Кавказцы или Подвиги и жизнь замечательных лиц, действовавших на Кавказе. Книга II, том 3 бесплатное чтение

© Составление, А.В. Блинский, 2004

© «Сатисъ», оригинал-макет, оформление, 2004

Редактор и издатель «Кавказцев», Плац-Майор С.-Петербургской крепости, Лейб-Гвардии Саперного батальона Полковник С.К. Новоселов.

Семён Корнилович Новосёлов (1812–1877) – русский генерал-майор, участник Кавказской Войны

Семён Новосёлов родился в 1812 году. Воспитывался во 2-м кадетском корпусе.

В качестве сапёрного офицера он принял участие в Кавказской войне в 1842–1843 годах и был контужен. В 1845 году Новосёлов был в пехотном генерал-фельдмаршала князя Варшавского графа Паскевича-Эриванского полку. Находясь в 1846 году в Самурском отряде, Новосёлов участвовал в ряде дел и 25 июля 1846 года при штурме хребта Тлия был ранен в ногу, но строя не оставил. В 1847 году, произведённый за боевые отличия в капитаны, Новосёлов принимал участие в штурме Гергебиля и 23 июня, во время фуражировки у села Чах, был вновь ранен; за Гергебильскую экспедицию был награждён орденом св. Анны 3-й степени с бантом. Новосёлов приобрёл, по удостоверению князя Воронцова, среди окружающих репутацию офицера отважной храбрости, хладнокровного и распорядительного. Самым славным временем службы Новосёлова на Кавказе был 1848 год, когда он в качестве коменданта укрепления Ахты мужественно сопротивлялся в течение 7 дней превосходным силам неприятеля. За отличие при защите Ахты одним и тем же Высочайшим приказом Новосёлов был произведён в майоры и подполковники и, кроме того, 17 января 1849 года получил орден Св. Георгия 4-й степени в награду отличных подвигов, оказанных при защите Ахтинского укрепления против многочисленных скопищ Шамиля.

В 1849 году Новосёлов был назначен плац-майором в Царское Село, причём ему было оставлено содержание, которое он получал на Кавказе. В 1850 году Новосёлов был переведён в лейб-гвардии Сапёрный батальон с оставлением в той же должности, в 1852 году произведён в полковники, отчислен от должности плац-майора и назначен в Екатеринославский гренадёрский полк. В 1853 году Новосёлов вновь был назначен плац-майором Царского Села с переводом в лейб-гвардии Сапёрный батальон, а затем плац-майором Санкт-Петербургской крепости с оставлением в том же батальоне. В 1857 году под редакцией Новосёлова стал издаваться с Высочайшего соизволения периодический сборник «Кавказцы», в котором печатались биографии героев покорения Кавказа, офицеров и нижих чинов, описания некоторых военных действий, портреты, картины и планы. Издание «Кавказцев» закончилось 17 сентября 1859 года.

В 1862 году Семён Корнилович Новосёлов был отчислен от должности плац-майора с зачислением по сапёрным батальонам и в запасные войска, но скоро был назначен в распоряжение командующего войсками Кавказской армии и, вернувшись на Кавказ, участвовал в действиях Пшехского отряда. Но прежние раны давали себя чувствовать, а потому Новосёлов был отчислен в распоряжение командующего войсками Виленского военного округа и в 1863 году назначен военным начальником города Шавли с уездом. При усмирении польского мятежа Новосёлов принял начальство над 3 сотнями 41го Донского казачьего полка и 20 июля 1863 года близ д. Белозерешки, Ковенской губернии, в перестрелке с повстанцами был ранен в левую ногу и сильно контужен в левую руку. За отличие в делах с повстанцами Новосёлову была пожалована аренда по 1 тысяче рублей в год на 12 лет. Отчисленный по болезни от должности военного начальника города Шавли, Новосёлов в 1865 году был назначен Подольским губернским воинским начальником; в 1866 году произведён в генерал-майоры; 26 ноября 1869 году был зачислен в списки Ширванского пехотного полка и в 1870 году уволен от службы.

Когда началась сербско-турецкая война, Новосёлов отправился в Сербию и там в сентябре 1876 году заменил серба Чолокантича в должности командующего Ибарской армией. Армия Новосёлова состояла всего из 12–13 батальонов пехоты, 4 эскадронов кавалерии и 3 батарей, кроме того, в эту же армию были отправлены 9 крупповских орудий. Ближайшей целью её действий было сбить турок с Яворских гор и вытеснить их с сербской территории. Ибарская армия ввиду своей малочисленности крупного успеха не имела, но возложенную на неё задачу выполнила довольно удачно. 13 октября 1876 года она заставила турок отступить и перешла на турецкую территорию в пределах Ново-Базарского санджака, а демонстрируя оттуда в направлении долины Теплица, привлекла этим на себя часть главных сил турецкой армии.

Новосёлов С. К. оставил после себя книгу «Описание крепостного Петропавловского собора».

Семён Корнилович Новосёлов умер 5 марта 1877 года в городе Санкт-Петербурге и был похоронен на городском кладбище в Павловске.

Генерал-майор

Семен Корнилович Новоселов

Предисловие

«Периодическое издание «Кавказцы», выходящее с Высочайшего Его Императорского Величества соизволения, имеят предметом передать потомству, пером и карандошем, замечательнейшие подвиги, совершенные на Кавказе, с сведениями о жизни лиц, ими прославившихся от генерала до рядового. О каждом лице говорится отдельно и, если можно прилагается его портрет, план местности, где происходило дело или рисунок, изображающий подвиг. Описания следуют одно за другим, не стесняясь каким-либо определенным порядком, а по мере накопления материалов, по мере их изготовления. Но наружный вид издания принят такой, что впоследствии можно будет расположить описания в порядке алфавитном или хронологическом…

Издание, хотя посвящено преимущественно описанию подвигов несравненных военно-сухопутных Кавказских войск, но на страницах его найдут также место доблестные дела и других лиц великой семьи Русской: а) славные подвиги моряков, совершенные ими при берегах Кавказа; б) неустрашимость и самоотвержение духовных лиц, достойных служителей Христовых, которые с крестом в руке укрепляют мужество воинов, внущением твердого упования на всесильную помощь Божию, успокаивают раненых, исповедуют умирающих, иногда под свистом пуль и гулом ядер; в) прекрасное исполнение святого долга медицинскими чинами, часто совершаемого ими под вражьими выстрелами; г) живейшее участие в кавказской брани наших соотечественниц, которые, как истинные Россиянки, усердно содействуют к обороне укреплений и д) ревностное исполнение своих обязанностей дипломатами и гражданскими чинами, которые своими действиями, часто сопряженными с лишениями всякого рода, а нередко и с опасностию для жизни, способствуют упрочению русской власти в крае. Сюда же войдут жизнеописания ученых, прославившихся своими исследованиями о Кавказе, облегчающие благотворные меры Правительства в этой любопытной части великого нашего Отечества.

Множество подвигов и лиц, уже отмеченнных Историей, и еще большее число новых, доныне не замеченных ею, оставленных ею без внимания, займут в предпринимаемом издании принадлежащее им место. В нем будут и те, которые славно пали на поле брани, и те, которые после геройских дел почили в мирной могиле, и те, которые отличены ныне почестями, и, наконец те, которые укрылись в уединении, на отдыхе после трудной жизни.

Редакция не делает блистательных обещаний, а дает только слово употребить все усилия, чтоб сделать издание вполне достойным его назначения. Она не будет щадить ни трудов, ни издержек и величайшею себе наградою будет считать, что сделает достоянием общим подробности о подвигах и жизни храбрых соотечественников. Вся чистая прибыль от издания, за покрытием издержек, предоставляется в пользу раненых Кавказцев и семейств убитых. Поэтому в конце каждого года будет приложен список гг. подписавшихся, как сочувствующих благой цели издания…

Воззвание Редакции к соотечественникам о доставлении сведений о жизни и подвигах Кавказцев, портретов их и рисунков, с признательностью скажем, превзошло ожидания. Со всех сторон обширной России получаются материалы, нередко драгоценные, которые иначе могли бы утратиться или, по крайней мере, долго бы, если не навсегда остаться неизвестными… Не должно останавливаться от мысли, что имеющееся в виду сведение незначительно, что материалы малы по объему, – часто одно слово, один анекдот, одна черта замечательного лица драгоценнее при составлении его жизнеописания, чем кипы писаной бумаги. В подобном предприятии скромность неуместна. Подвиг, совершенный для отечества принадлежит не лицу, но отечеству.

Высоко-Монаршее одобрение, которого имела счастие удостоиться самая мысль об издании, лестное внимание к нему высшего военного начальства и общее сочувствие, которым встречено известие о предприятии, налагает на редактора-издателя долг сделать все возможное, чтобы оправдать эти ожидания».

Редактор и издатель, Плац-Майор С.-Петербургской крепости, Лейб-Гвардии Саперного батальона Полковник С. Новоселов.

Генерал-лейтенант Сипягин

Генерал-адъютант, генерал-лейтенант Николай Мартьянович Сипягин

Николай Мартьянович Сипягин, – воин, славно участвовавший в великом деле избавления отечества от нашествия иноплеменников и в брани за свободу Европы, потом распорядительный администратор, – собственно на Кавказе памятный множеством прекрасных начинаний для блага края, – родился в 1785 году в Костромской губернии. Пяти лет от роду, в 1790 году, по обыкновению того времени, он был записан лейб-гвардии в Измайловский полк сержантом, а в 1795, по желанию отца его, бывшаго командиром Московской Адмиралтейской Конторы, определен, для продолжения и окончания наук, в Морской Кадетский Корпус[1].

В следующем году Сипягин поступил опять сержантом в Измайловский полк[2]; но при восшествии на престол Императора Павла, когда повелено было всем, записанным в военную службу, явиться для действительнаго исправления ее, Николай Мартьянович, тогда 11-тилетний отрок, принужден был снова оставить гвардию и перейти в гражданское ведомство[3]. Его записали, в 1798 году, в Коллегию Иностранных Дел, но в юной душе нашего героя кипела страсть к войне[4], и в 1799 году он оставил статскую службу, а 22-го февраля следующаго года определился «рядовым с галуном» в лейб-гвардии Семеновский полк[5], где, в том же году, августа 15-го, произведен в унтер-офицеры, 15-го октября 1801 года в подпрапорщики, а 30-го января 1804 года получил чин прапорщика. В следующем году, когда Благословенный, подавая руку помощи Германскому Императору Францу II, открыл первый поход Свой против Наполеона, Сипягин начал действительную военную службу, выступив за границу с Семеновским полком, и участвовал в знаменитой Аустерлицкой битве, где был ранен пулею в правую руку и получил ядром контузию в бок. Хотя в этой кратковременной, – впрочем кровопролитной, – войне, Николай Мартьянович, по чину своему, не мог отличить себя каким-нибудь необыкновенным подвигом; но, – как сказано было в известиях современных[6]: «он показал уже, что любовь к званию, которому он себя посвятил, и непоколебимая твердостьв перенесении всех трудов и опасностей, будут неразлучными его сопутниками во всех его подвигах. Словом, по убеждению душевному, почувствовал, что заслуги могут вести к славе и доставлять те отличия, которых исамая привязчивая зависть не в силах оспорить». Наградою Сипягину, за храбрость, оказанную им под Аустерлицем, был орден Св. Владимира 4-й степени с бантом.

Вместе с гвардиею, он возвратился в С.-Петербург; 29-го марта 1806 года[7] был произведен в подпоручики, а 9-го мая того же года назначен баталионным адъютантом.

Не долго отдыхали Царские телохранители в столице после этого похода: вскоре полки гвардии выступили снова за границу, сражаться за спасение Пруссии. Сипягин, – назначенный, 10-го января 1807 года, адъютантом к генерал-майору Депрерадовичу[8],– участвовал, 25-го и 26-го мая, в арриергардных делах между Гутштадтом и рекою Пассаргою, 29-го был свидетелем славнаго Гейльсбергскаго сражения, но в самой битве, – где русские победили оборонительно, – не принимал участия, стоя с гвардиею в резерве; а 2-го июня, в сражении под Фридландом, – окончившим ряд битв, которыми ознаменована кампания 1807 года, – находился в убийственном огне. Наградами его за этот поход были: золотая шпага с надписью: «за храбрость» и орден Св. Анны 3-го (ныне 4-го) класса. 7-го ноября 1807 года Николай Мартьянович сделан снова баталионным адъютантом; чрез день, 9-го ноября[9], произведен в поручики, а 19-го сентября следующаго года, назначен полковым адъютантом. Здесь открылось поле врожденной Сипягину кипучей деетельности. Он завел образцовый порядок в полковой канцелярии, устроил полковую библиотеку и составил исторический обзор Семеновского полка, изображенный на большом листе, с рисунками.

Нося в душе своей общее тогда почти всем истинно Русским убеждение[10], что мир, подобный Тильзитскому, для нашего отечества должен быть только перемирием, что держава, столь могущественная, как Россия, может иметь невзгоды, но не может не отмстить за них, и что рано или поздно должна последовать война самая упорная и решительная, – война, необходимая для чести, славы, благоденствия России, для восстановления ее голоса в судьбах мира, – Сипягин в то же время ревностно приготовлял себя на службу святой родины, в ожидаемые кровавые дни: все свободные от должностных обязанностей часы он посвящал прилежному изучению военного искусства и занятиям науками политическими и историческими, чтению книг к этим частям относящимся и к размышлению о великой науке силою и войною охранять и спасать спокойствие и безопасность государств. Это пятилетнее отдохновение было колыбелию славы незабвенного Сипягина: высокий природный ум, соединенный с неутомимою деетельностию, приобрел нашему герою те познания, которые, впоследствии времени, дали ему возможность приносить истинную пользу службе Государю и Отечеству. Император Александр, к Которому, по званию полкового адъютанта, Сипягин являлся почти каждое утро, узнав его коротко и заметив его способности, познания, усердие и расторопность, благоволил назначить его, 12-го июля 1811 года, «за отличие по службе» к Себе флигель-адъютантом. Еще прежде, 25-го апреля 1809 года, он был произведен в штабс-капитаны, а потом, 5-го октября 1811 года, в капитаны.

В апреле 1812 года, – когда громады войск всей Европы двигались к нашим границам, гвардия выступила из Петербурга в Вильну, готовясь сражаться с Западом за спасение Веры и Царя, за благо мира. В наступившие вскоре грозные дни Николай Мартьянович явил себя достойным сыном отчизны. При движении нашем от Вильны к Смоленску, он состоял при особе Великаго Князя Цесаревича Константина Павловича, а в начале августа, по отбытии Его Высочества из Смоленска в Петербург, поступил к князю Багратиону, и находился с ним, августа 24-го, при защите Шевардинскаго редута и, 26 го, в народном побоище Бородинском. При этом он вдавался в величайшие опасности, а посылаемый несколько раз князем Багратионом к Кутузову с донесениями, до такой степени снискал благорасположение Светлейшего, что, после раны, полученной Багратионом, главнокомандовавший оставил его при себе. Сделавшись ревностным почитателем Кутузова, Сипягин состоял при нем от битвы Бородинской до половины октября, и часто был употребляем в разных посылках, которые всегда исполнял к удовольствию вождя. Светлейший вскоре полюбил молодого капитана и постоянно приглашал его к своему обеденному столу, за коим красноречие и любезность Михаила Иларионовича были неистощимы. За обедом князь забывал и бранные, вокруг него шумевшие тревоги, и громадное бремя предводительства всех вооруженных сил России против Наполеона. Хозяин самый гостеприимный, Кутузов очаровывал гостей своих разговором, с величайшею легкостию переходя от предметов самых возвышенных в предметам забавным, шутливым.

В сражении при Чернышной, 22-го сентября, и особенно в упорном бое под Малым Ярославцом, 12-го октября, Сипягин с честию участвовал и по распорядительной, и по исполнительной части, а когда, после последнего сражения, Наполеон начал отступать, и потом Великая Армия искала спасения в бегстве, Николай Мартьянович, желая ближе участвовать в преследовании врага, выпросился[11] у Кутузова к Милорадовичу, неутомимо теснившему и блистательно поражавшему цвет европейского воинства. Сипягин, находясь в этом авангарде главных наших сил, принимал деетельное участие в поражении вице-короля Италийского и маршала Даву под Вязьмою, 21-го октября, и сражался: 3-го ноября – при селе Ржавке, 1-го – при селе Мерлине, где имел в команде особый отряд, и 5-го – при дер. Уваровой, при разбитии корпуса маршала Даву и вице-короля Италийского, и 6 го – под Красным, при совершенном истреблении корпуса «храбрейшего из храбрых», князя Москворецкого, маршала Нее, и во многих авангардных делах.

12-го декабря[12] Николай Мартьянович был назначен начальником штаба авангардных войск и оправдал эту доверенность самым блистательным образом. Неутомимою деетельностию и совершенным знанием военного дела, он успел сохранить в этом отряде наилучший порядок посреди беспрерывных движений и неприятельских действий. В то же время он был одним из первых очевидцев повсеместного разорения и ужасов последних месяцев славного года. «Невольно увлекаясь мыслию к прошедшему, – писал Николай Мартьянович спустя четыре года[13], – не могу без содрогания взирать на страшные картины войны, свирепствовавшей в Отечестве нашем. Вторжение французов было нападением необыкновенным. Все бедствия древних нашествий сопровождали его, и самое бегство врага пагубно было тем странам, чрез которые лежал обратный его путь. Ужас предшествовал неприятелю, опустошение сопровождало его. Повсюду видны были зарева пожаров, везде дымились остатки сожженных сел и деревень. Так опустошали путь от Москвы до Смоленска враги России и человечества! Но справедливый гнев Божий постиг и покарал их среди соделанных ими злодеений. Безостановочное бегство, быстрое преследование наших войск, болезни, голод изнуряли и губили их очевидно. Трудно изобразить, до какой степени отчаяния, доводил их голод. Конское мясо было общею и, можно сказать, единственною их пищею; но многие – чему потомство, конечно, с трудом только поверить может – пожирали тела товарищей своих. Я опишу то, чему сам был свидетель. На пути от Вязьмы к Дорогобужу, водном месте, где, среди разломанных повозок, побитых лошадей и разбросаннаго оружия, лежали кучи умерших и умирающих французов, я увидел одного, который без всякаго содрогания резал куски тела своего товарища и, обжаривая оные на огне – ел! Другие, вероятно не решаясь прибегнуть к столь ужасным средствам для утоления голода, от чрезмернаго страдания впадали в какое-то оцепенение до того, что не чувствовали, как собственное тело их сгорало в огне, к которому приползали согреваться от стужи. На дымящихся развалинах одного селения услышал я жалобный голос француза, просившего хлеба. Желая облегчить участь несчастнаго, я подъехал к нему, но с удивлением и ужасом увидел, что обе ноги его отгорели до самых колен! Сей несчастливец, сжигаемый тихим огнем, думал еще о продолжении жизни. Два сии случая почел я обязанностию передать в точности будущему историку нашего времени, как отличительные черты той ужасной картины бедствий, которую представляло неслыханное бегство разорителей Отечества нашего, разимых гневом Вышняго и победоносным оружием Россиян».

Наградою Сипягину – за отличия, оказанные в незабвенную годину – был чин полковника, Всемилостивейше ему пожалованный 26-го декабря.

Первое поручение, возложенное на Милорадовича, по переходе за границу России, состояло в понуждении князя Шварценберга отступить из Варшавского герцогства в Галицию. Переговоры о том вел Кутузов с австрийцами, чрез действительного статского советника Анстетта, а Сипягин неоднократно был посылаем Милорадовичем к Шварценбергу, с секретным поручением условиться о движениях корпуса его, таким образом, чтобы не произошло столкновения между русскими и австрийскими войсками. Полный успех увенчал эти переговоры.

Вступив в Варшаву, Милорадович немедленно отправил Николая Мартьяновича к Государю с ключами столицы Польши, – говоря словами мэра, подносившего их победителям, – «залогом ее покорности знаменитому орудию Всеавгустейшаго Императора Александра Павловича».

Найдя Монарха и главнокомандовавшего в Плоцке, Сипягин там имел счастие повергнуть к Августейшим стопам эти трофеи.

«Сей новый успех Российских войск, – говорил Сипягин[14],– тем более приятен был Венценосному Вождю, что обошелся без пролития человеческой крови, столь много Им дорожимой. Благоволение и милость Его излились на храбрых покорителей древней польской столицы в рескрипте, который вручил Он мне для доставления командовавшему корпусом, генералу Милорадовичу. Возвратясь с означенным рескриптом, подал я оный генералу Милорадовичу[15],– и радостныя ура! раздались по рядам храбрых».

