет и, к собственному удивлению, ощущаю самый настоящий стыд.

Не все еще потеряно для твоей душонки может?

Если б знал, что Лисица — такое сокровище, не вел бы себя как полный олух! Давно зажал бы ее в темном коридоре и научил всему, что умею. Рехнуться можно! Никто кроме меня ее не целовал. Мысли теперь крутятся только на эту тему.

Я резко притормаживаю.

— Где она? — спрашиваю громко.

Князев стоит у стеклянной стены, спиной ко мне. Не пойму, чем занят. Не то разглядывает школьный двор, не то на свое отражение пялится. Павлин недоделанный.

— Оглох, что ли? Лисицына где? — повторяю, с трудом сохраняя спокойствие.

— Ушла, — равнодушно бросает он через плечо.

— Куда? — нетерпеливо тяну из него слова будто клещами.

— Отвали…

— Слушай, мне вытрясти, что ли, это из тебя? — иду по направлению к нему, доставая руки из карманов брюк.

— Она не будет с тобой, понял? — заявляет мне ни с того, ни с сего.

— Будет, но с тобой это обсуждать я точно не намерен, — останавливаюсь в шаге от него.

— Думаешь, ее бабло твое заинтересует? — щурится Данила, хмыкая. — Так она не из таких. Не надейся!

— Своего бабла у меня пока не так уж много. Харизма, обаяние и настойчивость, Князев.

— Тоже мне неотразимый нашелся, — кривится, поджимая губы.

— Заметь, не мои слова, — улыбаюсь нагло. — Ладно, хватит лирики, дятел, Алена моя где?

— Не твоя она еще, — выплевывает, раздувая ноздри как носорог.

— Еще как моя! — заявляю решительно.

— Да твоя самоуверенность, Беркутов, просто зашкаливает, — смеется он. — Аж до блевоты!

— Просто в отличие от тебя, я умею здраво оценивать свои силы.

— Ты переоцениваешь скорее…

— У нас с Лисицей все серьезно, чтоб ты понимал. Так что не вздумай больше соваться к ней с этой своей дурацкой рафаэллой. Иначе засуну ее тебе в глотку вместе с коробкой.

— Два года травил ее, а теперь вдруг проснулся! «Моя Алена», — кривляется он, будто ему не семнадцать, а пять.

— Так пока я травил, у тебя возможностей было выше крыши. Ты ими, однако, не воспользовался, в рыцаря доблестного заигрался, — целенаправленно давлю я на больную мозоль.

Морда Князя стремительно покрывается красными пятнами. Губы складываются в тонкую линию. Пыхтит, тяжело дыша.

— А знаешь, почему? — смотрю на него с презрением сверху-вниз. — Потому что мужского, как показала жизнь, в тебе ноль.

Его кулачки сжимаются. Желваки ходят туда-сюда. Да он прямо-таки на грани!

— Нормально спится, «друг»? — все же зачем-то интересуюсь я.

— Нормально, — кивает головой он.

— Ну дай бог, но признай, слился ты, Данечка, очень некрасиво, — напоминаю я ему.

Просто чтобы увидеть ЭТО в его глазах. Осознание того, что он — полное ничтожество.

— Ты ведь и сам знаешь, что поступил как самое настоящее чмо.

На секунду передо мной встает картинка той ночи. Рыдающий Даня, который сидел на земле, обняв ноги. Раскачивающийся взад-вперед как душевнобольной. И Абрамов, который, махнув на него рукой, решил все сам.

— Пошел ты! — толкает меня в грудь, провоцируя. — Ты, Рома, сам свой выбор сделал! А я в дерьме вариться не хотел, ясно?

— Ясно. А чего ж терпел так долго, правильный ты наш? — толкаю в ответ.

— Дурак был, что маму не слушал, — выдает философское признание.

— Маму не слушал, — закатываюсь смехом, — Насчет дурака не знаю, но трусом и крысой ты точно был.

Он матерится и резко бросается в мою сторону. Пытается меня ударить. В этом году у него прямо идея фикс: любой ценой однажды навалять мне как следует. Поговаривают, что Данилка даже на уроки самообороны записываться ходил. Шапитошник. Машет граблями неумело, но грудь выпячивает… Рокки Бальбоа недобитый.

Сам напросился, честное слово. За то и получил в очередной раз по мордасам.

— Сууука, — гундосит, не очень красиво падая задницей на пол.

— Некогда мне тут с тобой… — закатываю рукав рубашки и собираюсь уходить. Как обычно, наш «недоразговор» ни к чему не привел.

— Лисицыну не трогай, понял? — орет он мне вслед истерично.

— Буду трогать, Князев. Все, что захочу с ней делать буду. Слово тебе даю! — шагая по безлюдному коридору в сторону зала, громко обещаю я.

— Она, с таким как ты, никогда не будет! — прилетает ядовито мне в спину.

— Посмотрим…

Разозлил. И все-таки да, сбить мое настроение в минус этому гавнистому упырю удалось. В зал я возвращаюсь хмурым и сердитым. Пытаюсь отыскать среди присутствующих Лисицыну, но, увы, ее и здесь нет. Как сквозь землю провалилась!

Снова набираю ее, но в ответ — только длинные гудки. Звоню еще раз. А потом еще. И раз на четвертый с удивлением слышу это: «аппарат вызываемого абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Вот так номер! Выключила или заблокировала.

— У тебя от гнева аж фэйс перекосило, — слышу хорошо знакомый голос справа.

— Отвали.

— Джульетту свою потерял, что ли?

Я резко разворачиваюсь.

— ГДЕ ОНА? — ору и на него тоже.

— С хера ли мне знать? — жестом долбаного обольстителя вскидывает бровь Абрамов и подносит к губам бокал. Подозреваю, что там ни черта не сок.

Смотрю на него очень внимательно. Вроде по глазам похоже, что не врет. Но я уже никому не верю, честное слово. А ему тем более. Не после того, что он себе позволил!

— Если ты…

— Да ты, Ромео, я смотрю «поехал» капитально, — качает головой. — Она для челяди ничего так конечно, но не прям, чтобы очень.

— Ой, Абрамов, может, хватит уже? — накрываюсь психом я.

— Может, — прищуривается он. — Я еще не решил.

— Тогда смело записывайся на очередной прием к своему стоматологу! — предупреждаю его я, зверея с каждой секундой все больше.

— Ну нет, Ромыч, тогда за дело отгреб, согласен. Но в следующий раз тебе прилетит в ответ, ты же меня знаешь, — скалится дьявол во плоти.

Я стреляю глазами по залу. Улыбающиеся и дрыгающиеся под музыку выпускники сейчас бесят до невозможного.

— Отгреб, потому что поступил как мразь.

— Кто ж знал, что тебя так штырить будет из-за убогой, — насмехается надо мной он.

— Не называй ее так! — стискиваю зубы до скрежета.

— Когда-то ты сам придумал это погоняло для нее, — напоминает мне ухмыляющаяся скотина.

И ведь реально так. Ляпнул однажды при одноклассниках. А они и рады подхватить были. Стремно вышло. Сам-то это слово в своем арсенале почти никогда в отношении Лисицыной не использовал, но вот ребята — с большим удовольствием.

— Так и будешь бесконечно мстить мне за Арсеньеву? — спрашиваю его в лоб.

Почему именно сейчас? Да сам не знаю… Наверное, мое состояние — тому причина. Либо момент настал подходящий.

Абрамов аж меняется в лице.

О да! Уж я-то знаю, как зацепить этого бездушного! Вон даже костяшки пальцев, сжимающих бокал, побелели. Про глаза вообще молчу. Если бы можно было сжечь взглядом — я бы уже превратился в труху и пепел.

— Не думай, что мне не ясны твои мотивы, — прямо заявляю я.

— Причем тут твоя шалава и Арсеньева? — цедит он.

— Шалава — твой Макар. Лисицина — не такая! Все брехней оказалось. Я еще доберусь до него и настучу по башке за небылицы.

— НЕ ТАКАЯ, — тянет Ян насмешливо. — Проверил уже, что ли? Неужто так быстро ноги раздвинула?

Я хватаю его за рубашку.

— Тихо, Беркутов, угомонись, — не моргнув и глазом, произносит спокойно. — Все они НЕ ТАКИЕ. А потом идешь однажды мимо — и вот твоя ненаглядная с лучшим другом зажимается.

— Кретин, — резко отпускаю его, и скулы непроизвольно вспыхивают. Совестно потому что. Нехорошо тогда вышло.

— Я уже не раз объяснял тебе, КАК все было, — устало тру висок. Голова разболелась адски. А еще какое-то неприятное предчувствие покоя не дает.

Случайно цепляю взглядом пеструю, рыжую шевелюру, промелькнувшую в толпе. Харитон. Она-то мне и нужна.

— Пусть в аду горит твоя Арсеньева, — зло гаркает он, оставляя пустой бокал на столике.

— Там она благодаря тебе уже побывала, — замечаю я мрачно.

Абрамов мою реплику никак не комментирует. Пялится в одну точку. Скулы напряжены. Выглядит как статуя сейчас. Не моргает даже.

Полагаю, ему нечего возразить. Потому что я озвучил правду.

Направляюсь в сторону Сашки, и она, завидев меня, идет навстречу…

Глава 59

Рыжая озадаченно сводит брови.

— Лиса где? — спрашиваю, даже не поздоровавшись.

— Так я думала с тобой, — удивленно лупится на меня своими огромными глазищами Харитонова.

— Думала она… Звони давай. Я в черном списке.

Харитонова, доставая из сумки телефон, откровенно смеется.

— И давно притом! Косяк на косяке, Беркутов! — театрально возмущается. — Что ж ты, Повелитель Цифр, глупенький такой!

Фу, как меня бесит это сюсюканье с уменьшительно-ласкательными!

Глупенький!

— С Лисицыной как с вазой хрустальной надо обращаться, а ты танком прешь на васильковое поле! — недовольно поучает конопатая.

Че несет…

— Слушай, конопля, оставь эти свои советы для кого-нибудь другого.

— Вне зоны доступа, — закусывает губу, в растерянности глядя на экран. — Странно. Может, ушла?

— Что значит ушла? Я не отпускал ее никуда! — дико ору, пытаясь перекричать музыку.

— Ой забавный такой!

Эта дурочка широко лыбится и пытается потрепать меня за щеку. Совсем рехнулась, похоже.

Забавный… Как по мне, так себе качество.

— Пойдем проверим пальто. Если его нет в гардеробе — значит, сбежала от тебя лисичка лесными тропами, — хохочет девчонка, а я, закатываю глаза и послушно шагаю за ней.

Если Лисица и впрямь решила в прятки поиграть, то ей, однозначно, конец. Я ведь предупреждал, что у нее есть только десять минут. Потешается надо мной, ты погляди!

Спускаемся вниз и Сашка болтает с вечно ворчащей гардеробщицей. Номерок не возвращали. Пальто висит себе смирно на вешалке. И, кажется, именно это становится сигналом к тому, что происходит нечто нездоровое. Потому что Лисицыной нет нигде. Ни в зале, ни в холле, ни в переходах, ни даже в девичьих туалетах. Мы уже и Юнусова для поисков привлекли. Обшарили все этажи и углы с первого по пятый. Посмотрели незапертые кабинеты. Но Алены там, увы, нет. И с каждой секундой тревога все стремительнее разливается по телу.

Не могла она вот так пропасть! Просто не могла!

Уже и долбаный праздник закончился. Недовольную и возмущающуюся молодежь гонят прочь. Мы же втроем стоим на первом этаже. Лисицыну так до сих пор и не нашли. Я, заведенный до предела, лихорадочно соображаю, что делать дальше.

— Рома, где же она? — ревет Харитонова, даже не пытаясь сдерживать скатывающиеся по щекам слезы.

Размазывает по лицу косметику. Уже на панду похожа, ей богу!

— Саш, найдется, не переживай, — Камиль гладит ее по плечу, но она лишь машет головой и воет пуще прежнего.

— Алена бы не стала нас так пугать! Что-то случилось! ЧТО-ТО СЛУЧИЛОСЬ, РОМ!

Вот эта ее паника не дает сосредоточиться совсем! Я и сам уже ничего хорошего не жду. Пропала Алена. Только найти бы…

Подхожу к охраннику: седовласому и немногословному пожилому дядьке. Сперва он просто отказывается нам помогать. Потом и вовсе чуть ли не посылает меня, предлагающего ему взятку. А в довершение ко всему, вызванивает Пельш, чтобы ей на меня пожаловаться. И вот, спустя пару минут, в ее присутствии, наконец, соглашается показать записи с видеокамер.

Пока все пялятся на экран, мне вдруг словно кирпич на голову падает. До меня вдруг доходит, что мы не проверили только два места в школе: выход на крышу, где вечно прячутся желающие покурить вейп, и цокольный этаж.

Не говоря ни слова, срываюсь с места и решаю спуститься именно туда.

Пролет. Холл. Шаги — эхом от стен.

Свет не везде горит. А где включается — не помню.

Иду по коридору, дергая на себя все двери подряд. Лаборатории физики и химии закрыты. Спортзал и раздевалки тоже. Петр всегда тщательно следит за этим. Да тут в принципе все закрыто и опечатано!

Где же ты, Лисица? Душа не на месте. Где?

Сажусь у стены и сжимаю виски.

Лампа дурацкая гудит и моргает.

Тишина: мерзкая, оглушающая. На куски рвет меня.

Сердце грохочет как барабан.

Хочется орать от нахлынувшего отчаяния. От того, что не могу найти ее. Не могу и все…

И когда я уже решаю вернуться в холл к остальным, вдруг замираю. Мое внимание привлекает дверь женского туалета. Вот вроде ничего особенного, но пульс резко учащается. Табличка, оповещающая о ремонте, красная клейкая лента…

Я отталкиваюсь от стены, встаю и подхожу к деревянной двери. Дергаю за ручку. Дверь приоткрывается, но с той стороны словно что-то мешает. Пробую еще раз. Не поддается. Хмурю брови.

Что за дела?

— Лиса? — спрашиваю обеспокоенно, потому что мне вдруг кажется, что я слышал какой-то шорох внутри. — Лисица, ты там?

Когда в ответ доносится что-то страшное, просто застываю на месте.

Только бы с ней все было в порядке… Только бы.

Именно эта мысль последней мелькает в голове. А потом я вышибаю долбаную дверь ногой. Она ударяется о стену. Что-то падает с глухим стуком. Так и есть. Изнутри закрыли. Палкой или чем-то еще.

В помещении очень холодно и темно. Из крана с промежутком в пару секунд капает вода. Я слышу не то всхлип, не то судорожный вздох и, предчувствие чего-то жуткого накатывает ледяной волной.

Подсвечиваю фонарем айфона окружающее пространство полуразрушенного туалета, а когда вижу Алену — теряю дар речи.

Полуголая. В одном белье. Сидит на бетонном полу, у трубы. Волосы спутаны, взлохмачены. Рот заклеен строительным скотчем.

Триллер воочию.

Я не успел…

Смотрит на меня заплаканными глазами — и сердце горячей кровью обливается.

— Лисица, — не узнаю собственный голос, севший до хрипоты.

Кидаюсь к ней, опускаюсь рядом. Кладу на пол телефон. Пытаюсь развязать веревку, сковывающую тонкие запястья, но пальцы словно меня не слушаются, и получается не так быстро, как хотелось бы.

— Ален, — тянусь к ее ногам, чтобы освободить их от ремня.

Какая мразь это сделала? Похороню живьем! Гниды…

Я стараюсь сохранять показное спокойствие, но у меня ничего не выходит. Сердце неистово колошматится под ребрами. Громко и тяжело дышу, на секунду сжимая от гнева кулаки, когда она дергается.

Губы, мои прекрасные губы безжалостно заклеены скотчем. Что за садист? Какого дьявола вообще тут произошло? Почему она без платья?

Я даже думать отказываюсь об этом. Боюсь думать. Боюсь представлять, чего натерпелась здесь моя Лисица.

Нет. Пожалуйста…

— Ммм, — она зажмуривается от боли, и я вместе с ней перестаю дышать.

— Потерпи, котенок, пожалуйста, потерпи, — прошу ее, а самому выть хочется.

Отпустил ее. Ты отпустил!

— Рооом, — она судорожно хватает ртом воздух, размыкая пострадавшие губы.

Этот отчаянный полушепот мне не забыть никогда…

— Вот так, иди ко мне, милая. Кто это сделал скажи. Кто? ПРОШУ ТЕБЯ, только скажи, КТО?! — качаю головой, сжимаю ее ледяные пальчики. Целую, пытаясь хоть немного согреть. Опускаю взгляд. Всего на долю секунды.

Твою мать…

Мне словно кипятка на шею вылили. Потому что совершенно точно я вижу кровь.

— Алена…

Она снова дергается, когда я трогаю ее лодыжку.

Нет, нет.

— Ален… Тут очень холодно, нам нужно тебя одеть. Давай встанем, — протягиваю ей руку, а самому дурно от тех отвратительных мыслей, которые закрадываются в мою голову.

— Оставь меня, пожалуйста, — качает головой, прижимая к груди острые коленки.

— Что там? — подыхая от боли, спрашиваю тихо. — Дай я посмотрю, слышишь? Лисица…

— Нет, — упрямо жмется спиной к батарее, опускает голову.

— Ален! — повышаю на девчонку голос, снимая с себя рубашку.

Ни черта с собой нет, а она ведь вся продрогла! Сквозняк гуляет страшный. Здесь от силы градусов пять! Пар изо рта идет.

— Вставай, моя девочка, пожалуйста, прошу тебя, — почти молю. Касаюсь ее худеньких плеч, но она только мотыляет головой из стороны в сторону.

Поднимаю с пола против воли. Ледяная. Околела здесь совсем. Сопротивляется, что есть сил. Такая маленькая. Хрупкая. Беззащитная… Но как же отчаянно она со мной борется! Как будто в агонии бьется. Меня уже и самого всего трясет. Нервы итак на пределе.

— Рома, оставь меня, — отворачивается, а я не могу понять в чем дело. — Уходи. Уходи, пожалуйста, уходи!

— Ален, — крепко обнимаю, настойчиво прижимая к себе. — Куда я уйду, глупая?

Быстро накидываю на худенькие плечи свою рубашку, заворачивая девчонку будто в кокон. Приговариваю какую-то ерунду, успокаиваю. Сжимаю маленькое девичье тело в руках.

Она беззвучно плачет, робко обхватив меня за шею, и внутри, в это самое мгновенье, что-то надламывается. Безвозвратно.

Кто бы это ни был, он заплатит за все… За каждую слезу ее.

— Ааай, — содрогается вдруг, и я, пользуясь моментом, отодвигаю ее от себя. Прикрыться рубашкой она просто не успевает.

Свет от фонаря.

Ее рваный вдох.

И господи… ее нога. Передняя часть бедра.

Засохшая кровь: темная, сильно контрастирующая с белизной ее кожи.

И да, я вижу их… Так отчетливо, что это определенно станет худшим из моих кошмаров.

— Убью ее, — повторяю вслух, сжимая до хруста челюсти. Так сильно, что скрипят зубы. Так сильно, что скулы сводит судорогой.

Сука. Сволочь бессердечная.

Зажмуриваюсь, желая прогнать навязчивую картинку. Но увы.

Смотри, что ты наделал…

Пять букв. На ее нежном теле.

Они ранят словно пули. Отравляют будто яд.

Растаптывают. Размазывают. Уничтожают.

Лисица дрожащей ладонью закрывает от меня рану. Опускает глаза. А я поверить не могу, что все это происходит наяву.

Я никогда себе этого не прощу. Никогда, клянусь…

Провожу трясущимися пальцами по волосам, едва не выдирая их. Мне больно даже просто смотреть на это, а ей каково? Каково ей?

Г Р Я З Ь

Страшная правда тупыми осколками дерет сердце.

Это Твоя бывшая девушка

Это Твой нож

Это ты виноват.

Только ты…

Глава 60

Плачущие женщины — это, прямо скажем, кошмар для мужика. Харитонова воет. Пельш плачет, прижимая платок к щекам. Алена стоит молча, но глаза полны прозрачных слез. Она тихо извиняется за платье, а я слышать это не могу…

Какое платье? Разве можно думать об этом сейчас?

Циркуль отмахивается, с беспокойством смотрит на девчонку и бежит встречать Бориса Ефимовича. Директора, не так давно отправившегося домой. Что ж, пришлось ему вернуться и отложить отдых на потом.

Медсестра шмыгает носом и начинает складывать свои причиндалы в аптечку. Она обрабатывала ногу Алене, и я в этот момент, клянусь, погибал вместе с ней… Смотреть на это больно было….

Мед работник сказала, что порезы достаточно глубоки, но шить не придется. При этом добавила тихо, что шрамы… останутся. Вот зачем ляпнула?

Не останутся. Сейчас столько технологий разных. Я все сделаю, чтобы стереть это проклятое клеймо. И не только с ее кожи…

— Ты как? — осторожно касаюсь ладонью скулы Лисицы.

— Нормально, — шепчет она. Смотрит на меня своими глазами невыносимыми и сдохнуть хочется. Потому что виноват перед ней. Как никто другой виноват…

— Рыжая, — обращаюсь к Харитоновой, — отвечаешь за нее головой, пока меня нет. Поняла?

Конопатая делает рваный вдох-выдох.

— Хватит ныть, соберись!

Сашка выпрямляет спину, вытягиваясь солдатиком. Послушно кивает.

— Я вернусь скоро, хорошо? И найду тебя, — обещаю я своей Лисице, легонько дотрагиваясь губами до холодного лба. Отодвигаюсь.

— Ром, — в ее глазах отражается паника.

— Вернусь, слово даю. Все расскажи Борису, поняла?

Она отрицательно качает головой.

— Не вздумай покрывать. Ясно тебе? — смотрю на нее сурово.

— Ром, — она опускает глаза.

Знаю, о чем думает. О безнаказанности. Связях. Деньгах. Но нет. Не в этот раз. Все мы когда-нибудь должны отвечать за свои поступки. И Вероника — не исключение.

— Видит бог, не хочу тебя оставлять сейчас, но мне очень надо уйти, — обнимаю крепко, зарываясь носом в ее волосы.

От всего мира защитить хочу. Такую чистую. Хрупкую. Мою.

С трудом отрываюсь от нее и поправляю тонкий плед, накинутый на ее плечи. Не справившись с собой, все-таки целую в покрытую румянцем смущения щеку. Задержавшись там намного дольше, чем ей хотелось бы.

Стесняется. Робко теребит низ рубашки, но не сопротивляется. Маленькая, но победа.

— Саш, ты отцу дозвонилась? — по-прежнему сжимая пальчики Лисы, спрашиваю Харитонову.

— Да, — утирая слезы, отвечает она.

— Хорошо.

— Я скоро, — отпускаю руку той, с которой хотел бы быть сейчас рядом.

Мы пару секунд смотрим друг на друга, а затем я все же удаляюсь из кабинета. Так надо.

— Они не выходят на связь, — слышу я взволнованный голос Пельш в холле. — Ни мать, ни отец не поднимают трубку. Они на меня, в принципе, не реагируют никогда. Перезванивают спустя сутки. А то и нет вовсе.

Вообще не удивлен ни капли. Очень в стиле Грановских.

— Роман…

Едва не сталкиваемся с директором нос к носу.

— Я им сообщу, — бросаю, проходя мимо.

— Рооома, — тут же, хромая, кидается ко мне классный руководитель. — Что значит сообщу?

Я молча иду по коридору. Не захожу в гардероб, чтобы время не терять. Его итак почти нет наверно…. Перепрыгиваю через турникет и направляюсь к выходу.

— Рома, стой! — доносится мне вслед. — Глупостей натворишь! Ну-ка остановись!

Что мог уже натворил, дорогая Элеонора.

— Беркутов! Сейчас нужно мыслить здраво! — и директор предпринимает попытку меня образумить.

Ну уж нет. Я доберусь до нее. И самолично удавлю.

— Роман, немедленно вернись!

Выхожу на улицу. Спускаюсь по ступенькам, иду через двор, мимо парковки. Притормаживаю. Холод тут же пробирается под тонкий джемпер, который мне одолжил Камиль. Темно, и только свет фонарей освещает территорию школы.

Дворник, шаркая лопатой, очищает центральную площадку. Снег сыпется с неба крупными хлопьями. Слишком красиво для такого отвратительного дня.

Достаю айфон, захожу в приложение яндекс, чтобы вызвать такси. Как назло, когда нужна машина, ее нет. Отдал на диагностику еще вчера. Так некстати!

— Черт… Да что ж такое! — выдыхаю зло, в недоумении глядя на экран.

Все против меня сегодня! Как сговорились! Никто из водителей не торопится принять мой вызов. Я начинаю беситься. Опять трясет всего. Не могу успокоиться…

Мне надо туда и как можно быстрее!

Замечаю на парковке знакомую тачку. Плевать, сейчас не те обстоятельства… Пересекаю парковку. Решительно иду в сторону мерседеса. Стучу костяшками пальцев в тонированное окно, и стекло опускается. Не сразу правда. Кто бы сомневался…

Абрамов вскидывает бровь в своей излюбленной манере.

— Тачку одолжи, — переступая через свою гордость, прошу я. — В долгу не останусь.

Ян усмехается. Смотрит на меня внимательно, и хочется по башке ему дать за этот бесящий хитрый прищур.