Император, оценяя военные и дипломатические подвиги Николая Мартьяновича, тогда же хотел дать ему чин генерала. Сипягин, с благородною откровенностью отвечал: «Государь! Позвольте мне заслужить то, что я получил» и был Всемилостивейше пожалован крестом Св. Владимира на шею. «Он заслужил сию награду, – говорит один из участников похода[16] – неусыпными трудами и прилежанием к важной своей должности».

Вскоре потом, 20-го мая, Сипягин был назначен начальником штаба вверенных Милорадовичу войск, называвшихся авангардным корпусом.

Жизнь авангардная, при всех трудах и опасностях, имеят свои наслаждения. В том месте, где голос смерти, раздаваясь с выстрелами, поражает часто слух и невольно напоминает о краткости жизни, – в том месте связи бывают надежнее, откровенность непритворнее. При таком генерале, каким был Милорадович, – при этом беззаветно-храбром рыцаре без страха и упрека, – в авангарде не мог не царствовать истинно военный дух. Сипягин здесь был вполне на своем месте.

При всех отношениях в движении, – которые в первое время были иногда продолжительны, – при самой несносной погоде, главная квартира проводила время нескучно. «По вечерам собираемся, – писал тот же офицер[17],– в феврале, когда распутица заставила расположить авангардные войска на кантонир-квартирах, – к доброму почтенному нашему полковнику Сипягину, пьем чай и все вместе идем к генералу (Милорадовичу). Там читают, говорят, шутят. Снисходительность начальника и приятная свобода в обращении украшают сии вечерние беседы. Не правда ли, что у вас очень часто какой нибудь штатской советник представляет лицо великого человека, требует всеобщего уважения и холодною важностию своею застужает беседу, где сердца хотят раскрыться для искренности и приязни. А здесь полный генерал, генерал саном и делами, славный в России, известный в Европе, так ласков, великодушен, любезен!.. Зато всякой подчиненный его любит, уважает его в душе и умереть с ним почитает удовольствием».

Под громом пушек Глогау, которого несколько времени блокировал Милорадович, офицеры танцевали и веселились. 9-го марта Сипягин «удивил и забавил» город Фрауштадт, – лежащий в двух милях от крепости, в котором была главная квартира, – великолепным балом; угощение было прекрасное; гости веселились до белаго дня. Вообще в это время всякой день после развода и перед вечернею зарею играла у Милорадовича музыка; народ толпился слушать ее. Великодушное снисхождение начальника удаляло строгую взыскательность. Приязнь и свобода украшали авангардную жизнь офицера. Смененный под Глогау прусскими войсками, под начальством генерала Шелера, корпус Милорадовича получил повеление следовать чрез Бунцлау, Герлиц и Бауцен к Дрездену, в который прибыл 3-го апреля. Отсюда он следовал, чрез Фрейберг и Одеран, к Хемницу.

19-го апреля, находясь еще в Альтенбурге и не имея предписаний о дальнейших движениях, Милорадович почел нужным послать Сипягина в главную квартиру Государя Императора к начальнику главнаго штаба, генерал-адъютанту князю Волконскому, для получения нужных повелений.

По прибытии Николая Мартьяновича в м. Фробург, Его Величество удостоил лично отдать следующие приказания: 20-го числа соединенная армия атакует неприятеля, и корпус Милорадовича должен содействовать такому нападению. Корпус этот, выступив на рассвете из Альтенбурга, должен был следовать к деревне Предель, по прибытии в которую известить графа Витгенштейна, ожидая дальнейших повелений. При том Его Величеству угодно было приказать, чтобы две конно-артиллерийские роты отряжены были к армии графа Витгенштейна и следовали, прежде выступления корпуса Милорадовича из Альтенбурга.

«Получив сии приказания, – пишет Сипягин[18],– спешил я в Альтенбург обрадовать корпус приятным известием, что желание наше сразиться с неприятелем исполнится, и что в следующий день будем мы содействовать всеобщему нападению союзных войск».

Корпус выступил еще до рассвета и следовал, по данному повелению, к деревне Предель. В тоже время Николаю Мартьяновичу предписано было с одним полком казаков и двумя эскадронами Лубенского гусарского полка осмотреть позицию при дер. Предель и узнать о дальнейшем назначении корпуса. По прибытии в сел. Мейзельвиц, встретил он офицера, посланного от начальника главного штаба с повелением, что, по вновь сделанной диспозиции, корпус Милорадовича должен был идти не в Предель, но к Цейцу. Это движение казалось тогда необходимо нужным, ибо получено было известие, что один неприятельский корпус обратился из Наумбурга прямо к Цейцу, и потому Милорадовичу предписано было, находясь при этом местечке, наблюдать Наумбургскую дорогу, и если появится на ней неприятель, принять все меры для его удержания. Получив такое повеление, Сипягин немедленно отправил квартирмейстерских офицеров в Цейц, а сам остался в Мейзельвице, ожидая прибытия Милорадовича.

Хотя наши разъезды нигде не открыли движений неприятеля к Цейцу, – потому что известие о них было неосновательно, – но граф Милорадович, – после многих совещаний с подчиненными ему генералами, – двинулся к этому местечку, и здесь, в 15-ти верстах от поля сражения, оберегал левое крыло нашей армии, в знаменитый день первой битвы за свободу народов, данной Александром на земле Германской. Таким образом, Сипягин лишен был случая участвовать в этих подвигах наших войск, которых пылкое стремление не могут изобразить никакие слова[19]. Но вслед за этим наступил ряд подвигов Сипягина, цепь его славных дел. Апреля 21-го началось отступление наше от Люцена к Бауцену. Милорадович составлял арриергард армии, и две недели сражаясь почти ежедневно с наполеоновскими маршалами, а иногда и с самим Императором Французов, покрыл себя лаврами. Сипягин являлся самым ревностным помощником Михаила Андреевича, и труды, им понесенные в течение этих дней, поистине, были велики. Он первый являлся на поле битвы, последний оставлял его; дни проводил в беспрерывном бою, ночи на аванпостах, наблюдая неприятеля на пистолетный от него выстрел; под градом пуль и картечи разъезжал он по рядам, отдавая приказания, точные и благоразумные, как на простом маневре; все сподвижники отдавали единогласно хвалу его деетельности, присутствию духа, благоразумию и храбрости.

Бессонница и заботы были для него обыкновенным тогда делом, и к Сипягину можно применить стихи, – отнесенные за это время к Милорадовичу:

23-го апреля был жаркий бой. Вице-король Италийский, пользуясь превосходством своих сил, стремился овладеть пространством, отделявшим нас от пруссаков, и захватить Вальдгейм, где сходятся дороги. Милорадович, быстрым расположением войск, уничтожил это намерение. Наши, неся неприятеля на плечах, делали все, что только могут делать храбрые солдаты, имеющие благоразумного и обожаемого генерала. Некоторые баталионы несколько раз пролагали себе путь штыками, сквозь колонны, отрывавшие у них дорогу. Сам Михаил Андреевич так часто появлялся во всех местах сражения, что казалось он был везде. Начальник его штаба, – по словам очевидца[20], – не выезжал из под пуль и с таким же хладнокровием распоряжал движениями войск в огне, как бы в покойной комнате. Наконец, неуступчивость арриергарда остановила французов версты за две от сел. Вальдгейма.

От этого места, 24-го, по дороге к Носсену, – при деревне Атсдорф и 25-го – у самаго Носсена, на пути к Вильздруфу и у последнего города происходили жаркие, по 10 и более часов продолжавшиеся бои, в которых Сипягин также принимал деетельное участие.

Между прочим, в последний день неприятель, показывая вид, что хочет обойти Носсен слева, куда потянулись две сильные его колонны, вдруг, переменяя направление, двинулся прямо к городу. Здесь находились баталион Елецкого пехотного полка и два орудия, а егерская бригада генерала Пиллера долженствовала их подкреплять; но бригада эта уже выступила из своего места и не могла подать помощи баталиону, который принужден был чрез то отступить в беспорядке, подвергаясь опасности быть окруженным неприятелем и потерять артиллерию. Проезжая в то время от правого нашего крыла к Носсену и видя опасность, угрожавшую баталиону, Николай Мартьянович известил о том генерала Юзефовича, бывшего с Харьковским драгунским полком не в дальнем расстоянии на правом крыле. Юзефович, поспешно прибыв к этому месту, остановил неприятеля и дал способ баталиону собраться и отступить в порядке; но когда бы неприятель имел в то время хотя малую часть конницы, то непременно баталиону этому долженствовало бы погибнуть[21].

Таким образом, арриергард, – говорит Сипягин, – беспрестанно сражаясь с неприятелем, не допустил его беспокоить союзную армию во время отступления и дал ей средства без всякого помешательства переправиться чрез Эльбу. Этим самым арриергард совершенно исполнил возложенную на него обязанность, и отступая от несравненно сильнейшего неприятеля, не только не претерпел большого урона, но, отражая всегда его, взял в плен несколько офицеров и рядовых[22].

Неприятель, как в таких обстоятельствах и должно, напирал с силою и быстротою. Но не было ни одного удобнаго перелеска, из которого не встречали бы его скрытые батареи, и не осталось ни одной выгодной высоты, за которую бы не происходило кровавого спора[23]. Даже более, везде, где позволяла возможность, арриергард, показывая вид, что имеят гораздо более войск, нежели сколько в самом деле у него находилось, угрожал крыльям французов и делал движения, обнаруживавшие намерения на них напасть[24]. Впрочем, французы имели слишком большой перевес в числе войск, и, пользуясь им, обходили беспрестанно фланги наши. Войска Наполеона темнелись по краям горизонта, и арриергард, сражаясь повсюду отчаянно, не мог и не должен был нигде удерживаться долго[25]. Однако, вообще движения наши производились в таком порядке, и так удачно были распоряжаемы, что неприятель, при всем превосходстве сил своих, не осмелился предпринять ничего решительного).

Таким образом, 26-го, Сипягин, вместе с Милорадовичем, достиг снова столицы Саксонии, или, лучше сказать, Нейштадта, ибо едва успели наши сжечь мосты в Мейсене и Старом Дрездене, как французы ворвались в них, и половина столицы, в одно мгновение, наполнилась неприятелем. В это время одна только Эльба разделяла враждовавшие войска. Перестрелка гремела с обеих берегов реки. На нашей стороне пули жужжали, как пчелы; везде носилась смерть; можно было быть убитым у окна, переходя из улицы в улицу, сидя в кругу мирного семейства. Сипягин подвергался очевидной опасности, ибо дом, в котором стоял Милорадович, находился на самом берегу.

27-го наш герой был в жарком сражении арриергарда, которое началось тем, что французы, под прикрытием сильного картечного огня с бастиона, на их стороне находившагося, нося фашины и доски к пролому большого моста, показывали вид, будто хотят переправляться в город, и до тех пор толпились на мосту, пока несколько удачных наших выстрелов не смели их дочиста. Но это была ложная переправа. В самом же деле Наполеон, подвинув армию свою за 4 версты влево, приказал ей переправляться в глазах своих, под покровительством великого множества пушек, которым унизан был высокий в том месте берег. Часть нашего небольшого арриергарда оставлена была в городе, а другая, – вместе с Сипягиным, – сопротивлялась многочисленным войскам Наполеона. Неприятель засыпал наших бомбами, гранатами и картечью. Наша артиллерия, с своей стороны, действовала искусно и удачно, а войска дрались с неимоверною храбростию. Оторванные руки и ноги во множестве валялись на берегу, и многие офицеры и нижние чины, лишась рук и ног, не хотели выходить из сражения, поощряя других своим примером. Целый день, – с первых лучей зари до позднего вечера, – кипел кровопролитный бой, и Сипягин был постоянно в самом жестоком огне. Но Наполеон не переправлялся. Наутро 28-го наш арриергард, покрывший себя славою в глазах почти всех французских войск, бывших на берегах Эльбы, оставил их с тем, чтобы следовать за большею своею армиею, которая была уже на пути в Лузацию.

29-го французы, с великими силами, начали снова теснить отовсюду наших, и Сипягин опять дрался целый день, имея под командою особый отряд в 3000 человек. Вопреки всем своим усилиям, неприятель продвигался вперед только на такое пространство, какое Милорадович, по довольном защищении, за благо рассуждал ему уступать: стрелки французские в великом множестве, как ртуть, растекаясь в густоте леса, обходили наши фланги и нередко заставляли даже резервы вступать в дело. Но они останавливались при первой полянке: русский штык в поле тогда был страшен этим храбрым стрелкам из-за кустов.

При отступлении от Бишефс-Верды, неустрашимый Сипягин, – как его называл участник дела[26],– несколько замедлил в этом городке, и в то время, когда уже все войска наши из него выступили, был отрезан толпою ворвавшихся французов. Две колонны пустили батальный огонь: он был в дожде пуль – и остался невредим[27].

Арриергард остановился за 4 версты от Бишефс-Верды, где провел 1-е и 2-е мая. Таким образом, со времени выступления из Дрездена, в целые пять дней, неприятель, несмотря на огромное превосходство в силах, едва мог отодвинуть нас, и то постепенно, только на 28 верст; следовательно наши уступали ему не более пяти верст в сутки… Притом арриергард продолжал иметь самый малый урон в людях и во множестве тесных проходов, по самым трудным дорогам, с 21-го апреля не потерял ни одной повозки из своих обозов. По этому можно судить, сколь искусно наши пользовались местоположением, сколь храбро сражались и с каким мужеством отражали все усилия неприятеля. Такой арриергард, доставляя всевозможные выгоды, время и спокойствие армии, которую он отстаивает грудью, приобретает полную ее благодарность и, обращая на себя все внимание неприятеля, по всей справедливости, заслуживает почетное место в воинских летописях. Сипягину, как начальнику штаба таких войск, принадлежит значительная часть славы этих дней. В то же время, от утра до вечера, находясь в пылу битв, он проводил ночи за письменным столом

3-го мая происходило сильное дело при деревне Рот-Наус-тиц, вблизи Бауцена. Уступая превосходному числу неприятеля, арриергард, сражаясь за каждый шаг земли, медленно отступал к городу, пред которым и расположился на биваках. Сипягин в этот день командовал двумя егерскими полками и отрядом казаков.

С 8-го по 12-е число, – целые четыре дня, – наш герой снова был в самых жарких сражениях; ад, совсеми своими огненными бурями, свирепствовал около его; голод, бессонье, усталость – были уделом в эти дни войск арриергарда. 8-го и 9-го происходило генеральное сражение под Бауценом. В первый день, когда Сипягин, вместе с Милорадовичем, находился еще в городе, французы двинулись штурмовать и обходить его и вскоре открылся сильный перекрестный огонь. Ядра и гранаты посыпались, как самый сильный град, и не было места, где бы не падали первые, не разрывало последних. Не смотря на это, арриергард отступал медленно и в обыкновенном порядке. Около половины дня ядра начали доставать до того места, где стоял сам Государь. «Вперед!» – закричал Милорадович, узнав об этом, и во всю прыть своего коня поскакал к самым передним колоннам, миновал картечные выстрелы и очутился в пулях стрелков. Присутствие любимого генерала имело магическое действие. Войска арриергарда, у которых пыль и порох запеклась па лицах, которые едва стояли на ногах от усталости, вдруг оживились как бы новою силою. Раненые возвращались и становились в ряды; цепи стрелков, перегоняя одна другую, с криком «ура!» бежали вперед; артиллерия подкрепляла их. Бауцен можно б было взять штурмом; но это не входило в предначертания и граф велел остановиться. С длинным султаном на шляпе, окруженный штабом и конвоем, долго разъезжал Милорадович под страшным свинцовым и чугунным дождем и сражение кипело в одном месте. «Стойте крепко! – кричал граф солдатам, – Государь на вас смотрит!» Наши стояли и неприятель не мог выиграть ни аршина земли. Около трех часов сражение начало угасать. Но в вечеру большие колонны французов засинели на левом нашем фланге. Там, в горах, стоял корпус принца Виртембергскаго; Милорадович послал к нему несколько полков в подкрепление и, между тем, растянул по всем противолежащим холмам свои войска. Произошло самое жаркое дело, прекратившееся только ночью. Сражавшиеся с обеих сторон от усталости попадали на землю, так близко, что одна только темнота разделяла их. Кусок хлеба был тогда великою драгоценностию, даже для офицеров штаба Милорадовича.

Сипягин возвратился к посту графа почти в полночь, – «пробыв все время в обыкновенном своем месте – у стрелков на левом фланге и в горах[28]». Он в этот день уцелел только чудесным образом: шапка, обе полы и грудь его сюртука были прострелены; сверток бумаги, бывшей у него в боковом кармане, сберег ему жизнь – он получил только контузию.

На другой день Сипягин снова со славою участвовал в блистательных подвигах левого фланга нашей армии, командуемого Милорадовичем, – действия которого могут и счесться отрывком Бородинской битвы.

В начавшемся вслед за Бауценским сражением новом отступлении, Милорадовичу поручен был опять арриергард. 10-го мая – Сипягин находился в кровопролитном сражении под Рейхенбахом, в котором, – почти в течение 16-ти часов сряду, – три сильные корпуса, при личном присутствии Наполеона, дрались против нас; но арриергард, не смотря на стремительное наступление свежих войск, на жестокий огонь многочисленной артиллерии, на быстрое движение колонн, беспрестанно обходивших фланги, выдерживал успешно нападения и остановил французов в 6-ти верстах от Герлица, вопреки всем их усилиям занять этот город.

В эти три дня Сипягин, – как и сам Милорадович и все чины штаба его, – не сходили с лошадей каждый день слишком по 12-ти часов, находясь в постоянном огне.

11-го наш герой был в упорном деле между Герлицом и Лаубаном, а 12-го при самом Лаубане. Отсюда Милорадович, у которого глаза совсем опухли от трудов и бессонницы, поехал в главную квартиру, где Государь милостиво приглашал его провести несколько дней в покое. С графом был и Сипягин. Таким образом, после 20-ти дневного пребывания под ядрами, очутился он при Императорской квартире, где все было спокойно и где бури авангарда слышались только издали.

«Немудрено было заболеть и графу! – пишет офицер его штаба[29].– Он каждые сутки переменял по 6-ти лошадей и каждая доходила под ним до крайней усталости. Один он казалось не уставал. Случалось, что, разослав всех нас, он сам исправлял должность адъютанта, отдавая изустно приказания полкам. Он был везде сам.

Туда только разве не ездил, куда отправлял за себя полковника Сипягина; ибо там шло все хорошо!»

20-го мая Николай Мартьянович назначен начальником Штаба резервных войск; а 25-го мая заключено было Пошвицкое перемирие и наш герой, чувствуя ослабление своего здоровья, отправился на Теплицкие воды, где оставался до возобновления военных действий. Они начались в первых днях августа. Сипягин явился к Милорадовичу. По-прежнему исполняя при нем должность начальника штаба, он участвовал в сражениях 14-го и 15-го августа под Дрезденом, и 17-го и 18-го под Кульмом, – окончившихся совершенным истреблением корпуса Вандама, – в ряду битв, ознаменованных со стороны Русских доблестными подвигами, которых не исказят ни зависть, ни злоба. В эти памятные дни Сипягин подтвердил свою славу в армии и бриллиантовые знаки к ордену Св. Анны 2-го класса и чин генерал-майора, в который Николай Мартьянович пожалован 15-го сентября[30], были наградами ему за новые отличия.

Потом наш герой, опять вместе с Милорадовичем, деетельно участвовал в знаменитой трехдневной «битве народов» под Лейпцигом, 4-го, 6-го и 7-го октября. Наконец, когда в 1814 году победныя знамена Александра развеелись за Рейном, Сипягин сражался: 2-го марта— при Арсисе, – где была последняя встреча Благословенного с Наполеоном, и в знаменитый день 18-го марта – под стенами Парижа, – командуя особым отрядом.

Свидетель распорядительности Николая Мартьяновича, Император Александр назначил его, 2-го апреля, своим генерал-адъютантом и пожаловал ему орден Св. Георгия 3-го класса. Почти все союзные монархи украсили Сипягина орденами: император Австрийский наградил его орденом Марии Терезии меньшего креста и Св. Леопольда 2-го класса; король прусский – «Красного орла» 2-го класса, «за заслуги», и «Железнаго креста»; король баварский – военным Св. Максимилиана; король французский – Св. Лудовика и король Шведский – «Меча» 1-го класса.

По возвращении гвардии в Россию, Сипягин был назначен, 1-го сентября[31], начальником Штаба Гвардейскаго Корпуса и пять лет неусыпно заботился о приведении его в отличное устройство. Между первыми мерами, принятыми Николаем Мартьяновичем, было составление «Общества Любителей Военных Наук» или «Общества Военных Людей», заведение при Штабе отборной Военной Библиотеки[32] и учреждение типографии, литографии и арсенала.

Военном Журнале, – издававшемся при Гвардейском Штабе, – под непосредственным участием Николая Мартьяновича, – в 1817, 1818 и в начале 1819 годов. Вообще этот журнал богат важными и любопытными статьями, между которыми есть многие, относящияся к теории военного дела и к истории войны с Наполеоном – принадлежащие перу самого начальника Штаба.

В первой книжке журнала, Николай Мартьянович писал: «Зная, сколь занимательно должно быть для соотечественников наших верное описание военных действий 1812 и 1813 годов, я обязанностию считаю сообщить им все те по сему предмету сведения, которые по званию моему в декабре 1812 года начальника Штаба авангардных, а в 1813 году арриергардных войск, собрать я мог. Описание сие, составленное из подлинных сведений, полученных мною от разных корпусов наших и союзных армий, заключает в себе достопамятный и полный славы для Россиян период времени от декабря 1812 и 1813 год. Предваряю читателей, что единственное достоинство предпринятаго мною труда есть точность и верность описуемых происшествий и желание представить соотечественникам моим военные действия в настоящем их виде, а не так, как иностранные журналы их описывали, где к удивлению встречал я не только большие недостатки, но даже непростительные в движениях и действиях войск ошибки. Для большей ясности читателям, разделив описываемые мною военные действия на 10 записок*, я намерен помещать ежемесячно по одной из них с картами движений и планами сражении в Журнале, издаваемом при Главном Штабе Гвардейскаго Корпуса. Много сочту себя награжденным, если записки сии будут способствовать хотя несколько тому, кто возьмет на себя историческое описание всей прошедшей войны».

В то же время Николай Мартьянович объявил, что «имея немало сведений, касающихся до военных действий 1814 года», он готов и их сообщить соотечественникам, коль скоро удастся ему пополнить их недостающими еще сведениями, для составления полного описания блистательнаго похода в 1814 году.

Мысль составить историю достопамятной войны много занимала нашего героя в это время и после. Тщательно сообщал он материалы, но не успел привести их в порядок, когда смерть его застигла.

Сверх того, в 1817 году, Сипягин для сохранения в памяти великих боев, ознаменовавших незабвенные 1812, 1813 и 1814 годы, поручил одному излучших портретных живописцев написать, под руководством своим, 8 картин. Внимание знатоков к этим произведениям отечественного художника и желание многих особ иметь копии с них, побудили Николая Мартьяновича, – тогда же, – позволить налитографировать их, с тем, чтобы вырученные от продажи деньги поступили в пользу Военной Библиотеки Гвардейского Штаба.

Наконец, Николай Мартьянович, – «подобно Вобану, неутомимому в усердии к пользе общей» – как выразился один из его биографов[33] – занимался и сочинениями, касательно различных отраслей управления государственного. Некоторые из этих бумаг представляемы были Александру I, и собственноручные отметки Его Величества свидетельствуют, с каким вниманием Государь читал их.

В начале 1819 года завел он при Штабе школу для обучения нижних чинов корпуса чтению, письму и арифметике, по методе взаимного обучения. Блистательные успехи этого училища[34] удостоились внимания Благословенного Государя, и были поводом к учреждению таких же школ при всех гвардейских полках. Сверх того, им были заведены при Штабе училища фехтовальное и берейторское. Государь наградил такую прекрасную деетельность Сипягина: Высочайшим благоволением, объявленным 7-го декабря 1816 года, «за приведение в порядок и устройство Гвардейского Штаба», и орденом Св. Анны 1-й степени.

Сверх исполнения прямых обязанностей своей должности, Николай Мартьянович был также деетельным членом Комитета 18-го августа 1814 года, – что ныне Комитет о раненых, – которым назначен в самый день учреждения этого прекрасного установления.

По возвращении гвардии в Россию, после первого Парижского мира, командиром корпуса был назначен Милорадович, который начальствовал им до половины 1818 года, – когда был сделан С.-Петербургским военным генерал-губернатором. Расставаясь с избранными войсками, воспитанник Суворова, любимец солдат, писал своему начальнику штаба, от 20-го августа 1818 года, следующее[35]:

«Милостивый Государь

Николай Мартьянович!

Приступая по Высочайшей воле к новому назначению, а посему оставляя командование Гвардейским Корпусом, я вменяю себе в приятнейшую обязанность засвидетельствовать искреннюю благодарность всем сослуживцам и сотрудникам моим. В сем случае по всей справедливости полная признательность моя должна относиться, прежде всех, к Вашему Превосходительству. В походах, прославленных знаменитыми успехами в течение 1812, 1813 и 1814 годов, и в особенности в делах арриергардных, равно как и в мирное время, вы были моим лучшим помощником и ревностнейшим сотрудником, которому я не мог отказать в полной доверенности моей.

Да послужат немногие строки сии изъяснением должной благодарности Вам, и удостоверением в искренней приязни и в том почтении, с которым имею честь быть и пр.».

Чрез полгода после этого письма, и Сипягин оставил гвардейский корпус, будучи назначен начальником 6-й пехотной дивизии, стоявшей сначала в Ярославле, а потом в Моршанске, и принадлежавшей ко 2-му пехотному корпусу. В этой новой должности Николай Мартьянович продолжал отличаться усердием по службе, неутомимою деетельностию, беспрерывным стремлением к усовершенствованию всех частей вверенных ему войск, которые довел до самаго блестящего состояния. Полки 6-й пехотной дивизии отличались совершенством на всех смотрах и маневрах. В мирное время опытный генерал, он умел соединять в себе дарования искусного военного человека с доблестями гражданина. Войска, вверенные его командованию, по единогласному свидетельству, как местных начальств, так и обывателей, отличались примерною дисциплиною и служили последним пособием в их сельских занятиях. Готовя солдат своих к успехам на войне, он устремлял всю деетельность свою на улучшение их состояния, не щадя своего имущества. В Ярославле устроены им казармы и госпиталь с великолепною церковью на собственное иждивение. Для вступающих в военную службу небогатых дворян Николай Мартьянович завел род школы юнкеров и подпрапорщиков, собирая, по зимам, в свою дивизионную квартиру, этих молодых людей для учебных занятий. Знакомясь с ними, Сипягин поощрял их к наукам, приглашал к своему столу и во всем отечески заботился об них. Много хороших офицеров, при этом образовавшихся, благословляют его память.

Для успешного обучения нижних чинов, Сипягин в это время издал особую книгу: «Наставление егерю, выбранное из правил обучения цельной стрельбе и правил рассыпного строя; с некоторыми прибавлениями, составленными генерал-адъютантом Сипягиным» (Спб.,1820, в 12)[36].

Монаршие благоволения сопровождали эти новые труды Николая Мартьяновича. Они были объявлены: а) 5-го сентября 1819 года «за доведение и исправное состояние полков 6-й пехотной дивизии»; б) 3-го февраля 1820 года «за исправность, в коей найдены, при осмотре, в 1819 году, полки и артиллерии роты 6-й пехотной дивизии»; в) 16-го августа «за отличное стреляние в цель, произведенное полками той же дивизии», и г) 7-го апреля 1822 года «за исправность и устройство, найденные при осмотре, в 1821 году, 6-й пехотной дивизии».

В последних днях августа и в первых сентября 1824 года Благословенный Государь удостоил своим смотром и маневрами 2-й пехотный корпус, собранный под Пензою. 6-я дивизия, вместе с прочими войсками, удостоилась Всемилостивейшего одобрения, и Сипягину объявлены Высочайшие благоволения в Высочайших приказах 1-го, 2-го и 3-го сентября: а) «за отличный порядок и устройство полков 6-й пехотной дивизии, чистоту и правильность во всех движениях и точное исполнение данных приказаний, найденное при Высочайших Его Императорского Величества смотру 31-го августа и маневре 1-го сентября»; б) «за отличную чистоту и опрятность, найденную при Высочайшем присутствии в разводе 2-го сентября баталиона Невского пехотного полка и приметный успех при стрелянии в цель стрелками» и в) «за найденный на маневре, произведенном 3-го сентября, по данной Его Величеством на месте диспозиции, превосходнейший порядок по всем частям, правильность в движениях, точность и сообразное предположенной цели исполнение приказаний». Вообще за эти дни Николаю Мартьяновичу, вместе с другими генералами и полковыми командирами, Государь лично «в самых лестных и милостивых выражениях» изъявил Монаршее благоволение и благодарность за отличныя исправность и устройство войск, – даже более Его Величество всем виденным был столь доволен, что, став посреди войск, изволил сказать, что Он желал бы благодарить каждого лично[37]. 12-го декабря этого года Николай Мартьянович

В Пензу Государь прибыл в день своего тезоименитства, 30-го августа, в 8 часов вечера. Из собора, куда Он поехал прямо от заставы, Его Величество отправился в приготовленную Ему квартиру, и вышел из коляски к стоявшему у ворот дома караулу, на фланге которого находились: главнокомандующий 1-ю армиею, корпусный командир, генерал от артиллерии князь Яшвиль, все генералы и штаб-офицеры. Вслед за тем, в тот же вечер, имели аудиенцию главнокомандовавший и некоторые из генералов, и представлялись все генералы и командиры полков и артиллерийских бригад.

На другой день, 31-го, отслушав, в 6 часов утра, литургию в приходской церкви Св. Петра и Павла, Государь присутствовал на специальном смотре корпуса. Повторенное полками «ура!», гром музыки, труб и барабанов были только слабыми изъявлениями восторга, написанного на лицах воинов, удостоившихся Монаршего воззрения. По объезде всех войск, Его Величество объявил Высочайшее благоволение «за чистоту и опрятность одежды и за отличное равнение в рядах, как пехоты, так и кавалерии».

Потом Сам лично удостоил командовать. Войска, в наилучшем устройстве и порядке, церемониальным маршем, проходили мимо Его Величества дивизионами, а после сомкнутыми взводными колоннами. На лице Его Величества ясно было видно особенное удовольствие, изъявленное тут же Высочайшим благоволением корпусному командиру, генералам и командирам полков и артиллерийских рот.

1-го сентября Государь Император, также в шесть часов утра, изволил отправиться на маневры, произведенные по диспозиции корпусного командира. С одной стороны войска, превосходно одетые и образованные, с другой стороны сонмы зрителей и множество экипажей составляли картину прелестную. Маневры продолжались шесть часов. За точность и стройность в движениях, все войска удостоились особеннаго Высочайшего благоволения; нижним же чинам, за оба дня, пожаловано по два рубля, по два фунта говядины и по две чарки вина на человека.

В этот же день приглашены были к обеденному столу Его Величества все генералы, командиры полков и артиллерийских бригад.

2-го сентября, равным образом в 6 часов утра, Его Императорское Величество присутствовал у развода Невского пехотного полка; после изволил смотреть манежную езду унтер-офицеров полков 2-й Гусарской дивизии и, наконец, цельную стрельбу пехоты и артиллерии. Все эти части удостоились Высочайшего одобрения. Нижние чины получили по рублю на человека, а пехотным стрелкам назначено особенное денежное награждение.

3-го сентября, также в 6 часов утра, Его Величество во второй раз присутствовал на маневре. Никакой предварительной диспозиции маневру этому не было объявлено, и никто из генералов не был предупрежден о распоряжениях, какие Государю Императору угодно было сделать. Его Величество Сам изволил командовать. Все движения войск, до самой минуты начатия их, никому не известные, по единому слову совершались с величайшею быстротою и точностию. Самые трудные движения происходили с наибольшею стройностию и тишиною. Маневр этот, без всякого приготовления, по личному распоряжению Его Величества, с полным успехом произведенный, заслужил особенную Высочайшую признательность и благоволение за превосходнейший порядок в войсках по всем частям, за точность и правильность движений, за обучение, образование и доведение войск до желаемой степени. Нижним чинам пожаловано по рублю, по фунту говядины и по чарке вина на человека.

После маневра, более шести часов продолжавшегося, Государь Император изволил принять обед, данный 2-м пехотным корпусом, в устроенной для того, на горе, в виду города, палатке. Все войска, по скату горы, по обеим сторонам от палатки, стояли в полковых колоннах в две линии. Радостные восклицания воинов огласили воздух по прибытии Его Величества на место. Государь Император, Сам удостоив командовать, повелел войскам идти к столам, где ожидал их обед, пензенским дворянством всему 2-му корпусу данный; потом, сошедши с лошади, призвал всех генералов и полковых командиров, и в самых лестных и милостивейших выражениях изъявил им Монаршее благоволение и благодарность за отличные исправность и устройство войск. При входе Его Величества в палатку загремела музыка. При питии за здравие Его Императорскаго Величества радостное восклицание «ура!» сперва в палатке раздавшееся, повторено было войсками всего корпуса, в то же время пившими за здравие Государя, и бесчисленными сонмами народа, вокруг палатки стоявшего. Совокупные всех мольбы и желания сливались воедино. Гром пушек и хор певчих, воспевавших: «Боже Царя храни!» не могли заглушить взываний восхищаемых сердец. Потом Его Величество изволил пить за здоровье главнокомандующего, корпусного командира, всех генералов, штаб- и обер-офицеров; наконец удостоил пить за здоровье пензенского дворянства. По окончании обеда войска выстроились по-прежнему, и коль скоро Его Величество вышел из палатки: то вновь повторились радостные восклицания Став среди войск, Государь изволил сказать, что он желал бы благодарить каждого лично; подъезжал к каждой дивизии особо и громогласно изъявлял полное Свое благоволение. После этого Его Величество отправился в артиллерийский лагерь, где изволил осматривать внутреннее устройство артиллерии и всем был совершенно доволен.

Ввечеру поздно, накануне отъезда Его Величества (3-го сентября), имели счастие получить: командир 2-го пехотнаго корпуса, генерал от инфантерии князь Горчаков Высочайший рескрипт и при нем осыпанную бриллиантами богатую табакерку с портретом Его Императорскаго Величества, а начальник штаба 1-й армии генерал-лейтенант барон Толь орден Св. Александра Невского».

Всемилостивейше пожаловав алмазными знаками ордена Св. Анны 1-й степени, в ознаменование, – как выражено в Высочайшей грамоте, – Монаршего внимания, которое обратил он на себя усердною своею службою и особыми трудами в доведении вверенной ему дивизии до того отличного состояния, в коем она найдена при осмотре Его Величеством.

Это была последняя награда Сипягину от его Государя Благодетеля.

Император Николай, подобно Благословенному Брату Своему, высоко ценил Сипягина, и щедро излил на него милости. 22-го августа 1826 года, в день священного коронования, Сипягин был произведен, за отличие, в генерал-лейтенанты, с назначением начальником сводной дивизии 5-го пехотного корпуса.

Прощаясь с прежними своими сослуживцами, Николай Мартьянович между прочим писал к ним: «Разлучаясь с вами по обстоятельствам службы, никогда не разлучусь с вами сердцем моим. Где бы я ни был, везде буду воспоминать о благородном вашем рвении к чести и славе. Я горжусь тем, что был вашим начальником».

Но в резервной дивизии он был недолго.

28-го марта 1827 года в один день с назначением Паскевича командиром Отдельного Кавказского Корпуса, Сипягин назначен Тифлисским военным губернатором. На новом посту Николай Мартьянович умел, в самое короткое время, вполне оправдать выбор прозорливаго Государя, ревностным и примерным исполнением обязанностей, важных особенно в тогдашних обстоятельствах, и оставил в Грузии нетленные памятники своих трудов. Стараясь привлечь в отдаленный край людей образованных и ученых, он обратил внимание ва все, что могло способствовать к просвещению и благосостоянию страны.

Тифлис. Худ. Князь Г. Гагарин.

Немедленно по прибытии Николай Мартьянович принялся за украшение Тифлиса, так что возвратившиеся из похода не узнавали города и окрестностей. Площади в нем приняли вид правильный и украсились именами тогдашних побед; тропинки, едва проходимые, обратились в пространные улицы; а крутые каменные горы, опасные для проезжающих, были разработаны; сакли прикрылись красивыми заборами; на протяжении двух станций от города, вдоль неровного берега Куры, – где с трудом проходили повозки, – явилось превосходное шоссе, прочно и красиво устроенное. В Коджорах, – небольшой долине на высокой горе, – верстах в осьми от Тифлиса, – где находятся развалины дворца, служившего летним жилищем Грузинских царей, и в которой наши главнокомандовавшие проводили знойные дни, живя в палатках, Сипягин в самое короткое время устроил прекрасный каменный дом, в зале котораго соорудил весьма хороший фонтан, столь важный для прохлады в жарком климате. Все это было сделано руками пленных персиян и турок.

В то же время Николай Мартьянович заботился об учреждении богоугодных заведений и института для образования девиц, напечатал в ведомостях[38], что «начальство с величайшим удовольствием согласилось бы оказать пособие той особе, которая бы решилась учредить в Тифлисе училище для благородных девиц» представлял об учреждении Кадетского Корпуса, и был один из виновников преобразовании губернской гимназии и вообще устройства учебной части в Закавказском крае. Между прочим, он, по некоторым городам, завел школы для обучения детей тамошних уроженцев и аманатов горских народов, – с целию распространения среди их образованности и людности. Положено было: заложников повиновения азиатских народов впредь выбирать из младенческаго возраста. Возвращаясь в свои семейства, они должны приносить с собою пример кроткого образования и способствовать просвещению своих соотечественников, на коих имеют большое влияние, потому что обыкновенно суть дети владельцев или людей, пользующихся уважением своего народа. Настоящее поколение уже чувствует плоды благотворных попечений Сипягина. Училище для аманатов в Тифлисе было открыто во всерадостный день 25-го июня 1828 года и поручено особенному надзору Муштаида-Ага-Мир-Фета, верховного начальника Алиевой секты, – тогда Высочайше назначенного главою магометанского в России исповедания, – который, при открытии заведения, представлял своего сына в товарищи новым питомцам[39]. Чрез два месяца, т. е. незадолго до кончины Сипягина, в этом училище было уже 32 ученика магометанского исповедания, обучавшихся закону магометанскому, арифметике, языкам русскому и татарскому, и старания нашего героя в это короткое время оправдывались приятным образом: ученики знали уже различать русские буквы, а некоторые читали даже склады[40].

Аул на Кавказе. XIX век. Худ. Т. Горшельт.

Народная промышленность также обращала на себя полное внимание Сипягина. Для улучшения виноделия, столь важного в том крае, Николай Мартьянович решился выписать из Франции искусных виноделов, и учредить в Тифлисе Ферму садоводства, а для преобразования земледелия, находившагося здесь в младенческом состоянии, он предположил отправить 12 мальчиков из туземных жителей бедного состояния, для обучения сельскому хозяйству, в Земледельческую Школу Московского Общества Сельского Хозяйства[41]. Для споспешествования торговли им учреждена в Тифлисе ярмарка, торжественно открытая в 1828 году в день Покрова Пресвятой Богородицы, только с небольшим за неделю до его кончины.

Под своим председательством Николай Мартьянович учредил комитет издания Тифлиских Ведомостей, нашедших себе пространный круг читателей в России и послуживших основанием тамошних периодических изданий. Ведомости выходили на русском, грузинском, а с1829 года и на персидском языках и должны были служить умственным каналом, которым понятия европейския могли бы протекать на Восток, и мирить тамошние народы с незнакомою им до того Россиею.

Щедрости Сипягина было где развернуться в Тифлисе. Балы даваемые им отличались искусным соединением восточного великолепия с русским хлебосольством и западною утонченностию. На них присутствовали русские военные и гражданские чиновники с их семействами, грузинские князья с женами и дочерьми, иностранцы и почетное купечество, до того чуждавшееся европейских обществ. Весьма любопытно было видеть грузин и грузинок игравших в бостон и мушку, а главу магометанской религии Муштаида-Ага-Мир-Фета с удовольствием поглядывавшаго, как наши красавицы порхали в резвом котильоне. Давая эти пиршества, Сипягин имел целию не одно удовольствие, но желал чрез них сблизить туземцев с русскими, ознакомить их с европейскими обычаями, приучить к общественной жизни, – словом: мало помалу распространить между ними европейскую образованность. С пирами у него обыкновенно веселились и все в Тифлисе, а потому долго там помнили праздники Николая Мартьяновича, помнили их и туземная аристократия, и воины Царя Русского, помнили их аманаты и люди Божии, как прекрасно зовет нищую братию народ Православный. Не можем отказать себе в изображении нескольких праздников, данных нашим героем, – праздников до того необыкновенных в столице Грузии.