— Чем будешь расплачиваться? — интересуется равнодушно.

— Сочтемся. Подумаешь на досуге.

— Я уже придумал, — ухмыляется он. — Давай сравняем счет. Закроем гештальт.

Чую ничем хорошим это его предложение не пахнет. Так оно и есть, как выясняется через пару секунд.

— Я твою «не такую» попробую на вкус. Один — один. Идет?

— ОХРЕНЕЛ?! — ору на него. — ТЫ ПОПУТАЛ СОВСЕМ?

— Воу, воу, не заводись, — смеется, издеваясь. — Не нравится такой расклад тебе, да?

Нарочно меня цепляет. И опять же отсылка к тому случаю, который он все никак простить мне не может!

— Урод моральный, — качаю головой. — Дашь тачку или будешь и дальше стебаться? Время идет.

— Сядь, — бросает в ответ ледяным тоном, доставая из пачки сигарету. — Колошматит тебя не по-детски. Разложишься еще.

— Какая забота! — цежу сквозь зубы.

— Не льсти себе. Тачку жалко.

А вот это уже больше похоже на правду.

Нет у меня времени с ним спорить и требовать ключ. Молча обхожу машину и сажусь на пассажирское сиденье. Меня и впрямь трясет. Не то от гнева, не то на нервной почве.

— А можно как-то побыстрее уже? — психую, недовольно его поторапливая.

— Конечно, сударь, кучер к вашим услугам, — язвит он, но мы, наконец, выезжаем с парковки.

— Во Внуково.

Вот что мне всегда нравилось в человеке, сидящем в данный момент за рулем, так это отсутствие желания задавать вопросы. Ибо я все равно не готов обсуждать с ним то, что произошло с Лисицей.

Так и едем молча. Он периодически затягивается дорогими сигаретами, а я то и дело написываю Харитоновой, пытаясь узнать, что там у них происходит. Батя рыжей — высокопоставленное лицо в органах. Очень хочется, чтобы он посодействовал.

«Кучера» я выбрал себе, что надо. Ян водит как сумасшедший. Плюс никогда нет проблем с ментами. С такими номерами, как у него, их просто быть не может…

Глава 61

Внуково. Терминал вылета. На часах почти 23:00. Снующие туда-сюда ноги-чемоданы. Электронное табло. Всматриваюсь внимательно. Ищу рейс до Кран-Монтаны. Про этот курорт Грановская мне все уши прожужжала. Даже с собой звала, мол родители не «против», а только «за». Но это было, конечно, до нашего с ней «расставания».

Стойка 16, 17, 21, 22. Идет регистрация.

Я практически бегом направляюсь туда. Пересекаю зал. Ищу стойки с нужными номерами. В толпе недовольных пассажиров высматриваю Веронику и ее родителей. Не вижу, к собственной досаде.

Может, рейс не тот? Или регистрацию они уже прошли? И вот что тогда делать?

Но мне вдруг улыбается удача. Уже отчаявшись, у двадцать второй стойки замечаю ИХ. Семейство Грановских. Сперва вижу хохочущую Веронику. Ее отец, должно быть, как обычно травит байки.

Терпеть не могу эти его истории из жизни офисного планктона. «Постыдное прошлое» — Алексей так это называет.

Я застываю на месте. Смотрю. Смотрю.

Вот она стоит. Беззаботно смеется.

Пару часов назад безжалостно резала ножом девчонку, а выглядит так, будто ничего особенного не произошло.

Чувствую, как глаза наливаются кровью. От злости и зашкаливающей внутри ненависти меня просто раздирает.

Решительным шагом направляюсь в их сторону.

Ника, обернувшись к матери, случайно цепляется за меня взглядом. Улыбка тут же сползает с ее лица. В глазах мелькает испуг. Но правда всего на секунду.

— Рома? — удивляется Виталина, ее мамаша. Гнилая насквозь.

Я прохожу мимо нее. Хватаю Веронику за плечи и впечатываю прямо в ту самую стойку, что располагается позади.

— Ты зачем это сделала, дрянь? — ору, сжимая глотку этой твари.

— Роман, немедленно отпусти мою дочь! — ревет ее папаша.

— Понравилось? — губы Грановской расползаются в улыбке, больше похожей на оскал. А в глазах — пляшут какие-то дикие черти.

Я сильнее сжимаю руки. Встряхиваю ее.

— Что ты за человек, Ника? Что ты натворила? — спрашиваю, качая головой.

Как же больно в груди. И в мозгу вспышками все та же картинка.

Г Р Я З Ь Г Р Я З Ь Г Р Я З Ь

— Молодой человек, что вы себе позволяете? — возмущается работница аэропорта.

— Немедленно отошел от нее! — доносится за спиной.

— Зачем. Ты. Это. Сделала?

— Так понравилось или нет? — издевается эта вальтанутая, приближаясь к моему лицу. — Это чтобы ты не забывал, кто она. Я старалась, Ром. Делала это медленно, аккуратно.

— Сука больная, — сжимаю челюсти.

— Марин, вызови охрану.

Люди вокруг переговариваются и наверняка на нас пялятся. А я просто смотрю на Веронику и не могу понять: что, где и когда упустил. Я ведь действительно думал, что знаю ее… Оказалось, что нет.

Меня кто-то хватает сзади. Должно быть ее папаша. Я довольно грубо стряхиваю его руки, хватаю под локоть Нику и тащу ее прочь от толпы. Хочется растерзать ее. Уничтожить. Этот смех еще ее, словно тысячи игл под кожу.

— Роман, в чем дело? — пищит Виталина, едва поспевая за нами.

— Щенок! Да я тебя по стенке размажу! — толкая меня, угрожает тот, кто последние полгода постоянно упоминал о том, что я должен буду жениться на его дочери. Потому что мы, согласно его мнению, идеальная пара.

— Объяснись, Роман! Что за поведение?

— Она девчонку порезала! — тяжело дыша, поясняю я ему. — Ножом.

— Что? — в ужасе переспрашивает Виталина.

— Где он? — дергаю Веронику к себе. — Куда ты его дела?

— Что за чушь ты несешь? — повышает на меня голос Алексей.

— Доставай его, быстро! — стискиваю ее предплечье до синяков. Вырываю из рук рюкзак. Трясу его, не церемонясь.

— Что ты тут устроил, Беркутов-младший? Немедленно прекрати! — возмущается Виталина.

Вытряхиваю все из рюкзака марки шанель, игнорируя навязчивый голос. На пол падает всякая девичья дребедень. Вероника веселится и крутит пальцем у виска.

— Роман, ты… — начинает Виталина. — Леша, что происходит?

Ни черта его нет. Выкинула. Продумала все, стерва.

— Вероника, — обращается к ней отец, но она его будто не слышит.

— Посмотри на себя, Ром. Где ты прежний?! — качает головой она.

— Я не знаю, что сделаю с тобой клянусь! — трясу ее, едва сдерживаясь. — Никогда не прощу тебе этого. Никогда!

Она закусывает губу. Смотрит на меня как-то странно.

— Это все временные трудности, Ром. Мы справимся, я думаю.

— Чего? — я даже замираю от этого ее заявления. Слишком уж большая перемена.

— Рома, я люблю тебя, — ни с того, ни с сего лезет обниматься. Совсем спятила. — Люблю, Ром! Давай я останусь. Поехали к тебе, а?

Эта смена ее настроения не напоминает розыгрыш. Жутковато даже.

— Ты с ума сошла?

Она ведь это несерьезно?

— Я знаю, ты оступился, так бывает, — бормочет полный бред. — Это все ОНА виновата. Но я наказала ее. И теперь все в порядке. она не будет нам мешать.

— Ника, черт побери, о чем речь? — выходит из себя ее отец.

— Ромочка, — виснет Грановская на мне. — Скажи, что любишь меня, и я все забуду.

— Ты ненормальная совсем? — пытаюсь отодрать ее от себя.

— Ника, давайте успокоимся, — паникует Виталина. — Леееш.

— Зачем ты с ней спутался? Зачем, Рома. Зачем? Мы могли бы. У нас бы… — она трясется и выдает одну бессвязную фразу за другой. — Зачем тебе эта грязь?

Г Р Я З Ь

— ЗАТКНИСЬ! — хватаю ее за волосы, но отодрать от себя не получается. Вцепилась намертво.

— Рома, за что ты так со мной? Что в ней такого? Что она умеет… Ром. Что-то особенное?

— Я люблю ее, дура, — дергаю резко за хвост, отодвигая силой. Так чтобы в глаза мои посмотрела. Нет сил уже слушать ее. — Люблю, ясно?

Не знаю. Слова сами собой вылетели непроизвольно. И она, наконец, замирает… Брови сошлись на переносице. Взглядом меня уничтожить пытается.

— Что ты сказал? — ее нижняя губа начинает подрагивать.

— Тебе придется ответить за то, что ты сделала, — говорю я ей.

— НЕНАВИЖУ! — шипит, выдергивая руку. — НЕНАВИЖУ!

— Ника, девочка моя, — к ней кидается мать, но вдруг происходит то, чего никто из нас не ожидает.

— НЕ ПОДХОДИТЕ КО МНЕ! — кричит громко Ника.

Секунда. И вот у нее в руках раскрывается тот самый нож. Блестящий.

— Ника, — отец делает несколько шагов в ее направлении.

— Стой, где стоишь. Не подходи! Я порежу себя, клянусь, порежу! — истерично обещает она, стреляя в нас глазами.

Просто жесть…

Люди, стоящие неподалеку, шарахаются в сторону.

— Лееееша!

— Отдай мне его, — требую настойчиво, протягивая руку.

— ИУДА! НЕНАВИЖУ ТЕБЯ! — снова повторяет она. — СМОТРИ, ЧТО Я СДЕЛАЮ!

Поднимает руку, закатывает рукав и резким движением режет ее сверху-вниз. Быстро. Целенаправленно.

— Господи, дочка!

— Опусти нож, — пытаюсь произнести спокойно. — Давай поговорим. Иди сюда.

Но она качает головой и отходит назад. Глаза как-то странно бегают. Потирает плечи, словно ей холодно. Дергает шеей.

— Ника… Хочешь ко мне? Поехали ладно, — подбираюсь ближе. Краем глаза замечаю, что людская паника поутихла, и многие в ужасе наблюдают за тем, что происходит.

— К тебе? — она колеблется.

— Да. Посмотрим твой Ривердэйл, я сварю тебе кофе, — подбираюсь еще ближе, запудривая ей мозги. И вот она уже на расстоянии вытянутой руки.

— И ту итальянскую пиццу закажем, да? — продолжает сама, судорожно втягивая носом воздух.

Я молча киваю.

— И я останусь у тебя, да? Не будешь выгонять? — спрашивает надломленным голосом. — Не будешь?

— Не буду, зай. Поехали, — протягиваю ладонь, пальцем поглаживаю лезвие.

Добираюсь до ручки, сжимаю. Хочу забрать, но она тоже дергается, не желая отдавать его. Успеваю схватить лезвия, но мои пальцы соскакивают. Порезаны.

— Ника, — рывок вперед.

— Нет. Он мой! Отпусти! — сгибается пополам.

Подарил на свою голову когда-то.

Мы с ней боремся. Я сильнее, конечно, но она, вырываясь, беспорядочно размахивает ножом. По неосторожности задевает им меня несколько раз. Неприятно. Чужой джемпер, который на мне, стремительно пропитывается кровью.

— НЕТ! НЕ ОТДАМ!

— НИКА! — к нам бросается ее отец. Он шокирован и не знает, как быть.

И вот нож, наконец, падает на пол. Я, тяжело дыша, скручиваю рыдающую Веронику.

— Что тут происходит? — очень «вовремя» начинают маячить перед нами сотрудники полиции.

— ОТПУСТИ! — рыдает в голос, сползая на пол. Ложится прямо на него в позу эмбриона.

Шум. Голоса. Смотрю на свои окровавленные руки… смотрю на нее… и не верю. Не верю, что все это происходит на самом деле. Как в чертовом кино. Да только не в кино мы вовсе…

Глава 62

Тридцать первое декабря, вечер. Мы с Ульянкой сидим на кровати и тихонько читаем «Гарри Поттера и Узника Азкабана». На окне гирляндами переливается маленькая елочка. То немногое, что я смогла организовать для сестры. Но она, как всегда, довольна и этим.

Жаль, что я не могу подарить тебе, мой ангел, весь мир… А так хотелось бы.

За стеной уже вовсю празднуют. Громко звучат голоса, громко работает телевизор, по которому показывают старые-добрые фильмы, периодически играет музыка и раздается топот. Судя по всему, в нашей квартире, как и в прошлом году, много людей. Незнакомых мне людей. Именно поэтому дверь изнутри заперта. Потому что пьяные гости могут быть опасны. Мало ли, что им взбредет в хмельную голову. Знаем, проходили и не раз…

— Малыш, давай теперь ты, — передаю книгу Ульянке. Потому что сама больше читать не могу.

Мыслями я точно не здесь. А все еще там, во вчерашнем дне. Бесконечном, долгом и отвратительном. Думала, этот кошмар никогда не закончится…

Полицейские, знакомые Сашиного папы, приехали в школу очень быстро. Они задавали вопросы о случившемся. Много вопросов. Один за другим. Расспрашивали о подробностях, озвучивать которые не хотелось. Долго просматривали записи с внутренних и наружных камер видеонаблюдения, общались с охранником и дворником.

Я прислушалась к совету Романа. Рассказала все, как есть, опуская лишь некоторые детали, касающиеся монолога Ники. И вот — уже спустя час в кабинете, изображая жертву обстоятельств, горько рыдала учащаяся одиннадцатого «Б» Марина Сивова. Утверждая, что и ей Грановская угрожала ножом. Мол потому и согласилась участвовать в детально продуманном плане Вероники, целью которого было меня «припугнуть».

Вот и вся дружба. Как только Сивовой объяснили, куда она попадет, теплые чувства к подруге растаяли как эскимо на солнце. Но ее версия с моей, конечно же, не совпадала. Со слов Марины, она только держала меня и просила Нику остановиться, когда начала понимать, что все зашло слишком далеко.

В голове у меня все еще раздавался ее веселый смех, и я, глядя на нее, поражалась тому, какое она ничтожество. А Сивова? Что Сивова… Она истерила и плакала. Повторяла, что не виновата. Что ее заставили. Принудили.

Я ушам своим не верила. Марина изворачивалась как уж на сковороде. Врала безбожно, не краснея. Пыталась извиняться передо мной. Неискренне совершенно. И потому мне не было жаль ее совсем. Даже хорошо, что ей грозит воспитательное учреждение. Если ее и впрямь отправят туда, в чем я пока сомневаюсь, то многие учащиеся вздохнут свободно. От ее тяжелой руки то и дело страдают те, кто помладше.

Родители Сивовой: пожилой дядечка и очень пышная дама, молча кивали головами, внимательно слушая инспектора. Чего не скажешь о Грановских, заявившихся в Гимназию часом позднее.

Мне родители Вероники не понравились сразу. Они вели себя просто ужасно. Хамили директору, нападали с обвинениями на меня и Рому, который, к слову, тоже пострадал от рук своей бывшей девушки. Я, когда увидела его окровавленный джемпер, очень испугалась.

Порезала. И его тоже она порезала… Совсем с ума сошла, глупая. Разве можно вот так? Разве причинишь ты боль тому человеку, которого любишь? Для меня эти две фразы даже дико употребить в одном предложении.

Пока отец Грановской по имени Алексей поливал грязью Пельш и толкал Ромку, утверждая, что во всех бедах виноват он и только он, я думала о том, что Вероника глубоко несчастлива. Моя мать, к примеру, не пытается делать вид, что я — центр ее Вселенной, а тут… «Ника. Ника», «мы все делаем ради дочери». А по итогу выходит так, что не очень-то они со своей дочерью и знакомы. По их описанию — речь будто о другом человеке. Хотя для родителей их ребенок всегда идеален, наверно.

Когда дело чуть не дошло до драки, сотрудники полиции очнулись и увели-таки буйного Алексея на пару с женой в отдельный кабинет. Рома же до этого момента оставался странно спокойным. Молча слушал отца Грановской и так же безмолвно стерпел его нападение. А ведь мог ударить в ответ запросто, но не стал этого делать. И это вызывает уважение.

После концерта Грановских (мать Ники вообще изобразила сердечный приступ), Рома просто подошел ко мне и взял за руку. Так и стоял рядом, сжимая мои ледяные пальцы в своей, перемотанной бинтом ладони. И почему-то мне вдруг захотелось, чтобы никогда не отпускал…

Что до моей матери, то в гимназию она не приехала. До нее так и не смогли дозвониться. Поэтому один из сотрудников уже ночью поехал к нам домой вместе со мной. Рома тоже поехал. Но подняться ему запретили, ссылаясь на разговор тет-а-тет.

Проводил меня до двери. Поцеловал в лоб и пообещал, что мы увидимся утром. И руку все-таки отпустил. А так не хотелось…

К счастью, были в нашей обшарпанной квартире только мать и Вадим. И даже почти трезвые, что удивительно. Но инспектору, думаю, итак все стало предельно ясно с первых секунд знакомства. Алкоголиков со стажем видно, что называется, невооруженным глазом. Да и стойкий аромат горячительных напитков нашу обитель не покидает уже слишком давно. Мне кажется, он въелся во все щели, впитался в ткань занавесок и намертво закрепился в том месте, что зовется домом…

Противно было наблюдать показную реакцию матери на новость о том, что ее «дочь подверглась физическому насилию со стороны одноклассниц». Охала, ахала, гладила мою руку и сжимала плечи, то и дело окидывая меня озабоченным взглядом. Выглядело это настолько фальшиво, что хотелось в ту же секунду встать и покинуть квартиру. Квартиру, так и не принесшую нам счастья, а ведь именно на это рассчитывала бабушка.

Прости, ба… не вышло.

Кстати о матери. Вот она стоит передо мной. Колошматить начала ногой по двери с требованием открыть. Под мышкой у нее зажата пачка сока, в руках тарелка с колбасной нарезкой и тот самый оливье, о котором упоминала Грановская…

Глава 63

Закрывает дверь на замок изнутри. Сажает Ульяну за письменный стол. Берет с полки стеклянный стакан и наливает апельсиновый сок. Пододвигает к девочке тарелку и кладет рядом ложку с коротким «ешь и сестре оставь».

Спасибо, мам, но вот что-то в горло кусок не лезет.

— Ну, как ты? — осведомляется сухо. — Сильно-то тебя порезала та сука? Ты так и не дала глянуть мне!

И не дам…

— Мам, здесь же Ульяна, — осуждающе смотрю на нее.

— Ой, а то она не слышала никогда слово это литературное, — отмахивается и садится со мной рядом на кровать, вынуждая поджать ноги. — Так че? Ментяра вчера сказал, она из-за пацана покроила тебя?

— Нет. Просто Ника оказалась не совсем здорова, — откладывая книгу в сторону, уклончиво отвечаю я.

— Ты мне не вракай-то! — начинает злиться. — Видала я из окна этого твоего провожатого…

— Рома ни в чем не виноват, — замечаю упрямо.

— Все они не виноваты, — глядя на притихшую Ульяну, говорит она. — Че сидишь уши греешь? Ешь давай!

— Не груби ей, мам, пожалуйста, — прошу тихонько полушепотом. Не хочу, чтобы сестра снова плакала. Тем более сегодня. Праздник все же.

— Поуказывай мне во то! — одергивает меня мать, поворачиваясь. — Я вот че скажу тебе, Лялька. Ты давай мне дурь из башки своей выкинь. Рома твой, конечно, лакомый кусок, но не для тебя. Тоже ж один из этих избалованных мажориков?

— Он другой, мам. — осторожно спорю я.

— Другой, — презрительно фыркает и криво улыбается. — Такой вот «другой» меня обрюхатил и бросил восемнадцать лет назад. Вляпалась, идиотка!

— Ты про моего отца, да? — поднимаю пытливый взгляд. В ее глазах горит ненависть, смешанная с разочарованием. В моих — живой интерес. О Нем она не вспоминает и не говорит в принципе.

— А про кого ж… Слинял, когда запахло жареным. Аборт правда сперва потащил делать. А я отказалась.

— Зря отказалась, — шепчу я.

— Чей-то зря! Ты у меня вон какая! — протягивает руку и гладит меня шершавой ладонью по щеке. — Только все равно понимать должна, с этими твоими богатыми буратинами связываться нельзя. Вон те урок на всю жизнь, — косится в сторону перемотанной ноги.

— И что, отец… исчез? — аккуратно возвращаю я ее к запретной теме.

— Растворился. Как будто и не было никакой любви у нас. Вжик — и все, — она жмет плечом. — Номер сменил, место жительства. Исчез и все.

— Навсегда? — сглатываю тугой ком в горле.

— А ты че, думаешь, искал он тебя Ляль, что ли? — не по-доброму усмехается, глядя на меня не то с сочувствием, не то с сожалением. — Никому ты не нужна была кроме меня. Поняла?

— А сейчас почему не нужна? — вырывается у меня непроизвольно.

В ее глазах мелькает что-то из прошлой жизни. Но это «что-то», к сожалению, гаснет так же быстро, как и появилось.

— Чушь не неси. А лучше мамку послушай. Про Рому этого забудь. Оборви связь, если имеется. У нас Илюша есть. Все оговорено.

— Мам! — вспыхиваю и вскакиваю с кровати.

— Не мамкай мне тут! Паровозов для тебя — лучший из вариантов.

— Потому что деньгами тебя снабжает? — сжимая пальцы в кулаки, осведомляюсь я.

— Потому что Илья — нашенский, деревенский, а не этот твой Принц Столичный на мотоциклете. Илюша тебя не бросит. Будешь как у Христа за пазухой.

— Пока этого Христа-Илюшу в тюрьму не посадят за разбой или убийство? — интересуюсь я, начиная чаще дышать от возмущения.

— Ой, та, — она опять небрежно взмахивает рукой. — Даже если посадят. Выйдет че.

— А если надолго посадят? Передачки носить ему всю жизнь?

— Не фантазируй давай! Ты меня услышала? — нотки угрозы словно гвозди, забивающие крышку моего гроба. — Паровозову обещана. Я ему сказала, что ты ни с кем не якшаешься. Чиста как дева Мария. Так что не вздумай спать с этим твоим Романом…

— Мам! — осекаюсь на Ульяну и в ужасе смотрю на Екатерину.

Просто слов нет, если честно. Постыдилась бы при ребенке говорить такое!

— В хорошие руки так сказать передаю тебя.

— Да уж. Как котенка или щенка, разве что не в дар, — ядовито комментирую я, качая головой.

— Не пори околесицу! И не надо мне тут характер свой говенный демонстрировать. Вся в папашу!

— И все-таки, за сколько ты меня решила продать? — склоняю голову чуть влево и, напряженно сдвинув брови, жду ответа.

— Фу ты, ну ты! — цокает языком и хлопает ладонями по коленям. — «Продать» прям, че ты! Ну дает денег, помочь может и хочет, так я че против, че ль?

— Ты не против, а расплачиваться мне! — не могу на этот раз смолчать я.

— Ну и ничего, — рявкает, поднимаясь с постели, и старая кровать протяжно скрипит. — Илюша — парень видный, о какой! — показывает палец вверх. — Может тебе еще и понравится с ним…

— Мама, просто замолчи! — едва сдерживая слезы обиды и унижения, прошу я.

— А, — она проходит мимо и останавливается у двери. — Поревешь и перестанешь, дуреха. Ниче не понимаешь. Я че. Я жизни для тебя лучшей хочу.

— Так не пила бы тогда! — срывая горло, кричу я. Сердце колотится. Громко. Больно.

Она оборачивается. Прожигает во мне мрачным взором дыру. Смотрит оценивающе и прищуривается.

— Вот все ж таки неблагодарная ты тварюка, Лялька! Я ж на тебя лучшие бабские годы угробила!

— Это твой выбор был! Только твой! — дрожит мой голос.

— Я же ж горе какое испытала! — ее взгляд скользит по маленькой фигурке Ульяны, так и не начавшей есть.

— Горе, — тяжело вздыхаю я. — Ты это горе заливаешь четвертый год. Четвертый, мам!

— Закрой рот свой, поняла? И не вздумай учить меня уму-разуму, дрянь! — орет она, изменившись в лице. — Отблагодарила мать, так сказать, за все. Поживи с мое сначала!

Началось… Я уже даже не слушаю. Достучаться до глубин души этого человека просто невозможно. В какой-то момент я просто ее перебиваю. Достаю подарок из-под кровати. Наивно думала, что все пройдет спокойно. Нет, увы…

— Улечка, — зову сестру. — Смотри, что тебе мама приготовила.

Мелкая поворачивается и разглядывает коробку, которая лежит на кровати. Вскакивает со стула и бежит ко мне. Хватает коробку с большим розовым бантом, и глаза ее начинают лихорадочно блестеть. Это та самая кукла, на которую она смотрела бесконечными минутами сквозь витрину детского магазина.

— Оох, — выдыхает ошеломленно, наконец. Мешкает, но потом идет к Екатерине и нерешительно обнимает ее за ноги, вцепившись в платье. — Спасибо, мамочка.

Мать сдержанно проводит рукой по ее волосам. И мы смотрим с ней друг другу в глаза. Долго. Как никогда долго, наверное…

Может, я ошибаюсь, но кажется, именно в этот миг она почувствовала, что потеряла нас. Меня. Ульяну. Нашу семью. Променяла на бутылку. На «Беленькую» или на «Лыхны».

И вряд ли уже что-то изменится…

Глава 64

Семь. Весь день насмарку. Полиция. Мои родители, родители Грановской. Обвинения ее отца, слезы ее матери, доводы инспектора. Этот адов круговорот, казалось, не закончится никогда. Еще и Лисица моя осталась без телефона. Не связаться с ней никак. Я, к собственной досаде, понял это только утром, когда возникло непреодолимое желание набрать ее номер и услышать мягкий, девичий голос.

Идиот. Совсем из головы вылетел тот факт, что Вероника разбила его. Вероника… Черт возьми, даже не хочу мыслями возвращаться в тот вечер и думать о ней. Потому что это кошмар полный. Просто в голове не укладывается ее поведение в аэропорту. Такой я не видел Грановскую ни разу. Да, истерила порой. Да, могла попытаться закатить скандал, но чтобы настолько неадекватно себя вести — нет… Психиатрическая экспертиза ей и правда необходима. Мне жаль ее в какой-то степени, но я никогда не прощу ей то, что она сделала.

Паркую автомобиль у серой, невзрачной пятиэтажки. Глушу двигатель.

Мне надо срочно увидеть мою девочку. Как она там? Извелся за день. Все к одному…

Вынимаю брелок, открываю дверь и выхожу на слабо освещенную улицу. Мороз тут же щиплет ноздри. Зима. Настоящая и снежная. Весь день сегодня метет. Ботинки глубоко тонут в сугробе. Похоже, тротуары здесь не чистили.

Я подхожу к багажнику. Собираюсь забрать подарки, но меня отвлекает шум. Поднимаю голову. На третьем этаже, в том самом окне, которое по моим подсчетам принадлежит семье Лисицыных, то и дело мелькают чьи-то тени. Музыка там орет так громко, что слышно даже здесь.

Я оставляю подарки для сестер в машине и направляюсь к уже знакомому подъезду. Дурное предчувствие появляется внезапно и вот я уже поднимаюсь по лестнице, перескакивая ступеньки. Все здесь как и в прошлый раз. Облупленные стены, исписанные граффити, жестяные банки, разбросанные по полу и бесчисленное количество бычков от сигарет. На втором этаже стекло так и не вставили. «Неблагополучная пятиэтажка», так и есть.

Стою и смотрю на помятую дверь из тонкого железа, вызвавшую недоумение еще в прошлый раз. Грохот. Смех громче. Топот, голоса.

Стучу кулаком. Раз. Два. Ноль реакции. Есть ощущение, что те, кто внутри, вообще меня не слышат. Там вовсю играет песня Лободы «Твои глаза». Женщины неумело подпевают, кто-то из представителей мужского пола орет матом, а я с трудом представляю посреди этого балагана свою Алену.

— Гудят с самого обеда, — раздается скрипучий голос за спиной.

Передо мной та самая бабка, которая живет по соседству. Высунула снова свой длинный, крючковатый нос. Любопытно, видите ли, ей.

— Ясно.

— Дак ты не стой истуканом. Зайди. У них дверь по праздникам открыта, — подсказывает мне она. — Проходной двор самый настоящий. Притонище! Публичный дом! Срамота…

Я дергаю за ручку, и действительно оказывается, что она не заперта. Музыка и голоса становятся еще на порядок громче. Я открываю дверь шире и захожу в прихожую. Если можно так выразиться.

Смрад стоит невероятный. Как только я оказываюсь внутри, в нос моментально бьет запах алкоголя и дешевых сигарет. Морщусь брезгливо и разглядываю обшарпанные стены. Ремонта эта квартира явно давно не видела. Обои выцвели и местами свернулись, у стены стоит видавший виды, покосившийся шкаф, битком набитый дутыми куртками. На полу из поредевшего паркета свалена горой обувь.

Празднуют, похоже, на кухне или в гостиной. Именно оттуда доносится весь шум-гам. И именно оттуда выруливает полноватая женщина в уродливом платье.

— Твоиии глазааа, — пытается пропеть она прокуренным донельзя голосом.

Видит меня. Останавливается как вкопанная. Вынимает изо рта дымящуюся сигарету и широко улыбается губами, накрашенными помадой оттенка вишни.

— Охо, — хлопает ресницами, удивленно меня разглядывая. — Это кто ж у нас такой тут нарисовался?

Поправляет наряд и бюст. Пошатываясь, принимает (как ей кажется) свою лучшую позу. Я вскидываю бровь.

— Алена где? — спрашиваю устало.

Нет, ну она видела себя вообще в зеркало? Платье, чересчур короткое и сидит на ней просто отвратно. Открывает взгляду толстые ноги, обтянутые капроновыми колготками, порванными на коленках и внизу.

— Кааать, — орет она хрипло. Кашляет и снова скалится. Подмигивает мне, вызывая приступ тошноты. — Каааать, слышь, быстро двигай сюда!

— Ну че, неси быстрей тряпку, Галь! — кричат ей в ответ.

Музыка из телевизора становится чуть тише, но на фоне звучит нетрезвый мужской смех. И мне это вообще не нравится.

— Сюда иди, Лисицына, говорю!

— Мне Алена нужна, — повторяю нетерпеливо и сам направляюсь предположительно в сторону кухни.

— Сама че ль не нашла? Я ж сказала те по-русски, в ванной лежит! — появляется из-за угла еще одна женщина. Женщина, смутно напоминающая мою Лисицу. Те же волосы, похожие черты лица. Должно быть, это ее мать.

— Гляяя, какого зайчика слааадкого к нам занесло! — еле ворочая языком, сообщает дама с вишневыми губами. — Аленку ему подавай!

Екатерина проходится по мне оценивающим взглядом.

— Сдрысни, Галь. Покумекать надобно с парнишей, — говорит она.

— Че эт-то, от лучшей подруги есть секреты? — обиженно-возмущенно спрашивает та в ответ.

— Ты за тряпкой шла. Бери в ванной и шуруй вытирай разлитое пиво, — раздраженно приказывает и толкает ее в спину мать Лисицыной.

— Ну блин, — сопротивляется та. — Дай хоть поглазеть-то. Эт че парень Аленкин? Хорооош. Оооочень даже. Отхватила так отхватила.

— Слиняй туда хотя б, а? — Екатерина загоняет докучливую тетку обратно на кухню и прикрывает дверь.

— Я могу с Аленой увидеться? — теряя терпение, осведомляюсь я.

— Не можешь.

— Это еще почему? — хмуро интересуюсь.

Нет. Алена на нее не так уж и похожа.

— Потому что не можешь и все. Я запрещаю! Рома, кажись, тебя зовут? — прищуривается она. — Забудь сюда дорогу. У Аленки парень есть. Замуж вот выходит летом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Что еще за чушь? — не верю я.

— Девке голову не морочай во то!

— Она там? — делаю несколько шагов вперед. Взрыв хохота заставляет мое сердце колошматиться с утроенной силой.

— Все Роман. На мотоцикле покатал — грасиас. Теперь до свидания.

— Дайте, я пройду, — пытаюсь двинуться на кухню, но она загораживает дверь собой.

— Пшел вон, мажорик. Уже перо за тебя моя дочь получила. Мало тебе, гаденыш? Из-за таких, как ты, жизнь потом в яму!

«Перо». Мне определенно все понятно. Круг общения у этой женщины весьма своеобразный. Теперь ясно, о чем говорил Макар из одинадцатого «Б».

Я уже собираюсь отодвинуть ее и пройти, но внезапно щелкает замок, и справа от меня приоткрывается дверь.

Глава 65

Оборачиваюсь на скрежет двери.

— Ром? — голос Лисицы позволяет на секунду вздохнуть с облегчением.

— Ален…

— Исчезни за дверью! — повелевает ей мать.

— Да ни черта, — я только открываю ее шире.

— Ром…

Я прохожу в комнату, коротко обнимаю свою девчонку. Вдыхаю глубоко запах ее волос и касаюсь губами скулы.

— Собирайся Ален, мы уходим.

— Куда это ты удумал ее утащить? — мамаша заходит в комнату и упирает руки в бока.

— Рооома! — Лисицына-младшая несется мне навстречу. В руках у нее кукла, а сама девчонка вся светится. Рада меня видеть, вроде как.

— Давай, Ален, одевайтесь, — настойчиво повторяю я.

— Никуда она не пойдет! — зло заявляет Екатерина. Тянется к Аленке, чтобы вырвать у нее из рук джинсы, но не устояв на ногах, валится на пол. Пьяна в стельку…

Я тем временем помогаю Ульяне застегнуть ботинки. Краем глаза осматриваю комнату девочек. Одна кровать на двоих, шкаф с книжками, старенький письменный стол, ковер времен СССР, плакат с изображением Гарри Поттера на стене и настольная лампа. На окне мерцает огоньками маленькая елочка. И впервые в жизни сердце щемит от какого-то доселе неведомого чувства.

— Ляль, — себе под нос бурчит Екатерина. — Не пойдешь… с ним, гадюка.

Лисицына молча застегивает куртку на мелкой. Натягивает шапку.

— Ваааадь, — истошно вопит их мать. — ВААДИК!

— Готовы? — не обращая внимания на пропойцу, спрашиваю я.

Алена нерешительно кивает головой и берет из шкафа свой свитер и пуховик.

— ВААААдь!

— Ну че *** разоралась, Кать?

В проеме появляется мужик неприятной наружности. Мне он не нравится совершенно. Если «это» живет здесь на постоянной основе, то могу с уверенностью сказать, что Лисицына сюда не вернется больше никогда.

— Че-че? Гля, че делается-то! — недовольно возмущается она, придерживается за шкаф и пытается подняться. — Ляльку нашу уволочь хочет этот буратино столичный!

Она сдувает со лба прилипшую прядь и, наконец, тяжело дыша, принимает вертикальное положение.

— Этот петушара, что ли? — делает шаг вперед Вадик-козлиная морда. — Ты кто ваще, а, слышь?

— Парень Алены, — спокойно отвечаю ему я.

— Че? — прищуривается он, почесывая пузо.

От него нещадно разит водкой. Клетчатая рубашка небрежно свисает с одной стороны. С другой — неаккуратно заправлена в брюки. На груди большое жирное пятно. В усах что-то застряло. Одним словом — мерзость.

— Че слышал, — начинаю выходить из себя я.

— Дуй давай отсюда, — угрожает мне он. — Лялька тут остается.

Мне не нравится, как он смотрит на Алену. Она надевает свитер, стоя к нам спиной. Вот клянусь, есть в этом его взгляде что-то настораживающее.

— Отойди, — предупреждаю его я.

— Я сказал тебе: девка остается! — бычится он, отклянчивая нижнюю губу. — СВАЛИИИЛ быстро из нашей хаты!

Бессмысленно с ними разговаривать. Там мозг заспиртован по самое не хочу.

Удар правой. Вадик валится на пол. Громко и нецензурно выражается. Алена прикрывает Ульяне уши.

— ВААДЮШ! — мать Лисицыных бросается к нему, падая на колени. — Вадь, больно да? Вадь, кровь течет. Вадь…

— Идите вниз, — подталкиваю Алену к выходу, выпроваживаю их обоих в коридор. Куртку надеть не успевает, запихиваю ей ее в руки.

— Ром, — голос девчонки дрожит. — А ты?

— Нормально все. Подождите меня внизу в подъезде.

— Ром…

Я выталкиваю их прочь из этой затхлой, убогой квартиры. Поворачиваю замок.

— Че за ор тут у вас? — из кухни выныривает еще один персонаж. — Ты кто? Вадян где?

— Отдыхает, — ухмыляюсь я, и что-то его в моем взгляде напрягает. Заглядывает в комнату и матерится.

— Ты че. Ах ты урод! Ты че с ним сделал?

Пытается кинуться на меня. Я хватаю его за руку. Выкручиваю со всей дури, меняя положение его тела.

— ААааааа, — кричит на всю квартиру. Хруст костей. — Отпусти! ОООЙ ЙО! Отпусти!

Пинком ноги под зад отправляю его туда, откуда пришел. Возвращаюсь в комнату и поднимаю с пола Вадика. Видимо, это замена Валеры, которого я отхлестал ремнем в октябре.

— Не трогай его, зверье! — бросается на меня Екатерина. Лупит руками, истерит.

Я отталкиваю ее в сторону кровати, а Вадика вытаскиваю в коридор и впечатываю в стену. Нос разбит, кровь хлещет. В поплывших глазах — полное непонимание ситуации.

— Ты гнида, даже не думай, — качаю головой и засаживаю ему по печени. Затем разворачиваю и локтем начинаю душить, до тех пор, пока он не начинает кашлять. — Даже в мыслях, мразь. Убью, только тронь их!

— ВАААдь! — ревет недомать, но я захлопываю дверь прямо перед ее носом.

— Опуи… — хрипит пьяница.

Чувствую, что еще немного и конец ему. Отпускаю. Но бью до тех пор, пока он мешком не сползает по стене. Прикладываюсь ногой. На всякий случай.

Приглушенно кряхтит, харкая собственной кровью. На кухне музыка и какофония звуков как-то поутихла. Сидят как мыши. Только тот несчастный стонет. Руку я ему-таки сломал.

Поднимаю глаза. Любопытные головы тут же исчезают в проеме.

— С наступающим! — бросаю через плечо.

— Брелок. Уронил, — испуганно лепечет какой-то додик, протягивая раскрытую ладонь. Я и не заметил, что он все это время стоял у двери ванной. — Только не бей. Он сам. Упал.

Я хмыкаю, глядя на спрятанную за спиной вторую руку. Приготовился небось уже чем-то долбануть меня по башке. Да не успел.

— Что там у тебя, рэмбо?

— Эээ, ничего, — ставит невесть откуда взявшуюся вазу на пол.

Качаю головой.

— Я это, я не хотел, не…

Выдергиваю ключ от своей тачки из его пальцев и одним движением грубо убираю его в сторону. Зажмуривается идиот. Думает буду бить. Что там бить-то? Костей потом не соберешь.

Выхожу из злополучной квартиры, громко хлопая дверью.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Да, Рома… Вместо того, чтобы помочь Лисице ты ей жизнь лишь усложнял. Кретин.

«Замуж выходит летом» — вспоминаются мне слова ее матери.

Что еще за херня?

Глава 66

Рома спускается вниз минут через пять. Спокойный. Но это только внешне. В свете блеклой лампы, худо-бедно освещающей обшарпанный подъезд, я замечаю в его глазах беспокойство.

— Идем, Ален? — открывает дверь, и она жалобно скрипит. Придерживает, ожидая, пока мы пройдем. — В машину садитесь.

— Ром, мы…

— В машину, Ален, — нажимает кнопку на брелке, голос не повышает, но четко дает понять, что не надо ему сейчас перечить. — Ульянка, прыгай назад.

— Хорошо!

Вот уж кто воспринимает происходящее, как очередное приключение.

Роман садится за руль, и я обхожу автомобиль с другой стороны. Открываю дверь, осторожно опускаюсь на дорогое кожаное сиденье. В машине работает радио и, как и в прошлый раз, приятно пахнет чем-то цитрусовым. Прошлый раз, кстати, состоялся лишь благодаря театральным ухищрениям одной маленькой выдумщицы.

— Поехали, пока на тачку не прилетело что-нибудь сверху, — невесело смеется парень. — Я вам обогрев включу сейчас.

— Ромааа, а ты куда нас повезешь? — интересуется Ульяна, поднимаясь с сиденья. Заглядывает ему в лицо и улыбается.

— На вокзал, — поспешно вмешиваюсь я. — Рома отвезет нас на вокзал.

— На вокзал? Ты серьезно, что ли, Лисица? Новый год на носу! Пристегивайся давай, вокзал! — качает головой он.

— Лааадно, — блею я, как самая настоящая овечка, послушно натягивая ремень.

Не сломать бы ничего. В этой его машине-иномарке страшно к чему-либо прикасаться. Все эти лексусы, мерседесы и бмв всегда внушали мне какой-то необъяснимый страх. Но, честно говоря, здесь внутри просто удивительно. Тихо, уютно, тепло и красиво, хоть я и не смыслю ничего в автомобилях.

Роман выезжает со двора, а я украдкой смотрю на его руки, вращающие руль. Костяшки пальцев припухшие. Он ведь Вадима ударил…

— Ром, — зову его тихо. — Что там было в квартире потом?

— Неважно, не думай об этом, Ален.

Вот так запросто. «Не думай об этом, Ален». Может и правда не думать? Хотя бы какой-то промежуток времени…

— Нам к бабе Маше пока нельзя, — выдает Ульяна. Вот же ж, трещотка! — Там к ней кто-то приехал!

— А мы не к бабушке, — отвечает Роман.

Я даже спрашивать боюсь куда… Но честно, сейчас мне все равно. Лишь бы подальше от того места, который мы зовем домом. То, что там происходило сегодня вечером, мне лучше не озвучивать.

— А нам колотили в дверь, — конечно, вместо меня это делает сестра. — Как будто ногами били. Хотели чтоб мы открыли. А мы как мышки сидели.

— Ульян, — посылаю ей выразительный взгляд.

— Мм? — хлопает она глазенками невинно. Может и действительно просто сказала, а не для того, чтобы пожаловаться.

Рома хмурится, но молчит.

— Но ты нас спас. Из заточения, как принцесс, — не унимается Ульяна. — Ты — мой герой, Рома.

Он поворачивается назад, задерживает на ней взгляд. Смеется. И мне нравится этот его смех. Всегда нравился, но, наверное, страшно было признаваться себе в этом. Точнее, я никогда не рассматривала его как просто парня. Ну потому что… это же Беркутов! Всякие мелочи да, подмечала. Так, ерунда… Глупости, но в целом… нет.

«Парень Алены», — вспоминаю я. Так Рома представился сожителю матери, Вадиму. Хорошо, что он не видел моего лица в тот момент. Я там, стоя за ним, от смущения чуть костром не заделалась. «ПАРЕНЬ АЛеНЫ».

Мы стоим на светофоре. Бросаю на него быстрый взгляд. И он вдруг в это самое мгновение тоже поворачивается. Как неудобно вышло. Будто поймал меня на подглядывании. Ужас!

Подмигивает мне, и я, ощутив странный укол под ребрами, спешу отвернуться.

Смотри вон Алена вперед, а не на него. Нечего пялиться. Как дурочка выглядишь, ей богу!

Перед глазами снова Вадим. Вадим, летящий на пол. Стонущий Вадим с разбитым носом. И кто его знает с чем еще. Я солгу, если скажу, что мне не понравилось это новое, совершенно незнакомое чувство. Чувство, что кто-то готов меня защищать…

Минут сорок спустя оказываемся почти в центре Москвы. Ульянка с упоением разглядывает вечерние улицы, украшенные к празднику. Когда подъезжаем к стеклянным новостройкам, мне становится не по себе.

— Рома, а твои родители? — все же спрашиваю я. — Явиться вот так к чужим людям в разгар праздника — дурной тон.

— Их там нет.

Я вспоминаю, что у Беркутовых есть шикарный дом на Рублевке. Почему Роман не там сейчас, мне не ясно.

— Мы… не в тот дом едем? — интересуюсь на всякий случай осторожно. Потому что Рублевка определенно в другой стороне.

— Нет, Ален, не в тот. На квартиру ко мне. Сергей в прошлом году изволил подарить.

«На квартиру ко мне».

Ох… До меня только сейчас доходит смысл сказанного. Домой к Беркутову. Да уж, Лисицына..

«Сергей в прошлом году изволил подарить».

Интересно, это тот мужчина, которого я видела на фото в поисковике google и считала отцом Романа? Кто же он тогда, может быть, отчим?

— Сергей — брат моего погибшего отца, — словно читая мои мысли, произносит он.

Удивительно. Я от неожиданности снова поворачиваю голову в его сторону. И мне даже нечего сказать. «Погибшего отца». Восторг Ульяны сейчас очень вовремя. Ее лепетание заполняет неудобную паузу, повисшую между нами.

— Ух ты! — восхищается она высокой, нарядной елкой, прилипнув к стеклу. — Красивая какая, Ляль, смотри!

И правда отличная. Вот вам и жилой комплекс. У них тут даже своя собственная елка есть.

Мы заезжаем на подземную парковку.

— Куда это ты нас привез, Ромка? — весело любопытничает мелкая.

— Говорю же, к себе привез, — пожимает плечом он, глядя в зеркало заднего вида.

Мне отчего-то становится очень волнительно. Что мы вообще тут делаем и как так случилось… Сказал бы мне кто-нибудь, что накануне Новогодней ночи я окажусь в гостях у парня, с которым воевала последние пару лет. Не поверила бы…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— На выход, — глушит двигатель, отстегивает свой ремень, помогает мне.

И почему не дышится совсем, когда он так близко?

Выхожу из машины. Осторожно закрываю дверь и тяну носом необходимый мне кислород. Всю поездку просидела в напряжении, будто кол проглотила.

— Ульяныч, ты мне помогаешь, — Роман открывает багажник и достает оттуда две стильно оформленные коробки. — Держи, это ваше. Так и не подарил у вас «дома».

— Ты приезжал поздравить нас с Новым Годом? — не своим голосом тихо спрашиваю я.

Он поворачивается ко мне.

— И это тоже. Увидеть тебя хотел…

Это его признание очень смущает. И смотрит на меня Роман так, что щеки мои мгновенно гореть начинают. Тушуюсь, опускаю глаза. Вот ведь странно, раньше я совсем иначе вела себя с ним. Стоило ему меня затронуть — и понеслось. Наши ядовитые диалоги и обмен взглядами ненависти — лицезрела вся старшая школа. И только в этом году все как-то поменялось. Совершенно неожиданно. После той страшной ночи.

— Ооо! — Ульяна трясет коробку. — А что там?

— Откроешь и узнаешь.

Рома направляется в сторону, как я понимаю, лифта, и мы плетемся следом за ним. Абсурдность момента, конечно, просто зашкаливает.

— Рооом, а елка-то у тебя есть? — стягивая со лба шапку, спрашивает Ульяна.

— Есть. Тебе понравится.

— Живая? — глаза малышки начинают блестеть от предвкушения.

— Да. Канадская ель. Днем привезли.

— Кто привез? Дед Мороз из Канады? — недоумевает она.

— Ну почти, — хохочет Рома. — То, что он не местный, это точно. Я вообще ничего не понял из того, что он говорил…

Глава 67

В «металлическом шкафу» (именно так Ульяна называет лифт) — огромное зеркало и красивые лампы. Да и вообще, чересчур тут просторно и красиво. Сразу видно, что новостройка — элитная. Я поняла это еще тогда, когда мы проехали пост охраны со шлагбаумом. А уж когда холл увидела, так вообще. Что уж говорить, в подобных местах мне бывать не доводилось.

Ульяна вертит коробку, любуется большим, розовым бантом и что-то напевает себе под нос. Я же усердно разглядываю свои старые ботинки, так и не осмелившись поднять глаза. Вот бывают такие неудобные ситуации. Не знаешь, куда себя деть, испытывая странный дискомфорт. В последнее время это случается все чаще, когда мы оказываемся в закрытом пространстве с Ним вдвоем.

Помпезный лифт, прерывая мои мучения, останавливается на двадцать первом этаже. Я выхожу, беру сестру за руку. Рома огибает нас и широким шагом проходит по коридору вправо.

— Только я не один, девчонки, — предупреждает он, доставая ключи.

«Не один». И что это значит? Если родителей в квартире нет, то кто же там? Я начинаю как-то переживать уже о своем решении. Зачем мы сюда пошли? Не подскажите?

— Это ничего, — отмахиваясь, заявляет Ульяна.

— Уль, — качаю головой.

Сама непосредственность просто.

— Обожаю тебя, мелочь, — Рома с полуулыбкой на губах открывает дверь.

— Заходите, — кивает головой, и волей-неволей приходится все-таки сдвинуться с места.

Ульяну-то дважды приглашать не надо. Вон она уже юркнула внутрь, поставила коробку и разувается. Предательница маленькая.

— Раздевайтесь, куртки можно повесить сюда, — Рома отодвигает зеркальную стенку полупустого шкафа-купе. — Будьте как дома.

Сравнил тоже…

Оставляем вещи там, где он указал, и проходим за ним. Это, конечно, не квартира… Это просто нечто. Здесь пахнет чистотой и свежим ремонтом. Очень красивая декоративная штукатурка на стенах, черный глянцевый потолок со встроенными мудреными светильниками и вроде как мраморный пол, который почему-то теплый.

— Керамогранит, — поясняет мне Рома. Видимо, обратил внимание на то, что я разглядываю поверхность под ногами.

«Керамогранит». Как-будто мне это о чем-то говорит…

— Идите сюда. Здесь можно помыть руки. Санитайзер справа, если что.

В ванной комнате довольно необычно. Как в отеле каком-нибудь. Черная плитка, до ряби в глазах блестящая сантехника и какая-то совсем космическая кабинка. Душ, предполагаю.

— О, оно само льется, — играется Ульяна.

— Не балуйся, — снимая мягкое, махровое полотенце, говорю я ей. — И помни о правилах поведения. Мы же в гостях.

— Да, хорошо Ляль, — кивает она.

— Я сейчас провожу кое-кого, и мы займемся подготовкой к празднику, — с энтузиазмом сообщает Рома, закатывая рукава белого джемпера.