Желая соделать день 14-го октября 1827 года, – тогда Высокоторжественный день рождения Государыни Императрицы Марии Феодоровны, радостным для бедных жителей Тифлиса, Военный Губернатор приказал объявить им, что, по отслужении Божественной литургии и молебствия о здравии Ее Императорского Величества, будут они, дети их и сироты обоего пола, на Царской площади, противу дома его, угощаемы обеденным столом.

Вид минарета близ Владикавказа.

Столь новое, – но в день рождения неусыпной Покровительницы бедных, сирых и немощных приличное торжество, – говорит современное известие[42], – с утра уже призвало на площадь любопытных зрителей и всех, находившихся в Тифлисе аманатов, – залог верности племен разнородных. Последние, быв приглашены также к особенно для них устроенному столу, с большим удивлением смотрели на бывший тогда парад, и слушали музыку, звуки которой всегда доставляют им неизъяснимое удовольствие. По окончании Божественной литургии и молебствия, – совершенного Высокопреосвященным Ионою, Экзархом Грузии, – причем, во время пения многолетия всему Императорскому Дому, производилась пушечная пальба с крепости, – слишком пятьсот человек бедных и детей обоего пола явились на Царской площади, где для угощения их находились уже столы. Когда все было готово к обеду, Сипягин явился сам на площади и предложил им садиться. Наблюдая, чтобы все бедные и дети их в совершенном порядке заняли приготовленные для них места, Николай Мартьянович не переставал обходить столы, и, как попечительный хозяин, изъявлял заботливость свою о том, чтобы все они угощены были равным образом. Музыка, хор певчих и веселое расположение жителей, обрадованных незадолго пред тем полученным известием о взятии Эривани, оживотворили этот народный праздник, небывалый еще в стране Закавказской. Угощаемые вином, они с особенным удовольствием пили за здравие Государя Императора и непобедимого Русского воинства. Аманаты, слишком 60 человек, по азиатскому обычаю, на разостланных коврах, имели роскошный стол в некотором отдалении. Зрелище чрезвычайное, требующее кисти художника или пера поэта, для точного его изображения! Обед продолжался слишком полтора часа. Веселость ни на минуту не оставляла гостей, восхищенных ласковым обращением с ними заботливого хозяина, который и в этом случае не оставил войти в положение многих бедных. Пред окончанием обеда Сипягин приказал раздать всем, имеющим нужду в подаянии, денежное награждение. Громкие звуки музыки не могли заглушить благодарности жителей и мольбы их о здравии высокой Виновницы торжества, всегдашней покровительницы несчастных.

После этого приглашены были к столу Военнаго Губернатора Экзарх Грузии, знатнейшее Духовенство, военные и гражданские чиновники и почетнейшее купечество. День этот был провождаем общим веселием, общими мольбами о долгоденствии матери всеми обожаемаго Монарха. При питии за здоровье Государя Императора, Их Императорских Величеств и всего Императорского Дома, и Корпусного Командира, храброго Русского воинства и всех участвовавших при взятии Эривани, производилась пушечная пальба. Вечером было многолюдное гулянье в саду Главнокомандовавшего Грузией, где неумолкаемая музыка и хор певчих доставили гуляющим неизъяснимое удовольствие. В продолжение всего дня погода совершенно благоприятствовала общей веселости. Вечером не только весь город, но и окрестные горы Тифлиса были иллюминованы[43]. Менее чем чрез два месяца, 6-го декабря этого же года, Тифлис, благодаря Николая Мартьяновича, праздновал, с чувством радости и восторга, Тезоименитство самого Незабвенного Государя. На этот раз гостями Военного Губернатора на площади были пленные персияне, в числе до двух тысяч человек, – что очень удивило обитателей Востока, непривыкнувших в стране отечественной видеть даже благосклонного обращения с побежденными. Обед в доме у Сипягина был роскошен по обыкновению, а в 8 часов вечера открыто благородное собрание, на котором, по предложению нашего героя, дворянство и граждане пожертвовали до 15,000 рублей асс. на устроение в Тифлисе богоугодных заведений, как то: воспитательнаго дома, больницы для бедных, дома трудолюбия и дома для умалишенных – заведений которых до того здесь не было[44].

В первый день 1828 года – к торжественному столу Сипягина были приглашены находившиеся в Тифлисе пленные сардары персидские: Магомет Эмин-хан Аббас-Абадский и Гассан-хан Эриванский, а также некоторые почетные ханы, – вожди возмечтавшие несколько месяцев пред тем поработить Грузию, а теперь в столице ее пившие за здравие и благоденствие Царя Русского, великодушного их Победителя. В то же время были снова угощаемы, особенным обедом, все пленные сарбазы и офицеры их. Вечером дан был великолепный бал, от которого пленные были в восхищении. «Таким образом, – говорил современник[45],– здешнее начальство на каждом шагу доказывает азиатцам, что русские не только оружием, но и ласковостию и благодеениями своими умеют покорять народы. А мы, обитатели отдаленной Иверской страны, загражденные от Европы необозримыми Кавказскими горами, при виде столь великолепных, необыкновенных здесь пиршеств, часто почитаем себя переселившимися в какую либо из столиц России».

Окончим эти сведения описанием торжества, данного Сипягиным, по случаю славнаго Туркманчайского трактата[46]. 22-го февраля, в 7 часов пополудни, гром пушек известил жителей Тифлиса о заключении мира. Нужно ли говорить, с каким всеобщим восторгом принято было это известие? Грузия, которая от внезапнаго вторжения персиян претерпела столько бедствий, которая на оружие Русское возлагала все свои надежды – могла ли без живейшей радости торжествовать мир, коим упрочивалось ее благоденствие? Старцы, жены, дети – все спешили поздравить друг друга с блистательным окончанием войны; все молили Бога, да сохранит и прославит Он Всеавгустейшего Монарха, Виновника их благополучия.

23-го числа, военные и гражданские чиновники собрались в доме Военного Губернатора, откуда верхами, вместе с нашим героем, отправились в Сионский собор.

Экзарх Грузии, Митрополит Иона, по совершении Божественной литургии, произнес приличное торжеству слово, и потом, при пушечной пальбе, принесено было им благодарственное Господу Богу молебствие. Из Сионского собора Сипягин, со всеми чиновниками, отправился в Армянский монастырь, где престарелый Патриарх Армянский молил Бога о здравии Незабвеннаго Монарха. Восьмидесятилетний старец, испытавший в течение своей жизни непостоянство судьбы, с чувством живейшего восторга произнес прекрасную речь народу, и на коленях у Престола Всевышнего благодарил Провидение, что оно соделало его свидетелем благополучия своих соотчичей.

25-го числа, Александровская площадь, на которой назначен был парад, покрылась многочисленными зрителями. В 10-ть часов прибыли сюда все находящиеся в Тифлисе аманаты для принесения поздравления Сипягину. – Николай Мартьянович, ласковым обращением с ними и заботливостию об их положении успел расположить к себе этих разноплеменных жителей Кавказа, которые начинали уже гордиться званием аманатов, и поведением своим старались снискать доверенность к себе Правительства. – В 12-ть часов более десяти тысяч народа собралось на площади против дома Главноуправлявшего, где назначено было угощение для аманатов, ремесленников и персиян. Сипягин находился уже на балконе, куда прибыли также Митрополит, знатнейшее духовенство, почетные граждане и приглашенные к столу персидские ханы: Алим, зять шаха, Гассан, бывший сардар Эриванский и другие. Более полуторы тысячи пленных персиян, в совершенном порядке и, что замечательнее всего, почти без малейшего караула, пришли на площадь и заняли приготовленные для них места. На террасе близ дома разостланы были ковры для аманатов и ремесленников, в зале же Главноуправлявшего приуготовлен был стол на полтораста особ. Когда все аманаты и ремесленники заняли также свои места, Сипягин приказал начать угощение. Музыка, в некоторых местах раставленные песельники, барабаны, трубы, которые употреблялись при Грузинских Царях в торжественных случаях, плясуны, национальные песельники, одним словом все, что только могло служить удовольствием народу, соединялось на этой площади. Аманаты и пленные персияне, имея скоромный стол, и вместо вина, по их обычаю, щербет, с удовольствием пили его за здоровье Государя Императора, за здоровье Шаха и благодарили Бога за восстановленный мир между двумя державами. Ремесленники, роскошно угощаемые, с восторгом душевными при громких восклицаниях «ура!» пили вино за здоровье Монарха. Не можно вообразить картины величественнее, прелестнее. Весь город собрался сюда, чтобы быть свидетелем пиршества, в котором участвовали и верные сыны Грузии, и побежденные бывшие враги ее. Пред окончанием угощения, в то время, когда начались национальныя пляски, Сипягин, со всеми приглашенными им гостями, вошел в залу, где приготовлен был великолепный стол. В какой восторг приведены были пленные ханы персидские, когда они в зале, рядом с портретом Незабвеннаго Государя нашего, увидели изображение своего государя! «Это портрет Шаха!» – сказал им благосклонный хозяин. «Слава и долголетие Монархам!» – отвечали они и, по обычаю своему, наклонением головы приветствовали изображения Владык. В продолжение всего стола, беспрерывно играла музыка. При пушечной пальбе и громких восклицаниях народом «ура!» пили за здоровье Императора, всего Августейшаго Дома, за здоровье Персидскаго Шаха, корпуснаго командира. При этом нельзя умолчать о разительной сцене, которая тронула все общество.

Почтенный, украшенный сединами семидесятилетний старец, отец тогдашнего вождя кавказцев, прибывший чтобы благословить сына на подвиг славный, здесь же торжествовал радостный день заключения мира. В восторге души, он, при питии за здоровье сына, невольно оставил занимаемое им место и, приближась к Николаю Мартьяновичу, с чувством нежного отца изъявил свою благодарность обществу и настоятельно требовал, чтобы оно пило за здоровье нашего героя, как главнаго помощника и сотрудника его сына. По окончании стола все возвратились на балкон, чтобы видеть продолжавшийся народный праздник. Окна, крыши домов, все было наполнено зрителями, и женщины, не всегда являющияся на шумные празднества, собрались на площадь, дабы запечатлеть в памяти своей тогдашнее торжество. В семь часов вечера окончилось шумное празднество, в продолжение которого, не смотря на чрезвычайное стечение народа, сохранен был должный порядок. Смело можно сказать, что жители Тифлиса никогда до того с большею веселостию не проводили дня, в которой участвовали вместе с ними все сословия.

Персидские ханы, восхищенные празднеством, с свойственным им восточным красноречием, изъявили почетному хозяину свою благодарность, и, прощаясь с обществом, повторяли опять: «Слава и долголетие Монархам!» В заключение всего, тифлисское купечество, всегда готовое для пользы общей жертвовать своим достоянием, ознаменовало славный для Грузии день новым подвигом: оно добровольно пожертвовало на устройство здесь Богоугодных заведений 46 тысяч руб. ассигнациями.

Постоянное Высочайшее благоволение сопровождало труды Сипягина и обильны были милости, излиянные на него Правосудным Государем, щедрым на награды верным слугам Своим. В течение двух лет Николай Мартьянович получил: столовые деньги по званию Тифлисского военнаго губернатора, аренду по 3000 руб. сер. в год на 50 лет и ордена: 2-го октября 1827 года Св. Владимира 2-й степени, – которым, – по словам Высочайшей грамоты, – Его Величество желал вознаградить отличное усердие и деетельность нашего героя по званию военнаго губернатора, и, 25-го июня 1828 года, Св. Александра Невскаго, при следующих милостивых выражениях в Высочайшей грамоте:

«Неутомимыми и успешными трудами по званию Тифлисскаго Военнаго Губернатора, вы совершенно оправдали назначение, Нами вам данное. Постоянною деетельностию, попечениями и заботливостию приведя все части ввереннаго вам управления в лучший порядок, вы, при всех многотрудных занятиях сих, успели в минувшую Персидскую войну оказать особенную распорядительность по устройству продовольствия для действующих войск Отдельнаго Кавказскаго Корпуса. В воздаяние столь похвальнаго усердия, отличных и полезных трудов ваших, Всемилостивейше жалуем вас кавалером ордена Св. Александра Невскаго, знаки коего при сем препровождая, пребываем к вам Императорскою Нашею милостию благосклонны».

Супруга Николая Мартьяновича удостоилась также пожалования в кавалерственные дамы ордена Св. Екатерины.

Н. Сипягин с супругой. Худ. А. Дезарно.

Признательность есть отличительное качество людей добродетельных: особенное благоволение, оказанное ему Незабвенным Государем, была награда – которую наш герой, – по письмам к своим ближним, – не знал как заслужить. Поэтому усердие Сипягина в последние месяцы его жизни, можно сказать, сделалось самоотвержением. На пользу горячо любимой родины, для славы боготворимаго им Государя, Николай Мартьянович не щадил трудов. Вряд ли найдется другой сановник, так много работавший лично, как наш герой!

Среди многочисленных занятий по гражданской части, участие Сипягина в военных действиях не могло быть велико. Оно заключалось только в следующем:

В августе 1827 года, когда часть наших войск, под начальством генерал-майора Красовского, – впоследствии генерала от инфантерии, – действовала в Эриванском ханстве, Сипягин повел на усиление их отряд: из Грузии. Прибыв, 8-го августа, в Джелал-Оглу, – сборное место прибывшаго из России осадного парка, – он пошел с ним на соединение с Красовским, стоявшим в лагере, при урочище Джингули. Послав партии казаков к Гумрам, Амамлам и Караклису, чтобы тем обеспечить следование осадной артиллерии через Безобдал, он распорядился так удачно, что 12-го августа уже была она за этим хребтом. По приближении к Судагенту, Сипягин узнал, что дорога туда занята персиянами, в числе от 4-х до 5-ти тысяч конницы и пехоты. Поэтому он устроил свою пехоту в выгодном положении, а с кавалериею двинулся вперед. Толпы неприятельских всадников кинулись на нашу пехоту, но, быв встречены пушечным огнем, они скоро рассеелись. Однако, потом персияне еще несколько раз повторяли нападения, но всегда столь же для них неудачно, и, наконец, обезохоченные неуспехом, отступили за реку Абарань, и расположились между горою Алагезом и лагерем Красовского, куда, между тем, беспрепятственно привел Сипягин осадную артиллерию. Желая предупредить неприятеля, Красовский выступил ему навстречу, завязал с ним дело и опрокинул его. Сипягин послал для преследования бежавших прибывшую с ним борчалинскую татарскую конницу. Это дело, и особенно приведенная Сипягиным артиллерия, развязали Красовскому руки, дозволив ему идти на спасение богатого монастыря Эчмиадзинского. Вскоре потом Сипягин возвратился к прежним занятиям.

Вспыхнувшая летом 1828 года, в турецких владениях, чума вызвала опять Сипягина из Тифлиса. Предупреждая вторжение моровой язвы в Грузию, он отправился в Гумры, и устроил здесь карантин. Ежедневно посещал Сипягин чумное отделение, даже входил в разговоры с зараженными.

По возвращении его из Гумр, получил он известие о скором прибытии в Тифлис Главнокомандовавшего. Здоровый, добрый, веселый, как всегда, Сипягин занялся приготовлениями к торжественной встрече покорителя Карса и Ахалцыха. Поутру 4-го октября, за несколько часов до приезда Паскевича, – хотя чувствовал себе другой уже день не совершенно здоровым, – но, по неутомимой своей заботливости, не хотел оставаться дома и поехал осматривать военные госпитали и производившиесяв Тифлисе и за городом работы. Не смотря на предостережение окружавших его, Николай Мартьянович был в одном мундире и, обозревая новые строения, простоял на мосту через Куру около получаса, во время пронзительного ветра, и жестоко простудился. Возвратясь домой, наш герой почувствовал сильный лихорадочный припадок, лишивший его возможности встретить Паскевича, возвратившегося к ночи из действовавшего корпуса.

Это было начало ужасной желчной горячки. Врачи открыли кровь и предписали сильный прием Меркурия, – тогда единственное средство в Тифлисских болезнях, но лекарство не было вполне принято Николаем Мартьяновичем и это, по мнению пользовавших, имело важное влияние на неуспех в переломе болезни; ибо хотя в следующий день и убедили его принять остальное количество, однако и уже не оказалось должного действия. – 7-го числа больной почувствовал себя лучше и занимался в постели делами. 8-го был сильнейший пароксизм, продолжавшийся 24 часа, но 9-го он снова получил облегчение, и чувствовал себя столь хорошо, что делал распоряжения по службе, подписывал (на постели) бумаги и принимал тех, кто имел в нем нужду. В этот же день с окружавшими, близкими ему, с особенным чувством разговаривал он об искреннейшей дружбе, связывавшей его с родными, далеко, в благодатной России, по любви к Престолу и Отечеству им оставленными. Казалось, тогда возымел он полную надежду на выздоровление, хотя накануне, от мучительных страданий, отчаивался в жизни. В 2 часа Паскевич и многие другие посетили генерала, и нашли его даже в хорошем и веселом расположении духа. Но смерть уже витала над страдальцем. К вечеру он снова почувствовал себя хуже. Это было началом ужасного пароксизма, всю ночь и 10-е число до самой кончины продолжавшегося. Все медицинские пособия были тщетны, – страдания усиливались более и более; – в полдни руки и ноги начали холодеть; но больной сохранял всю память, иногда забывался, однако скоро приходил в себя, и от сильной боли с трудом отвечал на вопросы. Дыхание час от часу делалось медленнее и тяжелее. Он сам чувствовал приближение смерти, за несколько минут до кончины приобщился Св. Таин, простился со всеми приближенными, изъявил желание быть погребенным в Россиии тихо скончался. Главнокомандовавший, навещавший его каждый день, и бывший за несколько часов пред кончиною, приехал еще раз, но не нашел уже в живых усердного и деетельного своего сподвижника, только что закрывшего глаза, и был чрезвычайно тронут неожиданною его кончиною.

Из близких при Николае Мартьяновиче находился только родной брат первой его супруги, камер-юнкер (ныне в должности гофмейстера) Никита Всеволодович Всеволожский, за два дня перед тем приехавший в Тифлис. Супруга его, Елисавета Сергеевна, незадолго перед тем отправилась в Москву и в это время также лежала на одре болезни и скончалась чрез три недели, 31-го октября, в цветущих летах, не зная о смерти любимаго мужа.

Таким образом пал, если не на поле брани, то на поле службы и чести, – посреди ревностных забот, способствовавших успехам храбрых Кавказских полков и посреди попечений о благе вверенного ему края, достойный воин времен Благословенного и прозорливый правитель первых лет царствования Незабвенного, – на 44-м году своей общеполезной, драгоценной отечеству жизни.

«Неудивительно – говорит современный некролог[47],– что все с душевным истинным прискорбием оплакивают невозвратную потерю генерала Сипягина. Можно смело сказать, что Отечество лишилось в особе его одного из первых граждан своих; общество – прекрасного и добродетельного человека; подчиненные – лучшего начальника; окружающие – благодетеля; близкие знакомые – благороднейшего друга. Высокими качествами души своей он успел снискать и заслужить от всех любовь и уважение. Но Грузия, и особенно Тифлис, обязанные ему всеми улучшениями по внутренним и внешним частям, навсегда сохранят его память».

Это было мнение общее всех коротко знавших Николая Мартьяновича[48]. Многолетний друг его и некогда сослуживец по Семеновскому полку, граф Дибич, – на следующий год перешагнувший непроходимые Балканы, – как бы в доказательство, что для русского солдата нет местностей неприступных и внесший знамена Николая в вторую столицу Османов, – искренно жалел о рановременной кончине нашего героя и считал смерть его потерею государственною.

Сипягин был высокого роста, сложения крепкого и стройного, имел голос приятный и обладал примечательным даром слова. С подчиненными своими обращался он чрезвычайно ласково, но в отношении к старшим вел себя с холодною вежливостию. Дружба его была чистая, благородная. Никакия обстоятельства не могли ослаблять его приязни. – Обряды Церкви Николай Мартьянович соблюдал свято. Деетельность его была изумительна. От семи часов утра до ночи он был постоянно в трудах. Гибкий и образованный ум его не знал покоя.

Одним словом, везде находил Сипягин пищу деетельности своей: новые предположения, преобразования, улучшения беспрестанно роились в его голове.

Одно из душевных его качеств было то, что он был ревностным ценителем других. «У Кутузова, – говорил он, – и в старости виден был полет гения». Всегда и охотно напоминал он о подвигах сподвижников своих и никогда не упоминал о том, что к нему самому относилось.