И я только сейчас замечаю, что он испачкан чей-то кровью. Морщусь и выхожу. Пока парень моет руки, мы ждем его в прихожей. Разглядываем необычную черно-белую картину. На ней изображена дивная девушка-дерево. Вместо волос у нее будто бы ветви. Очень креативно.

— Нравится? — интересуется Рома, неожиданно возникший у меня за спиной.

— Очень, — честно признаюсь я.

Он как-то странно усмехается.

— Идем.

Проводит нас в большую, светлую комнату. Там со стены вещает гигантская плазма, показывая нам сцену из «Простоквашино». Кот Матроскин в этот самый момент пишет письмо.

— Ого! Вот это да, Ром! — восторженно шепчет Ульяна, разглядывая невероятно красивую елку, установленную в углу. Густая, немыслимо зеленая, светится голубыми огоньками. Идеально украшена. Я такие только на картинках видела.

Разглядываю гостиную, но толком осмотреть не успеваю. Потому что глаза мои лезут из орбит. У дивана, на бежевом шелковом ковре сидит Абрамов. Совершенно точно это он!

Я аж останавливаюсь. Испуганно замираю. Наверное, если бы не ребенок… тот самый, которого я видела в доме Беркутовых, так и таращилась бы на того, кто когда-то направлял мне в лицо дуло пистолета.

Он, кстати говоря, тоже на меня смотрит. Только вот удивления на его лице нет абсолютно. Его фирменный прищур выражает скорее некий интерес. Мне почему-то дурно становится. А что если они специально заманили нас сюда…

— Нормально все Ален, — ладони Романа опускаются мне на плечи. — Ян уже уходит. Савелий, я тебе компанию привел.

— Ааа?

Мальчишка, лет семи на вид, поворачивается к нам. Он только что запускал машинку по многоуровневой трассе.

Да, я уже видела Савелия. Но сейчас мое сердце сжимается от боли, когда я смотрю на него. А еще я начинаю переживать. Потому что не могу предугадать реакцию Ульяны, ведь ребенок не совсем обычный… Для его возраста у него довольно короткие конечности и шея. Кажущееся несколько плосковатым лицо. Глаза имеют монголоидный разрез, ушные раковины и носик немного деформированы. Рот приоткрыт.

— В прошлый раз я вас не познакомил, — Рома садится перед ним на корточки.

— Рооома, — улыбается мальчуган, обнимая его за шею.

Парень поднимает ребенка на руки и несет к нам. Я цепляюсь за свитер Ульяны, надеясь, что она не сморозит по неосторожности какую-нибудь глупость. Рома, тоже вот, хоть бы предупредил! Кто ж так делает…

— Это Ульяна и Алена, — представляет нас мальчику он.

Тот в ответ улыбается. Милый, несмотря на внешние дефекты. Вот не знаю, как объяснить, но это действительно так, без лукавства.

— Приятно познакомиться, Савелий, — улыбаюсь я ему и машу рукой.

— Рома, это твой братик? Ты не говорил…

— Да, Ульян, Савелий — мой брат.

Рома с такой теплотой смотрит на ребенка…

— Савелий, я — Ульяна, — совсем по-взрослому произносит она, спустя несколько секунд.

Мальчишка глазеет на Ульяну, тянет к ней руку, и она тут же протягивает ему свою в ответ.

— Как ты себя вел? — спрашивает у него Рома.

— Отлично он вел себя, — доносится из глубины комнаты. — елка твоя — отстой полный.

— Тебе понравилось на елке, Савва? — интересуется Рома, игнорируя слова того, кто до сих пор даже с места не сдвинулся.

Сидит и разглядывает нас. Взгляд у него конечно… до костей прямо пробирает.

— Да… Там… там Дед Мороооз, ееелка и…

— Снегурка, чьи ноги мы тоже заценили. Единственное, ради чего стоило посетить это мероприятие, — заканчивает за Савелия Абрамов, хмыкая.

«Посетить мероприятие».

Рома с ума сошел, что ли? Доверять ребенка, да еще и больного, этому чудовищу.

Рома подкатывает глаза.

— Тебе пора, Ян, — холодно говорит он, и его губы при этом слегка дергаются от раздражения.

— Да понятное дело, — усмехается тот в ответ.

— А ты кто?

Я не успеваю поймать Ульяну за руку. Мелкая уже несется к человеку, которого я совершенно точно не хочу видеть рядом с ней. Ни при каких обстоятельствах. На расстоянии пушечного выстрела.

— Я — Ульяна, — подходит она к нему и с интересом разглядывает. — Добрый вечер.

Абрамов как-то странно на нее пялится, и я все-таки не могу сдержаться.

— Ульяна, — строго зову ее. — Отойди от него немедленно.

Да, возможно, это звучит грубо, но я достаточно хорошо знакома с Абрамовым для того, чтобы понимать, КТО передо мной.

— Привет, — снова произносит она. — Ты красивый. У тебя сережка в ухе?

Протягивает маленькую ладошку. Дотрагивается до нее похоже. А я в ужасе наблюдаю за тем, что происходит. Рома, между прочим, тоже косится на них с беспокойством. И меня это крайне настораживает.

— Ты тоже брат Ромы?

Ян в ответ не произносит ни слова. По-прежнему молчит, излишне внимательно рассматривая мою сестру. До того, как он резко поднимается с пола, я успеваю заметить промелькнувшее в его глазах выражение. И оно ему не присуще совершенно.

— Яяян, — тянет к нему руки Савелий, когда тот проходит мимо, никак на него не реагируя.

— Мы сейчас, — бросает мне Рома. — Дверь за ним закрою только. На кухню проходите, Ален…

Глава 68

Пока Роман занят Савелием, мы с Ульяной пытаемся хозяйничать на кухне. Кухне, определенно являющейся мечтой любой женщины. Баснословно дорогая техника с феноменальным количеством озадачивающих меня кнопок, качественная на вид посуда и холодильник, в котором, кажется, есть абсолютно все, а не только ингредиенты для салата «Оливье», помочь с которым попросил Роман.

— Охо! — стоя рядышком, восклицает Ульяна. — Рома ограбил «Магнит»?

— Рома не ходит в «Магнит», зай, — хмыкнув, отвечаю я.

Вот даже представляю его там с большим трудом. Наверняка он наведывается только в магазины типа «Азбука вкуса».

Достаю все то, что нам понадобится и сама изумленно хлопаю ресницами. Ульяна права, чего тут только нет. Этот Bosch — полная противоположность нашему старенькому и вечно пустому холодильнику Бирюса. Потому сестренышу сложно скрыть свой дикий восторг. Тут столько заморских деликатесов, что нам и не снилось.

Беркутов все мне тут на кухне показал и объяснил, прежде, чем уйти делать Савелию лечебный массаж. Наказал без стеснения брать все, что нужно и делать, что душе угодно. И от этого очень не по себе. Все же я нахожусь в чужой квартире и передо мной — чужие продукты.

Я минут десять вообще раздумываю на тему того, чтобы уйти. Неудобно ведь катастрофично. Иду и напрямую озвучиваю свои переживания Роману. Сообщаю, что не нужно нам с Улей здесь быть.

Он вынужденно отвлекается от того, чем был занят, берет меня за руку и, глядя прямо в глаза, произносит только два слова: «Останься, пожалуйста». И мне бы бежать отсюда, сверкая пятками… но почему-то не хочется.

— Снимай скорлупу, — какое-то время спустя обращаюсь я к Ульяне. — Нам еще нужно добавить горошек и зелень.

Пока она с дюже серьезным видом занимается яйцами, я иду в гостиную. Останавливаюсь в проеме и какое-то время просто наблюдаю за братьями. Савва смотрит «Карлсона», а Рома разминает ему ноги, используя комбинацию различных движений.

— Ром, — зову осторожно, — «Оливье» готов. Может, нужно приготовить что-то еще?

— Ален, не угробляйся, давай из ресторана все закажем.

— Зачем из ресторана? — искренне удивляюсь я. — У тебя там столько продуктов, что можно и самим приготовить, что угодно.

— То есть ты настроена готовить? — поворачивается ко мне и вскидывает бровь.

— Я… не подумай, что хозяйничаю… просто…

— Ален, сразу предупреждаю, от меня толку ноль. — улыбается он, — Так что хозяйничай сколько угодно, если тебе не в тягость. Серьезно, хочешь что-то приготовить, делай. Но не подумай, что я тебя для этого сюда привез.

Я киваю, чувствуя вновь одолевающее меня смущение. Он возвращается к своему занятию, а я… решаю, что пусть хоть какой-то толк от меня будет. Все-таки Роман забрал нас к себе, приготовил подарки. Могу же я в ответ тоже что-то сделать? Невзирая на наше прошлое, которое отчего-то вспоминается все реже.

— Ульян, а давай мы с тобой Рому удивим?

— Давай! — загораются в момент ее глазки.

— Ну тогда поехали…

Роман появляется на кухне спустя полтора часа. К этому времени мы с моим маленьким, болтливым поваренком успеваем приготовить закуски: «сырных Снеговиков» и «рулеты по-царски». Также я ставлю в духовку курицу и картофель, делаю еще один салат и начинаю жарить отбивные. Полагаю, на грохот, доносившийся пять минут назад, он и пришел. Наверняка, переживает, что я сломала ему тут чего-нибудь.

— Рома, ты не переживай, я аккуратно тут все, и с ножами японскими вашими, и со сковородой…

Парень пялится на происходящее вокруг, и глаза его полны искреннего изумления.

— Я ничего не сломала, не сразу разобралась с холодильником, он закрылся и не открывался, но потом вдруг на экране включился голосовой помощник и подсказал нам…

— Да, у тебя говорящий холодильник. Ты знал, Рома? — хохочет Ульяна.

Беркутов молчит. Подходит ко мне, рассматривает снеговиков, которых я убираю в холодильник, затем заглядывает в духовку, а после наблюдает за тем, как я переворачиваю отбивные.

— У тебя чудо, а не сковородки, — искренне восхищаюсь я. — Покрытие не поцарапаю, не волнуйся, все лопаточками, у тебя тут их столько…

Он по-прежнему не произносит ни слова, а я, занятая параллельным приготовлением бананового чизкейка, для которого обнаружила все необходимое, начинаю лихорадочно соображать, что не так. Может, я разошлась чересчур?

— Ром, ты прости, я, наверное, взяла то, что нельзя? — тараторю извиняющимся тоном.

— Лисица, — он вдруг приобнимает меня за талию и наклоняется ближе к моему лицу. — Знал бы, что ты такая кудесница, притащил бы в свою пещеру гораздо раньше.

— Я бы не пошла, — признаюсь честно.

Он смеется. Потому что так и есть. В условиях той войны, что развернулась между нами, вероятность моего попадания в эту квартиру была равна нулю.

— Просто если вдруг я взяла то, что не следовало…

— Глупая, половина из всего этого отправилась бы в мусорку, если б не ты.

Мне дико слышать о том, что он выбрасывает продукты. В нашей семье так не принято. «Было бы что выбрасывать», — ядовито замечает внутренний голос.

— Может, поцелуетесь еще? — хихикая, комментирует Ульяна эти наши с ним неловкие гляделки.

Я тут же вспыхиваю и, спохватившись, спешу выложить отбивные на блюдо.

— Ульян, ты хорошо размешала? — заливаясь краской, интересуюсь я.

По-прежнему стою к ним обоим спиной. Сгорая от стыда, если честно. Ну, Ульяна! Да, признаю, засмотрелась в его карие глаза с зелеными вкраплениями. То, что я вижу там — отзывается странным чувством в груди. Вот ненормально это вот все. Глупости.

— Дай попробую, — Рома отодвигает меня в сторону и крадет с тарелки отбивную.

— Это не еда из ресторана конечно, — оправдываюсь я, — рулеты и чизкейк я вообще впервые делаю. Давно рецепт читала, хотелось попробовать, но не было возможности. Так что если невкусно…

— Что там? Чизкейк? — смотрит на меня в шоке.

— Эм… Ему еще стоять в холодильнике долго.

— Обалдеть, Лисицына. Я отправляюсь накрывать на стол в гостиной. Пора пробовать все, что ты приготовила, — весело заявляет он.

Я, наконец, выдыхаю. Не злится значит. Хорошо…

— Рома, я с тобой. Помогу все расставить и салфеточки разложить, — спешит слезть с высокого стула Ульяна.

— Ален, ты икру и нерку тоже распаковывай, не то у местного кошачьего братства будет праздник, — подмигивает мне он.

— Ляля, дай салфетки и скатерть, — командует Ульяна, ткнув пальцем наверх.

Я достаю все с холодильника. Засматриваюсь на причудливую, узорчатую скатерть с изображением резных, серебристых снежинок.

— Купил, что было, — пожимает плечами Рома. — Салфетки со Смешариками потому что Савелий их обожает, — поясняет он, смеясь. — Еле достал…

Я не могу сдержать ответную улыбку. Вот кто бы мог подумать, что Беркутов будет ездить по Москве, пытаясь найти салфетки с изображением этих мультгероев. Прям представила себе эту картину. Беркут, требующий от продавцов Смешариков.

— Хватит угорать, Лисицына, — выхватывает из моих рук упаковку веселых салфеток и, кажется, смущается. Вот это да!

Суетимся мы долго. Я готовлю еще и пюре к отбивным, пока Ульяна под руководством Романа, кривляясь, таскает из кухни дорогущую фарфоровую посуду. И да, она-таки роняет одну из тарелок этого сервиза.

— Вот баловство твое до чего доводит! — смотрю на нее я сурово.

— Прости, — глаза по пять рублей. Понуро опускает голову. Она так делает, когда понимает, что накосячила.

— Ульян, я тебе всегда говорю: осторожнее.

— Я не хотела, — дрожит ее голос. — Но виновата.

— Молодец, что уж теперь сказать…

— Что случилось? — а это уже Рома.

— Прости, Ром, — развожу руками, пока он оценивает масштаб происшествия.

— Ты че реветь удумала из-за этой ерунды? — приседает напротив сестры он.

— Я случайно. Шшшла… и… заболталась… ноги заплелись…

Тааак. Она начинает плакать.

— Ульян, ты серьезно, ну-ка прекращай! — Рома обнимает ее, пока я собираю осколки. — Это же просто тарелка.

— Тарелка из фарфора, — уточняю я.

— Из фарфора, но все же тарелка, — смеется он, а сестра начинает рыдать пуще прежнего.

— Гляди. Чтоб ты не расстраивалась, — он встает, достает с полки тарелку и неожиданно для нас обеих тоже выпускает ее из рук. Да с таким выражением лица, что Ульяна невольно переключается со слез на смех.

— С ума сошел? — смотрю на него во все глаза.

— И ты, Лисица разбей. На счастье, — советует мне он, протягивая еще одну тарелку.

— Вы обалдели оба, что ли?

— Бей давай. Я уберу, — отмахивается он.

— Бей, — присоединяется мелкая. — На счастье!

Я в ужасе смотрю на белоснежную фарфоровую тарелку, красивой квадратной формы. Вспоминаю квартиру Князевых, эдакий «музей фарфора». И ту чашку, и ковер. И реакцию Данилы. А потом и поведение его родителей.

— Ну же, Лиса, мы ждем! — Рома поднимает Улю на руки.

— Давай! — визжит она. — Будет весело!

— Ну ладно, дурики, — начинаю уже и я смеяться. Прямо какое-то массовое сумасшествие.

— Ну же! — подначивает мелкая.

— Вот же глупость, — ворчу вслух, закрываю глаза, чтобы не видеть это преступление, и разжимаю одеревеневшие пальцы, роняя тарелку.

Звонкое «дзинь» разносится по всей квартире. Третье по счету.

— Еее! — вопит Ульяна, обвивая ручками плечи Романа. Жмется к нему, а потом и вовсе в щеку целует. — Спасибо, Рома, что не поругал.

— Ну все, быть нам всем троим теперь счастливыми, — задумчиво произносит Роман, глядя на меня.

А мне даже как-то неловко становится. Может, и нет никакого подтекста в его словах. Может, «всем троим» — это потому что били тарелки все трое, а не потому что… Ой. Не думай. Может, он вовсе не то имел ввиду. Но все равно как-то тепло на душе становится…

Глава 69

Мы садимся за стол только в половину двенадцатого.

— Сколько еды и красиво! — наблюдая за Романом, поджигающим толстые ароматизированные свечи в стекле, говорит Ульяна.

— И правда, много всего получилось, — оценив свои скромные труды, не могу не признать я.

Рома и вовсе руками разводит, демонстрируя тем самым отсутствие каких-либо слов.

Ульяна сидит по другую сторону от Савелия. Мальчик выглядит уставшим, но довольным. Рома предупредил нас о том, что в любую секунду его настроение может измениться. И о припадках, которые порой случаются, тоже.

— А желания загадывать будем? — интересуется Лисицына-младшая, отправляя в рот один кусочек дорогой сырокопченой колбасы за другим. — Надо написать и сжечь. И в бокал. И выпить.

— Ульян, — я улыбаюсь. — Мы уже пробовали с тобой на день рождения. Не сбылось.

— Так потому что надо на Новый Год! — оптимистично выдает она. — Рома, неси бумажки и ручку.

Беркутов послушно поднимается со стула. Я не знаю, по-моему, Уля совсем обнаглела. Она как-то странно на него действует. Вообще он и дети — отдельная тема. Это как будто совершенно другой человек.

— Давайте включим идиотский «голубой огонек» или как там это называется, — предлагает вернувшийся из спальни Рома, отдавая листок и ручку сестре. Находит пульт и включает концерт, который идет по первому каналу. — Мать вечно это смотрит. Каждый год одно и то же, ей богу.

— Можем мультики оставить, — пожимаю я плечами.

— Да не, пусть поют. Правда на эту песню у меня теперь аллергия, — мрачно отзывается он, глядя на Лободу, танцующую в мини платье и напевающую всем известный трек «Твои глаза».

Интересно, она ему нравится внешне? Да стопроцентно да. Блондинка. Вон ноги какие от ушей и грудь большая.

— Лошадь силиконовая, — к моему немому удивлению вздыхает он, потирая ладони. — Поет в принципе ниче так. Щас будем дегустировать все Лисицына. Но сначала Савелия угостим. Да, родной? Тебе правда можно не все.

Минут пятнадцать мы едим, кормим Савву, просто смотрим телевизор и смеемся. Ульяна подпевает Полине Гагариной. Изображает из себя эстрадную певицу, сжимая в ладони пульт. Пляшет, глаза закатывает, волосы игриво назад откидывает.

Савелий ей хлопает. Рома без конца ест, да подкладывает мне. Я впервые в жизни пробую черную икру и копченую рыбу под названием «нерка». Жмурюсь от удовольствия, и Рома пододвигает ко мне всю тарелку, ласково потрепав по волосам.

За минуту до двенадцати, пока президент России произносит традиционное поздравление, мы уже наготове.

Листочки. Ручка. Зажигалка Абрамова, которую он очень кстати выронил на ковре. Газировка. Ведь спиртного на нашем столе нет. Думаю, причины ясны.

— Три, два, один, — считают они на пару. — Пишем!

Я быстро вывожу «Хочу, чтобы Ульяна была здорова и счастлива», передаю ручку Роману. Он поджигает мою бумажку левой рукой, а правой строчит что-то на своем листочке.

Часы отбивают двенадцать последних ударов уходящего года.

— Быстрее! Не успеем! — визжит Уля. И вот уже ее листочек вспыхивает маленьким красным пламенем.

Мы с Ромой хохочем, потому что получается все как-то через одно место, что называется. Савелий, тоже наблюдая за нами, начинает смеяться.

— Пьем! Пьем! — ускоряет процесс Уля.

Вот же делать нечего! Но все трое до гимна успеваем проглотить свой «лимонад с пеплом».

— С НОВЫМ ГОДОМ, Савка! С НОВЫМ ГОДОМ, девчонки! — целует брата и, поднимаясь со стула, громко поздравляет нас Рома.

— С НОВЫМ ГОДОМ! — улыбаюсь я, вставая тоже. Мы звонко стукаемся бокалами.

— УРРРА! — визжит Ульяна на пару с Савелием. А тем временем на улице уже начинается характерная стрельба. Это гремит раскатами праздничный фейерверк. — Ляль, глянь! Вот это да!

Сестра бежит к огромному панорамному окну. Я тоже направляюсь туда. И правда красиво. Черное небо разрезают разноцветные линии и яркие вспышки.

— Оооо, сааалююют! — Савва, который сидит у Романа на руках, почти не моргает и машет руками. Ему, судя по реакции, очень нравится. Только вздрагивает бедный от каждого взрыва.

— Савва, ого да? — Улька хватает его за руку. — Клааасс! С Новым Годом!

Они визжат на пару, а я впервые за несколько лет чувствую атмосферу праздника. А главное, что эту атмосферу чувствует радостная Ульяна. Она крепко обнимает меня, утыкаясь лбом в живот и шепчет, что любит, а я едва сдерживаю слезы. Маленький мой зайчик…

— Ульянка, скорее идем подарки открывать. Пора, — улыбается Рома.

Праздник у нас задался на славу. До отвала наелись, насмеялись. Пели, играли в крокодила, лепили друг другу на лоб бумажки и пытались отгадать слова. В итоге в половину третьего обессиленные и вымотанные Ульяна и Савелий отключаются прямо на диване.

— Пошли потанцуем, — Рома совсем неожиданно хватает меня за руку и тянет ближе к елке, пока Тима Белорусских поет «Мокрые кроссы».

Его телефон, который лежит на кофейном столике, до сих пор без конца вибрирует, но он даже не реагирует на него. Один раз только ответил. Родителям.

Уверенно обнимает меня за талию, кладет мои руки себе на шею. И мы теперь настолько близко друг к другу, что я чувствую его горячее дыхание у своего уха.

Сердце громко и больно стучит. Его. Мое.

Нечем дышать, голова начинает кружиться. От его запаха, который, кажется, я теперь узнаю из тысячи… От легких прикосновений мягких губ к моей скуле. И просто от того, что мы медленно двигаемся под музыку. Рома притягивает меня к себе еще ближе. Зарывается носом в волосы, осторожно гладит спину.

— Лисица, — выдыхает шумно.

Я зажмуриваюсь, пытаюсь совладать с собой и с тем, что происходит у меня внутри, но ничего не получается. Все это сильнее меня… Парень оставляет на моей шее легкий поцелуй, посылая стаю мурашек, разбегающихся по телу.

— Ален, — отклоняется назад.

Играет Zivert ЯТЛ, и он так смотрит на меня… Я этот момент на всю жизнь запомню. И ощущение трепета, поглощающего каждую мою клеточку.

— Ален, — заправляет прядь мне за ухо. Скулы напрягаются.

Глаза в глаза. Они лихорадочно блестят, но вместе с тем в его взгляде есть какая-то отчаянная решимость, и это заставляет меня изрядно нервничать, дергаться. Испытывать какое-то давящее, жгучее предвкушение. Я вообще ужасно плохо соображаю, когда расстояние между нами сокращается.

— Я тебя люблю, — произносит на одном дыхании он, выбивая из меня последние сомнения.

«Я тебя люблю»…

Его, такие неожиданные для меня слова, эхом звучат в глупой голове. Смотрю на него… Он такой красивый и сильный. И мужественный. Неужели, мой?

Его глаза прожигают. Растапливают лед безжалостно.

Сердце сбивается с ритма. Почти останавливается, когда я, набравшись смелости и переступив через свою робость, решаюсь подарить ему то единственное, что могу…

Секунды кажутся вечностью. Я дотрагиваюсь дрожащими пальцами до его скулы и встаю на носочки. Закрываю глаза и, умирая от горячего смущения, заливающего щеки, все же прижимаюсь своими холодными губами к его.

Не умею. Не знаю, что нужно делать, но, когда он зарывается ладонью в мои волосы и сильнее сжимает в объятиях, задыхаясь от волнения вместе со мной, я теряю голову и отдаюсь на растерзание инстинктам. Обнимаю его за шею, несмело подаюсь навстречу и падаю. Падаю прямо в небеса…

Туда, где мы с ним вдвоем. Парим. Высоко-высоко. Растворяясь друг в друге.

Чувство невесомости, оглушительной эйфории накрывает, одурманивает и заставляет чувствовать себя нужной. Особенной. Желанной. Слабой девочкой, которую могут любить.

Рома аккуратно толкает меня к стене. Горячо и умело целует в ответ. Сперва осторожно, будто боится разрушить этот хрупкий момент. Но я неуверенно открываю рот, позволяя ему чуть больше… и все меняется почти моментально. Его мягкие и настойчивые губы… Мы окончательно теряемся в долгом, откровенном поцелуе. Слишком взрослом, наверное, но поделать с этим ничего нельзя. Оба с ума сошли как будто. Одновременно.

Не слышу ничего. Не вижу ничего. Только чувствую необъяснимое тепло, огненным шаром горящее внутри. Осознаю глубокую привязанность к этому мальчишке, успевшему занять внутри меня столько места, что самой страшно. Страшно представить, что его вдруг не окажется рядом… Страшно представить, что все исчезнет так же быстро, как появилось.

Обмен микробами по полной программе, но какая разница, если это так прекрасно, что даже соображать и рассуждать на тему происходящего не хочется.

Потом… Все потом.

— Сбылось, Лисица, — прижимаясь своим лбом к моему, шепчет он, тяжело дыша. А затем снова нетерпеливо припадает к моим губам.

Я улыбаюсь и сильнее обнимаю его за шею.

Целуй меня, Рома.

Пожалуйста. Я хочу. Очень…

«От счастья рвет на части».

Именно так…

Глава 70

Предновогодняя суета несказанно раздражает. Вера в то, что год грядущий подарит лучшую жизнь — всегда меня крайне забавляла. Но не поражала, нет. Человек — существо довольно примитивное. Ему нужна эта самая надежда на светлое будущее, как крылья гусенице, превращающейся в бабочку. Мнимая атмосфера ожидания перемен. Воодушевление. Глупая и такая обманчивая эйфория.

Наивные… Это всего-навсего набор чисел в календаре. Не более. Нет никакого сакрального смысла в том, что в году насчитывается двенадцать месяцев, а тридцать первого стартует новый виток. Это традиционное хождение по кругу, ведь жизнь рода людского циклична…

Со скучающим видом смотрю перед собой и сканирую толпу. Все эти счастливые, до противного однообразные лица, на которых отражается предпраздничное предвкушение, вызывают приступ стремительно подкатывающей тошноты. А может, дело в этом навязчивом, приторно сладком цветочном запахе?

Жму на кнопку, и стекло съезжает вниз, запуская в салон мерседеса свежий, морозный воздух.

— Духи — отвратные, — озвучиваю вслух свой вердикт.

— Ну Ян! — Шевцова тут же демонстративно дует губы. — Это же Chanel!

— Бренд значения не имеет. Дело вкуса, — отвечаю я нехотя.

— Хочешь, чтобы я купила другие? Скажи тогда какие. Мне важно, чтобы и тебе они нравились, — ее голос так и сочится обидой, но мне откровенно наплевать.

Молчу. Хочу лишь одного — чтобы она снова закрыла рот. Только так можно вынести ее навязчивое присутствие.

— Может, мне достать те, которые я видела у тебя в квартире? Ну, розовый такой флакон. Victoria Secret, — поясняет она. — Я понюхала, мне они «зашли».

Меня передергивает от мысли, что она воспользовалась ими.

— Не вздумай даже, — выходит довольно резко.

— Ооо, ну, нет так нет, — трещит пустоголовая. — Слушай, я тут вернуть хочу… — Алла достает что-то из сумки.

— Тебе кто давал разрешение брать ее? — гневно интересуюсь я, глядя на экземпляр Коэльо, который она сжимает своими красными когтями.

Он совершенно точно лежал в бардачке. Что она там забыла? Ах да, доставала оттуда средство защиты… пару дней назад.

— Ну мне захотелось посмотреть. Название такое, с пафосом: «Вероника решает умереть», — глупо фыркает она. — Я пыталась читать, клянусь. Чушь какая-то.

— Не стоило даже начинать, — щелкаю лепестком, чтобы сработали дворники и жму на педаль газа, обгоняя плетущуюся впереди камри. — Тебе не дано понять.

— Ой, а можно не грубить Янчик? — пища, просит она.

— Не называй меня так. Говорил, что бесит неимоверно, — предостерегаю ледяным тоном. — На место вернула быстро. И впредь не вздумай без спроса брать мои вещи. Ясно тебе?

— Ясно, — Алла тяжело и протяжно вздыхает. Закрывает бардачок и примирительно выставляет ладони вперед. — Вернула, не надо так агрессировать.

Я молчу. Тупая шкура.

— Ну и о чем по-твоему эта книга?

— Тебе зачем вдаваться в ее смысл? — вскидывая бровь, поворачиваюсь к ней. — Что с лицом, кстати?

— А что с ним не так? Праздничный макияж, в салоне делала, — произносит севшим голосом.

— Больше похоже на театральный грим.

— Ты невыносим! — всплескивает руками и морщит лоб.

Я усмехаюсь. Что есть, то есть, но проявлять ко мне симпатию никто не просил. Помнится, сама со мной познакомилась.

— Так что там с этой Вероникой? Хочу обогатиться духовно, — возвращается она к своему вопросу.

Ого… Обогатиться духовно. Сильное заявление. Ей не присущее абсолютно.

— Книга о том, как человек учится осознавать ценность прожитого мгновения. О жажде жизни перед лицом смерти. О безумии, избавляться от которого нельзя ни в коем случае.

Какое-то время Алла молчит. Зависла. Хотя куда ей размышлять на столь философские темы.

— Мне понравились твои фотографии. Они… хм необычные. Стильные. И картины черно-белые в карандаше — тоже огонь. А меня нарисуешь? — выдает вдруг Шевцова. — Я бы с удовольствием попозировала. И нагишом тоже.

Подмигивает мне. Стискиваю зубы до хруста. Злость накрывает моментально.

— Ты в студию заходила? — сталью звенит мой голос.

— Я… там открыто было…я просто осмотрелась, — испуганно мямлит и виновато пожимает плечами, уставившись на меня. — У тебя талант. Ты знаешь?

— А у тебя отсутствие инстинкта самосохранения, — стреляю в нее испепеляющим взглядом.

— Ну не злись, просто любопытно стало, — лезет ко мне, но я дергаю головой влево.

— Любопытство кошку и сгубило.

— Какую? — не понимает она.

— Неважно.

— В клуб едем сегодня или нет? — переводит тему.

— Я — нет.

— Почему? А где же тогда ты будешь встречать новый год? Не с друзьями? Не со мной? Я думала, что мы…

Ее болтовня капитально действует на нервы.

— Ты в последнее время слишком много думаешь, — замечаю я, останавливаясь на перекрестке. — В твоем случае это вредно. Вон даже морщина на лбу появилась.

— Что? — она опускает солнцезащитный козырек и внимательно пялится в зеркало, приняв мои слова за чистую монету. — Ну че ты доводишь меня! Нет там никакой морщины!

Пока курица возмущенно кудахчет и осматривает свой излишне разукрашенный фэйс, я сменяю радиостанцию. До оскомины раздражает та примитивщина, от которой она тащится.

— Ну Ян, на фига ты переключил, — противно ноет, — там моя любимая песня играла…

— Кровь из ушей.

— А мне нравится…

Неудивительно. Музыка для деградантов. Ни мелодии, ни стоящего речитатива. Набор слов и пара аккордов.

— Что насчет Лисицыной? Как и договаривались? Третьего надо выманить ее в загородный дом? — спрашивает Алла, складывая козырек.

— Отбой, — сообщаю я ей коротко.

— Как это отбой? — переспрашивает, не скрывая изумления. — Но ты же сам говорил…

— Я. Сказал. Тебе, — повторяю с нажимом. Ненавижу, когда приходится объяснять что-либо дважды. — Мне это больше неинтересно.

Ловким движением достаю сигарету из пачки и зажимаю фильтр губами. Разгоняюсь по Ленинградке.

— Ну блин, а может все-таки…

— Нет, — обрываю ее на полуслове, щелкая зажигалкой. — Я передумал.

— Вот те на! И с чего вдруг? — удивляется блондинка. — Она меня пипец как бесит! Я бы с удовольствием ее проучила.

Мои губы невольно растягиваются в кривой полуулыбке. Еще одна особа, жаждущая расправы. У Лисицыной прямо паталогическая удача на тех, кто желает испортить ей жизнь. Жаль ее даже в какой-то степени. Сперва мой розыгрыш с похищением, потом травля, организованная мной же. А затем и Ника, оказавшаяся еще более чиканутой, чем я предполагал… Вырезать ножом слово на живом человеке — это даже для меня перебор. Совсем двинулась на почве ревности.

— Так а че ты передумал, Ян? — насупившись, пытается настойчиво вытащить из меня объяснение Шевцова.

— Глухая или тупая? — вопрос риторический. — Говорю же: азарт пропал.

В принципе мои слова не далеки от истины. Мстить Беркутову через эту страдалицу уже не комильфо. Девка как никак. Да и получила уже сполна. Не сломалась по итогу, как многие. Это определенно заслуживает уважения. Есть в ней что-то. Пусть дышит, потерянному для общества на радость…

Я вспоминаю лицо Ромео в тот вечер. Желваки, которые ходили туда-сюда. Трясущиеся руки. Обеспокоенный взгляд. Аж через гордость свою переступил. Так спешил в аэропорт, что решил воспользоваться моими услугами.

Да-да. Все понятно. Заклинило тебя на убогой конкретно. Глаза дикие. Палево жесткое.

Давно заметил этот исходящий от него нездоровый интерес к Лисицыной. По всей вероятности, намного раньше, чем он сам. Занимательно, однако. Понаблюдаю за тем, как эфемерное, светлое чувство сменится острым разочарованием. А именно так и будет. Презабавно было слышать от него эту его пламенную речь о том, что Лисицына особенная. «НЕ ТАКАЯ».

Все они шлюхи. В большей или меньшей степени. Как гласит восточная мудрость: «Дьявол создал женщину, пока Аллах почивал».

— Яяян, — тянет Шевцова после затянувшейся паузы. — Может, хоть в ресторан заедем? Все-таки праздник. Зря я, что ль, наряжалась?

— Ты просила просто подвезти тебя, — недоумеваю я. — В мои планы не входило времяпровождение с тобой.

— Я же соскучилась. Надеялась, что к тебе поедем, ну или к твоим родителям. Да и на клуб вообще-то рассчитывала, — рассказывает понуро о своих наполеоновских планах, пока я печатаю Беркуту сообщение.

Мне Савелия забирать через час. У нас по программе Кремлевская елка.

— Я занят. Какие родители, Шевцова, ты о чем вообще? — убираю телефон. — Переморозила мозг на остановке?

— Мы вообще-то с тобой встречаемся как-бы, у нас отношения, — оскорбившись, информирует меня она. — Было бы неплохо познакомиться с твоей мамой и твоим папой.

«Встречаемся». «Познакомиться с твоей мамой и твоим папой». Всевышний, помоги мне.

— Ты преувеличиваешь ценность наших «отношений», — отвечаю я, съезжая с Ленинградки. — Ты же не думаешь, что я знакомлю с родителями всех тех, с кем сплю? Вроде старше, а рассуждаешь, как наивная малолетка…

— Отлично просто, — складывает руки на груди и отклянчивает губу. Надулась. Снова. — Подарок-то будет к празднику?

— Я похож на долбаного Санту? — искренне смеюсь. — Чего ты ждала от меня? Сюрпризов? Развлечений?

— Ну ясно! — аж задышала от негодования чаще. Вон даже стекла неоднозначно запотели.

— Не кипятись, Шевцова. Возьми, сколько надо, — киваю я. — Заслужила. Порадуешь себя чем-нибудь.

— Вот уж спасибо, — она сперва показательно отворачивает нос к окну, но потом, тяжело вздохнув для пущей драматичности, все же тянется к портмоне.

— Все покупается и продается, и жизнь откровенно над нами смеется. Мы негодуем, возмущаемся, но продаемся и покупаемся, — не могу не прокомментировать я.

— Че? — доставая из кошелька купюры, хмурится она.

— Не че, а кто. Омар Хайям Нишапури.

— Певец, что ли? — убирает деньги в дешевую сумку-подделку. Хочет быть частью того, чем никогда не станет. В силу своего слабоумия.

— Персидский философ, математик, астроном и поэт.

Она цокает языком.

— Клянусь, ты не только самый красивый парень из тех, что у меня были, но и самый странный…

— Сочту за комплимент, — усмехаюсь я.

А ты, пожалуй, самая глупая и недалекая из тех, с кем я когда-либо был знаком. Мозг размером со спичечную головку.

— Вот знаешь, чего не пойму? — стреляет в меня недовольно глазами. — Почему нам, женщинам, нравятся вот такие бездушные сволочи, как ты? Внешность привлекает окей. Но все же…

— О Пушкине, надеюсь, слышала? — поворачиваюсь я к ней. Милая, однако, у нас выдается беседа сегодня.

— Естественно! — гневается тут же. — В школе проходили. Я НЕ ТУПАЯ, ЯН!

Я бы поспорил.

— Так вот ему как раз принадлежат следующие слова, отражающие, как мне кажется, ответ на твой вопрос.

— И? — в нетерпении ерзает на сиденье.

— «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей. И тем ее вернее губим средь обольстительных сетей».

— Ооо, прекрасно, ни черта не поняла, что Александр Александрович хотел всем этим сказать! — язвит, закатывая глаза.

Александр Александрович. Безнадега точка ру. Таким, как она, вообще надо запретить рот открывать. Только если для более подходящих целей.

— Я погуглила еще одну книгу с твоей полки, чтоб узнать больше о твоих увлечениях, — она замолкает на несколько секунд и пялится в телефон.

— Польщен таким пристальным вниманием с твоей стороны.

— «Время страстей человеческих». Бредятина про хромого сироту. Как ты это читаешь? Скучно же.

— Бремя, — качаю головой, исправляя на автомате. — Один из наиболее известных романов английского писателя Уильяма Сомерсета Моэма.

Одноклеточное. Что с нее взять?

Напрягает ее чрезмерный интерес к моей персоне. И книгу она погуглила, и в студию залезла. Мышь пронырливая. Пора уже от нее избавляться. Утомила своей непроходимой тупостью. Кругозор этой пигалицы тотально замкнут, да и в постели она «так себе куртизанка».

Притормаживаю и жду сигнал светофора, игнорируя ее трескотню. Сорок секунд. Барабаню в нетерпении по рулю и наблюдаю за тем, как с неба крупными хлопьями опускается снег. Такими темпами Москву ждет не Новогодняя сказка, а бесконечные «райские» пробки. Рабы итак устали от них за неделю, а тут суббота — и то же самое.

Какая-то ворчливая старуха, и без того передвигающаяся словно в замедленной съемке, роняет пакет прямо посреди дороги. Всплескивает руками, потому что апельсины стремительно разбегаются по грязному асфальту, обработанному химикатами.

Парочка пешеходов, идущая следом, принимается ей помогать.

— Нет я, кстати, ходила в театр. Как по мне, скукота! — доносятся до меня обрывки эмоционального монолога Аллы. Адресованного, очевидно, мне. — А балет? Это ж вообще смешно…

Да быстрее уже, а. Зеленый горит, а эти растяпы все еще поднимают апельсины, яркими пятнами выделяющиеся на дороге.

Девчонка в белой куртке резко поворачивается. Встревоженный взгляд, выставленная вперед в благодарном жесте рука. Улыбается, будто извиняясь. А я пялюсь на Нее в немом шоке и поверить не могу тому, что вижу своими собственными глазами.

Глава 71

Показалось, что девчонка смотрит прямо на меня. И только лишь секундой позже вспоминаю, что эту тачку Она не знает, да и лобовик тонирован в хлам. Меня не видно стопроцентно. К тому же, как ни крути, не может этот человек вот так улыбаться мне. Не после того, что было.

Вижу эти до боли знакомые, тонкие черты лица, и в глотке мгновенно пересыхает.

Сглатываю.

Пульс учащается.

Пальцы сжимают руль до скрежета Наппы[21].

Галлюцинация, может, все-таки? Но нет… Совершенно точно нет. Это Она.

Хватает бабку под руку и помогает ей перейти на другую сторону, то и дело поглядывая на сигналящих им водителей. Очень типичное для нее поведение. Участие и сострадание — то, что она безуспешно пыталась разбудить во мне.

— Как думаешь? — фоном всплывает опостылевший в край голос Шевцовой. — Эй, але, ты вообще сегодня меня собираешься слушать или нет?

— Нет, — бросаю честно и включаю поворотник. Не выпуская из вида белую куртку и длинные светлые волосы.

— Ну это просто хамство Ян, ты…

— Выходи давай, отсюда пешком дотопаешь, — притормаживая у обочины, оповещаю ее я.

— ЧТО? — возмущается громко и сводит брови к переносице. — Ты серьезно? Но мы же немного не доехали! — осматривает местность. Справа от нас небольшой рынок, где активно толкается локтями народ. — Ну просто замечательно! Сначала тебе не нравятся мои духи, потом макияж, дальше ты намекаешь на то, что я тупая, а теперь вообще высадить решил посреди дороги. Класс!

— Я не намекаю, а прямым текстом говорю, — включаю аварийку.

— Вот что! — она со злостью цепляется когтями за ремень безопасности. Отстегивает его и хватает свою фейковую сумку от Гучи. — Я-то уйду, но вот не надо только мне потом названивать!

Рассмешила, честно. Все эти дни она сама обрывала телефон.

— И вообще! Я пойду в клуб, понял? БЕЗ ТЕБЯ ПОЙДУ! Меня Олег туда звал, да будет тебе известно!

Повелась, ожидаемо. Одноразовая салфетка. Говорю же, все они одинаковые. Шкуры по натуре.

— Свали уже, Шевцова, — терпению приходит конец, и она это понимает по обращенному к ней кислотному взгляду. Еще немного и я сам вышвырну ее отсюда вон.

— КОЗеЛ! — кричит зло, вылезая из машины.

Отходит, оборачивается, и с горящими яростью глазами вскидывает вверх средний палец. Только мне нет до нее никакого дела. Гораздо больше меня заботит Та, которую я не видел уже почти год как.

Рука снова тянется к пачке сигарет. Прищуриваюсь, наблюдая за тем, как «предмет моего давнего интереса» ходит взад-вперед. елку выбирает, общаясь с продавцом кавказской наружности. Мужик чересчур широко ей улыбается и предлагает откровенную порнуху. Полу лысые деревья, которые хочет загнать в первую очередь. Гнида мелочная.

Парень, в котором я узнаю Ее младшего брата, Лешу, показывает на дальний ряд. Смышленый. Я всегда так считал. Горе-торгашу приходится оставить навязчивую идею впихнуть испорченный товар.

Жадно очерчиваю взглядом хрупкую фигуру стервы.

Арсеньева Дарина. Даша…

Та самая девчонка из прошлого.

И сука до сих пор дышать ровно не получается. Как будто вчера все было. Она. Он.

Дрянь конченая.

Протягивает кошелек брату, а сама разворачивается. Телефон к уху прижимает. Разговаривает с кем-то, хмурится, кивает и опускает глаза на часы. Как-то нервно по сторонам осматривается.

Прожигаю взглядом Ту, что когда-то стонала подо мной и шептала ничего не значащие слова.

Ту, что отравила существование на какой-то незначительный период времени.

Ту, чей навязчивый образ еще долго преследовал и мучил меня, мешая спать и без того наполненными инсомнией[22] ночами.

Ту, что заставила навсегда забыть о том, что в этом циничном и жестоком мире есть нечто искреннее и чистое. Верно говорят: «От очарования до разочарования всего один шаг».

Затягиваюсь тяжелым дымом до болезненной рези в легких. Задыхаюсь от никотина. Кашляю.

Не изменилась. Все такая же, и антипатия к ней душит так же сильно, как прежде.

Живет себе дальше. елку пришла купить к празднику…

Стряхиваю пепел в открытое окно. В груди неприятно жжет, поднимая со дна некоего подобия души все то, что, как мне казалось, осело намертво. Ломает до сих пор. Тупо ядовитая обида, химическим коктейлем разъедающая внутренности. Даже спустя год.

Твою мать. Я ведь и правда не ожидал увидеть Ее.

Нога зависает над педалью газа. Поворачиваю голову вправо и мрачно наблюдаю за этими двумя. Паренек вскидывает руку, прощаясь с Ней. Тащит елку прямо на горбу. Арсеньева машет ему в ответ. Покупает мандарины, какие-то овощи. Затем долго выбирает гирлянду. Потому что вечно сомневается.

Однажды я уже говорил ей, сомнение — худший враг. Оно мешает. Из-за него мы теряем то вожделенное, что могли бы получить.

И да, для нее эти слова тогда стали фатальными…

Зачем я наблюдаю за ней, не могу понять. И зачем потом еду следом — тоже. Очнуться от морока получается только в одном из дворов, когда Она исчезает в подъезде невзрачной двенадцатиэтажки.

Запоминаю зачем-то адрес. Сюда, значит, переехала. К чему мне эта информация? Хотел бы найти, давно достал бы из-под земли.

Выбрасываю очередной окурок в окно и жму на газ.

К черту тебя, сука…

В загородном доме все, как всегда. Мать руководит бегающими туда-сюда официантами, раздавая последние указания. Отец сидит у камина в гостиной, медленно раскуривая трубку. Плевать он хотел на то, что мать бесконечно раздражает дым.

— Куда? — окликает меня он.

Молчу, обуваясь.

— Ян, я к тебе обращаюсь.

— Тебя это не касается, — шнурую ботинки.

— Снова к ней едешь? — в его интонации сквозит то, отчего выворачивает наизнанку. — Будто это теперь имеет значение.

— Не лезь ко мне, — отзываюсь холодно.

— Избавился от серьги? Правильно. Ходишь, как не пойми кто…

— Отвали.

— Ян, — встревоженный голос матери врывается в наш «теплый» диалог.

— Снова туда собирается. Уже попахивает отсутствием здравого смысла, разве не понимаешь? — продолжает равнодушно изгаляться отец. — Хоть ты ему скажи, Марьяна.

— Ян, давай на этот раз ты проведешь вечер с нами? — кладет руки мне на плечи, но я тут же одним движением сбрасываю ее ладони.

Встаю, поднимаю брошенную на диван куртку.

— Новый год — семейный праздник, — опустив глаза, произносит она. Снова тянет ко мне свои руки, поправляет воротник.

До блевоты тошно. Настроение после посещения квартиры Беркутова итак в ноль, а тут еще она…

— СЕМЕЙНЫЙ праздник? — кручу в руках яблочный гаджет и смотрю на них насмешливо. — Вы оба — просто образец истинного лицемерия.

— Прекрати! — гневается в секунду папаша.

— Самим не противно купаться в этой мерзкой лжи? — невозмутимо продолжаю я. — Один еще вчера нагибал очередную подстилку в офисе, а вторая уже которую неделю подряд развлекается с новым водителем.

— Закрой. Рот, — цедит Абрамов-старший, пристально на меня глядя.

Ненавидит. Я для него, как горящее огнем напоминание. Извечный раздражающий фактор.

— Ян, прошу тебя, — голос матери предательски дрожит. Глаза блестят от слез.

Но они уже давно меня не трогают. С тех самых пор, как она опустилась…

— Давайте, продолжайте играть в цельную ячейку общества. Только без меня, — направляюсь в сторону выхода.

— Стой, мы не закончили!

— Я закончил.

— И когда ты успел превратиться в такого ублюдка? — вполне искренне интересуется блестящий адвокат, но совершенно точно такой же блестяще никчемный отец.

— Ты в этот момент отдыхал с очередной своей пассией на Бали.

— Ну… знаешь ли! — гаркает, вставая.

— От худого семени, не жди племени, — саркастично бросаю я в ответ. — От осинки не родятся апельсинки. Отец — рыбак, а дети в воду смотрят. Отсеки собаке хвост — не будет овца. Мне продолжать?

— Ты это слышишь, Марьяна? Твой сын в конец потерял совесть! — брюзжит он слюной.

— Нельзя потерять то, чего не имеешь, — говорю ему напоследок.

— Иди, иди. Мучайся! Грехи замаливай! — орет вслед, породивший меня на этот свет. — Да только ее это не вернет!

— Игорь! — пытается осадить его мать.

Сказал наконец то, что годами крутилось на языке. Не выдержал все-таки. Похвально…

Поворачиваюсь. Посылаю в его сторону взгляд, полный ответной ненависти. Давно уже обоюдной.

— Пожалуйста, давайте не будем, — часто дыша, произносит мать, словно лезвием разрезая давящую тишину. — Не в этот день.

— Я виноват, но и ты с себя ответственность не снимай. Напомнить, где ты был? — повышаю и я на него голос тоже.

— Я прошу Вас… — мать мечется от меня к нему. — Не надо, пожалуйста.

Только из-за нее, клянусь.

Молча ухожу. Уже на улице, после грохота хлопнувшей входной двери, грудь наполняется битым стеклом. Дышать тяжело. В глазах подозрительно щиплет. Даже так, что ли…

Задел все же.

Сажусь в тачку и пару минут тупо лежу, соприкоснувшись пылающим жаром лбом с прохладой кожи руля. Нарочно не включая обогрев. Зажмуриваюсь.

Руки трясутся.

Уши закладывает.

В голове калейдоскопом одна за другой сменяются навязчивые картинки.

Вспышки. Яркие. Как цветные фотоснимки.

Сдирают кожу заживо. Заставляют чувствовать привычную агонию, настигающую почти всегда внезапно. Врывающуюся в разум, пролезающую в то, что еще можно подвести под понятие души.

Запускаю двигатель. Невидящий взгляд на полупустую загородную дорогу. Еду туда, откуда не возвращаются…

По пути покупаю цветы. Нежно розовые лепестки роз тут же примерзают, когда достаю их из багажника.

— Я уже думал, ты не приедешь, — сверкая золотым зубом, скрипит охранник, стрельнув у меня сигарету.

Молча протягиваю ему несколько пятитысячных купюр.

— Смотрю на тебя каждый год и диву даюсь. В праздник — на кладбище. Да еще и прямо в новогоднюю ночь, — закрывая за мной ворота, говорит он.

— Кому праздник, а кому вечная петля, — бросаю, проходя мимо.

— Сочувствую сынок. Не примерзни там насмерть.

— Не переживай, — давлю усмешку. — Такие твари, как я, удивительно живучи.