Заботливое внимание ко всем отношениям жизни человеческой, было также одним из главных качеств Николая Мартьяновича. В разлуке с супругою и семейством, он с непоколебимою точностию оживотворял их письмами, не упуская никакой подробности и никакого обстоыятельства.

Как будто по предчувствию, что скоро расстанется и с семейством и с светом, наш герой написал краткое наставление для воспитания детей своих от первого брака. Если изложение мыслей высказывает внутренность души, то это наставление есть живое свидетельство, что торжество любви почитал он первым торжеством. Приведем собственные его слова: «Я полагаю, – написано в завещании, – что наставник должен действовать более всего на сердце. Наставник, прибегающий к излишней строгости, никогда не внушит к Себе ни любви, ни доверенности; он возродит страх, с которым прекращается чистосердечие воспитанников».

Дети Сипягина – Всеволод и Мартемьян. Худ. А. Дезарно.

О любви Сипягина к словесности, наукам, просвещению – мы уже говорили. Здесь прибавим, что, одаренный чувством изящного, Николай Мартьянович особенно любил также зодчество. Нередко указывал он инженерным офицерам и архитекторам ошибки в планах и сметах их, и предлагал им улучшения в постройках, обличавшие вкус и сведения его в строительном искусстве. Любил он также живопись, и хотел казаться знатоком в картинах, зато музыкальнаго слуха вовсе не имел, хотя и уверял в своей страсти к музыке; поэзия же составляла его истинное наслаждение, и он знал наизусть множество стихов и прекрасно читал их в кругу своих приближенных.

Щедрость Сипягина не имела границ. Подобно своему прежнему начальнику, Милорадовичу, Сипягин был враг денег. Но тратя их на прихоти и роскошную жизнь, он, – как мы говорили, – не щадил своего достояния и на пользу общую.

Нужно ли после всего сказанного еще делать общие очерки всех благородных и редких качеств этого достойнейшего мужа? Говорить в подробности об его благотворительности, сострадании, гостеприимстве? его любви к Государям и Отечеству, неутомимой деетельности, попечительности о делах службы, блистательной храбрости на поле брани, терпении и трудолюбии в тишине кабинета? Нет, этого мы сделать не в состоянии, – хотя и сожалеем о том, что собранные нами сведения о служебном поприще Николая Мартьяновича, кратковременном, но обильном делами добра, – правды и доблести, – мало говорят об его домашней, частной жизни. Оканчиваем нашу статью повторением слов Некролога, современного кончине памятного Кавказца[49]: «Желательно, чтоб его друзья и чтители собрали все потребные материалы для сооружения сему почтенному Россиянину достойного памятника».

Николай Мартьянович был женат два раза. Первая его супруга, Марья Васильевна, была дочь действительного камергера Всеволода Андреевича Всеволожского; вторая – Марья Сергеевна, дочь действительнаго тайного советника Кушникова. От первого брака наш герой имел двух сыновей, а от второго – сына и двух дочерей.

Подвиг рядового Куксенко

Подвиг Куксенко, рядового Ширванского полка

Во время последней войны нашей против персиян, между множеством подвигов храбрых нижних чинов Кавказскаго корпуса, достоин быть особенно упомянут подвиг Ширванскаго (ныне Его Императорскаго Высочества Великаго Князя Николая Константиновича) полка рядоваго Куксенко, обнаруживающий замечательное присутствие духа и неустрашимость.

4-го марта 1828 года, вечером, в Тавризе, несколько наших солдат, склоняемых к побегу, были удерживаемы насильно в одном доме, лежавшем в дальнем форштадте. Наш штаб-офицер, исправлявший должность тамошняго полицмейстера, узнав об этом, пошел для их освобождения, взяв с собою двух офицеров, одного унтер-офицера и девять рядовых; – в числе последних находился и Куксенко.

По прибытии на место, полицмейстер послал одного офицера с несколькими солдатами во внутрь дома, на который было указано. Стоявшие у дверей персияне бросились с оружием на этого офицера, и, ударив его по голове, сбили с ног; потом с сильным криком звали на помощь соседей, которые и сбежались со всех сторон.

Полицмейстер, во избежание кровопролития, за благо рассудил удалиться на время, чтобы принять успешнейшия меры против непокорных.

Между тем, двое рядовых, – Куксенко и другой, имени котораго не сохранилось, – пробравшись во внутренность дома, по уходе команды остались там. При этом товарищ Куксенки упал в яму и с трудом вышел из нее, но без оружия.

Персияне, заметив двух наших солдат, окружили дом, с намерением взять их в плен, без сомнения, никак не воображая встретить сопротивление, а тем менее не помышляя о возможности русским освободиться.

Но, для одного кавказскаго солдата, как они сами выражаются, «десяток персиян не составляют важности». Наши воины не оробели; но, не прибегая к оружию, – котораго у одного и вовсе не было, – они, с твердостию, требовали, чтоб их пропустили.

Персияне, число которых беспрерывно возрастало, раздраженные упорством, стали покушаться на жизнь удальцев. Тогда лихие ширванцы, видя неистовство врагов, решились освободиться силою.

Рядовой Куксенко, зарядив ружье, выстрелил в осаждавшую толпу и ранил навылет одного персиянина; устрашенные соотечественники его не решались подступать к храбрым. Ширванец успел снова зарядить ружье. Выстрелом повалил другаго персиянина и, скомандовав себе «на руку!», он, с восклицанием «ура!» поднял на штык перваго встретившагося ему персиянина, смело пошел вперед, и успел пробиться сквозь изумленную толпу, выведя и обезоруженнаго своего товарища.

В награду такого подвига неустрашимости, главнокомандовавший граф Паскевич-Эриванский возложил на рядоваго Куксенко знак отличия военного ордена.

Генерал-адъютант генерал-лейтенант Константин Христофорович Бенкендорф

Генерал-адъютант генерал-лейтенант

Константин Христофорович Бенкендорф

Константин Христофорович Бенкендорф, сын генерала Христофора Ивановича Бенкендорфа, родился в 1785 году. Назначенный родителями своими для дипломатического поприща, он в 1797 году, 12-ти лет от роду, был принят юнкером в Коллегию Иностранных Дел, но не оставлял занятий науками. Действительно же служить Константин Христофорович начал с 20-го апреля 1803 года, когда был назначен камер-юнкером к Высочайшему двору, при котором 30-го августа 1812 года пожалован в камергеры.

В это время Россия представляла дивное зрелище любви к Святой Родине. Грозный завоеватель ломился в сердце государства; все истинные сыны отечества спешили ополчиться, горя желанием спасти царство и престол или славно пасть на развалинах отечества. Бенкендорф тоже променял дворец на бивуаки, камергерский ключ на эполеты и, 5-го сентября был принят в военную службу майором с состоянием по кавалерии и назначен в отряд генерал-адъютанта Винценгероде.

Известно, что этот генерал, происходивший из одной из древнейших германских фамилий, питал глубокую ненависть к французам и постоянно находился под знаменами той державы, которая воевала с Наполеоном. Так, в 1812 году едва сделался известен разрыв России с Францией, как Винценгероде поспешил перейти из австрийской службы в

русскую, в которой он находился уже в кампанию 1805 года. При соединении под Смоленском двух наших западных армий, Винценгероде был поручен особый отряд, с которым он прикрывал Петербургский тракт, затруднял продовольствие неприятеля и забирал большое число пленных. По взятии неприятелем Москвы, Винценгероде занял Тверскую дорогу, по которой, по мере приближения французов, отступал до Клина, откуда он посылал партизанов на Ярославскую, Дмитровскую и Курскую дороги, а по выступлении Наполеона из столицы, подвинулся опять к Москве, в которой 10-го октября и был взят в плен, и отправлен во Францию, но по дороге, около местечка Родошкович, по счастливому обстоятельству, освобожден флигель-адъютантом полковником Чернышевым.

Нахождение в отряде такого деетельного генерала было прекрасною школою для Бенкендорфа и образовало из него также отличного авангардного и арьергардного начальника.

Константин Христофорович находился в это время всегда впереди с храбрейшими партизанами и постоянно обнаруживал свою неустрашимость.

Потом он участвовал в действиях под Смоленском – во время отступления вице-короля итальянского и при взятии Вильны.

За отличие, оказанное в течение кампании, Бенкендорф, 7-го февраля 1813 года произведен в подполковники.

При переходе наших войск за границу, Бенкендорф продолжал действовать, как партизан. В деле при Бельциге, 9-го августа, он взял в плен целый батальон вестфальцев с двумя знаменами. Потом, командуя небольшим отдельным отрядом, он действовал с особенным мужеством во время осады Гамбурга и под Ротенбургом взял в плен 500 человек и одно орудие. Вслед за тем, поступив в летучий отряд генерал-адъютанта Чернышева, Бенкендорф со славою участвовал во всех блистательных делах этого отряда. При покорении Касселя, он, командуя авангардом, первый ворвался в столицу королевства Вестфальского и едва не взял в плен короля Иеронима во время его бегства. Не менее отличился Бенкендорф и при взятии Фульды – искусным движением отрезав и взяв в плен 400 французов. Наконец, с 16-го по 19-е октября он участвовал в замечательном сражении при Ганау, последнем, которое французы дали на земле германской. Наградой ему было производство 17-го октября в полковники, с назначением флигель-адъютантом к Государю Императору Александру Павловичу.

В достопамятную кампанию 1814 года Константин Христофорович опять состоял в корпусе генерала барона Винценгероде, поступив в авангард корпуса, находившийся под начальством генерал-адъютанта Чернышева, и со вверенным ему отрядом из 700 егерей и казаков, посаженных на лодки и плоты 1-го января при Дюссельдорфе, отчалил от берега, на котором поставлено было 36 орудий, чтоб действовать по неприятелю, находившемуся на противоположном берегу, где были два редута. Французы, изумленные отважностью предприятия, совершившегося среди дня, оставили редут, а также и местечко Нейсе, которое было занято немедленно. Совершив, таким образом переправу через Рейн и достигнув в тот же день Ахена, авангард, подвигаясь беспрепятственно вперед 12-го января овладел Люттихом.

Столь быстрые успехи обратили, наконец, внимание главнокомандующего французскими войсками в Нидерландах, маршала Мезона. Желая атаковать русских, он отрядил генерала Кастекса с 3400 пехоты, 600 чел. конницы и 5-ю орудиями, чтобы вытеснить наших из Люттиха и удержать за собою переправу через Маас. Бенкендорф, который командовал казаками, узнав о приближении неприятеля, пошел ему навстречу, предварительно известив об этом генерал-адъютанта Чернышева, находившегося в довольно далеком расстоянии от него с регулярными войсками авангарда. Почти у ворот Люттиха завязалось упорное дело. Казачьи полки три часа выдерживали ружейный и картечный огонь и неминуемо были бы отбиты, если бы Бенкендорф не прибегнул к маневру, который на некоторое время смог удержать превосходного в числе неприятеля. Он поставил небольшое число казаков против фронта французов, а остальных разделил на две части против флангов и приказал ударить на них, по мере того, как неприятель подвигался вперед. В непродолжительном времени приспел к месту сражения генерал Чернышев, и французы, атакованные с разных сторон, начали отступать к Сен-Трону. Начальствовавший ими генерал Кастекс ранен, и взято в плен 110 человек. Но, что важнее, после этого удачного дела, осталась за нами переправа через Маас, необходимая для дальнейшего движения во Францию. Вслед за тем был занят 17-го января Намюр.

Углубляясь далее во Францию, авангард, при котором находился Бенкендорф, занял 28-го крепость Авен и, на другой день, город Лаон. После этого положено было овладеть Суассоном, городом, отстоящим от Парижа в 80-ти верстах, где находилось одно из важнейших депо неприятеля.

1-го февраля порученный для такого отважного предприятия генералу Чернышеву отряд из 4200 человек, выступил к Суассону. Бенкендорф, бывший впереди с казаками, встретил человек до тысячи национальных гвардейцев, подкрепленных регулярною пехотою, рассыпанною в стрелках по виноградникам и возвышениям; он быстро бросился в атаку с казаками, гнал неприятеля до самого города и взял в плен 28 офицеров и 500 нижних чинов и, к вечеру расположился у самого Суассона. На другой день, утром 2-го февраля, по обозрении города и избрании выгоднейшей точки для атаки, положено было штурмовать предмостное укрепление с тем, чтобы по овладении им, ворваться в самый город. Регулярная пехота была направлена по большой дороге, а по сторонам шли казачьи полки, примыкая флангами к реке Эну. Перед казачьими полками находилось по 6-ти орудий. В 9 часов утра войско начало подходить к Суассону. Бенкендорф находился на левом фланге и тотчас после пехоты ворвался в город. Натиск был столь быстр, что в самых улицах захвачено в плен 3600 человек с тремя генералами и 14-ю пушками.

По овладении Суассоном, корпус генерала Винценгероде пошел к Реймсу; Бенкендорф, начальствуя авангардом, занял Эперне, Дорман и другие места на правом берегу Марны, потом, когда корпус присоединился к Силезской армии, он участвовал во всех делах, бывших в окрестностях Лаона. По расположении этой армии между Суассоном и Краоном, Бенкендорф состоял в летучем отряде генерала Чернышева, посланном Блюхером с шестью казачьими полками к Брену и Фиму для наблюдения Наполеона, подходившего со всею своею армиею. Константину Христофоровичу было вверено три казачьих полка. В Брене он застал квартирьеров главной квартиры Наполеона, взял их в плен и пошел к Фиму, но там значительное число неприятельской конницы бросилось на него в атаку. По многолюдству неприятеля ему нельзя было сопротивляться и он, сильно преследуемый, поспешно отступил и, соединяясь с Чернышевым, присоединился к армии.

После Краонского сражения и отступления Силезской армии к Лаону, Бенкендорф находился в арьергарде и, не взирая на слабость своего отряда, искусно останавливал наступление неприятеля, пользуясь гористой местностью. Наконец, 25–26 октября он участвовал в генеральном сражении при последнем городе, а потом в общем движении Силезской армии через Реймс к Шалону.

Когда, после сражения при Арсисе, Наполеон двинулся на Сент-Дизье, желая отвлечь армии наши от Парижа, Бенкендорф находился в корпусе генерала Винценгероде, которому было поручено следить за движениями французской армии и не выпускать ее из вида, и участвовал в жарком деле при этом городе.

Произведенный 28-го октября 1814 года в генерал-майоры, Бенкендорф был назначен состоять по кавалерии, но в следующем году перемещен: 1-го июня – командиром 2-й бригады 4-й Драгунской дивизии, а 25 декабря – состоять при дивизионном начальнике.

Болезнь, постигшая в это время генерала Бенкендорфа, заставила его на время оставить действительную службу; 30-го августа 1816 года он был назначен состоять по кавалерии, а 1-го мая уволен за границу, где оставался до 1819 года. 30-го августа 1820 года Бенкендорф был назначен чрезвычайным посланником при дворах Королевско-Виртембергском и Велико-Герцогско-Баденском, где и оставался до 1826 года.

Дипломатические занятия не могли погасить в Константине Христофоровиче военного духа. Приобретя на поле чести и опасностей опытность, и уже стяжав имя почетное в летописях военных, он только ожидал случая, чтобы снова жертвовать Государю и Отечеству жизнью и способностями на любимом поприще.

Едва возгорелась война с Персией, как Бенкендорф, оставив семейство, прекрасный климат и все приятности жизни в стране образованной, поспешил за снежный Кавказ, на знойные поля Адербейджана, чтобы участвовать в полете Русского Орла, сражаться с персианами за честь и славу Родины.

Здесь, как и в прежние его кампании, Бенкендорф находился всегда впереди, на него были возлагаемы предприятия самые трудные, самые опасные и каждый шаг его был отличием но службе, примером войску, новым правом на всеобщее уважение, украшал его новыми лаврами. 11-го октября он был уже в Грузии, а чрез три дня, 14-го, назначен генерал-адъютантом.

29-го марта следующего года генерал-адъютант Паскевич, приняв главное начальство над войсками Отдельного Кавказского Корпуса, немедленно приступил к мерам для открытия весенней кампании.

В ожидании, пока разработка дорог через горы Акзабиюк и Безобдал будет закончена и доставит возможность приступить к решительным действиям, главнокомандовавший предписал генерал-адъютанту Бенкендорфу, приняв в команду авангардные войска, составленные из Грузинского гренадерского, двух батальонов Ширванского пехотного, одного батальона 7-го Карабинерного и одного батальона Тифлисского пехотного полков, двух донских казачьих: полковника Карпова и подполковника Андреева и 3-й легкой роты Кавказской гренадерской артиллерийской бригады, выступить из Джелал-Оглу, где тогда он находился и, двинувшись в Эриванскую область, открыть военные действия блокадою этой крепости, пользовавшейся славою неприступной твердыни.

Бенкендорф выступил на другой день. Передовой отряд его войск, состоявший из Грузинского гренадерского полка поручен был временному начальству флигель-адъютанта полковника барона Фридрихса 4-го. Не смотря на все препятствия, противопоставленные природой, храбрый Бенкендорф перелетел орлом чрез огромные горы Акзабиюк и Безобдал, два горные исполина, сторожившие дорогу в Эривань, в то время испорченную проливными дождями и массами таявшего снега и 6-го апреля вступил в Эриванскую область. Следуя по направлению к Эчмиадзину, Бенкендорф встретил неприятеля только близ селения Айгланлу. Персияне, скрывшись за стенами, окружавшими сады, открыли сильный ружейный огонь по передовому отряду наших войск, но несколько пушечных выстрелов и решительное наступление майора Юдина с двумя ротами Ширванского пехотного полка, обратили неприятеля в бегство; деревня была немедленно занята. Куртинская конница, спешившаяся при этом случае, вступила в перестрелку с подкреплением, посланным к нашему передовому отряду, но карабинерными стрелками везде были опрокинуты и обращены в бегство.

15-го апреля генерал-адъютант Бенкендорф занял первопрестольный монастырь всех армян, в котором нашел продовольствия для всего отряда на 5 или 6 дней. В тот же день благополучно прибыли в монастырь тяжести авангарда; неприятель покушался неоднократно сделать нападение на этот обоз, но распоряжения майоров Мищенки и Бельфорта, сопровождавших транспорт, не позволили причинить ему ни малейшего вреда.

Армянский архиепископ Нарсес, не взирая на преклонность лет, следовал при отряде русских войск и тем подавал пример своим соотечественникам.

16-го апреля генерал-адъютант Бенкендорф, оставив в Эчмиадзине 2-й батальон Ширванского пехотного полка, два орудия и сотню казаков, под командою подполковника Волжинского, сам выступил для обозрения Сардар-Абада, тогда новой персидской крепости, лежавшей в 20-ти верстах от Эчмиадзина, влево от дороги. Вместе с тем он отправил три роты Ширванского пехотного полка к Эривани, намереваясь тем отвлечь внимание неприятеля и наиболее, чтоб утомить куртинскую конницу, занимавшую дорогу к Сардар-Абаду. Конница эта действительно устремилась оттуда к Эривани и вступила в сильную перестрелку с упомянутыми ротами. В час пополудни генерал-адъютант Бенкендорф при урочище Карасу-Баши, встречен был куртинцами в числе тысячи всадников под личным предводительством славного наездника Гассан-хана, брата сардаря Эриванского. Три сотни казаков полка Карпова 2-го и две сотни полка Андреева, подкрепленные одним орудием и двумя ротами Тифлисского пехотного полка, следуя примеру своих начальников, с отличным мужеством бросились на неприятеля; в одно мгновение опрокинули куртинцев, до того еще нашей кавалерией не побеждаемых и гнали их семь верст, нанося великий урон. По показанию мирзы Раджиб-Али, письмоводителя сардаря Эриванского, вскоре после этого бежавшего из Эривани, курды тут потеряли, кроме простых всадников, известных чиновников убитыми – четырех и ранеными – пятерых. В числе первых найден племянник курдинского начальника Али-Гуссейна, а Измаил – хан Айрюмский, – один из приближенных чиновников сардаря, – взят в плен урядником Кульгиным, ординарцем Бенкендорфа. Неприятель потерял вообще более 80-ти чел. убитыми и в первый раз не успел увлечь мертвых тел, покрывавших поле. С нашей стороны потеря была весьма незначительна; раны, полученные казаками, нанесены по большей части саблями и пиками. Это дело нашей иррегулярной конницы, в котором генерал-адъютант Бенкендорф, по официальному выражению[50] – явил новый опыт блистательной храбрости, тем особенно замечательно, что оно доказало казакам нашим, с каким преимуществом они могут противостать курдинцам. При этом случае особенно отличились полковник Карпов 2–1, флигель-адъютант ротмистр граф Толстой, и адъютанты генерал-адъютанта Бенкендорфа; равномерно грузинский князь Меликов, посланный с донесением об этом деле к Государю Императору, а вообще грузины оказали примерную храбрость.