Он что-то вещает мне в спину, но я уже ничего не слышу. Только долгожданную тишину и хруст снега под ногами, в свете луны отливающего голубоватой белизной.

Минуты через три сворачиваю влево. Еще два памятника — и я, преодолев сугробы, на месте.

— Привет, Алис, — оставляю цветы на припорошенной снегом мраморной плите.

Сгребаю снег с лавки, подсвечивая пространство фонарем от телефона, и стелю одеяло. Ставлю на стол бутылку виски. Сажусь и кручу онемевшими пальцами стеклянную тару с золотистой жидкостью. Сегодня компанию мне составит ирландский виски.

— Я с тобой, как всегда. Тоже решила, что не приду? — посылаю вопрос в удручающую пустоту.

Открываю бутылку и прижимаю ее к губам. Дурной тон, но меня устраивает именно так. Приходит оповещение. Сбрасывая очередной вызов от матери, читаю смс.

«Не вздумай сидеть всю ночь, идиот. Сегодня минус семнадцать. Нет желания завтра наблюдать там твой окоченевший труп»

Беркутов. Заботу проявляет. Да, друг, ты определенно лучшее, что я имею. Ты и Савелий.

Отпиваю еще, наслаждаясь тем, как горячая жидкость обжигает на контрасте глотку.

«Иди. Мучайся! Грехи замаливай! Да только ее это не вернет!»

Будто я сам этого не понимаю. Сдохнуть — слишком простая расплата. Жить и год из года лицезреть эту надгробную плиту — заслуженное и довольно жестокое наказание. Напоминание о том, что ты по-прежнему дышишь и ходишь по земле, а она — нет…

Смотри. И помни. Раскаленным клеймом на протухшем сердце выжжено. «Ты виноват».

— Не прощай меня, Алиса, — вымученно выдыхаю, выпуская пар изо рта.

Глава 72

Пока Лисица принимает душ, я пытаюсь дозвониться до Абрамова. Тщетно. А ведь уже половина четвертого. И я точно знаю, что он снова там, на кладбище.

Набираю вызов. Сбрасывает. Минуту спустя приходит фотка. Тьма, освещенная вспышкой. Снег, Ян, виски и безмолвный памятник. Жутковатое селфи, но так я хотя бы понимаю, что он не замерз там насмерть.

«Мы с Алисой еще немного поболтаем, и я уйду».

Сажусь на край дивана. Роняю лицо в ладони и тяжело вздыхаю. Каждый год. В этот день он едет туда, к своей сестре. И вряд ли когда-нибудь будет иначе… Пропускаю волосы сквозь пальцы, едва не выдирая их. Поворачиваю голову и смотрю на тихо посапывающего Савелия. Сегодня он спит удивительно спокойно. Наверное, вся эта праздничная атмосфера его очень утомила. Но он совершенно точно был счастлив. А это главное, ведь впереди у нас — снова неизвестность.

Встаю. Подхожу к дивану с другой стороны и аккуратно беру Ульяну на руки. Она нехотя открывает глазки и что-то шепчет.

— Тсс, тише малыш, спи, — успокаиваю я ее и легонько целую в лоб.

Несу в комнату для гостей, потому что девчушка может просто-напросто испугаться того, что иногда происходит ночью с Саввой. Ни к чему это. Маленькая еще совсем.

Осторожно опускаю Ульяну на кровать и укрываю одеялом. Девочка сладко сопит и, кутаясь в него, прячет маленький носик. Милая такая. Неудивительно, что Савву она покорила. Да что там Савва! Ее непосредственность даже броню Абрамова, словно граната, в щепки разнесла.

Улыбаюсь, глядя на маленького ворочающегося ангелочка. Оставляю дверь приоткрытой и еще раз проверяю Савелия. Сладко спит, подложив ладошку под щеку. Со спокойной душой направляюсь в свою комнату, но внезапно из коридора доносится испуганный не то визг, не то приглушенный крик, и я тут же спешу на шум. Шум, который определенно исходит из ванной комнаты.

В нерешительности замираю у двери. Мнусь отчего-то. Впервые за свою жизнь наверное. Раньше меня бы не смутил тот факт, что по ту сторону обнаженная девчонка. Зашел бы, не спрашивая разрешения. Но здесь нечто совсем другое. Не хочу, чтобы Лисицына расценила мое вторжение, как неуважение к ней.

— Ален? — прислоняюсь ухом к деревянной поверхности.

Копошение, вроде даже ругательства. Как-то громко там чересчур. Что происходит?

— Роом, — слышу я ее крайне обеспокоенный голос.

— У тебя все в порядке? — все же решаюсь спросить.

— Нееет, — пищит она в ответ.

— Помощь нужна? — пытаюсь сделать так, чтобы прозвучало ровно и беззаботно.

— Дааа.

— Ну я вхожу тогда? — на всякий случай уточняю.

— Входи, — кричит нетерпеливо.

Так, ну ладно. Удивительно, но я, похоже, реально нервничаю. Пора бы уже привыкнуть к тому, что с ней по-другому все, но не получается.

— Что так долго? — сквозь шум воды долетает до меня ее встревоженная реплика. — Выключи это, пожалуйста. Я что-то сломала, Ром. Что-то сломала! Задела какой-то сенсор, наверное. Смотри, как льет, еще и ледяная!

Вот почти все, что она сейчас сказала, мимо меня прошло, ей богу. В кабинке и впрямь развернулась настоящая водная стихия. Льет как из ведра, но я, если честно, могу смотреть в данный момент лишь на Лисицыну.

— Ром, затопим людей, Ром! — верещит, испуганно глядя на меня. — С потолка хлещет, и это не остановить! Слышишь, Ром?

Не слышу… Я, как зачарованный, разглядываю свою мокрую Лисицу. Она стоит чуть в стороне от кабинки. Трясется вся от холода. Видимо, до последнего сама пыталась устранить возникшую проблему. С волос капает вода. Капельки блестят и стекают по белоснежной, чуть порозовевшей коже. Худенькие плечи. Ключица. Ложбинка. На ней только полотенце. И оно слишком короткое для того, чтобы скрыть эти стройные, длинные ножки от моего, должно быть, чересчур откровенного взгляда.

Я сглатываю. Помоги мне, Господи.

Алена смущается, хватаясь за узел махрового полотенца, закрепленного на груди.

Идиот…

Шагаю в сторону кабинки. Приходится залезть внутрь. Открываю меню на сенсорной панели, морщась от ледяных капель, жалящих шею и стремительно пробирающихся под футболку. Ледяной душ — так себе удовольствие, но, наверное, даже кстати. А то я совсем «поплыл» от той картины, которую мне удалось лицезреть.

Шум прекращается. Алена облегченно вздыхает за моей спиной.

— Это ужас просто, — признается она. — Мы затопили тех, кто внизу, да? Ром, я даже не поняла, как это случилось. Просто вдруг сверху с потолка как полилось…

Она такая забавная… и милая, когда переживает.

— Все нормально, Лисица, — улыбаюсь я, глядя на то, как она заглядывает в кабинку. — Ты просто случайно активировала функцию «тропический дождь».

— «Тропический дождь», — повторяет, качая головой. — Как ты выключил это?

— Иди сюда, смотри.

Она косится на потолок, но все же заходит ко мне. Я коротко рассказываю и показываю ей основные функции. Режимы. Радио. И прочее. Надо было сделать это заранее. Я совершенно не подумал о том, что новороченная кабинка может всерьез озадачить гостью. Или преподнести такой вот сюрприз.

— Ты замерзла, — снова пялюсь на нее, как полный придурок.

«Капитан очевидность прямо!» — острит внутренний голос.

«Ну так согрей уже ее быстрее!»

«Спятил?»

Нет, я не болен на голову. Просто там внутри меня некий диалог хорошего и плохого Ромы происходит. Прочищаю горло, пытаясь выбросить из головы навязчивые мысли. Но сделать это оказывается не так уж просто.

— Ты теперь тоже весь мокрый, — она вдруг протягивает руку и дотрагивается до моих волос. Правда, к моей досаде, отдергивает ее так же быстро.

— Надо же было тебя выручать, — несу какую-то чушь, только сейчас осознавая, что теперь мы с ней стоим в этой душевой кабинке вдвоем.

Фантазия у меня, к несчастью, отменная. И зрение отличное. Соколиное прямо. Все детали подмечаю. Откровенно разглядываю ее. Опять.

Вышвырните меня кто-нибудь отсюда, да побыстрее.

— Спасибо, — говорит тихо, опуская глаза.

Черт возьми, как же мне нравится, что она вот так стесняется. Я раньше не видел такой реакции. Жеманство. Кокетство. Флирт. Да. Но такой чистой во всех отношениях девушки у меня точно не было.

Пауза тем временем затягивается.

«Тебе пора, Рома» — звенит в мозгу.

Но ноги будто приросли. Не хочу уходить…

— Я не разбудила ребят? — дрожит ее голос.

— Нет, — делаю все-таки шаг вперед. Она поднимает голову. — Ален…

— Надо одеваться и… вдруг Ульяна или Савелий проснуться, а нас нет…

— Да, — по-прежнему стоя на месте, соглашаюсь я.

Снова повисает напряженная тишина.

— Мне неловко, — признается она внезапно, не зная куда деть руки. В итоге начинает теребить полотенце. Которое теперь мне сниться, похоже, будет.

— И мне неловко, — бессовестно лгу я. Потому что в своих мыслях я зашел уже критично далеко.

— Вот ведь обманщик, — она бьет меня кулачком в грудь, и ее заливистый смех эхом разносится по ванной комнате.

— Ты такая красивая, — с несвойственной мне доселе нежностью касаюсь пальцами ее щеки. Нет настроения шутить совершенно. — Умру, Лисицына, если не поцелую сейчас.

Алена резко перестает хохотать.

— Можно? — судорожно выдыхаю, сокращая расстояние между нами. Невозможно уже стоять так далеко от нее.

— А если я скажу нет? — прищуривается она. Нервничает. И кажется, я даже стук сердца ее слышу.

Все равно поцелую.

— Значит, нет, — озвучиваю обреченно. — Не стану целовать тогда, раз нельзя.

Надо же поиграть в порядочного. Но вот насколько меня хватит — большой вопрос. Стоять с ней здесь в душе, понимать, что она почти обнаженная и осознавать, что нельзя делать то, что хочется — это та еще пытка…

Глава 73

Лисицына вдруг снова начинает звонко смеяться. Смеяться надо мной по ходу!

— Издеваешься, да? — интересуюсь обиженно, все же притягивая девчонку к себе за талию.

— У тебя такое выражение лица сейчас было, — пытается продемонстрировать. — Как будто задачу со звездочкой не решил.

Ну и сравнение… задача со звездочкой.

— Иди сюда, — обнимаю ее, пока не начала сопротивляться. Мало ли, что взбредет в эту симпатичную голову.

— Было у тебя такое? — шепчет, замирая в паре сантиметров от моих губ.

— Нет, — отвечаю, не до конца вникая в то, о чем она говорит.

— Я про задачу со звездочкой, Ром, — закрывает глаза.

Очень вовремя про математику вспомнила! Будь она не ладна.

— Ну все когда-то в первый раз случается.

Замечаю, как красочно вспыхивают ее щеки.

Что ты несешь, полудурок? Твою мать, ляпнул. Тормоз ты сегодня конкретный!

— А если там, в этой задаче, слишком много неизвестных? Если вдруг ни один из способов решения тебе не поможет? — продолжает она чересчур взволнованно и сбивчиво, когда я касаюсь губами ее скулы и потихоньку, но весьма настойчиво спускаюсь ниже. — Если… если тебе надоест мучиться…

— Я решу ее, Лисицына, — покрываю поцелуями тонкую, лебединую шею.

— Роом, — отчаянно дрожит, но на мое счастье, непроизвольно выгибается в ответ.

Зеленый свет.

— Мне нравится, как ты пахнешь, — признаюсь, лаская губами нежную кожу. — Ягодами…

— Ром, — цепляется пальцами за мое плечо, издавая короткое «ох» в тот момент, когда я, срываясь, целую ее настойчивее.

Прижимаю девчонку спиной к стеклу и с трудом отрываюсь от влажного, соблазнительного тела.

Никогда не думал, что настолько сложно будет. Что будет важно. Не перегнуть. Не испугать.

Смотрю на нее. Долго. Пристально.

Дышит часто-часто.

Беру ее лицо в ладони.

Она, раскрасневшаяся и взволнованная смотрит растерянно в ответ. Невероятно красивая.

Ныряю в ее глаза, как в омут. И там, на дне, мне нравится то, что я вижу. Но спешить совершенно точно нельзя…

Кровь закипает, когда она опускает ресницы. В груди ноет невыносимо.

Губы. Такие яркие. Нежно-розовые. Как нарисованные. Я с первой встречи еще это отметил.

Она размыкает их, чтобы что-то сказать.

Какая мука… Надеюсь, не только для меня.

Не справившись с собой, я все-таки целую ее в эти самые губы. И руки, увы, распускаю тоже. Сжимаю в порыве страсти ее хрупкую, тоненькую фигурку. Дурея все больше. От того, что позволяет мне стать ближе.

Робко, но все же отвечает. Подается навстречу.

Доверяет? Я себе — точно нет.

Мягкие уста раскрываются, и наши поцелуи становятся уже не такими невинными. Они все откровеннее. Глубже. Дольше. Горячее.

Оба дышим шумно и тяжело, но оторваться друг от друга невозможно. В груди разливается незнакомый трепет. Чувства: яркие, острые, первые — переполняют меня и душат одновременно. И мне, если честно, все труднее контролировать то, что происходит. Так нравится целовать ее… Знать, что никто и никогда не делал с ней этого. Знать, что никто кроме меня не прикасался к ней. Никто и никогда.

Несмело проводит языком по моим губам, и я от удовольствия едва не отключаюсь. Обалдеть…

Она только моя.

Настоящее сокровище. Жаль, что сразу не разглядел, доверившись грязным сплетням. Нет чище существа, чем она. Нет прекраснее…

В какой-то момент моя мокрая насквозь футболка летит куда-то в сторону. Лисица сперва очень стесняется. Краснеет, стыдливо отводит глаза. Очевидно, мой голый торс вызывает у нее очередной приступ смущения, но под моим натиском, она все же сдается. Ее пальчики осторожно ложатся на мои плечи. И кажется, что даже кожа под ними горит. Настолько остро я чувствую, что мне нужно это… Она нужна. Как воздух, которого совсем не осталось в ноющих легких.

Целуемся, теряя счет времени. Теряясь друг в друге. Жаждущие губы. Сбившееся дыхание. Страстный шепот и обжигающие прикосновения.

Холодная Алена Лисицына. Тает в моих руках. Я же чувствую. Вот она какая на самом деле… Нежная. Ласковая. Отзывчивая. Хрупкий цветочек, который по какой-то причине достался мне. Испорченному во всех отношениях.

Она выставляет между нами ладошку. Наверное, знак, чтобы притормозил, остановился. Потому что понесло безбожно. Балансируем на грани. Поцелуев становится мало. И мы все теснее прижимаемся друг к другу, ощущая, что одной ногой стоим на пока еще запретной территории.

— Ром, — в ее голосе отчетливо слышится явственная паника. Оно и понятно.

Че ты как дикий в самом деле! Набросился на нее как голодный зверь.

— Ром, я… ты…

А ладонь так неудачно спускается на мой живот. Мышцы пресса напрягаются под ее пальцами, и она вздрагивает вместе со мной.

Одуреть можно…

— Ммм, — мычит, отклоняясь. — Ром…

— Лиса, — перебиваю, отрываясь от сладких губ.

Пытаюсь дышать. Сердце гулко барабанит о ребра. По венам жгучее желание разливается. Накрыло — не выплыть.

— С ума схожу, прости, — признаюсь, целуя худенькое плечо, пока ее пальчики путаются в моих волосах. — Не соображаю совсем, но клянусь, никогда не обижу тебя. Ты же понимаешь. Понимаешь, да?

Силой воли заставляю себя отодвинуться от нее.

— Скажи, что веришь. Мне это важно, — серьезно смотрю на нее.

— Верю…

Стискиваю ее в объятиях и выдыхаю с облегчением.

— Извини, если напугал своим напором. Просто ты…

Я закрываю рот, чтобы не наговорить лишнего. Молчи, Рома. Просто молчи.

— Я… что? — обнимая меня за шею, невинно интересуется она.

Как бы слова подобрать, чтобы помягче и без пошлостей…

— Слишком волнуешь меня, — единственное, что могу выдать. Искренне и по-честному. — Но тебе не стоит переживать на этот счет. Ясно?

— Да, — отзывается тихо.

— Дрожишь. Замерзла. Подожди…

Вылезаю из кабинки и снимаю с вешалки безразмерный махровый халат, который мать привезла сюда однажды.

— Держи, — протягиваю его ей. Только сейчас замечаю, что Алена прикрывает ладонью то, что сотворила с ней Вероника.

Буквы, вырезанные ножом.

Снова злость вытесняет все остальные эмоции.

— Ром, не смотри туда, пожалуйста, — просит она, проследив за моим взглядом.

— Почему? Ален, — хмуро наблюдаю за тем, как она спешно кутается в халат и опускает голову.

— Потому что она хотела, чтобы ты смотрел. Каждый раз, когда прикасаешься ко мне. Чтобы не забывал, кто я…

То, что она говорит ужасает меня. Эти слова раскаленными гвоздями прибивают мои ступни к плитке. Заставляют чувствовать глубокую неприязнь и самую настоящую ненависть к человеку, которого я знаю с детства. Мне казалось, что знаю…

— Алена, посмотри на меня, — обхватываю пальцами ее подбородок и приподнимаю голову. Замечаю, что в ее глазах блестят слезы. И мне физически больно становится. Больно за нее.

— Ты ведь тоже так считал, да? — режет уже теперь меня. Без ножа.

Давай. Что ты ей ответишь? Да? Ложь. Нет? В какой-то степени тоже. Потому что раньше ты позволял себе в ее адрес весьма нелестные эпитеты и оскорбления.

— Ален, — хочу подойти ближе, но она не дает. — Я много чего тебе говорил в пылу наших ссор, но нет. Не считал.

— Можно я приведу себя в порядок? — то, каким тоном она это произносит, ясно дает понять, что у нее есть свое мнение на этот счет.

— Мы все уберем, — говорю осторожно. — Просто нужно подождать, пока заживет.

— Здесь не заживет, Ром, — резко прислоняет мою ладонь к своей груди. К тому месту, где под ребрами бьется сердечко. — Я… устала, Ром. От всего. Бесконечный ад. Иногда кажется, что не вынесу…

Пока она произносит это, на мои внутренности будто кипяток льют. Ее неожиданная откровенность убивает.

Взгляд. Такой не по годам взрослый. Столько в нем всего… Боли, отчаяния, страдания, безысходности.

И я вдруг рядом с ней чувствую себя слабее. Не физически, нет. Морально.

— Заживет, Ален, — сглатываю тугой комок, вставший в горле. — Я все для этого сделаю. Обещаю тебе…

Глава 74

Снимаю халат, поднимаю с кровати футболку и ныряю в нее. Губы все еще горят от поцелуев, а в ушах звенит это его «с ума схожу» и «ты слишком волнуешь меня».

Стыдно. Что это ты там ему беззастенчиво позволяла? Совсем обезумела, Лисицына?

Похоже на то. Все, что Он говорит и делает, на меня очень плохо влияет. Я теряюсь. Задыхаюсь от смущения и в то же время не могу почему-то оттолкнуть. И самое страшное, наверное, что тело-предатель отзывается на его прикосновения. Коленки дрожат. Мурашки россыпью по спине скачут, и глупое сердце неистово трепыхается под ребрами, как загнанная в клетку птичка.

Я присаживаюсь на краешек аккуратно застеленной постели. Его постели. Вот надо ж было такому случиться? Просто кто-то там свыше пошутить над нами решил?

Пальцы непроизвольно касаются шеи. Считанные минуты назад там были губы Романа. Они целовали меня: горячо и настойчиво. И даже время остановить хотелось. Настолько бессовестно хорошо было…

Ты ли это, Алена Лисицына? Та самая ярая противница поцелуев.

Странно, но губы непроизвольно трогает беззаботная улыбка. Не хочу думать о том, сколько девушек вот так же, как и я, таяли в его руках. Ясное дело, что их было очень много. Нет, не хочу знать. Он ведь… со мной сейчас. Или нет? Имеет ли для него значение все то, что происходит между нами?

«Я люблю тебя». Просто слова, сказанные на эмоциях? Но это прозвучало так… искренне, по взрослому. И когда он смотрел на меня, я чувствовала: не лжет.

Вот ведь как бывает. Еще несколько месяцев назад мы ненавидели друг друга, а теперь… Что теперь? Даже страшно подумать и представить нас вместе. Настолько неправдоподобная, сюрреалистическая картина выходит.

Одно знаю точно: я пропала. В какой именно момент со мной приключилась эта беда — не понимаю…

— Ален…

Невольно вздрагиваю от его бархатного голоса.

— Напугал? — подходит ко мне ближе.

— Нет, — качаю головой. — Задумалась просто. Не заметила, как ты вошел.

— Я принес то, что ты просила, — Рома садится на корточки, и я только сейчас понимаю, что он собирается делать.

— Я сама, — прошу, отчаянно сопротивляясь. — Не надо, Ром, пожалуйста.

— Да перестань, — настойчиво убирает мою руку и строго смотрит на меня. — Обработаем и заклеим. Как медсестра советовала.

Переубедить невозможно. Только и остается, что беспомощно сидеть и краснеть, пока он совершает все эти манипуляции, иногда непроизвольно задевая пальцами мою пылающую кожу. Снова заставляя меня нервничать. И дело не только в этой отвратительной надписи. Сижу тут перед ним полуголая, в одной футболке. Его футболке причем. Стесняюсь. Очень. Со стыда умереть можно. Но я заметила, что ему это мое уже привычное состояние даже нравится.

Наблюдаю за его спокойными, неторопливыми движениями и чувствую при этом волнами исходящее от него напряжение. А взгляд этот… В нем плещется досада на пару с сожалением. Рома в какую-ту секунду не выдерживает и, тяжело вздохнув, кладет голову мне на колени.

— Прости, Ален, — произносит глухо.

— Ты не виноват.

— Виноват, — спорит он. — Сперва Ян, потом Ника… Мне стоило ожидать чего-то подобного.

— Ты не можешь брать ответственность за их поступки, — неуверенно протягиваю ладонь и начинаю перебирать темные пряди его волос. Парень закрывает глаза и трется щекой о мою ногу, а затем касается кожи горячими губами.

— Я мог не допустить всего этого.

— Не мог, Ром.

Он со мной явно не согласен. Завелся опять с полуоборота. Встает, собирает бумажки, оставшиеся от пластыря и собирается уходить.

— Ночник? — спрашивает, останавливаясь у прикроватной тумбочки.

— Я темноты боюсь, — сообщаю ему зачем-то.

— Понял, буду знать, — кивает, убирая руку от лампы.

— Если останешься здесь со мной, — сглатываю, пытаясь сохранять спокойствие, — можешь выключить. С тобой… мне не страшно.

Роман бросает на меня взгляд, полный беспокойства и сомнения. Смотрит так, словно я умом двинулась. Так и есть, наверное. Если послушать, что говорю.

— Не самая лучшая идея, Ален, — качает головой, отворачиваясь.

— Не хочу, чтобы ты сейчас уходил, — признание слетает с губ гораздо раньше, чем я успеваю обдумать мысль.

Щеки жжет словно от мороза. В груди болит. Не в силах встречаться с ним сейчас глазами, забираюсь под теплое, мягкое одеяло. Сдвигаюсь на краешек. Подкладываю ладонь под пылающую щеку и зажмуриваюсь. Пусть сам теперь решает: остаться или уйти.

С минуту ничего не происходит, но потом свет внезапно гаснет. Солгу, если скажу, что нисколечки не разволновалась. Еще как! Особенно когда поняла: не ушел. Присаживается рядом. Одеяло поправляет заботливо. И этот его, казалось бы, незначительный жест трогает до глубины души.

Несколько мучительно долгих минут мы слушаем лишь дыхание друг друга.

— Ром? Ты Абрамову доверяешь? — решаюсь все же задать вопрос, который весь вечер крутится на языке.

— Доверяю, Ален, — отвечает, не раздумывая ни секунды.

— Он и Савва… очень… неожиданно, — я даже слов не могу подобрать подходящих.

Да что там! Я до сих пор увиденное перевариваю.

— Ян приходится Савелию крестным, так что твои опасения напрасны, — огорошивает меня новой информацией Рома. — Он хоть и мерзавец, но ребенка не обидит никогда.

Ничего себе! Крестный…

— А отец Савелия — Сергей? Твой отчим? — наверное, перехожу все границы, вторгаясь в его личное пространство, но ничего поделать с собой не могу. Слишком много вопросов. Слишком многого мы друг о друге не знаем.

— Да. Но он не совсем мой отчим. Дядя. Родной.

Молчу, анализируя услышанное. Не рискую больше рот открывать. Не хочу лезть туда, куда не следует. Но спустя несколько минут давящей, безмолвной тишины, Рома вдруг сам начинает рассказывать. Рассказывать то, к чему я оказываюсь совершенно не готова…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— У меня было счастливое детство, Лиса. Мои родители любили друг друга, всячески баловали меня и пытались дать то, чего не было у них. Бизнес отца в гору пошел. В семье появились деньги, но ценой тому была его загруженность на работе. Мы почти перестали видеться.

Роман снова молчит, а я даже шелохнуться боюсь. Чтобы не нарушить момент. Момент, в который он решил довериться мне.

— Наши семьи всегда общались, но именно в тот год мы с Яном сблизились. Так случилось, что оба потеряли дорогих нам людей.

У меня сердце сбивается с ритма и начинает стучать быстрее. Потому что я слышу, как тяжело даются ему эти откровения…

— Моего отца убили, Ален.

Господи.

Я больше не могу. Поворачиваюсь к нему и приподнимаюсь на локтях. Тонкая полоска света, от неприкрытой до конца двери, позволяет увидеть его профиль. Напряженный, четко очерченный и хмурый.

— Ты можешь не говорить, Ром…

Какая же я глупая! Зачем пристала к нему с этими дурацкими вопросами?!

— Это случилось в последний день лета. Тридцать первого августа. Мы просто… гуляли. Аттракционы, раскидистые ивы, сахарная вата, его смех. Я был так рад, что он, наконец, нашел для меня время…

— Ром, — у меня слезы на глаза наворачиваются. И да, я боюсь слушать дальше. Очень боюсь.

— Толпа. Проходящий мимо клоун, — он нервно дергает шеей. — Я даже не понял сперва, что произошло. Отец вдруг осел на асфальт, упал.

Я сажусь и беру его за руку, хоть и понимаю прекрасно, что ему сейчас моя поддержка не нужна совершенно. Он ведь уже пережил эту трагедию. Будучи совсем еще маленьким мальчишкой.

— Не мог понять, почему он не встает. Почему так странно смотрит на меня, — Роман сжимает челюсти так сильно, что на скулах проступают мышцы. Мыслями он точно сейчас не здесь. — А потом люди перевернули его. Столько крови, Ален… Ножом в печень ударили. Чтобы наверняка.

Каждая клеточка моего тела сейчас болит за Него. Я вдруг вспоминаю те фразы, которые ядовито выплевывала ему в лицо в кабинете математики. Если бы я только знала…

— Тебя поэтому никогда в начале сентября не бывает в школе? — догадываюсь я.

— Да. Мать до сих пор очень тяжело этот период переносит.

Мне становится стыдно. Я всегда думала, что господа Беркутовы в свое удовольствие на морях отдыхают, игнорируя начало учебного года, дабы не пропустить красочный бархатный сезон.

— Сергей, брат отца, всю жизнь мою мать любил. Он порядочный, знаешь. Не вмешивался и не лез в отношения родителей. Наблюдал со стороны. А когда в нашу семью пришло горе, решил жениться на матери. Она против была, да и я, собственно, тоже не был в восторге, бунтовал, из дома убегал, но… теперь понимаю, что именно брак с Сергеем и спас ее. Иначе не справилась бы. Точно нет.

Я чуть сильнее сжимаю его ладонь.

— Савелий появился на свет пару лет спустя. Мать скрывала беременность и факт его рождения. Не подумай дурного, дело не в том, что наша семья стыдится ребенка-инвалида, нет…

Я прекрасно понимаю, почему он так говорит. Это ведь тоже мною произнесенная фраза. Необдуманная и довольно резкая.

— Она переживала, что его, больного и слабого, замучают излишним вниманием, ведь после громкого убийства крупного бизнесмена, грязь лилась со всех сторон, и не один год. В том числе и потому, что Сергей взял нас под свое крыло и занялся бизнесом, который к нему перешел.

— Я понимаю. Извини меня за те высказывания в адрес твоей семьи.

— Мать хотела уберечь Савелия. Может, и неправильно, но это был ее выбор. Врачи вообще никаких прогнозов не давали и не дают. Каждый год мы слышим одно и то же: долго не проживет. У него синдром дауна и целый букет сопутствующих заболеваний, некоторые из них вообще не поддаются лечению.

— Мне так жаль…

Больше сдерживаться нет сил. Я оплетаю руками его сильную шею и обнимаю крепко-крепко. Так и сижу, тихонько вздрагивая и беззвучно роняя слезы на его обнаженные плечи.

Глава 75

— Значит, — шмыгаю носом, отодвигаясь от него, — Ян единственный, кто знает о существовании Саввы?

Рома подтягивает ноги, создавая между нами преграду. Будто неосознанно закрывается от меня. Сжимает ладонями голову, роняя ее в колени и какое-то время просто сидит вот так. Будто решает прямо сейчас: делиться со мной сокровенным или нет. И я готова принять любое его решение.

— Знаешь, говорят, что беды сближают, — бесцветным голосом произносит он. — У нас с Яном так и вышло. Той же зимой при пожаре погибла маленькая Алиса. Его сестра-двойняшка. Это произошло прямо в новогоднюю ночь, Ален.

— Боже, — мне становится нехорошо.

— Оставленные дома дети. Нелепое стечение обстоятельств. — Рома сбивается, набирает в грудь побольше воздуха. — Алиса на втором этаже была, спала в своей комнате. Лестница уже горела. Почти не добраться. Ян пытался спасти ее, но увы…

Меня трясет, а он все продолжает озвучивать подробности той страшной ночи. И от ужаса, клянусь, все маленькие волоски на коже встают дыбом.

— Вынес ее из горящего дома, да только было уже поздно. Она не дышала…

Я вдруг вспоминаю одну страшную деталь. У Абрамова на руке и внешней части плеча действительно есть следы от давних ожогов. Я увидела один раз. Случайно в спорт зале, после их тренировки. За что и получила от него колючую и весьма откровенную реплику. Теперь понятно, откуда они.

— Твоя Ульяна напомнила ему Алису. Честно, не знал, как поведет себя. Он каждый год эту ночь проводит там, — достает из кармана телефон, открывает мессенджер и показывает мне фотографию, от которой душа уходит в пятки. — Говорит, что вместе с ней похоронил все то хорошее, что было в нем.

— Ром… у меня слов нет.

— После смерти сестры Ян замкнулся в себе. Его родители… тяжело перенесли потерю дочери, и это тоже оставило свой след. Я был единственным, Ален, с кем он поддерживал связь на протяжении нескольких лет. Понимаешь, единственным?

А я все смотрю на фото и не могу отвести взгляд. Не дышу почти.

Кладбище. Кромешная тьма. И лишь вспышка позволяет разглядеть памятник с изображением девочки. Ян рядом: взлохмаченный и явно замерзший. Фальшивая улыбка-оскал застыла на красивом лице. Бутылка дорогого виски в руке.

Это селфи на кусочки разрывает мое сердце. Сердце, которое ненавидело его.

— Ален, я знаю, Абрамов — та еще сволочь, но в свое время мы очень поддержали друг друга. Сдружились насмерть. Он помог выкарабкаться мне, а я ему. Шли годы, и наша связь становилась только крепче. Несмотря ни на что, Ян мне как брат, понимаешь? Я всегда знал, что могу на него положиться. Да сколько раз он меня вытаскивал из неприятностей! Не перечесть…

В памяти всплывает недавний разговор с Даней, и меня начинает распирать от нездорового любопытства.

— Ром, — прочищаю горло и стараюсь взять себя в руки. — Ты почему не пьешь алкоголь?

Мой странный и неожиданный вопрос его по-началу озадачивает.

— Во-первых, из-за отца. Он не употреблял спиртное, не курил, занимался спортом. Я всегда хотел быть на него похожим, — жмет плечом, растерянно глядя на меня. — Во-вторых, из-за деда. Тот как раз наоборот, периодически прикладывался к бутылке. Однажды, будучи нетрезвым, руку поднял на жену. Я до сих пор его простить не могу.

Прислоняется головой к стене, смотрит в потолок. На этом, судя по всему, его пояснения заканчиваются.

— Почему ты спросила? — хмурится он, поворачивая голову влево.

— Просто странно. Такая компания у тебя… — выдумываю на ходу нелепую отговорку.

— Ален, — парень тяжело вздыхает. — За последние годы я чего только не творил, самому вспоминать тошно. Я не собираюсь тебя в это посвящать, но мне искренне жаль, что в итоге рикошетом зацепило человека, который мне дорог. У Абрамова на фоне мести предохранители вообще сорвало. Я сейчас имею ввиду то, что они посмели сделать на мое восемнадцатилетие.

— Мести, — цепляюсь за одно единственное слово. Откидываю одеяло.

— Ты заставила его вспомнить наш конфликт. Он заметил мой интерес к тебе и началось…

Мы молчим. В комнате сейчас так тихо, что я отчетливо слышу каждый звук.

— Может, ты расскажешь мне правду про Дашу Арсеньеву? Я так понимаю, дело в ней? — заявляю смело. — Раз уж начал, говори.

— Ален…

Мне становится любопытно. Скажет или станет умалчивать, как про ситуацию с аварией и сбитым парнем.

— Давай помогу, — прищуриваюсь, чувствуя, как внутри поднимается злость. — Вы с Абрамовым поспорили на девчонку. Говорят, забава у вас такая была, в лучших традициях американских молодежных фильмов, — повторяю почти слово в слово за Князевым. — Он выиграл и опозорил Дашу перед всеми. А твоя-то роль какая была во всем этом? За что он мстит тебе?

Рома опускает босые ноги на пол. Встает с кровати. Подходит к окну и какое-то время наблюдает за тем, как падает снег. Явно нервничает и не горит желанием исповедоваться. Кто ж любит вытаскивать скелеты из шкафа? А тут вон они, пожалуйста, сыпятся один за другим, только и успевай ловить…

— Виноват я, — признается неожиданно. — Не в курсе был, что Ян на Арсеньеву всерьез запал. Думал, как обычно, «проходящий мимо поезд».

— Что ты сделал? — спрашиваю прямо. — Видео выложил все-таки ты?

— Что? — резко поворачивается в мою сторону. — Ты с чего взяла это?

— Я просто…

— Отлично, Лисицына! — в секунду гневается он. — Я, конечно, вел себя иной раз, как мразь, но, чтобы настолько…

— А кто тогда?

— Ян выложил ролик в закрытый, общешкольный чат. А кто в сеть слил, так и не удалось выяснить.

— Ты явно не договариваешь что-то! — давлю на него.

— Мы с Арсеньевой поцеловались. Точнее, я поцеловал ее. Позлить хотел Абрамова.

Я устало тру лоб. В голове не укладываются эти их игры. Игры, в которых замешаны живые люди.

— Меня на тот момент позабавило его внезапное желание свернуть спор. Хотел подогреть интерес.

— Подогрел? Ты хоть понимаешь, что вы наделали? — уже не могу контролировать рвущееся наружу негодование.

— Ален, не топчи берцами душу, — отвечает тихо, понуро опуская голову. — Я не знал, что у них… уже все было.

Замечательно. Могу себе представить реакцию Абрамова. Оба хороши. Заварили эту кашу, а расхлебывать — жертве.

— Мерзко. Вот мое мнение, Ром, — ругаюсь, повышая голос. — Я правильно понимаю, ты, получается, пусть и по незнанию, но спровоцировал его? Он же не собирался видео выкладывать с этими ее танцами и прочим?

— Не собирался, — отвечает мрачно, глядя в окно.

— Пять баллов, Ром! Ты извини, но это за гранью просто. Вы себя кем возомнили? Кукловодами? Это же не фильм, не театр. Реальный человек. Она же… любила его, наверное. Со стороны казалось, что у них отношения.

— Я думал, Ян играет, ясно? — начинает выходить из себя и терять терпение.

Не нравится, значит. Нет уж, будь добр, послушай!

— Привыкли манипулировать чувствами других людей, да? Это так противно, что даже обсуждать не хочется.

— Ты, Лисицына, просила честно ответить, я ответил! — произносит раздраженно. — Не могу я ту ситуацию изменить. И да, осознаю, что виноват перед ними обоими. Осознаю, черт возьми!

— А толку! — лезу под одеяло и отворачиваюсь. — Ты извинился перед ней?

Молчит. Ну понятно. Не знаю, как переварить осыпавшуюся на меня пеплом правду. Не хочу продолжать. Поднимать те факты, которыми делился со мной Даня. Слишком горьким будет разочарование. А чего, собственно, ожидала? Его прошлое — отвратительно.

— Все? Поговорили? — доносится до меня пропитанный недовольством и обидой голос. — Хочешь теперь, чтобы я ушел?

— Мне просто не по себе, Ром. Я не понимаю, где ты настоящий, а где нет. Я тебя совсем не знаю! И ответить однозначно: хочу ли узнать — не могу.

— Отлично! — слышу, как он направляется к двери.

— Спасибо за праздник. Я завтра с Ульяной в Бобрино уеду, — ставлю его в известность.

— Посмотрим… — мрачно комментирует он.

— Чего? Посмотрим? — я аж от этого заявления привстаю с постели.

— Я еще не решил, поедешь ты или нет.

— Ну… знаешь! — моему возмущению нет предела.

— Спи, Лисицына! — раздраженно отмахивается, уходя. — Снов тебе хороших.

А меня прямо колотит от бешенства. Да кем он вообще себя возомнил?

— Не решил он! — негодую вслух и фыркаю, укладываясь на подушки. — Связалась на свою голову…

Ворочаюсь долго. Размышляю, и без конца прокручиваю наш разговор. Струной натянувший и без того оголенные нервы. Думаю о Даше, о погибшем отце Романа и даже мысли про Абрамова прогнать не удается. Как вспомню этот его взгляд, направленный на Ульяну, так не по себе становится.

Проваливаюсь в беспокойный сон, но длится он недолго, потому что в какой-то момент в квартире начинают раздаваться пугающие звуки. И выбегая в коридор, я уже догадываюсь, что у Савелия случился очередной приступ. То, о чем предупреждал Роман. Но, в отличие от меня, он хотя бы был к этому готов…

Глава 76

Как-то уж совсем быстро атмосфера праздника и романтики сошла на нет. Сперва этот тяжелый разговор с Лисицыной, затем очередной приступ Савелия, срочный вызов нашего семейного доктора и последующий приезд моей матери.

Алена от всего этого, конечно, в тихом шоке. Хотя не думаю, что первое января в ее реалиях было бы радужнее, учитывая обстановку в той нехорошей квартире.

— Сынок, привет, — мать оставляет смачный поцелуй на моей щеке. — С Новым Годом, родной! По телефону все равно не то!

— С Новым, мам, — обнимаю ее коротко.

— Подарки дома, под елкой. Не стала их тащить в больницу. Ты же к нам туда в новогоднюю ночь все равно не собирался, — обижается она.

— Я бы пришел навестить тебя сегодня, ты же знаешь.

— Да уж, дождешься тебя, — ворчит она, усаживаясь на пуфик. — Как сейчас себя чувствует Савка?

— Уже лучше, но Семен Валентинович настаивает на госпитализации, — рассказываю я, наблюдая за ее безуспешными попытками дотянуться до сапога. — Ты сама-то как? Сядь, не наклоняйся, я помогу.

— Как-как? Чувствую себя колобком, — недовольно осматривает свой порядком увеличившийся в размерах живот. — Согнуться вот не могу даже.

— Ну это логично, седьмой месяц пошел, — снимая сапоги с ее отекших ступней, хмыкаю я. — Сергей-то где?

— Паркует автомобиль на подземной стоянке, я не стала его ждать, — она на секунду как-то странно замирает.

— Готово, — отставляю ее дорогущую обувь в сторону и поднимаюсь с пола. — Что?

— Толкается. Хочешь потрогать? — озадачивает меня. У нее глаза так блестят, что становится как-то не по себе.

— Нет, мам, потом. Слушай, — почесываю затылок и прикидываю в уме, как бы лучше преподнести для нее новость.

— Ромка, — она сверлит меня пытливым взглядом. Вот так всегда. Чувствует. Насквозь меня видит. — Что такое?

— Я тут…

— Здорово, Ромыч, с Новым Годом, что ли? — в эту же секунду на пороге появляется Сергей.

Мы обнимаемся, дядя своей лапищей треплет меня по волосам. И пока он снимает дубленку, я все же решаюсь предупредить их. Чтобы не было потом сюрпризов.

— Короче, я не один, — говорю, как есть. — С девушкой. С Лисицей моей. Но ты не переживай, мам, она и словом никому о Савелии не обмолвится.

Сергей чуть не роняет свою дубленку из рук, а мать и вовсе резко меняется в лице.

— Рома, ты что? — округляются ее глаза. — Что еще за Лисица? — переходит на шепот.

— Та самая, — отмахиваюсь раздраженно. Ну такую ерунду спрашивает, ей богу!

— Роман, — этот ее взгляд выражает крайнюю степень недоумения. — Но ты ведь знаешь правила…

— Ой, ма! Идем, познакомлю. Она там уже пирогов напекла. Знаешь, какая кудесница! Такой стол нам забабахала вчера, я в шоке был!

Она встает и по-прежнему ошарашено глазеет на меня. Придерживаю ее за локоть и тащу в гостиную.

— Рома, Лисицына… это что же, та девочка из-за которой…

— Мам, не вздумай при ней эту тему поднимать! — осекаю строго. — Про Нику молчи. Ясно?

— Савушка! — она тут же забывает о нашем разговоре и мчится на всех парах (очень резво для глубоко беременной женщины) к измученному Савелию. — Милый мой! Семен Валентинович, доброго времени суток. Ну что расскажете нам? Все плохо? Как он? Опять ложимся в больницу?

Кипишная чересчур, как всегда… Пойду-ка проведаю ту, что дуется на меня все утро.

Захожу на кухню и притормаживаю, разведывая обстановку. Вскидываю бровь. Лисицыну на нервной почве понесло. Скачет по плитке туда-сюда, как заведенная. На столе тут тебе красуются уже и яблочный пирог, и сырники. Вот это я понимаю завтрак!

— Да остановись ты уже, — ловлю ее у плиты, заключая в плен своих рук.

— Как неудобно получилось, — вздыхает и демонстративно отстраняется. Это прям из себя выводит. Характер вздумала показывать. — Говорила же, что нам с Ульяной лучше уйти!

— Никуда ты не пойдешь, — разворачиваю ее к себе. — Успокойся. Предки у меня мировые. Ты че завелась-то?

— Потому что нечего мне тут делать, — заявляет, потупив взгляд.

— Нечего значит? — я зло прищуриваюсь. — Давай мне тут поговори еще! Мол все было ошибкой. И поцелуи глупостью. Минутная слабость. Затмение. Тра-ля-ля…

— Дурак ты, Рома, — дергает плечом, и щеки заливаются алым румянцем.

— Все, что ли, «завяли помидоры»? — не даю пройти, а ей ну уж очень хочется.

— Мне к бабушке надо. Я с Сашей сегодня поеду, — заряжает мне вдруг.

Ты посмотри-ка!

— Ага, конечно, — качаю головой и отпускаю ее, исключительно ради того, чтобы к столу подойти. — Дай хоть попробовать, что напекла…

— Я серьезно, мы на вечерней электричке туда доберемся, — всерьез продолжает нести эту чушь.

— На электричку она собралась. В ночь, — закидываю красивый сырник в рот. Обалдеть, вкуснотища. — Да через мой труп только.

— А ты не много на себя берешь, Беркутов? — возмущается, складывая руки на груди. Деловая. Брови хмурит.

— Столько беру, сколько могу вывезти, — отвечаю самоуверенно. — Или вместе отправляемся в этот твой Бобруйск, или ты туда вообще не поедешь. И не надо пучеглазиться!

— Роман, — слышу я голос Сергея за своей спиной. Лисица тут же смущается, ведь он невольно стал свидетелем нашего «милого» диалога. — На ультиматумах далеко не уедешь. Послушай, умудренного опытом, сынок.

— Мы с моей Лисицей как-нибудь сами разберемся. Не маленькие.

Не нравится мне, что Сергей лезет не в свое дело.

— Не маленькие, согласен. Имя-то у девушки есть? А то все «моя Лисица», да «моя Лисица», — улыбается Сергей добродушно.

Святой, чего уж там. Пора бы привыкнуть, что его мои «психи» не трогают совершенно. «Толстокожий» в этом плане. Это мать у нас в семье ранимая. Чуть не так слово сказал — и все, туши свет.

— Аленой зовут, — обнимаю ее, настойчиво прижимая к себе.

Пытается сопротивляться. Вот же ж строптивая! Но тем интереснее.

— Здравствуйте, — здоровается она с Сергеем, краснея.

Клянусь, иногда мне кажется, что у нее это встроенная автоматическая опция.

— Приятно познакомиться, Ален.

— Это Сергей, мой дядя, я тебе рассказывал, — поясняю сухо. — Кофе будешь, Серый?

— Не откажусь, — он по-прежнему пялиться на нас с глупой ухмылочкой на фейсе. И это меня крайне раздражает.

— Сядь уже, отдохни, — гаркаю я на Лисицу. Стоит вон, будто кол проглотила. Спина неестественно прямая, глаза испуганные. Руки не знает куда деть.

— Я не устала, — пищит в ответ.

— Я зато устал от этих твоих капризов, — ворчу себе под нос.

— Чего? — и смотрит еще так невинно. Не причем она будто бы.

Все утро со мной не разговаривает толком. Односложные ответы «да», «нет», молчаливая помощь. А я, может, ждал, что обнимет или поцелует. У меня, может, камень после вчерашнего на сердце. Ко дну тянет! А ей плевать.

— Сядь говорю, я тебе чай заварю. С мятой, чтобы успокоилась. Гляди, как разнервничалась девчонка из-за вашего прихода! — стреляю глазами в Сергея, изображая истинное недовольство.

Лисицына качает головой и совсем уж обреченно вздыхает. Могу себе представить, какой внутренний монолог там сейчас идет. Вон у меня аж уши горят так, словно их перцем натерли.

— Ромка, Семена Валентиновича я проводила. А ты вот мне не хочешь представить этого маленького ангелочка? — на кухне появляется моя мать.

Она резко останавливается. Выглядит так, словно привидение увидела. Чего эт с ней?

Глава 77

Рядом с матерью, переминаясь с ноги на ногу, стоит Лисицына-младшая. Проснулась от шума, судя по всему. Видит Аленку и тут же бежит к ней.

— Мам, знакомься. Это моя Лиси… Алена, — исправляюсь на ходу. — Ульяна ее сестра. Тебе чаю налить?

— Доброе утро, — тихо здоровается моя девчонка.

Краем глаза замечаю, что сырники с тарелки стремительно исчезают. Ну Сергей! Времени даром не теряет. Ест сидит «под шум волны».

— Здравствуй, Алена. Марина Максимовна, рада встрече, — представляется мать и сканирует Лисицу излишне внимательным взглядом. — Да, Ром. От чая не откажусь.

— Я сделаю, — Лисица, как ужаленная, вскакивает со своего стула.

— Черный, пожалуйста.

Алена кивает, достает кружку, берет в руки чайник.

Нервничает. Некомфортно ей. Понимаю, не идиот. Но, если честно, даже рад, что все сложилось именно так. Планы у меня на Лисицу — самые, что ни на есть серьезные. Так что пусть знакомятся.

Девчонка ставит на стол блюдце и чашку с ароматным чаем. Мама при этом пристально за ней наблюдает.

— Спасибо, дорогая. А вы, молодежь, значит, вместе новый год встречали? — интересуется, присаживаясь рядом с Сергеем, из чьих рук очень хочется выдрать тарелку с МОИМИ сырниками.

— Да, вместе встречали, — открывая банку со сметаной, отвечаю на поставленный вопрос.

— Родители девочек не были против? — спрашивает с сомнением в голосе.

— Отпросил, — пожимаю плечами. Ну почти.

Нагло вру. Приходится. Еще тут правду изливать — извините не сегодня. Хватило уже, не знаешь с какой стороны к своей ледяной королеве подступиться теперь.

— Ромка, а вы ведь в одном классе учитесь? — продолжает маман свой настырный допрос. Да, иногда она излишне приставучая.

— В одном, — киваю, закидывая в рот сырник. Отобрал-таки тарелку у Сергея.

— И… что же, дружить только сейчас начали? — гипнотизирует Алену взглядом, размешивая ложкой сахар.

— Дружить? — не могу сдержать смешок. — Дружба — это явно не то, на что я рассчитываю, мам. Мы с Лисицей встречаемся. У нас все серьезно. Вот прям капитально-серьезно. Я ее люблю, она меня тоже.

Лисицына, до настоящего момента увлеченная мытьем посуды, что-то роняет. Громко так роняет. Грохот на всю квартиру. Ничего, зай, первый шок пройдет…

Сергей, хохотнув, накалывает на вилку еще один сырник и косится на мать. Та — в полном ауте. Ожидаемо. Она всегда только одного человека рядом со мной видела. Веронику. Вон даже после того, что случилось, заявила, что я не должен «бросать девочку в беде». «В сложной психологической ситуации». Оправдания ей ищет. Нет их и быть не может. Ни в какие ворота просто. Должна же понимать, что в отношениях с Грановской поставлена жирная точка.

— Как… быстро и неожиданно у вас все закрутилось, — комментирует она мое выступление.

— Вообще не быстро. Я на нее давно глаз положил. Два с половиной года тому назад, как только увидел, — признаюсь честно. — Дошло просто не сразу. Вел себя, как кретин. Обижал даже. Не знаю, простит ли. Вот пытаюсь шанс заслужить.