Государь Император в Высочайшем приказе 23-го апреля – в день, когда Православная Церковь совершает празднество в честь Св. Великомученика Георгия, – изволил объявить совершенное Свое благоволение генерал-адъютанту Бенкендорфу «за усердие и распорядительность», оказанные при этом переходе авангарда через горы, а равномерно и участвовавшим в том, по его засвидетельствованию: исполнявшим должность начальника штаба при авангарде, Свиты Его Императорского Величества по квартирмейстерской части полковнику Гурко 2-му и дежурного штаб-офицера, флигель-адъютанта Кавалергардского полка, ротмистру графу Толстому 2-му, командовавшему Грузинским гренадерским полком флигель-адъютанту Лейб-Гвардии Измайловского полка полковнику барону Фридрихсу 4-му, командиру Ширванского пехотного полка полковнику Ковалеву 1-му, батальонным командирам Грузинского гренадерского полка Минченкову и Карниенко 2-му, 7-го Карабинерного полка Хомутовскому, Ширванского пехотного подполковнику Волжинскому и майору Юдину, и всем штаб- и обер-офицерам авангарда; нижним же чинам его, – по выражению приказа, – «не только с усердием, но с радостною готовностью преодолевавшим при сем переходе все препятствия затруднительного пути», – Всемилостивейше пожаловал по рублю, по фунту мяса и по чарке вина на человека.

Того же числа, в 7 часов пополудни, генерал-адъютант Бенкендорф остановил свой отряд в трех верстах от Сардар-Абада, а сам с 5-ю ротами и 4-мя орудиями подошел к крепости на ружейный выстрел и, открыв по ней огонь гранатами, повредил многие строения и произвел большое смятение. Квартирмейстерской части полковник Гурко и поручик Коцебу оказали при этом похвальную распорядительность.

17-го числа, сделав движение по дороге к Турецким владениям, ведущей в Карс, Бенкендорф возвратился в Эчмиадзин.

По прибытии в Эчмиадзин транспортов с продовольствием, генерал-адъютант Бенкендорф, 23-го апреля, – следовательно, в тот день, как в Санкт-Петербурге признательный Монарх объявил ему и храбрым воинам, находившимся под его командою, Свое милостивое благоволение, – выступил из монастыря по направлению к Эривани.

Изумляя неприятеля быстротою движений, генерал Бенкендорф на другой день, перейдя вплавь реку Зангу, в виду конницы известного Гассан-хана, дошел до ближайшей к городу деревни; тут наездники спешились и пользуясь канавами, заборами и возвышениями начали обороняться, но часть Грузинского гренадерского полка выгнала их из всех закрытых мест и преследовала до высоты, на юго-восточной стороне крепости лежащей. Неприятель, открыв сильный огонь из стен крепости, сделал вылазку батальоном сарбазов, которые заняли сады с южной и восточной стороны, но действием стрелков Грузинского гренадерского и 7-го карабинерного полков скоро принуждены были их очистить. Неприятельская конница, занимавшая высоты по направлению к Нахичевани также удалилась; болотистая канава не позволяла казакам ее преследовать.

В ночи на 25-е число отряжены были 2-й батальон Ширванского пехотного полка, 2 роты 7-го карабинерного и 6 орудий для занятия Ираклиевой горы. Открыв с нее огонь по крепости, артиллерии подполковник Аристов первым выстрелом сбил в амбразуре одно неприятельское орудие, а от последующих выстрелов неоднократно загорались дом сардаря и другие строения в крепости.

В 4 часа пополудни значительное число сарбазов и конницы, пробравшись садами, лежавшими на юго-восточной стороне крепости, напали на стрелков, близ них находившихся, но эти последние удержали позицию с отличной храбростью до прибытия 2-х рот 7-го карабинерного полка, которые, обошед неприятеля, ударили в него и истребили до сотни человек его конницы и сарбазов. В то же время сделано было с восточной стороны нападение на неприятеля. Пользуясь выгодами местоположения, персияне защищались упорно при содействии вывезенных ими из крепости фальконетов и под прикрытием пушечного со стен огня, но были обращены в бегство и преследованы штыками на ружейный выстрел от стен, с которых открыли также батальный огонь. Множество тел оставлено неприятелем на месте и бежавшие в город жители, и сарбазы подтверждали, что он потерпел значительный урон. С нашей стороны убит Грузинского гренадерского полка подпоручик Вачнадзе и ранено 19 рядовых. В числе отличившихся упомянуты были полковник Гурко и барон Фридрихс, майор Корниенко, капитаны Подлузский, князь Шаликов и Литвинов, штабс-капитаны Чубинский и Колпинский.

Взятие Эривани 1827 год. Худ. К. Беггров.

Гассан-хан показывался около лагеря, но к нему не приближался, а во время дела находился в отдалении, на высотах, окружающих Эривань.

Все сады были заняты нашими стрелками, а Ираклиева гора частью 7-го карабинерного полка с артиллерией.

Подножного корма около Эчмиадзина было довольно; благоприятствующая погода сохраняла в войсках совершенное здоровье.

Чтобы учредить сообщение между отрядами, блокировавшими крепость, по приказанию генерал-адъютанта Бенкендорфа, 26-го апреля майор Юдин с 5-ю ротами Ширванского полка при 4-х орудиях занял северное предместье Эривани и устроил батарею. Неприятель производил по ним пушечную и ружейную пальбу, но без всякого вреда. Кавалерия неприятельская, занимавшая форштадт, удалилась в горы, на которых были видны ее пикеты.

С тою же целью, по приказанию генерала, майор Волжинский с остальной частью Ширванского и ротой Тифлисского полков, занял восточный форштадт и сады, так что от майора Юдина, примыкавшего правым флангом к реке Занге до кургана, на юго-восточной стороне крепости лежащего и от него до лагеря, сообщение было установлено.

Генерал-адъютант Бенкендорф в это время особенно одобрял искусство артиллерийских офицеров, которые тогда уже несколько орудий выбили из амбразур и по свидетельству жителей и сарбазов, бежавших в большом числе из крепости, наносили ежедневно значительный урон неприятелю; у нас же 28-го и 27-го чисел убит один рядовой и двое ранены.

30-го апреля 200 человек персидской конницы напали на передовой пост 7-го карабинерного полка с намерением пробраться в крепость, из которой в то же время произведена вылазка, но были отражены с потерею поручиком Петровым, командовавшим означенным постом.

Того же числа явился к генерал-адъютанту Бенкендорфу Калабалай-султан, один из владельцев шадлинского народа, с просьбою о принятии его и народа по общему желанию под покровительство Его Императорского Величества. Шадлинцы состояли из 300 семейств, живших в селении Веди. Они выражали готовность свою действовать против персиян, во избежание предполагавшегося их переселения за Аракс.

1-го мая присоединился к генерал-адъютанту Бенкендорфу отряд под начальством генерал-майора Шабельского, прикрывавший вьючные транспорты, следовавшие из Тифлиса.

4-го числа генерал-адъютант Бенкендорф, узнав, что неприятельская кавалерия начинает показываться по Нахичеванской дороге, отрядил флигель-адъютанта барона Фридрихса с частью войск для разведывания. В 15-ти верстах от лагеря барон Фридрихс встретился с неприятельскою конницей, простирающейся от 2-х до 3-х тысяч человек под предводительством Гассан-хана, который атаковал наших, что однако не воспрепятствовало барону Фридрихсу перейти через речку Гарничай.

Узнав об этом соединении в одном пункте кавалерии неприятельской, генерал-адъютант Бенкендорф на следующий день с 1000 казаков и ротой гренадеров поспешил подкрепить барона Фридрихса в намерении атаковать персиян, но не нашел уже Гассан-хана, который узнав об этом движении, перешел к Сардар-Абаду, оставив Наги-хана с 400 карапапахцев. При появлении казаков этот арьергард поспешно удалился в горы. Генерал-адъютант Бенкендорф перешел Гарни-чай, но посланные им оттуда партии не открыли нигде неприятеля, поэтому он возвратился к Эривани.

8-го числа получено было уведомление, что персидская конница опять в большом количестве потянулась от Сардар-Абада к прежней позиции около реки Занги. Генерал-адъютант Бенкендорф решился на рассвете ее атаковать. В 10 часов вечера он выступил с 1200 казаков и частью Тифлисского пехотного и Грузинского гренадерского полков при одном орудии. Прошел ночью селение Алахаилу и достигнув на рассвете до Занги, войска наши увидели, что неприятель занял позицию позади этой реки, недалеко от впадения ее в Аракс. Сильное разлитие воды и сопротивление спешившихся неприятельских стрелков не дозволило сделать внезапного нападения и потому генерал-адъютант Бенкендорф, двинувшись вверх по реке, переправился вплавь у деревни Сарбанлатк с кавалерией и ротой Тифлисского пехотного полка, чтобы истребить неприятеля в углу, им занимаемом. Персияне отступили поспешно влево и, перешед поспешно речку Абаран между селениями Сенти и Шолли, построились в массы. Полковник Карпов после кратковременной перестрелки бросился с полком чрез эту речку вплавь, ударил на многочисленные неприятельские силы и опрокинул их. Между тем Черноморские полки и две сотни Донского полка Андреева, переплыв также реку, преследовали бегущего неприятеля вверх по левому берегу Аракса до самых стен Сардар-Абада. Часть неприятельской конницы скрылась за стенами крепости, а другая продолжала бегство к турецкой границе. Дорога на расстоянии 25 верст устлана была мертвыми телами, убитыми лошадьми, вьюками, палатками и всем лагерным имуществом и собственностью Гассан-хана. Волны Аракса поглотили всадников, хотевших переплыть на правый берег. Неприятель потерял пленными 53 человек – лучших наездников, между коими были тесть эриванского сардаря, куртинский Келеш-ага, и Али-Мигра-Оли-ага Чебок-Карагский – все тяжело раненые. Убито и погибло в Араксе до 300 человек, в числе коих Изкяндер султан Чебок-Карагский, Темериз-ага Карапапахский и Мустафа-бек Хойский. Сам Гассан-хан личным спасением был обязан единственно быстроте бега своей лошади. С нашей стороны убито: 1-го конного Черноморского полка сотник Ильяшенко и один донской казак; ранено два конночерноморские казака.

Государь Император за этот подвиг удостоил генерала Бенкендорфа особым Высочайшим рескриптом, в котором от 8-го июня изволил Всемилостивейше написать:

«Константин Христофорович! Генерал от инфантерии Паскевич донес Мне о решительном поражении, нанесенном Вами многочисленному отряду персидских войск, под предводительством Гассан-хана, 9-го минувшего мая между селениями Сенти и Шолли. Сею новою победою и многочисленными успешными действиями при осаде Эривани, Вы оправдали в точности данное Мною Вам назначение и Мне особенно приятно за таковые отличные Ваши подвиги в настоящую войну с персиянами, изъявить Вам совершенное Мое благоволение, будучи удостоверен, что и в последствии войны сей не менее полезными заслугами приобретете право на вящшую Мою признательность».

Блокада гордой крепкой Эривани, столицы Персидской Армении, производимая горстью Русских, представляется событием странным, но этого мало: та же самая горсть Русских наполнила ужасом окрестности, и курды, эти лихие наездники-разбойники, не смели вторгаться в наши границы, потому что видели, как дорого расплачивались за каждое покушение.

В начале блокады кто-то натолковал сардарю, что Русские нуждаются в продовольствии, и он тотчас послал переговорщика (парламентера) к генералу Бенкендорфу, прося прислать ему шампанского. Как ни было несообразно такое посольство, но Константин Христофорович, постигнув цель его, послал в Эривань дюжину лучшего Клико и много закусок европейских. Сардарь отдарил его, со своей стороны, персидскими сластями и щербетом.

Тут сардарь узнал, что немного ошибся и задумался порядком. Пушки эриванские на своих неповоротливых деревянных цельных, как у татарской повозки колесах, не могли почти наносить вреда блокировавшим, скрытым в густых аллеех огромного сада, разведенного сардарем по ту сторону Занги для своего удовольствия. Беседка в китайском вкусе с белым мраморным фонтаном, украшенная малярною живописью персидских художников была спокойным жилищем Русских воинов, не смотря на огонь пушек. Раз только бомбе эриванской посчастливилось сделать забавную штуку: 2-й батальон 40-го егерского полка, расположившийся за Ираклиевым курганом, однажды обедал, и несколько егерей только что уселись около котла, наполненного кашей, как вдруг является бомба, посланная из крепости – бух прямо в котел, лопнула и, вместе с котлом и кашею полетела вверх. Впрочем это не произвело никаких последствий. Сардарь грыз зубы на свой сад, и не смотря на могущество и самовластие, которыми он пользовался при управлении, не смел тронуть ни одного дерева[51].

Наконец, испуганный непрестанными поражениями своих войск, грозною позицией Бенкендорфа и рассчитывая, что с приближением главного действующего отряда, находившегося уже на марше, не будет возможности спасти что-нибудь из драгоценностей города и, беспокоясь об участи своего имущества, он поспешил отправить наиболее дорогие предметы в Казвин вместе с золотою луною с эриванской мечети. Это послужило к увеличению смятения между жителями Эривани, которые в весьма значительном числе, запершись в крепости, начали чувствовать во всем недостаток. Обнаружившиеся между ними гнилые горячки, обыкновенное следствие стесненного воздуха, еще более увеличили бедствия народа.

Кочевые обитатели Эриванской области находились за Араксом и, также претерпевая недостаток в хлебе, принуждены были питаться одним молоком и сыром. Персидское правительство хотело их удалить от этого места, но встретило сопротивление, потому что, сколько ни было затруднительным их положение, но они не хотели оставить своей родины. Гассан-хан, после претерпенного поражения, присоединил к себе урмийскую и куртинскую конницы, с партией, простиравшейся до 5000 человек расположился за Араксом у Бейбулаха, но не смел ничего предпринять. Наши фуражиры спокойно ездили до самого Сардар-Абада инигде не встречали неприятеля. Тщетные вылазки эриванского гарнизона, довольно часто производимые, служили только к потере в людях со стороны персиян и не приносили им никакой пользы.

Узнав, что эриванские татары из Дараалагезского ущелья прибыли с прикрытием в деревни, расположенные около реки Кирк-Булак, генерал-адъютант Бенкендорф 21-го мая отрядил туда четыре сотни казаков 4-го Черноморского казачьего полка под начальством войскового старшины Вербицкого.

12-го числа, на рассвете, 12 человек с 20-ю вьючными быками нечаянно приблизились к казачьему посту из 50-ти человек состоявшего и, видя их превосходство, сдались без выстрела. Войсковой старшина Вербицкий, присоединяясь к этому посту с остальными казаками, выступил к речке Кирк-Булаку и, пройдя не более 4-х верст, атаковал персиян в числе 100 человек, с значительным количеством вьюков засевших в овраге и открывших сильный огонь. Эта неприятельская партия немедленно была окружена спешившимися казаками и, по убеждению армянина Мартироса Векилева, сдалась в плен. При этом случае взято 90 человек и значительное количество быков. Вслед за тем открыто у деревни Чадкран до 50-ти человек конных персиян и такое же число с вьюками, приближавшихся к селению Башкент за речкою Кар-Булак. Посланные две сотни казаков не могли догнать конных, но отбили более сотни вьючных быков и несколько лошадей.

В деле этом взято в плен с неприятельской стороны 116 человек, а также отбито: быков – 241, лошадей – 34 и 119 вьюков с пшеницей и разными вещами, и значительное количество оружия. Вслед за тем войсковой старшина Басов, посланный 24-мая на фуражировку в Кирк-Булак, возвратился благополучно и привел 22 пленных, 25 лошадей и 11 штук рогатого скота.

Взятые в плен 22-го мая при экспедиции войскового старшины Вербицкого шадлинцы, по приказанию генерал-адъютанта Бенкендорфа были освобождены в надежде поощрить их соотечественников покориться нашему оружию. Ожидание исполнилось. Аслан, султан Шадлинский, письменно передал себя покровительству Его Императорского Величества и склонил на это также некоторых агаларов Эриванского ханства.

Узнав, что Гассан-хан с небольшим числом кавалерии находится на правом берегу реки Аракса против удобного брода и препятствует жителям возвращаться на левую сторону в свои селения, генерал-адъютант Бенкендорф выступил 25-го мая к стороне Сардар-Абада с одним батальоном 40-го егерского полка, 100 человек Грузинского гренадерского полка, двумя орудиями и 950-ю казаками.

26-го числа, в 5 часов утра, прибыв в деревню Фёда, в одной версте от реки Аракса, он узнал, по показанию армян, что Гассан-хан точно был в этом месте с конницей, 500 человек пехоты и 3-мя орудиями, но на рассвете ушел с поспешностью вниз по Араксу. Они же равномерно показали, что жители находятся в горах не ближе 60-ти верст от берега.

Не доверяя вполне этим рассказам и желая увериться в силе неприятеля, генерал-адъютант Бенкендорф предпринял лично произвести рекогносцировку и, оставив на левом берегу егерский батальон и орудия, переправился за Аракс со всеми казаками и только с одной сотней стрелков.

Заняв селение Хан-Мамат, лежавшее в двух верстах от берега, он отрядил вперед командира 4-го Конно-Черноморского полка войскового старшину Вербицкого с тремястами казаков для наблюдения за неприятелем. Вербицкий вскоре увидел приближающихся к нему персиян в количестве 200 человек и по собственной просьбе получил позволение атаковать неприятеля с тем, однако ж, чтобы он был осторожен и не удалялся от отряда. Тогда же генерал-адъютант Бенкендорф, приказав полковнику Карпову 2-му, с остальными казаками быть в готовности подкрепить Вербицкого, если надобность того потребует, а когда узнал, что Вербицкий наступает, то и его отправил также вперед. Неприятель отступал к горам, мимо деревни Касым-Джан и, заведя казаков на каменистые и болотами наполненные места, остановился. Вербицкий, увлеченный храбростью, бросился на персиян и опрокинул было правое крыло их, но в то же время значительная часть конницы, бывшая в засаде, сделала сильное нападение во фланг казакам. В этом деле убиты: войсковой старшина Вербицкий и Карпова 2-го полка сотник Ушаков. Казаки защищались отчаянно, но лишенные начальника и теснимые превосходным в силе неприятелем, вынуждены были отступить. Появление полковника Карпова 2-го остановило стремление персиян и заставило их удалиться к горам.

Потеря казаков, кроме вышеозначенных офицеров простиралась до 102 человек; неприятель потерял более 200, в том числе 10 чиновников, коих лошади остались в руках казаков.

Находя, что дальнейшее преследование неприятеля было бы вовсе бесполезно и даже отвлекло от главной цели, – наблюдать за Эриванью, – генерал-адъютант Бенкендорф возвратился к этой крепости и продолжал блокаду ее с деетельностью, ожидая вскорости прибытия главного действовавшего отряда, который эшелонами подвигался к границам.

Неприятельская кавалерия не смела более беспокоить авангард, даже вылазки из крепости прекратились. Один только раз, 5-го июня, около 2-х часов пополудни, 300 сарбазов напали внезапно на передовые посты карабинер, занимавших Ираклиеву гору, но были опрокинуты с значительным уроном.

Государь Император за все эти подвиги генерал-майора Бенкендорфа наградил его 17-го мая производством в генерал-лейтенанты, а 22-июля, в день Тезоименитства Своих Августейших Матери и Сестры, орденом Св. Владимира 2-й степени при грамоте в следующих милостивых выражениях:

«Примерной храбрости и искусным распоряжениям Вашим обязаны Мы блистательными успехами Отдельного отряда войск, который под Вашим предводительством в пределах Персии ознаменовался быстрым занятием монастыря Эчмиадзинского и неоднократным поражением неприятеля, в особенности окрестностях крепостей Эривани и Сардар-Абада, где храбрые воины Донского и Черноморского казачьих войск, одушевляемые Вами, оказали пример отличного мужества и решимости при разбитии превосходной силами неприятельской конницы. В вознаграждение столь отличных услуг, Нам оказанных, Всемилостивейше жалуем Вас кавалером ордена Св. Равноапостольного Князя Владимира второй степени, знаки коего при сем препровождая, пребываем к Вам Императорскою Нашею милостию благосклонны».

Между тем, как авангард генерал-адъютанта Бенкендорфа действовал таким образом в Эриванском ханстве, генерал-адъютант Паскевич, сосредоточив у селения Шулавер 15000 войска, лично выступил в поход и 8-го июня прибыл в Эчмиадзин с первыми эшелонами войск. Авангард продолжал блокаду до 15-го июня, когда был сменен отрядом генерал-лейтенанта Красовского, с повелением присоединиться к главному действовавшему отряду, который Паскевич двинул уже к персидским границам для сосредоточения у речки Гарни-чай, в 50-ти верстах от Эривани. 20-го июня стянулись к сборному пункту все войска и прибыл корпусной командир. Авангард по прежнему оставлен был под командой генерал-адъютанта Бенкендорфа и 21-го выступил со всеми прочими войсками к Нахичевани, куда и прибыл 26-го числа с первою колонною, а на следующий день прибыли туда же и остальные войска.

Расстояние от Гарни-чая до Нахичевани составляет всего 72 версты, а потому переход его в шесть дней должен казаться не только весьма обыкновенным, но даже медленным для тех, кому неизвестно положение тамошнего края. Но надо вспомнить, что песчаная равнина, по которой идет дорога от Эривани до Нахичевани, ограничена двумя хребтами гор, из коих один есть продолжение Араратского кряжа, а другой – отрасль Борчалинского хребта; что река Аракс течет, значительно удаляясь вправо от дороги и, хотя несколько речек, в нее впадающих, – из коих главнейшие Гарни-чай и Арпачай, – струятся поперек дороги, но вода их от самых истоков почти вся раздроблена по многочисленным каналам, проведенным по полям, без чего хлеб вовсе не может расти в этих местах. Оттого на всем этом пространстве почти нет воды, кроме родниковой, находящейся в значительном расстоянии к сторонам дороги, и которую могут отыскивать только знающие местность. Надобно прибавить к этому, что Аббас-Мирза, превратив с намерением всю эту страну в пустыню, выгнал жителей в горы и приказал им отвести воду. Сильный недостаток в воде, 43-х градусный жар, песчаная равнина, палимая лучами солнца и медленность движения, затрудняемая огромными обозами, в которых по необходимости надобно было везти и малейшие потребности к существованию, беспрестанные остановки в следовании артиллерийских парков, везомых на волах, – вот сколько трудностей должно было преодолеть нашим войскам в этом небольшом переходе. Облитые потом, изнуренные жаждою, во всей походной амуниции, они шли бодро и весело, ободряемые примером достойных начальников и даже неоднократно слышны были в рядах песни родного края. Кто не согласится, что подобный поход должен быть причтен к тем трудным подвигам, которыми прославили себя Русские воины.

Неприятельские партии наблюдали движение отряда, но не приближались к нему, только 24-го числа замечено было 1500 человек неприятельской конницы, следовавшей вверх по течению Аракса и 300 человек у устья Арпачая, но обе партии вскорости удалились по Макинской дороге.

Таким образом последовало занятие без боя главного города другого ханства. Отсюда Паскевич в следующие три дня с частью войск производил лично рекогносцировку Аббас-Абада, в которой участвовал и Бенкендорф. При этом он 29-го числа производил бомбардирование крепости и прогнал за реку Аракс неприятельскую конницу.

1-го июля весь наш отряд выступил из Нахичевана к Аббас-Абаду и занял позицию под стенами этой крепости. Паскевич начальство над осадою вверил Бенкендорфу, но всеми действиями распоряжался сам лично.

Осада производилась успешно до 5-го июля, в которое получено было известие, что Аббас-Мирза идет с большими силами для освобождения крепости. Паскевич, оставив перед Аббас-Абадом небольшой отряд, пошел за реку Аракс навстречу приближающемуся неприятелю. Регулярной кавалерией в этом отряде, состоявшей из 2-й уланской дивизии и Нижегородского драгунского полка командовал Бенкендорф. Он перешел вброд через Аракс. Казачьи полки под командою генерал-лейтенанта Иловайского, поддержанные кавалерией Бенкендорфа должны были выдержать первый натиск неприятеля до прибытия пехоты, задержанной разрывом моста, построенного на бурдюках. День был самый знойный, а всход от Аракса по покатости каменистой и безводной, но в надежде сражаться с неприятелем храбрые войска наши прошли с необыкновенной бодростью 15 верст до неприятельской позиции.

Принц Аббас-Мирза Каджар

Аббас-Мирза с 16000 тысячами конницы расположился на покатых возвышениях, растянув войска свои в линию на несколько верст. Когда отряд наш соединился, и генерал-адъютант Паскевич прибыл лично на место сражения, правый фланг наш уже был обойден персиянами, а левый, хотя и примыкал к цепи гор, но гребнем их владел неприятель и около 5000 его конницы собрались в ущелье, чтобы ударить с этой стороны. Генерал-адъютант Паскевич сначала намерен был атаковать левый фланг Аббаса-Мирзы, отдавая уступами свой правый, но большая рытвина помешала провозу артиллерии и потому он решился сделать то же самое движение в противоположном направлении, а чтобы скрыть маневр свой, поручил генерал-адъютанту Бенкендорфу с двумя казачьими и Серпуховским уланским полками угрожать правому флангу персиян. В то же время генерал-майор князь Эристов (ныне сенатор) с тремя дивизионами Нижегородского драгунского и тремя батальонами пехоты должен был атаковать ущелье на нашем правом фланге. Завидя это, неприятель частию рассыпался по высотам, а частию бросился в лощины между цепью гор и высоким холмом, отделявшим центр от левого его крыла. В это время драгуны сделали удачную атаку, опрокинули персиян и отбили знамя, а пехота русская овладела холмом, господствовавшим над всем протяжением позиции Аббас-Мирзы. Неприятель поколебался, и генерал-адъютант Паскевич, не теряя времени, повел войска вперед, приказав всей кавалерии теснить отступавших и гнать бежавших по пятам. Драгунский полк произвел еще одну блистательную атаку и отбил главное неприятельское знамя, называемое «Победным». Персияне намеревались удержаться на второй цепи возвышений, но были отброшены и преследуемы безостановочно. Пройдя еще 10 верст, генерал-адъютант Паскевич остановился с пехотою; кавалерия же гнала бегущих до ручья Джеван-Булах и далее. Сам Аббас-Мирза едва успел спастись от наших драгун, но ружье его, любимый оруженосец, множество сановников и до ста пленных вместе с двумя знаменами остались в руках победителей. Убитыми персияне потеряли 400 человек. Урон с нашей стороны состоял из одного штаб-офицера, двух обер-офицеров и 38-ми нижних чинов, выбывших из строя. Аббас-Мирза заперся в укрепленном лагере в Каразиадине, где находилась его пехота, не участвовавшая в деле.

Джеван-Булахская победа, так названная по ручью, при котором окончилось дело, вселила в славных азиятских всадников должное уважение к русской кавалерии и была в 1827 году первой предвозвестницей тех громких подвигов, которыми ознаменовал себя впоследствии генерал-адъютант Паскевич в Персии и Турции. Мужество русских войск в этом сражении тем более достойно удивления, что они прошли более 80 верст без воды в самый жаркий день.

Собственно Бенкендорф много способствовал к одержанию этой славной победы тем, что выдержал первый натиск неприятеля, потом, стоя непоколебимо более 4-х часов под сильным огнем неприятельской батареи, опрокинул ее и, преследуя форсированным маршем, содействовал центру нашему сбить с возвышенностей персиян и довершить поражение неприятеля.

По возвращении обратно в лагерь, на левый берег реки Аракса, Бенкендорф 6-го числа участвовал в ночном наблюдении за крепостью Аббас-Абадом, чтобы не бежал из нее гарнизон. 7-го числа Аббас-Абад сдался, что было следствием Джеван-Булахской победы.

За отличную храбрость, оказанную, как в деле 5-го июля, так и при осаде Аббас-Абада, Константин Христофорович получил Высочайшее благоволение.

Потом Бенкендорф участвовал в походе Паскевича через Нахичевань к Карабаде и оттуда 25-го к урочищу Караклис на речке Базаргай, а 29-го, вместе с корпусным командиром, он поспешил к Эривани на подкрепление к генерал-лейтенанту Красовскому, угрожаемому Аббас-Мирзою, куда наши войска и прибыли 5-го сентября. Аббас-Мирза отступил. Вслед за тем Бенкендорф участвовал в трехдневной экспедиции графа Сухтелена 2-го на селение Кульп, в котором находились значительные запасы провианта, принадлежащие персиянам. Потом он состоял при войсках, продолжавших с 11-го по 19-е число осаду Сардар-Абада, при чем командовал обсервационными войсками и участвовал 11-го сентября при рекогносцировке крепости, а 19-го во взятии ее. В ночь на 20-е число Бенкендорф, вместе с генералами бароном Розеном и Шабельским, был послан с кавалерией преследовать бежавшего из крепости Гассан-хана. Наши, настигнув персиян, гнали их более 10 верст и нанесли им жестокое поражение. Потеряв более 500 человек убитыми и ранеными и 250 пленными, сардар-абадский гарнизон рассеелся в разные стороны, и Гассан-хан только со ста человеками кавалерии, пользуясь темнотою ночи, едва спасся от наших улан и скрылся в ущелии к сторонам Талыни.

От Сардар-Абада Паскевич, с которым был и Бенкендорф, 22-го двинулся к Эривани; с 24-го началась осада этой крепости. Причем Константин Христофорович опять командовал обсервационными войсками до самого падения этой знаменитой в Азии твердыни, последовавшего 1-го октября. Отсюда Бенкендорф вместе с главными нашими силами находился с 6-го по 19-е в походе к Таврису.

Занятие этого города побудило персиян желать мира. Предварительно положено было, что если Аббас-Мирза согласится на предлагаемые нами условия, то ко 2-му числу ноября прибудет с небольшою свитой в Чевистар, в 60-ти верстах от Тавриза по Хойской дороге, куда послан будет к нему русский конвой.

Для этого конвоя Паскевич образовал отряд из шести рот Нашебургского пехотного полка, батальона Тифлисского пехотного, Шамшева Донского казачьего полка с 12-ю орудиями Кавказской гренадерской бригады, легкой № 3-го роты и вверил его генерал-адъютанту Бенкендорфу с приказанием, ожидать приезда персидского принца до 3-го ноября, а потом следовать далее и занять Салмасский округ. 6-ти ротам Кабардинского пехотного полка, трем орудиям Донской конно-артиллерийской № 3-го роты и трем сотням казачьего полка Иловайского, под начальством генерал-майора Лаптева, в то же время приказано было занять город Хой. В случае же неожиданного сопротивления предписано последнему генералу требовать помощи от Бенкендорфа, который должен был тогда блокировать Хой и, если бы понадобилось, требовать осадную артиллерию из Маранда.

Бенкендорф выступил в Чевистар 28-октября.

Между тем, Аббас-Мирза, очистив город Хой, отошел из Салмаса к Урмии. Амир-Аслан-Хан Хойский, заняв этот город, известил о тот генерал-адъютанта Паскевича, который дал повеление генерал-майору Лаптеву присоединиться со своим отрядом к генерал-адъютанту Бенкендорфу, а этому, последнему, по проезде Аббас-Мирза в Дей-Караган, отправить для занятия Хой батальон Тифлисского пехотного полка с подполковником Высоцким, которому и быть там комендантом. После того, присоединив к себе отряд генерал-майора Лаптева, поручено было генерал-адъютанту Бенкендорфу двинуться к Салмасу и занять дорогу, ведущую к Урмии.

Вследствие такого повеления генерал-адъютант Бенкендорф 4-го ноября выступил из Чевистара, но сделав несколько верст, узнал, что Аббас-Мирза приближается, остановился на обширной равнине близ озера Урмии и послал навстречу принцу назначенный ему в конвой дивизион Нижегородского драгунского полка, под начальством флигель-адъютанта графа Толстого, а для встречи – полковников флигель-адъютанта князя Долгорукого и командира Нижегородского драгунского полка Раевского. Наследник персидского престола, заметив их приближение, выехал к ним сам навстречу в сопровождении Фет-Али-Хана, двух иностранных офицеров и двух стремянных, ехавших с ним рядом. Он принял с большой учтивостью наших полковников, неоднократно уверял в искреннем своем желании скорейшего заключения мира, потом, проехав по фронту, поздоровался по-русски с нашими солдатами. Приблизясь к отряду, Аббас-Мирза просил, чтобы его встретили с пушечною пальбою. В угодность принцу, генерал-адъютант Бенкендорф приказал сделать шесть выстрелов из двух конных орудий. Встретив генерал-адъютанта Бенкендорфа, Аббас-Мирза сказал ему: «Весьма рад, что вы, генерал, который первый обнажил меч против меня в этом году, первый встречаете меня накануне мира». После этого он сказал с важностью и удивительным приличием: «Надобно много времени, чтобы каждый народ образовать для войны: мы только начали; вы также имели свое время испытаний, прежде нежели дошли до той степени, на которой теперь находитесь». Затем он примолвил: «Как бы то ни было, теперь мы будем жить в мире; а в ожидании этого, не правда ли, это довольно странно, – сказал он, улыбаясь, – что я у вас в гостях в этой стране?» После того Аббас-Мирза осмотрел весь отряд, расположенный в линию, обращал особенное внимание на артиллерию и весьма пристально рассматривал устройство пушек, был весьма приветлив и изъявлял желание знать поименно всех особ, окружавших генерала. Он просил генерал-адъютанта Бенкендорфа приказать части пехоты и конницы пройти мимо него церемониальным маршем. По его желанию Кабардинский полк и драгунский дивизион прошли мимо него. Стройность в движениях, воинственная осанка и выправка наших воинов весьма его удивляли. Один только Аббас-Мирза умел казаться веселым до самого конца свидания; напротив того, на лицах особ, составлявших свиту принца, выражалось чувство оскорбленного самолюбия. При прощании Аббас-Мирза изъявил генерал-адъютанту Бенкендорфу величайшее удовольствие и сказал при том, что он весьма желал бы видеть Его Величество Императора Всероссийского и всю Августейшую Фамилию, что будет стараться как можно поспешнее заключить мир и надеется увидеться с генералом Бенкендорфом в России.

После того Аббас-Мирза с своим конвоем отправился в Чевистар, а генерал-адъютант Бенкендорф двинулся к Хою и был встречен за городом ханами, сеидами, муллами и множеством народа с изъявлением покорности. В этом обширном городе, имевшем до 4000 домов он получил в добычу 14 орудий и довольное число разных воинских запасов.

Вскоре заключен был славный Туркманчайский мир.

Климат и труды военные расстроили здоровье Бенкендорфа и ввергли его в жестокую болезнь; но это не могло удержать его от участия в войне с Турцией 1828 года. Преодолевая слабость телесную, он снова обнажил меч. Командуя летучим отрядом, он пробрался к Балканам в тыл неприятельской армии и 7-го июля занял Проводы, истребил турецкие транспорты с припасами и разогнал неприятельские партии. Это был его последний подвиг.

В августе того же года болезнь прекратила дни славного генерала на 44-м году жизни. Он погребен по желанию его в Штудгарте, возле праха нежно любимой им супруги, дочери действительного тайного советника Алопеуса.

В нашем жизнеописании мы могли указать только на важнейшие подвиги, которыми было ознаменовано военное поприще славного генерала; подробное изучение их, как справедливо считают, может служить лучшею школой партизанской войны.

С военными способностями Константина Христофоровича, которые доставили имени его почетное место в летописях русской славы, равняются и прекрасные качества его души. В дружеских беседах Константин Христофорович восхищал своей кротостью и любезностью. Душа его, твердая в опасностях, вмещала в себе нежнейшие чувствования. Любовь, дружба, человеколюбие, благодарность составляли ее пищу. Почтительный к начальникам, снисходительный к младшим, безкорыстный, сострадательный, честный в полном смысле слова, мужественный до невероятности, Константин Христофорович переносил все трудности лагерной жизни наравне с простыми солдатами, был любим, уважаем всеми и смело говорил правду, преследуя порочных; думал не о себе, а об общем благе. Его по всей справедливости можно назвать рыцарем чести. В то же время он был человеком отличного образования и начитанности: знал совершенно языки русский, немецкий, французский, английский и итальянский, свободно изъяснялся на них и писал с чувством, с умом и с каким-то особенным военным лаконизмом.

В «Северной пчеле» были помещены Письма из Персии во время кампании: о прибытии Аббас-Мирзы в стан российский и другие; эти любопытные отрывки извлечены из писем Бенкендорфа, которых он не думал печатать.

Кроме того, в военной литературе он сделался известным весьма уважаемым сочинением на французском языке «О казаках и вообще о службе легких войск».

В Бозе почивающий Государь Император Николай Павлович в 1832 году, снисходя к прошению его брата, всем памятного Александра Христофоровича Бенкендорфа, в молодости также служившего в кавказских рядах, пожалованное последнему графское достоинство, по неимению им детей мужескаго пола, Всемилостивейше распространил на единственного сына нашего героя, Константина Константиновича, ныне генерал-адъютанта, равномерно стяжавшего известность на Кавказе.

Подвиг унтер-офицера Пучкова

Команда Кабардинского пехотного полка, состоявшая из двух унтер-офицеров и 35-ти рядовых, будучи послана 29-го марта 1826 года из Ардонского поста, для препровождения нескольких ротных повозок с амунициею и солдатскими женами, в 15-ти верстах от Аргуданского поста, повстречалась с шайкой хищников, выехавших из закрытых лесом мест. Горцы мгновенно бросились на команду, но унтер-офицер Пучков, не теряя присутствия духа, встретил их залпом из ружей, коим были они остановлены, и отдалясь на некоторое расстояние, вступили в перестрелку; а между тем обоз был поставлен в каре. Хищники, озлобленные первою неудачею, два раза бросались в шашки; но команда прикрываемая обозом, опрокидывала их штыками и, производя стрельбу, обратила их в бегство. По уверению многих из тамошних жителей, толпа хищников состояла из ста и более человек и понесла чувствительный урон, что ясно доказывали оставленные, сверх обыкновения, два тела. С нашей стороны убито: унтер-офицер 1, рядовых 4; ранено: рядовых 9, солдатских жен 2, и схвачен кантонист 4-х лет 1.

Генерал от инфантерии Ермолов, получив об этом подвиге донесение командовавшего войсками на Кавказской линии, генерал-майора князя Горчакова, уведомил о нем начальника Главного Штаба Его Императорского Величества, генерал-адъютанта Дибича, отношением от 1-го мая 1826 г. за № 922. «Покорнейше прошу, – писал доблестный вождь Кавказцев, – доложить о сем происшествии Государю Императору и и сходатайствовать у Его Императорского Величества в награду оказанной храбрости унтер-офицеру Пучкову знак отличия военного ордена и два таковые же знака нижним чинам, бывшим в его команде».

Начальник Главнаго Штаба поспешил исполнить желание Алексее Петровича и приказом своим по всему военному ведомству, от 6-го июля 1826 г. за № 39-м, объявил, что «Его Императорское Величество Всемилостивейше соизволил пожаловать Кабардинского пехотного полка унтер-офицеру Пучкову знак отличия Военного ордена, с производством его в прапорщики в Владикавказский гарнизонный полк; двум рядовым, бывшим в его команде, – знаки отличия Военного ордена, и сверх того награждены все прочие нижние чины той команды, бывшие в бою».

Подвиг Пучкова и его команды, кроме собственной своей важности, как отличное проявление неустрашимости, в летописи действий на Кавказе, и даже вообще в истории военных подвигов наших войск, достопамятен тем, что награды, Всемилостивейше пожалованные за него, сколько нам известно, были первые Георгиевские кресты, розданные в Бозе почивающим Государем Императором Николаем Павловичем, а лично Его Величеством увеличенные награждения отличившимся, против представления корпусного командира, впервые проявило то истинно Царское воздаяние по заслугам, которым постоянно выражал Незабвенный Монарх Свое благоволение за военные подвиги.

Пучков, Леон Трофимович, происходил из крестьян Московской губернии Звенигородского уезда деревни Жилкиной помещика Мельгунова; в службу вступил рядовым в незабвенном двенадцатом году, имея от роду 27 лет. Чрез полтора года, 24 января 1814 г., Пучков был произведен в унтер-офицеры в Тарутинском пехотном полку; в 1816 г. переведен в Кабардинский пехотный полк; в 1822 года находился в экспедициях в Большую Кабарду, сперва с полковником Коцаревым, а потом в отряде под личным начальством Ермолова.