— Ром, — севшим голосом пытается притормозить мои откровения Лисицына. По цвету она сейчас напоминает спелый такой помидор с огорода моей бабушки. Не помню сорт. Зато помню, как вечно собирать их заставляла. То еще развлечение.

— Похвально, что ты признаешь свои ошибки, — замечает Сергей.

— Ален, а скажи, как твою маму зовут? — проявляет мать какое-то недюжинное любопытство.

— Екатерина…

Алена обнимает Ульяну, которая так и жмется к ней. Застеснялась почему-то. Странно, к Яну, например, сама подошла. А тут — прямо как-будто подменили. Может, конечно, Савва ее напугал. Ульяна так плакала во время его приступа… А еще спрашивала все время: он же не умрет, Ром? Не умрет?

— Я и думаю, кого ты мне напоминаешь?! Быть того не может! — мать щелкает пальцами. — Больше двадцати лет прошло! Твоя мама ведь в аэрокосмическом училась?

Я вижу, как от удивления у Лисицыной вытягивается лицо и приоткрывается рот.

— Да…

— Ну точно! Катька Лисицына! Ты же — просто копия Катьки в юности! Фамилия ладно, но когда тебя увидела, аж дар речи потеряла!

— Погоди-ка, мать. Ты уверена, что не перепутала ничего? — спрашиваю хмуро.

— Ой, Ром! У меня же фотографическая память! Я Катьку помню просто отлично! Мы два года как никак прожили в одной комнате общежития. Представляешь, Сереж, вот ведь как бывает!

Она опять изучает Алену так, будто та — музейный экспонат.

— Я и не знала, что ты — та самая Лисицына. И маму на собраниях в школе не видела ни разу. Занята, наверное?

На Алену мою страшно смотреть. Н-да, ситуация.

— Ой, Катька как роман с Дюжевым закрутила, так и исчезла с радаров. Институт оставила, нас подружек позабыла, — в ее повествовании так и слышатся нотки грусти и некой ностальгии. — Вот бы повидаться! Как она, Ален? Чем занимается сейчас?

— Мам, — вмешиваюсь, потому что поток ее слов не остановить. — Че ты пристала к ней? Сто пятьдесят вопросов!

— Ты вот Ромка представь себе на минуточку. С Яном бы на двадцать лет связь потерял…

— Этого никогда не будет, — отзываюсь мрачно и встаю из-за стола. — Пора нам. Мы в Бобруйск, того, опаздываем.

Пора сворачивать эти семейные посиделки.

— Куда это вы собрались? В какой такой Бобруйск? — хмурится мать, отставляя чашку в сторону.

— С бабушкой знакомиться, — невозмутимо отвечаю я ей.

— Ой… Опять толкается, — закусывает губу. — Да больно как! Ууух. Иди потрогай, сынок, скорей!

Приходится подойти. Ну да ладно, хоть отвлеклась от своих навязчивых вопросов, адресованных моей бедной Лисице.

— И правда толкается, — улыбаюсь, как идиот.

Надо же… удивительно. Маленький человечек со мной здоровается. С Савелием я этот момент точно прошляпил.

— А мне можно? — подает, наконец, голос Ульяна.

— Конечно, милая. Иди сюда…

Глава 78

Поездка до Бобрино выдается та еще. Беркутов наотрез отказывается отпускать меня туда одну. Спорить, бастовать и показывать характер — бессмысленно. Лицо-кирпич, категоричное «нет я тебе сказал» — и вот, собственно, итог: второе января, и мы в его машине. Радует тот факт, что с нами Санька. Давно мы с ней собирались к бабушке Маше, да все никак не удавалось выбраться. То работа, то еще что…

Признаться честно, присутствие Харитоновой мне сейчас жизненно необходимо. Уж слишком стремительно развиваются события в течение нескольких последних дней. А Рома? Это ж вообще. У меня на нервной почве глаз дергается уже. Он своей прямолинейностью огорошивает каждую секунду. Чего только стоит это его заявление родителям: «У нас все капитально-серьезно. Я ее люблю, она меня тоже». Думала, поседею прямо там. Чуть в обморок не свалилась. Еще и тарелку очередную (наверняка жутко дорогущую) разбила.

«Она меня тоже». С чего взял-то? И про «капитально-серьезно» меня спросить не хочет? Я так-то согласия своего на отношения с ним не давала. Более того, я даже на эту тему думать боюсь. Отгоняю настырные мысли прочь, как назойливую мошкару в летний вечер.

Тоже мне, включил «режим тирана». Теперь понятно почему Беркутов — лидер по жизни. Любит покомандовать, свое «я» показать.

Ну ничего… не на ту напал!

Всю дорогу Сашка с Ульяной без умолку трещат. Уля рассказывает ей про елку в саду и про поход в Москвариум. Тот свой заплыв с дельфином она будет помнить еще долго. И скатов, и пингвинов, и нерп. Кажется, обо всем поведала. У рыжей аж глаза на лоб лезут. Потому что «Рома то, Рома это» то и дело звучит в сбивчивом и преисполненном восторга монологе сестры. По всем фронтам нас с Ромой спалила. Я-то на все недвусмысленные намеки Харитоновой отвечала отрицанием. Не особо, правда, она мне верила…

Час спустя начинается «игра в города». Роман, к слову, мрачнее тучи. Ведет автомобиль и равнодушно выдает названия. Не особо хочет участвовать, но, как всегда, не может отказать любимице-Ульяне. Это уже прямо-таки становится забавным.

Я незаметно и осторожно рассматриваю его профиль. Злится на меня до сих пор. Вчера мы опять ругались весь вечер. А все потому что кое-кто слишком много о себе возомнил. Домой к матери возвращаться запрещает. Устроил мне целый скандал.

«Ноги твоей не будет в этом притоне». «Костьми лягу, но ты туда не вернешься». «Иди, но сразу готовься передачки в тюрьму носить».

Мне приятно, что он за меня искренне беспокоится, но… жить в ЕГО квартире я точно не стану. Хватит и того, что мы оказались там тридцать первого декабря.

Не разговариваем мы в общем. Накануне всю ночь пролежала, глядя в потолок и считая овец. И он такой же. То и дело вставал пить кофе. Слышала, дверь-то в гостиную была приоткрыта… И вот вроде подойти к нему хотелось, но что-то останавливало. Все-таки свою позицию нужно отстаивать. Слабину дать успеется всегда.

Об отце размышляла, чтобы отвлечься. Наша жизнь, поистине, удивительная штука. Кто бы мог подумать, что в столице, городе-миллионнике, я, случайно оказавшаяся в чужой квартире, встречусь с человеком, близко знающим мою мать. И отца, судя по всему, тоже. Глупо, но так хотелось выведать о нем хоть что-нибудь, мелочь. Ведь кроме часов, с треснувшим циферблатом, не осталось ничего. Ничего от Него.

Дурная надежда появилась. Что если я попробую отыскать его? Зная фамилию, имя, какие-то факты из биографии, сделать это вполне реально, наверное.

— А вы, ребята, в контрах, что ли? — весело интересуется Сашка, прерывая мой внутренний монолог.

Я тяжело вздыхаю. Неудивительно, что она догадалась. Так-то мы и словом с Ромой не обмолвились до сих пор.

— Саш, — бросаю в ее сторону выразительный взгляд.

Беркутов молчит. Следит за дорогой.

— Ладно-ладно, — хихикает она. — Милые бранятся, только тешатся.

Нельзя ли обойтись без комментариев? Итак настроение хуже некуда. А у него особенно.

— Этот поворот? — наконец, обращается ко мне Роман.

— Да. Потом на развилке нужно будет съехать на проселочную дорогу, — объясняю я ему.

— Не так уж и далеко, — Сашка смотрит в окно.

На улице уже смеркается. Метет третий день. Зима в этом году невероятно снежная.

— Ура! Вот баба Маша обрадуется нам всем! — радостно верещит Ульянка. — А тебя, Ромка, она будет кормить до отвала. Борщом, блинами, капустным пирогом.

Он хмыкает.

— Ален, а это ничего, что мы такой большой компанией заявимся? Баба Маша ведь не в курсе, что ты парня своего и подружку в гости к ней тащишь.

ПАРНЯ СВОЕГО. О боги! Ну Харитонова!

Я тут же заливаюсь краской. А этому хоть бы что…

Не в курсе бабушка, да. Надеюсь, мы не помешаем ее гостье. Тем более, что задерживаться я не планирую. Еду поздравить с праздником, подарки отдать и Ульяну по традиции оставить на новогодние каникулы. Мне-то на работу послезавтра выходить.

— Она действительно будет вам рада, — только и могу выдавить из себя я.

До сих пор в голове стучит: «Парня своего». Беркутов — мой парень. Это ж… звучит так… странно. Прям слух режет.

До Бобрино в итоге мы добираемся к шести. Машина пару раз застревает в сугробах, но Роман, дури у которого с лихвой, быстро решает возникшие проблемы.

— Ромка, гля сколько снегу! — падая в сугроб, кричит мелкая.

Мы только что припарковались у дома бабы Маши. Стоим у дощатого забора.

— Угу, — щелкает брелком он, и автомобиль моргает фарами в ответ.

— Ну и глухомань, если честно, — делится Сашка первыми впечатлениями о деревне. — Сколько тут людей живет, Ален?

— Да немного уже, — пожимаю плечами. — Вымирает деревня, к сожалению. Молодежь уезжает в Москву и Тулу. Работать-то здесь негде.

— Столько домов полузаброшенных… А где вообще магазины? Школа, больница. Ничего кроме завода и железнодорожной станции не видела, пока ехали.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— В центре есть. Магазин, правда, один. Школу, скорее всего, закроют в будущем году. Классы очень маленькие. В поликлинике только первую помощь оказывают. Всех остальных отправляют в соседнюю деревню, Жулебино.

— Печально, — констатирует Александра. — Гляди, свет горит.

— Идем в дом, — открывая калитку, зову их я. — Ульян, хватит нырять в сугробы, промокнешь, зай.

Она беззаботно хихикает. Встает и бежит к Роману с громким «А-а-а, лови меня, Рома». Я качаю головой и улыбаюсь.

— Чего это Беркут такой хмурый? — понижая голос, справляется Саша. — Реально, что ли, поругались?

Я отмахиваюсь. Она понимающе хмыкает. Подхожу к двери. Не заперто.

Ну вот сколько раз я ей говорила, что нельзя так делать! Ей богу, до сих пор будто в СССР живет.

— Проходите, ребят. Тапочки возьмите у коврика. У бабушки их тьма-тьмущая.

Мы дружной и громкой толпой заходим в дом. Ульяна при этом восседает на плечах «Конька-Горбунка», то бишь Романа.

Вот тоже, позволяет все, а ее ж потом не угомонить.

— Ба! — кричу я громко. — Гостей тебе привела, встречай.

Но она что-то не торопится. Небось, как всегда, на ночь глядя готовкой занялась.

— Ну и где ты? — скинув сапоги, иду в кухню. — Сюда проходите, ребят. Тут печка, чаю выпьем, согреемся.

Я так и застываю на месте, останавливаясь у порога как вкопанная. Рот открываю от неожиданности и в шоке смотрю на представшую картину.

— Как говорится, на ловца и зверь бежит…

Глава 79

— Ииилья? — сглотнув, пытаюсь взять себя в руки. Но то, что вижу, вряд ли может этому как-то поспособствовать.

Паровозов сидит за столом. Перед ним стоит тарелка борща. Рядом лежит пистолет. Парень раздет по пояс. Левая рука перемотана, повязка в крови.

— Здраа…сьте, баб Маш, — залетает в кухню растрепанная Сашка. — Оой.

Пялится сперва на Паровозова, затем на меня.

— Илья, что случилось? — первый шок проходит, и я начинаю засыпать его вопросами. — Где бабушка? Что с рукой?

Паровозов отодвигает тарелку. Смотрит будто не на меня, а поверх плеча.

— Ты, родная, не с того начала, — холодно отвечает он. — Не хочешь рассказать о том, как сильно скучала по мне? И поинтересоваться, куда пропал…

Сверлит тяжелым взглядом того, кто стоит за моей спиной. И даже Ульяна резко притихла, настолько некомфортная атмосфера тут царит.

— Илья, где бабушка? — с опаской глядя на пистолет, повторяю свой вопрос.

— Вернется скоро. К Степановне пошла. Че за персонажи? Не представишь? — склоняет голову влево и прислоняется к спинке стула.

— Ммои одноклассники, Саша, Роман…

— Роман… — зачем-то повторяет он, и мне вообще не нравится выражение его лица.

— Что такое с плечом? — наконец, сдвигаюсь с места. Подхожу к нему и морщусь. Ужас просто.

Но Паровозов меня как будто не слышит.

— На чем добрались? — продолжает свой допрос. Не сводит при этом глаз с Беркутова. Рома в этот момент опускает Ульяну на пол.

— На машине.

— На ЕГО машине, — зачем-то уточняет Илья. Прищуривается. Ой не по-доброму совсем.

— Дда, — голос мой начинает вибрировать.

Опять бросаю тревожный взгляд на пистолет. Чего ожидать от Ильи я, увы, предугадать не могу. Он после армии совсем другим стал. Непредсказуемым и неуправляемым.

— Ален, а кто этот подстреленный? — в голосе Харитоновой звенят нотки беспокойства. И ее можно понять.

— Ребята, это Илья, мой…

— Жених, — не дает закончить мне Паровозов.

Да господи… и почему так дышится тягостно? Будто легкие скрутило.

— А Роман у нас… — вскидывает бровь Илья, намекая на то, что я должна закончить его фразу.

— Парень Саши, — выдаю первое, что приходит на ум.

Харитонова глазеет на нас в немом шоке. Расстегивает пуховик. Да уж, согласна, пекло, обстановка накаляется крайне стремительно.

— Ты обалдела? — рычит Беркутов, появляясь в поле моего зрения. Злой, как черт.

Дурак! Подыграть не мог? Я же боюсь за тебя! Именно это кричат мои глаза, но в ответ я натыкаюсь лишь на его колючий и недовольный взгляд.

— Итак еще раз, — цедит, разворачиваясь к Паровозову. — Беркутов Роман. Алена — моя девушка. А вот кем возомнил себя ты, мне не совсем понятно. Пояснишь?

Прожигают друг друга ядовитыми взглядами. Аж нехорошо становится. Воздух будто густеет и наполняется электричеством. Сашка, ощущая, что напряжение растет в геометрической прогрессии, быстро выпроваживает Ульяну в комнату.

— Поясню с удовольствием, — криво улыбается Паровозов, вставая.

— Ребяят, — пытаюсь влезть я, но Сашка хватает меня за руку, останавливая.

— Скажи-ка, Ляль, — чересчур мягко обращается ко мне Илья, поджигая сигарету. — Я чего-то не вкуриваю, клоун этот как давно рядом с тобой нарисовался?

— Илья…

— Один на один давай пообщаемся, — перебивает меня Беркутов.

Его спокойствию и выдержке можно только позавидовать. Меня вон трясет всю. Потому что знаю: ничем хорошим эта встреча не закончится. Как же я так совсем не подумала о вероятности того, что Илья может быть в Бобрино.

«Ты напрочь про него забыла», — подсказывает внутренний голос. И это — чистая правда.

— Я только за, птенчик.

— Я против!

— Тебя никто не спрашивает, — зло бросает Роман через плечо. — Харитон, исчезните обе, а…

Куртку расстегивает, швыряет ее на стул. Часы снимает. Пожалуй, только его резкие движения и выдают агрессивный настрой.

— Ром…

— В комнату иди, — повторяет сухо.

— Никуда я не пойду! — возмущенно повышаю голос.

— Чего ж ты, Ляль, человека в заблуждение ввела, — выпуская красивыми кольцами дым изо рта, произносит Илья. — Нехорошо получилось. У нас же с тобой уговор.

Страшно. Как же мне страшно.

— Что еще за уговор? — голос Беркутова словно лед.

— Свадьба летом. Переезд. Лялька, Лялька, — качает головой Паровозов. — Я значит бабло на нашу совместную жизнь зарабатываю, а ты развлекаешься с мажором столичным.

— Можешь забыть про совместную жизнь, — делая шаг вперед, заявляет Роман.

— Слушай ты, — Илья тушит сигарету о край тарелки с борщом. К которому, похоже, и притронуться-то не успел. — Борзый не в меру. Крылья-то я тебе пообломаю.

— Пока ты крут только на словах…

И все.

В следующую секунду Паровозов в гневе переворачивает стол и бросается на Беркутова.

— Илья! — испуганно кричу.

— Не лезь туда, Ален, — Харитонова хватает меня за плечи и оттаскивает назад.

Я с ужасом наблюдаю за тем, как парни катаются по полу и поочередно дубасят друг друга.

— Саааш, отпусти. Отпусти, — вырываюсь, но девчонка вцепилась в меня намертво.

— Сами разберутся, Ален. Не вмешивайся!

Как это не вмешивайся?

— Сука…

Это Илья. Получил по лицу, что лишь больше его разозлило и раззадорило.

— РООМ! Перестаньте! — по лицу катятся слезы. — Пожалуйста! Прошу, не надо!

Но этих двоих не остановить. Удары такие сильные! Звуки такие страшные!

— ХВАТИТ! ВЫ ОБА! НЕМЕДЛЕННО ПРЕКРАТИТЕ!

— Жених, — смеется Рома и бьет Паровозова точно в печень.

Илья, естественно, дает ему сдачи. У него довольно богатый опыт участия в уличных драках, именуемых «стенка на стенку». Жулебино только этим и славится.

— Ты… сука… у меня не на машине отсюда уедешь, а на коляске, — угрожает он Беркутову, тяжело дыша.

— Ага, как же! — Рома делает захват. Душит шею Паровозова коленями.

Тот уже весь красный. Мамочки…

Отпускает его, но все начинается по новой. Сашка уже не держит меня. Думаю, она растеряна ничуть не меньше моего. Эти двое творят что-то невообразимое. Разгромили пол кухни. Посуда жалобно звякает, когда Паровозов толкает Ромку на кухонный гарнитур. Тот в ответ нападает на него словно разъяренный носорог. Меня и раньше Беркутов пугал в такие моменты. Машет кулаками как ненормальный. Тому же Даньке от него всегда хорошенько доставалось.

— ПРЕКРАТИТЕ! — уже сил нет кричать. Пытаюсь влезть, но разнять их просто нереально.

У Ильи вся рука от плеча до запястья в крови. Белоснежный джемпер Романа тоже испачкан.

— ДА ЧТО ЖЕ ВЫ ДЕЛАЕТЕ! — чувствую, как горячие слезы заливают щеки.

Сердце колотится как сумасшедшее, руки трясутся. И я вообще не понимаю, как это остановить. Ад. Какой-то ад просто… Не могу смотреть на то, как они избивают друг друга. Больно.

— ИЛЬЯ! РОМА! — но ни тот, ни другой, не желают прекращать то, что происходит.

Беркутов с таким остервенением бьет Паровозова головой об пол, что у меня самой в глазах мутнеет.

Стоны. Маты. Кровь. Удары один за другим. Жутко…

— Ален, давай таз вон тот перевернем, — предлагает перепуганная насмерть Сашка.

Так, собственно, мы и делаем. В надежде остудить пыл, окатываем борющихся на полу парней ледяной водой.

Эти придурки замирают.

— Какого…

Рома, который в данный момент сидит на Илье, поднимает голову. С волос капает вода. Скула разбита, бровь рассечена. Глаза — потемневшие от ярости, но сейчас в них есть оттенок недоумения. Уж слишком они с Ильей были увлечены мордобитием. Не ожидали осадков в виде «тропического дождя».

— Нет, — хриплым шепотом говорю я.

В ужасе смотрю на Илью. Вдоль позвоночника холодок бежит. Дышать не могу даже. Внутренности скрутило, горло сдавило.

У него в руках пистолет. Тот самый, что в самом начале полетел на пол.

Направляет ствол Беркутову в голову.

— Иилья, — дрожит мой голос. — Прошу тебя…

Рома не двигается. Тоже понял, что к чему, хоть и смотрит по-прежнему на меня.

— Дернешься, пристрелю к чертям собачим, — предупреждает Паровозов, прислоняя пистолет к его виску. — И я, мать твою, не шучу…

Глава 80

Отлично. Дуло пистолета, судя по всему заряженного, касается моего виска.

Что ж, весомый аргумент, не поспоришь.

— Илья, — голос Лисицыной вибрирует и дрожит. — Пожалуйста, убери пистолет.

— Встал, — обращается ко мне тот, кому были адресованы ее слова.

Как сидел на нем, так и сижу.

— Ты тупой, что ли? — тычет пистолетом мне в голову.

— Ром, пожалуйста, Ром, сделай то, что он просит, — глотая слезы, умоляет Алена.

Есть в этом, конечно, нотка здравомыслия. Но, черт возьми, как же не хочется подчиняться.

— Не растерялся, — хмыкаю я, все-таки решая подняться с пола.

— Пасть закрой свою, — раздраженно и нетерпеливо бросает мне Илья. Тот самый Илья, которого я уже видел рядом со своей Лисициной. Это он забирал ее из больницы. И это он шубу ей привозил к торговому центру.

Я усмехаюсь. Удивительное дело, этот представитель криминального мира целится в меня пистолетом, но внутренне я спокоен как удав. А пушка-то боевая, между прочим. Переживать насчет возможного огнестрела точно стоило бы.

— Шмотки забрал и свалил отсюда по-хорошему, — заявляет мне этот упоротый.

— Ты сейчас серьезно? — выгибаю бровь дугой.

— А ты, я смотрю, прямо-таки жаждешь получить пулю в лоб, — выплевывает ядовито.

Морщится. У него у самого рука прострелена, остается только догадываться при каких-таких обстоятельствах это приключилось. Чутье меня никогда не подводит. Еще тогда этот персонаж на приоре показался мне крайне мутным. Чем он занимается по жизни — вопрос весьма интригующий.

— Могу сказать тоже самое про тюремный срок. Или ты подашься в бега после того, как меня пристрелишь? — не могу не усмехнуться.

— Там я уже был, так что не хрен меня пугать.

Прекрасно. Он еще и сидел?

— Парни, а давайте вы успокоитесь и… — тоном учительницы начальных классов произносит Харитонова.

— А давай ты просто заткнешься, — грубо перебивает ее брюнет. — Куда намылилась, Ляль? Стой, где стоишь. Подальше от этого своего столичного пижона отошла. Отошла, я сказал!

— Илья, — Лисицына качает головой и с опаской смотрит на пистолет. — Ты весь в крови. Твое плечо… Ты ведь ранен, да?

— Плевать.

— Пусть истекает кровью, — равнодушно заявляет Сашка.

— СВАЛИЛ, — игнорируя ее реплику, настойчиво повторяет он, обращаясь ко мне. — Сел в тачку и уехал в свою сраную Москву.

Я складываю руки на груди. Даю понять, что с места не сдвинусь.

— На счет «три» — прострелю колено, — сообщает он, просверливая во мне взглядом дыру.

Пока не пойму, блефует он или все же нет.

— Ты рехнулся, Паровозов? Приди в себя!

— Ты знаешь, Алена. Мне терять нечего, так что… — Илья опускает руку.

И впрямь собирается прострелить мне колени?

— Ты целишься в живого человека! — пытается воззвать его к совести и здравому смыслу Лисица.

— Живой-мертвый, дело пары секунд, — цедит этот отмороженный.

— А кровища-то из тебя льется только так, — снова встревает в разговор Харитонова. — Беркутов, скажи-ка, сколько вообще литров крови в человеческом организме?

Что блин?

— Это сейчас так важно, что ли? — искренне недоумеваю и смотрю на нее во все глаза.

Нашла тоже время для интеллектуального просвещения.

— Ну, крови всего сколько в теле? Если в литрах, — невозмутимо переспрашивает девчонка.

От меня не укрывается один интересный факт. Харитонова, которая итак стоит ближе всего к этому вольтанутому, преднамеренно, но почти незаметно сокращает дистанцию.

Что ты удумала, глупая? Но я решаю все же подыграть.

— Количество крови в организме взрослого человека составляет, в среднем, от четырех до шести литров.

— Ну вот!

— Объем циркулирующей крови зависит от возраста, половой принадлежности, массы тела, роста и объема мышечной ткани, — отвечаю я ей.

— Заткнулись оба! — бесится Паровозов (господи, ну и фамилия, но ему подходит очень даже, несмотря на то, что его национальную принадлежность я определить визуально так и не смог). — Че вы несете оба, а?

— Скоро в обморок хлопнешься, Аль Капоне, — продолжает отвлекать его нелепой болтовней Сашка. — Ты ощущаешь слабость? Головокружение? Или, может быть, слышишь некий звон в ушах? — чересчур живо интересуется, делая еще пару шагов вперед. — Ты явно бледнее стал, Паровозов. Тошнит? А в глазах не темнеет? Онемение конечностей? Чувство пустоты в голове? М?

— Какого…

— Сааш, — верещит Алена, задохнувшись от ужаса.

Клянусь, все происходит будто в одну секунду. Сашка левой рукой хватается за оружие. В этот же момент ребром правой ладони бьет Паровозова в сгиб кисти и выдергивает из его пальцев пистолет.

Твою-то мать! ЭТО ЧТО СЕЙЧАС ТАКОЕ БЫЛО?

Прямо-таки мороз по коже.