Высочайший приказ о производстве его в прапорщики, с переводом в Владикавказский гарнизонный полк, последовал 11 июня 1826 года. Пучков имел тогда 41 год от роду. В каких именно делах он участвовал впоследствии, нам неизвестно. Из послужного списка видно только, что, по расформировании Владикавказского гарнизонного полка, Пучков в сентябре 1829 года поступил в Кавказский Линейный № 4-й баталион, 30-го декабря – за отличие против горцев, произведен в подпоручики; 22-го марта 1834 года получил чин поручика, а 21 мая 1837 г. за болезнию уволен от службы штабс-капитаном, с мундиром и пенсионом двух третей жалованья.

Генерал-майор Иван Григорьевич Бурцов

Генерал-майор Иван Григорьевич Бурцов, один из отличнейших сподвижников графа Паскевича-Эриванского в славную Турецкую войну 1828 и 1829 годов, – происходил из дворян Рязанской губернии и родился в 1794 году. В великий Двенадцатый год, когда Россия ополчалась поголовно, 16-летний Бурцов поспешил встать в ряды защитников Веры, Царя и Отчизны и 30-го июля вступил в военную службу прапорщиком по Армии. 6-го февраля следующего года он определен в Свиту Его Императорскаго Величества по квартирмейстерской части, – что ныне Генеральный Штаб.

Вскоре за тем Бурцов поступил в так называвшуюся Польскую армию генерала Бенигсена, в корпус графа Толстого. Во время обложения Дрездена, он с честию участвовал в делах с французскими войсками: 8-го октября при самом городе, 10-го – при Доне, 16-го – при занятии высоты у дер. Кайтице и 17-го – при дер. Плауен. В следующем году Бурцов находился в разных делах под Гамбургом: 28-го января – на острове Вильгельмсбурге, 5-го февраля – при вторичном нападении на этот остров, 23-го марта – при дер. Авере, 15-го апреля – при дер. Майбурге, за что награжден орденом Св. Владимира 4-й степени с бантом. Отличные способности, вообще выказанные Бурцовым в эту памятную войну, обратили на него особенное внимание начальства и 1-го августа 1814 года он переведен в Гвардейский Генеральный Штаб.

По возвращении в Отечество, Бурцов быстро подвигался по службе: 6-го марта 1816 года, он произведен в подпоручики, 12-го августа следующего года – в поручики, а 30-го августа 1818 года – в штабс-капитаны.

12-го марта следующего года Иван Григорьевич переведен в л. – гв. Московский полк, с назначением адъютантом к генерал-майору Киселеву, – ныне граф, генерал-адъютант, генерал от кавалерии и наш полномочный посол при Императоре Французов. 10-го декабря того же года он произведен в капитаны, а в следующем году Всемилостивейше пожалован кавалером ордена Св. Анны 2-й степени.

Один 1821 год прошел для Бурцова без особенных знаков внимания начальства к его полезной службе. Но в 1822 году, он, 7-го марта, был назначен состоять по особым поручениям при генерале Киселеве, по званию начальника главного штаба 2-й армии, – а 28-го июля произведен в полковники, с переводом, по прежнему, в Свиту Его Императорскаго Величества по квартирмейстерской части. В 1823 году, во время Высочайшего смотра 2-й армии, Иван Григорьевич награжден алмазными знаками ордена Св. Анны 2-й степени и «за отлично-усердную и ревностную службу», Всемилостивейше пожалован в вечное и потомственное владение 3426 дес. земли в Бесарабии; 19-го марта 1824 года он назначен командиром бывшего Уфимского пехотного полка.

8-го апреля 1826 года Бурцов переведен в Колыванский, 29-го января 1827 – в Тифлисский, а 17-го ноября того же года – в Мингрельский пехотные полки.

Исчислив, таким образом, переходы и повышения Ивана Григорьевича по службе, перейдем теперь к последнему, самому блистательному его поприщу.

В это время Отдельный Кавказский Корпус, только что разгромивший персов, начинал новый беспрерывный ряд побед, невероятных, почти баснословных подвигов, возможных, может быть, только Русским войскам, – побед, которые быстро потрясли могущество султанов в колыбели их державы. Бурцов, взысканный вниманием доблестного вождя Николая, с честию участвовал в славных кампаниях 1828 и 1829 годов, пока не запечатлел долг Отчизне смертельною раною.

В начале войны Иван Григорьевич состоял в свите Главнокомандовавшего. По переходе за границу, 14-го июня, действовавший корпус прямо следовал от Гимров к знаменитому Карсу. 19-го числа, из сел. Азаткева, граф Эриванский предпринял сделать усиленное обозрение. Едва только наши войска, в боевом порядке, показались на последних высотах, склоняющихся к крепости, как многочисленная конница выступила из нее и стремительно бросилась на передовые казачьи полки. Усматривая возможность дать полевое сражение, Паскевич предположил отвлечь турок сколь возможно далее от крепости, для чего и приказал казакам постепенно очищать фронт позиции, склоняясь к правому флангу. Уверенный в успехе, неприятель понесся за казаками, а в это мгновение главнокомандовавшим послан был исправлявший должность начальника Главнаго Штаба, генерал-майор барон Остен Сакен, с Сводным уланским полком, линейными казаками, татарским ополчением и двумя казачьими орудиями, отрезать турок от крепости. Стройность и быстрота этой атаки, произведенной под огнем Карса, во фланг неприятеля, смяла его и причинило жестокое поражение. Между тем, 8-й пионерный баталион, с 4-мя орудиями казачьей линейной артиллерии, под начальством Бурцова, послан был для поддержания кавалерии: приняв влево, ближе к крепости, и резвым шагом овладев высотою, в 200 саженях лежащею от нее, этот отряд ружейным огнем и батарею бил вслед бежавшего в город неприятеля. Таким движением туркам нанесен значительный вред: все поле было усеено их трупами, и до 20 человек храбрейших наездников, в числе которых несколько чиновников, захвачено в плен.

Вслед за тем, началась осада Карса и Иван Григорьевич, по недостатку инженерных штаб-офицеров, назначен был начальником траншей, трудность работ в которых превосходила всякое ожидание. Почва земли, повсюду каменистая и утесистая, и неимение леса для вязки фашин и туров, представляли чрезвычайные препятствия. Но неусыпная деетельность начальников, – говорит современное официальное известие, – и примерное усердие нижних чинов – все преодолели. Высокоторжественный день 25-го июня Паскевич хотел ознаменовать штурмом, но 23-го – Русские знамена уже развевались над знаменитою крепостью.

Штурм крепости Карс в 1828 году.

В этот день граф Эриванский, признав необходимым, для продолжения осадных работ, овладеть укрепленным неприятельским лагерем, находившимся на высоте, господствующей над городом, приказал занять его. Храбрые войска наши бросились на штыки и вытеснили превосходного числом неприятеля, с отчаянием защищавшагося. Турки засели в домах форштадта, где произошло столь великое убийство, что одна улица была совершенно завалена грудами трупов.

На занятой высоте укрепленного лагеря тотчас поставлена была генерал-майором Гилленшмитом батарее из 6 орудий, а Бурцов, с ротою 39-го егерского полка, двинулся влево для овладения башнею Темир-Паши, которая превышала все предместия и даже стены самой крепости, равняясь со стенами цитадели. Встреченный ружейным огнем из-за камней на самом близком расстоянии, он ударил в штыки, выгнал оттуда турок и, пользуясь их смятением, овладел этою важною точкою, на которой немедленно поставил два орудия 2-й легкой роты 20-й артиллерийской бригады. Батарее эта, как равно и та, которая генерал-майором Гилленшмитом устроена была на высоте укрепленного лагеря, обратив свое действие на башню и стены противолежащего города, меткими выстрелами производили ужасное поражение.

Такие успехи решили Паскевича воспользоваться изумлением неприятеля. Новые войска были двинуты на подкрепление и быстро распространились по крепости. Часть гарнизона успела укрыться в крепкой цитадели, но, устрашенная всем испытанным, сдалась.

Овладев Карсом, Паскевич 16-го июля устремился к Ахалцыху, чтобы одним ударом сокрушить все надежды неприятеля. Суворовским маршем наши пошли чрез высокие горы, покрытые лесами, по непроходимым тропинкам и утесам.

23-го корпус прибыл к Ахалкалакам, жители которого на предложение сдаться гордо отвечали: «Мы не эриванские и не карсские жители, мы ахалцыхские; у нас нет ни жен, ни имущества, мы все, в числе 1,000 человек, решились умереть на стенах нашего города».

Видя упорство гарнизона, действительно состоявшего из людей отважных, издавна занимавшихся только грабежами и набегами, принимавших в состав свой всех беглецов и разбойников горских и других народов, почитавших Ахалцых и Ахалкалаки, так сказать, гнездом своим, Паскевич немедленно сделал распоряжение для произведения осадных работ, которыми бы можно было овладеть этим местом. Бурцову поручено было снова начальство над ними и приказано в следующую ночь заложить большую рикошетную и демонтирную батареи, на левом берегу Гардара-Чая, для действия по продолжению главной стены крепости и цитадели, а равно и для метания бомб и гранат в город. На другой же день, под прикрытием этой батареи, было предназначено устроить брешь-батарею на правом берегу реки, против самой стены цитадели, для сделания в ней пролома. Иван Григорьевич немедленно выбрал место для первой батареи в 200 саженях от крепостной стены. К рассвету 24-го она была совершенно окончена и вооружена 8-ю батарейными, 2-мя легкими орудиями и 2-мя осадными мортирами; справа и слева от нее устроены ложементы для двух рот пехоты. Сверх того, в 40 саженях впереди левого фланга сделаны еще другие небольшие батареи для четырех кегорновых мортир, чтоб действовать ими на самом близком от города расстоянии. Вообще работы исполнены были с отличным успехом. В 4 часа утра начался самый жестокой и гибельный для турок огонь; не более как в два часа башни были повреждены и все их орудия приведены в бездействие. Вслед за тем наши ворвались в самую крепость.

После этого важного успеха Паскевич приблизился к Ахалцыху и 9-го числа началась осада знаменитой твердыни, известной на Востоке удальством и необыкновенною храбростию жителей, упорная оборона которой вполне достойна была мужества турок, прославивших себя всегдашнею отчаянною защитою крепостей. Иван Григорьевич был опять начальником траншей и, под личным распоряжением главнокомандовавшего, деетельно управлял работами.

В день славного штурма, 15-го августа, он находился в передовых рядах бесстрашных войск. Когда, под громом сильнейшей канонады, Ширванской полк, предводимый храбрым полковником Бородиным, с распущенными знаменами, веселыми песнями и музыкою, овладел бастионом и начал пробиваться к оврагу, последовательно за ним, Бурцов подвинул с топорами саперную роту и приказал ей рубить палисады. Другие роты пионер прикатили туры и, поставив часть их в 100 шагах впереди бастиона для первой защиты, тотчас начали переносить чрез ров артиллерию. Все это совершилось в течение четверти часа от начала штурма. Произошел самый кровопролитный бой и неустрашимый Бородин, – издавна известный своею геройскою храбростию, – лично распоряжавшийся стрелковою цепью, стал твердою ногою на кладбище и между строений, в 15-ти шагах пред католическою церковью и послал офицера с донесением, что он надеется удержаться в городе. Но спустя несколько мгновений, посреди ослабевшей с обеих сторон перестрелки, пуля смертельно его поразила. Бурцов, оставшийся старшим, успел ввезти чрез брешь остальные орудия, отделенные к штурмовой колонне, и дал одним направление на церковь, а другим вправо к оврагу, где толпы гарнизона упорно держались. Скорая и меткая стрельба этой артиллерии, распоряжаемой есаулом Зубковым; равно действие батареи кегорновых мортирок, под ведением поручика Крупенникова, уменьшили запальчивость осажденных и принудили их скрыться под защитою жилищ.

Ахалцихское сражение 1828 года. Худ. Я. Суходольский

Чрез два часа по начатии штурма, главнокомандовавший подкрепил сражавшихся баталионом Херсонского гренадерского полка, под начальством генерал-майора Попова. Но Бурцов продолжал принимать деетельное участие в распоряжениях до тех пор, пока победоносное знамя Николая развилось на стенах крепости, в первый раз покорившейся оружию Христианскому.

Между тем, 12-го августа, Бурцов назначен командующим Херсонским гренадерским полком, командиром которого утвержден 18-го ноября того же года.

В это время он состоял при временном управлении Адер-биджанскою областию, и – в воздаяние отличного усердия к службе, при этом оказанного, – 29 ноября Всемилостивейше пожалован кавалером ордена Св. Владимира 3-й степени.

Следующая кампания в азиатской Турции началась нечаянным нападением турок на Ахалцых, которое доставило Ивану Григорьевичу честь первому ознаменовать успехом новый период войны. С самого начала занятия нашими войсками Ахалцыха, главнокомандовавший, предвидя, что на эту крепость могут быть обращены главные покушения неприятеля, тем более, что все окрестные санджаки заселены воинственными племенами, которые доставляли в это время туркам лучшую пехоту, принял все возможные меры к обеспечению оборонительного положения столь важного пункта: укрепления были исправлены; устройством дороги по Боржомскому ущелью проложен путь к удобному сообщению между Ахалцыхом, Ацхуром и Грузиею; войска, расположенные при самом входе в это ущелье и в прочих местах Карталинии, находились всегда в наблюдательном положении и, в случае нужды, при первом востребовании, готовы были принести скорую помощь.

Действительно, с осени 1828 года уже носились слухи о значительных приготовлениях турок, которые производились по настоятельному повелению султана взять обратно Ахалцых, во что бы ни стало. Войска, предназначенные для совершения этого подвига, поручены были начальству Ахмет-Бека Аджарского, который, в поощрение к исполнению предприятия, возведен был в достоинство Ахалцыхского паши, и получил значительную сумму для набора людей. Средство это, надежда на грабеж и деетельное содействие сераскира Арзрумского, способствовали к собранию многочисленного сборища, состоявшаго из аджарцев, ливанцев, лазов и других горских народов, которые со всех сторон стеклись, в числе около 20,000 человек. Не смотря на суровое время и глубокие снега, покрывавшие горы, они провезли артиллерию и в ночи с 19-го на 20-е число февраля, под предводительством Ахмет-Паши, выступив из пределов Аджарского ханства, – соседнего с Ахалцыхом, – на рассвете ворвались в предместия крепости, бросились на штурм и приступили к первой стене города. Но, примерною храбростию гарнизона, неприятель, не взирая на все усилия свои, принужден был отступить, потерпев значительный урон, и расположился в ближайших окрестностях.

Главнокомандовавший наш, заблаговременно предусматривая грозу, собиравшуюся под стенами Ахалцыха, по получении первых известий о сборе турок, между прочим, разрешил генерал-майору князю Бебутову, командовавшему в крепости, когда объяснятся намерения неприятеля идти на этот пункт, потребовать из Карталинии баталион Херсонского гренадерского полка на помощь гарнизону, а Бурцову составить между тем в окрестностях Сурама наблюдательный отряд из остальных рот Херсонского гренадерского полка, казаков донского Леонова полка, 5 орудий артиллерии и сколь возможно большего числа карталинской милиции, для скорейшего в случае надобности подкрепления.

В день же получения решительных известий о намерении турок, граф Эриванский для обеспечения безопасности Грузии, со стороны Ахалцыха, и отражения неприятеля от этой крепости, приказал тотчас Бурцову, с наблюдательным отрядом, собиравшимся в окрестностях Сурама, занять поспешнее Боржомское ущелье, со стороны Карталинии; подвинуться немедленно к Ацхуру, освободить крепость от блокады и, заслонив таким образом Грузию, стараться фальшивыми демонстрациями отклонить неприятеля от решительных действий противу Ахалцыха, употребив между тем все способы для сообщения гарнизону Ахалцыхскому, посредством верных лазутчиков, сигнальных ракет и зажженных на горах маяков, известия о скором прибытии подкрепления.

Непосредственно за тем командирован был из Тифлиса в ту же сторону другой отряд, под начальством генерал-майора Муравьева, – главнокомандовавшего Отдельным Кавказским Корпусом в последнюю войну, навсегда памятного блистательным взятием Карса, – из 4 баталионов пехоты, баталиона пионер и 13 легких орудий. Войскам этим предназначено было: преодолев все трудности зимней дороги, идти усиленными маршами на помощь Ахалцыху и, сделав условие с тамошним гарнизоном, стараться в одно время атаковать осаждавшего неприятеля. Отряд Бурцова, уже находившийся на пути к Сураму, равномерно подчинен был распоряжениям генерала Муравьева и составил его авангард. По причине предстоявших усиленных маршей в суровое зимнее время, войскам назначено производить удвоенную порцию, т. е. водки по 4 чарки в неделю и мяса по одному фунту ежедневно.

Между тем Ахалцых оставался в тесной блокаде. Мужественная защита малочисленного гарнизона и значительная потеря, претерпеваемая турками, не уменьшала их отчаянной предприимчивости: они несколько раз лезли на штурм и, наконец, подвели две мины, готовясь взорвать крепостные стены и сделать решительный приступ.

Но в это время вспомогательный отряд Муравьева, в числе 2,500 человек пехоты и кавалерии, уже приближался эшелонами к Ахалцыху, имея в авангарде 7 рот Херсонского гренадерского полка, в составе до 1,000 человек, с 5 орудиями, под командою Бурцова[52].

Бурцов, снабженный от главнокомандовавшего всеми нужными для действий наставлениями, выступил 24-го февраля из Гори к Боржомскому ущелью, чтобы предупредить неприятеля, который, как известно было из полученных сведений, в значительных силах, до 5,000 простиравшихся, также двинулся к этому ущелью, в намерении занять его, и тем преградить путь войскам шедшим на помощь Ахалцыху.

Быстро следуя, отряд Бурцова имел 25-го ночлег у Боржомского блокгауза; 26-го – две передовые роты с одним горным орудием, вдоль этого ущелья, по левому берегу р. Куры, подвинулись к старинному укреплению Гогиосцихе (Св. Георгия). Река Кура, извиваясь по лощине, по которой пролегал новоустроенный путь из Грузии к Ахалцыху, делала необходимыми две переправы: первую в 6-ти верстах от Гогиосцихе, а другую в нескольких часах расстояния от крепости Ацхура, или около 50 и 45-ти верст от Ахалцыха. Между ними пролегала, вдоль правого берега, на несколько верст довольно ровная дорога. Упомянутые две передовые роты 27-го заняли первую переправу, между тем как сотня казаков была отправлена вперед, для занятия второй переправы.

Большие снега в горах и местами происшедшая от того чрезмерная грязь, крайне затрудняли следование войск. Быстрота Куры разрушила почти все береговые работы, произведенные с большим трудом во время осени, и обе переправы на этой реке до того были дурны, что плоты и паромы, большею частию построенные по скорости из сырого леса, едва могли подымать по два человека. Бурцов немедленно занялся устройством новых; но средства для того оказались самые скудные.

Сотня казаков, посланная вперед для наблюдений, дошед к второй переправе, открыла неприятеля и была атакована превосходными силами, состоявшими из 1500 человек пехоты и 250 конников; казаки, отстреливаясь, отступили в порядке, потеряв двух человек убитыми и однаго раненого, захваченного в плен. Это нападение произведено было теми же самыми партиями, которые Абди-Бек послал по Боржому для наблюдений.

Бурцов, усматривая, что турки, подступая к первой переправе, могут сделать покушение завладеть ею, чтобы предупредить их, в ночь с 27-го на 28-е число, поставил в двух верстах впереди, на неприступных скалах, чрез которые проходила едва приметная тропинка, довольно сильный авангардный пост.

28-го на рассвете, действительно, большие неприятельские силы атаковали этот аванпост. Бурцов, чувствуя необходимость, во что бы ни стало, удержать переправу, которая остановила бы движение вспомогательного отряда, решился вступить в бой, не смотря на превосходство в числе противника и на дурное местоположение, которое было самое невыгодное для нашей стороны, ибо не представлялось даже пространства, на котором десять человек могли бы сражаться фронтом, и сверх того в двух верстах позади переправы находилась другое ущелье, именуемое Ливанское, на защиту которого Бурцов принужден был оставить значительную часть своих войск, чтобы не быть отрезанным турками. В этой первой битве неприятель целый день держался весьма упорно; но при всяком натиске встречал с нашей стороны равно мужественный отпор. Наконец, ожесточенные неудачею и, не видя возможности одолеть с помощию оружия, турки прибегли к другому средству: начали взбираться на самые возвышенные скалы, и скатывать оттуда огромные каменья, чем часто принуждали уступать себе место. Однако же, все эти покушения были уничтожены храбростию Херсонских гренадеров, и после продолжительного дела важная эта позиция осталась за нами. В этом случае с нашей стороны тяжело ранено 14 нижних чинов и из карталинской милиции убит 1 дворянин и ранены князь Визиров и 4 ратника.